Глава 7 ПЛЕННИКИ

Элвин-младший никогда не ощущал себя маленьким мальчиком — за исключением тех случаев, когда ему приходилось забираться на спину большой старой кобылы. Нельзя сказать, что он был неопытным ездоком, — он и лошади достаточно неплохо уживались друг с другом, они не сбрасывали его на землю, а он никогда не хлестал их кнутом. Просто он не любил, когда ноги его беспомощно болтаются в воздухе. Поскольку поездка предстояла долгая и ехать нужно было в седле, стремена подняли так высоко, что пришлось проколоть несколько новых дырок в ремнях. Эл с нетерпением ждал того дня, когда он станет взрослым мужчиной. Ему не раз говорили, что выглядит он не по годам взрослым, но это ничего не меняло в воззрениях Элвина. Когда тебе всего десять лет, ты все равно останешься малышом, каким бы большим тебя ни называли.

— Мне это очень не нравится, — заявила Вера Миллер. — Вокруг краснокожие бродят, а мальчикам придется ехать по лесам…

Мама всегда переживала по пустякам, но сегодня у нее имелись очень весомые причины для волнения. Всю жизнь с Элом случались какие-то неприятности. Все всегда заканчивалось хорошо, но беды ходили за ним как привязанные. Несколько месяцев назад одна такая «неприятность» чуть не закончилась весьма трагически — ему на ногу упал мельничный жернов, концы кости пронзили кожу. На рану смотреть было страшно. Все считали, что Элвин умрет, да он и сам уже не надеялся выжить. Смерть была неминуема. Несмотря на то что он обладал необходимой силой, чтобы исцелить себя.

Просто с тех самых пор, как к нему в комнату явился Сияющий Человек, Эл никогда не использовал свой дар для себя. Вырубить жернов для отца — это другое дело, потому что мельница поможет всем. Ему всего-то надо было пробежать пальцами по поверхности камня, прочувствовать его, найти потаенные места, где гранит сразу расколется, а затем сделать все так, чтобы камень раскололся по образу жернова, — и скала беспрекословно следовала его желаниям. Но никогда, никогда он не применит свой дар себе в выгоду.

Когда жернов сорвал с его ноги кожу и переломал кости, практически никто не сомневался, что мальчика ждет смерть. Кроме того, Эл еще ни разу не пользовался своим даром, чтобы исцелить кого-либо, он даже не стал бы пробовать, если б не старый Сказитель. Сказитель спросил его: «Почему ты сам не излечишь свою ногу?» И Эл рассказал ему то, что никогда и никому не рассказывал, — историю о Сияющем Человеке. Сказитель сразу поверил ему, он не счел Элвина сумасшедшим, не подумал, что мальчик просто бредит. Он заставил Эла вспомнить, подумать как следует и вспомнить, что в точности произнес Сияющий Человек. И когда Эл вспомнил, до него вдруг дошло, что это он сам отказался от использования дара себе на благо, а Сияющий Человек всего лишь сказал: «Расставь все по своим местам. Верни целостность».

Вернуть целостность. Разве его нога не была частью природы, которой следовало вернуть целостность? Вот он и излечил ее, излечил как мог. На самом деле все оказалось не так просто, но с помощью близких и собственной силы ему удалось излечиться. Вот почему он остался в живых.

В те дни ему довелось взглянуть смерти в глаза, и выяснилось, что она вовсе не так ужасна, как кажется. Лежа на кровати и ощущая, как смерть потихоньку подтачивает его кость, он вдруг понял, что тело его — это всего лишь временная опора, сарайчик, в котором он поселился, пережидая непогоду, пока строится большой добрый дом. Тело — это хижина-времянка, которую строят поселенцы, пока не сложат крепкий дом из бревен. Может быть, он умрет, но это вовсе не так уж и страшно. Просто он станет другим, и, может, там ему будет лучше.

Поэтому он не придавал особого значения причитаниям матери, которая без умолку сетовала на распоясавшихся краснокожих, твердила, как опасна та поездка, в которую они пускаются, и что их могут убить. Не то чтобы она ошибалась, просто Элвину стало все равно, умрет он или нет.

Впрочем, нет, не все равно. Ему еще предстояло столько сделать, хотя он и сам точно не знал, что именно, поэтому смерть пришлась бы очень некстати. Он не собирался умирать. Но предчувствие смерти уже не наполняло его паническим страхом, который обычно испытывают люди.

Мера, старший брат Эла, пытался успокоить мать и убедить ее не распалять себя еще больше.

— Мам, с нами все будет в порядке, — увещевал Мера, — Беспорядки творятся на юге, до нас они не добираются, кроме того, нам предстоит ехать по проложенным, накатанным дорогам…

— На этих накатанных дорогах каждую неделю исчезают люди, — отрицала мать. — Французы в Детройте по-прежнему скупают скальпы, и как бы хорошо ни вели себя Такумсе и его дикари, одной стрелы достаточно, чтобы убить…

— Ма, — не отступал Мера, — если ты так боишься краснокожих, ты, наоборот, должна радоваться, что мы уезжаем. По меньшей мере десять тысяч краснокожих живут в Граде Пророка на противоположном берегу реки. Это самое большое поселение к западу от Филадельфии, и каждый житель его — краснокожий. Мы же направляемся на восток, подальше от этого города…

— Одноглазый Пророк меня не беспокоит, — отрезала она. — Он не призывает к убийству. Я просто думаю, что вам не следует…

— Теперь уже неважно, что ты думаешь, — сказал папа.

Мама повернулась к нему лицом. Он убирал свиные загоны на заднем дворе и сейчас подошел попрощаться.

— А ты мне не приказывай, думаю что хочу, и…

— И неважно, что думаю я, — продолжал папа. — Какая вообще разница, кто что думает?

— В таком случае я не понимаю, зачем Господь дал нам мозги, если все так, как ты говоришь, Элвин Миллер!

— Эл едет на восток, в Хатрак, чтобы стать учеником у кузнеца, — сказал папа. — Я буду скучать по нему, ты будешь скучать по нему, все, за исключением, может быть, преподобного Троуэра, будут по нему скучать, но бумаги уже подписаны, и Эл-младший отправляется в путь. Поэтому, вместо того чтобы ныть о том, как ты не хочешь их отпускать, лучше бы поцеловала мальчиков на прощание и благословила на дорогу.

Если б папа был молоком, он бы сразу свернулся — таким взглядом одарила его мама.

— Я поцелую мальчиков и дам им свое благословение, — процедила она. — В таких советах я не нуждаюсь. Я вообще в твоих советах не нуждаюсь.

— Не сомневаюсь, — кивнул папа. — Но все равно буду советовать тебе, и ты потом будешь мне благодарна, как это случалось всегда. — Он протянул руку Мере, прощаясь с ним, как мужчина с мужчиной. — Довези его до места в целости и сохранности и возвращайся назад, — сказал он.

— Куда я денусь, — ответил Мера.

— Твоя мать права, времена настали опасные, поэтому смотри в оба. Мы правильно назвали тебя, у тебя острый глаз, вот и используй свой дар.

— Хорошо, па.

К Мере подошла мать, а папа перешел к Элвину. Он от души хлопнул Эла по ноге и пожал ему руку. Приятное тепло разлилось по телу — папа обращался с ним как с настоящим мужчиной, как с Мерой. Может быть, если б Элвин не сидел на лошади, папа взъерошил бы ему волосы, как мальчишке, но ведь этого не случилось, поэтому Эл все равно почувствовал себя взрослым.

— Я не боюсь краснокожих, — тихонько сказал Эл, так чтобы мама не услышала. — И мне очень жаль оставлять вас.

— Знаю, Эл, — вздохнул отец. — Но ты должен ехать. Ради себя самого.

И лицо папы приняло отстраненно-печальный вид, который Эл-младший не раз наблюдал и раньше, но никогда не понимал. Папа был странным человеком. Эл понял это только сейчас, потому что раньше, когда он был маленьким, папа был для него просто папой и Элвин не пытался понять его.

Сейчас Эл немножко повзрослел и начал сравнивать своего отца с остальными мужчинами. К примеру, с Армором Уивером, самым важным человеком в городе, который постоянно говорил о мирном сосуществовании с краснокожими, о том, что с ними надо делиться землей, рисовать карты территорий краснокожих и белого человека, — Армора Уивера все слушали с уважением. Папу так никто не слушал; слова Армора принимали всерьез, но иногда оспаривали, хотя знали, что он говорит важные вещи. Не раз Эл сравнивал отца с преподобным Троуэром, который всегда выражался очень учено и напыщенно, который постоянно кричал со своей кафедры о смерти и воскрешении, об огнях ада и вознаграждении небесном, — к священнику тоже прислушивались. Правда, несколько иначе, чем к Армору, потому что он всегда говорил о религии, в которой мало общего с фермерством, животноводством и жизнью обыкновенных людей. Но его тоже слушали с уважением.

Когда же говорил папа, его мнение всегда выслушивалось, но зачастую от него просто отмахивались: «Да ладно тебе, Элвин Миллер!» Когда Эл заметил это, то сначала даже разозлился. Но позднее он понял, что люди, попав в беду, не станут обращаться за помощью к преподобному Троуэру, нет, и к Армору они тоже не пойдут, потому что ни тот ни другой не знали, как разрешить те проблемы, которые порой возникают у обычного фермера. Троуэр мог объяснить им, как держаться подальше от ада, но это может пригодиться только мертвому, а Армор мог разъяснить, почему с краснокожими надо соблюдать мир, но все это заумная политика, пока не разразится война. Когда же заходил спор о границах участков, о том, что делать с мальчишкой, который уже получил несколько взбучек, но продолжает грубить своей матери, о том, что сажать, когда долгоносик пожрал кукурузные семена, люди шли к Элу Миллеру. Выслушав его немногословный ответ, они обычно уходили, качая головой и приговаривая обычное: «Да ладно тебе, Элвин Миллер!» Но затем все равно следовали его совету — проводили границу и строили каменную изгородь; прогоняли из дома наглого мальчишку и пристраивали его работником на соседнюю ферму; шли на поле и сажали кукурузные зерна, «завалявшиеся» у других фермеров, которые, по словам Эла Миллера, просто стеснялись предложить соседям свою помощь.

Сравнивая отца с другими мужчинами, Эл-младший понимал, что его папа иногда ведет себя очень странно и зачастую основывается на причинах, известных ему одному. Но он также понимал, что папе можно верить. Люди сколько угодно могли уважать Армора и преподобного Филадельфию Троуэра, но верили они Элу Миллеру.

Как верил ему Эл-младший. Он верил своему папе. Пусть ему очень не хотелось покидать дом, даже будучи на пороге смерти, он продолжал считать, что учеба — это напрасная трата времени, — какая разница, какой будет его профессия, если на небесах и так достаточно кузнецов? — он все-таки знал: если папа сказал, что ему будет лучше уехать, значит, Эл уедет. Когда Эл Миллер говорил: «Сделайте так, и все получится», люди обычно следовали его совету, и все выходило так, как он предрекал.

Эл уже сказал папе, что не хочет уезжать, но папа ответил: «Все равно тебе надо уехать, тебе же будет лучше». Это все, что хотел услышать Элвин-младший. Он кивнул головой и поступил так, как сказал папа. Не потому, что у него не хватило мужества возразить, и не потому, что он боялся отца, как остальные братья. Он слишком хорошо изучил своего папу, поэтому знал — его суждениям можно доверять. Вот и все.

— Я буду скучать по тебе, па, — сказал он.

А затем поступил необычайно глупо, безумно, он бы никогда так не поступил, если бы подумал как следует. Он протянул руку, чуть-чуть нагнулся и взъерошил волосы отца. И уже после до него дошло, что отец может выдрать его как Сидорову козу за то, что Элвин посмел обращаться с ним как с обыкновенным мальчишкой. Действительно, папины брови изумленно поползли вверх, резким движением он схватил Эла-младшего за запястье. Но вдруг в глазах его мелькнула веселая искорка, и, громко расхохотавшись, папа сказал:

— Что ж, один раз тебе можно позволить такую вольность. Ты даже останешься в живых.

Все еще посмеиваясь, папа отступил немножко назад, чтобы дать попрощаться матери. По лицу ее текли слезы, и она не стала мучить его последними «поступай так», «а так не поступай», как мучила Меру. Она всего лишь поцеловала его руку, прижалась к ней щекой и посмотрела ему прямо в глаза.

— Если я отпущу тебя сегодня, мне больше никогда не доведется взглянуть на тебя еще раз, — сказала она.

— Нет, ма, не говори так, — принялся успокаивать он. — Со мной ничего не случится.

— Не забывай меня, хорошо? — попросила она. — И храни тот амулет, что я тебе дала. Носи его все время с собой.

— А что он делает? — вытаскивая амулет из кармана, спросил Элвин. — Я такого никогда не видел.

— Неважно, главное, держи его все время при себе.

— Хорошо, мам.

Мера подъехал к Элвину-младшему.

— Нам пора отправляться, — сказал он. — Надо отъехать подальше от знакомых мест, прежде чем располагаться на ночлег.

— Эй, эй, ты не больно-то спеши, — сердито осадил отец. — Мы уже договорились, что эту ночь вы переночуете у Пичи. Хватит вам на один день езды. И не смей ночевать под открытым небом, разве что очень прижмет.

— Ну ладно, ладно, — согласился Мера. — По крайней мере мы должны добраться до места своего ночлега до ужина.

— Тогда езжайте, — махнула мама. — Езжайте, мальчики.

Не успели они отъехать от ворот, как на дорогу выбежал папа и схватил лошадей Меры и Элвина за поводья.

— И помните! Пересекайте реки только по мосту. Слышите? Только по мосту! На дороге, по которой вы поедете, через каждую реку переброшен мост — отсюда и до самой реки Хатрак.

— Знаю, па, — поморщился Мера. — Я ж сам помогал их строить, ты что, забыл?

— Пользуйтесь мостами! Это все, что я хочу сказать. А если пойдет дождь, вы должны немедленно найти укрытие, остановиться в чьем-нибудь доме и переждать ливень, слышите? Я не хочу, чтобы вас достала вода.

И Элвин и Мера торжественно поклялись не приближаться к воде.

— Мы даже по ветру не будем становиться, если наши лошади вдруг решат отлить, — добавил Мера.

— Нечего здесь шутить, — пригрозил ему папа.

Наконец они отправились в путь. Назад они не оглядывались, потому что это плохая примета. Все равно мама и папа вернулись в дом задолго до того, как лошади мальчиков скрылись из виду, — говорят, если долго смотреть вслед, это к долгой разлуке, а если провожать взглядом, пока те, с кем ты разлучаешься, не исчезнут из виду, это верная примета, что кто-нибудь из прощающихся вскоре умрет. Мама верила в приметы. Побыстрей нырнуть в дом — это все, что она могла сделать, чтобы защитить своих сыновей на их долгом пути.

Первый раз Эл и Мера остановились в рощице между фермами Хэтчей и Бьернсонов — дорогу наполовину перегораживал ствол дерева, поваленного прошлой бурей. Конечно, будучи на лошадях, они могли спокойно проехать мимо, но нельзя оставлять рухнувшее дерево на дороге, чтобы следующий путник случайно не попал в беду. Может, поедет кто-нибудь в повозке, спеша вернуться домой, пока не настала полная тьма и не полил дождь, — вот поедет такой человек за ними следом и вдруг наткнется на это дерево. Поэтому они остановились, съели полдник, который собрала им в дорогу мама, и принялись подрубать тесаками пень, чтобы освободить ствол и стащить его с дороги. Вскоре им пришлось сильно пожалеть о том, что под рукой не оказалось пилы, но не будешь же брать с собой в трехсотмильную поездку пилу. Одежда на смену, тесак, нож, мушкет для охоты, порох и свинец, моток веревки, одеяло и пара-другая амулетов-оберегов, чтоб охраняли в пути. Решишь взять еще что-нибудь, и придется ехать на повозке или брать вьючную лошадь.

Справившись наконец с деревом, они привязали к стволу лошадей и сволокли его с дороги. Работенка оказалась непростой, пота пролилось немало, потому что лошади не привыкли тянуть дружно и мешали друг другу. Да и дерево постоянно цеплялось ветвями, поэтому пришлось катить его, подрубая мешающие сучья. Конечно, Эл мог бы воспользоваться своим даром и изменить дерево изнутри, мог заставить его расщепиться, только это было бы неправильно. Сияющий Человек не одобрил бы его поступка, поскольку в данном случае Элом руководили бы эгоизм и лень. Поэтому Элвин рубил, тянул и потел вместе с Мерой. Но он ничуть не возражал. То была добрая работа, и сделана она была всего за час. Это время было потрачено с толком.

Но лучше всего дело спорится за разговорами. В основном братья обсуждали убийства, которые, по слухам, совершали краснокожие на юге. К этим сплетням Мера относился весьма скептически.

— Конечно, я слышал эти рассказки, но все они распространяются людьми, которые слышали их от своего знакомого, который рассказывал о троюродном брате своего знакомого. Поселенцы, которые на самом деле жили там и которые позднее бежали оттуда, все в один голос твердят, что Такумсе всего лишь увел их свиней и кур. И не было никаких свистящих над головой стрел, никого там не убили.

Эл, будучи десяти лет от роду, предпочитал верить в жуткие байки, и чем кровавее они были — тем лучше.

— Но, может, они убивают целыми семьями, вот никто и не может рассказать.

— Да ты сам подумай, Эл. В этом же нет никакого смысла. Такумсе добивается, чтобы бледнолицые убрались с его земель, верно? Поэтому он пугает их до смерти, они быстренько собирают вещички и проваливают. Ему же, наоборот, выгодно оставить кого-нибудь в живых, чтобы тот рассказал, какие зверства творятся на юге, — при условии, что Такумсе действительно причастен к убийствам. И почему еще не было найдено ни одного мертвого тела, скажи мне?

— Тогда откуда ж эти слухи?

— Армор говорит, что эту ложь распространяет Гаррисон, чтобы заставить поселенцев ополчиться на краснокожих.

— Но он же не может лгать насчет того, что его собственный дом сгорел? Кто-то ведь видел, как он горел? И неужели он врет, когда говорит, что при этом погибли его жена и маленький ребенок?

— Нет, Эл, дом действительно сгорел. Но, может, это вовсе не Такумсе поджег его своими огненными стрелами. Ты об этом подумал?

— Губернатор Гаррисон не стал бы поджигать собственный дом и убивать свою семью ради того, чтобы натравить поселенцев на краснокожих, — заметил Эл. — Это глупо.

Они еще долго обсуждали неприятности, учиняемые краснокожими белым поселенцам в низовьях Воббской долины, потому что в последнее время это стало темой всех разговоров, а поскольку никто в точности не знал, что происходит, мнения спорящих были одинаково верны.

До ближайшей фермы было где-то полмили, леса, распростершиеся вокруг, они изъездили вдоль и поперек с тех пор, как поселились здесь, поэтому им и в голову не могло прийти, что с ними может что-нибудь случиться. Когда дом рядом, волей-неволей забываешь об осторожности, даже обсуждая кровожадных краснокожих, зверствующих на юге, убийства и всевозможные пытки. Впрочем, осторожность им нисколько не помогла бы. Эл сворачивал веревку, а Мера проверял седла, когда их вдруг окружила дюжина краснокожих, появившихся словно из воздуха. Секунду назад вокруг никого не было, кроме сверчков, полевых мышек и порхающих птиц, и вдруг, откуда ни возьмись, краснокожие в боевой раскраске.

И то они не сразу испугались. В Граде Пророка жило множество краснокожих, и они частенько наведывались в лавку к Армору. Поэтому Элвин сначала не обратил на них никакого внимания.

— Здравствуйте, — учтиво поздоровался он.

Но они не ответили. Их лица были расписаны зловещими узорами.

— Похоже, эти краснокожие не здороваются, — тихо произнес Мера. — И у них мушкеты.

Стало быть, эти краснокожие пришли не из Града Пророка. Пророк учил своих последователей никогда не брать в руки оружие белого человека. Настоящему краснокожему нет нужды охотиться с ружьем, потому что земля знает его нужды и животные сами подставляются под стрелу охотника. По словам Пророка, краснокожий может взять в руки ружье, только если в его сердце поселилась жажда убийства, намерение убить белого человека. Именно так он и говорил. Видно, эти краснокожие не особенно-то следовали заповедям Пророка.

Элвин взглянул одному из них в глаза. Должно быть, на лице мальчика отразился страх, потому что краснокожий заметил это и улыбнулся. Молча он протянул руку.

— Дай ему веревку, — приказал Мера.

— Это же наша веревка, — возразил было Эл.

И тут же понял бессмысленность своих возражений. Эл вручил мотки краснокожему.

Краснокожий осторожно принял веревку и швырнул один из мотков через головы юношей своему товарищу. Не произнеся ни слова, краснокожие принялись за работу — они сорвали с братьев одежду, после чего туго скрутили им руки, затянув узлы так, что даже плечи заныли.

— Зачем им понадобилась наша одежда? — спросил Эл.

В ответ один из краснокожих больно хлестнул его по лицу. Должно быть, звук пощечины ему понравился, потому что он ударил мальчика еще раз. От ужалившей боли на глаза Эла навернулись слезы, но он не заплакал — отчасти от удивления, отчасти от злости. Ему не хотелось давать краснокожим лишний повод порадоваться его слабости. Идея пощечин пришлась по нраву остальным дикарям, которые незамедлительно принялись хлестать Меру. Вскоре юноши чуть сознание от боли не теряли, а их щеки истекали кровью как внутри, так и снаружи.

Один из краснокожих что-то прорычал, и ему передали рубашку Эла. Он разрезал ее своим ножом, затем прижал к кровоточащему лицу мальчика. Должно быть, ему показалось, что крови недостаточно, поэтому он вытащил нож и быстрым движением рассек Элу лоб. Кровь полилась на глаза, а секундой спустя пожаловала боль — в первый раз Эл заплакал. Лоб ему, похоже, рассекли до самой кости, заливающая глаза кровь мешала что-либо рассмотреть. Мера заорал, чтобы Эла не трогали, но это ничего не изменило. Каждый поселенец знает, что если уж краснокожие начали резать тебя, то они не остановятся, пока ты не умрешь.

Как только кровь хлестнула на одежду, а Эл вскрикнул от боли, краснокожие принялись хохотать и тихонько улюлюкать. Похоже, эта шайка намеревалась идти до конца, поэтому Элвин принялся вспоминать всякие истории о жестокости краснокожих. Самая знаменитая повествовала о Дэне Буне, пенсильванском поселенце, который некоторое время жил в Королевских Колониях. Это случилось в те времена, когда черрики, собравшись, выступили на тропу войны против белого человека. Однажды Дэн Бун обнаружил, что сын его похищен. Не прошло и получаса, как Бун вышел на след краснокожих. Как оказалось, они играли с ним. Они то отрезали у мальчика лоскутки кожи, то вырывали глаз — в общем, причиняли ему жуткую боль, чтобы он кричал погромче. Бун слышал крики своего сына и бежал на них. Но когда он и его друзья-фермеры, вооруженные мушкетами и полуобезумевшие от ярости, выбегали на поляну, где пытали мальчика, краснокожих уже не было, словно дикари испарялись в воздухе — ни одного следа не оставалось. Но вскоре раздавался очередной крик. В тот день они прошли двадцать миль и в конце концов, когда дело уже шло к ночи, нашли мальчика, вернее, его останки, свисающие с макушек трех деревьев. Говорили, что Бун никогда не забудет той погони, что после того дня он краснокожего видеть не может.

Услышав смех краснокожих, почувствовав боль, Эл вспомнил историю сынишки Буна. Боль, которую он испытал, была только началом. Он не знал, какие цели преследуют краснокожие, зато прекрасно понимал, двое мертвых бледнолицых мальчишек — это то, что им нужно. Поэтому они будут только рады, если их жертвы немножко покричат. «Тише, — приказал он себе. — Успокойся».

Они вытерли раскромсанной рубахой его лицо, после чего обляпали кровью одежду Меры. Эла тем временем занимали несколько иные мысли. Он лечил себя всего один раз, причем лечил свою сломанную ногу. Тогда он лежал на кровати, у него была масса времени, чтобы познакомиться с устройством собственного тела, чтобы проложить путь туда, где вены были порваны, и срастить их, соединить кожу и кость. Но сегодня он был напуган, его толкали и пинали, так что сосредоточиться никак не получалось. Однако ему все же удалось отыскать самые большие вены и артерии, заставить их закрыться. После того как краснокожие еще раз вытерли его лицо рубашкой, кровь перестала заливать глаза. Она все еще текла, но струйка ее заметно ослабла. Взмахнув головой, Эл направил ручеек на виски, чтобы кровь не мешала видеть происходящее.

Меру пока не тронули. Старший брат смотрел на Эла, и на лице его был написан ужас пополам с болью. Эл достаточно хорошо знал своего брата, поэтому догадался, о чем тот сейчас думает. Мама и папа вверили Эла опеке Меры, и вот как он подвел их. Сейчас он винил в происшедшем себя, не понимая, что его вины здесь нет. Эти краснокожие могли натворить то же самое, ворвавшись в любую хижину в округе, и никто бы их не остановил. Если б Эл и Мера не отправились сегодня в путь, они бы все равно устроили на дороге засаду. Но Эл не мог объяснить этого Мере, он мог всего лишь ободряюще улыбнуться.

Он улыбнулся и снова вернулся к ране на лбу. Он должен был срастить кожу и вены. Во второй раз дело пошло быстрее. Он сосредоточенно работал над собой, краем глаза наблюдая за краснокожими.

Говорили они немного. Каждый хорошо знал свои обязанности. Окровавленную одежду туго привязали к седлам, и один из краснокожих своим ножом вырезал на одном седле «Такумсе», а на другом — «Пророк». Сначала Элвин было удивился, обнаружив, что краснокожий умеет писать по-английски, но потом заметил, что дикарь время от времени сверяется с бумажкой, вытащенной из-за пояса набедренной повязки. Бумага…

Затем, пока двое краснокожих придерживали лошадей за поводья, третий сделал на боках лошадей неглубокие надрезы, так чтобы животные обезумели от боли, принялись лягаться и храпеть. В конце концов лошади сбили с ног держащих их воинов, вырвались на свободу и понеслись по дороге домой. Дикари правильно все рассчитали.

Это было послание. Краснокожие нарочно подстроили, чтобы фермеры за ними погнались. Они хотели, чтобы бледнолицые взяли мушкеты, лошадей и пустились за ними в погоню. Как гнался за черрики Даниэль Бун. Следуя за криками своего сына. Белый человек лишается разума, когда слышит вопли умирающих детей.

Что ж, решил про себя Элвин, умрут они с Мерой или останутся в живых, но родителям не доведется пережить того, что пережил Даниэль Бун. Впрочем, шансов на побег не было. Даже если веревка ослабнет — это Элвин без труда может устроить, — двум мальчишкам никогда не скрыться в лесу от краснокожих. Нет, бежать лучше не пытаться. Но Элвин от своего не отступится, у него есть чем подействовать на краснокожих. И, применив свой дар, он поступит правильно, по справедливости, потому что в данном случае он не будет преследовать собственную выгоду. Он сделает это ради своего брата, ради своей семьи. Смешно, но он прибегнет к своему дару ради тех же краснокожих, потому что, если случится что-нибудь непоправимое, если мальчиков и в самом деле запытают до смерти, разразится война, между краснокожими и бледнолицыми начнется грязная, кровавая бойня и много людей погибнет. Эл не будет убивать, но свой дар он использует во благо всего народа.

Лошади, стуча копытами, умчались, и краснокожие вернулись к Элвину и Мере. Набросив им на шею по ремню, они потащили братьев за собой. Мера был рослым парнем, куда выше, чем любой из краснокожих, поэтому ему приходилось бежать нагнувшись. Он постоянно спотыкался, но ремень тащил его вперед. Эл бежал сразу за ним, поэтому видел, как плохо приходится Мере, слышал, как он задыхается. Впрочем, Элу было нетрудно проникнуть внутрь ремня и чуточку растянуть его, растянуть еще немножко и еще, пока петля на шее у Меры не разошлась. Теперь Мера мог бежать более-менее прямо. Элвин действовал очень осторожно, поэтому краснокожие ничего не заметили. Но он знал, что вскоре его проделку обнаружат.

Всем и каждому известно, что краснокожие не оставляют следов. Так что обычно, захватывая в плен солдат или поселенцев, краснокожие несли своих пленников связанными по рукам и ногам, как освежеванных оленей, чтобы неуклюжие бледнолицые не выдали их. Эти краснокожие специально вели за собой погоню, потому что позволили Элу и Мере бежать самим.

Хотя они не собирались облегчать фермерам задачу. Они бежали целую вечность, по меньшей мере часа два, пока не добрались до ручья. Поднявшись вверх по течению, краснокожие пробежали еще полмили или милю, прежде чем наконец остановились на поляне и развели огонь.

Ферм поблизости не было, но это не имело особого значения. К этому времени лошади наверняка уже вернулись домой с окровавленной одеждой, ножевыми ранами в боках и именами, выцарапанными на седлах. К этому времени все фермеры уже свезли свои семьи в церковь, где их сможет защитить небольшой отряд, пока остальные мужчины будут искать пропавших мальчиков. К этому времени мама наверняка вне себя от ужаса, а отец бросается на всех и каждого, крича: «Ну быстрее же, быстрее, нельзя терять ни минуты, надо найти мальчиков, если вы не идете, я пойду один!» А остальные успокаивают его: «Тише, тише, спокойнее, один ты ничего не сделаешь, можешь не волноваться, мы поймаем их». Но никто не говорит вслух то, что известно всем, — Эл и Мера все равно что мертвы.

Но Эл не собирался умирать. Нет, сэр. Он собирался жить и дальше, он и Мера.

Краснокожие разожгли хороший, жаркий костер, но вовсе не еду они собирались на нем готовить. Поскольку солнце ярко сияло с неба, паля своими лучами, Эл и Мера ужасно вспотели, даже несмотря на то что надето на них было только нижнее белье. Пот ручьями полил с них, когда краснокожие принялись срезать с них это белье, сначала рубя пуговицы, а потом кромсая ткань на лоскутья, так что вскоре братья остались совсем нагишом.

И тут один из краснокожих обратил внимание на лоб Элвина. Он выбрал лоскут побольше из валяющегося рядом нижнего белья и вытер лицо Эла, сдирая засохшую кровь. Затем обернулся и, обращаясь к своим товарищам, что-то быстро забормотал. Собравшись вокруг пленников, краснокожие сначала оглядели Элвина, потом проверили лоб Меры. Эл знал, что они ищут. И знал, что они ничего не найдут. Потому что он успел залечить свой лоб, не оставив ни шрама, ни малейшей отметинки. И уж конечно, на Мере тоже не осталось ни царапины, поскольку его никто не резал. Это заставит краснокожих немножко призадуматься.

Но на силу исцеления надеяться было нельзя, потому что лечить слишком тяжело, для этого требуется много времени — нож режет всяко быстрее, чем Элвин исцеляет. Нет, у Эла созрел другой план. С куда большей легкостью он мог применять свой дар на камне и металле, которые обладали одинаковым внутренним строением, тогда как живое тело было слишком сложно, слишком много в нем содержалось всяких мелких штучек, которые все надо было уместить в голове, чтобы изменить плоть и вернуть ей прежнюю форму.

Поэтому, когда один из краснокожих сел перед Мерой, зловеще поигрывая своим ножом, Эл не стал ждать, когда дикарь начнет пытку. Мальчик восстановил в уме образ этого ножа, его сталь, которая, кстати, была выкована белым человеком, точно так же как мушкеты, которые краснокожие сжимали в руках, нащупал кромку лезвия, самое острие и затупил его, сгладил, закруглил.

Краснокожий приложил нож к обнаженной груди Меры и попытался разрезать кожу. Мера напрягся, ожидая нестерпимую боль. Но нож ни малейшей отметины не оставил, скользнув по телу юноши, словно обыкновенная ложка.

Эл чуть не рассмеялся, увидев, с каким удивлением краснокожий отдернул нож и принялся его изучать, пытаясь разобраться, что произошло. Он даже попробовал лезвие пальцем, проверяя его остроту; Эл было подумал сделать нож острым как бритва, но нет, он должен был использовать свой дар, чтобы исправлять, лечить, а не наносить раны. Остальные краснокожие тоже подошли поближе, чтобы посмотреть на лезвие. Кое-кто стал высмеивать владельца ножа, вероятно подумав, что воин забыл его наточить. Тем временем Эл отыскал остальные ножи, покоящиеся в ножнах, и точно так же затупил их. После того как Эл постарался, такими ножами краснокожие не смогли бы и гороховый стручок пополам разрезать.

Остальные тоже вытащили из ножен свои ножи. Сначала они перепробовали их остроту на Элвине или Мере, после чего разразились гневными криками, начав обвинять друг друга и спорить, кто виноват.

Но им же надо было исполнять свою работу. Они должны были запытать до смерти этих бледнолицых мальчишек, должны были заставить их кричать. По крайней мере, их следовало изуродовать так, чтобы фермерами, которые наткнутся на их тела, завладела жажда крови.

Поэтому один из краснокожих вытащил свой старый каменный томагавк и стал размахивать им перед лицом Эла, чтобы мальчик рассмотрел его поближе и как следует испугался. Эл тем временем размягчил камень, подточил дерево и распустил ремни, которыми был оплетен томагавк. Поэтому, когда краснокожий наконец поднял топорик над головой, чтобы опустить его острие на лицо Эла, томагавк рассыпался прямо у него в руках. Прогнившее дерево сломалось, камень упал на землю и раскололся на кусочки, даже ремень расползся посредине. Краснокожий заорал от страха и отскочил назад, будто увидел перед собой гадюку.

У другого краснокожего обнаружился стальной тесак, и этот дикарь не стал тратить время зря и пугать им пленников. Он положил руку Меры на большой валун и с размаху ударил по ней огромным ножом, надеясь отсечь юноше пальцы. Ну, это для Элвина вообще плевое дело. Разве он не вырезал целые жернова, когда было нужно? Тесак ударился о камень и звонко зазвенел, а Мера судорожно втянул в себя воздух, ожидая увидеть, как отрубленные пальцы падают на землю. Но когда краснокожий поднял свой тесак, рука Меры оказалась целой и невредимой, тогда как на лезвии тесака остались полукруглые впадины в форме пальцев, как будто это была не сталь, а масло или глиняное мыло.

Краснокожие в один голос завыли и стали испуганно переглядываться — происходящее пробудило в их сердцах страх и гнев. Будучи бледнолицым, Элвин не догадывался о настоящих причинах их тревоги. Дело все в том, что краснокожий всегда чувствует, когда белый человек накладывает какие-либо заклятия или обереги, но сейчас зеленая тишина не отзывалась на чары бледнолицего. Обычно, когда белый человек творил заклинание, краснокожие ощущали небольшой толчок; заговор распространял вокруг себя противный запах, а оберег жужжал, как пчела. Но то, что делал Элвин, никоим образом не тревожило покой земли, поэтому краснокожие, обладающие чувством порядка вещей, не ощущали ничего подозрительного. Все выглядело так, словно природные законы внезапно изменились: сталь стала мягкой, плоть обрела твердость камня, сам же камень начал рассыпаться от прикосновения, а кожа рвалась, как трава. Краснокожим и в голову прийти не могло, что причиной происходящего может быть Эл или Мера. Против них выступила сама природа.

Элвин заметил только их страх, гнев и смущение, поэтому остался доволен результатом. Хотя нос задирать не стал. Он понимал, что с некоторыми вещами ему будет не справиться. Например, с водой; если краснокожие вздумают утопить юношей, Эл не сможет воспрепятствовать им и спасти себя и Меру. Ему было всего десять лет, и он был по рукам и ногам связан законами, которых еще не понимал, ведь он так и не выяснил, на что способен его дар и как он работает. При помощи своей силы Элвин наверняка мог устроить на полянке грандиозное представление, только он не знал, что ему подвластно, а что — нет.

Но им повезло — краснокожие даже не подумали о воде. Зато вспомнили об огне. Скорее всего, они с самого начала замышляли закончить дело сожжением мальчиков. Элвин не раз слышал истории о том, как во времена войн краснокожих с Новой Англией находили истерзанные трупы солдат — их почерневшие ступни лежали в остывающих угольях костров. Жертвы собственными глазами видели, как горят их ноги, и вскоре сходили с ума от боли и потери крови.

Краснокожие принялись раздувать костер, подкидывая сухих веток, чтобы горел поярче. Элвин не знал, как лишить жар силы, потому что никогда этого не делал. Однако, пока краснокожие тащили Меру к костру, он все же нашел выход. Эл проник внутрь пылающих поленьев и заставил их рассыпаться в пыль, заставил сгореть побыстрее. Костер внезапно полыхнул яркой вспышкой, раздался громкий хлопок, и в небо поднялся огромный жаркий язык. Разгоревшееся пламя создало вокруг себя ветер, небольшой ураган, который длился секунду или две, взметая пепел в воздух и раскидывая по сторонам серые остывшие хлопья.

От костра ничего не осталось, кроме серой пыли, туманом осевшей на траву поляны.

О, как они завыли, запрыгали, затанцевали, забили себя в грудь. Пока они вели себя как плакальщики на ирландских похоронах, Эл ослабил веревки, связывающие его и Меру. Несмотря ни на что, он по-прежнему надеялся, что им все-таки удастся улизнуть до того, как их родители и друзья найдут похитителей и вокруг начнется кровавая бойня.

Мера, разумеется, почувствовал, что веревки на запястьях ослабли, и пристально поглядел на Элвина; должно быть, не только краснокожих потрясло происходящее на полянке. Конечно, он сразу понял, кто все это творит, но Элвин ведь не объяснил ему свой план заранее, поэтому Мера был удивлен не меньше краснокожих. Но теперь он очнулся от изумления, поглядел на Элвина и понимающе кивнул, начав потихоньку освобождаться от пут. Краснокожие не обращали на юношей ни малейшего внимания. Может, Элвину и Мере удалось бы убежать, может быть — всего лишь может быть, — краснокожие не пустились бы за ними в погоню.

Но в эту секунду все изменилось. Из леса раздался улюлюкающий клич, его подхватили, и вскоре поляну словно окружили три сотни безумствующих филинов. Судя по тому взгляду, которым одарил старший брат младшего, Мера подумал, что это опять проделки Элвина, но краснокожие, в отличие от него, догадались, что за силы явились по их души, и замерли, затравленно озираясь по сторонам. В Элвине зародилась искра надежды — наверное, случилось что-то очень хорошее, может быть, помощь наконец пожаловала.

Из окружающих поляну кустов на открытое место стали выходить краснокожие. Постепенно их набралось больше сотни. Судя по тому, что все они держали в руках луки — Эл не заметил ни одного мушкета, — судя по их одежде и выбритым головам, это были шони, последователи Пророка. Честно говоря, их появления Эл ожидал меньше всего. Он уже по горло был сыт краснокожими, ему хотелось увидеть хоть одно белое лицо.

Один из краснокожих выступил вперед, высокий, сильный человек, резкие, жесткие черты лица которого были высечены словно из камня. Обращаясь к похитителям, он выпалил несколько коротких угрожающих слов, и краснокожие немедленно что-то залепетали, замямлили, принялись умолять. «Как дети малые, — подумал Эл. — Натворили делов, хотя знали, что этого нельзя делать, да еще попались на месте преступления своему строгому папе». С ним такое тоже случалось, поэтому он даже ощутил некоторое сочувствие к беднягам, но потом вдруг вспомнил, какой жестокой смерти похитители намеревались предать его и брата. И в том, что юноши вышли из переделки без единой царапины, заслуги этих краснокожих не было.

Вдруг в непонятном бормотании индейцев прозвучало знакомое слово — имя Такумсе. Эл взглянул на Меру, чтобы убедиться, слышал ли тот, а Мера, изумленно подняв брови, посмотрел на него, задавая тот же вопрос. Они беззвучно повторили одно и то же слово — Такумсе.

Неужели ответственность за их похищение действительно лежит на Такумсе? Может быть, он сердится, что похитителям не удалось подвергнуть жертв пыткам? Или же его ярость вызвал факт пленения бледнолицых юношей? Краснокожие не позаботились объясниться. Элвин мог лишь предполагать, оценивая их поступки. Вновь прибывшие краснокожие отобрали у похитителей мушкеты и увели преступников в лес. На полянке вместе с Элом и Мерой осталась всего дюжина краснокожих, среди которых был и Такумсе.

— Они говорят, твои пальцы сделаны из стали, — сказал Такумсе.

Мера оглянулся на Эла, показывая, чтобы тот ответил, но Эл ничего не мог придумать. Ему почему-то не хотелось рассказывать этому краснокожему, что он на самом деле сделал. Поэтому отвечать пришлось Мере. Юноша поднял руки и пошевелил пальцами.

— Да нет, вроде пальцы как пальцы, — пожал плечами он.

Такумсе шагнул вперед и схватил его за руку — должно быть, крепко он держал, потому что Мера попытался было вырваться, но не смог.

— Железная кожа, — сказал Такумсе. — Не разрезать ножом. Не сжечь. Мальчики из камня.

Он рывком поднял Меру на ноги и свободной рукой с размаху огрел его по предплечью.

— Ну-ка, каменный мальчик, уложи меня на землю!

— Я не буду бороться с тобой, — покачал головой Мера. — Я не хочу ни с кем бороться.

— Уложи меня! — приказал Такумсе.

Он отпустил руку юноши и, немного повернув ступню, выставил вперед ногу, ожидая, что Мера сделает то же самое. Он бросал ему вызов, как мужчина мужчине, вызывая на обычную среди краснокожих игру. Только это была не игра — во всяком случае, для братьев, которые только что смотрели смерти в глаза и еще не были уверены, что она не подстерегает их за углом.

Эл не знал, как действовать в этой ситуации, но ему страшно хотелось что-нибудь сделать — он вошел во вкус изменения вещей. Не подумав о последствиях, в тот самый момент, как Мера и Такумсе принялись толкать и тянуть друг друга, Элвин заставил землю чуть-чуть продавиться под ногой у вождя, так что краснокожий, влекомый собственным весом, упал прямо на спину.

Другие краснокожие подшучивали и посмеивались над соперниками, но, увидев, что великий вождь всех племен, человек, чье имя было известно от Бостона до Нового Орлеана, брякнулся со всей мочи о землю, они разом перестали смеяться. Над полянкой нависла гробовая тишина. Такумсе поднялся, внимательно осмотрел землю у себя под ногами, поцарапал ее носком. Ей, конечно, уже вернулась прежняя твердость. Но он все-таки отступил на несколько футов и снова вытянул руки, приглашая продолжить борьбу.

На этот раз Мера вел себя более уверенно — он решительно протянул руки навстречу Такумсе, но в последнюю секунду вождь неожиданно выпрямился. Он стоял неподвижно, не глядел ни на Меру, ни на Элвина, ни на кого-либо еще. Просто стоял и смотрел в пространство. Наконец он повернулся к другим краснокожим и разразился быстрыми повелениями, усыпанными «сс» и «кс» языка племени шони. Эл и другие дети из Церкви Вигора не раз в шутку имитировали речь краснокожих, выпаливая что-нибудь вроде «бокси-токси-скок-воксити», после чего валились на землю, держась от смеха за бока. Но речь Такумсе не показалась смешной. Краснокожие, получив приказы, снова набросили на Элвина и Меру ремни и поволокли за собой. Когда остатки нижнего белья сползли на ноги юношей и стали цепляться за кусты, Такумсе собственными руками сорвал лохмотья. Лицо его почему-то было сердитым. Однако ни Эл, ни Мера не сочли должным протестовать, хоть и остались практически нагишом — если не считать одеждой ремни вокруг шей. Момент для жалоб был не наилучшим. Они понятия не имели, куда ведет их Такумсе, но выбора у них не было, а стало быть, что спрашивать впустую?

Эл и Мера никогда в жизни не бегали на такие расстояния. Час тянулся за часом, миля за милей, краснокожие не прибавляли скорость, но и не останавливались. Подобным образом краснокожий мог преодолевать большие расстояния и бежать быстрее, чем белый человек ехал бы на лошади, если, конечно, не загонять лошадь вусмерть. Кроме того, лошадь могла ездить только по дорогам, тогда как краснокожие — они даже без тропок прекрасно обходились.

Эл вскоре заметил, что краснокожие бегут несколько иначе, чем он и Мера. Шум создавали только Эл с Мерой. Краснокожий, который тащил Меру, отгибал грудью ветвь, и ветка сама пропускала его. Когда же сквозь заросли пытался продраться Мера, ветки ломались и царапали его кожу. Краснокожие ступали на корни и сухие сучья, и не раздавалось ни звука, ничто не трещало и не ломалось у них под ногами. Но когда на то же место ступал Эл, он обязательно спотыкался, чуть не падая, и ремень больно впивался в шею. Или же какой сучок вонзался в пятку, или грубая кора обдирала кожу. Эл, будучи совсем мальчишкой, частенько бегал босым, поэтому пятки его немножко затвердели. Но Мера, повзрослев, уже несколько лет ходил в башмаках, и Эл видел, что брат продержится еще милю, не больше, после чего его ноги начнут истекать кровью.

Единственное, что он мог сделать, это залечить Мере ноги. Он попытался было найти путь в тело брата, как находил путь в камень, сталь и дерево. Однако на бегу было трудно сосредоточиться. И живая плоть чересчур сложна.

Но Эл не собирался сдаваться. Нет, он просто решил иначе подойти к проблеме. Поскольку бег отвлекал его, он взял и перестал думать о беге. Перестал глядеть под ноги. Перестал следовать за бегущим впереди краснокожим шаг в шаг, вообще думать об этом перестал. Он словно подкрутил внутри себя некий фитиль, как в керосиновой лампе. Глаза его смотрели вперед, ум освободился, а тело работало, как ручное животное, следуя само по себе.

Он даже не догадывался, что сейчас поступил в точности как перевертыш, который, выпустив жучка из головы, отправляется в путешествие. Но все равно это было не то же самое — какой перевертыш смог бы покинуть свое тело на бегу, да еще с ремнем вокруг шеи?

Теперь он без труда проник в тело Меры, отыскал царапины, залечил порезы, прогнал боль из ног и резь из бока. Элвин исцелил его ступни и нарастил на пятках кожу, что было не так уж и трудно. Затем Элвин ощутил, что тело Меры жаждет воздуха, что оно жаждет дышать глубже, быстрее, поэтому Эл незамедлительно проник в его легкие и прочистил их, открыв в самых глубоких местах. Теперь, когда Мера вдыхал воздух, тело извлекало из каждого вздоха куда больше пользы, словно мокрую тряпку выжимало досуха. Эл сам толком не понял, что такое он сотворил, — знал только то, что поступил правильно, потому что боль в теле Меры начала ослабевать, юноша уже не так уставал, уже не задыхался.

Вернувшись обратно в свое тело, Эл обнаружил, что, пока он помогал Мере, его ноги не наступили ни на один сучок, его грудь не поранилась ни об одну ветку, которую отодвинул бегущий впереди него краснокожий. Однако теперь он снова начал спотыкаться и натыкаться на сучья. Сперва он решил, что это происходило и раньше, просто он не замечал этого, потому что не обращал внимания на собственное тело. Но, почти поверив в это, он вдруг заметил, что звук окружающего его мира также изменился. Теперь он слышал лишь дыхание, топот собственных ног по земле и шуршание опавших листьев. Периодически чирикала какая-то птичка, жужжали мухи. Ничего особенного, но Эл неожиданно вспомнил, что до той секунды, как он вернулся назад в тело, его сопровождала какая-то призрачная музыка… зеленая музыка. Чушь какая-то. Музыка не может иметь цвета, откуда у нее цвет? Поэтому Эл выбросил эти мысли из головы, постаравшись забыть о всяких глупостях. Однако его неотвязно преследовало неосознанное желание услышать эту музыку вновь. Услышать, увидеть, почуять — он жаждал, чтобы она вернулась.

И еще. Прежде его тело находилось в не менее плачевном состоянии, чем тело Меры. Элвин сам еле держался на грани усталости, когда решил помочь Мере. Но сейчас все было в порядке, тело чувствовало себя прекрасно, он глубоко и ровно дышал, его руки и ноги работали так, словно он мог бежать еще вечность: он жил движением, как дерево — покоем. Может быть, излечив Меру, он каким-то образом излечил и себя? Это предположение он сразу отмел, потому что всегда точно знал, что делал, а что — нет. Нет, его тело ожило по какой-то другой причине, и частью этой причины явилась зеленая музыка. Или, наоборот, музыка возникла, когда вернулись силы. В общем, музыка и восстановление сил каким-то образом были связаны. Насколько мог предположить Эл.

Краснокожие ни разу не остановились, поэтому Элвину и Мере не довелось перекинуться ни словом до тех пор, пока не наступила ночь и они не выбежали к какой-то деревушке на изгибе темной глубокой реки. Такумсе провел их в середину деревни, где и оставил. Река притаилась сразу за склоном, может, в сотне ярдов поросшей травой земли.

— Как ты думаешь, мы успеем добежать до реки, прежде чем нас схватят? — шепотом спросил Мера.

— Вряд ли, — ответил Эл. — Кроме того, я не умею плавать. Папа даже не подпускал меня к воде.

Внезапно из хижин шумной толпой вывалили краснокожие женщины и дети. Они стали тыкать в двух обнаженных юношей пальцами, смеяться и бросаться грязью. Сначала Эл и Мера пытались уклоняться от комков, но их ужимки вызывали только больший хохот. Дети принялись бегать кругами, бросая грязь со всех сторон и стараясь попасть либо в лицо, либо в пах. В конце концов Мера снова опустился на траву и упер голову в колени — пускай себе бросаются сколько захотят. Эл поступил точно так же. Вдруг рядом раздался чей-то сердитый, лающий голос, и комки грязи разом перестали лететь. Эл поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть спину уходящего Такумсе. Теперь рядом с пленниками встали двое его воинов, которые должны были следить, чтобы подобного не повторилось.

— Столько я в жизни не бегал, — прошептал Мера.

— Я тоже, — кивнул Эл.

— Сначала я было подумал, что умру на месте, так я устал, — продолжал Мера. — Но потом открылось второе дыхание. Я даже не думал, что оно у меня имеется.

Эл ничего не ответил.

— Или, может, это ты постарался?

— Может, — пожал плечами Эл.

— Я и не знал, что ты это умеешь, Элвин.

— Я тоже, — сказал Эл, и это была чистейшей воды правда.

— Когда мне на пальцы опустился резак, я уж решил, что все, мои рабочие деньки сочтены.

— Радуйся, что нас не попробовали утопить.

— Опять ты и эта вода, — нахмурился Мера. — Что ж, я рад, что ты сделал то, что сделал, Эл. Хотя, должен сказать, лучше бы ты не подставлял вождю подножку, когда он захотел побороться со мной.

— Почему? — удивился Эл. — Я не хотел, чтобы он побил тебя…

— Ты не знал, Элвин, поэтому не вини себя. Но боремся мы в шутку, а вовсе не затем, чтобы причинить кому-нибудь боль. Это нечто вроде испытания. Испытания мужества, быстроты и прочего. Если б он победил меня, я, сражаясь честно, снискал бы его уважение, если б я его побил в честном бою, то опять-таки заслужил бы уважение. Это Армор мне рассказал. Краснокожие постоянно борются друг с другом.

Элвин немного поразмыслил над сказанным.

— Значит, уронив его, я поступил плохо?

— Не знаю. Это зависит от того, как они поняли происшедшее. Может быть, они решат, что это Бог таким образом изъявляет свою волю, приняв нашу сторону.

— Они что, верят в Бога?

— У них ведь есть Пророк. Как в Библии. Во всяком случае я надеюсь, они не сочтут меня трусом и обманщиком. Иначе мне придется худо.

— Тогда я скажу им, что это сделал я, — возразил Эл.

— Не смей, — запретил Мера. — Нас спасло именно то, что они не поняли твоих проделок с ножами, тесаками и прочим. Если б они узнали, что это сделал ты, Эл, они бы мигом раскроили тебе голову, а потом поступили бы со мной так, как им вздумается. Тебя спасло только то, что они не знали, кто все это творит.

Затем они поговорили о том, как мама и папа, должно быть, беспокоятся сейчас. Мама, наверное, страшно злится или, наоборот, слишком волнуется, чтобы напуститься с руганью на папу. Даже если лошади не вернулись домой, наверняка поиски мальчиков уже начались, потому что они не приехали к ужину к Пичи, и те, конечно, сразу забили тревогу.

— Там сейчас, наверное, только и разговоров, что о войне с краснокожими, — сказал Мера. — С Карфагена последнее время понаехало много поселенцев, а у них масса причин ненавидеть Такумсе, который угнал весь ихний скот.

— Но Такумсе ведь нас спас, — не понял Элвин.

— Похоже на то. Но заметь, он не отвел нас домой и даже не спросил, откуда мы. И с чего это он вдруг забрел на ту поляну, если сам не принимал участия в похищении? Нет, Эл, я понятия не имею, что происходит, но Такумсе нас не спасал, или же он спас нас, руководствуясь собственными причинами, поэтому я не особенно доверяю ему. Кроме того, мне несколько не нравится сидеть посреди деревни краснокожих в чем мать родила.

— Мне тоже. А еще я голоден.

Однако прошло совсем немного времени, как Такумсе снова объявился возле пленников. В руках он держал горшок с кукурузной кашей. Зрелище было презабавное — высокий краснокожий с манерами настоящего короля вышагивает с горшком каши в руках, как обычная женщина. Впрочем, присмотревшись, Эл вдруг понял, что даже обыкновенный горшок Такумсе несет с царской грацией.

Он поставил кашу перед Элом и Мерой, затем снял две вышитые набедренные повязки, которые висели у него на шее.

— Одевайтесь, — приказал он и вручил каждому из братьев по повязке.

Ни один из юношей прежде не носил набедренной повязки, поэтому они беспомощно вертели куски шкур в руках. Такумсе стоял рядом и ждал, держа в руках ремни из оленьей кожи, которые должны были поддерживать повязки. Наконец Такумсе посмеялся над их смущением и поднял Эла на ноги. Элвина он одел сам, и Мера, глядя на него, повязал на свои бедра повязку. Конечно, подобная одежда не совсем пришлась им по нраву, но это всяко лучше, чем бегать голышом.

Затем Такумсе опустился на траву, поставив рядом горшок, и показал, как следует есть кашу — опускаешь руку в горшок, захватываешь пригоршню тягучей, желеобразной массы и переправляешь в открытый рот. Каша оказалась настолько безвкусной, что Элвину захотелось тут же выплюнуть ее. Мера понял его намерение и приказал:

— Ешь.

Элвин безропотно повиновался и, проглотив первую порцию, внезапно ощутил, что живот умоляет о добавке. Труднее всего было заставить горло взять на себя работу по переправке каши в желудок.

Когда горшок выскребли досуха, Такумсе отставил его в сторону. Несколько секунд он молча смотрел на Меру.

— Каким образом тебе удалось заставить меня упасть, бледнолицый трус? — наконец спросил он.

Эл собрался было все объяснить, но Мера опередил его:

— Я не трус, вождь Такумсе, и, если ты согласишься бороться со мной сейчас, все будет честь по чести.

— Теперь ты хочешь унизить меня в глазах женщин и детей? — мрачно улыбнулся Такумсе.

— Это сделал я, — встрял Элвин.

Такумсе медленно повернул голову, улыбка по-прежнему играла у него на губах, но была уже не столь мрачной.

— Очень маленький мальчик, — сказал он. — Бесполезное дитя. Ты способен раздвинуть землю у меня под ногами?

— У меня такой дар, — пожал плечами Элвин. — Я решил, что ты собираешься избить его.

— Я видел тесак, — продолжал Такумсе. — На нем следы пальцев. Вот такие. — Он провел в воздухе извилистую черту, показывая, какой след оставили пальцы Меры на лезвии тесака. — Это тоже ты сделал?

— Нельзя рубить человеку пальцы.

Такумсе громко расхохотался.

— Замечательно! — воскликнул он и придвинулся поближе. — Дар белого человека оставляет за собой шум, очень громкий шум. Но ты делаешь все очень тихо, и никто не видит.

Элвин не понял, что имеет в виду Такумсе.

Молчание прервал Мера.

— Как ты собираешься с нами дальше поступать, вождь Такумсе? — недрогнувшим голосом поинтересовался он.

— Завтра мы снова пустимся в путь, — ответил тот.

— А почему бы тебе не отпустить нас домой? По лесам сейчас бродит по меньшей мере сотня соседских фермеров, злых, как осы. Могут случиться большие неприятности, если ты не позволишь нам вернуться домой.

Такумсе покачал головой:

— Мой брат хочет увидеться с вами.

Мера взглянул на Элвина, потом снова на Такумсе.

— Ты говоришь о Пророке?

— О Тенскватаве, — кивнул Такумсе.

На лице Меры отразилось неприкрытое отвращение:

— Он четыре года строил свой город, и никто не причинил ему ни малейшего зла, четыре года бледнолицые и краснокожие мирно уживались друг с другом, и теперь Пророк вдруг занялся пытками и истязаниями…

Такумсе громко хлопнул в ладоши. Мера тут же примолк.

— Вас схватили чоктавы! Чоктавы пытались убить вас! Мои люди убивают только тогда, когда защищают свои земли и семьи от белых воров и убийц. А люди Тенскватавы не убивают вообще.

Элвин впервые слышал, что между людьми Такумсе и паствой Пророка имеются какие-то различия.

— Тогда как ты узнал, где мы находимся? — подозрительно осведомился Мера. — Откуда ты знал, где нас искать?

— Тенскватава видел вас, — ответил Такумсе. — Он приказал мне поторопиться, спасти вас из рук чоктавов и привести к Мизогану.

Мера, который был знаком с картами Армора лучше, чем Элвин, сразу узнал название.

— Это большое озеро, там еще форт Чикаго.

— Мы не пойдем в форт Чикаго, — сказал Такумсе. — Мы пойдем в святое место.

— В церковь? — удивился Элвин.

Такумсе лишь рассмеялся:

— Вы, бледнолицые, строя святое место, возводите стены, оставляя землю снаружи. Ваш бог ничто и нигде, поэтому вы строите церкви, внутри которых нет ничего живого, церкви, которые могут стоять где угодно. Они все равно ничто и нигде.

— Что же тогда святое место? — поинтересовался Элвин.

— Это место, где краснокожий говорит с землей и где земля отвечает ему. — Такумсе усмехнулся. — А теперь спите. Мы выйдем, еще солнце не успеет встать.

— Ночью, наверное, будет холодно, — предположил Мера.

— Женщины принесут вам одеяла. Воинам они не нужны. Сейчас лето. — Такумсе сделал пару шагов, как бы уходя, но потом снова повернулся к Элвину. — Виу-Моксики бежал следом за тобой, бледнолицый мальчик. Он видел, что ты делал. Не пытайся врать Тенскватаве. Он сразу различит твою ложь.

И вождь оставил их.

— Что он хотел сказать? — спросил Мера.

— Кабы я знал, — помотал головой Элвин. — Но, по-моему, у меня неприятности. Мне придется говорить правду, тогда как я сам ничего не понимаю.

Вскоре принесли одеяла. Эл прижался к своему старшему брату, скорее ища поддержки, нежели тепла. Он и Мера еще немножко пошептались, пытаясь разгадать намерения Такумсе. Если Такумсе не был замешан в похищении, зачем же тогда чоктавы вырезали на седлах его имя и имя Пророка? А если чоктавы намеревались оболгать вождя, зачем Такумсе ведет пленников к озеру Мизоган, вместо того чтобы отпустить их с миром домой? Похоже, грядущую войну будет нелегко остановить.

В конце концов братья замолкли. Весь день им пришлось бежать без остановки, а перед этим они убрали с дороги огромное дерево. Сказалось и волнение, которое они пережили, когда поняли, что чоктавы собираются подвергнуть их пыткам. Мера начал тихонько похрапывать. Да и сам Элвин постепенно засыпал. Однако стоило ему смежить веки, как он снова услышал зеленую музыку, услышал или увидел — в общем, каким-то образом понял, что она вернулась. Но прислушаться к ней он не успел — дрема унесла его. Сон его был крепким и мирным. Легкий прохладный ветерок, дующий с реки, одеяло и тепло тела брата, согревающие Элвина, ночные крики животных, плач проголодавшегося младенца из стоящей неподалеку хижины — все эти звуки были частью зеленой музыки, струившейся у него в голове.

Загрузка...