Крестоносец

Глава 4

Я сделал глубокий вдох, наслаждаясь прохладным осенним воздухом. Я скакал по густо поросшим лесом горам в обществе одного только Ричарда. Лежащие в девяти днях пути к югу от Салерно, эти горы, прекрасные, суровые и пустынные, где-то крутые, а где-то пологие, были скудно заселены. Расставшись рано поутру с нашими спутниками, мы успели заметить следы оленя и вепря – и даже отпечатки медвежьих лап. Не раз в просветах между деревьями я видел парившего в небе сокола. Нетерпение, сжигавшее меня с начала июля, со времени отплытия из Марселя, рассеивалось с каждым часом. Из этого порта к Святой земле отправилась половина войска под началом архиепископа Балдуина Кентерберийского, а нам выпал изнурительный поход по Итальянскому полуострову. Но вот мы приближались к Сицилии, этому важнейшему рубежу. Мое лицо то согревали лучи солнца, то охлаждала тень деревьев; я неспешно ехал рядом с королем и не просил о большем. Позади наших седел были приторочены одеяла и мешки с припасами, у меня имелась также небольшая палатка на случай, если мы не найдем пристанища на ночь. Разбойники в здешних краях встречались редко, а у нас были при себе шлемы, мечи и щиты.

Путешествие до Баньяры должно было занять два дня, там нам предстояло встретить флот и сесть на корабль. Филипп Капет уже приплыл в Мессину, переиграв нас в гонке с ним вдоль побережья. Сестра Ричарда Джоанна тоже была на Сицилии. Король не раз мне говорил, что они с Джоанной не виделись четырнадцать с лишним лет.

Я украдкой посмотрел на него. Мне больно было видеть мешки под глазами, отмечать про себя, как он похудел во время недавней болезни – приступа четырехдневной лихорадки. На щеках государя, однако, играл румянец, а во взгляде появилась прежняя искра.

Он перехватил мой взгляд.

– Сегодня счастливый день, Руфус! – воскликнул Ричард. – Нас ждет Сицилия. И Джоанна.

– Ваша сестра замужем за королем Вильгельмом Сицилийским, сир?

– Была. Он умер за несколько месяцев до нашего отплытия.

Мне вспомнилось, как опечалила Ричарда эта весть, по непонятной причине достигшая его только в Марселе.

– К сожалению, у Вильгельма и Джоанны не было детей. Старшая в роду – его тетя Констанция, но сицилийцы не хотят видеть ее на троне. Она замужем за Генрихом Гогенштауфеном, сыном и наследником германского императора Фридриха Барбароссы – человеком, которого на острове не сильно жалуют. Да Констанция и не может принять власть, ведь она живет в Германии.

– Получается, сир, что после смерти Вильгельма трон стал легкой добычей?

– Вот именно. Как я понимаю, кузен Вильгельма, Танкред из Лечче, воспользовался случаем несколько недель назад. Карлик, рожденный вне брака, уродец каких мало, он тем не менее – нынешний король Сицилии. Говорят, он напоминает обезьяну с короной на голове.

– Тревожит то, сир, что все это время от вашей сестры нет известий.

По лицу Ричарда заходили желваки.

– Ручаюсь, что Танкред держит ее в заточении.

– Значит, наш долг – освободить ее, сир! – вскричал я.

– Воистину так. – Мрачная улыбка. – Не хотел бы я оказаться на месте этой мартышки Танкреда, если с головы Джоанны упал хоть один волос.

– Насколько сильное у него войско, сир?

– Послабее моего, это уж точно, но у Танкреда могут найтись союзники. Бьюсь об заклад, что прямо в эту минуту он льет мед в уши Филиппу. Нас ждут неприятности.

Предсказание звучало очень правдоподобно. Французский король, любитель строить козни и хитроумные планы, наверняка захотел бы извлечь выгоду из вражды между Ричардом и Танкредом, а последнему годилась любая помощь.

– Не разумно ли в таком случае ускорить путешествие, сир?

– Сегодня и завтра – последние свободные деньки, которые у меня выдались больше чем за месяц, Фердия. Два дня мало что значат. Как только будут улажены дела на Сицилии, мне предстоит жениться. Потом нас ожидают плавание в Утремер и осада Акры. Война встретит нас почти в тот же миг, как мы сойдем на берег. А закончится не ранее, чем мы, с Божьей помощью, возьмем Иерусалим. Теперь тебе понятны причины моих поступков?

– Да, сир.

Это еще не все, подумал я, скользнув взглядом по алым пятнам на его щеках. Помимо всего, король собирается с силами перед столкновением с Танкредом.

Утро мы провели в приятном настроении: обменивались охотничьими историями, воспоминаниями о битвах и веселыми шутками. Я не удержался – рассказал ему о Беатрисе и о том, как порвал с ней.

Он заметил, что я поступил правильно.

– На войне нет места для женщин. Они отвлекают, Фердия.

Становится отчасти понятно, почему Ричард не заводит любовниц, подумал я. После Марселя их было несколько, по большей части – дочери землевладельцев, у которых мы останавливались. Но после Пизы – ни одной. Приняв решение, он не отступал от него.

– После свадьбы ваша молодая королева поедет в Аквитанию или в Турень, сир? – спросил я.

– Я предпочел бы такой расклад, однако Беренгария будет сопровождать меня в Утремер. – Взрыв горького смеха. – Зачатие наследника – дело государственной важности, а оно едва ли выполнимо, если супруга будет находиться в Шиноне, а я под Акрой.

Я задумался над тем, насколько удачным может получиться их брак. Целью союза явно были дети, но без семейного счастья жизнь обернется разочарованием. А может, и нет, мелькнула у меня мысль. По крайней мере, для Ричарда. Я вспомнил о свирепой радости, что отражалась у него на лице во время битвы, и решил, что вот она, его настоящая страсть. Никакая любовь к женщине не сравнится с ней.

– Я проголодался, – объявил король. – Чувствуешь запах хлеба?

– Да, сир.

У меня самого урчало в животе.

Мы покинули аббатство уже много часов назад и теперь въезжали в деревню. Маленькие дома, в одну комнату, с соломенной кровлей, разделялись полосами огородов. Слева от нас стояли по колено в речке женщины, отбивавшие одежду на камнях. На берегу девочка нянчила спеленатого младенца. От крыши кузницы в небо поднимался дымок. Куры копались в мусорной куче. Седобородый дед сидел у двери лачуги и смотрел на нас слезящимися глазами.

Проследовав по запаху к пекарне, уединенно стоявшему зданию, чуть больше остальных по размеру, мы натянули поводья. Зашел я, поскольку Ричард никогда не держал при себе денег, и купил пару еще теплых караваев. Выйдя, я обнаружил, что король внимательно глядит через улицу, если ее можно было назвать таковой.

– В чем дело, сир?

– Я слышал сокола вон в том доме.

Я недоуменно воззрился на него.

– Простолюдинам не полагается держать соколов – это привилегия знати, – пояснил король.

В Англии – допустим, подумал я. В Аквитании тоже. Но здесь-то Италия.

К моему удивлению, Ричард спрыгнул на землю и бросил мне поводья.

– Я скоро.

Отмахнувшись от моих возражений, он направился прямиком в тот дом, откуда доносился пронзительный клекот, принадлежавший, как мне показалось, перепелятнику.

Сгорая от беспокойства, прижимая одной рукой к груди краюхи хлеба, а другой удерживая уздечку королевского коня – мой собственный стоял спокойно, – я не знал, что делать. Последовав за Ричардом, я рисковал не только навлечь на себя его гнев, но и лишиться лошадей. Недружелюбного вида юнцы у входа в пекарню ни за что не посмели бы напасть на меня, вооруженного мечом и щитом, зато могли увести пару отличных скакунов, если бы выпала возможность.

Решив выполнять приказ короля, я остался на месте, прислушиваясь по мере сил к тому, что происходит на другой стороне улицы. Аромат хлеба щекотал ноздри, превратив мой голод в дикого зверя, но, поскольку руки были заняты, я не мог даже откусить от каравая.

Один из юнцов направился ко мне и сказал что-то на неведомом местном наречии. Уверенный в его недобрых намерениях, я ответил суровым взглядом.

– Не говорю… по-итальянски, – произнес я, исчерпав весь свой запас слов этого языка.

Юнец осклабился. Его оставшиеся зубы были наполовину гнилыми и черными. Он снова заговорил, и мне не понравилась задиристая нотка в его голосе.

– Ты меня понимаешь? – попробовал я снова, на этот раз по-французски.

Парень нахмурился, явно не разобрав ни слова. Он сказал что-то своим приятелям, те загоготали.

У меня побежали мурашки. Я хотел было положить руку на эфес, но сказал себе, что это чересчур. Просто крестьяне потешатся над чужаком. С другой стороны улицы донесся громкий, сердитый голос Ричарда. Мужчина заорал в ответ. Его поддержала женщина. Ричард рявкнул, сокол издал пронзительный крик.

Снова вопли. Я перестал занимать юнца, и он вместе с тремя приятелями пошел посмотреть, в чем дело. Я остался один, ощущая нарастающее беспокойство.

Я не мог стоять и ничего не делать. Вопреки возмущенно заурчавшему животу, я бросил караваи на землю и ухватил поводья своей лошади.

– Пойдемте, – сказал я, уводя обоих коней от пекарни.

Зайдя за угол дома, я увидел нечто невообразимое. К задней двери было пристроено небольшое дощатое крыльцо. Махая крыльями в попытке взлететь, удерживаемый привязанным к лапе ремнем, над ним бился великолепный перепелятник. Возмущенный Ричард стоял у крыльца, сжимая в руке обнаженный меч. Напротив него стояли невысокий, средних лет мужчина плотного сложения, видимо домовладелец, и женщина примерно такого же возраста со злобным лицом, явно его жена. Присутствовали также соседи или односельчане: перепачканный сажей мускулистый человек, по виду кузнец, нескладный юнец в кожаном фартуке – подмастерье, старуха в грязном платье и юнцы, что досаждали мне у пекарни.

Глядя на все это с разинутым ртом, я, признаюсь, не сразу понял, что происходит.

Ричард потянулся к соколу, тот уклонился от руки и клюнул его в запястье. Король выругался. Потом крикнул по-итальянски что-то вроде: «Я забираю эту птицу!»

Коренастый заорал в ответ – я не понял, что именно, – и шагнул вперед.

Ричард наставил на него меч. Мужчина остановился.

Рядом с головой государя пролетел камень.

Казалось, он послужил условным знаком. Воздух вдруг наполнился камнями. Юнцы раздобыли невесть откуда палки и стали наступать на Ричарда.

Заметив кольцо в стене – тогда мне подумалось, что его вделал туда сам Господь, – я привязал к нему поводья и, выхватив меч, кинулся в схватку, горланя во всю мочь.

Коренастый теперь держал нож, стараясь пырнуть им короля. Тот легко мог зарубить обидчика, но вместо этого ударил его клинком плашмя. Здоровяк рухнул без сознания, а меч Ричарда, пролетев дальше, ударился о стену, высек сноп искр и переломился. Ричард выругался и повернулся лицом к остальным нападающим, невзирая на град камней. Парни с палками двинулись вперед, хотя двое замыкающих, услышав мой крик, оборотились ко мне.

– Дезе! – взревел я, понимая, что чем громче буду орать, тем больше страха вселю в сердца крестьян. И повторил английский королевский боевой клич: – Дезе![8]

Двое, что противостояли мне, обратились в бегство, и я дал им уйти.

Ричард попал одному из юнцов камнем в рот и разбил губу. Брызнула кровь, юнец взвыл и убежал. Король мощно замахнулся и метнул другой камень. Селяне попятились, за исключением жены коренастого. Заливаясь бранью, та молотила Ричарда костлявыми кулаками. Тот отпихнул ее. Закудахтав от злобы, она накинулась на него снова, на этот раз с трехногим стулом. Король вырвал стул и зашвырнул обратно в дом. Женщина побежала за ним, продолжая верещать на местном наречии.

Я занял место рядом с государем.

– Вы ранены, сир?

– Пострадала только моя честь.

Он обернулся и посмотрел на сокола, который то пытался взлететь, то садился на крыльцо.

Мимо моего уха просвистел камень. Я посмотрел. Юнцы отступили к небольшому навесу напротив дома. Подзадоривая друг друга, они двинулись вперед. Прилетел еще один камень. Я пригнулся. Видно было, как люди выглядывают из жилищ. Двое мужчин разговаривали у края огорода. С улицы доносились громкие голоса.

– Лучше нам убраться отсюда, сир, – сказал я.

Ричард посмотрел на сокола, потом на меня и выругался.

– Этой птице здесь не место, – заявил он.

– В Италии, сир, могут быть другие законы. Тот коренастый явно уверен, что вы пытаетесь украсть его имущество. Как и прочие здешние крестьяне.

Мы оба пригнулись, чтобы избежать нового града камней. Один из парней, как я заметил, вооружился пращой. Посланный ею снаряд способен убить.

– Разве можно допустить, чтобы вы погибли здесь, сир, так и не добравшись до Утремера? – сказал я. – Я настаиваю, чтобы мы уехали. Немедля.

Его ярко-синие глаза, способные вселить страх в большинство людей, впились в меня. Усилием воли мне удалось не отвести взгляд.

К моему удивлению, король хмыкнул:

– Ну ладно, Фердия из Кайрлинна. Будь по-твоему.

Камень стукнулся о мои ребра, пока мы бежали к коням. Слава богу, его пустили не из пращи, но все равно было больно – как после укуса шершня. Запрыгнув в седла, мы галопом помчались по улице, поднимая волну в виде рассерженных поселян. Я успел бросить тоскливый взгляд в сторону купленных мною караваев – их пожирали два тощих пса, – и мы унеслись прочь.

Вслед нам летели гневные крики. Я обернулся. Злобная баба потрясала стулом вслед нам и горланила что-то нечленораздельное. Я не удержался и хмыкнул.

– Божьи ноги! – Воздух взорвался от громового хохота Ричарда.

Поток вырвался на волю. Нас охватила веселость, пришлось перевести коней на шаг. Мы смеялись, пока не заболели бока и из глаз не полились слезы. Стоило Ричарду сказать «карга с табуреткой», как я начинал стонать от хохота. А всякий раз, как я вспоминал про хлеб и пожирающих его псов, он заходился в приступе веселья.

Унялись мы, когда деревня давно уже скрылась из виду.

Раз за разом гудели трубы, издавая оглушительный рев, разносившийся далеко над водой. На это и был расчет. После случая с соколом прошло два дня. К югу от Баньяры, где мы с Ричардом присоединились к флоту, части нашей могучей армады заполонили Фаро, этот узкий пролив между Италией и островом Сицилия. Я находился вместе с королем на передовом корабле, самой крупной из галер, узком хищном звере с единственной мачтой и рядом весел. С каждой стороны от нас, на небольшом расстоянии, шло еще по дюжине судов, все ярко раскрашенные, с развешенными вдоль бортов блестящими щитами. Штандарты и вымпелы развевались на каждой мачте. За ними тянулись пузатые дромоны и десятки шмаков – грузовых кораблей.

Снова взревели трубы, передавая королевский приказ. Пенный бурун поднимался из-под носа нашего корабля, когда гребцы налегали на весла, толкая корабль к Мессине. Мы находились совсем близко, и Ричард хотел прибыть со всей пышностью. Было двадцать третье сентября лета Господа нашего 1190-го, мы приближались к первой важной стоянке на нашем пути. Мы ждали Алиенору с Беренгарией и, вероятно, должны были зимовать на Сицилии. Досадно, но ни король, ни кто-либо другой ничего не могли с этим поделать.

– Вот это отличный способ входить в город!

Рис стоял рядом со мной у поручней. Ему не очень-то нравилось плавать по морю, но спокойная погода и величественность процессии привели его в хорошее расположение духа.

Я обернулся, взглянул на наш флот и рассмеялся:

– Воистину так.

– Я слышал, что Филипп прибыл в Мессину только на одном корабле.

– И я это слышал.

– Но он ведь тоже король. Разве ему не нравится выглядеть по-королевски?

– Быть может, он не хотел затмевать Танкреда, только что вступившего на трон, – предположил я, повторив слова, слышанные от де Бетюна.

– Наш государь на этот счет не тревожится.

– Верно.

Мы оглядели сооруженный на носу помост, на котором стоял король. Облаченный с головы до пят в сверкающую кольчугу, с белым крестом на сюрко[9], он держал красный треугольный щит с одиноким анжуйским львом. Золотой обруч стягивал гриву светлых рыжеватых волос. Истинный образец короля-воина.

А еще ему нет дела до того, что подумает Филипп, решил я. Вполне вероятно, что Ричард как раз собирался позлить французского короля, ведь тот был очевидцем нашего пышного входа в порт. Танкред, разумеется, услышит об этом, но он находится в Палермо.

По правде говоря, пышность и торжественность были делом рискованным, и трезвые головы вроде Андре де Шовиньи советовали завершить плавание более скромно. Нет нужды озлоблять Филиппа или местное население. Танкреду уже известно, что войско Ричарда превосходит числом его силы.

– К чему дергать его за усы, сир? – спрашивал де Шовиньи, выражая общую озабоченность.

Король не желал слушать.

Обычно я не осуждал Ричарда, но трудно было спорить с тем, что гордыня на время взяла в нем верх. Оставалось надеяться, что на Сицилии нам не предстоит об этом пожалеть.

Глава 5

К наступлению ночи мы разместились в доме Рейнальда де Муэка, знатного ломбардца, как мы называли местных нормандцев. Он пришел на причал, чтобы встретить Ричарда. Его обиталище – просторное здание в пригороде Мессины, с мозаикой во внутреннем дворе, виноградными лозами и журчащими фонтанами, – было побогаче многих английских замков. Поверх стен я видел пальмы и церковь, оказавшуюся мечетью, что еще больше усилило ощущение пребывания в чужой стране.

Пригласив Ричарда гостить сколько пожелает, де Муэк посидел с нами за изысканным ужином и, тонко чувствуя обстановку, удалился. Под конец трапезы подали блюда с заморскими дынями, фигами и гранатами, окруженными засахаренным миндалем и фундуком.

Когда слуги убрали недоеденное лакомство со стола, оно попало к Рису. Будучи сладкоежкой, тот решил, что умер и попал в рай. Мигом набив рот, он накладывал на тарелку до тех пор, пока с нее не посыпалось. Я с любопытством смотрел, как он идет вслед за темнокожими слугами по ведущему в кухню коридору. Странно было видеть сарацин в качестве прислуги, а не врагов, но на Сицилии это было в порядке вещей. Здесь сарацины жили бок о бок с ломбардцами и греками.

Ричард снял кольчугу. Облаченный, как и все мы, в тунику и шоссы, он восседал за столом, перед ним стоял кубок. Король был задумчив, уверенность и радушие сошли с его лица, когда он остался среди своих.

В их числе были я, де Бетюн, де Шовиньи, Фиц-Алдельм и горстка прочих приближенных рыцарей. Гарнье Наблусский, великий магистр ордена госпитальеров, сидел рядом с недавно назначенным великим магистром тамплиеров, Робером де Саблем. Гарнье был чуть менее хмурым, чем де Сабль, – самую малость. Их поведению, подумал я, не стоит удивляться. Эти люди посвятили свою жизнь не только Богу, но и войне, делу защиты христианской державы в Утремере.

Присутствовали также Вальтер, архиепископ Руанский, и Жерар, архиепископ Окса. Вальтер был круглым и розовощеким, как яблочко, но под этой добродушной наружностью скрывался острый ум. Жерар, тощий как жердь, был из тех аскетов, что не берут в рот вина. Эти люди были всецело преданы королю, чем и объяснялось их присутствие тут, тогда как остальные клирики уже вернулись в свои диоцезы.

Фиц-Алдельм жаловался де Шовиньи насчет своей комнаты, показавшейся ему недостаточно большой. Неприхотливый де Шовиньи, который вполне удовольствовался бы и ложем на полу, почти не отвечал ему. Тогда Фиц-Алдельм переключился на короля.

– Мне все-таки кажется неправильным, сир, – начал он, – что мы остановились тут, а Филипп живет припеваючи в городе, в королевском дворце.

– Не провались так позорно его попытка съехать из дворца, я бы сейчас поселился там, – ответил король с улыбкой.

Он имел в виду вздорное желание Филиппа отплыть в Утремер несколько минут спустя после встречи с Ричардом на пристани. По капризу судьбы, ветер переменился, едва корабли Филиппа вышли в море, и погнал их назад. Итогом стало бесславное возвращение в порт. Наши моряки изрядно позабавились, насмехаясь над французами и освистывая их, пока суда швартовались.

Ричард очень развеселился и крикнул Филиппу, что Бог не желает разлучать их. Французский король, не ответив, промчался по сходням. Мы тоже не стали медлить: местные жители, сначала пораженные видом нашего флота, а затем высадкой могучих боевых коней, приуныли при виде многочисленных воинов, хлынувших с кораблей. Неудивительно: мы очень походили на захватчиков.

Я вновь устремил взгляд на стол. Фиц-Алдельм не унимался, как пес, вцепившийся в кость.

– И все же, сир, – говорил он, – какое право имел Филипп селиться во дворце, когда вам, нашему королю, негде жить?

– Он приехал первым.

Де Шовиньи, уверенный в своем положении и, возможно, недовольный истинной причиной жалоб Фиц-Алдельма, подмигнул Ричарду.

Все расхохотались, кроме Фиц-Алдельма.

– Ты прав, кузен, – сказал король. Потом повернулся к Фиц-Алдельму. – Твое возмущение понятно, Роберт. Но справедливо оно или нет, сейчас не важно. Требование съехать страшно оскорбит Филиппа, во многом из-за того, что он предлагал мне разместиться во дворце вместе с ним. – Он обвел рукой комнату. – Тебе не нравится в этом доме?

– Более чем достойное жилище, сир, – ответил Фиц-Алдельм, не решавшийся и дальше выражать недовольство.

– Хотел бы я знать, содержат ли мою сестру в такой роскоши, – пробормотал Ричард.

– Если только эта мартышка Танкред не полный идиот, сир, с Джоанной обращаются как подобает, – сказал Гарнье Наблусский.

– И он как можно скорее передаст ее вам, сир, – добавил я.

В послании короля, отправленном Танкреду в Палермо меньше чем через час после нашей высадки, четко излагались его требования. Джоанну следовало немедленно направить к брату, прибавив немалый выкуп, иначе Танкреду придется пожалеть. После высадки войска Ричард мог ничего больше не уточнять.

Король забарабанил пальцами по столу:

– Уж лучше бы он это сделал, не то, Богом клянусь, я своими руками снесу ему голову с плеч.

– Будем надеяться, что до этого не дойдет, сир, – сказал архиепископ Вальтер.

Ричард буркнул что-то, но слова свои назад не взял.

– Сир, вы поразмыслили о припасах, необходимых вашему войску? – спросил Вальтер.

– Местные торговцы недолго смогут удовлетворять наши нужды. Если придется задержаться, примем меры: наладим подвоз зерна и вина из имений и городов в глубине острова и так далее.

– Солдатня – народ грубый, склонный к пьянству и распутному поведению, – заметил архиепископ Жерар. – Местные христианки могут подвергнуться приставаниям на улицах.

– Если таковое случится, – сказал король, – то не столько из желания соблазнить женщин, сколько из намерения позлить их мужей.

Не обращая внимания на смешки и улыбки, архиепископ стоял на своем:

– Солдат в Мессине тысячи, сир, преступлений избежать невозможно.

Прелат говорил правду, и все это понимали.

– Отданы строгие приказы хранить мир. За любые преступления виновных ждет строгая кара, – сказал Ричард. – Больше я ничего не могу сделать, разве что посадить своих воинов в клетки.

Жерар кивнул.

– Мы будем побуждать всех ежедневно посещать мессы, – сказал он.

Представив себе, с каким ехидством к этому отнесется де Дрюн, я припал к кубку, пряча усмешку. Я подозревал, что, подобно большинству воинов, он сейчас пьян в стельку и это будет повторяться каждую ночь, пока у него не кончатся монеты. Каждое утро я буду видеть его не в церкви, а на набитом соломой тюфяке.

Я и сам надеялся поскорее предаться увеселениям. Ричард каждую свободную минуту занимался делами государственной важности, встречаясь с Филиппом, Танкредом и так далее; если повезет, мое присутствие не потребуется. Предложение де Дрюна найти лучший кабак в Мессине и выпить все его запасы досуха действительно выглядело заманчивым. Риса не бросишь, а если мне удастся освободить Филипа от его обязанностей, то и ему достанется развлечений. Еще нужно послать весточку Ричарду Торну – с того дня, как он едва не утонул в Роне, мы сделались закадычными друзьями.

Случай представился не сразу. После нашего прибытия в Мессину король два дня держал совет с Филиппом. Требовалось соблюдать приличия, поэтому Ричард взял себе в охранники лучших своих рыцарей. Де Дрюн вместе с ликующим Рисом, которому я дал разрешение, отправились пьянствовать, а я состоял при короле. Встречи были, слава богу, довольно короткими, но неприятными и раздражающими – Филипп часто отпускал в адрес Ричарда едкие реплики. Король не оставался в долгу. Все это не сулило ничего хорошего для нас, когда мы окажемся в Утремере.

Такое поведение было не свойственно для короля: если обстоятельства требовали того, он был сама выдержанность. Как он сам признал, срыв случился из-за невозможности согласовать день отплытия. Филипп ловко воспользовался этой медлительностью, обвиняя Ричарда в утрате рвения. Государь не мог толком возразить, ибо ждал приезда в Мессину Беренгарии и королевы Алиеноры – о чем французский король по-прежнему не догадывался. После такого крутого поворота пришлось бы все улаживать заново, хотя никто не представлял толком, как именно.

Утром пятого дня, двадцать восьмого сентября, пришла весть, что корабль с сестрой короля Джоанной вот-вот войдет в гавань. Настроение Ричарда совершенно переменилось. Улыбаясь во весь рот, он опрометью выскочил из-за стола с завтраком. Ухватив напоследок марципановое пирожное, я помчался за ним вдогонку. Во дворе меня задержала порвавшаяся уздечка, и я послал Риса за другой. Ричард же не собирался никого ждать. Он крикнул, что после четырнадцати лет не потерпит и минуты промедления, и поскакал с де Бетюном, де Шовиньи и другими рыцарями. Фиц-Алдельм, разрази его гром, был в их числе.

Я нетерпеливо приплясывал, дожидаясь, когда вернется Рис. Мое желание увидеть Джоанну было безмерным. Вдова всего двадцати четырех лет от роду, она, как все говорили, отличалась редкой красотой.

– Готово, сэр. – Бледное лицо Риса покрывали капельки пота, но он широко улыбался. – Взял уздечку взаймы у Усамы.

Он свел знакомство с одним из конюхов, дружелюбным сарацином, немного говорившим по-латыни и по-французски.

– Ну так поехали скорее, – поторопил его я, взлетая в седло. – Король, как пить дать, уже на полпути к порту.

Мы миновали главные ворота и переулок, выходивший на одну из основных улиц города. Я уже неплохо изучил Мессину, – по крайней мере, так мне казалось. Превращенная в церковь мечеть, которую я заприметил в первый день, стояла недалеко от нашего местопребывания. Рядом помещался небольшой бенедиктинский монастырь. Напротив церкви раскинулись богатые усадьбы со дворами, подобные обиталищу де Муэка. Мимо прогрохотала повозка, груженная досками. Добравшись до перекрестка, я увидел двух женщин, выходивших из дома, с покрытыми лицами. Я подумал, что здесь трудно отличить христианок от сарацинок. Ломбардцы многое переняли у сарацин, правивших Сицилией перед нормандцами, которые вторглись на остров за полторы сотни лет до того.

Оставив позади квартал знати, мы попали в купеческий. Улицы кишели пешеходами, пришлось перевести коней на шаг. От Ричарда и его свиты не было видно и следа, так что вряд ли стоило силой прокладывать себе путь через толпу. По преимуществу здесь были греки, составлявшие большинство населения Мессины. Мы называли их – несколько презрительно – «грифонами». Но встречались и сарацины разных цветов кожи: темно-коричневые, бронзовые, черные как смоль. Последние, как я уяснил, прибывали из Эфиопии и Судана, лежащих далеко к югу от Египта. Были тут и евреи, с шапочками на голове и волосами, заплетенными перед ушами в колечки, а также армяне в забавных остроконечных шляпах.

В каждом здании занимались ремеслом или торговлей. Тюки хлопка выгружали из повозок и заносили в двери. Повсюду раздавались трели посаженных в клетки певчих птичек. Златокузнец постукивал молоточком по крошечной настольной наковальне. У стены одной лавки лежали вязанки сахарного тростника, впервые увиденного мною, а весь пол был завален мешками с кристаллизованным сахаром. Торговцы фруктами, стоя за небольшими лотками, зазывали покупателей, предлагая свежевыжатый сок – гранатовый и апельсиновый. Двое юнцов тащили в переулок овцу. Я заглянул в него: скотину поджидал загон, а потом, судя по смрадному запаху дерьма и крови, нож мясника.

Дальше по улице зловоние сменялось манящим ароматом свежеиспеченного хлеба. Я узнал пекарню, где мы отоваривались раньше. Будучи все еще голодным, я остановился рядом с ней и сказал Рису:

– Пара минут разницы не составит. Подожди меня.

Все еще страдавший от ночных возлияний парень с благодарностью обмяк в седле, держа безвольной рукой поводья моего коня.

В лицо пахнуло жаром, стоило перешагнуть порог пекарни, небольшого строения с прилавком во всю ширину входа. На нем были разложены караваи, пироги и другая выпечка. У задней стены стояли две сводчатые печи с открытыми топками, где я увидел раскаленные докрасна угли. Поблизости топтались рабочие с деревянными лопатами на длинной ручке, следя за тем, чтобы печености не пригорели.

Я улыбнулся хозяйке, красивой грифонке с длинными черными волосами, и указал на караваи средних размеров, пришедшиеся мне по вкусу в минувшие дни. По-гречески я пока не говорил, поэтому показал два пальца: один хлеб – для меня, другой – для Риса.

Она ответила, слова на ее родном языке прозвучали резко. Тон был совсем другим, не таким дружелюбным, как прежде. Я вежливо улыбнулся ей и выложил четыре трифолларо – медные монетки, самые мелкие из тех, что ходили на Сицилии.

Она сердито замотала головой и выставила ладонь с пятью растопыренными пальцами, а вдобавок еще большой на другой руке.

– Шесть трифолларо? – воскликнул я. – Вчера каравай стоил две монеты, а теперь три?

Она встретилась со мной взглядом. В глазах читался страх, смешанный с упрямством.

Я покопался в мошне и увеличил количество монет до полудюжины.

– Кое-кто отнесется к этому не так спокойно, – заметил я.

В ответ я удостоился только сердитой гримасы.

Рис не удивился моему рассказу и сообщил, что цены на вино тоже намного выросли со дня нашего приезда.

– Местные нас не жалуют, – сказал парень. – Называют вонючими собаками.

– В этом есть доля истины, – ответил я, хмыкнув. – Большинство наших не слишком склонны мыться, а грифоны и ломбардцы окунаются в воду при первой возможности. Если верить молве, так поступают даже безбожные сарацины.

– Мы всех их называем Длиннохвостыми, – мрачно процедил Рис. – Чертями.

Это оскорбительное прозвище не порадовало меня, как и переданный Рисом слух про лучника, которого убили, а труп бросили в выгребную яму.

– Весть об убийстве не дошла до короля, – сказал я. – А потому я думаю, что она ложная.

Рис кивнул, но взгляды, бросаемые им на встречных, были отнюдь не дружелюбными.

Я тоже стал смотреть в оба. Быть может, у меня просто разыгралось воображение, но мне показалось, что в воздухе разлито больше враждебности, чем раньше. Я редко наблюдал улыбки. Не слышал голосов кабатчиков, зазывающих солдат отведать их вин. Но стоило мне увидеть у пристани корабли с развевающимися на них знаменами Танкреда, как все мои заботы рассеялись, словно дым под утренним солнцем.

Приехала Джоанна.

Она оказалась в точности такой красавицей, какой ее описывали: высокая для женщины, статная, с рыжевато-русыми, как у брата, волосами, неодолимо притягательная. Смеющаяся, явно счастливая от встречи с Ричардом, она обладала мелодичным, чарующим голосом. Я был очарован ею, но в ту минуту меня ей не представили, как и других членов свиты, – король был целиком поглощен воссоединением с сестрой, которой не видел так долго.

– В последнюю нашу встречу ты была совсем еще девочкой, малышка, – сияя, сказал он. – А теперь ты Венера, сошедшая на землю!

Джоанна, покраснев, принялась возражать, но я видел, что она довольна.

Разговор между ними продолжался всю обратную дорогу до дома де Муэка: Ричард склонился в седле, а его сестра выглядывала из поданных ей носилок.

Я дорожил каждой возможностью ее увидеть.

Филиппу тоже не терпелось встретиться с Джоанной. Буквально на следующий же день он пожаловал с визитом. К вящей моей досаде, французский король был околдован сестрой Ричарда, да и той, похоже, нравилось вести беседу с ним. Я с облегчением выдохнул, когда после ухода Филиппа Ричард сказал сестре, что не допускает и мысли о ее браке с ним. Еще больше меня порадовало, когда Джоанна состроила гримаску и воскликнула:

– Господи Иисусе! Замуж за него? Да я лучше в монастырь уйду. – Заметив недоумение брата, она залилась звонким хохотом. – Мои смех и улыбки – притворство, призванное помочь твоему делу.

Ричард изумленно воззрился на сестру.

Ах, это женское коварство! Мне-то, как и ему, показалось, что Джоанна вела себя искренне. Робея, я держался поодаль, пока рыцари двора соперничали друг с другом за право поговорить с ней. И ей самой вроде бы нравилось их общество. Конечно, это тоже могло быть притворством, но меня почему-то обуяла необъяснимая ревность. Выбитый из колеи приливом чувств, я обрадовался, когда на следующий день государь взял меня с собой по пути в Баньяру и в укрепленный монастырь, где мы готовились к переправе на Сицилию.

На время захватив обитель – и не став слушать жалобы монахов, – Ричард приказал, чтобы в ней устроили помещения для полудюжины рыцарей и пятидесяти жандармов.

Радуясь, что оказался вдали от чар Джоанны, я пришел в отчаяние, узнав, что Баньяре предстоит стать ее новым местопребыванием. Сознавать, что я не в силах говорить с ней, было скверно, но лишиться возможности лицезреть ее было стократ хуже. Страшась, что Ричард может догадаться о моих чувствах и рассердится или того хуже, я напустил на себя вид, какого никогда еще не принимал. Пребывая в хорошем настроении благодаря законченным за день делам, король не догадывался о моем внутреннем смятении, когда мы возвращались в Мессину вечером последнего дня сентября.

На следующий день Джоанну, к ее большому неудовольствию, отвезли вместе с придворными дамами в Баньяру.

– Это для твоей безопасности, малышка, – сказал ей Ричард.

Та спросила, что он имеет в виду. Король сослался на все более напряженные отношения между его солдатами и моряками и местным населением.

– Но до драки ведь не дойдет, правда? – спросила Джоанна, встревожившись.

– Надеюсь, но, если это случится, у меня должен быть план.

Ричард поцеловал сестру и пообещал, что ее пребывание в Баньяре не продлится долго.

В глубине души я желал, чтобы он оказался прав. Я решил, что, когда мне представится случай, я обязательно попробую заговорить с ней. Мысль была настолько же пугающей, насколько и манящей.

Во второй день октября мы захватили грифонский монастырь на острове в проливе Фаро, отделяющем Сицилию от Италии. Недоверие Ричарда к местным выросло настолько, что ему захотелось получить безопасное место для хранения снаряжения и осадных орудий, а также размещения лошадей. Монахи есть монахи: когда их изгоняли, они не оказали сопротивления, но были очень недовольны. Стоило им добраться до Мессины, как весть о нашем деянии разнеслась повсюду. Тем вечером на улицы вывалили толпы, и король счел разумным крепко-накрепко закрыть вход в дом де Муэка. Когда наступила ночь, мы увидели, что самые дерзкие из грифонов забрались на городские укрепления. Они распивали вино и выкрикивали оскорбления, обращаясь к воинам нашего главного лагеря. Все это, бог даст, закончится ничем, успокоил я Риса, хотя внутри появилось неприятное ощущение.

Наутро после завтрака мы вышли во внутренний двор – это стало у рыцарей обычаем. В море и за время путешествия по Италии выдавалось мало возможностей поупражняться на мечах, но здесь обстояло иначе. Ричард предложил рыцарям делать это каждый день, и его слова нашли единодушный отклик.

Когда мы, числом около дюжины, облачились для боя и принялись обмениваться ударами, в проходе к парадной двери показался высокий окровавленный человек, сопровождаемый одним из часовых. К своему удивлению, я узнал Ричарда Торна.

– Мне нужно поговорить с королем! – крикнул он.

Находившийся неподалеку Ричард услышал и опустил меч.

– Кто ты такой?

Торн опустился на колено, при этом спутанные волосы упали ему на лоб.

– Я Ричард Торн из Ромфорда, сир.

– Встань, парень, – нетерпеливо бросил король. – Что за новости?

Торн вывалил все. Он был близ входа в наш лагерь и видел, как один лучник сердито выговаривал грифонке из-за того, что ее хлеб сильно подорожал. За неделю цена выросла втрое, крикнул он своим спутникам. Раздраженная женщина разразилась громкой бранью. Вскоре другие торговцы, все грифоны, напали на крикуна. Когда товарищи подоспели на помощь лучнику, тот был изрядно помят, побит и лишился множества волос.

– Ясное дело, его приятели в долгу не остались, – продолжил Торн. – Стали махать кулаками и пинаться, а это еще сильнее разозлило грифонов. Пошли в ход тычки и дубинки, воины были вынуждены обороняться не на шутку. Кровь льется до сих пор. Боюсь, беспорядки ширятся. Толпы грифонов валят из города к лагерю, с ними есть и сарацины. – Рыцарь указал на порезы на лице. – Хорошо еще, что я легко отделался, пока пробирался сюда.

– Божьи ноги! – выругался Ричард. – Я преподам урок этим вороватым грифонам и врагам Христа. За мной!

Мы вскочили и бросились за оружием.

Глава 6

Мы спешно изготовились к выступлению. Торн настоял на том, чтобы пойти с нами, хотя и был изрядно помят. Для него подыскали гамбезон[10] и щит, а также старый горшковый шлем в пятнах ржавчины. Нашлась и запасная лошадь. Всего нас было четырнадцать рыцарей, включая короля, и столько же оруженосцев. Последние нечасто бывали в бою, но созывать рыцарей еще откуда-нибудь было некогда.

Разозленные грифоны заполоняли улицы, но после нашей атаки кинулись врассыпную, как мыши от кота. Никому из наших по пути от дома де Муэка не пришлось даже поднять меча. Как только мы прорвались, на нас в изобилии обрушились метательные снаряды, но серьезно никто не пострадал. К моему удовольствию, среди немногочисленных жертв оказался Фиц-Алдельм. Он не позаботился надеть шлем, и зазубренный кусок черепицы здорово рассек ему щеку. Кровь хлестала так, словно резали свинью.

Толпу перед лагерем прорвать было труднее, но вскоре и тамошние греки бежали кто куда. Мы помчались дальше по улице, что вела к главным городским воротам. Хотя грифоны попрятались в примыкающих улочках и переулках, нас по-прежнему было слишком мало по сравнению с разбушевавшейся ордой. Однако мы имели важное преимущество, будучи верхом. Мало кто в христианском мире не обделался бы от страха, если бы оказался, пеший и без оружия, на пути конницы. А если бы такой храбрец нашелся, это означало бы, что у него тесто вместо мозгов.

– Бить плашмя! – постоянно выкрикивал Ричард, вырвавший у кого-то увесистую дубинку и щедро раздававший удары по головам, рукам и плечам.

К этому времени мое первоначальное возбуждение улеглось. У меня не было желания сражаться с безоружными горожанами. Но я передумал, когда из подворотни выскочил дюжий детина со здоровенным поленом в руках. По счастью, я успел его заметить, потянул поводья и развернул коня, направив его прямо на верзилу. Перепугавшись, он шарахнулся в сторону, и я свалил его наземь, ударив клинком плашмя. Затем пришлось помогать Рису, на которого насели трое юнцов. Потом я уже без зазрения совести угощал ударами каждого подвернувшегося под руку грифона или сарацина.

Мы галопом неслись по улице. Вскоре всякое сопротивление прекратилось. Толпа рассеялась. Те немногие, кто остался, удирали от нас в смертельном испуге. Приближаясь к воротам, я придержал коня. На воротных укреплениях стояли вперемешку солдаты и простые горожане.

– Сир! – крикнул я. – Раз они на стене, то и ворота наверняка у них в руках!

Взгляд Ричарда проследил за моей вытянутой рукой.

– Ты прав, надо думать. Стой! – крикнул он, обращаясь к нескольким всадникам, вырвавшимся вперед.

Три оруженосца и два рыцаря не расслышали. Размахивая мечами, захваченные горячкой боя, они мчались к въезду в город.

Мгновение спустя массивные створки со скрипом и стоном стали закрываться. Тяжелый лязг железа и глухой стук падающего запорного бруса сообщили нам, что путь прегражден.

– Бесово отродье! – выругался Ричард, подъезжая ближе.

Приглядывая за парапетом – не собирается ли кто-нибудь выстрелить в короля? – я наскоро осмотрелся. Фиц-Алдельма не было видно, и в груди у меня затеплилась надежда. И точно: когда устроили перекличку, выяснилось, что мой враг был одним из двоих, в безумном порыве ринувшихся в город. Вторым был Пьер Тирпруа, вспыльчивый малый, водивший дружбу с де Бетюном. За ними увязались их оруженосцы и еще один – слава богу, не Рис. Судя по крикам и звону оружия, доносившимся из-за ворот, они там задавали жару.

Положение, однако, было скверное, и мы это понимали. Пятеро воинов не способны сдерживать многочисленную толпу долго. Ричард перешел к действию, каким-то образом сумев привлечь внимание начальника стражи. Объявив, что за каждого из наших убитых он повесит десятерых горожан, король отступил. Вслед ему понеслась отборная брань. Я разобрал возглас на французском: «Проваливай отсюда, король длиннохвостый!» Но вскоре начальник скрылся, а немного погодя шум схватки затих. Копыта застучали по мостовой, а значит, наши товарищи ускакали в надежде найти укрытие.

Разъяренный оскорблениями, но бессильный что-либо предпринять, Ричард повел нас обратно по улице.

Я молился, чего не делал вот уже много месяцев. Пусть Фиц-Алдельм получит смертельную рану, просил я, ничуть не смущенный греховностью просьбы. Раз уж я не могу его сразить, может, у Бога получится?

Как ни печально, мольбы мои не были услышаны. Несколько часов спустя Фиц-Алдельму, Тирпруа и оруженосцам позволили покинуть город. Они разыскали нас в поместье де Муэка, куда мы отошли. Мятежники все еще бушевали в пригородах, и король почел за благо переждать ночь. Его решение услать Джоанну в Баньяру, которое я, влюбленный, так сильно осуждал, казалось теперь мудрым.

Тирпруа хватило ума сделать вид, будто он пристыжен своей выходкой, зато Фиц-Алдельм принялся бахвалиться, рассказывая о том, как трусливые грифоны разбегались перед пятью воинами. Поначалу он не замечал осуждающих взглядов и разговоров за столом.

Я посмотрел на Ричарда: тот улыбался краем губ и ничего не говорил. Я тоже молчал.

Покончить с плодами воображения Фиц-Алдельма решил де Шовиньи.

– Послушай-ка, Роберт, – начал он. – Тебе невдомек, что король разговаривал с начальником стражи?

Фиц-Алдельм, все еще похвалявшийся тем, сколько мятежников обратил в бегство его меч, смолк. Он бросил беглый взгляд на Ричарда, потом на де Шовиньи.

– Король?

– Он сказал начальнику, что за каждого нашего убитого казнят по десять грифонов. Вы сражались храбро, сомнений нет, но толпа отступила из-за угрозы государя.

За столом раздались приглушенные смешки. Я даже не пытался скрыть своего удовлетворения.

Одна щека Фиц-Алдельма сделалась пунцовой от смущения – другую половину лица закрывала повязка, – и он бросил на меня взгляд, полный ненависти.

Я отсалютовал ему кубком.

На следующее утро Ричард, стремясь восстановить и обеспечить мир, собрал совет. Он созвал находившихся в городе служителей Танкреда, пригласил также короля Филиппа. Съехалось такое множество богатых и знатных особ, что единственным пространством, способным их вместить, оказался внутренний двор. По трем его сторонам расставили столы; король и его чиновники разместились за средним. Филипп со своими присными восседал справа, где обычно сидели почетные гости, а посланникам сицилийцев отвели худшие места.

Филипп приехал раньше людей Танкреда. Кое-кто из его спутников был мне знаком: Гуго, герцог Бургундский, Жоффруа, граф Першский, а также Петр, граф Неверский. А вот епископов Шартрского и Лангрского мне назвал де Бетюн. Французы старались держаться вместе и не вступать в разговоры с подданными Ричарда. Лед сломал архиепископ Вальтер, который, взяв архиепископа Жерара, приблизился к ним, – и завязалась натянутая беседа. Французские бароны не спешили следовать их примеру, наши тоже. Мы были союзниками, но не друзьями.

Ричард поздоровался с Филиппом, подошедшим без спешки. Короли обменялись поцелуем мира, но особой приязни на их лицах не читалось. Однако Филипп весьма любезно принял предложенное Ричардом вино и согласился, что повторение вчерашней вспышки насилия необходимо предотвратить.

Чем скорее восстановится мир, тем быстрее вернется Джоанна, подумал я. Забавно, что это пугало меня больше грозивших нам беспорядков. Военное ремесло я освоил, а в делах любви остался жалким подмастерьем.

– Сицилийцам нельзя доверять, милорд, – сказал Ричард. – У меня есть веские основания полагать, что за беспорядками стоят дель Пин и Маргаритон.

Дель Пин был правителем Мессины, а Маргаритон – верховным флотоводцем Танкреда.

– Мне о том ничего не ведомо, милорд, – холодно заявил Филипп. – Бунт начался из-за каравая хлеба, как мне известно.

Ричард поджал губы.

– То была лишь последняя искра.

Филипп промолчал.

– Лучше нам выступить против этих грифонов и сарацин единым фронтом, – предложил Ричард. – Вы поддержите меня, милорд?

– До прибытия вас и вашего войска неприятностей не было, – сказал Филипп. – Насколько понимаю, беспорядки начались по вине ваших людей, из-за их разнузданного поведения.

– Кто здесь враг – я или сицилийцы?

– Я бы спросил ваших солдат о том же самом, милорд. Я полагал, что мы собираемся воевать против сарацин, а не обитателей Мессины.

– Все не так просто, и вам это известно! – Ричард ощетинился. – Я тоже стремлюсь попасть в Утремер как можно скорее.

Филипп вскинул бровь, но дальше этот вопрос обсуждать не стали ввиду прихода сицилийцев. Возглавлял их надменный, с нездоровым цветом лица дель Пин. Он, похоже, был не разлей вода с Маргаритоном, пузатым субъектом, у которого все пальцы были унизаны золотыми перстнями. С ними пришли три архиепископа и еще куча людей, чьи имена я не потрудился запомнить.

Сицилийцы принялись кланяться и расшаркиваться, свидетельствуя о своем уважении к монаршим особам. Все расселись по местам, оруженосцы и слуги разлили вино. Ричард предложил тост за мир, и все подхватили его. Гости выразили восхищение отменным вином. В отличие от меня король не услышал замечания одного французского барона: тот промолвил, что, на их счастье, оно не английское.

Переговоры шли по большей части на французском, и, поскольку некоторые ломбардцы говорили только на латыни, потребовался переводчик. Не особенно любопытствуя насчет государственных вопросов, я вскоре погрузился в свои мысли. Думал я главным образом о Джоанне, как и все время после ее отъезда в Баньяру. Глупо было даже мечтать о ней, но я ничего не мог с собой поделать. Я вспоминал мельчайшие подробности. Ее длинные волосы, обрамляющие лицо так, что выходит нечто вроде сердечка. Ее кожу, нежнейшую на вид, которую мне так хотелось погладить. Ее фигуру, скрываемую и одновременно подчеркиваемую платьем.

Голова моя резко повернулась, когда входная дверь громко стукнула. Не я один положил руку на эфес меча.

Ввели отдувающегося жандарма – его прислал сержант из лагеря, со всех сторон осаждаемого грифонами.

Ричард поблагодарил солдата, велел позаботиться о нем и с сердитым видом обратился к присутствующим, заявив, что время решает все. Если не предпринять немедленных действий – он посмотрел на дель Пина и Маргаритона, – придется заплатить человеческими жизнями. Филипп ничего не сказал.

Далее переговоры пошли успешнее. Дель Пин согласился, что ограничение цен на хлеб, вино и прочие припасы – хорошая идея. Но он стал возражать против предложенного Ричардом потолка стоимости, и начался спор. Мы куда правильнее употребили бы время, подумал я, если бы продумывали поход на Утремер, а не торговались из-за медяков с этими подлыми грифонами.

В этой накаленной обстановке появился второй гонец. Мятеж разгорался, атаки на английский лагерь вынуждали людей короля отступать. Ричард тоже ушел бы, но вмешался архиепископ Вальтер, умолявший государя остаться и найти мирный выход. Стиснув зубы, Ричард сел. Филипп снова ничего не сказал и не сделал.

Я тоже не находил себе места. Поверх гула бесед до меня долетали крики и кличи, которые ветер приносил из нашего лагеря. Я поманил топтавшегося рядом Риса.

– Грядет беда, – шепнул я ему на ухо. – Приготовь мое снаряжение и Поммерса. Пусть Филип сделает то же самое для короля. А вообще, передай это всем оруженосцам.

Рис угрюмо кивнул и выскользнул со двора.

Третьего гонца не пришлось ждать долго. Он был пепельно-бледным, со свежей ножевой раной на левой руке.

– Жилище Гуго де Лузиньяна под ударом, сир, но это не самое плохое, – сказал он, пачкая кровью мозаичный пол. – Наших убивают как в городе, так и за его стенами.

Ричард вскочил прежде, чем гонца усадили на скамью.

– Ты пойдешь и постараешься остановить это безумие, – обратился он к дель Пину твердым как гранит тоном. – Поговори со своим народом. Отдай приказ городской страже. Сделай все, что в твоих силах!

Дель Пин посмотрел на Маргаритона, который кивнул, затем нервно бегающие глазки вернулись к королю.

– Исполним, сир. А вы?

– Я приму свои меры, – ответил Ричард. Он обвел взглядом ожидающий рыцарей. – К оружию, мессиры! Мы нужны нашим людям. – Король посмотрел на Филиппа. – Вы нам поможете, милорд?

– Я не стану участвовать в насилии, – сказал Филипп. – Я и мои люди не в ссоре с жителями Мессины.

Ричард воззрился на него. Левая щека короля задергалась – я знал, что это признак неподдельного гнева. Однако Ричард ничем больше не выдал его и вышел из-за стола, не добавив ни слова.

Я обернулся. Филипп смотрел ему вслед, явно что-то прикидывая.

Отогнав грифонов от дома, где размещался Гуго де Лузиньян, мы получили подкрепление в лице самого Гуго и восьми его рыцарей. Рис и прочие оруженосцы с нами не поехали – отсутствие доспехов делало их легкой добычей. Отряд наш теперь насчитывал двадцать одного рыцаря, включая короля, и мы двинулись к лагерю. Нас было мало, но закованные в броню всадники – ужасающая сила по сравнению с горожанами, вооруженными камнями и палками. Ко времени нашего подхода положение улучшилось: начальники смогли наконец навести порядок и организовать сопротивление. Но далеко не все мятежники обратились в бегство. Около семисот человек продолжали атаковать лагерь, окруженный одним лишь неглубоким рвом. Внутри укреплений виднелось много трупов; судя по одежде, многие принадлежали нашим солдатам.

Меня захлестнула холодная ярость. Кое-кто из воинов вел себя дурно, это правда, – но, насколько я знал, никого из местных не убили.

Ричард испытывал такие же чувства.

– Видите тела? – вскричал он. – Это дело рук грифонов!

Гневный клич стал ответом на эти слова. В нем звучал и мой голос.

Король построил нас в два ряда и повел в наступление по внешней границе лагеря. Я находился в первой шеренге, рядом с государем. Кровь бурлила в жилах. С копьем под мышкой правой руки и щитом в левой, глядя через узкую щель шлема, ощущая под собой мускулистую громаду – Поммерса, я чувствовал себя неуязвимым.

Кони перешли на полный галоп. Земля тряслась. Люди в лагере разразились радостными криками. Мы подхватили брошенный Ричардом клич «Дезе!». Грифоны кинулись врассыпную.

Мы обрушились на них, подобно демонам возмездия, наши копья били с силой стенобитных таранов, мечи без труда отсекали руки и головы.

Когда местность вокруг лагеря очистили от врага, Ричард велел остановиться. Никто из рыцарей не погиб, только один получил легкую рану. Когда король спросил, готовы ли мы взять город, раздался дружный рев.

Пока государь отдавал приказы начальникам пехотинцев, мы немного передохнули. Главный натиск, сообщил он, вернувшись, будет направлен на те самые ворота, за которыми накануне попал в ловушку Фиц-Алдельм. Нам же предстояло совершить внезапное нападение.

– Где, сир? – спросил Фиц-Алдельм. Это хотели знать все, кроме меня и Риса.

Днем ранее король захватил нас с собой, совершая скрытный объезд вокруг городских стен. Мы взяли на заметку полузаброшенную башню: внизу имелась калитка для вылазок, через которую можно было проникнуть в крепость.

– Следуйте за мной, и увидите, – сказал король. Мимолетная улыбка пробежала по его угрюмому лицу.

Мы вернулись к дому де Муэка, чтобы оставить коней и взять как можно больше секир. Поручив скакунов заботам оруженосцев – Рис пришел в отчаяние, ибо снова остался в тылу, – мы вышли вслед за королем на улицу. Ричард избрал кружной путь: по узким переулкам, в обход главных дорог. В домах яростно лаяли собаки, иногда из двери показывалось искаженное страхом лицо, но никто не рискнул помешать нам. Мы успешно продвигались – здесь, возле городской стены, мятежников не было.

Ричард остановился в тени небольшой церкви, за которой проходил ров, окружавший город. Приказав нам заглянуть за угол и убедиться, что мятежники нас не обнаружили, он изложил свой план.

– Видите дверь в основании ближайшей башни?

Все закивали. В укрепления был включен природный выступ: возведенные на нем стены справа уходили к могучей башне, а слева – вдаль. Выступ не был полностью скальным – у его основания, обращенного ко рву, виднелся крутой каменистый склон.

Судя по крепостной калитке, продолжил Ричард, спуститься там нетрудно. Нам же предстояло проверить, можно ли подняться по склону. Взгляд короля, воинственный и яростный, пробежал по нашим лицам.

– Вы со мной?

Убеждая себя, что часовые на башне не видят нас, я вполголоса поддержал остальных, давших согласие.

Не теряя времени, Ричард вывел нас на открытое пространство. Мы двигались настолько быстро, насколько это возможно для людей в полном доспехе, со щитами, секирами и длинными мечами в ножнах. Нам повезло со рвом, частично осыпавшимся из-за отсутствия должного ухода. Благополучно спустившись в него – дозорные, видимо, ничего не заметили, – мы забросили щиты за спину и начали взбираться по склону. Он был крутым, так что приходилось цепляться руками и подыскивать для ног любую опору. Ричард, разумеется, шел впереди, за ним следовали четверо с секирами. Одним из них был я, другими – де Шовиньи, де Бетюн и Фиц-Алдельм.

Вскоре от усилия я стал истекать потом: он выступил под мышками и полился со лба на глаза. Ругаясь под нос, я моргал, стараясь стряхнуть его, и то и дело задирал голову, чтобы посмотреть наверх. Видел я по большей части подошвы сапог Фиц-Алдельма, а также камешки и пыль, сыпавшиеся на меня, но иногда успевал разглядеть башню, хорошо видную в посиневшем небе. Сигнала тревоги по-прежнему не было, и я начал надеяться, что нам удастся добраться до калитки незамеченными.

Оставалось преодолеть футов тридцать, когда выступ обвалился под тяжестью короля. Слава богу, Ричард не соскользнул в ров лицом вниз, но звук падения и стук потревоженных камней получились очень громкими.

Мы застыли. Со стороны главных ворот долетали крики и звон оружия. Быть может, они нас не услышали, подумал я.

На вершине башни показалась голова. Она принадлежала юноше, похоже лишь недавно начавшему бриться. Лицо его перекосилось от ужаса, он прокричал что-то на латыни.

– Живо! – гаркнул Ричард. Голос его звучал приглушенно из-под шлема. – Пошли!

Больше я не отваживался смотреть наверх. Слишком легко было представить себе арбалетную стрелу, влетающую в прорезь моего шлема. Последний отрезок пути я преодолел как одержимый, обогнал Фиц-Алдельма и добрался до подножия башни одновременно с королем.

Он указал на калитку:

– Руби!

Положив щит на землю, я с жаром принялся за дело. На помощь подоспел де Бетюн. Мы хорошо дополняли друг друга: один наносил удар, пока другой замахивался. Дверь трещала под нашим натиском, летели щепки и обломки дерева. Калитка была крепкой, чего и стоило ожидать, судя по ее расположению. Мы раз за разом обрушивали на нее секиры. Это требовало недюжинных усилий, ведь оба были в полном доспехе и со шлемами на голове. После двух десятков ударов сердце у меня колотилось так, что грозило разорваться. Понимая наше состояние, Ричард дал приказ отойти. В кои-то веки я обрадовался Фиц-Алдельму, занявшему мое место. Вместо де Бетюна встал де Шовиньи.

Тяжело отдуваясь, я поднял щит. Помимо двоих секирщиков и Ричарда, все держали щиты над головой. Стрелы сыпались на нас с той скоростью, с какой арбалетчики успевали перезаряжать оружие. Множество их вонзилось в землю вокруг короля. Я отважился взглянуть наверх и убедился в правильности своей догадки. Видно было четверых стрелков, и по меньшей мере двое избрали целью Ричарда. Его красный гребень, подумалось мне. Быть может, они не знают, кто именно противостоит им, но гребень на шлеме выдает начальника. Я бросился вперед, злясь, что никто до меня не подумал об этом.

– Сир! – крикнул я.

Шлем Ричарда повернулся. Из прорези смотрели голубые глаза.

– Что?

– Вам следует защитить себя, сир.

Я переместился за его спину, стараясь сдвинуть щит, по-прежнему подвешенный на ремне.

– Брось, Руфус. Мы тут не задержимся, – сказал он.

Как же он чертовски упрям, подумал я, вскидывая над его головой собственный щит.

– Руфус! – Король снова посмотрел на меня. – В тебя попадут.

– Лучше пусть ранят меня, чем вас, сир.

Вопреки бахвальству, у меня сосало под ложечкой. Не далее мгновения назад я ощутил, как рядом с моей ногой в землю воткнулась стрела. Хауберк[11] хауберком, но с вершины башни арбалетчики могли пускать болты с убойной силой.

– Упрямая ирландская башка! – крикнул Ричард, но все же подтянул свой щит и поднял над головой, позволив мне снова защитить себя.

Тук! Стрела вонзилась в щит короля с такой силой, что половина ее оказалась с обратной стороны доски.

Ричард расхохотался. Он ничего не боится, подумал я и тоже засмеялся.

Дверь трещала под напором Фиц-Алдельма и де Шовиньи. Длинный извилистый разлом пробежал от ее верха почти до нижней петли. Но оба рыцаря устали, и мы с де Бетюном сменили их. Сосредоточившись на нижней части трещины – дойди она до петли, дверь завалится внутрь, – мы с удвоенной силой замахали секирами. Доски ломались. Ричард подбадривал нас криками.

Казалось, на мой шлем обрушился молот. Я пошатнулся, моя секира высекла искры, чиркнув по каменной кладке. Голова звенела, перед глазами плыли звездочки. Сильная рука ухватила меня за правое плечо, и я снова как следует встал на ноги.

– Руфус?

В голосе короля звучала озабоченность.

Я втянул воздух, потом выдохнул:

– Я цел, сир.

Он отвел меня в сторону, и мое место занял де Шовиньи со своей секирой. Прикрыв нас обоих, насколько возможно, своим щитом, Ричард впился в меня взглядом:

– Не врешь?

Мне доводилось лгать прежде, скрывая слабость, но я уже вполне очухался и больше не чувствовал себя так, словно стою на палубе корабля в шторм.

– Шлем принял на себя большую часть удара, сир.

Король выпрямился и посмотрел на верхушку моего шлема.

– Господи, а ты прав! Клянусь, тут вмятина в полдюйма глубиной.

– Сир! – раздался возбужденный возглас Фиц-Алдельма. – Дверь вот-вот рухнет.

– За работу, Руфус, – сказал король, передав мне мой щит и велев остальным приготовиться. Потом обратился к Фиц-Алдельму и де Бетюну: – А ну, разойдись!

Войти в узкую дверь можно было только по одному. Я занял место позади короля, глядя из-за его плеча на расщепленные доски. Один хороший пинок, подумалось мне, и мы внутри.

Держа наготове меч, Ричард поднял правую ногу.

Пугающее предчувствие овладело мной. Бросив клинок, я схватил короля за плечо и потянул назад и в сторону.

Щелк! Что-то темное промелькнуло там, где мы только что стояли. Раздался чавкающий звук, затем хрип. Пьер Тирпруа, по дурацкой беспечности не застегнувший кольчужный воротник, рухнул в грязь со стрелой в горле.

Вот бедолага, подумал я, жалея, что стрела досталась не де Гюнессу, следовавшему за ним.

Ричард напрягся, готовясь опять вламываться в башню. У нас было очень мало времени до того, как арбалетчик успел бы перезарядить оружие.

– Там могут быть двое, сир! – крикнул я.

Кивок – слышу, мол. Вместо ноги он воспользовался щитом, обрушив его на изрубленную дверь.

Щелк. Хрясь. Стрела пробила щит короля насквозь и уткнулась ему в ребра, но государь был уже внутри и налетел на двоих воинов, скрывавшихся за дверью. Оба лихорадочно взводили арбалеты. Ричард мощным ударом сверху вниз расколол одному шлем и череп, а я, ворвавшись следом, вогнал клинок – до самого перекрестья – в грудь другому.

Больше в грязной каморке никого не было. Мы проникли в башню.

Ричард хлопнул меня по плечу, благодаря за спасение его жизни. Я расплылся в улыбке под шлемом, счастливый, как пес, получивший мясную косточку, и спросил, не ранен ли он. Король снова расхохотался и ответил, что стрела не пронзила кольчугу. Стерев кровь с мечей, мы вогнали их в ножны и снова закинули щиты за спину. Чтобы взбираться по крутой лестнице, ведшей на вершину башни, требовались обе руки. Я не без опаски посматривал на квадрат дневного света футах в двадцати над нашими головами. Насколько мы знали, наверху нас поджидали новые арбалетчики. Было бы безумием, если бы король пошел впереди.

– Я пойду первым, сир, – сказал я.

Ричард хмыкнул:

– Что, собрался украсть у меня славу?

– Нет, сир, – возразил я, совершенно искренне.

– Это моя опасность, – заявил Ричард и поставил ногу на нижнюю ступеньку.

Я, месяцами не вспоминавший про молитву, возносил вслед поднимающемуся королю страстное упование: да не станет этот час для него смертным.

Фиц-Алдельм, протиснувшийся в комнату после нас, вознамерился было пойти следующим, но я его опередил. Он глянул на меня с такой ненавистью, словно готов был убить на месте. Но рядом были другие, и ему осталось лишь пойти по лестнице следом за мной.

Через миг я и думать забыл про Фиц-Алдельма – так сильно боялся, что короля застрелят прежде, чем мы ворвемся наверх. Слава богу, он не пострадал. Мгновением позже я увидел открытое пространство. Высунувшись по плечи, я оперся руками на доски, чтобы выбраться наверх, но тут на шлем мне легла ладонь.

– Оставайся на месте! – прошипел Ричард.

Я без раздумий повиновался. Щель моего шлема находилась на уровне пола, видеть я мог только сапоги Ричарда, присевшего надо мной, да кусочек голой каменной кладки в нескольких футах далее. Тем не менее в животе у меня сжался ком. Смерть была где-то рядом.

Щелкнул арбалет. Стрела со стуком вонзилась в щит Ричарда. Вторая попала в доску рядом с его ногой.

– Вылезай, пока перезаряжают! – приказал король.

Я выбрался наверх так быстро, как только смог, прикрыл голову щитом и лишь тогда бросил взгляд на Ричарда, принявшего такую же меру предосторожности.

– Роберт, погоди! – крикнул король в люк и обратился ко мне: – Защищай его.

Приказ был мне ненавистен, но короля не ослушаешься. Держа щит над головой, я присел на корточки рядом с Фиц-Алдельмом, шлем которого как раз высунулся наружу.

– На крыше двое, они-то в нас и целятся, – пояснил король. – Нам их не достать, но это и ни к чему. Как только выстрелят, мы с тобой выходим через ту дверь. Бьюсь об заклад, она ведет на укрепления. Фиц-Алдельм прикроет следующего, и так далее. Очень скоро все наши поднимутся сюда – Бог даст, невредимые.

Арбалетчики спустили тетивы. Одна стрела ударила мне в щит и почти прошила его насквозь, больно ударив по пальцам, защищенным кольчужной рукавицей. Другая отскочила от боковой стороны моего шлема, задела плечо и упала на пол. Голова снова загудела, и я с радостью последовал за Ричардом, бросив Фиц-Алдельма на милость вражеских стрелков. Вдруг кто-нибудь найдет уязвимое местечко в его хауберке, подумал я.

Дверь вела в безлюдную комнатку, караулку, судя по обстановке – очаг, стол и стулья. Ричард направился к двери в противоположной стене, приоткрыл ее и выглянул в щелочку.

– Хорошие новости, Руфус, – сказал он. – Не далее как в десяти шагах на улицу спускается лестница.

– Как насчет вражеских воинов, сир?

– Несколько человек, но в некотором удалении, и они, похоже весьма… заняты.

Он хмыкнул.

Вот чего я так желал услышать – нападение на главные ворота отвлекло внимание от нас. Через недолгое время к нам присоединился весь отряд. К сожалению, мы лишились еще одного бойца – арбалетчики с крыши сразили Мэтью де Солея. Мы все разозлились. Один из рыцарей предложил поджечь дощатый пол. Это превратит башню в пылающий факел, сказал он, – достойная кара грифонам, посмевшим убить двоих членов королевского двора. Ричард, в отличие от меня, проглядел, как Фиц-Алдельм кивнул в знак согласия, и резко перебил рыцаря, сказав, что так убивают только трусы.

– К тому же у нас есть дела поважнее, – добавил король.

Дав краткие указания – держаться вместе, вступать в бой только для того, чтобы проложить дорогу, а у главных ворот не жалеть сил, лишь бы открыть их, – он вывел нас через дверь.

Беспрепятственно спустившись по лестнице, мы оказались на узкой мощеной улице. Вокруг не было ни души. По одну сторону тянулись дома, по другую – крепостная стена с дорожкой вдоль нее. Наибольшая опасность грозит отсюда, решил я. Любой лучник или арбалетчик сможет безнаказанно расстреливать нас со стены.

Ричард, превосходный военачальник, тоже это заметил. Прижавшись к подножию стены, он приказал нам следовать за ним по одному. Так, гуськом, мы преодолели около четверти мили и остались незамеченными. Достигнув перекрестка, от которого дорога уходила налево, внутрь города, Ричард перестал таиться и велел нам построиться в шеренгу поперек улицы. Открытое пространство перед нами было заполнено горожанами и солдатами гарнизона. Головы повернулись в нашу сторону. Оружие было взято на изготовку. Прозвучал клич.

Переходя на бег, Ричард повел нас прямо на толпу. Среди нас стали падать стрелы, пущенные из арбалетов и луков, – враги на стене обнаружили нас. С крыш и из окон полетели камни, кирпичи, куски черепицы. Оставалось лишь идти в атаку и надеяться, что в тебя не попадут.

– Де Роверей упал! – крикнул кто-то позади меня.

Я сбавил шаг. Де Роверей, мой друг, был славным малым, знавшим толк в вине.

– Не останавливаться! Он мертв, – послышался другой голос.

«Проклятые грифоны!» – выругался я, сгорая от желания помахать мечом.

Случай вскоре представился. Толпа хлынула нам навстречу громадной, беспорядочной волной. Ричард ни на йоту не замедлил шага, как и мы. Скорбя о павших товарищах, мы прорубали себе кровавую тропу через самую гущу греков. Я распорол руку человеку, размахивавшему дубинкой, и тот дико заорал. Толкнув щитом, я опрокинул его на напиравших товарищей. Лишенный возможности пошевелиться, он смотрел, разинув рот, как острие моего меча вонзается ему в глаз. Стоявшие позади него грифоны увидели достаточно. Повернув спины, они побежали, расталкивая приятелей. Вспыхнула паника, некоторые из тех, кто был рядом, дрогнули.

Ричард неподалеку от меня орудовал мечом, как смерть – косой. Голова одного грифона слетела с плеч, взметнулся алый фонтан. Другой тупо пялился туда, где недавно была его рука. Король убил третьего противника, потом четвертого. Вскоре желающих сразиться с ним не осталось, вокруг нас наблюдалось то же самое. В два счета враг очистил улицу, и мы оказались среди искалеченных, убитых и умирающих.

Снова принялись за дело арбалетчики и метальщики на близлежащих домах. Прикрывшись щитами, мы двинулись дальше, к главным воротам. Опасность не отступала. Стрелы, большие и поменьше, свистели и шуршали, били в щиты, высекали искры из мостовой. Кое в кого из наших попали, но кольчуги спасли от серьезных ран. Из окна второго этажа выбросили стол, с громким треском упавший на землю совсем рядом с Фиц-Алдельмом. Пока рыцарь грозил кулаком ухмылявшемуся обидчику, из окна, кувыркаясь, вылетел стул и задел Фиц-Алдельма по касательной. Тот убрался, не дожидаясь прилета еще одного предмета мебели. Содержимое ночного горшка, тоже выброшенного из дома, вынудило де Бетюна поскользнуться и шлепнуться на задницу. Вассал отца Ричарда, Генриха, а до того слуга его старшего брата, Молодого Короля, де Бетюн отличался хладнокровием и был не прочь как следует поострить. Но в ту минуту он почему-то не смеялся.

А вот я загоготал так, что был не в силах помочь ему.

– Находишь это забавным? – процедил он через прорезь шлема.

– Прошу прощения… – Я не выдержал и снова рассмеялся. Овладев собой, я протянул ему руку и сказал: – Больше не буду.

Выругавшись вполголоса, он ухватился за мою ладонь.

В следующий миг, из-за какого-то подлого стечения обстоятельств, земля ушла у меня из-под ног. Я грохнулся рядом с де Бетюном, вляпавшись задницей в дерьмо.

Де Бетюн хохотал так сильно, как никогда прежде. Пришлось присоединиться к нему.

– Когда вдоволь повеселитесь, неплохо бы снова заняться делом.

Король, впрочем, и сам развеселился и отпустил, в числе прочих, пару шуточек на наш счет.

Стычка с еще более многочисленной толпой перед главными воротами тоже закончилась в нашу пользу. Не сомневаюсь, что кличи наших соратников с другой стороны сыграли нам на руку. Король лично, прибегнув к помощи меня и Фиц-Алдельма, поднял тяжелый запорный брус и отвалил его. Большинство пробегавших мимо солдат даже не видели Ричарда. Горланя, словно преследующие оленя псы, воины хлынули в город. Грифоны не приняли боя. Они побежали, в панике налетая друг на друга, а иногда – на отряды наших людей. Пощады не было. Мечи поднимались и опускались. Грифоны умирали.

– Как колосья под серпом, – проговорил Ричард, не делая попыток вмешаться.

Грифоны сами навлекли беду на свою голову, подумал я. Тем не менее я повернулся спиной к бойне и попытался представить себе такую же победу, но над настоящими врагами – мамлюками Саладина.

Глава 7

Вскоре по войску разлетелась шутка: королю потребовалось меньше времени, чтобы взять Мессину, чем священнику отслужить заутреню. Не вполне верно – но стремительность штурма была примечательной. Любая осада благодаря мощным укреплениям и слабости стенобитных машин могла длиться месяцами. В этом же случае сопротивление прекратилось еще до того, как день перешел в вечер.

Разрушения не ограничились городом. Отряды Ричарда направились в гавань и предали огню сицилийский флот. Сама Мессина тоже выгорела бы дотла, если он не вмешался лично. Не посмев перечить наводившему ужас королю, в кольчуге и заляпанном кровью сюрко, солдаты вернулись в лагерь. Мало кто был трезв, и большинство их возвращалось с добычей. Я видел, как воины катили бочки с вином, несли части туш, мешки с мукой, отрезы материи и серебряную посуду. Кудахтали и метались куры, которых отлавливали по переулкам пьяные жандармы. Двое лучников с горем пополам тащили скатанный ковер длиной в две повозки.

Пока солнце – огненный оранжевый шар – закатывалось за горизонт, я стоял вместе с Ричардом на надвратном укреплении и наблюдал за тем, как на стенах водружают королевские и аквитанские знамена. Стяг Танкреда полетел вниз на улицу, где жандармы вытирали об него ноги и гоготали. Старый гнев всколыхнулся во мне: не так ли все было, когда солдаты под началом Гая, брата Фиц-Алдельма, сожгли мою родовую твердыню в Кайрлинне? Я не позволил гневу разгореться. Ирландия далеко, за полмира отсюда, а Иерусалим еще только предстоит взять.

– Хороший день, Руфус, – произнес Ричард, кладя локти на парапет. – Мессина моя.

– Как и полагается, сир, – сказал я. Король мог быть доволен: не он начал эту битву, зато он ее закончил. И при этом не допустил большой резни.

– Посмотри.

Ричард дернул подбородком.

Невдалеке от ворот я разглядел наблюдавших за нами двух солдат с лилиями на щитах.

– Французы, – сказал я.

– Разнюхивают по велению Филиппа, – отозвался Ричард. На его губах появилась хищная усмешка. – Любопытно, как ему понравится то, что я тут устроил?

Прошел час. Помывшись и переодевшись, мы собрались в нашем излюбленном месте – во дворе дома де Муэка. Рыцари хвастались друг перед другом синяками и порезами, полученным в дневной схватке. Ричард расчесывал бороду перед серебряным зеркалом. Вино лилось рекой. Слышались смех и шутки, в которых, к моей досаде, частенько упоминалось про ночные горшки. Все полагали, что наши с де Бетюном хауберки никогда уже не будут пахнуть по-прежнему.

Рис уже взялся за дело, отчищая доспех в бочке с водой и песком. Он злился на меня, и небеспричинно. С полдюжины серебряных пенни изменят его настроение к лучшему, думал я, одновременно надеясь, что старания парня увенчаются успехом.

В парадную дверь постучали, громко и настойчиво.

Мы посмотрели на короля, запретившего пускать кого-либо без его разрешения. Узнав, что это гонец Филиппа, он распорядился отослать его прочь.

Я с тревогой посмотрел на де Бетюна, в чьих глазах отразилось то же чувство. Филипп никому из нас не нравился, но он был союзником. Разжигание ссоры не принесло бы добра никому и не помогло бы достичь главной цели – взять Иерусалим.

Но Ричарду мы ничего не сказали. Он все еще пребывал в воинственном настроении.

Прошло немного времени, и в дверь постучали снова.

Прибежал караульный.

– Обязан доложить, государь, что снаружи стоит этот самый Гуго, герцог Бургундский, – сообщил он. – Говорит, что не уйдет, пока не поговорит с вами.

Король по-заговорщицки улыбнулся мне: «Ну, что я тебе говорил?»

– Впустите его, – сказал он.

Гуго был хорошо знаком всем нам, в особенности Ричарду. Склонный вторгаться в Аквитанию при любой возможности, герцог в прежние времена водил дружбу с Молодым Королем и докучливым Раймундом Тулузским.

Круглолицый и дородный Гуго, отдуваясь, шел по коридору. Когда жандарм объявил о прибытии герцога, тот протиснулся мимо него, направившись к Ричарду.

– Сир.

Он согнул колено, но пола не коснулся.

– Поздновато для частных визитов, герцог Гуго, – заметил Ричард.

– Ну, первый посланец ведь не смог вручить письмо, сир.

– Как я уже сказал, поздновато для подобных вещей, – ответил король, не поведя бровью. – Что-то стряслось?

– Я прибыл от короля Филиппа, сир.

– Вот как? – Ричард изобразил удивление. – Настолько важное дело, что оно не терпит до нашей завтрашней встречи?

Лицо Гуго, и без того красное, побагровело.

– Ва… ваши флаги, сир, – выпалил герцог. – Они реют над главными воротами, а вот знамен моего господина нигде не видно.

Ричард недоумевающе посмотрел на него:

– На предыдущем совещании Филипп наотрез отказался участвовать в происходящем. Ни один из его воинов не помогал в подавлении беспорядков. Если честно, ходят даже слухи, что сегодня его люди препятствовали входу моих кораблей в гавань.

– Это все неправда, сир.

– У меня нет ни времени, ни желания разбираться. Я не вижу также причины, по которой знамена Филиппа должны висеть на стенах.

– Но он ведь ваш сюзерен, сир, в глазах Божьих и человеческих.

Гуго напомнил о вассальной клятве, принесенной Филиппу Ричардом за континентальные владения: Нормандию, Бретань, Аквитанию и прочее. Подчинение чисто наружное, – по сути, Ричард был куда могущественнее французского короля.

– Так и есть, я люблю его и почитаю.

Голос Ричарда звучал искренне, но все присутствующие знали, что он лжет.

– Если вы признаете верховенство короля, сир, его знамена должны сменить ваши на стенах.

– Он отказался принимать участие в сражении. Не предоставил ломбардцам защиты, хотя те умоляли о ней. И сейчас заявляет права на победу?

– Король Филипп хочет, чтобы его требования были немедленно удовлетворены, – ровным тоном произнес Гуго.

– Само предположение об этом бредово. – Ответ Ричарда прозвучал резко. – Мессина моя. Моя, ты слышишь?

Гуго струсил под гневным напором Ричарда, но признавать поражение не спешил.

– В Везле, сир, вы с Филиппом поклялись делить всю добычу поровну.

– Ту, которую мы захватим совместно.

– Любую, сир.

– С таким же успехом можешь пойти и стукнуться башкой о ту стену. – Ричард указал пальцем. – Мои флаги останутся на месте. Там, где висят по праву. А теперь, если тебе нечего больше сказать…

Расстроенный, но бессильный, Гуго пробормотал слова прощания и отправился восвояси.

– Эх, хотел бы я хоть вполглаза поглядеть на Филиппа, когда он это услышит, – сказал Ричард, не потрудившись понизить голос.

Я любил и почитал короля, но он бывал подвержен приступам губительной гордыни, как в этом случае. Я понял, что де Бетюн разделяет мое мнение, и, посмотрев на каменное лицо Шовиньи, заподозрил в этом и его. Эти двое, впрочем, искусно скрывали свои переживания. А вот чтобы прочитать мои, Ричарду хватило одного взгляда. Он поманил меня пальцем.

– Сир?

Я побрел скрепя сердце по мозаичному полу.

– Ты полагаешь, я поступаю безрассудно?

В тоне его безошибочно угадывалась воинственность.

Я выругался про себя. Ну почему по мне всегда видно, что я думаю? Убедительного ответа найти не удавалось.

– Это не так, сир.

Он фыркнул:

– Когда герцог Гуго уходил, вид у тебя был прямо-таки несчастный.

– Он проявил неуважение к вам, сир, – сказал я, стараясь уклониться от сути разговора. – Мне это не понравилось.

– Ты меня совсем за олуха держишь? Выкладывай все как на духу.

– Король Филипп ошибается, сир.

– Верно. Сюзерен или нет, он не вправе требовать, чтобы его стяги повесили вместо моих.

– Не вправе, сир, – согласился я.

– Но что? – с вызовом спросил Ричард.

– Филипп ведь ваш союзник, сир.

Мой намек был прозрачен.

– Божьи ноги!

Все еще в запале, король разразился гневной тирадой в адрес французского монарха. Отказ помочь в подавлении беспорядков. Многочисленные козни против Ричарда. Как пить дать, здесь, в Сицилии, он замышляет недоброе вместе с Танкредом. Филипп – подлец и обманщик, заявил король, и заключит сделку с самим дьяволом, если она покажется ему выгодной.

– Все, что вы говорите, сир, – чистая правда, но…

На этом я остановился, давая понять, что Филипп и Ричард поклялись не разрывать союза.

– Мошенник не имеет права ни на какую часть богатств Мессины!

Король выдал еще одну речь, но уже не такую долгую. Гнев его, как обычно, быстро прошел, на чем и строился мой расчет.

С минарета на близлежащей мечети раздался призыв муэдзина к молитве: «Хаййа ‘аля с-салях! Аллаху акбар! Ля иляха илля Ллах!»[12]

Ричарда сделался задумчивым.

– Люди в Утремере, внимающие этому призыву, – вот истинные наши враги.

– Именно так, сир, – сказал я, приободрившись. – И чтобы победить их, нам потребуются все силы.

Король весело хохотнул.

Я посмотрел на него.

– Мы скорее побьем Саладина, если бок о бок со мной будет сражаться Филипп, – объявил государь.

Наконец-то он приходит в себя, с облегчением подумал я. И верно, вскоре его гнев улегся, сменившись более благодушным настроением.

– Я злился на Филиппа и до сих пор злюсь, но это не причина обращаться с ним как с мерзавцем, – сказал Ричард. – У него есть-таки право требовать половину всей добычи, взятой нами в Мессине у этой мартышки Танкреда. Так и скажу ему поутру. Вот только сомневаюсь, что Филипп этим удовольствуется: он слишком горд и капризен. Внешние приличия для него – все.

– Он будет по-прежнему возмущаться тем, что его штандарты не висят над главными воротами, сир, – согласился я. – Если есть способ потрафить его тщеславию, не доставив радости при виде того, что его знамена стоят рядом с вашими…

После минутного раздумья в глазах Ричарда появился радостный блеск.

– Я пошлю гонца к тамплиерам и госпитальерам. Пока соглашение с Танкредом не достигнуто, управлять Мессиной станут они. И только их знамена будут висеть на стенах. Филипп ничего не сможет возразить.

На утренней встрече Филипп согласился с предложением Ричарда, хотя и вел себя довольно надменно. Тем не менее короли пришли к соглашению и обменялись поцелуем мира. Воинствующие ордены были только рады взять город на свое попечение.

– Их привлекает любая возможность разжиться деньгами, – сказал мне Ричард. – Утремер выкачивает из них силы, постоянно и безжалостно. Тамошнее франкское население год от года сокращается, поэтому тамплиерам и госпитальерам приходится все больше заниматься обороной королевства.

– Их силы составляют значительную часть войска, сир, не так ли? – Король кивнул, и я продолжил: – Станет ли Гарнье Наблусский подчиняться вашим приказам на поле боя, сир?

Насчет де Сабля я был уверен, поскольку он стал великим магистром благодаря влиянию Ричарда и его щедрым пожертвованиям ордену. Гарнье Наблусский, однако, находился в совсем ином положении и не был сопливым юнцом, которого легко повести за собой.

Ричард улыбнулся:

– Думаю, станет.

– Это вы приказали, чтобы их штандарты развевались на стенах, сир, – сказал я с усмешкой. – Так что они окажутся у вас в долгу.

– Ты читаешь мои мысли, Руфус, – ответил он с хитринкой.

Я посмотрел украдкой на французского короля. Да, он принял условия, но я прозревал тлевшее в нем недовольство. Вряд ли новые предложения Ричарда порадовали бы его. Прежде всего самые уважаемые семьи Мессины должны были послать заложников – ручательство их хорошего поведения. Заложникам предстояло находиться в нашем лагере. Во-вторых, на господствующем над городом холме возводилась башня – наблюдательный пост для наших солдат. Ничто не могло свидетельствовать нагляднее о превосходстве Ричарда. Я убеждал себя, что полученные богатства удовлетворят Филиппа и он не станет придираться к таким мелочам, но беспокойство не проходило.

На словах он был нашим союзником, но вел себя, скорее, как враг.

На следующий день, шестого октября, поступил ответ Танкреда на требования Ричарда. Обрадованный король даже не попытался сообщить о содержании письма Филиппу, как и кому-либо из нас. Вместо этого он отправился в Баньяру, прихватив несколько человек и лошадей. Я был среди сопровождающих, так же как Рис и Филип.

Фиц-Алдельм, к счастью, не попал в их число. Порез на его щеке загноился, и ему пришлось, по настоянию лекаря, остаться в постели. Как ни печально, недуг не был опасен для жизни. Его терьер по кличке Пти – Крошка – не отходил от кровати ни днем ни ночью, и я счел трогательной эту черту в собаке при всей ненависти к ее хозяину. Догадка Филипа оказалась верной: песик был славным, хотя беспрестанно тявкал при всяком удобном случае.

Пока мы топали по мостовой, проходя под аркой ворот и направляясь в монастырь Баньяры, предвкушение скорой встречи с Джоанной становилось все острее. Рис, Филип и прочие оруженосцы остались присматривать за конями, а де Шовиньи, де Бетюн и я последовали за Ричардом в аббатские покои – самые роскошные комнаты во всем дворце.

Кивнув в ответ на приветствие изумленных жандармов, стоявших у двери, король приказал им оставаться на месте.

– Хочу удивить сестру, – с усмешкой сказал он мне.

– Она будет рада, сир.

Я надеялся, что Джоанна обрадуется и мне тоже.

Мы прокрались незамеченными – скрип половиц скрывали негромкие звуки музыки, доносившейся из покоев. Двое слуг, ожидавших у входа, вытаращились на Ричарда и опустились на колено, а тот приложил палец к губам.

– Ждите здесь, – шепнул он нам.

Джоанна с придворными дамами находилась в дальнем конце комнаты. Некоторые женщины занимали оконные сиденья, другие расположились рядом с арфистом. Большинство их занимались рукоделием, две играли в шахматы. Не заметив приближения Ричарда, пока тот почти не коснулся ее, Джоанна вскочила с радостным криком. Позабытое шитье упало на устланный сеном пол.

– Ричард!

Ее руки обвили брата.

– Ах, как славно видеть тебя, малышка! – сказал он, заключая сестру в объятья.

– Ты не предупредил, что приедешь. – Джоанна отступила на шаг, на лице ее отразилась тревога. – Видно, привез дурные вести. Мы видели вчера дым: горела Мессина? Сколько людей погибло?

– Не беспокойся, – нежно промолвил Ричард. – У меня прекрасные новости.

Ее чело прояснилось.

– Ты приехал один? – Заметив нас, она укорила брата: – Неужто ты так низко ценишь своих рыцарей, что оставляешь их на пороге, словно незваных гостей?

Ричард махнул рукой, и мы направились через комнату, чтобы поприветствовать королеву. Она была настоящим дивом: златовласая, в нежно-голубом платье и мягких кожаных туфлях. Двое из нас преклонили колено.

– Поднимайтесь, поднимайтесь! – воскликнула Джоанна и тепло добавила: – Вы, должно быть, страдаете от жажды после путешествия.

Ричард недоуменно вскинул бровь:

– Да от Мессины тут рукой подать.

– Тем более непростительно, что ты приезжаешь так редко!

И она ткнула его под ребра весьма неподобающим для дамы жестом.

– Я был занят, малышка, – смутившись, ответил Ричард.

Нам редко доводилось видеть короля таким, и мы с де Бетюном обменялись удивленными взглядами. Игривый настрой Джоанны только усиливал ее привлекательность.

Принесли сладкое вино и пирожные. Мы налегли на угощение, а вот Ричард есть не стал, продолжая выкладывать вести. Джоанна перебила его:

– Сначала расскажи, что произошло в Мессине.

Она как завороженная слушала, пока брат рассказывал о взятии города. Свое участие Ричард, по обычаю, преуменьшал, зато не преминул упомянуть о том, как я избавил его от попадания арбалетной стрелы.

– Разве нужно было так рисковать? – спросила Джоанна.

Ричард пожал плечами, а она укоризненно поцокала языком. Ее голубые глаза, такие же яркие, как у него, обратились на меня.

– Похоже, мне следует поблагодарить тебя, сэр Руфус, за то, что у меня до сих пор есть брат.

Господи Иисусе, какой желанной она была! Кровь прилила к моим щекам.

– В скором времени после того король сделал то же самое для меня, мадам.

– Позже ты обязательно расскажешь мне об этом.

Ослепительная улыбка.

Сердце подпрыгнуло у меня в груди.

– Почту за честь, мадам.

Ричард закончил рассказ, с восторгом сообщив, что возвышающаяся над Мессиной башня получила название Матегрифон – «Убийца греков».

– Нельзя так называть ее, брат! – возразила Джоанна. – Не все люди на Сицилии мятежники, не все злодеи. В большинстве своем это добрый народ, Я прожила тут много лет, не забывай.

– Помню, малышка. Однако недовольные причинили много зла моим воинам. Нужно донести до них послание, а башня отлично подходит для этой цели. У меня нет желания и впредь убивать грифонов, разве что при нужде. Но если они снова взбунтуются, Богом клянусь, я захвачу весь остров.

Ричард еще некоторое время уверял, что мир восстановлен, и наконец Джоанна удовлетворилась этим.

– А теперь расскажи, что так взволновало тебя, – сказала она с улыбкой, от которой на щеках появились ямочки.

Ричард рассмеялся, я же, оторвавшись от созерцания королевы, снова встретился взглядом с де Бетюном. Было странно и забавно видеть короля, покорно подчиняющегося приказам.

– Я заключил мир с Танкредом, – сообщил Ричард.

– Если у маленькой собачки есть хоть немного мозгов, она не станет отбивать кость у собаки побольше.

Губы короля дрогнули.

– Это еще не все. Освободив тебя, Танкред не вернул твою вдовью долю.

– Он скуп.

– Не сомневаюсь. Но после событий в Мессине ему пришлось переосмыслить свое положение. Двадцать тысяч унций золота тебя устроят?

– Двадцать тысяч? – Джоанна всплеснула руками. – Ах, какой счастливый день! Ты славно потрудился, брат.

– Он заплатит условленную сумму в течение двух недель, но это еще не все, – продолжил Ричард, наслаждаясь. – Я вытряс из него еще двадцать тысяч.

– Речь, часом, не о наследстве, завещанном Вильгельмом нашему господину отцу?

– О нем самом. Я подумал, что мне сподручнее получить монеты вместо золотого стола и шелкового шатра на двести человек.

Озадаченный, я посмотрел на де Бетюна. Он тихонько пояснил: покойный супруг Джоанны Вильгельм давно собирался поднести Генриху, отцу Ричарда, щедрый дар, чтобы Генрих помог с освобождением Иерусалима.

– Танкред не утверждал, что завещание лишается силы, поскольку папа умер прежде Вильгельма? – спросила Джоанна.

– Утверждал.

– И все же ты заставил признать его.

– Ничего подобного. Просто сказал, что, если Танкред желает оставаться королем Сицилии, ему придется заплатить.

По губам Ричарда пробежала хищная улыбка.

Комнату заполнил звонкий женский смех.

– Ну, брат, это трудно назвать выбором.

– Я подсластил снадобье, предложив стать его союзником. Хочешь не хочешь, нам предстоит зимовать на Сицилии – едва ли Беренгария успеет приехать до Нового года. И если мы будем заодно с Танкредом, жить станет гораздо проще. Если бы я его оттолкнул, он бы проторил дорожку Филиппу. Они и так вели тайные переговоры, если верить моим лазутчикам. Но теперь этому конец.

– Танкред дает тебе золото. А что получает взамен?

– Одна из его дочерей, когда войдет в возраст, выйдет замуж за моего наследника.

– Но Джон уже женат.

– Я не о нем.

– А о ком? – спросила она недоуменно.

– Ах, малышка! Я же совсем позабыл, как далеко занесло тебя от дома. Джону нельзя доверять.

– Мне он запомнился милым пухлощеким мальчиком, – промолвила Джоанна, нахмурившись.

Я попытался скрыть усмешку, а Ричард фыркнул:

– Может, так и было давным-давно, но с тех пор этот щенок сильно изменился. По этой причине и по многим другим мой наследник – не он, а Артур Бретонский.

– Сын нашего брата Джеффри? – Дождавшись кивка, Джоанна продолжила: – Ему ведь года два или три от роду?

– Три.

– Дитя. Джона твое решение явно не обрадовало, ведь он – взрослый мужчина.

– Он получил до моего отъезда щедрое возмещение. Я пожаловал ему четыре графства и еще много чего. Но хватит про Джона.

Она кивнула:

– Вполне понятно, что выиграет Танкред благодаря брачному союзу. Имея твою защиту, он может не бояться семейства Гогенштауфенов и их намерений захватить остров. А что этот союз принесет тебе?

– Помимо двадцати тысяч унций золота?

Джоанна скроила гримаску.

– Не забывай, что германского императора твои действия совсем не порадуют. Как ни крути, Констанция – законная наследница трона.

Как ни странно, сама Джоанна не имела прав на престол Сицилии.

– Меня мало заботит, что думает Барбаросса. Полагаю, что и ему до меня дела нет. Если между нами возникнут разногласия, мы разрешим их в Утремере.

Фридрих уже находился на пути в Святую землю.

– Тем не менее дочь Танкреда не чета твоему наследнику, Ричард.

– Такие брачные союзы нечасто доводятся до конца, а Артуру всего только три года. А вот я скоро женюсь. Даст Бог, не пройдет и года, как у меня появится собственный сын.

– Очень жду этого дня.

Вопреки сказанному, лицо Джоанны омрачилось. Ричард коснулся ее руки:

– Тебе, должно быть, хочется иметь детей.

Она кивнула:

– Мы с Вильгельмом жили счастливо. Как жаль, что у меня не осталось на память о нем сына или дочери.

– Воистину это жестоко. Но для тебя не все еще потеряно.

– Только не выдавай меня замуж прямо сейчас! – Впервые за ее внешней уверенностью проступила хрупкость. – Ричард, мы не виделись четырнадцать лет, и я не вынесу, если вскоре нам снова придется расстаться.

– Не переживай, малышка! – обнадежил ее король. – Беренгария поедет со мной. Но мне придется часто оставлять ее ради войны с сарацинами. Мне пришло в голову, что вы с ней могли бы неплохо проводить время. Если ты не против, конечно.

– О большем я и не прошу.

На глазах Джоанны выступили слезы счастья.

– Ну вот и договорились, – удовлетворенно произнес Ричард.

Государь не заметил моей радости, в отличие от де Бетюна.

– Поосторожнее, Руфус, – шепнул мне рыцарь на ухо. – Она ведь сестра нашего короля.

Я изумленно посмотрел на него:

– Неужели по мне все видно?

– Король не замечает, он занят Джоанной. Как бы он ни любил тебя, ему может не понравиться, что ты питаешь чувства к его сестре.

Я кивнул и попытался придать лицу настолько невозмутимое выражение, насколько смог. Увы, мое намерение не замечать Джоанну долго не продержалось. Вскоре Ричарда отвлекло срочное послание из Мессины. Извинившись перед сестрой, он уединился с де Бетюном в боковой комнате. Оставшись почти наедине с Джоанной – придворные дамы, вот незадача, держались поблизости, – я был охвачен радостным возбуждением, но совершенно не знал, о чем говорить.

Она облегчила мою ношу, попросив рассказать еще раз о штурме башни. Мы вышли в сад, взгляды дам упирались нам в спины. Одна предложила прогуляться с нами, но Джоанна отмахнулась. Я воспарил, почти напрочь позабыв о предупреждении де Бетюна. Галерея с колоннами тянулась вдоль всех четырех стен сада, украшенного цветочными грядками и фруктовыми деревьями. В середине его располагался колодец.

Для начала я упомянул о том, что Ричард заприметил башню еще до того, как в ней появилась нужда.

– Он с детства был искусен в ведении боя, – сказала Джоанна.

Не желая показаться хвастуном, я пропустил те первые минуты, когда мы входили в башню. Улыбнувшись, она остановила меня и велела поведать все целиком, а не только часть. Слегка смущенный, я повиновался.

– Ты спас ему жизнь.

– Я бы так не сказал, мадам. Я помешал королю попасть под вылетевшую арбалетную стрелу.

– Не пытайся меня обмануть! С такого расстояния она вполне могла бы сразить Ричарда наповал.

Я признал ее правоту, и она укорила меня, но ласково, потом велела продолжать.

Рассказ о том, как король стоял надо мной, пока я вылезал из люка, рассмешил ее. Как и наше с де Бетюном приключение, когда мы вывалялись в дерьме и моче – этих слов я, понятное дело, не стал употреблять.

– Вы настоящие братья по оружию, – сказала она, когда я закончил. – Ты, король и остальные рыцари двора.

– Так и есть, мадам, – с чувством подхватил я. Но про себя добавил: «Кроме Фиц-Алдельма и де Гюнесса».

– Как давно служишь ты моему брату?

– Одиннадцать лет, мадам.

– Долгий срок. Можно спросить, сколько тебе лет?

– Тридцать, мадам. В августе исполнилось. – Я помялся, потом отважился: – А вам?

– Двадцать четыре. – Она искоса посмотрела на меня. – Ты женат, сэр Руфус?

– Нет, госпожа. Пока еще не встретил подходящую даму.

– А как ты поймешь, что эта встреча произошла?

Взгляд ее был вызывающим, но при этом игривым.

Я с трудом выдержал его. Она была так близко, только руку протяни, и мы вели речь о любви и желании.

– По правде говоря, госпожа, я и сам не знаю.

– Нерешительность – верный путь к поражению, когда дело касается женщин, – со смехом промолвила Джоанна.

– Может быть, госпожа, но так безопаснее.

Я вообразил свое унижение, если я попробую взять ее за руку и получу отказ.

– На поле боя тебе приходится идти на риск, сэр Руфус.

– Разумеется, госпожа. – Я в замешательстве посмотрел на нее. – На войне иначе не бывает.

– В любви то же самое.

Мне показалось, будто щеки у нее слегка порозовели.

Нашу беседу прервал Ричард, разобравшийся со своим делом. Он громогласно обвинил меня в похищении сестры. То была шутка, конечно, но я обрадовался тому, что король не пригляделся ко мне пристальнее. Совет де Бетюна крутился в моей голове, но я отмахивался от него. Я мог думать только о Джоанне и о том, когда случится наша следующая встреча.

Глава 8

Кольчуга звякнула на мне, когда я затопал ногами, стараясь разогнать кровь. Стояло раннее утро, и в вымощенном камнем коридоре дома де Муэка было зябко.

– Пальцы онемели? – шепнул с противоположной стороны входа в часовню де Бетюн. – Мои как каменные.

– Король, наверное, совсем окоченел, – отозвался я.

– Возможно. Зато он ближе к Богу.

Наши взгляды обратились на дверь. За ней, распростершись перед алтарем, нагой, как в день появления на свет, лежал Ричард. Он пришел недавно, чтобы понести епитимью за свои грехи. Мы стояли на страже, не пуская никого, кроме церковников.

Де Бетюн только что рассказал мне, как подобным же образом приносил раскаяние брат Ричарда, Молодой Король, много лет назад. Это был крайний способ испросить прощения, который казался мне не слишком подобающим для монарха. Но я напомнил себе, что нельзя было и представить, в какой разгул пустится король после взятия Мессины. Ричард всегда любил вино и, когда взгляд его западал на какую-нибудь из них, женщин. Однако в те дни дело обстояло хуже, чем когда-либо. Ночь за ночью он напивался до бесчувствия. Ему приглянулась одна красивая служанка, наполовину сарацинка, и он проводил с ней ночи напролет в своей опочивальне.

Но прошлым вечером все резко изменилось. Заявив, что хочет проветрить голову, король приказал мне сопровождать его во время верховой прогулки. Обрадованный хоть какому-то возвращению к прежней жизни и – кто знает? – возможности уговорить короля навестить Джоанну, с которой мы не виделись вот уже несколько недель, я велел Рису и Филипу седлать коней.

Когда мы выехали на улицу, сарацинку как раз выпроваживали из парадной двери. Лицо ее было залито слезами; заметив Ричарда, она окликнула его.

Помрачнев, он позволил ей подойти. Даже опечаленная, девушка была ослепительно хороша. Они обменялись парой слов, служанка протянула руку, которую он неловко погладил, потом сбивчиво попрощался и тронул коня. Пробежав несколько шагов вслед за ним, она остановилась. Слезы снова потекли по ее щекам.

– Едем, Руфус.

В голосе Ричарда звучали властные нотки.

Я повиновался. Мы скакали бок о бок, грифоны спешили убраться с нашего пути.

Король не произносил ни слова.

Отрешившись от воспоминаний, я бросил взгляд на де Бетюна.

– Как думаешь, почему он избавился от той полукровки-сарацинки? – спросил я. – Из-за того, что женится?

– Предполагаю, что так.

– Но ведь для королей естественно иметь наложниц, даже будучи женатыми.

– Ричард не из таких, Руфус. Помни о том, как он относится к жизни, правлению, политике и войне. Он посвящает себя делу целиком и всегда норовит стать первым, лучшим. – Понизив голос, де Бетюн добавил: – Перепахивать девку из прислуги – не тот поступок, который доброму христианину, а тем более королю, подобает совершать.

– Но нам, рыцарям его двора, на это наплевать, – с жаром прошептал я. – Готов побиться об заклад на сто серебряных пенни, что и его воинам, если они прознают, тоже будет все равно.

– И все-таки… Вчера Ричард заглянул в зеркало своей души, и отражение ему не понравилось.

Так и есть, подумал я, припомнив, как накануне король встретился с одной грифонкой. Высмотрев Ричарда, когда мы проезжали мимо главных городских ворот, женщина с плачем и стонами припала к его ногам, лепеча что-то на скверном французском. Государь не прогнал ее, а выслушал. Сообща мы выяснили, что ее единственный сын тяжко болен.

– Мы поехали навестить его, – рассказал я де Бетюну. – Бедолага лежал в ее доме: голова забинтована, глаза открыты, но ничего не видят. Скорее мертвец, чем парень, но еще живой. Появилась соседка, которая лучше говорит по-французски. Она объяснила, что мальчишка, ему всего тринадцать, оказался в толпе при нашем нападении на город и кто-то из солдат ударил его палицей по голове. Мать нашла его, полумертвого, и перенесла в дом. Там он с той поры и лежал, ничего не видя и не слыша, затерявшись между жизнью и смертью.

– Господь милосердный, – пробормотал де Бетюн, на лице которого проступил ужас. – И что король?

– Он был сокрушен. Просил у женщины прощения за то, что невинное дитя так тяжело пострадало, и обещал прислать своего лекаря, дабы тот сделал все возможное. Вернувшись, он дал лекарю кошелек с золотом для них, но все богатства христианского мира не способны исцелить парня. И король наверняка это понимает.

– Ну конечно понимает. Как и то, что этот парень – не единственный, кто безвинно пострадал во время сражения.

– Теперь я понимаю, почему он здесь.

Мне тоже следует быть там, подумал я, чувствуя, как мою душу раздирает черная вина. Ричард согрешил, прелюбодействуя вне брачного ложа, но не он отдавал солдату приказ проломить голову тому мальчишке. А вот я убил Генри ради собственной выгоды. Это отягчает мою вину.

С другого конца коридора донесся топот мягких туфель.

– Епископы идут, – прошипел де Бетюн.

Мы выпрямились и стали смотреть прямо перед собой, как подобает часовым.

Прибыли все: Вальтер Руанский, Жерар из Окса, Жан из Эвре и с полдюжины других. Высокопоставленные священнослужители пришли засвидетельствовать королевское раскаяние. С ними был несколько жеманный, но приятный клирик по имени Амбруаз. Он состоял писцом при Жераре и постоянно строчил что-нибудь на пергаменте.

Я широко открыл дверь, и они вошли. Прикрывая створку, я глянул на короля, распростертого ниц перед алтарем. Мне стыдно было видеть его таким, и я отвел глаза.