Крещение огнем

Глава 2

— Lo siento. Извини. Я напугал тебя?

Рафаэль, неприятно удивленный произведенным впечатлением, оторвался от косяка двери с врожденной животной грацией и беззвучно прошел из тени в освещенный лампами круг. Сузившиеся, как у тигра, глаза внимательно изучали ее из-под длинных черных ресниц, за которые любая женщина отдала бы полжизни.

— Такая неаккуратность вовсе не в твоем характере.

Ей наконец удалось оторвать язык от неба:

— Как ты сюда попал?

— Отсюда выходила девушка. Я сказал ей, что меня ждут. Она удивилась, но почему-то поверила. — Ровные белые зубы так и сверкали на фоне золотистой кожи. — Ты все та же, и теперь я могу оценить это по достоинству. Я был почти уверен, что не помешаю интимной трапезе. Вообще-то, тебе стоило бы предупредить твоего манекена, что его ждут тяжелые испытания. Я даже сочувствую ему.

Ей стоило большого труда понять, о чем он говорит. После четырех лет молчания и вдруг такое? Зачем он пришел сюда? — недоумевала она. На побледневшем лице ее фиолетовые глаза казались просто огромными.

— Как ты узнал, где я живу?

— Ну, это было совсем просто.

Твердые губы скривились в усмешке.

— Что тебя привело ко мне? — заикаясь, спросила она.

Широкое плечо едва заметно приподнялось.

— Сам не знаю. Может, просто любопытство?

— Любопытство? — переспросила она срывающимся голосом.

Он оглядел небольшую, но хорошо обставленную комнату.

— Вообще-то, я представлял себе твою жизнь несколько иначе, — заметил он. — Ты виделась мне в гостиной твоих родителей, как бабочка под стеклом.

О чем бы Рафаэль ни говорил, ей во всем виделся какой-то двойной смысл. У него была обескураживающая ее привычка перескакивать с одной темы на другую и говорить именно о том, что в данный момент у него было на уме, а ум у него был достаточно подвижен. Она резко сложила руки на груди. Рафаэль подхватил с кресла поваренную книгу.

— Зачем тебе это? — спросил он так, будто речь шла о каком-нибудь гаечном ключе.

Лицо у нее блестело от пота. Она была на грани истерики, страшась подумать о том, что его сюда привело.

— А что тут такого? — запальчиво ответила она вопросом на вопрос. Небрежно бросив книгу назад на кресло, он выпрямился во все свои шесть футов и два дюйма.

— В такой позе ты похожа на маленькую скандалистку. Маме бы это не понравилось, — едко заметил он. — Кто же теперь о тебе заботится?

Кровь бросилась ей в лицо.

— Никто.

— Ты научилась готовить и хозяйничать? Ты меня удивляешь.

— Если ты сейчас же не уберешься вон, я вызову полицию! — пригрозила она.

Рафаэль не пошевельнулся, разглядывая ее с презрением.

— Не забывай, что я еще твой муж. И у меня есть все права здесь находиться.

— Нет у тебя никаких прав!

— Успокойся. Не всяким правом человек желает пользоваться, — отпарировал он. — Что заставляет тебя жить здесь? Неужели… неужели у папы неприятности?

Она с трудом распрямила плечи.

— Я не шучу. Если ты сейчас же не уберешься, я…

Рафаэль иронично рассмеялся.

— Ну давай! Вызывай полицию. Хоть посмеюсь… Самая пустая из всех угроз, и ты прекрасно это понимаешь. Все что угодно, только не огласка. — Ты так считаешь? — неуверенно отступая под его натиском, спросила она и, побледнев, опустила голову, как бы признавая свое поражение. — Ты ошибаешься.

— Не понимаю, а чего, собственно, ты так боишься? — Он помолчал. Подняв на него глаза, Сара столкнулась с неприкрытой неприязнью во взгляде его золотистых глаз. — Какое лицемерие! У тебя есть причины меня бояться, и ты их прекрасно знаешь. Но чего именно ты боишься? Насилия? Я был бы не против к нему прибегнуть, но мне не хочется в тюрьму — я не любитель тесных замкнутых пространств. Есть пары, которые отмечают приближающийся развод прощальной возней меж простынями, но если мне когда-нибудь настолько будет нужна женщина, я стану убежденным холостяком, — отчеканил он с жестокой откровенностью.

Она чувствовала себя растоптанной. Ей вдруг до смерти захотелось расцарапать ему лицо, но вместо этого она съежилась, желая только одного туг же умереть. Но постепенно обреченная, оскорбленная и отверженная женщина все-таки взяла в ней верх.

— Я ненавижу тебя, — затравленно пробормотала она.

— Что ж, это уже что-то. Ненависть — это хоть какое-то чувство. Значит, еще не все потеряно, — ответил он без всякого выражения. — С кем это ты сегодня была?

Она резко отвернулась — он нападал на нее, как и прежде, а она, не в состоянии скрыть свои чувства, доставляла ему массу удовольствия, и это мучило ее. По правде говоря, она уже давно собой не владела. И сейчас чувствовала себя незащищенной, совершенно не способной управлять собой. — А тебе-то что?

— Так, интересно. Почему бы не задать такой вопрос собственной жене?

— Он издевался над ней каждым своим словом, каждым звуком. — Хотя в твоем случае он, вероятнее всего, просто замерзнет прежде, чем ты допустишь его до себя.

Выведенная из себя этой насмешкой, она резко обернулась к нему:

— Ты так уверен?

Рафаэль замер, сведя над проницательными светло-карими глазами иссиня-черные брови.

— Эта твоя чертова самоуверенность! — судорожно пробормотала она. Ты даже мысли такой не допускаешь! Сам позволяешь какой-то шлюхе лапать себя буквально в шести футах от меня, а стоит…

— Шлюхе?

— Puta! — выпалила она, чувствуя, как у нее кружится голова от ярости и унижения.

— No es, — тут же отпарировал Рафаэль. — Я никогда не опускался до того, чтобы платить женщинам, mufieca mia.

— Не называй меня так! — выпалила она. — Никакая я тебе не кукла!

Не сводя с нее взгляда, под которым она себя чувствовала очень неуютно, он слегка склонил голову набок, и на его пышных черных волосах заиграли блики света.

— Ты мне возражаешь? Increible. Ты споришь… — он с удивлением втянул воздух. — Ты даже кричишь!

Эти слова свели на нет столь необычную для нее дикую злость, и она почувствовала себя слабой и разбитой.

— Пожалуйста, уходи, — прошептала она.

— Кто научил тебя кричать? — спросил он, не обращая внимания на ее просьбу. — Очень здоровый признак. Мне это нравится.

Она зажала уши руками.

— Ты сведешь меня с ума.

— Это как раз то, что однажды ты проделала со мной. Ты растоптала мое сердце. Два года мучений, — с болью в голосе пробормотал Рафаэль, сжимая в узкую линию чувственные губы. — Я дал тебе все. Ты же — ничего. Ты была щедра, как скупец. Ни одна женщина не позволяла себе делать со мной то, что сделала ты. Рог Dios, ты мне принесла столько страданий, что, честно говоря, я сам не понимаю, почему я стою сейчас перед тобой с опущенными руками…

Она вдруг глухо рассмеялась.

— Это единственное, чем ты еще можешь похвастать…

Кровь хлынула ему в лицо.

— Да как ты смеешь?

Эта столь знакомая ей интонация грозила бурей, и она нервно облизала губы.

— Ты считаешь, что я требовал от тебя чего-то сверхъестественного? спросил он сквозь зубы. — Всякий раз как я до тебя дотрагивался, у меня было такое ощущение, будто я животное. Ты лежала подо мной как кусок льда, снисходя до моей грязной похоти!

Теперь покраснела Сара и потому резко отвернулась, не желая, чтобы он видел ее лицо.

— Хам…

Он коротко выругался.

— Ты единственная женщина, которая меня так называет… обзывает, поправился он со скрытым намеком. — Подумать только, а ведь когда-то я был от тебя без ума… ужас какой-то.

— Взаимно.

Боль накатывалась на нее волнами. Рафаэль еще не разучился произносить красивые воодушевленные речи.

— Хам, — повторил он.

Сара побелела, смутившись. Где-то в глубине души она тешила себя надеждой, что он испытывал к ней настоящую страсть. Но вот он стоял перед ней со сжатыми кулаками и горящими от ярости глазами. Кем-кем, а хамом он никогда не был. Скорее наоборот — для такого горячего и страстного человека он был просто олицетворением ласки, терпения и доброты. Только ей от этого не легче. Она так и не смогла переступить через свои предрассудки.

Секс. Какая-то мелочь, не имеющая никакого значения, нечто, что она могла заставить себя перетерпеть, когда в этом была необходимость, как и все женщины во все времена. Те глупые аргументы, которые позволили ей избежать физической близости до свадьбы, теперь не давали ей покоя. Тогда она даже тайно гордилась тем, что разжигала в нем такой огонь. Позже, однако, она стала бояться этого пламени, всячески избегая его прикосновений.

Рафаэль, как всегда, придает слишком большое значение собственным переживаниям, подумала она горько. А о ней он хоть раз подумал? Да откуда ему знать, что такое быть замужем за ним, мужчиной до корней волос, сознавая при этом, что в постели ты — ноль? Что такое жить и чувствовать, как день за днем, час за часом ты все больше и больше его теряешь? И в конце концов опуститься так низко, что даже простить ему неверность? Она тогда просто закрыла глаза, не желая ничего видеть. Она была готова на все, только бы удержать его около себя. Она научилась этому у своей матери, прожившей бок о бок с человеком, чьи любовные похождения были столь же многочисленны, сколь и общеизвестны.

Рафаэль налил себе бренди и выпил. Под бронзовой кожей на шее у него заиграли мощные мышцы.

— Я сегодня, пожалуй, напьюсь.

— Ты за рулем? — вдруг заговорила в ней ее практичность.

Он бросил на нее убийственный взгляд.

— Сколько прозы, сколько разума… Настоящая леди. Туго стянутые в узел волосы, глухие, как у принцессы, платья. Вот с кем я жил. Снисходительные улыбочки, светские разговоры, а тем временем брак наш летел в тартарары. Этого замечать нельзя. О таких личных, интимных вещах говорить не положено. Это нехорошо. Так, кажется, вы выражаетесь?

Она дрожала. О Боже, зачем он пришел? Зачем ему понадобилось топтать ее еще раз? «Никогда не огладывайся назад, смотри только вперед», — учила ее как-то двоюродная тетка Петиция. До сих пор этот совет неплохо помогал ей в жизни. Когда Петиция умерла, лишив ее своей несколько бесцеремонной и малосентиментальной поддержки, Сара и не подозревала, что в один прекрасный день окажется вот в этой квартире и будет иметь очень мало общего с той запутавшейся несчастной девчонкой, какой она была в двадцать лет. Но прежде, чем она обрела уверенность в себе, ей пришлось пройти сквозь огонь и воду. Она более не страдала от чувства вины и не поддавалась влиянию родителей. Она научилась не насиловать и не ломать себя только ради того, чтобы понравиться другим. В течение года, что Сара прожила одна в Лондоне, она с каждым днем становилась увереннее. И вдруг, так неожиданно… так страшно. Будто ее отбросило на несколько лет назад.

Рафаэль словно не чувствовал за собой никакой вины. А ведь невинность он потерял еще в колыбели, сердито думала она, и образ, который она видела перед глазами, был совершенно иным: Рафаэль, со смехом одаривающий цветами парижскую старьевщицу на каком-то пыльном тротуаре в знойный день. Рафаэль был тогда отчаянно, неописуемо счастлив и желал поделиться своим счастьем со всем миром. В те дни он походил чем-то на ребенка. А сейчас это безвозвратно ушло в прошлое.

В уголках его словно выточенного рта угадывался цинизм. Так пристально смотреть мог только Рафаэль. Он видел человека насквозь, добираясь до самой его сути.

— Может, вызвать такси?

Она уже больше не могла выносить это молчание.

— Я уйду, когда пожелаю. — Он сухо рассмеялся. — Я знаю, зачем я здесь. Ты, наверное, считаешь, что меня привела сюда сентиментальность? Нет, меня привел сюда один вопрос, и вопрос этот будет тебе вовсе… не приятен.

— Тогда я предпочла бы его не слышать.

Он приподнял иссиня-черную бровь, и ей вдруг показалось, что все его сильное стройное тело болезненно напряглось.

— Однако тебе придется его услышать, — сердито заверил он. — Ты когда-нибудь об этом сожалела?

— О чем?

В его хмуром взгляде проступило нечто такое, что очень походило на самую неприкрытую жестокость. Атмосфера накалялась.

— О цене семейного прощения. Видимо, ты именно так это формулируешь, — бросил он хриплым голосом. — Неужели Бог ниспослал тебе беспробудный сон на все пять лет? Он слишком добр к тебе!

Она обескуражено пробормотала:

— О чем ты говоришь?

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, — резко и еще более сердито заявил он. — Неужели для тебя это значило так мало? Короткое пребывание в некоей скрытой от посторонних глаз и недоступной для меня клинике, и все… Видимо, очень дорогой клинике, раз уж там решились на такое противозаконное дело. Но что такое деньги для твоих родителей, если они задались целью изничтожить последнее свидетельство твоего столь несчастливого замужества? Ага… ты бледнеешь. Неужели ты думала, что я обо всем так быстро забуду? Забыть такое? Ты просто мне отомстила. Ты хотела наказать меня!

— Рафаэль, я… — начала она, не понимая, что он от нее хочет.

— Ты убила моего нарожденного ребенка, и я проклял тебя за это. Ты не имела на это право. Я тебе этого никогда не прощу и не забуду, — безжалостно поклялся он. — Тебе мой ребенок был не нужен, но я бы мог о нем позаботиться, я бы мог его воспитать…

Сара совсем растерялась, но тут послышался легкий шорох, и перед ее остекленевшим взором предстало сморщенное от света и такое дорогое личико Джилли, высунувшееся из-за двери. Спотыкаясь, девочка пересекла комнату и вцепилась в юбку Сары.

— Бен говорит, что придет паук и съест меня! — вдруг захныкала она. Я видела его во сне. Мамочка, прогони паука или отдай его Бену. Это его паук!

Рафаэль пробормотал что-то на испанском.

Сара подняла дочку на руки, разглаживая ее взъерошенные черные локоны, и Джилли прижалась лицом к ее плечу.

— Кто этот дядя?

— Так просто.

Крепко обняв ее маленькое тельце, Сара попыталась проскочить мимо Рафаэля, но смелые пальцы схватили ее за плечо.

— Она зовет тебя «мамой». Чья она? Es imposiblel (Это невозможно (исп.). Ну, говори! — настаивал он нетерпеливо.

Стряхнув с плеча его тяжелую руку, Сара быстро прошла в детскую, думая только о Джилли. Рафаэль не должен ничего о ней знать. Она скорее воткнет ему нож меж ребер, чем подпустит его к детям! Он обвинил ее в том, что она избавилась от их ребенка! Да как он мог? Нет, здесь что-то не так! У него не хватает смелости признать, что четыре года он просто от них скрывался. Он принимает ее за ненормальную. Но нет, за детей она будет драться, как львица. Что привело его сюда? Естественное любопытство? Как бы то ни было, теперь уже слишком поздно. Теперь у него нет права врываться в их жизнь и требовать то, от чего когда-то отказался по собственной воле… нет, это ему не удастся!

Руки у нее тряслись, и ей стоило определенного труда уложить Джилли, но девочка даже не — Паук уже ушел? — пробормотала она.

— Он уже очень, очень далеко, — неровным голосом успокаивала ее Сара, с беспокойством осматривая вторую кроватку. Бен лежал, свернувшись калачиком, под пуховым одеялом, укутавшись с головой. Он всегда делал себе в постели норку. Джилли же, наоборот, все скидывала с себя.

В дверях она столкнулась с Рафаэлем и подняла руки, закрывая ему доступ в детскую.

— Я не пущу тебя сюда.

Он не двигался. Ни вперед, ни назад.

— Madre de Dios (Матерь Божья (исп.) — едва слышно пробормотал он, переходя на экспрессивный испанский.

Она уперлась ладонями в его широкую грудь и буквально вытолкнула из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь и не давая ему возможности даже взглянуть на близнецов. Все это было проделано по велению инстинкта, она совсем себя не узнавала. Страх и ярость владели ею в равной степени. — Уходи! — с трудом вымолвила она. — Я не хочу тебя видеть!

Смуглая рука вдруг схватила ее за плечо и прижала к стене.

— Моя дочь… у нее черные волосы. Она моя дочь. Моя дочь! — прорычал он сквозь зубы.

— Не твоя. Ты ей не отец!

Полуприкрыв веками глаза, он смотрел на нее сверху вниз.

— А второй?

— Близнецы! — выпалила она.

Вдруг на его смуглом, все еще недоверчивом лице проступила неприкрытая ярость. Она сделала было шаг назад, но он преградил ей путь, упершись рукой в стену в двух дюймах от се уха. В висках у нее застучало. Она до смерти перепугалась.

— Так, значит, ты меня просто обманывала. Вы все меня обманывали! Все эти россказни об аборте… Ложь. Рог Dios, ложь! — воскликнул он, вложив в это крещендо весь свой бесконечный черный гнев. — Все это время, все эти годы ты обманом крала у меня моих детей! И ты думаешь, что тебе это сойдет с рук? Неужели ты считаешь, я позволю холодной, как лед, мегере воспитывать плоть от плоти моей? Нет, за это ты мне заплатишь. Ты их потеряешь. Я отберу их у тебя.

Хотя Сара ничегошеньки не понимала, последняя угроза полоснула ее по сердцу.

— Ты этого не сделаешь!

Он убрал руку.

— Встретимся в суде вместе со всей твоей семейкой. У меня есть все необходимые бумаги. В них нет никакого упоминания о детях. У меня есть доказательство того, что со мной проделали. За такую ложь, за такой подлог не будет тебе прощенья!

Сара смотрела на него в ужасе. А он, не удостоив ее взглядом, бросился к двери. Она за ним, забыв, что была босиком. В панике она схватила его за рукав, но он яростно стряхнул ее руку.

— Обманщица! — прокричал он ей так, что запросто поднял бы на ноги весь дом.

Но она еще бежала за ним по инерции, подчиняясь только инстинкту преследования. Двери лифта захлопнулись у нее перед носом, и тогда она бросилась вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки сразу; повернула раз, повернула два, повернула три и в конце концов оказалась в маленьком с натертым полом фойе. Ничего не видя вокруг себя, она выскочила из двери.

— Миссис Сауткотт! — воскликнул охранник, вскакивая со стула и бросаясь за ней вдогонку.

Черный «ламборгини» уже несся вниз по улице со скоростью реактивного самолета, разбегающегося по взлетной полосе. Сара стояла посреди мостовой с горящими щеками, по которым струились растрепанные светлые волосы. — Что случилось?

Как оглушенная, она посмотрела на взволнованного охранника, не совсем понимая, что делает тут на улице в этот поздний час.

— Ничего… ничего, — пробормотала она.

Дрожа от холода, она вошла в лифт. Мать Анжелы выглядывала из-за двери своей квартиры.

— Кто-то кричал. Боже, вы ужасно выгладите! Дорогая, — бормотала она.

— Извините за беспокойство.

Сара торопливо отступила к себе в квартиру и закрыла дверь.

Как так получилось, что ее такой спокойный мирок вдруг взорвался и превратился в настоящий кошмар? Рафаэль чем-то ей угрожал. А чего это она запаниковала? В голове у нее родилось множество вопросов, на которые она не находила ответа. Рафаэль не умел лгать и притворяться. Даже в светских разговорах. В давно прошедшие времена, даже борясь с ее родителями, он использовал в качестве оружия правду и только правду, наблюдая за тем, как они корчатся от болезненных укусов не прибегающей к уловкам и повергающей их в шок правды.

В голове у нее стало зарождаться чудовищное подозрение. Она вспомнила шаг за шагом, какое впечатление на Рафаэля произвело появление Джилли, затем восстановила в памяти его путаную речь… его молчание. Она вспомнила, что пять лет назад действительно подписала не глядя какие-то бумаги. «У меня есть доказательство», — бросил Рафаэль. И если это правда, то это может значить только одно: ее отец сознательно скрыл от Рафаэля рождение близнецов, сделав так, чтобы они не упоминались ни в одном документе. Ей казалось, что она проваливается в какую-то черную дыру, и в голове у нее зародились такие ужасные мысли, что она покрылась холодным потом.

А что, если Рафаэль не получил ни одного ее письма? Что бы ни позволял себе отец, в мать она все еще верила. Какой выбор сделала она? Ведь Сара тогда болела и полностью зависела от них… Ей стало зябко. Завтра придется разбираться с родителями. Должно же быть какое-то разумное объяснение. Его просто не может не быть. Рафаэль стал жертвой какого-то недопонимания. Но, лежа без сна и лихорадочно перебирая в памяти пугавшие ее теперь обстоятельства, она так и не смогла найти никакого убедительного объяснения.

И, как ни старалась, ей так и не удалось избежать воспоминаний о тех роковых трех неделях в Париже. Перед ее глазами вновь прошла вереница ярких незабываемых образов. Интригующие книжные киоски на углу Понт-о-Добль; волнующий запах лиловых цветов, тяжелыми гроздьями свисающих с императорских деревьев на Рю-де-Фюрстенберг; потрясающие ряды свежих овощей и фруктов на рынке Муффетар; греховно-приторный вкус тунисских медовых булочек на Рю-де-ля-Ушетт…

В последнем классе школы она чувствовала себя очень одиноко и настолько мало общалась с людьми, что с радостью хваталась за любое предложение дружбы. Она не придала никакого значения тому, что ее одноклассницы говорили о Марго как о девочке злопамятной и хитрой. Она приняла приглашение Марго. Она мечтала о доверительных отношениях, а взамен получила настоящую пощечину.

Как выяснилось. Марго пригласила ее в Париж только для того, чтобы потрафить своему вдовому отцу. Едва только они прибыли на место, как Марго дала ей самым оскорбительным образом понять, что вовсе не собирается убивать на нее свои каникулы.

— Отец думает, что ты свяжешь меня по рукам и ногам, но он ошибается, — хмуро заверила ее Марго. — У меня парень в Сорбонне, и мне не до тебя. Я не собираюсь таскать тебя за собой на прицепе по всей стране!

ЕЙ бы тут же вернуться домой, но для этого она была слишком горда.

Она долго выпрашивала у родителей разрешение на эту поездку во Францию и теперь просто не могла вернуться ни с чем. Отец Марго, процветающий бизнесмен, редко бывал дома и был настолько занят, что не думал о развлечениях. Он считал, что его дочь показывает своей гостье Париж, ему и в голову не приходило, что Сара была брошена на произвол судьбы.

Впервые в жизни она была свободна как птица. Никому не было никакого дела до того, куда она пойдет и что будет делать. Выйдя как-то в город с до невозможности нудным путеводителем в руках, она была напугана бурлящей незнакомой толпой и невероятно интенсивным движением на дорогах. На третий день, когда она стояла на оживленном перекрестке и пыталась разобраться в карте, произошло несчастье. Какой-то парень на мопеде вихрем промчался мимо нее и сорвал у нее с плеча сумку. Сара полетела в канаву. И тут на помощь ей пришел Рафаэль.

Это длилось какую-то долю секунды, но именно тогда и определилось все ее будущее. Он помог ей встать на ноги и на хорошем французском поинтересовался ее состоянием. Поняв, что ей довольно трудно говорить на чужом для нее языке, он перешел на безукоризненный английский. Она взглянула в золотистого цвета глаза на потрясающе красивом лице, и время для нее остановилось. Когда же часы вновь затикали, все уже было другим. Солнце светило ярче, толпы людей не были уже столь назойливыми, а инцидент с сумкой из черной трагедии превратился в мелкий досадный случай.

«Ты веришь в любовь с первого взгляда?» — хотела она как-то спросить у Карен, но сдержалась, опасаясь насмешек. Однако в тот момент ею овладело какое-то безрассудное пугающее веселье.

Встреча с Рафаэлем была все равно что столкновение с метеором. Затем началось бесконечное головокружительное падение в бездонную пропасть. Дочь Луизы Сауткотт, старательно избегавшая всяких разговоров с незнакомцами, позволила подобрать себя на улице какому-то мужчине, который уже через несколько секунд стал для нее центром Вселенной.

— Ты такая спокойная… такая загадочная, — как-то сказал он, осторожно ведя пальцем по ее губам. Она капризно отстранилась, и он улыбнулся. Рафаэль никогда не сомневался в том, что стоит ему только захотеть, и в ней заполыхает огонь желания.

Но он забыл, что она была еще неоперившимся юнцом. Он видел перед собой молодую женщину. Благодаря умело наложенной косметике она казалась взрослее, чем была на самом деле, и выглядела очень уравновешенной. Рафаэль полюбил ее лицо, которое ему так и не удалось передать на холсте. А Сара? Его эмоциональный накал привлек, захватил и в конце концов очаровал Сару. Страсть была основной движущей силой изменчивого темперамента Рафаэля. Он любил со страстью, со страстью создавал незабываемые картины и, как она вынуждена была сейчас признать с болью и сожалением, со страстью же и ненавидел…

— Кто был тот дяденька? — угрюмо спросила за завтраком Джилли.

— Какой дяденька? — уклончиво переспросила Сара.

Джилли нахмурилась.

— Тот дяденька, — повторила она громче.

— Какой дяденька? — вмешался, как повторяшка, Бен.

Сара встала и незаметно выбросила нетронутый тост в мусорную корзину.

— Я встретила его вчера вечером в гостях.

— Ты какая-то не такая, мама, — задумчиво сказал Бен.

— Какая-не-такая, — тут же срифмовала Джилли и захихикала; настроение у нее менялось каждую минуту.

Сара позвонила Анжеле и попросила ее посидеть с детьми и сегодня. Сара неплохо ей платила, и девочка всегда была рада услужить. Но она, естественно, была удивлена. По субботам Сара всегда ездила с детьми к родителям. Этот обычай соблюдался почти с религиозным благоговением, но вряд ли кому-нибудь приносил радость, подумала Сара. Ее родители горько сетовали на то, что она позволяла им проводить так мало времени с внучатами, а Саре эти визиты всегда давались с трудом. Близняшки были такими же непоседами, и в них было столько же жизнерадостной энергии, сколько и в их отце. Уже через час после их приезда родители начинали обмениваться короткими взглядами, а по поводу ее методов воспитания высказывались короткие холодные замечания. Дети в страхе утихали, чувствуя, как атмосфера накаляется.

…Стояло прекрасное солнечное утро. В воздухе чувствовалось приближение раннего лета. Обычно ей доставляло удовольствие ехать на машине за город к родителям. Она редко пользовалась машиной, в основном по субботам и воскресеньям. Машина принадлежала раньше ее двоюродной тетке, и поскольку за ней очень хорошо следили, она прекрасно вела себя на дороге, несмотря на свой преклонный возраст. Если же машина начнет капризничать, думала Сара, вряд ли ей удастся приобрести новую.

Инфляция сожрала приличную часть доходов от ее небольшого капитала, оставленного ей теткой и переданного в доверительное управление. Пять раз в неделю она работала по полдня в страховой компании, а дети в это время были в детском саду. Ее единственным имуществом была квартира, но она уже становилась для них маленькой.

У ее родителей был дом из красного кирпича в стиле начала XIX века, возвышающийся среди просторных обихоженных лугов. Даже лужайки выглядели наманикюренными. Интерьер по живописности ничем не уступал пейзажу. Все, что окружало жизнь ее родителей, было под стать их врожденной аккуратности.

Дверь ей открыла экономка, миссис Пербек. Заметив, что Сара без детей, она нахмурилась.

— Ваши родители в оранжерее, мисс Сауткотт.

— Спасибо, миссис Пербек.

Сара едва сдержала улыбку. По субботам, весной и летом, ее родители завтракали только в оранжерее. Когда она войдет, отец будет читать газету за одним концом стола, а мать за другим будет смотреть в пространство. Разговаривают они за завтраком только тогда, когда происходит нечто из ряда вон выходящее.

— Сара… ты сегодня рано.

Чарльз Сауткотт, аккуратно сложив газету, встал ей навстречу — это был высокий импозантный мужчина, далеко за пятьдесят, с седеющими светлыми волосами; на его продолговатом худощавом лице вопросительно горели голубые глаза-льдинки.

Мать нахмурилась.

— А где дети?

Сара глубоко вздохнула.

— Я оставила их дома.

Между подведенными карандашом бровями Луизы образовалась тревожная складка.

— Мне надо поговорить с вами наедине, — с трудом выдавила из себя Сара.

Отец оценивающе посмотрел на ее бледное напряженное лицо.

— Что-то случилось, Сара? Садись, поговорим спокойно.

В его голосе прозвучали холодные повелительные нотки.

Сара судорожно глотнула.

— Вчера вечером я видела Рафаэля.

Смертельную бледность, что растеклась по лицу ее матери, не смог скрыть даже плотный слой грима. Отец же продолжал смотреть на нее как ни в чем не бывало. Сара, испугавшись, что молчание ее просто задушит, заставила себя говорить.

— Мы с Гордоном ездили в гости, и он тоже там был.

— С кем ты общаешься в последние дни? — Луиза не смогла скрыть дрожь в голосе.

— А затем он пришел ко мне.

Чарльз Сауткотт начинал проявлять интерес к ее словам — глаза его сузились.

— По твоему приглашению?

Мать взглянула на него с упреком.

— Сара ни за что не пригласила бы его к себе.

— Он ничего не знал о близняшках, — с волнением продолжала Сара. — Он думал, что я… прервала беременность… так ему передали.

Комната погрузилась в тревожную тишину. Луиза неподвижно, как статуя, изучала свои руки. На лице отца нельзя было прочитать ни одной мысли, но в уголке его плотно сжатого рта дергался нерв. — Я хочу сказать… все это так странно.

Сара с оглашением отметила, что в ее голосе появились истерические нотки.

Чарльз Сауткотт коротко выдохнул:

— Садись, Сара. Сцены нам ни к чему.

Она еле стояла на ногах. Она все еще не научилась спокойно разговаривать со своим отцом на серьезные темы и с неохотой опустилась в плетеное кресло с причудливыми подушками, держась прямо, как бы не желая отдаваться их приятным объятьям.

— Давай сразу договоримся вот о чем: наша единственная забота — чтобы тебе было хорошо, — произнес ее отец с явной укоризной. — Мы чрезвычайно за тебя переживали, когда Александро уехал в Нью-Йорк и бросил тебя здесь на произвол судьбы. Твое замужество изводило тебя.

— Ее изводил он, — поправила его мать и опять обиженно поджала губы. — Он отобрал тебя у нас. Мы потеряли тебя, и ты так никогда к нам больше и не вернулась.

Саре становилось все труднее дышать.

— Он был моим мужем, и я его любила.

Чарльз Сауткотт издал резкий смешок.

— Ты не любила его, Сара. Ты была просто помешана на нем. И помешательство это было болезненным, тебе была нужна помощь…

— Помощь? — повторила, задыхаясь, Сара. — Вы считаете, что, заперев меня, вы мне помогли?

— Сара, — умоляюще просипела Луиза. — Прошу тебя…

— Мы все делали только ради твоего же блага. Я и не думал причинять тебе боль. Я просто хотел, чтобы ты пришла в себя, — холодно продолжал отец. — И когда Алехандро набрался наглости и заявился сюда…

Сара окаменела.

— Рафаэль был здесь? — переспросила она, не веря своим ушам.

— К тебе мы его не могли допустить, Сара, — пробормотала мать. — Ты плохо себя чувствовала. У тебя мог быть выкидыш. В общем, мы не обманывали его. Он сам сделал выводы. Мы лишь не стали его разубеждать.

На тонких губах отца заиграла неприятная улыбка, если ее вообще можно было назвать улыбкой.

— У меня такое впечатление, что латиняне вообще склонны думать, будто за грехом обязательно следует какое-то священное возмездие, — саркастически усмехнулся он. — Я лишь подтвердил его подозрения.

Оглушенная, Сара наклонилась вперед.

— О Боже, как вы могли с ним так поступить? — ужаснувшись, спросила она, с трудом переводя дыхание.

— Вполне естественно, что я принял все меры предосторожности, чтобы твое письмо до него не дошло, — добавил он холодно. — Я был не властен помешать тебе позволять ему издеваться над тобой в течение двух лет, но помешать тебе делать это на бумаге было в моей власти.

Сара даже содрогнулась под его неприязненным взглядом.

— Я любила его, — прошептала она, ни к кому не обращаясь. — И поначалу я доверяла вам. Он порицает меня, и он прав, — продолжала она, потрясенная. — Я не имела права быть настолько наивной. Вы заставили меня поверить в то, что он просто выбросил меня из своей жизни, будто я вообще и не существовала. И вас не интересовало, что со мной происходит. Вам было наплевать, что со мной творилось, когда вы упрягали меня в том месте…

— Мы считали своим долгом уберечь тебя от тебя же самой.

— Вы воспользовались тем, что я была не в состоянии проследить за вами, — обвиняла Сара. — Вам не удалось от него откупиться, не удалось запугать его. Тогда вы обманули его, а затем и меня, и, что бы вы ни говорили, факты останутся фактами!

— Какой смысл спорить по поводу того, что безвозвратно ушло в прошлое еще пять лет назад? — Чарльз Сауткотт смотрел на нее с явным неудовольствием. — Я оказал тебе услугу. Ты окончательно от него избавилась. Почувствовав неожиданный прилив злости, Сара вскочила на ноги.

— Да что вы знали о нашей жизни? Вам никогда не приходило в голову, что я далеко не идеальная жена? С чего это вы взяли, что я такой уж дорогой подарок? — с болью в голосе спросила она. — Рафаэль по крайней мере никогда не позволял себе обращаться со мной так, как ты обходился с мамой!

Она провела дрожащей рукой по полным слез глазам, только сейчас поняв, что плачет. Молчание было таким знакомым, таким холодным, таким удушливым.

— Я должна была это предвидеть, — с трудом произнесла она, решившись бороться с ледяным молчанием до последнего. — Мне следовало об этом подумать.

Она пошла прочь, зная, что они даже не попытаются ее удержать. Они дадут ей несколько дней, чтобы успокоиться, а потом попробуют вновь сблизиться в надежде, что верность семье возьмет верх над вышедшими из-под контроля эмоциями. Но на сей раз этого не произойдет. Она приехала сюда только из-за матери. Она всегда оправдывала мать, хотя сегодня ей пришлось признать, что Луиза состояла в тайном сговоре с мужем и действовала заодно с ним, ей было противно думать о том, что ее родители договорились сообща разрушить ее семью и все еще праздновали победу. Им не было дела до того, какую высокую цену ей пришлось заплатить за эти пять лет.

Ошеломленная, несколько минут она просидела в автомобиле. Мысли ее блуждали, но постепенно ею овладело лишь одно непреодолимое желание: узнать, где остановился Рафаэль, и обязательно поговорить с ним.

Карен сняла трубку, позевывая и недовольно что-то бормоча.

— Сара? — удивилась она. — Почему из автомата?

— Ты знаешь, где можно найти Рафаэля Алехандро? — Последовало долгое молчание, и Сара, пожалев о своем необдуманном поступке, добавила первое, что ей пришло в голову: — Он срочно нужен одному моему знакомому.

— А тебе надо с ним поговорить по поводу собаки, — вдруг неожиданно трезво добавила Карен. — Тебе повезло, я знаю. Элиза вчера вспылила и проболталась.

— Кто такая Элиза?

— Та самая, что притащила его ко мне. Или, вернее, та самая, которой он позволил себя притащить ко мне, — заключила Карен с иронией. — Только услуга за услугу, Сара, дорогая. Информация за информацию.

— Карен, прошу тебя! — нетерпеливо произнесла Сара.

Карен нехотя дала ей адрес.

— Спасибо, спасибо, — поблагодарила Сара. — Я перезвоню.

Рафаэль остановился в небольшом, но чрезвычайно престижном доме в Белгравии. Нервно откинув со лба влажные волосы, Сара вошла в лифт. Взволнованная, разгоряченная, она напрочь потеряла свое обычное холодное самообладание. С некоторым опозданием она задумалась о том, что будет говорить Рафаэлю, и даже засомневалась в правильности своего поступка. Пожалуй, безрассудно было идти на поводу желания незамедлительно его увидеть. Двери лифта открылись, заставив ее вздрогнуть. Сара неуверенно пошла по покрытому мягким толстым ковром коридору, прислушиваясь к нараставшему внутри нее дурному предчувствию — ей было все труднее заставить себя идти вперед.

В нише перед дверью стояла ваза с прекрасно аранжированными цветами.

Неужели эта квартира принадлежит Рафаэлю? Или он ее просто снимает? Как бы то ни было, она резко отличалась от тех, в которых они когда-то жили. Сара вытерла влажные ладони об элегантный синий жакет и прямую юбку. Рафаэль ненавидит синий цвет. Нахмурившись от этого невольного воспоминания, она позвонила.

Когда она надавила на кнопку во второй раз, дверь резко открылась, и перед ней предстал сам Рафаэль. Он, видимо, только что натянул на себя белую шелковую рубашку, и волосы у него были еще влажными и взъерошенными после душа. На густых черных волосах, покрывавших его мускулистую грудь, еще сверкали маленькими кристалликами капельки воды. Сара бессознательно отвела взгляд от белевшей под волосами кожи. Во рту у нее пересохло, а по спине побежали мурашки. Наконец, взяв себя в руки, она посмотрела на него. Сверкающие золотистыми искорками глаза скользнули по ее напряженному лицу, и от них не укрылся молящий блеск ее аметистовых глаз. Все его красивое тело напряглось, чувственный рот упрямо сжался. Чувственный… да, эти, словно искусно вылепленные, со страстным изгибом губы необыкновенно чувственны. Какие-то неприличные мысли непроизвольно пронеслись в голове Сары, ей стало нехорошо, и ее даже бросило в жар. Она была в замешательстве, а продолжающееся молчание еще больше ее смущало. Она и не знала, что Рафаэль может молчать. Это настораживало.

— Мне надо с тобой поговорить.

Это прозвучало больше как просьба, чем прелюдия зрелого признания, которое она собиралась сделать.

Он мягко отступил в сторону, выражая движением, хотя и довольно сдержанно, свое согласие. Слова здесь были излишни. Враждебность, исходившая от него, и без того была достаточно ощутима.

— Я через десять минут ухожу.

В его голосе не прозвучало ни извинения, ни предупреждения, просто утверждение о том, что, что бы она ни сделала, что бы ни сказала, у него нет намерения ее слушать.

— Может быть, ты передумаешь, когда меня выслушаешь, — дерзко заявила Сара.