Крик птицы

В Москву сопровождать выступление юбиляров приехали белорусские музыканты.

МИХАИЛ ФИНБЕРГ: Последние концерты он провёл именно с нашим оркестром, заслуженным коллективом — Национальным Концертным оркестром Беларуси. Он уважал музыкантов, очень уважительно отно­сился ко мне. Он сам попросил, чтобы я эти концерты помог ему прове­сти. И, безусловно, это была для меня большая честь.

Однако самые пытливые зрители обратили внимание на необъяснимые факты: юбилей «Песняров» праздновался на целых два года позже — по­чему? Почему на сцене из «песняров» знаменитых были только прилетев­ший из Америки Борткевич и приехавший из Германии Бадьяров, хотя совсем недавно в столице России выступали Мисевич, Дайнеко и Пеня? А сидящих близко к сцене ещё поражало слишком уж помятое лицо и во­обще какой-то отрешённый, неадекватный вид самого Мулявина — это очень заметно на неретушированной фотографии, сделанной моим млад­шим сыном во время репетиции на базе Концертного оркестра накануне отъезда в Москву. И вообще, было неотвязное ощущение, что отмечалось не 30-летие «Песняров», а 30-летие названия «Песняры».

Но всё, оказывается, имело объяснения.

***

«Союз нерушимый республик свободных», в котором родились и прославились «Песняры», распался. Острота межнациональных отношений приобретала опасный характер.

Остроумец Игорь Паливода запишет в дневнике: «Дружба народов СССР обострилась ещё больше. Старики кажут: так весело и интересно не было с войны».

Вот и ядро «Песняров» начало, как сказали бы физики, «расщепляться».

БОРИС КРЕПАК: Умерла его сестра Наташа. Звонит: «Спускайся, поедем». Я не спрашивал, куда. Он за рулём. Едем на кладбище выбирать место. Вдруг говорит: «Мне Есенин посвятил стихотворение». Я посмотрел так удивлённо — ну, Есенин посвятил стихотворение! «Не смейся, не удивляйся, зачитаю.

Какой скандал! Какой большой скандал!

Я очутился в узком промежутке.

Ведь я мог дать не то, что дал,

Что мне давалось ради шутки.

Гитара милая, звени, звени!

Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,

Чтоб я забыл отравленные дни.

Не знавшие ни ласки, ни покоя...»

Я вдумался: точно, все подходит! «Я ведь мог дать не то, что дал» - он не все дал, у него столько проектов было! Он мне рассказывал. Да, это Есенин — каждая строчка, запятая попадает на его характер! И гитара тут же! «Чтоб я забыл отравленные дни, не знавшие ни ласки, ни покоя...» Эти два года такие были, когда жёлтая пресса, бывшие друзья, которых он сделал «песнярами», обливали его, его семью, Светлану!

МИХАИЛ ФИНБЕРГ: Предательство не в верности руководителю, а предательство в творчестве — это самое страшное, самое обидное. Вот ты взял абсолютно неподготовленного человека, он на твоих глазах растёт — безусловно, человек способный, одарённый, но не хватает опыта оркестровой, ансамблевой игры. Только ты его научил чему-то, он уже становится «в позу»: мол, что-то от него тут зависит! Мне с такими людьми неприятно работать. Так случилось и у Мулявина.

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: Нас выгнали, и какое-то время мы были просто на улице. Шурик Демешко, покойный, звонит: «Давайте, соберёмся, пацаны!» Мы ему говорим: «У Володи проблемы, он не всегда может». «Да, ладно, как-нибудь: выйдет на сцену — уйдёт!» Нет, говорим, Шурик, в эти игры мы играли. «Ежели без него?» Звонит из Америки Борткевич почти каждую ночь — у них день, у меня ночь: «Давай, соберёмся!»

ВАЛЕРИЙ ДАЙНЕКО: Лёня звонил ещё и Пене. Они с Толей Кашепаровым там, в Америке, зашевелились. Насторожило одно в предло­жениях Лени: не всегда был трезв. Уже несерьёзно. Говорит: «Почему бы с "Битлз" не объединиться? Я с Харрисоном каждый день вижусь! Майкл Джексон обивает пороги!» Выяснилось: оказывается, Спилберг выиграл тендер снимать фильм о Мулявине и о нас! Конечно, насторожило: Лёня не в себе. Журналистам трави, а нам не надо.

В едких дневниковых записях Игорь Паливода беспощаднее всего характеризовал себя, мучился от пристрастия к спиртному — прозвище было «Пали-водка». Но и коллег не щадил. Вот строки о Леониде Борт­кевиче: «Ещё каких-то 8-10 лет назад ему нужно было принять внутрь 400 граммов, чтобы снова и снова доверительно сообщать собеседнику о своей дальней принадлежности к старинному княжескому роду. Те­перь уже после ста заслуженный артист скромно, но абсолютно серьёзно отрекомендовался как сам князь Радзивилл».

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: Шурик из Москвы на ухо говорит, и тот из Америки спать не даёт! Одно и то же и тот, и тот: «Давайте, мол, что-то придумаем!» Так придумайте! Но вот смотрю: «Самоцветы» на­чали петь. Действительно, а почему бы и нам не собраться?

«Отколовшиеся» обратились в Министерство юстиции и получили ответ: «Да, вы имеете законное право называться «Песнярами»...

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: ...потому что у нас там пять заслуженных. А Мулявин, хоть и «народный», но идёт как одно физическое лицо. Вот, «кого больше, тот и имеет право» — такой нам был ответ. Но на это мы не пошли, потому что это его детище. Это уже край, через это переша­гивать нельзя. Мы придумали приставку «Беларуские», с этой бумагой пришли в Белконцерт. А там: «Ну, раз Минюст не против, мы за честь считаем иметь вас в своих рядах!»

АЛЕКСАНДР СОСНОВСКИЙ: Естественно, я им помог, потому что там были заслуженные артисты Республики Беларусь. И, естественно, их заслуги перед государством требовали определённых усилий со сто­роны государства.

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: Единомышленник — министр культуры. Почти не бывает такого, чтоб чиновник... А тут случилось, сошлось — для старта нам было удобней: костюмы шить нам не надо.

АНАТОЛИЙ ЯРМОЛЕНКО: Тот, который ушёл, самый сильный кол­лектив: Дайнеко, Мисевич — классные ребята! Но без Мулявина — это не «Песняры». Пусть не обижаются, но его энергетики не хватает.

АНАТОЛИЙ КАШЕПАРОВ: «Беларуские песняры» — единственное, что осталось хорошего от «Песняров». Кусочки золотого прошлого. Там я пел 19 лет.

АЛЕКСАНДР СОСНОВСКИЙ: Я был года полтора назад на их концерте здесь, в Минске — полный зал! И, думаю, вот этот дух «Песняров» у них больше всего сохранился.

ИГОРЬ ПЕНЯ: Работа началась действительно творческая. Всё идёт своим чередом, у нас всё в порядке. Исколесили всё, что можно было, начиная от Америки и заканчивая Францией. Сейчас работали вме­сте с Хьюти Хьюстон. Сделали записи с Тото Кутуньо. «Когда весна придёт — не знаю...» Вот эта песня его просто поразила мелодически! Действительно, «Весна на Заречной улице» - это классика! Он запи­сал вокал, спели с ним. Была работа - классная работа! Это умница. Музыкант высочайшего класса! Мы несём ту культуру, которую в нас заложил Владимир Георгиевич. Мы её несём до сих пор. В вокале мы стараемся быть похожими на «Песняров» того, высокого уровня.

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: За пятнадцать лет застоя коллектив потерял время, потерялся во времени. Нас не узнавали! Сейчас узнают всех: Катикова, Аверина. Узнают на базарах, в магазинах — самый первый показатель! И не только в Минске — в Москве узнают! В Сибири!

ГОЛОС В. МУЛЯВИНА: «Это они могут оправдаться, прут на меня. Это имитаторы. Я их ввёл в программу. Они были заменой Борткевичу и Кашепарову. Вот и всё. Это не та группа».

У пытливого искусствоведа Бориса Крепака десятки кассет — записи многочасовых бесед с Мулявиным, Виктором Туровым, Михаилом Пташуком. Как он, Борис Алексеевич, дальновиден: понимает, кто именно творит историю белорусского искусства — кстати, как и он сам, автор многих книг о наших художниках! И понимает, что все — смертны.

БОРИС КРЕПАК: Светлана не всегда разрешала включать диктофон: то не надо, это не надо. Но я записывал всё, что он говорил, подряд. Да­вал ему на визу... А бывает, закрывается. Молчун. Скрывается — и все. Молчит. На профессиональные темы, о музыке никогда не говорил со мной. Однажды я спросил: «Как относишься к "Песнярам" новым?» - «К каким? Первый раз слышу».

За многолетнюю совместную работу Мулявин, конечно, хорошо знал, о ком шла речь. Вот как отозвался о Дайнеко и Пене.

ГОЛОС В. МУЛЯВИНА: «Они имитировали. Я говорю: спой так, "под Борткевича", чтобы похоже было немножко. Не получалось, а иногда получалось. А ценности для меня они никакой. За 17 лет работы Пеня не открыл ни одной песни! Дайнеко не открыл ни одной песни!»

Нельзя вступать в полемику с тем, кого уже нет. Но тут у Володи — не­точности. Валерий Дайнеко первым «открыл» песни «Зачарованная», «Я всё тот же», аранжировал — для себя же — народные «А дзе была, вуціца?» и «Ой, ты, дубе...» А Игорь Пеня первым исполнил изумительную мулявинскую «Марысю», и оба разучили партии и пели в мюзикле «Во весь голос» с музыкой Мулявина. Так что это: обида? Забывчивость?

В многочасовых записанных признаниях Борису Крепаку он хорошо го­ворил только о тех, кто умер или кто расстался с ним очень давно.

Но не беспричинно же покидали лучший в стране коллектив лучшие музыканты Беларуси, — в конце концов, все. Все! Однако ни на одной кассете ни о ком из них не отозвался Мулявин хорошо, в развале коллектива никаких своих просчётов не видел, и — ни слова христианского покаяния.

АНАТОЛИЙ КАШЕПАРОВ: В церкви, что на Орловской, он буквально бьётся в поклонах головой о мраморный пол. Смотрю: да Мулявин ли это?! Он ведь сдержанный был, даже суровый, а тут...

Отец АНДРЕЙ: Икона Божьей Матери Жировицкой — подошёл к ней. Минут 15 он стоял около неё. О чём он разговаривал с Богом, о чём с Божьей Матерью говорил, конечно, это тайна и для меня, и для всех, кто тогда был с ним вместе. Я только тогда увидел, что человек вытер глаза, сказал: «Если б я мог в молодости хоть сотую долю почувствовать того, что я почувствовал сейчас, может, моя жизнь пошла бы по-другому».

***

Приближалось 30-летие «Песняров». Мулявин с женой как с помощником художественного руководителя полетел в Америку, к Борткевичу. Туда же, в Атланту, приехал и Кашепаров — обсуждали план юбилейного концерта. Анатолий в Москву на концерт не прилетел.

АНАТОЛИЙ КАШЕПАРОВ: Так складывалась ситуация с моими документами, что я мог вылететь из Америки, но мог лишиться права вернуться.

Двое из числа «Песняров» знаменитых, тоже иностранцы, рассказали о «закулисных тайнах» московского концерта 21 января 2001 года.

ВАЛЕНТИН БАДЬЯРОВ: У меня в Германии, звонок: «Господин Бадья­ров? С вами будет говорить господин Мулявин». И вот мы мило погово­рили, он пригласил на 30-летие «Песняров». Я даже вновь почувствовал себя молодым «песняром»! Но вот первая встреча на репетиции в Мин­ске. Мулявин зашёл в отрешённом состоянии. С Владом Мисевичем не видимся всего года полтора — и то так душевно обнимаемся. А с Му­лявиным не виделись лет двадцать, наверное. «Привет». — «Привет».

И такая встреча произвела впечатление... не шокирующее, а щемящее: видимо, провёл бурную ночь. Думал, он пришёл — и пойдёт как-то ре­петиция уже под его руководством. Но этого не произошло. Пришёл, походил минут десять и исчез. На следующий день отъезд в Москву. Мы все очень боялись: как произойдёт момент «изъятия» Мулявина из его квартиры и доставка на вокзал? Поехали, был вечер. И, в общем-то, его... (вздох) из объятий квартиры... удалось целым-невредимым, ограждая его от ненужных нам лиц... удалось загрузить в автобус. И он уехал с нами один. Ведь мы боялись, что он уедет в Москву в сопрово­ждении. А то, что поехал один, большой плюс. Концерт прошёл доста­точно ровно. Сам Мулявин, на мой взгляд, пел очень прилично. Он меня пригласил — и я очень благодарен: дал мне возможность впервые после эмиграции приехать в Россию, в Москву, в Минск. Десять лет меня не было. Там с ним хорошо пообщались, как старые друзья, много вспом­нили из прошлой жизни, то, что нас связывает с тех времён, когда, как с Владом и Володей — 67-й, 68-й годы — встречались, вместе пиво пили с рыбой. В знак такого момента тёплого я пообещал Мулявину, что сде­лаю его новым «Песнярам» поездку в Германию.

ЛЕОНИД БОРТКЕВИЧ: Муля сказал: «Будешь петь "Берёзовый сок"». Я вышел, спел. Думал, меня забыли, а люди услышали — может, не помнят меня, но услышали голос, столько песен спето! — встали и начали аплодировать. Я еле допел «Берёзовый сок», выбежал за ку­лису, расплакался. Всё! Ко мне в душе вернулось опять - не то, чтобы ностальгия, а когда публика твоя, удовлетворение, отдача, куча адрена­лина, который получаешь! Сказал: всё, это моя родина, это моя сцена, моя работа. Больше в Америку я не вернулся, всё оставил там.

Не остались всё же без внимания организаторов юбилейного концерта и «виновники раскола»: были, оказывается, приглашены. Но каким-то странным образом.

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: Мы в Сибири на гастролях. За день до 30-летия позвонил из Москвы режиссёр: «Я от имени Мулявина говорю: срочно прилетайте на завтрашний концерт». «Но у нас гастроли!» «Срочно вылетайте! Володя зовёт вас на свой юбилей... на ваш юбилей!» Но мы-то знаем, что на утро Володя перекукует, переспит с женой — что, в общем-то, законно, — и будет другой итог. А гастроли длинные — нельзя срывать. Категорически.

ВАЛЕРИЙ ДАЙНЕКО: Да и предложение было — как-то вскользь.

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: Мы не могли вырваться: Красноярск! Как можно срывать?! А с нами гастролирует Кобзон, спрашивает: «Вы едете?» «Нас не приглашали». «Ну, я поехал». И он поехал с га­стролей к Володе. Но у него это было запланировано. Говорят, когда он вышел на сцену, то сказал: «Володя, тебе из Сибири привет от твои ребят, «Беларуских песняров»!

МИХАИЛ ФИНБЕРГ: Когда объявили имя Мулявина, весь зал встал. Вот это я на всю жизнь запомню. Ещё раз убедился: не только, как его уважали, а как его любили в России. Уже того ансамбля «Песняры», к сожалению, не было. Но был Мулявин. Просто он их всех тянул, он их вытягивал — а они этого не понимали. Это было их колоссальное заблуждение.

Зрители, возможно, осознавали, что «Песняры» превращались уже в музей восковых фигур, в бледную тень самих себя. Обидно было бы цитировать опубликованные отзывы зрителей о том концерте: насмешливые, уничижительные — публика жестока к увядающим кумирам. Но ни москвичи в тот январский вечер, ни мы, минчане, увидевшие юбилейный концерт в зале своей филармонии двумя месяцами спустя, и подумать не могли, что так вот — поющим — видят Мулявина в последний раз, что это — Прощание.

***

Впервые на большую столичную сцену лидер вывел и поставил рядом с ветеранами свой последний коллектив. Новый набор, новый — в который-то раз! — состав, молодняк. Во вновь собранном коллективе уже некому было обращаться к нему на «ты», а уж тем более, окликать «Муля!» Все обращались только по имени-отчеству.

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: Нам, «Беларуским песнярам», в филармонии дали комнату рядом с комнатой Володи. И поэтому всё, что проходило там, в этой комнате — кого набирал, кто приходил, как они там что-то делали, — мы всё видели. Видели и в каком состоянии кто приходит, кто уходит. Убеждались лишний раз: уйдя, мы поступили правильно, ничего там не меняется. То, что мы хотели изменить, ничего там не поменялось. К сожалению, что я сказал, всё сбылось. К сожалениб.

ИГОРЬ СВЕЧКИН: Мулявин был художественный руководитель тире директор. Я — заместитель директора по концертно-гастрольной дея­тельности: как бы помощник Мулявина, будем говорить так, правая рука его. И вот Олег Молчан и Владимир Мулявин начали набирать новый состав. Пришёл Вадик Косенко, Скорожонок Валера из Вилейки приехал.

ВАДИМ КОСЕНКО: Я работал 10 лет в оркестре под руководством на­родного артиста Финберга. Но бывает «кризис жанра». Когда предложили идти в ансамбль, я без колебаний согласился, потому что любил эту музыку и слушал с детства ансамбль «Песняры».

ВАЛЕРИЙ СКОРОЖОНОК: Когда случилась эта передряга, и старые ребята отошли от него, и он набирал новый коллектив, то про меня вспомнили, вызвали. Он зашёл и сразу: «“Пущу” поёшь?» Я говорю: «Пою». «В родной тональности?» «В родной». Он сел, саккомпа­нировал один куплет. «Всё. Работаешь».

ИГОРЬ СВЕЧКИН: Та молодёжь в Государственном ансамбле — кроме Скорожонка с ним никто не работал. Шарапов пришёл потом, когда уже Мулявин попал в автокатастрофу.

ВЯЧЕСЛАВ ШАРАПОВ: Я, провинциал гомельский, приехал показать свои песни. Честно говоря, испытал шок, потому что в таком состоянии находилась студия «Песняров», что касалось порядка! «Золотой диск», который был когда-то выпущен на фирме «Мелодия», валялся в углу запылённый, где-то в районе урны. Всё было, скажем так, очень неу­хоженно. Наверное, корни этого равнодушия кроются не только в той ситуации, которая сложилась в «Песнярах». Скорее всего, в том, что Владимиру Георгиевичу на тот момент было это мало интересно как человеку, который пережил колоссальное бремя славы, совершенно ис­кренней человеческой любви, который «перестрадал» себя в музыке и, наверное, понял в ней всё, что можно было понять. Он понял, наверное, и жизнь эту до такой степени, что она его перестала интересовать в бы­товом утилитарном смысле.

МИХАИЛ ФИНБЕРГ: Я думаю, он мог спокойно работать один, и во­обще ни о чём не думать, и всегда быть состоятельным человеком. Но он не мог бросить коллектив, потому что он прожил с этим ансамблем, он «мыслил» ансамблем. Он не просто играл в ансамбле, он мыслил так. У него композиторское чутьё строилось на базе ансамбля. И думаю, что это ему помогало в его сочинительстве.

«Помогало» — да, прежде. Но в хронологии жизни и творчества Муля­вина, начиная с 1996 года, нет ни одного упоминания не только о круп­ной работе, но даже просто о новой песне или хотя бы обработке.

ВАДИМ КОСЕНКО: Мне обидно: хотелось быть в коллективе в его рас­цвете, приложить больше усилий и с моей стороны. А люди уважаемые ушли: Дайнеко, Пеня.

АНАТОЛИЙ КАШЕПАРОВ: «Песняров» сегодня нет. Мы, шестеро во­калистов, пели, как один: тут горловой звук, тут носовой. Сейчас поют — кто как умеет. Шесть коллективов — но нет «Песняров»! Были и нет.

ГЕННАДИЙ СТАРИКОВ: Традиция передалась! Жалко только, что уровня нет того.

ВЛАДИМИР ТКАЧЕНКО: Набрали новых, но нет связи. Нет ни одного человека, который мог бы напрямую профессионально передать: что было и что стало. Впечатление обо всех, что это коллективы, которые воссоздают песни на основе наших записей, которые не общались «жи­вьём» с Мулявиным, почти не общались.

ВЯЧЕСЛАВ ШАРАПОВ: Конечно, нельзя было назвать их командой единомышленников. Это был коллектив достаточно разобщённый. Приходилось начинать всё с нуля, заново, сызнова. Остался один Мулявин, узнаваемый всеми, любимый. А вокруг него такой маленький курятничек, который стоит и просто подпевает лидеру.

ГОЛОС В. МУЛЯВИНА: «Ставлю большие задачи перед молодёжью. В течение 3-4 лет ребята выросли. Моя задача: чтобы они не остановились. А любят меня — не любят — меня абсолютно не волнует. Мотому что есть такие задачи, которые пришли мне откуда-то, сверху подсказано».

ГЕННАДИЙ СТАРИКОВ: Он чувствовал мощь и силу, чувствовал миссию свою — вот, что он чувствовал! И эта великая сила, не зависящая от его ума и его воли, эта миссия пришла к нему свыше.

ВЯЧЕСЛАВ ШАРАПОВ: Для того, чтобы понять его полностью, нужно пройти такой же путь. А для того, чтобы пройти такой же путь, надо быть Мулявиным. Поэтому людям сейчас трудно объяснить: почему на­ступает момент, когда человек либо уходит в монастырь, либо отрешается, как это произошло с Владимиром Георгиевичем.

Отец АНДРЕЙ: Я его спрашиваю: «Владимир Георгиевич, вы никогда не задумывались, что вся ваша музыка носит элемент церковного восьмигласия? В основе хоральных фрагментов, особенно акапельных? “Мой родны кут”, где поёт хор и скрипка в конце — полностью раскладка с 6-м, 7-м гласом перекликается!» Ему 6-й, 7-й глас ни о чём не го­ворят, я ему попробовал это продемонстрировать, напел ему. Я говорю: «Вот вы, когда писали, аранжировали эту песню, вы сами осознавал то, что всё у вас на основе церковного пения?» Говорит, я не мог осо­знать, что я пишу что-то, что впоследствии будет схожим с церковным пением. Я назвал ему ряд песен, сказал, что, если бы не знал, что писали вы, наверное, считал бы, что написал церковный регент. Вот вам доказательство, что жизнь ваша шла непосредственно под водительством Божьим! Человек с ожесточённым сердцем, с чёрствой душой — ну, никак не может писать такую музыку! Ему не дано это.

Рассказывает Людмила Крушинская, составитель книги «Владимир Мулявин. Нота судьбы»:

— Незадолго до последней автокатастрофы он у себя дома, в тишине, напел мне фрагмент мелодии на текст самой трагической поэмы-реквиема Сергея Есенина «Чёрный человек»: «Друг мой, друг мой, / Я очень и очень болен. / Сам не знаю, откуда взялась эта боль. / То ли ветер свистит / над безлюдным полем, / То ль, как рощу в сентябрь, / Осыпает мозги алкоголь...» Я вскрикнула: «Володя, ты что?! Этот реквием Есенин написал за полтора месяца до “Энглетера”! Зачем тебе, зачем?!» Ничего не ответил.

***

Всех музыкантов персонально я представил. Теперь уже могу для чи­тателей внести полную ясность по составам, называя лидеров - на мо­мент написания этой главы в 2008-м.

«Государственный ансамбль «Песняры»: Вячеслав Шарапов, Валерий Скорожонок.

«Беларуские песняры» (зарегистрированы в Москве): з.а. Владислав Мисевич, Валерий Дайнеко, Игорь Пеня.

«Песняры» (зарегистрированы в Москве): Вадим Косенко, Виктор Молчанов, Игорь Свечкин (директор).

«"Песняры" имени Мулявина»: з. а. Леонид Борткевич.

Таким образом, коллективов уже четыре. А прилетающий из Америки з. а. Кашепаров и наезжающий из Вологды Владимир Николаев, концер­тируя, - чем не «Песняры»? Один работал с Мулявиным 19 лет, другой около десяти — имеют полное право так именоваться. И уж тут — как не воспеть «домик, где резной палисад»?! А ещё в Москве существует организованный Демешко коллектив «Песняры»-«Лявоны». Словом, мулявинский капитал дробится, разменивается. И у всех в репертуаре «Беловежская пуща», «Александрына», «Касіў Ясь», «Вологда» и так да­лее: слушай диск формата МП-3 с «полным собранием» сотворённого ещё Мулявиным.

ОЛЕГ МОЛЧАН: А может, сегодня оно и не надо от всяких «Песняров» новое творчество? Ведь никто этого не знает. Любой бренд формируется десятилетиями. Десятилетиями накапливался этот багаж, который се­годня с удовольствием используют все те коллективы, которые назы­вают себя «Песнярами».

ИГОРЬ ПЕНЯ: Некоторые люди, которые вообще не причастны к «Песнярам», делают это на таком уровне, что стыдно и очень обидно — перед памятью Мули обидно.

ВЛАДИМИР ТКАЧЕНКО: Считаю, «Песняров» благодаря Мулявину не удалось разложить полностью — чего стоит одна «Молитва», которая появилась через 20 лет после «Вологды»!

***

ГОЛОС В. МУЛЯВИНА: «Кого больше всех люблю — это Купала. У меня пять программ на его стихи. Я Купалу досконально всего знаю, он остаётся любимым поэтом. Когда мне становится грустно, печально на душе, я просто беру Купалу — и он отвечает на все вопросы, которые я могу себе задать».

ОЛЕГ МОЛЧАН: Мулявин принёс, показал стихотворение Купалы «Малітва»: «Надо бы балладу сделать». Я посмотрел: очень простые ритмы стихов. Когда пишешь на них музыку, которая ложится чётко на каждый слог, получается элементарно неинтересная. Поэтому приодилось с задумкой какой-то: растягивать слова, как бы молиться. Когда показал Георгиевичу, его зацепило это дело. Но он никогда виду не показывал: «Ну, хорошо, я там посмотрю». Потом позвонил: «Ну, давай, завтра попробуем записать». Я аранжировку сделал. Приехал. С первого дубля он «вложил» эту песню. Все потрясенные сидели в студии, когда он пел. Записали с ходу буквально. Он посмотрел, послушал: «Ну, там надо что-то перепеть». Все знали, я знал: ничего перепевать не надо. Это понятно, игра такая: «подумаю». И уехал. Мы перепевать и не перепевати ничего, оно и осталось в этом изложении, как он сделал. Практически насколько гармонично было исполнено от начала до конца, что буквально кусочек какой-то выдернуть и пере­делать — сразу бы потерялась вся канва, весь драматизм. Так песня и родилась.

АНАТОЛИЙ ЕРМОЛЕНКО: Накануне аварии мы его новый коллектив обсуждали. «Только ухватил! - сказал он. — Современные "Песняры", молодежь изменит музыкальный язык!» Володя был полон энергии и оптимизма!

***

ИГОРЬ СВЕЧКИН; В 2002 году у нас был тур по Сибири в мае месяце. Прилетаем в Минск, Мулявин спрашивает меня: «Игорь, сколько времени в запасе? Я говорю: «Владимир Георгиевич, неделька у нас есть, потом дальше летим: Ноябрьск, Сургут, Новый Уренгой». А тут праздник как раз, эта Радовница. Ну, мы, как говорится, разбежались на недельку.

Как это майская неделька началась, свидетельствует сам Владимир Георгиевич, когда ровно месяц спустя после автокатастрофы уже был в состоянии припоминать случившееся. Заведующая архивом областной ГАИ майор милиции Наталья Драгун достает папку «Дело № 02016000099». Читаем документ:

«Протокол от 14 июня 2002 года, начат и 9 часов 45 минут, окончен в 10 часов 10 минут. Допрошен потерпевший Мулявин Владимир Георгиевич. «С самого утра я приехал к себе на дачу в деревню Лапоровичи. День 14 мая знаменуется тем, что это Радовница, день посещения умерших. Я съездил на могилу к сестре, на Северное кладбище. Ездил один, так как хотел остаться один и посетить могилу сестры. Жена, помню, предложила, хотела поехать вместе со мной, но я ей отказал. Примерно в 12 часов на автомобиле вновь вернулся на дачу. Звонил ли я кому-либо в тот день по телефону, не помню. Я, вероятно, собирался ехать домой, в город Минск. Чувствовал я себя в тот день хорошо, был бодрый, но слегка поникший. Нахлынули, возможно, какие-то воспоминания. Не могу сказать что-то конкретное. Я сел за руль автомобиля «Мерседес-Бенц 420», 01-54 РН и поехал. Выехал, вероятно, на дорогу Колодищи — Заславль и продолжил движение в направлении Колодищ. Это я помню очень смутно. Что происходило далее, я не помню совсем. Спиртных напитков и препаратов, которые замедляют реакцию, не употреблял. Всё, что я помню по произошедшему, это включённые фары автомобилей — возможно, даже нескольких, — которые шли навстречу и почему-то справа. И мне казалось, что было темно. Как и что происходило дальше, не знаю. Пришёл в себя затем лишь в больнице. Но через сколько дней, не знаю». Со слов Мулявина В. Г. записано верно. Допросил: старший лейтенант Янушко».

Майор КОНСТАНТИН ЯНУШКО: Когда приехали на место катастрофы, самого Мулявина не было в машине. Был просто искореженный автомобиль. В тот день, когда оформляли ДТП, мы возвращались к деревне Лапоровичи, из которой выехал Мулявин на автодорогу Колодищи — Заславль. Нужно было найти дом Мулявина, так как не ясно было, кто с ним в машине был? Неизвестно было вначале, Мулявин ли это?

Запрос по рации подтвердил: да, это машина Мулявина.

На схемах ДТП Константин Николаевич грамотно — недаром за 5 лет вырос чинах до майора! - изобразил участок шоссе со спуском, закруглением и схему движения «Мерседеса». Видно, что водитель на опас­ном повороте не справился с управлением, машину вынесло на левую обочину. К счастью, в тот момент на шоссе не было встречных машин. Или были, но увернулись от смертельного столкновения лоб в лоб. Ни­кто самой катастрофы не видел.

КОНСТАНТИН ЯНУШКО: Проведена экспертиза и, согласно следам юза, которые оставлены автомобилем «Мерседес» на проезжей части, скорость движения была не менее 110—120 км/час. И уже с левой обо­чины пошёл занос автомобиля к месту аварии, пересекая проезжую часть поперёк. Автомобиль двигался в заносе, съехал в правый кювет и правой пассажирской стороной совершил наезд на две ёлки. В сплю­щенном автомобиле на пассажирских местах не оставалось жизненного пространства. То есть такой сильный был удар, такой сильный был наезд на эти деревья, что между крышей и сиденьями буквально 15—20 сан­тиметров. На елях следы той злополучной аварии — до сих пор природа не смогла скрыть. В рамках технической экспертизы осматривали дан­ный автомобиль, исследовали все его детали, узлы, агрегаты — автомобиль был полностью технически исправен, и по техническим причинам не могла произойти эта авария.

За шесть прошедших лет ободранный мулявинским «Мерседесом» ствол дерева заплыл смолой.

В архивном «Деле» хранится и заключение токсикологической лаборатории за № 5350 от 15 мая 2002 года.

КОНСТАНТИН ЯНУШКО: В крови Мулявина обнаружено 1,06 про­милле этилового алкоголя — в материалах дела есть справка. Это выше одного промилле, что считается «среднее» согласно медицинским по­казаниям... (Пауза, улыбка) Радовница.

Борис Крепак в беседе спросил, какой его любимый цвет?

ГОЛОС В. МУЛЯВИНА: «Зелёный. Я же — автомобилист».

Следствие пытается всё же дознаться, почему Мулявин так неадек­ватно вёл себя средь бела дня на прекрасно знакомой ему сухой дороге. «Освидетельствуемый в сознании, лежит в постели, активные движе­ния в верхних и нижних конечностях отсутствуют, на вопросы отвечает замедленно, в собственной личности ориентируется, но путает даты — убеждён, что ДТП произошло 6 мая около 15.00: пошёл на обгон, но из-за встречных автомобилей вынужден был свернуть на левую обо­чину, дальнейших событий не помнит».

И вот «Заключение экспертно-криминалистического центра. «14 мая 2002 года в 12 часов 30 минут на 25-м километре автодороги Коло­дищи — Заславль вблизи деревни Лапоровичи Минского района води­тель Мулявин В.Г., управляя автомобилем «Мерседес-Бенц-420», гос­номер 01-54 РН не справился с управлением, допустил занос, выехал в правый по ходу движения кювет, совершил наезд на придорожное де­рево и опрокинулся. В результате ДТП водитель вышеуказанной авто­машины получил телесные повреждения. «Мерседес» находится в пра­вом по ходу движения в сторону деревни Колодищи кювете под углом к проезжей части — смотри схему ДТП».

Смотрим, снимаем: чёткая схема, сухой протокол...

А ведь на 25-м километре в кювете валялось не просто смятое железо, где «отсутствовало жизненное пространство». Там — эпоха, там слава нашей эстрады.

***

Вывод судебно-медицинского эксперта: «Характер телесных повреж­дений свидетельствует о том, что все они относятся к категории тяжких телесных повреждений, по признаку опасности для жизни».

Эту опасность суждено было предотвратить единственному, кто мог это сделать: чёткому, подтянутому, немногословному профессору Вороновичу.

ИОСИФ ВОРОНОВИЧ: При патологии позвоночника, в том числе при повреждениях и различных деформациях, в те времена больше ни у кого не было такого большого опыта, как у меня. Я считался основоположником развития хирургии позвоночника в Беларусии. 14 мая 2002 года, вечером, уже после работы позвонил мне главный врач нашей клиники. Прислали машину, я приехал. Я посмотрел Мулявина — он в тяжелей­шем состоянии: полностью отсутствие всех видов движений нижних конечностей, и кисти тоже не двигались. Хотя плечевой пояс — тут он немножко двигал. Он уже был в сознании. Мне показали все рентгено­граммы, и там было видно: перелом-вывих 6-го, 7-го шейных позвон­ков, причём смещение, они друг за друга зашли. Поэтому произошло сдавливание спинного мозга. Поэтому надо было приступить к срочной операции. Я побеседовал с больным, он оценил ситуацию, несмотря на тяжёлое состояние, дал согласие на операцию.

***

...Борис Крепак когда-то спросил при включённом магнитофоне:

— Если бы не был музыкантом, кем хотел бы стать?

ГОЛОС В. МУЛЯВИНА: «Только доктором. Мечта: видеть себя в белом халате. Я просто преклоняюсь перед людьми в белых халатах».

ИГОРЬ СВЕЧКИН: Все ребята были в больнице, рядом. Нас, конечно, не пускали, мы у окон сидели, смотрели, выпытывали: что с ним, как?

ЛЕОНИД БОРТКЕВИЧ: Мы стояли там на первом этаже, даже было видно в окно. Стояли, дежурили: как пройдёт эта вся операция. Сказали: страшная сильная травма, переломы и — недвижимость, а для Володи это было очень страшно! Он такой зажигательный, такой спортивный.

ТАТЬЯНА ТАШКЕВИЧ: Я звоню: «Лёня Борткевич, скажи правду: что говорят врачи?» Володя же сделал Лёню тем, кем он сегодня есть — согласны все. Он мне сказал: «Таня, тот врач, Воронович, который делал эту операцию, сказал, что он проработал уже 40 лет, а такой операции, как он сделал Владимиру Георгиевичу, нашему «папе», такой операция не делал никому. Он собрал, сложил его из кусочков. Ходить, говорит Воронович, он уже не сможет. В общем, он говорит, это будет коляска. Будем все по очереди уделять ему внимание и будем его поддерживать, будем его возить». Вот такой шокирующий, можно сказать, страшный ответ на мой вопрос дал мне Лёня.

ИГОРЬ СВЕЧКИН: Мулявин в больнице мне говорит: «Игорь, — честно, поверь, — мне хотя бы выкарабкаться. Ты принимай решение. Ты уже остался как бы за меня. В административном плане бери сам по приказу, кого хочешь».

ЛЕОНИД БОРТКЕВИЧ: Его надо было увезти в деревню. Он любил эти белорусские речки, купаться в них.

ГОЛОС В. МУЛЯВИНА: «Я бы жил где-то в Витебской области лучше всего, где озёра, сосны и воздух, конечно. И люди с открытыми сердцами».

В послеоперационном периоде у Мулявина стали потихоньку вос­станавливаться движения в кисти. Но нижних конечностей он не чувствовал.

ТАТЬЯНА ТАШКЕВИЧ: Светлана как-то позвонила мне: «Таня, папа просит, чтоб ты ему написала записку». Я говорю: «Хорошо, Света. И ты ему её прочитаешь?» Она говорит: «Нет, он будет её читать сам». «Ка­ким образом он её будет читать?» Она говорит: «У него на левой руке работают только два пальца: он записку, говорит, возьмёт и будет чи­тать. Только ты пиши красным стержнем для того, чтобы не сливались строки». И я ему писала: «Володя, ты не расстраивайся, всё будет хорошо, ты выйдешь на сцену — неважно, на коляске или как. Что ж, раз так рас­порядилась судьба. И публика, любя тебя, будет петь вместе с тобой».

ИОСИФ ВОРОНОВИЧ: Из Москвы приехали три профессора. Я был приглашён. Консилиум профессоров — они просмотрели всю докумен­тацию и дали заключение, что операция выполнена адекватно, и ника­ких других замечаний. Но посчитали ещё возможность дополнитель­ных исследований, может быть, понадобятся ещё какие-то оперативные вмешательства, — и это сделать лучше в Москве. Его перевели из Пре­зидентской больницы в Институт имени Бурденко. Там он обследо­вался. Я там деталей уже не знаю.

Отец АНДРЕЙ: Я был у него, утешал: «Владимир Георгиевич, вы те­перь один на один с Богом. Всё, что вас тяготит, лежит камнем на вашем сердце, боль, может быть, какая-то, — вы теперь имеете прекрасную возможность, если не освободиться, то получить вразумление, помощь, он подаёт каждому по его потребе: одного — вразумить, другого ласковым образом привести в чувство». После свершения таинства исповеди и причастия Владимир Георгиевич произнёс: «Здесь я узнал, что такое смирение. Вначале, говорит, были минуты отчаяния, понимание, что жизнь как напрасный дар — и так легкомысленно я к нему отнёсся. Бог меня смирил. Я здесь почувствовал весь смысл того, что пиоищошло».

***

ИГОРЬ СВЕЧКИН: Очень много помощи было: из Израиля, из Италии — какие-то кровати специальные после такой операции. И с Лученком ходили туда, и со Светланой Пенкиной.

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: В московской больнице Игорь Пеня наводил мосты. «Ребята, Пенкина сказала, трупом лягу, но чтобы этиз негодяев — так и передайте им! — чтобы даже близко не было. Устрою скандал!» Этот цербер там присутствовал в состоянии агрессии. Свечкин который тогда вместо директора был, говорил: «Ребята, не лезьте, будет скандал». Она не пускала не только нас. Она там отсев делала.

ВАЛЕРИЙ ДАЙНЕКО: В больнице список людей был, кого пускать.

ИОСИФ КОБЗОН: Неправда. Удобно сейчас сказать: хотели — не пускали. Должны были круглосуточно сидеть в палате — дух его уносить с собой!

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: Конечно, мы должны были быть с ним в этот момент. Должны были. Ну, пусть будет это наша вина. Не «пусть», а она есть. Когда Кобзон обвиняет нас... я не собираюсь спорить, большей ча­стью он прав. Абсолютно он прав.

***

Множество сатириков писали тексты великому артисту Аркадию Райкину. Но, цитируя меткие определения, фразы, ставшие народными присказками, никто не упоминал авторов, фамилий которых, кстати, и не знали. Все ссылались: «Как сказал Райкин...» Самые даровитые и умелые «песняры» делали аранжировки, но всё было освещено та­лантом Мулявина, выдержано в его манере, стиле.

АНАТОЛИЙ КАШЕПАРОВ: Принесут аранжировку, а он: «Тут убе­рём, тут это повторим, а тут — вот так...» Разучили, сыграли, смотришь, песня зазвучала!

Все клонированные «Песняры» сегодня живут этим багажом, и его на их жизнь хватит. У них выработалась негласная конвенция, как у «де­тей лейтенанта Шмидта»: маршруты гастролей не пересекаются.

«Беларуским песнярам» рада повсюду необъятная Россия...

ВАЛЕРИЙ ДАЙНЕКО: Страшнейшая конкуренция. Мы не только выживаем, но и прекрасно себя чувствуем! Великолепно! Такая востребо­ванность соскучившегося зрителя по песням, которые нам и надоели, но которые и очень любим!

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: Скажу правду: не ожидал, что третий пе­риод вообще будет в моей жизни. Самое счастливое время и житейское и творческое — сейчас! Просто счастливое.

Государственный ансамбль «Песняры» привечает синеокая Беларусь...

ВЯЧЕСЛАВ ШАРАПОВ: Фестиваль «Золотой шлягер» в Могилёве больше всего зрителей собирает именно на концерты вокально-инструментальных ансамблей. Причём видим не только наших сверстников или людей постарше нас на наших концертах, но там много молодёжи.

Просто «Песняры» гастролируют по «рідной» Украине...

ВАДИМ КОСЕНКО: Новые песни — они, конечно, пишутся. Но мы стараемся, чтобы это было максимально приближено к тем традициям, которые изначально лежали в основе ансамбля, которые Владимир Ге­оргиевич с первыми своими музыкантами вкладывал вместе со своей душой в тот коллектив.

Заслуженный артист БССР Борткевич возит своих «песнярят» куда позовут...

ЛЕОНИД БОРТКЕВИЧ: Не зря «мулявинскими» в народе нас называют. Мы всё нотка в нотку, всё то, что старое было, всё только его, Володино. Планы: у нас 40-летие «Песняров», моё б0-летие — стараемся готовиться к этим юбилеям, концерты хотим сделать в столицах.

Заслуженный артист БССР Кашепаров-«американец» и нашедший сборник с песенкой «Вологда» Владимир Николаев выступают, где принимают...

АНАТОЛИЙ КАШЕПАРОВ: В снах своих стою на сцене, рядом с Володей.

Мулявин один мог делать то, что каждый из них в отдельности: петь, аранжировать, сочинять, играть. Но они довольствуются тем, что умеют. Как сказал поэт: «смежили очи гении — и всё вокруг разрешено».

ГЕННАДИЙ СТАРИКОВ: Сейчас ни один коллектив из молодых ребят не может даже приблизиться наполовину к той высоте, которая у него была. На его концертах просто оторопь брала — с первых нот до послед­них! Сейчас молодые музыканты — «фастфуд»! — овладевают инструмен­том блестяще, дым из-под пальцев! Но звуку не веришь. А игра Мулявина была невероятно значимой. Великий музыкант, великие «Песняры»!

МИХАИЛ ФИНБЕРГ: Есть музыканты, как мы говорим, «местного разлива» — есть такое выражение. А Владимир Георгиевич был всесо­юзного, европейского, мирового масштаба музыкант.

ВЛАДИМИР ТКАЧЕНКО: «Сябры», «Верасы» — чуть получше, по­хуже — это с белорусской точки зрения. А если из Москвы смотреть, проявляются уже другие ансамбли, Кобзон, Пугачёва. Но «Песняры» — и там на вершине, а те, кто в Беларуси были рядом, ушли на сотое ме­сто. А с более высокой, с мировой точки зрения, то из Советского Со­юза — только «Песняры».

ОЛЕГ МОЛЧАН: Хороший вариант был бы единственный для сохра­нения жизни «Песняров», если б мы все нашли возможность, — в чём, конечно, сильно сомневаюсь, — может быть, нашли возможность объе­диниться. Основные деятели — их, кстати, очень много. Договориться очень просто: не надо только никому из себя изображать большого и единственного продолжателя дела Мулявина.

А уже «изображали», уже пытались монополизировать творческое на­следие, название, материалы.

***

А ведь он ещё был жив. Хотя судьба отсчитывала последние недели, дни, часы его земного срока, иногда являя знаки надежды в виде при­знаков поправки.

СВЕТЛАНА ПЕНКИНА: Испытания, которые ему довелось перенести, особенно в последние месяцы, он пережил достойно.

Шли и до сих пор идут споры: стоило ли перевозить Мулявина в Москву? Конечно, тут он был бы самым, так сказать, «почётным» пациентом.

ИГОРЬ ЛУЧЕНОК: В Москве в реанимации лежал, в общей палате — там женщины, дети. А Володя машет мне: «Игорёк! Мы ещё споём!» Я наклонился, поцеловал. А он: «Что так слабо целуешь?»

Этот визит был перед новым, 2003-м, годом в клинике им. Бурденко. Мулявин оговорил с Лученком содержание нового альбома «Произведения Игоря Лученка в исполнении ансамбля "Песняры"».

И вот ирония судьбы: лицензия ЛБ № 195 Республиканскому унитарному предприятию интеллектуальной собственности «РУПИС» выдана спустя два дня после кончины Мулявина, в день похорон.

В этом мире он сотворил всё, что было предначертано. Только, возможно, сам этого не осознал.

Отец АНДРЕЙ: Господь попустил то, что произошло, но, в конце концов, хозяином всех событий является всё равно сам человек, потому что он провоцирует: или быть Добру, или свершается нечто такое, что заставляет нас задумываться более глубоко над смыслом жизни.

И вот уже стоит у гроба Мулявина седеющий рок-гитарист Геннадий Стариков, и складываются у него незамысловатые, но искренние строки:

«Все желанья сбудутся, горести забудутся,

Растворятся в пении чистом соловья.

Если людям ты принёс хоть немного радости,

Значит, жизнь среди людей ты прожил не зря».

ГЕОРГИЙ ПОПЛАВСКИЙ: Помню, погода была пронизывающая, туман, слякоть, весна — не весна, зима — не зима. И гигантская толпа лю­дей, идущая отдать свой последний долг. Конца нельзя было найти этой очереди: кто ветераны, кто друзья, кто просто поклонники таланта, кто прохожие. Все понимали: национальное достояние уходит от нас. Подлинное. Никто его не «раскручивал». Этот человек с нуля сам взошёл на пьедестал, утвердился, завоевал доверие и любовь.

Друг первых «Песняров» Георгий Поплавский сотворил картину: две плакальщицы у дубового венка, за ними конь без всадника и уходящий Мулявин, который на земле завершает свою песню.

ВАЛЕНТИН ТАРАС: Когда случилась эта страшная катастрофа с Володей, и потом, когда он умер, мне пришла мысль — даже не мысль, а чувство, несколько странное ощущение: что он погиб на той войне, о которой была наша программа. И программа, и песни — это теперь уже о нём, как о солдате, который прошёл «через всю войну».

18 апреля 2003 подписано Распоряжение Президента Республики Беларусь «Об утверждении мероприятий по увековечению памяти Народного артиста СССР Мулявина Владимира Георгиевич». Были учреждены премии и стипендии его имени, изданы книга и компакт-диски, установлены мемореальная доска и надмогильный памятник, организован музей и назван его именем бульвар, прилегающий к филармонии.

А дальше — что? А дальше — всё: история «Песняров» закончилась на 25-м километре автодороги Колодищи — Заславль вблизи деревни Лапоровичи 14 мая 2002 года на Радовницу, в 12 часов 30 минут.

***

О судьбе культового ансамбля рассказали в моей кинотрилогия 29 человек, к нему в разной степени причастных Снимая фильм, я никому не писал текстов. Каждый говорил, что посчитал нужным и нет оснований не верить.

С участниками фильма я в разной степени близости, но всем благодарен за доверие. У некоторых оказалось недосказанное — так сказать, пост-история. ВАЛЕНТИН БАДЬЯРОВ: После московского концерта пообещал Мулявину, что по приезде в Германию организую там концерты «Песняров». Мне удалось сделать 20 концертов на май 2003-го — целое турне! Но осталось неосуществимым.

ГЕННАДИЙ СТАРИКОВ: Мне совсем недавно дали его записи редчай­шие, уникальные. Я просто в шоке был: фантастически, феноменально он играет блюзы! До сих пор не могу понять: почему Мулявин не изда­вал ничего как гитарист-инструменталист?

ВЛАДИМИР ТКАЧЕНКО: Мечта: доработать «Перепёлочку» для сим­фонического оркестра. Честно: только это останется в сокровищницах, симфонический оркестр, звучание классическое будет, пока существует культура. А как вся музыка зазвучит на МП-3, на плеере, в телефонах — так культура кончится.

МИХАИЛ ФИНБЕРГ: Мы, наш оркестр, очевидно, сейчас одни оста­лись, которые идём по пути Мулявина. Мы несём национальную идею, а её сегодня многие не хотят нести, все хотят только: сколько будут иметь от того или иного концерта, сколько заработают. А вот нести на­циональную идею — это очень сложно.

ТАТЬЯНА ТАШКЕВИЧ: За Володиной могилой смотрит Лёша Бортке­вич и семья Марины. Никогда не думала, что так рано он уйдёт и такой страшный конец себе выберет. Но пока живы песни, которые пел Во­лодя, которые он писал, — а поют эти песни все «Песняры», — до тех пор будет жить о нём память.

ВЯЧЕСЛАВ ШАРАПОВ: Через музыку он прошёл к высочайшим до­стижениям человеческой души до того момента, когда она предстаёт перед Богом.

***

Кто бы знал всех этих нынешних «песняров», если бы не ВИА «Пес­няры»? Но ведь и «Песняров» не было, если б не Мулявин — не было бы! И случайное счастье наше, что осел он в Беларуси, а не в Литве, Армении или в России.

Кем бы сегодня ни были «песняры» — звёздами сцены, владель­цами процветающих фирм, забытыми пенсионерами, исполнителями паганиниевских «каприсов», рискованными искателями «истины в вине», — для нас, благодарных земляков, они навсегда останутся свет­лыми искателями, вопрошающими: «Купалінка, а дзе ж твая дочка?»; весельчаками, которые вместе с Ясем «касілі канюшыну», песенными возлюбленными «Веронік», «Алесей», «Александрын»... Такими и вой­дут в историю национального искусства. Да что там — «войдут»?! Уже вошли.

ГОЛОС МУЛЯВИНА: «"Песняры" — великое слово, ко многому обязы­вает. Не торговая марка, а образ мышления, образ жизни».

«Песняры» остались в XX веке.

Краина Беларусь в ожидании своих песняров века XXI: новых Гусовского, Купалы, Короткевича, Шагала, Быкова, Мулявина.

Они уже родились.