Крещенные кровью

1

7 февраля 1932 года в степи бушевала пурга. Мощные порывы ветра разносили снег по равнине, заметая редкие дороги. Одинокий всадник пробивался сквозь пургу, подгоняя уставшую лошадь нагайкой. Царила глубокая, бешеная, снежная ночь. Вскоре лошадь окончательно выбилась из сил и не реагировала на удары нагайкой.

В селе избы стояли в снегу едва ли не по самые крыши. Верхне-Озерное спало крепким сном. Ни одна собака не залаяла, когда всадник проехался по главной улице. Остановившись в самом центре села, он привстал на стременах и осмотрелся:

— Где же тебя искать, Аверьяша?…

Все еще не зная, как поступить, мужчина пришпорил лошадь и, затравленно озираясь по сторонам, поехал тихим шагом.

— Эй, верховой? — услышал он в спину и обернулся.

На дороге по пояс в снегу стоял человек в тулупе с одноствольным дробовиком в руках.

— Чей будешь? — крикнул человек, не трогаясь с места. — Гляжу, не нашенский. Тады чей, спрашиваю?

— А твое какое дело? — тоже крикнул всадник. — Я же не интересуюсь, кто есть ты и почему с ружьем ночью по улице рыскаешь?

— Мое дело, конечно, маненькое, — отозвался мужичок, — только вот личностью твоей интересуюсь очень. Наши все по избам сидят. По селу в эдакую пору и непогоду токо лихоимцы разгуливают. Так ты кто будешь-то, мил человек? Говори, покудова не пальнул зараз в тебя из берданки, право дело!

— Эй ты, поосторожнее там, — усмехнулся всадник. — Из ГПУ[6] я. Ну как, вопросы кончились или еще что узнать хочется?

— Уж не взыщи, мил человек, — мужичок стал менее требователен и сердит. — Вот не разобрать мне отсель, брешешь ты иль правду говоришь. Документ имеется?

— Имеется, не сомневайся, подойди ближе…

Мужичок в нерешительности затоптался на месте, но ствол ружья отвел в сторону.

— Ты не серчай, товарищ, — крикнул он примирительно. — Бумаженцию твою я разглядеть не смогу, сам поди понимаешь. Да и грамоте я самую малость обучен. Так что на слово поверить придется, ежели…

Понимающе кивнув, гэпэушник сошел с коня и, держа его под уздцы, подошел к придирчивому поближе.

— Видишь форму на мне? — спросил он, расстегнув тулуп и похлопав по висевшей на боку кобуре с наганом. — А оружие при мне видишь, филин бдящий?

— Да ты не серчай, товарищ, — вздохнул мужичок, набрасывая ружье на плечо. — Я ведь так, для порядку. Сторож я колхозный. На прошлой неделе какая-то зараза лабазок наш обчистила. Вот мы теперя его малеха стережем.

— Это хорошо, это правильно. Добро народное беречь надо, — одобрил, ухмыльнувшись, гэпэушник. — Только вот один почему? Воры на дело по одному не ходят.

— Да не один я, — вздохнул сторож. — Напарник до избы на часок отлучился. Скоро уже и подойдет.

Они замолчали, больше не находя нужных слов для продолжения разговора.

— Вот хорошо, что я тебя встретил, — неожиданно заговорил гэпэушник. — Скажи, Аверьян Калачев в вашем селе живет?

— Стало быть, в нашем, — насторожился мужичок. — А чего Аверьяха натворить умудрился? Он же ведь тише мыши, а сынок его старший у вас, в ГПУ, работает.

— Я не за ним приехал, не ори, — перебил его гэпэушник. — Меня вот сын его как раз и послал: кое-что уточнить надо, — он строго посмотрел на умолкшего старика. — А ты вопросов поменьше задавай, понял? Тебе доверили добро народное сторожить, вот и делай свое дело.

Получив нагоняй, сторож стушевался и занервничал:

— Дык я что… да я так это, чтоб разговор поддержать… Моя хата с краю.

— Вот пусть с краю и остается, а мне избу Калачева укажи! — потребовал гэпэушник, сурово глядя на старика. — Избу укажи, а за мной ходить не смей. Сам покумекай, что я с тобой сделаю, ежели вдруг увяжешься или про меня напарнику вякнешь. Чтоб ни одна душа в селе не знала о нашем разговоре!

Внимательно выслушав пояснения, гэпэушник взобрался в седло. Подхлестнув легонько коня нагайкой, он заставил его бежать рысью. Улица, на которую указал сторож, была рядом, и мужчина быстро нашел интересующий его дом.

— Хозяин! — крикнул он и громко постучал в дверь.

Не услышав отклика, осторожно толкнул створку. Дверь оказалась незапертой. Тогда мужчина вошел в избу и, переступив порог, остановился.

— Хозяева?! — снова крикнул он, пытаясь увидеть хоть кого-нибудь сквозь мрак, царящий в комнате.

Откуда-то из дальнего угла послышался сухой надрывный кашель, затем скрипнули пружины кровати. Зажглась спичка, и кто-то, кряхтя и охая, поднес огонек к фитильку керосиновой лампы.

Пока хозяин настраивал в лампе фитиль, гэпэушник успел осмотреть его убогое жилище. «Ничего примечательного, — подумал он с усмешкой. — Даже глаз остановить не на чем…» У стен пара скамеек, стол у окна и пара табуреток. Посреди избы печь, а что за ней?

Хозяин подошел к столу, поставил на него лампу и лишь после этого указал гостю на табурет. Тот сбросил на пол полушубок и сел.

— Чего пожаловал? — спросил хозяин равнодушно, усаживаясь напротив. — И пурга людей не держит, надо ведь…

— Нужда заставила, Аверьян, — начал гость вкрадчиво, сквозь полумрак пытаясь разглядеть лицо Калачева. — А время не пощадило тебя, верно говорю?

— Гляжу, не нашенский ты, не деревенский, — заметил хозяин, проведя рукой по морщинистому лицу. — А вот голос твой мне будто бы знаком.

— Что ж, я помогу тебе вспомнить, — усмехнулся приезжий и осветил свое лицо чадящей лампой. — Ну так что, узнаешь?

Старик внимательно смотрел на него, и было видно, что силится вспомнить.

— Из ГПУ ты, я вижу, — сказал наконец Аверьян, перестав морщить лоб и напрягать память. — Сын прислал или за мной приехал?

— Да нет, я приехал просто навестить тебя, а не за тобой, — поспешил заверить его гость. — Захотелось увидеться после долгих лет разлуки, а ты даже не узнаешь, кто я есть такой.

— Ну, узнал бы, так что с того? — вздохнул старик. — Радости ты мне все одно не доставишь. Стар я уже, и все теперь в тягость. Вроде жил как и не жил. Ни счастья, ни радости. Так ты-то чего ко мне заявился? Забрать — так забирай. Нет — так нет…

— Ты не на форму, а на меня гляди лучше, Аверьян, — повысил голос гость. — Когда-то мы с тобой… Моложе я был, малец совсем. Тогда мы с тобой в лавке торговали. Я у тебя помощником был, ну, вспоминай давай.

Аверьян поднял на мужчину глаза, и тот заметил, как они оживились. В зрачках появился блеск, лицо утратило былое безразличие. Старик сложил перед собой на столе руки, сцепил пальцы и, набрав полную грудь воздуха, едва не закашлявшись, резко выдохнул:

— Так и есть, Васька ты Носов, кажется. Егора Мехельсона племяшка!

— В самую точку попал, варнак старый, — самодовольно улыбнулся гость. — Да, я тебя понимаю. Трудно теперь меня узнать, сколько времени минуло…

Удивление Аверьяна прошло быстро, и на смену ему тут же пришли настороженность и подозрительность. Он сжал ладони в кулаки.

— Одно непонятно мне, Васька, почто ты в форме ко мне заявился? — спросил старик, сдвигая к переносице седые брови. — И с каких это пор скопцов стали в ГПУ на работу брать? А может, чудо сотворилось и у тебя новые муди отросли?

Вместо ответа Васька рассмеялся:

— А может, это у тебя они отросли и ты не дурень, а мудак старый?

— Да-а-а, про эдакие чудеса слыхивать не приходилось, — старик остался тверд. — Да по возрасту моему оне теперя мне и не к чему. Так чего тебя ко мне привело? Помнится, мы с тобой в родстве не состояли и дружбу не водили?

— Эх, что было, то прошло, — вздохнул мечтательно Носов. — Все быльем поросло. Был у нас корабль, и кормчий был. Да вот только кормчего ты погубил, и кораблик наш ко дну пошел не без твоей помощи. Не мог он без кормчего существовать, так ведь, Аверьян?

— Я так понимаю, что ты спрос с меня чинить за кормчего пожаловал? — усмехнулся старик. — Что ж, я и смерть готов принять, ежели хочешь. Только вот в кончине Ивашки Сафронова греха на мне нет.

— Есть ли, нет ли, какая теперь разница, — махнул, ухмыляясь, рукой Васька. — Подох Ивашка, и черт с ним! Вот только… — он мгновенно сделался серьезным, — только золота много после него осталось, так ведь? Не мог он с собою забрать его…

Аверьян слушал гостя и тихо барабанил по столу пальцем. Он был в смятении, но старался, чтобы Васька не заметил этого.

— Чего умолк, Аверьян? — спросил Носов. — Только не сбрехни мне, что про золото то ничего не знаешь. Я слышал, как тебе Анька, умирая, исповедовалась. Вот тогда я и узнал, что Ивашка Сафронов отцом ей приходился. А еще узнал, что кормчий наш долбаный оскопленным никогда и не был. Он только людей калечил, чтоб власть над ними возыметь. Тогда и мы с тобой под раздачу попали и без мудей остались.

— Что ж, было дело, не убереглися, — кивнул Аверьян.

Он замолчал и закрыл лицо ладонями. Васька некоторое время с надеждой смотрел на старика, но когда понял, что тот больше ничего не скажет, вскипел и, вскочив с табурета, принялся расхаживать по избе.

— Анька, помирая, тебе еще про какую-то Библию говорила, — выкрикивал он на ходу. — Я хорошо все слышал и запомнил, мать твою. Когда ты ей книжку подал, она из нее фотографию вынула. А на снимке том Анька была еще девчушкой сфотографирована, вспоминаешь?

Аверьян поднял глаза на остановившегося напротив Носова:

— Хорошо, пусть будет так, как ты говоришь. Но ведь нет той фотографии. Я же ее в огонь бросил!

— Бросил, да не добросил! — истерично рассмеялся Васька. — Карточку ту ветром из огня вынесло и прямо мне под ноги! Это судьба, так ведь?!

Прежде чем ответить, Аверьян в задумчивости поскреб подбородок:

— Ну так радуйся, что счастье тебе привалило. Я от него отказался, бросив карточку в огонь, а она к тебе прилетела…

— Вот и я говорю, что судьба это! — воскликнул возбужденно Носов. — Только подпортил ее огонь малость. Лишь Анька на снимке осталась, а вокруг… Все, что вокруг нее на снимке было, все обгорело. Ни яблони, ни дома…

— Выходит, ты в дураках остался, — впервые за время беседы улыбнулся Аверьян. — Судьба вовсе не одарила тебя, а, посмеявшись, обманула твои надежды!

Глаза Васьки сузились, и он от досады скрипнул зубами.

— Это еще бабка надвое сказала, — прошипел он зло и угрожающе. — Ты плохо меня знаешь, старик! Я прошел такую жизненную школу, что тебе и не снилось!

Он вернулся на свое место за столом и уставился на Аверьяна тяжелым взглядом, подперев подбородок кулаками.

— Жизнь людей учит, — покачал головой старик. — Прости, Васька, но, похоже, тебя она ничему не научила. Я помню, каким ты был раньше. А каким я вижу тебя теперь? Нутром чую, злодеем ты вырос, и ко мне разузнать про золото явился, а не понаведать и не поговорить о былом.

Носов покосился на Аверьяна и неожиданно громко захохотал:

— Тебя-то чему жизнь научила? Без мудей остался и что? Хочешь сказать, что во благо сее тебе пошло? А может, ты жить лучше стал? Насколько вижу, ты бедняк распоследний! Укажи мне то место, где золото скопцов припрятано, и я по-царски отблагодарю тебя за это!

Аверьян поджал губы, закрыл глаза и свел к переносице брови.

— Не об том думаешь, Васька, — сказал он угрюмо. — Золото, конечно, металл редкий, драгоценный. Но все зло на земле от него исходит. Попади клад скопцов тебе в руки — пропадешь ты, поверь мне. Ум за разум зайдет, и все. Проклято золото то, так как на крови людской собрано.

Носова словно хлестнули нагайкой по лицу, кончик носа побелел, а глаза загорелись недобрым огнем.

— Я не просил тебя, старик, уму-разуму меня учить, — заговорил он высокомерно и заносчиво. — Я знаю, как распорядиться золотом скопцов. А в крови оно перепачкано или нет, мне плевать. Даже если что к нему и прилипнет, то без труда отмыть можно.

Носов с вызовом посмотрел на Аверьяна, но тот молчал, закусив нижнюю губу, и не мигая смотрел в одну точку.

— А крови я много повидал на веку своем, — продолжил Васька. — За те годы, что мы не виделись, я и Крым, и Рым прошел… Когда скопцы разбрелись кто куда, я один остался. Денег нет, жрать нечего. Но помирать я не собирался. И когда голод довел меня до ручки, я взял ломик да и подломил магазинчик нэпманский…

Носов замолчал и посмотрел на приунывшего собеседника, но тот ничего не говорил. Они долго молчали, глядя в полумраке друг на друга. Аверьян понимал, что перед ним сидит жестокий, хитрый и коварный человек, пытающийся втянуть его в грязное дело. А Васька знал, что старик никуда от него уже не денется, и выбирал момент, когда поднажать посильнее и выдавить из «этой развалины» все, что нужно.

— Посадили меня тогда, — усмехнулся Носов и продолжил: — Надолго. А в лагерях мне много чего повидать пришлось. И сапоги кирзовые шил, и лес валил… Все делал, пока воры не пригрели. А потом я от работы увиливать наловчился: законы воровские не позволяли тяжелее ложки ничего поднимать. Воры, когда узнали, что оскопленный я, поначалу изгоем меня сделали и едва не опустили в петушатник. Но я быстро смекнул, что делать надо. Навешал пахану смотрящему лапши на уши, будто на мину наступил. Поверили… Много я в лагерях повидал, старик, и многому сподобился. К виду крови привык и ненавидеть научился. А еще… еще я стал ценить жизнь и выживать в любых условиях. Воры даже короновали меня. Но законы их не устраивали меня, хотя я делал вид, что счастлив от оказанного доверия. Воры на общак живут, на котел общий, значится. А мне жизнь такая не по нутру. Я не хочу большую часть своей жизни провести в лагерях и тюрьмах. Жить я хочу богато и припеваючи. Но только не здесь, не в Стране Советов, а там, где можно жить свободно, хорошо и так, как тебе вздумается!

— Гляжу, жить тебе хочется гораздо лучше, чем говоришь, — сказал Аверьян, почти не раскрывая рта.

Васька видел, что его слова не нравятся старику, но продолжал говорить назло, решив выложить все, с чем пожаловал.

— Да. Быть богатым и жить так, как хочу, мне позволит золото скопцов. И я найду его, клянусь чем угодно. С твоей помощью или нет, но найду!

Аверьян наблюдал за гостем и сравнивал с тем, каким тот был раньше. Малец Носов был скуповат и жаден в меру. А в кого он превратился теперь?

— Какой помощи ты от меня дожидаешься? — спросил Аверьян, морщась от боли: тело его ломало и тревожил озноб, видимо, начиналась лихорадка.

Лицо гостя напряглось, глаза хищно сузились, и он перешел на зловещий шепот:

— Сделай, что я тебе скажу, и я… я облегчу твою старость. Доживать свой век будешь у Христа за пазухой!

Васька торопливо вытащил из нагрудного кармана кителя обгоревшую фотографию Анны Сафроновой и положил ее на стол перед Аверьяном. Старик кивнул, но промолчал. Он с жадностью разглядывал фото умершей девушки, которая заменила ему когда-то и мать, и отца, и жену. Анна была его другом, и Аверьян всю жизнь корил себя за то, что не смог уберечь ее от страшной преждевременной смерти. Он не раз горько сожалел, что выбросил фото в огонь, а теперь… Его глаза снова видели милое личико маленькой Анюты, а пальцы нервно гладили карточку.

— Но-но-но, — встрепенулся Носов и быстро отодвинул фотографию подальше от Аверьяна. — Осторожнее с ней. Я эту фотку всю свою жизнь у сердца ношу. И в беде, и в радости она при мне. А ты чуть не попортил ее своими крючками, балбес старый.

Аверьян с трудом отвел взгляд от девочки и смахнул навернувшиеся слезы.

— Чего ты хочешь от меня, шкура лагерная? — спросил он хриплым от волнения голосом, хмуро и враждебно посмотрев на гостя. — Карточка у тебя, вот и ищи свой клад сколько влезет.

— Чего я хочу, спрашиваешь? — Васька достал из планшетки листок и карандаш. — Сейчас немного рисовать будем, не обессудь.

Он разместил на листе фотографию, вложил в дрожащую руку старика карандаш и ткнул пальцем чуть выше головы Анны.

— Вспомни, что еще было на карточке, когда она целой была, — попросил он вкрадчиво. — Как сейчас помню слова умирающей: «Под яблоней, что слева от меня, клад отцом закопан. Там золота и бриллиантов на десять мильенов!»

— Да-а-а, — подивился Аверьян. — Память у тебя цепкая. Только вот у меня она старческая и никчемная. И я не помню, что еще на фотографии было. Сколько времени с тех пор прошло…

Ваську, видимо, несколько обескуражил его ответ, и он, сжав кулаки, предостерег:

— Советую не кобениться, а вспомнить, хрыч старый. Иначе я подсоблять тебе кулаками начну. Одно из двух тогда: или я дух из тебя вышибу, или правду!

— А я вот взял и испужался, — усмехнулся Аверьян. — Да мне плевать как на тебя, так и на твои угрозы, уразумел? Ежели бы я и помнил, что еще на карточке было, все одно бы не сказал.

Рука Носова невольно замахнулась для удара, и ему потребовалось немалое усилие, чтобы сдержать эмоции и не ударить старика по лицу.

— Вижу, ты нарочно злишь меня, паскуда, — многообещающе ухмыльнулся Васька. — Хочешь проверить мое терпение?

— Ничуть не бывало, — отозвался Аверьян. — Как есть, эдак и говорю. Я не помню ничего за Аннушкой. Не то лабаз какой-то, а может, и церковь с куполами золочеными.

— А яблоня? Яблоню нарисуй, что слева от девки росла, — оживился Носов.

Аверьян поймал на себе его недоверчивый взгляд, убрал со стола руки и отвернулся.

— Не помню, не донимай, — сказал он устало. — Стар я уже и хвораю к тому же.

Васька заскрежетал зубами и вдруг, резко подавшись вперед, схватил старика за грудки.

— Врешь, падла! — заорал Носов, выкатив глаза и брызгая слюной в лицо Аверьяна. — Рисуй живо, что велю, или пришибу, как таракана!

— Ишь ты, оперился, супостат, — хмыкнул старик, совсем не испугавшись устрашающего выпада. — Видать, и впрямь за решеткой у тебя учителя знатные были. Вон какого зверюгу вырастили из жалкого заморыша.

Едкое высказывание переполнило чашу терпения Васьки. Он замахнулся и резко ударил Аверьяна кулаком в висок. Тот упал на пол. Носов с остервенением начал пинать скорчившегося старика ногами.

— Ты мне все как есть расскажешь и нарисуешь, падла! — орал неистово Васька. — Я вышибу из тебя правду! Вы-ши-бу!

Калачев ничего не отвечал на истеричные выкрики истязателя. Он только стонал и полз к двери, волоча левую ногу и слизывая кровавую пену с разбитых губ. Наконец силы оставили его, и старик распластался у порога, будучи не в состоянии переползти через него. Силясь подняться, несчастный загребал пальцами вокруг себя, словно ища опору, и тыкался лицом в неструганые доски пола, что-то бессвязно бормоча.

Носов прекратил избиение и, тяжело дыша, уставился на жертву.

— Ну что, еще всыпать для пробуждения памяти или обождать? — прорычал он злобно. — Бросай комедию ломать, козлина, не поможет. Твоя песенка спета, если еще разок меня разозлишь…

Однако Аверьян словно не слышал его слов и продолжал тыкаться лицом в пол. И тут до Васьки дошло, что он явно переусердствовал, выбивая признание. Носов нагнулся над притихшим Аверьяном и потряс его за плечо:

— Дышишь или нет, хрен убогий? Или я из тебя дух ненароком вышиб?

Но Аверьян уже не подавал признаков жизни, и это насторожило Носова. Он вздернул плечами, внимательно осмотрел притихшего у его ног старика и матерно выругался. Метнувшись к столу, Васька загасил лампу, после чего натянул полушубок и бросился к двери.

В два прыжка он миновал сени и, оказавшись во дворе, отвязал коня. Пурга стихла, на улице было пусто. Взяв коня под уздцы, он зашагал по улице, утопая в снегу, но не замечая этого, а с досадой понимая, какую сотворил непростительную глупость, забив до смерти больного старика и так ничего и не выпытав.

Васька уже подходил к центру села, как вдруг…

— У-у-уби-ли-и! Люди, Аверьяна уби-и-ли!

Этот истошный крик мог разбудить спящее село, а потому следовало как можно быстрее уносить отсюда ноги. Носов взобрался на коня, и тот, словно чувствуя нависшую над седоком смертельную угрозу, с места взял в галоп.

Оказавшись снова в степи, Васка выбрал направление, рванул уздечку, вздыбил коня и поехал шагом. Мысли в голове кое-как упорядочились. Он убедил себя: «Все, что ни делается, к лучшему» — и немного успокоился.

— Ничего, — прошептал он, засунув руку за пазуху. — Я отыщу то место… отыщу! Главное, карточка Аньки покойной у меня. Главное…

Ваську словно молнией поразило, едва не вышвырнув из седла. Фотографии Анны Сафроновой в кармане не было. В суматохе он позабыл забрать ее со стола, вместе с планшеткой.

Задрав голову к небесам, Васька завыл, глядя на луну так, будто она виновата в случившемся. В вое этом звучало столько ненависти и досады, что ночное светило, испугавшись, поспешило спрятаться за набежавшую тучку.

2

— Аверьян, Аверьяша, кто же тебя так? — причитала, склонившись над стариком, сердобольная соседка Марфа Плетнева. — А я ведь понаведать тебя зашла. Увидала свет в окошке и подумала, что худо тебе стало. Да кто же тебя эдак отдубасил, Аверьяша? Да у кого рука поднялась на старичишку безобидного?

Калачев был еще жив. Васька Носов ошибся, посчитав его мертвым, и это немного отдалило смерть несчастного.

— Чего тут у вас? — спросил муж Марфы Илья, входя в избу. — Ты так орала, что…

— Да вот, полюбуйся-ка, — вставая с колен, всхлипнула Марфа. — Встала вот я, неладное почуяв, да и свет в его окошке увидала. Подумала, что худо с Аверьяном, и навестить решила. Он ведь еще днем от простуды маялся.

— Цыц! Угомонися, бабья порода! — прикрикнул на жену Илья, присел рядом с Аверьяном и тронул его за плечо. — Ты как, сосед, ежели подсоблю, встать смогешь?

Веки старика едва заметно вздрогнули, и он часто-часто задышал. Плетневы встревоженно переглянулись, поняв, что Аверьян вот-вот отдаст богу душу. Тогда Илья, тяжело вздохнув, перекрестился и прикрикнул на тихо поскуливающую жену:

— Чего пялишься, к фельдшеру беги!

Марфа не тронулась с места.

— Ты чего, не слышала меня, что ль? — мужчина недоуменно посмотрел на супругу, сурово сдвинув к переносице брови.

— Да нету ее в селе нынче, — заливаясь слезами, закричала в отчаянии женщина. — На свадьбу к сестре она уехала давеча.

— Ладно, угомонися, — смягчился Илья. — Подсоби человека на кровать перенести.

Они подняли старика с пола и уложили на постель. Аверьян стал приходить в себя и даже привстал на локтях, но тут же упал обратно на подушку. Он открыл глаза и попытался что-то сказать, но разбитые опухшие губы не могли вымолвить ни одного слова.

— Господи, да ты не утруждайся, сосед, — всплеснула руками Марфа. — Опосля скажешь, чего хотел, а сейчас не трать силушку зазря.

Облизнув с трудом губы, Аверьян кое-как сказал:

— Фотография… Поглядите, на столе она?

— Какая еще на хрен фотография в твоем состоянии? — удивился Илья.

Калачев снова предпринял попытку привстать, но Илья положил ему на грудь свою тяжелую руку:

— Ладно, потерпи, щас погляжу.

Поднимаясь, Плетнев задумчиво посмотрел на жену:

— А ты, Марфа, ступай к татарке Байбаковой. Ежели фельдшерицы в селе нет, то пущай эта знахарка возле соседа до утра похлопочет.

Степан Калачев управлял лошадью сам. Сани птицей летели по степи. Следователь ни с чем не считался — ни с занесенной снегом степью, ни с тем, что конь уже порядком устал, хотя не проехали и половины пути до Верхне-Озерного. Он без устали погонял животное кнутом и думал, думал, думал…

«Интересная чертовщина получается, — размышлял Степан. — Отца избивают в родной деревне, в собственной избе… Неужто кто-то из односельчан решился на такое дерзкое нападение? А мотив? Какой может быть мотив при нападении на беспомощного старика? Со слов участкового, в селе объявлялся человек на коне и в форме сотрудника ГПУ. Но кто мог им быть? Со слов сторожа, „лжегэпэушник“ искал избу отца, и тот указал ему дорогу. Теперь самое главное: приезжий, со слов участкового и по описанию сторожа, очень похож на беглого вора-рецидивиста Купца. А если это так, то что может быть общего у матерого и чрезвычайно опасного беглого уголовника с моим отцом?»

В село Степан и сопровождавшие его оперативники прибыли ночью. При их появлении собравшиеся во дворе сельчане замолчали и расступились, освобождая дорогу. Степан поспешил к крыльцу, но вход в дом неожиданно преградил председатель колхоза Горбунов.

— Постой, Степан, обожди, — сказал он, прирастая к месту и разведя руки. — Отца твоего сейчас врач осматривает и…

— Прочь с дороги, Василий! — рявкнул свирепо Степан и, схватив за грудки, отшвырнул председателя в сторону.

Но не успел он и шагу сделать к двери, как та распахнулась, и в сени вышел доктор.

— А-а-а, — сказал он, увидев Степана. — И сын, и следователь ГПУ — все прибыли в одном лице…

— Как отец? — спросил Калачев-сын, с надеждой вглядываясь в задумчивое лицо доктора.

Тот ничего не ответил и неопределенно пожал плечами.

— Позволь хоть одним глазком взглянуть на него?

— Пойдем, прогуляемся. Я покурить хочу.

Доктор взял Степана за руку и потянул за собой во двор.

— Мне кое-что тебе сказать надо.

Они подошли к саням и уселись на солому.

— Отец твой успел мне кое-что сказать перед смертью…

— Он умер?!

— Крепись. Травмы были слишком тяжелые и несовместимые с жизнью. Пострадал мозг…

— Хотелось бы знать, кто с ним такое сотворил и, главное, за что? — скрипнув зубами, проговорил озлобленно Степан и посмотрел на луну, которая тут же превратилась в мутное пятно из-за выступивших слез.

— Может быть, тебе поможет вот это? — доктор достал из-под полы шубы планшетку и передал ее Калачеву.

— Чего это? — угрюмо спросил Степан.

Доктор посмотрел на него старческими подслеповатыми глазами, вынул из кармана очки и водрузил их на переносицу.

— Ты бы не спрашивал, а сам посмотрел, что в ней лежит, — ухмыльнулся он. — Я видел какие-то листы бумаги и обгоревшую фотографию маленькой девочки. Чьи это вещи, разбирайся сам. Хочешь выброси, а хочешь, поищи хозяина. Видимо, это он принимал непосредственное участие в чудовищном избиении твоего отца, Царство ему Небесное.

В глазах Степана потемнело, и он едва не задохнулся от приступа дикой злобы, всколыхнувшей грудь. Калачев открыл планшетку, из которой на снег выпала обгоревшая фотография. Он подобрал ее и поднеся к глазам, подумал: «И чего в ней необычного? Маленькая девчонка…» Следом мужчина вытянул листок с ничего не значащим рисунком. Дом — не дом… Какие-то штрихи и кружочки… Сам черт не разберет.

Степан вложил все обратно в планшетку и повесил ее на плечо. У него сейчас не было времени разгадывать головоломки: хотелось увидеть умершего отца и определиться с днем похорон.

Он не заметил, как ушел доктор. Постоял рядом с санями, опустив голову. На душе было гадко и пусто.

— Степан Аверьянович?

От ворот спешили участковый и оперативники.

— Может, нам опросить людей, пока они у избы толпятся? — несмело спросил один из оперативников, видя, в каком угнетенном состоянии находится следователь.

— Давно пора, — выдавил Степан, вздрогнув. — Это я в первую очередь к отцу приехал, а вы… Вас я с собой взял не для прогулки из города в село, а работать.

— Все поняли, — кивнул участковый и участливо поинтересовался: — Отец-то как, Степан Аверьянович?

— С ним уже все хорошо. Он помер, меня не дождавшись, — ответил изменившимся голосом Калачев. — А теперь уйдите все.

С трудом проглотив подпиравший горло ком горечи, он отвернулся в сторону от любопытных глаз сотрудников, закрыл лицо ладонями и, будучи больше не в силах сдерживаться, зарыдал, заливая слезами свалившееся на него горе.

3

В гордом одиночестве коротал свой век Аверьян Калачев. Мало с кем общался, был замкнут и неразговорчив. На работу в колхоз ходил, как и все, куда укажут. Люди знали о его увечье, но не тревожили глупыми расспросами, не донимали едкими насмешками.

На погост Аверьян уходил провожаемый односельчанами. Старика уложили в добротный гроб. Одетый в костюм, причесанный, он словно помолодел и теперь выражал односельчанам свою последнюю благодарность за то, что они почтили своим вниманием его ничем не приметную жизнь и оплакивали его незаслуженно ужасную кончину.

Когда старика-мученика похоронили, люди отправились в колхозную столовую на поминальный обед.

Разгоряченный спиртным Степан Калачев отыскал сторожа, указавшего преступнику дом его отца.

— Ты чего с похорон ушел, Лукич? — спросил он, укоризненно качая головой. — Все село на мазарки[7] ходило, а ты… Появился и ушел, а поминки?

— На кладбище сходил и будя, — ответил угрюмо старик, уводя в сторону глаза.

— А я думаю, что совесть тебя поедом ест, — сказал Степан, чувствуя, как сторож мучается, считая себя отчасти виновным в смерти его отца. — А ведь ты неподалеку с ружьем разгуливал, так ведь? И помочь мог?

Лукич принялся яростно тереть друг о друга шершавые ладони.

— И ты в эту же дуду дуешь, — сказал он неприязненно. — Участковый вон, сын собачий, проходу не дает, что мол да как… А что я сказать могу? Прискакал ночью верховой и пурги не побоялся. В форме, как у тебя, да с наганом в кобуре. Что я мог? А он вот спросил у меня, где Аверьян Калачев живет? Я показал. Кто я и кто он?! Я человечишка маненький… Разве спорить с эдакими, как вы, могу?

— Как он выглядел? — спросил заинтересованно Степан. — Обскажи, как его запомнил, и не юли, понял?

— Да разве я его разглядывал, упаси бог, — развел руками старик. — Я как форму на нем увидал, так и соображать перестал. Он когда к избе твоего отца поехал, я еле отдышался от страху.

— Он тебя еще о чем-то спрашивал?

— Нет. Только интересовался, где Аверьян Калачев проживает, и все на том.

Они разговаривали еще полчаса. Степан задавал и задавал вопросы, а Лукич так ничего толком ответить на них и не смог. Они не понимали друг друга. По-хорошему им бы разойтись, но мужчины не спешили этого делать.

— Слушай, старик, а не выпить ли нам по стаканчику? — неожиданно предложил Степан, обескуражив Лукича не только своим предложением, но и едкой усмешкой, какой сопроводил его.

— Нашел олуха с тобой водку лакать, — огрызнулся тот. — Опосля ляпну чего-нибудь, не подумавши, а ты меня в каталажку упечешь.

— Да не бойся ты, развалина старая, — ухмыльнулся Степан. — Я так, от души тебе выпить предлагаю. Отца помянуть, и чтоб помин до него дошел.

— С каких это пор ты в жизнь загробную уверовал?

— А я всегда в нее верил. Сам знаешь, в богопочитаемой семье вырос.

— Это отец твой в Бога верил, а ты… Такие вот, как ты, большевики партейные все церкви порушили, бесы вас раздери.

— А это как раз не твоего ума дело. Давай лучше не лясы точить, а пойдем выпьем.

— Не буду я пить с тобой, хоть серчай, хоть чего.

— Ишь какой?! Может, ты меня так вот рассердить хочешь?

— Думай, как знаешь, а я вот лучше здоровьице свое поберегу. Не так много у меня его осталось.

— Тогда прощай, вурдалак старый. Моли Бога, чтобы ко мне в кабинет не угодить. Если дознаюсь, что к смерти отца ты мало-мальское касательство имел или убийцу покрываешь, так и знай, что до лагерей ты не доедешь. Я с тебя живого шкуру спущу!

Степан побродил немного по селу и решил снова сходить на кладбище. Присев на могильный холмик, он задумался. Душа изнывала от страдания. Только сегодня Степан вдруг начал понимать, как много значил для него покойный родитель. Всегда спокойный, добродушный, малоразговорчивый… Но почему его убили так жестоко?

— Ну вот и все, батя, — проговорил он, размазывая по щекам слезы. — Теперь все горести твои позади. Покойся с миром, и пусть земля будет тебе пухом.

Подул холодный морозный ветер, и Степан зябко поежился. Над степью опять поднималась пурга. Мужчина поднял воротник и осмотрелся. «Пора возвращаться, пока не продуло», — решил он и пошагал к выходу с кладбища. Усиливающийся ветер подгонял его в спину.

Оказавшись за воротами, мужчина обернулся и, прощаясь с мертвыми, трижды перекрестился.

— Видели бы меня сейчас товарищи по партии, — прошептал он, ухмыляясь. — Уже завтра бы партийного билета лишился.

Вернувшись в опустевшую отцовскую избу, Степан затопил печь и, сбросив тулуп, улегся на кровать. Он хотел продумать план предстоящего расследования, но никак не мог сосредоточиться, ворочался в темноте и прислушивался к завыванию вьюги за окном. В избе пахло дымком от старенькой печи, и его потянуло ко сну.

Задремавшего Степана разбудил громкий стук в окно. Он резво вскочил с кровати, выхватил из кобуры наган и взвел курок. Затем осторожно, на цыпочках вышел в сени. Сильно волнуясь, Степан отодвинул деревянный засов и, взяв наизготовку наган, толкнул створку.

Он на секунду зажмурился от резкого порыва насыщенного снегом ветра, ударившего в лицо, а когда открыл глаза, увидел молодого человека в зимнем пальто и серой каракулевой шапке.

— Васька, братан! — закричал восторженно Степан, засовывая наган за пояс и распахивая объятия. — Явился-таки, поганец! А мы тебя еще вчера ждали.

Василий поставил чемодан у ног, братья обнялись, расцеловались и прослезились. Степан хотел что-то сказать, но подступивший к горлу ком не позволил произнести ни слова. Мужчины вошли в избу.

— Васька, что же задержался ты, бродяга чертов? — крикнул Степан. — А отца мы прошедшим днем похоронили…

Пока тот снимал пальто и стягивал с ног сапоги, Степан любовался им. Другим стал Василий, изменился очень: возмужал, повзрослел.

Брат прошелся по избе и принялся выгружать содержимое своего чемодана. Степан подбросил в печь несколько поленьев и стал накрывать на стол, слушая в пол-уха, что говорил Василий, и, часто перебивая его предположениями о странной и страшной кончине отца:

— Вот так вот, братуха… Теперь мы с тобой круглые сироты. Как есть, вдвоем остались на свете белом, — вздыхал Степан, раскладывая на тарелки продукты. — А тебя я целую вечность не видал. Оно понятно: занят ты не в меру, человек военный, но хоть бы раз в год писульку отписывал. Жив, мол, и здоров. Трудно, что ль?

Не дожидаясь ответа, он тут же пригласил к столу.

— Ты как, надолго?

— Нет, послезавтра еду в Москву за назначением, — Василий откупорил бутылку и разлил водку по стаканам.

— Куда, ежели не секрет?

— На Дальний Восток, — улыбнулся брат.

— Вот, значит, как. А кем же ты будешь?

— Политруком бригады.

— Ишь ты!

— Растем, как видишь.

Степан расправил плечи и внимательно присмотрелся к брату: холеное, благородное лицо, будто Василий не казачьего роду-племени, а из дворянской семьи, глаза голубые бездонные…

— Растешь, значит, братуха, хвалю! — сказал Степан, ставя на стол опустевший стакан. — Только вот уезжаешь к чертям на кулички. Теперь, когда свидимся, и предположить невозможно.

— Ничего, свидимся, — улыбнулся Василий. — Дальневосточным военнослужащим большие отпуска полагаются, так что…

Они снова выпили и закусили тушенкой из чемодана брата.

— А ты что, не мог попроситься куда поближе? — закуривая папиросу, спросил Степан.

— Нет. Здесь, как ты говоришь, «поближе», мне бы такой должности не предложили!

— Ну-ну-ну, — с уважением воскликнул Степан. — Отец всегда говорил, что толк из тебя выйдет, и я с ним был согласен. Способный ты, Васька!

— Ну а ты про себя что-нибудь расскажешь? По лицу вижу, несладко тебе живется, братишка?

— Про меня тебе слушать неинтересно будет, — заупрямился Степан. — Все та же собачья работа в ОГПУ. Крутимся-крутимся, а результат…. Жена с детьми уже привыкли без меня обходиться. Ночью прихожу, ночью ухожу.

— Теперь про отца расскажи, — сменил неожиданно тему Василий. — Хотелось бы послушать, как все случилось, и узнать твою точку зрения на этот счет. До утра времени много, а как рассветет, на кладбище сходим.

Степан задумался.

— Даже не знаю, с чего начать-то. Прискакал ночью в село верховой в форме нашего сотрудника. Сторож указал ему избу отца… А вот что здесь случилось, остается только догадываться.

— И что, какими версиями располагает следствие?

— Никакими, — вздохнув, признался Степан. — Убил отца предположительно так называемый вор в законе по кличке Купец. Он уже два года в бегах числится. Форма на нем, скорее всего, с убитого конвоира… Только вот что его с отцом нашим связывать могло, ей-богу, не пойму!

— Та-а-ак, это уже кое-что. А как зовут Купца беглого? — поинтересовался Василий, вытягивая из пачки папиросу. — Имя у него какое-то человеческое есть?

— По розыскным сводкам значится как Василий Носов. Уголовник с большим стажем, но…

— Стоп! — перебил его брат оживленным восклицанием. — Я, кажется, тощенький мотивчик нащупал.

Глаза у Степана поползли на лоб.

— Ты? Ты хочешь сказать, что уловил какую-то связь между отцом и предполагаемым убийцей?

— Хорошо бы, если так оно и было, — сказал озабоченно Василий, закуривая и делая глубокую затяжку. — Не знаю, как ты, а я точно помню фамилию Носов и имя Василий! Когда-то давно отец нам с тобой рассказывал про секту скопцов. Вот тогда и прозвучало имя — Васька Носов! Этого мальчугана обманом и посулами затянул в секту дядя, где его и кастрировали безжалостно.

— Вот это память! — удивился Степан. — Мне тоже казалось, что я слышал где-то настоящие имя и фамилию Купца, но рассказ отца о скопцах даже и не вспомнил, надо же.

— Слушал невнимательно, — улыбнулся Василий. — Я вот теперь не сомневаюсь, что Купец неспроста заявился.

— Ну, не тяни, излагай дальше, — нетерпеливо заерзал Степан.

— Еще я помню, что отец рассказывал о девушке по имени Анна, — продолжил Василий задумчиво. — Она, прежде чем умереть на руках отца, рассказала ему про сокровища скопцов! Отец её Библию оставил, а фотографию бросил в огонь.

— Стоп! Стоп! Стоп! — закричал и замахал в сильнейшем волнении руками Степан. Возбужденный, он даже вскочил с табурета. — Ты тысячу раз прав, братишка! Сейчас мы здесь раскрутим эту невероятную и загадочную историю!

Степан снял со стены планшетку.

— Теперь смотри в оба, — предупредил он брата, выкладывая перед ним обгоревшую фотографию и листок с непонятным рисунком.

— Где ты взял все это?

— Доктор, который отца осматривал, мне передал, — ответил прямо Степан.

— Так-так, — задумчиво пробубнил Василий. — Осталось только понять, как фото и листок с чьими-то каракулями оказались у отца?

Степан печально осмотрел пустую бутылку, отнес ее за печь и вернулся с новой.

— Не зря говорят буржуи, в вине рождается истина, — заметил он.

— Купец приехал к отцу, чтобы узнать про золото скопцов! — перебил его нетерпеливым восклицанием Василий. — Смею предположить, что он каким-то образом узнал о существовании клада и запомнил, где его можно найти. Единственное, что мешало ему добраться до золота — фотография! Огонь уничтожил на ней все ориентиры вокруг изображения девочки и…

— И Носову понадобилось их восстановить с помощью нашего отца! — закончил Степан. — Теперь понятна цель его приезда сюда!

Василий распечатал бутылку и налил по полстакана. Прежде чем выпить, он сказал:

— Теперь мы не сомневаемся, для чего Купец приезжал к нашему отцу! Он планировал уговорить старика вспомнить и нарисовать то, чего недостает на фотографии. Ему нужны были ориентиры, чтобы добраться до клада.

— Отец отказался ему помочь, чем подписал себе смертный приговор, — продолжил Степан, беря стакан. — Но почему Купец ушел из избы, оставив планшетку с фотографией и рисунком?

— Давай сначала помянем старика и домыслим, — ухмыльнулся Василий.

Братья выпили не чокаясь и закусили.

— Наверное, что-то очень серьезное заставило Купца запаниковать и бежать из избы, — заговорил Василий, жуя корочку хлеба. — А планшетку он просто позабыл впопыхах.

— А я думаю иначе, — возразил Степан, отправляя в рот кусочек копченого сала. — То, что преступник убежал, чего-то испугавшись, согласен. Что вещицы свои позабыл в спешке — тоже согласен. А вот рисунок… Могу поспорить, что отец нарисовал его перед самой смертью, чтобы мы с тобой разобрали и поняли послание.

И тут его понесло. Чем больше говорил Степан, тем больше увлекался, и уже сам верил в правдивость версии младшего брата, но считал, что заслуга в ее появлении принадлежит только ему.

Василий слушал его, не перебивая.

— Ты найдешь этого гада и усадишь за решетку, — убирая со стола недопитую бутылку, сказал он наконец. — Только обрати внимание на одну вещь — отец никогда не умел ни писать, ни рисовать. Я ручаюсь головой, что каракули на листе выведены не его рукой.

— Ты так считаешь? — нахмурил озадаченно брови Степан. — Тогда кто, неужели сам Купец упражнялся в искусстве рисования?

— Наверное, — пожал плечами брат. — Может, он сумел заставить отца кое-что вспомнить и рассказать?

— Нет! — уверенно возразил Степан. — Наш отец, конечно, был тих и незаметен. Но не трус. Он был упрям и тверд характером, и никакими пытками нельзя было его заставить сделать то, чего он не хочет.

— Тогда оставим наши разговоры, пока они не завели нас в тупик, — усмехнулся Василий. — Про рисунок, карточку и обо всем, что здесь произошло, спросишь у убийцы, когда отловишь его и припрешь к стенке. — Он кивнул в сторону окна и вздохнул: — Давай-ка, Степан, на кладбище собираться. Погляди, утро наступило, а мы… мы даже не заметили этого.

4

Неделю спустя утром Калачева вызвали в кабинет начальника Управления. Когда он вернулся, к нему зашел начальник следственного отдела Горовой. Увидев его, Степан едко усмехнулся и воткнул еще дымящийся окурок в самый центр переполненной пепельницы.

— Садись, Андреевич, — язык его заплетался. — По делу какому заглянул или добавку принес в довесок к нагоняю?

— Я поговорить начистоту с тобой зашел, — присел рядом Горовой. — А на начальника обиду не держи. Прав он стократно. То, что отца схоронил, — соболезнуем, а вот что неделю на службу не являлся… За то и получил, по заслугам и по справедливости.

— И ты туда же, — хмуро пробурчал Степан, достал из сейфа початую бутылку водки и поставил ее на стол.

— Ты что, собираешься пить среди бела дня в кабинете?!

Степан махнул рукой.

— Не за углом же, — хмыкнул он развязно, налив водки в стакан.

— Все еще горе заливаешь или заранее обмываешь обещанный выговорешник?

— Ни то и ни другое. Я пью потому, что опостылело все и просто хочется напиться!

Горовой сморщил лоб:

— Тебе бы мозги проветрить, Степа… Сколько годков ты в отпусе не был?

— Ни разу, — заморгал изумленно Калачев. — Уже пять лет в ГПУ служу. Отдых бы мне сейчас в самый раз пригодился…

— Знаю, но отпустить так сразу не могу, — развел руками Горовой. — Дело тут появилось особой сложности, да и по делу относительно смерти твоего отца работать тебе придется, не забыл?

— Вот так всегда, — пробубнил Степан недовольно. — Мне сейчас как никогда отпуск нужен, а ты работой загружаешь.

— На то ты и следователь, товарищ Калачев, — напомнил начальник с нажимом. — Ты собрался начать собственные поиски убийцы отца вне рамок уголовного дела. Хочешь покарать Купца самосудом?

— Чем я собирался заняться во время отпуска — дело мое, а не казенное, Андреевич, — Степан поморщился и взялся за бутылку. — Убийцу отца я буду искать как в служебное, так и в свободное время. Помощи просить тоже ни у кого не собираюсь, думаю, управлюсь сам.

— А сыскари из УГРо чего делать будут? — улыбнулся Горовой. — Это их дело — убийц и жуликов ловить, а твое дело — расследованиями по уже пойманным преступникам заниматься, усек?

Калачев отставил бутылку и потер затылок.

— Убийца известен, — сказал он. — Только вот ловить его никто не торопится. Он в форме сотрудника ГПУ по стране разъезжает, а сыскари ни мычат ни телятся. Купец уже около двух лет в розыске… А пока его «ищут», он отца моего забил до смерти. Так что…

— А что его связывало с твоим отцом? — спросил Горовой равнодушным тоном.

— Понятия не имею, — не моргнув глазом солгал Калачев. — Думаю, дело случая.

— Ладно, допустим, так все и было, — сделал вид, что поверил словам подчиненного Горовой. — Но у меня есть еще вопросик к тебе, следователь Калачев.

— Что ж, выкладывай, товарищ начальник, — ухмыльнулся Степан, интуитивно почувствовав недоброе.

— Отец твой был скопцом, правда?

— И что с того? Причиндалы у него снарядом на фронте оторвало, а в секте состоял он принудительно.

Горовой, слушая объяснения Степана, вглядывался в его лицо, словно желая разгадать тайные мысли. Ну а Калачев старался не попасть впросак.

— А вор-рецидивист Носов по кличке Купец, тоже скопец, как и отец твой. Даже скажу больше — они в одной секте состояли до ее распада. Потому то, что между ними произошло в роковую ночь, мы должны обязательно выяснить!

Степан внешне спокойно слушал Горового и в спор не вступал. Он вдруг отчетливо уяснил, что начальник хорошо осведомлен о том, чего Степан никогда не афишировал. Допустим, про скопцовство отца он указал в анкете при приеме на службу, но как Горовой дознался про скопцовство Носова?

— Мне что, пришла пора отвечать за грехи отца и считать себя «врагом народа»? — спросил он хрипло, начиная волноваться по-настоящему.

— Считай себя кем угодно, хоть архангелом Гавриилом, — пожал плечами Горовой. — А еще можешь себя казнить и миловать. Только вот сейчас убирай с глаз долой свою недопитую пол-литру, иди домой, хорошенечко проспись, а утром милости просим на работу. В девять явишься в мой кабинет, как стеклышко, и получишь для дальнейшего расследования очень необычное дело.

— Необычное? — усмехнулся Степан.

— Совершенно секретное, — ответил Горовой чуть ли не шепотом, на всякий случай покосившись в сторону двери. — И никто не должен даже подозревать о его существовании, понял?

Калачев кивнул, он конечно же понял.

Весь день напролет Степан сидел затворником в кабинете и изучал документы в папке под грифом «Совершенно секретно». По протоколам и другим материалам было видно, что по делу проведена большая и кропотливая работа. Если бы кому-нибудь захотелось написать книгу о банде извращенцев и людоедов, действовавшей в Оренбурге, то никаких других источников и не понадобилось бы.

Пока Калачев разбирал дело, он курил одну папиросу за другой. А когда дочитал обвинительное заключение до конца и закрыл папку, ему опять захотелось напиться до беспамятства.

Закурив последнюю папиросу из пятой по счету пачки, мужчина подошел к зеркалу. Увидев свое отражение, он подавился дымом и закашлялся. Да, постарел он за последние дни. Похудел, осунулся, заметнее обозначились морщины на лице, особенно вокруг глаз.

В дверь постучали.

— Кто там? — отойдя от зеркала, крикнул Степан.

— Открывай, я это, — послышался из коридора голос Горового.

Горовой, не говоря ни слова, с расстроенным видом присел на стул:

— Что скажешь, Степан? Впечатлило?

— Не то слово… Я будто в дерьме от пят до макушки вывозился.

— Я даже касаться папки брезгую, — поморщился Горовой. — А если приходится, руки с мылом по полчаса отмываю.

— Не понял я одного, Андреевич… Дело раскрыто и расследовано, преступники осуждены и наказаны. Почему ты снова вернул его из «запасников» и вручил мне?

Горовой пожал плечами.

— Не понял? — переспросил он задумчиво. — У меня все еще копошится в душе какая-то неудовлетворенность… Давай-ка разберем его по косточкам и обсудим, — неожиданно предложил Горовой. — Если ты снова не поймешь, тогда буду объяснять, как балбесу, на пальцах.

— Ну зачем ты так, Андреевич? — обиделся Степан. — Суть я уловил, но…

— Валяй, выкладывай, чего уловил, а я послушаю, — Горовой расположился поудобнее. — Постарайся не упустить ничего. В этом деле каждая крупинка может иметь важное значение…

— Оренбургский Караван-Сарай был построен еще генерал-губернатором Василием Перовским, — начал «совещание» с начальником Степан Калачев. — Много важных особ того времени видели стены Караван-Сарая…

— Вижу, читал внимательно, что даже такие, совсем не обязательные сейчас события не упустил, — одобрил Горовой.

— Из дела я узнал, что в 20-м году в Караван-Сарае открыли Башкирский педагогический техникум. Какая там чертовщина творилась, ни для кого не секрет, — продолжил Степан. — Сколько домыслов и страшных зловещих слухов ходило вокруг этого заведения, не счесть. Учиться в голодном Оренбурге оказалось делом далеко не легким. Я, следователь ГПУ, и то все подробности узнал только что из материалов изученного дела.

— Было нелегко, но люди учились и учатся, — согласился начальник, вздохнув с облегчением.

— Знакомясь с делом, я не совсем понял, как смог устроиться на работу в техникум этот паскудник Салях? — поинтересовался Калачев.

— А что в этом такого, устроился, как и все, — пожал плечами Горовой. — Неприметный, с виду тихоня… Он не вызвал никаких подозрений при оформлении.

— Но почему? Жена от него сбежала сразу же после свадьбы, да и с другими женщинами отношения не складывались. А вот к мужчинам он клеился сам! Неужели руководству техникума это было неизвестно?

— Кто его знает… Не исключаю, что всем все было известно, — ответил задумчиво Горовой. — На родине в Казанской губернии его называли «женщина Салях», и все знали о его мерзких пристрастиях.

— Так вот, — продолжил Степан, — эту «женщину» не только взяли истопником в техникум, но и комнату для проживания выделили. Да и жалование приличное — 45 рублей плюс 12 целковых за стирку белья и покупку на рынке продуктов! С чего такое потрясающее доверие к человеку с грязной репутацией?

Сделав паузу, он посмотрел на начальника, но тот молчал.

— Но, опять же из материалов дела, — продолжил Степан, — еды студентам катастрофически не хватало. Были случаи даже голодных обмороков прямо во время занятий. Вот тут «женщина Салях» и придумал ту мерзость, которую принялся немедленно воплощать в жизнь.

— То, что собираешься сейчас рассказать, можешь пропустить, — поморщился, как от зубной боли, Горовой.

— Ну уж нет, — заупрямился Степан. — Ты сам говорил, Андреевич, чтобы я в обсуждении не упускал ничего. В этом деле каждая крупинка может иметь значение.

— Убедил, валяй, рассказывай, — согласился с явной неохотой Горовой. — Только учти: это ты не для меня, а для себя рассказываешь. Как школьник, заучивающий урок.

— Думай, как хочешь, — усмехнулся Степан. — А вот Салях… — он брезгливо поморщился, — Салях стал заманивать к себе студентов, обещая накормить до отвала. Этот извращенец действительно щедро угощал понравившегося ему гостя и накачивал спиртным! А на какие такие шиши? Он покупал все эти яства в голодное время на свою зарплату? При разговоре Салях ругал религию, костерил советскую власть и… уговаривал гостя заночевать в его каморке. Если уговоры не действовали, он решительно запирал дверь! Ну а потом дело за немногим: укладывал хмельного студента в кровать, заставляя использовать себя в качестве женщины!

— Вижу, память у тебя отменная, Степа, — натянуто улыбнулся Горовой. — А теперь все, хватит, мне не интересно слушать постельные подробности. Может, мне пора признаться, почему я вновь заинтересовался этим делом и поручил расследование не кому-нибудь другому, а именно тебе?

— Ну уж нет, — запротестовал Калачев. — Я не хочу, чтобы обо мне думали как о тугодуме и балбесе!

— Что ж, отрадно наблюдать такое рвение, — вынужден был одобрить Горовой и даже пару раз хлопнул в ладоши. — А знаешь, любопытно, дойдешь ли ты до сути сам, без моей подсказки.

— Попробую, — процедил настырно сквозь зубы Степан. — Мне тоже становится интересно узнать, где здесь собака зарыта!

Он несколько секунд что-то обдумывал, закрыв глаза, после чего продолжил:

— Салях добился, чего хотел. Студенты пользовали его почти каждую ночь. А руководство на все закрывало глаза! Теперь поразмышляю о «дружбе» Саляха с шашлычником Хасаном. Может быть, в этом направлении меня ждет удача?

— Что ж, раз ты так считаешь, — Горовой кивнул и потянулся за папиросой. — Только не очень-то увлекайся. Собака в этом деле зарыта намного ближе, чем ты ее искать собираешься.

— С иранцем Хасаном «женщина Салях» познакомился, как обычно, прийдя за продуктами для студентов на базар, где иранец бойко торговал шашлыками. И это в голодное-то время?! Салях в этот день решил вкусить поджаренного на угольках мяса. Шашлык показался Саляху странным — сладковатым на вкус. Когда он вернулся в техникум, его стошнило.

Остаток дня истопник чувствовал себя разбитым, но на следующий день снова пошел на базар и откликнулся на зов шашлычника. Хасан, как ни странно, угостил его мясом бесплатно. Так продолжалось несколько дней. Со временем проходимцы сделались закадычными приятелями и любовниками одновременно.

— Короче, Степан, — не выдержал начальник. — Старайся по существу.

— Если верить протоколу, — напрягая память, продолжил Калачев. — Как-то раз больной с похмелья Салях сетовал на жизнь, на работу, а хитрый иранец внимательно его слушал и угощал шашлыками. Улучив момент, Хасан вдруг предложил любовнику заняться «настоящим делом» и предложил: «Заманивай студентов к себе по одному, пои до беспамятства и связывай. А я буду за ними позже приходить!» Он обещал щедро платить за каждую голову.

Степан сделал паузу, закурил и продолжил:

— С этого момента все и завертелось. Вечером Хасан пришел к Саляху, а у того уже сидел абитуриент. Заперев за собой дверь, Хасан подошел к парню и ударом кулака свалил на пол. Затем, не мешкая, они стянули с него штаны, и иранец привычным жестом отрезал ему половые органы. Вдвоем с Саляхом они попытались остановить брызгавшую из страшной раны кровь, но их попытки к успеху не привели. Паренек к утру умер.

На вопрос Саляха, для чего Хасан все это проделал, тот ответил: «Таких вот кастратов я передаю одному очень богатому человеку. Он хорошо платит за каждого, но только живого. Но а если кастрированный подыхает, так я его…» После этого Хасан разрубил тело паренька на части, сложил в мешок и вынес с территории техникума.

— Постой, обожди, выпить есть? — простонал Горовой, сделавшись белее мела. — Меня всегда мутит, когда я слышу эту ужасную историю.

— Выпить нету, сам запретил, — проговорил Степан взволнованно. — Вон воды в ведре зачерпни и дальше слушай…

С этого дня дружба негодяев стала тверже железного сплава. Они заманивали парней и девушек в комнату Саляха, где безжалостно калечили. Если жертва не умирала, ее ночью выносили за пределы Караван-Сарая и грузили в телегу. Куда Хасан увозил несчастных, он не сознался даже на суде. Ну а те, кто не смог выжить после зверских увечий, просто-напросто расчленялся и шел на шашлыки. Убийцы несколько месяцев скармливали горожанам человеческое мясо и имели немалый с этого доход!

Степан зачерпнул ковшик воды и вылил себе на голову.

— Студенты исчезали регулярно, — продолжил он хрипло, — что не настораживало администрацию техникума. Многие ведь не выдерживали условий обучения и проживания в Оренбурге и сбегали домой. Поэтому исчезнувших заносили в списки «дезертиров», и делу конец. Несколько месяцев длился этот кошмар, но однажды одна студентка случайно услышала доносящиеся из комнаты истопника мычание и хрип. Девушка поделилась своими сомнениями со здравомыслящим преподавателем и…

— Все, достаточно, или я грохнусь в обморок! — воскликнул Горовой, вскакивая со стула. — Оба мы знаем, что убийц разоблачили и предали суду. Оба получили высшую меру, только вот…

— Невыясненным осталось одно обстоятельство, — продолжил Степан, словно не замечая протестов начальника. — С мертвыми все ясно: их скормили горожанам. А вот что стало с теми, кого оскопили и вывезли из Караван-Сарая? Тот, кто остался в тени, ушел от ответственности, — процедил сквозь зубы Степан. — Хотелось бы знать, что это за личность.

— Эта «личность» может быть скопцом, — продолжил Горовой, отирая лицо руками, словно от грязи — И, что самое прискорбное, у нас нет никаких сведений о деятельности этой изуверской секты в наших краях!

— Ты думаешь, что это дело рук того ублюдка, который убил моего отца? — предположил Степан.

— Я уверен в этом, — проговорил озабоченно Дмитрий Андреевич. — Купец скрывается где-то рядом. У него есть деньги, и он хочет властвовать пусть над ущербными, но людьми. Он вырос в секте, и его психика сломана теми чудовищными обрядами, которые в ней совершались.

— И какой же вывод?

— По моему глубокому убеждению, вывод здесь напрашивается сам собой. Купец сколотил секту, которая существует и сейчас. Скопцов надо найти и привлечь к суду. Что же касается самого Купца… Ты его можешь пристрелить как собаку! Убийство твоего отца, думаю, еще не самый страшный грех на черной душе этого оскопленного зверя!

5

Иван Петрович Носов вернулся из леса с вязанкой хвороста. В окнах горницы он увидел свет, и это неприятно удивило его: на улице еще не совсем темно, а жена жжет керосин, будто не знает, скольких денег это стоит!

Войдя в избу, мужчина оторопел: за столом сидел его младший сын Прошка, слабый умом, а потому должный находиться сейчас в Оренбурге, в лечебнице для умалишенных.

— Ой, Ваня! — воскликнула, увидев мужа, Нюра. — Гость-то у нас какой! Это же племянничек твой, Васенька, к нам погостить заехал! Как зашел, я и обомлела: так он на Прошеньку похож, будто из одной утробы на свет народилися!

Иван Петрович протер глаза, которым отказывался верить. Человек, сидевший за столом, действительно как две капли воды походил на несчастного сына. Только осмысленный взгляд гостя отличал его от Прошки, да и одежда… Сын неизлечимо болен, а значит, это может быть только племянник Васька, отпрыск покойного старшего брата.

При появлении Ивана Петровича племяш в два прыжка оказался рядом и, распахнув для объятий руки, замер, не решаясь обнять дядьку.

— Вот тебе раз! — тяжело и не очень радостно сказал тот, позволяя обнять себя. — А мы уже считали, что сгинул ты давненько со света белого. Уж сколь годков не получали от тебя никаких весточек…

Все еще растерянный от неожиданной встречи, Иван Петрович мысленно отметил, что племянник очень изменился. Не только возмужал, окреп телом, но и из нутра его исходило что-то другое — нехорошее: искрилось из глаз, хитрых и злых. Да и голос так и остался неприятно-детским.

— Давай-ка присядем, племяш, и помолчим маленько, — сказал Иван Петрович, начиная приходить в себя.

Они уселись друг напротив друга. Нюра накрывала на стол, украдкой вытирая кончиком платка заплаканные глаза. Она помнила Васеньку хорошеньким, добрым и отзывчивым мальчиком и очень переживала, когда он уехал из голодающего села в Бузулук, к дяде по материнской линии.

— Выходит, зря мы тебя оплакивали, — ровно и спокойно сказал Иван Петрович. — Выходит, ты живее всех живых и в родные края воротился… Только вот неважно здесь живется и по сей день, племяш. Голодаем мы и концы с концами едва сводим, чтобы ноги не протянуть.

Васька был недоволен приемом, но не подал виду.

— Расспрашивать о твоем бытие я сейчас не буду, — продолжил Иван Петрович. — Вкусим чего бог нынче послал да и отдохнем после трапезы маленько.

Ужинали молча, ни слова ни полслова. Васька порывался завязать беседу но, всякий раз натолкнувшись на молчание родственников, пожимал плечами и отказывался от дальнейших попыток.

Когда вышли из-за стола, Иван Петрович предложил Ваське подышать свежим воздухом на дворе.

— Гляжу, жизнь твоя плавно течет, племяш, — сказал Иван Петрович, доставая кисет с самосадом. — Одет вон с иголочки, сапоги новенькие, яловые…

— Живу как могу, — улыбнулся племянник, доставая пачку папирос. — Не сказать, что как у Христа в запазухе, но особо не сетую.

Он закурил и предложил папиросу дяде.

— Жить везде можно, только уметь надо, — продолжил Васька, глубоко затянувшись табачным дымом. — Вы вот тут копошитесь, как черви в навозе, в колхозе своем, а от жизни все брать надо!

— Видать, как ты все берешь от нее… — ухмыльнулся Иван Петрович. — Раз там, где был, жил сладко и хорошо, так что ж к нам обратно вернулся?

— Да вот проведать, как вы тут с голодухи выживаете.

— Так вот и выживаем, — отозвался угрюмо дядя. — Хлебушек с отрубями и вперемешку с лебедой жуем и за то Бога благодарим.

— Что, в колхозе все так плохо? — с иронией поинтересовался Васька.

Иван Петрович пожал плечами.

— Про колхоз говорить не буду, захочешь, от других узнаешь, кто говорить об том не побоится, — уклонился он от прямого ответа. — За эдакие разговоры тут у нас никого не жалуют.

— А я уже узнал, — сказал серьезно Васька. — Скотину со двора свели, птицу тоже забрали. Взамен жизнь райскую пообещали, и все на том.

— Сейчас во всех колхозах эдак живут, — вразумительным тоном сказал Иван Петрович. — Знать так надо. Кто недовольство свое выкажет, так… — он осекся и замолчал, видимо, испугавшись, что сболтнул лишнее.

Племянник улыбнулся:

— Не думай, дядя, что я на шее у тебя сидеть приехал. Я коммуну хочу здесь создать!

— Чего? — глаза у Ивана Петровича полезли на лоб.

— Коммуну, — повторил Васька. — Что-то вроде колхоза, но… Это трудно объяснить тебе, не обижайся. Я вот сейчас…

Он достал из внутреннего кармана пиджака газету, развернул ее на коленях и стал читать: «…восемь женщин арендовали у местного жителя дом и создали в нем поливочную артель. Через год коммуна насчитывала уже 36 женщин, еще через год количество превысило 45… Для постройки первой риги пригласили плотников. Но исключительно для того, чтобы те в процессе работы обучали „амазонок“ своему ремеслу. Несколько женщин вызвалось учиться на каменщиков, а по приезде из города стали строить свой кирпичный завод. Другие пошли на курсы сапожников и через шесть месяцев привезли свои знания в коммуну…»

Васька сложил газету.

— В общем, все у коммунаров тех ладится. Вот этим самым и я хочу здесь у вас заняться, — пояснил он едва ли что понявшему из прочитанного дяде. — Будет фартить, будем зарабатывать. Ну а фарт отвернется, покумекаем, прикинем и все утрясется!

Сама коммуна нужна была пройдохе постольку-поскольку, но ее строительство являлось первой ступенью того грандиозного проекта, который он вынашивал уже несколько последних лет. И Васька Носов начал действовать…

Когда Ефрем Воронов вернулся домой после госпиталя, односельчане не узнавали его при встрече. Здорового цветущего мужчину Гражданская война сделала жалким инвалидом. Вылечить раны и восстановить здоровье медицина оказалась бессильна.

Счастливой и спокойной жизни дома не получилось. Раны заявили о себе с ужасающей силой. Судороги, спазмы тисками сжимали голову. От невыносимой боли Ефрем кричал и выл ночами, катаясь по полу. Самогон, который он поглощал литрами, приносил лишь временное облегчение. Не выдержав такой жизни, сбежала жена, уведя с собою детей и унеся все более-менее ценное. А еще через пару месяцев Ефрем Воронов превратился в сомнамбулу, не отличающую сон от действительности.

В конце концов Ефрем решил покончить с собой и положить конец своим мучениям. Взяв наган, он пошел к реке. Выбрав место, присел на большой камень у воды и выпил бутылку самогона. Так бедолага прощался с жизнью, а точнее с тем кошмаром, в который она превратилась.

Ефрем не услышал, как к нему сзади подскочил какой-то человек и выхватил из руки наган. Воронов нисколько не удивился появлению «спасителя». Он и бровью не повел, когда незнакомец завел разговор о Боге, о силах, правящих миром, о конце света и о каком — то корабле. Себя спаситель называл кормчим на этом корабле.

Когда проповедь закончилась, Ефрем покорно последовал за этим человеком. Незнакомец привел его в заброшенный полуразвалившийся дом, ранее принадлежавший местному помещику, и сказал:

— Теперь здесь твой дом, Ефрем!

Воронов согласился без возражений. Из рассказа о вероучении в измученном болезнью мозгу Ефрема отложились лишь отдельные фразы: огненное крещение, малая печать и большое убеление, большая печать… Впрочем, дело не в словах. Важным было то, что доброжелатель, назвавшийся Василием, говорил, что скопцы живут все вместе, артелью, и они будут составлять те 144 тысячи избранных «ангелоподобных», которые останутся после Страшного суда! Это сулило Ефрему долгожданное избавление от мучений и от одиночества — и он немного воспрял духом…

Мужчины сидели за столом и обедали чем бог послал. А послал он им вареные яйца, картошку, жареную курочку и каравай свежего хлеба.

— Вот так, Ефрем, — сказал Васька, разливая водку по стаканам. — Здесь мы с тобой коммуну и начнем строить. Страна Советов выделила мне земли вокруг усадьбы. Однако условия закатили… но они выполнимы. Вот только, — он с интересом посмотрел на разомлевшего от сытного обеда и выпитой водки Ефрема, — у тебя как с бабами, ладится?

— У меня? — Воронов вскинул брови. — Никаких делов у меня с бабами нету. Немощен я теперя для них. Вот и жена убегла…

— Жена убегла — потеря невелика, — довольно улыбнулся Васька. — Счастье не в бабах, а в вере нашей! Скоро время подойдет, и я посвящу тебя в тайны учения нашего, и ты будешь не калека-инвалид, никому не нужный, а счастливейший из людей!

Они выпили, закусили и продолжили задушевную беседу.

— А жить-то как будем в коммуне твоей? — спросил Ефрем заплетающимся языком. — Это ведь не дом, а большая развалина. А крыша…

— Все восстановим и крышу перекроем, — не дав ему договорить, заверил Носов. — Усадьба крепкая. Хоромы, а не дом.

— Это хорошо, — сказал Ефрем, сдирая скорлупу с яйца. — Мне все равно, где жить… Говоришь, здесь хорошо будет, и то ладно.

До вечера они беседовали, расспрашивали друг друга и рассказывали о себе, а затем Васька вдруг засобирался куда-то.

— Ты, ежели что, меня не жди и спать ложися, — сказал он Ефрему перед уходом. — Вот пилюли сейчас прямо выпей и всю ночь проспишь спокойно.

— Это что за лякарство? — беря таблетки, поинтересовался Воронов. — Меня в госпитале всяческими пичкали. Не помогают они мне.

— Эти помогут, — усмехнулся Носов. — Обезболивающие они. Да ты не сомневайся, ежели что. Врачи тебя вылечить не смогли, а я живо на ноги поставлю!

Васька ушел, Ефрем остался один в огромном доме. Выпил таблетки. Боль отступила, и он обрадовался, почувствовав наконец облегчение. Нахлобучив фуражку, Ефрем вышел прогуляться перед сном. Он обошел усадьбу, посмотрел на крышу и сокрушенно покачал головой. Вокруг строения непроходимый бурьян, лебеда, хмель. Рамы в окнах потемнели и рассохлись от непогоды и старости.

— Ничего, глаза боятся, а руки сделают, — прошептал Ефрем. — Лишь бы ремонтировать было чем…

Как же раньше жил он одиночкой среди людей? Жил, жил, от страшных болей мучился, а в какую-то окаянную минуту сдался, ослаб душой и едва не застрелился. Вспомнил мужчина слова своего спасителя, и теплая волна признательности растеклась по телу.

Вернувшись в усадьбу, Ефрем сразу же лег спать.

Васька вернулся поздно ночью с женщиной, одетой как монашка. Спасенный лежал на кровати и громко храпел.

— Ты спишь? — крикнул Васька, склонившись над его головой.

В ответ молчание. Даже храп не утих.

— Так что, делом займемся? — спросил он «монашку».

— А чего тянуть, — ответила та ровным, чистым голосом. — Сам возьмешься или мне поручишь?

— Сам.

Васька повернулся к спящему и больно ткнул ему указательным пальцем между ребер. Ефрем не отреагировал.

— Так ты не против стать первым адептом, скажи? — заорал над спящим Носов.

Но и крик остался неуслышанным — будущий адепт даже не сменил позы, продолжая храпеть.

— Ты его хоть палкой лупи, не проснется, — тихо и зловеще прошептала Ваське в затылок женщина. — Будь уверен, он не почувствует ничего. Приступай давай….

— Кормчему без своего корабля никак нельзя! — прошептал Васька. — Так что не взыщи, Ефремушка…

Снотворное действовало безотказно. Васька с помощью монашки снял с Ефрема одежду, раздвинул ему ноги и взял в правую руку нож…

6

Степан Калачев пришел на работу рано.

Утро выдалось ясным, солнечным, всюду чувствовалось приближение весны. Грязь, лужи на улицах и тающий снег на крышах домов, мокрые деревья, с которых еще капало, — все напоминало о том, что лютые холода уже позади.

Начальник следственного отдела Горовой уже сидел за столом в своем кабинете. Вошедшего следователя Дмитрий Андреевич словно и не заметил, не поднял даже головы от бумаг. А когда Степан громко поздоровался, покосился на него исподлобья и угрюмо проворчал:

— Здравствуй, здравствуй, черт мордастый! — и снова уткнулся в разложенные по всему столу папки с уголовными делами.

— Так что, я пошел, Андреевич? — Степан не понял молчания начальника.

— Я тебе пойду, — рыкнул тот и кивнул на стул у окна. — Садись и жди, когда до тебя дойдет очередь.

Дверь открылась, и в кабинет заглянул молодой посыльный, в руках которого высилась целая пачка папок с уголовными делами.

— Сложи у стола на пол, — распорядился Горовой, окинув посыльного таким же хмурым взглядом, каковым встретил и Калачева. — Найди-ка Теплова и Бурматова и обоих сюда срочно.

— Слушаюсь, — ответил посыльный и, поправив на себе гимнастерку, суетливо вышел.

Калачев придвинул стул поближе к столу начальника:

— Может, помочь, Андреевич?

— Это я сейчас тебе помогаю, — оторвав взгляд от папок, пробасил начальник. — Через час, все эти папки перенесем из моего кабинета в твой.

Услышав такую невероятную новость, Степан едва не лишился дара речи:

— Вы что, надумали в моем кабинете архив устроить?

— Какой архив, — усмехнулся Горовой. — Это все дела не списанные, а действующие! Они к нам свезены со всего Урала. Ты их все объединишь в одно производство и займешься расследованием.

— Мне? Такую кучу? — обомлел Степан. — Но что я с ними буду делать?

Горовой нагнул голову и, глядя в сторону окна, задумался.

— Начнешь с того, что все изучишь и объединишь. Отпуск твой придется отложить еще на неопределенное время.

— Но-о-о…

— Никаких «но»! Это не мой приказ, а начальника ОГПУ Оренбургской губернии товарища Коростина! Знаешь такого?

Степан озадаченно поскреб затылок:

— Одно мне ясно, Андреевич: под монастырь меня хочет подвести товарищ Коростин. Это же немыслимо в одночасье расследовать столько дел!

— Обожди, не пугайся, — усмехнулся Горовой. — Все эти дела заведены по деятельности одной банды! Тебе надо будет только внимательно вникнуть в суть и разложить их по датам. Уголовники в банде одни и те же, вот только кто они, придется устанавливать тебе, Степан!

— Черт возьми, да пока я изучу дела эти, сколько времени пройдет, — возмутился Калачев. — Я буду вникать, читать, а банда в это время грабить и убивать?!

— К тебе в помощь прикрепляются два оперативника. Я тоже не буду пассивно наблюдать со стороны. Бандиты обнаглели: они орудуют под носом, пользуясь безнаказанностью и нашим неумением их изобличить.

В кабинет вошли Игнат Теплов и Геннадий Бурматов.

— Вызывали, Дмитрий Андреевич? — спросил Теплов, протягивая для пожатия руку.

— Вижу, прилично выглядите, — отозвался Горовой. — Наверное, выходные выкружить умудрились?

— Какие выходные, — ухмыльнулся Бурматов. — Вчерась пораньше освободиться получилось, вот и выспались.

— Это я попросил вашего начальника дать вам отдохнуть. Теперь не до сна вам будет, ребятушки. Землю рыть будете носами!

Калачев, поздоровавшись с оперативниками, сидел тихо, пока начальник не указал им на него.

— Надеюсь, знакомить вас нет надобности, — сказал он. — В одной упряжке теперь пахать будете.

Все замолчали. Степан с интересом разглядывал оперативников, словно видел их впервые. Бурматов — обычный человек с маловыразительными глазами и тихим голосом — озадачен услышанным и даже встревожен. Теплов озабочен тоже, но спокоен — Степан увидел раздумье на скуластом лице с глубокими морщинами под глазами, крупным упрямым лбом и черным от густой щетины подбородком.

— Я думаю, что пора переходить к сути дела, — предложил наконец Калачев, решив, что пора вставить и свое слово. — Каким образом заниматься расследованием, мы определимся позже. А сейчас хотелось бы услышать, какими сведениями располагаешь ты, Дмитрий Андреевич, чтобы знать, с каким отребьем нам придется тягаться?

— Готовьтесь тягаться с такими зверями, по сравнению с которыми Сатана — жалкий шалунишка, — вздохнул Горовой. — Отчаянная смелость, с какой бандиты совершают свои грабительские налеты, неуязвимость и безнаказанность заставляют трепетать не только Оренбург. Людская молва приписывает этим подонкам покровительство сил ада!

Банда успешно колесит по городам Урала, Поволжья и Средней Азии. Ее участники не брезгуют ничем. Кражи, разбои, грабежи… По некоторым сведениям, на дело бандиты ходят небольшими группами. Именно по этой причине состав установить пока не удалось. И еще: они чрезвычайно опасны. Заподозрив неладное, не раздумывая, сразу открывают пальбу.

— Откуда у этих гадов столько оружия и патронов? — спросил Бурматов.

— А чем еще промышляют эти легендарные проходимцы? — перебил его Степан.

— Их конек — грабить товарные поезда, — охотно пояснил Горовой. — Добыча в вагонах перевозится немалая. Тюки, ящики с мануфактурой, одежда, продукты питания… Это поприще на жаргоне называется краснухой.

— Понятно, — нахмурился Степан. — Мы практически ничего не знаем. Ни фамилий, ни адресов. Неизвестно, какие именно преступления совершила банда, а все самые дерзкие и тяжкие уже приписываем ей.

— Тебя что-то не устраивает, следователь Калачев? — уставился на него Горовой.

— Как я понял, розыском банды никто серьезно не занимался. — ухмыльнулся Степан. — И я представляю, как обрадовались наши коллеги по всему Уралу и Средней Азии, когда мы запросили их дела! Они с удовольствием сплавили нам свои «висяки», в душе надеясь, что банда — уроженка нашего края и «висяки» к ним обратно никогда уже не вернутся!

— Скорее всего, так оно и есть, — улыбнулся Горовой. — Вы тоже были бы рады поступить подобным образом, но, уверяю вас, что банда эта наша и сейчас она живет и нагло действует именно здесь, в Оренбурге.

Начальник посмотрел на часы и развел руками.

— Прошу меня простить, товарищи, но на сегодня наше совещание будем считать законченным. Напоследок хочу сказать, что вся ваша деятельность чрезвычайно секретна и состоит на контроле не только у начальника Управления, но и в Москве!

Горовой не закончил фразу и указал рукой на дверь. Теплов и Бурматов быстро попрощались и ушли, а Калачев словно и не собирался покидать кабинет. Начальник удивился:

— Ты что, Степан, хочешь мне что-то сказать?

— Не просто хочу, а обязан это сделать, — ответил Калачев задумчиво. — Ты не поверишь, Андреевич, но я уловил связь между таинственной бандой и теми людоедами из Башкирского техникума, с делом которых ты меня познакомил.

— Вот как? — хитро прищурился Калачев. — И в чем она заключается?

— И бандой, и людоедами управлял один человек! — ответил Степан возбужденно.

— И ты знаешь, кто он?

— Утверждать не берусь, но догадываюсь.

— Ты думаешь, что это…

— Назовем его «скопец», — не дав договорить начальнику, выпалил Степан. — И так мы будем называть его до окончания расследования, не озвучивая кличку «Купец» для секретности…

7

Неожиданно для сельчан созданная Васькой Носовым коммуна заработала в полную силу. Коммунары выглядели опрятными, сытыми, хотя довольными их вряд ли можно было назвать. Молодые мужчины, не пьющие, не курящие, но… лица у всех каменные, а взгляд — отсутствующий. Они ремонтировали усадьбу, наводили порядок на выделенных землях. Правда, из сельских в коммуне трудился только Ефремка Воронов, остальные числились пришлыми.

Люди внимательно наблюдали за жизнью в коммуне и откровенно завидовали. Никто из селян даже не мог и предположить, что трудолюбивым и работящим коммунарам запрещено общаться с местными. А о том, чтобы вступить в коммуну, не стоило и мечтать. Необходимо было соблюсти несколько условий, но каких именно, знал только её руководитель…

Всем вокруг казалось, что дела в общине идут успешно, но только не самому организатору «благого дела» Купцу.

Первым «коммунаром» конечно же был он, Васька Носов. Вторым — Ефрем Воронов. Но с Ефрема взять было нечего, он оживал и становился деятельным только после дозы наркотика, все остальное время валяясь на кровати и стеная от боли. Разными посулами Васька заманил в усадьбу еще троих забулдыг, которых нашел в городе на вокзале; он знал, что и от них пользы особой не будет, но хотел оскопить их, чтобы «набить» руку для кастрации уже «полезных» людей. «Видать, рука у меня на это дело легкая, — думал Носов восторженно. — Однако пора пришла людьми обрастать! Не убогими, а молодыми, здоровыми и работящими! А уж приручить я их сумею, покойный Ивашка Сафронов хорошим учителем был!»

Проблему с людьми надо было как-то решать. Вот только как? Местных брать нельзя, с ними греха не оберешься. Чужаков притягивать, но делать это незаметно, скрытно?..

С «кадрами» коммуне помог случай. Как-то раз Васька поехал в Оренбург, на базар. Походил по рядам, поторговался, поприценивался. Кое-что прикупив, он засобирался в обратную дорогу. Когда подошел к телеге, услышал призывные крики шашлычника, предлагавшего горячий вкусно пахнущий шашлык.

Почувствовав приступ голода, Носов купил два шампура с дымящимся нежным мясом. Шашлык показался странным на вкус. Мясо было сладким. Василия вырвало, но он не предъявил шашлычнику претензий.

Домой, в коммуну, он тоже не поехал. Купив бутылку водки, Носов заночевал за городом у реки, напряженно размышляя над происшествием. Решение пришло утром. Возвращаясь на базар, он уже знал, что делать, и готовился к встрече с шашлычником так, как учили его это делать в далеких таежных лагерях…

Завидев Ваську, шашлычник помахал ему приветливо рукой, а когда Носов подошел, он протянул ему шампур с мясом:

— Угощайся, дорогой товарищ, я…

Глаза у него полезли из орбит, а остаток фразы застрял в горле, когда он почувствовал укол ножа в области печени.

— Предлагаю два варианта, чурка, — прошептал, оглянувшись, Васька. — Или я тебя режу прямо сейчас, или позову людей да и расскажу им, каким мясом ты их потчуешь.

— Обожди, товарищ, брат, — зашептал, обливаясь потом, шашлычник. — За что ты меня резать хочешь? Бери шашлык, так кушай… Денег мне не надо, Аллахом клянусь!

— Это Аллах тебя надоумил из человечины шашлыки делать? — зашептал Васька зловеще и чувствительнее уколов иранца. — Меня не проведешь: я знаю вкус человеческого мяса. Так что, магометянин, сделал свой выбор?

— Постой, обожди! — взмолился тот в отчаянии. — Все забери, в ОГПУ сдай, только людей не зови!

— Разорвут боишься, падла?

— Боюсь… Уж лучше в ОГПУ сдай или зарежь прямо сейчас.

Шашлычник, побледнев, трясся от страха. Васька понял, что дело сделано: он сломил его волю. Душа возликовала от достигнутой победы, но победитель не собирался так просто отпускать свою жертву. В Носове обострился азарт охотника и жажда власти, ему очень захотелось дожать этого хлипкого и жалкого негодяя.

— Слушай сюда, падла, — прорычал он в ухо едва живого от страха шашлычника. — Кто поставляет тебе это мясо или ты добываешь его сам, меня не заботит. Если хочешь жить, то будешь работать на меня!.. Так что, жить хочешь?

— Хочу, хочу, — залепетал, брызгая слюной, шашлычник. — Я очень хочу жить!

— Мне нужны люди, молодые и крепкие. Не трупы, а люди, понял? За каждого, кто не попал к тебе на шашлык, я буду платить. Но платить, — Носов ткнул ножом промеж ног иранца, — за живых кастратов! Для чего они мне нужны, не спрашивай… Надумаешь скрыться — пожалеешь!

Хасан, попавший под пяту, оказался на редкость сообразительным. Он умело организовал дело и поставил его на поток. Каким-то образом ему удалось привлечь к «сотрудничеству» истопника Башкирского педагогического техникума. Орудуя вместе, они бесперебойно поставляли оскопленных парней и девушек Ваське Носову.

Носов не интересовался, как Хасан и его напарник делают дело. Численность его подопечных стала увеличиваться, и Васькина мечта о процветании сбылась. Около пятидесяти человек целыми днями трудились на общее благо, а с наступлением вечера община меняла облик и превращалась в «корабль» сектантов-скопцов.

Непроглядный мрак и тишина. Васька видит себя похороненным заживо. Он пытается повернуться в гробу на бок, но, оказывается, что лежит в могиле лицом к лицу с кем-то ещё. «Вот ты и на месте, — говорит ему сосед. — Теперь мы о многом с тобой побеседуем до Страшного суда, после чего рука об руку спустимся в ад!» — «Куда? — восклицает Васька в ужасе и вдруг узнает Ивашку Сафронова. — Ни рая, ни ада нет! Если человек умирает, с ним прекращается и вся его жизнь!» Сафронов хохочет и тычет пальцем в крышку гроба. Где-то наверху грызутся собаки, дико воя. Ваське хочется поскорее выбраться из могилы и бежать, бежать, бежать…

— Христос Василий, вставай!

«Тебя зовут, — хрипло смеется Ивашка Сафронов. — Видать, грехов добрать побольше на земле оставляют…» — И исчезает куда-то.

Васька подпрыгнул на кровати и вскочил на ноги. Перед ним стояла его верная «богородица» Альбина, одетая в белую, похожую на саван, рясу.

— Ты чего? — спросил он хрипло, все еще находясь под впечатлением приснившегося кошмара. — Чего пришла ты?

— Сестры все уже для радений собрались, — мягким певучим голоском проворковала «богородица». — Тебя ждут, Христос Василий, не начинают!

Мгновенно вспомнив о своих обязанностях Христа скопцов, Носов быстро переоделся и поспешил на «корабль». Адепты терпеливо дожидались кормчего в полном составе. Лица, словно восковые маски. Полное безразличие. В белых балахонах с капюшонами скопцы казались на одно лицо. И мужчины, и женщины — все назывались сестрами, однако чувствовалось, что все они угнетены, замкнуты и не испытывают ничего хорошего в ожидании радений.

Ваське сделалось дурно при мысли, что стоявшие перед ним люди оскоплены не по собственной доброй воле, а по его злой прихоти. Но он быстро подавил всплеск своей совести другой мыслью: «Вы бы все были убиты, разрезаны на мелкие кусочки для шашлыков, поджарены и распроданы голодным ничего не подозревающим людям!». К скопцам же он обратился с такими словами:

— Да здравствует Святой Дух, сестры мои!

Носов говорил много и охотно, вспоминая проповеди Ивашки Сафронова и даже подражая телодвижениям покойного. Он говорил и говорил, а скопцы слушали, уставившись в пол без эмоций. Наконец-то уразумев, что его красноречие едва ли кого трогает, Васька вышел в центр залы и пустился в пляс. Наблюдавшая за ним толпа начала оживляться и пришла в движение. Не прошло и получаса, как радеющие адепты стали испытывать единственную радость в своей жизни — радость от накатывания «духа».

Наплясавшись до одурения, кормчий незаметно вышел из круга и, тяжело дыша, наблюдал за своей паствой из темного угла. «Получилось, — думал он в полном восторге. — Все у меня получилось, как у Ивашки Сафронова! Теперь я Царь и Бог для них!». Васька ликовал. Что значит богатство и благополучие по сравнению с тем удовольствием, которое дает господство над людьми? Пусть он властвует над небольшой кучкой кастрированных калек, но это полное счастье, которое не сравнимо ни с чем.

8

Занимаясь расследованием по делу банды налетчиков, Степан Калачев понял, что пошел по ложному следу. Выдвигаемые версии лопались одна за другой, как мыльные пузыри, и он не представлял, что делать дальше.

Следователи Урала и Средней Азии, где успела поорудовать неуловимая банда, не смогли напасть на её след, но материалов накопили достаточно. Протоколы осмотров мест преступлений, допросов свидетелей и потерпевших — подробные, аккуратные и объективные. Показания о каждой бандитской вылазке под определенной датой. В них — малозначительные нюансы. Степан понимал, что нужно принимать во внимание все, и корпел над делами даже ночью. Наконец ему удалось набросать мало-мальски приемлемый план.

Когда он решил вдумчиво поразмышлять над его пунктами, супруга позвала его ужинать:

— Обожди, не дергай меня, Глаша! — взмолился он. — Дай покончить с делами!

Жена вышла из кухни и воинственно подбоченилась. Она изменилась в лице, а это свидетельствовало, что Глаша закипает от праведного гнева.

— Послушай, — заговорил Степан примирительно, — ты пока с детьми ужинай. Мою долю оставь на столе.

Жена подошла ближе и со всей серьезностью сказала:

— Работа работой, но и о еде помнить надо. Я постелю тебе на кухне на полу, чтобы ночью нас не булгачил.

Степан закончил корпеть над делами и планами по ним к полуночи. Осмотрев еще раз свои выписки, он пришел к неутешительному выводу: топтание на одном месте!

— Нет, если я прямо сейчас не лягу спать, то к утру одурею, — прошептал Степан, потягиваясь и зевая. — Только на свежую башку можно искать ключ к разгадке неуловимых!

Он перешел из-за стола на кухню и, не притронувшись к еде, улегся на матрац…

Пожар удалось притушить в самом начале. Сыновья и соседи приносили с улицы воду, а Степан с Глашей заливали очаги пламени. Дыма в стенах дома накопилось столько, что нечем было дышать.

Калачев подошел к окну и попытался распахнуть его, но раму заело. Он с удивлением обнаружил, что стекло разбито.

— Чего ты там мешкаешь, открывай окно?! — прокричала раздраженно Глаша ему в спину.

Степан обернулся:

— С вами все в порядке?

— С нами все хорошо, а вот бумаги твои…

— Что с ними?! — всполошился Степан, вспомнив про уголовные дела, которые принес с работы.

— Сгореть не сгорели, а керосином и водой подпорчены, — ответила Глаша, с трудом откашлявшись.

— Но откуда в квартире керосин? — прокричал в темноту Степан.

— Наверное, те принесли, кто сжечь нас пытался… — Глаша закашлялась вновь и замолчала.

Степан поспешил вывести жену и сыновей на улицу. Он как мог успокаивал Глашу, прижимая к груди и гладя по голове. До него дошло, что произошло на самом деле: кому-то не понравилось, чем он занимается, и его пытались убить! К счастью, огонь не успел причинить большого ущерба, но с ремонтом повозиться-таки придется.

— Хорошо хоть все обошлось, — вздохнула Глаша и обняла мужа. — Спасибо, Господи, что живы остались. Только вот не найдут ли эти твари другого способа, чтобы убить нас?

Всходило солнце. Калачев шагал по улице в сторону Управления ОГПУ. Аромат распустившихся цветов пьянил голову.

Встретился мужик на лошади, который поприветствовал его взмахом руки. Калачев ответил кивком, хотя и не узнал всадника. «Может быть, — думал он, продолжая свой путь. — один из тех, кто улыбается мне сегодня слащаво, и есть тот злоумышленник, который собирался спалить минувшей ночью мою семью и дом…»

За несколько недель, во время которых Калачев расследовал дело по неуловимой банде, перед ним встало множество вопросов. Сначала он собирался действовать активно: устраивать облавы по злачным местам и воровским «малинам» Оренбурга, нацелить осведомителей. Банда же, как по волшебству, затаилась или, что вероятнее всего, «съехала на гастроли» в другой регион, и предполагаемые мероприятия пришлось отменить.

Работы было непочатый край: не такая уж это простая и скорая штуковина — вычислить и обезвредить чрезвычайно опасную дерзкую шайку. Время идет, начальство наседает, а Степану нечего доложить наверх. Хотя… Минувшей ночью его пытались убить путем поджога квартиры! А это значит, что бандиты прознали, чем он занимается, и занервничали. Хорошо это или плохо — тоже покажет время, а пока он должен срочно придумать, что можно было бы доложить на утреннем совещании. Надо выиграть еще хотя бы сутки! А там, может быть, и появится что-то, чем он смог бы козырнуть.

Однако сегодня Степану не везло. Начальник следственного отдела так расчихвостил его перед собравшимися, что он даже покраснел, только не понял, от чего — от «признания вины» или с досады.

— Не стыди меня, Дмитрий Андреевич, — бубнил Степан, опустив голову. — Сам ведь знаешь, сколько у меня работы. Оперативники шуршат дни и ночи, а результатов — кот наплакал. Затаилась банда, никаких действий.

— Терпеть не могу пустых отговорок, товарищ Калачев! — наехал на него начальник Управления. — Ты в ОГПУ на отличном счету как работник, с которого всем остальным следует брать пример! А сейчас смотреть на тебя тошно. Мы тебя назначили на это дело, чтобы ты профессионально все провернул, а ты, извиняюсь, товарищи, ни тпру, ни ну! Мне что об этом докладывать в Москву прикажешь? От меня там результатов ждут — ты понимаешь это? Посадить бы тебя на мое место, разгильдяй!

— Мне нечего вам сказать, товарищи, раз вы не хотите замечать моих усилий, — рассердившись, выпалил Степан. — Я дома ночами работаю, а минувшей ночью… — он задумался, решая, говорить о нападении или нет, — мне «красного петуха» в квартиру бандиты запустили… Кое-как с огнем управились.

В большом кабинете вдруг стало очень тихо.

— Это меняет дело, — миролюбиво заговорил начальник Управления. — Прямо сейчас, после совещания, напишешь докладную о происшедшем, но… — он обвел хмурым взглядом присутствующих, — предупреждаю: не будет итогов за неделю, я тебя, товарищ следователь Калачев, собственными руками задавлю!

Калачев никак не мог сосредоточиться. Перед ним лежала ручка, чистый лист бумаги, но воспоминание о разносе все еще не давало ему покоя. Степан не таил обиды и даже решил, что начальник и Горовой в какой-то степени правы. Надо торопиться, хотя оперативная работа в ОГПУ — это не фронт, где выстроил бойцов, поставил перед ними задачу, объявил приказ — и вперед, в атаку. Тут… никто не может дать даже доброго совета, не говоря уже о ценной подсказке, а уж требовать и обвинять огульно в нерадивости — каждый мастак!

В кабинет вошел Горовой:

— Ну? Чего возишься? Начальник мне поручил искать твоих поджигателей.

— Можешь не напрягаться, Андреевич, — усмехнулся Степан. — Меня пытались сжечь те, кого я безуспешно вычисляю уже месяц.

— А ты случаем не для отмазки эту херню придумал? — спросил Горовой, пристально вглядываясь в лицо подчиненного. — Ну, чтобы отвлечь гнев начальства от своей персоны?

— Тогда прямо сейчас сходи ко мне в гости, — пожал плечами Степан. — Только не попадись под горячую руку моей супруги. Она баба боевая, сам знаешь. Не проснись Глаша вовремя…

— Ну ладно, верю, верю, успокойся, — вздохнул Горовой. — Тебе неделю дали, не запамятовал еще?

— Такое не запамятуешь, — нахмурился Степан. — Втолковали доходчиво и на всю катушку.

— Что предпринять мыслишь, поделись?

— Мысли есть, — развел руками Калачев. — но они все запоздалые. Как я тебе уже говорил, Андреевич, у меня имеются основания считать, что бандой верховодит тот человек, который руководил и «людоедами». Когда шашлычника и его подельника Саляха расстреляли, тот неизвестный благополучно ушел от ответственности. Даже расстрельный приговор не развязал иранцу язык.

— А ты бы развязал, если бы он был жив? — поинтересовался Горовой.

— Гарантировать не берусь, — пожал плечами Степан, — но очень сильно постарался бы.

— Тогда вот что, — встав, сказал начальник, — быстро дописывай докладную и бегом ко мне… Вместе пойдем к начальнику Управления.

— Нет уж, уволь! — воспротивился Степан. — Мне достаточно того, как он меня утром отчихвостил!

Выслушав его, Горовой направился к выходу, но, взявшись за дверную ручку, обернулся.

— Конечно, я могу сам попросить начальника организовать тебе встречу с шашлычником, но будет лучше, если ты лично объяснишь ему такую необходимость и скажешь, что от этой встречи во многом зависит успех в розыске банды.

Степан остолбенел, услышав такое.

— Ведь ты говорил, Андреевич, что преступники разоблачены и расстреляны?

— Говорил и сам был в этом уверен, — улыбнулся Горовой. — А теперь навел справки и заверяю, что над ними пока еще и суда не было. Так что, идешь со мной к начальнику или нет?

— Иду! — выкрикнул Степан радостно. — Сейчас напишу докладную по пожару и прямиком туда!

9

Прокофий Исаев был родом из казачьей семьи. Во время Первой мировой семья его переехала с Дона в город Бузулук Оренбургской губернии. Вскоре мать умерла, а отец тут же женился на горожанке. В годы Гражданской войны отец Прокофия был мобилизован в Красную армию — и больше его в Бузулуке никто не видел. Во время голода в двадцатых годах двое младших братишек Прокофия умерли. Только он сам и его сестренка Александра остались живы.

В 1925 году Прокофий, которого все называли Пронькой, познакомился с 22-летним Мишкой Московым, подбив его с голодухи на разбой.

— Слушай, жрать хочешь? — предложил Пронька Мишке, когда они случайно встретились на базаре.

— Конечно, кто же от жрачки откажется, — оживился Московой.

— Тогда поработать предстоит, чтобы жратву добыть, — подмигнул Пронька своему новому приятелю.

— Поработать? — у Мишки на лице отобразилась гримаса отвращения. — От работы кони дохнут, — сказал он, собираясь уходить. — А жрачку найти я и без работы сумею!

— А ты мне нравишься, — хмыкнул Пронька. — Я дело предлагаю тебе пустячное. Ломанем ночью лавку одного буржуя недорезанного, а потом долго отдыхать будем, пока жратва и пойло не закончатся!

Все прошло удачно. Начинающие бандиты взломали продуктовую лавку и с размахом отпраздновали первый успех на криминальном поприще.

— Во фарт привалил, — пьяно икнув, пробубнил Мишка. — Делов-то всего ничего! Раз-два и в дамках!

— А ты не канителься, корешок, — развалившись на стуле, хохотнул Пронька. — Скоро мы таких дел наворочаем, что никому и не снилось!

— П-понимаю, — кивнул Мишка. — Магазинов и лавок в Бузулуке много! Ночь не поспал и…

— Какие магазины, дятел! — прикрикнул на него Пронька. — Мелко плаваешь, лягушонок. По Бузулуку куролесить начнем — быстро на киче окажемся. Тебе охота всю молодость в лагерях на баланде чалить?

— Базара нет, на воле лучше, — согласился Мишка.

— Тогда меня слушай, мазурик безмозглый, — сказал с нотками превосходства Пронька, закуривая папиросу. — Не воруй где живешь! Здесь мы должны тихо себя вести. Пусть нас везде ищут, но в Бузулук не заглядывают!

Подобрав еще несколько себе подобных, молодые бандиты рьяно взялись за дело. Начиная со второй половины 20-х годов Пронька с Мишкой, который взял себе кличку «Хохол», успешно «гастролировали» по городам Урала, Поволжья и Средней Азии. Совершая кражи и дерзкие грабежи в одном месте, они сразу же переезжали в другое, где с неменьшим успехом проделывали то же самое.

Вскоре Хохол женился на Пронькиной сестре Александре. Весной 1931 года сначала Мишка с женой, а следом за ним и Пронька с мачехой, переехали из Бузулука в Оренбург. Здесь «семейный бизнес» Исаева и Москового начал разрастаться.

Нагулявшись вдоволь по городу, Пронька и Хохол наткнулись в центре на кабак.

Заведение находилось в старинном здании. У входа, свисая с тонкой ржавой трубы, ослепительно горела электрическая лампочка без колпака. Внутри низкий серый потолок из широких досок; вдоль стен столы с табуретками. Все окрашено в желто-коричневый цвет, придававший помещению унылый вид и нагонявший тоску. Грязный, засаленный пол казался земляным и отталкивающим.

— Водяра и жратва в этой берлоге есть? — крикнул Хохол, скользя взглядом по столам и желая облюбовать подходящий для времяпровождения.

— Есть все, что пожелаете, товарищи, — буркнул хозяин.

Бандиты осмотрелись. В кабаке чревоугодничало пятеро посетителей.

У окна расположился пожилой, неряшливого вида мужик. Он подпирал кулаками подбородок и смотрел остекленевшими глазами куда-то в потолок. Перед ним сиротливо стояла недопитая чекушка, а рядом с ней лежала скомканная фуражка. Мужик что-то лениво пережевывал и мычал себе под нос.

Слева от него, за соседним столом, сидели трое молодых казахов и тихонько переговаривались.

Мужик вдруг отошел от спячки, вскочил, матерно выругался и, повернувшись, плюнул в степняков:

— Чтоб вас разорвало, утюги узкоглазые!

Казахи замолчали, переглянулись, но не стали затевать ссору.

Хохол ткнул Проньку в плечо.

— Видал, какой? — хихикнул он. — Не был бы старой развалиной, можно было к себе позвать.

— Да брось ты, — отмахнулся Пронька. — Это он, может, по пьянке понтуется, а по трезвяку небось валенок и тихоня.

Мужик тем временем взял со стола хлебную корку и швырнул ее в своих «врагов».

Официант, опасливо бегая глазками по сторонам, подошел и выставил перед Пронькой и Хохлом бутылку водки, пару рюмок и закуску.

— Может, свалить отсюда, — заметил Пронька встревоженно, — покуда кипеж не поднялся?

А задира все не успокаивался. Он подвалил к столику казахов, встал в позу кулачного бойца и, готовясь к драке, втянул голову в плечи. Мужик был коренаст, крепок, но едва держался на ногах. Желая окончательно разозлить степняков, он снова плюнул в их сторону и на этот раз попал в цветастый халат одного из них.

Казах медленно повернул голову в сторону своего обидчика и сжал кулаки. Задира радостно гыгыкнул в ожидании потасовки.

— Гляди, Пронька, один из чертей руку в карман засунул, — подавшись вперед, процедил сквозь зубы Хохол. — Чтоб я сдох, но у него там тесак[8] или волына[9]. Ежели что, я впрягусь за мужичка. Завалю казаха, чтоб неповадно было на православных копытом дергать!

— Да брось трындеть и накручиваться, — сказал спокойно Пронька, закуривая папиросу. — Понты все это, слово даю…

— Не-е-е, — зашептал Хохол, — чую, драчки не избежать. Мы не впряжемся за мужичка — в натуре покалечут его! Я того, кто клешню в кармане держит, первым завалю, а потом и второго. Кулаки чешутся, душа потехи просит!

Ситуация накалялась на глазах. Хохол быстро опрокинул в себя рюмку водки и едва уловимым движением вытянул из-за голенища сапога финку. Он был возбужден и уверен, что без ножа в предстоящей драке не обойтись. Задира был наготове и ждал нападения казахов. Мишка тоже сжался за столом, как пружина, готовясь ринуться вперед, как только противники сцепятся друг с другом. А вот казахи все медлили, воздерживаясь от решительных действий.

— Чего мешкаете, скотоводы вонючие! — не выдержав, закричал Хохол, желая подлить масла в огонь и ускорить драку. — Если бы на меня вот так вот плюнули, да я бы душу из такого козла вытряс!

Казахи покосились в его сторону. Выкрик Мишки оскорбил их, но они предпочли не реагировать на провокацию.

— Ну чего канителитесь, паскуды?! — завопил задира, уязвленный тем, что степняки предпочитают не связываться, невзирая на численный перевес. — Вы что, постоять за себя не горазды, бесы вонючие?

Почувствовав, что запахло жареным, казахи вскочили из-за стола и… поспешили к выходу из кабака.

— Эй, а платить кто будет? — ринулся к ним наперерез официант, но те оттолкнули его в сторону и выбежали на улицу.

— Чтоб вы передохли, паскуды! — орал им вслед хозяин, потрясая над головой кулаками. — Пусть себе в убыток, но больше ни одного степняка в кабак не впущу!

— Не хнычь, дядя, — рассмеялся Пронька. — Я заплачу тебе за гребаных скотоводов.

— Да?! — хозяин кабака едва не онемел от щедрости незнакомых посетителей, но быстро справился с волнением и засуетился: — Сейчас еще пивка принесу, раков свеженьких…

Пиво он притащил хорошее. И задире тоже. У того словно язык отнялся: дрожа от предвкушения, он вцепился в кружку и на одном дыхании опустошил ее до дна. Скоро его отяжелевшая голова уткнулась лбом в поднос с раками.

— Слава богу, все обошлось, — вздыхал суетившийся рядом хозяин кабака. — Думал: все, разнесут мое заведение, и ремонту после не оберешься!

Пронька и Хохол щедро расплатились с хозяином за всех и не спеша направились к выходу. У двери Пронька остановился и, почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулся.

За столиком в углу сидел человек. У Проньки даже похолодело внутри от плохого предчувствия. Закрыв за собой дверь, он остановился и прислушался. В темноте прозвучал только удаляющийся стук каблучков женских туфелек.

— Чего набычился? — удивился, глядя на него, Хохол. — Шухера нет, вокруг все чисто.

Приятели шли по ночному городу. Тишина. На улицах ни души. Не успели Пронька с Хохлом завернуть за угол, как вдруг…

— А ну стоять! — услышали они окрик из темноты и в недоумении остановились. — Поднимите руки вверх, товарищи, и не дергайтесь, иначе буду стрелять на поражение!

У воров должно быть крепкое сердце, быстрые ноги, сообразительная голова и достаточно хладнокровия. Зачастую выдают паника и несдержанность… Эту нехитрую философию Васька Носов постиг еще подростком, когда выживал в компании беспризорников, промышляющей мелкими кражами и грабежами.

Продолжил обучение он уже в лагерях, на лесоповалах. И никогда Васька не переставал лелеять свою мечту — стать богатым и жить в свое удовольствие. Даже в бараке, лежа на нарах, он старался заснуть позже всех, боясь проговориться во сне о том несметном кладе скопцов, который ждет его на воле.

Когда пахан лагеря Калмык предложил ему принять участие в побеге, Васька сразу же согласился. Конечно же он был наслышан о «консервах», когда матерые уголовники, готовясь к побегу, берут с собой кого-нибудь для пропитания, не брезгуя есть человечину, лишь бы пройти до конца полный опасностей и лишений путь. Но тяга Носова к свободе и сокровищам одержала верх.

Они ушли втроем, воспользовавшись ослабленной бдительностью охраны. На третьи сутки выбились из сил и сделали вынужденый привал.

Пахан Калмык и его шестерка Крендель крепко спали у костра, когда Васька принял правильное решение. Первым он завалил пахана, обрушив на его голову огромный камень. А вот с Кренделем пришлось повозиться: шестерка Калмыка оказался крепким парнем. Он мог бы прихлопнуть Ваську, как муху, если бы тот не успел связать руки спящего Кренделя веревкой и утихомирить его, засунув голову в костер.

А потом — долгий путь по тайге в одиночестве. Болотца, маленькие речушки, непроходимые дебри… — все преодолел Васька Носов. Питался он «консервами» из Калмыка и Кренделя, недооценивших его ум и изворотливость. Когда Носов вышел к большой реке и увидел баржу, он упал на землю и лишился сознания…

Васька сидел в кабаке, вспоминая прошлое и попивая водочку. Сегодня у Носова было отвратительное настроение. Заканчивались деньги, становилось нечем кормить адептов, и он впервые за последние месяцы пребывал в затруднении. Идти на дело Васька не хотел. Он не мог позволить себе «удовольствие» снова очутиться в лагере, но уже на очень большой срок: тогда и о золоте скопцов придется забыть, и о красивой богатой жизни в тишине и покое тоже. Но денег не было, а созданная им «коммуна» пока еще не могла себя прокормить.

Ваське ничего не оставалось, как наполнить рюмку водкой, выпить и вернуться к прерванным воспоминаниям…

Ему тогда повезло. Баржа стояла недалеко от берега. Придя в себя, он дождался наступления ночи, незаметно подплыл к ней и поднялся на борт. Людей на барже оказалось не больше десятка.

Прячась за ящиками, Васька подслушал разговор и сделал вывод: посудина торговая, плавает по реке и скупает у промысловиков-охотников пушнину. В тот момент, когда Васька оказался на ее борту, закупка меха уже была сделана и баржа возвращалась в порт. «Значит, на посудине есть чем поживиться!» — подумал он. Решив себя не обнаруживать, Носов незаметно пробрался в трюм, отыскал укромное местечко и затаился, погрузившись в глубокий тяжелый сон.

Проснулся Васька от криков на палубе и приготовился встретить самое худшее, что уготовила ему судьба. Если баржа прибыла к месту назначения, значит, скоро начнется выгрузка пушнины. Тогда его обнаружат довольно быстро, и придется вернуться в те места, которые он всего лишь месяц назад успешно покинул…

Васька снова отвлекся от воспоминаний, когда в кабак вошли еще два посетителя. Не привлекая к себе внимания, Носов с интересом наблюдал, как пьянчуга за соседним столом цепляется к казахам, а эти, только что пришедшие дружки, внешне лихие и фартовые, следят за происходящим, явно симпатизируя задире.

Когда фартовые расплатились за всех и вышли на улицу, Васька выскользнул следом за ними.

«Во дела, — думал Носов, наблюдая из-за угла, — Не ребятки, а демоны-жеребятки! Видать, не из местных урок, залетные! Приручить бы их…»

Он шел за ними на расстоянии и размышлял, как привлечь внимание. Если подойти и завести разговор, приятели могут не так понять его намерения или просто пришибить, приняв за опера из ОГПУ. «Опер, опер, опер, — лихорадочно соображал Васька. — Что-то не видать поблизости ни одного легавого в форме…».

Желая убедиться, обнаружили ли парни за собой слежку, Носов быстро перебежал улицу, остановился и осмотрелся. Фартовые как шли вразвалочку впереди, так ни разу и не обернулись. У перекрестка они обменялись парой слов.

Неожиданно кто-то коснулся его плеча. Васька вздрогнул, резко обернулся и остолбенел, увидев перед собой постового.

— Предъявите документы, гражданин! — строго потребовал страж порядка.

— Чего? — не понял Васька.

— Документы, — еще строже потребовал милиционер, отступая на шаг и расстегивая кобуру.

— А-а-а, документы! — усмехнулся Носов, доставая из кармана и протягивая постовому требуемое. — Я честный и законопослушный гражданин, — сказал он, льстиво улыбаясь. — А вон те, что у угла топчутся, очень подозрительные личности.

— Так ты поэтому за ними крадешься? — насторожился милиционер.

— Воры они, — быстро нашелся с ответом Носов. — Я видел, как они из квартиры соседей выходили. А соседи на работе в ночную и в квартире никого нет!

— Ничего, разберемся, — сказал милиционер, возвращая Ваське документы, и окликнул разговаривающих на углу приятелей: — А ну, стоять! Руки вверх, товарищи, и не дергайтесь, иначе буду стрелять на поражение!

Носов остался на месте, а постовой поспешил к незнакомцам. Из темноты вынырнул еще один милиционер и, расстегивая кобуру, побежал на подмогу к напарнику.

— Покажите документы! — потребовал первый. — Только не вздумайте разбегаться, стрелять будем!

— Хорошо, — сказал один из фартовых. — Только вы и сами представьтесь, пожалуйста!

— Я милиционер Кочетков, — назвался постовой и кивнул на напарника: — А он милиционер Тучков. Ну что, достаточно для знакомства или продолжим разговаривать в участке?

— Зачем же ходить так далеко, когда можно все уладить на месте, — усмехнулся фартовый, — вот мои документы, пожалуйста…

Он засунул руку во внутренний карман пиджака, резко выхватил наган и в упор выстрелил в Кочеткова. Пуля попала в горло, и милиционер повалился на мостовую. Не мешкая ни минуты, бандит выстрелил во второго, но пуля застряла в кобуре, что спасло тому жизнь.

Воспользовавшись моментом, бандиты бросились бежать. А Васька упрямо последовал за ними, не желая терять из виду тех, на кого теперь твердо сделал ставку в планируемой им игре.

10

Степан с интересом посмотрел на измученного человека, которого конвоир ввел в кабинет. Арестант выглядел плачевно: стрижка «под ноль», распухшее, заросшее щетиной лицо и заплывшие глаза. Несчастное подобие человека сидело, ссутулившись, сжавшись в комок, и прятало от следователя глаза.

— Как звать? — задал Степан первый вопрос, желая видеть реакцию арестанта.

Вместо членораздельного ответа тот издал лишь жалобный стон и прикрыл веками глаза. Его лицо исказилось гримасой страшной муки и безотчетной тоски.

— Хорошо, поступим иначе, — нахмурился Калачев и потянулся к пачке папирос, лежавшей перед ним на столе. — Тебя зовут Хасан Алеев, ты родом из иранского города Казвин… До 1928 года работал чистильщиком обуви на городских улицах, затем устроился продавцом мороженого, а в конечном итоге переквалифицировался в шашлычника. Тебя обвиняют в массовых убийствах людей на мясо, для изготовления шашлыков с последующей реализацией его на базаре горожанам.

Не издав ни звука, Алеев кивнул, а из его глаз-щелок выкатились на небритые щеки две крупные слезинки.

— Так ты виновен в тех страшных преступлениях, в которых тебя обвиняют? — спросил Степан, подавшись вперед.

Алеев снова кивнул, не проронив ни звука.

— Как зовут того человека, для которого ты старался — не шашлыками, а кастратами? — сурово хмуря брови, спросил Калачев. — Меня интересует тот, про которого ты на следствии не сказал ни слова.

— Никого я не знаю, начальник, — разлепив распухшие губы, выдавил из себя Алеев и замолчал, опустив глаза в пол.

— Почему ты так боишься его? Он гуляет сейчас на свободе, а ты… Тот, кого ты так боишься, — скопец? — спросил он, буравя взглядом лоб арестанта.

Алеев с трудом поднял голову и облизнул языком пересохшие губы. Степан увидел, что он сильно напуган, и протянул ему стакан воды.

— Спасибо, — прошептал тот и попытался выпить, но его зубы стучали о край стакана.

— Скажу честно, тебе терять уже нечего, — напомнил арестанту об ожидавшей его участи Степан. — Если ты сейчас назовешь имя того, кому поставлял искалеченных парней и девушек, быть может, Аллах снимет несколько грехов с твоей черной, проклятой души?

Калачев облокотился о стол и выжидательно смотрел на Алеева.

— Мои грехи не списать никому, — ответил арестант, уводя взгляд в сторону. — Вы сами сказали, что терять мне нечего, так почему я должен назвать заказчика?

В дверь постучали. Вошел сотрудник ОГПУ и передал Степану папку с материалами дела, которое он запросил сразу же, как только переступил порог тюрьмы.

— Ну вот, — сказал с усмешкой Калачев, — теперь наш разговор легче пойдет. Я буду зачитывать некоторые выдержки из дела и задавать вопросы, а ты будешь отвечать на них!.. Зачем и для кого ты кастрировал людей? — грозно сдвинул к переносице брови Степан.

— Я так просто развлекался, — солгал Алеев.

— Тогда скажи, кто забирал у тебя несчастных кастратов?

— Салях, — снова солгал арестант.

— Врешь, мразь! — заорал не своим голосом Степан, вскакивая со стула. — Того, для кого ты калечил людей, гнида, зовут Василий Носов, воровская кличка Купец! А еще он сбежал из лагеря и находится в розыске!

— Не пойму, о ком вы, гражданин начальник. Если он натворил чего, так на меня списывайте. Меня все одно к стенке поставят, а вы себе плюсик заработаете. — набычился Алеев.

— Я о том самом скопце, который каким-то образом крепко ухватил тебя за яйца и не ослабевает хватку до сих пор!

Арестант пожал плечами и снова обратился к игре в молчанку. Степан не выдержал, грохнул кулаком по столу и закричал:

— Конвойный!

Тот не замедлил распахнуть дверь и с решительным видом вбежал в кабинет, но, увидев арестанта сидящим на стуле, замер в нерешительности.

Калачев указал на сжавшегося в комок Алеева.

— Этот мерзавец, — сказал он громко, — кое-что подзабыл из своего кровавого прошлого или не хочет отвечать на мои вопросы. Спроси-ка у него ты, Коромыслов, может, он доверяет тебе больше, чем мне?

Конвойный понимающе кивнул, подошел к арестанту и занес для удара свой пудовый кулак.

— О Аллах! — воскликнул Алеев в ужасе. — Я все расскажу, начальник, только не надо меня бить!

— Хорошо, — кивнул Степан, возвращаясь за стол.

Подождав, пока конвойный закрыл за собой дверь, он жестко и требовательно обратился к окончательно сломленному арестанту:

— Говори, кто он?

— Он называл себя вором в законе по кличке Купец! — сказал Алеев устало.

— Как он заставил тебя на себя работать?

— Он пригрозил отдать меня людям на растерзание. Я испугался и согласился.

— Ты и сейчас боишься его?

— Да.

— Но он же ничего не может с тобой сделать?

— Он? — Алеев облизнул губы и нервно хмыкнул. — Он сам шайтан! У него целая банда под пятой. Он может достать меня даже в камере, а я хочу хотя бы до суда дожить. Может быть, суд проявит ко мне снисхождение…

— В твоем положении тщетно на такое рассчитывать, — усмехнулся Степан. — Хотя у судей свой подход к уголовникам… Так ты скажешь мне, где найти заказчика?!

— Где он ошивается, я не знаю, — пожал плечами Алеев. — Он сам меня находил, когда я был ему нужен.

— Не поверю, что ты не знаешь логова, где затаился этот зверь, — усомнился Степан. — Здесь он, в городе, или…

— Он где-то неподалеку от Оренбурга, — уточнил Хасан.

— Как узнал?

Арестант пожал плечами:

— Частенько в городе бывает. У него тут какие-то дела, в которые он меня никогда не посвящал.

— А про банду что известно? — осторожно поинтересовался Степан, боясь, что Алеев замкнется и больше ничего из него вытянуть не удастся.

— То, что она есть, — хмыкнул арестант. — Они фартовые ребятки и не за словом в карман лезут, а за наганом!

Степан несколько минут в задумчивости расхаживал по кабинету, после чего подошел сзади к Алееву и резко опустил руки ему на плечи. Тот вздрогнул и съежился, ожидая удара.

— Последний вопрос, — сказал Степан, — почему он тебя и твоего подельника заставлял кастрировать студентов?

— Я не знаю, — ответил арестант, опуская голову. — Он велел заманивать их в укромное местечко и оскоплять… Тех, кто выживал, он забирал, а тех, кто умирал, я пускал на шашлыки.

Степан снова почувствовал дурноту, а руки зачесались от желания немедленно придушить убийцу. С трудом он заставил себя сдержаться и хриплым окриком позвал конвойного. Когда тот вбежал в кабинет, Степан кивнул на арестанта:

— Уведи его… Только смотри, никакого рукоприкладства по пути в камеру.

Во второй половине дня Степан разговаривал со своими помощниками Бурматовым и Тепловым.

— Пусть каждый напишет отчет о проделанной работе, — разведя руками, сказал Степан. — Это приказ начальника Управления.

Оперативники недоуменно переглянулись.

— А что писать-то? — спросили они чуть ли не в унисон.

— Не догадываетесь? — ухмыльнулся Степан.

Бурматов и Теплов замотали головами.

— Пишите, что не прут у вас дела, — нахмурился Степан. — Банда весь город и всю округу в страхе держит, а наши оперативники никак не могут выйти на ее след.

Калачев уже был готов обрушиться с упреками на нерадивых оперов, но Теплов неожиданно остудил его пыл.

— Есть одна зацепочка у меня, Аверьяныч, — сказал он. — Я тут на личность темную вышел. Он раньше краденое и награбленное у местных урок обозами скупал, а теперь ведет себя как-то странно. Товар не берет и с урками не якшается…

— Это уже интересно, — задумался Степан. — Очень интересно!

— Он с председателем коммуны сейчас тусуется, если ты про Мишку-жида говоришь, — уточнил Бурматов. — Не разлей вода дружба у них… Мутные деляги оба, но перед законом вроде как чисты.

— Ну вы даете, товарищи! — вскочил со стула покрасневший от возбуждения Степан. — Да этой информации цены нет! Я сердцем чую, что у этих «деляг мутных», очень даже возможно, есть связь с неуловимой бандой!

Оперативники переглянулись и промолчали. Они не ожидали такой реакции на информацию, которой сами не придали значения.

— Кто такой Мишка-жид? — спросил Калачев у Теплова. — Говори все, что знаешь, и не тяни!

— Мишка-жид, он же Михаил Миерович, личность, известная во всех городских притонах. Уроженец Курляндской губернии, а вот каким ветром его к нам задуло, пока не известно.

Увидев, с каким интересом слушает его следователь, Теплов воспрял и продолжил уже более оживленно:

— Судим в 1921 году за конокрадство, а потому вроде как обратно в лагеря не стремится. Устроился закройщиком на оренбургскую шорно-седельную фабрику…

— Днем бывал на фабрике, а ночью привечал в своей хате воров и бандитов всех мастей, — продолжил Бурматов. — Он скупал у бандюг краденое в неограниченном количестве, снабжал оружием и боеприпасами. По слухам, у жида столько денег заныкано, что он даже ссужал своих постоянных клиентов в счет будущей добычи.

— Ну и дела! — воскликнул возбужденно Степан. — Но почему Мишка-жид все еще на свободе?

— Ни разу мы его с товаром не нагрели, — усмехнулся Теплов. — Хитрющий гад. У него корешок есть надежный, Семен Брыкин… Так вот, этот Брыкин — бывший сапожник — неизвестно какими путями переправлял товар в Сибирь и Белоруссию. Урки этих кренделей обоих считают людьми уважаемыми, авторитетными и живущими строго по понятиям. Ни один вор или налетчик не сдаст их при поимке. Все на себя будут грести, падлы уголовные, а про Мишку ни гу-гу!

Когда оперативники замолчали, оживился Степан:

— А про того, с кем сейчас Мишка-жид корешится, что известно?

— Председатель коммуны, и больше ничего, — пожимая плечами, ответил Бурматов. — Мишка-жид вроде как чем-то подсобляет коммуне той, но чем… Если надо, я выясню, Аверьяныч.

Степан задумался и решение принял быстро:

— Коммуной и ее председателем займусь я сам, а вы беритесь за Мишку-жида и его окружение. Не знаю почему, но интуиция мне подсказывает, что сейчас мы на верном пути, товарищи!

11

Бандиты долго петляли по городу. Теперь уже они шли быстро и часто оглядывались. Васька едва поспевал за ними. В конце концов бандиты пришли в Форштадт[10] и, покружив по тихим улочкам, приблизились к ничем не приметной избенке.

Притаившись за соседским плетнем, Васька боролся с двумя желаниями: ему хотелось оказаться подальше от бандитского притона и в безопасности спокойно обдумать план своей встречи с «фартовыми» без плачевных для себя последствий; с другой стороны, он собирался с риском для жизни проникнуть во двор, затаиться где-нибудь в укромном местечке и понаблюдать за избой со стороны. Стычка бандитов с постовыми милиционерами окончательно убедила Ваську, что они — те, кто ему необходим! «С такими ребятками я горы сверну! — думал Носов — Им что человека убить, что курицу зарезать. А если их приручить…»

Деньги, которые он украл на барже с пушниной, заканчивались, а чтобы содержать корабль скопцов на плаву, требовались пока еще значительные вложения. Отказаться от секты он не мог. Васька уже привык властвовать, но власти его мог прийти конец, если угнетенные им скопцы вдруг начнут с голодухи разбегаться.

С Урала подул холодный, пронизывающий ветер. Время перевалило за полночь. Васька решился.

Он перемахнул через плетень и, оказавшись во дворе, быстро осмотрелся. Где-то рядом загремела цепь, злобно залаяла собака, о существовании которой Васька даже и не подозревал. Он метнулся к сараю, закопался поглубже в сено и затаился, надеясь, что его не заметят и беда обойдет стороной.

Находясь в напряжении, Носов потерял счет времени. По двору ходили люди, остервенело лаяла собака, скрипели и хлопали двери. Васька услышал, как кто-то подошел к сараю. Он перестал дышать, понимая, что в эти секунды его жизнь повисла на волоске.

— Падлой буду, если здесь кто-то есть, — послышался хриплый голос. — Нервишки у тебя шалят, Пронька. Если так дергаться от каждого тявканья, то…

— Не трынди, Хохол, — огрызнулся Пронька. — Береженого бог бережет, а не береженого конвой стережет… Ладно, в избу айда, — еще разок крепко матюгнувшись, предложил Пронька.

Васька перевел дыхание.

Скрипнула калитка. Он напрягся и замер. К Проньке и Хохлу кто-то подошел:

— Пес неспокоен.

— Да мы вроде все обшарили, — послышался голос Хохла.

— Все, да не все, — буркнул третий. — Собака вон в сторону сеновала тявкает. Вы его хорошо проверили?

— Еще не хватало по сену елозить, — пробубнил недовольно Пронька. — Мы лучше в избу пойдем, а ты, Хвост, сам сеновал обшаривай.

«Вот и вляпался! — подумал со страхом Васька, когда Хвост, чиркая спичками, подошел прямо к нему. — Надо бродягой прикинуться, чтобы не стать покойником!» Он вылез из сена, как только Хвост взял вилы и приготовился воткнуть их в то место, которое служило ему убежищем.

— Эй ты, полегче! — прикрикнул Васька, отряхиваясь. — Черт тебя принес, твою мать. Отоспаться не даешь, дятел безмозглый.

Хвост сначала остолбенел от неожиданности, а потом рассмеялся.

— А у нас тут постоялец в сене разговляется?! — крикнул он, вытягивая из-за пояса револьвер. — Ну теперь ты еще лучше выспишься, сучара! И никто тебя уже больше никогда не разбудит!

— Эй, эй, поосторожней, — увидев пистолет, испугался Васька. — От ментов прячусь. В розыске я, беглый из лагерей…

— Беглый? — Хвост снова зажег спичку. — А выглядишь, как продавец из булочной.

С улицы послышался пронзительный свист. Хвост живо обернулся. Вновь злобно залаяла, загремев цепью, собака. Из избы выскочили Хохол и Пронька. За забором грохотали чьи-то выстрелы.

Васька рванулся к плетню, но натолкнулся на Хвоста, и они оба упали.

— Ментов навел, падла! — выкрикнул бандит, хватая Ваську за одежду. — Я тебя сейчас в землю вдавлю, ищейка проклятая!

— Отпусти! Беглый я, — отбивался от него Носов. — Сам от ментов скрываюсь, пусти меня!

С улицы снова послышались крики и выстрелы, но они не возымели никакого действия на разозлившегося Хвоста. Он уже дотянулся до горла Васьки и изо всех сил пытался задушить его. Но Носов тоже был не лыком шит. Извернувшись, он схватил бандита за горло. Так они катались по земле и рычали, как звери, пока не выбились из сил.

Наконец, сообразив, что ему не одолеть «гостя», Хвост рванул к избе. Васька понял, что если даст ему сейчас уйти, бандит тут же вернется с подмогой. Тогда уж точно не сносить головы…

А на улице все еще стреляли и ловили кого-то. Васька сидел на своем противнике, зажимая ему рот и пытаясь отдышаться. С одной стороны, и на дворе теперь оставаться нельзя, с другой — и на улицу высовываться опасно: там, похоже, ОГПУ проводилась ночная облава. Надо было что-то срочно предпринимать.

Пошарив вокруг себя, Васька вдруг почувствовал, как пальцы коснулись гладкого и холодного предмета. «Наган Хвоста», — подумал он, схватил его и взвел курок. В это время от дома послышался топот, и Носов увидел бегущих к нему бандитов. Не придумав ничего лучшего, что ещё могло бы сейчас спасти ему жизнь, он поднял револьвер в сторону бегущих и приготовился к стрельбе.

— Здесь, здесь он, — захрипел под ним Хвост, стараясь изо всех сил быть услышанным. — Братва, мент меня оседлал и в вас из волыны целится!

— А ну стоять, падлы, не ровен час, шмальну ненароком! — предупредил Носов. — У меня волына фраерка вашего Хвоста, так что…

— На понт берешь, легавый? — прозвучал из темноты голос Проньки. — Ежели у тебя волына, к нам ее бросай, не то на ленты порежем!

— Стойте где стоите и не дергайтесь! — предупредил грозным окриком Васька. — Был бы я ментом, не базарил бы сейчас с вами, а гэпэушники не за плетнем бегали и стреляли, а вас бы здесь из стволов своих валили.

— Кажись, он по делу базарит, а не понты колотит, — послышался голос Хохла. — Эй, ты, как там тебя, кончай мозги парить и Хвоста отпусти. Двигай к нам, братуха: базар к тебе имеется!

— Будь по-вашему, — отозвался Васька. — Только и вы не дурите, слышите? Ежели пальбу развяжем, легавые мигом всей сворой сюда пожалуют…

Стрельба и крики на улице стихли. Носов и бандиты провели еще минут пять в полном молчании, прислушиваясь. Убедившись, что все в поселке успокоилось, они вместе вошли в избу.

После выпитой «мировой» разговор завязался сам собой.

— Ты кто будешь? — спросил Пронька, закуривая.

— Я, — ушел от прямого ответа Васька. — тот, кто вам нужен.

Бандиты недоуменно переглянулись.

— А чего беглым назвался? — поинтересовался Хвост.

— Я давно свинтил из лагеря, — ответил Васька. — А сейчас при деле состою и документики надежные имею!

— Постой, я его вспомнил! — неожиданно для всех встрепенулся Хохол и обратился к Носову: — Я тебя в кабаке вечор срисовал! Ты там за столиком, как мышь, притаился. За нами, что ль, наблюдал?

— За вами, — не стал отпираться тот. — Приглянулись вы мне, ребятки, хоть и не девки красные. Хочу вот дела житейские с вами сообща запарить.

— А может, ты все же мент? — хмуро поинтересовался Пронька. — Как ты на хибару нашу вышел? Выходит, ты за нами от самого кабака топал?

— Было дело, — кивнул утвердительно Носов. — Видел, как вы ментов постовых ухайдакали. Вот за вами сюда и пришел.

Бандиты снова переглянулись настороженно: им не понравились откровения Васьки.

— Тогда ты здесь и останешься, фраерок вонючий, — хмыкнул Хохол. — Слишком много знаешь…

Носов расправил плечи, налил себе полстакана самогона и покачал головой.

— Не по делу чирикаешь, братец, — заявил он, глядя на Хохла. — Не закусывай удила, покуда время не пришло. Вы кто есть? Так, мелкота залетная, а я — в законе, мать вашу, и прошу на меня волками не зыркать!

— Чем докажешь свою масть козырную? — с ехидцей поинтересовался Хохол, который в отличие от остальных успел хлебнуть лагерной пайки и немного разбирался в воровских понятиях.

— Погоняло Купец тебе о чем-нибудь говорит? — в упор посмотрел на него Васька. — Я в лагерях не последним человеком чалился, понял, сявка?

— Купец?! — Хохол на минуту задумался, силясь вспомнить прозвучавшую кличку. — Кажись, доводилось слыхать про такого блатного. Как-то на пересылке звучало это погоняло…

— Ежели на киче парился, то слыхал, — шмыгнув носом, сказал Васька, поднося к губам стакан. — Скажи мне, кого из воров знаешь, а я…

— Во, вспомнил! — воскликнул Хохол и, позабыв про нож, вытянул указательный палец в сторону Носова. — Слыхал я про Купца, точно! Из нашенских он, из бузулукских! Но он… Стопарь, дай бог памяти, — бандит зажмурился и почесал затылок: — Ну точно, калека он. Без хрена и яиц! Блатные промеж себя трепались, будто яйца ему и хрен вместе с ними взрывом под самый корень оттяпало!

— Ну вот, теперь и познакомились, — Васька встал, расстегнул ремень и стянул до колен штаны. — Ну? Вам еще какие доказательства нужны?

Лица бандитов сначала вытянулись при виде полного отсутствия у Носова «мужского хозяйства», затем они оживились и заерзали на своих местах.

— То, что ты не мент, это верняк, — изрек со знанием дела Пронька, берясь за бутылку. — С такими увечьями к ним на службу не берут.

— Ну что, Купец, вспрыснем за знакомство? — широко и приветливо улыбаясь, предложил Хохол. — Ты уж не взыщи за недоверие. Сам знаешь, пришлые мы.

— Все, заметано, — хмыкнул Васька, беря стакан. — Теперь можно и о делах потолковать. Согласны?

Они чокнулись и выпили.

— Послушай, Купец, а почему ты к нам припариться решил? — спросил, жуя огурец, Пронька. — Ты в законе, в авторитете… Почему с оренбургскими урками кашу не заваришь?

— Я же сказал, что в бегах пребываю, — быстро нашелся с ответом Васька. — Среди оренбургских верняк сука гэпэушная крутится, а я в лагеря не ходок больше. Если за жабры менты ухватят, то никакого снисхождения мне не будет!

— А дела? — полюбопытствовал, закуривая, Хвост. — Как вертеть дела с нами собираешься?

Васька и на этот раз за словом в карман не полез:

— Корешок здесь у меня один есть. Было дело — вместе на киче парились. Он за конокрадство, а я за гоп-стоп. Вот и заприметил я его однажды на городском бульваре, но пока еще не приближался. Судя по всему, он мужик зажиточный и пронырливый. Если не ссучился, то будет глазами и ушами нашей кодлы!

— А не откажется? — усомнился Хохол.

— Может, кому и откажет, но мне никогда, — заверил бандитов Васька. — Ну что, по рукам, братцы-разбойнички?

— По рукам, — ответили бандиты, и уже по новому удачному поводу они пропьянствовали до утра.

Вот так хитроумный Васька Носов и прибрал к рукам, как показало впоследствии время, дерзкую и чрезвычайно опасную шайку.

За короткий срок в состав банды благодаря стараниям Васьки влилась масса мелких чиновников, артельщиков и полуграмотных работяг. Самую видную роль среди них играл, не считая главарей Проньки и Хохла, бывший портной — кустарь Александр Хвостов по кличке «Хвост» и его младший брат Алексей, а также выходец из семьи ветеринарного фельдшера Тимофей Мещеряков. Насмотревшись на сладкую жизнь советских нэпманов, эта публика старалась урвать от чужого счастья куски пожирнее…

Дела планировал Васька Носов вместе со своим лагерным другом Мишкой-жидом. Сам Васька предпочитал не светиться рядом с бандитами. Он лишь собирал и хранил у себя в коммуне общак, в который те отстегивали ровно половину от своей зачастую богатой добычи.

— На что общак нам? — недоумевали Пронька и Хохол. — Мы жить хотим красиво, а не кубышки копить.

— Это вы так рассуждаете, пока молодые, горячие и фарт дуром катит, — отвечал им спокойно и аргументированно Васька. — Сейчас все хорошо и ладно! Но фортуна — девка вертлявая… Вас и ранить могут, и покалечить! Сейчас вы на общак работаете, а потом общак поработает на вас!

— А если разбежаться решим? — спрашивали бандиты недоверчиво.

— Вот если решим, тогда общак поровну поделим, — улыбался Васька.

— А коммуна твоя гребаная? На какой хрен мы ее содержим? — возмущались бандиты.

— Коммуна — это мое детище, — ответствовал Васька. — И содержите ее не вы, а я из своей доли. Но может и такое случиться, что отсиживаться на усадьбе придется. Не дай бог, конечно, но в жизни нашей беспокойной и о будущем задумываться надо!

Таким образом начатое Васькой Носовым дело завертелось-завелось. И все шло хорошо и гладко до наступления 30-х годов…

12

Начальник следственного отдела ОГПУ, грызя карандаш, внимательно перечитывал докладную записку следователя Калачева.

— Хорошо поработали, молодцы! — сказал он. — Начальник Управления будет доволен.

Степан прервал излияния Горового:

— Это пока еще всего лишь жалкие подозрения, не подкрепленные никакими фактами. Я думал, что разыскиваемый Носов и есть председатель коммуны «Заветы Ильича», но, посетив эту гребаную коммуну, я убедился в обратном.

— В обратном? Любопытно, в чем? — удивился Горовой.

— Коммуной руководит, как оказалось, некая Альбина Воеводина, — доставая из пачки папиросу, ответил задумчиво Степан. — А она до того неразговорчивая особа, что, как говорят про таких, через губу не переплюнет!

— Через губу не переплюнет — про ленивых говорят, — уточнил начальник. — А Воеводина коммуной руководит, значит она баба деятельная… Кстати, ты делами той коммуны интересовался?

— Там все в ажуре, — вздохнул Степан. — Но это как раз и настораживает. Ты бы видел их, Андреевич. Вроде люди как люди, только все какие-то прибабахнутые! Ходят по усадьбе, как привидения, но работают упорно и слаженно. Одеты все чисто и одинаково, что мужики, что женщины… Будто не коммуна советская, а монастырь!

— Очень… очень интересно! — оживился Горовой. — А чем они занимаются?

— Понятия не имею, — пожал плечами Степан. — Но вроде как все при деле. Усадьбу дворянскую, в которой коммуна расположена, чистят, белят… Она сейчас лучше, чем при хозяевах-буржуях, выглядит.

— Странно, а на какие шиши живут? Коммуна — это что-то вроде колхоза или еще чего?

— Это что-то вроде коммуны, — усмехнулся Калачев. — Они живут там скопом, едят из одного котла и… даже может быть, что и спят все вместе.

— Действительно, странно как-то, — нахмурился Горовой. — Может, они еще посты соблюдают и Богу молятся?

— Все может быть, — кивнул Степан. — Хочу к ним повнимательнее приглядеться. Руководил бы коммуной Васька, а не Альбина, можно было бы предположить, что в усадьбе обосновалась секта скопцов. Вот и хочу выяснить, действительно ли руководит коммуной баба, а не Купец кастрированный. Что-то мне нашептывает, что между коммуной и бандой существует какая-то связь.

— А подробнее?

— Сам не знаю. Мне у деревенских удалось узнать нечто такое, от чего мозги в башке набекрень свернулись.

— И чего они тебе там сказали?

— Будто Васька Носов из деревни этой родом! Будто он явился однажды и коммуну эту организовал! А дядька его там живет, — Степан шмыгнул носом и озабоченно провел по небритым щекам ладонями. — так тот уверяет, что как только родители умерли, Васька мальчонкой еще из деревни уехал. С тех пор о нем ни слуху ни духу.

— А у деревенских что, глаз нет? — нахмурился Горовой. — Они же видели Ваську, о чем тебе говорили?

— Вот точно так и я заявил старику Носову, — ухмыльнулся Степан. — А он мне: что не Ваську люди видели, а сына его Прокопия. Живет тот в городе, в психушке. Старик иногда его домой на недельку-другую забирает, когда у Прошки затишье в мозгах. С его слов Прошка на Ваську как две капли воды похож, вот люди и спутали.

Дмитрий Андреевич встал из-за стола и, глубоко задумавшись, принялся расхаживать по кабинету. Четверть часа спустя он вернулся на свое место и посмотрел на Калачева:

— А монашка та таинственная, которая Альбиной Воеводиной зовется, она каким боком к коммуне примазана?

— Все документы по этому непонятному заведению оформлены на нее, — ответил Степан. — Я проверил их сам, лично. Имя Васьки Носова нигде, ни в одной бумаженции не упомянуто.

— Да-а-а, башку сломать можно, — вздохнул Дмитрий Андреевич. — Видно, и впрямь все это дерьмо и с бандой, и коммуной тебе, следователь Калачев, разгребать придется…

Задержанный застонал от боли, как только конвойный потянул его за руку в кабинет. Из его распухших от побоев глаз потекли слезы.

— Ну и кто такой? — спросил Степан у конвойного.

— Как кто? — опешил тот. — Бандит, кто же еще…

— А где Бурматов или Теплов на худой конец?

— Они сказали, что после полудня будут. Умаялись, всю ночь напролет в рейде участвовали. С ног валятся от усталости, вот и пошли передохнуть.

— Все, жди за дверью, — распорядился Степан, разглядывая задержанного, на котором живого места не было, лицо распухло и приняло синеватый оттенок.

— Так как прикажешь к тебе относиться? — спросил Калачев уже строже. — Как к бандиту и убийце или как к случайному прохожему, ненароком угодившему в руки милиции?

— Я не знаю, что говорить, гражданин начальник, — ответил тот, едва шевеля разбитыми губами. — Мне было велено отнести чемодан, а меня с ним арестовали…

— Наверное, ты не понравился милиционерам? — улыбнулся Степан, успев заметить, что разговаривает с недалеким человеком.

— Им не понравилось то, что они нашли в чемодане.

— Ух ты! И что же могло в нем лежать ты, конечно, не знаешь?

— Ни сном ни духом, гражданин начальник. Мне сказали, что обувка из ремонта, а там… Очень много денег. Я глазам не поверил, когда открыли чемодан и я их увидел.

Сонливое состояние да и головную боль в придачу со Степана как рукой сняло. Мозг заработал лихорадочно и в полную силу:

— Так, кто велел тебе отнести чемодан?

— А я почем знаю. Я зашел к сапожнику, как велели, взял чемодан и… Я теперь вот перед вами.

— Хорошо, зайдем с другого боку, — оживился Степан. — Назови мне имя того, кто велел тебе зайти к сапожнику и забрать чемодан?

Вместо ответа задержанный вдруг схватился за голову, издал чудовищный вопль и свалился на пол. Калачев вскочил из-за стола и замер в нерешительности, не зная, что предпринять. Услышав шум, в кабинет ворвался конвойный и тоже застыл, уставившись на корчившегося в конвульсиях задержанного.

— Марафету, дайте мне марафету! — орал тот, сжимая виски и катаясь по полу. — Все… Я все расскажу, только дайте мне марафету!

Первым опомнился Калачев. Он открыл ящик стола, выхватил из него бутылку с самогоном и склонился над задержанным:

— Нету у нас марафета, слышишь? Самогон подойдет?

С трудом разлепив глаза, несчастный увидел бутылку и протянул к ней руки.

— Э, нет, — убрал приманку Степан. — Сначала скажи, чего собирался, иначе…

— Голова моя, головушка, — простонал несчастный. — Меня послал… меня послал… Он… он…

Он вдруг вытянулся в струну, дважды дернулся и затих. Калачев схватил его за руку, но пульс не прощупывался.

— Что с ним? — спросил конвойный, присаживаясь рядом на корточки.

— Все, доигрался хрен на скрипке, — ответил Степан, отпуская безжизненную руку мертвеца. — Ступай-ка давай за носилками и подмогой, да выносите этого «жмурика» из моего кабинета…

Оперативники Игнат Теплов и Геннадий Бурматов появились в Управлении после обеда. Узнав от дежурного о смерти задержанного, они поспешили в кабинет Калачева, но Степана на месте не оказалось. Поняв, где тот может находиться, оперативники, с тяжелым сердцем, понуро поплелись в кабинет начальника следственного отдела, заранее готовясь к основательной головомойке.

— Вот и они, легки на помине, — сказал Дмитрий Андреевич, глядя на оперативников исподлобья. — Вижу, всласть отдохнули, мать вашу, после «утомительных ночных приключений»?

— Да мы… — заикнулся было Теплов, но тут же замолчал, наткнувшись на суровый взгляд Горового.

— Молчать и слушать меня, олухи царя небесного, — грохнув кулаком по столу, крикнул гневно начальник. — Говорить будете, когда я прикажу!

Бурматов и Теплов утвердительно кивнули. Калачев положил на стол чемодан.

— Бурматов, это тот чемодан, который был у задержанного? — спросил Дмитрий Андреевич, строго глядя в бледное от волнения лицо оперативника.

— Он самый, — ответил тот, опуская голову.

— Вы смотрели, что в чемодане? — нахмурил брови Горовой.

Оперативники промолчали, пытаясь сообразить, чего добивается от них начальник следственного отдела. Они выглядели растерянными и смущенными, переминаясь с ноги на ногу.

— Деньги в нем, много денег, — вздохнув, наконец ответил Бурматов.

Докурив папиросу, Калачев демонстративно открыл чемодан. Взгляды присутствующих сразу же устремились на его содержимое. Он быстро извлек десяток пачек и уложил их на стол. А вот под деньгами, как оказалось, были сложены коробки с ампулами. Степан вскрыл одну из них.

— Что это, кто мне скажет?

Оперативники благоразумно промолчали, а Горовой предположил:

— Это конечно же наркотик?

— Совершенно точно, — кивнул Степан. — Беда вот только в том, что мы не знаем, кому он предназначался в таком огромном количестве. И тем более как оказался в чемодане задержанного, который успел умереть, прежде чем рассказал нам о своей ноше.

— Целый чемодан наркоты, да тут её… — Дмитрий Андреевич замолчал.

— Здесь больше двух тысяч ампул, — уточнил Калачев. — На такую сумму, которая не поместилась бы даже в этом большом чемодане. Смерть задержанного оборвала все ниточки… — Он повернулся к Бурматову: — Кстати, его личность установлена?

— Нет, его мы не знаем, — сконфузился оперативник. — Вот сегодня я и собирался этим заняться…

— Другого ответа я и не ожидал, — заметил с сарказмом Горовой. — Надо было этим заниматься сразу, а не отдыхать! А тот, у кого этот жмурик взял чемодан, установлен?

— Да, бывший сапожник Семен Брыкин, — ответил Теплов. — Вот только он ушел, гад ползучий, и подстрелил двоих наших.

— Вот так мы и работаем, — развел руками Степан. — У нас были не ниточки к банде, а целые канаты! Но наши удалые ребята их оборвали, как жалкую паутинку.

— Как оборвали, так и восстановят, — недобро посмотрел на оперативников Дмитрий Андреевич. — Даже если для этого придется превратиться в пауков. Эй вы, охламоны безмозглые, даю два дня и не минуты больше. Задача следующая: установить все связи Брыкина, личность «жмурика» и все его контакты. Если не управитесь в указанный срок, лежебоки, партбилеты выложите на стол и вон из ГПУ!

Когда Бурматов и Теплов вышли из кабинета, Калачев обратился к начальнику:

— А не слишком ли ты их, Дмитрий Андреевич?

— Ничего, — ответил тот хмуро. — Теперь они землю рыть будут, но все сделают как надо. Этим увальням давно нужно было дать понять, что работать по этому делу надо с полной отдачей, а не в бирюльки играть.

Дверь распахнулась, и в кабинет вбежал запыхавшийся помощник дежурного.

— Ну? — спросил Горовой встревоженно. — Какая теперь напасть на наши головы свалилась?

— Ночью госпиталь грабанули, — выпалил тот. — Все наркотики, что там были, подчистую выгребли…

13

Альбина отходила от кровати больного только за лекарствами или чтобы поднести воды. Женщина видела, как плохо ее благодетелю, и переживала за него.

Васька лежал, скорчившись на кровати, укрытый с головой теплым одеялом. Все тело сотрясала крупная дрожь. Раньше ему не приходилось испытывать такой страшной лихорадки, и никогда, даже в лагерном бараке во время лютых морозов, у него так не стучали зубы. Носов беспрерывно стонал и, как рыба на берегу, ловил ртом воздух. Он словно жарился в адском пламени, а затем нырял из него в прорубь. Но до последней капли сознания он старался держаться, чтобы не отключиться и не вспоминать в бреду прошлую жизнь, беспутную и грешную.

В дни, когда его одолевала болезнь, усталость или беспросветная тоска, Васька всегда вспоминал свою первую любовь. Красивая, жизнерадостная девочка появлялась из тумана, подобно ангелу, заставляя сердце биться неистово и сильно.

Когда он повстречал Настю, дочь зажиточных нэпманов, секта скопцов уже распалась, а он влился в банду беспризорников. Васька тогда был на голову ниже Насти, слаб и некрасив. Он ходил босиком, носил рваную рубаху и старые, латаные-перелатаные штаны.

Увидев Настю, он расцветал и внутренне преображался. Стараясь привлечь внимание девочки, Васька становился спесивым, заносчивым, из него фонтаном било желание уничтожить любого, кто только приблизится к Насте и коснется ее. Уже тогда он отдавал себе отчет, что время скоротечно и от жизни надо брать все!

Как-то раз Настя прогуливалась по парку с высоким красивым и крепким пареньком, Васька впервые испытал чудовищные муки ревности. На следующий день, в тот же самый час, Носов уже притаился за стволом большого дерева в парке. Он был на взводе и не спускал глаз с гуляющей парочки.

Васька терпеливо дождался, когда его соперник проводит Настю до крыльца, а потом мышью юркнул за девочкой в подъезд. Не мешкая ни минуты, он набросил ей на голову пиджак и несколькими ударами сломил сопротивление. Подвал, в который он ее потащил, находился тут же, в подъезде, под лестницей. Настя пыталась кричать, но Васька крепко зажал ей рот.

В подвале он усадил ее на ящик и пару раз ударил по лицу.

— Только пискни, курва! — рыкнул он. — Только звук издай, сразу зарежу!

Окончательно запугав Настю, Васька успокоился и понял, что может лепить из нее все что захочет. Тогда он связал руки девочки и уложил ее на спину. Настя, боясь кричать, стонала и дрожала от страха. Трясущимися руками Васька стянул с нее трусики. Девочка задрожала еще сильнее, но не проронила ни звука.

Затем он погладил ее ноги, сгорая от стыда за свое бессилие. Девочка истерично завизжала. Носов навалился на нее и заткнул трусиками рот. Она прекратила сопротивление.

Васька тяжело дышал, чувствуя мощные толчки крови в висках. Огромной силы соблазн будоражил мозг, но он не имел возможности овладеть Настей как мужчина. Тогда Васька выхватил нож и поднес к упругой девичьей груди… Затащив девочку в подвал, Васька не собирался ее насиловать. Он хотел оскопить Настю и сделать ее постоянной спутницей своей жизни.

Прежде чем идти «на дело», Носов хорошо вспомнил все действия Ивашки и заранее припрятал в подвале бутылку водки, вату и чистую простыню. Когда он коснулся острым лезвием ножа груди Насти, девочка снова забилась в истерике, и успокоить ее было уже невозможно.

— Да заткнись ты, дура, ведь зарежу! — зашептал злобно Васька. — Тебя все равно никто не услышит, и я…

С улицы, через разбитое окно, послышались крики. Обеспокоенные родители искали свою дочь. Несколько раз хлопнула дверь подъезда, затем шаги послышались у двери в подвал.

— Тьфу ты, черт! — прошептал Васька.

Он не рассчитывал, что Настю так быстро хватятся и начнут искать. Дело принимало плохой оборот. Крепкая подвальная дверь трещала от ударов. Парню ничего не оставалось, как уносить побыстрее ноги.

Носов отшатнулся от бьющейся в истерике девочки и метнулся к окну, но, остановившись на половине пути, обернулся. Увидев голое, влекущее любимое тело, Васька едва не заревел от бессилия и досады. Еще тяжелее стало на душе, когда он представил ухажера девочки, делающего с ней то, что ему сделать не дано. И тогда… Васька подбежал к Насте и с силой воткнул нож в её грудь. В эту минуту дверь разлетелась на щепки, в подвал хлынула толпа людей, но он уже быстро выбрался через окно на улицу и был таков.

Ему удалось спастись от преследователей, но от себя самого так уйти и не удалось…

Наутро, едва Носов проснулся, Альбина с микстурой в бокале уже стояла перед ним.

— Как спалось? — спросила она, тревожно вглядываясь в его лицо.

— Сегодня лучше.

— Весть плохую нынче доставили, — присаживаясь рядом, сказала женщина. — Из города человек пришел… Семеном Брыкиным назвался.

— Ну, не тяни? — напрягся Носов.

— От Мишки-жида он…

Васька от плохого предчувствия начал покрываться испариной.

— Семен сказал, что в засаду угодил, когда Ефремке Воронову чемодан с деньгами и марафетом передавал. Он двоих гэпэушников застрелил и ушел, а Ефремку вместе с чемоданом легавые загребли, — ровным, спокойным голосом доложила Альбина.

Носов побледнел, губы скривились в гримасе, а зрачки расширились.

— Если этот баран назовет мое имя, я вынужден буду драпать отсюда, не закончив дела…

Замолчав, они просто сидели друг перед другом. Поглощенный свалившейся проблемой, Васька потерял интерес ко всему. Отсутствующим взглядом смотрел он в сторону окна и не видел ничего, что вывело бы его из той губительной ситуации, в которой он оказался.

Первой вышла из состояния задумчивости Альбина.

— Пока ты болел, к нам сюда гэпэушники приезжали. Очень интересовались про коммуну и ее создателя.

— Они тебе поверили? — едва дыша, поинтересовался Васька.

— А что им оставалось, факт налицо. Все коммунары наши делом заняты были. Вот только следователь… Калачев, кажется… ходил и присматривался. То усадьбу обойдет, то вовнутрь заглянет. Но больше всего он в лица адептов вглядывался.

— Выходит, Степан Калачев приезжал, — нахмурил брови Васька. — Видно, хваткий парнишка вырос, сынок Аверьяшки покойного.

— И чего следователю Калачеву у нас в коммуне понадобилось?

— Трудно судить вот так сразу, — ответил задумчиво Васька. — Скорее всего, наша коммуна кому-то глаза мозолит.

— Мне недавно председатель колхоза Николай Ершов встретился, — вспомнила вдруг Альбина.

— Это тот борец с частной собственностью? — ухмыльнулся Васька, который был наслышан о «бесноватом» председателе.

— Так вот, — продолжила Альбина, — он потребовал, чтобы наша коммуна слилась с его захудалым колхозом «Красное знамя»!

— Думаешь, по его наводке гэпэушники действуют? — осторожно поинтересовался Васька.

— Думай не думай, а жареным попахивает, — вздохнула женщина.

— Ты помнишь, я тебе про баб-коммунарок рассказывал? Так вот, — продолжил Васька, — их лавочку гэпэушники прикрыли. Бабешки-то изворотливыми бестиями оказались. Они были чадами женского монастыря! Их пастырь посоветовал «овечкам» своим вступать в комсомол и партию большевицкую, чтобы к ним не цеплялись. А теперь на них статью политическую вешают, за организацию тайного монастыря! Во как!

— И в самом деле, у нас ведь такая же коммуна, как и у монашек тех? Значит, та же участь и нас ждет, — прошептала обескураженно Альбина, побледнев.

— Замолчь и не каркай! — зыркнул на нее грозно Васька. — К нам не прикопаются. Адепты лишнего слова не вякнут, мы же их на иглу прочно посадили.

— Они, может быть, и не вякнут, но их ведь все еще ищут. А вот возьмут гэпэушники учителя из техникума, сюда привезут, и он их узнает?!

Правота женщины больно кольнула Носова в самое сердце. Он промолчал, не находя подходящих слов для возражений.

— И это еще не вся беда, — продолжила Альбина. — Шашлычник Хасан и Салях-истопник в ОГПУ сидят, но молчат ли они или нет?.. А банда Проньки и Хохла?.. Сколь веревочке не виться…

Васька сидел молча, склонив голову.

— Хорошо, — сдался наконец Носов, — что ты мне предложить собираешься, выкладывай?

— Уходить нам надо, Вася, — зашептала, оглядываясь на дверь, Альбина. — Уходить немедленно и как можно дальше.

— Бросить все и… — округлил глаза Носов. — Но ведь это предательство? — возразил Васька.

— Не боись, все хорошо будет, — улыбнулась загадочно Альбина. — Проньку и его банду расстреляют за их кровавые деяния, и тебе мстить уже некому будет.

— А адепты?

— Нашел о чем переживать, — нервно хохотнула его подруга. — Ты с ними наигрался, теперь пускай кто захочет, тот и забирает. Не думай больше о них, Вася!

— С чего ты взяла, что я играл с ними? — обиженно набычился Носов.

— А что, разве не так? — Альбина посмотрела ему прямо в глаза.

Васька просто не узнавал сейчас «богородицу». Обычно тихая и послушная, она вся пылала и сыпала аргументами:

— Ты думаешь, я всегда валялась на обочине дороги, где ты меня подобрал умирающую от голода и больную? — женщина усмехнулась. — Я родилась в дворянской семье, Вася. А учась в Санкт-Петербурге, в Смольном, знакомилась с научными трудами по психологии и психиатрии. Я научилась хорошо разбираться в людях!

Признания Альбины раздавили и уничтожили Ваську Носова. Он вдруг понял, что скромная «богородица» прочно взяла его в оборот.

— Ты весь у меня как на ладони, — одарила она его обаятельной улыбкой. — Как-то ты рассказал мне о своей жизни, помнишь? Так вот, я хорошенько поразмышляла над твоим признанием и все имеющиеся в нем детали разложила по полочкам. Конечно, ты многое скрыл от меня, Вася, но и того, что я узнала, оказалось достаточно, чтобы сделать выводы.

— И?.. — прошептал озадаченно Носов, боясь услышать непоправимое.

— Не жди чего-то необычного, — усмехнулась Альбина. — Ты не ангел и не бог, не обольщайся. Но ты тот самый человек, который мне нужен.

— Нужен? Тебе? Для чего? — ужаснулся Васька.

Ответ женщины немного успокоил его:

— Про таких, как мы с тобой, Вася, люди говорят: два сапога — пара, — сказала она, наконец-то отведя в сторону взгляд. — Ты закомплексованный урод, стремящийся властвовать хоть над кем-нибудь. Ты добился кое-чего только благодаря деньгам, наркотикам и помощи бандитов, но… не проник в души своих адептов, как Сафронов. Ивашка убеждал людей оскопляться добровольно, они верили ему и считали Богом! А ты — насильник, у тебя — рабы, Вася, а не преданные душой и телом последователи! Ты пытался походить на человека, искалечившего тебя не только внешне, но и внутренне.

Ну а я… такая же, как ты, уродина. Я ненавижу мужчин и склонна искать утехи в постели с женщинами, но не люблю и тех, считая никчемными тварями, рожденными только раздвигать ноги. Однако мои чувства вовсе не мешают мне относиться и к тем, и другим ровно и с пониманием.

— Ты хочешь сказать… — начал было Носов, но Альбина мягко продолжила, перебив его на полуслове:

— Мы подходим друг другу, и, видимо, потому судьба свела нас. Чтобы хорошо и счастливо жить, нам нужны только деньги! Много денег…

Их беседа длилась еще долго, и в конечном итоге Носов открыто уступил первенство своей собеседнице и жалобно спросил:

— Что же делать теперь будем, Альбина?

— Всем займусь я сама, — ответила она жестко, — а ты… ты выздоравливай и готовься к поискам золота скопцов, Вася. Отныне мы с тобой не разлей вода, кормчий!..

14

Дмитрий Андреевич Горовой все еще работал в своем кабинете, и сегодня, наверное, был первый случай, когда Степан Калачев пришел к нему не раздумывая. Калачев доложил о сделанном за последнее время и откровенно признался: он не знает, что предпринять дальше, и готов быть отстраненным от ведения расследования.

Горовой выслушал подчиненного молча, с невозмутимым видом. Когда Степан решил, что с докладом покончено, и собирался закурить, Дмитрий Андреевич остановил его насмешливой фразой:

— И это говорит мне опытный следователь Управления! А что тогда ждать от молодежи, не отслужившей и года в органах ГПУ?

— Да ты хоть чего говори, Андреевич, хоть взашей со службы выталкивай, но в тупике я! — воскликнул Степан. — Плутаю, как в потемках, вокруг да около, но ничего, хоть тресни! Только один подозрительный ублюдок высветился — Пронькой зовут. И то неизвестно, кто он и откуда, блатные про него ничего не знают…

Дмитрий Андреевич поднял глаза на закурившего у окна Калачева:

— Этого Проньку искать пытались?

— Не значится такой как в наших списках оренбургских уголовников, и сами уголовники о таком ничего не знают.

— Глубоко законсперировались, — покачал головой Горовой. — Вот бы так наши подпольщики при Дутове работали…

— Что можно сказать: трудятся не покладая рук, — обронил Степан. — Судя по размаху, в наших краях орудует не просто банда, а целое диверсионное подразделение…

— Согласно собранным мною сведениям, орудует одна и та же шайка! — настаивал Горовой. — Смею предположить, что главарь просто феноменальный субъект. Он или умен до гениальности и умеет потрясающе руководить, просчитывая с математической точностью все ходы и выходы, или…

— Кто-то помогает бандитам, очень сведущий относительно дел ГПУ, — закончил за него Калачев.

— Стоп, ты этого не говорил, а я, стало быть, не слышал, — перешел на шепот Дмитрий Андреевич. — Ты что, охренел, Степан? Да за такие речи…

— Ладно, сменим тему, — усмехнулся Калачев. — Вот, например, из нашей беседы, товарищ начальник, я не почерпнул ровным счетом ничего для себя полезного.

— Тогда я тебе даю козырь в руки, — сказал задумчиво Горовой. — Человек, который скончался у тебя в кабинете, оказался скопцом!

— Кем?! — изумился Степан. — Я не ослышался?

— И еще добавлю к сказанному, Степа, — прищурил глаза Дмитрий Андреевич, — этот жмурик числится в коммуне, в которой ты уже побывал однажды! Надеюсь, теперь тебя не нужно учить, как действовать и за какой конец хвататься?

— Теперь нет, — сказал, вскакивая со стула, взволнованный Калачев. — Вот это действительно то, что надо! Разрешите идти?

— Действуй!

Время перевалило за полночь, когда Степан Калачев приблизился к забору коммуны. Деревья вокруг усадьбы стонали и гнулись. Ветер раскачивал стволы, и казалось, что они вот-вот начнут ломаться, как спички.

— Ты уверен, что у нас получится? — с тревогой спросил Игнат Теплов.

— Был бы не уверен, не потащил бы вас за собой такой буйной ноченькой, — огрызнулся Калачев.

Решимость и выдержка у него были на пределе. Он понятия не имел, что ожидает его в усадьбе, но не мог позволить тревоге возобладать над его мужеством.

Чекисты осторожно передвигались вдоль высокого забора. Бурматов, идущий последним, вдруг воскликнул:

— Эй, товарищи, что-то движется за нами. Не пойму, волк или человек?

— Хрен знает, — пробубнил Теплов. — Ночь хоть глаз коли, а ветрюга…

У Степана тоже появилось чувство, будто за ними кто-то охотится. Собак при прошлом посещении коммуны он не видел. Тогда, может быть, поблизости бродят волки? Он выхватил из кобуры наган и обернулся. Оперативники сделали то же самое.

В кустах, справа от забора, что-то мелькнуло, и выпрыгнула огромная собака. В темноте ее трудно было отличить от волка. Тварь угрожающе зарычала, громко гавкнула и ринулась в атаку. Позабыв от страха о секретности операции, Теплов выстрелил. Собака кувыркнулась в воздухе, задев собою Степана, и, громко воя, ринулась обратно в кусты.

Но из мрака появилась еще одна громадина и резво прыгнула на Бурматова. Тот крикнул, отшатнулся, и злобно рычащее животное налетело на забор. Собака тут же вскочила на ноги, обернулась, пригнулась, готовясь к повторному броску, но Степан опередил ее. Он быстро нажал на курок и выстрелил. Нападавшая завизжала, завертелась по земле. Выстрел из нагана Теплова отбросил ее в сторону, и она затихла.

Вдруг что-то сверху обрушилось на Степана. Он покачнулся и закричал от боли. Клыки третьей псины впились в руку. Калачев попытался освободиться, но хватка оказалась чудовищной. Выстрел Бурматова прогремел вовремя. Собака несколько раз дернулась и подохла, так и не разжав своих страшных челюстей.

— Сейчас я отцеплю эту суку! — крикнул Бурматов, выхватывая из складок одежды нож. — Потерпи немного, Степа, щас я… щас…

Калачев поморщился. Он чувствовал, что из раны на руке сочится кровь, но боли не ощущал.

— Твою мать, да их здесь целая стая! — закричал Теплов, тыча стволом нагана в темноту. — Да они сейчас разорвут нас в клочья, товарищи!

Пока Бурматов разжимал челюсти мертвой охотницы на его руке, Степан разглядел еще несколько силуэтов. Злобно рыча и пригибаясь, животные медленно приближались к ним. Теплов дважды выстрелил, и собаки замерли на месте.

В следующий момент Степан почувствовал облегчение: Бурматову удалось освободить его руку. Калачев зажал кровоточащую рану ладонью и посмотрел на псов, злобно рычавших рядом.

— Зря мы втроем сюда притащились, — ухмыльнулся Бурматов, пряча нож. — Теперь, поди, всю коммуну хренову разбудили.

— Сматываться надо! — крикнул Теплов. — Вернемся завтра с большим отрядом и…

— Носов тоже уйдет, — огрызнулся Степан. — Мы за ним пришли, а не на прогулку. Он бросит сектантов и исчезнет, а вместе с ним… — он поморщился от резкой боли в руке и продолжил: — Нам нужен Купец, тогда и банде конец!..

Из-за забора послышался протяжный свист. Собаки закрутили головами, принюхались и исчезли в темноте.

— Уходить надо, Степан, — схватив Калачева за руку, зашептал возбужденно Теплов. — Сдается мне, что пирогов нам нынче не напекли для встречи. А если банда здесь квартирует, то…

— А ну замри! — послышался полный угрозы выкрик из темноты.

Степан, повинуясь вдруг обострившемуся инстинкту самосохранения, тут же грохнулся на землю. Это его и спасло.

Теплов и Бурматов бросились в кусты. Громыхнули выстрелы. Калачев услышал вскрик одного из своих оперативников. Он хотел было отползти в сторону, но увидел нескольких человек, спешащих к ним, и прижался боком к забору.

— Ага, вот вы где!

Степану стало понятно, что оперативников обнаружили, и, не зная, как им помочь, он в досаде сжал кулаки.

— Кто вы есть такие, скоты приблудные? — крикнул один из нападавших. — Молчать будете, прямо здесь и пристрелим!

Ответа не последовало.

— Давайте их из кустов выволочим и разглядим, — предложил кто-то.

В кустах послышались возня, кряхтение и матерные выкрики. Вскоре сопротивление оперативников было сломлено. Их поставили на ноги и осветили лица.

— Чего тут рыскали, паскуды? — послышались выкрики, и Степан зажмурился, увидев, как оперативников повалили на землю и принялись пинать ногами.

Слышались глухие удары и стоны. Калачев в бессилии кусал губы и скрежетал зубами. Избиение продолжалось довольно долго. А когда он решил-таки вступиться за товарищей, послышался голос, заставивший его отказаться от отчаянного намерения:

— Все, хватит с них… Оттащим к монашке, пусть сама разбирается, что с ними делать.

Бурматова и Теплова снова поставили на ноги.

— Чую, неспроста здесь эти голубчики в гимнастерках, — предположил один из бандитов.

— Гэпэушники, сразу видно, — поддакнули ему. — Теперь наше гнездышко нельзя называть безопасным.

— Чего здесь вынюхивали, падлы?

— Да мы так, просто мимо шли, — едва слышно ответил Бурматов, отплевываясь.

— Скажи еще, грибочки собирали?

— Нет, не грибочки, врать не буду, мы за ягодками пришли…

Бандит ударил Бурматова кулаком в живот, и тот упал.

— Сейчас до отвалу ягоды нажрешься, сука легавая!

— Не бейте его, я все скажу, — подал голос Теплов. — Мы гуляли, пока светло было, а на ночлег хотели в коммуну попроситься. Мы же не знали, что тут не слишком-то рады безобидным путникам…

— Шутники! — рассмеялись бандиты. — Безобидные путники в форме, с наганами не ходят и в собак чужих не стреляют.

Затем оперативников снова били, после чего подхватили под руки и поволокли в усадьбу.

Когда силуэты растворились в темноте, а шаги стихли, Степан облегченно вздохнул и поднялся на ноги. Он направился к привязанным в лесу лошадям и напряженно думал, как помочь попавшим в беду товарищам. «Почему я не поспешил к ним на помощь? — думал он, с горечью ускоряя шаг. — Убив пару гадов, я бы… Да ничего бы я не смог сделать, бандюганов же было больше десятка…» Нет, обнаружив себя, он сразу же угодил бы вместе с оперативниками в лапы бандитов, и пиши пропало! Никто в Управлении не знал об их поездке в усадьбу. О принятом решении Степан не сказал ни одной живой душе, боясь утечки информации. А вышло намного хуже, чем он предполагал. Следователь ругал себя за неосмотрительность, самонадеянность и проклинал свое бессилие.

— Ну, держитесь, товарищи, — проговорил Степан, взбираясь в седло. — По моей вине вы угодили в лапы бандитов, и я просто обязан спасти вас…

15

Утро для Васьки Носова началось с неприятных неожиданностей. Его разбудила смутная, ничем не объяснимая тревога.

— Может, мне приснился кошмар, а я его не помню? — сев на постели и схватившись за голову, сам себя спросил Васька. — А может, душа тревожится, предчувствуя плохое?

Он чувствовал себя смертельно разбитым. Его взгляд скользнул по спящей на соседней койке Альбине. Носов вдруг поймал себя на том, что стал побаиваться эту женщину.

— Василий? — Альбина открыла глаза, и Васька понял, что она давно наблюдает за ним. — Ты что-то не очень хорошо выглядишь. Может, не выспался или привиделось что?

— Сам не знаю. Накатило что-то, и душа полна тревоги…

— Бывает, — вздохнула «богородица». — Моя бабушка в таких случаях всегда смотрела на окно и говорила: «Куда ночь, туда и сон». Я пробовала, помогает.

— Не хватало еще в бабкины сказки уверовать, — поморщился Васька. — А может, и не сон гнетет душу, а хреновое предчувствие?

— Иди умойся и все тревоги воде расскажи.

Альбина завернулась в простыню и подошла к окну. Васька в очередной раз удивился её красоте и порадовался тому, что однажды спас женщину. Раньше он был уверен, что уже не в состоянии любить. И вдруг появилась Альбина и начала искренне ему сочувствовать. Польщенный ее участием, Василий неожиданно для себя влюбился по уши. Может быть, женщина и лукавила, но он все воспринимал за чистую монету.

Став постоянной спутницей жизни, она сводила его с ума, даже без плотской близости умея вознести на вершину наслаждения. В постели она одурманивала его и заставляла испытывать невероятное блаженство.

— Ты все еще маешься от плохого предчувствия? — прервала мысли Носова Альбина.

— Нет, сейчас я любуюсь тобой, — ответил он уже более жизнерадостно.

— Мною любоваться можно и в другое время, а сейчас стоит думать о делах.

Васька улыбнулся. Альбина умела поднять ему настроение одним своим присутствием.

— Уходить нам надо, — резко обернувшись, заявила она. — Бросаем коммуну, скопцов и уходим! — женщина нахмурилась и посмотрела на Носова исподлобья. — Остается только развестись с Пронькой и его бандитами. Они увязли в грабежах и убийствах и стали для нас нежелательной обузой.

Чутко уловив, чего сейчас надо Ваське для его сговорчивости, Альбина присела рядом и обвила его шею своими гибкими руками.

— И-и-и… Куда мы поедем, ангел мой? — спросил Носов, млея от прикосновения ее рук и упругого тела. — Сколько у нас сейчас ценного барахла, пятью возами не вывезти?

— Предоставь это мне, я все сделаю как надо! — Альбина вновь прильнула к своему «благодетелю».

— Интересно, что ты держишь в своей прелестной головушке? — возбужденно прошептал Васька, привлекая ее к себе.

Она отстранилась и прошептала, глядя ему прямо в глаза:

— То, что спасет тебя от поимки, ареста, суда и расстрела, Вася!

Дурное предчувствие угнетало Ваську всю первую половину дня и начисто выбило его из колеи. Альбина настаивала на бегстве и приводила убедительные доводы. Он чувствовал, что женщина права, но что-то ещё удерживало его в поместье.

У него голова шла кругом. Потому неудивительно, что он начисто забыл, какой сегодня день. А ведь из города должен был приехать Пронька с добычей — банда только что вернулась из Средней Азии и, скорее всего, не с пустыми руками. Так что когда Носов выглянул в окно и увидел груженые телеги, он даже удивился их присутствию. «Как не вовремя, черт подери, — подумал Васька. — Хотя привезенное добро, может быть, вернет мне хорошее настроение?»

Вокруг телег суетились бандиты, выгружая узлы, тюки и чемоданы. Спустившись к ним, Носов даже присвистнул. Пронька приблизился вертлявой походкой и, увидев восхищение на лице компаньона, самодовольно хмыкнул:

— Чего, впечатляет, Купец?

Тот облизнул губы, и не найдя слов, утвердительно кивнул.

— Тогда в столовую нас проводи, жрать охота…

Сидя за одним столом с уплетающими за обе щеки бандитами, Носов вдруг почувствовал, как всех их ненавидит. Мысленно уже распростившись с Пронькой и его подельниками, он отчетливо понимал, что ничем не должен выдать сейчас своих мыслей, чтобы не распроститься с жизнью. Бандитам достаточно будет малейшего подозрения на его счет.

— Ты чего-то сегодня не очень-то весел, Купец? — ухмыльнулся Пронька. — Раньше куда меньше куш привозили, так ты едва не прыгал от радости.

— У меня все в порядке, — солгал Васька. — Ночью спал плохо.

— Я тоже последнее время неважно сплю, — неожиданно разоткровенничался Пронька. Он поманил Носова пальцем, а когда тот склонился над столом, зашептал ему в ухо: — Гэпэушники крепко на хвост садятся. Чую, не сдобровать нам скоро, если не разбежимся!

Васька нахмурил для солидности лоб и тоже шепотом ответил:

— Ты своих архаровцев отдыхать отправь, а сами потрындим в другом месте…

В покоях Носова Пронька уселся за стол и закурил.

— Блатной мир в городе из-за нас лихорадит, — вздохнул бандит. — Если не ГПУ, так они покрошат нас или сдадут ментам!

— Ты сам до этого додумался или кто подсказал? — нахмурился озабоченно Васька.

— Мишка-жид, кореш твой, упредил. У него свои связи с оренбургскими урками, сам знаешь…

— Пусть будет так, Мишка брехать не станет. Ну а ты чего мыслишь?

— Барахло и деньги делить пора.

— Хорошо, как скажешь, — пожал плечами Носов. — На сколько долей общак банчить будем?

— Завтра скажу, — ответил бандит. — Сегодня в город смотаюсь, кое-какие делишки утрясу и на дно заляжем. Немного у тебя отсидимся, барахло попилим — и в разбег. Годится?

— Годится, — усмехнулся Васька и кивнул в сторону окна. — А кодлу свою с собой забираешь?

— Нет, пусть у тебя погостят, — осклабился хищно Пронька. — Ребята устали, добро добывая. Сейчас они для меня обузой будут, а так…

— Как скажешь, — натянул улыбку Носов, отлично понимая, что бандит ему не доверяет и оставляет охрану общаку, но виду не подал. — Ты поезжай, Пронька, по делам своим, а за ребятками твоими я пригляжу.

Исаев бросил окурок на пол и раздавил его каблуком сапога:

— Две повозки мы выгрузили, а третью уж сам как-нибудь. Все сделали, как ты и просил, не сомневайся.

— Я? Просил? — Васька округлил глаза и непонимающе уставился на Проньку.

— Ну не ты, а баба твоя, — ухмыльнулся бандит. — От твоего имени просила, вот мы и исполнили.

— Но…

— Иди и сам с ней базарь, слышь? А мне в обрат пора. Сегодня дела не завершу, то…

Пронька не договорил, махнул рукой и вышел.

Почти у самого уха чей-то голос произнес:

— Василий!

Носов вздрогнул и очнулся от задумчивости. Рядом стояла Альбина. Ее глаза были припухшими, как после плача, а красивое лицо — бледным.

— Я все слышала, Василий, — сказала женщина тихо. — Я за дверью стояла…

— Слышала? — Носов замялся и бросил взгляд в сторону окна. По телу пробежала холодная дрожь. — Тогда ты знаешь, чего задумал Пронька. Видимо, мы опоздали с бегством и придется делиться со всей его кодлой.

— Пока мы еще никуда не опоздали, — сказала Альбина, нервно хмыкнув, — но поспешить придется. Я уже предприняла кое-какие меры.

— Нам не спешить, а вприпрыжку улепетывать надо, — хмуро отозвался Васька. Он посмотрел на задумчивое лицо «богородицы»: — Ты видела его свору, почитай больше десятка душ… Они за мной по пятам таскаться будут.

— Тебе не следует беспокоиться, — сказала Альбина со вздохом. — Я же предупредила, что все улажу сама и делиться ни с кем не придется. А Пронькины бандиты… против нас беззащитны, как дети. Мне обвести их вокруг пальца ничего не стоит!

— Конечно же ты уже приготовила для них сюрприз? — с надеждой в голосе поинтересовался Васька. — Этот «сюрприз» бандиты сами же и привезли к нам в усадьбу на третьей телеге? — предположил он, начиная оживляться.

— Возможно, — сузила глаза женщина, и ее красивое лицо вдруг сделалось очень злым. — Только не спрашивай, чего они привезли. Не беспокойся, всему свое время!

Женщина доверительно положила свою изящную ручку Ваське на плечо, и та ему показалась восхитительно-теплой. Он взглянул на Альбину, открыл было рот, чтобы рассказать о том, что напуган больше, чем когда-либо за всю свою жизнь…

— Не забивай себе голову всяческой чепухой, — проворковала Альбина, словно угадав, о чем он думает. — У нас еще много дел в Тамбове, где мы должны отыскать золото скопцов! Вот на это напрягай мозги, милый мой Вася!

Ночь выдалась темной, ничего не видать за десяток верст вокруг. Одинокий всадник, петляя по степи, подъехал к воротам усадьбы. Не сходя с седла, он постучал в ворота и застыл, ожидая ответа.

— Кто там? — послышался строгий окрик.

— Я, Матвей.

— Гэпэушников за собой не приволок?

— Вроде никто за мной не ехал…

Ворота открылись, и всадник, пришпорив легонько коня, въехал во двор. Из темноты выскользнула женщина:

— Ну что, все сделал, как я велела?

— А то как же, — ответил Матвей. — Все точь-в-точь исполнил. Письмо передал, куда сказано было, и тотчас в обрат…

— Иди поужинай и спать. Если кто спрашивать будет, куда и для чего ездил, не отвечай! — тихо, но властно приказала женщина и растворилась в темноте.

— Ни гу-гу, не сумлевайся, богородица, — прошептал ей вслед Матвей. — Мне ведомо, что отвечать, ежели у кого интерес к моей особе возникнет!

Наступившая ночь вновь не призвала Ваську ко сну. Душевная тревога разрослась до гигантских размеров, и он решил прогуляться по двору.

В окнах усадьбы ни одного огонька: плотные ставни не позволяли проникнуть даже тоненькому лучику света. Скопцы уже давно спали. Свора собак тоже будто вымерла — закрыта, очевидно, в сарае или выпущена за забор. Васька подошел к двери комнаты для гостей, где отлеживались приведенные Пронькой бандиты, и постучал.

— Кто там?

— Купец, — коротко ответил Васька.

Послышался скрежет засова, дверь приоткрылась, и высунулась рука с наганом.

— Рожу покажи, не то пулю схлопочешь…

Васька усмехнулся и осветил свое лицо зажженной спичкой.

— Годится, заползай…

На заставленном бутылками столе едва коптила керосиновая лампа. Всюду разбросаны какие-то вещи. Васька присел на край скамейки и, брезгливо поджав губы, огляделся. С топчана в углу поднялся полупьяный бандит. Увидев Носова, он матерно выругался. Васька подумал: «Ишь ты, ведут себя как хозяева — будто не они, а я к ним в гости пожаловал…»

— Чего, не спится? — спросил впустивший его. — А может, того, усугубим малеха? — Он коснулся бутылки с самогоном. — Причастимся, покудова суть да дело?

Внимательно приглядевшись, Носов узнал своего участливого собеседника. Это был не кто иной, как сам Тимофей Мещеряков. В 31-ом году Мещерякову крупно не повезло: он вскрыл со своей братвой товарный вагон, из которого похитил четыре ящика курительного табака, а когда спрыгивал с идущего поезда, попал под колеса и потерял правую ступню, навсегда оставшись меченым. В ближайшее окружение его входили колоритные личности: Федька Голубев по кличке Шалавый, Васька Хабаров — Баламут, Васька Борисов — Комсомолец, Сига, Серуха и Татарин. Весь сей дружный «коллектив» сейчас и отсиживался в усадьбе, охраняя бандитское добро…

— Так че, пить будешь? — напомнил о себе Мещеряков. — Самогоночка — моя слабость. А ежели еще закусон конкретный… Особенно когда дельце стоящее провернешь…

«Чего это ты разоткровенничался? — думал Васька. — Видать, градус тебе язычок-то развязывает?» Ему захотелось рыкнуть на бандита, чтобы тот заткнулся и знал свое место, но он промолчал.

— Мы вот с Пронькой и Хохлом порешили — все, амба! — продолжал разглагольствовать Мещеряков, опорожнив полстакана мутной жидкости. — Все, кранты, подачки фортуны уже перебрали! Завтра поделим барахлишко — и вперед. Подальше от Оренбурга! В Уфе несколько домишек прикупим и надолго на дно в них заляжем! Уфа город большой, людишки там богатые…

— А я думал, что вы совсем разбегаться собираетесь? — удивился Носов. — А если на ваш след гэпэушники нападут? То ли дело по одному вылавливать, то ли разом всех накрыть?

— Нет, не словить им нас, — развязно расхохотался Мещеряков. — Мы у них, почитай, не один годочек под носом орудуем! Не могут работать гэпэушники гребаные. Им бы у царских сыскарей поучиться, как правильно сыск вести, а они их всех, ха-ха-ха… как вражеский класс извели!

Вдруг с улицы послышались выстрелы и лай собак.

— Чего это? — перестав расхаживать, замер Мещеряков.

— Кабы знать. Буди своих! — крикнул Васька, направляясь к двери. — Не ясно, что за шухер, но помощь твоих душегубов очень может понадобиться…

16

Подъезжая к зданию ОГПУ, Степан Калачев придержал коня. Возбужденные люди сновали туда-сюда. Они собирались в кучки, что-то взволнованно обсуждали.

Не успел Степан поинтересоваться, что случилось, как из дверей Управления выбежал посыльный. С ним чуть не столкнулся солдат, несший в руках десяток винтовок. В другое время эта ситуация вызвала бы смех и шутки, но сейчас всем, видимо, было не до смеха.

У здания остановился отряд солдат. Рядом тут же образовалась толпа.

— Коростин идет! Коростин… — послышались возгласы.

Начальник ОГПУ Оренбургской губернии выслушал доклад командира и, хмуря брови, объявил:

— На сборы еще пятнадцать минут, и немедленно выступаем! Всем, кто еще не получил оружие, немедленно на склад…

В ту самую минуту, когда Степан разглядывал человеческий муравейник, из подъезда неожиданно вышел начальник следственного отдела Горовой. Его тотчас обступили и завалили всевозможными вопросами. Он что-то громко объяснял, требовал, но его слова тонули в шуме голосов. Горовой, увидев Калачева, махнул ему рукой и указал на входную дверь.

Когда Калачев вошел в кабинет, Дмитрий Андреевич стоял у окна, профиль его четко вырисовывался на фоне светлого окна, но лица не было видно.

— Садись… Говори быстро и по существу, — начальник посмотрел на циферблат карманных часов.

— Обожди, Андреевич, дай с мыслями собраться, — выпалил Степан. — Всю ночь в седле… Извини, устал как собака.

В висках у него вдруг заломило. Он принялся их растирать кончиками пальцев.

— Где Бурматов и Теплов? — спросил Горовой, усаживаясь за стол.

Прежде чем ответить, Калачев залпом выпил стакан воды.

— Оба опера в руках у бандитов.

— Как это случилось? — Дмитрий Андреевич строго взглянул на Степана.

— Случилось вот… Окружили, обезоружили и в усадьбу увели.

— А ты почему не с ними? Почему они у бандитов, а ты нет?

— Я?

Не ожидавший такого вопроса Калачев растерялся. Он снова принялся растирать пальцами виски. Обруч, стягивающий лоб, немного расслабился.

— Я действовал так, как позволяла обстановка.

Степан подробно рассказал, что произошло у забора усадьбы, не упустил ничего. Но, судя по изменившемуся лицу Дмитрия Андреевича, понял, что его рассказ произвел на начальника обратное впечатление.

— Что ж это получается, Калачев: когда бандиты напали на твоих товарищей, ты у забора отсиживался? — спросил он, тяжело дыша и сжимая кулаки.

— А что я мог сделать? — промямлил, опуская голову, Степан.

— С наганом в руках ты не знал, что делать? — закричал Горовой и подался вперед.

— Я мог в темноте попасть в Бурматова или Теплова, — выдавил из себя оправдание Степан и почувствовал, что оно прозвучало совсем неубедительно.

Прежде чем продолжить разнос, Дмитрий Андреевич с минуту смотрел не мигая в бегающие глаза подчиненного:

— Вот гляжу я на тебя, Калачев, и не пойму. То ли тупица ты непроходимый, то ли скрытый и коварный враг, затесавшийся в ряды ОГПУ?

— Я?! — Степан побледнел, задрожал и вскочил со стула.

— А ну сядь, мразь! — заревел Горовой, сделавшись непохожим на самого себя.

Он был страшен в гневе. Степан присел опустошенный, униженный и сломленный невероятным обвинением.

— Волокита — раз! — Дмитрий Андреевич загнул указательный палец на правой руке. — Никаких результатов — два! Неоказание помощи попавшим в беду товарищам…

Горовой, как плевки, бросал в лицо Степана одно обвинение за другим, не забывая загибать пальцы. Все обвинения были необоснованными, но звучали столь веско и убийственно, что Степан ничем не мог их опровергнуть. Сделав паузу и немного успокоившись, Дмитрий Андреевич продолжил:

— Пока ты волокитил дела, Калачев, бандиты действовали нагло и дерзко… Разгул банды мог бы продолжаться еще дольше, если бы не помощь неизвестного доброжелателя!

Он взял со стола исписанный мелким убористым почерком лист бумаги, помахал им в воздухе и продолжил:

— Банду возглавляли два безграмотных подонка, которые на деле оказались намного мудрее и изворотливее опытных сотрудников ГПУ! — Дмитрий Андреевич посмотрел на сделавшееся пепельным лицо Степана. — Да-да, именно тебя я имею в виду, следователь Калачев! Так это что: невероятное везение, сопутствующее бандитам или предательство следователя?

— Да ты с ума сошел, Андреевич! — вскричал возмущенно Степан и снова вскочил со стула.

— Сядь! — рявкнул Горовой и положил перед собой наган. — Кто из нас сошел с ума, чуть позже покажет следствие! А сейчас… Сдай-ка мне оружие, гражданин Калачев, а сам отправляйся под арест в камеру!

Раздавленная страшным безосновательным обвинением душа Калачева вдруг воспылала праведным гневом. Он медленно расстегнул кобуру, достал из нее наган и швырнул его на стол.

— Тут людей спасать надо, а ты…

— С этой минуты не «ты», а «вы», — отрезал Дмитрий Андреевич. — Время фамильярности прошло. Теперь, пока не восторжествует истина, ты не следователь ГПУ, а подозреваемый гражданин Калачев!

— Хорошо, время покажет, кто из нас прав! — резко отозвался Степан. — Но не забывай про Теплова и Бурматова, гражданин начальник, их прямо сейчас спасать надо, понял?

Горовой убрал револьвер Калачева в ящик и ухмыльнулся:

— О них надо было тогда побеспокоиться, когда они в руках бандитов оказались. Ну ничего, и до их освобождения дело дойдет… Подождут, пока мы с бандой в городе разделаемся!

Калачев едва не задохнулся от ярости, столкнувшись с таким цинизмом.

— Да их убьют, ты понимаешь это?! — заорал он на Горового, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на него с кулаками.

— Будем надеяться, их минует чаша сея, — усмехнулся Дмитрий Андреевич. — А теперь встать, руки назад и шагом марш к выходу!

Степан не пошевелился.

— Эти «войска» на улице все на банду двинете? — спросил он, доставая из кармана пачку папирос.

— А ты думал, война началась? — ухмыльнулся Горовой, посмотрев на часы. — Ну, вставай, я сам отведу тебя в камеру.

— Кто руководит бандой? — неожиданно спросил Степан. — Не поверю, что не Купец?

— Дело хозяйское, можешь не верить. А бандой руководили Прокофий Исаев и Михаил Московой. Тебе о чем-то говорят эти имена и фамилии, если они не твои приятели?

Калачев пропустил сарказм начальника мимо ушей, а Дмитрий Андреевич продолжил:

— Тогда руки за спину, вставай и пойдем в камеру… У меня больше нет времени с тобой разговаривать.

Первого задержанного доставили в Управление через пару часов, ближе к полудню. Дежурный не разбираясь распорядился посадить его в камеру, в которой содержался Калачев. Как только дверь за «новичком» захлопнулась Степан сел на нарах и посмотрел на него.

— Как доски, не прогибаются? — спросил прибывший, подходя к нарам и пробуя их на прочность. — Было дело, подо мной ломались прогнившие доски.

Степан промолчал. Он находился в таком угнетенном состоянии, что было не до разговоров.

— Меня зовут Яшка-хромой, — представился вошедший.

Степану ничего не оставалось, как пожать протянутую руку, но рта для взаимного приветствия он так и не открыл.

— Давно здесь паришься? — поинтересовался Яшка, укладываясь на бок и устраиваясь поудобнее.

— Твое какое дело? — не выдержав, буркнул Степан, начиная понимать словоохотливость соседа: на Калачеве не было формы, и, видимо, потому Яшка принял его за своего.

— Сидишь тут пыхтишь… Видать, за какую-то мелочугу паришься, — подмигнул ему сосед. — А в городе что творится, мама родная! Менты, гэпэушники такой шухер устроили. Малины громят и урок пачками загребают!

— С чего бы это? — горько ухмыльнулся Степан. — Может, ищут кого?

— Да, банду залетную, — оживившись, присел Яшка. — Они тут столько делов понаворочали, что местным уркаганам и не снилось. Я краем уха слышал, что всех, кто под гребенку попадет, разом под расстрельную статью подпишут!

— Херня все это, — вздохнул Степан, — разбираться будут…

Яшка потер лоб:

— Видали мы эти «разборы», знаешь где? А ты, фраерок, будто не от мира сего… Кто в нынешние времена разборками себя утруждает? Расстреляют и взятки гладки. На крайняк делянку в тайге лет на двадцать отмеряют. Мы теперь есть кто? Враги народа! А на таких ни доказательств собирать не надо, ни судить по-людски. Вывезут в Зауральную рощу и пальнут без сожаления…

Они замолчали. Калачев встал, потянулся, расправил закоченевшие конечности. Воздух в камере был затхлым, затрудняющим дыхание, но все равно очень хотелось курить.

Вдруг со стороны дежурной части послышались обрывки разговора. Яшка хотел что-то сказать, но Степан подал ему знак, чтобы тот не шевелился.

— С чем пожаловал, Бугров? — спросил дежурный, видимо, у посыльного.

— Камеры готовить приказано, — прозвучал ответ. — Там столько урок повылавливали, что не знаю, как размещать будете.

— Поступит приказ, разместим, — послышался спокойный голос дежурного. — Надо будет, стоймя стоять заставим.

— Я присяду, перекурю. Умаялся от беготни по городу. Туда-сюда… С ног валюсь.

— Стрельбы-то много было? — поинтересовался дежурный. — Или бандюганы без сопротивления сдаются?

— А то как же, — ответил посыльный. — Без стрельбы ни разу не обошлось. Вот на Четвертой Буранной засаду организовали. Там бандюга Хвостов проживал. И что бы ты думал? Пресек засаду подлюга. Но уйти не ушел. Как оказалось, в его доме дружок затаился. Хвостов решил тайком, минуя засаду, в дом свой пробраться, чтобы дружка вызволить. К дому-то он подобрался и даже дверь открыл… А вот тот, кто в доме отсиживался, видать, принял дружка своего за кого-то из наших и всадил ему пулю в плечо.

— А того, кто в доме прятался, взяли? — полюбопытствовал дежурный.

— На тот свет отправили, — ответил посыльный. — Когда он Хвоста подстрелил, тут же и началось… Перестрелка завязалась такая, что всем тошно было. Так вот, черта того, кажется, Пронькой звали, уложили пулей в голову. Так себе сморчок. Ну, годочков тридцать, — тридцать пять. Лежит на спине, руки в стороны. В правой — наган с укороченным стволом. Между ног раздвинутых еще два нагана. А одет так, что нам с тобой и не снилось! В хромовых штиблетах и в сером шерстяном костюме. В карманах — документы на имя какого-то Лосева. Ворованные, конечно, без фотографии…

«Вот, значит, как дела обстоят, — подумал Степан, подслушав разговор между дежурным и посыльным. — Теперь Бурматову и Теплову худо придется. Захватившие их бандиты, если узнают про разгром банды в городе и смерть главаря, не пощадят оперативников, это уже точно…»

— Эй, Яшка, двигай ближе, — позвал он сокамерника и зашептал ему в ухо: — Сейчас смена в дежурке меняться будет. Так вот, я предлагаю бежать. Не сидеть же в камере, дожидаясь расстрела?

— Согласен на все сто, — мгновенно согласился Яшка и учтиво посмотрел на Калачева. — Я думал, ты так себе, фраерок беспонтовый, а ты… Уважаю!

В коридоре послышались шаги, затем скрип дверей открываемых камер.

— Чего они делают? — прошептал Яшка обеспокоенно. — Вроде пока не слышно, чтобы арестованных доставляли?

— Они камеры к их встрече готовят, — прошептал Степан. — Когда откроют нашу дверь, сделаем вот что…

У двери камеры кто-то остановился. Послышался скрип отодвигаемой задвижки.

— В нашем распоряжении несколько минут, — прошептал Степан. — Или мы сбежим, или нас подстрелят! Ну так что, рискуем?

— Всенепременно, — заверил его Яшка.

В ожидании конвоира, который должен был вот-вот появиться в камере, Калачев и Яшка приготовились к нападению. Но в камеру так никто и не вошел. Даже шагов конвоира в коридоре не было слышно.

— Черт возьми, что за херня? — прошептал удивленно Яшка. — Что-то мне не нравится эта делюга.

— Сам ничего не понимаю, — прошептал Степан. — Может, нас собираются перестрелять при попытке к бегству?

— Что делать будем? — прошептал взволнованный до крайности Яшка. — Я за то, чтобы испытать судьбу, а там… будь что будет!

— Тогда бежим! — согласился с ним Калачев, и, приняв твердое решение, они выскользнули из камеры.

Коридор оказался пуст. Беглецы незаметно просочились мимо дежурной части, в которой, на удивление, не оказалось ни одного человека, а еще минуту спустя уже бежали к выходу из здания. Прижимаясь к стене, минуя ступеньки… Никого! Будто все вымерли вокруг. Не рискуя пересекать внутренний двор, на котором обязательно должны находиться люди, Степан метнулся в правое ответвление коридора, где имелась лестница, ведущая на второй этаж. Под ней было забитое досками окошко, через которое можно выбраться на улицу.

Яшка ради собственного спасения проявлял чудеса расторопности. Он не отставал от Степана ни на шаг.

Так они оба добежали до спасительного окошечка и выбрались на улицу. Достигнув ближайших кустов, осмотрелись — никого. Обычно многолюдная, мостовая будто вымерла, как и все в здании Управления. «Наверное, улица перекрыта, — подумал Степан, — а как же Управление? Что-то здесь не то, что-то здесь…»

— Чего теперь делать будем, фартовый? — обратился к нему Яшка.

— Прощаться, — ответил Степан. — Убегая, мы были заодно, а теперь — каждый за себя.

17

Васька Носов сидел в своей комнате, задумчиво глядя на лист бумаги на столе. Яркий свет полуденного солнца потоком лился через окно. Носов думал: «А ведь скопцы и не подозревают, что сегодня ночью или завтра утром останутся одни. Очень прискорбно оставлять их на произвол судьбы, но с собой забрать адептов я тоже не могу…»

Скрипнула дверь, и вошел Тимофей Мещеряков. Носов обернулся.

— Вижу, не ждал ты меня, Купец, — сказал бандит, подходя ближе.

— Что верно, то верно, — проговорил Васька.

— Я так и думал, что будешь не рад меня видеть, — сказал Мещеряков, останавливаясь возле стола. — Крепись, Купец, нам уже осталось совсем немного времени любоваться друг другом.

Бандит говорил с нарочитой развязностью, шаря взглядом по комнате.

— Пронька еще не приехал? — Васька постарался изобразить приветливую улыбку, но почувствовал, что это ему не удалось.

— А зачем нам Пронька? — отозвался Мещеряков. — Мы можем начинать делить добро прямо сейчас, не дожидаясь его.

Носов понял, куда клонит бандит, и быстро настроился на разговор.

— Без Проньки и Хохла никакого дележа не будет! Они потом не с тебя, а с меня спросят, если что не так.

— Вот как значит, — хмыкнул Мещеряков. — А если они не приедут? Вдруг легавые повязали их?

— Не приедут? — переспросил Васька. — Откуда такие сведения?

Мещеряков пожал плечами:

— Пронька и Хохол должны были вернуться еще с рассветом, но их нет! Тут думай что хочешь… Даже то, что их песенка спета. Не зря же опера нынче ночью у забора твоей коммуны ошивались.

— Они что-нибудь сказали? — спросил Васька.

— Не успели, померли падлы, — процедил с ненавистью бандит. — Мы с ними всячески пробовали базарить, но… — он развел руками.

Носов остро почувствовал опасность. Теперь все зависит от того, насколько ему удастся совладать с собой и не спровоцировать Мещерякова на решительные действия. Вполне возможно, что Тимофей проинструктирован Пронькой, как действовать в его отсутствие.

— Разве Пронька с Хохлом простят нам дележку общака без них? — «удивился» Васька.

— Чую, хана им, а нам разбегаться надо, — Мещеряков присел у окна. — Братва нервничает, того и гляди силой все заберут.

— Нервничают? — усмехнулся Васька. — А ты возьми и угомони их. Ты кто, Тимоха, авторитет для них или так, фуфлыга низкого пошиба?

— А ты не трынди, Купец! — огрызнулся задетый за живое бандит. — Может, ты того, барахлишко общее присвоить решил, вот и башку мне пудришь…

В комнату заглянула Альбина.

— Прошу всех в трапезную, — произнесла она тихо, со скромностью монастырской послушницы потупив взор.

— Куда? — переспросил Тимоха, плохо расслышав поступившее приглашение.

— Богородица к обеду зовет, — уточнил Васька.

Он смотрел на Мещерякова с такой звериной ненавистью, что готов был с превеликим удовольствием врезать ему кулаком промеж глаз. Но этим ничего не добьешься. Тимоха вооружен, и терять ему нечего. Значит, следует смириться, изворачиваться и тянуть время, чтобы бандит не почувствовал подвоха.

Мещеряков достал наган, обернулся и посмотрел на замершую у двери Альбину.

— Чего пялишься, красотка? — прикрикнул он на нее. — Пусть мои ребята вместе с вашими кастратами «трапезничают», а мне хавку сюда тащи!

Женщина без разговоров закрыла дверь.

— Ты чего добиваешься, Тимоха? — спросил Васька с нажимом. — Я же не отказываюсь делиться, так почему ты давишь на меня, угрожая оружием?

— Пронька не доверял тебе и мне присоветовал, — ответил бандит. — Я теперь с тебя глаз не спущу, хитрая бестия!

«Значит, сговор был, — подумал Носов, начиная терять самообладание. — Пронька велел Мещерякову забрать общак, меня ликвидировать и уходить из усадьбы! Тимоха знает, что Пронька и Хохол сюда не заедут, а потому действует так дерзко и нагло»!

Васька вскочил с места, но сильный удар бандита швырнул его на пол. Он ощутил приступ дурноты, глаза выстлал туман, не хватало воздуха.

— Не в жилу тебе со мной тягаться, кастрат, — донеслись до него словно издалека слова Тимохи. — Слыхал, что в лагерях ты в авторитетах хаживал. Но то время прошло. Я не признаю авторитетов, понял?

Васька застонал. Он вдруг осознал всю тяжесть своего положения, и сердце у него сжалось. «Я должен угомонить этого зверя и усыпить его бдительность, иначе мне хана…».

— Послущай, Тимофей, ты здорово рискуешь, — сказал Васька спокойно и, как самому показалось, весьма доходчиво. — Я не думаю, чтобы Пронька дал тебе указание вышибать из меня добро, которое принадлежит нам совместно. Ты действуешь по своему усмотрению и не задумываешься о последствиях.

— Думай как хочешь, — ответил бандит. — Пронька мне тоже не указ. Теперь наши пути-дорожки расходятся, и я собираюсь дальше жить по своему усмотрению.

Выслушав его, Васька с трудом сглотнул слюну:

— Мне кажется, что ты собираешься забрать себе все, а нас порешить, верно? — усмехнулся Носов.

Глаза Тимохи алчно блеснули:

— Мне твоя жизнь без надобности. Да ты и так наказан, калека несчастный. Я рисковал своей шкурой, добывая то, что прятал у себя ты. И мне не хочется, чтобы ты пользовался моим добром, не имея на него права.

— А Пронька? А Хохол? А другие? Ты их тоже, как погляжу, со счетов сбрасываешь?

Матерно выругавшись, Мещеряков метнулся к Носову и ударил его по лицу.

— За метлой следи, не то отрежу, — предупредил он.

Удар был чувствительным, Васька едва не застонал от боли.

— Ладно, я отдам тебе общак, падла, — сквозь зубы прошипел он, сообразив, что ничего другого не остается. — Только где гарантии, что ты меня потом не застрелишь, сволочь?

— Ты правильно решил, Купец, — ехидно гыгыкнул Тимоха и нанес еще более сильный удар по лицу Носова. — Жизнь дороже всяких денег, и ты сделал правильный выбор!

Все поплыло перед глазами Носова. Перестав что-либо соображать, он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание, и из последних сил произнес властно:

— Граблями поменьше размахивай, если желаешь получить то, чего хочешь. Я тебе не мальчонка для битья, понял, урод?

Носов хорошо понимал, что такие жлобы, как Мещеряков, уважают только силу и твердую волю. Расчет оказался верен. Тимоху сразил неожиданный тон Носова. Бандит задумался, от его наглости не осталось и следа. Он замер с глупым видом и не знал, как быть.

В этот момент в комнату и вбежала Альбина с криком:

— Беда, Василий! Беда!

— Что стряслось? — спросил Тимоха.

— Из города человек приехал, — ответила женщина, учащенно дыша и облизывая губы. — Там… Пронька убит и все его люди. Кто живой остался, в ГПУ увезли…

Тимоха изменился в лице, побледнел и занервничал. Носов ничего не успел сказать, как снова заговорила Альбина:

— Василий идем, я спрячу тебя в той комнате, где хранятся бандитские вещи!

— А я? — заорал Мещеряков в панике, размахивая наганом. — Меня что, хотите оставить фараонам, суки?

— Его тоже необходимо спрятать, Альбина, — попросил Васька. — Если его схватят, то и мы пострадаем, ей-богу!

— Об этом я не подумала, — озадаченно проговорила женщина. — Но ведь он узнает, где наш тайник.

— Черт с ним, — махнул рукой Васька. — Сейчас нам бы к гэпэушникам в лапы не угодить. Тогда никакие богатства не понадобятся.

— Вы много болтаете, — перебил их Тимоха. — Вещи поделим поровну, зуб даю, только айдате быстрее зашкеримся в вашу берлогу!

Альбина протянула руку:

— Тогда отдай наган.

— Ты что, очумела? — вытаращил Мещеряков глаза.

— Я не хочу, чтобы ты убил Василия, — ответила женщина. — Ну? Наган, или останешься здесь…

— Нет, не отдам! — заупрямился Тимоха.

— Ну и оставайся здесь, отбивайся с его помощью от гэпэушников, — решительно заявила Альбина.

— Веди в берлогу, паскуда, или я перестреляю вас обоих! — заорал Мещеряков в бешенстве.

Альбина подошла к нему вплотную, взялась рукой за ствол нагана и неожиданно для всех отвела его в сторону. В эту же минуту она воткнула в сердце бандита вязальную спицу. Тимоха вздрогнул, округлил глаза и тяжело осел на пол, видимо, так и не поняв, что с ним случилось.

Васька остолбенел. Он был так напуган, что лишился дара речи. На его побледневшем лице застыло выражение ужаса. Альбина подошла к нему и провела ладонями по дрожащим щекам. Носов нервно облизнул губы и с трудом проглотил подкативший к горлу ком.

— Нам собираться в дорогу надо, Вася, — проворковала женщина нежно, с преданностью заглядывая в глаза. — Теперь у нас не осталось времени на раздумья и сомнения.

Носов едва заметно кивнул.

— Василий, — упрекнула Альбина, заметив его состояние. — Уясни себе раз и навсегда, что я не человека убила, а злейшего врага. Не я его, так он бы нас!

— Я даже представить не мог, что ты способна на такое, — прошептал Носов, едва владея языком.

— Захочешь жить, и не на такое отважишься, — вздохнула Альбина.

— Что может быть хуже «такого», чем то, что сотворила ты?

— Ну-у-у… Кастрация невинных людей, например! Превращая здоровых людей в своих адептов, ты думал, что несешь им радость? Нет, радость ты нес себе, а уродство — им, что для здорового человека гораздо хуже, чем смерть.

— Заткнись, дур-ра! — резко выкрикнул он и тут же испугавшись шума, приложил палец к губам. — Тс-с-с… Тимоха мертв! … Если только дружки его узнают про эту смерть…

— Им уже все равно, поверь мне.

— Как, ты и их успела…

Носов сдавил виски ладонями и закрыл глаза. Он не мог смотреть на свою «нежную и заботливую богородицу», она казалась ему чудовищем.

— Они живы, успокойся, — взяла Ваську за руку Альбина. — Бандитов я накачала морфием. Теперь все они в стране грез и едва ли вернутся оттуда до завтрашнего утра.

— А адепты? Ты не причинила им зла? — забеспокоился Васька.

— Больше того зла, что причинил им ты, уже никто нанести сестрам не в состоянии… Все скопцы сейчас, как обычно, заняты делом. Сегодня ночью, перед нашим отъездом, мы устроим им и себе прощальные радения.

— Что? А мы разве не прямо сейчас уходим из усадьбы?

— Нет, я должна встретиться с гэпэушниками. У меня есть к ним одно очень неотложное дельце…

18

С наступлением сумерек Калачев добрался до коммуны, но подойти к забору не решился, опасаясь собак. Он удобно расположился в густом кустарнике, затаился и осмотрелся. Кругом обработанные участки земли, а за ними усадьба. Все выглядело мирно и обыденно, щебетали птички, и Степан, успокоенный тем, что близок к цели, глубоко вздохнул полной грудью.

Ему повезло, собаки не рыскали возле забора. Да и местечко для наблюдения он выбрал удачно. Отсюда хорошо просматривалась вся окрестность. «Только бы не заснуть», — подумал Калачев, полный решимости бороться со сном и усталостью до последнего.

Однако все-таки он задремал… Рядом кто-то кашлянул. Степан вздрогнул и резко вскочил. В метре от него сидел на корточках мужичок.

— Эй, ты? — обратился Калачев к незнакомцу. — Ты чего здесь делаешь, сукин сын?

— Да это я, Яшка-хромой. Ты не пужайся, поспи еще…

Степану стало уже не до сна. Присутствие сокамерника удивило его.

— Откуда ты взялся, черт возьми! — прошептал он. — Мы же договорились, что после побега наши пути-дорожки разошлись.

— Я с тобой ни о чем не уговаривался, — возразил Яшка. — Просто мне идти было некуда, вот я за тобой и увязался.

Степан поморщился:

— Почему не дал знать о себе, когда за мной топал?

Яшка пожал плечами:

— Сам не знаю… Помочь, наверное, захотел.

— В чем?

— Сам не знаю. Понравился ты мне.

— Я?

— Ты.

— Но чем?

— Сам не знаю…

Этот бестолковый разговор мог бы тянуться бесконечно, если бы Калачев не решил сменить тему.

— Ты украл мой нож?

— Я. Чтобы ты меня не прирезал.

— Верни нож! — потребовал Степан и протянул руку.

— А ты слово дай верное, что не пырнешь им меня потом?

— Будь по-твоему, даю тебе слово…

Взяв у Яшки нож, Калачев немного успокоился.

— Теперь чего делать будем? — спросил тот, укладываясь рядом на бок.

— А твое какое дело? — пробубнил Степан недовольно. — Я тебя не звал, из чего следует, что на твою помощь не рассчитывал.

— А я все одно подсобить хочу, — заупрямился Яшка.

— И в чем же?

— Да хоть в чем… Что скажешь, то и сделаю!

— А ты не подумал, что можешь быть мне помехой?

— Подумал. Но в твоем хреновом положении…

Калачев задумался. Сама по себе помощь уголовника была бы в настоящий момент весьма кстати. Но кто он такой этот Яшка-хромой? Случайный сокамерник или подсадная утка-осведомитель?

— Слушай меня, Яшка, — сказал Степан тихо, но требовательно, — я не знаю, кто ты и почему ходишь за мной. Будет лучше, если ты уйдешь отсюда подальше и не будешь путаться у меня под ногами, ясно?

— Теперь ты меня послушай, — уперся сокамерник. — Ты мне, можно сказать, жизнь спас, и я должен отплатить тебе тем же самым. Я же вижу, что ты задумал что-то эдакое, что сулит весомый куш! А в одиночку на такие дела не ходят.

«Ясно, — подумал Степан. — Этот уголовник решил, что я собираюсь ограбить коммуну, и не хочет оставаться в стороне. Раз он так настроен, придется использовать его рвение в свою пользу…»

— Хорошо, — сказал он вслух, — я скажу тебе, для чего я здесь. В подвале этой усадьбы заперты два моих товарища, и я пришел, чтобы освободить их!

Яшка хмыкнул, тем самым дав понять, что не поверил ни единому слову Степана.

— Здесь зажиточная община, — сказал он. — Я давно уже собирался нанести сюда визит!

— Ладно, думай, как знаешь, только не мешай мне, — вздохнул Степан. — Сначала надо проникнуть за забор, а что делать дальше — война план покажет!

— Надо — так надо, — хохотнул едва слышно Яшка и взглянул на усыпанное звездами небо. — Так что, айда на дело, корешок? Сидя в кустах, ничего не высидишь…

Усадьба была огромна. Калачев успел ее рассмотреть еще раньше, когда приезжал официально, днем. Ночью она, казалось, и вовсе не имела никаких границ. Вдоль просторного двора возвышался каменный двухэтажный особняк. К нему примыкала конюшня. Справа от особняка белела беседка, а за ней простирался большой заброшенный сад. В конце двора располагались погреб, курятник, деревянный амбар и инвентарный сарай. Приусадебный участок не имел границ…

Степан, согнувшись, выскользнул из кустов и, подбежал к забору. Яшка, не отставая, последовал за ним. Забор оказался высок и надежно сколочен. Когда они продвигались вдоль него, ветки колючего кустарника противно цеплялись за одежду, царапали кожу. Яшка не понимал, зачем пробираться к воротам вдоль забора, а не перемахнуть через него прямо сейчас, в любом удобном месте. Но Степан все шел и шел. Наконец он остановился.

— Лезь вот здесь. Только берегись, во дворе могут находиться огромные цепные псы…

Не мешкая, Яшка перемахнул через забор, Степан перелез следом, оказавшись на чистом от травы и кустарника клочке земли.

Калачев лег на живот и затих, прислушиваясь. Сидевший рядом на корточках Яшка внезапно замер. Ему показалось, что-то шевельнулось в темноте, впереди них. С минуту они сидели не двигаясь. Опасность появления сторожевых псов была настолько реальна, что напарники боялись дышать, чтобы не привлечь внимание.

Тишина. Степан приподнялся с земли и, пригибаясь как можно ниже, двинулся вперед, сжимая в руке нож. Он ожидал атаки собак и был готов вступить с ними в смертельную схватку. Бесшумно, как кошки, Степан и Яшка продвигались короткими перебежками к дому, остерегаясь касаться чего-либо.

К счастью, ни собак, ни людей на огромном дворе усадьбы не оказалось. Мужчины добрались до особняка, и вдруг откуда-то послышались звуки, отдаленно напоминающие хоровое пение.

— Что это, мать твою? — шепотом выругался Яшка чуть ли не в ухо Калачева. — Мне мерещится, будто где-то поют.

— Я тоже слышу, — прошептал Степан.

— Выходит, в доме гулянка?

— Нет. Там, видать, другое.

— Что, ждать будем, покуда угомонятся?

— Сам не знаю, — огрызнулся нервно Степан. — Знать бы, где товарищи заперты… Да и живы ли они еще?

— Ты что, правда, за корешами сюда приперся? — обалдел Яшка. — А я думал…

— Индюк тоже думал, да в суп попал, — прошептал Степан. — Я тебе говорил, для чего я здесь.

Из барского дома вышел человек в белой рясе. Чуть погодя к нему присоединились еще двое. Увидев их, Калачев и Яшка, пригнувшись, побежали друг за другом назад, к забору. Но расстояние до него было огромно, и, чтобы себя не обнаружить, Степан повернул к раскидистому дубу.

— Куда тебя черти понесли? — шептал ему вслед Яшка, но, увидев, что Калачев начал карабкаться по стволу вверх, полез следом.

Из дома стали выходить одетые в балахоны люди. Все они следовали к дереву, на котором затаились Степан и Яшка. Один из них громко и торжественно велел принести какие-то сундуки.

— Они че, хоронить кого-то собираются? — зашептал Яшка.

— Это они так молятся, ишак! — цыкнул на него Степан. — Сектанты они, скопцы, понял?!

Калачев и его сокамерник буквально приросли к дереву.

Один из скопцов величественной походкой проследовал к стволу дуба и стал ходить вокруг него, пританцовывая и что-то напевая. Его голос становился все громче и громче, так что стали понятны выкрикиваемые слова. Слова напоминали печальное пение, но в них чувствовались такая глубина и сила, что толпящихся слушателей начал охватывать экстаз. Четверть часа спустя уже все приняли участие в дикой пляске.

Увиденное внушало Степану и Яшке чувство, граничащее с восторгом и умилением. Они оба будто утонули во времени и невольно попали под таинственное влияние обряда. «Ой, Дух!» гремело над усадьбой, вгоняя в дрожь. «Так вот почему они не выпустили собак, — подумал Степан, восхищаясь грандиозным зрелищем. — Вот, значит, какие они — радения скопцов! Отец не раз рассказывал о них мне и брату, но тогда и представить было трудно, как это так трогательно и великолепно!»

Когда мужчины пришли в себя, под деревом оказалось пусто. Лишь один человек все ещё стоял у ствола, задрав кверху голову.

— Эй вы, слезайте! — приказал он строгим окриком. — А то подсоблю вам при помощи вот этого…

Послышался щелчок затвора. Степану и Яшке ничего не осталось, как подчиниться. Не перебросившись ни словом, они стали спускаться вниз.

Спрыгнув на землю, Калачев не удержался на ногах и упал на колени. Поднимаясь, голову его расколола резкая боль, и он потерял сознание.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил кто-то хриплым голосом.

— Где я?

— Ты в том месте, куда давно напрашиваешься. Так скажешь мне или нет, как себя чувствуешь?

— Я себя никак не чувствую. Я даже не уверен, что еще жив.

— Жив, раз меня слышишь. И в своем уме, раз разговариваешь.

Снаружи послышались легкие шаги, потом заскрипели петли, и дверь открылась. Степан попробовал разомкнуть веки, но не смог. К нему подошли и помогли подняться. Кружилась и страшно болела голова.

Одетая в серую рясу женщина посторонилась, пропуская выходящих из подвала Степана и человека, поддерживающего его при ходьбе. Затем они пошли по двору. Каждое движение, каждый шаг давались Степану с трудом. Ему тяжело было дышать. Если бы не помощь, он давно бы свалился на землю. Дикая боль в голове мешала сосредоточиться. Степан не мог вспомнить, что с ним случилось, к горлу подступила тошнота, а желудок сдавил спазм.

Когда его ввели в дом, Калачев потерял сознание, прийдя в себя только от ушата воды. Он глубоко вздохнул и попытался приподняться. Сидевший рядом человек тут же склонился над ним:

— Чего, очухался, легавый?

— Да… — несколько озадаченно ответил Степан и поморщился от возвращающейся головной боли.

— А ты, наверное, и есть сын Аверьяшки Калачева? — спросил вдруг незнакомец. — Рылом уж очень схож с батькой своим…

— А ты, наверное, есть Васька Носов, — Степан догадался, кто перед ним. — Ты чертов скопец, который убил моего отца!

— Нет, я не убивал его, — ответил Носов, выпрямляясь. — Я просто хотел вразумить его и вернуть память, а он взял да и… Ты уж извиняй, не рассчитал малость.

Степан с трудом поднял руку, чтобы схватить обидчика, но, как оказалось, обессилел настолько, что не смог удержать ее на весу.

— Будя, не хорохорься, — усмехнулся Васька, заметив его жест. — Давай-ка встать тебе подсоблю. Малеха покалякать с тобой желанье имею.

Мужик, который привел Степана из подвала, замер истуканом у двери, скрестив на груди огромные руки. Повинуясь суровому взгляду Носова, он быстро подошел к пленнику, легко поднял его с пола и усадил на табурет.

— Позади стой и гляди, чтобы не упал, — приказал Васька, а сам сел напротив Калачева. — Твои товарищи уже подъезжают к моей обители или чуток задержатся?

— Тебе-то какая разница, — ухмыльнулся Степан. — Не сегодня, так завтра тебя все одно придавят к ногтю, сволочь!

— Это еще бабка надвое сказала, — Васька смотрел на него не мигая.

— Брось, не юродствуй и не надейся ускользнуть, про тебя ОГПУ все известно…

— Может быть, и известно, да проку в том мало.

— Да, конечно, ты же всемогущий «кормчий»! Любовался ночью вашими чертовыми радениями… Но ты и за них ответишь, пес поганый.

С сосредоточенного лица Васьки сходило любопытство, губы упрямо сжимались, глаза сужались. Он смотрел на Калачева, не произнося ни слова.

— Чего таращишься, паук бородатый? — спросил Степан с издевкой, тоже буравя Носова взглядом. — Людоедам, которые для тебя людей калечили, конец! Банде Проньки, похоже, тоже амба! Земля у тебя под ногами горит, скопец поганый. Хоть ты и «Христом» себя мнишь, а на деле…

— Ну, договаривай? — угрюмо потребовал Васька, как только Калачев замолчал от приступа чудовищной головной боли.

— Я все сказал, — простонал Степан.

Неизвестно откуда в комнате появилась монахиня, которая привела Калачева из подвала.

— Оставь его, — сказала она тихо, но так внушительно, что Васька сразу же замолчал и отвернулся.

Этого Степан никак не ожидал.

— Ты напрасно ведешь себя вызывающе, — продолжила женщина в сером. — Мы вынуждены задавать тебе такие вопросы. Нас беспокоит наша безопасность, и с этим ты должен смириться.

— Знаете, господа бандиты, а меня не волнует ваша безопасность, — морщась, процедил Степан. — Вы за многое должны ответить, и я никак не дождусь, когда наступит эта минута.

— Если у тебя все, то меня послушай, — заговорила «монашка». — Зла тебе мы не желаем. Твое появление в усадьбе говорит о том, что на службе у тебя не все благополучно. И это подтвердил Яшка-хромой, который бежал с тобой из-под стражи. Он сказал, что, как в сказке, открылась дверь камеры и… А он и не знал, что ты следователь ОГПУ, Степан Аверьянович…

— С чего вы взяли, что у меня на службе не все благополучно? — усмехнулся Калачев. — Я сюда пришел товарищей выручать. Теперь вижу, что не получилось. Но и вы не радуйтесь, не надейтесь… Раз я здесь, то, возможно, уже сейчас мчатся к нам на помощь товарищи чекисты.

— Ты можешь остаться с нами или идти под суд и лет на двадцать отправиться в лагеря, — пропустив его слова мимо ушей, продолжила монашка. — Свой выбор ты должен сделать сейчас. Но если ты собираешься стоять на своем, нам придется разговаривать с тобой с позиции силы. И если до этого дойдет, ты умрешь в страшных муках.

— Все, оставь свою проповедь, — огрызнулся Степан. — Не думайте, что я продажная сволочь!

— Два твоих товарища, за которыми ты пришел, тоже так думали, — неестественно улыбнулась монашка.

— Что?! Они живы? — встрепенулся Степан.

— Пока живы, — прохрипел, вступая в разговор, Васька Носов. Он был так зол, что почти не мог говорить, в горле у него пересохло.

— Твои товарищи живы, — продолжила «монашка». — И они успели рассказать все как о себе, так и о тебе. Яшка тоже был красноречив. Так что о тебе мы знаем все, что известно другим…

— Раз знаете, тогда что еще от меня услышать хотите? — спросил Степан недоуменно.

— Мы хотим, чтобы ты рассказал нам о фотографии Анны.

— Вот, значит, как. И что вы хотите знать?

— Ты видел снимок?

— Видел, и что?

— Где сейчас эта фотография?

— Далеко. Она у брата младшего осталась.

Что-то зашипев себе под нос, Васька подскочил с табурета и направился к двери. Женщина поспешила за ним, и Степан слышал, как они разговаривали на крыльце.

19

Остаток дня Калачев провел в подвале особняка.

Ужинать он отказался, и «монашка», пожав плечами, унесла еду обратно. Видя ее, Степан почувствовал, как в нем закипает злоба. Но злился он не столько на женщину и Ваську Носова, сколько на самого себя, потому что так глупо угодил в ловушку. Его злость временами перебивала возвращающаяся адская боль в голове, которая, казалось, вот-вот разорвет череп на куски. Однако боль отступала, возвращались все те же беспокойные мысли.

«А где же Горовой? — думал, закрывая глаза, Степан. — Ему же известно, что Бурматов и Теплов захвачены бандитами и заперты в этом монастыре, законспирированном под коммуну. Неужели все силы ОГПУ брошены на разгром банды Проньки в городе и нет возможности выделить маленький отряд для спасения своих же товарищей? Что-то попахивает все это тухлятиной. Да и Васька Носов знает о разгроме банды в городе, но… почему-то не спешит уносить ноги! Неужели надеется, что беда обойдет стороной? А может, Носов рассчитывает еще на что-то, о чем не знаю я?»

В подвал спустился тот здоровенный мужик, который в одиночку захватил их с Яшкой прошлой ночью.

— А ну выходи, — приказал он, открыв дверь. — Токо не серди меня. Ежели дернешься, башку прострелю.

Они вышли на улицу.

— Давай, шагай шибче, — буркнул мужик и ткнул Калачева в бок стволом обреза. — Товарищам твоим гораздо больше досталося, а тебе… Считай, что тебя ешо не побили, а тока приголубили.

Степан шагал, как во сне. Будь он сейчас здоров как прежде, можно было бы наброситься на конвойного, схватить его за шею и задушить.

Мужик подвел его к сараю, отодвинул засов и толкнул Степана в темноту. Калачев несколько минут постоял в нерешительности, пытаясь понять, куда его определили на этот раз. Пошарив вокруг, он обнаружил подвешенные к стене хомуты и сбруи — значит, его заперли в конюшне.

Ничего не видя, Степан затоптался на месте. В это время в глубине, казалось бы, пустой конюшни, неожиданно фыркнула лошадь. Окончательно придя в себя, Калачев присел, пошарил рукой по земляному полу, нащупал нечто похожее на черенок от лопаты и взял его в руку. «Если здесь есть животные, я не одинок, — подумал он, медленно продвигаясь в середину конюшни. — Ну? Где ты есть, коняга ушастая?»

Лошадь, на которую наткнулся Степан, стояла в стойле и оказалась послушной и спокойной, легко подпустив к себе. Он провел ладонью по ее гладкой шее, по крупу, подумав «не старая еще!», почесал ей шею и морду. Лошадь, в благодарность, замотала головой.

И тут лязгнул засов. Дверь в конюшню со скрипом отворилась. Степан замер, держа наготове черенок от лопаты. Он был полон решимости дать отпор любому.

— Эй ты? — послышался окрик, и он узнал голос «монашки».

— Стой где стоишь! — громко крикнул Степан.

— Ты чего надумал?

— Живым я вам в руки не дамся! Если подойдете ближе — я…

В темноте зависла гнетущая пауза. Быстро стряхнув с себя оцепенение, Степан, не обращая внимания на усиливающуюся боль в голове, решил действовать.

Он вывел лошадь из стойла и вскочил ей на спину. Животное вздрогнуло и отпрыгнуло в сторону, но Степан легко удержался на нем, хотя седла и уздечки не было. Не мешкая, чекист выдернул сыромятный поясной ремень, подался вперед и, даже не видя морды животного, умудрился набросить ремень точно на зубы. Не ожидавшая ничего подобного лошадь взвилась на дыбы и испуганно заржала. Этого как раз и не хватало Степану: он потянул ремень на себя, и лошадь закусила «удила».

Калачев крепко сжал ногами бока спасительницы и направил ее вперед. Словно поняв, что от неё требуется, та рванулась с места и проскочила дверной проем точно, будто нитка, направленная умелой рукой в узкое игольное ушко. «Теперь меня уже никто не догонит, — с радостью подумал Степан, — конь у них был один-разъединственный, и тот сейчас подо мной. Вот только как миновать ворота?» К своему удивлению, он не увидел во дворе собак, а ворота… О, чудо! Ворота усадьбы были распахнуты настежь!

Но радоваться оказалось рано. За воротами свора собак с лаем бросилась следом. Тогда Степан поддал каблуками в бока лошади. Она тут же перешла в галоп, но отделаться от злобных тварей оказалось не так-то просто. Огромные сторожевые псы бросались прямо под копыта, а двое прыгали рядом, пытаясь уцепить страшными клыками ноги седока.

Миновав овраг, лошадь вынесла его в степь и прибавила ходу. Калачев обернулся. Увидев, что собаки одна за другой сходят с дистанции, он радостно рассмеялся и, придержав конягу, попытался определить направление, в котором собирался ехать в город за подмогой…

Васька Носов придирчиво осмотрел собранные Альбиной узлы:

— Да все это барахло в одной телеге не увезешь. Не менее трех подвод понадобится.

— Ничего, я управлюсь.

— Обоз будет слишком привлекать внимание.

— Конечно, но не настолько, чтобы трястись от страха.

— Что ты увязала в узлы, Альбина?

— Только самое ценное и необходимое, от чего отказаться просто не могла, — женщина смущенно рассмеялась. — Это малая часть того, что еще осталось в подвале от Пронькиного общака.

— Жадность фраера сгубила, — ухмыляясь, озвучил лагерную присказку Васька. — Ума не приложу, как ты все это чалить собираешься через голодную и нищую страну?

— Не твоя забота, — уклончиво ответила женщина.

— Когда уходить будем? — спросил Носов с издевкой. — Или ты еще какую-то хрень задумала? Может, в твоих планах я уже в расчет не берусь?

Улыбка медленно сползла с красивого лица Альбины, и оно заметно помрачнело. Женщина с упреком взглянула на своего «благодетеля» и укоризненно покачала головой.

— Ты перестал верить мне, Вася? — спросила она, хмуря брови.

Носов посмотрел на нее и, чтобы не отступить сразу, нагловато проговорил:

— Ты непонятный мне человек, Альбина! Пришла из ниоткуда и выделываешь такое, что мужикам не по плечу. Все это я говорю тебе на тот случай, если ты вдруг не знаешь, что я о тебе думаю! — закончил Васька без тени сожаления на лице.

— Ты говоришь мне все это, чтобы досадить? — спросила наконец Альбина.

— Нет. Просто мне хочется быть уверенным, что мы уедем отсюдова вместе и ты не оставишь меня на растерзание гэпэушникам!

Взгляд женщины оживился. Она вновь улыбнулась и вкрадчивым голоском проговорила:

— Я все это время старалась не только для себя, но и для тебя тоже.

— Что ты собираешься сделать с Калачевым? — неожиданно поинтересовался Васька.

— Хочу, чтобы он сбежал от нас так же легко, как из предвариловки ОГПУ.

— А для чего? Мне бы хотелось, чтобы он умер.

— Нет, пусть еще немного поживет. У меня есть отличный план, и без участия этого остолопа никак не обойтись.

— Снова какие-то козни?

— Все только ради нашего спасения, Вася!

Носов внимательно смотрел на красивое лицо коварной женщины, но оно стало непроницаемым и недоступным.

— Скажи, а какие у тебя мысли относительно нашего будущего? Я уверен, что ты уже все продумала и рассчитала заранее.

Альбина устремила загадочный взгляд куда-то прямо перед собой. Было заметно, что она не ожидала этого вопроса.

— Мы едем в Тамбов, — сдавленным голосом произнесла она. — Пора выкапывать из земли золото скопцов.

У Васьки отпала нижняя челюсть.

— Ты знаешь, где его искать?!

С укрепившейся надеждой в сердце и возродившейся верой в себя, Носов поспешил за выходящей к конюшне Альбиной…

Калачеву хотелось быстрее приехать в город и доложить Горовому обо всем, что с ним случилось, а главное — реабилитироваться в глазах начальства и своих товарищей. Недоверие и арест не переставали мучить его. Теперь все должно быть иначе. Степану есть что сказать о бандитском гнезде скопцов…

Подняв голову, он увидел, как навстречу скачет отряд. Сердце учащенно забилось: возможно, это отряд ОГПУ, мчащийся в усадьбу. Калачев придержал коня, дожидаясь, когда чекисты приблизятся.

Отряд тоже остановился, видимо, верховой в степи не остался незамеченным при свете утренней зари. О чем-то посовещавшись, всадники пришпорили лошадей и направились к ожидавшему. Прогремел выстрел. Над головой Калачева просвистела пуля. «Черт возьми, они, наверное, меня с кем-то перепутали!» — ужаснулся Степан.

Почувствовав волнение седока, заволновалась и лошадь. Она стала крутить головой, фыркать, всхрапывать и учащенно перебирать ногами. Снова грохнул выстрел и просвистела пуля. «Нет, это не мои товарищи, это какие-то бандиты!» — подумал Степан и пришпорил лошадь. Вороная рванулась с места.

Сомнения Степана переросли в уверенность — всадники мчались следом за ним с гиканьем и криками, как поступают только разбойники. «Черт подери, да откуда они взялись?! — лихорадочно думал Калачев. — С конными бандами казаков вроде как давно уже покончено? А может, за мной гонятся все-таки наши?»

Один из преследователей выбился вперед. Он как будто несся в атаку с саблей наголо. «Видать, не уйти мне», — с горечью подумал Степан, все еще пришпоривая бока уставшего животного. От бешеной скачки по степи воздух свистел в ушах, а глаза заволокло слезами.

— Ну уж хренушки! — закричал он ожесточенно. — Да вам до меня…

И в тот же миг сильный удар в спину сбросил его на землю прямо под копыта лошади преследователя.

Когда Калачев очнулся, он увидел себя в телеге связанным, а рядом… гарцевал начальник следственного отдела ОГПУ Дмитрий Андреевич Горовой.

— Чего, набегался, мать твою? — спросил тот, крепко выругавшись. — Думал уйти от нас, а вот не получилось!

Степан облизнул пересохшие губы.

— А-а-а, это ты, гражданин начальник, — усмехнулся он. — А я твой отряд с бандитским перепутал. Кричат, гоняются, стреляют…

— Ты поговори еще у меня, трепач! — грозно сдвинул брови Горовой. — Кто из нас бандит, следствие покажет! Кстати, ты сбежал из-под ареста! А это уже о многом говорит!

— А чего связали меня? — спросил Степан. — Боитесь, что убегу?

— Лежи и не вякай, — отмахнулся Дмитрий Андреевич, делая вид, что теряет к пленному всяческий интерес. — Убежать на этот раз ты конечно же не сможешь, но и хлопот с тобой нам тоже не надо, уяснил?

Горовой отъехал от телеги, и Степан потерял его из виду. Он закрыл глаза и подумал: «Лучше бы я заперся в конюшне и там дожидался своих „освободителей“. Теперь не поверят ни единому моему слову… Скорее поверят тем, кто будет смешивать с дерьмом. А сучья морда Горовой именно это и захочет от „коммунаров“ услышать!»

20

— Осмотреть здесь все! — приказал Горовой бойцам, и строй рассыпался по подворью. — Сысоев, Щеглов и Сытников, глаз не спускать с арестованных! За каждого из них, особенно за бандитов и их пособника Калачева, головой отвечаете!

Толпа скопцов сгрудилась слева от дома под деревьями. Их было около шестидесяти человек — парни, девушки… Угрюмые и неподвижные, они стояли, будто каменные изваяния. Взгляды их были устремлены в землю под ногами, словно они боялись видеть восходящее солнце. Бойцы из отряда указывали на них пальцами, о чем-то перешептывались, кто-то выкрикивал злые шуточки, но скопцы словно ничего не слышали и хранили угрюмое молчание, не отрывая глаз от земли.

Очухавшиеся от наркотического дурмана бандиты тоже вели себя тихо. Они сидели кучкой метрах в пятидесяти от скопцов. Горовой обвел их суровым взглядом. Наконец-то банда Проньки и Хохла разгромлена полностью.

Пока бойцы отряда занимались обыском, Горовой поманил стоявшую рядом со скопцами красивую женщину, одетую как и сектанты, в белую рясу. Когда та приблизилась, он склонился к ее уху и прошептал:

— Я именно такой и представлял тебя, Альбина… Именно такой!

Ни один мускул не дрогнул на каменном лице женщины. В ответ на слова Горового она лишь обняла руками плечи и ровным голосом сказала:

— Вы ошибаетесь, гражданин начальник, я не та особа, про которую вы думаете.

— Тогда веди меня в дом, — хитро прищурившись, предложил Дмитрий Андреевич.

— Мне там нечего делать.

— А я настаиваю.

— Делайте что хотите.

Женщина пожала плечами и нехотя двинулась к крыльцу.

В доме Горовой выпроводил из комнаты бойцов и запер за ними дверь. Затем он уселся за стол и предложил:

— Присаживайся тоже, товарищ Альбина, в ногах правды нету.

— Я слушаю вас, товарищ Горовой, — сказала женщина, едва заметно улыбнувшись уголками губ.

— Как ты догадалась, кто я? — спросил Дмитрий Андреевич, едва оправившись от изумления.

— О, это было совсем не трудно, — заверила его Альбина. — К вам бойцы обращаются во всеуслышание.

— Ах, да, — смутился Горовой. — Я как-то не подумал про это…

— Теперь поступим так, — заговорила женщина, — перед тем, как вы начнете задавать мне вопросы, хотелось бы знать, насколько подробно вы посвящены в детали данной операции?

Она с улыбкой разглядывала своего собеседника и явно наслаждалась его замешательством.

— Настолько подробно, насколько удосужились меня посвятить и задействовать, — вздохнул и развел руками Дмитрий Андреевич.

Альбина усмехнулась:

— Смею предположить, что разработчики операции вам доверяют настолько, что даже соизволили назвать мое имя, дорогой товарищ Горовой. Однако не забывайте, кто я и кто есть вы!

— Но я же не вышел за рамки своих полномочий? — промямлил Дмитрий Андреевич, краснея.

— Пока еще нет, — нахмурилась Альбина. — А теперь договоримся так, что вопросы сейчас буду задавать я, а ты на них правдиво отвечать.

— Ну… — Горовой снова развел руками.

Женщина скривила в едкой усмешке свои красивые губы.

— Пока все идет отлично, — сказала она. — Банда ликвидирована, бандитскому подполью, прикрываемому скопцами, тоже конец! Но на этом наша работа не закончена. А теперь мне хотелось бы услышать, насколько тебя посвятили во вторую часть операции?

На этот раз Дмитрий Андреевич молча пожал плечами.

— Я так и думала, — усмехнулась Альбина. — Тебя озадачили ровно настолько, насколько посчитали необходимым. С ликвидацией банды, товарищ Горовой, твоя задача выполнена. Будь уверен, я доложу наверх, что ты проявил себя блестяще!

Дмитрий Андреевич понял, что пришла пора не «умничать», а играть с открытыми картами.

— И что теперь мне делать остается?

— Довести начатое до конца.

— Что вы имеете в виду?

— Расследовать дело по банде Проньки и сектантам и довести его до суда.

— А что делать с вами, Альбина? Если я вас не арестую вместе со всеми, то на вас может лечь тень подозрения!

Женщина протянула Горовому запечатанный пакет:

— Вот, тут вы найдете то, что надо будет сделать после моего исчезновения.

— Исчезновения?! — глаза Дмитрия Андреевича полезли на лоб. — Что-то я не пойму, о чем речь?

— Сейчас выходишь на улицу, а я остаюсь, — хмуря брови, принялась объяснять Альбина. — На мое отсутствие никто не обратит внимания. В тайнике подвала дома найдете много добра, награбленного Пронькой, и увезете его с собой. Тогда о моем существовании и вовсе позабудут.

— Отмазка хорошая, — согласился Горовой, с уважением глядя на собеседницу. — А где же Васька Носов? Что-то я не нахожу его в этих сектантских пенатах?

— Васька мертв, — ошарашила его Альбина. — Его тело тоже найдете в подвале, вместе с телами своих сотрудников!

Услышав такую страшную весть, Дмитрий Андреевич побледнел.

— Как же так? — спросил он взволнованно. — Как ты могла допустить смерть сотрудников ГПУ?

Женщина смерила его презрительным взглядом.

— Уберечь их я была не в силах, — сказала она, морща прелестный носик. — Не забывай, кем была я здесь и какие передо мной ставились задачи. Если хочешь найти крайнего, кого можно было бы обвинить в их смерти, начинай с себя… Я не знаю, какого рожна они сюда приехали, но попали в руки Пронькиных бандитов. Вот те и перестарались, выбивая из ребят признания.

— А Ваську тоже бандиты убили? — спросил Горовой. — Если так, то я должен хотя бы его труп отвезти своему начальству. Только после этого в деле Пронькиной банды и в деле по «людоедам» может быть поставлена точка!

— Поступай как знаешь, — пожала плечами Альбина. — Я тебе сказала, где найти три трупа, тебе и карты в руки…

— Постой, а что мне со Степаном Калачевым делать? — спросил Дмитрий Андреевич. — Жаль парня, страдает ни за что. Да и следователь он хороший и преданный партии человек… — Не дождавшись ответа, он продолжил: — Я, конечно, сделал все как было приказано: обвинил, посадил под арест, организовал побег… Теперь что, снять с него все липовые обвинения, извиниться и отпустить?

— Что с ним делать, прочтешь в инструкции, в пакете, — грубо отрезала женщина, которую, видимо, стала утомлять затянувшаяся беседа. — Только учти, что не я ее писала, а те, кто разработал всю эту операцию. А теперь прощай, товарищ Горовой! Надеюсь, что мы больше никогда не увидимся. И не вздумай за мной присматривать, если не хочешь заработать смертельный титул врага народа и предателя дела революции!

Когда все изъятое из бандитского гнезда было погружено в телеги, из дома вынесли три трупа и уложили их прямо у крыльца на землю. Скопцы оживились. Тыча пальцами в сторону покойников, они о чем-то оживленно перешептывались, а потом все дружно встали на колени.

— Чего, «бога» своего увидели? — крикнул с крыльца Горовой. — А вот он, как оказалось, и не «бог» вовсе и подох, как все смертные, не вознесясь в небеса!

Он подошел к телу Васьки Носова и пнул его кончиком сапога. Видя такое кощунство, скопцы уткнулись лицами в землю и жалобно завыли.

— Эх вы, овцы безмозглые! — сжав кулаки, принялся стыдить сектантов Горовой. — Совсем еще недавно большинство из вас было студентами и честными гражданами нашей молодой Страны Советов! Кого оплакиваете сейчас вы? Ничтожного уголовника, превратившего вас в калек?

Он говорил еще несколько минут, для убедительности подчеркивая чуть ли не каждое слово и размахивая руками, но скопцы его не слышали. Они видели своего кормчего мертвым и оплакивали его.

— А ну вас к хренам собачьим, — выругался Горовой и крикнул бойцу, охранявшему Степана Калачева: — Подведи ко мне того мудака, что на телеге. Пусть полюбуется на жертв своей тупости или умысла… — следствие покажет, чего именно.

Боец развязал веревки на ногах Степана и помог спуститься с телеги.

— Что скажешь, иуда? — спросил с издевкой Горовой.

— Да пошел ты, — огрызнулся Степан, глядя на мертвых оперативников.

— Это ты меня посылаешь, козел?! — закричал негодующе его бывший начальник. — Тогда объясни, почему наши товарищи мертвы, а ты вот живехонек и не с ними рядом?

— Простите меня, — прошептал Степан погибшим, не слыша злобных выкриков Горового. — Я мог быть вместе с вами, но судьбе было угодно все повернуть по-другому.

— Все, будя ломать комедию! — крикнул Горовой. — Товарищей погрузить в свободную телегу, и в дорогу!

— А этого куда? — спросил боец, указав на Степана.

— Его веди обратно, — ухмыльнулся Горовой. — А чтобы не скучно одному ехать было, положи рядом труп Васьки Носова. Пусть позлорадствует по дороге, что убийца его отца тоже лишился жизни и в свой последний путь с ним рядом едет!

Когда загруженные телеги вереницей выезжали из усадьбы, можно было подумать, что это жители большого села переезжают вместе со всем своим добром на новое место жительства. Арестованные скопцы и бандиты строем понуро шагали следом за обозом. День был знойным и ветреным, но это не помешало жителям окрестных деревень, мимо которых следовала колонна, выбегать из своих домов, чтобы взглянуть на несчастных, молва о которых успела разнестись повсюду.

Казалось бы, Горовой выглядел триумфатором на коне, но если бы он услышал, о чем перешептываются между собой люди, если бы он мог заглянуть в их души, то услышал бы только ругательства и проклятия, посылаемые ему в спину. А скопцы шли и шли, упорно глядя в землю, и их несчастный вид вызывал у народа боль, досаду и сожаление.

На последней телеге обоза ехал Степан Калачев в «обнимку» с трупом Васьки Носова. «Какой позор! — думал он, шмыгая носом. — Всю свою сознательную жизнь честно служил стране, партии и народу, а что же из всего этого вышло? Не лучше было бы принять предложение той монашки и…»

Странная мысль вдруг обожгла мозг. Он приподнял голову, но, как ни старался, «монашки» среди арестованных так и не увидел! Не обнаружил Калачев и Яшки-хромого…

Проснулся Степан в тюремной камере. Открыв глаза, он сразу же впал в уныние. Голова оказалась забинтованной, сильно болела спина.

— Что, очухался? — вопрос прозвучал, как издевка.

У двери стоял Горовой.

— Ты зачем явился? — спросил Степан, морщась от боли.

— Тебя осмотрел доктор, пока ты был в отключке, — продолжил Горовой, будто не заметив оскорбительного выпада в свой адрес. — Жизнь твоя вне опасности…

Слушая его, Калачев дивился: тот разговаривал так, точно за минувшие дни ничего не произошло. Однако Степан не обольщался.

— Скажи правду, и я уйду, — заявил Горовой. — Мне все еще хочется знать о твоих связях с бандитами и обо всем другом, что ты выложишь мне с глазу на глаз, без протокола.

— Значит, ты хочешь дожать меня, используя то хреновое состояние, в каковом я пребываю, — превозмогая боль, рассмеялся Степан. — А что, пользуясь случаем, я, пожалуй, выскажу тебе все, что думаю… Я, следователь ОГПУ Калачев Степан Аверьянович, находясь в уме и твердой памяти, со всей ответственностью заявляю, что мой бывший непосредственный начальник Дмитрий Андреевич Горовой есть не кто иной, как продажная сволочь и законспирированный враг народа! И еще хочу заявить, что он пытается принудить меня оговорить самого себя в преступлениях, которых я не совершал. Что ты собираешься на меня повесить, сучок продажный? — Он заставил себя улыбнуться и посмотреть в напрягшееся, покрывшееся испариной лицо начальника.

— Не пытайся разозлить меня, сопляк, — хмуро пробубнил Дмитрий Андреевич, проходя от двери к кровати. — Ты ведь, конечно, догадываешься, что предстанешь перед судом, будешь осужден и расстрелян? Если ты надеешься на двадцатилетний срок и шанс на жизнь, то это зря…

Степан опять улыбнулся в ответ с безграничным спокойствием.

— Я понял, — сказал он, — ты явился, чтобы «облегчить мои страдания» или заглушить остатки собственной совести, если они у тебя еще остались и гложут твою черную душу.

Горовой погладил кобуру, из которой выглядывала рукоятка нагана:

— Ты хочешь меня вынудить пристрелить тебя, чтобы не испытывать позор и унижения в зале суда?

— Конечно, я заранее знаю, что это будет за суд и какой он вынесет приговор.

— Суд будет справедливым, у меня собраны неопровержимые доказательства твоей вины в пособничестве банде.

— Брось, не трепись, сам же знаешь, что все это чушь…

— В квартире Бурматова найдено письмо, в котором он и Теплов обвиняют тебя в связях с бандой Проньки. Что на это скажешь? — Горовой с ядовитой ухмылочкой взирал на бледное, осунувшееся лицо Калачева. — Заметь, письмо написано до того, как оперативники отправились с тобой на эту дурацкую вылазку в коммуну.

— Скажу, что это липа и подделка! Я слышал, что ты способен на такое, и теперь вот сталкиваюсь с подляной лично. — Степан старался разозлить подлеца, и у него это стало получаться. — Ты ведь прекрасно знаешь, что я не боюсь смерти, а ты… наверное, окажись на моем месте, ты бы вел себя иначе…

— Может, ты и прав, — пожал плечами Дмитрий Андреевич. — Но, к моему счастью и твоему разочарованию, каждый из нас сейчас на своем месте.

— А я верю, что и тебя ждет такая же участь, — усмехнулся Степан. — Вот только сожалею, что не доживу до торжества справедливости. А как бы мне хотелось видеть тебя трясущегося от страха перед бойцами расстрельного взвода!

— Все, заткнись, — не выдержав, рявкнул Горовой, которого полные издевки слова Калачева вывели из себя. — Твое признание уже написано, понял? Если ты даже откажешься его подписывать, я подпишусь за тебя сам!

Степан улыбнулся и прикрыл глаза.

— Я даже не удивлюсь, если ты уже сделал это. Только вот в толк не возьму, для чего ты все-таки пожаловал в мою камеру?

— Хотел посмотреть тебе в глаза и спросить, почему ты стал предателем? Облегчи душу признанием, а я постараюсь понять.

— Нет, тебе этого не дано понять, «поп пролетарский»… Кончай ломать комедию, здесь не театр и зрителей нет. Ты просто сволочь, гражданин начальник, так и знай! А теперь проваливай… До встречи на суде!

— Это все, что ты собирался мне сказать?

— Нет, не все… Если случится чудо и я выживу, то обязательно найду тебя и убью! Вот теперь все, скотина подлая… Дай бог, чтобы и тебя постигла такая же судьба!

Степан закрыл глаза, и напрасно Горовой ему еще что-то втолковывал. Он больше не слышал его…

Они сидели на скрипучих расшатанных стульях в дежурной части милиции, на вокзале. Милиционер за столом уже в десятый раз просматривал документы задержанных. Подозреваемый заметно нервничал, а вот женщина вела себя на удивление спокойно.

Мужчина, скрипнув стулом, подался вперед:

— Ну сколько можно объяснять: мы люди порядочные, мирные, а не какие-нибудь бандиты с большой дороги!

Дежурный поднял на него глаза:

— Разберемся, уважаемый, заткнись. Ты мне мешаешь работать.

Некоторое время дежурный раздраженно потирал ладони и в упор разглядывал задержанных, после чего спросил:

— Судя по документам, ты есть часовых дел мастер, гражданин?

— Да, моя профессия часовщик, — ответил мужчина удрученно.

— А ты его супруга, так ведь?

— Да, мы супруги Родионовы, — ответила та. — Мой муж Ефрем Романович, а я Вера Петровна.

Милиционер задержал взгляд на красивом лице молодой женщины, которой это явно не понравилось, и она нахмурила брови.

Неожиданно дверь распахнулась, и в дежурку вошел человек в кожаном плаще. Он скользнул беглым взглядом по женщине, достал из кармана какие-то бумаги и протянул их дежурному. Того будто пружиной подбросило со стула вверх. Вытянувшись в струну, он нервно облизнул пересохшие губы и, поправляя на себе гимнастерку, представился:

— Дежурный по…

— Достаточно, — остановил его незнакомец и кивнул в сторону притихших супругов: — За что их?

— Н-не з-знаю пока, товарищ…

— Обойдемся без оглашения чинов и фамилий! Так объясни мне причину задержания этих людей?

— П-подозрительными п-показались, — пролепетал милиционер. — Узлов с ними много — аж три воза на станцию привезли. Вот мы и заподозрили, что…

— Документы проверили?

— Так точно!

— В порядке?

— Так точно!

— Вещи их где?

— Перенесены в подсобку, заперты на замок и опечатаны!

— Досмотрены?

Дежурный смутился, усыпанное конопушками лицо вытянулось, а нижняя губа едва заметно задрожала.

— Н-никак нет, — выпалил он, заикаясь.

— Так вот, — человек в плаще взял со стола документы задержанных и положил их в карман плаща, — вещи перенести из подсобки в вагон, который стоит в тупике. Его прицепите к ближайшему поезду на Москву! Вопросы есть, товарищ Сарайкин?

Услышав свою фамилию из уст большого начальника, дежурный клацнул зубами, побледнел и, чтобы удержаться на ослабевших ногах, схватился за спинку стула.

— Никак нет, все немедленно исполним! — рявкнул он на одном дыхании. — Я уже сейчас…

Выйдя из-за стола, он боком, боясь коснуться начальника, просочился между ним и стеной и стремглав выскочил из кабинета.

— Почему так долго, Василий? — спросила женщина, глядя на «незнакомца» с укором.

— Извини, дела задержали, Альбина.

— Так что, ты нам поможешь?

— Уже помог, сама видела…

Василий вернул «супругам» бумаги, к которым добавил плотный пакет.

— В нем документы на все случаи жизни, — пояснил он, оглянувшись на дверь. — Предъявляйте их в крайнем случае, когда меня не окажется рядом. Ваш вагон будут перецеплять по всему пути следования, пока не доберетесь до места.

— Ты не проводишь нас, Василий? — спросила жалобно женщина. — Я понимаю, ты человек занятой, но без тебя… Я боюсь, что фараоны вокзальные…

— Я провожу вас, — успокоил ее Василий, и в этот момент в кабинет ворвался дежурный.

— Все в порядке, товарищ… — он осекся, вспомнив, что человек в плаще запретил называть его фамилию. — Вещи уже грузят в указанный вагон.

— Я сам прослежу за погрузкой и прицепкой вагона к составу, — кивнул Василий. — Кстати, далеко ли ближайший поезд на столицу?

— Будет через полчаса, — доложил дежурный.

— Вот и отлично, я подожду.

21

Было раннее майское утро. Трава и цветы сверкали росой, на деревьях и крышах домов щебетали птицы.

В зал судебного заседания в сопровождении двух конвойных смело и уверенно вошел молодой мужчина.

— Он! — шепотом пронеслось по залу.

Четверть часа спустя вновь открылись двери, появились три человека в военной форме. Убедившись, что все участники процесса в сборе, а обвиняемый доставлен, председатель приступил к допросу.

Первый же вопрос председателя суда изумил подсудимого. Его расспрашивали, имеет ли он любовницу на стороне, каков размер его зарплаты, как давно виделся с младшим братом, и где тот сейчас.

Обвиняемый отвечал на вопросы судей честно, без утаек и с язвительной улыбкой на губах. А в конце он заявил, что ни в чем себя виновным не признает и ожидает справедливого приговора.

После такого смелого и прямого заявления как члены суда, так и присутствующие в зале недоуменно переглянулись. Прокурора передернуло. Он поднял голову и бросил грозный взгляд на Горового, от которого тот вжался в стул.

Тем временем обвиняемый продолжал говорить. Он объяснил, что всегда честно служил молодому Советскому государству, а дело против него умышленно сфабриковали враги.

— Ума не приложу, кто «хозяин» Горового, — заканчивая свою речь, заявил обвиняемый, — но Дмитрий Андреевич старался изо всех сил ему в угоду. Я работал, а он пенки снимал… — он отыскал глазами опустившего голову начальника. — Я обвиняю его в двурушничестве и предательстве!

При последних словах Горовой поднял склоненную голову и полными муки глазами посмотрел на оратора. Председателю «тройки», видимо, тоже пришлось не по нраву заявление обвиняемого. Он прервал его речь строгим замечанием:

— Ваша обязанность, обвиняемый Калачев, давать правдивые показания и приводить веские доводы в свою защиту. Зарубите себе на носу раз и навсегда: сегодня судят вас, а не Дмитрия Андреевича Горового!..

Суд продолжался до полудня. А к завершению процесса судьи, посовещавшись на месте, тут же зачитали, видимо, заранее заготовленный обвинительный приговор.

— Двадцать лет лагерей, без права на переписку! — объявил председатель тройки, закрывая папку с делом.

По приговору суда «тройки» десять скопцов из коммуны были осуждены на длительные сроки и отправлены в лагеря. Остальных передали родственникам с приказом: «Не заниматься сектантством, а то хуже будет!»

Всех оставшихся на свободе членов Пронькиной банды переловили достаточно быстро. 15 апреля 1933 года 16 участников банды были приговорены к расстрелу, а остальные — к различным срокам в ГУЛАГе. 21 апреля 1933 года коллегия ОГПУ на своем заседании вынесла приговор убийцам, торговавшим в Оренбурге человеческим мясом. Саляхутдина Гимметдинова и Хасана Алеева повторно приговорили к расстрелу, приговор был приведен в исполнение 11 мая.

Решение суда «тройки» конечно же потрясло Степана Калачева, но не надолго. Пока жив человек, жива и надежда. Вскоре им овладело необъяснимое спокойствие. Степан даже ощутил облегчение от того, что исчезла так долго тяготившая душу неизвестность.

Калачев уже три недели находился в тюрьме, ожидая отправки. И вдруг, неожиданно, исполнилось самое заветное его желание. Однажды ночью загремели засовы, открылась дверь, и на пороге камеры показался ненавистный Горовой. Он немного постоял в дверном проеме, после чего сказал:

— Прости меня, Степан… За все прости, если сможешь. Ты был прав, дело сфабриковано, и лично я приложил к этому руку.

— Шел бы ты отдыхать, Андреевич, — горько ухмыльнулся, глядя на него, Степан. — Уже ночь на дворе, а ты все еще надрываешься на работе…

— Ты прав, ненавидя меня, — вздохнул Горовой. — Но я исполнял приказ… Можешь мне не верить, но кому-то очень было нужно посадить тебя. А я избран всего лишь орудием!

— Я прощаю тебя, гражданин начальник! — зло рассмеялся Степан. — Ты ничтожество, и сам это признал уже не единожды. А я на убогих не обижаюсь!

Пряча глаза, Дмитрий Андреевич вышел из камеры в коридор и на его месте… о, чудо! — на пороге камеры появились жена и сыновья!

Глаша прямо с порога бросилась в объятия. Мальчики нерешительно и настороженно осматривались. Жена рыдала у Степана на груди и говорила, говорила, говорила. Мальчики с трудом узнавали его и со страхом поглядывали на исхудавшего, заросшего щетиной отца. Он сам прижал сыновей к себе.

— Дети, мальчики, глядите на него! — выкрикивала жена дрожащим от слез голосом. — Сохраните в памяти это лицо, сыночки! Может случиться, что мы его больше не увидим!

Степан не сдержался — он даже не утирал слез.