Крепость на дюнах

Глава 1

Либава, «Старый город».

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

— Товарищ комиссар! Что с вами?!

— Серафим Петрович, вам плохо?!

Женские голоса продирались сквозь сознание, как голая рука через заросли жгучей крапивы — медленно, и еле слышно. Голова гудела растревоженным набатом, будто снова получил контузию, как в далеком двадцатом, когда его саперный взвод попал под обстрел бронепоезда врангелевцев, столкнувшись с ним посреди таврической степи.

— Помогите, товарищу дивизионному комиссару худо!

Теперь он вполне не только расслышал голос, но узнал его — то была Ольга Владимировна, жена начальника штаба артиллерийского полка из 67-й стрелковой дивизии. Сделав над собой усилие, Серафим Петрович раскрыл глаза — и через муть, что плясала волнами, разглядел встревоженное лицо молодой женщины. А еще ощутил, что сам лежит на чем-то твердом, и мучительно застонал от нахлынувшего воспоминания.

«Шел себе, посмотрел город. Сердце, словно тисками сдавило. И мозг расплющило — как невыносимо болит голова. Что со мною случилось?!»

— Возьмите товарища комиссара, — в голосе женщины прорезалась властность. — Отведите в автобус!

Чьи-то руки бережно, но сильно подхватили его под плечи и спину, и Николаев понял, что его подняли на ноги, и крепко придерживают. Вместе с этим мутная пелена перед глазами потихоньку стала рассеиваться, и он разглядел блестящий в солнечных лучах автобус, из которого высыпали детишки в белых рубашках и с повязанными красными пионерскими галстуками. А с ними трех женщин в разноцветных летних платьях, и двух краснофлотцев в белых форменках. Они и подняли его сейчас на ноги.

— Зачем в автобус… Вы куда-то едете…

Слова давались ему с трудом — Серафим Петрович плохо понимал что происходит, голова надрывно болела.

— Так детишек везем в Палангу, в летние лагеря на каникулы. И семьи комсостава с ними тоже отправляем — мы вот сопровождаем до места. Автобусы из горкома направили…

От последних слов женщины мужчина содрогнулся — будто ток прошелся по всему телу. Мельтешение мыслей прекратилось, и будто мозаика в детском калейдоскопе, в мозгу стали проявляться картины, словно прокручивая пленку кинохроники.

Он увидел другую площадь Роз, чем та, что была сейчас перед его глазами — разрушенные артиллерийским огнем здания, обгоревшие стены домов, и многочисленные тела погибших, что лежали на разбитом тротуаре и почерневшей траве небольшого, но сейчас ухоженного парка.

Словно наяву разглядел фигурки солдат в немецких касках, что осторожно шли по улице и стреляли из винтовок. А еще сгоревший германский броневик, застывший на гусеницах у гостиницы «Норд» — «но ведь это далеко отсюда» — пронеслась мысль.

«Кинопленка» продолжала идти в мозгу — добавлялись все новые и новые кадры, от которых замирало сердце в груди. А еще появился целый хоровод букв, что торопливо выстраивались в слова — как страшные по своему смыслу, так и удивительные. Он их торопливо читал мозгом, но никак не мог им поверить, такое просто в голове не укладывалось.

— Сейчас мы вернемся обратно, доставим вас в госпиталь. А потом поедем в Палангу. Вы совсем плохи, Серафим Петрович.

Участливый женский голос снова пробился через его сознание, что сейчас было переполнено непонятно откуда-то взявшимися чудовищными картинками будущего — теперь комиссар был в этом уверен. При упоминании литовского курортного городка мужчина вздрогнул — в эту секунду он осознал, что видит многих собравшихся возле него в последний раз. Всем им, и женщинам, и школьникам, и подошедшим в это солнечное утро горожанам, уже судьбой отведена горькая участь стать первыми жертвами войны, которая должна неизбежно разразиться.

— Какое сегодня число?!

Вопрос прозвучал невнятно, голос охрип. Но потому как охнули женщины, и дрогнули руки моряков, что его поддерживали, Николаев понял, что его слова услышали.

— Двенадцатое июня, товарищ дивизионный комиссар, — негромко ответил один из краснофлотцев. Только сейчас Николаев обратил внимание на мичманские нашивки на рукавах их форменок, и вспомнил, что в местное училище ПВО и на корабли базы в мае приехали на стажировку выпускники ВМУ из Ленинграда, Севастополя и Владивостока.

— У вас апоплексический удар, господин офицер, сомнений нет, — с легко узнаваемым латышским акцентом произнес склонившийся над ним пожилой горожанин в белой шляпе. — Инсульт, если вам знакомо это слово. От него память порой пациенты теряют. Так-так, позвольте вас осмотреть — я врач из клиники Брема. Вас в больницу нужно доставить. Покой и уединение — вот что потребуется, молодой человек.

— Отставить госпиталь — в штаб дивизии…

— У вас кровь носом пошла, в клинику нужно поторопиться.

— В штаб дивизии! Отвезите в военный городок, в Каросту!

Вокруг стали собираться прохожие, и это Николаеву сильно не понравилось. Его в городе не знают в лицо, но прекрасно видят ромбы в петлицах. Лишь немногие осведомлены, что четыре дня тому назад он получил назначение на должность коменданта нового 41-го укрепрайона, предназначенного для обороны Либавы — города и военно-морской базы.

— Не спорьте со стариком.

— Серафим Петрович, но нельзя же так…

— В штаб дивизии! Это приказ!

Слова приказа дались с трудом, но тон подействовал. Жены военных прекрасно знают подобные интонации в голосе своих мужей, и, уловив в голосе металл, понимают, что служба сейчас важнее. А тем более рядом два мичмана, без пяти минут флотские лейтенанты — для тех за годы учебы приказ стал священным словом.

— Присаживайтесь, товарищ дивизионный комиссар!

Моряки за секунды подняли его в автобус, усадили на мягкое сидение — кожа противно скрипнула. Перед глазами плыл туман, в голове проносились мысли и слова, тревожащие его разум, страшные. Донесся женский голос, как через вату пробился.

— Дети, остаемся в парке — автобус за нами скоро вернется…

Командир 67-й стрелковой дивизии генерал-майор Дедаев.

— Товарищ генерал, комиссара Николаева доставили в госпиталь полчаса тому назад. По всей видимости, с ним случился инсульт. Сейчас он находится в палате, состояние тяжелое, потеря сознания, бредит.

Начальник Либавского военно-морского госпиталя военврач 2-го ранга Чинченко говорил кратко, машинально пожал плечами, как бы молчаливо добавил — «мы сделали все возможное».

— Оперативному дежурному от вас телефонировали, что Серафим Петрович просил меня прибыть сюда немедленно.

Командир 67-й стрелковой дивизии генерал-майор Дедаев внимательно посмотрел на начальника госпиталя. Случившееся с комендантом укрепрайона его расстроило, и когда ему сообщили по прибытию в штаб, Николай Алексеевич немедленно отправился в госпиталь.

Вот уже десять лет как они впервые встретились в Москве. Оба были тогда слушателями. Дедаев заканчивал общевойсковую имени Фрунзе, а Николаев учился в военно-инженерной академии имени Куйбышева. С того времени и сдружились, а их жены позднее стали подругами. Разница в семь лет между ними не ощущалась, как и то, что он был тогда полковником, «краснознаменцем» с гражданской войны и командиром полка легендарной 1-й Конной армии, а Серафим Петрович лишь капитаном.

В тридцать седьмом году уже майора Николаева перевели на политработу, назначив комиссаром Дальвоенстроя. Через два года он носил на петлицах по два ромба, «обогнав» ставшего комбригом Дедаева. Да и должность до недавнего времени занимал весомую — член Военного Совета 11-й армии. Вот только по итогам совещания и проверки Серафиму Петровичу сильно досталось, слухи ходили глухие, а комиссар никогда не говорил ему причину отрешения от обязанностей. В начале месяца Николаева назначили, видимо, памятуя, что тот военный инженер, комендантом укрепрайона. Вот только 21-й УР числился таковым лишь на бумаге — кроме полностью укомплектованного штаба никаких частей и подразделений в нем не имелось, как и планов проведения будущих работ по возведению ДОСов.

Любой военный прекрасно понимает, что для столь резкого смещения и перевода на нижестоящую должность члена Военного Совета армии нужны веские основания. Видимо, характер сыграл свою роль. Дедаев был знаком с давней аттестацией своего друга, тогда еще старшего лейтенанта — «Обладает твердой силой воли, с большой разумной инициативой. Дисциплинирован, вежлив и аккуратен. Среди товарищей пользуется должным авторитетом, любит свое дело. К порученной работе относится добросовестно. Много работает над собою по повышению своих военных и политических знаний. Общителен, честен, прямой в своих суждениях».

Именно последнее качество, вероятно, и сыграло свою роль в случившемся. Серафим Петрович сильно переживал, вот и апоплексический удар с ним случился — подобных случаев Дедаев за последние пять лет службы видел множество, время на дворе такое.

— Комиссар Николаев пришел в сознание в приемном покое и потребовал, причем в самой категорической форме, дать ему бумагу и карандаш. Несколько минут писал, пока из носа не потекла кровь, приказал отдать письмо вам лично в руки, и потерял сознание.

— Где письмо?

— Оно лежит на столе — к нему никто не прикасался и не читал, как и было приказано дивизионным комиссаром. Дожидались вашего прибытия, товарищ генерал.

— Хорошо, — только и произнес генерал, подошел к столу, что находился рядом с дежурным по госпиталю — свернутый надвое листок был заляпан красными пятнами. Прикоснувшись пальцем, Николай Алексеевич мысленно отметил, что все произошло совсем недавно — кровь еще толком не свернулась. Свернул листок и засунул в правый нагрудный карман кителя, а затем вопросительно посмотрел на военврача.

— Как он сейчас?!

— Без сознания, находится в отдельной палате. Бредит постоянно.

— Что говорит хоть?

— Только поминает «десять дней» В штаб укрепрайона мы позвонили, нужно сообщить жене о случившемся.

— Супруга в Вильнюсе, должна скоро приехать — я знаком с их семьей. Позвоню сам, как только вернусь в штаб.

— Важно, чтобы близкий человек находился сейчас рядом с больным — возможно, это послужит первым шагом к выздоровлению. Мы пока ничего больше сделать не сможем. Однако, есть надежда — если в ближайшие дни состояние не ухудшится…

Врач не договорил, но все и так было понятно — как говорили лекари при царском режиме, когда он служил унтер-офицером в запасном полку — «остается уповать токмо на милость всевышнего».

— Спасибо вам. Если комиссар придет в сознание, пусть немедленно позвонят в штаб!

Генерал пожал руку начальнику госпиталя, повернулся и вышел на улицу. Солнце припекало — а потому Николай Алексеевич направился к лавочке, над которой склонила свои зеленые ветви старая липа. Присел на скамейку, достал из кармана белый листок бумаги, покрытый красными пятнами, вчитался в строчки, что вначале шли убористо и ровно, затем прерывисто, а в конце послания уже «запрыгали».

— Бред! В такое…

Николай Алексеевич выругался, но тут же осекся. Еще раз перечитал письмо и пробормотал задумчиво:

— Чушь?! Но он не только знает, что за сообщение ТАСС будет издано послезавтра, но и помещено в правом верхнем углу третьей полосы?! Так гранки газеты «Правда» лишь завтра наборщики начнут составлять, никак не раньше, и тем более сами сейчас не знают, куда текст поместят. Что-то не похоже на бред безумного…

Генерал достал из кармана коробку папирос, закурил, хмуря брови и стараясь успокоиться — сердце билось в груди просто с бешеным стуком. Чуть слышно прошептал:

— Нет, не бред — Серафим Петрович не станет так просто лгать, и письмо приказал передать лично в руки. Такое никому знать нельзя. Даже мне… Теперь стало понятно, почему комиссар в бессознательном состоянии бормочет про эти десять дней.

Дедаев еще раз посмотрел на последнюю строчку письма, буквы там «плясали», складываясь в страшные слова — «Немцы нападут в четыре часа утра 22 ИЮНЯ. Это не провокация — война, война, ВОЙНА».

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

Сознание возвращалось медленно, как волна при легком ветерке накатывается на дюны балтийского побережья, разглаживая песок. Странно, но тело испытывало невероятный прилив сил, только не хотелось открывать глаза, видимо, из-за боязни возвращаться снова к жизни. Того самого мирного бытия, которое должно быть полностью разрушено в ночь 22 июня. Теперь Серафим Петрович знал это точно, ощущая в своем разуме иную память — по сути своей самое страшное проклятие, которое может выпасть на долю военного. Знать про все, что может произойти, но осознавать полное бессилие, невозможность предотвратить неизбежное.

— Ты как себя чувствуешь, родной?! Вот уже двое суток лежишь в этом госпитале в полном беспамятстве. Что я могу для тебя сделать? Отдала бы свою жизнь…

В женском голосе послышались еле сдерживаемые всхлипы, ладонь обожгло прикосновение губ, а еще он ощутил, как собственное тело начинает впитывать энергию, что шла от самого родного и близкого ему человека — Вера приехала из Вильнюса, причем намного раньше. Ведь должна была прибыть в Либаву восемнадцатого, а раз он двое суток пролежал без сознания, то сейчас 14-е июня.

«Четырнадцатое?! Осталось восемь дней, даже меньше!»

Мысль словно ошпарила разум, душа вырвалась из состояния умиротворения — время еще есть, и можно успеть сделать немало, если с пользой использовать отпущенные дни, даже часы.

— Верочка…

— Слава богу, ты очнулся!

Жена прижалась к нему, он чувствовал как лоб, щеки и губы обжигают поцелуи, и при этом в уши врывается горячечный шепот:

— Я люблю тебя, знал бы ты, как я тебя люблю! Слава богу…

— Негоже жене дивизионного комиссара на милость всевышнего полагаться, — Серафим Петрович открыл глаза, увидел склонившееся над ним чуть опухшее лицо жены — глаза заплаканные, на щеках «дорожки» от слез. И чуть не задохнулся от накатившей нежности — присел на кровати под жалобный скрип пружин, бережно обнял супругу, прижимая ее голову к своей груди. Она сцепила на его шее свои тонкие ручки, всхлипнула. Николаев погладил ее по волосам, негромко произнес:

— Все будет хорошо, не волнуйся — я полностью выздоровел. Какой сейчас час? Сегодня ведь четырнадцатое?

— Да, ты два дня в забытьи пролежал. Восемь вечера…

— Семь дней, — пробормотал Серафим Петрович, потерев ладонью лоб. Время уходило стремительно, как в пустыне пролившаяся на горячий песок колодезная вода.

— Николай Алексеевич несколько раз уже приходил. С лица спал, приказал ему сразу позвонить, как ты очнешься — он сейчас в штабе. Я сейчас вернусь, только схожу до дежурного врача.

Вера с видимой неохотой расцепила руки, прикоснулась губами к щеке и отпрянула. Быстро вышла из палаты, осторожно прикрыв за собой дверь — худенькая, в цветном летнем платье и белых босоножках. Николаев обвел взглядом свое больничное пристанище — узкий пенал с кроватью, столом и стулом. Высокий шкаф со стеклянными дверцами, на полках какие-то медицинские принадлежности, склянки с банками, резиновые трубки, жгуты, коробки, стерилизаторы и футляры. Рядом фарфоровая ваза умывальника с зеркалом в ажурной рамке, единственной деталью, что выпадала из строгого интерьера военно-морского госпиталя.

Именно сюда его и привезли, потому что ни в одну из лечебниц Либавы дивизионного комиссара просто не отвезут!

Серафим Петрович встал с кровати, хмыкнул, представляя, каким он выглядит со стороны — в нательной рубахе вместо привычной майки, и в кальсонах. Провел ладонью по колючему подбородку, щетина за двое суток оказалась изрядной. Внимание привлекли помазок с мыльницей на раковине, и он посмотрел на полку — подумал, что там должна лежать опасная бритва. И точно — искомое оказалось на месте.

— Бокс для высшего комсостава явно, одиночный, — Николаев усмехнулся, взбил пену в стаканчике, осмотрел лезвие бритвы — острота его устроила. И умело взялся за привычное дело, которое к своему 37-ми летнему возрасту выполнял уже многие тысячи раз. А закончив процедуру, во время которой даже не порезался, что бывало редко. Скинул рубаху и вымылся холодной водой до пояса, фыркая от наслаждения, вытирая ладонями больничный пот. И после умывания почувствовал себя совсем бодрым и свежим. Единственное, что немного раздражало — сильное чувство голода, желудок протестующе заурчал, требуя пищи.

— Больной, почему вы встали?! Немедленно в кровать… Хм, вы брились и при этом не порезались?!

Ворвавшаяся было в палату женщина лет сорока пяти, в белом халате, из-под которого виднелись зеленые петлицы с одинокой «шпалой», осеклась, удивленно смотря на Николаева.

— Мы диагностировали у вас инсульт, а вы сами побрились?! Удивительное здоровье. Давайте я вас осмотрю.

— Я совершенно здоров, доктор, думаю, или вы немного ошиблись с диагнозом, или мое здоровье оказалось более крепким.

— И все же я вас осмотрю…

Минут пять женщина терпеливо и прослушала его, и постучала кулачками по спине и груди. Потом попросила несколько раз присесть, покрутить руками и зачем-то улыбаться. Отошла в сторону, не скрывая удивления и неожиданно спросила:

— Сто двадцать умножить на двенадцать?

— Тысяча четыреста сорок, — машинально ответил Николаев. — Такие задачи не для военного инженера, товарищ военврач, сейчас готов ферму моста рассчитать на нагрузку.

— А где в Либаве найти «декавильку»?

— Хм, не ожидал, что женщина знает про узкоколейные железные дороги, названные так в честь французского инженера. В Либаве таких нет — ведь ее колея в полметра ровно, пятьсот миллиметров. Но узкоколеек, если их именовать «декавильками», три направления. К Руцаве идет германская дорога шириной в шестьсот миллиметров, до Павилосты метровая колея…

— Я думал, что комендант УРа при смерти лежит, а он выздоровел, раз об узкоколейках рассуждает. Хотя вы меня удивили, Зоя Михайловна, своим вопросом — не всякий военный о существовании «декавилек» знает.

— Так ведь у нас в госпитале, товарищ генерал, и саперы лежат, и военные железнодорожники — чего только не наслушаешься. Зато теперь я уверена, что товарищ дивизионный комиссар поправился, и его память и речь полностью восстановились. Как и вестибулярный аппарат с координацией движений. Видимо, кризис произошел на фоне хронической усталости, а сейчас организм определенно восстановился, хотя до полного выздоровления далеко. Как я понимаю, мне надлежит оформить выписку товарища дивизионного комиссара, так как служба ждать не может?!

— Совершенно верно, товарищ военврач третьего ранга, — и хотя генерал-майор Дедаев говорил с улыбкой, но обращение к женщине не по имени-отчеству, а строго по званию, свидетельствовало именно о спешности.

— Хорошо, товарищ генерал. Но лучше товарищу Николаеву прийти утром к начальнику госпиталя на заключительный осмотр. Я распоряжусь, чтобы обмундирование товарища комиссара принесли в палату.

Женщина удалилась, а Дедаев порывисто обнял Николаева, затем отпрянул. Смотрел без улыбки, цепко — оценивающе.

— Хватит тебе тут прохлаждаться, служба ведь не ждет. К тому же мне нужно задать массу вопросов. Но не здесь…

Командир 67-й стрелковой дивизии генерал-майор Дедаев.

— Ты знаешь, вот в это как раз поверить можно, слышал я про пророчества разные в жизни. В академии историю одну рассказали о двоюродном деде писателя Льва Толстого. Их четверо братьев было, и все в генеральских чинах ходили, Тучковы вроде по фамилии. Так вот жене одного из них сон приснился, что мужа убьют при Бородине — лет за десять до битвы той было. Они все европейские карты пересмотрели, никому в голову прийти не могло, что поле это под Москвой. И вот настал 1812 год — и как раз в Бородинской битве и полегли два брата, старший и младший — первый корпусом командовал, второй бригадой. Вот как бывает!

На кухне было накурено, хоть пресловутый топор вешай. Николаев кхекнул, и отщелкнув шпингалеты, настежь открыл окно. Дедаев только покачал головой, припоминая в своей жизни еще один подобный случай, который не преминул тут же рассказать:

— У меня в девятнадцатом в полку взводный был, все его «мельником» окликали. Не помню, как по имени звали, но то неважно. К ветрякам на пушечный выстрел не приближался, всем говорил, что у одного из них и погибнет — вроде как сон ему приснился. И вот взлетел он на коне на бугор, а белые шрапнелью и накрыли. Всех наповал!

— Значит, сон не тот видел, — Николаев пожал плечами. Комиссар хмурился, взял в руки бутылку с коньяком и налил граненый стакан до половины янтарной жидкостью. Затем плеснул коньяка и себе в стакан.

— Тот самый, Серафим, тот самый. На бугре том мельница раньше стояла — сгорела за год до того боя. От судьбы не уйдешь!

Николай Алексеевич заметил, как после его последних слов вздрогнул комиссар. Лицо его неожиданно смертельно побледнело, нос заострился, а глаза за секунду помертвели. А потом он тихо, но внятно произнес такое, отчего Дедаеву стало не по себе. Пальцы машинально сдавили стакан так, что крепкое стекло чуть не треснуло.

— От судьбы не уйдешь, говоришь?! А надо бы! Немцы Ленинград в блокаду возьмут уже в начале сентября — на девятьсот дней и ночей. Мы выстоим, но от голода погибнет миллион горожан. А тебя, Николай, 25 июня в Либаве убьют, ровно через десять дней, осколком снаряда… в госпитале умрешь, в том самом, куда сегодня зашел…

В кухне воцарилась гнетущая тишина, Николай Алексеевич поставил стакан на стол — пить ему расхотелось. Чуть трясущимися пальцами он расстегнул ворот гимнастерки полностью, от ремней они оба избавились раньше. Стало невыносимо жарко, хотя за окном чуть стемнело — время приближалось к полуночи, и наступила прохлада, да и от моря тянуло свежестью.

— Расскажи все что видел?!

Не каждому доведется услышать о собственной гибели — но Николай Алексеевич встретил это известие спокойно. Его смерть на фоне гибели миллиона ленинградцев ничего не значила. Николаеву он поверил, с такими мертвыми глазами лгать просто не могут. И надавил:

— Так, теперь начинай излагать по порядку — что ты видел? Напряги память — такие знания бесценны, — Дедаев почувствовал, как его нервы натянулись звенящей струной. Вот только тихий ответ комиссара оказался не только неожиданным, но убийственным для разгоревшегося интереса.

— Ничего, Николай. Такое ощущение, что мне фильм дали посмотреть про Либаву. Город разрушен, на улицах тела погибших моряков и солдат, немцы с винтовками, их сгоревший броневик. Потом появилась вроде как памятная доска — на этом месте 25 июня погиб командир героической 67-й дивизии генерал Дедаев. Вот и все, как мне помнится.

— Так мало?!

Разочарованию Николая Алексеевича не было предела — но комиссар только виновато пожал плечами.

— Газету развернутую видел — там это сообщение ТАСС было, число запомнил. Но тут же надпись — до войны осталось восемь дней. В конце фильма написали строчками о голоде в Ленинграде, что будет победное наступление под Москвой. В сорок втором немцев окружат под Сталинградом и погонят на запад, а в мае сорок пятого будет взят Берлин. Вот и все…

— Да, немного, и о том нужно молчать намертво — никто не поверит нам, Серафим, никто — ни один человек!

— Да понимаю я, — комиссар отодвинул от себя так и не выпитый коньяк. Закурил короткую сигарету, вытряхнув ее из картонной пачки с видом Рижского театра. В переводе на русский с латышского языка название сигарет звучало как «Труд».

— Да уж — мне одно непонятно — как мы отступили до Ленинграда, Москвы и Сталинграда, чтобы потом гнать германцев на запад?! Ладно — мы не успеваем развернуть наши войска, у немцев армия отмобилизована. Хотя такое может быть…

— Может, — глухо отозвался Николаев. Генерал посмотрел на наручные часы, до полуночи оставались считанные минуты.

— Еще как может случиться. В прошлую войну немцы на два фронта четыре года сражались, массу земель оккупировали в той же Франции, или у нас заняли всю Прибалтику, Белоруссию с Украиной. А сейчас под ними почти вся Европа лежит. И тогда таких автомобилей, танков и самолетов не имелось. И теперь они на один фронт воевать начнут, не на два — вряд ли нам англичане шибко помогать будут, они с восемнадцатого года призывают большевизм уничтожить.

— Сами сдюжили, на четыре года война потому и затянулась. Ладно, дата нападения известна, уже хорошо.

— А что мы сделать сможем, Николай?! Мой УР только на бумаге числится, у тебя в дивизии всего восемь тысяч бойцов и командиров.

— Без малого девять, по штату мирного времени, комиссар.

— А разве немцы тебе отмобилизоваться дадут, согласно нашим планам прикрытия?! Они всеми силами ударят, используя внезапность — учитывай, что атака в четыре часа утра воскресенья. Вспомни Польшу!

— Ты прав, — тихо произнес Дедаев. — До Ленинграда по дорогам тысяча верст, а германцы пройдут их всего за семьдесят дней. Сто километров каждую неделю пехота проходить будет. И это постоянно наступая — ведь не будем же мы без боя отступать?! А ведь еще паузы нужны, как минимум три, дней по десять, пусть даже пять, каждая. Тылы подтянуть, отдых пехоте и лошадям дать, пусть небольшой, боеприпасы и продовольствие подвезти. Теперь я начинаю понимать, что произойти сможет…

Глава 2

Кретинга — Курмачай.

46-й укрепрайон, 204-й строительный батальон.

Командир отделения ефрейтор Зуев.

— Слушайте старого Изю, молодой человек, и сержантом станете. Каждый человек в этой жизни стремится получить свой маленький гешефт. Но нужно всегда помнить — надо делиться с теми, от кого зависит твой гешефт. Если забыть про это, то лишитесь и места, и здоровья, и спокойствия — пусть вам жить столько, как мне пришлось, и никогда не хворать.

Старик вытащил фанерный ящик из-под шкафа, положил туда три пару почти новых галош, только зачем-то уже испачканных, придавил их рукою. Заметив взгляд ефрейтора, тихонько засмеялся — вот только смешок был нехороший, будто гвоздем по стеклу провели.

— Юноша, я все правильно сделал, измазав эти галоши. Ваша мама, век ей не знать болезней, и маленькие сестренки их теперь получат, и будут благодарить старика Изю. А вы бы отправили их новенькими — о, вы не знаете какой нюх бывает у людей, что желают получить гешефт, и не приложить к этому никаких усилий. Они вскрыли бы ящик на почте в том сибирском городке, и подменили новые галоши на старые — какое огорчение испытали бы ваши родные от столь подлого воровства. И это не гешефт, что приносит радость сердцу, а мерзость!

Алексей мгновенно понял, что старый еврей прав на все двести процентов, как любит выражаться учетчик из строительного управления, что закрывал наряды на опалубку возводимых бетонных укреплений. А ведь именно благодаря тому, что он вот уже два месяца следует советам этого старика, получил вместе со званием ефрейтора и существенную прибавку в денежном содержании. А за счет своевременно закрытых нарядов и представлений последовала и благодарность от начальника УНС-85 за стахановский труд его отделения, что уже числилось в батальоне «ударной бригадой».

В марте Алексея Зуева призвали на шестимесячные военные сборы, и отправили в Литву возводить бетонные коробки дотов укрепрайона. Дело насквозь знакомое — три года тому назад на действительной службе пришлось работать на строительстве Островского участка Псковского Ура. И то могли на военную службу и не взять — дети «раскулаченных» шли по «особому списку», дорога не то, что в институт или техникум, в девятилетнюю школу была закрыта. Да и в армию служить отправили не в артиллерию или связисты — в строители, которым даже трехлинейки не полагались, их лопаты да прочий инструмент с успехом заменяли. Хотя винтовку подержать в руках пришлось, обучали немного, да раз на стрельбище свозили, выдав на руки по обойме — пять патронов. Но и на присяге, конечно.

Повезло со службой, потому, вроде, как и «очистился», смог на строительство военного завода после службы попасть. И жизнь нормальной стала — койко-место в общежитие получил со своим шкафчиком, а от первой зарплаты в 348 рублей, и это после всех вычетов, налога, оплаты столовой и облигаций госзайма, почувствовал себя счастливым, как говорят — «попал на седьмое небо».

Теперь можно было, пусть жестко экономя, не только прожить вполне достойно, но и отправлять матери с сестренками по полторы сотни рублей каждый месяц. Ведь цены в магазинах стали приемлемыми — ржаной хлеб по 85 копеек, пшеничный вдвое больше, сахар по 4 рубля 10 копеек, как и дешевые конфеты — «подушечки». Колбасу брал либо «чайную» за 8 рублей, или ливерную, что была на рубль дороже. Да и махорку в пачках перестал покупать — за осьмушку (50 грамм) 40 копеек на службе платил — на содержании красноармейца лучшее позволить невозможно — на 42 рубля не пошикуешь. Но теперь дымил не «Боксом» или «Ракетой» за 35 копеек, а брал папиросы «Норд», что стоили почти вдвое дороже.

Но это было пределом его возможностей — в магазинах цены «кусались» весьма серьезно — несоленое масло в 19 рублей, копченая колбаса со шпиком 29, макароны по 4 рубля, булочка с маком и изюмом целковый, печенье червонец, а за бутылку водки нужно было выложить 11 рублей с полтиной. Хорошие папиросы «Беломорканал» два рубля за пачку с «картой», а «Казбек» так все 3 рубля 15 копеек стоил, будто на ней конь под джигитом настоящий, а не нарисованный. Но табак в папиросах замечательный — один раз купил, чтобы попробовать.

На такие дорогие товары только посмотреть можно, ну раз в год купить, не чаще. С трудом откладывал по тридцать рублей — нужно было купить ботинки, присмотрел за 182 рубля, и костюм — за 354 рубля. А вот про хорошее пальто нужно было забыть — из доброго сукна на все шесть сотен тянуло, два года откладывать бы пришлось.

Приличная одежда необходима для будущей учебы — собрался в техникум на вечернее отделение поступать, видел, что с образованием и продвижение по службе есть, и зарплата намного больше — инженера по семьсот рублей получали. Теперь после отбытия сборов возьмут, ведь ефрейтором стал, только бы экзамены сдать…

— Так, а вот платьица твоим сестренкам сам пошил — я весь гарнизон обшиваю, что при царях, что при Тарибе, что сейчас, при Советах. Вчера платье супруга генерала заказала — все советовала как шить, будто я этим делом всю жизнь не занимался. Сам посуди — даже в старое время генералу мундир пошить с золотым шитьем триста рублей серебром платили. Вроде дорого, так и сукно английское шло. А супругам их нарядов на тысячу рублей шить можно было — все дамы шли к старому Изе. А сейчас совсем худо — никому такие платья с кружевами не нужны, балы в четырнадцатом году закончились. Эх, горе наше…

Старый портной тяжело вздохнул, его глаза за толстыми стеклами очков были печальными. По щеке поползла слезинка.

— Платьица завернем в газетку, вот так, а сверху грамоту в рамке — она ведь с изображением самого Сталина, и с красными знаменами. А подпись настоящего подполковника, перед которым в прежние времена купцы тянулись, околоточные во фрунт становились. Да печатью заверена — родительница твоя на стену в рамке повесит, гордиться может. И снисхождение им будет — ты теперь сам человек заслуженный, при царе ефрейтор уважение имел, в городовые завсегда с охотой брали. А ты мастером станешь, как на завод воротишься и отучишься — с тростью ходить будешь, комнату свою получишь, а то и квартиру снимешь, как в старое время.

Еврей на русском языке говорил хорошо, в Литве таких было мало — по крайней мере, Алексею только один такой встретился. И непонятно почему принялся его опекать, да и его внучка Рамуне, чей отец был литовский коммунист, поглядывала на Зуева как-то странно, постоянно краснея — девушка работала на почте, была комсомолкой, и можно не сомневаться, что завтра посылка ею будет отправлена…

— Суситинкам дар карта? Ту ман патинки.

Алексей потряс головой — девушка заговорила с ним на литовском, которого он не знал, так с десяток слов. Они доехали до Курмачая на ее велосипеде — сердце в груди замирало, когда он крутил педали, и с упоением вдыхал запах ромашки, что шел от ее пышных волос. Рамуне сидела на раме, и когда он к ней прижимался грудью, обхватив руками, которыми держал руль, то сердце замирало от счастья.

К сожалению, пять километров дороги оказались на удивление короткими — он видел поставленные палатки стройбата, да два уже построенных, только невооруженных дота. Расставаться не хотелось — но единственный выходной за последний месяц закончился.

— Что ты сказала, Рамуне, я не понимаю? Ты такая… Удивительная, и ромашкой пахнешь…

— Патс дурнюс, — девушка покраснела, уселась на велосипед и закрутила педалями — только пыль потянулась следом. Алексей почесал затылок, вздохнул с огорчением:.

— Меня, вроде, назвали дураком. И за что, интересно?!

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

— Михаил Александрович, время не терпит, а совершить нужно немало. Причем начинать приготовления надо немедленно.

— Серафим Петрович, я все прекрасно понимаю, но у нас нет под рукою ни одной роты. Начарт полковник Белобородов с майором Завьяловым уже неделю в составе комиссии принимают возведенные в Паланге доты — ведь там идет строительство укреплений.

— Завтра с утра будут люди! Генерал Дедаев передаст нам по батальону от 281-го и 56-го стрелковых полков для ведения работ. Там, где мы наметили возведение полевых укреплений и вбили колышки, нужно начинать копать траншеи, возводить блиндажи и дзоты незамедлительно. Также соорудить капониры для одной батареи на восточном секторе за центральным фортом — четыре 122-х мм гаубицы будут переданы в наше распоряжение — для них нет механизированной тяги.

— Наконец то!

В голосе заместителя по политчасти полкового комиссара Васечкина послышалось немалое облегчение. Тяжело осознавать для деятельного человека полную бесполезность, особенно для военного — управление и штаб есть — и все, под рукою нет ни одной роты, даже взвода, хоть небольшой караульной команды. Ничего нет, кроме пятидесяти человек штабных, здания на улице Виестура под номером 57, да двух сохранившихся с царских времен пока бесполезных укреплений. «Северного», по дороге на Шкеде, что используется флотом в качестве склада, и «Южного», зажатого между Либавским озером и морем.

В последнем форте в буржуазной Латвии дельцы делали динамит, в наблюдательной башне хранили изготовленную взрывчатку. Там она и взорволась, к счастью без ужасающих последствий.

Сейчас обширные каменные казематы используются для хранения тюков сена, соломы и огромного числа мешков с овсом и ячменем. Количество фуража запредельное для 67-й стрелковой дивизии, где лошадей трех тысяч не наберется. А для 23-й третьей танковой дивизии, которую также расквартировали в Либаве, овес с сеном не нужны по определению — соединение полностью моторизовано. Морякам тем более фураж и даром не нужен — для кораблей нужно совсем иное топливо, а лошадок на флотской базе пересчитать по пальцам можно — несколько пароконных повозок.

— Час назад во все УРы отправлена шифрованная телеграмма командующего округом генерал-полковника Кузнецова. Приказано возведенные, но еще невооруженные ДОСы, спешно подготовить к бою. Разместить в них постоянные гарнизоны, вооружение поставить обычное, из стрелковых дивизий переданное. «Максимы» или ДП, а потому амбразуры за неимением броневых щитов, заложить мешками с песком. Спешно начать возводить полевые укрепления — траншеи, окопы полного профиля с пулеметными площадками. Срок дан до 25-го июня…

Николаев остановился, мысленно прикинул — до установленного дня в Либаве возвести линию обороны более чем возможно. Конечно, переданной генералом Дедаевым пехоты мало — батальоны укомплектованы по половинному штату, в отделениях пять-шесть красноармейцев вместо одиннадцати бойцов по штату.

Однако весь расчет можно было сделать на пятидесяти тысячный по населению город. С множеством промышленных предприятий, настоящий пролетарский центр, единственный на всю Прибалтику металлургический завод — Либава представляла серьезную опору. Куда больше по числу жителей Рига и Таллинн, не говоря о Каунасе и Вильнюсе, но столицы уступали по промышленному потенциалу. Пожалуй, только эстонская Нарва напоминала Либаву, но была значительно меньше, да и упор там делался на текстильные фабрики, мастерских было немного.

— На подготовку полевых укреплений нужны материалы, — негромко произнес Васечкин, и перечислил, загибая пальцы. — Бревна, скобы, колья, бревна с жердями, доска. Да те же гвозди нужны, пилы и лопаты. Цемент необходим, песок с гравием — если часть старых укреплений подправить, то их запросто использовать можно. Сооружения ведь серьезные, на обстрел броненосцев с моря рассчитывались.

— Вы правы, Михаил Александрович. Сегодня в четыре часа после полудня совещание в горкоме у Микелиса Буки. Потом поеду в порт — там встречусь с командирами дивизий и начальником военно-морской базы. Нужно обговорить все вопросы касательно подготовки укрепрайона.

— Серафим Петрович — вопрос об ассигновании денег на строительство нашего укрепрайона до сих пор не решен наркоматом. А материалы стоят немалых средств, пусть даже они в городе имеются. Да и у моряков много чего есть — целый отдел линейного строительства с номером «ноль двенадцать» под рукой. Больше полутысячи рабочих задействовано, да еще военнослужащие — возводят четыре восьми квартирных дома для командного состава, две прачечных, бетонируют площадки и бензохранилище для гидроаэродрома в порту. Бывшую тюрьму (что до революции госпиталем была) под баню переделывают, капитальную столовую на двести мест для бойцов гарнизона строят. Да ту же радиостанцию почти закончили, оборудование смонтировали и сейчас до ума доводят.

«Все это прахом через неделю покроется, время, усилия, ресурсы и средства бесполезно истрачены будут. Можно пообещать выплаты за материалы сделать на следующей неделе, хоть в понедельник. Даже подписать все нужные бумаги — война уже в воскресенье начнется и все спишет», — в голове пронеслась мысль, непонятно откуда возникшая. Но теперь комендант знал, о чем ему говорить на совещании.

— В конечном итоге наш 41-й УР предназначен для обороны военно-морской базы, так пусть флот примет посильное участие в строительстве укреплений всех трех секторов.

Николаев с одобрением посмотрел на комиссара — тот за короткое время успел детально выяснить строительные возможности в Либаве, которые были задействованы для флота, и сейчас дал дельный совет. Хотя как убедить начальника Либавской ВМБ капитана первого ранга Михаила Клевенского Серафим Петрович еще пока не знал. Срочно требовалось найти нужные доводы для характерного и своенравного моряка, с которым он мимоходом встречался пару раз…

Командир 67-й стрелковой дивизии генерал-майор Дедаев.

— Возвести укрепления настоятельно необходимо в как можно короткие сроки. Моя дивизия обеспечить оборону военно-морской базы в полной мере не сможет. К тому же полки должны прикрывать почти двухсоткилометровое побережье. И скажу вам прямо, товарищи — угроза вражеского десанта может исходить не только со стороны моря.

Секретари Либавского горкома Микелис Бука и Янис Зарс переглянулись между собою. Латыши прекрасно понимали, что в отличие от города, где большинство жителей поддерживало советскую власть, в уезде дела обстояли совсем наоборот — значительная часть крестьян настроена против коммунистических преобразований, особенно коллективизации. И дело тут в чисто собственнических интересах — крестьяне веками мечтали получить значительный надел в полное владение. Причем больше половины селян жило вполне зажиточно, и введением социалистических порядков были крайне недовольны, что подогревалось регулярными перебоями с поставкой товаров народного потребления. Полупустые полки в национализированных магазинах вызывали раздражение у латышей. Тем более что всего год назад дела обстояли совсем иначе — и такое сравнение было отнюдь не в пользу Советской власти, которую перестали считать «народной».

И сложившимся положением воспользовались буржуазные агитаторы и агенты германской разведки — к ним прислушивались, и начали помогать. Активно действовали «айзсарги» — члены распущенной военизированной организации буржуазной Латвии, наподобие финского щюцкора. Проводились диверсии — недавно подожгли хранившиеся на элеваторе зерно. В местных коммунистов и комсомольцев, в активных сторонников Советской власти стали стрелять, особенно по ночам.

Масла в огонь взаимной ненависти подливала проводимая органами НКВД депортация представителей буржуазных слоев, и многочисленные аресты бывших представителей власти. Они ведь представляли вполне серьезную угрозу, все эти бывшие депутаты сейма, уволенные по недоверию офицеры и полицейские, а также многочисленные владельцы заводов, мастерских, магазинов, ресторанов и прочих заведений, у которых фактически отобрали имущество в ходе национализации. Везде началась пока еле видимая вялотекущая гражданская война, последние дни ползли устойчивые слухи, что не пройдет и недели, как германские войска придут «освобождать латышей от ненавистных им жидо-большевицких порядков».

Правда, большая часть населения, пусть и недолюбливая новые коммунистические порядки, возможному приходу германцев отнюдь не радовалась — латыши с молоком матери впитали в себя ненависть к остзейским немцам, тем помещикам, что еще совсем недавно являлись владельцами земли. И лишь полгода тому назад отправились в «фатерланд», высланные «советами», которые заключили соглашение с Берлином.

Да и как прикажите любить местным жителям потомков крестоносцев, псов-рыцарей, что «огнем и мечом» прошлись по этим землям шестьсот лет тому назад, насильственно «крестя» непокорных ливов. Века взаимной ненависти играли свою роль, а потому русских здесь недолюбливали гораздо меньше, все же больше трехсот лет прошло, когда царь Петр присоединил прибалтийские земли к Российской империи.

Привычно как-то — давние соседи, да и в буржуазной Латвии русских было чуть ли не четверть населения, а в той же Эстонии десятая часть — и это только те, кому в годы революции дали гражданство. Да в той же Либаве больше трети рабочих являлись русскими по национальности, а могло быть гораздо больше — ведь до революции вдвое больше насчитывалось жителей. Многие из них в мировую войну были эвакуированы на восток, и обратно уже не вернулись…

— Для ведения работ в городе я выделю от полков по одному батальону неполного состава, — Дедаев обвел собравшихся взглядом — те в полной мере оценили его слова. — К сожалению, дивизия не укомплектована по штату, и в течение десяти дней, до 25 июня, мы должны сформировать артиллерийско-пулеметный батальон с артбатареей специально для укрепрайона. Пополнение для возмещения убыли получим только в июле, и до этого времени должны обходиться собственными силами и средствами, которые нужно нам всем срочно изыскать.

— В городе, насколько я знаю, — негромко произнес Николаев, — был подготовлен батальон Рабочей гвардии, бойцы которого прошли должную военную подготовку, преданные советской власти товарищи. Их можно призвать на десятидневные сборы.

— Батальон распущен — приказ о том пришел из Риги три дня тому назад, — первый секретарь горкома Бука говорил с ощутимым акцентом. — Но думаю, что собрать бойцов не сложно. Обмундирование их на складе НКВД лежит, а временный призыв четырех сотен людей не станет ущербом для города, где трудятся более двадцати тысяч рабочих и служащих. Зарплата для бойцов будет сохранена, и выплачена в должном объеме.

— Да, это так, мы имеем возможности, — добавил Зарс, — и право произвести расчеты. Что касается материалов, то можно немедленно начать заготовку леса, собрав крестьян с подводами по уезду. Пяти дней достаточно, товарищ дивизионный комиссар?

— Вполне, — отозвался Николаев, подумал немного, твердым тоном сказал. — Производить необходимую вырубку нужно на восточной стороне озер и перед «Черной речкой». Подходы к укреплениям должны быть открыты, чтобы не дать противнику подойти незамеченным и сосредоточить силы. Нужны бревна для блиндажей и дзотов, доски для стенок и настилов траншей и окопов, тут везде песок, крепить надобно. Скобы нужны, гвозди, да тот же шанцевый инструмент, особенно лопаты.

— Лесопилки у нас есть, — сказал Бука, — доски заготовим. Лопаты соберем у крестьян, по одной от двора, с работниками от каждого хутора. Пять дней это немного — до воскресенья управитесь?

— Да, если будут землекопы и материалы с инструментом.

— Хорошо, сегодня же начнем сбор всего необходимого. Но за железо нужно будет произвести расчет — оно на балансе, выдадим скобы и гвозди. Арматуру, если потребуются бетонные работы. Завод «Сарканайс металургс» даст все необходимое — но нужна оплата.

— К следующему понедельнику расчет будет сделан. Пусть наши финансисты совместно подготовят необходимые накладные, — не моргнув глазом, уверенно произнес Николаев. Николай Алексеевич мысленно одобрил его слова. Война грянет в воскресенье, в чем генерал был уверен почти полностью, так что никакие расчеты произведены уже не будут. А если не начнется (что было бы во благо), то округ выделит необходимые средства, они не такие уж большие будут.

— Хорошо, товарищ комиссар, необходимые распоряжение мы немедленно отдадим, завтра можно будет приступать к необходимым работам. Укрепления надо возводить, раз есть приказ. Если потребуется отремонтировать военную технику, то мы поможем — необходимые мощности у нас имеются, как и квалифицированные работники.

Бука в очередной раз написал карандашом на лежащем перед ним листке бумаги несколько строчек. В том, что все будет выполнено в срок и в надлежащем виде Дедаев не сомневался, оба секретаря были людьми долга и дела. Народ они наберут, распущенный батальон Рабочей гвардии соберут — тут генерал не сомневался.

— Только все работы необходимо согласовать с товарищем Клевенским, он начальник военно-морской базы и ему подчиняется порт с мастерскими. Хотя вы, товарищ генерал, начальник гарнизона.

— Мы немедленно отправимся к нему, он нас ждет через полчаса. Там и согласуем все необходимые мероприятия и немедленно поставим вас в известность, — Дедаев поднялся со стула одновременно с Николаевым, вместе с ними встали оба латыша. Обменявшись на прощание крепкими рукопожатиями, военные вышли из кабинета.

— У Клевенского своеобразный характер, я с ним общался, — негромко произнес Дедаев, пока они шли по коридору.

— Пусть даже скверный, — отозвался Серафим Петрович, и добавил, без особой уверенности в голосе. — Но дело уже не терпит. Нужно как-то договариваться, причем немедленно…

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

— Я неоднократно настаивал на взаимодействии флота и армии в организации обороны Либавы. Но те же совместные артиллерийские учения были проигнорированы командованием либо дивизии, или 27-й армией, хотя были заранее расписаны в плане.

Начальник ВМБ говорил напористо, его лицо немного покраснело — было видно, что он радеет за дело, но сложившееся с самого начала личностное недопонимание приобрело негативный характер. Ситуацию нужно было немедленно исправлять, однако как только Николаев собрался заговорить, как сидевший рядом с ним полковник с эмблемой танка на петлицах негромко заговорил, его слова дышали тревогой.

— Только что я получил приказ командования поднять завтра свою 23-ю дивизию по боевой тревоге, но саму тревогу как таковую по 23-й танковой дивизии не объявлять. И до ночи на 19 июня покинуть Либаву, необходимо вывести части в установленное место. Приказано поднять весь личный состав, отозвать людей из командировок. В местах постоянной дислокации оставить мобилизационные пункты с небольшим числом танкистов и всю неисправную или находящуюся в списках на списание бронетехнику.

Большего полковник Орленко сказать не мог, все собравшиеся были люди военные и прекрасно понимали ситуацию — командир 23-й танковой дивизии и так сказал чуть больше, чем следовало.

— Ваши танковые полки дислоцированы восточнее города, по железной дороге на Приекуле, — негромко произнес Николаев, — а мобпункты крайне немногочисленны. Не будет ли лучше перенести их в Либаву, свести в более крупное подразделение и попытаться здесь, используя оборудованные мастерские, отремонтировать технику?

— «Айзсарги» зашевелились, возможны нападения на малочисленные подразделения или одиночных красноармейцев. Не исключаю и проведение диверсий, — негромко сказал майор с зелеными петлицами на гимнастерке — начальник 12-го пограничного отряда, штаб которого с 4-й комендатурой и КПП «Либава» находился в городе.

— Товарищ Якушев прав — такое более чем возможно. Мы только что приехали из горкома. Товарищ Бука предложил использовать для ремонта военной техники и автомашин городские мощности, есть необходимые мастерские, материалы и подготовленные работники.

— Любые предприятия можно привлечь, кроме портовых мастерских и «Тосмаре» — он выполняет заказы от флота по соответствующим предписаниям, — немедленно отозвался Клевенский, фактически дезавуируя предложение горкома — судоремонтный завод вместе с металлургическим являлся основным в промышленности Лиепаи. Перечень городских предприятий был внушительный — однако скипидарный, маслобойный, газовый, лесопильный, кожевенный, анилиновый и линолеумный заводы совершенно не годились для выполнения подобных задач, как и пробковая фабрика. Какую-то помощь могли оказать железнодорожные мастерские — но они не совсем подходили для выполнения задач, которые могли быть на них возложены.

— Под моим командованием 41-й укрепрайон — он создан для обороны военно-морской базы и города. А потому, если 67-я дивизия будет выведена командованием округа из города, то придется рассчитывать только на собственные силы. Завтра начнутся масштабные работы по укреплению всех трех секторов укрепрайона — к ним будет привлечено несколько тысяч жителей и крестьян с подводами и инструментом. Необходимо за пять дней создать укрепления полевого типа, которыми усилить оборону существующих фортов, включая взорванные. У нас всего пять дней…

В комнате наступила тишина, все ожидали, что Николаев скажет дальше. Серафим Петрович прекрасно понимал, что от помощи «ершистого» моряка зависит многое и поэтому решил начать с главного.

— Задача укрепрайона защищать базу, ведь атака на нее может последовать не только с моря или воздуха, но и с суши, со стороны восточного сектора, который абсолютно не готов к обороне. А если противник высадит многочисленный воздушный десант, наподобие критского? Такое возможно? Или мотомеханизированные колонны пробьют нашу оборону на юге через 46-й укрепрайон, ведь в Мемеле по данным пограничников сосредотачиваются фашистские танки в большом количестве.

— До четырех сотен бронированных машин, товарищ дивизионный комиссар, — майор Якушев подтвердил слова кивком.

— Оборона базы должна вестись под единым командованием! И возглавлять ее должен флот, ибо в интересах именно его возводятся необходимые укрепления. А я стану заместителем начальником военно-морской базы по сухопутной обороне, и касательно ее буду выполнять все ваши распоряжения, Михаил Сергеевич. Если нужно, то по этому вопросу, который до сих пор не разрешен, мы можем отписать как командованию флота в Таллинн, так и в Ригу командующему округом.

От слов Николаева опешили все — старший по званию, находящийся на равнозначной должности, добровольно согласился перейти под командование, пусть оперативное, представителя другого наркомата. Такой шаг был не только важен — необходим. Ведь в 1904 году именно несогласованность между армейским и флотским командованием внесла свою трагическую лепту в исход Порт-Артурской обороны, которую все присутствующие изучали во время учебы не только в академиях, но и в училищах.

— К сожалению, пока мои силы немногочисленны — к вечеру начнут собирать батальон Рабочей гвардии, на складах НКВД есть обмундирование, но для бойцов нет вооружения. Под мое командование Николай Алексеевич передал по неполному батальону от 56-го и 281-го стрелковых полков, а также гаубичную батарею из второго дивизиона.

— Она не укомплектована, без средств тяги. Нужны наводчики, — Дедаев наклонил голову. — Сейчас я формирую по приказу командования батальон с батарей для укрепрайона — срок установлен до 25-го июня. Но 18-го числа, то есть послезавтра, я тоже выведу части и подразделения дивизии из города на «учения» — приказано подготовить линию обороны по реке Барта.

— Танки, которые будет невозможно отремонтировать, или те из них, что подлежат списанию, можно будет применить в качестве «БОТов» — бронированных огневых точек. Так сейчас делается в укрепрайонах. Танки будут переданы с вооружением, боеприпасами и башенными стрелками, мехводы к ним ни к чему. Как только подготовите собственные расчеты, я заберу танкистов. Думаю, что срок до 25-го июня вполне достаточен. Я доложу командиру мехкорпуса о том, — полковник Орленко нахмурился.

«А ведь в кинохронике не было кадров нашей бронетехники в Либаве. А теперь танки будут — вот и пошло изменение в истории. Да и укрепления начнут возводиться гораздо раньше — а за пять дней можно успеть сделать многое. Да и Клевенский сейчас будет действовать энергичнее — после твоего перехода под его командование и ухода двух дивизий из города, ему ничего другого не остается. Вон как покраснел моряк».

Непонятно откуда взявшаяся в голове мысль пронеслась так быстро, что Николаев скорее ощутил ее, чем осознал. Все было мимолетно, так как Клевенский заговорил твердо и решительно:

— Возведение укреплений нужно проводить крайне энергично. Особенно восточного сектора, от которого до завода «Тосмаре» меньше двух километров…

Глава 3

Паланга.

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

— Эти дети и женщины наше будущее, Иван Антонович, и, случись что — их нужно спасти даже ценой собственной жизни. Обязательно уберечь, иного быть не может. Какая обстановка сейчас в пионерских лагерях, только прошу честно ответить?!

— Нервозная, товарищ дивизионный комиссар!

— А вот с этого момента поподробнее, и давайте обойдемся без званий — как коммунисту с коммунистом надлежит говорить, — Николаев внимательно посмотрел на начальника пионерских лагерей в Паланге старшего батальонного комиссара Кушелева. Пожилой политработник с поседевшими висками и орденом Красного Знамени на груди, ему понравился своей обстоятельностью и серьезным отношением к делу. Орден получен за гражданскую войну, а сам комиссар недавно призван из запаса, иначе был бы награжден еще и медалью «XX лет РККА». Такую сам Николаев получил, одну единственную награду за долгую службу, еще пребывая на Дальнем Востоке.

— Серафим Петрович, вроде всем обеспеченны, питание достаточное, проживание младших классов в домах, и шестиместных палатках для старших групп, но… Тревожно как-то на душе, жители говорят, что война скоро начнется. Я все понимаю, но когда над морем и над головами постоянно летают самолеты с крестами на крыльях, как-то не спокойно. Войны может и не будет, ведь есть недавнее сообщение ТАСС, но случись провокация…

Комиссар остановился в некотором замешательстве, тщательно подбирая слова — ведь его за них можно было спокойно обвинить в паникерстве со всеми вытекающими отсюда последствиями. И, обреченно вздохнув, решительно произнес:

— Все наши лагеря может обстрелять вражеская артиллерия — мы в зоне досягаемости тяжелых пушек. И бомбардировка с воздуха неизбежна — все наши постройки как на ладони!

— Вы ведь думали, Иван Антонович, что будете делать, случись неизбежное. Не могли не размышлять над тем, как действовать станете, — Николаев усмехнулся, глядя на застывшее в каменной маске лицо начальника пионерских лагерей.

— Буду немедленно уводить детей по приморской дороге на Руцаву — там пограничники. Дадут знать в Либаву, а оттуда вышлют автомашины. Трудно, конечно будет — двадцать пять, а то и тридцать километров дороги, а у меня детей много, многим по восемь-десять лет.

— Понимаю, они просто физически не смогут идти. Как у вас обстоят дела с транспортом?!

— Всего несколько полуторок, две дюжины повозок — у местного населения взято — воду и продукты возят на кухни. Да десяток мотоциклеток — те от Осоавиахима прислали, для обучения старшеклассников и студентов, что пионервожатыми в отрядах — все комсомольцы, — в голосе комиссара прозвучала нотка гордости, и Кушелев пояснил:

— Они и в караульной команде, оружия, правда, нет, полдюжины учебных трехлинеек. Несколько наганов у политсостава, да два десятка милиционеров, половина с винтовками. Да, еще велосипеды есть, их тут по привычке самокатами называют — в каждом отряде несколько штук — дети катаются, им очень нравится, многие ведь педали крутить не умеют.

— Понятно, не все так плохо, как показалось поначалу, Иван Антонович, — Николаев улыбнулся, от души отлегло — теперь он не сомневался, что удастся спасти всех. А ведь большинство из них, не прими должных мер, просто погибнет, а это произведет на комначсостав самое гнетущее впечатление — ведь жены и дети были собраны в Палангу со всего ПрибОВО и Балтфлота, три тысячи человек.

— Слушай меня внимательно, Иван Антонович, то, что я сейчас тебе скажу — только между нами.

— Понимаю, Серафим Петрович.

— Как только ситуация станет опасной, Либавский горком направит сюда автотранспорт. На станцию Руцава прибудет для эвакуации детей поезд, но до нее дойти еще нужно, «ветки» до Швентойи нет.

— Дойдем как-нибудь, не так далеко, — новость Кушелева явно обрадовала. Комиссар немного повеселел.

— Идти не нужно, всех вывезем. Автотранспорт даст 67-я дивизия — в Палангу от нее в ночь на 22 июня будет переброшен стрелковый батальон из моего укрепрайона. Но вот об этом никто не должен знать!

— Понятно, — лицо комиссара затвердело — действительно, есть вещи, о которых лучше не знать — любой военный это хорошо понимает. А переброска целого батальона из Либавы в Палангу означала многое.

— Так что к часу ночи будь готов по тревоге покинуть лагерь, но саму тревогу не объявлять. Получишь распоряжение, нет, письменный приказ от коменданта 41-го укрепрайона — мой собственный. Всю ответственность возьму на себя, и не спорь — не твой уровень принимать такое решение!

Николаеву понравилось, что комиссар вскинулся — а ведь Кушелев прекрасно понимает, что за ложную тревогу с преждевременной эвакуацией пионерских лагерей по голове не погладят — скорее обвинят в паникерстве и должностном преступлении. Отдадут под суд, а там итог закономерен — под расстрел, конечно, не пойдет, но лагерный срок отвесят серьезный. Зато имея на руках письменный приказ дивизионного комиссара, он сможет легко оправдаться.

Вот только Николаеву собственная подпись под таким распоряжением ничем не грозила — он ведь точно знал, когда и во сколько начнется война. А потому можно было в ночь на 22 июня действовать решительно, но никак не раньше — иначе возможно отрешение от должности и арест за самоуправство, в лучшем для него случае.

На этом и строился расчет — Либавский горком побоится взять ответственность на себя, зато охотно выделит автотранспорт и вагоны до Руцавы, на которых будут переброшены два стрелковых батальона. Обратным рейсом будут забраны все эвакуированные — за полтора часа по расчетному времени до начала войны.

Генерал Дедаев начал выводить свои части из Либавы вместе с 23-й танковой дивизией полковника Орленко. «Учения» были согласованы заранее с командованием ПрибОВО с 18-го по 24-е июня — за их время должны были быть подготовлены оборонительные позиции по правому берегу Барты. И завтра к полудню Николай Алексеевич подъедет от Скуодаса в Кретенгу, где их двоих уже ожидает предупрежденный по телефону командир 10-й стрелковой дивизии генерал-майор Фадеев.

— Так что сохраняй все в тайне до установленного времени. Но все необходимые приготовительные мероприятия проведи. И ожидай приказа. Да, возможно я еще раз, незадолго, приеду в Палангу.

— Есть ожидать приказа, товарищ дивизионный комиссар!

— Вот и хорошо, а мне пора ехать, — Николаев с Кушелевым обменялись крепким рукопожатием, и Серафим Петрович уселся в «эмку». Следом за легковым автомобилем тронулась полуторка с десятком бойцов комендантского взвода УРа, да впереди запылил мотоцикл с пограничниками, что сопровождали его в поездке от комендатуры. А без конвоя никак не обойтись — «айзсарги» зашевелились в подполье, и предательский выстрел в спину мог прогреметь в любую секунду…

Командир 10-й стрелковой дивизии генерал-майор Фадеев.

Генерал Фадеев в который раз посмотрел на карту, пытаясь в ней отыскать возможное решение абсолютно невыполнимого задания. Вопрос был нерешаемый — как с одной дивизией, что растянута на восемьдесят километров фронта, удержать позиции, по которым ударит целый вражеский корпус — по данным разведки в северной части Мемельского выступа фашисты сосредоточили до трех-четырех пехотных дивизий, при поддержке большого числа танков, танкеток и броневиков.

Позиция его дивизии тянулась по всему возводимому 46-му Тельшайскому укрепрайону, в котором должно было быть восемь узлов обороны с одним артиллерийско-пулеметным батальоном в каждом. Вот только вся проблема в том, что никаких ДОСов практически не имелось, как и гарнизонов для них. Вина целиком и полностью лежит на командовании, а спрос будет именно с него — почему не удержал позиции?!

А как их удержать при трехкратном превосходстве противника, на фронте протяженностью в 75 км, когда по уставным нормам фронт дивизии в обороне должен быть в пять раз меньше?!

Тельшайского укрепрайона фактически не было — из 366 лихорадочно возводимых с марта бетонных дотов к настоящему времени построено только 23, и боеготовым пока не был ни один из них. На складах не имелось специального казематного вооружения — ни пушек, ни пулеметов. Обещали привезти перископы, динамо-генераторы, телефоны и провода — но когда доставят все необходимое, непонятно. И хотя сооружения пытались спешно вооружить станковыми «максимами» и ручными ДП, закладывая амбразуры мешками с песком, но реальную ценность они представляли такую же, как едко высказался начальник штаба, как «одинокие прыщи на огромной заднице», в какую попала дивизия.

Строившийся укрепрайон делил дивизию на две примерно равные части. Северная половина, в составе 62-го стрелкового и 30-го легкого артиллерийского полков, была самая сложная для обороны. В Паланге дислоцировался один батальон с артиллерийским дивизионом, а также 350-м строительным батальоном. В Кретинге, в 16-ти километров восточнее по дороге, два батальона с еще одним дивизионом и полковыми штабами и службами, да поблизости в селе Курмачей 204-й стройбат. На северо-запад от Кретинги, в 8-ми километрах шло строительство оборонительной линии у селения Радучей силами трех саперных батальонов — присланными из других округов 133-м и 238-м, а также 94-м из его дивизии. Здесь же лихорадочно формировался 518-й артиллерийский дивизион, который должен был войти в состав укрепрайона — на его сколачивание отводилось десять дней, считая вчерашний, когда поступил секретный приказ командующего ПрибОВО генерал-полковника Кузнецова.

И что самое плохое — формировать части для Тельшайского УРа должен был он сам из состава собственной дивизии, в которой и так было десять с половиной тысячи человек, на четыре меньше, чем положено по штату военного времени для полностью отмобилизованного соединения. В части и подразделения укрепрайона нужно было отправить красноармейцев по их полному штату, причем 40 % призыва прошлого года, отобрав наиболее опытных и хорошо обученных, а 60 % новобранцев, которые только что поступили в дивизию. Компенсировать убыль обещали новобранцами в июле, не раньше — а до этого времени война могла и нагрянуть — ее дыхание ощутимо чувствовалось с каждым днем.

Но приказ получен, и он со смятением в душе отправил для артдивизиона семьсот командиров и красноармейцев, фактически обескровив на треть состава 242-й гаубичный и 30-й легкий артиллерийский полки. Еще тысячу сто бойцов ушли на формирование 174-го артиллерийско-пулеметного батальона, что формировался в Катауге, в 8-ми километрах южнее Картены — та была в тыловом районе, восточнее Кретинги на 25 км. Начато формирование, но уже из состава 90-й стрелковой дивизии, сразу двух легких батарей — 73-й и 75-й для укрепрайона — по три сотни красноармейцев при двенадцати старых трехдюймовок.

Здесь же строили укрепления 280-й саперный и 349-й строительный батальоны. В самой Картене дислоцировался 321-й стройбат и 83-й саперный батальон — последний из 67-й стрелковой дивизии.

Три с половиной сотни красноармейцев нужно было отправить еще восточнее, в Плунге, где находился штаб 46-го укрепрайона, и там для него казармы и штаб возводил 351-й стройбат.

Вот так в одночасье он лишился две с лишним тысячи красноармейцев, в дивизии едва осталось восемь тысяч личного состава. В ротах по сотне человек, во взводах по 15–20 штыков, вместо 40 по штату, если пулеметчиков не считать.

В двух других полках ситуация полегче, на немного — на каждый приходилось по добрых двадцать верст фронта, дивизионный участок по сути. В центре 204-й стрелковый полк, на рубеже возводили укрепления 80-й, 115-й и 273-й саперные батальоны, да позади 325-й стройбат работал в Кулее, где размещался штаб 10-й дивизии.

Левофланговый 98-й стрелковый полк возводил укрепления вместе с тремя саперными батальонами — 193-м, 241-м и 255-м, и таким же числом стройбатов — 205-м, 124-м и 115-м.

Огромная вроде силища — саперных и строительных батальонов вдвое больше, чем стрелковых. Но то на первый взгляд так покажется — народа согнали много, вот только польза сомнительная, особенно от строителей. Хотя их батальоны по численности на четверть больше — без малого тысяча сто человек в каждом, вот только на всех несколько десятков трехлинеек с гранеными штыками для несения караульной службы.

Да и в саперных батальонах, которые отправлены сюда из других дивизий, ситуация немногим лучше. Из семи сотен состава половина кадровых бойцов, с карабинами по штату, причем многие с новенькими самозарядными винтовками СВТ. Вот только вторая половина красноармейцев взятые на сборы «приписные», им вместо винтовок лопаты с мастерками и кирками полагались. Да и пулеметы, кроме нескольких ДП, у саперов отсутствовали, станковых «максимов» им по штату не полагалось…

— Вот таких пирогов напекли — каково есть будет?!

— Да у тебя, Иван Иванович, ситуация просто превосходная — красноармейцев на три дивизионных штата, пусть и нынешнего состава. Нужно только грамотно строителями и саперами распорядится — и ничего немцы не сделают, может быть потеснят легонько, но укрепрайон ты удержишь. Если все по уму сделаешь, — генерал Дедаев, его старый знакомый, командир 67-й дивизии, что дислоцировалась в Либаве, говорил настолько уверенно, что Фадеев искренне удивился его оптимизму.

— И как я в линию невооруженные стройбаты выставлю?! Даже если им винтовки выдам всем, какой с ник прок будет?

— А ты иначе поступи — всех строителей в части и подразделения влей, до полного штата доведи, включая обозных. СВТ давать им не нужно, а вот с трехлинейки стреляли все, навыки вспомнят. А рядом с кадровыми бойцами живо вспомнят, что к чему — те им спуска не дадут. Да и отделения могут быть по полтора десятка бойцов — война она хороший учитель, когда рядом соседа убьют, быстро учиться будут.

— Да кто мне такое позволит, Николай Алексеевич?!

— Никто, но если по уму сделать, то немцы нас не застанут со «спущенными штанами», как ты любишь приговаривать…

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

— У тебя, Иван Иванович, на восемь стрелковых батальонов такое же количество саперных, если считать от Кретинги и южнее. Объедини их попарно в боевые группы, таких в каждом полку будет три, лишь в 62-м две. Саперам добавь пулеметов и минометов, в наступлении их, конечно, лучше не использовать, но оборону будут держать твердо, на то они подготовлены.

— А где я возьму эти лишние пулеметы и минометы? У меня их просто нет! Все излишки на батальон укрепрайона выгреб, Николай Алексеевич, ничего в загашнике не осталось.

— Можно перераспределить оружие — изъять из стрелковых рот по пулеметному взводу, свести их по три в команду, и прикрепить к каждому саперному батальону. С полудюжиной «максимов» батальон намного устойчивей в обороне станет. Из каждого взвода по расчету с ДП тоже передать в саперный взвод. Все ротные минометы просто собрать в одну батарею с батальонными, в шесть взводов под единым командованием. Да выделить одну треть — два батальонных и три ротных миномета — вполне нормально для команды. Ты учти — по штату саперный батальон на двести бойцов меньше, чем стрелковый — так что и число пулеметно-минометного вооружения будет сообразно уменьшено. Реформацию эту можно провести быстро — за день или два легко управиться, а время сейчас дорого.

Генералы замолчали, достали папиросы и закурили — Фадеев задумался, о чем-то напряженно размышляя. Николаев тоже закурил, прекрасно понимая, что перед комдивом-10 сейчас стоит тяжелый выбор. Передать людей с вооружением слишком рискованный шаг — могут приписать умышленное ослабление подразделений.

Донос будет обязательно — или командованию, или в «компетентные органы», а там уж «разбор полетов» обязательно учинят. Вот только вряд ли — война ведь на самом деле начнется, и тогда командира дивизии и судить не будут, потому что генерал принял единственно правильное решение в сложившейся обстановке.

— Поручу командирам полков, они решат эти вопросы — саперы будут у них в оперативном подчинении, с приданием пулеметных и минометных команд. Все же удвоенное число батальонов, пусть и ослабленных в огневой мощи, позволит лучше держать столь протяженный фронт — по три километра на батальон и так выходит. А вот строителей в батальоны влить не получится — такого приказа даже командующий округом дать не сможет, планы работ никто не отменял.

— Да и не нужно никого сейчас вливать. Строителей просто прикрепи по одному-два батальона к каждому полку и распредели поротно к каждому батальону. Оружие на них есть, причем штатное, — Дедаев говорил совершенно спокойно, причем тон был товарищеский, вроде как советовал, а не понукал. — У меня в каждом батальоне по триста-четыреста бойцов, вдвое меньше штатного. У тебя если лучше, то ненамного. Так что прикреплять по две роты нужно, пусть даже сверхкомплект будет — в бою потери неизбежны, когда война начнется. И очень скоро, как я мыслю…

— Когда, на твой взгляд?!

— В воскресенье, 22 июня в четыре утра, — твердо произнес Николай Алексеевич и пристально посмотрел на генерала Фадеева. — Если подумать, почему этот срок немцам выгоден.

— А что думать — воскресный выходной, люди вымотались за неделю, а в четыре утра самый сладкий сон снится и часовые носом «клюют». Недаром на флоте это время «собачьей вахтой» именуется. Действительно, самое удобное для фашистов время!

— А в субботу можно «учения» устроить… до полудня воскресенья, а там распустить на отдых, если мы ошиблись в расчетах. Строительные роты влить в батальоны, да распределить их по взводам. Если ночь спокойно пройдет, то распустить к полудню, а если нет… Сам понимаешь — тогда будет кем и чем германцев встретить.

— У меня дыра от Паланги до Кретинги — в шестнадцать верст! Там один стрелковый и два саперных батальона всего. И артиллерии легкий дивизион. Да тысяча с лишним строителей, пограничники — вот и все, кажется. Да, формируется тяжелый артдивизион — людей туда направил, с десяток старых шестидюймовых гаубиц с полудюжиной 42-х линейных пушек. К последним боеприпасов совсем нет. И на складах отсутствуют…

— А к шестидюймовым гаубицам есть?

— В дивизии собственный дивизион есть, и три боекомплекта к нему, да и целый корпусной артполк придан — там снарядов хватает.

— В Паланге пионерские лагеря — там три тысячи детей и женщин — их нужно эвакуировать.

— Я могу обратиться к командованию, товарищ дивизионный комиссар, но, думаю, ответ будет отрицательный — сочтут за паникерство. Нам запретили не только отправлять свои семьи из приграничной полосы, но потребовали, чтобы о том впредь не заикались.

— Иван Иванович, я не о том. Генерал Дедаев передал в мой укрепрайон два стрелковых батальона, и формирует в Либаве еще один артиллерийско-пулеметный батальон с батареей. Эти батальоны я могу вывести на учения к Руцаве, и возможно южнее, до Швентойи — вы меня понимаете?

— Вполне, Серафим Петрович — вы прикроете своими частями приморское направление?!

— Да, и сам приму решение об эвакуации лагерей, если в этом возникнет настоятельная необходимость. Но нужно объединить под моим командованием все наши формирования от Паланги до Радучей — это направление прикрывает Либаву с юга. К тому же на приморском направлении помощь войскам может оказать флот — ведь мой укрепрайон защищает военно-морскую базу, и вопросы взаимодействия уже решаются.

— Я думаю, что решение по такому вопросу принадлежит исключительно командарму Собенникову, и может последовать незамедлительно, если последуют известные события. Лично от себя могу сказать, что я приму ваше предложение — оно взвешенно и целесообразно, приморская группа прикроет мой правый фланг у Кретинги.

Фадеев отвечал осторожно, но было видно, что генерал уже мысленно принял его предложение. Лишнюю ношу ответственности принимать на себя никто не хочет, особенно там, где может быть легко обвинен в паникерстве. Но и стать тем, по чьей вине или нерасторопности могут погибнуть тысячи детей и сотни женщин никто не захочет. Так что письменный приказ командарм-8 не отдаст, но может распорядиться о переходе частей в Паланге под оперативное управление коменданта 41-го укрепрайона — такое в его власти и вполне возможно с началом войны.

— Я вывожу к Барте на «учения» свою дивизию. К сожалению, в двух полках у меня по два неполных батальона. Третий полк в Виндаве, да два батальона будут в Руцаве. У меня под рукой всего пять тысяч бойцов и командиров, хотя оружие имеется по штатному расписанию и даже с запасом. Нет только мин к 120 мм полковым минометам. В Картяне мой саперный батальон, и там же три батальона строителей…

Дедаев внимательно посмотрел на комдива-10. Тот мотнул головой — на залысине были видны капли пота, потом негромко сказал:

— С минами вопрос будет решен. Но завтра утром командарм генерал-майор Собенников будет в Плунге. Думаю, Петр Петрович найдет время для разговора с вами…

Командующий 8-й армией генерал-майор Собенников.

Последние два месяца командующий 8-й армией генерал-майор Собенников весь издергался, нервы были натянуты до крайности — развертывание вверенных ему войск катастрофически запаздывало. И виной тому была не его нерасторопность, а действия руководства — от командования округом до начальника Генерального штаба.

Начав весной этого года строительство вдоль новой границы сразу четырех укрепрайонов — Тельшайского, Шауляйского, Каунасского и Алитусского — Генштаб сделал роковую ошибку в расчетах. Одновременно построить циклопические сооружения вдоль всей новой границы не получилось, сроки постоянно срывались, хотя средств и усилий вбухали прорву, и нагнали много народу. Так кроме собственных саперных и строительных батальонов округа на строительстве работали еще 74 батальона, собранных со всех внутренних округов РККА, включая Сибирь и Дальний Восток. Плюс несколько автомобильных батальонов, отдельные роты и мелкие подразделения наркомата обороны. Возведением укрепрайонов занималось сразу 9 УНС (управлений начальников строительства), в каждом до шести строительных участков с развернутыми кадрами.

И это было еще не все — на строительство оборонительного рубежа, что непрерывной линией на сотни километров протянулся вдоль новой границы, согнали десятки тысяч жителей приграничной полосы с подводами. Свою лепту внес НКВД — силами своих батальонов из вольнонаемных и заключенных велась масштабная постройка сети аэродромов и автомобильных дорог — но даже подчиненным всесильного наркома Берии возложенные на них задачи оказались непосильными — сроки постоянно срывались.

И с железными дорогами вышло неважно — перешить их все на русскую широкую колею не удалось, использовался разный вагонный и паровозный парк, а это вносило дополнительную сумятицу при строительстве, и серьезно затрудняло переброску частей и соединений. Снабжение войск шло с проблемами, ведь при этом требовалось включить все три новые прибалтийские республики в общий хозяйственный организм страны.

В мае, после проведенных в Риге командно-штабных учений, стало ясно, что удержать оборонительную линию на новой границе вряд ли удастся — придется отступать на рубеж Западной Двины (Даугавы), оставляя всю Литву и значительную часть Латвии неприятелю. Планы прикрытия на случай войны были разработаны — соединения и части должны были быть пополнены на третий день мобилизации, а по истечении двух недель окончательно завершена переброска и сосредоточение войск.

Вот только при всех этих расчетах Генштаба оставался лишь один единственный вопрос — а позволит ли это сделать противник, будет ли он спокойно смотреть на приготовления, вместо того, чтобы ударить всеми силами, которых у него неизмеримо больше?!

Расчет на укрепрайоны провалился — отсидеться за 170-ти километровой оборонительной полосой не удастся по простой причине — ее просто нет, нарисована на карте, а на местности лишь наскоро возводимые ДОСы, все в опалубке, заливка многих бетоном только началась.

На границе полностью развернуты всего три дивизии — 10-я держит Тельшайский УР, растянувшись на 80 километров. В Шауляйском УРе на девяносто километров фронта должны были закрепиться три дивизии на примерно равных участках, протяженность которых вдвое больше, чем предписано. На позициях уже 90-я дивизия с приданными 4 саперными и 3 строительными батальонами из 10-го корпуса. Соседняя с ней 125-я из 11-го корпуса в полосе имеет 4 саперных и 2 стройбата. Еще одна дивизия, 48-я, самая южная в его армии, только перебрасывается эшелонами из Риги — на участке в укрепрайоне только несколько стрелковых батальонов с одним саперным и двумя стройбатами, а полностью она прибудет к 22 числу.

Беда в другом — из 403 дотов Шауляйского УРа на настоящий день построено только 27, и не ни одного из них боеготовых. И при этом не возведена широкая полоса полевых укреплений. И что самое скверное — части для укрепрайона только начали формироваться, причем силами и средствами самих дивизий, что занимали там оборонительные позиции. Их развертывание необходимо было начинать еще весной, с возведением укрепрайонов, но тогда Генштаб не придал этому должного внимания. Зато теперь, с 9-го июня, все завертелось в чудовищной спешке.

Если немцы ударят именно сейчас, а они это могут сделать, судя по развертыванию группировок, то выделение из состава дивизий большого числа бойцов и командиров для формирования частей и подразделений укрепрайонов будет чревато весьма нехорошими последствиями.

Вредительское это решение, если подумать! Одно из тех, что сыграть может на руку врага по своим последствиям!

Во-первых, сами дивизии будут в ослабленном состоянии после такого «кровопускания», а штат их и так на четыре тысячи меньше того, что положен по военному времени.

Во-вторых; новоявленные уровские части и за отведенные десять дней не подготовишь, они будут совершенно «сырые». А за предписанные нынешним вечерним приказом пять дней — до 20 июня, вообще мало что сделаешь, будь их состав собран даже из одних сверхсрочнослужащих, а не состоять на 60 % из новобранцев, что винтовку в руках не держали.

В третьих; спешно формируемые артиллерийско-пулеметные батальоны не имеют принципиального значения. В Тельшайском УРе вместо восьми только один батальон, в Шауляйском два вместо положенных шести по числу узлов обороны. Правда, прибудет еще один батальон из 67-й дивизии, но и это слабое усиление, тем более гарнизон Либавы будет ослаблен, а от 41-го укрепрайона там пока только номер.

— Надо немедленно ехать в Плунге, к рассвету там буду.

Петр Петрович посмотрел на часы — время подходило к полуночи. Он еще раз взглянул на доставленное мотоциклистом донесение комдива-10 с предложенными генералом Фадеевым мерами. Для командующего стало понятным, что ни он, ни Дедаев ни имеют к предложениям касательно ведения обороны никакого отношения — их инициатор дивизионный комиссар Николаев, до недавнего времени бывший членом Военного Совета 11-й армии, с которым он несколько встречался на совещаниях. И его предложения весьма конкретны, если их принять, то можно будет избежать негативных последствий, или, по крайней мере, значительно их смягчить…

Глава 4

Плунге.

Командующий 8-й армией генерал-майор Собенников.

— А потом в народе песню сочинят и петь будут со слезами на глазах и со стаканом водки в руке — «22-го июня, ровно в четыре часа, немцы бомбили, нам объявили, что началася война».

Ни в какой другой момент Петр Петрович бы не поверил этим словам. Однако ставшее смертельно бледным лицо дивизионного комиссара, с пустыми, поддернутыми мертвой пленкой глазами, заставило командарма поверить. Ведь все произнесенное хриплым, как у старого ворона, голосом, походило на предсмертное предвиденье, с которым ему уже раз довелось встретиться в жизни ровно двадцать лет тому назад.

Это было в 1921 году, в песках Синцзяня, в которые он вошел, командуя двумя полками 13-й кавалерийской дивизии, преследуя белогвардейский корпус генерала Бакича. Слова ему про бой сказал молодой командир эскадрона, назвав день и описав место у Бурчума, где казачьи сотни были опрокинуты и изрублены красными. И это случилось ровно за три дня до того победного для него боя, после которого ему вручили первый, и пока единственный орден Красного Знамени.

Словам бывший корнет царской армии, ставший советским генералом, а с прошлого года и коммунистом, не поверил — но вот своим глазам доверял вполне, как и предчувствию, которое хорошо знакомо ветеранам, что выжили во многих ожесточенных схватках.

— Но я не могу поднять войска по тревоге, как и ты сам, Серафим Петрович — нас с тобой живо упрячут, — Собенников наклонился над столом и почти шептал — хорошо, что они были в кабинете одни, и окно во двор было плотно прикрыто, как и дверь.

— Но саперов в полки прикажу включить, как и отдать им пулеметы и минометы вместе с расчетами — это в моей власти. А вот строителей влить в полки не могу — кто будет отвечать головой за срыв планов Генштаба?! А ведь сообщат быстро!

Странно, но сейчас Петр Петрович говорил честно, совершенно не опасаясь, что его собеседник донесет. Не тот человек сидел перед ним, уже умерший, но продолжающий жить — видел он двух таких за свою жизнь. И даже сейчас радеющий исключительно за дело. А потому тут же добавил, не скрывая двусмысленности:

— Зато имею полное право включить по роте строителей, а то и по две в каждый батальон до полудня воскресенья, и пусть их вооружают для субботних «учений». А там где две роты, то может быть и третья, а потом и четвертая с управлением батальона. Но уже позже, если… Когда начнется!

— Это верное решение, не стоит злить…

Комиссар не договорил, усмехнулся, только поднял глаза вверх, намекая, что все прекрасно понял. Недаром в армии ходит печальная мудрость, что начальству не следует предлагать решения — вначале накажут, а потом прикажут сделать вдвое больше, потому что любая инициатива наказуема. Но не в этом случае — Собенников сейчас четко осознавал, что командование ПрибОВО прекрасно понимает, что немцы скоро ударят, и отчаянно надеется, что время еще есть.

Отсюда дикая спешка с формированием частей укрепрайонов, когда сроки в Риге сократили на пять дней, от предложенных Москвой десяти. Да еще идет лихорадочная переброска к границе последних стрелковых дивизий с корпусными артполками. Поднятые по тревоге, которую ухитрились не объявить, скрытно стягиваются мехкорпуса. Тем самым создается второй, подвижный эшелон, способный нанести сильный контрудар в случае прорыва фронта. Но в окружном штабе уже отчетливо понимали — не успевают, отсюда и все распоряжения, от которых веяло нервозностью.

— Почему Дедаев вывел дивизию к реке Барта на «учения»?

— Фронт твоя армия не удержит — на одну твою дивизию у немцев две, а то и три. Запертая в Либаве дивизия напрасно погибнет. Но гарнизон там останется, и я сделаю все, чтобы как можно дольше держать эту крепость на песке — даже если свяжу осадой одну дивизию, то дело будет сделано. Ведь ты получишь две дивизии — одна убудет у немцев, а 67-я прибудет к тебе резервом. А то что она пока в 27-й армии, то временно — ситуация на фронте неизбежно потребует этого решения.

Петр Петрович задумался, закурил папиросу. Предложенное Николаевым решение, выглядело не только здравым, для него самого нужным вариантом. И немного подумав, негромко произнес:

— Сегодня же от всех трех стройбатов в Картяне и Плунге отправятся по две роты для «строительства укреплений» на Барте — полторы тысячи бойцов. Пусть после полудня генерал Дедаев высылает полуторки своего автобата. За эти три дня их хоть немного обучить можно и распределить по ротам. Оставшиеся две тысячи красноармейцев, вместе с управлениями всех трех батальонов, пусть забирает…

Генерал Собенников остановился, все взвесил и решил, что сообщить просто не успеют, ведь выходной будет, а начавшаяся война все спишет. И решительно закончил:

— Вечером 21 июня, в 19.30. В инженерном управлении фронта времени не будет на обдумывание, даже если сообщение поступит туда, а в воскресенье тем более. Мины к полковым минометам получит в полном объеме. У нас на складах они есть. Передам и батальонные минометы, ведь у него в батареях по два взвода вместо трех, на треть некомплект, как помниться Фадеев говорил. Два десятка имеется, отдам, а больше нет. Сделал все что мог — этого, надеюсь, Николаю Алексеевичу хватит?

— Вполне — почти до полного штата доведет свои два стрелковых полка, плюс два артиллерийских имеется.

— Срок отправки 165-го уровского батальона из Либавы и артиллерийской батареи переношу своей властью на 23-е число, — Собенников усмехнулся — в Шауляйский УР они просто не прибудут теперь, так как потребуются для обороны Либавы. И продолжил говорить:

— Комдиву-10 приказал передать тебе саперов и строителей у Паланги в оперативное подчинение. Твой фронт пройдет севернее Кретенги, до Курамчая, где доты, южный сосед 62-й полк из дивизии Фадеева — согласуй с ним действия. Учти — батальон из Паланги с дивизионом 30-го артполка будут отведены на соединение с дивизией после первого дня действий.

Собенников усмехнулся, глядя на помрачневшее лицо Николаева. И решил немного смягчить для того ситуацию:

— Снаряды к 42-м линейным пушкам привезут послезавтра днем — в Шауляй прибывает сегодня 73-й корпусной артполк — четвертый дивизион вооружен такими же пушками. Есть несколько боекомплектов — поделятся. Вот и все что могу для тебя сделать, Серафим Петрович. Письменный приказ отдам после начала «событий» — пока не имею на то права, сам понимать ситуацию должен.

— Этого достаточно.

— Детей сможешь эвакуировать собственными силами? Их нужно вывезти заранее — не взирая ни на что!

— Уже сделано — будет полсотни автомашин и автобусов, к Руцаве придет эшелон по узкоколейки. А в субботу пионеры, те, кто постарше, с вожатыми в поход пойдут до станции — посетить пограничную комендатуру. С командованием погранотряда вопрос решил. Из своего управления полевой штаб развернул, взвод связи имеется — в роту развернем — мотоциклы и велосипеды в достатке. Два катера будут в Швентойи.

— Вижу, все предусмотрел. А где немцы крепче всего ударят по позициям моей армии?!

— По крайнему флангу, там 48-я дивизия в оборону не встала. Германцы любят бить по стыкам, в той войне успешно пользовались этим способом, да и в этой — с поляками и французами. И введут массированно танки — внезапно. Думаю, их уже нет в Мемеле, они за Неманом. А в ночь на 22-е июня перейдут Неман, потому наша авиация эти три-четыре танковых дивизии с мотопехотой не видит сейчас, и ударят кулаком по 11-му корпусу. Сильно ударят, Петр Петрович, проломят фронт и разорвут связь с 11-й армией. Я на это указывал, но меня сняли, как ты сам знаешь. Как и то, что нацкорпуса ненадежны, и их нужно или расформировать или пополнить русским составом. Да и батальоны укрепрайонов развернуть нужно было заранее, а не надергивать состав из дивизий, как морковку из грядок. Но кто ко мне тогда прислушался, наоборот поступили?!

Слова зависли в воздухе — ответа на них не требовалось. Собенников отвел взгляд и негромко спросил. Извечный русский вопрос, один из знаменитой триады:

— И что делать?!

— Можно успеть сделать многое, очень многое, три дня большой срок. Ты сможешь остановить блицкриг в самом начале, даже если нанесут поражение 11-й армии. Твои войска немцам могут рыло хорошо начистить, я ведь инженер, и знаю, что такое оборонительная позиция с выжженной землей перед ней, без мостов и дорог. Им каждую версту прогрызать придется. Вот, я тут набросал перечень неотложных мероприятий.

Николаев протянул командарму тонкую тетрадь, а затем достал запечатанное письмо. И попросил:

— Это письмо можно доставить к часу утра генералу Морозову, если посчитаете нужным. С Либавы я вырваться уже не смогу…

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

— Ты думаешь, я не понимаю, что происходит, Серафим Петрович? Да я с конца мая отправляю из порта мазут танкером и лихтером. Здесь топлива на восемь тысяч тонн без малого было, включая мобзапас, да еще на тысячу двести тонн солярки.

— Правильно делаешь, весь вывезли?

— Пока только треть. Да, эсминец «Ленин» и подлодки на текущий ремонт поставил, с окончанием работ двадцать третьего числа. Приказа письменного не отдал, но командиров и руководство завода предупредил, что с понедельника возможен капитальный ремонт, если ситуация не изменится. Сам понимаешь, почему осторожным быть приходится.

Клевенский тяжело вздохнул — обвинение в паникерстве страшная вещь, да и последствия не замедлять обрушится на голову. За последние дни начальник Либавской ВМБ осунулся и постарел, глаза покраснели от тревожного сна урывками.

— Я с командармом Собенниковым беседу имел — в войска директива ныне ночью пришла из Генштаба — готовить все значимые мосты, автомобильные и железнодорожные к подрыву. Приказано еще подготовить к минированию все значимые объекты в приграничной полосе.

— Значит, и в Москве тоже понимают, что произойти может в ближайшие дни.

— Но все же надеются на лучшее — иначе бы мобилизацию объявили, и войска по тревоге подняли. Но это война автоматически — вот и пытаемся и Гитлера успокоить, и хоть как-то подготовится. Не знаю как в Белоруссии и на Украине, но здесь дело труба. Сил просто нет — в приграничной полосе вытянули девять стрелковых дивизий двух армий в живую нитку — по тридцать километров на каждую, а это вдвое больше нормы. Укрепрайоны не помогут — я осмотрел сам северную часть Тельшайского УРа — построенных, но еще не боеготовых дотов едва шесть процентов — ровно девять из ста пятидесяти без малого. На других участках не лучше — мы просто не успели, теперь предстоит расплачиваться кровью за допущенные ошибки.

Николаев тяжело вздохнул — поездка в Плунге и приватная беседа с командармом Собенниковым оставила тягостное впечатление. К границе лихорадочно стягивали все, что было под рукою, чтобы встретить удар врага всеми силами. Вот только этих самых сил было не просто недостаточно — их катастрофически не хватало.

В 8-й армии на границе два корпуса двух дивизионного состава, во втором эшелоне 12-й мехкорпус из двух танковых и моторизованной дивизии, с ними 9-я противотанковая бригада. Из Нарвы перебрасывается 11-я стрелковая дивизия для усиления 11-го корпуса генерала Шумилова в Шауляйском УРе. И это все, и что самое страшное, в мозгу постоянно выплывали цифры, которые он раньше не мог знать, а теперь ясно представлял — комиссар в своем мозгу видел карту с развертыванием войск противоборствующих сторон, усыпанную красными и синими значками.

Против 10-го корпуса противник имел по два своих пехотных корпуса в три дивизии каждый, да еще отдельную дивизию — все войска 18-й армии. Под удар 4-й танковой группы попадали две дивизии 11-го корпуса — на них двинутся по три танковых и моторизованных дивизий, распределенных по двум корпусам, да еще пара пехотных дивизий в усилении. И если командарм Собенников не примет меры — катастрофа неизбежна, прорыв к Шауляю разрежет фронт надвое.

Ситуацию в своей бывшей 11-й армии Серафим Петрович представлял гораздо яснее — и она его откровенно пугала. На три дивизии 16-го стрелкового корпуса, усиленного 10-й противотанковой бригадой и немногими укреплениями Каунасского укрепрайона, должна была наступать 16-я германская армия. Целых три корпуса немцы вперед двинут — 7 дивизий пехоты в первой, и 4 во второй линии. Слишком серьезная группировка, остановить продвижение которой невозможно.

Да в резерве группы армий «Север» еще три дивизии инфантерии — чудовищное неравенство в силах. А ведь по двум левофланговым дивизиям наносила удар 3-я танковая группа двумя моторизованными и двумя пехотными корпусами — 4 танковых, 3 моторизованных и 4 пехотные дивизии — входящие в группу армий «Центр».

И все, карта обрывалась!

Но и того, что на ней было изображено, хватало для понимания полноты картины. Его 11-я армия будет просто раздавлена колоссальным превосходством врага. Стоявшие во втором эшелоне резервы — 23-я стрелковая дивизия и 3-й механизированный корпус остановить прорвавшегося врага не смогут и начнут откатываться к западной Двине.

Тем более, что стоявший с ними рядом 29-й стрелковый корпус из двух дивизий был «национальным» — сформирован из бывших военнослужащих литовской армии.

А с такими «друзьями» и врагов не нужно, они их заменят с радостью — можно ожидать мятежа в любую минуту!

Так что директива фронта о минировании мостов весьма своевременна — вот только вряд ли будет исполнена в неразберихе отступления. Оставалось только надежда, что генерал-лейтенант Морозов не потеряет управление войсками и прочтет его письмо.

На окружные резервы, в качестве которых была 27-я армия, рассчитывать не приходилось. Два «национальных» корпуса из эстонцев и латышей были явно ненадежными, в свое время он предлагал или распустить, либо провести тотальную «чистку» рядов и влить на три четверти русский состав, переодев их в иную форму, раз требовалось учитывать политические интересы. Не прислушались, перевели в Либаву, хорошо хоть не арестовали за непонимание тонкостей «политического момента». Зато в «минус» сейчас ушло шесть стрелковых дивизий в трех корпусах, а ведь это мог быть «плюс». Не учли предложение, а жаль…

Так что рассчитывать генерал Берзарин может лишь на 67-ю дивизию Дедаева, что по плану командования должна оборонять побережье, на которые немцы не собираются высаживать десант, да на два укрепрайона — 41-й Либавский и 45-й Виндавский. В последнем только кадр управления из десятка командиров, зато его 41-й УР из «бумажного» за четыре дня стал представлять хоть какую-то реальную боевую ценность. А как только будет создана на его составе Приморская группа войск, то 67-я дивизия может быть использована в качестве резерва для прикрытия приморского направления, прикрывающего Либаву с юга.

На Моонзунде и Ханко развернуто по стрелковой бригаде, снимать их недопустимо. На побережье Эстонии от эфемерного десанта финнов поставили охранять 16-ю стрелковую дивизию, единственную, на которую командование 27-й армией может рассчитывать. И это все, больше ничего просто нет, кроме 5-го воздушно-десантного корпуса из трех бригад (общая численность по штату меньше, чем в одной стрелковой дивизии), да трех погранотрядов в усиленный батальон каждый.

Однако весомым «аргументом» может стать Балтийский флот — в Рижском заливе отряд легких сил из двух крейсеров и десятка эсминцев, как он узнал от Клевенского — а это серьезная сила. Вот только как она может быть использована, Николаев совершенно не понимал…

— Я понимаю, что 67-я дивизия нужна для поддержки, но как мы будем оборонять Либаву, если немцы прорвут позиции у Паланги?

— Им не так будет это легко сделать, поверь. За участок от Паланги и до севернее Кретинги отвечаю теперь я — командарм Собенников «скинул» еще эвакуацию пионерских лагерей, и войск не дал. Я его понимаю — ему собственных сил остро не хватает, чтобы даже батальон оставить. Так что Палангенское направление держать придется именно дивизии Дедаева, но через сутки после начала боевых действий.

Николаев тяжело вздохнул и негромко произнес, поглядывая на крепостной вал за Черной речкой — там копошились гражданские, копая траншеи и устраивая блиндажи с дзотами.

— А силы там у нас несерьезные — выдвинем оба стрелковых батальона, там еще стройбат и два саперных батальона. Да с десяток ДОСов для них, и две дюжины дзотов, с пулеметной ротой уровцев, траншеи с окопами нарыты. Поддержка серьезная — тяжелый артиллерийский дивизион укрепрайона, три комендатуры пограничников — все вместе с усиленный батальон. Зубы сломают, чтобы с хода разгрызть оборону — там у нас бригада будет по большому счету. И 62-й полк с артиллерией фланг прикрывает. Должны на сутки на тех позициях неприятеля сдержать — но Палангу придется сразу оставить. Оборонять ее нет смысла, лишние потери будут.

Николаев остановился, задумчиво потер лоб, посмотрел на клонящееся к закату солнце, и негромко сказал:

— И многочисленная авиация имеется — на одном только Батском аэродроме у Либавы истребительный авиаполк из истребителей «чаек», у Виндавы бомбардировочный полк СБ. Вот только согласовать действия надобно…

Командующий 8-й армией генерал-майор Собенников.

— Батальоны 48-й дивизии готовь к жесткой обороне, они должны прикрыть фланг 125-й, и упереться в Неман — там стык с войсками 11-й армией. Учти, комдив-48 Богданов тряпка, довел ее до ручки, так что командующий округом объявил ему выговор, за состояние «хуже, чем плохое». Так что сам держи ее под неослабным контролем. Если до вечера 21-го числа основная часть дивизии с командованием и службами не прибудет — то будет плохо. Направил туда толкового командира — начштаба укрепрайона полковника Романцова — этот должен справиться, — командарм задумался — ситуация с генералом Богдановым его беспокоила, как и со всей дивизией.

— Выдвину для ее поддержки 73-й корпусной артполк, по мере прибытия дивизионов — послужит должным усилением. Я его хотел в 10-й корпус направить, но у тебя положение более опасное. Учти — на Таурагенском направлении не исключено появление танков, по некоторым сведениям до четырех дивизий, которые могут быть переброшены противником в ночь на 22 июня. Возможный удар перед рассветом — будем ждать директивы, но это надо принять во внимание.

— Понял, Петр Петрович, — генерал-майор Шумилов мотнул головой, уставшее лицо напряглось, — если пойдут, то встретим, раз такое дело.

Вот только уверенности в голосе Шумилова не чувствовалось — он воевал в Испании, а позже с финнами, и прекрасно понимал все возможные негативные последствия такого удара.

— Тебе будет, чем их встретить — получишь полк из противотанковой бригады, второй останется в резерве. Танки получишь — по неполному батальону Т-26 от каждой танковой дивизии мехкорпуса, да всякий хлам тоже отдадут — «виккерсы», «рено» и прочие «фиаты». Приказ отдал еще вчера. Неисправные или старые с исчерпанным моторесурсом вкопай по башни — за день успеете — на всех дорогах, перекрестках и бродах. Нужно задержать фашистов на сутки, если ударят. Сутки продержись на позициях, Михаил Степанович, там станет ясно, что к чему.

— Продержимся, — уже намного уверенней отозвался Шумилов, напряжение в глазах чуть спало — все же два артполка, да сотня танков очень серьезное усиление, на которое он никак не рассчитывал.

— Танки в лобовые контратаки не бросай — у них броня противопульная, быстро выщелкают, как финны из шведских «бофорсов» делали. Из засад пусть действуют, в борта бьют. А чуть-что позиции меняют, отойти даже могут — главное выбить вражеские танки. И пусть твои саперы все в негодность приведут, как только начнется — потому заранее минируют все мосты и мостики, но соблюдая секретность. Ты понял?!

— Так точно, товарищ командующий, — Шумилов не отвел взгляда, командарма он недолюбливал, как многие другие командиры дивизий. Все дело в том, что в 8-й армии было больше десятка человек высшего комсостава — и все генерал-майоры по званию. Отсюда и неприязнь к одному из них, что был поставлен командующим, в «обход» других, которые считали себя заслуженными генералами в большей степени. Такое настроение наблюдалось повсеместно, и в РККА не исключение…

«Эмка» командарма Собенникова с сопровождением из легкого броневика и грузовика с комендантским отделением охраны, въехала в Каунас, где его в штабе ожидал командующий 11-й армией генерал-лейтенант Морозов — нужно было согласовать некоторые вопросы, по телефону такое делать нельзя. Лучше решать их при личной встрече.

Собенникова встретил полковник, дежурный по штабу армии и проводил в кабинет, где сгустилась духота — дни этим летом стояли не по-литовски теплые. Морозов встретил его у стола, крепко пожал руку.

— Рад тебя видеть, Петр Петрович. Жарковато сейчас, не находишь?

Намек был отнюдь не про погоду, и командарм-8 усмехнулся, скривив губы в натянутой улыбке:

— Я по дивизиям мотаюсь — в кабинете стул раскаленную сковороду сейчас напоминает. Как в аду грешника жарят!

— У меня не лучше — тороплюсь, но не успеваю.

— Это везде так. Я тоже части выдвигаю согласно приказу — и прямо на месте строителей в батальоны поротно передаю, некомплект существенный. А так вроде восполняю — у них ведь даже винтовок нет, зато прямо на месте по указанию комбатов траншеи копают. И полки буду до штатного расписания доводить — на один-два приданных саперных батальона. Отобьемся, если что — минируем все походу, мосты с дорогами, да танки в землю вкопаем для усиления укрепрайона.

— Пожалуй, ты прав — надо и мне опыт перенять, хоть по нормам части разверну. А то новобранцев лишь в июле направят, — Морозов желчно усмехнулся, задумался, потирая пальцем переносицу.

— Время еще есть, Василий Иванович, думаю. А вот выходной может стать жарким, если перед рассветом поймают. Как мой комдив-10 приговаривать любит постоянно — «застигнут со спущенными штанами».

— Ну да, воскресный день удобен — люди на отдых настраиваются, — Морозов кивнул, давая знать, что все прекрасно понял. Только по лицу гримаса прошла, и Собенников негромко добавил, понимая, что командарма может озаботить и личное.

— Палангу в субботу вечером эвакуировать начнет комендант Либавского УРа. Вывезут детей на автомашинах да автобусах — из города придут. Приморское направление 67-я дивизия прикрывает, да части Николаева — ему и карты в руки.

Собенников едва сдержал негодующую гримасу — записи дивизионного комиссара он внимательно прочитал. Да сжег — ничего нового тот для него не написал, поучать вздумал, хотя Петр Петрович был обрадован, что мысли сошлись. Николаев сам «заговорился» еще у командующего ПрибОВО — слетел в коменданты «бумажного» укрепрайона, а мог быть сейчас в этом кабинете сидеть, с третьим ромбом в петлицах.

Все предложенные в тетради меры были уже заранее приняты, только теперь Петр Петрович стал внедрять их в жизнь гораздо решительней, имея непреклонный характер и огромную силу воли. И письмо к Василию Ивановичу сжег — про дочь сам ему только сейчас намеком сказал, чтобы тот понапрасну не беспокоился — такая заноза в душе кому угодно жизнь испортит.

— Я к тебе по поводу взаимодействия приехал — с 3-м мехкорпусом особенно, мало ли какая ситуация может быть на стыке…

— Поговорим, но позже. Ты есть будешь? А то я сам не помню когда обедал, да и насчет завтрака с ужином не припоминаю, — Морозов подошел к двери, раскрыл ее и распорядился. Вернулся назад и уселся за стол — раскрыл коробку папирос.

Прикуривая от спички, Собенников подумал, что все сделал правильно, отправив в 67-ю дивизию строителей. Она прикрывала правый фланг его армии, что немаловажно для комдива-10. Оставить в Либаве части укрепрайона, бойцы для которых были взяты у Дедаева, тоже верное решение, как и передача строителей с саперами и уровцами у Паланги.

Будто частица тягостной ноши с плеч упала — участок от моря до Кретинги немного беспокоил, спрос ведь с него будет. А теперь пусть у Дедаева с Николаевым голова о том болит — о дивизионном комиссаре Петр Петрович тут же забыл, будто и не говорил с ним недавно.

Невелика птица комендант…

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

— Наверное, последний раз мы с тобой чаевничаем, Серафим Петрович. Вырвался в город, пока возможность есть. Строителей шесть рот вывез, полторы тысячи бойцов, не обманул командарм — я и не надеялся. Теперь можно все шесть батальонов укомплектовать…

От слов Николая Алексеевича комендант поперхнулся чаем, откашлялся, с нескрываемым недоумением в глазах посмотрел на командира дивизии. То, что он услышал, многие его наметки и надежды превращало в прах. Негромко произнес чуть дрогнувшим голосом:

— Не забирай у меня эти два батальона — у меня вообще пехоты не будет, направление от Паланги не прикрою. Или ты один из полков отправишь туда — саперы и пограничники позиции ни у Швентойи, ни у Руцавы сами не удержат. Раздавят их, и все пушки дивизиона потеряем…

— Не буду я у тебя забирать батальоны, понимаю, что пехота у тебя должна быть своя — хотя мне их жаль, от своей дивизии добрую четверть отрываю — ты части укрепрайона учитывай, что моей дивизией сформированы. Но Либаву должен держать собственный гарнизон. Если я уйду за обвод секторов, то моя дивизия будет обречена — погибнет при штурме. Скажу тебе больше — немцы поставят орудия за озерами и превратят город в груды щебенки. От восточного сектора до моря несколько километров — насквозь простреливать станут, со всех направлений. Брать крепости германцы наловчились еще в прошлую войну — снарядов на это у них хватит.

Дедаев закурил папиросу, задумался — лоб пересекла складка. Отхлебнул из чашки чая, затянулся.

— Нельзя мне дивизию в город втягивать, возможность для любого маневра нужно оставить, или отступления, если приказ командования будет. Но в тоже время и противника к Либаве приковать, чтобы пытался штурмовать город. А для этого гарнизон укрепрайона должен быть сильный по составу. Вот и пытаемся его собрать, как можем — пульбат есть, рабочий и 32-й морской местный батальоны. Артиллерии в достатке — две береговых, шесть зенитных и фактически четыре полевые батареи. Плюс флотские строители, комендатура пограничников, НКВД и милиция. Учти — в городе и уезде свыше тысячи двухсот партийных и комсомольцев, да столько же активистов и сочувствующих наберется. Да еще флотский полуэкипаж и команды кораблей, беспартийные рабочие с разных заводов. Есть кому воевать за свой город, к армейцам и флотским тысячи четыре можно смело добавить. Нужно только как-то их собрать и вооружить, хоть немного обучить. Мне они без пользы, а у тебя воевать будут.

— Да оно и понятно, — от сердца отлегло, и Николаев облегченно вздохнул. Пусть батальоны неполного состава, но их два — восемь сотен кадровых бойцов и командиров. Ты как шесть батальонов из четырех делать собрался? Два из строителей собрать?

— Нет, нельзя — слишком нестойки будут, да не обучены толком. С трехлинейки стрелять могут, обмундированы, команды выполняют копать или не копать, — усмехнулся генерал, показывая, что это шутка.

— Все намного проще — в полку два батальона по три роты, стало три батальона по две роты. Из них выделили кадры для третьей стрелковой роты. К ним влил строителей — по две с половиной сотни на каждый из шести батальонов, с учетом двух сводных. Так делали в прошлую войну у нас, да и немцы свои резервные части иной раз так создавали — в академии ведь на лекциях не спят. Как только оставшиеся стройбаты вывезем, сам знаешь когда — доведу дивизию до штатов. Мои зенитчики сейчас на полигоне под Ригой, обещали вернуть. Так что еще двое суток нужно, чтобы части и подразделения сколотить — как раз к утру 23-го готовы будем. В определенной степени, конечно. А там смотреть буду — на Барте немцев встречать в обороне нам с тобой придется, иного варианта не вижу.

— А почему не на границе? Ведь там части 10-й дивизии?

— Растянута на восемьдесят километров — фронт прорвут играючи, как не изощряйся. Ну, может, сутки и продержаться, если саперов и строителей соберут. Но мне в такое плохо верится — до последнего тянуть будут, команды ожидая — а ее до самого начала не поступит.

— А как действовать мне на твой взгляд?

— Как и задумал — выброси два батальона — один автомашинами, другой до Руцавы поездом. Детей соберешь и вывезешь в Либаву. За ними сапер и строителей в колонны и гони маршем к Барте и Нице. Часть артиллерии тракторами утянуть, снаряды. А как немцы начнут — отступай постепенно с пограничниками вместе, 42-х линейные пушки прикрывать будут — у них дальность стрельбы позволяет. Сдерживающий огонь пусть ведут, лес скрывает позиции, да и для засад места найдутся.

Дедаев говорил спокойным тоном опытного профессионала, много чего повидавшего в жизни — ордена Красного Знамени и Красной Звезды с медалью «XX лет РККА» тому свидетельство.

— Прибрежная полоса не лучший путь для наступления — думаю, больше полка германцы в бой не введут там. Будешь медленно отступать, давать арьергардные бои — численный перевес немцы использовать не смогут.

— Понятно, задача есть, теперь ее выполнять нужно, раз такое дело.

— Главные части германской дивизии, как займут Кретингу, на Дарбеняй двинутся — в обход, к Скуодасу, где я их и встречу. Потому и дивизию туда, а не к Барте и Нице на «учения» вывел. Да и не хочется в городе под бомбежку попасть, а тут есть время для подготовки. Три пути к нему — от Кретинги, Картяны и Плунге. Думаю, через пару дней после начала именно туда начнет загибаться правый фланг 10-й дивизии. Я направлю по всем трем направлениям заслоны — на Дарбеняй свой разведбат, усиленный саперной и стрелковой ротами с артбатареей — поддержу тебя с фланга, да взорву на железной дороге все мосты, какие там есть. В Картяны и Плунге сапер тоже отправлю — мосты подрывать.

— Восстановят ведь…

— Не сразу — на все время нужно. Так что одни с тобой воевать будем, без всякой поддержки — но позиции на Барте держать надобно, чтобы немцев раньше времени к Либаве не пропустить. Укрепрайон к этому моменту готов должен быть полностью, отмобилизован, да ученье артиллерии произвести надобно — а мы его на 25-е число перенесли, так как первое полностью провалили по моей вине.

Николай Алексеевич пыхнул папиросой, отпил остывшего чая из чашки. Лицо было мрачное.

— Эвакуацию провести надобно — и людей, и ценностей всяких, топлива, кораблей. А значит, и железную дорогу на Ригу держать надобно. Но это наши планы, учти, а противник свои вынашивает, причем такие, что все запланированное коту под хвост пойти может. Ладно, ночь и день, и еще одна ночь — и начнется с рассветом…

Глава 5

Либава, «Военный городок».

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

— Будет война? Когда?

Жена склонилась над ним, в глазах он увидел слезинки — видимо плакала, когда он спал — первый раз дома за эти суматошные дни, и то всего пять часов, судя по стрелке будильника. Можно было солгать, но он не стал этого делать. Погладил Веру по голове и сказал.

— Да, начнется завтра утром, в четыре часа. И примет для нас очень нехороший характер. Однако сильно надеюсь, что удастся что-либо исправить. Хотя скажу тебе честно — лучше чтобы многое из того что уже сделали, вообще бы не делали. Боевой подготовкой войск занимались — толку было бы намного больше. Не думай над этим и забудь, то моя головная боль. И будь готова завтра, или послезавтра, что крайний срок, уехать в Ригу на поезде — я отдам приказ об эвакуации семей военнослужащих. Не спорь…

Серафим Петрович обнял жену, поцеловал, отстранил от себя — та едва сдерживала слезы, но понимающе кивнула головой. И пошла на кухню, откуда доносился запах поджаренной колбасы. Николаев побрился у зеркала, провел ладонью по гладкой щеке, не чувствуя покалываний. Затем зажмурил глаза и обрызгал себя одеколоном из бутылочки, чуть поморщился от жжения кожи. Надел вычищенное обмундирование с белоснежным воротничком, натянул начищенные до блеска сапоги.

Ранний завтрак прошел в молчании — Вера вместе с ним не ела, ухаживала, придвигая то колбасу, то хлеб, налила чая. И лишь после того как он вытер салфеткой губы, негромко спросила:

— Чемоданчик собрала, как ты сказал. Вечером придешь?

— Нет, Веруся, меня не будет в Либаве. Вечером я в Паланге, — помедлил несколько секунд, но решил все же сказать. — Вывезу женщин и детей из пионерских лагерей, чтобы под удар не попали. Горком поздно вечером отправит туда машины и автобусы — колонну уже готовят. Вернусь послезавтра к полудню, так что встретимся!

Последнее слово он произнес твердо, зная, что жена его запомнит, поцеловал Веру на прощание — та уже полностью взяла себя в руки, такова участь «вторых половинок» военных, уже улыбнулась ему на прощание. И подхватив чемоданчик, вышел из квартиры…

— Так нельзя — даже за лошадью нужно ухаживать, скрести, чистить копыта, расчесывать гриву. А если работой загружать сверх всякой меры, то она падет от невыносимых тягот, изнуренная плохим хозяином. А это танк, он капризная машина, за ним глаз да глаз нужен. За них золотом весь наш народ заплатил, все машины ухоженные были, ведь новые почти, пяти лет не проходили. А теперь что я вижу своими глазами?! За полгода эксплуатации их просто покалечили нерадением и ленью — внутри грязь застывшая, на двигатель смотреть больно!

Старый мастер отчитывал воентехника в танковом комбинезоне на латышском языке, немножко экспрессивно, что говорило о многом. Видимо, сильно переживал за небольшие пулеметные машины на гусеницах, «Виккерс-Армстронги», купленные Латвией у Англии в числе 18 штук — две трети пулеметных и шесть машин вооруженных. Всех их включили в состав 23-й танковой дивизии, а там, как говорится, их «довели до ручки». По большому счету вооруженные пулеметом четырех тонные танки, с тонкой броней, по сути танкетки, Красной Армии были не нужны. К тому же капризная английская бронетехника требовала тщательного ухода при должной квалификации механиков-водителей, а высококлассных специалистов было мало, к тому их переводили на новые боевые машины.

Так что из дюжины пулеметных танков все оказались неисправными и их оставили в парках. А вот пушечные «Виккерсы» полковник Орленко вывел в поход, они все же могли вполне эффективно бороться с вражеской бронетехникой, да и на два года были моложе своих «собратьев». Вывел все пять имевшихся в строю, только один танк сломался по дороге. И вот «чертова дюжина» импортных танков из Туманного Альбиона вчера прибыла в Либаву, вместе с тремя башенными Т-26 и пушечным броневиком БА-10. Оставил комдив-23 и две маленькие польские танкетки, к удивлению, вполне пригодные — видимо решил избавиться от «довеска».

Заводские мастера должны были решить к утру — какие танки можно отремонтировать. За счет других собратьев, участь которых предрешена — быть вкопанными в землю на восточном секторе, превратившись в бронированные огневые точки.

Николаев удивился, что вроде вполне понимает речь латыша, но тот, увидев его, немедленно подошел, вытерев руки ветошью. Серафим Петрович крепко пожал ему руку и спросил:

— И что скажете по поводу танков, товарищ?

— К сожалению, товарищ комиссар, только семь наших танков мы отремонтируем — они вполне на ходу, нужно хорошо почистить и тщательно перебрать двигатель. Еще две машины имеют серьезные поломки, кроме двигателя и подвеска. Но их тоже можно починить. Четыре танка могут только дать запчасти — ездить они не будут.

— Какой срок работ?

— Нужно четыре дня на немного испорченные, и неделя на два других, серьезно пострадавших.

— Танки нужны послезавтра, к утру. Двум другим быть готовыми не позднее вечера 24-го июня. Очень нужно — справитесь?!

— Если надо — то сделаем в срок, будем работать ночами.

— Хорошо, а что с другими машинами?!

— Броневик отремонтируем за три дня — никак не раньше, но будет как новый. А вот с вашими танками плохо — один можно попробовать починить, однако не обещаю, а вот два других ходить уже не будут — там нужно менять двигатели, а их у нас нет.

— Буду надеяться на ваш труд, товарищи, — Николаев не скрывал удовлетворения — в слове старого мастера, хорошо говорившего на русском языке — видимо работал с русскими еще до революции — он не усомнился. Не тот народ, раз пообещали после долгих размышлений, то непременно сделают, в этом можно быть уверенным.

Подходя к «эмке» дивизионный комиссар посмотрел в лазурное июньское небо, мысленно отметив, что мирное оно последний день. В нем были видны истребители — три «чайки» из 148-го истребительного полка демонстрировали жителям, что небеса под надежной защитой. Авиация базировалась на Большом Либавском аэродроме, или Батском, как его называли жители по месту селения, недавно построенном. Всего в полку имелось 68 бипланов И-153, четырнадцать из которых были неисправны. А также несколько учебных УТИ и два У-2, являвшихся связными.

Посетив вчера аэродром, Николаев увидел ровную линейку из неисправных самолетов, выстроенных как на параде. И это при том, что истребители всех четырех эскадрилий полка были замаскированы на лесной опушке, для многих были подготовлены укрытия. Авиаторы два дня тому назад получили приказ от командования своей дивизии перейти на усиленный режим несения службы, а потому приняли меры к рассредоточению истребителей по аэродрому и их тщательной маскировке от возможной воздушной разведки или бомбардировки германскими ВВС.

Вот только такой нарочитой жертвой, лакомой целью в виде более чем десятка «чаек», которые могли быть отремонтированы, комендант 41-го укрепрайона возмутился, и с трудом подбирая слова, выразил свое недовольство побагровевшему майору с голубыми петлицами…

46-й укрепрайон, 204-й строительный батальон.

Командир отделения ефрейтор Зуев.

— У нас говорят, что завтра будет война, — старый еврей поправил очки на переносице, глаза были печальными. — Жители скупили соль, спички, муку и сахар, полки пустые везде. Во всем городке не найти бутылки керосина и свечей — верный признак, ой-вей, что к слухам стоит прислушаться. Таки и прошлый раз было, как помню — все из лавок смели, даже у старого Шмули, что всю жизнь старье с наценкой продавал, ничего не осталось. Война ведь плохое занятие, молодой человек, гешефт можно получить добрый, конечно, но если представить, во что это обойдется, так страшно становится…

Старик-портной говорил бы долго, но тут в дверь вошла Рамуне, в синей куртке НКС с петлицами — тонкая талия была туго перетянута ремнем, на котором висела кобура с наганом. Девушка, как показалось Алексею, требовательно и чуть сурово посмотрела на дедушку. Тот немного сконфузился, посмотрел виновато.

— Старость всегда любит потянуть время, поболтать. А молодость вечно торопиться, ей кажется, что нужно успеть совершить многое. И не успевает — можно одно дело закончить, но не охапку, молодые люди. Да ладно — идите, ваше время более ценно, чем мое.

Рамуне повернулась и вышла, фыркнув, а ефрейтор, продвигаясь бочком, устремился в дверь, заметив, что старый Изя понуро склонил голову. На секунду стало жаль «вечного портного», но самому терять время не хотелось — и так оставалось всего полчаса.

— Будет война?

Рамуне сразу задала вопрос, даже не поздоровавшись. Глаза девушки буквально впились в него, синие, как бездонное озеро, и он заметил, как участилось ее дыхание. Пожал плечами, объяснил:

— Я не генерал, чтобы планы командования знать. Но две роты передали в стрелковые батальоны, бойцам винтовки выдали. Что есть, то есть. Но тревожно на душе — вот и думаю, то ли война грозит, или немцы провокацию крупную устроят — из пушек нас обстреляют.

— Я боюсь, — девушка сделала шаг вперед, прижалась к нему, ее руки обвили шею парня. Тот, зарывшись носом в ее пушистые волосы, буквально млел от нахлынувшего счастья, одурманенный запахом ромашки. Время затянулось для двоих, только сердца начали бешенный перестук.

— Аш тавя милю…

— Что ты сказала?

Девушка замерла в его руках, потом подняла на него глаза — блестящие и яркие, такими их он еще не видел.

— Не могла сказать тебе по-русски, — Рамуне вздохнула, провела ладошкой по его щеке — от прикосновения Алексей вздрогнул, и негромко сказала. — Я тебя люблю!

Тут же ее горячие и полные губы прижались к губам парня, и первый поцелуй двух влюбленных обжег обоих горьковатым привкусом надвигающейся войны…

— Быстрее, бойцы, быстрее! Занимайте позиции — в них и отоспитесь до утра, если не начнется!

Младший лейтенант с малиновыми пехотными петлицами не стал объяснять, что может начаться, все и так прекрасно понимали что к чему — просто так по тревоге не поднимают. Спать хотелось жутко, но Зуев прогнал сон и сам принялся подгонять красноармейцев своего отделения. Вдоль позиций текла запруженная река, за спиной дома селения — добротные и ухоженные, многих бойцов зависть одолевала, когда они их сравнивали с покосившимися избами в родных деревеньках.

Там же возвышались толстыми «пнями» два дота — амбразуры были заложены мешками с песком, торчали толстые стволы станковых «максимок». В предрассветных сумерках были видны фигурки красноармейцев — пулеметный полувзвод из состава укрепрайона обживался в бетонных дотах, готовя их к обороне. Плохо, что те вообще не были замаскированы, и с противоположного берега, где проходила линия железной дороги и шоссе, по которому запылили полуторки, хорошо просматривались.

— Строители, получай оружие! Первое отделение! Зуев, ты где?!

Алексей, узнав взводного по голосу, устремился к полуторке, из которой выгружали продолговатые, знакомые ему по срочной службе, ящики с винтовками. В каждом было по пять трехлинеек, и три ящика, поставленные один на другой, явно предназначались для его отделения. Рядом с ними два ящика меньшего размера, патронные — разглядел их сразу. Их уже вскрывал сержант из пехотинцев, доставая один за другим два цинка. Посмотрел на подбежавшего Алексея, хмыкнул:

— Сам разберешься, что к чему, или объяснить?

— Дело знакомое, товарищ сержант, — Зуев быстро произвел подсчет в голове. — Вместе со мной шестнадцать бойцов — цинк на четверых. Всем выдам по 110 патронов — 11 пачек на руки.

— Соображаешь, — хмыкнул сержант, — только прикажи своим ящики обратно закинуть — казенное имущество, понимать должен. Да и цинки пусть засунут обратно.

— Здесь пятнадцать винтовок, одному из бойцов не хватит…

— Тебе карабин выдам, как командиру — таскать легче. Скрябин, подсумки и патронташи на 16 строителей вышвырни, а то они пачки как деньги, по карманам рассовывать будут. Да карабин дай для ефрейтора. А вот нагана тебе не полагается — званием не вышел.

Из кузова посыпались брезентовые подсумки и патронташи, небрежно швыряемые вниз. Подбежавшие бойцы их торопливо собирали, досталось каждому. Зуев держал все под контролем, получив короткий карабин без штыка — ухватистая штучка, нового образца.

— Ящики закинуть обратно в кузов! Голубев и Максимов — выдать каждому по 110 патронов. Грязь, не найдите — если уроните — немедленно обтереть! Но первым делом почистить оружие — в ящиках все необходимое для чистки — раздать каждому.

— Зуев, ко мне!

Алексей подбежал к взводному, младшему лейтенанту Иволгину. Тот был явно встревожен, заговорил сварливым голосом, недовольно:

— Ты красноармейцев не расхолаживай. Винтовки в порядок приведут, то штыки примкнуть. Занимаем позиции здесь — тебе правый фланг, там метров сто на твое отделение придется. И копайте, копайте — лопаты у всех есть — мало ли что, окопы лишними не бывают. Пусть хорошо запомнят — лучше десять метров траншеи, чем два метра могилы!

Командир 148-го ИАП, майор Зайцев.

— Товарищ майор, проснитесь! Из дивизии поступил приказ — полная боевая готовность! Директива командующего округом! Быть полностью готовыми начать боевые действия!

От громко сказанных слов сон пропал моментально — Георгий Николаевич моментально поднялся на койке, застегивая воротничок гимнастерки. И громко приказал:

— Боевая тревога! Дежурным звеньям готовность на взлет!

Дежурный по аэродрому мгновенно вылетел из кабинета, а Зайцев принялся приводить себя впорядок, умывшись холодной водой из умывальника. Вчера вечером он был в Риге у командира 6-й САД полковника Логинова. Там было совещание с привлечением всех командиров полков, входивших в эту дивизию — а их было четыре — по два бомбардировочных и истребительных, правда, 239-й ИАП находился на формировании и реальной боевой ценности не представлял.

Утром вчерашнего дня в полку была объявлена боевая тревога — отзывали пилотов и личный состав из командировок и отпусков — включая батальонного комиссара Головачева, который собрался выезжать на отдых, и вместо оного прибыл в полк с «тревожным чемоданчиком» и теплым летным обмундированием. Все боеготовые «чайки» рассредоточили по укрытиям, замаскировали под кронами деревьев, имущество распределили по заранее отрытым траншеям и землянкам.

Остались стоять вытянутые «линейкой» 14 неисправных истребителей-бипланов, два своих У-2, и 5 учебно-тренировочных монопланов УТИ. На последних, являвшихся двух местным вариантом И-16, должны сделать пробные полеты летчики. В начале июля ожидали поступления в полк новейших истребителей Миг-3. Они должны были заменить на вооружении устаревшие морально и технически «чайки», пусть и выпущенные на заводах еще в прошлом году.

В апреле он сам, и с ним три командира эскадрилий с шестью опытными пилотами, прошли переобучение на скоростном и высотном истребителе. Новейший Миг-3 оказался очень сложным для обучения, летчики средней квалификации не годились для полетов — «норовистый» истребитель ошибок в пилотировании не прощал. Несмотря на скорость в полтора раза большую, чем у «чайки», не понравился многим летчикам — биплан отличался простотой и маневренностью. А семь «чаек» в полку вместо четырех «шкасов» были вооружены также как и «миги» — где пара пулеметов винтовочного калибра заменялась на один крупнокалиберный пулемет.

Майор прекрасно осознавал, что получение новейших истребителей приведет к череде аварий и катастроф. Из полка прошлой осенью перевели в другие авиачасти более двух десятков опытных пилотов, а взамен влили пополнение из недавних выпускников авиаучилищ, причем сержантов среди них, обучавшихся по ускоренной программе, было больше, чем лейтенантов. Всем потребовались полеты на У-2, и лишь с апреля они стали летать на И-153, научились вести бои и стрелять, а то поначалу едва умели выполнять пресловутые «взлет-посадка».

Сейчас в полку имелось полностью боеготовыми 54 И-153, на которые приходилось, вместе с ним и комиссаром полка ровно такое же количество летчиков — еще один пилот болел, а два могли летать только на У-2, который наделили прозвищем «кукурузник».

После полудня на аэродром для противовоздушной обороны прибыло шесть счетверенных установок пулеметов «Максим» и было проведено учение вместе с зенитно-артиллерийской батареей 76 мм пушек, что должна была прикрыть расположение полка от бомбардировок. Затем прибыл комендант 41-го УРа дивизионный комиссар Николаев, увидел выстроенные на взлетном поле неисправные самолеты, и взъярился невыполнением боевого приказа об их маскировке. Попытался объяснить, что бипланы неисправны, их трудно отремонтировать. И вообще — на эти «чайки» нет летчиков, а полк ожидает скорого перевооружению на «миги».

Его слова были встречены чуть ли не руганью. Комиссар долго и нудно объяснял ценность каждого самолета для ВВС, так как на строительство каждого ушло многие тысячи народных рублей, а потому их нужно отремонтировать. А так как техники полка и 101-го батальона аэродромного обслуживания сделать работы не в состоянии, то можно воспользоваться мастерскими при Малом Либавском аэродроме, расположенном в самом городе — жители его гордо называли «Аэропорт».

Пришлось согласиться на предложение — в город отправились техники и механики, а для бипланов прибыли грузовики — в кузове укрепляли хвост, и «сцепки» двинулись в город. Р-5 и У-2 из эскадрильи МБР, с озера Дурбес, взлетели с полосы, и совершили посадку в городе.

Избавившись от «головной боли», красноармейцы растащи вдоль лесной опушки УТИ, прикрыли маскировочными сетями домики — после сделанного облета аэродрома, сам командир полка счел приготовления достаточными и улетел в Ригу, из которой вернулся к полуночи и лег спать.

— Приказано боевых действий не начинать, пока вражеские самолеты сами не начнут сбрасывать бомбы. Но самолеты не атаковать, а сажать на аэродромы, если они одиночные!

— А групповые цели атаковать можно?

— Не знаю, товарищ майор, вот текст переданного приказа, — дежурный протянул листок бумаги. Прочитав строчки, майор впал в ступор — не таким он представлял начало войны. По сути, ему запрещалось начинать боевые действия против неприятеля, а дожидаться следующего приказа, разъясняющего обстановку.

— Так нам можно драться или нет, если бомбить аэродром будут, или город?! А если корабли топить начнут?!

Вопрос завис в полной тишине — собравшиеся под деревьями командиры эскадрилий и комиссар с начальником штаба полка пребывали в недоумении. Майор бросил взгляд на телефон, который разразился зуммером. Дежурный телефонист схватил трубку.

— Товарищ майор! Начальник гарнизона генерал Дедаев!

Георгий Николаевич схватил трубку, прижал ее к уху. Громко произнес, перебарывая волнение:

— Здесь командир 148-го ИАП майор Зайцев!

— Через пятнадцать минут подними в воздух несколько звеньев — нужно прикрыть военно-морскую базу от возможного налета вражеской авиации. По флоту объявлена «готовность № 1» — тебе понятно?! Я поднимаю по тревоге гарнизон, имею на то приказ от командования ПрибОВО — действовать будем по-боевому. ПВО откроет огонь по любому вражескому самолету! Отключим электричество по всему городу, погасим створные огни и маяк. Передай это своим летчикам, предупреди их!

— Я не имею приказа атаковать германские самолеты…

— У тебя есть приказ защищать базу, корабли и город! Вот и защищайте, товарищ майор, на то мой вам приказ! Его мотоциклист минут через десять привезет! Учтите, время дорого! В три часа пятьдесят минут ваши истребители должны начать взлет!

— Есть начать взлет, по получении письменного приказа от вас, товарищ генерал-майор!

Майор посмотрел на дежурного, взгляд прошелся по журналу — 3.15 — боевая тревога по приказу командования, 3.32 — приказ генерала Дедаева о приведении гарнизона и базы в полную боевую готовность.

— Связь с Ригой…

— Нет связи, товарищ майор, пропала. Выясняем неисправность!

— Так выясняйте быстрее! Дежурным звеньям готовность к взлету! Выруливать из стоянок! Моторы прогреты?! Капитан Крылов, поведете дежурную группу!

— Есть!

Командир 1-й эскадрильи отдал приказы посыльным, те устремились к стоявшим на отдалении самолетам, а сам капитан в летном комбинезоне уже пристегивал лямки парашюта у своей «чайки». Моторы истребителей взревели по всему аэродрому, так что майор не услышал подъехавшего мотоциклиста, благо до города были считанные километры.

— Вот приказ начальника гарнизона, товарищ майор!

Младший лейтенант с петлицами связиста передал пакет, майор расписался в получении, вскрыл, достал листок — внимательно пробежался по нему глазами. Все было оформлено правильно — передал приказ дежурному:

— Запиши в журнал!

Спросил, уточняя, у телефониста:

— Связь с Ригой есть?

— Никак нет, товарищ майор!

— Тогда запиши это, что связи нет! Самолетам на взлет немедленно!

Отдав приказ, Георгий Николаевич незаметно вздохнул — тяжелая ноша ответственности ощущалась на плечах, ее груз давил. Но теперь стало чуть легче — решение принято.

Первая тройка «чаек» уже начала разбег — через четверть минуты самолеты взмыли в воздух, покрытый тонкой, но уже прозрачной дымкой тумана. За ней последовали еще две — по одному звену от каждой эскадрильи, кроме четвертой. Звено из последней эскадрильи находилось в Паланге, и предназначалось для перехвата вражеских самолетов.

— Позвони в Палангу! Пусть готовятся к взлету!

Отдав приказ, майор посмотрел на часы — 3 часа 51 минута, а дата и так известна — началось 22 июня 1941 года…

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

— Отводи батальон, майор — примерно два часа у тебя еще есть. Оставь от каждой роты по полувзводу в прикрытие дотов, со станковыми пулеметами. И начинай отход до Швентойи. Стройбат и саперов я уже отправил. Приказ от генерала Фадеева ты получил?

— Так точно, товарищ дивизионный комиссар, он позвонил по телефону. Но будет лучше, если вы отдадите мне письменный приказ. Мало ли что будет, а вдруг ситуация изменится.

— Понимаю тебя, он у меня уже готов, — Николаев достал из полевой сумки заранее напечатанный приказ. Написал на листке бумаги время и размашисто расписался. Он знал, что в этом возникнет необходимость, поэтому подготовил их заранее — в штабе укрепрайона еще напечатали.

— Ятебе так скажу, майор. Если через два часа немцы не начнут обстрел, то тревога окажется ложной, и утром вы вернетесь в Палангу. Если же германцы перейдут границу — то убережешь свой батальон от напрасных потерь — все ваши казармы, окопы и пулеметные точки давно ими отмечены, и обстрел артиллерией будет мощный. Выскочишь, прикрывшись заслоном, которому не поздоровиться, как и пограничникам. Но дело свое они знают и задержат, пусть на немного, неприятеля. А умирать бойцам по присяге положено, ее исполнять надобно. Так что выдвигайся до Швентойи — там примем бой, если он начнется — на выгодной позиции, и где немцам их артиллерия помощь оказать не сможет. Ее ведь вперед выдвигать придется, а для этого время им нужно будет.

— Есть выдвигать батальон! Разрешите выполнять!

— Иди, майор, но уходите скрытно, немцы не должны встревожиться. Пусть удар, если они его нанесут, в пустоту придется. Ты уж постарайся все сделать тихо. Выдвигайся, время терять нельзя, не мешкай и скрытно уходи, твоим бойцам переход на пятнадцать верст.

— Так точно, товарищ дивизионный комиссар, тихо уйдем!

Майор быстро исчез в легкой туманной дымке, привычной для прибрежной полосы. На нее и рассчитывал Серафим Петрович — разглядеть передвижения колон для немцев будет затруднительно. Да и курортный литовский городок словно вымер — на границе царила зловещая тишина, от немцев не долетали звуки, будто все там притихли.

Час тому назад отъехали последние автомашины, забравшие детей из лагерей и семьи комсостава и совработников. Причем сделали за эту самую короткую ночь в году по два рейса. Первый до Руцавы, где оставили первую часть эвакуированных из Паланги, которых на станции давно поджидал эшелон. А теперь все грузовики и автобусы двинулись на Ницу, а от нее до Либавы уже рукой подать.

Из города Серафим Петрович выводил весь гарнизон — первым вышел 350-й строительный батальон со 2-м артиллерийским дивизионом 30-го легкого артполка. Затем на нескольких грузовиках выехало управление строительного участка № 62 — четыре десятка военнослужащих и вольнонаемных, их путь был до Барты, а оттуда до Риги. Опытных специалистов ставить в строй не было смысла — а вот пользу на новом строительстве на тыловых рубежах они могут принести немалую.

Следом за ними ушли саперы 94-го осапб 10-й стрелковой дивизии, погрузив разнообразное имущество в полуторки и построившись в колонну. Остался только взвод для прикрытия — они должны были заминировать мосты, и подорвать их, когда начнется обстрел. И вот теперь последними уходили пехотинцы 62-го стрелкового полка.

— Ладно, сделал все, что было в моих силах, а что не смог, то не моя вина здесь, не моя.

Николаев закурил папиросу, обдумывая ситуацию. Строительный участок у Рудачей опустел — еще с вечера грузовики вывезли два саперных батальона, оставив для прикрытия по взводу от каждого, да невооруженную строительную роту.

На тракторах утащили почти все тяжелые орудия, оставив три 152 мм гаубицы, и выгрузив из двух полуторок ящики со снарядами — ровно пятьдесят старых фугасных гранат и шрапнелей, да к ним пороховые заряды по счету. Личный состав дивизиона ушел к Кретинге, остались только расчеты — по десятку человек на каждую гаубицу.

Однако отправленный туда майор Завьялов, заместитель начарта 41-го УРа, проявил редкостную распорядительность с инициативой — нашел среди ночи два трактора с грузовиком, собрал с жителей полтора десятка подвод. Упряжь для одной орудийной запряжки выпросил у командира артдивизиона, нашли и лошадей. Так что теперь два орудия направились прямиком до Либавы, а третье заняло огневую позицию впереди Швентойи, на дороге — все же полсотни сорокакилограммовых снарядов шестидюймовки должны были нанести противнику серьезный ущерб.

Для прикрытия Рудачей была отправлена стрелковая рота с грузовиком винтовок и патронов. Командир получил приказ взять всех под свою команду, вооружить строителей. И постараться хоть на час задержать немцев, если те перейдут границу и займут Кретингу. А затем под прикрытием броневиков разведывательного батальона 67-й дивизии отступать на Руцаву, где Николаев намеревался дать немцам решительный бой.

А теперь нужно было уезжать из Паланги — на границе оставались только группы прикрытия да пограничники 1-й и 2-й застав 105-го Кретингского погранотряда — они и примут на себя первый удар немцев…

— Товарищ дивизионный комиссар! Командир взвода 94-го саперного батальона младший лейтенант Темкин. Имею задачу подорвать мосты, если немцы начнут наступление!

Молодой еще парень, года 24, не больше, и характерной еврейской наружности. Николаев машинально посмотрел на часы, выходя из машины. И негромко сказал:

— Тебя как звать лейтенант? Откуда родом?

— Моисей Вениаминович, товарищ дивизионный комиссар! Из Бешенковичей, это в Белоруссии.

— Тебе ждать еще час, товарищ младший лейтенант, а дальше взрывай все мосты через эту речку Ронже. Своих предупредил — подрывать не раньше, чем наши пограничники отойдут, или при появлении немцев? Выдержи, справься с нервами — раньше подорвешь, наши не успеют переправиться, а ведь они с ранеными товарищами будут, а позже — так немцы мосты захватят. Ты меня понял, Моисей Вениаминович?

— Так точно, товарищ дивизионный комиссар, понял.

— Удачи тебе, Темкин! Как только подорвете мостики, уходите из городка немедленно — на выходе полуторки ждать будут и броневики, они огнем прикроют. А потом ударит наша артиллерия в ответ…

Стоя на наблюдательной вышке рядом с пограничником, Николаев уже несколько раз посмотрел на часы — минутная стрелка словно застыла у цифры 12. А маленькая показывала на 4 часа утра. С Либавы уже позвонили — там уже объявили боевую тревогу, ПВО военно-морской базы была приведена в полную готовность для «горячей встречи» вражеской авиации, в воздух поднялись истребители 148-го ИАП.

Связь у пограничников работала пока устойчиво, никто еще не резал провода — а может айзсарги просто побоялись чересчур оживленного движения по ночной дороге большого числа автомобилей в сопровождении военных, сотрудников НКВД и милиционеров.

— Не понимаю, неужели ничего не будет, — Николаев посмотрел на циферблат точных часов, время он трижды проверил — уже было отсчитано четыре минуты пятого. Серафим Петрович прижал бинокль к глазам — на границе стоял легкий туман, разглядеть Палангу было трудно даже через мощную оптику. И тут перед глазами туман разорвало в клочья багрово-черными всполохами, и донесся ужасающей силы грохот от десятков, если не сотен, сильных взрывов, слившихся в одно целое, страшное…