Крест и полумесяц

Глава 21

– Амир! Что случилось? Где ты был? – Злата порывисто обняла юношу за шею и прижалась щекой к пыльному халату. – Почему мы пропали?

Он несколько раз глубоко вздохнул, выравнивая дыхание, сбитое быстрым бегом по коридорам гарема, и прижал девушку к себе. Прижал так, будто бы боялся, что если отпустит, то больше никогда не увидит ее. И мир рухнет…

– Злата, милая, я… кажется, я все безвозвратно испортил. – Он едва не взвыл от отчаяния.

– Что, что случилось? – взволнованно переспросила Злата.

– Я был в подземельях, добыл фотографии, обличающие Ибрагима, но едва не попался. – Амир выпустил Злату из объятий и забегал по комнате от стенки к стенке.

– Господи! Но, слава богу, ты же цел? Ты же здесь, ты спасся! – Девушка засеменила за ним следом.

– Нет, это лишь временная отсрочка. Мне удалось запереть Ибрагима в подвале, я хотел выбраться из дома, но едва не натолкнулся на дядю, пришлось возвращаться в гарем. – Амир обессиленно рухнул в кресло, прижимая к груди драгоценный фотоаппарат. – Теперь все входы-выходы перекрыты так надежно, что даже мышь не проскочит. Мы не сможем бежать, а скоро сюда придут стражники и будут искать нарушителя спокойствия. Шпиона. То есть меня.

Злата рухнула перед креслом на колени и схватила Амира за отвороты хатата:

– Так что же ты сидишь? Ты весь в пыли, твоя одежда превратилась в лохмотья, тебя же сразу схватят! Быстро раздевайся!

Амир взглянул на нее застывшим взглядом, и Злата поняла, что он потерял всякую надежду и желание сопротивляться. И почему такое случается с лучшими из мужчин и так не вовремя? Она силой выдрала у него из рук фотоаппарат и принялась развязывать пояс. Юноша попытался было протестовать, но его вдруг охватило какое-то странное оцепенение: он вставал, когда она велела, поворачивался, поднимал руки, наклонялся, а в голове звенела оглушающая пустота.

Разоблачив молодого человека до шальвар, Злата свернула пыльную одежду в тугой узел и замерла, оглядывая комнату в поисках места, где ее можно спрятать. Амир встрепенулся, подсказал, где можно оборудовать тайник, а потом рухнул на постель. Злата спрятала вещи, заперла дверь и подошла к кровати. Юноша лежал абсолютно неподвижно, скрестив руки на груди, как бы обняв себя за плечи, и закрыв глаза. Девушка присела на край кровати, робко протянула руку и погладила его по голове.

– Амир, перестань, ты меня пугаешь! Уныние, между прочим, грех!

– Нет такого греха, – прошептал он, не открывая глаз.

– У вас нет, а у нас есть! – Злата даже стукнула в гневе кулачком по покрывалу. – Нельзя сдаваться!

Молодой человек не ответил.

– Амир! – Злата придвинулась к нему поближе и прикоснулась к щеке. – Ты не можешь вот так лежать и ждать, пока тебя поймают и убьют!

– Я не боюсь смерти. Аллах и так дал мне лишний год жизни. Дал, чтобы я отомстил, а я не сумел. – Он пробежал пальцами по своему жуткому шраму. – Это подарок моего дяди. Я выжил только чудом, чудом, дарованным мне Всевышним.

… Когда Амир очнулся, боли не было. Он лежал в своей постели, едва уловимый ветерок привычно шевелил газовый полог над кроватью, в комнате стоял неприятный сладкий запах. В голове отстукивали рваную мелодию звонкие барабаны, позвякивали цимбалы и пели свирели – целый оркестр.

…Ковер на стене зашевелился, сложная вязь превратилась в клубок разноцветных змей, гады попол-зли-поструились к кровати, забрались на покрывало, поднялись на хвосты и принялись раскачиваться в ритме оркестра, звучащего в голове Амира…

…Постель утонула, и юноша понял, что это не змеи вовсе, а водоросли, а он под водой, теплое течение омывает обнаженное тело, маленькие рыбки щекотно покусывают пятки… Неожиданно море высохло, и теперь он лежит на пересохшем и растрескавшемся дне…

– Он умирает, почтенный Селим? – откуда-то издалека раздался голос отца, Джибраил к кому-то обращался.

– Он может умереть. На все воля Аллаха. – Голос собеседника отца звучал глухо и надтреснуто. – Но он молод и силен, он борется за жизнь.

– Уже две недели, как ничего не меняется…

– Рана воспалилась… Я делаю все, что в моих силах. Отец вздохнул:

– Иншалла.

Амир опять впал в забытье, а когда очнулся, то услышал, как отец нараспев произносит слова молитвы. Фразы ее вспыхивали под закрытыми веками золотыми светлячками, каждая буква сияла, горела, а потом осыпалась тончайшим пеплом.

– Нет, Селим! Нет! – ожесточенно повторил отец.

– Господин Бен-Нижад… Он наверняка умрет, если этого не сделать. Рука потеряла чувствительность, может начаться гангрена…

– Он ничего не чувствует оттого, что здесь постоянно курится хашиш!

– Если бы не наркотик, он бы умер от болевого шока, – Селим говорил монотонно, будто бы уже не в первый раз объясняя это отцу. – Необходима ампутация.

«Отец! Нет, отец! Не разрешай ему, не надо! Нет!» – мысленно взмолился Амир, окончательно пришедший в сознание.

– Если моему сыну суждено умереть, то пусть он умрет в ясном уме, а не одурманенный и на операционном столе. Я знаю, он бы сам так решил!

«Спасибо, отец!» – Но почему он не может произнести это вслух? Губы совсем не слушаются.

Голоса исчезают, растворяются в тумане, наполняющем комнату.

…А потом пришла боль. Она обрушилась ледяным душем, набросилась хищным зверем и вцепилась в плечо тысячей мелких острых зубов и вгрызалась, вгрызалась в тело все глубже. Мерзкий аромат хаши-ша исчез, но привыкшее к наркотику тело требовало яда, Амира то бил озноб, то охватывал жар, иногда даже боль в плече отступала, стиралась и растворялась в безумном море угара, крика тела, мольбы о наркотике. Временами Амир кричал и молил дать ему умереть, и лишь иногда проваливался в спасительное забытье.

…Но вот наконец однажды утром он проснулся, а не очнулся. Это было так удивительно, ведь он почти забыл, как это – просто проснуться. В кресле, придвинутом к кровати, клевал носом смешной толстячок, непокрытая лысая голова свесилась на грудь, пухлые руки сложены на круглом животе, а на кончике длинного мясистого носа каким-то чудом держались круглые очки.

Амир пошевелился и попытался, опираясь на локти, повыше подняться на подушках. Первая попытка оказалась неудачной, левая рука почти не слушалась, а потревоженное плечо отозвалось обжигающей болью. Вторая увенчалась успехом. Юноша с трудом перевел дыхание и постарался рассмотреть левое плечо. Повернуть голову не удалось, поэтому он просто скосил глаза и чуть не закричал во весь голос, увидев то, во что превратилась левая половина его тела: грудь в гипсе, на плече повязка, пропитанная какой-то вонючей мазью, а рука… Рука обтянута бледной кожей, покрытой сочащимися язвами. Он попробовал пошевелить пальцами, но смог лишь чуть двинуть мизинцем.

Обессиленный, он откинулся на подушки и понял, что плачет навзрыд. Горячие слезы неудержимо катились из глаз, а горло перехватило так, что невозможно вздохнуть.

Спящий толстячок встрепенулся и степенно встал с кресла.

– Драгоценный Амир, ты проснулся!

Юноша сморгнул слезы и постарался сосредоточиться на том, что говорил толстяк.

– Позволь представиться, я твой врач, Селим Куриф. Господин Бен-Нижад будет рад узнать, что ты выздоравливаешь. Позволь, я поменяю повязку…

Слова лились бесконечным потоком, тусклый голос лекаря убаюкивал, и Амир опять уснул, не дождавшись отца.

Но с того самого утра он пошел на поправку. Конечно, рана заживала еще долго, а потом последовали долгие месяцы мучительных тренировок и упражнений, восстанавливающих подвижность руки.

Амир рассказал про свою рану и про свою болезнь так ярко, что Злата буквально почувствовала его боль.

– …Прошел год, и только месяц назад у меня появилась надежда… Надежда на отмщение. И я не смог выполнить свой долг перед отцом, не выполнил клятву, данную Всеблагому. – Амир потер шрам. – Зачем теперь бессмысленно суетиться?

– Бессмысленно суетиться?! – Злата схватила юношу за плечи и несколько раз сильно встряхнула. – А как же я? Мне что, тоже смириться? Ты же обещал мне помочь!

Амир мгновенно стряхнул апатию:

– Ты хочешь сказать, что я лжец и клятвопреступник?

– М-м-м… – Девушка внимательно посмотрела на Амира. – Я лишь хочу, чтобы ты прекратил рефлексию и начал что-нибудь делать. Как видишь, у меня получилось. Амир схватил ее руки и прижался к ним лбом:

– Прости меня! Именем Аллаха заклинаю, прости! Я ничтожный червяк, если мог даже подумать о том, чтобы бросить в беде одинокую девушку!

– Ты меня не бросал. Ты всего лишь немного поддался слабости.

– У мужчин не может быть слабостей!

– Какая глупость! У всех есть чувства, только мертвые спокойны.

Амир обжег Злату безумным взглядом черных глаз и покрыл поцелуями ее руки, каждый пальчик.

– Злата, милая! Если я погибну этой ночью, если так суждено, я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя! Я ни одной женщине не говорил этих слов и, наверное, никогда больше не скажу. Но ты должна знать. Я люблю тебя!

Злата смотрела на него широко распахнутыми глазами и не могла вздохнуть, голова закружилась, в ушах зазвенело, а комната поплыла.