Красный век. Эпоха и ее поэты. В 2 книгах

1

Прим. Влияние "Сомнения" Глинки и рисунка "Нерон, поджигающий Рим". С.Е."

2

Марина Тимонина. Идею судьбы испытующий. Нетрадиционное прочтение земной жизни поэта. "Социум",1992/1(13),с.92.

3

Например, в книге Ирины Рождественской “Поэзия Эдуарда Багрицкого”, Л, 1967.

4

"В "Стихах о поэте и романтике" 1925 года несколько строк были посвящены бывшему вождю Красной Армии. Друзья перевезли Багрицкого в Москву и устроили ему встречу с Троцким, (который был, как известно, не только безумным политиком, но и умным литекрматурным критиком — Л.А.). Стихи ему не понравились, и через четыре года, когда Троцкого уже выслали из страны, Багрицкий заменил его Лениным". (Владимир Корнилов. Покуда над стихами плачут…, М, с.304).

5

"После смерти Багрицкого чекисты пытались завербовать Николая Дементьева, и, чтобы не доносить на друзей, он выбросился из окна. Пастернак посвятил его гибели стихи "Безвременно умершему", 1936". (См. Владимир Корнилов. Покуда над стихами плачут… М, 1997, с.310).

6

См. Елена Любарева. Эдуард Багрицкий. Жизнь и творчество. М, с.240.

7

Строка «Таратина-таратина-тэнн», которую у Маяковского «мандолинят из-под стен» эстеты, в моем поколении (послевоенных мечтателей 40-х годов) была известна каждому именно как маяковская; мало кто знал, что ассенизатор и водовоз революции заимствовал этот музыкальный пассаж из «Цыганского вальса на гитаре», исполненного Сельвинским в 1923 году.

8

Три богатыря. Эпопея. М,1990; Pro domo sua. М, 1990. Стихи, написанные «украдкой… без надежды» увидеть их в печати.

9

Сельвинский идет прямо по следам Маяковского. Еще и с диалогами: «Да… Рановато, Владим Владимыч, из жизни в бессмертье ушли». Кое-что угадано на будущее: «Хрючкин в Париже». Подхвачено Евгением Евтушенко тридцать лет спустя: «Мосовощторг в Париж туристом прибыл». Сельвинский мог оценить перекличку.

10

Хорошо еще, не потащили на Оргбюро выяснять, что за дуб.

11

Говорю: гипнотический, потому что не уверен, осознанно или подсознательно задействовано в этих строчках еврейское происхождение автора. Первоначальное значение древнего самоназвания «иври»: пришедший с той стороны, из-за реки.

12

Пушкин был осторожнее: «в единую семью соединятся».

13

См.статью Василия Федорова в книге: Александр Прокофьев. Вспоминают друзья. М.1977, с.394.

14

См. Александр Прокофьев. Вспоминают друзья. М., 1977, с.92

15

Определяясь среди других поэтов, Прокофьев присягает Маяковскому, но отделяет себя от Блока (то есть скорее от барского сословия: "и к черту летит усадьба, и с ней — соловьиный сад"), от Клюева (от того, что критики пытаются припаять ему клюевскую оппозиционность: а "тут Клюева нет и в помине"), но резче всего — от Сельвинского ("для чего подсвистыванье в "Лютце", деклараций кислое вино? Так свистеть во имя Революций будет навсегда запрещено"; тут отталкиванье тоже вполне объяснимо: оба передают какофонию эпохи, то есть претендуют на одну и ту же роль, но у Сельвинского с его медноголосой программностью нет того простодушия, которое составляет главное богатство Прокофьева; нет и того звериного чутья, которое так старательно выращивал в себе Сельвинский и которым так естественно обладал Прокофьев, правильно учуявший, что "так" подсвистывать Революции Советская власть скоро запретит.

16

Точнее, минометный расчет, состоящий из пяти братьев (потом к ним присоединился шестой). О братьях Шумовых охотно писала в пору войны фронтовая печать, и естественно, что Прокофьев ввел их в поэму. Из шести до Победы довоевали трое. Много лет спустя (в 1959 году) критик Вл. Бахтин, писавший книгу о Прокофьеве, разыскал в Туве семейство Шумовых. У одного из братьев было тринадцать детей, у другого одиннадцать. Бахтин прочел им поэму Прокофьева. «Шумовы впервые услышали поэму и узнали, что стали ее героями». Я думаю, это — тоже эпическая поэма в одной строке. См. В.Бахтин. Александр Прокофьев. Л. 1959, с.153.

17

Музыку на стихи о солдате, бравшем Будапешт, написал Матвей Блантер.

18

См. Евгений Долматовский. Главный песенник. В книге: Воспоминания о М.Исаковском. М, 1986, с.174.

19

Л.Н.Таганов. Жизнь и творчество Анны Барковой. В книге: Анна Баркова. «…Вечно не та». М.2002, с.456.

20

Прежде, чем наследие Барковой освоили критики и литературоведы, его спасли от забвения зэки. Надо отдать должное и особистам, которые не уничтожили изъятые при арестах бумаги, а подшили их в «Дела» в качестве вещдоков. Считаю уместным с уважением привести имена тех, других и третьих: Л.Таганов и О.Переверзев, З.Степанищева и Л.Садыги, и наконец, архивист КГБ В.Петров.

21

В институте было два легендарных семинара: один вел Сельвинский, другой Луговской. Сельвинский упирал на технику стиха: задавал, например, к следующему занятию описать рака. Луговской видел профессиональную школу в другом: чтение стихов сопровождалось вольными дискуссиями о предназначении поэта. Высокие материи не исключали свойского тона: «Мишка, выгоню!» (Мишка — Михаил Луконин). Пройдя войну, ученики, составившие «окопное поколение», обнаружили, что война в их стихах совсем не такая, какая гремела в «Курсантской венгерке». Что не помешало им по-прежнему преданно любить «дядю Володю». См. сборник «Страницы воспоминаний о Луговском».М.1981.

22

Сурков ставит ударение на втором слоге: видимо, чтобы не спутали с автором Гимна. В 1958-м, когда пишется “Автобиография”, это все еще важно. Знал бы Сурков, как побежит это ударение с конца фамилии на свое исконное место эпоху спустя.

23

См. О.Резник. Алексей Сурков. М, 1979, с.61

24

Чтобы это литературное имя не показалось слишком пышным, через полтора десятка лет последовало объяснение:

«Близорукий губкомовец, вытянув тонкую шейку, взял анкету мою и застыл над графою «поэт»… — Ты неправильно начал, разве это фамилия — Шейнкман! Разве это оставит в русской поэзии след?..

Перебрали заливы, моря, города, перешейки. Как сомнамбулы ходят, от пышных имен обалдев. Что-нибудь, что-нибудь вместо проклятого: «Шейнкман», — Анатолий Каспийский, Константинопольский Лев…

Наконец натолкнулись и, перебирая архивы, окрестили «Светловым» — покойным редактором «Нивы»…

25

Светлов отлично знает, кто ему осветил путь. «…Чтобы рассеять тишь, он зажег свет… «Миша, — спросил он, — ты не спишь?» — «Генрих, — сказал я, — нет!» Старого Гейне добрый взгляд уставился на меня… — Милый Генрих! Как я рад тебя наконец обнять!»

26

Поди сообрази теперь, кто такие: не во всякой энциклопедии найдешь. Рифы (или риффы) — марокканские племена, сорганизовавшиеся в 1921 году в республику, которая была в 1926 году раздавлена колониальными войсками Испании и Франции. До всего ж мира нам было дело!

27

Недаром именно "Дума про Опанаса" стала главной мишенью Станислава Куняева при развертывании на рубеже 70-х годов дискуссии, в ходе которой русские советское самосознание впервые предстало как национальное. "Хлеб" выпал из того разговора, и хорошо: Светлов совершенно не годится для подобных разборок.

28

Разве что в строках о панфиловце Сенгирбаеве: «Я никак не пойму, почему воевали с Россией татары».

29

Именно Светлов придумал эту строчку и произнес ее в присутствии молодых поэтов Евтушенко и Куняева. У каждого из них строчка «разбежалась» на стихотворение. Евтушенковское забылось, а куняевское стало, как теперь говорят, знаковым.

30

Евгений Шварц. Живу беспокойно. Из дневников. Л, 1990, с. 366–368.

31

Давид Самойлов, впервые увидевший в Доме Литераторов Заболоцкого с большим портфелем, повысил того в должности: «главбух». Потом включил литературные ассоциации: «Чичиков», «Каренин»… Потом присмотрелся: «поздний римлянин». Заболоцкий об этих характеристиках (записанных много позднее) знать не мог и талантливости их не оценил. А вот отзыв итальянца ему передали.

32

Никита Заболоцкий. Жизнь Н.А.Заболоцкого. М, «Согласие», 1998, с.34.

33

Последующая поэзия подхватила прием. «Отец, ты не принес нам счастья!» — обращается к погибшему солдату Юрий Кузнецов. Иосиф Бродский по следам «Иванова» пускает Семенова: «Время идет, а Семенов едет». А Дмитрий Александрович Пригов делает рассказчиком косноязычного «милицанера».

34

Лесючевский нашел антисоветчину и у Бориса Корнилова, шедшего по тому же делу. Тот не обладал стойкостью Заболоцкого, он подписал на себя напраслину и погиб. Во время следствия Заболоцкий заявил, что не имеет ничего общего с таким забулдыгой, как Корнилов. Они были действительно очень разные. Но в давильню пошли оба.

35

В 1938 году Мартынов написал «Нюрнбергского портного» — стихи о немце, который собирается шить одежду «из человечьих кож». По этому поводу биограф Мартынова заметил, что «внутренне он уже был отмобилизован». Разумеется, был. Но не на отображение германо-советских отношений, а скорее на раздумье о неизбывности человеческого зверства. Поэтическим обслуживанием власти он не занимался никогда.

36

Не родственник ли Мартынов знаменитому ученому, забальзамировавшему тело Ленина?

37

Между Питером и Кронштадтом.

38

Я был уверен, что еще один Мартынов не ускользнет от внимания поэта, но, увы, не нашел в его стихах следов пятигорской трагедии. Вначале Лермонтов вообще не вызывал его интереса, а потом был высвечен как «узел связи»: дама, пренебрегшая его вниманием, оказалась теткой племянницы, и эта последняя (Елена Блаватская) оказалась куда дальновиднее в своих прозрениях, чем Екатерина Сушкова, советовавшая Лермонтову получше обрабатывать свои поэтические опыты… Но убийца поэта ушал-таки от поэтического суда своего однофамильца.

39

…И увековечивается в московской истории конфузом: вышеописанный мост через несколько лет начинает разваливаться, потому что строители, торопясь отрапортовать очередному съезду партии (или успеть к юбилею), подмешивали в бетон ускоряющую затвердение соль, каковая впоследствии стала вымываться дождями. И мост фактически пришлось строить заново, и станцию — уже не «лазоревую», а с «каменным панцирем»; открыли ее уже в новом веке. Мартынов не дожил ни до этой перестройки, ни до переименования станции в «Воробьевы горы». Что такое «Ленинские» он мог объяснить, но вряд ли он знал тех воробьев, в честь которых названы и эти горы, и сам берег реки, и станция.

40

Светлана Кедрина. Жить вопреки всему. М, 1996, с.34.

41

Впервые — в 1991 году!

42

Зато Горький, растроганный до слез, неоднократно просил своих гостей читать вслух «Куклу», и отнюдь не из любви к славе — этого у него и так хватало.

43

Выпустить не удастся — выйдет книга через полвека, уже как мемориальная.

44

В 50-е годы по рукам ходило четверостишие Кедрина: «Не в культе дело, дело в роке. Пусть времена теперь не те, есть соучастники в пороке, как были братья во Христе». Это написано в 1944 году, за десять лет до того, как слово «культ» стало всеобъясняющим. Мастер попадает в цель, которую все видят, но попасть не могут. Великий поэт попадает в цель, которой другие еще не видят. Иногда попадает вслепую. Остается подтвердить, что «дело в роке».

45

Дмитрий Кедрин «Вкус узнавший всего земного…» М.: Время, 2001. - 576 с.:

«Эта книга Дмитрия Кедрина — наиболее полное собрание его произведений…

Многие стихи напечатаны здесь впервые по автографам, из публиковавшихся ранее удалены цензурные исправления советского периода.

Издание подготовлено дочерью поэта Светланой Кедриной, посвятившей свою жизнь изучению творчества отца».

46

П.Тартаковский. Дмитрий Кедрин. Жизнь и творчество. М, 1963, с.234, 236.

47

Единственная его дочь носит фамилию Фридман; это, конечно, в данном случае мало что доказывает, но для полноты картины небезынтересно.

48

Воспроизвожу этот эпизод по книге Сергея Куняева «Русский беркут» (лучшей биографии поэта, проникнутой любовью к его стихам и трезвым пониманием истоков его драмы).

49

Сергей Куняев. Русский беркут. М, 2001, с.397.

50

Из отчета о партийно-комсомольском собрании коллектива Оргкомитета Союза писателей СССР: «Тов. Смеляков вынужден был признать, что главная его ошибка в том, что он попал под влияние П.Васильева — озверелого индивидуалиста, кулака, как охарактеризовал его сам же Смеляков. Но всей глубины своих ошибок… Смеляков так и не понял до конца». (См. С.Куняев. Русский беркут, с.269).

Добавлю: и хорошо, что не понял.

51

Отбиваясь от обвинений, Васильев встречными ударами гвоздит поэтов, окопавшихся в «Правде», за то, что они в своих «стишках» не достигают силы Сервантеса. Автор «Дон-Кихота» плохо лезет в эти ворота, но интересно другое: по некоторым обмолвкам видно, что наибольшую ревнивую неприязнь у Васильева вызывает поэт, наиболее близкий к «официозу», — Алексей Сурков.

52

Леониду Мартынову напаяли побольше: высылку. Да Мартынов и вел себя несколько иначе: он следователю не стихи читал, а лекции по истории и футурологии Сибири, имен же и адресов не открывал.

53

Сергей Куняев. Русский беркут, с.271.

54

Цитирую биографию поэта, изданную при его жизни. См.: Валерий Дементьев. Ярослав Смеляков. М, 1967, с.14.

55

Эпизод описан в той же книге В.Дементьева.

56

Легенды эти стали особенно охотно оживлять в пору, когда Арсений Тарковский прославился наконец как поэт, а сын его Андрей — как кинорежиссер (см. например, книгу Паолы Волковой «Арсений Тарковский. Жизнь семьи и история рода». М, 2002). В памяти (и поэзии) Арсения все это следов не оставило, и даже посетив Дагестан, он не обнаружил в ассоциативном ряду никаких кумыкских генов. Его дочь Марина считала шамхальские корни чистым мифом; она склонна была искать истоки рода у даков, то есть у румын, а еще охотнее — у поляков, тех, которые во время оно переселились из Таркува (Тарнува?) в Бельцы. Польское в характерах Тарковских уловить можно (гордость и хрупкость), румынское — вряд ли. Румыны в стихах Арсения Тарковского не ночевали. Он вообще искал предтеч — между потопом и Эвклидом, не ближе.

57

См. Вадим Кожинов. Статьи о советской литературе. М, 1982, с. 282–288. Кажется, статья Кожинова — единственный всецело отрицательный отзыв о Тарковском в пору, когда его вернули в печатающуюся поэзию — до 1962 года поэт работал «в стол», и никакие отзывы о нем были невозможны. Авторитет Кожинова как историка поэзии побудил Кирилла Ковальджи во вступительной статье к итоговому посмертному трехтомнику Тарковского, специально опровергать версию о «неоклассике» и «лефоакмеисте».

58

Свидетельствую об этом прозвище как человек, общавшийся с Евгенией Федоровной в пору, когда она рецензировала и мою перовую книгу (в 1965 году), но отнюдь не зарубила ее, а фактически спасла. Меняются времена — меняются нравы.

59

В 1929 году он пишет стихотворение «Красивый почерк» — о писаре-канцеляристе помещичьих времен, который и при Советской власти пристроился строчить отчеты, акты, протоколы, и жил безбедно, пока не попался на мелком плутовстве и не уступил место более достойным. Психоаналитики могут эту вывернутую ситуацию вернуть на место.

60

Не факт, что он формулировал так свою жанровую задачу: термин «мениппея» вернулся в обиход теоретиков литературы в 60-е годы, когда переиздали и перечитали труды М.М.Бахтина. Но традиция карнавального «низа», вытащенного «наверх», могла быть учуяна Твардовским и без помощи теоретиков, хотя в ИФЛИ, куда он поступил, их хватало.

61

См. об этом, например, в статье Олега Павлова «Твардовский»: «День литературы», 2004/12(100),с.8.

62

Этот перечень, кончающийся знаменитыми строчками: «Парторг, буран, прорыв, аврал, министр в цехах и общий бал» — мгновенно влетает в литературный обиход. В поэме вообще много сильных и ярких мест, но это — сатирический азлет. Характерно, что такой выброс поэтической энергии вызван у Твардовского яростью по отношению к коллегам, заполнявшим лоно социалистического реализма верноподданными поделками. Литература — прямое продолжение политики.

63

В 1955 году я, студент-филолог Московского университета, увидел в перерыве между лекциями у однокашника тайком приоткрытый список: «Теркин на том свете». Я впился: дай! И получил — до следующего перерыва. Что говорил лектор, я уже не слышал — укрывшись за спинкой скамьи (дело происходило в Коммунистической аудитории, взлетавшей крутым амфитеатром) я на колене немеющей рукой перекатал себе — сколько успел. Надеюсь, мое тогдашнее пьянящее воодушевление хорошо дополняет нынешнюю холодноватую трезвость по отношению к поэме.

64

Использую определения, которые давали стиху Ольги Берггольц Г.Макогоненко, А.Павловский, П.Антокольский.

65

Процитировано по памяти со слов Ольги Берггольц Дмитрием Хренковым в его книге «От сердца к сердцу», Л. 1982, с.50.

66

…В которой только одно положение спорно: «Если б не бессмысленная гибель… вероятно, он стал бы очень крупным поэтом». Я думаю, он стал им, несмотря на бессмысленную гибель. А рассказываю об этом, потому что имел случай вникнуть в ситуацию, когда в 1966 году сам писал статью о Корнилове — вступительную к еще одному его однотомнику, и Ольга Федоровна ту мою статью прочла. Ее отзыв довел до меня ее старый друг (и мой тогдашний наставник в критике) Иосиф Львович Гринберг: «Она сказала: нич-чего себе статейку написал о Борисе этот ваш Аннинский». Так до сих пор и не знаю что означало это «нич-чего себе». Но бережно храню в памяти единственный донесшийся до меня знак внимания великой мученицы.

67

Два слова об этой книге. Сомневаясь в «мастеровитости» своих стихов, Ольга Федоровна, по воспоминаниям Натальи Банк, как-то «сказала, причем без тени кокетства, что испытывает сомнения, является ли девяносто процентов написанного ею литературой, имеет ли художественную ценность». Скажу на это, что художественная ценность вообще не реализуется вне жизненной ситуации. Если уж искать статистические параметры, то «Дневные звезды» — прозаическая исповедь Ольги Берггольц — эти стихи в прозе, пронзительные, как натянутая серебряная струна (рифмы, наконец, ничего не связывают) книга эта на девяносто процентов вклад в мировую культуру (десять процентов отношу на свет агитационных пассажей по части коммунистической веры), и я полным основанием соединяю эту прозу со стихами в едином исповедальном наследии Ольги Берггольц..

68

Этот эпизод объяснен в воспоминаниях Берггольц: после войны мальчишки бегали смотреть, как работают пленные немцы, дразнили их. Одна девочка тоже пошла и увидела, что немцы похожи на тех дистрофиков, каких она запомнила со времен блокады. И вот она приблизилась к одному из пленных и сказала: «Гутен морген, фриц». Реакция того немца описана в «Дневных звездах». Но немцы, приехавшие с делегацией в послевоенный Ленинград, этой истории не знали, и можно представить себе, как они остолбенели от ликующей реплике знаменитой поэтессы.

69

Преданнейшая любовь к Ахматовой (и к Пастернаку, и к Цветаевой) — может быть, интуитивная компенсация той «аскетической простоты», которую, как схиму, наложила на свои стихи Ольга Берггольц?

70

«Из арестованной Ольги, беременной, выбили тогда ребенка», — пишет о «великой женщине столетия» Вл. Леонович («Родина», 2004/4,с.14). Что Ольга Берггольц великая женщина столетия, абсолютная правда. Но что «выбили ребенка» — легенда, рожденная на месте отсутствующих сведений. Насколько я знаю, ребенка «выбили» не чекисты, а общие катастрофические обстоятельства жизни; две маленькие дочери Ольги Федоровны умерли одна за другой от болезней еще до ее ареста (одна дочь — от первого мужа, другая — от второго). Ребенок от третьего мужа погиб в материнском чреве из-за блокады. Поневоле признаешь безжалостность рока, отсекающего живые побеги вдовьего дерева.

71

По последним данным, Вероника Михайловна Тушнова родилась 27 марта 1911 года. (См. ее книгу «Дом мой — в сердце твоем», М, 2001, с.13; хронику в книге «Не отрекаются, любя», М. 1999, с.326). В прежних изданиях указывался 1915 год рождения («Избранное», М, 1988, с.544, Биографический словарь «Русские писатели 20 века», М, 2000, с.696). Возможно, были причины, по которым она в прижизненных документах убавила свои годы.

72

К вопросу о подарках для народа. Когда Яшина хоронили, его дочь прилетела в Никольск с мешком игрушек — «ребятишкам от поэта». «Мешка сразу не стало, в один миг все растащили — торжественного вручения не состоялось».. (Наталья Яшина. Воспоминание об отце. Архангельск, 1977, с.49).

73

Ал. Михайлов. Александр Яшин. М,1975, с.29.

74

«Боженькой» Леля Денисьева называла в сходной ситуации Федора Тютчева. Может быть, отсюда — соблазн: сблизить «Ночную уху» Яшина с «Денисьевским циклом» Тютчева. (См. А.Рулёва. Александр Яшин. М,1980, с. 113–114). Но я думаю, для такого сближения требуется слишком много оговорок и поправок.

75

В конце концов один из вариантов «Беломорканала» вышел в 1938 году отдельной книжечкой под названием «Павел Черный» и канул в литературную Лету.

76

Читатели, помнящие «Вересковый мед» Стивенсона, вправе заподозрить и этого испанца, Рамона Сендера, в том, что он использовал сюжет, веками бытующий в европейском фольклоре.

77

Да простится мне вольная игра с текстами Булгакова и Гете. До меня этим уже грешил Борис Брайнин: «Две ипостаси в ней чудно слиты: она и Мастер, и Маргарита»

78

В начале 50-х годов при Московском университете работал кружок художественного слова. Одна из участниц подготовипа композицию по поэме Алигер «Зоя», но так и не выступила, потому что каждый раз, начиная декламировать, останавливалась от подступавших слез.

79

«Я присоединилась к киношникам — к Л. Арнштаму и Б. Чирскову — они собирали материалы для фильма, разговаривали с людьми, а я сперва тихо сидела и слушала, а потом, освоившись, начала и сама спрашивать, присматриваться. Аскетически строгая, полупустая комната зоиной матери. Зоины школьные тетрадки, записные книжки…»Алигер всегда отличалась точностью деталей реальности, поднятой в стих.

80

Перекличка с Багрицким («а в походной сумке спички и табак, Тихонов, Сельвинский, Пастернак»). С тою разницей, что у Алигер привалившая в гости братва съедает все и утаскивает однотомник Блока.

81

Б.М.Сарнов излагает этот эпизод в своей книге об Эренбурге, ибо именно этой фамилией анонимный автор подписал в 1945 году свой «Ответ», видимо, для пущей весомости.

82

Прежде, чем издать первый авторский сборник (в 1958 году), Боков прославился как составитель антологии русской частушки.

83

Напрашивается сравнение с Николаем Тряпкиным, который, увидя в своем воображении царя Ивана, идущего по шоссе (а не в метро), ударил мысленно по газам, чтобы задавить гада! Тряпкин— наиболее близкий Бокову поэт среди современников («я — в балалайку, ты — в гармонь, я — за прибаску, ты — за песню»): тряпкинская гагара — союзница боковскому соловью (Анатолий Жигулин продолжит ряд, введя в него голодную соловецкую чайку). Нужна крутость Тряпкина, чтобы стала очевиднее мягкость Бокова.

84

В 70-е годы следопыты отметили место гибели Когана надписью: «Автор Бригантины».

85

Хотя учился Коган в легендарной московской школе, прославленной уже хотя бы тем, что написал о ней Владимир Соколов: «В сто семидесятой средней школе, говорят, учился Павел Коган. Там меня учитель тоже школил… Павел, я взволнован и растроган…»

86

Олеся Кульчицкая. Брат. В книге: Михаил Кульчицкий. Вместо счастья. Харьков, 1991.

87

И переводит с украинского и на украинский. В том числе и «упражнения ради». Еще ради того же «упражнения» переводит Жуковского на язык Маяковского и наоборот. (См. свидетельства Бориса Слуцкого в сборнике Кульчицкого «Вместо счастья». В другой публикации этого очерка Жуковский заменен Чуковским. Если такое превращение не в духе точного Бориса Слуцкого, то вполне в духе Кульчицкого. Избыток озорства!

88

Почему пятеро? Ответ — у Николая Глазкова: «А рядом мир литинститутский, где люди прыгали из окон, и где котировались Слуцкий, Кульчицкий, Кауфман и Коган».

89

Сходную версию можно найти у Артура Кёстлера в «Слепящей тьме»: Бухарин ради торжества партии вживается в роль ее врага.

90

Лучшие, ставшие хрестоматийными стихи Слуцкого нередко написаны по чужим «рассказам»: «и «Кельнская яма», и «Лошади в океане»: огонь поэзии извлекается из бумаг и свидетельских показаний. Если поэт знает, что извлекать.

91

Юрий Болдырев. См. вступительную статью к подготовленному им трехтомному Собранию сочинений Бориса Слуцкого; том 1, М, 1991, с.6.

92

Позднее отец и мать появляются: отец — с привычкой за всеми выключать свет, с глупыми суждениями, что поэтам слишком много платят; и мать, которая «меня за шиворот хватала и в школу шла, размахивая мной». Детское имя «Боба» вспоминается как ненавистное. Никакой благодарной памяти.

93

Это не помешало Слуцкому в харьковские еще времена ночью (ибо книгу дали на ночь) переписать всего Есенина — дабы сориентироваться в его поэтической музыке.

94

Владимир Огнев. Амнистия таланту. М, 2001, с.334.

95

Ещё из их пикировки: «Все тиражи Ахматовой она могла бы увезти на извозчике». Ответ: «Я никогда не возила своих тиражей». (См. Д.Самойлов. Памятные записки»).

96

По замечанию того же Вл. Огнева, иных вводит зря, ибо ответят черной неблагодарностью. Слуцкий это дело предусмотрительно закрыл, написав в послании «Молодым товарищам»: "Я вам помогал и заемных не требовал писем. Летите, товарищи, к вами умышленным высям… Я вам переплачивал, грош ваш рублем называя. Вы знали и брали, в момент таковой не зевая». Большего эта тема, пожалуй, не заслуживает.

97

Еврейского вопроса для Самойлова не существовало. Неожиданное доказательство — в дневнике 1943 года: «Вы — еврей?! — сказал мне Пермяк. — В это трудно поверить. В вас есть что-то русопятское».

98

В 1951 году (то есть, на полпути от верности Главнокомандующему к разоблачению тирана) Самойлов спросил Слуцкого: «Ты любишь Сталина?». Помедлив, тот ответил: «В общем, да. А ты?» — «В общем нет», — ответил Самойлов. Это в общем более-менее передаёт степень приятия-неприятия.

99

«Вскоре я стал первым переводчиком с албанского. Второго, кажется, нет до сих пор», — не без усмешки заметил Самойлов в мемуарах. Если так, то поэма «Сталин с нами» Алекса Чачи красуется в мировой антологии переводов с лёгкой руки Самойлова.

100

У литературоведов есть возможность выяснить, не является ли строка Самойлова «Я вырос в железной скворечне» ответом Слуцкому на строку «Я родился вжелезном обществе». А самойловское: «Иду, и толпы мне навстречу… полумужчин, полудетей» — не ответ ли Межирову? И «Снегопад» — у обоих, и «Цирк»… Но такого рода соперничество — вне моего интереса.

101

И в этом он тоже уникум: в его поколении ещё только у Коржавина — такой же мощный корпус непоэтических текстов.

102

Это в стихах. В дневнике: «Пярну… Милый, чистый курортный город. Доброе море». Однако пярнусская «прописка» не промешала Самойлову собрать в сборнике «Снегопад» московские стихи. Сборник оказался посмертным. С Москвы началось, Москвой и закончилось..

103

Тут надо назвать два стихотворения 1950 года, связанные с Александром Яшиным. Одно — «Курортники» — о том, как Яшин на черноморском курорте озабочен севом в родном Никольском районе; другое — «На свадьбе» — видимо, со слов Яшина — о том, как приехавший на деревенскую свадьбу секретарь райкома «забыл на всю ночь машину». Проблемы «Вологодской свадьбы» настигли Яшина двенадцать лет спустя; можно только удивиться чутью Орлова, с таким упреждением пославшего снаряд в эту мишень.

104

Финальное четверостишие: «Но мы-то доподлинно знаем…» позволю себе опустить как элементарное.

105

Из дневника Давида Самойлова: «Целое поколение поэтов думало, что они ученики Маяковского или Пастернака. На самом деле они ученики Антокольского». Запись от 28 июня 1976 г.

106

Взорвала ситуацию статья Сергея Наровчатова: наше поколение лежало под пулями, оно лежит и под жестяными звездами, оно, а теперь ему не находят места в издательских планах! Волна дошла: после Совещания молодых в 1948 году поколение фронтовиков «легализовалось» в литературе, и именно Наровчатову было предложено (в ЦК комсомола) оздоровить издательскую программу.

107

Дата вычисляется по графику выхода однотомника. Сам Межиров дат не ставит ни под стихами, ни под комментариями к стихам. Можно отнести это на свет его скрытного характера, а можно понять как установку: в реальности ничто не меняется, поэтому и датировать нечего. Одна дата врезана раз и навсегда: 1941. НАВСЕГДА. Так что все прочие даты — морок.

108

Говорят, что много лет спустя эти навыки помогли поэту продержаться первое время в Штатах, куда он на старости лет передислоцировался из СССР. Но это, понятно, такие же легенды, как и все другие факты из жизни поэта, производящие впечатление легенд.

109

Или третья? — если считать тогда же вышедший сборничек «Новые встречи». Сам Межиров второй своей книгой объявил «Ветровое стекло», но если учесть, что в любой своей книге он перемешивает старые и новые стихи, а дат не ставит, то нумерацию вообще можно считать условной. Безусловно другое: вопиющий контраст книги 1947 и книги 1950-го.

110

Свою русскую няню младенец запомнил прежде, чем свою еврейскую маму! Могу назвать ещё двух поэтов, поставивших словесные памятники своим русским няням: это Ходасевич и Межиров. Любопытно, что у обоих — еврейская кровь. У Ходасевича ещё и польская. А выбор — русский. Коржавин уточняет, что няня его — именно русская, а не украинка. Дело-то происходит в Киеве. Впрочем, в 1925 году Киев — скорее русский, чем украинский город. С еврейским и польским землячествами.

111

Позднейшая формулировка: Всемирно-историческое заблуждение всей нашей цивилизации, всерьез воспринятое Россией. См. Наум Коржавин. В соблазнах кровавой эпохи. Воспоминания. Том 1. М. 2005, с.324.

112

Позднейшая формулировка: Осквернение коммунистической революции сталинщиной. Там же, с.404.

113

Кстати, о псевдониме. Эта история — настоящий анекдот о подмене, реализованной в истину. Хотелось заменить еврейскую фамилию русской. Подвернулось что-то кондовое, кряжистое, куржавое. Соблазнился. Потом выяснилось, что коржавыми в Сибири зовут нездоровых и квёлых. Из упрямства упёрся. Критик Б.Сарнов дружески переделал псевдоним в Плюгавина. Коржавин со смехом пересказал всё в мемуарах. На мой взгляд, это делает ему честь.

114

Четверть века спустя в Алма-Ате молоденькая Светлана Аксенова-Штейнгруд откликнулась: «Что ты можешь? Только горе множишь, только сеешь смуту и беду! Нет коня. Ракету не стреножишь и не остановишь на ходу». Так что «шестидесятниками» дело не ограничилось.

115

Сборник вышел в 1990 году, когда Советская власть уже кренилась, и является достаточно полным собранием коржавинской поэзии; единственный же изданный до того в 1963 году тоненький сборничек «Годы» — был чем-то вроде надводной части айсберга… что не помешало ему иметь в тогдашних читательских кругах оглушительный успех.

116

Надежда Мандельштам сказала как-то: «Дело не в нём, дело в нас». Слышал ли Коржавин от неё это? Всё могло быть.