Крайний срок

Глава первая

Если бы недоверие к людям фигурировало в олимпийской программе, Зак Мидоуз был бы абсолютным рекордсменом. Он не испытывал доверия к жокеям с итальянскими фамилиями. Он был убежден, что перед скачками они часами просиживают в раздевалке, решая, кому какой забег выиграть. Они всегда назначали победительницей именно ту лошадь, на которую не ставил Зак Мидоуз. Он усматривал в этом средиземноморскую изворотливость.

Он не доверял полицейским. Ему еще не попадался фараон, не берущий взяток и не имеющий летнего домика. Ему не внушали доверия экзаменаторы, отбирающие кандидатов для государственной службы: они трижды преграждали ему путь в полицейское управление, где ему очень хотелось работать, чтобы тоже дорваться до взяток и купить летний домик. Не вызывали его доверия и торговцы недвижимостью, предлагающие летние домики.

Зак Мидоуз не доверял женщинам, изъявлявшим желание установить слежку за мужьями, путающимися с другими женщинами. Обычно за таким желанием стоит связь жены с другим мужчиной и мечта о разводе, однако слишком велика вероятность перемены планов и попытки оставить услуги Мидоуза невознагражденными. В подобных случаях Мидоуз начинал со слежки за самой женщиной, чтобы, выяснив, с кем она встречается, передать информацию мужу, если она впоследствии вздумает оставить сыщика с носом.

Он не доверял также обладателям смуглых физиономий, уличным торговцам часами, чернокожим, либералам, таксистам, евреям, врачам, букмекерам, страховым компаниям, американским автомобильным компаниям, иностранным автомобильным компаниям и мастерским, где всего за 20 минут и за каких-то пятнадцать долларов могут якобы поменять глушитель.

Однако сам он считал себя не недоверчивым, а, напротив, слишком мягкосердечным человеком, простофилей, изредка вспоминающим о необходимости глядеть на жизнь трезво. Подозрительность совершенно необходима, чтобы выжить в Нью-Йорке, где все впиваются друг другу в глотку. Иногда Заку Мидоузу казалось, что он обрел бы счастье в бревенчатой хижине, где-нибудь в северной чащобе. Беда в том, что он не испытывал доверия к колодезной воде и уж тем более – к диким зверям, которые только и ждут, когда вы повернетесь к ним спиной.

Почему же он поверил человечку, сидевшему по другую сторону многократно прижженного сигаретами стола, нервно теребившему перчатки и избегавшему встречаться глазами с мутноглазым Мидоузом? Тем более, что он мямлил что-то невразумительное; прошло уже десять минут, а туман никак не рассеивался.

– Последняя попытка, – решил Мидоуз. – Вы крадете мое время. Мне надоело бесплатно выслушивать вашу брехню.

Человечек вздохнул. У него были длинные худые руки с коричневыми пятнами на пальцах, словно он всю жизнь возился с реактивами.

– Вы когда-нибудь слыхали о семействе Липпинкоттов? – спросил он.

– Нет, – ответил Мидоуз. – Последняя моя машина была собрана на их заводе, я покупал горючее на их заправках, я задолжал шести их банкам и в свободное время смотрю телепрограммы по их каналам. Разве что на деньгах в моем кошельке еще не напечатаны их портреты, но и этого осталось недолго ждать – дайте им только скупить остаток страны. Разумеется, я слыхал о семействе Липпинкоттов! Что я, по-вашему, полный болван?

Мидоуз глубоко вздохнул, пожал плечами и надул щеки. Сейчас он походил на разгневанного ерша.

Человечек задрожал. Его хрупкая рука взметнулась, словно готовясь отвести удар.

– Что вы, что вы! – пролепетал он. – Это я так, к слову.

– То-то же.

Мидоуз прикидывал, успеет ли он разобраться с посетителем и вовремя позвонить букмекеру. В первом и втором заездах в Бельмонте скакали жокеи-итальянцы. Он, как обычно, собирался заключить двойное пари.

Человечек взволнованно оглянулся на дверь убогой конторы и подался вперед.

– Липпинкоттов собираются убить.

Мидоуз откинулся на спинку скрипучего стула и сложил руки на груди. Лицо его выражало крайнюю степень отвращения.

– Кто, интересно? Англия? Франция? Какая-нибудь негритянская страна, каждую неделю меняющая название? Кто может убить Липпинкоттов, не объявив предварительно войну Америке?

– И все-таки! – не унимался человечек. Сейчас он смотрел Мидоузу прямо в глаза, а тот отводил взгляд.

– Зачем вы мне об этом говорите? Какое мне или вам до этого дело?

– Липпинкотты об этом не знают, а я знаю. Я знаю, кто собирается их убить. По-моему, их спасением мы заработали бы неплохие денежки.

– Почему «мы»? – осведомился Мидоуз.

– Потому что одному мне это не под силу, – ответил человечек.

Его голос звучал все более уверенно. Он уже не комкал перчатки. Сделав первый шаг, он успокоился и решительно устремился вперед.

Его звали Джаспером Стивенсом. Он работал в частной медицинской лаборатории, финансируемой из фонда Липпинкоттов. Пока он говорил, Мидоуз вспоминал состав семейства Липпинкоттов.

Первый – папаша, Элмер Липпинкотт. Ему уже стукнуло 80, но об этом ему никто не напоминал, поэтому он вел себя, как тридцатилетний. Недавно он женился на молоденькой блондинке. Начинал он простым рабочим на нефтеразработках и впоследствии признавался: «Разбогател я потому, что был самым отъявленным мерзавцем среди всех остальных». Лицом и глазами он походил на ястреба. Пресса любила расписывать его эксцентричность, что не соответствовало действительности. Просто Липпинкотт-старший, величаемый «Первым», всегда делал то, что ему нравилось.

У него было три сына. Старший, тоже Элмер, по прозвищу Лэм, был заправилой в принадлежащей Липпинкоттам промышленности: он распоряжался заводами по производству автомобилей, телевизоров и сборных домиков.

Второй, Рендл, ведал семейными финансами. К его епархии относились банки, инвестиционные фонды, брокерские конторы и зарубежные инвестиции.

Третий сын, Дуглас, стал дипломатом. Он вводился в действие, когда правительство обсуждало налоговые послабления, платежные балансы и способы интенсификации торговли. Он вел переговоры с главами других государств, когда Липпинкоттам хотелось приняться за эксплуатацию нового нефтяного месторождения или построить очередное автосборочное предприятие.

Мидоуз неожиданно для себя вспомнил о них очень многое. Месяц назад, сидя в парикмахерской, он прочитал о них статью в журнале без обложки. Рядом со статьей красовалась фотография всего семейства. Элмер Первый сидел, рядом с ним стояла его новая белокурая супруга. С другой стороны кресла стояли все трое сыновей. Мидоуз удивился, как мало они напоминают отца. В их облике не было папашиного металла, папашиной суровости, они выглядели мягкими, упитанными. Мидоуз подумал тогда: хорошо, что не они, а их отец был рабочим на прииске, потому что у них не получилось бы такого рывка. Только у младшего, Дугласа, было подобие волевого подбородка.

У Джаспера Стивенса ушло на рассказ добрых два часа, настолько он пересыпал речь специальными словечками; Мидоуз все время заставлял его возвращаться назад, чтобы лучше во всем разобраться и подловить Стивенса на лжи. Однако рассказ получился связным. Мидоуз помимо воли поверил Стивенсу.

– Почему вы пришли ко мне? – спросил он.

– Потому что имеющиеся у меня сведения стоят немалых денег, – с улыбкой ответил Стивенс, – но я понятия не имею, как за это взяться.

Мидоуз расхохотался, заставив посетителя вздрогнуть.

– Какие это сведения? Так, несколько фактиков, имен, догадок. Где доказательства? Где показания? Любой способен опровергнуть ваши домыслы, просто заклеймив вас как лжеца.

Стивенс снова принялся теребить перчатки.

– Но вы-то мне верите? – Ему, видимо, было очень важно, чтобы поверили.

– Верю, – ответил Мидоуз, немного поразмыслив. – Хотя не знаю почему.

Наступил самый ответственный момент: у Джаспера Стивенса не оказалось денег, чтобы заплатить Заку Мидоузу. Сделка была заключена без промедления: все, что им удастся вытянуть из Липпинкоттов, подлежало дележу пополам. Стивенс угрюмо кивнул, видимо он рассчитывал на большее.

После его ухода Мидоуз долго сидел в кресле. Он старался не прикасаться к кое-как заклеенным порезам на обивке этого кресла, которое он притащил как-то ночью с улицы в свою пропахшую крысами контору на 26-й стрит. Устав от мыслей, он решил не тратиться на букмекера, а самому отправиться в Бельмонт. Жокеи с итальянскими именами пришли последними.

Использовав все до последнего ключи в связке для преодоления замков, задвижек и прочих охранных приспособлений, Мидоуз проник в квартиру Флосси и застал ее в лежачем положении. Флосси грызла шоколад и смотрела телевизор.

Он встречался с Флосси уже пять лет, ночевал чаще всего у нее и считал ее единственным в целом свете человеком, которому он мог доверять. Несмотря на это, у нее не было ключа от его квартиры в Нижнем Манхэттене, а у него – намерения вручить ей этот ключ.

Когда он преодолел последнюю преграду, призванную останавливать грабителей, она удостоила его небрежным взглядом. На ней был видавший виды розовый халатик, на просторном животе лежали крошки от огромной плитки шоколада, в которую она усердно вгрызалась, крашеные волосы были всклокочены.

– Величайший в мире сыщик! – приветствовала она его.

Мидоуз тщательно запер все запоры, после чего сообщил:

– Я получил заманчивое дельце.

– Как насчет аванса? – спросила Флосси.

– С этим придется подождать.

Она отвернулась к черно-белому экрану, на котором четверо, отобранные по принципу врожденной дефективности, пытались выиграть доллар с мелочью, отчаянно валяя дурака, хотя Создатель наделил их дуростью с самого рождения.

– Представляю себе, что это за дельце! – фыркнула она.

– Можешь мне поверить.

– Поверю, когда увижу зелененькие.

– Зелененькие? Лучше ответь: ты слыхала о семействе Липпинкоттов?

– Еще бы не слыхать! По-твоему, я полная дура? Они наняли тебя? – Она приняли стойку, готовая преодолеть лень и подняться с кровати, если прозвучит тот ответ, на который она надеялась.

– Не совсем.

Флосси шлепнулась на все свои три подушки, обмякнув, как проколотый воздушный шарик.

– Но я спасу им жизнь.

Флосси израсходовала все силы на первую попытку привстать, к тому же тревога оказалась ложной. Поэтому она всего лишь буркнула:

– Ну, да. А на мне собирается жениться Иди Амин.

– Это вряд ли, – сказал Мидоуз. – Он предпочитает худышек.

Флосси подавилась рисовым зернышком из плитки и разразилась кашлем. Придя в себя, она заявила:

– Если тебе нужна худенькая блондинка, то почему бы тебе не подыскать именно такую? Посмотрим, клюют ли они на долговязых сыщиков.

Зак Мидоуз задался целью произвести на Флосси впечатление. Он кинулся к кухонному столу, расчистил место среди хлама и схватил блокнот с ручкой, какие вручали всем посетителям на открытии новой забегаловки на 23-й стрит.

– Чем ты занимаешься? – осведомилась Флосси.

– Важное дело! Нужно все записать.

– Конечно: дело Липпинкоттов!

– Представь себе!

Мидоуз сам недоумевал, зачем так старается угодить Флосси, которая показывала стриптиз, пока не постарела, и занималась проституцией, пока не разжирела, после чего просто ошивалась по барам Вест-Сайда, клянча выпивку, пока не повстречалась с Мидоузом. В его сердце ей было отведено местечко, которое у других мужчин занимают собаки. Мидоуз не доверял собакам: ему казалось, что они только и замышляют, чтобы его искусать. Отсутствием трогательной преданности Флосси отличалась от дога, что вполне устраивало Мидоуза. Он всегда относился к женщинам с подозрением, однако чутье подсказывало ему, что Флосси не из тех, кто способен его заложить. К тому же ее грязная квартирка располагалась всего в двух кварталах от его конторы, и он ценил это удобство, когда у него не было охоты тащиться на метро домой.

Он два часа корпел над блокнотом, записывая услышанное от Джаспера Стивенса. Пол вокруг стола усеялся смятыми желтыми листками.

– Чем ты занят? – спросила Флосси. – Преданный поклонник пишет письмо Элмеру Липпинкотту?

– Занят, и все тут, – сказал он.

Мидоуз услышал, как она переключает каналы, чтобы, найдя самую скучную телеигру, безбожно увеличить громкость. Он улыбнулся, женщина пытается обратить на себя его внимание. Пускай, у него есть дела поважнее.

Написав письмо, которое оказалось в два раза короче, чем он предполагал, он встал и посмотрел на Флосси с улыбкой торжества.

– У тебя найдется конверт?

– Загляни в ящик под раковиной. Там рождественские открытки и прочая ерунда.

Порывшись в ящике, Мидоуз извлек из него большой голубой конверт, в который и вложил аккуратно сложенные желтые листочки. Конверт был с маркой. Мидоуз чувствовал на себе взгляд Флосси, пока заклеивал конверт и надписывал адрес. Подойдя к ней, он небрежно уронил конверт на ее гостеприимный живот.

– Обещай мне, что отправишь это, если со мной что-нибудь случится.

Флосси скосила глаза и прочла «Вашингтон, Президенту США, строго секретно, лично в руки».

Это должно было произвести на нее впечатление. Она подняла глаза и спросила:

– Что это с тобой случится?

– Мало ли что. – Он направился к двери.

– Ты что, серьезно?

Он кивнул, не поворачиваясь.

– Ты не станешь рисковать?

– Сама знаешь.

– Не хочу, чтобы с тобой случилась неприятность.

– Знаю, – сказал Мидоуз.

– Прежде чем уйти, достань-ка мне из-под раковины бутылку.

Он подал ей бутылку, прорвался сквозь запоры и побежал вниз. Флосси отхлебнула виски, посмотрела на конверт, ухмыльнулась и смахнула его на пол. Конверт спланировал на ворох одежды в углу.

Мидоуз позволил себе непривычную роскошь и поехал в лабораторию «Лайфлайн» на такси. Лаборатория занимала кирпичное здание на 81-й Ист-стрит. Единственным видимым отличием этого здания от соседних заключалось в табличке у двери, невидимое состояло в отсутствии тараканов. Впрочем, сожительство с последними обитатели квартала переносили с присущей нью-йоркцам невозмутимостью и покорно платили по 275 долларов в месяц за комнату.

В окне над входом в лабораторию горел свет. Мидоуз заглянул во двор. На задней двери не оказалось сигнализации. Причин, объясняющих это, могло быть три. Первая: скрытая сигнализация. Впрочем, это отметалось с порога: основное назначение охранной сигнализации в городе Нью-Йорке, где полиция прибывает по вызову по истечению получаса, предоставляя грабителям возможность унести все, включая обои со стен, – отпугивание. Следовательно, чем заметнее сигнальное устройство, тем лучше.

Вторая причина, сторож. Ладно, там видно будет.

Третья: работники лаборатории «Лайфлайн» лишились рассудка и вообразили, что их ни за что не ограбят. Мидоуз решил, что вряд ли кто-нибудь дойдет до такой степени идиотизма, и возвратился ко второму объяснению: наличию сторожа. Этим объяснялся, возможно, свет в окне над дверью.

Зак Мидоуз не доверял сторожам. В свое время он работал в частной охране и знал, чем занимается эта публика: запасается бутылками и похабными журнальчиками и засыпает через полчаса после ухода остальных сотрудников.

Он проник в здание, отодвинув щеколду использованной кредитной карточкой. Мидоуз более не прибегал к кредитным карточкам, так как никогда не помнил, что именно покупал, и не сомневался, что компания подделывает счета.

Света уличных фонарей оказалось достаточно, чтобы перемещаться в темной лаборатории. Просторное помещение было заставлено высокими лабораторными столами длиною в 8 футов, на которых белело что-то стеклянное. Справа таких столов было пять, слева от пола до потолка высились клетки. Мидоуз вздрогнул, когда до него донесся крысиный писк, но взял себя в руки: зверьки не могли выбраться из клеток. В клетках копошились не только крысы, однако из-за темноты он не мог различить, что это за звери, и из осторожности держался на почтительном удалении.

Он подошел к застекленной двери и разглядел длинный коридор, ведущий к холлу. Он заметил также стол с водруженными на него мужскими башмаками, коим предшествовали синие брючины. Из отодвинутого ящика стола высовывалась бутылка с виски.

Мидоуз удовлетворенно кивнул и прошелся вдоль всех окон лаборатории, опуская жалюзи. Потом он запер все двери, соединяющие лабораторию с остальными помещениями. Если сторож пошевелится, он успеет сбежать, прежде чем тот войдет.

Лаборатория напоминала зоопарк. В клетках вдоль стены томились мыши, обезьяны, ящерицы, даже черви в банках. Джаспер Стивенс говорил Мидоузу о животных, но ему захотелось взглянуть на них самому.

Одна из клеток была загорожена черным стеклом. В стекле имелся глазок для наблюдения. Зак Мидоуз припал к глазку и узрел парочку крыс. Клетка была ярко освещена. Если Джаспер не соврал...

Мидоуз выключил освещение. Света из щелей хватило, чтобы он увидел, как обе крысы, испугавшись наступившей темноты, забились в угол, отчаянно вереща и дрожа от носа до хвоста. Их охватил ужас.

Крысы, боящиеся темноты? Стивенс говорил об этом, но Мидоуз не до конца поверил ему.

– Да, именно так, мистер Мидоуз. Они боятся темноты, – произнес голос у него за спиной.

Мидоуз отпрянул от глазка и замигал, ошеломленный ярким неоновым светом. У двери стояла самая красивая женщина из всех, каких ему доводилось видеть. У нее были огненно-рыжие волосы и нежнейшая кожа лица. На ней была кожаная куртка поверх светло-коричневого свитера и темно-коричневая замшевая юбка. Она улыбалась ему так широко, что он подумал, если бы ему так улыбнулась незнакомая женщина на улице, то это был бы лучший день в его жизни. Да что там день – неделя, даже месяц!

Однако этой улыбке недоставало тепла, и немудрено: в правой руке женщины был револьвер 38-го калибра, нацеленный на Мидоуза. Судя по ее решительному виду, она и прежде имела дело с оружием и знала, как его применить.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – спросил он.

Женщина оставила его вопрос без ответа.

– Других наших крыс мучают другие страхи, – сказала она. – И не только крыс, но и других тварей. Поразительно, каких только страхов ни удастся внушить животному с помощью тока, лишения пищи, прижигания половых органов.

Мидоуз поневоле кивнул. Он уже слышал все это от Стивенса. Жаль, что он далеко не все понял. Стивенс толковал насчет белков, которые синтезируются в мозгу испуганных животных; вводя эти белки другим животным, можно заставить их бояться того же, чего боялись те, напуганные. Заку Мидоузу все это показалось отъявленной белибердой. Он придерживался этого мнения по сию пору.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – снова спросил он.

– А чего боитесь вы, мистер Мидоуз? – поинтересовалась женщина. Ее полные губы по-прежнему улыбались; рот блестел, словно она только что провела по губам мокрым языком.

– Ничего, – ответил Мидоуз. – Я не боюсь ни вас, ни вашего револьвера. – Помахав ей рукой, он повернулся и направился к двери. При этом он напрягал слух, ожидая удара револьверного бойка.

Однако ожидаемый звук так и не раздался. Он потянулся к дверной ручке, и в это мгновение дверь распахнулась. За ней стояли двое рослых мужчин в белых халатах. Мидоуз хотел бежать, но они поймали его за руки и повернули лицом к женщине.

Та спрятала револьвер в сумочку, и Мидоуз заметил, что сумочка тоже сделана из коричневой замши. Ему нравились женщины, одевающиеся в тон, но он подозревал, что, признавшись в этом, не добьется ее благосклонности.

– Значит, вы ничего не боитесь? – переспросила она. – Что ж, сейчас мы это проверим, мистер Мидоуз.

– Так откуда вам известно, как меня зовут?

– Боюсь, ваш друг Джаспер Стивенс проявил неосторожность.

– Ненавижу неосторожных людей!

– Вы правы: неосторожность опасна для жизни.

Двое верзил протащили Мидоуза по коридорчику и втолкнули в маленький кабинет. В углу кабинета громоздились стеллажи с папками; нажатие кнопки – и стеллажи разъехались, открыв взору лестницу, ведущую в подвал. За спиной у Мидоуза раздался голос рыжей красотки:

– Все в порядке, Герман.

– Хорошо, доктор Гладстоун, – отозвался охранник вполне трезвым голосом.

Мидоузу пришло в голову четвертое объяснение отсутствия сигнализации: она была преднамеренно скрыта от глаз. Он угодил в ловушку.

Внизу его поместили в каморку с двумя железными койками. Одну из коек занимал Джаспер Стивенс. Он лежал, подтянув колени к подбородку; стоило двери распахнуться, как глаза его в ужасе расширились.

– Ах ты, дубина! – прорычал Мидоуз. – Чего ради я тебе доверился?

Он кипел гневом; гнев его еще не улегся, когда по прошествии получаса те же двое вернулись в каморку и прижали его к койке, чтобы рыжеволосая доктор Гладстоун могла сделать ему укол в шею. Укололи и Джаспера Стивенса. Мидоуз потерял сознание.

Он не знал, как долго длился обморок. Очнулся он связанным по рукам и ногам, с завязанными глазами и саднящими кончиками пальцев. Впрочем, тревожило его не это, а кое-что иное. Он расслышал шум мотора и плеск воды о борта лодки; за его плечами было четыре года службы во флоте без единого приступа морской болезни, однако сейчас он почувствовал отвратительную тошноту и испугался, что из-за кляпа во рту захлебнется собственной рвотой.

Вода! Бездонная могила! Тело его покрылось липким потом; в следующую секунду его зазнобило. В свое время, до того как выпивка превратила его мускулы в жир, он был отличным пловцом, однако сейчас он знал, что в воде его ждет мгновенная гибель. Его мутило от одной мысли о воде. Он представлял себе, как погружается в воду, как влага заливается ему в ноздри, препятствует дыханию. Он заранее задыхался, но чем судорожнее разевался его рот, тем больше он захлебывался, вода устремлялась в легкие, которые раздувались, готовые лопнуть и разметать по морю его внутренности, самую его жизнь, на радость рыбам...

Снова обморок.

Когда он очнулся, стук мотора раздавался по-прежнему, вода все так же плескалась, но он удивился, почему не ощущает движения, раз сидит в лодке. До него донесся насмешливый голос доктора Гладстоун:

– Вы по-прежнему ничего не боитесь, мистер Мидоуз? Вы осознаете, где находитесь? В море! Вокруг вас вода – холодная, темная вода!

Мидоуз попробовал закричать, но крику воспрепятствовал кляп. Затем с его глаз сняли повязку, изо рта вытащили кляп. Он находился на суше, на краю какого-то озера. Перед ним стояла доктор Гладстоун, позади – двое верзил. На земле валялся бесчувственный Джаспер Стивенс.

– Помогите! – взмолился Мидоуз. – Я на все согласен. Только помогите!

– Увы, друг мой, – холодно отозвалась она. – Доброго плавания!

Мидоуз почувствовал, как его руки и ноги освобождаются от пут. Верзилы подняли его, раскачали и швырнули в озеро. Следом плюхнулся Стивенс.

Мидоуз ухнул в воду, подняв фонтан брызг. Его одежда мигом намокла. Он издал вопль. Вокруг была вода, одна вода... Он попытался вскарабкаться на Стивенса, чтобы спастись от воды, но тот предпринял тот же маневр. Погружаясь в воду, Мидоуз испытал такой ужас, что из его глаз полились слезы, а сердце заколотилось с нарастающей силой. Когда вода достигла его шеи, он понял, что его сердце вот-вот остановится, но прежде чем отключился мозг, он увидел плывущее по воде тело Джаспера Стивенса, его остановившийся взгляд, понял, что недотепа мертв и что сам он тоже умирает. Он с облегчением принял смерть, ибо это было гораздо лучше, чем вода.

Тела Мидоуза и Стивенса всплыли среди апельсиновых очисток и пустых бутылок, усеивающих озеро глубиной в полметра посреди Центрального парка.

Доктор Гладстоун выключила миниатюрный магнитофон с записанным на пленку шумом лодочного мотора и плещущейся воды, сунула его в карман и улыбнулась своим помощникам. Троица покинула Центральный парк и возвратилась в лабораторию «Лайфлайн».

Утром тела Зака Мидоуза и Джаспера Стивенса были выужены из воды полицейскими, которых вызвал 262-й по счету любитель бега трусцой, увидевший плавающие трупы. Первые 261 не пожелали связываться с таким хлопотным делом.

Судмедэксперт усмотрел причину обеих смертей в сердечном приступе. Никто не счел странным то обстоятельство, что у обоих сердечников оказались изуродованными кончики пальцев, что воспрепятствовало их опознанию, как и то, что оба избрали местом для одновременного сердечного приступа озеро в Центральном парке. Начальник полицейского участка в Центральном парке с облегчением ознакомился с отчетом о происшествии, поскольку, окажись пловцы жертвами убийства, ему пришлось бы поручить подчиненным вести расследование, а весь списочный состав участка и так был занят патрулированием парка, выписыванием квитанций гуляющим, не позаботившимся убрать за своими собачками, и предотвращением иных столь же серьезных преступлений.

Трупы не были опознаны, расследования не проводилось. Никто не удосужился обратиться с вопросами к Флосси, которая по-прежнему валялась в постели, грызла шоколад, попивала неразбавленный виски и смотрела телевизионные викторины.

После трехдневного отсутствия Зака Мидоуза она сочла себя брошенной. Ей и в голову не пришло, что его больше нет на свете. На четвертый день, осушив все припасенные бутылки, она поневоле вылезла из постели и кое-как привела себя в порядок, причесав волосы спереди и намазав губы. Оглядевшись в поисках платья, она нашла сразу несколько на полу в углу и выбрала наименее запачканное. На этом платье красовались красные и синие цветочки, придававшие Флосси сходство с диваном, но у этого наряда было достоинство – глубокий вырез, демонстрировавший ее необъятные груди с бездонной ложбиной. Цель ее заключалась в том, чтобы найти мужчину, который купил бы ей бутылку, поэтому это платье было в самый раз. С первых шагов по жизни она поняла, что любители выдающихся грудей не отличаются разборчивостью. Размер в их глазах затмевает красоту.

Но стоило ей взяться за платье, как на пол спланировал голубой конверт. Она недоуменно покрутила его в руках. Она никогда прежде его не видела. Конверт был адресован президенту Соединенных Штатов. В углу имелась марка. У нее возник план содрать и загнать кому-нибудь марку. Она ухватила ее за кончик, но марка оказалась приклеена намертво.

Ладно, раз письмо адресовано президенту, оно может оказаться важным. Непонятно только, как оно очутилось у нее в квартире.

Не выпуская письмо из рук, она натянула красно-голубое платье и, все так же с письмом в руках, тяжело затопала вниз по лестнице. На углу висел ящик в красную, белую и синюю полоску, и она сочла, что такой веселенький ящик вполне годится, чтобы опустить в него адресованное президенту письмо. Вдруг в письме содержится какой-то важный шпионский секрет и она получит в награду от президента медаль и деньжат? Она поспешно опустила письмо и только после этого сообразила, что на конверте нет обратного адреса, а значит, ее не смогут отыскать, чтобы вручить награду.

Ну и черт с ними! Выпивка – вот что было сейчас важнее всего. Бредя по тротуару, она думала о том, что даже в случае, если бы президент выслал ей чек, почта скорее всего украла бы его. Она не доверяла почте. Кто-то давным-давно посоветовал ей никому не доверять.