Глава 3. Помощь

— Все будет хорошо, все будет хорошо…

Он кричал, но это не мешало ему шептать: ангелы кричат совершенно иначе, нежели люди, голосовые связки при этом остаются почти не задействованными, они кричат всем телом.

— Все будет хорошо, теперь все будет хорошо, слышишь? Я тебя не оставлю, а значит, все будет…

Он надеялся, что Кроули слышит. И верит. За двоих. Потому что сам он себе не верил.

Он не понял, как оказался рядом, на коленях, вляпавшись белыми брюками в сразу натекшую лужу и совершенно этого не замечая. Руки его тоже были по локоть в горячем и липком. Он побоялся переворачивать настолько изломанное тело, лишь слегка приподнял, чтобы Кроули было легче дышать, если ему это надо — дышать. Может быть, надо, кто знает… И кричал. Крик ангела больше, чем просто оружие[4], — сейчас при его помощи Азирафаэль тянул боль. Не просто разделял, как обычно со-чувствуют ангелы, нет, в этот раз Азирафаэль тянул ее на себя всю, сколько мог, словно канат, яростно и одержимо, чтобы Кроули было легче… ну, просто легче. В конце концов, это просто боль, кости у Азирафаэля целые. Все двести семь человеческих и шестьдесят четыре дополнительных, которые в крыльях, они тоже целые, а боль — это просто боль…

У Кроули — нет.

А сколько? Сколько у него целых осталось? Сто четырнадцать.

Ох…

— Ладно, ладно, все не так уж и плохо… Половина костей у тебя целая. Ну, почти половина…

Можно ли залечить переломы чудесным образом? Хотя бы самые серьезные? Остановить кровь вполне возможно и без применения благодати, вот так… и еще вот так. Перекрыть энергоимпульсами, слегка запечь, запечатать сосуды, они слипнутся и будут потом срастаться легче, поддержать вибрацией. И все. Это ангельский крик, а не благодать, он не навредит Кроули, точно не навредит, Азирафаэль им часто убирал похмелье у них обоих. Ангельский крик — он и не такое может. Только вот кости…

Сращивать кости без применения благодати Азирафаэль не умел: его учили лечить людей, а не демонов. Кроули такое лечение может убить. А может и не убить. Никто ведь не пробовал никогда применять благодать для лечения падших ангелов или их смертных оболочек. И спросить не у кого.

Азирафаэль зажмурился и всхлипнул, понимая, что уже почти решился и, возможно, совершает самую большую ошибку за шесть тысяч лет, но…

— Ну и чего орешь?

Азирафаэль открыл глаза и вскинул голову, ощущая, как по лицу прошлось холодным сквозняком из раскрытой двери.

Раскрытой.

Двери.

— Нет, совсем замолкать не надо.

Господь стояла на пороге своего кабинета и смотрела на Азирафаэля с напряженным вниманием и чем-то еще во взгляде — разумеется, непостижимым.

— Надо просто потише. Немного. Вот так. Да.

Она чуть повела ладонью, словно ступеньки погладила, и Азирафаэль осознал, что и на самом деле теперь кричит совершенно в другой тональности и намного тише. Он толком не понял, как это так получилось, но теперь от его крика больше не дрожали Своды Небес и стены Того Самого Коридора не пытались свернуться в рулетик. Зато попытавшееся сбойнуть чужое сердце под правой ладонью толкнулось снова. И снова. И снова. Он ощущал эти толчки не рукой даже — всем телом, куда явственнее, чем собственные.

— Молодец, — сказала Господь.

В любой другой день Азирафаэль с ума бы сошел от радости и преисполнился неземного блаженства: его старания оценила Сама Всевышний! Какой другой ангел (или даже архангел!) может похвастать подобным достижением?! В любой более правильный день все бы именно так и было.

Сегодня день был неправильный. Сегодня все вообще было неправильным! И потому Азирафаэль лишь досадливо поморщился и осторожно приподнял тело Кроули в Ее сторону. Протянуть более решительно не рискнул, лишь обозначил движение, надеясь, что вышло вполне недвусмысленно.

Он уже достаточно сошел с ума для того, чтобы потребовать у Нее: «Ты же всемогущая! Ну так исцели!» — именно потребовать, а не попросить. Только вот горло с языком почему-то не слушались, продолжая беззвучно шептать:

— Все в порядке… Кроули, слышишь? Все будет в порядке…

Господь медленно покачала головой, пряча руки за спину.

— Нет.

И тут же снова вскинула их перед собой — прежде, чем вскинулся Азирафаэль, прежде, чем вспомнил он об уроненном на пол мече или другой какой глупости.

— Не я. Ты.

— …

Кажется, Азирафаэлю впервые в жизни каким-то совершенно непостижимым образом удалось издать один из тех поистине демонических звуков, которые всегда так хорошо получались у Кроули. Господь усмехнулась.

— Ну а кто же еще, бывший Хранитель Восточных Врат? Взялся за гуж — так не говори, что дюжий тут кто-то другой, лошадей не меняют на переправе.

— Но…

— Нет. Благодать его не убьет, можешь не опасаться. Он все-таки ангел. Хоть и… с черными крыльями. Ты, главное, продолжай кричать. Только негромко. Иногда это очень важно — кричать.

Она по-прежнему улыбалась, но теперь Азирафаэль видел точно, что ни малейшего веселья не было в той улыбке. Впрочем, его это не волновало. Теперь, когда оказалось, что можно, его волновали лишь повреждения. И благодать.

Скрутки. Разрывы. Разломы. Трещины. Слипшиеся энергетические слои. Сплавленные астральные линии. Поврежденные потоки. Снова разрывы — на всех уровнях. Так много повреждений, так много… И так неожиданно мало благодати! И она так быстро кончается, так неожиданно быстро. Странно, ее всегда было много, так много, что через край хлестала и все вокруг начинали непроизвольно улыбаться, казалось, что кончиться она просто не может…

И кончилась.

— Только не молчи.

Он и не молчал. Что еще оставалось, если кончилась благодать? Так быстро. И как раз тогда, когда так нужно! Когда еще столько надо сделать! Хотя бы вот эти спайки, их нельзя оставлять надолго в таком состоянии, их обязательно надо разъединить, и как можно быстрее, распушить, иначе… Крик слегка помогает, расслаивая, но как же трудно без благодати! Холодно. Как же холодно… Неважно. Важно, что эти спайки нельзя оставлять. Если выкрутить себя посильнее — может быть, получится выжать еще немного… еще капельку…

— Осторожнее.

Ох. Благодать. Много. Чужая, горячая…

Откуда? Неважно.

Важно, что теперь ее вполне хватает. И спаек больше нет. Есть пушистая бахрома, такая живая, такая активная, такая красивая. И узла вот этого тоже сейчас не будет, распутаем, сложностей-то, когда у нас столько благодати… Повреждениями человеческого тела можно и потом заняться, кровь остановили, основные осколки зафиксировали, чтобы не пропороли внутренние органы и крупные сосуды по новой, — и пока что на этом все. Куда важнее устранить повреждения эфирного и оккультного тел. Особенно эфирного, оно более хрупкое и уязвимое и…

Стоп. Откуда у демона эфирное тело?

Неважно. Важно, что оно повреждено, западный внешний край изодран в клочья и ближе к энергоцентрали сквозная дыра до самого основания, ох… Это просто так не заклеить, это надо сначала залить благодатью до самых краев, а она словно в черную дыру, уходит и уходит… Нет, вроде бы потихоньку начинает заращиваться, хорошо. Хорошо, что благодати так много, пусть и чужой, и неважно, откуда она. И неважно, что голова кружится все сильнее, главное — не умолкать, продолжая направленную вибрацию, и гнать через себя благодать, гнать туда, где она нужнее, выкручивая себя по полной, чтобы не впитать ни капли, даже случайно, потому что ты же ангел, ты и сам ее вырабатываешь, пусть и не сразу, да и вообще как-нибудь обойдешься, а он…

— Хватит.

Поток благодати прервался так неожиданно и сразу, что это было даже больно. Азирафаэль не вскрикнул, вздохнул только, резко и рвано. И так и остался сидеть, быстро дыша верхушками легких. Обычно человеческие оболочки ангелов не нуждались в дыхании, они вообще мало в чем нуждались, кроме эфирной подпитки, капельки благодати и малой толики сознательно приложенных сил.

Но сейчас благодати больше не было, и сил не было тоже. В голове звенело. Стена за спиной была восхитительно твердой и почти горячей. Почти такой же горячей, как Кроули. Руки онемели, Азирафаэль их практически не чувствовал, но это было неважно. Важным было лишь то, что руки работали, держали и Кроули по-прежнему оставался прижат горячим боком к его груди. И это было правильно. И этот звон — тоже правильно, поскольку это вовсе не звон, а крик, беспощадный и всепроникающий ангельский крик, просто совсем-совсем тихонечко, на самой грани слышимости. Именно такой, какой и нужен, чтобы слабое человеческое сердце билось в единственно верном ритме, а закуклившаяся эфирная суть ощутила себя защищенной и перестала паниковать и тратить последние силы на отражение несуществующих атак.

Разлитая в воздухе Высших Сфер остаточная благодать осаждалась на коже, чуть пощипывала лицо, впитывалась. Отдавала легкой кислинкой на губах, если их облизнуть. Но шевелиться было лень, даже языком шевелить. Азирафаэль был знаком с концепцией усталости, хотя ранее и считал ее смехотворной и относил к разряду того, чего стоило избегать. С концепцией отсутствия благодати он тоже был знаком — и тоже не на личном опыте. Со стороны. Ни разу за все шесть тысяч лет он не чувствовал себя настолько усталым и опустошенным. Настолько выжатым — в самом прямом значении этого слова.

Наверное, именно этим странным сочетанием (полным отсутствием благодати и крайней усталостью) и объяснялась накрывшая его в тот момент апатия, равнодушная, безликая и замороженная отстраненность, позволившая сказать:

— Теперь твоя очередь.

И самому не понять, был ли это вопрос или же утверждение. Почти повелительное. Почти такое, какое ни один ангел не позволяет себе при разговорах со своей Всевышним. Почти… непочтительное.

— Нет. — Господь снова спрятала руки за спину. Отвела взгляд. — От меня он не примет ничего, тем более помощи. Даже в таком состоянии. Никогда не принимал.

— Но ведь… — начал было Азирафаэль все с той же замороженной отстраненностью. И замолчал.

Апатия апатией, но он подошел слишком близко к тому, чтобы обвинить свою Господа во лжи. Можно сказать, уже почти обвинил.

— Да, израсходованная тобою благодать была моей. — Взгляд у Всевышнего был острый, в голосе четко звучала насмешка. — А чья она еще могла быть? Чье в этом мире вообще может быть хоть что-то, ну сам подумай? Особенно здесь. Но шла она от тебя. Через тебя. Он это чувствовал, только поэтому и принял.

Азирафаэлю казалось, что на его лице не отразилось ничего, кроме все той же равнодушной отстраненности. Но, наверное, ему это только казалось.

— Не веришь? — фыркнула Всевышний. — Вот же Фома, законодатель моды на две тысячи лет…[5] Ладно. Смотри.

Наверное, Ей точно так же необязательно было подтверждать излияние благодати каким-либо жестом, как Азирафаэлю дышать. Но Она все же вытянула руку и мягко шевельнула пальцами, словно перебирая струны. Благодать с Ее пальцев устремилась к Кроули теплой и почти осязаемой волной — и словно наткнулась на невидимую защитную сферу. Расплескалась, заискрила, шипя, словно вода на раскаленной сковородке. Запахло паленым. Кроули захрипел, дернулся. Всевышний поспешно втянула остатки благодати обратно в пальцы, спрятала кисти в широкие рукава.

— Видишь? Даже сейчас… — Голос Ее был тихим и лишенным эмоций. Точно таким же, каким Азирафаэль себя чувствовал. И это, наверное, испугало бы его, если бы у него еще осталась способность пугаться. — Даже в таком состоянии. Слишком гордый. Повезло, что есть ты и что ты оказался рядом. И что он тебе доверяет… причем настолько.

В этот момент Азирафаэль отвлекся на непривычное телесное ощущение: он начал чувствовать пальцы. Их закололо словно сотнями мелких иголочек, и благодать тут была ни при чем. Кажется. Вроде бы неприятно. И все же приятно: они есть, они живые, ими можно двигать. Азирафаэль осторожно зарылся пальцами в мягкие черные перья, пропустил их между, словно пряди, разглаживая и выправляя.

И поймал взгляд Всевышнего (как всегда, непостижимый): Она смотрела на его руку и черные перья. И улыбалась.

— Ему всегда нравился черный цвет, — сказала Она, перехватив вопросительный взгляд Азирафаэля. На этот раз в голосе Ее звучала странная гордость. — Черные дыры, знаешь про такие? Его творение. Нет, обычные яркие звезды он тоже делал, трио Центавра, к примеру, очень интересное решение. И красивое. Но именно черными дырами он гордился особенно. Говорил, что они стильные.

Азирафаэль смотрел на Нее. И чувствовал, как от затылка к лопаткам медленно ползет холодок. И опасался, что начинает понимать то, чего понимать не хотел бы ни при каких обстоятельствах.

— Да.

Всевышний была безжалостна, как всегда. А вот Ее усмешка… Она внезапно стала такой ехидной, такой знакомой, такой… кроулевской. Азирафаэлю очень хотелось зажмуриться, но он не посмел.

— Да. Ты правильно понял. Его крылья черные лишь потому, что ему самому так больше нравится. Могли бы быть фиолетовыми в крапинку, но это не стильно. Или перепончатыми, словно у летучей мыши. Но такие выбрал себе Люцифер, а наш дорогой мальчик не из тех, кто повторяет за старшими. Со старшими он предпочитает спорить.

«Но ведь крылья и даже звезды — не самое важное», — хотел сказать Азирафаэль. «Его не убило на месте благодатью, его, наверное, и святой водой не убило бы, и зря я так переживал… и у него есть эфирное тело…» — хотел он сказать. А еще: «Я не хочу этого знать, пожалуйста, не сейчас!» Не сказать — крикнуть, чтобы громко, чтобы наверняка перекрыть хотя бы так, чтобы Она просто беззвучно шевелила губами — и все.

Но невозможно одновременно громко кричать на Всевышнего в стремлении заглушить то, чего не хочешь услышать, — и тихо кричать всем телом, совсем-совсем тихо, на грани слышимости, помогая чужому сердцу выдерживать правильный ритм. Тут уж приходится выбирать что-то одно, а на самом деле выбора как такового и нет, потому что любому понятно же, какой из криков важнее.

Но Всевышний опять оказалась непостижимой и говорить о Падении не стала. Впрочем, Она очень редко говорила то, что от Нее ожидали услышать. Как и делала.

— Отдохнул? — спросила Она вместо этого. — Тогда забирай его и ступай отсюда в темпе гавота, пока наш дорогой мальчик не пришел в себя и не понял, в каких краях ему оказали первую помощь. Лучше не рисковать. Ну что, у тебя хватит сил самому вызвать лифт до твоего магазина? Или мне позаботиться?

Это было почти оскорблением: чтобы у ангела не хватило сил или умения сотворить лифт до нужного места? Да еще и не где-нибудь, а на Небесах, где благодатью вся атмосфера насыщена так, что аж искрит?

Однако внутри все еще ныла сосущая пустота, и кожу щипало по-прежнему, а эту, рассеянную тут повсюду, попробуй еще собери и правильно сепарируй. Да и нужна она совсем для другого, а гордость — неважная мелочь из разряда тех глупостей, коими порядочный ангел может и пренебречь.

— Буду признателен.

Азирафаэль растянул губы в вежливой улыбке и поднялся на ноги, скользнув лопатками вдоль стены. Кроули он поддерживал не руками, а коконом благодати, ее как раз уже вполне хватало.

— Отлично. Тогда завтра жду в это же время с отчетом.

Пленка лифта возникла совсем рядом, почти задевая опущенные черные крылья, и на этот раз Высшие Сферы не вздрагивали возмущенно, а радостно ластились, словно довольные котята. Азирафаэль неловко кивнул, уже делая шаг, и оглядываться не стал. А потому не видел, как смотрела ему вслед Всевышний. Впрочем, если бы даже он оглянулся и увидел, то счел бы этот Ее взгляд непостижимым, и только. Как и все, во что не мог поверить.

Загрузка...