Крики в ночи

— 23 —

Особняк находился за деревней. Дорога от церкви шла через гору, где неожиданно кончались дома, и дальше виляла через бесплодные поля, обнесенные каменной оградой. За исключением одного клочка земли со сморщенной кукурузой, ничто, казалось, здесь не росло, кроме чертополоха, полевого вьюнка и куманики. Солнце поджаривало бока машины.

Вдалеке на вершине холма уже виднелся дом — простое белое строение, совершенно обычное, с просмоленной крышей. Он возвышался в конце дороги, по обочинам которой одиноко росли сосны. Особняк располагался посреди дикого участка с деревьями, согнутыми ветрами, и кустарника, который никто не сажал, он рос сам по себе. Даже издалека чувствовалась какая-то настороженность в этом большом старом доме с длинным фасадом с закрытыми окнами, с двумя крыльями по бокам, которые образовывали внутренний двор. Он смотрелся на горе, как детская игрушка, забытая здесь.

Мы подъехали к массивной каменной ограде, которая сплошной лентой опоясывала имение. Она, должно быть, была высотой метра три с половиной, построена из бутового камня и выровнена цементом по верхней кромке. Наверху вмазаны осколки битого стекла и протянуто по всей ее длине что-то вроде проволочной сигнализации. Местами раствор выглядел совсем новым, что указывало на то, что ограду поддерживали в порядке. Это была мощная непреодолимая стена, которая делала дом похожим на крепость или тюрьму.

Идеальное место для отшельника. Для того, кто хочет укрыться от людей.

Ехать нам пришлось долго: большое владение тянулось параллельно дороге два или три километра, затем ограда заворачивала, чтобы обогнуть дом с тыла. Одна маленькая забаррикадированная дверь, больше я ничего не мог разглядеть, пока на изгибе дороги мы неожиданно не подкатили к въезду в поместье. Когда-то он был впечатляющим: четыре массивных колонны с центральными железными воротами и двумя поменьше по бокам, тоже железными, покрытыми ржавчиной, через которые видна заросшая дорожка, ведущая к дому. За воротами виднелись два домика, покрытые штукатуркой лимонного цвета, вполне ухоженные, будто и о них тоже кто-то заботится, хотя они, наверное, были довольно староваты. Дорические колонны и архитравы, я их датировал 1840 годом, хотя не мог этого утверждать наверняка, так как подобный стиль мог процветать здесь и позднее. За прутьями красивых ворот залаяли две огромные немецкие овчарки. К моему удивлению, внутри стояла полицейская машина, и я вспомнил о той, что проехала мимо нас в деревне.

Из домика вышел парень и направился к нам, заправляя рубашку в штаны. Один из тех типов, которых можно увидеть в старых кинофильмах: крепко сбитый, приземистый, с тяжелым подбородком и сигаретой во рту — типичный итальянский мафиозо.

— Подойдите сюда, — помахал он нам.

Я вышел из машины и подошел к воротам. Сторож поднял палку и кинул ее собакам. За решеткой он смотрелся как в зоопарке.

— Мадам Сульт? — крикнул я. Эстель стояла рядом со мной, разговаривая с парнем на быстром французском.

Он покачал головой и высморкался. Эстель повернулась ко мне.

— Нет, она не будет с вами говорить.

— Что?

— Он говорит, что она никого не принимает.

— Почему?

Еще несколько вопросов и исчерпывающий ответ.

— Он говорит, потому что она очень старая.

— Скажи ему, что это очень важно.

— Джим, поехали.

— Нет.

Я попробовал открыть ворота, которые оказались закрыты на большой висячий замок. Охранник оглянулся. Его взгляд был достаточно угрожающим.

— Кто-нибудь еще есть? Управляющий.

Кто-нибудь, кто сможет меня понять, а не этот итальянский недоумок.

Мы стояли на солнце, обливаясь потом. Возможно, я бы и повернул назад, бросил это занятие и просто списал со счетов мадам Сульт, поместив ее в разряд богатых сумасшедших, если бы не присутствие там полицейской машины.

— Спроси его, что там делает полиция?

На этот раз он не ответил, а просто выругался и махнул рукой, показывая, чтобы мы убирались. Он стоял там злой, в рубашке без воротника и широких штанах.

— Ничего хорошего, — сказала она. — Поехали назад.

Я упрямо твердил свое.

— Да прекрати ты это. Нам не попасть туда. — Эстель не терпелось уехать.

И потом что-то изменилось. Из домика по ту сторону ворот вышли два жандарма в форме цвета хаки, застегивая на ходу кители и ремни, как будто их побеспокоили во время обеда. Они подошли к решетке. Один из них был капралом.

— Что он говорит?

— Он хочет, чтобы мы уехали.

— Почему мы должны уезжать? Я хочу увидеть мадам Сульт.

— Мадам Сульт увидеть невозможно. Никого внутрь не пускают, — заявил капрал, молодой человек с красным лицом, очень самоуверенный.

Жандармы выглядели далеко не дружелюбно, а этот итальянец вообще готов был ринуться в бой.

— Почему нет? Я хочу попросить об интервью.

— Бумаги?

Я протянул через ворота мой американский паспорт. Он посмотрел на него и вернул мне.

— Он говорит, что нам надо уезжать.

Остальные дружно загалдели, поддерживая капрала. Вся их манера поведения раздражала меня. Не раздумывая, я сказал:

— Спроси их, кто отдает им приказы.

В конце концов, довольно странно — приехать в этот уединенный особняк и найти здесь хорошо вооруженных жандармов, охраняющих покой старой женщины.

— Никто не может видеть мадам Сульт, — произнес один из них полуизвиняющимся тоном.

Даже до меня дошло, что это окончательный ответ. Она была женой одного из самых богатых людей Франции, коллаборациониста, расстрелянного эсэсовцами в этом отдаленном уголке, в этом месте, которое она избрала для своей вдовьей жизни, оплакивая потерю детей. Сейчас ей уже за восемьдесят, и ее охраняет специальный полицейский наряд, который не желает вступать ни в какие переговоры. Все это не укладывалось у меня в голове, и я был готов спорить с ними бесконечно.

— Эстель, спроси его, как они узнают, что она еще жива?

— Мадам жива, — ответил капрал. — Я приказываю вам уехать.

— Чей это приказ?

— Не ваше дело.

— Так. Скажи ему, я хочу знать, от чьего имени он действует, иначе подам жалобу.

Неохотно она переводила мои вопросы. Капрал нерешительно потоптался, прикидывая, как далеко он может зайти.

— Комиссариат. Понтобан.

— Инспектор Ле Брев?

Он смачно выругался.

— Кто распорядился не впускать нас — он или мадам Сульт?

— Джим, не надо…

— Ну и что они мне сделают? Выйдут и арестуют? Скажи им, что я ищу пропавших детей. — Каждый полицейский в округе слышал эту историю.

Она передала мои слова негромким спокойным голосом. Жандармы кивнули с пониманием.

— Спроси их, не замечали ли они чего-нибудь странного…

— Странного? — подняла брови она. — Почему ты думаешь, что кому-то захочется привести детей сюда?

— Спроси их.

И она задала последний вопрос.

Капрал покачал головой. Нет, никто не приходил сюда.

Спорить дальше было бессмысленно. Но у меня возникло сильное подозрение, что, какие бы тайны ни хранила мадам Сульт, они не секрет для инспектора Ле Брева.

Мы сели назад в мой «форд» и покатили прочь по каменному плоскогорью и вниз к плодородной долине, нежившейся в лучах солнца.

— Не надо было тебе ездить сюда, — сказала она.

— Почему не надо?

— Не знаю, что ты хочешь.

Она сжала губы, но не пояснила свое замечание.

Я внимательно смотрел на дорогу, но, бросая взгляды на ее лицо, видел, как под загаром проступал румянец волнения.

— Что происходит, черт побери? — не выдержал я.

— Спроси старшего инспектора, не меня.

— Спрошу, не волнуйся, — мрачно буркнул я.

Мы подъехали к другой деревне, ютившейся на склоне горы, более привлекательной и не такой заброшенной. Там работал ресторан «Красная шляпа», и мы остановились пообедать, но я ел кое-как, а Эстель казалась какой-то рассеянной. Несколько раз она, похоже, хотела что-то сказать, но затем передумывала, путаясь в собственной нерешительности.

— Уезжай в Лондон, — наконец сказала она.

Я задумался над этим. Могло быть только две причины, почему Ле Бреву понадобилось охранять старую женщину с помощью жандармов, и одна туманней другой. Он либо защищал ее от кого-то, либо не хотел, чтобы она заговорила. В обоих случаях возникает вопрос: почему?

Мы долго сидели в тишине, в уютном ресторане, уставленном цветочными горшками. Эстель смотрела на меня поверх красно-белой скатерти. Окна были распахнуты настежь, чтобы хоть как-то освежить помещение.

— Заедем ко мне?

Я мотнул головой. Я не мог принять это приглашение. Внутренняя связь между нами прервалась, помощи от нее почти никакой. Эстель напряглась, скрывая раздражение. Вчерашний роман отошел в прошлое. Она не хотела ехать сюда, в Гурдон, и, возможно, лучше оставить все так, как есть. Пепельно-русые волосы и загорелая кожа так же красивы, как и всегда, но она была не моя. Уже не моя, опять не моя.

— Не могу.

Она беспомощно развела руками. Красивыми руками, с тонкими длинными пальцами, аккуратным маникюром. Она взяла бокал и посмотрела через него на свет.

— Ты не хочешь меня?..

Мы чокнулись, и я увидел сквозь стекло ее искаженное отображение.

— Эстель, это невозможно. Все, чего я хочу, это узнать, почему исчезли дети.

Не живы ли они, поймал я себя на мысли, а почему они исчезли. При упоминании о них мое горе опять ожило. Я не мог дальше говорить.

— Что ты будешь делать? — спросила она, помолчав. — Когда отправишься домой к Эмме?

Дом этот находился гораздо дальше, чем просто в двух часах лета, и она знала это. Перед моими глазами возникла Эмма, моя смелая, красивая Эмма. Вот она подстригает кусты в саду, вот мы пьем чай. Мне так захотелось обнять Эмму.

Эстель видела это.

И еще мне вспомнилось: Мартин и Сюзи, только что закончившие школьный семестр, шесть или семь лет назад, спешащие мне навстречу. В тот год мы ездили в Грецию.

— Папа, — спросила Сюзанна, — мы можем все время быть вместе?

— Так не бывает, — ответил я.

Я решил повидаться с Ле Бревом или хотя бы попытаться его увидеть. Я высадил Эстель в Понтобане, где впервые увидел ее три недели назад.

— До свидания, мой дорогой, — прошептала она и поцеловала меня.

Я уловил выражение отчаяния в ее глазах. В зеркало заднего вида я наблюдал, как она смотрела мне вслед, пока я не исчез вдали.

Я ехал в комиссариат и проклинал их всех, эту безнадежную провинциальную полицию, которая ничего не сделала, чтобы помочь мне. Ничего. Их бредни и блокирование дорог, обыски домов, весь их розыск принесли успеха с гулькин нос. Мои дети исчезли, как команда Летучего Голландца, и я был безутешен. Жара дошла до того предела, когда должна начаться еще одна гроза, такая же, как те две, так потрясшие меня. Флаги на замке у реки приникли к своим флагштокам, и казалось, жара парализовала весь город, который застыл в неподвижности. Я ненавидел Понтобан и Сен-Максим, ненавидел дом в Шеноне, и мне хотелось кричать об этом на весь город. Полиция пришла и ушла, журналисты написали свои заметки, из Парижа приехала команда телевизионщиков. Это всего-навсего пятиминутные новости: еще двое людей пропали, уже интересно, потому что это дети отдыхающих туристов, не более того. Просто добавить их в список пропавших без вести: велосипедисты, одинокая молодая женщина, жертвы сексуальных маньяков, найденные изуродованными в пластиковых мешках или зарытые где-нибудь.

— Очень жаль, но его здесь нет.

— Тогда где он, черт возьми? Мне нужно увидеть его.

Они знали меня и чувствовали себя неуютно: я видел это по тому, как они отводили глаза и неуверенно ерзали.

— Он расследует дело.

— Какое дело? Мое дело?

Сержант покачал головой: он не знает наверняка. Но меня сможет принять инспектор Клеррар. Я прошел в комнату Клеррара и опять увидел его печальное лицо, которое было серым, похоже, от какой-нибудь язвы желудка. Он всем телом налег на стол и пожал мне руку, и его кисть была мягкой, как надутая резиновая перчатка.

— Мне очень жаль. Но ничего нового нет. Мы все еще предпринимаем попытки. Вам стоит поехать домой и там ждать новостей.

Мы опять пошли по кругу. Боб Доркас сказал, что я могу оставаться во Франции столько, сколько мне надо, еще целую неделю как минимум. Я обнаружил, что мне уже наплевать на работу: все мои амбиции умерли. Но в местной полиции, похоже, считали, что мне просто нравится здесь, а я думал о том, насколько они осведомлены о моих поездках с Эстель.

— Послушайте, ваши розыски ни к чему не привели. Ноль. Даже газеты сдались. Что это за розыск?

Клеррар потер руки — ничего не означающий жест, будто он согревал их:

— Месье, мы делаем все, что можем.

Я присел и посмотрел на него:

— Зачем старший инспектор послал полицейскую охрану в дом Сультов в Гурдон-сюр-Луп?

Клеррар поднял брови:

— Вы там были?

— Я только что оттуда. Почему? Почему там вооруженная полиция?

— Мадам Сульт, — медленно произнес он, — очень состоятельная женщина.

— Тогда она может нанять собственную охрану, а не жандармов.

Клеррар пожал плечами:

— Это не мое решение.

— Послушайте, — сказал я, — просто объясните мне, что происходит?

Складки его рта опустились, сделав выражение лица еще печальней.

— Ничего не происходит, месье. Это просто вопрос охраны.

Клеррар знал все, но не хотел говорить — это было ясно. Для меня же все более важным было добраться до сути событий, происшедших в прошлом.

— Я хочу узнать правду, — заявил я ему. — Я хочу знать, есть ли связь между моими детьми и теми смертями в лесу.

— Дети Сульта ведь не потерялись, месье. Их нашли.

— Мертвыми.

— Пожалуйста, успокойтесь. — Он поморщился от боли в желудке. — Вы делаете поспешные выводы…

— Да? Правда? Почему все это случилось в одном и том же месте? С детьми того же возраста? Скажите мне!

Это ужасное, проклятое, роковое место, которое мы с Эммой выбрали… через местное агентство, офис которого находился как раз в этом городе. Аренда была оформлена в Лондоне, и я подписал контракт. Почему они остановились на нас, семье с двумя детьми десяти и двенадцати лет? Кому принадлежит дом сейчас?

Клеррар смотрел на меня с совершенно определенным выражением: ему больше нечего мне сказать. Может быть, он ничего и не знает, только то, что Ле Брев выставил охрану около особняка Сультов. Я подумал, остаются ли они на посту ночью, и пришел к выводу, что да. Клеррар явно хотел, чтобы я раскланялся.

— Хорошо, — произнес я. — Я сам проведу расследование.

Проделать это оказалось на удивление легко. Нужное мне агентство находилось в туристическом центре, современном офисе с магазином, в котором продавались плакаты, открытки и разнообразные туристические карты, сувениры из музеев и галерей. Тоненькая девушка нервно улыбнулась мне, соски ее грудей выступали под свитером.

Может, она слышала обо мне? Я арендовал дом, и мои дети исчезли. В центре толпились другие люди, покупавшие всякую всячину, но, когда они прислушались к нашему разговору, стало очень тихо.

— Вы помните? В Шеноне.

— Да. — Она знает о трагедии и приносит свои сожаления.

— Мне надо узнать кое-что.

— Слушаю вас.

— Кому принадлежит дом?

Тишина установилась такая, что можно было слышать, как пролетает муха. Все притворялись, что заняты своим делом, увлеченные просмотром брошюр, когда она сказала:

— Извините, пожалуйста, я сейчас проверю.

У нее имелась картотека, которую она быстро просмотрела.

— Некоей мадам Сульт, — сообщила она.

Я мог бы догадаться и раньше, но почувствовал прилив уверенности.

Я улыбнулся ей:

— А сколько домов предложили в аренду в районе вокруг Шенона?

Она ответила мне сразу:

— Нисколько, месье. Ваш был единственным. — Она покраснела. — Это не очень… популярный район.

— То есть вы не могли предложить большой выбор?

— Да, месье. Большинство домов забронировали к концу мая. За исключением сельской местности, вдали от городов.

Я помню, как говорил Эмме, когда забронировал дом, что было еще два места поближе к Альби, но этот казался тем, что нам нужно.

Я посмотрел на картотеку и спросил:

— Были какие-нибудь требования, условия, которые выдвигал владелец дома?

Она еще раз посмотрела на карточку и произнесла с трудом на английском:

— Желательно наличие двоих детей.

Желательно! И моя семья, естественно, подходила по всем статьям.

— Что-нибудь еще?

Она нахмурилась:

— Очень странно, месье. Там упомянут возраст детей. Это необычно.

— И что же там написано?

— Возраст от десяти до двенадцати, — прочитала она. — Но мы не просим указывать возраст в наших анкетах.

— В каких анкетах?

— Которые мы посылаем владельцам домов, чтобы уточнить детали.

Позже вечером мне позвонила Эмма, ее голос слышался очень четко и ясно. В нем чувствовалась новая сила, когда она спросила:

— Есть ли новости?

— Пока нет.

Я решил не расстраивать ее рассказом о поездке в Гурдон-сюр-Луп.

— И не будет.

— Ты не должна так говорить. Пока еще.

— Что делает полиция?

— Все еще ищет.

— Да?

Я подумал, не прослушивается ли телефон.

— Я не доверяю им. Поезжай домой, Джим. Обещай мне, что ты скоро вернешься.

— Где ты, дорогая? Твой отец вроде не знает.

— Я приеду в Рингвуд через день или два.

— Вот здорово!

— А ты? Ты еще встречаешься с этой женщиной?

В ее голосе слышалось волнение.

— Эстель? Нет, не встречаюсь.

— Зачем ты разговаривал с ней?

Похоже, она все знает.

— Она репортер.

— У нее что, других дел нет?

— Мне было нужно, чтобы она переводила мне.

— Возможно. — И затем: — О, Джим, будь осторожен.

— Осторожен?

— Ради нас обоих. Я умираю от тревоги. Они погибли, Джим, и не стоит притворяться. Или искать утешения. Ужасно то, что мы никогда не узнаем как. Или кто.

— Не отчаивайся, дорогая.

Не было никакой зацепки, кроме интуиции.

— Я люблю тебя, Эм.

— Спокойной ночи, Джим.

Разговор прошел почти как воссоединение, после всего того, что мы прошли. Если бы я только знал, что́ нам еще предстоит пережить.