Глава 3 Тайна гор Куэн – Лунь. Облачно, с прояснениями

Текст неопубликованной главы из книги профессора оториноларингологии Курамова, «На путях к вечному». С сопроводительными комментариями профессора Курамова.


Посылая Вам данный текст третьей главы моей новой книги, я позволю себе несколько вступительных замечаний. К сожалению, публикация книги «На путях к вечному», пятой в серии документальных повестей – «Моя Шамбала», полностью сорвана по причинам, не вполне мне понятным. Издательство «Алфавит», с которым мы плодотворно работали на протяжение последних шести лет, внезапно вернуло мне уже готовую рукопись, указывая на невозможность публикации именно текста третьей главы. И выразило желание чтобы я переработал текст книги, исключив описание данных событий.

Разумеется это невозможно. Повесть «На путях к Вечному», как и остальные мои документальные повести, посвященные научным исследованиям духовного прогресса человечества на Памире, Тянь – Шане, Гималаях и Северных Андах, представляет собой изложение реальных событий на основе дневниковых записей, которые я, профессор оториноларингологии Курамов, вел непосредственно в экспедициях.

Логика научного исследования не позволяет произвольно изымать изложение определенного его этапа. Возможно, это неочевидно для людей, лишенных соответственной научной подготовки и систематизированных знаний. Но в любом случае третья глава моей пятой повести является поворотным пунктом во всем цикле «Моя Шамбала».

Понять последующие события, рассуждения и умозаключения без материала неоднократно упомянутой выше третьей главы немыслимо. Более того, без этого материала, финал документальной повести явным образом входит в противоречие со всем, что было написано в первых четырех документальных повестях цикла.

Несмотря на подробное изложение всего вышесказанного, руководство издательства «Алфавит» отказалось вести со мной дальнейшие переговоры на данную тему. Признаться, я не мог найти этому удовлетворительного объяснения, учитывая отличные тиражи и успех первых четырех моих документальных повестей. Мне не оставалось ничего другого, как предположить, что издательство «Алфавит» было вынуждено отказаться от сотрудничества со мной по не зависящим от меня причинам.

Именно это заставляет меня обратиться в компетентные органы. Я хорошо помню времена Советского Союза, когда существовал институт «литовки», то есть утверждения литературного материала с точки зрения государственной безопасности.

Разумеется, будучи патриотом своей страны, я понимаю, что государственная безопасность может и вправе требовать безопасности информационной. Поэтому прошу Вас лично убедиться, что изложенный в пресловутой третьей главе материал никоим образом не затрагивает пресловутую государственную безопасность, а касается изысканий научных, если хотите духовных, возможно даже религиозных, но при этом не имеющих ни малейшей направленности, способной поколебать пресловутую рационально построенную вертикаль власти.


С уважением и пониманием. Профессор оториноларингологии, историк, теолог, шамбалист Алишер Эдгарович Курамов


19 октября.

Итак, все трудности позади. Мы прибыли на место, откуда начнется научная экспедиция в горную систему Куэн – Луня. Читатели, знакомые с предыдущими моими документальными повестями, без сомнения помнят, что строго научными выводами исследований Памира, Гималаев и Северных Анд стало заключение, поддержанное ведущими востоковедами мира. Циклопические постройки архаичных цивилизаций, известные, как величайшие вершины мира, являются с одной стороны маскировкой, с другой – прямым указанием на место поисков легендарной Шамбалы.

Научный анализ привел нас сюда, к подножью не столь знаменитого, но не менее величественного горного кряжа Куэн – Лунь. Великое не стремится к дешевой известности. Я всегда считал, что Шамбала с виду неприметна. Но, как верно заметил великий тезка моего глубокоуважаемого отца Аллан По, лучше всего скрыто то, что скрыть не пытаются.

Я прибыл сюда беспосадочным рейсом из Братска на двухмоторном параплане моего большого друга, известного золотопромышленника Артура Закса. Пока что на месте лагеря безлюдно, поставлена одна военно – транспортная палатка, забитая оборудованием экспедиции. Рабочих, доставивших сюда оборудование на вертолетах, я тоже нашел, но они спят на штабеле ящиков. Неудивительно, ведь погрузка должна была отнять много сил. В этот раз мы захватили не только полевые потенциометры для определения направленности магнитных полей, но и рентгеновский аппарат высокой четкости. Все приборы прекрасно выполнены Комбинатом Прецизионной Оптики из подмосковной Ельни.

Я обошел окрестности лагеря. Безжизненная каменистая равнина у подножья гор, и прозрачное небо вселяют оптимизм. Высота над уровнем моря более двух километров ничуть не ощущается моим тренированным организмом. В полукилометре видны корпуса заброшенной советской пограничной базы. Сейчас там уже нет гарнизона, но в бинокль я разглядел двух людей, в военной форме, вооруженных хлыстами, и стадо белоснежных овец.


20 октября.

Меня разбудил рев мотора, несущегося по разбитой горной дороге. На старом армейском джипе прибыли первые двое участников экспедиции. Состав ее обещает быть разнообразным и представительным. За рулем Джипа сидела представительница факультета востоковедения Московского государственного университета, Евгения Плавич. Женя Плавич – милая молодая женщина небольшого роста, с хорошо обозначенной фигурой, автор нескольких статей о статистических закономерностях написания тайских иероглифов, и кроме того интересуется Шамбалой. Это я понял, когда Женя изящно спрыгнула с подножки и сразу узнала меня.

– Неужели это вы, Алишер Эдгарович?

Я сразу сказал, что в экспедиции у нас все запросто, и называть друг друга по отчеству не обязательно. Женя забросала меня вопросами, из которых я понял, что мои документальные повести ей знакомы. Особенно радует, что не будучи специалистом в оториноларингологии, эта милая девушка заинтересовалась сравнительным анализом гайморовых пазух у хронических курильщиков. Я пообещал ее обучить обращению с рентгеновским аппаратом, а она заверила меня, что с детства питает отвращение к никотину.

Потом я обратил внимание, что в джипе сидит еще кто‑то. Женя объяснила, что привезла обещанного переводчика. Парня где‑то раздобыл голландский ученый Ван Хаартман, с которым мы подружились по переписке. Причем в письме своем профессор утверждал, что студент не только сможет переводить его лично, но знает двенадцать языков, включая языки горных районов северного Китая. Проверить это Ван Хаартман вряд ли мог мог, поскольку с грехом пополам говорит даже по – французски, а русский, к примеру, взялся учить за месяц до экспедиции. Предчувствуя лингвистические проблемы я попросил его найти переводчика.

Тот спокойно сидел в джипе, не делая никаких попыток выйти полюбоваться величественной картиной гор. Плавич сообщила, что всю дорогу этот длинноволосый парень уныло молчал, и не поддерживал беседу. Я объяснил Жене, что нельзя судить о людях по первому впечатлению, и гостеприимно распахнув дверь, пригласил нашего переводчика в страну гор, тайн, духовного совершенства, короче, в нашу экспедицию. Переводчик ловко спрыгнул на гравий и представился:

– Вадик Коровин.

Простое русское имя.


Тот же день. Позднее.

Проснулись рабочие. Их зовут Борис и Агей, оба бородатые, и в очках, настоящие геологи из романтических песен восьмидесятых. У Агея даже есть гитара, он ее сразу принялся настраивать. А мы с Борисом тоже не теряли времени, настраивали потенциометр, чтобы измерить электромагнитные поля в спокойной обстановке предгорья. Каждому научному эксперименту необходим отрицательный и положительный контроль, о чем зачастую забывают европейские и америкаские исследователи Шамбалы.

Вечером мы собрались в кружок у костра, и спели «Бригантину». Никто не курит. У Жени очень приятный грудной голос, а Вадик Коровин заснул.


21 октября.

Утром, пока еще все спят, мы с Борисом пробрались на заброшенную пограничную базу. Борис нес потенциометр, а я разыскал в красном уголке неплохую библиотеку. Чабаны появились позже, и пока Борис наблюдал за ними через пробоину в стене, я нашел то, что мне нужно – самоучитель голландского языка. Переводчик переводчиком, а приветствовать Ван Хаартмана, знаменитого востоковеда и специалиста по Куэн – Луню я хотел бы лично. Очень полезно, что в экспедиции окажется представитель университета Сорбонны, одного из старейших в Европе.

Заслонив пробоину в стене портретом Дзержинского, мы с Борисом измерили электромагнитное поле. Оно исчезающе мало. Неудивительно, после того, как в этом здании царила идеология примитивного марксистского материализма, отрицающего связь духовных верований прошлого с электромагнетизмом.

На обратном пути нас встретил Тойли. Верные мои читатели хорошо знают этого старика, знатока гор и обычаев, не раз выручавшего нашу экспедицию раньше. На этот раз Тойли поведет нас в самое сердце Куэнь – Луня, если ему позволят духи. Пока они ему позволяют. Знакомая тощая фигура, завернутая в засаленный халат, появилась на фоне неба, когда мы проползали по расщелине. Он помахал нам рукой, и указал на восток. Это означает, вопрос, на чем мы собираемся ехать. Вопрос важный, потому что дальше джипы не пройдут.

Никогда не мог понять, сколько лет Тойли.


Позднее.

У нас будут ослики. Я связался с Заксом по рации, и он сказал, что уже заказал шесть ослов по количеству участников экспедиции. Объявляя об этом, я показал ладонями уши над головой, и Плавич радостно зааплодировала. Потом погрустнела. Она, оказывается, где‑то прочитала, что по Куэнь – Луню принято путешествовать на мулах. Я сказал, что ослики это почти мулы, но она что‑то дуется.

Вадика Коровина у костра не оказалось, хотя уже одиннадцать часов. Я быстренько влез в его одноместную, оранжевую палатку и с ходу спросил по – голландски. Переводчик, оказывается, брился. И, услышав вопрос «сколько масла ты собьешь в своей ступке пестиком, если твоя корова не видела быка третий месяц?», так и застыл с намыленной щекой. Я повторил вопрос, придав голосу угрожающие ноты.

Я хорошо знаю это выражение в глазах нерадивого студента – как у собаки, все понимает, но не говорит. Приглядевшись к Вадику, я понял, что это и есть студент. Прислали какого‑то нестриженного вундеркинда из языкового. Такие люди в экспедициях не выживают.

Тут Вадик Коровин наконец‑то проглотил умственную жвачку и спросил:

– Это вы, Алишер Эдгарович, что ли по самоучителю Верховенского шпарите?

Я вытащил книжку из кармана штормовки. Действительно оказалось, «под редакцией профессора Верховенского, 1936 год».

– Вы понимаете, – сказал Владик Коровин, вытирая лицо бумажным полотенцем, – книжка конечно хорошая, но ей все‑таки восемьдесят лет в обед. И вот это выражение, которое вы сейчас произнесли, это не загадка, как вы может быть думаете, а довольно‑таки скабрезная идиома, которой голландские моряки выражали… Ну это неважно, что они выражали. Вы главное, не повторите этого при Ван Ханртмане, или его супруге.

Впечатляет. Я потряс руку студенту, и спросил его, где он учился, и откуда знает, что Ван Хаартман женат. Он промямлил что‑то вроде «Липецкий педагогический…». Неужели из Липецка посылают на стажировку в Сорбонну? Тогда у России есть будущее.


22 октября.

День осеннего равноденствия. Собственно говоря, эзотерически верно начать экспедицию именно сегодня в полдень, с поправкой на поясное время. Зная это, появился Тойли, все в том же халате, повязавший вокруг головы праздничную шелковую ленту. Но мы ждем Закса и Ван Хаартмана.

Женя Плавич сварила старику национальный памирский чай, зеленый, с солью и маслом, чем немало старика удивила. Со мной она все еще не разговаривает. Борис шьет упряжь, Коровин уединился в палатке и читает ноутбук. Я заметил, как Агей, выйдя из палатки с гитарой, машинально достал из кармана портсигар, но поймал мой взгляд и, не открывая, запихал его обратно. Бездействие губительно для исследовательской партии. Чабаны наблюдают за нами в бинокль.


23 октября.

Чтобы мобилизовать силы, я устроил показательные тренировки по пользованию рентгеновским аппаратом. Чтобы получить четкий фотоснимок гайморовой пазухи в обычных условиях требуется месячная подготовка, но Женя, Владик и Агей обучились за пару часов. Вот что значит прецизионная техника завода из подмосковной Ельни. Словно школьники они радовались, разглядывая изображения черепов друг друга, а потом захотели сфотографировать гайморовы пазухи старика Тойли. Тойли отбежал за ближайший валун, и снял с головы белую повязку. Я подозвал расшалившуюся молодежь и велел вечером прийти к костру, чтобы прослушать лекцию об уважении к местным обычаям.


Вечером того же дня.

Сегодня лучший день за время экспедиции. Мы помирились с Женей, она сказала, что такой лекции не слышала даже в МГУ. Сначала специально приглашенный к костру Тойли при помощи нашего переводчика объяснил, что фотографироваться в рентгеновском аппарате запрещают ему горные духи. Я предложил провести мозговой штурм, и выдвигать версии, предполагающие научное объяснение этого феномена. Борис сказал, что дело возможно в инфразвуке. Агей сказал, что его дед тоже отказывался делать флюорографию. Женя Плавич вспомнила Фрейда, и попыталась расспросить Тойли о его детских комплексах, но Владик Коровин расхохотался и переводить отказался, сославшись на то, что краснеет.

И тут выступил я. Я напомнил теорию, по которой функция гайморовых пазух в универсальном резонансе. Подобно тому, как звуковой резонанс создает особенности нашего голоса, электромагнитные резонансы способны даровать человеку то, что мы обычно называем аурой и паранормальными способностями. Современный человек утратил это умение, и не нуждаясь в нем, подвергает свои гайморовы пазухи любому риску, включая никотиновую интоксикацию. Но Тойли другой. Он вырос в этих горах, и до сих пор вольно или невольно несет в себе генетическую память духовных и физических практик, которыми обладали представители древней цивилизации.

Выслушав перевод моих слов, старик степенно кивнул, а потом поднялся и, подойдя к краю глубокого обрыва, устремил руку на запад и замер. Некоторое время царила тишина, только костер потрескивал. И вот издалека донесся приглушенный, но мощный гул. Медленно, но неуклонно он нарастал, потом по звездам скользнула огромная черная тень, и Женя Плавич сказала «Мамочки!», но тут же загорелись посадочные прожектора, и огромный двухвинтовой вертолет с эмблемой НАТО на борту безошибочно опустился в ста метрах от нашего лагеря.

По ярко освещенному трапу сошел мой большой друг, профессор Ван Хаартман, и его стройная, юная, черноглазая и молчаливая жена. Следом боец голландских ВВС вывел двух оседланных белоснежных мулов. Ван Хаартман, как я погляжу, обожает театральные эффекты. Старик Тойли, и без того истощенный духовным упражнением, побелел, как мел при виде боевой машины, и рухнул на руки Бориса и Агея.


24 октября.

Можете себе представить, ее зовут Ирина. В жизни я не видел женщины более красивой и более молчаливой. На все вопросы она отвечает либо «возможно», либо «безусловно», и практически не улыбается. Моих предыдущих книг она не читала, что конечно задевает, но и предоставляет возможность рассказать о моих поисках Шамбалы, начавшихся много лет назад с анализа рентгеновских снимков пациентов, страдающих гайморитом. Слушает Ирина внимательно, только иногда поправляет косу, достигающую подколенок. Как она с этой косой пойдет в горы, я не знаю, но предложить подстричься не решаюсь.

Мой большой друг по переписке Ван Хаартман оказался румяным здоровяком, который, как настоящий голландец, на все вопросы отвечает «Я – а», а потом категорически возражает на ломаном русском, освоению которого он видите ли «обязан минхерц Вадик». Минхерц Вадик все сидит в своей палатке, выбираясь оттуда только чтобы поймать сигнал со спутника для выхода в интернет. Я пытался объяснить парню, что интернет – зло, и что аккумуляторы в горном массиве зарядить негде. Он вежливо отмахнулся:

– У меня батарея месяц держит, в рабочем режиме.

А вот у меня неделю в режиме ожидания. Но этого я ему не сказал, потому что он уже ушел фотографировать на веб – камеру Женю Плавич на фоне голландских мулов.

У Плавич, как выяснилось, довольно противный смех.


25 октября.

Ну, наконец‑то! Ну, слава богу!

Теперь все в сборе. На своем двухмоторном параплане прилетел из Братска Закс. И прямо, как приземлился, спросил:

– А чего вы ждали‑то? Шли бы без меня!

Это он хотел, чтобы я еще раз во всеуслышанье объявил, кто спонсирует экспедицию. Но вместо этого я велел командовать сигнал к отходу. Ван Хаартман сказал «Я – а» и спросил, на чем поедут остальные господа? Его жена Ирина уже сидела, одетая в платье для верховой езды, в дамском седле на спине одного из мулов. Другой был нагружен багажом Ван Хаартмана, сильно напоминающим скарб поселковой кинопередвижки.

Я не нашел, что ответить, потому что стоящие у войсковой палатки Агей и Борис тоже растерялись, прикинув, как потащат потенциометры на руках. Но тут Владик Коровин, который сидел на камне, и вместе с Женей Плавич разглядывал ее фотки в так называемом «Контакте», так вот, Владик, поднял взгляд от жидкокристаллического экрана и кивнул мне на безлюдную каменистую равнину.

Студент куда наблюдательнее, чем показался мне с первого взгляда. От бывшей пограничной базы двигались два чабана, и гнали перед собой ровно шесть ослов. Ослы не то, чтобы белоснежные, серенькие и на вид неказистые, но их шесть.

Я бы назвал чувство юмора золотопромышленника Закса своеобразным.


26 октября.

Прошли шесть километров. Старик Тойли идет впереди, прокладывая дорогу мулам. Ирина отлично держится в седле.


27 октября.

Прошли пять километров. На четвертом я почувствовал запах табачного дыма и, обойдя весь караван, обнаружил, что профессор Сорбонны Ван Хаартман держит в зубах глиняную трубку. Я на всякий случай сказал «Но смокинг», на что он ответил «Я – а» и задымил, разумеется, еще сильнее.

Мы разбили лагерь на уступе базальтовой скалы. Старик Тойли тут же сел в глубокий снег и принялся медитировать, остальные, чертыхаясь на разных языках, стали вколачивать колышки палаток в редкие расщелины. Я подошел к Ирине и вполголоса попросил воздействовать на мужа. Я рассказал ей о точнейших статистических данных, согласно которым люди, подверженные табакокурению, теряют способность к телекинезу и астральной связи, даже если до того обладали таковой. На глазах у Ирины блеснули слезы. Я понял, что эта благородная женщина искренне переживает за супруга, и – восхищенный искренностью ее чувств – дружески поцеловал тыльную сторону ее левой ладони.


28 октября.

Меня раздражает поколение, которое ничего кроме интернета не видит, и ничем, кроме «Контакта» не интересуется. Вокруг нас удивительная, не тронутая цивилизацией природа, чудесные пейзажи, неисследованные стороны энергетической картины мира.

Ну, допустим, Тойли не помнит, где здесь перевал, ну забыл старик, с кем не бывает. Но он же ясно обещал, что вернется к вечеру. Возможно, рельеф местности изменился за последние годы из за тектонической активности, или схода лавин. Но зачем же устраивать посиделки с гитарой, да еще и демонстративно не звать на них старшее поколение? По – моему, Женя Плавич элементарно ревнует Ирину к успеху, которым та пользуется в экспедиции.

Закс мрачен. Что‑то у него там в Братске случилось, и теперь экспедиция не в радость. А ведь еще полгода назад, когда я отучал его курить, он клялся, что перед ним открылся новый мир духовных возможностей.


29 октября.

Тойли вывел нас на плато. Вдали виднеются столовые горы *(Гора с усеченной, плоской вершиной. Как правило столовые горы сложены из осадочных горных пород. Склоны такой горы обычно крутые, почти отвесные.), удивительно напоминающие своими очертаниями панораму Манхэттена. Несмотря на усиливающийся поземок, развернули один из потенциометров. Ван Хаартман немедленно спрыгнул с мула и артистически замерил магнитное поле. Все желающие могли убедиться, что небольшие магнитные аномалии определяются к юго – востоку плато. Голландца это очень развеселило, он кричал «Я – а!», и хлопал себя по бедрам меховыми рукавицами.

Его жена очень страдает от мороза, у нее обмерзла коса. Старик Тойли решительно воспротивился движению на юго – восток. Владик Коровин, с трудом убирая с глаз обмерзшую черную челку, объяснил, что старик опасается: проложив маршрут таким образом, мы в конце концов выйдем к великой реке Хуанхэ, а речные духи значительно опаснее горных. Женя Плавич сказала, что еще немного потенциометрических замеров и у всей экспедиции начнется гайморит.


Вечером того же дня.

Хотел поговорить с Плавич, чтобы восстановить нормальную рабочую атмосферу в походе. Но когда я засунул голову в ее палатку, где варился зеленый чай, первое, что я заметил – это ноутбук на складном табурете. На экране ноутбука был сайт «В контакте», а на страничке сайта красовалась фотография: профессор оториноларингологии Курамов на фоне девственных гор целует руку Ирины Ван Хаартман, и вид у него, как у распутного полупьяного гусара. Я не сказал ни слова и ушел.

По – моему это подлость.


30 октября.

Прошли шесть километров. Артур Закс едет позади всех и постоянно пытается с кем‑то говорить по сотовому. Связь очень плохая. Поэтому он беззвучно шевелит губами, потому что я его предупредил – из всей русской речи старик Тойли лучше всего понимает матерные ругательства.


31 октября.

Артур Закс закурил. Я увидел это, оглянувшись. В зубах у золотопромышленника, входящего в десятку самых богатых бизнесменов Восточной Сибири, папиросы «Казбек», какие стеснялись курить еще интерны – отоларингологи во временя моей студенческой молодости.

Вот мы и на территории Северного Китая.


1 ноября.

Все. Нет у студента больше ноутбука. Евгения Плавич экспроприировала его окончательно, и выходит в интернет, не слезая с осла. Насколько мне отсюда видно, она подбирает там какие‑то прически. Впрочем, это уже неважно, одного заинтересованного участника из состава экспедиции можно вычеркивать. Что характерно, наш переводчик ничуть этим не обескуражен.

К полудню ветер, текущий со склона, разорвал туман, и километрах в тридцати на горизонте обозначился пик, никак не меньше семи тысяч метров. Борис предположил, что это и есть пик Коммунизма, но Владик Коровин поправил его. В начале двадцатого века неуемные географы молодой Советской республики нанесли на карту много крупных гор в этом уголке мира. Самую высокую конечно назвали пиком Коммунизма, горы чуть поменьше соответственно именами Ленина, и всяких вождей. И только один из географов, молодой и энергичный Станислав Кшиштофович Деревацкий, из Пензы проявил оригинальность. Воспользовавшись тем, что нашел гору между пиками Дзержинского и Урицкого, он, ничтоже сумняшеся, нанес на карту свою фамилию.

Но не спешите обвинять молодого русского ученого в тщеславии. Ведь на карте появился отнюдь не пик Деревацкого. Гора стала называться пиком Деревацкой, в честь жены географа, Екатерины Деревацкой.

Конечно же Станислава Кшиштофовича расстреляли года через два, и коллеги по цеху только головами покачивали, это ж надо же, как опростоволосился юноша. Но через некоторое время по той же пятьдесят восьмой статье забрали и тех, кто покачивал головами, а вот гору переименовывать никто не спешил. Черт их знает, этих революционных поляков, видимо рассуждали местные власти. Не надо их трогать.

И вот пик Деревацкой остался стоять на месте после пятьдесят шестого, когда исчезли даже пики Сталина, Жданова и Молотова. И стоит по сей день, хотя нет уже никакого Союза, и крестный отец одной из гор Феликс Дзержинский давным – давно превратился в Омара Хаяма, а очутившийся по другую сторону границы пик Урицкого обернулся столпом Конфуция, если конечно разобраться в иероглифах. Вот так любовь географа Деревацкого пережила века, эпохи и империи.

Неторопливо ведя своего осла в поводу, Владик Коровин рассказывал все это Ирине, которая совсем уже окоченела в своем дамском седле. К концу рассказа она откровенно разревелась, очевидно от холода. Зато рассказ пришелся очень по душе разрумянившемуся больше обычного на морозе Ван Хаартману. Хлопая рукавицами по бедрам своего мула, он заорал «Я – а!», и, поскольку ехал впереди всех, простым поворотом поводьев направил всю экспедицию в глубокий снег. Старик Тойли, который с трудом нашел нам безопасную тропинку в долину, чуть не разрыдался следом за Ириной.

Тут Плавич оторвалась от виртуального пространства и назидательно сказала мне, что обижать людей, которые тебе доверились, нечестно и неправильно.


3 ноября.

Очень глубокий снег. Надо было слушаться Тойли.


7 ноября.

Мы, кажется, спустились с пика Екатерины Деревацкой. Студент отстал. Он утверждает, что сегодня великий праздник, и решил оставить на вершине красный стяг из лыжной палки и шарфа золотопромышленника Закса, чтобы почтить память наркома Урицкого. Артур Закс стоит рядом со мной, и мелко дрожит от сдерживаемой ярости. Я вижу, что экспедиция не доставляет ему удовольствия. Один из ослов пал при восхождении. Хорошо себя чувствует только Ван Хаартман и его мулы.

По – моему, все катится в пропасть. Это я почувствовал, когда увидел, что Борис стреляет у Закса папиросы.


8 ноября.

Я отпустил своего бывшего друга Артура Закса с миром. Беседа в палатке длилась всю ночь. Он признался мне, что курс платины к золоту резко подскочил как раз накануне нашего выступления. Он сообщил мне, что профсоюзы артельщиков на Алдане устроили итальянскую забастовку. Он всячески заверял меня, что по – прежнему интересуется древними цивилизациями и все так же благодарен мне за лучшие дни в его жизни, шесть месяцев, когда он не курил. Но он чувствует, что его гайморовы пазухи уже не восстановятся, и телекинез с левитацией – это не для него.

Я видел, что он кривит душой, но не сказал этого. Крепко пожал ему руку и напомнил, что у каждого своя дорога.

В конце концов и ослов у нас теперь только пять.


9 ноября.

Ночь.

Семейный скандал в палатке Ван Хаартманов. Сквозь рев бури я слышал плач Ирины и ее крики «Ложь! Ложь! Обман!». Эти слова она произносит так же напевно, как и свои вечные «Возможно» и «Безусловно».


8 часов 15 минут утра.

Когда я с трудом отодвинул снег от двери палатки и вышел, в бледном рассвете, на молочно розовом снегу я увидел черное пятно – халат старика Тойли. Судя по нерастаявшему кругом снегу, старик всю ночь просидел в состоянии саматхи – близком к клинической смерти, когда душа медитирующего, по слухам, отделяется от тела и путешествует в параллельные миры. При моем появлении он медленно открыл щелки своих глаз и внезапно на чистом русском языке произнес: «Вижу зло. Вижу много зла за южными горами. Оно скоро будет здесь. Духи реки не пустят нас». Я принялся его тормошить, но старик был холоден, как лед, и снова зажмурился. Я уверен, что придя в себя, он не вспомнит ни единого русского слова. Подобный феномен описан в литературе.

Какие‑то черные птицы стаями собираются на отрогах пика Деревацкой.


10 часов

Старик все еще сидит между палатками, его приходится обходить при приготовлении пищи. Ван Хаартманы появились из своей палатки. У Ирины заплаканное лицо, а этот румяный боров весел и бодр, как всегда, и желает прогуляться до завтрака. На что сложный человек Плавич, и та сделала ему замечание. Но профессору Хартману хоть кол на голове теши. Достало меня писать это дурацкое двойное «а».


11 часов

Хартман‑таки ушел вниз по склону. У Закса жар, его продуло на горе, он очень хочет уехать, буквально бредит Братском. Евгения сварила всем какао, и добавила туда по ложечке виски. Сидим тесным кружком у палаток, греемся. На Тойли холодно даже смотреть. Владик пытается развлекать нас анекдотами из жизни героя Антарктики, Роберта Скотта.


В полдень послышался мотоциклетный треск и прямо по глубокому снегу к нам подкатил новенький красный снегоход, весь в китайских иероглифах и целллофановой пленке. За рулем восседал героический Хартман, самодовольства которого хватило бы на десяток ковбоев. На резонный вопрос Евгении, что сей цирк означает, он, коверкая слова больше обычного, объяснил, что нашел снегоход в двух километрах отсюда, занесенный снегом. Шел, знаете ли, шел, и саночки нашел.

Я пытался втолковать, что это не наш снегоход, что брать чужое нехорошо, что у нас будут неприятности с китайскими властями. Разумеется ответом было «Я – а!». Мулы так и шарахнулись от рева этого механического чудовища, а Тойли снова открыл глаза, на этот раз широко, и махнул рукой на юг, словно чертей отгонял.

– А кто со мной прокатиться? – орал тем временем наш смелый наездник. Боря? Агей?

Что характерно, ни одной из дам голландец места на снегоходе не предложил. Агей, очевидно стесняясь отказать человеку, у которого вчера одолжил трубку покурить, неуверенно уселся позади развеселого профессора. Такими они и запомнились мне – румяный, очкастый Хаартман, и бородатый работяга в ватнике, с гитарой за спиной.


15 часов.

Над нами завис вертолет с гербом города Братска и красным крестом на дверцах. Вместо лыж у него шасси, и садиться пилот не рискнул, просто выбросил веревочную лестницу. Насколько можно судить по маневрам, пилот сильно нервничает, понимая, что пересек несколько государственных границ, и ему еще домой возвращаться. Сотрясаемый ознобом Закс полез по шатающимся в воздухе перекладинам, на верхней задержался, и обращаясь ко мне крикнул:

– Алишер, ты мне ничего не должен!

Должно быть, он хотел меня обрадовать.

Где‑то в горах слышится долгий тоскливый гул. Возможно сотрясение воздуха винтами вертолета вызвало сход лавин.


18 часов

Обходя лагерь, обнаружил целую груду окурков «Честерфильда». Такое бывает, когда вытряхивают консервную банку, использованную неоднократно в качестве пепельницы. Мне казалось, что я узнал уже все пороки участников моей экспедиции, оказывается я ошибался. Кто? Женька? Владик? Ирина? Мысль об Ирине вызвала тупую боль где‑то в сердце. Если эта женщина не смогла справиться с собой после всего, что испытала, я не смогу ее осудить.

Чтобы выяснить это разом, я заглянул в оранжевую палатку студента Коровина, где и одному‑то тесно, и где тем не менее находились двое – он и Евгения. Хихикая, они пялились в ноутбук, а рядом стояла воняющая табачным перегаром жестянка, где уже белел новенький окурок.

Я протянул руку и взял консервную банку. Труда это не составило, палатка маленькая.

– Кто?

– Ты мешаешь нам работать, Алишер! – холодно заметила Плавич. При этом она пыталась закрыть какие‑то окна на мониторе. Виндоуз, как это ему свойственно, отвечал растерянными тилибомканьями. Я вытянул шею и заглянул, что они там изучают. Ничего особенно неприличного. Брачные игры ламантинов.

– Я спрашиваю, кто выбрасывает окурки на снег в окрестностях Шамбалы? – повторил я вопрос. По – моему я говорил достаточно спокойно.

– Не надо на меня орать! – сказала Женя Плавич. – Не надо агрессии в окрестностях Шамбалы.

– А может быть не надо хамить старшим?

– А может быть не надо слишком много о себе воображать?

– А может быть не надо было говорить, что читала мои статьи?

– А может быть не надо было заглядываться на эту идиотку с волосами до пяток?

– Алишер Эдгарович, – сказал Владик Коровин: – это я курил «Честерфильд». Это решает проблему?

И в этот момент мы услышали крик издалека.

– Скорее! Скорее! Там что‑то случилось!


21 час.

У нас проблемы.


11 ноября.

Черт их разберет, что за люди местные полицейские. По – моему, на вид это никак не китайцы. В любом случае их понимает только Владик Коровин, но следом за Владиком постоянно ходит Женя Плавич с демонстративной сигаретой в зубах.

Снегоход и профессор Ван Хаартман так и лежат под огромной прозрачной льдиной, сорвавшейся в пятидесятиметровую щель. В бинокль отлично видно иероглифы на раздавленном бензобаке и широкую заледенелую улыбку румяного голландца. Невдалеке лежит раздавленная гитара.

Хотя мы остаемся на месте, больше не мерзнем, поскольку на склоне Деревацкого пика поставлены две военные палатки китайской народной армии с подогревом. Там нас держат под домашне – палаточным арестом.

Похоже, из всей экспедиции только я в ночь перед преступлением слышал крики из палатки Хаартманов. Еще мог их слышать старик Тойли, но его увезли на санитарном снегоходе. Говорят, переохлаждение. Я никому не рассказал про крики «Ложь!» и «Обман!» в ночь перед гибелью ее мужа. Вдруг наш честный студент как‑нибудь не так переведет?


12 ноября.

Расследование зашло в тупик. Нам не дают возможности пользоваться рацией, а сотовые телефоны здесь не ловят точно. На вчерашнем допросе я понял, что мне не верят. Видите ли, не могли доблестные китайские пограничники проглядеть санитарный вертолет, увезший Закса. И, видите ли, курс золота к платине за последние два года ни разу не падал и предполагать такое нелепо.


13 ноября.

Говорят, при попытке перехода границы задержан Агей. Нам с ним, естественно, поговорить не удалось. Вообще, режим довольно свободный – гуляй хоть днем, хоть ночью. Все равно без ослов и мулов мы отсюда далеко не уйдем. Мулы очень понравились здешним полицейским. Они хлопают себя по бедрам и причмокивают.


14 ноября, ночь.

Удивительная ночь. В соседней палатке заунывно поет под гитару Борис. А мы беседуем с Ириной при свете звезд. У нее была очень тяжелая жизнь. Она родилась в Липецке, рано закончила школу, поступила работать в цветочный магазин и была отправлена на стажировку по выращиванию тюльпанов в Гаагу. Там и познакомилась с будущим мужем. Он интересовался тюльпанами. Этот профессор университета, оказывается, интересовался чем угодно, генной инженерией, цветоводством, поисками Шамбалы. Потребовалось выйти за него замуж и промучаться года три, чтобы понять, кем он был на самом деле.

Обыкновенным самодовольным проходимцем, только и ждущим, чтобы урвать от каждого благородного начинания кусочек пожирнее. Никаких подарков Ира не видела со дня свадьбы, даже мулы эти несчастные были не куплены, а взяты на обкатку в питомнике каких‑то швейцарских генетиков, акционером которого, конечно же, был профессор Хаартман. Чтобы сфотографировать их высокую проходимость в условиях высокогорья и вывести на международный рынок продукт исследования швейцарских друзей.

Чертовски утомительно вести беседу, когда собеседник отвечает только «возможно и безусловно».

И еще. Оказывается, в Липецке нет никакого педагогического института!


15 ноября. Ночь.

Как сообщить полиции о подозрениях в отношении переводчика, если общаешься с полицией через переводчика? Размышляя об этом, я стоял над пятидесятиметровой трещиной, где нашел свое упокоение Хаартман. Китайцы – непохожие на китайцев – лазали туда раз десять, со страховкой и крючьями, но ничего, по – моему, ценного не нашли.

Интересно, что если замерить магнитные поля над местом трагедии? Вопрос чисто теоретический, поскольку Борис впал в депрессию и ничего кроме гитары в руки не берет.

В темноте послышался хруст снега. Владик Коровин вышел на свет моего карманного фонарика и даже не зажмурился. Под мышкой он нес ноутбук, а в руке моток веревки. Но никакого страха я не почувствовал. По предыдущим моим книгам читатели должны знать, что в студенческие годы я занимался боксом и штангой. Предупредить об этом Владика я не успел, потому что он сказал:

– Подержите пожалуйста, Алишер Эдгарович. Только не включайте пока, батарея совсем дохлая.

Я остался стоять с его ноутбуком в руках, а студент полез по скале. Но не вниз, туда, где блестела в свете фонаря многотонная ледяная глыба, а вверх, туда где она оторвалась от намерзшего за столетия ледяного козырька. Цепляясь металлическими набойками на сапогах и пальцами за выступы базальта, он добрался примерно до середины стены, и только там вбил пару крючьев, протянул через них петлю веревки, балансируя на одной руке, и отправился дальше, в сторону, где раковиной выгибался свежий ледяной скол.

Там он шарил по трещинам в камне, пока не извлек что‑то тонкое, с расстояния тридцати метров в темноте неразличимое. Потом с довольным восклицанием протянул руку к самому льду. Казалось, что ему не дотянуться. Тогда переводчик с размаху заколотил два или три крюка в трещину, показавшуюся ему надежной, сделал из веревки несколько восьмерок вокруг металлических штырей. И прыгнул.

Все это время я стоял, слегка приоткрыв рот, и тысяча возмущенных, предостерегающий, дружеских и отеческих советов, из которых главным был «Брось, не дури!», теснились у меня в горле. Но у меня хватило ума не подавать их человеку, болтающемуся на тонкой веревке, которая при случае должна охранять его от падения с тридцати – или пятидесяти, как повезет – метровой высоты.

Когда он прыгнул, раздался резкий скрежет, веревка скользнула по крючьям, натянулась, но не порвалась. Падая вдоль стены, студент успел вцепиться в какие‑то ошметья, защемленные в скале метрах в пятнадцати надо мной. Раздался треск рвущейся ткани, но это была не веревка, потому что она опять выдержала и качнула Владика, как маятник, сначала над пропастью, где лежал голландец, а потом обратно, на уступ, где стоял я. И тогда Владик отпустил веревку, и мягко, в кувырке, упал на снег.

Я подбежал к нему, на бегу вспоминая приемы оказания первой помощи. Владик поднялся сам, и прежде всего отряхнулся от снега. Потом протянул мне грязную, засаленную тряпицу и выжидательно протянул руку. Я понял и отдал ему этот треклятый ноутбук.

– Обычное взрывное устройство, – пробормотал Владик, тревожно вглядываясь в монитор – загорится ли, – управляемое по радио. Вот проволока витая, это антенна. Сама адская машина конечно не сохранилась, я думают так граммов на двести эквивалента рвануло. Конечно лед треснул, и смахнул снегоход.

Ноутбук включился, и брякнул на экран табличку – «батарея почти разряжена».

– Ничего, нам хватит, – сказал Владик и в два щелчка добился надписи – «подождите соединения со всемирной паутиной». – Вы конечно, узнали тряпочку, Алишер Эдгарович?

Я призвал на помощь все умения, почерпнутые от великого тезки моего уважаемого отца. Тряпочка была отменно грязная, засаленная и пахла немытым человеческим телом.

– Тогда посмотрите сюда, – сказал студент, и указал на монитор. Сперва я ничего не понял. Радостно улыбающийся китаец в галстуке и сорочке обнимал за шею какое‑то животное, а кругом мигали знаки доллара и евро, как обычно бывает на сайтах, которые только прикидываются, что хотят сообщить вам информацию, а на деле хотят получить с вас деньги.

– К сожалению человек в наши дни неотделим от того, что на него надето, – с какой‑то грустью сказал переводчик моей экспедиции. Попробуйте представить этого жизнерадостного бизнесмена, когда от него пахнет не дезодорантом и кремом для бритья. Когда ему холодно. И когда мул, которого он сейчас обнимает, принадлежит и не ему вовсе, а заезжему голландскому фермеру, у которого мулы генномодифицированные в Швейцарии. Они, разумеется, и лучше, и красивше, а голандцу только и требуется, что захватить рынки к югу от реки Хуанхэ. Тут поневоле и духов реки вспомнишь, и медитацию в снегу устроишь, лишь бы алиби понадежнее… Как я узнал? Местные проводники никогда не идут по снегу прямо вперед, а движутся ломанной линией, вроде корабельного противолодочного зигзага. Ваш голландец об этом что‑то слышал краем уха и пытался, пусть неудачно, следовать народной мудрости. А ваш проводник даже не пытался. А еще ваш проводник вязал виндзорские узлы вместо обычных.

Я еще раз поглядел на тряпицу у себя в руке. Это была криво оторванная пола от халата старика Тойли.

Я посмотрел на экран ноутбука. И прежде, чем он, мигнув, погас, я узнал веселого богатого китайца в пиджачной паре.

Это был старик Тойли.


1 декабря.

Сегодня грустный и радостный день в моей жизни. Радостный, потому что в жизни каждого, кто посвятил себя духовному совершенствованию, выход на новый этап есть и цель, и награда. И грустный, как всегда бывает, когда дороги судьбы разводят тебя с Наставником.

Да, именно Наставником я могу, хочу и буду называть этого человека, несмотря на нашу очевидную разницу в возрасте. Ученый не должен быть тщеславен и суетно горд. Нелегкая школа оториноларингологии приучила меня признавать ошибки, даже если к ним вели годы и годы упорного труда. Я неверно представлял себе этот мир. Я пытался поверить алгеброй гармонию гор и примитивными техническими средствами замерить духовное. Наставник продемонстрировал мне это тактично, ненавязчиво, не укорив ни единым словом. Истинный такт свойствен истинным мыслителям.

Мы сидели в небольшой закусочной на берегу Хуанхэ. Обеденный зал, стилизованный под итальянское патио, был увит жимолостью, несмотря на морозную погоду и заполнивших его шоферов – дальнобойщиков – вполне типичных китайцев, на которых, в отличие от местных полицейских, приятно посмотреть. Впервые с момента, когда полиция освободила нас от всех подозрений, мы могли спокойно перекусить обедом из трех блюд. Вместо скатерти мы постелили карту Куэн – Луня, а ноутбук Наставника подключили к розетке переменного тока, чтоб зарядился.

– Видите ли, Алишер Эдгарович, – как всегда говорил Владик, – ваше предложение очень лестно. И все‑таки я вынужден отказаться от итогового восхождения на Куэн – Лунь в обозначенном вами районе.

Признаться, я оказался обескуражен. Путешествовать в компании Наставника оказалось настолько удобно, что все дальнейшие планы экспедиции я строил именно из расчета пешей партии в два человека.

– У каждого свой путь в жизни, – сказал Наставник просто: – вы, Алишер Эдгарович, непременно найдете свой Город Богов, а мне пора возвращаться к суетной жизни. Я уж не говорю о том, что в этом районе я уже лазал.

– Но друг мой! – вскричал я, не в силах сдержать чувств, – куда же вы пойдете, совсем один в этой дикой провинции?

Не успел я договорить, как раздался рев двигателей. Я уже научился с ходу определять вертолетные моторы разных стран, и теперь мог бы поручиться, что это не натовский двухвинтовик, и не санитарная коляска золотопромышленника Закса. Отодвинув жалюзи, мы посмотрели в окно. За скоростным хайвеем, разметывая снег, садился вертолет МИ без опознавательных знаков.

– И помните, Алишер Эдгарович! – сказал мне на прощание Наставник, озабоченно выключая ноутбук из дрянной китайской розетки: – буйная фантазия и здравый смысл лишь разные стороны фальшивой медали, зовущейся жизнью!

Пораженный глубиной этого, последнего изречения, человека, перевернувшего мое мировоззрения, я только, молча, чтобы не дрогнул голос, протянул ему специально купленную пачку «Честерфильда». В знак примирения, и терпимости к чужим пороком, о которой так часто говорил Наставник. Но он только кротко улыбнулся:

– Да ведь говорил же, что не курю я, Алишер Эдгарович! – и вышел в дверь, не забыв в дверях поклониться, как полагается по местным обычаям, кулак к ладони, и сказать шоферам – дальнобойщикам: – Удачи вам, джентльмены!

Таковы были события, знакомство с которыми совершенно необходимо для понимания четвертой главы пятой из моих документальных повестей, каковая глава носит название «Легенды о Шамбале, мракобесие и истина – две стороны одной медали».


Как видите, я ничего не утаил ни от Вас, ни от потенциального читателя. Я очень надеюсь, что теперь очевидна необходимость публикации именно третьей главы моей пятой документальной повести. Ведь именно в ней герой, автор, а вместе с ним и читатель испытывает духовное перерождение. Переход от примитивных представлений о потенциометрии, как основном способе поиска следов древних цивилизаций, и вреде курения к другим, более прогрессивным взглядам, которых я имею честь придерживаться в настоящий момент.

Выбросив эту главу из текста повествования, мы оставили бы читателя в тягостном недоумении, почему, начиная с четвертой главы, автор опровергает то, что на протяжении последних пяти лет неизменно утверждал. Надеюсь, что грамотный редакторский подход к тексту позволит устранить это досадное недоразумение, и пятая из моих документальных повестей, наконец встретит ждущих ее читателей.


С уважением и пониманием. Профессор оториноларингологии, историк, теолог, шамбалист, скалолаз Алишер Эдгарович Курамов

Загрузка...