Крепость на дюнах

Глава 1

Прекуле.

Член Военного Совета Приморской группы дивизионный комиссар Николаев.

— Ты мне политдонесение только не порть, — усмехнулся Николаев. — Прекрасно все понимаю, но только победа все равно впечатляющая, потому что она первая. И в отличие от того блина в поговорке, вышла отнюдь не комом. Да, досталось тыловым частям, к тому же прикрепленным — но потрепана то сама дивизия, а все остальное неважно.

Бои за Скуодас окончились к полудню — полки германской 291-й дивизии отошли от города на 7-10 км южнее, и перешли к обороне. Отступили из города поспешно, но организованно, оставив на улицах городка всего с два десятка трупов своих солдат, да несколько забытых раненых, и еще троих пленными. Зато обходящий правый фланг советской 67-й дивизии 506-й германский полк отступил в беспорядке, немцы бросили примерно сорок убитых солдат, оставили с десяток раненых и контуженных — все они были взяты в плен. Однако потери на этом направлении были не столь большие, как показалось на первый взгляд — к полудню выяснили, что дивизия за сутки боевых действий лишилась убитыми почти полторы сотни красноармейцев, да более четырехсот раненных бойцов и командиров.

— Здесь, смею думать, немцы потеряли не меньше нашего, а то и больше — мы на один их выстрел давали два в ответ. Но дрались они упорно и умело, за реку отошли в полном порядке, на левом фланге отступили так, что Кожевников даже преследование организовать не смог толком. Хорошо воевали, нужно отдать им должное!

— Так и запишем, Николай Алексеевич, тем значимей наш успех. Думаю, нужно указать, что потери врага превышают семь сотен солдат убитыми и раненными, на поле боя оставлено шесть десятков трупов, да мы взяли в плен семнадцать солдат с офицером. А вот трофеи укажем в общем перечне, так будет намного внушительней. На Руцавском направлении ведь действительно нами одержана впечатляющая победа!

— Самокатчики разбиты, это верно, и отступили в беспорядке. Зато батальон 506-го полка смог все же отойти под напором бригады Горобца — хотя одну его роту мы начисто уничтожили, — Серафим Петрович был там ночью, видел все собственными глазами. Два немецких батальона попали под удар двух бригад и были буквально снесены, поспешно отступив к Скуодису, хотя это удалось не всем — больше двухсот трупов было оставлено на всем протяжении узкоколейной железной дороги и по обе стороны от нее. Да и взятых в плен раненных, контуженных, да просто очумевших в ночном бою солдат вермахта было столько же, многие легкораненые отступили вместе со своими камераден — умелые солдаты эти пруссаки, что и говорить.

Зато трофеи достались изрядные!

Один четырехколесный броневик, угловатый от скошенных броневых листов, который решили дотащить до Либавы, второй, как и бронетранспортер превратились в обгоревшее железо. Захватили также четыре исправных установки 20-ти мм зенитных автоматов, расчеты были перебиты минометным огнем — но остальные орудия немцы укатили на руках, а затем прицепили к небольшим автомашинам и вывезли. Вполне целыми досталось в руки торжествующих победителей одно орудие в 75 мм и два 37 мм ПТО, с десяток минометов — и что главное, с внушительным запасом боеприпасов на все это добро. Хватало и техники — собственным ходом угнали в Либаву два десятка грузовиков, дюжину мотоциклов, и разобрали более сотни оставленных велосипедов. Последние пошли связистам и в разведроты двух бригад, в которых решили сформировать по взводу самокатчиков.

Зато в Руцаве германским тыловым подразделениям досталось крепче всего — рота из 859-го охранного батальона была начисто истреблена пограничниками. Невооруженные подразделения из 127-го строительного батальона малой частью рассеяны по лесам и болотам, но большинство немцев сдались в плен, совершенно ошеломленные дерзкой ночной атакой. Достался в руки победителей полевой лазарет с медиками и раненными. Их всех вывезли в Либаву прибывшим на станцию по исправной узкоколейке поездом — так что замысел оставить ее в целости при отступлении полностью удался.

Захватили одну из транспортных колонн дивизии, что стало невероятным успехом и принесло грандиозные трофеи. Почти полсотни нагруженных боеприпасами и продовольствием грузовиков и несколько полугусеничных тягачей, на одном из которых была установлена 20-ти мм зенитная пушка, полдюжины легковушек — о такой награде не мыслилось до начала дерзкого контрнаступления. Часть немцев, что попробовала отстреливаться из карабинов, была перебита для острастки упорствующим, и этого хватило для вразумления. Остальные или разбежались по окрестностям, ловить их никто не стал, либо попали в плен.

— Что теперь будет — понятно. Противник сегодня придет в себя, а завтра попытается ударить по нашим бригадам, представляющим реальную угрозу не только левому флангу 291-й дивизии, но еще большую для перехвата его тыловых коммуникаций, особенно по линии Кретинга-Дарбенай-Скуодис. Так что перегруппируются и ударят полком, при поддержке артиллерии и приданных подвижных частей, — генерал Дедаев закурил папиросу, внимательно рассматривая карту. И показал кончиком карандаша предполагаемые направления вражеского контрудара.

— Вот этим и надо воспользоваться этой же ночью, иначе будет поздно, — СерафимПетрович посмотрел на генерала, тот был весь во внимании. И закончил решительно, понимая, что скажет сейчас крайне неприятные вещи для генерала, войска которого одержали пусть не победу, но сражались с успехом, перейдя в наступление.

— Этой ночью нужно начать отводить войска на линию железной дороги, сюда в Прекуле. У нас осталось всего три состава, они будут в ночь отправлены уйти на Ригу, пока эта железнодорожная ветка еще не перехвачена немцами. Но противник завтра днем на нее может выйти — 10-я дивизия отступает от Тельшая на север. Так что дивизию нужно отводить дальше, на станции Илмая и Дурбе — составы для нашей колеи еще есть, эшелоны могут добраться до Двины.

— Сколько их там — пять или шесть? А для дивизии и двух бригад потребуется еще не менее десятка, с учетом того, что часть бойцов можно посадить на автомашины. Да и как начать отвод войск в Ригу после победного боя, и без приказа комфронта?!

— Приказ будет не сегодня-завтра, никак не позднее. Наш левый фланг давно «висит» в воздухе, отрыв до 8-й армии почти сотня верст и он нарастает. Если мы останемся на месте, то немцы завтра к вечеру, в лучшем для нас случае, послезавтра перережут пути отхода. И это все, конец — навалятся со всех сторон, подведут резервы.

— Будем обороняться в Либаве…

— Ты веришь тому, что мы там сможем удержаться больше трех-пяти дней, Николай Алексеевич, — мрачно усмехнулся Николаев. — Глубина обороны не превышает трех километров, держать противника на отдалении можно только береговыми батареями, но запас снарядов к ним ограничен, хотя принимаются меры для его пополнения. А дальше будет безнаказанное избиение гарнизона осадной артиллерией и авиацией. Ничего хорошего нас там не ждет, только напрасно погибнут хорошие войска, что могут с успехом сражаться в поле. Крепость для них просто станет смертельной ловушкой, капканом — и без всякой пользы положим все наши части.

— Да понимаю это, Серафим Петрович, но отходить с позиций не хочется, если есть возможность еще раз потрепать германца!

— Еще повоюешь, Николай Алексеевич! Фронт пройдет по Двине, на старых позициях. Немцы в ту войну еле Ригу взяли, «корниловщину» помнишь? Народа на их восстановление согнали, только нужны резервы. А здесь неполная дивизия и две бригады, в Виндаве еще усиленный полк, что уже туда отправляется по железной дороге и транспортами. Там вся наша Приморская группа нужна — потому нельзя терять времени.

Николаев усмехнулся, закурил папиросу, бросил спичку на тарелку. И наклонился над столом — слова прозвучали тихо, но веско:

— Есть суровая военная целесообразность, она диктует нам решение. А приказ, поверь, как всегда запоздает…

Командующий Северо-Западным фронтом генерал-полковник Кузнецов.

— Вчера 21-й механизированный корпус выступил из Идрицы и начал выдвижение своих частей на Екабпилс. В связи с крайней нехваткой бронетехники, гаубичной артиллерии, автомашин и стрелкового вооружения, в каждой танковой дивизии сформирована боевая подвижная группа. Она состоит из одного танкового полка в два неполных батальона, усиленного мотострелкового батальона, выделенного из полка, разведбата и дивизионных частей в урезанном, за неимением грузовиков, составе. Из 185-й мотодивизии выделена моторизованная группа из одного полнокровного мотострелкового полка, обеспеченного всем положенным по штату, за исключением винтовок и пулеметов — их хватило едва на три четверти бойцов, тыловые и ремонтные службы совсем без оружия. В мотоциклетном полку большая нехватка техники, на две роты лишь набралось. В мехкорпусе большая часть людей ничем не вооружена — 17 тысяч бойцов.

Начальник управления БТМВ фронта полковник Полубояров говорил уверенно, на землистом от усталости лице выделялись чуть прищуренные глаза. Однако претензий к нему не имелось — делает все, что в его силах. Да и опытен как военный — воевал на Халхин-Голе, награжден орденом Красной Звезды и монгольским Красного Знамени, медаль «XX лет РККА» на кителе тоже о многом говорит.

— Как с танками и артиллерией?

— Плохо, товарищ командующий. 23 июня из ВАММ прибыло 105 БТ и 2 Т-34 — экипажи опытные, с полигона. Да в самом мехкорпусе имелось 35 БТ и 16 плавающих танков, а также 88 БА-10 и БА-20. Артиллерии было девять гаубиц — две 152 мм и семь 122 мм, восемь 76 мм зениток. Однако 24 июня поступило 112 дивизионных и полковых 76 мм пушек и «сорокапятки». Все мотострелковые полки удалось вооружить практически по штату, а 695-й артполк 185-й мотодивизии укомплектован двумя полными дивизионами Ф-22 УСВ. Сейчас мобилизуют конный состав с повозками. И пытаются найти автотранспорт, где только возможно — на МТС, у колхозов или забрать в городе. Но его совсем мало…

— Доукомплектовать 185-ю дивизию как стрелковую, с одним артполком, но уже легким на конной тяге. Обычная пехота нужна, а тут три полка простаивают без дела. Винтовки с пулеметами выдать с двинских складов, как и боеприпасы, их пока хватает в мобзапасе. Пусть дивизия немедленно начинает выдвигаться на фронт, — последнее указание было адресовано начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту Кленову — тот тотчас написал несколько строчек в развернутом блокноте.

— Мехкорпуса вчера вечером вышли из боя и отходят — 12-й на Ригу, а 3-й на Двинск или Краславу. Для действий в арьергарде из каждого танкового полка выделено одна рота БТ или Т-26 в распоряжении командиров стрелковых дивизий. Части понесли большие потери в боях, особенно 2-я и 5-я танковые дивизии корпуса генерала Куркина.

— Пехота тоже сильно потрепана, — буркнул Кузнецов, прекрасно понимая затаенную скорбь Полубоярова — участь всех этих танковых рот предопределена. Они просто сгинут в арьергардных боях, прикрывая отступление. Но иного варианта действий не остается — нужно выводить войска из сражения как можно быстрее, и успеть занять позиции по Двине до подхода германских пехотных дивизий.

Позавчера — Кузнецов посмотрел на сереющее небо — да уже позавчера, он принял это решение, которое далось ему с трудом, фактически проигнорировав указания Генштаба о нанесении контрударов по 3-й танковой группе немцев, что разорвала связь с Западным фронтом генерала армии Павлова, ударив прямо по неприкрытому стыку. Резервов просто не имелось, за исключением 29-го стрелкового корпуса. Но 184-я дивизия восстала, мятежники перебили комсостав и напали на отходящие части 5-й танковой дивизии, понесшие большие потери 22 июня под Алитусом. Тем удалось отбиться, и командир дивизии полковник Федоров принял решение отходить на восток. И вот тут просто чудом удалось восстановить связь.

Генерал-полковник Кузнецов отдал тогда категорический приказ — танкистам отступать вместе с «литовцами» на Двинск как можно поспешнее. А вчера, с началом ночи, автотранспортная колонна штаба фронта начала отход обратно к Риге, в Паневежисе оставаться было опасно, возникла угроза захвата города. Немецкие танки с мотопехотой двигались просто стремительно, проломив фронт 11-го корпуса 8-й армии, а спешно переброшенные резервы сдержать продвижение врага не смогли.

И теперь командующий понимал, что поступил правильно, приняв такое решение. От 29-го стрелкового корпуса, который еще не принимал никакого участия в боях, осталось всего восемь тысяч бойцов и командиров. Из них две тысячи литовцев (а имелось 16 тысяч), что сохранили верность присяге — все в 179-й дивизии, в которой потеряна меньше половины от девятитысячного состава. Чуть больше двух тысяч отступило от корпусных частей и меньше полутора тысяч бойцов и командиров из злосчастной 18–й дивизии добрело до Западной Двины.

Вместе с корпусом к Двинску выходило Виленское пехотное училище и потрепанная 5-я танковая дивизия — около пяти с половиной тысяч личного состава и четыре десятка танков, включая несколько новых Т-34, которых было до начала боевых действий полсотни. И что самое скверное — танки и мотопехота врага вечером захватили Утену. До Двинска остался один бросок, и сегодня вечером, а то и к полудню, немцы прорвутся к двинским мостам, имеющих стратегическое значение Враг может их захватить, и тогда дорога на Псков, а потом и на Ленинград будет для него открыта. Меры, конечно, приняты, но на войне всякое может случиться.

— Из мехкорпусов изъять весь автотранспорт мотодивизий, превратив в стрелковые. Оставим только один из полков корпуса моторизованным, как в 21-м МК. Выхода просто нет — очень нужны грузовики. Как и гаубичная артиллерия — придадим только один артполк, сведя туда 122 мм гаубицы, второй со 152 мм артиллерией пока вывести в резерв.

— Так точно, товарищ командующий — тягачей «Ворошиловец» у нас почти нет, а гаубицы М-10 слишком тяжелы, и трактора их тянут со скоростью пешехода, — Полубояров кивнул головой. Кузнецов знал, что с фронта на это постоянно указывали в донесениях.

— Вот и выполняйте приказ, полковник. Получим три мехкорпуса силой в прежнюю мотодивизию каждый, будет, чем поддержать пехоту. И еще три стрелковых дивизии. Реорганизацию проводить немедленно, времени у нас практически не осталось. Опаздывать категорически нельзя!

Оставшись вдвоем с начальником штаба, командующий посмотрел на начальника штаба:

— Нам нужны резервы — оборона южных укреплений у Риги, что сейчас восстанавливаются, потребует трех полнокровных дивизий. У нас только 16-я, первые батальоны доставлены из Пярну флотом. Вся дивизия будет только послезавтра — 28-го, но сорок верст растянутого фронта. С переброской 22-го корпуса не успеваем — только к началу июля.

— Нужно немедленно отводить Приморскую группу. Либаву надо оставить, укрепления взорвать. Оборонять город нет смысла…

Член Военного Совета Приморской группы дивизионный комиссар Николаев.

— Ты прямо в воду смотришь, как та цыганка со своим гаданием. Теперь приказ получен, а я успел за ночь и утро отвести войска на семьдесят километров, благо автотранспорт имеется в достатке.

— Гадалка с меня та еще, — усмехнулся Николаев. — Просто ситуация такая, что отвод твоей дивизии и бригад от занятых рубежей, включая город, принесет намного больше пользы, чем бесцельная оборона, которая приведет к неизбежной гибели двадцатитысячную группировку. Везде должен быть здравый смысл, и к счастью, он возобладал.

— Ты успеешь к следующему утру уничтожить укрепления? Эвакуация населения ведь проведена, вчера, как мне доложили, и можно уже начать выводить гарнизон укрепрайона и моряков…

— Не стоит этого делать. Причем категорически. За Либаву нам нужно драться до конца, до последнего снаряда!

— Но почему?! Ведь есть приказ командующего фронтом! Да и ты сам говорил не раз, что оборона города бесцельна и бесполезна!

Генерал Дедаев явно был ошеломлен его ответом и не скрывал искреннего недоумения. Серафим Петрович усмехнулся еще один раз, пожал плечами, и после того как закурил папиросу, объяснил:

— Оборона бесцельна и бесполезна, если будет вестись главными силами — 67-й дивизией и двумя сводными бригадами. Кроме истребления гарнизона она ничего другого в своем конечном итоге не даст. Еще раз повторю — укрепрайон узок, и не имеет достаточной глубины. Но если оставить собственно гарнизон 41-го УРа и моряков, то эффективная оборона будет вестись ровно три дня. А дальше все…

— Сколько там гарнизона у тебя останется? Вместе с моряками и пограничниками хорошо будет, если четыре тысячи наберется. А против них воевать будет целая дивизия с частями усиления — в порошок разотрет походя. Смерть тут вас всех ждет скорая — за сутки немцы восточный сектор проломят и в город ворвутся.

— Пупок у них развяжется, и пятикратный перевес в нашем случае не поможет. На каждый ствол береговой батареи, а их восемь, по полторы тысячи снарядов, с учетом привезенных из Риги. И еще штук по сто-двести доставят из Виндавы завтра по узкоколейке. Стреляют на 25 километров — в зоне поражения вся округа, квадраты заранее пристреляны. И еще одиннадцать гаубиц имеется, а семь из них в шесть дюймов. И на каждую полтысячи снарядов. Дивизион старых трехдюймовок уже идет приятным дополнением, там на ствол по четыре сотни снарядов приходится. Как и наши зенитки — их вообще можно не учитывать, у них задачи другие. Так что есть надежда, что если из десяти выпущенных снарядов один немец будет убит или ранен, то их атакующий порыв живо охладится.

— Хорошо, три-четыре дня ты германца будешь держать огневым валом, а что дальше делать будешь, когда снаряды закончатся?! Ведь помирать придется, если морем вас не вывезут.

— Надеюсь на это, чего скрывать. А потому если численность гарнизона незначительная, несколько тысяч, то за пару часов можно всех отвести от позиций, и загрузить на суда. Пароходов оставили в гавани семь штук, не считая всяких мелких — буксиров, лихтеров, рыболовецких судов. Есть несколько десятков моторных катеров. И не забывай — у Клевенского в подчинении дивизион «морских охотников» и отряд торпедных катеров — они и вывезут отряды прикрытия. Так что шансы убраться отсюда вовремя у нас есть, и отнюдь не малые. К тому же флот обязательно отправит эсминцы и сторожевики в прикрытие — «Ленин» ведь спокойно дошел с подводными лодками.

— А если командующий фронтом будет настаивать на своем приказе?! Как ты ему все обоснуешь?!

— Я ведь так и остаюсь пока комендантом 41-го укрепрайона, и обязан прикрывать базу и корабли. Клевенский из Таллинна приказа на эвакуацию пока не получал. К тому же сегодня нужно подводные лодки «Ронис» и «Спидола» на буксирах увести, да М-83 — она из боевого патрулирования неисправная вернулась. Из Виндавы все нужно вывезти, включая три береговые батареи, а это несколько дней на демонтаж и погрузку. Ночью ледокол «Силач» уйдет, с ним несколько транспортов и субмарины. Потому что завтра немцы начнут серьезно бомбить гавань, а зенитной артиллерии уже не будет — дивизионы сегодня в ночь убудут из города, оставив по одной батарее. Загрузить пушки на транспорты в последний момент вряд ли удастся, так зачем напрасно терять матчасть?!

Серафим Петрович потушил папиросу в пепельнице, отпил из стакана уже остывшего чая — поморщился.

— Главное заключается в том, что целая германская дивизия, причем усиленного состава, пойдет не на Ригу, а на Либаву. Задержится здесь на несколько дней, понесет потери, а потом будет снова направлена на столицу Латвии. Выигрыш составит десять дней, а то и две недели. Полмесяца при нынешних обстоятельствах это очень большой срок — 25 тысяч немцев будут оторваны из активной борьбы за двинский рубеж.

— Тут ты прав, Серафим Петрович.

— А насчет того, что гарнизон не выдержит штурма, это отнюдь не факт. Курсантского батальона уже нет, они ведь пулеметчики и аотиллеристы, грех их в качестве пехоты использовать, тем более с Риги «максимки» привезли. Так что у нас теперь два пульбата, а к ним батальоны морской пехоты, саперы и стройбат, что стрелковым уже стал. Комендатура пограничников, рота НКВД с милицией, да пять рот вооруженных рабочих. И мины учитывай, и не простые, а морские, счет тола на центнеры идет — все в ход пошло. Саперы с флотскими минерами сплелись — фантазия так и бьет. Я, даром что инженер, о таких штуках сном-духом не ведал. Даже в Ригу донесение на катере отправили — придумали, как захваченные мосты уничтожать, да наведенные неприятелем понтоны на реке подрывать.

— Хм, а почему катером?

— Радиограмму ведь перехватить можно, а любую шифровку «взломать» — было бы время и умельцы, а немцев не стоит недооценивать — боком уже нам это выходит. В Либаве даже партизаны есть, что севернее, что на юге — несколько отрядов и групп, комсомольцы — у них вожак Имантс Судмалис дерзкий парень, и быстро решения принимает, даром что латыш.

— Тогда шансы есть — два десятка орудийных стволов серьезного калибра и полторы сотни станковых пулеметов, с кого угодно задор выбьют. Не каждая дивизия столько имеет, — Дедаев покрутил головой. — А что с летчиками будет?

— С Батского аэродрома перебазируются на Малый в городе, и на «Южный». На последнем капониры соорудили, кочки срыли и ямки засыпали — людей ведь много работало.

— Оприходовали, значит, площадку.

— Так ее еще два года тому назад разровняли, аэродром хотели сделать. Да рукой махнули, а нам все пригодится, тем более два лучше одного. На крайний случай в Виндаву последние «чайки» улетят — у нас их ровно полтора десятка истребителей осталось, да дюжина в ремонте. Два Р-5 к ним, У-2, четыре «гладиатора» и «бульдог». На последнем наш лучший латыш на разведку постоянно летает, вот и сейчас сел. От Тельшая на северо-запад колонны идут, пыль столбом в воздухе стоит. Численностью в батальон каждая, думает, что подкрепление на Скуодис.

— Вчерашний контрудар свою роль сыграл — хоть полк лишний на себя оттянули. И то хлеб!

— Ты войска уводи быстрее, время дорого.

— Уже уходим, торопимся. Заслоны оставил с автотранспортом, два батальона с артиллерией, да разведбат. Одну бригаду вперед автотранспортом выброшу, вторую железной дорогой перевозим, а моя дивизия ногами путь измерять станет, и лишь изредка в кузовах грузовиков. До Салдуса шестьдесят километров, а от него до Риги вдвое больше. Дня за два дойдем, бензина запас подготовлен — флот расщедрился.

— Поспешай, Николай Алексеевич, даст бог — в Риге увидимся…

Командир 56-го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн.

Такого подлого удара от судьбы генерал Манштейн никак не ожидал. Немного опоздали в своем стремительном броске германские танки. Всего несколько часов, на долгом пути от границы до Двинска в триста километров. А может даже минуты, но и они сыграли свою зловещую роль. А ведь его корпус немного опоздал, вместо утра нагрянул ближе к вечеру — преодолев за сто десять часов огромное расстояние, на которое в прошлой войне германской армии потребовалось два месяца.

Всего-то на каких-то жалких двенадцать часов, но русским этого хватило. Мостов через Западную Двину не существовало — ни шоссейного, ни железнодорожного. Только обломками громадных «зубов», едва торчащих из речной воды, высились изуродованные остатки мостовых опор — большевики взрывчатки не пожалели. Да виднелись опрокинутые в реку мостовые фермы — конструкции буквально изогнуло.

— А где диверсанты из «Бранденбурга» — им ведь раньше удавалось проводить захваты мостов целыми, хотя разрушенных было, а это следует признать, гораздо больше.

— Обе группы погибли, герр генерал, — вытянулся перед ним офицер в небольшом чине гауптмана, то есть капитана, прикомандированный к штабу корпуса от Абвера, для координации действий диверсионных групп.

— Как это случилось?

— Большевики многому научились за эти дни, и предприняли чрезвычайные меры, как по охране мостов, так и делают дублированную систему их подрыва. Они извлекли должные выводы.

— Это плохо, теперь может и не быть столь стремительных прорывов…

Генерал Эрих фон Манштейн задумался — ситуация нравилась ему все меньше и меньше. Опытный офицер Генерального штаба прекрасно знал, что любая наступательная операция питается в глубину до определенного предела — таковым считали триста, максимум пятьсот километров. А там настоятельно требуется оперативная пауза — войска необходимо насытить всем необходимым от горючего, запчастей до продовольствия, подвести боеприпасы с маршевым пополнением, а обратно в тыл направить раненых солдат и офицеров, увезти всю поврежденную технику, которую невозможно исправить в полевых мастерских.

Такое одними грузовиками сделать непросто. Вернее, можно, но тогда затраты станут неимоверно дорогими. Автотранспорт быстро изнашивается, ему нужен дорогостоящий ремонт, и главное — прожорливые двигатели жрут массу дорогостоящего бензина. Нефти в рейхе добывается ничтожное количество, она поступает из Румынии, и совсем немного из Венгрии. Однако поставок не хватает, потому в германии не от хорошей жизни задолго до начала войны наладили производство синтетического топлива из угля. По качеству продукт выходил значительно хуже, чем из нефти, а стоил в три раза дороже. И его было не так уж и много, гораздо меньше, чем доставляемой из румынских скважин нефти. А чтобы доставить тысячу литров бензина на фронт, до которого тысяча километров, нужно потратить на этот вояж одну тонну горючего — а это всего чуть больше заправки одного танка.

Нет, в экстренной ситуации быстро меняющейся обстановки на театре военных действий такое допустимо, приносит эффект, так что даже старенькими «тетушками» Ю-52 можно по воздуху доставлять горючее, но только самое короткое время. На дальние расстояния, от самых границ Восточной Пруссии, такие перевозки уже нерентабельны из-за растраты ценных ресурсов. К фронту перевозки должны осуществляться исключительно железнодорожным транспортом — в вагоне или на платформе можно перевезти до сорока пяти тонн, а в грузовике две, максимум три. К тому же паровозы употребляют исключительно дешевое топливо — уголь, которого в германских шахтах добывается больше, чем в Англии и России вместе взятых.

Но как все доставить к линии фронта, если большевики варварски уничтожают всю железнодорожную инфраструктуру, от мостов до водокачек?! Для спешного восстановления потребуется несколько недель самого энергичного труда, если не пара месяцев!

Запасы в корпусных и дивизионных автоколоннах заканчиваются, нужно их восполнять. Так что придется, воленс-ноленс, сделать паузы и подтянуть тылы. А заодно дождаться прибытия мотодивизии СС «Мертвая голова» — третьего соединения его 56-го корпуса. Так что дней пять-семь уйдет, но кто сказал, что это время нужно терять?!

Нет, никоим образом. Мостов нет, но есть понтонные парки — навести понтонный мост через такую узкую реку как Западная Двина не проблема, это не полноводный Днепр, который потребует привлечения всех сил группы армии. А тут хватит и корпусных частей с участием, понятное дело, и дивизий. Форсировать реку десантными подразделениями пехоты под прикрытием стянутой к участку форсирования артиллерии и нанесением бомбардировок с воздуха. Это сломит волю к сопротивлению, и противник будет быстро вытеснен с занимаемого плацдарма. Далее создаются по периметру крепкие оборонительные позиции, причем крайне желательно, чтобы будущая переправа не находилась под воздействием вражеской артиллерии, а потому границы захваченного плацдарма нужно всячески раздвигать.

Затем за сутки саперы наводят переправу и за несколько суток на противоположный берег реки перебрасываются уже не батальоны — дивизии. А после накопления достаточных сил, плацдарм «вскрывается». Во вражеской оборонительной линии, словно гигантский нарыв лопается. И все — цель достигнута и его корпус рвет дальше на северо-восток, оставляя за спиной понтонный мост, по которому спокойно идет доставка необходимых грузов. Дойти можно до реки Великой, а там, на пути города Остров и Псков, прикрытые бетонными дотами «линии Сталина» — до них весной 1918 года дошли германские войска, но сейчас это можно делать гораздо быстрее — танки и авиация изменили характер войны, породив блицкриг.

Занятый собственными мыслями, Манштейн в тоже время выслушивал весьма занимательный рассказ капитана из военной разведки. А он был весьма познавательным — противник действительно научился многому и действовал крайне решительно.

— Группа обер-лейтенанта Кнаака подошли к железнодорожному мосту под видом отступающих русских солдат, миновав оцепление — проверка документов велась обычными пехотинцами небрежно. Это внушало надежду на успех предприятия — тем более сам Кнаак был ранен во время проведения подобной операции под Кедайняем, и окровавленные повязки на нем выглядели уместно. Зато у самого входа на мост стояло настоящее оцепление из целой роты солдат с петлицами советской авиации. И что самое скверное — на отдалении были пулеметные танкетки и броневики. От мысли захватить мост, обер-лейтенант, видимо, решил отказаться и попытался направить своих «бранденбуржцев» южнее, пройти к шоссейному мосту по берегу.

— Вполне разумно — нападение в такой обстановке безумное предприятие — наших солдат просто бы перебили!

— Так и произошло, герр генерал. К ним немедленно отправились несколько русских, видимо, что-то заподозрив — то были парашютисты, потребовавшие сдать оружие. Наши сразу начали стрелять, но были расстреляны из башенных пулеметов. Возможно, кто-то из них был взят в плен раненым — по крайней мере, двое точно.

— Жаль, — пробормотал Манштейн, хотя на самом деле не испытывал искреннего сочувствия — идет кровопролитная война, а на ней не до сантиментов. А потери всегда будут.

— Вторая группа фельдфебеля Хартманна пошла по шоссейному мосту сразу, надеясь, что в потоке отступающих русских солдат ей удастся благополучно добраться. Однако на другом берегу русские десантники устроили что-то вроде фильтрации, где проводили сортировку с проверкой документов вместе с парашютистами сотрудники «гепэу». И оттуда целыми подразделениями отправляли на сборные пункты для пополнения разных частей, что отступили к Двинску от границы. И там тоже разоружали все подразделения, которые по своей численности представляли взвод и меньше по составу. Часть наших солдат, что попытались сопротивляться, перебили, остальных взяли в плен — они сложили оружие.

— Им не оставалось ничего другого, — Манштейн пожал плечами — он не осуждал диверсантов за сдачу в плен. Начинать бой в таких условиях безумие — гибель группы обер-лейтенанта Кнаака тому подтверждение. Дальше слушать рассказ было бессмысленно — и так все понятно.

После ликвидации сразу двух диверсионных групп большевики усилили бдительность многократно, и встретили немецкие танки собранно, тем более возведя импровизированный тет де пон — предмостное укрепление. Времени им вполне хватило, чтобы своих солдат перебросить на противоположный берег, и взорвать за ними мост. Оставшиеся парашютисты ушли севернее или южнее по берегу, а там переправились на заранее припасенных лодках, которых на южной стороне Двины попросту не осталось. А плавающие танки и сами могут пересечь реку, они для этого и созданы.

Что ж — ничего страшного не случилось, нельзя надеяться на бесконечное везение — милость Фортуны переменчива. Теперь остается выбрать пригодный участок для создания плацдарма, и война продолжится…

Глава 2

Рига.

Командующий Северо-Западным фронтом генерал-полковник Кузнецов.

— УНС от границы отведены на двинский рубеж. Стройучасткам поставлены задачи, нарезаны дивизионные полосы обороны. Все отступающие строители и части укрепрайонов в настоящий момент переформировывают в стрелковые и пулеметные батальоны, и направляют на восстановление старых позиций, что были в ту войну с германцами. Командный состав направлен из Рижского пехотного училища — курсанты старшего курса получили звания лейтенантов, младшего, что уже год отучились, сержантов. Будет приказ — станут младшими лейтенантами после боев.

Командующий потер лоб ладонью — он невыносимо устал за эти дни. КП фронта позавчера вечером, тридцать часов тому назад, было покинуто — немцы вышли на подступы к Паневежису, пришлось экстренно уезжать. Автотранспортным колоннам досталось от бомбежек и нападений местных повстанцев, но взятый в охрану батальон 10-й воздушно-десантной бригады рассеял отряд айзсаргов. Сама же бригада была отправлена на спешно собранных автомашинах в Двинск, и судя по всему, успела вовремя.

— На возведении позиций работает местное население — примерно тридцать тысяч человек трудятся от Риги до Двинска, собранные по мобилизации ЦК компартии Латвии. Часть из людей будет призвана, как только оборону займут отводимые стрелковые дивизии. Необходимо задержать противника на реке, желательно на несколько недель.

— Все зависит от состояния дивизий, товарищ командующий, — негромко произнес генерал Дедаев. — Но в любом случае попытаться нужно, благо наличие старых укреплений позволяет на это надеяться. Как я прикинул — от Бабитского озера до Двинска примерно 240 км. Нужно еще три дня, чтобы завершить работы, если они начаты вчера.

— Позавчера, Николай Алексеевич — первые приказы я отдал в ночь на 25-е число, после разговора с дивизионным комиссаром Николаевым еще в Паневежисе. К полудню 25-го в Риге были уже собраны три батальона Рабочей гвардии, еще один в Двинске, и начато формирование сразу двадцати добровольческих рот по всем уездам. К настоящему часу все они собраны, уже получили оружие бывшей латвийской армии, обмундирование также, с нашими знаками различия. Вот смотрите, что получается, — Кузнецов склонился над картой, взяв в руки карандаш.

— От Икскюля до Кокнесе около 70-ти километров, этот участок отведен вашему соседу слева — 8-й армии генерала Собенникова. У него четыре стрелковых дивизии 10-го и 11-го корпусов в первой линии, одна во второй — 48-я, сильно потрепанная на границе. В резерве 12-й мехкорпус — он уже за Двиной, приводит себя в порядок. Танковые дивизии всех наших мехкорпусов из-за больших потерь переформированы в бригады. Часть танковых полков сведена в батальоны. Корпусу генерала Шестопалова из двух бригад также оставлен 28-й мотострелковый полк для усиления. Он фактически не понес потерь, практически не участвовал в боях. 202- я моторизованная будет находиться в твоем резерве, переведена в обычную стрелковую дивизию — автотранспорт изъят для нужд фронта, дополнена потрепанным полком пехоты из 23-й танковой дивизии твоего знакомца по Либаве полковника Орленко. Будем искать для нее пополнение.

— В моем резерве?!

— Твоя Приморская группа войдет в полном составе в 65-й стрелковый корпус, который ты и возглавишь — вот приказ. Генерал-майор Комиссаров назначен твоим заместителем — растерялся, у меня нет на него надежды, не потянет он, — Федор Исидорович протянул генералу давно напечатанный приказ. Он сам не ожидал столь скорого прибытия войск защищавших Либаву, слишком далеко это направление от Риги. Однако авангард 67-й стрелковой дивизии прибыл на южные подступы к столице Латвии с похвальной поспешностью, на грузовиках и поездах, которые после разгрузки были немедленно отправлены обратно к Салдусу. Переброска частей шла «перекатами», что позволяло надеяться, что вечером она будет закончена.

Сидящий напротив него Дедаев взял листок, медленно прочел его, и внимательно посмотрел на командующего фронта.

— В корпусе только управление с приданными частями. Один полк 16-й дивизии прибыл вчера и отправлен на позиции. С утра на транспортах и кораблях Балтфлота перевезены стрелковый и дивизион гаубичного полка из Пярну, завтра будет еще один полк с артиллерией из Гапсаля и Таллинна. Дивизия из резерва, полнокровная — займет фронт от Икскюля до Олая, исключая последний. Твой 114-й полк уже в Олае — перевезен эшелонами от Виндавы — правда, перенес бомбежку.

— Я уже встретился по пути с полковником Муравьевым — потери от бомбардировки незначительные, терпимые, скажу так. Нам больше досталось — почти две сотни красноармейцев выбили.

— Ничего не поделаешь, противник захватил господство в воздухе, а наша авиация по вине руководства какое-то время была дезорганизована перебазированием с прифронтовых аэродромов. Но генерал Ионов уже навел порядок. К сожалению, поздновато — немецкий моторизованный корпус вышел к Двинску — хорошо, что мосты успели взорвать.

— Нужно как можно быстрее отводить армии за Двину, иначе может произойти худое…

— Второй день отходят. Мехкорпуса уже за рекой, как и 29-й корпус — там 179-я дивизия вполне боеспособна. В Двинске управление 11-й армией, к Краславе подошла 112-я стрелковая дивизия из армии Ершакова, которая занимает Полоцкий укрепрайон на старой границе. Теперь левый фланг фронта прикрыт, и быстрого прорыва врага там не случится. Армия свежая, перебрасывается с внутренних округов еще с десятых чисел.

— А в центре что, товарищ командующий?

— От Кокнесе по Ливаны позиции 27-й армии Берзарина — там уже 24-й корпус — обе «латышские» дивизии пополнены до штатов мобилизованными местными коммунистами и комсомольцами — так что будут драться. От Идрицы подошел 21-й мехкорпус Лелюшенко силой в моторизованную дивизию, дней через пять прибудут две «эстонские» дивизии 22-го корпуса — сейчас их тоже спешно пополняют надежными кадрами. Перебрасываем 185-я дивизию, выведенную из состава 21-го мехкорпуса. В ней совершенно отсутствует как автотранспорт, так и винтовки с пулеметами. Так что пополним с окружных складов мобзапаса, как сможем — в обороне обычная пехота нужна, а не моторизованная.

— А сам мехкорпус в каком состоянии?

— Полторы сотни танков — Лелюшенко свои дивизии в бригады свел по собственному решению с первого дня войны. Да для усиления один полк мотопехоты — всего десять тысяч личного состава — обычная моторизованная дивизия. Для трех других, оставшихся на месте, стрелковых полков повозки с лошадьми по всей округе собирают. К тому же они без оружия — таких на корпус 17 тысяч человек набралось.

Кузнецов мог только вздохнуть — целая дивизия в резерве стоит, но без винтовок, пулеметов и автотранспорта. Так что ее прибытия раньше первого дня июля не стоит.

— Завтра твои 16-я и 67-я дивизии рубеж должны занять — так что поспешай, Николай Алексеевич. В резерве у тебя 202-я дивизия, потрепанная сильно. Хотел в полки влить по батальону Рабочей гвардии, но они мосты охраняют — в Риге нездоровые настроения, возможно выступление айзсаргов. Так что и части НКВД тебе помочь не смогут, их свели в дивизию. И то она только по названию — два полка, оперативный и по охране железных дорог, да конвойный батальон. Не больше трех тысяч личного состава, с танковой ротой, есть броневики, батарея «полковушек».

— Со мною 12-й погранотряд, пополнен до двух тысяч за счет мобилизованных комсомольцев и активистов, и сводный батальон НКВД и милиции. От них пользы будет больше, чем от рабочих — тем в дивизии воевать сподручнее. Да и порядок в городе пограничники наведут быстро и охрана у мостов куда надежнее станет.

— Учти, твой корпус отдельный, подчинен штабу фронта напрямую. Три стрелковых дивизии, две полнокровных, возводятся укрепрайоны на флангах и центре — протяженность позиций всего сорок три версты. Корпусной артполк придам еще, части НКВД в тылу будут, да моряки Рижской ВМБ. Танковый полк для проведения контрударов отдам, хотя в нем машин меньше, чем в довоенном батальоне, — командующий внимательно посмотрел на Дедаева и резковато спросил:

— Удержишь Ригу?!

— Немцы в той войне в нее два года лбом долбились — с тремя дивизиями при нормальной плотности фронта и с резервами — обязательно удержу! Вторую линию обороны восстановить надобно срочно, с нее контрудары проводить возможность появится.

— Сам решай — эвакуация из Риги не объявлена, задействовать на строительстве можно массу народа, лишить айзсаргов подпитки. ЦК компартии Латвии в городе, никому не позволил уехать — так что деваться некуда. Тут окружные склады — боеприпасов до осени хватит, экономить не придется. Поддержка авиации будет обязательно, с залива корабли обстрел проводить смогут. Прибудут резервы — дам и тебе дивизию-другую!

— Только за Икскюлем смотреть надобно — немцы там ударить могут, как в прошлую войну, и обойдут Ригу!

— Могут, — Федор Исидорович помрачнел, — сосед слева у тебя прежний, генерал Фадеев, ему и держать Икскюль — а в его 10-й дивизии меньше пяти тысяч, хотя половину артиллерии вывели.

— У меня в «южном отряде» стрелковый и саперный батальоны, с легким артдивизионом из его дивизии. Да два стройбата, пехотой ставшие. Вот их и верну обратно — бойцы там побед вкусили, в боях побывали, да части потерь не понесли. Лучше самому отдать, но быть уверенным за фланг, чем потом прорыв там ликвидировать. Так что от девятитысячной дивизии будет куда больше пользы.

— Верное решение, — Кузнецов удивился — редко кто из командиров вот так, не по приказу, отдал бы свои части «соседу». Поделился бы боеприпасами или вооружением, передал бы несколько мелких подразделений и считал бы свою помощь оконченной.

— А вот добровольческие формирования нужно немедленно в состав дивизий вливать, чтобы они окончательно не обескровились и боеспособность потеряли. Пока идут постоянным потоком пополнения дивизии воевать будут — в ротах еще есть, кому учить новобранцев. Да, потери среди них неизбежны, и большие. Но пусть будет так, чем формировать совершенно «сырые» части — для их сколачивания потребуется время, которого у нас просто может и не быть…

— Его уже нет — немцы уже завтра выйдут к твоему оборонительному рубежу. Так что поспешай…

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

— Немцы потопили пароходы «Вента» и «Амати», а ведь я на них надеялся забрать часть гарнизона, — начальник Либавской ВМБ капитан 1-го ранга Клевенский был мрачен. — Бомбят и обстреливают непрерывно, долго не выдержим. Я и так рассредоточил суда по гавани с потухшими котлами, чтобы их за неисправные приняли — но все равно уже десяток перетопили, если лихтеры с землечерпалками посчитать.

— Сколько хоть осталось в исправности?

— Восемь больших пароходов, от одной тысячи двухсот тонн водоизмещения, до трех тысяч. Даже если половину утопят, оставшихся судов хватит для проведения эвакуации. Части прикрытия и личный состав береговых батарей снимут корабли ОВР и «морские охотники» — на них больше тысячи двухсот бойцов можно будет принять, если потребуется.

Николаев кивнул — за эти пять дней Клевенский практически эвакуировал с базы все, хоть как-то представляющее ценность и вывел большую часть боевых кораблей и пароходов, ушли собственным ходом и на буксирах все подводные лодки, что ремонтировались или находились в Либаве.

Потери при переходах составили от бомбардировок вражеской авиации три транспорта, лихтер и две землечерпалки. Была торпедирована из-под воды и погибла малая субмарина типа «М». Немецкие торпедные катера отправили на дно два парохода торпедами и расстреляли из автоматических пушек буксир во вторую ночь войны. Из этого дерзкого нападения моряки сделали выводы, обзаведясь, по выражению Клевенского, «тюлькиным флотом». Попросту вооружили находящимися на хранении орудиями подходящие для боевого использования небольшие суда. И сделали это при помощи завода за чрезвычайно короткие сроки — ушло от суток до двух непрерывных работ. Впрочем, в гражданскую войну на реках и озерах за несколько дней также появлялись вооруженные флотилии, главное чтобы на судах имелись команды и пушки для вооружения.

Так что единственный в гавани тральщик «Фугас», что продолжал вываливать в море мины, ставя заграждения, получил вскоре поддержку. Небольшой, всего в 330 тонн водоизмещения, пароход, стал сторожевым кораблем с двумя 76 мм зенитками Лендера. Орудия — наследство бывшей буржуазной Латвии, которое она получила в закрома после мировой войны. Еще три больших буксира и малый портовый ледокол водоизмещением от 90 до 160 тонн, вооружили двумя-тремя «сорокапятками» в морском варианте 21К. Добавили новейшие ДС в качестве зенитных пулеметов, щедро полученных от округа и армии. Они уже приобрели в войсках скверную репутацию из-за своей «капризности» и частых поломок. Так что Николаев эти три десятка пулеметов сбагрил с легкой душой, доверяя надежным и проверенным временем «максимам». А флотские почему-то обрадовались подарку — в руках курсантов, что составляли расчеты на кораблях, ДС работали вполне нормально, почти без поломок и не вызывали нареканий. Видимо все дело в технической «подкованности» моряков — та же самозарядная винтовка СВТ-40 получила от них самые хвалебные отзывы. А многие красноармейцы именовали ее не иначе как «капризной Светкой», потому что оружие требовала постоянного ухода и его невольно сравнивали с безотказной трехлинейкой, конструкции Мосина образца 1891/1930 года.

— Когда минировать заводы начнешь, Михаил Сергеевич?

— Сегодня ночью, как раз последние работы на «Тосмаре» выполнят, и рабочие на позиции уйдут. Учти, Серафим Петрович, немцы могут ночью на штурм пойти.

— Не думаю, они еще сюда не всей дивизией стянулись — с утра передовые отряды только подошли. Ты по калибру прикинь, по которому по нам бьют — легкие гаубицы 105 мм, и не больше дивизиона. Беспокоящим огнем назвать можно, но не больше — на нервы давят. А вот с утра серьезный калибр в дело пустят — у них два дивизиона 150 мм орудий, двадцать четыре ствола. Вот тут нам туго придется на второй день массированного обстрела, поверь как инженеру. А «восточный сектор» накроют 105 мм гаубицами — нашим полевым укреплениям их огня за глаза хватит — от блиндажей и дзотов щепки в разные стороны полетят.

— Значит, к вечеру 29-го, то есть послезавтра, штурм неизбежно произойдет?! Послезавтра?

— Так точно, им тянуть смысла нет, если железной дорогой осадные жерла не решат подвезти. Чтобы напрасных потерь в живой силе не нести, но тут проблема — быстро все мосты, что мы тут повзрывали, восстановить невозможно. Пара недель, никак не раньше. Так что на штурм пойдут, им убедительный реванш взять нужно.

— Штаб Балтфлота 29-го, или 30-го, но то крайний срок, обещает корабли в прикрытие выслать — эсминцы из Отряда легких сил контр-адмирала Дрозда, что пока в Риге и Усть-Двинске базируется.

— Ясненько, надеюсь не подведут — а то нас здесь всех положат без всякой пользы. Как рабочие уйдут — пограничники и милиция заводы оцепят — закладку морских мин, как в Гробине проводить будем, чтобы одним подрывом все разрушить. И все заводы, мастерские и порт тоже. Нужно по три-четыре мины под каждый затонувший корабль подвести. Чтобы если надвое не разорвать взрывом, то судно в такое состояние привести, при котором мучения сплошные будут с подъемом и разборкой.

— Сделаем, указания уже даны, и минеры начали работать. Необходимый запас имеется, не все в море вывалили, на гавань много оставили. В последний момент немцам такой «суп с клецками» оставим, чтобы ложку провернуть в нем было нельзя. А Виндаву уже минируют, отряды пехоты на грузовиках и мотоциклисты уже на подходах. Завтра с утра нагрянут, но этой ночью корабли пограничников с моряками снимут с берега. А так все оттуда сегодня вывезли, успели — суда только ушли на Моонзунд.

— Хорошая новость, — Николаев был обрадован — все три береговых батареи удалось демонтировать. Последние транспорты со 130 мм пушками и боезапасом к ним уже в Рижском заливе. Если на переходе не потопит вражеская авиация, то БОБР получит неплохое усиление. Да и саму Виндаву, как и Либаву, немцам долго не придется использовать в качестве передовой базы кригсмарине, вначале тщательное траление провести надобно…

— Товарищ дивизионный комиссар, разрешите обратиться!

Высокий ефрейтор со скрещенными «топориками» на черных петлицах стоял перед Серафимом Петровичем навытяжку, а рядом девушка с выразительной внешностью и синей куртке работников наркомата связи.

— Ефрейтор Зуев, комендантская рота укрепрайона, а это моя невеста Рамуне Краузе, она на почте в Кретинге работала, сирота — дедушка при первом обстреле погиб, 22-го июня. У нее кроме меня никого нет, разрешите, товарищ дивизионный комиссар, нам пожениться!

— Так женитесь, если любите друг друга, я не поп чтобы благословение давать как в старые времена, — Николаев удивленно выгнул бровь, только приехал от Клевенского и вот тебе незадача на ночь грядущую.

— А как без разрешения командира части, товарищ дивизионный комиссар?! Никто ведь бумагу сейчас не выдаст, война.

И такая безысходность прозвучала в голосе парня на последнем слове, что Серафим Петрович мгновенно осознал, что к чему. И хотя хотел прилечь поспать полчаса, но решительно пошел в здание штаба 41-го УРа, махнув рукою. — Следуйте за мной! Пропустить!

Последнее распоряжение относилось к дежурному, что встретил его на входе, и двум караульным, что с нескрываемым интересом прислушивались к внезапному разговору…

— Капитан, у тебя боец жениться надумал! Как ты к этому относишься?! Согласие свое даешь?

— Так война идет, товарищ дивизионный комиссар…

— Война идет, согласен, но человеческие чувства, такие как любовь, на ней о многом говорят.

— О чем, товарищ комиссар?

С некоторой растерянностью спросил командир комендантской роты штаба, и взглянул на совершенно растерявшуюся парочку.

— На ней убивают, согласен, но чувствами человек не должен черстветь! В любви жизнь новая создается, а в войне только ненависть, она неспособна к созиданию, капитан.

— А мне что — раз вы им разрешаете, то пусть женятся. Зуев боец умелый, на Барте сражался в составе выделенного взвода. В стройбате его к младшему сержанту представляли…

— Если боец хороший, и аттестуется на новое звание — то списки на утверждение подавать немедленно. Идет война и каждый день на ней дорог. А вы, Василий Иванович, как к женитьбе относитесь — девушку ведь к вам взяли связисткой на коммутатор?! Она вольнонаемная?

— Нет, приказ на зачисление в состав РККА я подал утром, вы его подписали после полудня, Серафим Петрович. А к женитьбе отношусь положительно — любовь ведь завсегда должна быть, деток им хороших, как немца победим и мирную жизнь обратно вернем.

— Вот теперь вы правильно сказали. Совет им и любовь как говориться. Так что напечатайте разрешение от моего имени — с этой минуты считать вас мужем и женой, с соответствующей сменой фамилии, если Рамуне сочтет это важным по обстоятельству.

— Сочту, так и у нас принято — жена идет в дом к мужу, где все под одной фамилией, товарищ дивизионный комиссар! Спасибо вам…

— Не за что, моя хорошая — жизнь ведь продолжается!

Командир 65-го стрелкового корпуса генерал-майор Дедаев.

— Серафим Петрович полностью прав — мы еле успели…

Генерал Дедаев прикусил губу, разглядывая в окуляры бинокля поднимающуюся в небо пыль. С НП 114-го стрелкового полка, что на целые сутки раньше занял позиции, была хорошо видна небольшая латвийская железнодорожная станция с поселком. За которые четверть века тому назад шли жестокие бои между наступавшими германскими войсками и ожесточенно обороняющимися здесь сибирскими и латышскими стрелками. Тогда эта станция называлась Олая или Олава, последнее название употреблялось в честь старинной церкви святого Олафа, что была возведена еще при «псах-рыцарях», что безжалостно прошлись по латышским селениям, «крестя» непокорных язычников «огнем и мечом».

Вот и сейчас история повторялась — занявшие позиции русские солдаты, вместе с латышскими рабочими готовились встретить немцев. Еще вчера вечером, как только Николай Алексеевич вернулся из Риги от командующего фронтом, над позициями пролетел истребитель И-16, с которого пилот сбросил вымпел. В пенале оказалось короткое сообщение — в сорока километрах южнее восстанавливаемых укреплений, замечены идущие к Митаве, бывшей столице герцогства Курляндского, германские моторизованные колонны. Новость не была неожиданной, подспудно Дедаев был к ней готов, единственное, что его обрадовало, так то, что последний эшелон с 56-м полком его дивизии успел проскочить станцию.

Вся ночь прошла в сплошной нервотрепке — части шли «перескоками», грузовики привозили новые роты одну за другой и тут же возвращались за спешно идущими по пыльным дорогам красноармейцами. Успели к утру, когда к Риге прошли флотские зенитно-артиллерийские дивизионы, ушедшие из Либавы. А к полудню к Олаю отошел выдвинутый к Митаве разведбат — его командир прикрывал отход арьергарда 10-й дивизии — неполного стрелкового батальона с танками БТ из 12-го мехкорпуса. Немцы шли осторожно, попадая в засады, боя не принимали. Видимо, выполняли приказ только вести наблюдение за противником, преследовать его по пятам и вовремя предупредить свое командование, если русские перейдут в контрнаступление — хотя такое было совершенно невозможно.

Войска 8-й армии отступали поспешно, в беспорядке, но вот расстройства не наблюдалось. Трактора медленно волокли за собой шестидюймовые гаубицы, которые в царской армии называли мортирами, усталые лошади тянули повозки, пылили башмаками пехотинцы, поправляя обмотки — многие красноармейцы, особенно из стройбатов, сапоги не получили. Бронированные тягачи «Комсомолец» резво тянули за собой сорокапятки — бойцы расчетов располагались на сидениях, грязные от пыли, рискуя свалиться с маленькой гусеничной машины на дорогу. Изредка проползали танки Т-26, облепленные пехотинцами, на многих были видны окровавленные повязки. Кони, машины, люди — все они направлялись к Двине, желая перебраться через реку, вовремя занять отведенные позиции, отдышаться и попытаться на водном рубеже остановить наступающего врага.

Взирая на эту картину, Николай Алексеевич ощущал в душе смутное беспокойство — преследуй их германские пехотные дивизии, то выигрыш во времени в целые сутки с лишком значит многое. За тридцать часов пополненные полки смогут вкопаться в северный берег Двины так, что выковыривать их из окопов придется очень долго.

Ведь даже не столь широкая преграда как Двина на самом деле серьезное препятствие на пути наступающих, если они не захватят мостов и с хода не создадут на противоположной стороне плацдарм. Если этого не произойдет, тогда время для подготовки займет трое суток, не меньше. Нужно найти наиболее пригодное место для наведения переправы, и наименее защищенное противником. За это время должны подойти саперы с понтонами и штурмовыми лодками, подтянута артиллерия. А затем производится форсирование водной преграды — пехота закрепляется на противоположном берегу и всячески пытается расширить плацдарм.

Обороняющиеся в свою очередь должны сделать все возможное, да и невозможное, чтобы скинуть переправившиеся подразделения обратно в реку. И тут время играет главную роль — нельзя давать врагу укрепиться. Нужно любой ценой, стянув резервные части, танки с артиллерией, крепко ударить, не обращая внимания на потери. И пытаться всеми силами уничтожить наведенный понтонный мост, даже когда атака с хода захлебнется. Потому что, если этого не сделать, то враг переправит танки, скопит на плацдарме достаточные для удара силы, и перейдет в наступление.

И вот тогда вся линия обороны, созданная с неимоверным трудом, окажется абсолютно бесполезной — неприятельские танки быстро выйдут в тыл обороняющихся советских дивизий, и лезвиями бронированных клиньев перережут им коммуникации, разорвав связь с тылом.

Застывшая оборона будет погибельна, нужно самим наносить постоянные контрудары, не давая немцам спокойной жизни. Вот только то, что он видел собственными глазами, не внушало надежды. Войска 8-й армии измотаны и понесли большие потери. Мехкорпуса превратились в дивизии, хватит ли в них силы для контрудара — ведь число танков уменьшилось втрое, и то в самом лучшем случае.

— Надеюсь, комфронта это понимает!

Дедаев совершенно спокойно смотрел на приближающиеся пыльные столбы — ночью в плен попал германский офицер, и выложил в чем тут дело. Там идут не танковые дивизии, которые на самом деле вышли к Двинску и нацелились на Екабпилс. А здесь немцы торопливо собрали подвижные части из пехотных дивизий — разведывательные батальоны с броневиками, посадили на грузовики пехоту, придали гаубицы и моторизованные дивизионы противотанковых орудий. И бросили их на преследование отступавших заДвину советских войск.

Вот только здесь уже заняли оборону три дивизии, по уставным нормам, почти с полным комплектом артиллерии и боеприпасов. Старые позиции за два дня привели в относительный порядок, углубив засыпавшиеся за четверть века окопы и капониры. В ту войну тут рыли много, создавали одну позицию за другой — так что работы намного ускорились. Даже такую наспех подготовленную горожанами и красноармейцами оборону, выброшенные далеко вперед подвижные части вермахта прорвать не смогут — просто нет у них для этого сил.

Тут нужно подтягивать пехотные корпуса и дивизии с их многочисленной артиллерией и несколько дней вести подготовку. Но это здесь — а ведь в другом месте немцы спокойно могут собрать мощный танковый кулак, форсировать реку и крепко ударить. Сидящие в обороне обескровленные и поредевшие стрелковые дивизии могут и не выдержать…

Дедаев сам себе задал вопрос, который завис в воздухе — ответа на него у него не имелось:

— Вот только где они это сделают?!

Командир 506-го полка 291-й пехотной дивизии вермахта полковник Гурран.

— Русские за эти дни хорошо укрепились. Взять город, превращенный ими в крепость, будет трудной задачей.

— Это так, герр генерал, — Пауль преданно посмотрел на Курта Херцога — на голове командира 291-й дивизии белела повязка. Память о том ранении, которое получил в боях под Скуодосом. Тогда дом, где находился штаб, был разрушен взрывом от близкого попадания тяжелой, скорее 250-ти кг бомбы. Рухнувшие стены и крыша погребли под собою генерала с офицерами, под завалом погиб командир 505-го пехотного полка полковник Карл Ломейер, остальных извлекли из-под завала сбежавшиеся солдаты. Невероятно, просто сказочно повезло, что остались живы, хотя спина и шея до сих пор имели синие следы от ушиба, да порой накатывала головная боль.

— Однако она будет облегчена тем, что большевики имеют мало снарядов. Заметьте, Пауль — мы обстреливаем Либау с утра, уже близко полночь, город горит — но на три наших выстрела русские отвечают одним, иногда двумя, но никогда равным числом. Будь у них нехватка артиллерии, то это легко компенсировать увеличением числа выстрелов, но раз противник этого не делает, то у него не хватает именно снарядов.

— Похоже на то, господин генерал. Похоже, что у них старые орудия, с царских времен — им не хватает дальности.

— Я тоже обратил на это внимание — до этого поселка долетели лишь несколько снарядов. Могу сказать с полной уверенностью — их выпустили береговые батареи, морские пушки имеют приличную дальность стрельбы. Так что утром мы подавим их окончательно или артогнем, или бомбардировкой с воздуха. Люфтваффе обещали помощь — у большевиков не осталось истребителей, они все улетели за Ригу, их аэродром в наших руках. Как и в Виндаве — а летать из-за Двины их устаревшие бипланы не смогут. Я сам осмотрел брошенные аэропланы — это жуткая рухлядь старозаветных времен, как сказал мне представитель люфтваффе.

— Тем не менее, осмелюсь заметить, герр генерал, большевики дерутся даже на них, и наносят нам потери.

— В фанатизме им не откажешь, как и в умении — это следует признавать. Русские гораздо более серьезный противник, чем поляки или французы, и имеют массу оружия и техники, пусть и устаревшего. Вы можете представить, Пауль, сколько у них всего припасено, если в их механизированной дивизии больше танков, чем у нас в корпусе? Да, танки с противопульной броней, но их невероятно много. И нас выручает как раз неумение советских генералов их правильно использовать — они бросают свои «виккерсы» и «кристи», выпущенные по британским и американским образцам, без артиллерийской подготовки, зачастую без сопровождения пехоты с минометами, на подготовленную к стрельбе нашу противотанковую артиллерию, и несут чудовищные потери.

Генерал Херцог усмехнулся, вот только улыбка выглядела не радостной, а тревожной. В победном наступлении вермахта на Ригу и Динамюнде он из сводок и коротких бесед с прибывающими офицерами извлек важное — русские сами отходили под давлением, их вытесняли за реку, «выталкивали». Но вот разбить или окружить хоть одну вражескую дивизию не удалось, в отличие от западного направления, где был организован гигантский «котел» для советских армий. Сегодня сообщили, что взят Минск — а это очень далеко от границы. От Бреста 330 км по прямой линии, а по дороге все четыреста. А тут до Двины идти для инфантерии два-три дня, не меньше.

— Взять Либау нужно ускоренной атакой, гарнизон в городе небольшой, как говорят все перебежчики из местного населения. Да и духом не так стойки — ведь их главная опора 67-я дивизия генерала Дедаева, — фамилию своего русского противника Курт Херцог произнес правильно, — спешно отошла к Риге. Вот здесь стояли части их «гепеу», для чего выселили всех местных жителей — но даже они так спешно отошли на восток, что многое тут забыли, а ведь это отборные фанатики.

Пауль только пожал плечами — местные жители сейчас стали потихоньку возвращаться в свои дома, уже занятые солдатами его полка. Саперы обследовали поселок — во всех строениях нашли хорошо замаскированные взрывные устройства, кустарно изготовленные. Большинство удалось обезвредить, хотя от взрывов погибло двое сапер и несколько местных жителей. Но ведь русские их не зря предупреждали, что в дома возвращаться нельзя. И латыши снова расползлись по хуторам, не мешая немецким солдатам отдыхать перед началом штурма.

— Наша дивизия нужна у Риги, Пауль, там решается ход войны для нашей группы армий «Север». Если большевики зацепятся за северный берег реки, придут в себя, то сбить их будет чрезвычайно трудно — вспомните прошлую войну. А далее восполнят потери, перебросят резервы — учтите, что у них населения вдвое больше, а британцы им начнут помогать. И мы втянемся в тяжелые позиционные бои на изнурение. Да и продвижение наших армий на западном направлении будет скованно из-за постоянной угрозы нанесения контрудара с севера по растянувшимся флангам…

От страшного взрыва генерала отбросило в сторону, Пауль упал на него сверху, успев заметить, как вспух от чудовищного взрыва добротный дом, выбранный под штаб. А затем прежде тихий поселок превратился в апокалипсис — множество домов взорвалось одновременно, отчаянные крики раненых и заживо сгорающих людей неслись отовсюду. И тут же заговорила прежде молчавшая русская артиллерия — ее огонь можно было назвать ураганным. Полковнику Гуррану пришлось не раз переживать подобное в прошлую войну на Западном фронте, когда англичане и французы не жалели снарядов, чтобы снести германские позиции.

— А вот снарядов у них много, — прижимаясь к земле, опытным слухом определил количество и мощность взрывов полковник — орудия калибра от 122-х до 152-х мм работали на максимальной скорострельности. — И орудий хватает — не менее двух десятков…

Глава 3

Илуксте.

Командир 56-го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн.

— Завтра начнем переправу — нужно захватить плацдарм, а в следующую ночь можно устроить понтонный мост и начать переброску танков.

Генерал Манштейн внимательно посмотрел на противоположную сторону реки. Русские там уже не суетились, а попрятались — пулеметный огонь кого угодно заставит улечься на землю добровольно, или неразумного или чересчур отважного солдата уже закопают в землю другие.

И так будет всегда! Война сама отбраковывает людей — на тех, кто достойный продолжать род человеческий, или от кого уже не стоит ожидать потомства!

Потеря двинских мостов, к которым так стремились танки его корпуса, не обескуражила Манштейна — не стоит надеяться на счастливые для себя случайности. Так что он моментально решил искать место для переправы, а так как генерал хорошо знал эти места еще по прошлой войне, в свою бытность лейтенантом армии кайзера, то выбор пал на Илукст. За этот городок четверть века тому назад долгое время шли яростные бои — русские нехотя отступили, но к Двинску немцы дошли на пределе своих сил и встали там как вкопанные. Одно время шла минная война в этом болотистом краю, но и та измотала враждующие стороны, и фронт, с молчаливого согласия враждующих сторон, тут замер до весны 1918 года.

Наступать восточнее Динабурга было бессмысленно — на Краславу выходило всего две дороги, что шли через топи, огибая озера и болотистые леса. Лезть в узкие дефиле, созданные самой природой, с танками и автомашинами, сродни безумию. Тем более, туда отступали потрепанные на границе стрелковые дивизии большевиков, которые сохранили часть своей артиллерии — бои могли надолго затянуться. К тому же взятие Краславы не сулило каких-либо внятных перспектив.

Тупик!

Зато западнее, на участке Динабург — Якобштадт, форсирование Двины выводило войска к Резекне — к перекрестку сразу же нескольких важных направлений, главным из которых было псковское. Переправа хотя бы одного из двух моторизованных корпусов, действовавших на этом направлении, делало оборону Риги для большевиков абсолютно бесперспективным занятием, так как в любой момент самая западная группировка их войск могла быть легко отсечена, окружена и пленена.

И таким пунктом был выбран знакомый городок Илукст, или Илуксте, как называли его латыши, переиначивая исконные германские названия. Тут было два удобных места для наведения переправы — прямо на северо-восток до станции Ваболе на важнейшей рокадной дороге Полоцк — Рига. И севернее по реке на десять километров — почти напротив станции Нацгале. Форсирование облегчалось наличием нескольких островов, ведь рукава реки более узкие, а ширина участка не позволит русским стянуть все силы, а заставит их распределять батальоны, вытягивать их тонкой линией.

Не будь реки, он бы давно нанес удар, прорвал фронт и вышел на дорогу к Резекне, а оттуда на Остров и Псков, отсекая вражескую группировку в Динабурге. Но наличие этой водной преграды резко сужало возможность для маневра. И при этом любое промедление было категорически недопустимо — если русские успеют создать непрерывный фронт, да еще быстро восстановят оборонительные позиции оставшиеся с прошлой войны, то для форсирования реки нужно будет привлечь внушительные силы инфантерии и артиллерии. Да и бои за плацдарм надолго могут затянуться, и не факт, что они закончится прорывом. А это уже будет не победный блицкриг, а позиционная «мясорубка», страшный кошмар прошлой мировой бойни, которого надо избежать во чтобы то не стало.

Инструмент для этого в вермахте имеется, и проверенный!

В 56-м моторизованном корпусе сейчас были 8-я танковая и 3-я моторизованная дивизии. Если последняя представляла собой ослабленную на один полк инфантерии пехотную дивизию (всего 14 тысяч личного состава), но полностью моторизованную и способную рывком преодолеть огромное расстояние, то панцер-дивизия служила главным инструментом блицкрига, которым нужно было уметь пользоваться. Сама ее структура была заточена на нанесение смертельных ударов по любому противнику в ходе стремительно менявшихся ситуаций, коллизии с которыми происходили в ходе наступления. Да и численность соединения была внушительной — более 16-ти тысяч солдат и офицеров.

Основной ударной силой был танковый полк трех батальонного состава, примерно по семь десятков танков, состоящий из роты средних и двух рот легких танков. В первой было десять средних Pz-IV, вооруженных короткоствольным 75 мм орудием, короткий ствол которого немецкие танкисты пренебрежительно называли «окурком», и пять Pz-II, вооруженных крайне несерьезной 20 мм пушкой. Роты легких танков были укомплектованы произведенным на чешских заводах Pz-38(t), три взвода по пять машин, вооруженных 37 мм пушкой, плюс два танка у командования роты. Четвертым взводом были те же пять «двоек». Имелись также командирские машины с пулеметным вооружением, но мощными радиостанциями, своего рода подвижные пункты управления, и некоторое количество легких танков в резерве для восполнения убыли — всего 212 бронированных машин на начало кампании, и сейчас на два десятка меньше.

В мотопехотную бригаду входило два полка по паре батальонов в каждом и ротой артиллерии из двух 150 мм пехотных мортир и четырех 75 мм пушек. Одна из рот батальона передвигалась не на грузовиках, а на полугусеничных бронетранспортерах, что позволяло пехотинцам сопровождать рвущиеся вперед танки через заградительный огонь вражеской артиллерии. Обычно дивизия Бранденбергена действовала двумя боевыми группами, по сути, бригадами — в каждой по мотопехотному полку с приданным танковым батальоном, а то и двумя — если наносился сильный удар.

Позиции вражеских войск, и особенно противотанковой артиллерии, сносились мощью артиллерийского полка. Первый дивизион имел 8-150 мм гаубиц и 4-105 мм пушки, последние с успехом боролись против новейших советских танков с противоснарядным бронированием, которые были замечены на фронте в боях под литовским городком Расейняем. И два дивизиона 105 мм гаубиц, по 12 орудий в каждом. Такая серьезная артиллерийская поддержка напрочь сносила занявшую позицию русскую пехоту вместе с противотанковыми пушками, и лишь затем атаковали боевые группы. Однако, если на поле боя появлялись многочисленные русские легкие танки, в бой с ними старались не вступать. Вперед выдвигался противотанковый батальон из трех рот, в каждой по 12–37 мм пушек, которые буксировали быстроходные колесные тягачи. Именно эти роты жгли десятками русские «виккерсы» и «кристи», тонкая броня которых пробивалась с километра. А вот более толстая лобовая броня немецких и чешских танков советскими «сорокапятками» зачастую не бралась. Русские средства ПТО могли поразить танк только с более близкой дистанции, а тут надо иметь крепкие нервы.

В резерве у командира дивизии был разведывательный и мотоциклетный батальоны, с броневиками и бронетранспортерами, усиленные собственной артиллерией — по взводу 75 мм и 37 мм пушек. Они всегда шли впереди, и могли усилить любую из боевых групп, а то и обе сразу, если того требовала сложившаяся боевая ситуация.

Для поддержки и защиты от воздушных бомбардировок служил дивизион 20 мм автоматических пушек на полугусеничных тягачах, а значит имевших скорость, проходимость и способность к быстрому маневру. Восемь одиночных установок и два «фирлинга», на которые водружалась счетверенная установка. В случае необходимости эти длинноствольные пушки прекрасно поражали русские БТ и Т-26, отправляя в них стальной ливень снарядов, прекрасно пробивающий тонкую броню.

Продвижение вперед обеспечивал саперный батальон, одна рот которого передвигалась на бронетранспортерах и обеспечивала быстрое продвижение «боевых групп». А также понтонеры, которые за считанные часы могли соорудить понтонный мост через водную преграду шириной до трехсот метров — для Двины более чем достаточно.

— Дожидаться отставших не будем! Силы противника немногочисленны — попытаемся устроить две переправы, и на одной из них точно создадим плацдарм. Нужно только два дня, а затем корпус соберется, и легко прорвет вражескую оборону.

Манштейн прекрасно знал, что отставшая 290-я пехотная дивизия не способна угнаться за танками и автомашинами, тем не менее, она уже была на подходе, и могла в случае необходимости отразить фланговый контрудар русских мотомеханизированных частей. А вот прибытия моторизованной дивизии СС «Тотен Копф» он ожидал с нетерпением — более чем 20-ти тысячная дивизия имела три полка пехоты вместо двух, и на один дивизион 105 мм гаубиц больше. С ее подходом послезавтра силы корпуса значительно усилятся, и можно совершить прорыв на Резекне, которое можно будет занять третьего или четвертого июля, разорвав надвое спешно восстанавливаемую большевиками линию фронта…

Командующий Северо-Западным фронтом генерал-полковник Кузнецов.

— Ты, Федор Исидорович, рубеж по Двине удерживай, как можешь! И стой твердо, и так твой фронт до реки от границы за неделю откатился. В той войне германцы за него так и не перешли. Вильнюс отдали, Минск отдали, не хватало еще, чтобы ты еще столицу Латвии немцам сдал! Учти это, товарищ комфронта, спрос с тебя будет! Ты меня понял?!

Голос начальника Генерального Штаба Жукова был резок, грубоват как всегда, жесткий, неприятный. Георгия Константиновича понять можно — события на всех фронтах проистекали не так, как было запланировано, вернее, совсем не так. Попытка удержать немцев на новой границе с треском провалилась. Какие на хрен провокации на несколько дней, за которые можно развернуть войска по «планам прикрытия» — враг ударил сразу всеми силами и буквально смял советские дивизии.

Сейчас Кузнецов себя упрекал в поспешности многих действий — ведь он сам настоял на выдвижении к границе «внутренних» дивизий, направив приказ 18-го числа о выдвижении 48-й, 11-й и 23-й стрелковым дивизиям. И они были разбиты противником на марше по частям, не успев толком сосредоточить все полки в одном кулаке — особенно это касается первой из перечисленных соединений. А сейчас бы эти три дивизии, полнокровные, отмобилизованные, с двумя артиллерийскими полками каждая, смогли бы стать опорой армий, что отходили от границы, в налаживании обороны по северному берегу Двины.

Но сейчас сожалеть об этом поздно — ситуация становилась катастрофической, и требовалось хоть как-то ее исправить. Потому он ответил как можно сдержанней, хотя раздражен был не меньше Жукова.

— Понял, товарищ генерал армии! Будем держать двинский рубеж, принимаю для этого все меры. Очень нужно пополнение — дивизии потеряли половину от десятитысячного штата, утеряно больше трети орудий, три четверти самолетов и танков. Для прикрытия фронта нужны не менее семи свежих дивизий, и хотя бы две танковых или моторизованных.

— Резервы сейчас везде нужны, товарищ генерал-полковник! Задействуй авиацию Балтфлота, ПВО, в конце-концов! К тебе уже выдвигается со вчерашнего дня из Московского военного округа 41-й стрелковый корпус генерала Кособуцкого в составе 111-й, 118-й и 235-й дивизий — они закончили развертывание по штатам военного времени. Будет переброшена 163-я моторизованная дивизия из 1-го мехкорпуса. Маршевые пополнения отправим из Ленинграда и Калинина — около тридцати тысяч бойцов, призванных из запаса. В течение пяти дней, максимум недели, ты все это получишь!

Жуков сменил гнев на милость, что бывало с ним редко, видимо, создавшаяся на Северо-Западном фронте ситуация его беспокоила не на шутку. Даже тон чуть смягчился.

— Как только отведем от Ленинграда управление 1-го мехкорпуса с 3-й танковой дивизией, то немедленно отправим тебе. А также две стрелковые дивизии из резервов Северного фронта. Для переброски на твой фронт нужны десять дней.

— Продержимся, товарищ генерал армии, — Кузнецов ответил без особой уверенности в голосе, и Жуков это уловил.

— Какова сейчас обстановка под Ригой?

— Линия фронта идет по старым позициям русской армии в прошлую войну, товарищ генерал армии. Ригу обороняют части 65-го стрелкового корпуса генерала Дедаева — 16-я и 67-я дивизии. Обе укомплектованы по штатам, а 67-я настроена драться решительно, еще под Либавой хорошо потрепала немцев. В резерве 202-я дивизия — ее переформировывают в стрелковую с одним легким артполком, пополняем до штатов. Но изъяли весь автотранспорт — он необходим для нужд фронта. Также поступил с другими моторизованными дивизиями — 84-й и 185-й.

— Тебе на месте видней — но в обороне нужна обычная пехота намного больше. Что с Либавой?

— Отразили попытку штурма немцев с большими для них потерями. Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев недавно докладывал…

— Молодец, что хорошо дерется даже в полном окружении! Но смысла в продолжение обороны уже нет, а поддержка невозможна. Ты отдал приказ на эвакуацию?

— Так точно, товарищ генерал армии. Завтра в ночь на Либаву пойдет дивизион эсминцев из Отряда легких сил и другие корабли с катерами. Да и в гавани стоят транспорты, хотя немцы бомбят либавский порт.

— Я позвоню наркому флота — пусть обеспечивает надежное прикрытие с воздуха! А то умеют только крейсера свои подрывать!

Кузнецов мысленно посочувствовал своему однофамильцу-адмиралу. Получить жестокий разнос от Жукова то еще удовольствие, весьма сомнительное — многие седеют за четверть часа.

— Где у тебя немцы?

— Пехотные дивизии наступают широкой полосой, дошли до линии Митава — Утена, завтра будут у Двины. Танковая группа из двух мотокорпусов на линии Екабпилс — Двинск, три танковых и две моторизованных дивизии, как раз против соединений 27-й армии Берзарина.

— Перебрасывай туда все резервы и корпусные артполки, максимально насыщай фронт. И не давай наводить понтонные мосты — задействуй, если будет нужно, бомбардировочную авиацию флота. Нужно любой ценой удержать рубеж по Западной Двине. Ясно?!

— Так точно, товарищ генерал армии!

Кузнецов положил телефонную трубку — кабель закрытой связи шел от бывшего штаба округа прямо в Москву, прослушать по нему разговор было невозможно, как уверяли специалисты. И склонился над картой, взяв в руки карандаш и стараясь понять, что могут предпринять немцы.

Наступление под Ригой вряд ли приведет врага к успеху — три крепких дивизии держат фронт по уставным нормам на эшелонируемых позициях, что еще в ту войну были серьезной преградой. Да, почти нет мин, и мало заграждений из колючей проволоки — но даже такую оборону прорвать с хода невозможно. Так что тут неделю придется повозиться, не меньше.

Позиции по Двине 8-й армии наиболее устойчивы. Вытянутые в нитку пять дивизий двух корпусов не ахти себе оборона, учитывая некомплект, если бы не одно «но» — плотина Кегумской гидроэлектростанции заминирована. Переправляться ниже по течению, сопряжено с риском смыва понтонных мостов, а до Кокнесе держат фронт наиболее укомплектованные дивизии, в ряды которых влили стройбаты и пульбаты, доведя среднюю численность до 8-10 тысяч личного состава. Резервы армии — 12-й мехкорпус и 9-я противотанковая бригада заранее сдвинуты к Екабпилсу, для предотвращения возможной переправы 41-го германского мотокорпуса — номера вражеских соединений удалось выяснить, благо пленные имелись.

От Екабпился до Двинска держит оборону 27-я армия. Северный участок ее позиций прикрыт 24-м корпусом. Сражаются латыши второй день вполне достойно, дезертирства практически нет, во все части и подразделения влиты сотни коммунистов и комсомольцев для большей стойкости. Одна дивизия в Екабпилсе, другая в Ливанах, и каждая усилена корпусным артполком, которых стало вдвое больше.

По предложению Дедаева, 152 мм гаубицы были изъяты из всех стрелковых дивизий, что отошли от границы. Оставшиеся орудия направили на формирование гаубичных артполков, выводимых из штата либо стрелковых дивизий, потерявших большую часть матчасти, или изъятых из мехкорпусов. В них по штатам должен был остаться только один гаубичный полк, имеющий на вооружении два дивизиона М-30.

У городка Илуксте готовился к форсированию реки другой германский мотокорпус из двух дивизий. Напротив него уже начала окапываться свежая 112-я стрелковая дивизия, переданная из состава 22-й армии. Ее подкреплял 5-й ВДК, силой в ослабленную стрелковую дивизию без артполков. Однако десантникам был выделен «новый» корпусной артполк из трех дивизионов, а еще две железнодорожные батареи и пара бронепоездов. Кроме того, в резерве для нанесения контрударов находился 21-й корпус генерала Лелюшенко, в десять тысяч бойцов и командиров и двести с лишним танков и бронеавтомобилей. Из Резекне уже выдвигалась 185-я стрелковая дивизия, ее спешно перевозили на собранном автотранспорте.

Однако ситуация резко осложниться, когда подойдут не менее двух, а то и трех пехотных дивизий. А их может быть и вдвое больше — резервы у немцев есть, к тому же они могут усилить танковую группу и пехотным корпусом. А вот тут парировать угрозу можно только своевременным прибытием резервов — 24-го «эстонского» корпуса из двух дивизий, переброска которого уже началась, после того как были отмобилизованы коммунисты и активисты, для придания определенной стойкости. А в тылу у Двинска приводились в порядок 84-я дивизия и 3-й мехкорпус, да 29-й «литовский» корпус занял крепостной обвод.

На другие соединения 11-й армии рассчитывать пока не приходилось — шесть потрепанных стрелковых дивизий нуждались в срочном пополнении. И к тому же должны занять оборону на почти стоверстном фронте по реке от Двинска до Дриссы, пусть и удобный для обороны. Однако на него должны были вскоре надвинуться не менее десятка пехотных дивизий из состава германской 16-й армии.

Однако после разговора с начальником Генштаба Кузнецов почувствовал себя гораздо уверенный. Скорое прибытие, всего то семь дней, сразу пяти дивизий, из которых две имеют на вооружении полнокровные танковые полки, теперь давало определенную надежду, что можно будет удержаться по Западной Двине если не месяц, то хотя бы пару недель…

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

— Если следующей ночью мы не покинем Либаву, то второго штурма не выдержим. Сейчас держимся благодаря береговым батареям, но снаряды на них заканчиваются, — Николаев говорил раздраженно, он прекрасно представлял, чтобы произошло, если из Риги и Виндавы не доставили 130 мм снаряды, доведя боезапас до десяти тысяч снарядов на обе батареи. За три дня каждое из орудий сделало по девятьсот выстрелов, вдвое превысив «паспортные данные», хотя реальная живучесть ствола достигала 1100 выстрелов. Теперь ее предстоит перекрыть на сотню — в один из орудийных двориков угодила бомба с вражеского «юнкерса», и теперь осталось только семь установок Б-13. На исправные 152 мм гаубицы имелось только две сотни снарядов. Вполне достаточно, если принять в расчет, что число орудий сократилось почти вдвое — с семи до четырех. Полсотни снарядов на ствол — как раз до следующей ночи протянуть хватит.

И все — без заградительного огня артиллерии удержать город будет невозможно, тем более гарнизон понес от вражеской стрельбы весьма ощутимые потери — выбыло убитыми и раненными полторы тысячи человек, одна треть из тех, кто остался оборонять Либаву. Досталось и городу — здания на площади Роз превратились в развалины, превратились в щебенку дома на двух улицах, «Старый город» горел, от обстрелов пострадал и «Военный городок». Больницы и лечебницы переполнены пострадавшими, медикаментов не хватает, врачи измотаны. В городе нет электричества, продовольствие на исходе — все же прошла неделя, как прекратился подвоз.

Вчера, когда немцы пошли на штурм, была подорвана вторая линия фугасов — «банки» по две три морских мины взрывались с ужасающим грохотом, оставляя огромные воронки. Именно такими «сюрпризами» была уничтожена Гробиня, со всем вступившим туда вражеским авангардом. Дьявольская вещь вышла по своему воздействию на моральный дух «истинных арийцев» — немцы взъярились, и теперь бои шли беспощадные.

Вчера с двух городских аэродромов взлетели под утро последние оставшиеся истребители 148-го ИАП — семь «чаек», десятая часть от тех, что были в полку на первый день войны. Но и потери врагу были нанесены немаленькие — сбито полтора десятка самолетов с черными крестами на крыльях. Причем один уничтожен тараном на четвертый день — впервые поднявшийся в небо обожженный ветеран-«испанец», врезался в «юнкерс-88», свалившись на него сверху в пике. С того дня немцы стали вести себя в небе над Либавой намного осторожнее, а при атаках взлетевших «чаек» немедленно сбрасывали бомбы куда попало и тут же, набрав скорость, отрывались от преследующих их тихоходных бипланов.

Единственное, что мог сделать Серафим Петрович, так это написать в штаб фронта представление на возращение погибшему летчику капитанского звания с орденом, пусть хоть сестра с братом знать будут, что не сгинул где-то безвестным.

Вместе с «чайками» в Ригу улетели два «гладиатора» с единственным «бульдогом» — латыши проявили себя в боях вне всякой критики, сбив вражеские бомбардировщик и гидросамолет, неоднократно вылетая на разведку. Так что, призвав их на службу в РККА, он написал аттестацию на присвоение им званий комсостава, аналогичных тем, что они имели в бывших латвийских ВВС. Заодно представил к орденам, надеясь, что хоть Красной Звездой, но все же наградят пилотов, даже медалью «За боевые заслуги».

— Эсминцы подойдут за час до полуночи, к этому же времени начнем выводить суда и буксиры на рейд, — негромко произнес Клевенский. — Я приказал постоянно ставить дымовые завесы над портом — осталось всего четыре транспорта. Потерю одного из них еще можно перетерпеть, но если потопят два, то начнутся большие проблемы — артиллерию принять на борт будет нельзя. Как и часть предназначенных для отправки грузов.

— Грузи все сейчас, Михаил Сергеевич, потом нам будет не до этого. Большую часть орудий тоже прикажи в трюмы брать — оставшиеся пушки чаще стрелять будут. Поверь, в Риге все пригодится, не при нашей бедности ресурсами и оружием разбрасываться. Что у тебя с минированием?!

— Все объекты, предназначенные к уничтожению, подготовлены к подрывам — на каждый завезено по десятку, а то и два мин. Никогда бы не подумал, что буду ставить «банки» не в море, а в собственном порту, на заводах и мастерских. Подготовив к взрыву вокзал и все сооружения…

— Зато немцы всем этим хозяйством уже никогда не воспользуются. Тут нужно пепелище оставить им в наследство, пусть восстанавливают с большими усилиями и затратами.

— Да понимаю все, но эта была наша база, — пожал плечами моряк и поморщился — где-то совсем рядом со штабом прогремел мощный взрыв. Обстрел Либавы не прекращался ни на минуту, он шел днем и ночью с размеренностью метронома.

— К 18-ти часам прими на палубы всех гражданских, кто решится на эвакуацию, раненых и персонал госпиталей. Все должно быть четко по плану, в последний момент все может произойти, от штурма укреплений, до какой-нибудь паршивой «накладки». Такое сплошь и рядом завсегда происходит, причем неожиданно, — Николаев чуть не выругался, припомнив подобные случаи из собственной жизни. И продолжил также негромко говорить, не обратив внимания на близкий разрыв, от которого вылетели стекла в окнах. Осколки упали даже на его стол.

— До 23 часов нужно принять все части гарнизона, их начнут отводить в половине десятого вечера. И выводи транспорты в море.

— Так и будет, — хладнокровно отозвался Клевенский, — После чего все подлежащие к подрывам сооружения будут уничтожены, а нефтехранилище подожжено. Отряды прикрытия и пограничники, что обеспечат контроль над улицами, отойдут к местам погрузки, где их примут на борт катера и сторожевики. И в час ночи под прикрытием заградительного огня корабельной артиллерии покинем гавань и пойдем на Ригу.

— А если корабли не придут? Мало ли что бывает, в жизни и на море полно всяческих неожиданностей, что разрушат любые планы, — Николаев говорил спокойно, но голос чуть дрогнул. Лицо Клевенского приняло отрешенное выражение.

— Тогда будет не эвакуация, а прорыв. Транспорты проведем любой ценой, тральщик и сторожевики с торпедными катерами будут прикрывать конвой до конца, даже если нападут миноносцы. «Морские охотники» одни доведут суда до порта назначения.

— Надеюсь, что до этого не дойдет, — пожал плечами Серафим Петрович. Но на душе все равно было тоскливо и пакостно. Да, они все тут дрались до конца и выполнили свой долг. Вот только превращать свой город в развалины оказалось неимоверно тяжело…

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

— Серафим Петрович, можно уходить. Я буду на «Туче», прикрывать вывод транспортов, вы на «Артеме», там командир дивизиона. Эсминец отведен под штаб укрепрайона.

Капитан 1-го ранга Клевенский демонстративно посмотрел на наручные часы, и напомнил:

— Без четверти 23 часа, через 15 минут отплытие, товарищ дивизионный комиссар!

— Хорошо, Михаил Сергеевич, иду. Поговорим уже в Риге, — Николаев крепко пожал руку моряку и направился к небольшому, на фоне «семерки» советской постройки, приземистому трех трубному эсминцу, построенному четверть века тому назад — возраст для любого корабля если не дряхлости, то весьма пожилой.

Отряд легких сил пришел в гавань как по «расписанию», причем весьма сильный — три новых эсминца внушали уважение мощными 130 мм пушками — одна пара в носовой части, а другая в кормовой. Точно такие же пушки были установлены на береговых батареях № 23 и № 27 в Либаве, и Серафим Петрович уже успел оценить в должной мере их значение.

Два эсминца были царской постройки, где-то в полтора раза меньше по водоизмещению, да и 102 мм орудия меньшего калибра. Первый в «девичестве» был назван «Десной», а после революции получил имя одного из основоположников теории социализма — Фридриха Энгельса, чтобы от злости мировая буржуазия взвилась.

А вот с «Артемом» вышла «накладка» — до 1928 года корабль носил имя Григория Зиновьева, руководителя Коминтерна, известного троцкиста. Этого персонажа Серафиму Петровичу раз довелось видеть, тогда еще подумалось, что такая рожа доверия совершенно не внушает. Так и вышло — был объявлен «врагом народа», осужден и расстрелян вместе с другими троцкистами и предателями. От их показаний, данных на суде в присутствии иностранцев, и опубликованных в газетах, волосы невольно вставали дыбом. И становилось страшно от мысли, что такая мразь долгие годы скрывала свое истинное лицо под личиной, и при этом являлась одним из бывших руководителей молодого советского государства.

О прошлых «именах» двух царских эсминцев ему рассказал Клевенский, он даже смог их отличить друг от друга по каким-то совершенно незначительным отличиям, но которые взгляд старого моряка безошибочно определял даже на значительном расстоянии.

Мимо Серафима Петровича в полном порядке по одному проходили красноармейцы и командиры в стальных касках и с оружием в руках — у трапа их встречали матросы в серых робах. Мелькали перед глазами знакомые лица, мимо прошел и тот ефрейтор, которому с молодой литовкой, забыл ее имя, он выписал «брачное свидетельство». Да, все верно, он ведь в комендантской роте служит.

Цепочка военных быстро сокращалась — бойцы исчезали один за другим в железной утробе корабля, на верхней палубе никого не было, кроме членов экипажа, стоявших у длинноствольных морских пушек, застывших рядом с зенитными орудиями и пулеметами.

— Товарищ дивизионный комиссар! Капитан 2-го ранга Сидоров, командир 3-го дивизиона, — у трапа его встретил подтянутый моряк в черной тужурке, на рукаве которой «выстроились» одна над другой четыре золотистые нашивки, с такого же цвета звездой вверху.

— Могу я подняться на мостик?! С него будет лучше видно. Со мной начальник связи и сигнальщик.

— Конечно, товарищ дивизионный комиссар. До выхода в море корабли дивизиона в вашем распоряжении.

Серафим Петрович по железному трапу поднялся наверх, и осмотрелся. Буксир уже начал отводить эсминец от пирса, матросы отдали швартовы. Николаев посмотрел на часы и отдал приказ:

— Василий Иванович, зеленую и красную ракету в небо. Береговые батареи уже замолчали.

Майор и сигнальщик одновременно выстрелили в небо из ракетниц — зеленоватый и красный отсветы легли на лицах людей. И тут же в небо поднялись два луча прожектора от двух батарей, подсветив в легком сумраке летней ночи облака. Где-то с минуту после этого обе батареи открыли беглый огонь, тратя последние оставшиеся снаряды.

И тут город буквально осветился багровыми вспышками, словно яркими гигантскими цветками, до корабля донесся грохот мощных взрывов. Одновременно полыхнуло в районе нефтехранилища — там подожгли остатки не вывезенного танкерами флотского мазута — огонь вначале медленно разгорался, но потом заплясали огромные языки пламени и пополз во все стороны густой черный дым.

Картина апокалипсиса — такой он запомнил в этот момент Либаву, не ощущая, как по щекам текут слезы. Город был предан разрушению, но во имя будущего — его заводы и мастерские, доки и хранилища не должны быть использованы фашистами в идущей сейчас войне. Так же была разрушена позавчера Виндава — порт у самого входа в Ирбены представлял для немцев значимую ценность, но уже не доставшуюся им в руки.

Николаев внимательно посмотрел на медленно идущие силуэты эсминцев контр-адмирала Дрозда, что охраняли транспорты. Еще раз посмотрел на Либаву — на северной и южной окраинах взметнулось пламя и тут же погасло. Серафим Петрович моментально понял, что обе береговых батареи, столь долго сдерживавших врага своими обстрелами, прекратили существование, а орудия подорваны. И сейчас тоже самое происходит по всей линии обороны — пулеметчики и подрывные команды производят разрушения и потом быстро отступят в гавань, где их примут на борт сторожевые корабли «Туча» и «Снег». Проход через город обеспечат бойцы в зеленых фуражках из 4-й комендатуры, которые уйдут последними из Либавы, их уход обеспечат «морские охотники» дивизиона пограничных катеров.

— Все, мы дрались здесь до конца, и сделали все, что могли, — негромко произнес Николаев и еще раз посмотрел на горящий город. Затем обратился к командиру дивизиона, что стоял рядом с ним на мостике выходящего из гавани в открытое море старого эсминца.

— Можно открывать заградительный огонь, нужно не дать немцам безнаказанно ворваться в город. Они, наверное, уже осознали, что проводится эвакуация. Квадраты вам ведь даны?!

— Так точно, по карте, товарищ дивизионный комиссар.

— Так приступайте, пора.

Лицо капитана 2-го ранга Сидорова посуровело, а вот у командира эсминца, старшего лейтенанта Сея появилась хищная улыбка. Николаев прекрасно их понимал — война идет девять дней, а пострелять по врагу из главного калибра у них вряд ли была возможность. Хотя по самолетам, может быть, и довелось пострелять, и, скорее, безуспешно.

Прозвучал ревун, у орудий засуетились комендоры. Из кранцев достали первые выстрелы. Корабль заметно добавил хода, снова подал свой глас ревун, и носовая пушка эсминца выплеснула из себя длинный язык пламени. Корпус корабля заметно вздрогнул — все четыре орудия открыли огонь. И тут же с идущих вдалеке эсминцев также выплеснулось пламя — будто огненные цветки распустились.

«Семерки» контр-адмирала Дрозда тут же начали стрелять, будто там с нетерпением только и поджидали этого момента. Пять эсминцев обрушили на вражеские позиции град снарядов, благо дальность стрельбы морских орудий это позволяла.

Николаев молча смотрел на стрельбу, потом прошептал:

— Прощальный салют живым и погибшим, стоявшим здесь до конца…

Глава 4

Ницгале.

Командир 56-го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн.

— Экселенц, первая рота прошла, мост выдержал наши танки — все же их вес намного меньше, чем у Pz-IV. Нужно начинать переправу — к утру увеличим плацдарм, а в следующую ночь можно начать переброску «боевой группы» Кризолли. А послезавтра уже начать наступление на Резекне, а там прорваться к Пскову.

Голос командира 8-й танковой дивизии генерал-майора Эриха Бранденбергера был полон нескрываемого оптимизма. Все же начатая вчера с утра попытка форсировать Двину принесла результат. И хорошо, что ее осуществляли сразу в двух пунктах. В направлении на станцию Ваболе не повезло — батальон пехоты, усиленный саперной ротой не смог не только закрепиться на противоположном берегу, но даже форсировать реку — настолько убийственным оказался вражеский огонь.

В ходе допроса пленного выяснилось, что рубежи севернее Динабурга держит свежая и отлично вооруженная дивизия, прибывшая откуда-то издалека, чуть ли не с Уральских гор, что являются уже Сибирью. Сталкиваться с сибирскими стрелками Манштейну приходилось еще в прошлой войне, и он моментально сделал правильный вывод — лезть на берег, где засели три вооруженных до зубов полка упертых таежных жителей, да еще усиленных двумя артиллерийскими полками, занятие крайне бесперспективное и чреватое большими потерями.

Зато севернее в десяти километрах, десантным ротам из «боевой группы» Кризолли удалось форсировать Двину и закрепиться на противоположном берегу. Русских оказалось там намного меньше — пара тысяч их парашютистов из 9-й бригады. Сопротивлялись они отчаянно, их поддержал бронепоезд — но все было тщетно. Под массированным артиллерийским огнем десантники отступили, станция была разрушена, а на железнодорожных путях застыли грудами обгорелого железа орудийные площадки с разбитым в хлам паровозом. Правда, к полудню русские начали бешеные контратаки — к парашютистам подошло подкрепление в виде еще одной бригады из 5-го десантного корпуса, усиленной шестидюймовыми мортирами. К вечеру был даже момент, когда самому Манштейну показалось, что еще немного и его отчаянно сражавшихся фузилеров просто скинут в реку. Но нет — немцы выстояли, и сами перешли в наступление, расширив плацдарм до трех километров по фронту и полутора в глубину.

Теперь сложилось шаткое равновесие — только что навели мост, и по нему прошли первые два десятка танков чешского производства. К утру на плацдарме будет вся боевая группа из саперного, танкового и двух фузилерных батальонов, усиленных двумя ротами противотанковой артиллерии. Можно не сомневаться, что утром большевики бросят в контратаку танки — ведь это аксиома военного дела — десант нужно сбрасывать в первые часы, не дав ему времени укрепиться на захваченном берегу.

Вот тут-то их будет ждать большая неприятность — 37 мм пушки с легкостью выбьют легкие танки русских без большого для себя ущерба, действенная поддержка собственной артиллерии у противника пока еще не замечалась. Так что не стоит ожидать неожиданностей — вот такой мысленный каламбур получился у Манштейна.

— Корпус Рейнгардта нас поддержит, экселенц?

— Не думаю, Эрих. 6-я панцер-дивизия Франца Ландграфа застряла у Ливаны — переправится на противоположный берег ей не удалось. А главные силы из 1-й танковой и 36-й мотопехотной дивизий сражаются за Якобштадт — против них воюет 24-й корпус, две дивизии которого состоят из латышей. И хорошо воюют, тем напоминают те латышские бригады, что воевали против нас в прошлую войну — упертые и воинственные, я их хорошо запомнил по боям у Бабитского озера.

— Я тоже, брат моей супруги был убит в бою латышами, — генерал Бранденбергер. — С ними нужно и сейчас посчитаться!

— Несомненно, эта земля исторически немецкая, остзейская, как ее называем. Еще недавно здесь жило много наших соотечественников, которых изгнали. Причем вероломно — они им помогли отбиться в девятнадцатом году от большевиков, за эту помощь латышское правительство обещало дать землю, а после победы не исполнило свое обещание.

— Это так и было, экселенц, они пресмыкались раньше перед нашими крестоносцами, что принесли этим диким язычникам нашу веру и культуру. Но так и остались в собственной душе неблагодарными туземцами. А потому эти земли должны войти в состав рейха, а не оставаться «независимой республикой», — последние два слова командир 8-й панцер-дивизии произнес с нескрываемым сарказмом.

— Думаю, наш фюрер об этом помнит, — произнес Манштейн, внимательно наблюдая, как на мост въехал очередной Pz-38(t). Понтоны под ним явственно заходили и начали чуть прогибаться от десятитонной тяжести. Все же этот танк был намного лучше ранней версии — Pz-35(t), полторы сотни тех машин находились в дивизии Ландграфа. Новая, совершенная подвеска, более мощный двигатель, и главное — 25 мм лобовая броня корпуса и башни была усилена плитами точно такой же толщины, не пробиваемой русскими «сорокапятками». Так что в отличие от старой модели этот танк можно было использовать при атаке вражеских позиций. Недаром тот же Лангсграф придает свои танковые батальоны собственным фузилерам, и не рискует формировать прорывные «боевые группы».

— Так, это что там происходит?

Генерал Бранденбергер неожиданно вступил на понтон и быстро пошел по нему вперед. Манштейн в первую секунду ничего не понял, хоть ночь была светлая. Но разглядел только застывший на середине реки танк, суетящихся возле него саперов и какую-то огромную корягу, что прибилась к мосту. И тут грохнули выстрелы — солдаты зачем-то начали стрелять в воду, причем в эту самую корягу.

— Алярм! Диверсанты!

До берега донесся заполошный крик и тут рванул чудовищный по огромной мощи взрыв. Манштейну в первую секунду показалось, что вся вода взметнулась в небо на недосягаемую высоту, а дно реки полностью обнажилось. Тело словно окаменело, а глаза видели, будто в замедленном просмотре кинофильма. Страшная картина — подброшенные в воздух вместе со многими тоннами кипящей воды обломки и скомканные фигурки людей, вставшая дыбом огромная волна. Последним, что увидел немецкий генерал, оказалось большое бревно, летящее прямо на него — он даже не успел закрыть глаза…

Комендант 41-го укрепрайона дивизионный комиссар Николаев.

— Воздух!

Серафим Петрович оглянулся и увидел, как к медленно идущим транспортам быстро приближаются в предрассветном небе семь двухмоторных самолетов весьма характерного вида, которые многие хорошо запомнили по постоянным бомбежкам Либавы.

Корабли открыли зенитный огонь, было хорошо видно как вспухают в небе белые облачка разрывов. Но все было бесполезно — такую картину в небе Либавы он видел не раз. Орудия стреляли, выпустили в небо впустую прорву боеприпасов. Итог — сбитых вражеских самолетов за девять дней ровно четыре штуки, на несколько тысяч истраченных 76 мм снарядов. Лучше бы по немецкой пехоте обстрел вели, так реальной пользы было бы гораздо больше, и результат осязаем.

Николаев надеялся на истребители — юркие бипланы уже взяли конвой под прикрытие. Три «чайки» и два «гладиатора» — последние он узнал сразу — крутились высоко в небе. Такой прием они стали использовать на четвертый день войны, тогда и пошел оживленный счет сбитых вражеских самолетов. И-153 не хватало скорости, но пикируя с высоты, они получили шанс догнать «юнкерсы-88». Вот и сейчас бой пошел по той же схеме, только вражеские самолеты на пологом пикировании устремились в атаку на транспорты. От головного бомбардировщика отделились черные капли бомб, их было хорошо видно, и устремились к кораблю, на белой трубе которого отчетливо выделялся красный крест.

Это была «Виениба» — небольшой пароход, который вывозил жителей Либавы, в основном женщин и детей рабочих и служащих, которые активно поддержали советскую власть в дни осады. Оставаться им было нельзя — гестаповцы и айзсарги именно на семьях выместили всю злобу. Взяли также больше сотни раненных жителей, которым также грозили репрессии со стороны оккупационных властей. Военных на «Виенибе» не было, как и оружия — потому Николаев дал согласие на нанесение знаков Красного Креста там, где это было необходимо по морским правилам.

Однако на этот счет немецкие летчики имели свое мнение — видимо они целились именно в эти красные кресты, как в легко видимую мишень. И попали с первого захода — над пароходом взметнулся в небо огненно-дымный столб, Николаеву даже показалось, что судно в полторы тысячи тонн даже чуть подпрыгнуло на морской глади — Балтика уже третий день была на удивление спокойной, даже ветер порой пропадал.

— Ох, да что делает этот…

Стоявший рядом с Николаевым матрос выдал длинный перечень непечатных слов, вычурных и затейливых, как знаменитый «загиб Петра Великого» или замысловатый боцманский узел.

Серафим Петрович уже не смотрел на «Виенибу». На идущий в пологом пикировании «юнкерс», уже зашедшего над транспортами, рухнул сверху маленький биплан. «Гладиатор» атаковал решительно, будто ястреб напал на огромную цаплю, и таранил вражеский самолет. Бомбардировщик зашел в пике, из которого так и не вышел — только морская вода взметнулась в небо. А биплан закружило осенним листом, однако Николаев успел заметить маленькую фигурку человека, что выпал из кабины — через несколько секунд раскрылся белый купол парашюта.

Второй «гладиатор» набросился на уходящего «юнкерса». И с первой атаки поразил мотор, за которым потянулась черная полоска дыма. Вражеский бомбардировщик чуть накренился, стал снижаться, а биплан сделал еще одну атаку — теперь дымили оба мотора. И тут от большого самолета посыпались вниз комочки, над которыми распустились купола парашютов. Серафим Петрович машинально пересчитал их — ровно четыре, их сносило и к предполагаемому месту приводнения вражеских летчиков, тут же устремился торпедный катер, и явно не с добрыми намерениями спасателей шли моряки. На этот счет выразил общее мнение один из моряков:

— За убийство женщин и детей повесить мало!

Вот только расправиться с убийцами морякам не удалось, за них это сделал «гладиатор». Пилот-латыш, один из двух выживших в небе над Либавой, хладнокровно и совершенно спокойно, будто в тире, в два захода расстрелял из пулеметов качающиеся фигурки. Облетел их еще раз, видимо кто-то из парашютистов показался ему еще живым, и обстрелял повторно, разорвав пулями еще и парашют.

— Так с ними, сволочи проклятые, и поступать надо!

Оставшиеся пять бомбардировщиков, пилоты которых были ошарашены тараном, в атаку не пошли — сбросили бомбы в море, и, форсируя моторы, легко оторвались от трех преследующих их «чаек».

Эсминец направлялся к тонущему транспорту — с его накренившегося борта начали валиться в воду десятки, если не сотни людей, в разноцветной одежде, на синей глади моря рассыпали яркие цветки. С мостика был хорошо виден кошмар, творившийся на палубе — множество людей неподвижно лежало среди дымящихся обломков, а что творилось внизу, где были размещены раненые, и представить было трудно.

Ктонущему судну вплотную подошел буксир, с него перебросили швартовы — кто-то из экипажа, уцелевшие и не потерявшие голову в этом кошмаре матросы, принял их. К месту трагедии спешил «Энгельс», подоспели три «морских охотника», приблизился и «Артем», с борта которого вывалили шлюпки. На подходе был тральщик «Фугас» и небольшой портовый ледокол — все спешили оказать помощь несчастным. А набитые красноармейцами транспорты уходили к мысу Колка, вглубь Рижского залива, не сбавляя хода. Эсминцы контр-адмирала Дрозда их сопровождали, «чайки» кружили над тонущей «Виенибой», будто хотели, но не знали, как помочь. Несколько раз, совсем низко прошел «гладиатор», потом заложил вираж, покачал крыльями и ушел на север, к Моонзунду, за ним потянулись И-153 — видимо бензин уже был на исходе.

— Адмирал приказал принять людей на борт, и спасти всех, — негромко произнес командир дивизиона и встал рядом с Николаевым. Посмотрел на транспорт. — Минут десять-пятнадцать он еще продержится, можно успеть. Глубины здесь небольшие, водоворотом не затянет.

— Там женщины и дети, многие плавать не умеют. Им нужно помочь проплыть эти полсотни метров!

Николаев рывком скинул с себя гимнастерку, быстро стащил с ног сапоги, и легко, будто всю жизнь это делал, перепрыгнул через леера за борт. Торопясь успеть, сделать все возможное, чтобы не оборвались жизни тех, кто сейчас отчаянно взывал о помощи…

Командующий Северо-Западным фронтом генерал-полковник Кузнецов.

— Там была самая настоящая бойня, Федор Исидорович, бомба взорвалась на нижней палубе, где были носилки с ранеными. Взрывом разметало всех, по женщинам и детям смертной косой прошлись. Погибло почти сотня душ, еще столько же утонуло — большинство из них раненые, которых вынести наверх попросту не успели, ведь транспорт продержался на воде меньше четверти часа. Но более пятьсот человек все же забрали или из воды подняли — списки сейчас уточняются. Из экипажа «Виенибы» спасся только один молодой матрос — все пытались вынести из трюма пострадавших людей. Погиб и капитан — старик отказался покидать тонущий корабль, сказал, что разделит судьбу тех, кого должен был спасти.

— Сам напиши представления на него и членов команды — на ордена «Знак Почета», тогда награждение будет быстро оформлено, сам понимаешь, Серафим Петрович, — командующий посмотрел на отрешенное лицо коменданта 41-го укрепрайона. Прошла всего неделя, а дивизионного комиссара было не узнать — лицо покрыли морщины, а на голове обильно засеребрилась седина. Дорого ему обошлась эвакуация жителей Либавы — хотел спасти, но немцы погубили многих. И хотя вины Николаева нет ни малейшей, но видимо все на себя принял, вот и корит.

Кузнецову уже рассказали, как комиссар спас женщину с ребенком, не дал им утонуть, затем еще трех человек, и поднялся в шлюпку одним из последних, после того как вытащили из моря всех. А затем приказал собрать из воды плававшие там детские игрушки. Все подумали, что Серафим Петрович тронулся рассудком, и не мудрено в такой ситуации. Однако приказ исполнили, когда услышали от него — «это ведь души детей, которых фашисты умертвили — их в Риге должны все увидеть и понять, что ждет всех латышей в самом скором времени».

И действительно — прошло всего несколько часов, как Ратушная площадь была заполнена народом. Люди с ужасом смотрели на игрушки погибших детей. Пришедшие туда спасенные женщины рассказывали всем про гибель «Виенибы», которую немцы утопили, несмотря на знаки Красного Креста, что были нанесены на транспорт. Возник стихийный митинг, на который пришли также ополченцы-рабочие из Либавского гарнизона — пожилые мужчины плакали навзрыд, потеряв в море жен и детей, а сами остались живыми. Нет горше горя для отцов и мужей!

Сегодня впервые в городе почти не стреляли айзсарги, притихли. А вот в на призыв правительства Латвии добровольно вступать в ряды ополчения и истребительных батальонов, жители столицы, города с более, чем 350-ти тысячным населением, неожиданно ответили — пришло до трех тысяч мужчин, половина пожилых, воевавших раньше в рядах латышских стрелковых бригад против немцев.

— Федор Исидорович, нельзя замалчивать потопление «Виенибы», наоборот, издать к утру специальный выпуск газеты, с борта эсминца фотограф из редакции либавской газеты сделал снимки. Их нужно поместить там, под черным заголовком. Гибель людей должна послужить для будущей жизни, не сочтите мои слова кощунством. По крайней мере, если поставить агитацию правильно, с учетом текущего момента, то большая часть населения начнет относиться к немцам не со скрытой доброжелательностью, как сейчас, а с затаенной враждебностью. Может быть, следует несколько иначе воздействовать на жителей — призывать воевать не столько за советскую власть, против которой настроена часть населения, сколько против немцев, они исторические враги. Многие латыши впитали к ним ненависть с молоком матери, и нам следует этим воспользоваться.

— Пожалуй, вы правы, Серафим Петрович, — после короткой паузы отозвался Кузнецов. — Вы политработник, вот этим и займитесь — я позвоню в правительство, а как Диброва вернется, то и он займется.

— Идя сюда, я видел пожилых латышей, что уже воевали с немцами — они просят дать им оружие.

— Вы же сами знаете обстановку, айзсарги обнаглели…

— Я видел их глаза, Федор Исидорович — эти латыши будут воевать, как и другие. Как мои летчики, которых НКВД хотело арестовать, но не успело. А они только сегодня уничтожили два самолета, один тараном. И в небе Либавы впятером сбили уже шесть самолетов — чуть меньше половины от числа всех уничтоженных, обломки которых видели. Латыши будут драться, их сама ситуация заставит!

— А в чем она проявится, что бы изменили это свое мнение?

— Развеять их негативное мнение про нас. Я услышал слух, что командиров и генералов латышского корпуса арестовали, и чуть ли не расстреляли. Это так, Федор Исидорович?

— Генералов в середине июня вызвали в Москву для обучения в академии, — как не старался Федор Исидорович, но ответ прозвучал натянуто, он сам прекрасно понимал, чем может быть окончена эта «учеба». А списки подлежащих изъятию из частей командиров уже составлены.

— Дивизии дерутся, в них влито много коммунистов, как я слушал. А потому под их присмотром полки будут воевать дальше. Если латыши в самые ближайшие часы начнут воевать должным образом, тут я надеюсь на инцидент с «Виенибой», то надо попросить Москву вернуть генералов — и они будут воевать против немцев в такой ситуации, а население поверит советской власти, убедившись, что слухи ложные. А такой шаг многократно усилит наши позиции в нашей части Прибалтики.

— Не знаю, что и сказать, — Кузнецов покачал головой. Подступать к решению такого вопроса было страшно, но если сделать опосредованно, через запрос от ЦК компартии, то может быть в Москве и прислушаются. И решил снова спросить:

— Почему местное селение может относиться к немцам враждебно, если в Каунасе их цветами встречали?

— Как я знаю, в Литве наши войска не успели уничтожить часть инфраструктуры — мосты, железнодорожные станции, электростанции и прочие важные элементы, то в Латвии, отступая, этому придавалось особое значение. Я сам приказал заминировать и взорвать все объекты, что могли принести немцам хоть минимальную пользу.

— Войска выполняли мои приказы, — кивнул в ответ Федор Исидорович, ему всегда было интересно поговорить с Николаевым, ведь и в прошлый раз он решил после беседы немедленно начать отступление, устраивая арьергардные бои и не бросая в безнадежные контратаки легкие танки, уничтожать которые немцы приловчились.

— Железнодорожная инфраструктура потребует для восстановления больших затрат и не менее месяца, а то и двух, напряженной работы. Питать в глубину операции войска одним автотранспортом весьма проблематично — большой износ матчасти и трата горючего. От нас немцы получили немного — я имею в виду захват складов с бензином…

— При отъезде штаба фронта из Паневежиса, по приказу подожгли цистерны на аэродроме, сам видел, — усмехнулся Кузнецов.

— Ладно, боеприпасы и горючее поставят из Восточной Пруссии, и не без проблем. Но вот продовольствием и фуражом придется поступиться, а ведь в пехотной дивизии 16 тысяч едоков и 6 тысяч лошадей. И все, что интересно, хотят кушать. Следовательно, пойдут широкомасштабные реквизиции. Вот только сможет ли полмиллиона латышей и два с половиной миллиона литовцев на оккупированных территориях прокормить шестисоттысячное полчище армии вторжения?!

На бледных губах Николаева появилась недобрая улыбка — дивизионный комиссар усмехнулся:

— Немцы как саранча пройдут, подъедая все, что на их пути окажется! Железные дороги не действуют, порты уничтожены и заминированы — прерваны все логистические цепочки. И чем больше времени пройдет, тем ситуация с местным населением будет становиться более напряженной. Просто мы должны как можно более медленно покинуть Прибалтику, начисто уничтожив всю инфраструктуру. И пусть фашисты воюют как смогут — мост заново построить задача трудная, и времени займет много.

— Так, — хмыкнул генерал Кузнецов и неожиданно спросил. — А мы на Двине сможем фронт удержать?

— А разве у нас есть иной вариант? Насколько я понимаю, сейчас наступила темповая игра, как говорят шахматисты. Если немцы переправились сейчас на наш берег Двины, и захватили плацдарм, на который перебросили бронетехнику, то наш фронт через несколько дней будет рассечен. Если не смогли, и подойдут резервы, то противнику потребуется время и значительные усилия, чтобы форсировать реку, занять плацдарм, и тем более расширить его во все стороны.

— Вчера они форсировали реку в тридцати километрах северо-западнее Двинска, у станции Ницгале. Ночью навели понтонный мост и перебросили роту танков. Однако наши моряки успели отправить по реке две плавающие мины, которыми корабли топят. Переправу разнесло, утром выловили из реки труп германского генерала — им оказался командир 8-й танковой дивизии генерал-майор Эрих Бранденбергер. Плацдарм атаковал утром 21-й мехкорпус Лелюшенко при поддержке 112-й дивизии и трех артполков с авиацией — немцев частью перебили, другой сбросили в реку обратно. Так что пока берег полностью наш, а Екабпилс 181-я дивизия держит, в городе третий день идут ожесточенные бои.

— Лишь бы резервы были…

— 163-я мотодивизия из 1-го мехкорпуса эшелонами движется на Резекне — завтра будет там. За ней идут составы 41-го стрелкового корпуса — первые прибыли на станцию Пскова. Перебрасывается «эстонский» корпус — один полк уже прибыл в Ригу. Хотя вражеская авиация сильно мешает своими налетами, постоянно бомбят.

Конечно, знать это обычному дивизионному комиссару нельзя, но вот заместителю командующего фронтом по укрепрайонам, а именно на эту должность с повышением был назначен Николаев, уже нужно. Приказ ведь подписан — а другой кандидатуры с такой репутацией и заслугами, сумевшего долго оборонять Либаву, просто не нашлось. Комендант 41-го укрепрайона, «пустого» перед самой войной, сумел не только проявить энергичность и распорядительность, но и с успехом воевать.

— Тогда шанс удержать двинский рубеж имеется, и немалый, Федор Исидорович, если разумно использовать время…

Командир 65-го стрелкового корпуса генерал-майор Дедаев.

— Вот мы и снова встретились, Серафим Петрович, — Дедаев порывисто обнял старого приятеля, надавив на плечи. Чуть отстранился, в голосе прозвучала затаенная надежда:

— Ты ко мне членом Военного Совета?

— Рад бы, но, похоже, с политработы меня окончательно выдернули, как морковку из грядки. Вчера назначили заместителем командующего фронтом по укрепрайонам, хорошо еще, что не по военно-учебным заведениям.

На бледноватых губах Николаева появилась улыбка, обозначавшая, что все произнесенное в конце не более, чем незатейливая шутка. Николай Алексеевич ответил тем же, усмехнувшись:

— Весь рубеж по Двине превращается в один сплошной укрепрайон, так что самым главным будешь.

— Старые позиции хоть восстановили?

— Почти полностью, за исключением непригодных или заболоченных участков. Сейчас вторую линию начали возводить, торопимся. Двадцать пять лет прошло, все обсыпалось, травой заросло, не то, что доски, бревна прогнили, а жерди в труху превратились.

— Я видел уже, с утра всю линию объехал, к тебе только сейчас добрался, на передовую, так сказать. Ужином кормить будешь? А то я еще не завтракал и не обедал, а когда поужинал и не помню. В Либаве не до того было, а вчера кусок в горло не лез.

— Понимаю, сейчас распоряжусь…

— Не к спеху, давай лучше к делу. Осмотрел я твою вторую линию, дней пять еще нужно, чтобы ее до ума довести — работников там хватает, всех рижских буржуев мобилизовали. В городе сразу спокойнее жить стало. Только женщины на улицах ходят. Их в Риге всегда почему-то больше, чем мужчин, — Николаев усмехнулся, закурил папиросу и, будто угадав вертевшийся на языке вопрос, произнес:

— Сразу скажу — колючей проволоки и мин на складах нет, сам понимать должен, что к иной войне мы готовились, на «чужой территории, малой кровью и могучим ударом».

Серафим Петрович последние слова произнес чуть ли не шепотом, хоть дверь в комнату была плотно закрыта. Мало ли что — от «доброжелателей», что «стучали» в особые отделы, никто не застрахован. Привыкли к доносам за последние годы, вот и приходилось быть осторожным при откровенных разговорах. Тридцать седьмой год всем военным урок наглядный стал, приходилось осторожничать.

Комиссар задумался, и, как бы подводя черту, добавил:

— Рассчитывать придется только на свои силы, как мы с тобой в Либаве делали. А здесь возможностей намного больше.

— Понятное дело, — отозвался генерал, — и столица рядом, а позади Ленинград с его промышленной базой.

— Ей давно воспользоваться нужно было, а тут конь не валялся. Танки, требующие ремонта, хоть сюда отправили, а не побросали в «пэпэде», когда война началась. Да еще поврежденную и подбитую бронетехнику смогли эвакуировать, а то бы по обочинам дорог сейчас бы вереницами стояли, число вражеских трофеев увеличивая. Сейчас танкисты ревизию делают — часть танков в Ленинград отправят, остальные здесь сортировать начнут — из трех поломанных один годный делать путем «каннибализма». Экранировать все относительно новые машину нужно, что после сентября 1939 года изготовлены. Если не найдем броневых листов, пойдет в дело обычная сталь, хотя бы траки подвесят и приварят — хоть какая-то дополнительная защита от немецких 37 мм противотанковых пушек. Пусть с пятисот метров поражать будут, но не с километра ведь, а то расстрел получается.

— Только относительно новые танки экранировать?

— Да, у них ходовая часть покрепче будет, да и двигатели пока не изношены — так что дополнительную нагрузку выдержат. А раздерганные танки по башню вкапывать — сотня пушечных «БОТов» противника надолго сможет задержать при должном пехотном подкреплении. А вот их дополнительно забронируем, как выйдет, там ведь только башню придется. Я ведь ради этого с полковником Полубояровым из АБТУ сегодня «диспозицию» обсуждал — решили все в деле использовать.

— Говорил с ним, знающий командир. А то кого только не набирали в мехкорпуса за последний год — дергали из пехоты, кавалерии, артиллерии, кто под руку попался и сразу на танковый полк порой ставили. Знавал таких «танкистов», — Николай Алексеевич усмехнулся, прищурив глаза.

— Теперь обратный процесс пошел — отделения плевел от зерен, так сказать. Танковые дивизии в бригады перевели, а в них танков в пять раз меньше, да и мотопехоты батальон, а не полк, почти без артиллерии, со свернутыми тыловыми подразделениями. Две с половиной тысячи личного состава, а не десять, управлять такими соединениями будет намного проще — разница все же существенная. Полковое звено упраздняется, но не сами полки — а их в каждом мехкорпусе по пять было. «Природных» танкистов, так сказать оставят, несколько полков Т-26 вооружат для действий групп НПП, остальные стрелковыми станут по мере наполнения подразделениями. И чем быстрее это сделают, тем для меня лучше будет.

— У тебя своя выгода имеется?

— А как же — все эти полки в укрепрайоны гарнизонами пойдут. Оружие со складов получат, трехлинейки и «максимы», те же трехдюймовки. В каждый по стройбату включим, бойцов можно брать старших возрастов, им не в поле бегать. Уже три тысячи латышей на пополнение прибыло, половина с опытом прошлой войны — в окопах будут заново воевать, для них здешние места привычны. Ты обратил внимание, куда немцы стараются бить?

— Стыки всегда ищут, где послабее и пожиже оборона у нас выходит. И бьют — об этом все говорят, кто в бою с ними сталкивался. Грамотно воюют, умело — потому мы пока отступаем. Давят они нас!

— Крепче станем — за одного битого двух небитых дают, как правильно в народе говорят.

Николаев усмехнулся, приводя вековую мудрость, затем оба друга закурили. Генерал хмыкнул:

— И чем ты решил усилить мой стык с армией Собенникова? Нашими частями из Либавы?

— Вот именно — потому по приказу комфронта на твой левый фланг к Икскюлю наш 41-й УР поставят, усилим его всячески, дивизион 152 мм гаубиц оставлен, два десятка трехдюймовок придано. Начарт полковник Белобородов комендантом. По обе стороны реки укрепрайон развернется, по два пульбата пока за основу, а там еще два полка развернем, благо бойцы есть. Хорошая тебе выйдет поддержка?

— Приличная, — Дедаев внимательно посмотрел на комиссара. С таким усилением, причем на обоих берегах реки, у немцев вряд ли пройдет номер, который проделали в семнадцатом году, с переправой через Двину и захватом обширного плацдарма. А ведь упорные бои тогда шли несколько дней — обе стороны прекрасно понимали его значимость — ведь обход Риги с севера обрушил весь участок фронта и привел к потере города.

— А за Бабитское озеро 45-й УР, «бумажный» из Виндавы, поставим. Ночью пульбат туда отправим, и к стойбату, что там траншеи роет, еще один перебросят. И управление полка добавим следующей ночью со стрелковым батальоном, артиллерию придадим. Моряки два батальона отрядят, с залива корабли поддержать огнем всегда смогут — приморское направление наглухо перекрыто будет.

— У меня там бригада позиции держит…

— В резерв сразу отведешь, она тебе сильно пригодится. Как и 202-я дивизия, что еще в порядок приводится. На все про все у нас три дня, пока немцы в силах тяжких не подошли. А там смотреть на них будем и ждать — если штурм с хода начнут, это одно, но если окапываться станут, совсем иное дело будет. Видишь ли — одной обороной войну не выиграть, пока мы только отбиваемся и себя в порядок приводим.

— Инициативу нужно перехватывать, раздергать их дивизии, не дать собрать ударный кулак и врезать нам по слабому участку. Вначале займут плацдарм, а то и пару, а там прорвут фронт через несколько дней, как только силенок поднакопят.

— Комфронта тоже так считает. Нанести контрудар мы можем только отсюда, твоим корпусом — у тебя все три дивизии в полном комплекте, еще дополнительно два артполка перебросили. И 12-м мехкорпусом тебя усилят — пусть он с прежнюю мотодивизию, но две сотни танков серьезная сила, которая при правильном применении результат нужный дать сможет. Может, еще что-то выделят, но все зависит от того, насколько быстро резервы перебросят. Тебе завтра в Ригу к начальнику штаба фронта приехать нужно.

— У генерала Кленова речь о подготовке контрудара пойдет?

— Да, нужно хоть на небольшом участке, но перехватить инициативу, не дать немцам возможности реализовать свои планы. У тебя три дня, включая нынешний — пятого начинаем…

Глава 5

Рига.

Заместитель командующего СЗФ по укрепрайонам дивизионный комиссар Николаев.

— В настоящий момент на Рижском направлении возводятся два укрепрайона, оба имеют расположение на флангах 65-го стрелкового корпуса. Приморский УР занимает позицию между заливом и озером Бабит на всем протяжении последнего. Ширина по фронту 7 км, глубина 12 км. Если противник прорвет 1-ю оборонительную позицию войск генерала Дедаева, то УР будет занимать выдвинутую фланговую позицию, а потому играет важную роль. Управление 45-го укрепрайона перевезено из Виндавы. Готовность оборонительных позиций практически полная, гарнизон состоит пока из одного пульбата, но будет усилен к 5-му июля еще пятью батальонами, из них два ополченческих, и двумя артдивизионами, один из которых гаубичный. К этому времени, сразу же после передачи позиций, перед которыми пока нет немецких войск, отмечены лишь разведывательные группы, 12-я стрелковая бригада будет отведена в резерв корпуса.

Николаев провел карандашам по настенной карте, показывая обводы 45-го УРа. На Рижском взморье хорошо сохранились укрепленные позиции русских войск, которые в 1917 году обороняла бригада из 6-го Сибирского армейского корпуса.

— У местечка Икскюле, по оба берега Двины на фронте шириной в 11 км и глубиной до 5–6 км расположен 41-й Либавский укрепрайон, комендантом которого я был до недавнего времени. Северный участок занимает 62-й полк из 10-й дивизии 8-й армии, южный — 156-й полк 16-й дивизии 65-го корпуса. Гарнизон УРа сформирован, состоит из четырех пулеметных, двух строительных, одного стрелкового и трех ополченческих батальонов. К вечеру 4-му июля, то есть завтра, подразделения займут оборонительный рубеж, а стрелковые полки можно будет отвести в резерв комдивов, или укрепить занятые дивизиями позиции.

Николаев посмотрел на командарма-8 Собенникова — новость о возвращении полка его явно обрадовала. Растянувшиеся на почти стоверстном фронте от Икскюля до Плявиниса, пять стрелковых дивизий, отошедших от самой границы, были основательно потрепаны. Несмотря на вливание прибывшего маршевого пополнения, численность в них составляла от шести до восьми тысяч бойцов, гаубичные полки выведены на переформирование, ввиду потери большей части орудий, и остались при корпусах. В резерве армии только 9-я противотанковая бригада, 12-й мехкорпус уже отправился к Риге. Впору завыть от такого расклада, и Собенников не выдержал:

— У меня все дивизии в живую нитку вытянуты. На 10-ю дивизию до Кегумса 30 километров фронта, на четыре других по 12–15 км на каждую. Резервы как таковые отсутствуют. Понимаю, что понтонные мосты немцам наводить нельзя, пока Кегумская плотина стоит, но так после взрыва, когда вода схлынет, переправу можно наводить.

— Пока к Двине вышли авангарды немецких пехотных дивизий, полное сосредоточение будет закончено дня через два, но не больше. К этому времени прибудут последние резервы фронта — они будут вам переданы. В Ригу уже пришли эшелоны 22-го «эстонского» корпуса, две дивизии сомнительной ценности, которые лучше использовать в оборонительных целях — все же они укомплектованы по мобилизации, пусть и развернуты по полному штату. Кроме того, пополнения людьми вы получите на днях, в том числе местных ополченцев, — негромко произнес начальник штаба фронта генерал-лейтенант Кленов. И внимательно посмотрел на Николаева, как бы намекая, чтобы тот продолжил свой доклад.

— Из Екабпилса 181-я дивизия выбила утром противника. Город должен быть превращен в крепость, ведь наши войска сохраняют за собой крайне важный плацдарм на южном берегу Двины и стратегически важные мосты. В северную часть города — Крустпилс — прибыли подразделения бывшего 48-го Тельшайского укрепрайона, общей численностью до восьмисот бойцов и командиров, включая несколько сотен невооруженных. В самое ближайшее время туда будут отправлены подкреплениями пулеметные и стрелковые роты, а также артиллерия. Укрепрайон встанет за спиной 181-й дивизии, и возьмет под охрану мосты. Если наши войска оставят южную часть города, то северная будет обороняться до конца.

— Что у нас с Управлениями начальников строительства, что были развернуты на строительстве укрепрайонов?

— Всего на границе, как вы знаете, было восемь УНС, что строили четыре укрепрайона. Организованно отведены все и почти тридцать строительных участков, в них входивших. Половина из них отправлена на приведение в боевую готовность Псковского, Островского и Себежского укрепрайонов, а также на строительство укреплений на юге Эстонии по рекам Навесте и Эмбах. Это последняя линия позиций, на которую может отступить наш фронт, за исключением Эстонии — там за рекой Нарова расположен Кингисепп, при нем укрепрайон, прикрывающий Ленинградское направление, — Николаев видел как мгновенно напряглись все собравшиеся генералы, будто электричеством наполненные, а потому поспешил разрядить ситуацию:

— Надеюсь, что до такого отступления не дойдет, но как военный был обязан предусмотреть и самую тяжелую ситуацию. Теперь об отступивших от границы частях укрепрайонов. По 48-му Крустпилскому я сказал, 42-й будет дислоцирован в Двинске, который обороняет 23-я стрелковая дивизия 11-й армии. Только этот УР находится в непосредственном соприкосновении с противником. Два других — 46-й в Резекне и 44-й в Дриссе предназначены для обороны данных городов. Последний примыкает к 61-му укрепрайону, уже занятому дивизиями подошедшей 22-й армии генерала Ершакова. Их задача задержать продвижение немцев, если они начнут наступление на Псковском, Себежском или Полоцком направлениях. Все эти города удобны для организации долговременной обороны, даже круговой, имеют добротные каменные сооружения, находятся на перекрестке дорог или железнодорожных линий. И, кроме того, сооружаемые по Двине УРы прикрывают стыки наших армий между собой.

Сделав паузу, Николаев снова сказал то, что обязан был донести до собравшихся на военном совете генералов:

— Мною отправлены группы командиров для осмотра на приморском направлении, к северу от Риги, старых венденских укреплений, а также создания на всех дорожных направлениях, по линии Венден — Резекне, временных оборонительных позиций в виде опорных пунктов. На них можно задержать немцев и организованно отвести наши войска на линию укрепрайонов на старой границе.

— Я думаю, до такого не дойдет, — несмотря на бодрое заверение, вряд ли начальник штаба фронта Кленов не предусматривал возможность подобного исхода, иначе бы не отдал еще позавчера ему указание.

— Мне будет трудно удержать фронт в 90 км силами «латышского» корпуса, 112-й и 185-й дивизий, плюс десантники и 21-й мехкорпус, — генерал Берзарин исподлобья посмотрел на начальника штаба фронта. — Против моей армии танковая группа немцев, восемь дивизий, из них шесть подвижных. И они явно готовятся повторить попытку и снова форсировать реку, создав плацдармы у Липаны и Ницгале.

— К вечеру полностью соберется 163-я моторизованная дивизия, но уже как стрелковая. Она прибыла эшелонами в Резекне, и доедет до позиций на собственном автотранспорте, который будет забран в интересах фронта, также как 25-й танковый полк. Завтра в Резекне подойдут первые эшелоны 111-й стрелковой дивизии, входящей в 41-й корпус генерал-майора Кособуцкого. Две других дивизии — 118-я и 235-я — подойдут следом в течении нескольких дней, но не позднее 7-го июля — вражеская авиация мешает переброскам наших войск, бомбят станции и пути. И пододвинем ближе 3-й мехкорпус — он закончил переформирование и пополнен до 12 тысяч личного состава, в ней почти две сотни исправных танков и броневиков.

Берзарин после таких слов повеселел прямо на глазах — четыре свежих дивизии позволяли надеяться на удержание позиций вдоль реки. Генерал-лейтенант Кленов негромко добавил:

— Нам еще передадут 1-й мехкорпус, в котором осталась лишь 3-я танковая дивизия, да штаб с корпусными частями. Эшелоны начали подавать, на погрузку отведено двое суток. Прибытие к десятому июля, по расчетам, а ведь противник будет этому всячески мешать, имея господство в воздухе.

— Товарищи генералы, — неожиданно сказал командующий фронтом, — все эти резервы Ставка отдает нашему фронту не просто так. Она рассчитывает, что мы не только отстоим двинский рубеж, но постараемся вырвать у врага инициативу. А для этого нам требуется провести наступательную операцию с целью сорвать возможное наступление немцев на Резекне. И постараться разбить врага на Митавском направлении…

Командир 56-го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн.

— Все что сделано на этих землях хорошего, то исключительно заслуга немцев. Здешние народы не способны к созиданию без нашего за ними пригляда, а потому должны быть под постоянным германским протекторатом, — Манштейн окинул на прощание взглядом родовую усадьбу баронов Тизенгаузенов, прекрасный двухэтажный особняк, в котором разместился штаб 4-й танковой группы.

— Они могут только переименовывать на свой дурацкий лад все созданное не ими, и нагло присваивать это! Народы, не имеющие собственной истории, всю жизнь принадлежавшие, как дешевые содержанки, более сильному соседу, даже ложившиеся под поляков и русских. Да и власть обрели совсем недавно, так что опыта государственности у них нет — и все реформы их правителей только ухудшали положение жителей. И так будет постоянно, пока мы снова не возьмет над ними опеку!

Командир 56-го корпуса был раздражен — сложившаяся за последние дни ситуация на фронте тревожила и начинала беспокоить не на шутку. Еще в академии он услышал фразу, что главная слабость русских в генералах, а сила в резервах. В правоте последней аксиомы он успел убедиться на прошлой войне, когда непонятно откуда появлялись у противника новые корпуса из неприхотливых и тупых мужиков, покорно идущих на убой.

Однако теперь большевики обладали куда как значительными человеческими ресурсами — авиаразведка сообщала об идущих с востока бесконечных эшелонах, которые привозят на фронт новые дивизии русских. Ведь когда его танки остановились перед взорванными в Динабурге мостами, перед ним были только потрепанные и отступившие от границы части. Но потом непонятно откуда появились тысячи парашютистов, следом за ними свежая стрелковая дивизия. Перед 41-м моторизованным корпусом появились латыши, целых две дивизии, и вопреки уверенности в их слабости, начали драться решительно и уперто, так что пришлось вчера выводить 1-ю панцер-дивизию из Якобштадта, чтобы она не понесла слишком серьезные потери. А теперь за Двиной обнаружили большие скопления танков — а потому новая попытка захвата плацдармов у Ницгале и Липаны, назначенная на 6 июля, приведет лишь к упорным боям на несколько дней, и не факт, что будет удачной. А вот убитых и раненных немцев будет гораздо больше, чем прошлый раз.

Манштейн болезненно поморщился — на лице оставался чудовищный синяк, уже начавший желтеть, опухлость сошла, и он мог видеть обоими глазами. Неприятность с выбитыми зубами удалось сгладить дантисту, который обещал в самом скором времени поставить «мост». Так что генерал счел неразумным истребовать отпуск по ранению, не желая отдавать под начало другому свой корпус — поди, получи потом обратно. Генерала Бранденбергера жаль, но такова война, и потери на ней неизбежны.

И все дело в том, что большевицкие генералы оказались не столь тупыми как предполагали многие, и он сам в том числе. Они избрали старый проверенный временем прием «выжженной земли», который использовали еще скифы, заманив полчища персов вглубь своих степей и там их уничтожив. Да и сам Наполеон, хоть и добрался до Москвы, но при отходе погубил свою «Великую армию». И то, что теперь происходило, сильно не нравилось генералу — выбранные большевиками методы войны оказались чудовищными, их последствия начали сказываться уже сейчас.

Железнодорожная инфраструктура разрушалась по приказам советского командования уже подчистую — снабжение всей группы армий «Север» оказалось под угрозой срыва. Командующий 4-й танковой группой генерал-полковник Гепнер предупредил командиров корпусов, что из Восточной Пруссии будут поставлять только боеприпасы и горючее, а все остальное, нужное для обеспечения — продовольствие и фураж — придется отбирать у местных жителей. Прибегать к реквизициям не хотелось, но иного выбора не было. Оплата марками должна вестись по «твердым ценам», что втрое ниже установленных рынком. А такое всегда убыточно для крестьян…

— Нечего их жалеть, — Манштейн озлобился, припомнив, как те же литовцы захватили двадцать лет тому назад Мемель с округой, нагло присвоив его и переименовав в Клайпеду. А латыши вообще изгнали немцев, что жили тут веками, и ограбили при этом, отобрав земли и собственность. Ведь еще недавно здесь проживало свыше ста тысяч фольксдойче, а сейчас осталось меньше половины.

— А еще и евреев много, но айнзацгруппы начали их «выселять», — генерал поморщился, он догадывался, что несчастных, которые уже успели нашить на свои одежды «желтые звезды Давида», ждет печальная участь — их просто истребят, причем руками местных жителей, которые этим кровавым делом докажут свою верность рейху. Вот только услуги палачей недорого стоят — здесь должны жить поселенцы из Германии, а литовцы и латыши пусть им служат, как было раньше.

— А вот «приказ о комиссарах» я теперь введу во всех частях своего корпуса, — Манштейн сжалгубы, теперь проявлять даже малейшую гуманность к захваченным в плен политработникам с красной звездой на рукавах гимнастерок, он не станет. Они фанатики, среди них много евреев, и пусть даже русские — тут не важно!

Они вычеркнули себя из жизни своим варварством и нежеланием вести войну «цивилизованными способами». И как носители враждебной к рейху идеологии должны быть беспощадно уничтожены. Без столь крутых мер никак не обойтись, в этом сам теперь убедился — иначе впредь перед его войсками будет простираться «выжженная земля», и любое наступление по обширной территории чрезвычайно замедлится.

Так пусть пеняют сами на себя!

Командующий Северо-Западным фронтом генерал-полковник Кузнецов.

— Генштаб принял во внимание наши доводы, Федор Исидорович, и перенес на сутки начало наступления для лучшей подготовки. Генерал армии Жуков сказал, что нам сейчас требуется держать фронт, провести реорганизацию, а не заниматься поспешными импровизациями, — начальник штаба СЗФ генерал-лейтенант Кленов выразительно посмотрел на командующего, и тот мимолетным кивком подтвердил его затаенную мысль.

— Мы лишь проверим, Петр Семенович, свою способность к наступательным действиям. И как поведет себя мехкорпус с новой бригадной структурой, и ничего более. А там посмотрим…

Командующий не договорил, но Кленов и так понял, что тот хотел ему сказать. Оба прекрасно осознавали, что ситуация на всем протяжении советско-германского фронта складывается скверно. Соседний Западный фронт фактически разгромлен, откатившись за Березину. Особенно тревожило сообщение, что генерал армии Павлов снят с должности.

В том, что последуют «оргвыводы» никто не сомневался. Москве будет нужно объяснить причины неудач РККА, такой эвфемизм замаскировал «катастрофу» или «разгром», более всего отвечающие ситуации термины, ведь в Белостокском выступе немцами окружена значительная масса выдвинутых туда войск. Да и вчерашнее выступление Сталина по радио, его речь, и даже паузы, которые Иосиф Виссарионович делал, видимо для того чтобы выпить воды — все это вместе взятое произвело впечатление.

Сам Кузнецов, и его начальник штаба прекрасно понимали, что им самим есть, что «предъявить». Враг застал фронт в самой неприглядной ситуации, когда советские войска находились в положении, которое им не позволяло ни наступать, ни обороняться.

Торопливость с поспешным развертыванием войск на линии не построенных укрепрайонов, да еще на чрезвычайно растянутом фронте, имела зловещие последствия. Немцами были буквально раздавлены четыре стрелковых дивизии 8-й армии и пять из 11-й армии. Хорошо, что 11-я, 23-я и большая часть 48-й дивизии еще не дошли до новой границы, иначе бы их постигла та же печальная участь.

Оценив ситуацию 24-го июня под другим углом, после беседы с комендантом 41-го УРа Николаевым, Федор Исидорович принял решение отводить войска за Двину на одни сутки раньше. И при этом всячески избегать решительного сражения, которое в конечном итоге неизбежно привело бы к разгрому войска СЗФ.

Сейчас было страшно представить, какая сложилась бы ситуация, не сделай они этого, а бросив в контрнаступление оба мехкорпуса вместо трех танковых дивизий. Потеряли бы танки, хотя и так убыль более чем двух третей парка боевых машин, очень существенна. Не все они уничтожены врагом или брошены из-за поломок, две сотни успели вывезти в Ригу и Резекне эшелонами, и половина из них вернется в войска после ремонта.

Поспешный отход главных сил армий с ведением арьергардных боев позволил оторваться от пехотных дивизий вермахта и занять оборонительные позиции по Двине. Да, стремительный прорыв фактически танковой армии противника отразить не смогли, но вот чуть задержать ее продвижение оказалось возможным — подрывы мостов и порча дорог замедлила разбег моторизованных корпусов, а уничтожение мостов в Двинске окончательно остановило блицкриг.

Да, потери серьезные — девять стрелковых и три танковых дивизии потеряли половину личного состава, который сейчас быстро восполнялся. Но ведь кроме них на «двинский рубеж» вышли также две моторизованных и четыре стрелковых дивизии, включая отведенную от Либавы, которые понесли незначительные потери. И одну танковую, 28-ю полковника Черняховского, из которой был заново развернут 12-й механизированный корпус. Из резервов фронта перебросили на Двину пять стрелковых дивизий, еще две из «литовского» корпуса сейчас поспешно пополняли мобилизованными из русских областей, и можно было надеяться, что они удержат Дрисский укрепрайон. Кроме того, получили два мехкорпуса, хотя 21-й напоминал лишь дивизию, и стрелковый корпус с дивизией.

Теперь фронт по реке выстроился сплошной линией без промежутков — на дивизию приходилось по 10–15 км, по уставным нормам. Во второю линию поставили мехкорпуса с противотанковыми бригадами. Такие подвижные резервы позволяли надеяться, что вовремя удастся сбросить немцев обратно в реку после ее форсирования. А если не получится контрудар, то хотя бы локализовать вражеский плацдарм, возникни таковой. А ведь раз такое получилось, да еще с гибелью германского генерала, и сразу же в Москву была отправлена победная реляция.

— Нам главное сейчас выстоять, Петр Семенович, не дать немцам переправиться. Тогда война из маневренной превратится в позиционную, и у нас появятся шансы стабилизировать насыщенный войсками фронт. И еще нужно хоть как-то обеспечить воздушную поддержку армиям, навести, наконец, порядок в нашей авиации!

Кузнецов не сдержался, выругался. То, что с 22-го июня произошло с ВВС фронта, было вне рамок разумения. Приказ не стрелять по вражеским самолетам был отменен лишь после полудня, и то после того, как он сам пришел в ярость и позвонил в штаб, высказав все, что про это думал. Но это было только начало кошмара. Вместо того чтобы сразу вывести авиацию с приграничных аэродромов за Двину, и оттуда производить вылеты, командующий ВВС генерал-майор Ионов начал «перебазирование» с одних площадок на другие, и так три дня — большинство истребительных полков даже в бои толком не вступало, занимаясь перелетами. И при этом на аэродромах бросалась масса неисправных самолетов, вывозить которые просто не стали, или не успели.

Вот откуда столь большие потери авиации!

Понятно, что Ионова арестовали еще 26 июня, прибыли за ним из Москвы, и теперь его участь предрешена — ведь кто-то должен ответить головой за все случившееся…

Заместитель командующего СЗФ по укрепрайонам дивизионный комиссар Николаев.

— Здравствуйте, товарищ Мехлис, — Серафим Петрович держал телефонную трубку как раскаленную яростью гадюку, способную смертельно ужалить в любой момент. Звонок начальника ГлавПУРа РККА армейского комиссара 1-го ранга Мехлиса застал его врасплох, да к такому и подготовиться никогда нельзя, начальство на то и есть.

— Как там у тебя латыши дерутся?

— 183-я стрелковая дивизия не дала вражеской 6-й танковой дивизии форсировать Двину у Липаны. А 181-я сражается просто героически — вчера вышибли немецкую мотопехоту из Екабпилса, полностью освободив город. Там очень важный плацдарм, который был и в прошлую войну, когда город именовали Якобштадтом.

— Надеетесь удержать?

— Так точно, товарищ Мехлис! Имея под Ригой обширный район южнее Двины, и плацдарм у Екабпился, можно попытаться, когда накопим силы, перейти в наступление.

— Вы бы там оборону лучше крепили, — в голосе Мехлиса прорезались стальные нотки, и Николаев напрягся. — И не потакали латвийским товарищам с неуместной просьбой вернуть на командование 24-м корпусом генералов Клявиньша, Лиепиньша, Крустыньша и других.

— Латвийские дивизии отчаянно дерутся на фронте, товарищ Мехлис, в Риге пришло добровольцами свыше пяти тысяч латышей — рабочих, крестьян, представителей интеллигенции. И это не считая тех десяти тысяч, что пополнили 24-й стрелковый корпус до полных штатов. После потопления немецкими летчиками «Виенибы» многие жители горят желанием сражаться с немцами. Среди них несколько тысяч бойцов пожилого возраста, что воевали в прошлую войну — это старые и надежные воины, часть из них воевала в гражданскую в бригадах «красных латышских стрелков».

— Так-то оно так, но у органов к ним недоверие!

— На то они и органы, чтобы никому не доверять. Но я знаю, как они дерутся, собственными глазами видел! Без их добровольной поддержки Латвию удержать будет невозможно — понимаете, товарищ Мехлис?! Сейчас нам перестали стрелять в спину, по крайней мере, делают это намного реже. Но это латыши — многие из них не говорят на русском языке, а наш комсостав не владеет латышским, отсюда взаимное недоверие. А в Москве на обучении в академиях генералы и офицеры латышского происхождения — их нужно немедленно направить сюда, этот шаг резко оздоровит обстановку. Им верят, они для местных жителей свои, знают их как облупленных. Порыв населения нужно использовать к нашей пользе, а то пошли слухи, что генералов в живых нет, их, мол, давно расстреляли и закопали. Нужно прекратить вражескую агитацию, показав наглядно, в чем наша общая правота! Тогда доверие большей части населения станет полным. Даю слово коммуниста — Ригу и рубеж по Двине мы удержим, а для этого нужно использовать все, что поможет решению этой главной задачи!

— Да, генералы в Москве… на обучении, — несколько задумчиво произнес Мехлис без обычной для него резкости. — А если кто-то из этих генералов воспользуется моментом и постарается перейти на сторону немцев?! Ведь такого исключать нельзя?!

— Нельзя, товарищ Мехлис, я с вами полностью согласен. Но это будет именно кто-то, а не все. Из-за нескольких потенциальных предателей мы перестанем доверять всем?! Да, эти генералы служили в армии буржуазной Латвии, но ведь они служили уже нашими генералами советской Латвии. Да, они все бывшие царские офицеры, которые уже раз сражались с немцами, и очень хорошо сражались именно здесь. Но так и командующий фронтом, и начальник штаба тоже бывшие царские офицеры, как и многие другие наши генералы — разве это повод к недоверию?!

Серафим Петрович весь взмок, он прекрасно понимал, что играет с огнем, и любое произнесенное им слово может стать строчкой в расстрельном приговоре. Но он знал, что Мехлис не переваривает трусов и лжецов, а то что Лев Захарович не перешел на звание и на «вы» в разговоре, было немаловажным моментом — его доводы выслушивали и взвешивали.

— Боясь измены нескольких мерзавцев мы откажемся от помощи большинства, зная, что рискуем потерять советскую Латвию?! Только предать не получится — все латышские части будут стоять в обороне, в них много коммунистов, комсомольцев, совслужащих и активистов — наши товарищи во всех подразделениях, все под присмотром, в обороне это делать легко. Каждый из бойцов под присмотром, любая попытка вражеской агитации будет жестоко пресечена. К латышскому комсоставу приставим политработников — а они заметят малейшие признаки измены или вредительства. К тому же семьи комсостава эвакуируем при надобности в тыл и возьмем под присмотр и опеку. До измены ли им тогда будет?!

— Пожалуй ты прав, Серафим Петрович, — Мехлис редко к кому обращался по имени-отчеству, по званиям только к военным, а к политработникам по партийному — «товарищ». И сказанные им слова говорили о многом, Николаев сразу воспрянул духом и решил закрепить достигнутый результат. И хотя было рискованно, он сказал:

— Здесь многие попрятали радиоприемники, слушают Лондон, особенно Черчилля. Когда тот сказал в парламенте, что будет поддерживать в начавшейся войне Советский Союз, даже представители бывшей буржуазии прислушались. И агитации Берлина не доверяют, а тут еще гибель «Виенибы» — страшная трагедия, но даже ее необходимо использовать в идущей войне. Главное, победить германский фашизм, а там мы разъясним заблуждающимся гражданам политику нашей партии и правительства на построение социализма в Латвии. А сейчас нужно объединить усилия и остановить немцев на Двине, сорвать им блицкриг!

— Я тебя понял, Серафим Петрович, спасибо за своевременный сигнал — примем необходимые меры. Надеюсь, «двинский рубеж» будет удержан, и враг не прорвется дальше!

— Сделаем все возможное и невозможное, товарищ Мехлис!

Николаев устало присел на стул и дрожащими пальцами зажег спичку и прикурил папиросу. Вытер со лба капли пота — он прекрасно понимал, что после данного обещания, выбора не остается…

Иркутск, 1988–1992 гг.