Кратеры Бабакина

1

В одном старом, тихом, до удивления тихом арбатском переулке и по сей день сохранился дом, в котором жил Бабакин. Мне несколько раз довелось, еще при его жизни, побывать в этом доме, в огромной коммунальной квартире, где в одной из комнат в конце 1919 года поселились Банкетовы. Мать Георгия Николаевича Мария Сергеевна и его отчим Николай Дмитриевич Банкетов. Георгий Николаевич, Юра, как звали его в семье, родился 13 ноября 1914 года. Его отец, Николай Алексеевич, все четыре долгих года первой мировой провел на фронте и умер в 1917 году. С декабря 1919 года Банкетовых стало четверо: у Юры появился брат Алексей, который стал потом для него не просто братом, но и верным товарищем, другом.

Без малого сорок пять лет ежедневно уходил из этой комнаты Юра, а затем Георгий Николаевич на учебу, на работу.

В те годы в квартире жило человек двадцать — двадцать пять.

За дверью квартиры, украшенной, как это водится, многочисленными звонками, — то ли широкий коридор, то ли узкий зал. «Тут много лет назад, задолго до войны, стоял стол для игры в пинг-понг. Много времени мы провели за ним. И Юра. И его товарищи. И все соседи по квартире», — рассказывали мне.

Эти сведения интересны не просто сами по себе. В них атмосфера, которая с детства окружала Юру. Еще по Ильфу и Петрову, пусть в какой-то степени гротескно изображавших сообщество людей, вынужденных общаться друг с другом в отведенном им «замкнутом объеме», мы четко представляем себе все прелести коммунального бытия. Так вот, наверное, только в коммунальной квартире, в которой живут дружно, я бы сказал, взаимоуважительно, возможен «стол для игры в пинг-понг». А это — отличный житейский пример для воспитания и подражания. Пример, след которого можно обнаружить и через много лет…

В 1923 году Юра поступил в школу, седьмую школу Хамовнического отдела народного образования, как она стала называться несколько позже, учился нормально, ровно, хорошо, но не был в числе первых учеников, хотя и в отстающих тоже никогда не числился. Удивлял учителей и товарищей прекрасной памятью и оригинальностью суждений. Из предметов нравилась математика, любил физику, чинил пробки в квартире, неоднократно пытался «сунуть нос» в швейную машинку матери…

И вот однажды у него произошла встреча с тем, что захватило его, увлекло, привязало к себе на всю жизнь… Он встретился с радио.

Это было поистине удивительное время. Огромные массы талантливых, дерзающих людей, энтузиастов вступали в различные добровольные общества, конечная цель которых состояла в широкой пропаганде знаний и новых достижений. Одно за другим появились Общество друзей воздушного флота, Общество по изучению межпланетных сообщений, Общество друзей радио…

Огромную роль в развитии радиолюбительства в стране сыграло постановление Совета Народных Комиссаров РСФСР от 28 июля 1924 года, известное под названием «Закон о свободе эфира». Этим постановлением частным лицам разрешалось самим изготавливать и эксплуатировать приемные устройства.

Путь в радиолюбительство был открыт!

И одним из тех, кто пошел по этому пути, стал Георгий Николаевич Бабакин.

…Пятнадцати лет Юра оканчивает вторую ступень, как тогда говорили, школы, семь классов, как говорят теперь. Что делать дальше? Учиться — где? Работать — кем?

Вопросов много, ответов еще больше, но почти все они были из области «и туда хочется, и сюда неплохо бы». На выбор дальнейшего жизненного пути Юры повлияли два обстоятельства — материальные трудности семьи и полная определенность в деле, которому он решил посвятить свою жизнь. Собственно, повлияло, наверное, в основном первое обстоятельство, а второе просто указало направление, в котором нужно было идти. Получилось так — в семье один работник. Николай Дмитриевич Банкетов. На матери Марии Сергеевне все заботы о семье, в которой теперь уже два сына, один из них — почти взрослый. Конечно же, нужно получать специальность и идти работать, чтобы помогать старшим.

От кого Юра узнал о курсах на Никольской?

Установить не удалось. Одно ясно: нашел Юра именно то, что нужно — курсы радиомонтеров, организованные Центральной радиолабораторией Общества друзей радио.

Тут я хочу сделать одно весьма важное замечание. Эти курсы — единственное место его стационарного специального обучения. Нигде больше и никогда больше Георгий Николаевич Бабакин не будет очно учиться. Получение высшего образования для него не самоцель; жизнь и работа станут подлинными в самом широком смысле слова его университетами.

Особенность курсов состояла в том, что на них принимали всех желающих без всяких вступительных экзаменов и собеседований. Прекрасно подобранный штат преподавателей, прогрессивные методы и принципы обучения (среди них следует назвать прежде всего лабораторно-экспериментальные занятия на специальных, заранее собранных стендах, позволяющих изменять параметры схем, выявлять их зависимости) обеспечили подготовку квалифицированных специалистов, внесших впоследствии свой вклад в развитие народного хозяйства.

На Четвертые курсы (так официально они именовались) и поступают Бабакин и Разиков, самый близкий друг его и товарищ.

— Учились мы, — как вспоминает Разиков, — «запойно» все месяцы. Это было так увлекательно, интересно! Только там мы поняли, что о радио, несмотря на какие-то наши любительские успехи, мы ничего не знали, что в вопросах радио мы просто дилетанты. А теперь мы уже понимали что к чему, мы ощущали бурный прилив сил, нам хотелось собирать разные схемы, настраивать их, испытывать… И мы даже сделали однажды хилые, слабосильные приемопередатчики. Для переговоров друг с другом. И провели с их помощью два или три сеанса связи, каждый начинался с телефонного звонка: «Выхожу в эфир. Включай аппаратуру и ищи».

Полгода учебы пролетели мгновенно, как один день. Да и немудрено. На курсах учились лишь энтузиасты, и каждая лекция, каждая лабораторка воспринималась ими как откровение, которого здесь ждали нетерпеливо и трепетно. А сочетание учебного процесса с домашней радиолюбительской практикой, что было характерно для большинства курсантов, открывало новые горизонты, возникающие практические вопросы разрешались буквально по горячим следам первоклассными педагогами. И эта обратная связь делала учебу еще эффективнее. Курсы дали много Бабакину не только в части приобретения конкретных знаний, хотя это и неоспоримо. Курсы, принципы их организации через много лет помогут ему найти единственно верный путь в трудной ситуации, в которой он окажется.

А произойдет вот что. Однажды Бабакину поручат возглавить работы по управлению летательными аппаратами. В те годы специалистов по этим делам учебные институты выпускали мало, а для тех работ, которые он должен был вести, их требовалось много. Поэтому вопрос обеспечения кадров стал во главу угла. Рассчитывать на помощь извне было нереально — в стране эта «фирма» была не одна, да и, наверное, задачи, решаемые другими организациями, были тоже не менее важными. «Кадровый» вопрос тревожил Бабакина, он понимал, что, не решив его, нельзя обеспечить качественный шаг вперед, который от него ждали. Положение, в общем-то, было безвыходным, но Бабакин и отличался тем, что умел находить выход там, где его, казалось, просто не было.

В немалой степени в этом ему помогала память, а она у него, как уже говорилось, была прекрасная. Обдумывая возможные пути решения стоящей перед ним проблемы, он вспомнил общую ситуацию тридцатых годов, Общество друзей радио, свои памятные Четвертые курсы…

Так в конструкторском бюро была организована разовая, имеющая конкретную задачу, система переквалификации, которая получила почти официальное название «академия Бабакина», по имени ее организатора и идеолога. Принимали в нее всех желающих, причем от абитуриента не требовали справки о том, что его начальник согласен на переквалификацию подчиненного. «Пропуск» в «академию» — личное заявление. «Курсантов» набралось человек двадцать пять — тридцать, до конца учебы дошло девятнадцать. Среди них были вчерашние двигателисты, технологи, механики… Утвержденная программа предусматривала годичный срок обучения, но это был не чистый год. Полгода отводилось лекциям, а во вторую половину слушатели должны были набирать практический опыт в лабораториях по новой специальности, куда они переводились сразу же после подачи заявления. Лекции в «академии» читали преподаватели, приглашенные из вузов, и свои специалисты.

О качестве подготовки выпускников бабакинской «академии» говорят факты: со временем ее воспитанники стали во главе ряда подразделений КБ, один защитил кандидатскую диссертацию, один удостоен звания лауреата Ленинской премии. И это все по новым специальностям.

Но это все будет потом. А пока Георгий Николаевич успешно оканчивает курсы, в числе пяти из сорока двух учащихся он получает рабочее звание старшего радиомонтера.

Мне удалось разыскать инженера Александра Соломоновича Беркмана, заведовавшего тогда курсами.

Александр Соломонович, восьмидесятишестилетний старик, сухой, подвижный, в парадном черном костюме, но в теплых, несмотря на жару, царящую в квартире, войлочных туфлях, отороченных мехом, встретил меня у двери и провел в большую комнату. На столе лежал заранее приготовленный к моему приходу толстый альбом для рисования, разбухший от многочисленных вклеенных в него документов, каждый из которых — история. Не только курсов, но и становления в стране радио.

— Вы помните учившегося у вас на курсах в тридцатые годы Бабакина? — с надеждой спросил я.

— Бабакина… Бабакина… — старался припомнить Беркман. — Бабакина… — Нет, — как-то, мне показалось, виновато ответил он. — Не помню, к сожалению. — Он развел руками. — А почему это вас так интересует?

Ну как объяснить ему, старейшему радисту, организатору курсов, что мне очень бы хотелось, что просто для сюжета этой книги непременно было бы нужно, чтобы среди сотен, вероятно, прошедших «через него» студентов он запомнил бы моего героя и этим самым подтвердил его исключительность, на которую, по-моему, должны были обращать внимание уже тогда!

Но этого, как видите, не произошло.

2

В начале октября 1930 года Георгий Николаевич Бабакин вышел на свою первую работу в радиослужбу при Московской телефонной сети, размещавшуюся в Милютинском переулке (теперь улица Мархлевского, 3), упиравшемся одним концом в оживленную Мясницкую (улица Кирова). Этот дом, высокий, добротный, основательный, сделанный «на века», стоит и поныне.

В тридцатом году радиослужба только-только набирала силу. Бурно развивалась радиотехника, росло число передающих и принимающих станций, удлинялось время вещания. Москвичи, сейчас я говорю о них, в массовом порядке обзаводились «точками» (репродукторами), приемниками, этими в полном смысле слова живыми нитями связи с окружающим миром. Радио входило в быт заводов и фабрик, становилось необходимейшим средством воспитания и сплочения трудовых коллективов. Именно с учетом этого круг работ реорганизованной радиослужбы, а с 1932 года — Московской городской радиосети (МГРС), как она стала называться, был значительно расширен. Директор МГРС Иван Алексеевич Михайлов, человек большого жизненного опыта, прочитав направление, спросил:

— Куда же определить тебя, Бабакин?

— Может, на ремонт приемников? В мастерскую? Интересно.

— Может, туда… А может… Ты радиолюбительством балуешься?

— Бывает.

— А что у тебя за плечами?

— Приемники… Линия персональной телефонной связи, — усмехнулся Юра, вспомнив провод, переброшенный через переулок, по крышам и кронам деревьев в окно Шуры Разикова, — радиостанция… усилители…

— Так. Опыта у тебя хоть отбавляй. Попробуй-ка себя на самостоятельной работе. Понимаешь… тебя как зовут?

— Юра.

— Понимаешь, Юра, у нас настоящих радистов пока мало. Я сам телефонист, к примеру… Пошлю я тебя, братец, в группу по усилению речей ораторов. Будешь ездить на митинги. Инженеров у нас раз-два и обчелся, а у тебя хоть всего лишь и удостоверение, но оно с твоим опытом для нас как диплом.

С этого и началось. А вскорости в эту же группу пришел и Разиков. Теперь они работали вместе и, так же как и раньше, были неразлучны. Работать было трудно. Не только потому, что решать возникающие технические заковыки им, как правило, приходилось самим, по ходу дела, без консультации с кем бы то ни было. Это зачастую оказывалось сложно, невероятно сложно для молодых специалистов, сложно, но интересно. Отсюда у Бабакина, вероятно, и развилась потребность в технической книге, книге-справочнике, с которой можно в трудную минуту посоветоваться и найти нужное решение. Трудность работы в этой группе состояла и в немалой физической нагрузке, с которой она была сопряжена. На себе нужно было тащить всю тяжесть того, что по иронии судьбы создавало самую легкую, не имеющую веса и объема, «бестелесную материю» — радиоволны. Правда, объективности ради нужно сказать, что ребятам иногда выделялась под отчет необходимая сумма, проездные для оплаты извозчика — основного подвижного индивидуального транспорта тех лет.

В автобиографии, написанной через восемь лет после этих событий, Бабакин скупо напишет: «С 1930 по 1932 год работал в Московской радиодирекции по трансляции театральных передач, передач со съездов и конференций. За проведение передач парадов и митингов с Красной площади неоднократно премирован».

Ему тогда было восемнадцать, да и проработал он в МГРС всего лишь два года. Но вот А. Тягунов, работавший в МГРС с 1928 года по 1970 и с 1932 года ничего не слышавший о Бабакине (даже некролог ему не попался на глаза), вспомнит: «У нас была группа заядлых любителей-радистов. Тарасов, Пастухов, Бабакин. Эти люди не только болели за работу, но и старались внести в нее что-то свое, новое, им хотелось все время что-то усовершенствовать, изобретать. В группе усиления речей они, к примеру, умощняли фирменные усилители, вводили автоматику, которая по программе выключала микрофоны и динамики, приспосабливали искатели полуавтоматических телефонных станций для выбора программ…»

15 августа 1932 года Юра перешел на новую работу — в парк «Сокольники».

Сокольники оправдали его надежды. Здесь он получил интересную работу. Это прежде всего. Но было еще и другое: значительную часть рабочего времени он находился на воздухе, на природе, которую любил. И мог, хотя и не систематически, заниматься спортом: зимой — на беговых коньках, «норвегах», получая наставление выдающегося конькобежца Платона Ипполитова; лето посвящал велосипеду. На нем он добирался до родного арбатского переулка, демонстрируя друзьям виртуозную езду на этом изящном, легком, элегантном транспортном средстве, вошедшем в какой-то степени в противоречие с пыхтящими, дребезжащими, гудящими, угловатыми и неуклюжими автомобилями, которыми обзаводился растущий город. Как вспоминают друзья Бабакина, в те годы он мог домчаться на велосипеде от Сокольников до Арбата… «без рук».

Ну а любовь к конькам, хотя он и не достиг на них выдающихся результатов, он пронес через всю жизнь. Не было зимы, включая ту последнюю для него зиму 1970/71 года, когда бы он не становился на коньки и не выходил на знакомый сокольнический лед и не мчался, забыв обо всем на свете, кроме сохранившегося в памяти быстрого окрика Ипполитова:

— Поднажми еще, Юра!

14 января 1936 года старший радиотехник парка культуры и отдыха «Сокольники» Юрий Бабакин был призван в Красную Армию и направлен для прохождения службы в Московскую Пролетарскую стрелковую дивизию, десятилетие которой отмечалось в том году.

Радист-красноармеец Бабакин служил в 3-м стрелковом полку. Почти что с ходу вместе со всей дивизией он принимает участие в больших зимних маневрах Московского военного округа, которые проводились в районе Малоярославец — Медынь.

Ему нравилась армейская служба с ее незыблемым, но, когда нужно, и гибким порядком, с ее требовательностью к каждому воину независимо от его ранга и должности, к любому коллективу независимо от того, большое это звено или малая, первичная его ячейка. Он скучал по дому, по близким, по друзьям и никак не думал, что скоро увидится с ними.

Но в июле, всего через шесть месяцев после призыва, его комиссуют по состоянию здоровья, и на всю жизнь он станет «белобилетником», человеком, не пригодным к военной службе.

Пройдут годы, он будет участвовать в создании ряда образцов новой техники. Авторитет Бабакина в руководящих технических сферах станет высоким и, конечно же, ни в коей мере не будет определяться его личными воинскими заслугами, но он иногда будет позволять себе шутливое обращение к высоким руководителям: «Докладывает рядовой необученный Бабакин».

По возвращении домой в первый же вечер к нему прибежал Шура Разиков. Он обрадованно тряс руку другу, осторожно хлопал его по плечу, расспрашивал о службе, не ожидая ответов, рассказывал о своем житье-бытье и вдруг выпалил:

— Иди работать к нам, в парк Горького.

— Почему в «Горького»? Я думаю вернуться в «Сокольники»…

— Ты что? Только к нам, Юра. У нас все по первому классу.

Шура не преминул использовать свою высшую степень похвалы.

Он действительно оказался прав. Когда через шесть дней Юра вышел на работу в Центральный парк культуры и отдыха имени Горького, он был поражен прекрасным современным оснащением паркового радиоузла, где ему потом пришлось потрудиться в должности старшего радиотехника в течение года. Огромная территория парка, плюс Нескучный сад, плюс кинотеатр — в общем все, что определило название «Центральный», требовало не только большого внимания, но и обслуживания высокого качества. В каждую смену здесь на радиоцентре дежурили уже два человека. Да и над сменами еще шефствовал «без пяти минут» настоящий радиоинженер, студент четвертого курса Московского института связи, окончивший его, кстати, на следующий год с отличием, Виктор Захарович Михайлов.

В личном деле Бабакина, хранящемся в одном из государственных архивов, я разыскал его автобиографию. В ней есть такие строки: «За время работы в ЦПКиО разработал и сдал в эксплуатацию переоборудованную 3-канальную систему усиления в Зеленом театре для художественных театральных передач». И дальше: «Позднее, в 40 году, сдал новый проект радиооборудования Зеленого театра, который, будучи осуществлен, дал хорошие результаты».

Обратите внимание: в «40 году» он уже не работал в ЦПКиО, ушел оттуда еще три года назад, стало быть, разрабатывал он свой проект для организации, с которой не был связан «служебными узами». И без инженерного диплома в кармане! О чем это говорит? О его достаточно высокой технической подготовленности и, я бы сказал, о его техническом авторитете. Я так думаю: основную зрелищную площадку Центрального парка, вмещающую несколько тысяч зрителей, не доверят первому встречному… Не так ли?

В 1937 году Бабакин женился на студентке Московского строительного института Анне Гойхман, которая, по словам брата Бабакина Алексея Николаевича Банкетова, заставила его сдать экстерном за школу. Слова А. Банкетова должны быть поняты правильно. Дело в том, что Юра, а это действительно так, отдавал работе много времени, однако, не будучи по природе сухарем, находил и свободные часы для отдыха. У него было много друзей, с ними он, как и большинство ребят его возраста, ходил на танцы, в кино… «Аттестат за десятилетку никуда не убежит», — говаривал Юра, имея в виду, конечно, получить его со временем, не торопясь, считая его в какой-то степени формальным документом. Чуть позже мы еще раз вернемся к разговору об этом. А пока я хочу сказать только, что настойчивость молодой жены явилась просто катализатором, без которого «реакция» все равно произошла бы, но, конечно, позднее…

20 июля 1937 года директор школы и два учителя своими подписями и печатью «Учебный комбинат, Сектор школ взрослых РОНО, Наркомпрос РСФСР» удостоверили, что Бабакин Георгий Николаевич «обучался в районной полной средней школе взрослых Ростокинского учкомбината, окончил полный курс этой школы и обнаружил следующие знания…». Далее перечислены дисциплины и полученные по ним отметки. С этого времени Бабакин в графе «образование» заполняемых анкет будет писать: «Сдал экстерном за 10 классов».

Сейчас невозможно сказать, трудно ему дался аттестат или нет, но многое говорит о том, что именно этот в общем-то не совсем стандартный путь получения образования был для него не случаен, а наоборот, логичен.

Природа так щедро одарила его разносторонними способностями, и в первую очередь к точным наукам, вооружила его такой исключительной восприимчивостью к знаниям, что можно с уверенностью сказать: школьный аттестат — инженерный диплом не были для него категорической необходимостью, как это, мягко говоря, обычно бывает… Ведь это факт, что, поступив в 1937 году в заочный институт, он окончил его только через двадцать лет, когда ему уже было сорок три года, когда он уже стал начальником научного отдела крупного конструкторского бюро и возглавил сложнейшие комплексные разработки. В те годы, да и значительно раньше, Георгий Николаевич уже был признанным специалистом в системах управления, в радиолокационной аппаратуре различного назначения. Да и не только в них…

Так уж случилось (а это весьма характерно для конца 30-х годов, когда отечественная техника начала особенно бурно развиваться и усложняться), что талантливые люди, зачастую даже не имеющие высшего образования, только в силу своих личных качеств вовлекались в новые дела, выдвигались на руководящие научные и инженерные должности. Лучшими анкетными данными считались их способность к смелому мышлению, энтузиазм и еще, пожалуй, творческая одержимость.

Конечно, не надо сказанное понимать так, будто ставка тогда делалась главным образом на специалистов без высшего образования, как раз наоборот: стране нужны были свои инженерные кадры, и она их усиленно готовила, растила. В эти годы расцветает талант С. П. Королева, В. П. Глушко, А. Н. Туполева и многих, многих других будущих ученых, основателей целых направлений в науке, выдающихся конструкторов, инженеров, крупных организаторов производства. Я хотел лишь сказать, что в тех особых условиях молодой, талантливый, трудолюбивый Бабакин просто не мог оказаться незамеченным.

В дальнейшей судьбе Бабакина значительную роль сыграют два человека — двоюродные братья Михайловы: Виктор Захарович, начальник Бабакина по работе в парке им. Горького и Владимир Андреевич.

Виктор Захарович — первый настоящий радиоспециалист, которого Бабакин встретил на своем практическом поприще, — скоро понял, и в этом его, я считаю, огромная заслуга, что Бабакин рожден не для «доводок», «усовершенствования» и «эксплуатации», а что он настоящий, от бога, разработчик, созидатель. Виктор Захарович имел, несмотря на свой не очень-то почтенный возраст, значительный жизненный опыт, он знал, что такие люди встречаются не часто, и видел свой долг в том, чтобы им помочь. И именно поэтому пришел к решению, может, и не легкому для себя, что как бы ни был ему нужен Юрий рядом как товарищ, как помощник, он не вправе удерживать его у себя в парке; более того, он должен, это его прямая обязанность, найти для него такую точку приложения сил, чтобы его талант — а Виктор Захарович был убежден в талантливости Бабакина — раскрылся полностью.

И вот однажды Виктор Захарович, предварительно созвонившись, привел Юру к Владимиру Андреевичу, работавшему в Академии коммунального хозяйства при Совете Народных Комиссаров РСФСР, которая в те годы находилась в центре Москвы, на Кузнецком мосту.

За входной сплошь застекленной дверью Юрий открыл совершенно иной мир, о существовании которого и не подозревал…

Владимир Андреевич Михайлов цепким, внимательным взглядом охватил Юрия. «Внешность Георгия Николаевича, — рассказывал он мне ровно через сорок лет после этой встречи, — отличалась какой-то особой интеллигентностью. Он был несколько худощав, но вместе с тем я почувствовал в нем собранность, физическую крепость…»

Лаборатория автоматики поразила Бабакина — здесь было подлинное царство техники, это Юрий понял сразу. Особое царство, в котором были свои законы, свои интересы, где не было, казалось, места чужаку, пришедшему извне.

— Сейчас мы, Юра, ведем здесь разработку приборов для анализа качества питьевой воды. Для растущего города, каким является Москва, да и не только для нее, это проблема номер один.

Конечно, строитель, к примеру, о значении своей работы сказал бы то же самое: мол, строительство для Москвы — проблема номер один. Вы думаете, что энергетик по-иному оценил бы свою работу? Все правильно. Каждый влюбленный в свое дело специалист считает свою работу наиважнейшей, а это, вне всякого сомнения, служит лишь на пользу общему делу.

— Кроме этой проблемы, — продолжал Владимир Андреевич, — у нас есть еще и другие задачи. Кстати, Юра, вы работали с фотоэлементами?

— Не приходилось.

— А с оптическими приборами?

— Как-то пришлось ремонтировать школьный микроскоп… — Юра вдруг почувствовал, что зря он на что-то надеется, что его еще могут сюда и не взять, что он больше никогда уже не войдет в это светлое помещение, не сядет за эти стенды, что ему никогда не придется «выслушивать» ни один из этих приборов, вокруг которых, как на консилиуме, собрались люди в белых халатах… Он пытливо осматривался по сторонам, стараясь хотя бы запомнить то, что ему посчастливилось увидеть.

— Так когда вы сможете выйти на работу? — Вопрос Владимира Андреевича вернул его к действительности.

Он хотел ответить: сегодня, завтра, сейчас, но сдержался и посмотрел на Виктора Захаровича, внимательно наблюдавшего за ним.

— Сегодня у нас… Я думаю числа десятого — пятнадцатого. Как раз успеете настроить усилитель и подключить его к линии. — Виктор Захарович помнил и о своих делах.

Так оно и произошло. Двух недель оказалось достаточно, и утром 16 сентября 1937 года Георгий Николаевич вошел в этот подъезд уже не как гость, поднялся на второй этаж и, открыв дверь в лабораторию, громко сказал:

— Здравствуйте. Принимайте новенького.

Первый этап его трудовой деятельности закончился.

3

Наверное, не будь тех лет, когда юноша Бабакин со свойственной ему способностью к активному созидательному труду оказался практически один на один со сложными вопросами организации трансляций и обслуживания парковых радиохозяйств, не было бы у него в будущем той дотошности, того непреоборимого желания самому все познать, самому до всего докопаться, изучить схему, выявить причину того или иного дефекта и наметить конкретные меры по его устранению.

Хранятся в памяти отдельные эпизоды, так или иначе связанные именно с этой стороной его характера.

Однажды было такое. В цехе по напряженнейшему, как это обычно бывает в космических делах, графику шла отработка очередной марсианской станции. И в самый разгар работ выяснилось, что по одному из телеметрических проводов в блок системы управления «лезет», не обращая внимания на графики, проработанные схемы и отработанные инструкции, наводка, вредная, приводящая к срыву заданного режима ориентации станции.

Три часа ночи. Или утра — как кому нравится. Это тот самый случай, когда от перестановки слагаемых сумма не меняется, а «сумма» — это чрезмерная усталость и до рези в глазах желание спать… Но — график!.. Надо было вскрыть прибор и «откусить» этот злосчастный провод, а монтажников давно отпустили, полагая, что им делать уже нечего.

Вроде бы ситуация объективная для всеобщего отбоя до утра…

Главный конструктор Бабакин, вторые сутки не покидающий завод, принимает решение — эту работу сделает он сам.

Прибор снят со станции, вскрыт и… К приходу первой смены программа ночных проверок была успешно завершена, о чем свидетельствовала надлежащая отметка в бортжурнале станции.

Бабакин мог и на стартовой площадке взять в руки паяльник и, прикрывая его раскаленное жало от степного ветра, распаять разъем, в котором по какой-то причине оказался нарушенным контакт, или, заскочив на минутку в лабораторию, забыть обо всем, наблюдая на экране осциллографа, как живет и дышит схема. Он не бравировал этим, это действительно не было позой. Он прекрасно понимал, что есть люди, которые сделают это, вероятно, лучше, чем он, он знал это и доверял им. Но он не мог иначе — без этого он не был бы Бабакиным, тем Бабакиным, который за многие годы привык, отвечая за порученный участок работы, все делать сам.

Бабакин не станет чистым ученым, теоретиком… Не будет у него многоплановых теоретических исследований, раскрывающих глубину и суть каких-то направлений фундаментальных наук. Не будет этого! Но станции, созданные под его руководством, — это принципиально новое слово в технике, которая и сама-то явилась порождением космической эры. И в этих практических достижениях — величие его творческого наследия.

Нелегко закладывался фундамент будущих успехов.

Инженер С. Яковлев, который начал работать с Бабакиным еще в 1938 году, вспоминает: «Работал он всегда очень много. Практические и теоретические знания, полученные им в академии, имели огромное значение для его формирования как специалиста. Конечно, багажа, приобретенного на курсах, не хватало — ему приходилось много учиться и читать. Он должен был наверстывать, обгонять время. Благодаря особой восприимчивости, необычайно цепкой памяти и природному уму он легко воспринимал много разнообразных сведений из разных областей науки и техники».

Мне довелось держать в руках трудовую книжку Г. Н. Бабакина, выданную ему 10 января 1939 года. Любопытная эта книжка, о многом говорит она.

Вот несколько записей в ней:

«Принят 16.11.1937 г. в качестве лаборанта лаборатории автоматики.

8.6.1938 г. — старший лаборант лаборатории автоматики.

1.4.1940 г. — мл. научный сотрудник лаборатории автоматики.

3.12.1941 г. — зачислен на должность научного сотрудника лаборатории автоматики…»

Ни одной пропущенной ступеньки на служебной лестнице, но тенденция… От семи месяцев до двух лет, не более, на должность. Мы знаем, это бывает не очень-то часто.

Владимир Андреевич, его непосредственный руководитель, строгий, но благожелательный, прекрасный физик, уже тогда имевший два высших образования, «головастый дядька», как называл его С. Яковлев, говорит: «Георгий Николаевич не рвался к карьере, и когда работал под моим началом, и позже, когда ему уже поручались самостоятельные разработки. Он вникал во все этапы создания прибора — участвовал и в расчетах, и в монтаже, и в конструировании, и в наладке; был активен, и в этом его достоинство».

Мне довелось увидеть лишь часть отчетов о работах, проведенных Бабакиным в те годы. Первый, еще довоенный, датирован 1940 годом. Под ним три подписи: начальник лаборатории, руководитель темы и ниже всех — ответственный исполнитель Г. Н. Бабакин. А вот с 1942 года под отчетами уже две подписи, и одна из них — руководитель темы Г. Н. Бабакин.

Широкий круг вопросов охватывают эти работы. Здесь и разработка следящей системы к авиационному магнитному компасу (отчет 1942 года), который предлагалось вынести из бронированных кабин боевых самолетов в хвостовую часть, где условия для его работы были несравненно лучше; и сигнализатор температуры для Ленинградской кондитерской фабрики, который своевременно информировал о выходе температуры пара котельной установки из требуемого диапазона. Вслед за указателем курса троллейбуса, облегчавшим труд водителя в условиях вынужденного, вызванного войной затемнения в вечерние и ночные часы, в сфере интересов Бабакина оказался автомат защиты мотора-компрессора троллейбуса от перегрева — тогдашнего главного бича этого самого дешевого, не ухудшающего среду обитания вида городского транспорта.

Пожалуй, стоит нам здесь немного задержаться и внимательнее присмотреться к этим работам. Дистанционный сигнализатор температур, дистанционная индикация показаний вынесенного из кабины самолета компаса… Это самые первые опытно-конструкторские работы Бабакина, носящие «дистанционный» характер и относящиеся уже хотя бы поэтому к новому в те годы направлению техники — телемеханике.

Первые дистанции… Но пока еще в пределах самолета, цеха.

Начало… С годами расстояние в системе «объект — пункт управления» будет расти. И как!

Представьте себе график: по оси абсцисс, по горизонтали, отложены годы работы Бабакина, начиная с этого, скажем, сорок первого года, а по оси ординат, вертикальной оси, — дальность действия линий телеуправления объектами, в создании которых он будет принимать самое непосредственное участие. Последняя дата, «замыкающая» ось абсцисс, — семьдесят первый год. Получается, что на графике отложен тридцатилетний интервал его деятельности.

Так вот, кривая, выражающая зависимость отложенных величин, объективная и непреложная, как на любом графике, будет практически при любом выбранном разумно масштабе неимоверно круто взмывать верх, стараясь прижаться к вертикальной оси.

Судите сами. В самом начале — пять — шесть метров. Ну, двадцать — тридцать, наконец, пятьдесят метров «для ровного счета».

Позже, через десять — пятнадцать лет, системы управления протянут свои невидимые щупальца на расстояния в несколько десятков, сотен километров.

А потом? Потом, примерно еще через десять лет, будет первая мягкая посадка автоматической станции на Луну. А это почти четыреста тысяч километров!

Потом будут «венеры». В момент посадки станций на одноименную планету расстояние между ними и Землей находилось где-то в пределах шестидесяти — восьмидесяти миллионов километров! Первое такое событие произойдет всего лишь через год после первой мягкой посадки на Луну.

А в 1971 году по радиомосту «Земля — Марс», созданному еще при жизни Бабакина, обузданные радиоволны принесут информацию о красной планете с расстояния почти двести миллионов километров.

Вот они опорные точки графика, этого беспристрастного информатора — чуть не сказал: количественного — роста показателей. Конечно же, не количественного, а качественного. Ведь это именно тот случай, когда буквально на глазах количество переходит в качество. У этого графика есть еще одна особенность — за каждой его опорной точкой новые проблемы, многотрудный поиск оптимальных способов реализации…

Каждая опорная точка графика — новый этап жизни и творчества Георгия Николаевича.

А в начале графика, на пересечении координатных осей, те первые десятки метров…

В личном деле Бабакина есть отзыв под заглавием «О присвоении т. Бабакину ученого звания «ст. научный сотрудник». В нем содержится такой вывод: «…Считал бы возможным присвоить т. Бабакину звание и. о. старшего научного сотрудника и предложить ему в 3-летний срок закончить вуз и оформить свои работы (обратите, читатель, внимание! — М. Б.) в виде кандидатской диссертации». И подпись: «Заслуженный деятель науки и техники С. Строганов, 18.10.42 г.»

В феврале сорок третьего профессор А. Сысин подтвердил вывод своего коллеги.

В 1943 году Георгий Николаевич назначается старшим научным сотрудником, снс, как говорим мы теперь. Но другая рекомендация ученых осталась пока не выполненной: еще четырнадцать лет он будет «ходить» в студентах; зато в 1968 году получит степень доктора, так и не защитив кандидатской.

И в Академии коммунального хозяйства, с которой Бабакин расстался в сентябре 1943 года, и в других организациях, где он будет работать позже, многие специалисты, его сотрудники, помощники со временем будут «остепеняться», а он… Никогда ученые степени и другие внешние атрибуты общественного положения не будут волновать Бабакина, занимать его мысли; он не хочет отвлекаться от любимого дела, чтобы получить их, он просто не желает на это терять времени. Блеск званий и наград никогда не будет действовать на него гипнотически. Он в первую очередь уважал и ценил в человеке ум, знания, по личному опыту понимая, что не всегда и не для всех обстоятельства обязательно должны быть милостивы…

И именно поэтому в его кабинете, вечно переполненном тянущимися к нему людьми, и в лабораториях, где он бывал, может быть, даже чаще, чем это было необходимо, и у кульманов в окружении конструкторов, у стендов и на сборке в цехе участники обсуждений всех рангов и возрастов чувствовали себя одинаково раскованно и непринужденно — здесь на пьедестал возносилась оригинальная мысль, толковое предложение, техническая находка, независимо от того, кто был ее автором — седой ветеран или безусый юноша, техник, доктор наук или рабочий.

Шесть лет работы в Академии коммунального хозяйства дали Бабакину многое. Ведь это была первая научная организация, в которой ему пришлось работать. Здесь он впервые по-настоящему ощутил творческий дух коллектива со всеми его достоинствами. И здесь же, в академической лаборатории, Георгий Николаевич понял свое предназначение — его влекли к себе комплексные системы, в которых во имя единой цели объединяются агрегаты, устройства, приборы, работающие на различных принципах.

Но комплекс всегда комплекс. Это вопрос, умноженный на вопрос, это сложность, умноженная на сложность. И все новые и новые книги, расширяющие диапазон знаний научного сотрудника, теснят, как уже было когда-то книги любимых авторов, разместившиеся на полках старинного массивного книжного шкафа. Именно в эти годы с особой силой проявилась известная многим дружба Георгия Николаевича с книгой, которая, кстати, не прекращалась до конца его жизни.

Работа в Академии коммунального хозяйства, по словам одного из соратников Бабакина, была для него периодом накопления знаний, опыта, расширения кругозора. Когда началась война и из лаборатории люди ушли на фронт, в армию, ему пришлось многое брать на себя. К этому он был уже хорошо подготовлен.

Другой товарищ оценил этот этап несколько иначе:

— Сейчас говорят, что хороши большие коллективы… Это, конечно, не может вызвать возражений… Но если правильно вести дело, то и маленькие коллективы не так уж и плохи. Он там, в академии, по-моему, научился делать малыми силами серьезную работу.

Тоже очень верная мысль.

Особенно важно замечание о способности Бабакина многое «брать на себя». Это качество он пронесет через всю жизнь, и именно благодаря ему со временем в печати появится не одно «Сообщение ТАСС» о новых достижениях отечественной науки в изучении космического пространства с помощью межпланетных автоматов. А уж то, что это в полной мере относится к доставке грунта с Луны, сомнений не должно вызывать: станция «Луна-16» своим появлением на свет во многом обязана тому, что Бабакин не только сам был беспредельно уверен в правильности идей эксперимента и предлагаемых путей его решения, не только тому, что он буквально зажег коллектив КБ и смежных организаций этой идеей и заставил всех поверить в ее выполнимость, но и тому, что это беспрецедентно новое дело он во многом взял «на себя», на свою в полном смысле слова ответственность.

Но это будет, естественно, позднее…

4

А тогда, в сентябре 43-го, Бабакин вступил на новую стезю, начавшуюся с многозначительной резолюции на его заявлении: «Ввиду отсутствия… специалиста по радиотехнике, крайне необходимой для ряда тем, прошу утвердить назначение Бабакина старшим научным сотрудником».

Так в одном из исследовательских институтов появился первый радист — Бабакин. Потом вокруг него соберется еще много и радистов, и управленцев, и электриков, что позволит этому институту взяться за выполнение крупных комплексных заказов. В те годы мысли о перспективности радиотелеуправления занимали умы из-за своих широких возможностей применения как в военное, так, конечно, и в мирное время.

Защита определенного района от вторжения неприятеля путем дистанционного подрыва заложенных заранее взрывных устройств, оснащенных приемниками, прикрытие дымовой завесой, образуемой включаемыми по радио шашками, перегруппировок войсковых частей и соединений — вот только две потенциальные возможности из многих, которые могут быть созданы подобной системой.

Поэтому сочтем вполне естественным, что институт, тяготевший к проблемам такого рода, взялся за разработку темы, в основе которой и лежал принцип дистанционного радиоуправления. «Под эту работу» и был приглашен в институт Бабакин. Называлась работа, скажем, «Шторм».

Эта система, разработку которой Бабакин возглавил, состояла из радиопередающего (командного) устройства и приемников («потребителей» команды), удаленных от передатчика на несколько десятков километров и рассредоточенных на какой-то заданной площади. Впервые в своей практике он «прошел» все общепринятые ступени создания изделия: эскизный проект, подкрепленный действующими макетными образцами, технический проект, выпуск рабочих чертежей, изготовление и наладка малой (назовем так) серии изделия, совместные с заказчиком испытания системы. «Прошел» не просто как исполнитель, как активный участник, но и как ответственный технический руководитель, главный конструктор темы…

Именно эта работа открыла перед Бабакиным дверь в мир больших задач, в тот научный и инженерный мир, который многим кажется недосягаемым и даже чуть-чуть таинственным…

В одной из книг писателя М. Арлазорова я прочитал: «В 1945 году на весь мир прозвучали недвусмысленные слова американского президента Трумена: «То, что, мы причиняем Японии в настоящее время даже с новыми атомными бомбами, только небольшая часть того, что произошло бы с миром в третьей мировой войне». Это была почти угроза. Выход был один. Силе противопоставить силу. Советское правительство обратилось к ученым. Физикам поручили создать атомную бомбу. Авиаконструкторам — ракеты и реактивные самолеты».

Ученые получили конкретные задания, но их невозможно было бы выполнить, если бы ничего не было сделано раньше. Предварительные, поисковые работы во многих направлениях, от которых теперь зависел уровень и сроки выполнения ответственных поручений, ученые и инженеры начали заблаговременно. И в этом свидетельство перспективности мышления и целенаправленности творческого поиска: многих передовых коллективов и их руководителей, положивших начало новым направлениям науки и техники. Георгий Николаевич Бабакин был в числе тех, кто стоял у истоков.

В общем, тема попала в институт. Проблема имела два аспекта. Ну, во-первых, тенденция развития авиации во время второй мировой войны и в первые послевоенные годы показала, что в принципе самолеты-бомбардировщики и истребители становятся все более высотными и скоростными и что зенитным установкам, которые хотя тоже прогрессируют, становится все труднее и труднее справляться с ними. Возможность использования таких самолетов (и это, во-вторых) в качестве носителей оружия массового уничтожения поставила перед службой противовоздушной обороны принципиально новую задачу — не допустить прорыва самолетов противника к защищаемому объекту. Ведь теперь даже один оснащенный атомной бомбой самолет может наделать больше неприятностей, чем прежде, скажем, сто самолетов. А может, и двести… Стало очевидным, что система противовоздушной обороны, конечно же, должна претерпеть качественные изменения. Место зенитного снаряда, летящего к цели по неизменяемой траектории, по идее должен был занять управляемый снаряд с изменяемой траекторией полета. Такой снаряд — это, в сущности, ракета, которая должна управляться на основе анализа измерения пространственного положения цели и самой ракеты.

Простая зенитная установка превращалась в многоцелевой радиоэлектронный комплекс обнаружения цели и управления ракетой.

В эти годы Бабакин учился на 3-м курсе института.

И именно в эти годы родился, как его назвали многие, «феномен Бабакина». Необычайная широта технического мышления и компетентности, как называли это явление другие. Как развивалось это явление? Откуда оно? Создается впечатление, что в Бабакине шел постепенный процесс накопления, и на этом этапе произошел взрыв, скачок. Вероятнее всего так и было. И все же я хочу сказать, что процесс не был неуправляемым, стихийным. Нет, сам Бабакин, его воля, умение воспринимать, хорошая память, огромные способности и большая работоспособность лежали в основе этого процесса. Тут двух мнений быть не может. Мы помним его первые работы по телеуправлению, мы проследили за их эволюцией, пришли к «Шторму». Чем «Шторм» стал для Бабакина? Выполняя его, он познал командный «радиомост», где одна из опор — передатчик, а другая — приемник. Познав их, он мог при создании зенитной ракеты сделать крен уже в сторону других ее систем и уделить им больше внимания. Именно на этом этапе он становится специалистом по бортовым системам управления. Пройдет всего два-три года, и работающие с ним сотрудники будут спорить, кто же Бабакин по специальности — радист или автопилотчик?

Из воспоминаний о Бабакине тех лет:

— Бабакин производил впечатление фантазера, он поразил меня фанатичностью, верностью идее. Перед нами он ставил общую задачу…

— Георгий Николаевич был очень увлечен темой. Каждый заслуживающий внимания вопрос рассматривался у него. Конечно, кое-где недостаток в специальном образовании Георгия Николаевича в ту пору еще проявлялся, но он, и в этом была особенность его одаренности, мог сложнейшие физические явления себе представить практически, просто. Чутье у него было природное…

— Юре больше всего нравилось высказывать основную идею, обрисовывать, так сказать, контур будущего… Идей у него было предостаточно. Часто фантастических. Если бы не это его качество, то начинать такие работы в нашей прямо-таки бедной и маломощной лаборатории было просто нельзя. Это мог сделать только Бабакин. Никто более рассудительный за такую работу в таких условиях не взялся бы…

— Из Георгия Николаевича идеи и варианты сыпались в большом количестве. Не все они, не буду скрывать, были удачными, но здравое зерно присутствовало в каждой…

Хорошо бы проиллюстрировать сказанное примерами многолетней давности. Да вот беда! Люди, которые помогли мне своими рассказами, не все уже помнят. Но вот всего один пример. Более поздний.

Радисты КБ, выполняя указание Георгия Николаевича, «искали» осветительную лампочку, которая при большой яркости имела бы незначительное потребление энергии, высокую надежность и небольшие габариты. Такую лампочку он хотел поставить на станцию «Луна-16», с тем чтобы при посадке на Луну, «в ночь», использовать ее для подсветки. Освещенность должна быть вполне достаточной для передачи на Землю телевизионной картинки, по которой можно было бы определить, точнее сказать, выбрать место взятия специальным устройством лунного грунта. Конечно, можно было обойтись (и, забегая вперед, скажу, что обошлись) и без этого: просто опустить штангу бура до соприкосновения его головки с лунной твердью и дать команду на начало работы. Но выбор места по телевизионной картинке все-таки был предпочтительнее — место выбиралось не просто так, а «по науке».

Кроме перечисленных требований, лампочка должна была обладать еще одним немаловажным свойством. При перегрузках она не должна была, попросту говоря, ломаться.

И вот помнится, как однажды радист Михаил Синица докладывал в кабинете Главного.

— Георгий Николаевич, нам удалось достать вот эти четыре лампы, — рассчитывая на определенный эффект, торжественно начал Синица.

Едва он это произнес, как лампы тотчас оказались в тонких пальцах Бабакина. Судя по всему, они полностью завладели его вниманием — докладчику на время пришлось замолчать.

— Да… — думая о чем-то своем, сказал Бабакин.

Одна лампа сферической формы, отсвечивавшая изнутри серебристым покрытием, особенно его заинтересовала.

— Да… — он повторил ни к чему не обязывающе.

Синица перечислил все технические характеристики ламп.

— Вот только, — в заключение сказал он, — ни одна из них по техническим условиям не выдержит перегрузок, которые выдали прочнисты, по-моему, как всегда с гарантированным запасом.

Бабакин посмотрел на понравившийся ему образец, сжал его, передав ему как бы тепло своей руки, положил его на стол и равнодушно спросил:

— А что именно не выдержит?

— Крепление, как говорят, баллона с цоколем.

— Ну и что? Это не должно пугать. Лампе работать на Луне, а там, как известно, абсолютный вакуум. Даже если баллон не только сломается, но и испарится, лампа на Луне должна работать. Если, конечно, дело будет только в креплении баллона с цоколем.

Так рождались идеи…

Тут я хочу остановить ваше внимание на одном вопросе, который поможет лучше понять обстановку в институте тех лет. Да и все последующие годы работы Бабакина. Вспомните фразу: «Никто бы более рассудительный за такую работу в таких условиях не взялся бы». Сказано точно и верно. Уже тогда в Бабакине проявился, как назвали это значительно позднее, «риск конструктора», оправданный, добавим, риск, без которого дерзающий конструктор может превратиться в ремесленника «от сих до сих»… Бабакин, принимая сложное задание, верил, конечно, не только в себя, но и в коллектив, с которым работал. Он знал, что выдаваемые им идеи не будут слепо взяты на вооружение. Отнюдь, они будут приняты лишь после нелицеприятных, если это окажется необходимым, столкновений и борьбы мнений. Так уж случалось, что всегда рядом с ним оказывались люди, имевшие свою точку зрения и умевшие ее отстаивать, если этого требовала ситуация, дело. И тогда и позднее все важные решения будут приниматься в споре, в борьбе.

Произошло отчасти и естественное смещение интересов Бабакина. Помните: «Он ставил перед нами общую задачу». Так требовало время и его новое положение Главного — с паяльником он сидел уже крайне редко, да и то, наверное, скорее из чувства товарищества к старым своим сотрудникам. Другие заботы одолевали его: он создавал систему, он обеспечивал, он организовывал, он теперь и начальник СКБ института, и главный его конструктор. А время, между прочим, было непростое, самых необходимых измерительных приборов, да что приборов, простого монтажного и проверочного инструмента не было. Паяльники, тестеры, изоляционные трубки… Список дефицита можно продолжать и продолжать.

В сфере внимания Бабакина вопросов множество. И все же он мог прийти к конструктору, выкроить из своего уплотненного бюджета времени, практически из двухсменной работы, минуты, а если нужно и часы, чтобы не просто из любопытства посмотреть, как тот чертит какой-то клапан, а с тем, чтобы обсудить достоинства и недостатки создаваемого узла.

«Какой-то клапан… Бабакин и клапан… что ему этот клапан?» — вспоминая те годы, риторически восклицает один из его сотрудников. И сам себе отвечает: «Но ведь на этом клапане висела надежность всей системы».

Так будет всегда. Ни одно ответственное испытание, ни один важный агрегат не минуют его, если они действительно «ответственные» или «важные» и если от них напрямую зависит конечная цель эксперимента.

…Пухлые тома проекта зенитной ракеты — смело можно сказать: одной из первых отечественных зенитных ракет — не лежали без движения на зеленом прямоугольнике стола, за которым заседали члены Государственной приемной комиссии. Они передавали их друг другу, листали, находили нужные страницы, о чем-то говорили вполголоса, чтобы не мешать докладчику, вот уже второй час рассказывавшему о проделанной работе. Развешанные вдоль стены графики, схемы, таблицы всесторонне подтверждали вывод, который вытекал из доклада Бабакина, — построение зенитного управляемого комплекса с заданными характеристиками вполне возможно. К сожалению, проект остался проектом.

Именно в эти дни и произошла непреднамеренная, можно сказать, случайная встреча Бабакина с Сергеем Павловичем Королевым. Первая встреча.

Сергей Павлович слушал внимательно выступление Георгия Николаевича и, уяснив не только объем и уровень работы, проделанной коллективом, но и личную роль в этом Бабакина, наклонился к своему заместителю, сидевшему слева:

— У него есть искра божья!

Пройдут годы. И когда С. П. Королев будет принимать ответственное решение о передаче в КБ Бабакина ряда тем своей обширной космической тематики, он повторит и несколько разовьет эту фразу. Он скажет:

— У него есть искра божья! Ему можно доверять!

С 1949 года и характер и масштабы деятельности Георгия Николаевича стали иными. В круг его интересов как конструктора попали теперь вопросы развития отечественной авиационной и ракетной техники.

Бабакин навсегда становится ярым сторонником «больших форм» в промышленности. Он всегда будет ратовать за развитие производственной и лабораторной базы, за расширение и укрепление проектных, конструкторских подразделений, за превращение их в такие организации, которые были бы способны решать новые, все усложняющиеся задачи. Работа в подобного рода организациях многое дала и ему самому. Передовое производство, новейшая технология, передний край науки и техники — об этом можно было только мечтать, и Георгий Николаевич жадно впитывает в себя все, что, как он считает, поможет ему завтра, послезавтра.

Георгию Николаевичу всегда везло на людей — на хороших и умных. Ему довелось встречаться и общаться со многими выдающимися учеными и конструкторами. Встречи с ними, порой чисто служебные, порой дружественные, способствовали, вероятно, его становлению как руководителя высокого ранга, облеченного партийным и государственным доверием. Он знал многих, он гордился дружбой с ними, он учился у них.

В пятьдесят первом году Бабакин вступает в ряды КПСС.

В пятьдесят шестом — к двум медалям, которыми он был награжден, добавляется орден Трудового Красного Знамени.

В пятьдесят седьмом — Бабакин заканчивает заочно институт и защищает диплом на «отлично».

В шестидесятом — Бабакин назначается на должность заместителя главного конструктора.