Крайний срок

Глава девятая

Елена Гладстоун спала в спальне на третьем этаже особняка на 81-й Ист-стрит. Она была обнажена. Ее разбудил телефонный звонок. Она села и прижала трубку плечом. Простыня сползла на кровать.

– Доктор Гладстоун слушает, – сказал она. Услыхав знакомый голос, она выпрямилась, как по команде. Сон сняло как рукой. – Жив? – переспросила она. – Не может быть! Я сама сделала ему укол. – Она обратилась в слух. – Я видела их в больнице, но они не могли... Не знаю. Надо подумать. Они по-прежнему в больнице? – Пауза. – Я позвоню вам завтра.

Положив трубку на рычаги, она задумалась. Она никак не могла понять, каким образом престарелый азиат и молодой белый мужчина спасли Рендлу Липпинкотту жизнь. После укола, который она ему сделала, это было совершенно невероятно. Но это тем не менее случилось; теперь Липпинкотта станут бдительно охранять. Когда он отойдет, то наверняка заговорит.

С ним необходимо разделаться. Как и с этими двумя. Ведь ей предстояло продолжить устранение Липпинкоттов.

Она задумалась о двоих спасителях – азиате и молодом американце. При воспоминании о Римо, его бездонных глазах и улыбке, в которой обнажились его белоснежные зубы и растянулись губы, но которая не затронула оставшихся серьезными глаз, она невольно содрогнулась и натянула на голое тело простыню.

Их требуется убрать. Ей будет жаль американца, но работа есть работа.

Она потянулась к телефону.

Руби Гонзалес посетила в поисках Флосси все кабаки на 22-й стрит. Раньше ей было невдомек, что у белых столько кабаков, что в этих кабаках торчит такое количество пьянчуг и что эти пьянчуги воображают, будто молоденькая негритянка, сунувшаяся в такой кабак без провожатого, должна благодарить Бога за их общество. Впрочем, они не страдали избытком воображения и не спешили ее угостить. В первых шести кабаках она самостоятельно платила за свою выпивку – подозрительную смесь апельсинового сока и вина. Вместо вина она предпочла бы шампанское, но подобного напитка в кабаках на 22-й стрит не водилось.

Сперва она подолгу сидела в каждом заведении, надеясь вызвать кого-нибудь на разговор и напасть таким образом на след Флосси, однако из этого ничего не вышло, и после шести баров и двенадцати апельсиновых соков с вином она изменила тактику: теперь она шла прямиком к бармену и спрашивала, где найти Флосси.

«Кому она понадобилась?» – спрашивал бармен.

«Вы ее знаете?» – спрашивала Руби.

«Нет», – отвечал бармен.

«Здоровенная толстая блондинка».

«Зачем она вам?»

«Вы ее знаете?»

«Нет. Зачем она вам?»

«Она моя няня, дубина ты этакая! – взрывалась Руби. – Я хочу забрать ее домой».

«Вот оно что!»

В следующем баре повторялось то же самое.

Так Руби добралась до последнего бара на 22-й стрит. Еще один шаг в западном направлении – и она очутилась бы в неприветливых водах реки Гудзон, точнее, на поверхности реки, поскольку река была настолько сильно засорена отбросами, что жидкость казалась твердью. Еще чуть-чуть – и по ней можно было бы прокатиться на коньках в разгар лета.

Итак, последний бар.

В конце стойки она увидела блондинку, не помещавшуюся на табурете. Ее гигантские ягодицы обволакивали сиденье, совершенно скрыв его из виду. На ней было чудовищное платье в красный и синий цветочек. Руки ее походили на огузки, волосы – на заросли терновника. Руби подумала: даже без этого жира, грязи, уродливого платья, всклокоченных волос, слезящихся глазок, тройного подбородка и рук-окороков Флосси осталась бы уродиной. Нос ее был слишком широк, рот слишком мал, глаза посажены слишком близко. Даже в лучшие годы она была настоящим пугалом.

Руби не обратила внимания на искреннее удивление бармена и на приветствия четырех забулдыг у стойки и направилась прямиком к Флосси, облюбовав соседний табурет.

Толстуха обернулась и уставилась на нее. Руби Гонзалес улыбнулась непосредственной улыбкой, способной растапливать сердца чужих людей, превращая их в закадычных друзей.

– Привет, Флосси! – сказала она. – Хочешь выпить? – кивнув на пустой стакан из-под пива, она вытащила из кармашка, где держала деньги на кабаки, пятерку. В подобных местах открывать сумочку и вынимать мелочь из кошелька значило напрашиваться на неприятности.

– Еще как! – оживилась Флосси. – Роджер! – окликнула она бармена. – Обслужи меня с приятельницей. Разве мы с вами знакомы? – спросила она Руби пьяным голосом. – Вряд ли. У меня не слишком много друзей-чернокожих.

Она с трудом выговаривала слова, речь ее была замедленной, как будто она боялась сказать что-то нелепое или оскорбительное. Как-никак незнакомка собиралась заплатить за ее пиво.

– Знакомы. Нас познакомил Зак.

– Зак? Зак... Ах, да, Зак! Нет уж! Никогда не видела Зака с вами. Зак не любил негров.

– Знаю, – ответила Руби. – Мы не были друзьями, просто однажды занимались одним и тем же делом.

Подошел бармен. Руби заказала два пива. Флосси все еще трясла головой.

– Никогда с вами не встречалась. Иначе я бы вспомнила. Я всех запоминаю, даже самых худеньких.

– Я вам напомню. Это случилось вечером, месяца три-четыре назад. Я столкнулась с Заком неподалеку от Седьмой, где он живет, мы доехали до Двадцать второй на метро, и он сказал, что идет к вам. Мы дошли до вашего дома, вы уже спустились, и мы с вами просто обменялись приветствиями. Наверное, вы собрались в магазин за продуктами.

– Только не с Заком, – уперлась Флосси. – Зак никогда не покупает жратвы.

– Значит, платили вы.

– Наверное. Сначала отдаешь мужчине все, тратишь на него свои лучшие годы, а потом изволь его кормить.

– Как поживает Зак? – спросила Руби. – Давно вы с ним виделись?

– Не хочу об этом разговаривать, – буркнула Флосси.

– Почему? Что он натворил?

Флосси сморщилась, пытаясь сосредоточиться и вспомнить не только проделки Зака, но и его самого.

– А-а-а! – протянула она через некоторое время. – Так он же удрал! Ушел – и с концами. Оставил меня без еды и питья. Бросил! Мне пришлось вернуться на улицу, чтобы добыть пропитание и выпивку.

– Когда это случилось? – спросила Руби. Она подняла стакан, чокнулась с Флосси и пожелала ей счастья.

Флосси выпила полстакана, прежде чем ответить:

– Не знаю. Со временем у меня проблемы.

– Две недели тому назад?

Флосси задумалась, пытаясь представить себе, что такое неделя.

– Типа того. Или месяц. Месяц – это мне знакомо. В сентябре, апреле, ноябре и июне по тридцать дней, а в остальных месяцах по тридцать шесть. Есть еще високосный год – он кончается слишком быстро...

Руби жестом приказала подать Флосси еще один стакан пива и тоже отхлебнула глоток.

– У него сейчас крупное дело?

– У Зака? У Зака никогда в жизни не было крупных дел. Он только пыжился. Сидел в моей квартире, писал свое дурацкое письмо, чиркал, сорил, бросал бумажки на пол. Куда это годится, я вас спрашиваю? Бросать бумажки на мой чистый пол? Дурацкое письмо. Он может только пыжиться...

Ее отвлекло подоспевшее пиво.

– Что он сделал с письмом? – спросила Руби.

Флосси пожала плечами, то есть где-то в глубине ее туши произошел толчок, после которого долго колебались все жировые отложения. Сперва колыхнулись плечи, потом волна прокатилась по всему телу и погасла в районе безответно страдающего табурета; оттолкнувшись от сиденья, волна снова докатилась до плеч. Для успокоения сейсмической активности потребовалась новая доза пива.

– Что он сделал с письмом? – повторила свой вопрос Руби.

– Кто ж его знает? Написал, сунул в конверт. С моей маркой! А я его отправила.

– Президенту?

– Вот-вот. Президенту Соединенных этих самых. Прямо ему. Я! Зак даже письма отправить не может. Всем приходится заниматься мне самой.

Руби кивнула. С письмом все ясно. Оставался последний вопрос: где Зак Мидоуз?

Руби пила с Флосси до самого закрытия, безуспешно пытаясь выведать у толстухи, куда подевался Мидоуз. Двое забулдыг набивались им в провожатые, и Флосси попыталась их отшить, заявив, что дамы, подобные ей и ее подруге Руби, не желают иметь ничего общего с такими затрапезными личностями. Личности расхохотались. Руби сказала им идти вон. Флосси пошла к выходу, Руби последовала за ней. Тогда одна из личностей схватила Руби за руку. Ей пришлось прибегнуть к помощи револьвера 32-го калибра, коротенькое дуло которого она засунула обидчику в левую ноздрю. Глаза обидчика расширились, он выпустил руку Руби и рухнул на свой стул. Руби убрала оружие и догнала Флосси.

– Я иду домой, – сообщила Флосси.

– Я тебя провожу, – сказала Руби.

– Зачем? Я всюду хожу сама.

– Ничего, давай пройдемся.

– Я не успела прибрать квартиру, – предупредила Флосси.

– Ничего. Пошли.

– Ну, пошли, – согласилась Флосси.

Дом Флосси в точности соответствовал своей обитательнице. Он далеко не был шедевром архитектурного искусства и ветшал ускоренными темпами. В подъезде царила темень, что пришлось Руби по душе: так не была заметна грязь. Она аккуратно переступала со ступеньки на ступеньку, готовая проворно отпрыгнуть, если из-под ее туфли раздастся визг. Зато Флосси не заботилась о таких мелочах и вышагивала по лестнице, как исполнительница партии сопрано из вагнеровской оперы, собирающаяся спеть с середины сцены про коня.

Руби подумала, что наихудшие трущобы, в какие ей доводилось попадать в Соединенных Штатах, были населены не черными, а белыми. Видимо, белым требуется дополнительное усилие, особый дар, чтобы достигнуть степени нищеты, отличающей черных; неудивительно, что трущобы, в которых обитает столь одаренный люд, вовсе непригодны для обитания.

– Домишко – дрянь, – сказала Флосси, пройдя половину пути до третьего этажа. – Но это все, что я могу себе позволить.

– Зак помогает тебе платить за квартиру? – спросила Руби.

– Он помогает только лошадям. И букмекерам. – В этом было столько пронзительной правды, что Флосси с удовольствием повторила: – Букмекеры – вот кому он помогает с квартплатой.

Руби считала, что образцом запущенности является квартира Зака Мидоуза, однако по сравнению с норой Флосси жилище Зака вспоминалось как экспериментальная площадка дизайнера-новатора, мечтающего о просторе и чистоте.

Флосси немедленно продемонстрировала, что давно свыклась с горами мусора: пройдя, как эквилибристка, по своей свалке, она рухнула на кровать, представ живым экспонатом, изображающим последствия землетрясений и оползней.

– Спокойной ночи, Флосси, – сказала Руби. – Я сама найду дверь.

Ответом ей был богатырский храп. Руби огляделась. Раз Мидоуз сочинял свое письмо здесь, то он мог заниматься этим только за кухонным столом. Флосси обмолвилась о бумажках на полу. Руби заглянула под стол и нашла у самой стены три комка желтой бумаги.

Включив лампочку без абажура, она расправила листочки и прочла каракули – черновой вариант письма президенту, в котором не нашлось места литературным упражнениям, клеймившим жокеев-итальянцев и всех до одного полицейских.

Руби улыбнулась.

– Лаборатория «Лайфлайн», – громко сказала она. – Так-так...

Отряхнув листки с целью оставить на кухне всех вероятных безбилетников, она положила их в сумочку и вышла на лестницу, захлопнув за собой дверь.

Утром ее ждал визит в лабораторию «Лайфлайн».