Криминальные романы и повести. Книги 1-12

ГЛАВА I

В заказнике «Ущелье туров» ждали высокое начальство. И, пожалуй, впервые за долгие годы – с нетерпением и надеждой. Новый председатель облисполкома Иван Иванович Забалуев поддерживал идеи «Зеленых» и главный лесничий заказника – Генрих Петрович Струмилин – надеялся на толковый и дельный разговор без традиционной пьянки и отстрела зверья.

Забалуев приехал вовремя, оставил служебную машину возле скромного домика струмилинской конторы и с удовольствием согласился пройтись по лесу. Стоял дивный октябрьский денек, тихий, прозрачный, с пением птиц и запахом прели. Дойдя до небольшой поляны, мужчины замерли перед огромным дубом.

– Триста лет стоит,– с гордостью заметил Струмилин и погладил растрескавшуюся кору великана.

– Ветеран,– с почтением кивнул Забалуев.

Они помолчали несколько мгновений и тут увидели человека, появившегося из зарослей можжевельника на краю поляны. Он был худ, долговяз, в джинсах с прорехами на коленях и рваной рубахе.

– Что это за леший? – спросил Иван Иваныч, хотя облик незнакомца совершенно не соответствовал образу лохматого сказочного персонажа – у мужчины была голая, как бильярдный шар, голова и никакой растительности на словно специально отбеленном лице.

– Бомж,– пояснил Струмилин.– Кличут, кажется. Баобабом…

Бомж тащил что-то за собой, и, когда выдрал ношу из пустых зарослей, она оказалась огромным чемоданом. Баобаб волок его по земле. Видать, поклажа была непомерно тяжела. Бродяга, сделав несколько шагов, останавливался, отдыхал и снова продолжал путь. Наблюдавших за ним он не замечал. И, добравшись до бывшей траншеи, столкнул в нее чемодан и тут же прыгнул туда сам. Когда голова бомжа исчезла за краем рва, Струмилин озабоченно произнес:

– Что-то подозрительно…

Они подошли к траншее… Баобаб, сидя на корточках, порывисто дышал, сопел, забрасывая свою поклажу сучьями, листьями и вырванной из земли травой.

– Привет,– сказал главный лесничий.

Бомж от неожиданности отпрянул и привалился спиной к пологой стенке рва.

– Здравствуйте,– заикаясь, пролепетал он.

– Что прячем? – строго спросил Струмилин.

Бродяга словно потерял дар речи. Он попытался встать, однако сполз на дно траншеи. Потом, цепляясь за траву, все-таки выпрямился. У него были белесые брови и розовые, как у кролика, глаза. Типичный альбинос.

– Что, язык проглотил? – повысил голос Струмилин.

– Вот… Ну, это… Чемодан,– пробормотал бомж и быстро разгреб листья и траву.

Чемодан был новый, скорее всего заграничный. На светло-желтой коже виднелись свежие царапины и зеленые полосы, оставленные ветками кустов и травой. С такими огромными чемоданами на колесиках обычно прибывали в Южноморск иностранные туристы…

– Твой? – спросил главный лесничий.

– Нет… Нашел,– ответил Баобаб, отводя глаза в сторону и вытирая ладони о джинсы.

– А может, спер?

– Честное слово, нашел… Не верите?

– Что в чемодане?

– Человек,– тихо сказал бродяга.

– Какой человек?– опешил Струмилин.

– Мужик… В галстуке.

Забалуев и Струмилин переглянулись: наверное, у обоих возникли сомнения насчет умственных способностей бомжа.

– Ты что, уже поддал? – спросил Генрих Петрович.

– Немного принял,– с детской непосредственностью признался Баобаб.

– То-то и видно! – грозно сдвинул брови главный лесничий.– И не темни!

– Я говорю, мужик… Только…

– А ну, тащи наверх чемодан! – приказал Струмилин, чуя что-то недоброе.

Бомж сумел лишь немного приподнять чемодан. Струмилину пришлось спуститься в ров и вместе с бродягой вытащить груз наверх.

Баобаб трясущимися то ли с перепоя, то ли с испуга руками отстегнул ремни, щелкнул замками и откинул крышку.

В чемодане находилось тело мужчины. Без головы…

Забалуев тихо охнул и стал валиться на спину. Струмилин едва успел подхватить его. Глаза у Ивана Ивановича закатились, губы задергались, на побледневшем лбу выступила испарина. Генрих Петрович оттащил его в сторонку, пристроил к стволу дерева и похлопал по щекам. Забалуев еще не вполне осмысленно посмотрел на Струмилина и прошептал:

– Мать честная…

– Ничего, ничего,– успокаивал его главный лесничий, сам еще не пришедший в себя от потрясения.– Вздохните поглубже, сейчас пройдет.

Превозмогая страх и отвращение, Генрих Петрович вернулся к страшной находке, возле которой безучастно стоял бомж, и присмотрелся к трупу. Убитый был крупным мужчиной. Синий в полоску костюм, белая сорочка, модные штиблеты и сиреневый галстук. На рубашке виднелось несколько пятен крови. Тело было упаковано в большой целлофановый мешок на «молнии». В таких сохраняют верхнюю одежду от пыли и моли.

– Иван Иванович,– обратился Струмилин к вроде бы оклемавшемуся Забалуеву,– надо срочно звонить в милицию. Сможете? А я покараулю.

– Конечно, конечно,– откликнулся тот, отпуская дерево.

– Вот, от моего кабинета,– протянул ключ главный лесничий.

– Не надо.– Забалуев не то что приблизиться, даже смотреть в сторону чемодана боялся.– У меня в машине есть телефон.

Все еще пошатываясь, он зашагал в сторону конторы.

Минут через двадцать на поляну прибыла следственно-оперативная группа: следователь по особо важным делам прокуратуры области Инга Казимировна Гранская, оперуполномоченные областного уголовного розыска капитан Жур и лейтенант Акатов. С ним приехал судебно-медицинский эксперт Янюшкин. Скоро пожаловали и высокие чины – облпрокурор Захар Петрович Измайлов и начальник УВД области генерал Рунов. Их присутствие было, видимо, результатом личного звонка Забалуева.

Понятыми пригласили двух лесничих.

Труп сфотографировали, после чего Гранская и Янюшкин приступили к осмотру.

Убитый был выше среднего роста, лет пятидесяти-шестидесяти. Следов борьбы на теле обнаружено не было. Судя по потекам крови, во время отсечения головы потерпевший лежал на спине.

– Когда наступила смерть? – спросила следователь, писавшая протокол осмотра.

– Труп остыл,– сказал Янюшкин.– Но окоченение не исчезло. Обычно оно начинается через два-три часа после смерти и сохраняется до трех-четырех суток. По предварительному заключению, смерть наступила более двух суток тому назад. Заметьте, трупные пятна ярко выражены. Значит, смерть наступила внезапно.

– Естественно,– пожала плечами Гранская.– Не руку отсекли.

– Дело в том, Инга Казимировна, имеется нюанс: потерпевшего отравили, или он сам принял яд.

– Яд?! – оторвалась от протокола следователь.

– Видите, какой цвет у крови? – сказал судмедэксперт.– Вишневый… Это бывает при отравлении синильной кислотой и ее солями.

– Так что же, голову отрубили уже у мертвого?

– Определенно высказаться затрудняюсь. Окончательный вывод можно будет сделать после лабораторных анализов.

– Орудие, которым отсекли голову?

– Рубящее…

– Что это могло быть, по вашему мнению?-уточнила Гранская.

– Тесак, топор… Словом, тяжелое. И довольно острое,– ответил медик и продолжал диктовать: – По состоянию краев раны, удар был нанесен не один. Сколько раз ударили – уточню при более тщательном обследовании.

Были зафиксированы особые приметы убитого: родинки, шрамы, татуировка на левом плече. Текст выколот на немецком языке. Готический шрифт…

– Свобода и любовь,– перевела вслух Инга Казимировна, неожиданно вспомнив школьные уроки немецкого, казалось бы, давно и напрочь забытые.

Другая наколка в виде маленького якоря была на правой руке чуть ниже запястья.

Следователь попросила сфотографировать наколки крупным планом.

Осмотрели одежду. Сплошной импорт: костюм финский, рубашка пакистанская, галстук французский, штиблеты западногерманские. Ни в карманах брюк, ни в пиджаке ничего не нашли. Даже клочка бумажки…

А в это время в сторонке капитан Жур допрашивал Баобаба, а лейтенант Акатов – Струмилина, который, впрочем, ничего не мог добавить к тому, что оперы уже знали из сообщения председателя облисполкома.

Виктор Павлович Жур пристроился на пеньке, а бомж сидел прямо на траве, обхватив руками свои тощие колени. Назвался он Молотковым Юрием Антоновичем.

– Это точно твоя фамилия? – переспросил оперуполномоченный, потому что бомж сказал, что никаких документов не имеет.

– Так было по паспорту,– ответил бродяга.– А вообще-то наша настоящая фамилия Молотовы. Молотковы – с деда пошло.

– А почему? – поинтересовался капитан, прерывая запись протокола допроса.

– Председатель сельсовета окрестил… В то время колхозникам паспорта иметь не полагалось. Главный личный документ – справка сельсовета. А в сельсовете ни за что не хотели ставить подлинную фамилию деда. Чтобы не поминать всуе имя тогдашнего председателя Совнаркома Вячеслава Михайловича Молотова. Дед сначала протестовал, да что толку. Потом привык.

– Ладно, Молотков так Молотков,– сказал Жур.– Давай, Юрий Антонович, ближе к делу.

– Какому? – вскинул на него кроличьи глаза Баобаб.

– Известно какому: кто убитый? С какой целью? Где голова?

– А я почем знаю,– равнодушно ответил Молотков, облизнув пересохшие губы и сглотнув слюну.– Это, сейчас бы водички…

– Где ж я возьму воды,– сказал капитан и подумал: придурка разыгрывает или время тянет, чтобы соучастники успели замести следы?

– Тут недалеко родник…

– Потерпи… Ну а как у тебя очутился чемодан, тоже запамятовал?

– Зачем же,– обиделся бомж.– В своем пока уме… Значит, утром трясет меня Морж…

– Какой такой Морж?– вскинулся капитан.

– Кореш… Вместе кантуемся.

– Фамилия, имя, отчество?

– Не знаю.– Молотков, поймав на себе суровый взгляд Жура, прижал пятерню к левой стороне груди.– Поверьте, гражданин начальник, не вру. Сколько знакомы – Морж и Морж…

– Кликуха, значит? – уточнил оперуполномоченный.

– А он и впрямь запросто в ледяной воде купается. Ну а тут, в Южноморске, даже зимой в одной рубашке ходит… Помните, в январе выпал снег, так Морж в море до самого буйка заплывал. На потеху отдыхающим. Те ему денег накидали целый ворох.

– Хорошо,– остановил Молоткова Жур.– Рассказывай по делу.

– Значит, Морж будит меня и спрашивает, откуда, мол, я приволок чемодан. А я спросонья ни черта не разберу. Понимаете, гражданин капитан, дом снился.– Молотков вздохнул.– Прежняя человеческая жизнь. Да так сладко, что просыпаться не хотелось… Морж как хрястнет по спине, я прямо подскочил. Какой, кричу, еще чемодан? Ты спятил, что ли? Я уж и забыл, когда держал их в руках.– Он грустно улыбнулся.– Все мое, как говорится, ношу на себе…

Жур оглядел жалкую одежонку Баобаба, покачал головой – стопроцентный бродяга. А тот продолжал:

– Значит, Морж схватил меня за шиворот и выволок из нашей берлоги. Очухался я, гляжу, и впрямь чемодан лежит. С колесиками… Сроду таких больших не видел… Твоя, спрашивает, работа?… В каком, интересуюсь, смысле?… Морж разозлился. Что, говорит, подарок от Деда Мороза?… Я поклялся, что впервые вижу этот чемодан… Морж попытался его поднять. Тяжелый, гад. Да, говорит, тебе слабо его утащить… Решили посмотреть, что внутри… Открыли…– Молотков надолго замолчал.

– Что дальше?

– Моржа стошнило… Закрой, кричит… Я закрыл. Закупорил… Кстати, не найдется?

Виктор Павлович вынул пачку дефицитной «Примы», полученную по талону, выбил щелчком сигарету. Бродяга взял ее грязными пальцами, сунул в рот, прикурил.

– Морж достал пузырь, налил стопарек. Это его утренний кофе.– Молотков осклабился.– Без него печень, говорит, не включается… Налил и мне. Кто откажется? Тем более после такого стресса… Закусили арбузом. Между прочим, закусон что надо… Сидим, маракуем, кто нам жмурика этого подкинул? Может, академики?

– Уголовники?– уточнил капитан, выказывая знание блатного жаргона.– И часто они появляются в заказнике?

– Часто ли, не знаю. А второго дня фаловали[83] нас с Моржом на мокруху[84]… Обещали мешок башлей.

– Кто предлагал? – опять встрепенулся капитан.

– Хмырь один. Незнакомый…

– Описать его можешь?

Молотков на минуту задумался и сказал:

– Такой чистенький, в кожаном пиджачке, в темных очках… Культурный… Мы его тоже отшили очень даже вежливо…

– Может, труп в чемодане – его рук дело?

– Может,– простодушно ответил Юрий Антонович.– И у Моржа была такая мысля. Гробанули мужика и подсунули, чтоб навести на нас тень.

– Ладно, о том мужчине, который подбивал вас на убийство, мы еще поговорим. Продолжай.

– Короче, я предложил оттаранить чемодан в милицию. Морж говорит, с ума сошел! Заметут!… За что, спрашиваю?… За убийство, говорит… Так мы ж, говорю, не убивали, разберутся… Ну тогда посадят по сто девяносто восьмой… Ведь верно, арестовали бы?

– И что надумали? – проигнорировал вопрос бомжа Виктор Павлович.

– В море бросить, и дело с концами… Естественно, ночью. Чтоб никто не видел. А пока решили спрятать… Вот я и притащил чемодан сюда, в ров…

У капитана было что поспрашивать у бродяги, но тут подошла Гранская. Жур ознакомил ее с протоколом допроса, высказал кое-какие соображения.

– Где ваш приятель Морж?– спросила Молоткова следователь.

– Там…– показал куда-то вверх по склону Баобаб.– Добивает, наверное, бутылку.

– Будем делать у вас обыск,– сказала Гранская.

– Как хотите,– без всяких эмоций произнес бродяга.– Это рядом.

Инга Казимировна подошла к машине облпрокурора. Измайлов звонил по радиотелефону на службу. Следователь на капоте «Волги» заполнила бланк постановления.

– Впервые даю санкцию на обыск жилища без адреса,– усмехнулся Захар Петрович.

– Обыскивать жилье без адреса – еще куда ни шло,– улыбнулась Гранская.– А вот как выносить постановление на задержание человека без фамилии…

– Верно,– согласился облпрокурор.– Что ж, узнаем у самого Моржа. На месте и вынесете постановление.

– Пойдете с нами?

– Непременно.

Прибыла машина из морга. Гранская дала разрешение увезти труп.

Для обиталища бродяг добираться было нелегко – все время в гору. Через некоторое время Молотков попросил задержаться у родника и надолго приник к чаше, выдолбленной водой в камне. После чего двинулись дальше. И, когда уже у всех возникло желание снова передохнуть, Баобаб неожиданно произнес:

– Вот и пришли…

Измайлов, Гранская, Жур, Акатов и понятые недоуменно огляделись: никакого намека на жилье. Крошечный уступ, два пышных кизиловых куста, усыпанных темно-красными ягодами. А дальше – снова подъем…

– Морж! – позвал Молотков, раздвигая кусты.– Встречай гостей…

Но никто не отозвался. Баобаб опять окликнул приятеля. Тот же результат…

– Дрыхнет, что ли, без задних ног? – пробормотал Молотков, собираясь нырнуть в кусты.

– Погодите! – остановила его Гранская и сказала операм: – Посмотрите, что там за апартаменты.

Капитан, а за ним лейтенант исчезли за завесой ветвей. Минуты через две раздался голос Жура:

– Давайте сюда, Инга Казимировна…

Гранская сделала знак Молоткову и понятым и двинулась с ними на зов Виктора Павловича.

За кустами в скале зияла дыра. Пролезть в нее можно было только пригнувшись.

– Двенадцать лет работаю в заказнике,– заметил один из понятых,– и не знал про эту берлогу…

Пещера была крошечная и всех вместить не могла. Акатову пришлось вылезти наружу.

Гранская чуть не задохнулась, оказавшись в «апартаментах» бомжей. В нос шибанул запах грязной ветоши, нечистого человеческого тела и алкоголя. На земле валялось тряпье, служащее, вероятно, постелью, лежала куча прелого сена. На остром каменном выступе прилепился небольшой огарок свечи. В углу – помятый чайник, закопченная сковородка, в которой лежали ржавый кухонный тесак с бурыми пятнами крови и две общепитовские алюминиевые вилки. Здесь же были остатки пиршества: недоеденный арбуз, початая бутылка «Пшеничной», еще три целые, два граненых стакана. Несколько пустых бутылок валялись на полу.

Моржа не было.

Молотков как завороженный потянулся к спиртному, но Жур попридержал его руку.

– Придется попоститься.

Баобаб грустно заморгал белесыми ресницами.

– Где же ваш приятель? – спросила у него следователь.– Испугался небось и сбежал?

– А чего ему бояться,– ответил бомж, не в силах оторвать глаз от вожделенной бутылки.

– Послушайте, Юрий Антонович,– продолжала Гранская,– а вы убеждены, что он не имеет отношения к убийству?

– Морж? – вытаращился на следователя Молотков.– Да вы что?… Никогда не поверю… Такой интеллигентный человек…

– Так где же он?

– Понятия не имею,– растерянно огляделся Молотков и высказал предположение: – Может, подался за грибами? Уже два дня мечтает побаловаться жареными шампиньонами…– Он подумал и добавил: – Или пошел на базар… Впрочем, и в порт мог. Сами знаете, сколько судов стоит с товарами из-за границы. По радио даже зазывали грузчиков.

Обыск занял буквально минут пятнадцать. Единственное, что удалось обнаружить – ящичек с набором цветных фломастеров.

– Это чье?– была несколько удивлена Гранская такой находке.

– Мое,– скромно отозвался Баобаб.– Я же художник…

– А где ваши работы?

– Были, да сплыли,– развел руками Молотков.

Оформили протокол обыска и изъятие тесака. По словам Баобаба, Морж им разделывал тушки диких голубей, которых жарил на костре.

Осмотр прилегающей местности ничего подозрительного не выявил.

Лейтенант Акатов остался возле пещеры, на случай, если вдруг появится Морж. Остальные спустились к месту происшествия. На смену Акатову были посланы двое работников угрозыска – ждать возвращения мо-лотковского друга.

ГЛАВА II

По личному опыту Гранская знала: при расследовании убийства дороги иной раз не то что дни, а часы и даже минуты. Упустишь в самом начале время, это обернется месяцами, а то и годами мучительной работы, поисков, которые вообще могут кончиться ничем. И тогда повиснет на следователе «глухарь», им будут корить на всех совещаниях. Пословица «поспешай медленно» применима лишь при раскрытии хозяйственных преступлений. Это там требуется длительный срок, чтобы перелопатить неимоверное количество документов, разобраться в сложной механике производства, поставок, сбыта и других вещах, что запутаны при нашей системе до крайности, порой до абсурда.

Так что когда Инга Казимировна вернулась из «Ущелья туров» в облпрокуратуру, ни одной свободной минуты у нее не было. Сделала по телефону несколько срочных запросов, вынесла постановления на проведение экспертиз. Все надо было успеть до вскрытия трупа, которое назначили на 14.30. Следователь сформировала вопросы судебно-медицинскому эксперту. Причина смерти? Какой яд имелся в крови и его количество? Кровь в целлофановом мешке принадлежит обезглавленному мужчине или кому-нибудь другому?

Ну и один из самых главных – время смерти. Для ответа нужно было исследовать содержимое желудка трупа. Чтобы по степени перевариваемости пищи определить, когда человек умер… Короче, требовалась комплексная экспертиза.

Второе постановление касалось исследования десятка полтора волосков, обнаруженных на одежде потерпевшего и внутренних стенках мешка и чемодана. Волоски были около двух сантиметров длиной и имели различную окраску: белый, желтый, черный, коричневый. Вставал вопрос, кому они принадлежали.

Третье постановление – исследование изъятого в пещере тесака: чья на нем кровь – птицы или человека…

От пишущей машинки Гранскую то и дело отрывали телефонные звонки: отвечали на ее запросы, да и Жур держал постоянно в курсе поисков Моржа.

Когда Инга Казимировна допечатывала последние строки, в кабинет зашел Измайлов. Случай редкий – как правило, областной прокурор приглашал Гранскую к себе.

– Зря вы жаловались, Инга Казимировна,– начал Захар Петрович, усаживаясь на стул.

– На что? – удивилась следователь.

– Ну, якобы приходится учиться заново… Наблюдал я за вами сегодня – та же хватка. Словом, Гранская, которую я знал прежде…

– Ну, не очень-то я плакалась вам в жилетку,– улыбнулась Инга Казимировна, однако же довольная похвалой начальника.

С Измайловым они были знакомы давно. Еще по работе в Зорянске, где Захар Петрович возглавлял городскую прокуратуру, а она была следователем. Связывала их там не только дружба, они были единомышленниками. А уж расстались и вовсе друзьями. Захар Петрович был, пожалуй, единственным человеком в горпрокуратуре, посвященным в личные дела Инги. Тогда, в Зорянске, в нее, тридцатисемилетнюю женщину, уже поставившую крест на повторном замужестве (с первым супругом расстались давным-давно), влюбился Кирилл Демьянович Шебеко, профессор МГУ. Он тоже ее очаровал. Блестящий ученый, сумевший сохранить в пятьдесят с лишним лет молодость и непосредственность, чистую совесть и душу!… Шебеко с ходу предложил переехать к нему в Москву. Женой… К такому лихому повороту она не была готова. Колебалась. Одним из тех, кто подстегнул Гранскую к перемене, был Захар Петрович.

В Москве Шебеко запретил «молодой» работать, а тем паче – следователем. Но она не выдержала дома и пошла юрисконсультом на завод.

Четыре года счастья и горестный финал. Кирилл Демьянович скончался от сердечного приступа. И снова одиночество, совсем невыносимое, потому что во второй раз. Теперь уже без всякой надежды…

Сын Юрий, через которого она, собственно, и познакомилась с Шебеко (Юрий был его студентом), женился, уехал в Свердловск. Звал с собой мать, но Гранская отказалась: со снохой отношения не заладились с самого первого дня.

С Измайловым они встретились в Москве совершенно случайно. В аптеке на улице 25 Октября, куда в последнем отчаянии стремятся москвичи и приезжие, но, как правило, нужного лекарства не находят. Разговорились. Оказывается, Инга Казимировна абсолютно ничего не знала о том, как два года назад южноморская мафия добилась снятия Измайлова с должности облпрокурора, как больше года Захар Петрович работал рядовым шофером такси, и как только теперь было восстановлено его доброе имя и возвращена прежняя должность.

Впрочем, во время этой неожиданной, но приятной встречи Захару Петровичу не очень хотелось бередить свои раны и он старался больше говорить о жизни Инги Казимировны. Слушая ее исповедь, Захар Петрович сразу понял: столица гнетет Ингу Казимировну. Друзей она так и не приобрела, город остался чужим.

– Перебирайтесь в Южноморск,– предложил Измайлов.– Мне вот так нужны следователи.

– Неужели? – удивилась Инга Казимировна.– В вашем-то раю не хватает следователей?

– Представьте себе. Уходят пачками в кооперативы. И самые квалифицированные.

Измайлов посулил надбавку к зарплате, скорое повышение. Гранская обещала подумать. При этом больше всего она опасалась, что потеряла квалификацию. Но подвернулся удачный квартирный обмен, и она решилась…

Сегодняшнее дело – ее первое в Южноморске, связанное с убийством.

– Только что звонил Забалуев,– продолжал Захар Петрович.– И знаете, какой задал вопросик?… Пойман ли убийца? Представляете!…

– Что, это интересует его как свидетеля?

– В том-то и дело, что нет. Интересовался как председатель временного комитета по борьбе с преступностью,– возмутился Измайлов.– Ратуем за правовое государство, кричим о том, чтобы прокуратура и суд стали наконец подлинно независимыми, а в сущности еще больше закабаляем… Получилось, я, облпрокурор, должен был отчитываться перед председателем облисполкома. И только потому, что комитет возглавляет он!

– Ладно, не переживайте,– улыбнулась Гранская.– Комитет-то временный. А я вот хотела посоветоваться с вами. Ведь наверняка имеете хоть одну версию насчет этого,– она положила руку на папку с делом.

– Почему одну?– улыбнулся прокурор.– Есть несколько… Начнем с личности Молоткова. Кстати, как он вам показался?

– Впечатление противоречивое. С одной стороны – интеллигент, словечки-то какие: «стресс», «все свое ношу с собой»… А с другой – блатной жаргон, судимость.

– Вот вам и первая версия. Он и его друг причастны к убийству. Впрочем, и своего приятеля Молотков мог выдумать…

– Нет, не выдумал. Звонил капитан Жур. Моржа действительно в городе многие знают. Жур тоже вспомнил. Фигура примечательная. Круглый год в одной рубашке и купается зимой… Ошивается на базаре, в порту. Но в уголовных грешках до этого не был замечен.

– Ладно,– согласился Измайлов.– Теперь подумаем о мотивах убийства? Вспомните, во что одет убитый, какой шикарный чемодан… Возможно, его…

– Да, все иностранное,– подтвердила следователь многозначительно.

– Да-да,– понял ее Измайлов,– я не исключаю, что убит иностранец. Наколка эта на немецком языке… Короче, с целью ограбления…

– Допустим, убили и ограбили,– сказала Гранская.– Но зачем отрубать голову?

– Чтобы труднее было опознать.

– А не проще – камень на шею и в море?

– Согласен, отсеченная голова может означать и что-то другое: месть или устранение конкурента. Сейчас, с появлением организованной преступности, банд, рэкета, такие случаи перестали быть уникальными. Мало того что убили, так еще изуродовали труп. Подобное в нравах итальянских мафиози… А чемодан действительно подбросили бродягам. Мол, те способны на все. И следствие легко клюнет…– Измайлов вдруг прервал свои рассуждения.– Вы что, Инга Казимировна, имеете другие соображения?

– Простите, Захар Петрович,– постучала она по наручным часам.– Вскрытие у меня.– Гранская тяжело вздохнула.– Вот от чего отвыкла. Впрочем, так и не могла привыкнуть… После этого бессонные ночи, кошмары…

– Вы никогда мне об этом не говорили,– несколько удивился Захар Петрович.– И, кстати, вас никто не обязывает присутствовать.

– Конечно. По закону \ вот по профессиональному долгу… Вдруг во время вскрытия откроются обстоятельства, требующие новых вопросов к судмедэксперту. Лучше сразу, по ходу дела…

Они поднялись. И уже в дверях сказала:

– А насчет моих версий – изложу их, когда в голове кое-что уляжется. Да и, надеюсь, вот-вот подойдут свеженькие факты…

ГЛАВА III

Перефразируя известную поговорку, можно сказать: опера ноги кормят. Виктор Павлович Жур отлично это знал по себе. Самая «ножная» работа – как сегодня, когда идешь по горячим следам.

Прямо из «Ущелья туров» капитан направился на Центральный рынок, снискавший в Южноморске славу не меньшую, чем знаменитый на всю страну Рижский в Москве. Южноморцы окрестили свой «фарц-плац». И неспроста. Рядом с колхозным рынком разросся ларечный городок, торгующий кооперативными изделиями, на задворках которого вам предлагали из-под полы товары со всего света. Гонконгское видео и магнитофонные кассеты, японские презервативы, голландские бритвенные лезвия, чехословацкие и китайские сорочки, итальянские колготки, американскую жевательную резинку, косметику неизвестного происхождения, но неизменно выдаваемую за французскую, сигареты всевозможных марок и прочую фарцу, вымененную или купленную у иностранцев. Время от времени на фарцовщиков устраивали облаву. Они на несколько дней затаивались, однако вскоре подпольная ярмарка опять набирала силу. «Фарцплац» был притчей во языцех на многих совещаниях в УВД. Однако борьба с ним – сизифов труд, приносящий ноль результатов ввиду крепчающего дефицита всюду и во всем.

Особенно удручающе подействовало на Жура то, что «фарцплац» особенно оживился после трагического землетрясения в Армении. Стали задерживать спекулянтов с вещами, отправленными из-за границы в помощь пострадавшим. На иных вещах даже не были спороты нашивки – «Детям Армении»…

У Виктора Павловича не укладывалось в голове: как можно наживаться на горе и гибели тысяч людей?!

Ларечный городок бурлил сейчас не так сильно, как в курортный сезон, но все же толпы местных и приезжих заполняли асфальтированную площадку, на которой разместилось несколько десятков магазинчиков, забитых штанами, куртками, плащами, сапожками и штиблетами «под Запад». Здесь же бойко торговали чебуреками и шашлыками. Над всем этим торжищем стоял густой рев рок-музыки. Майкла Джексона сменял Пресняков-младший, а того – «Машина времени» и Алла Пугачева.

Жур потолкался среди покупателей и просто зевак, изумленных изобилием и еще больше ценами, постоял у картин модернистского и почти порнографического толка, но человека в шортах, описанного Молотковым, не встретил. Будь он здесь, наметанный глаз капитана обязательно зацепил бы Моржа.

После бесплодного фланирования Виктор Павлович нырнул в отделение милиции, расположенное рядом с рынком, связался по телефону с начальником областного угрозыска. К тому сходились сведения о поисках приятеля Баобаба. Была задействована, можно сказать, вся милиция города и области. Особое внимание уделялось речному, автобусному и железнодорожному вокзалам, аэропорту. Как говорится, мышь не прошмыгнула бы. Но, похоже, Морж сматываться из Южноморска пока не собирался и никаким транспортом еще не пользовался. Значит – в городе. А вот где именно… Может быть, не на самом базаре, а где-нибудь рядом? Замначальника отдела угрозыска посоветовал поговорить с постовыми. Капитан снова окунулся в людской водоворот «фарцплаца».

Двух постовых (теперь не разрешалось ходить поодиночке) Жур увидел возле торговок снедью. Сержант и старшина аппетитно уписывали чебуреки. У каждого на правой руке висела резиновая дубинка. «Демократизатор», как окрестил их скорый на язвительный суд народ. Виктор Павлович подождал, пока постовые поедят, и только тогда подошел к ним. Со старшиной они были знакомы.

– Нужно поговорить,– негромко сказал Жур.

Старшина, узнав оперуполномоченного, потянул руку с «демократизатором» к козырьку.

– Здравия же…

– Отставить,– еще тише произнес Виктор Павлович.– Отойдем.

Втроем они нашли укромный уголок. Капитан поинтересовался, известен ли постовым описанный Молотковым гражданин. Выяснилось, что да. Старшина подтвердил: Морж часто бывает на «фарцплаце». Но сегодня, кажется, не появлялся.

– А может, он «у Дуни»? Гадает,– высказал предположение сержант.

«У Дуни» – так назывался уютный сквер неподалеку. С раскидистыми старыми каштанами. Когда-то там стояла размноженная по стране тысячами копий статуя пресловутой девицы с веслом, с чьей-то легкой руки окрещенная Дуней. Шедевр безымянного ваятеля давно убрали, а название осталось.

– Гадает? – переспросил капитан.– В каком смысле?

– По руке,– объяснил старшина.– Любую цыганку за пояс заткнет. Все скажет: про хвори ваши, про прошлое и про будущее… Точно, товарищ капитан, попробуйте посмотреть Моржа в сквере, у детской площадки.

Детская площадка была пуста. Сказочные персонажи, сработанные из дерева, дожидались детворы. Рядом стояли столы для любителей домино и шахмат. Игроки собирались обычно под вечер. Лишь один старичок в теплой безрукавке и помятой фетровой шляпе тоскливо поджидал напарника, положив сухие руки на облезлую шахматную коробку-доску. Сразу видно – завсегдатай. К нему и подрулил капитан.

– Сразимся,– обрадовался старичок, тряхнув фанерной коробкой, в которой прогремели фигуры.

– Ой, проиграете, папаша! – весело сказал Жур.

– А это еще бабка надвое сказала,– ответил местный Каспаров, в мгновение ока выстроив на доске шахматные ряды.

По жребию ему выпали белые. Виктор Павлович имел первый разряд, но весьма искусно позволил старичку овладеть инициативой. Тот заметно повеселел и охотно отвечал на вопросы. По мере того как черные шли к неминуемому краху, капитан все больше узнавал о гадателе, который довольно часто появлялся в сквере, чтобы стрельнуть несколько трешек у желающих узнать свою судьбу. Морж заканчивал свои «сеансы», когда набирал на две бутылки водки.

– Выходит, алкаш?– как бы вскользь поинтересовался Жур, подготавливая катастрофу своему королю.

– По-черному пьет,– ответил «гроссмейстер», предвкушая скорый триумф белых.– Но какого лешего с ним якшается Руслан Яковлевич, ума не приложу… Только свое достоинство теряет, честное слово!

– Вы имеете в виду?…– весь напрягся капитан, сделав, однако, вид, что весьма озабочен следующим ходом.

– Вот именно, товарища Бабухина,– ответил старичок, потирая руки перед окончательным ударом.– Руслан Яковлевич – человек! Помог мне, как никто… Я три года обивал пороги, куда только не стучался, но кому дело до старика?

– А что у вас приключилось?

– Крыша текла, рамы сыпались, полы разошлись. А мне знай твердят: дом предназначен на снос, скоро получите новую квартиру. Знаю, я это «скоро», пятнадцать лет обещают… Нашлись добрые люди, посоветовали записаться на прием к товарищу Бабухину. Он-де никому не отказывает. И вправду, такую бумагу жахнул в РЭУ, что тут же пришли ремонтники… Вам мат, дорогой товарищ! – радостно произнес старичок.

– Увы,– деланно-огорченно сказал Жур.– Старая гвардия, она…

– Есть еще порох в пороховницах,– довольно засмеялся победитель и добавил:– Так что, если какая нужда, прямо идите к Руслану Яковлевичу… Как насчет второй партийки?

За второй партией Виктор Павлович узнал, что всесильный Бабухин является помощником народного депутата СССР Михаила Петровича Гаврыся.

Время было на вес золота. Разгромив во второй партии обескураженного соперника за две минуты, капитан покинул сквер.

ГЛАВА IV

Денис Акатов битый час сидел на телефоне, обзванивая гостиницы, дома отдыха, пансионаты и санатории. Задание лейтенанту – узнать, не пропал ли кто-нибудь из приезжих. И, когда казалось, что затея ничего не даст, в санатории, принадлежащем крупному комбинату, ответили: два дня не появляется один из отдыхающих, некто Львов.

Прихватив несколько фотографий, сделанных на месте происшествия, оперуполномоченный помчался в санаторий. Исчезнувший был инженером, пятидесяти двух лет от роду. Занимал отдельную палату. Позавчера пополдничал, подался в город и с тех пор не появлялся.

Акатов озадачился, что предъявить работникам санатория для идентификации убитого. Самого главного – снимка лица – не имелось.

Спасительная мысль пришла лейтенанту, когда он узнал, что в санатории имеется водолечебница. Может быть, ее медперсонал узнает потерпевшего по наколке – они ведь видят отдыхающих голыми.

Целебные ванны находились в отдельном домике, куда и направился Акатов. Врач, миловидная женщина лет сорока, достала свой гроссбух.

– Точно, Львов принимает у нас процедуры,– сказала она, сверившись с записями в журнале, и нахмурилась.– Два раза уже пропустил.

– Скажите, а вы лично присутствуете, когда отдыхающие принимают ванну? – поинтересовался оперуполномоченный.

– Бывает,– кивнула врач.– Если Валечки нет…

– А кто такая Валечка?

– Сестричка наша. Да вот и она сама…

К ним подошла симпатичная девушка в белом халатике, облегающем стройную фигурку, и вопросительно посмотрела на незнакомого мужчину.

– Товарищ из милиции,– пояснила се начальница.– Интересуется Львовым. Ну, тем инженером…

– А при чем здесь я? – удивилась девушка.

– Понимаете, дорогие женщины,– проговорил лейтенант, не зная, как начать свое непростое дело.– Надо опознать мужчину… По телу…– Он замялся.– Зрелище неприятное, но вы уж постарайтесь…

Акатов положил на столик снимки. Врач, глянув на них, побледнела, закрыла лицо руками и мелко затряслась.

– Вера Илларионовна! – кинулась к ней Валечка.– Вера Илларионовна, успокойтесь! – Девушка обняла ее и зашипела на Акатова: – Уберите! Сейчас же уберите!

Тот сгреб фотографии, сунул в карман и растерянно стоял, переминаясь с ноги на ногу.

Вера Илларионовна разрыдалась. Валечка поспешно накапала ей что-то в мензурку, заставила выпить.

Акатов вышел во двор, проклиная себя и свою миссию. Минуты через три вышла медсестра.

– Какие вы все-таки бесчувственные! – укоризненно проговорила она.

– Простите, но…– виновато начал оправдываться лейтенант.

– У человека такое горе,– продолжала девушка,– у нее сын пропал без. вести в Афганистане… Вы разве не читали, что вытворяли душманы с нашими ребятами?

– Ну не знал я, простите! – взмолился Акатов.

– Ладно,– вздохнула Валечка. Она помолчала, подумала и не очень решительно сказала: – Дайте еще раз взглянуть…

Лейтенант достал страшные снимки, девушка взяла их, словно мину замедленного действия.

– Наколки,– показал на фото Акатов и спросил: – У Львова таких не было?

– Не помню,– ответила медсестра и вернула фотографии Акатову.

– Но какие-нибудь приметы на теле?– продолжал расспрашивать он.– Шрамы, физические недостатки?

– Так ведь Львов хромает,– вспомнила девушка.– У него одна нога короче другой. И плохо сгибается.

– Это точно?

– Ну да! – подтвердила медсестра.– Ему всегда было трудно забираться в ванну.

– Какая нога короче?

Валечка на мгновение задумалась.

– Кажется, левая,– произнесла она неуверенно. И добавила: – Да-да, левая…

– Телефон у вас есть? – спросил лейтенант.

– Откуда… Впрочем, если очень нужно, пойдемте…

Ближайший телефон находился в другом корпусе. Лейтенант разыскал Гранскую. Она была в морге, на вскрытии.

– Инга Казимировна, у потерпевшего с ногами все в порядке? – задал вопрос Акатов. И рассказал, чем вызвано его любопытство.

– Нет, у потерпевшего хромоты не было,– разочаровала лейтенанта Гранская. И, чтобы подбодрить, добавила:– Вы правильно делаете, что держите меня в курсе.

Когда Акатов прощался с девушкой, она смущенно сказала:

– Я давеча накричала на вас…

– Хорошо, что еще не ударили,– улыбнулся он.

– Я?!– ужаснулась Валечка.– Плохо вы меня знаете…

– К сожалению…– вздохнул Денис.

Она еще больше смутилась и побежала к водолечебнице. Акатов проводил ее долгим взглядом и направился к выходу. Предстояло посетить два кемпинга, где останавливались иностранные автотуристы. Надо было проверить, не пропал ли кто из зарубежных гостей…

В автобусе Акатов все время возвращался мыслями к медсестричке. Досадовал, что не узнал ее фамилию, не познакомился ближе. Впрочем, это было не к месту…

Денису шел двадцать пятый год. До сих пор ему казалось, что в Южноморске он случайно, проездом, хотя жил здесь уже восемь месяцев. Приехал сюда из Омска, где окончил высшую школу милиции. До этого, собственно, Сибирь не покидал. Родился и вырос в селе, служил в армии на Дальнем Востоке. И вдруг совсем другие края, иная природа, непонятные для сибиряка нравы южан. Ощущение временности рождалось еще и потому, что определили Акатова в общежитие. В трехкомнатной квартире – трое офицеров милиции. Свою собственную обещали ему не раньше, чем года через три. Но коллеги советовали запастись терпением на более длительный срок. Кадровик в управлении в шутку предложил поискать невесту с жилплощадью. Однако сосед по квартире, младший лейтенант из научно-технического отдела, тоже приезжий, видать, воспринял совет кадровика на полном серьезе. Он был готов жениться «хоть на дурнушке, хоть на старушке», лишь бы у нее был свой домик. Говорил он только об этом. Акатова же от этих его разглагольствований коробило.

Но почему-то теперь, в автобусе, вспоминая раскосые светло-карие глаза Валечки, ее нежную длинную шею и легкую пружинистую девичью поступь, Денис поймал себя на мысли: есть ли у нее квартира? И устыдился – Южноморск засасывал его в свои меркантильные сети, расставленные в этом городе на каждом шагу.

– Бабухин?– переспросил у Жура Привалов, комендант жилищно-строительного кооператива, расположенного в самом центре города.

– Да, Руслан Яковлевич,– подтвердил капитан.

– Яковлевич,– усмехнулся комендант.– Теперь все его по отчеству…

Этому пожилому человеку было явно неприятно говорить о помощнике народного депутата СССР.

– Я ветеран войны и труда,– продолжал Привалов,– пятнадцать лет стоял в очереди, чтобы вступить в кооператив. А Бабухину в два счета дали квартиру в нашем доме. Пришел на все готовенькое. И, заметьте, один получил трехкомнатную… Мне пенсии не хватает, вынужден прирабатывать комендантом, а Руслан гребет деньги лопатой! Вы бы видели, каким он приехал! В застиранной гимнастерочке, даже бельишка на смену не было. Мы в Совете ветеранов устроили его в санаторий долечиваться на дополнительный срок, помогали деньгами. А как не помочь – афганец!…

– Был ранен?

– В ногу. На костылях заявился, прямо из госпиталя. По направлению… Прислали на реабилитацию…

Жур и комендант сидели на скамейке возле двенадцатиэтажки, построенной недавно, но уже с изрядно обшарпанным подъездом.

– Как же он зацепился в Южноморске? – спросил Виктор Павлович.

– Очень просто. Городская комсомолия взяла шефство над воинами-интернационалистами. В школы их приглашали выступать, на заводы. Бабухина пару раз показывали по телевизору. Там он и познакомился с одной девицей, что свет наставляет. Женился…

– Понятно,– кивнул капитан.

– А как прописался, тут же и развелся,– снова усмехнулся комендант.– Конечно, для чего ему жена! Денег – полный карман. Выбирай любую.

– Откуда деньги? – поинтересовался капитан.

– Откуда,– протянул комендант.– Нынче их можно делать из воздуха… Я считаю, что кооперативы придумали для того, чтобы выкачивать из нас с вами гроши. Казна для них – дойная корова. Все скупают: ресурсы, материалы, товары. До чего мы дожили – зубную щетку невозможно купить! А почему? Эти деляги опустошают склады подчистую. Что такое зубная щетка? Пластмасса. Вот и делают из нее всякие там сережки, колечки, брошки да пуговицы, а простому народу зубы чистить нечем.

Комендант ЖСК стал поносить кооперативы почем зря, но Жур остановил поток гневных филиппик.

– Чем конкретно сейчас занимается Бабухин?

– Начинал как порядочный: помогли поступить на завод. Он сразу организовал городской Союз воинов-интернационалистов. Они помогали милиции наводить порядок в Южноморске. Оформили их как народных дружинников. В газетах о них писали. Мол, на улицах стало спокойней. Затем стали поступать сигналы: шалят афганцы. Там избили какого-то парня, там нашкодили. Пошли жалобы. Милиция сама не рада, что связалась с Бабухиным…

Жур вспомнил заметку об этом в областной молодежной газете. А Привалов продолжал:

– Короче, Руслан смотался из дружины, уволился с завода и организовал кооператив. Назвали «Флора»… Скупали фрукты, овощи и гнали на Север, в Сибирь. Самолеты нанимали. Там каждое яблочко стоит как золотое… Через год Бабухин уже на собственной «Волге» разъезжал. Тут – бац! – кооперативы прикрыли. Ну, которые перекупкой занимались.– Он замолчал.

– И что же Бабухин?

– Самое смешное, что Руслан первый стал хаять всяких спекулянтов да шашлычников.– Видя недоуменное лицо собеседника, Привалов закивал.– Да-да, так и обзывал их – кровососы… И вдруг на предвыборном собрании мы узнаем: наш пострел – доверенное лицо Гаврыся. Каким макаром он к Мише прилепился, одному Богу известно…

Миша Гаврысь был гордостью южноморцев. Как Каспаров для бакинцев или знаменитый шестовик Бубка для жителей Донецка. Гаврысь играл за сборную баскетболистов страны. И если кто в ГОжноморске говорил просто Миша, каждый из местных знал: речь идет о прославленном земляке. Неудивительно, что на выборах в народные депутаты СССР Гаврысь легко победил своих соперников…

– Ну а нынче,– рассказывал комендант,– Бабухин задрал нос выше головы. Мише, как сами понимаете, депутатскими делами заниматься некогда – то сборы, то соревнования за рубежом. Вот Руслан и заправляет его делами. К министру попасть легче на прием, чем к Бабухину.

– Но говорят, он здорово помогает людям,– заметил капитан.– Кому с ремонтом жилья, кому с пенсией, детишек в сад пристраивает…

– Так от чьего имени требует – Гаврыся! Кто же откажет Мише!

– Бабухин у него в помощниках на общественных началах?

– Будет он бесплатно, как же! Получает у Миши сто пятьдесят рэ.

– Как он на такие деньги ухитряется шиковать?– удивился Жур.

– Основной доход Руслан имеет по другой линии. Когда прикрыли его «Флору», Бабухин создал хозрасчетный демонстрационный центр. Кино крутит, видео, женские моды показывает, картины художников… С иностранцами стакнулся. Дело, видать, поставлено на широкую ногу. По утрам за Русланом приезжает «Чайка».

– «Чайка»? – не поверил капитан.

– А то! – хмыкнул Привалов.– Раньше на них возили министров и прочих шишек из Москвы, а вот теперь таких, как Бабухин… Выхожу сегодня утром, он садится в «Чайку», прямо как член Политбюро. Не боится ни черта, ни ОБХСС. Ну и времечко, скажу я вам!… Работящему человеку ни вздохнуть, ни охнуть, а они жируют. Вот сейчас мода ругать Сталина. Но разве он допустил бы такой бардак в стране?!

Попрощавшись с комендантом, Жур поспешил в демонстрационный центр, размышляя о личности его руководителя. Она совсем не вязалась с иконописным образом афганцев, кочующим по книгам и кинофильмам. Там – беззаветные герои, правдоискатели. А Бабухин?…

Люди – они везде разные, и ребята, прошедшие Афганистан, не исключение. Принято считать, что человек, побывавший в пекле этой войны, как бы очистился. У Виктора Павловича были большие сомнения на сей счет. Факты, которые в последнее время вскрывались на страницах газет и журналов, говорили об обратном: неправедная война не могла творить праведное. Она калечила, опустошала души. Конечно, были и сильные духом. Те закалялись, но их меньшинство. А вот слабые…

Размышлять на эту тему можно было сколько угодно. В данном случае капитана интересовало, что связывало преуспевающего бизнесмена Бабухина с Моржом, бродягой и алкоголиком. Жур намеревался выяснить это у самого помощника народного депутата СССР.

Демонстрационный центр под громким названием «Люкс-панорама» занимал недавно отремонтированное здание, построенное в тридцатых годах. Этот конструктивистский стиль вполне подходил для заведения Бабухина. Перед входом толпилась молодежь в предвкушении западных киноужасов, показываемых в одном из видеосалонов центра. Тут были и совсем дети. Причем немало.

Виктор Павлович прошел к директору. Табличка на дверях приемной говорила о том, что он – генеральный…

– Руслана Яковлевича сегодня не будет,– раздраженно сказала секретарша, уставшая, видимо, от вопросов, где шеф.– У него переговоры с иностранцами.

– И давно? – спросил капитан, показывая свое служебное удостоверение.

– Прямо из аэропорта поехал в гостиницу. Фирмачи прилетели московским, в половине первого… А, собственно, почему вас это интересует?

– Честно говоря, меня больше интересует один знакомый товарища Бабухина. Может, и вы его знаете?

И Жур описал Моржа.

– Так это Аркадий,– тут же выложила секретарша, когда Жур сообщил, что бомж круглосуточно ходит в шортах и сандалиях.

– Фамилия?

– Понятия не имею,– пожала плечами секретарша.– Да и появляется он у нас редко. По-моему, Руслану Яковлевичу его визиты сюда не очень… Сами понимаете, постоянно бывают представители из Москвы, иностранцы…

– Сегодня Аркадий не заходил?

– Нет.

– Что он за личность?

– Несчастный человек,– вздохнула секретарша.– Больной.

– В каком смысле?

– Выпивает. Я убеждена, это не порок, а болезнь… Ведь Аркадий был когда-то кинорежиссером. Попал в какую-то историю, словом, скатился…

– В какую историю?

– Я слышала краешком уха… А вообще ничего не знаю о его жизни.

– Какие у них дела с Бабухиным?

– Дела? – удивилась секретарша.– Даже представить себе не могу! Мне кажется, Руслан Яковлевич просто хочет вытащить его из трясины. Он любит помогать. Причем особую слабость питает к творческим людям. Открывает неизвестных художников, покровительствует обиженным…

Оперуполномоченный поинтересовался, знает ли она друга Моржа, Молоткова. Секретарша сказала, что о таком и слыхом не слыхивала.

С тем Жур и покинул «Люкс-панораму».

ГЛАВА V

Юлий Аронович Гальперин, главный товаровед южноморского горторга, на просьбу Гранской извинить ее за опоздание добродушно сказал:

– Пустяки, Инга Казимировна. Рад помочь прокуратуре…

– Так ведь задержала вас после работы.

– О чем вы говорите! Моя работа кончится, когда отнесут на кладбище…

Гальперин был пожилой, сухонький, с блестящими молодыми глазами. Следователь выложила на его стол из чемодана, в котором нашли труп, целлофановые пакеты с одеждой и обувью убитого.

– Юлий Аронович, нужно ваше квалифицированное заключение. Соответствуют ли эти вещи наклейкам и фирменным знакам?…

Она присовокупила к вещдокам постановление на проведение судебной экспертизы.

– Можно вопрос? – вытащил из пакета полуботинки Гальперин.

– Да, конечно.

– Что, накрыли подпольную фабрику?

– Нет, тут другое. Устанавливаем личность…– Гранская не сказала, что убитого. Это и так было ясно по бурым пятнам на одежде.– Понимаете, если вещи подлинные, то это поможет следствию сделать кое-какие выводы… А так как нынче многие кооператоры работают на фирму…

– Господи,– поморщился товаровед,– их лапу за версту видно.– Он повертел в руках туфлю.– Это «Саламандер»! Не подделаешь. Кожа, колодка, работа!…

– А костюм?

Гальперин посмотрел на ярлык, пришитый к внутреннему карману пиджака.

– «Тиклас»,– прочел он и причмокнул языком. Финский.– Умеют шить! – Товаровед грустно улыбнулся.– По телевизору вчера один наш большой деятель, выступая в Хельсинки, говорил о дружбе великой державы с такой маленькой страной, как Финляндия… А я подумал: кто же великая держава, если не мы их, а они нас одевают, кормят наших младенцев, обставляют мебелью? И какой!…

– Еще попробуй достань.

– Теперь только за валюту.– Юлий Аронович погладил материал.– Несносимый.

– Синтетики много.

– Вспомните, какие у нас были раньше ткани! – закатил глаза Гальперин.– «Метро», «ударник», бостон… Чистая шерсть! Носишь костюм двадцать лет, а как будто вчера справил, а главное, такая ткань дышит…– Его чуткие пальцы прошлись по швам.– Вот это строчка!– Рука товароведа вдруг замерла на поле пиджака.– Что там за подкладкой?– вопросительно посмотрел он на следователя.

Инга Казимировна прощупала полу. Действительно, между подкладкой и материей что-то было. Она прошлась по карманам и вдруг обнаружила во внутреннем еще один, маленький кармашек, который оказался прохудившимся.

– Бритвочки нет?– спросила она у Гальперина.

Тот отыскал в своем столе лезвие от безопаски. С его помощью следователь подпорола подкладку.

На свет божий был извлечен билетик на проезд в городском транспорте Одессы.

– Важная находка? – не удержался от вопроса Юлий Аронович.

– Возможно,– озабоченно ответила Гранская.

Оформив находку протоколом, она попросила главного товароведа не тянуть с заключением. Гальперин обещал представить его завтра.

– Не понимаю,– сказал Виктор Павлович,– почему этими бедолагами должна заниматься милиция. Ведь сейчас многие склоняются к мнению, что алкоголизм – болезнь. Значит, это дело врачей.

– Возможно, ты прав,– после некоторого раздумья сказал майор.– Позавчера у нас случай был… Звонит участковый с Комсомольской улицы, приезжайте, мол, заберите из квартиры пьяного. Куролесит, распугал всех соседей… Приехали. Культурный гражданин, при галстуке. В доме следы попойки. Бутылки, закуска… Исцарапал наших ребят и себя… А что выяснилось? Он вызвал утром врачей-кооператоров, которые якобы снимают похмелье. Те вкололи ему целый букет препаратов, чтобы купировать запой, получили свои семьдесят рублей – и привет. А у него потом начался сильнейший алкогольный психоз. Вот и пришлось нам вызывать «скорую», чтобы его отвезли в психушку. Впрочем, и без помощи этих горе-врачевателей у нас много таких, кто ловит в постели чертиков…

– Ну вот видите, выходит, и впрямь нужно передавать это дело врачам,– гнул свое Жур.

– Ой, справятся ли? – покачал головой Голубев.– В буйстве наши клиенты и топор могут схватить, утюг… И вообще, посмотри на больницы, поликлиники. Полный развал…

Капитан посетил второй вытрезвитель. Та же безотрадная картина и нулевой результат: Моржа не было.

Денис Акатов вышел из здания железнодорожного вокзала. Стрелки на больших станционных часах приближались к одиннадцати. Жизнь одних из ворот Южноморска заметно поутихла. Она теплилась только на импровизированном базарчике, расположенном возле выхода на перрон. За длинными деревянными прилавками стояло несколько упорных продавцов пышных хризантем и астр, полная женщина в белом фартуке зазывала на пирожки с капустой.

Лейтенант только что закончил еще одну проверку: в камерах хранения железнодорожного вокзала. Он опросил приемщиков, не было ли среди сдававших багаж таких, кто не явился за своей кладью по истечении срока. Таковых здесь не оказалось. Как и в камерах хранения морского и аэропорта.

Денис перебирал в уме, все ли он сделал, что поручила Гранская.

Вроде бы ничего не упустил, но настроение было неспокойное. В школе милиции Денису приходилось сдавать экзамены два раза в год. А вот на службе – ежедневно. А то и по нескольку раз в день. Частенько казалось, что испытание он не выдержал…

– Горячие пирожки! Горячие!…– донесся до него осипший голос торговки.

Денис вдруг явственно ощутил во рту сладковатый вкус жареного теста и капусты. Матушка его была мастерица на пироги. Пекла их в праздники и будни. С картошкой, грибами, вишнями. Но особенно удавалось ей с капустой. Свежей и квашеной. Денис не променял бы их ни на какие пирожные (которые, к слову, отведал впервые лишь в армии, в увольнительной).

Желудок властно заявил своему хозяину, что в последний раз тот принимал пищу часов семь назад. Ноги сами привели лейтенанта к эмалированному тазу, покрытому чистой белой тряпицей.

– Почем пирожки? – спросил Денис, втягивая носом аппетитный запах.

– Всего полтинник за штуку,– откинула тряпку продавщица, демонстрируя свой товар.

– Ну ты даешь, мать,– покачал головой Акатов.

– Так ведь еще и с яичками,– проворковала торговка.– А яички от своей курочки. Ты попробуй, милок. Ей-богу, целковый не пожалеешь.

– Что, твоя хохлатка несет не простые, а золотые?– усмехнулся Денис, доставая деньги.

Торговка ответить не успела: шагах в трех от них произошла какая-то схватка. Акатов обернулся именно в тот момент, когда некий здоровенный бородатый детина в просторном длинном плаще, перемахнув через прилавок, схватил за плечо высокого парня. Тот рванулся и ухнул на землю. Авоська с бутылками в его руках грохнулась на асфальт, раздался звон разбитого стекла, и на земле образовалась лужа;

– Отдай, гад! – рявкнул бородатый.

– Тише,– пролепетал поверженный мужчина.– Не кричи…

– Ах ты, мать твою так! – разразился детина отборной руганью.

– Что случилось? – грозно спросил лейтенант.

– Не твое дело! – оборотил на него вытаращенные глаза бородач и пнул ногой лежачего.– Морж, сволочь, отдай, а то прибью!…

– «Неужели он?!» – вспыхнула кличка бродяги в голове Дениса словно молния.

Здоровяк в плаще схватил Моржа за волосы, оторвал от земли и занес пудовый кулак для удара. У Акатова мгновенно сработал рефлекс – перехватив руку бородача, заломил ее за спину. Тот охнул и обмяк.

Откуда появились двое постовых, Денис не заметил. Как и пяток зевак, выросших словно из-под земли.

К его удивлению, милиционеры набросились на Акатова.

– Спокойно, ребята,– сказал он им тихо.– Я из ведомства Корнеева.

Полковник Корнеев был начальником областного уголовного розыска. Постовые смекнули, что к чему…

– Нужна помощь? – спросил один из них.

– Да,– кивнул Денис.– Не спускайте глаз с этого гражданина.– Он подтолкнул к ним бородатого, который, недовольно бурча, потирал руку.

Милиционеры стали возле него с обеих сторон, как часовые.

– Поднимайся, Морж,– сказал Денис.

Бомж при помощи лейтенанта встал. Он еле держался на ногах. То ли сильно ушибся, то ли был изрядно пьян.

– Твое добро?– спросил Акатов, показав на авоську.

– Нет…– кривя рот, еле выговорил Морж, но тут же поправился: – Мое…

– Возьми,– приказал Денис.

Дружок Молоткова поднял авоську. От пролитой из разбитых бутылок жидкости резко несло сивухой. Чача…

– Что у вас произошло? – продолжал расспрашивать оперуполномоченный.

– Так… Ничего…– попытался улыбнуться Морж.– Свои люди, сочтемся…

– А я все видела! – вдруг вынырнула маленькая девчушка из все увеличивающейся толпы любопытных.

Глянув на нее, Акатов удивился: модная взрослая прическа, накрашенные губы, высокие каблуки…

«Господи,– мелькнуло в голове,– так это же лилипутка…»

– А что именно вы видели, гражданочка?– обратился к ней Денис.

– Вот этот мужчина,– указала она пальчиком на бородача,– передал этому…– Жест в сторону Моржа.– Бутылки. Он дал ему за это какую-то вещь. А потом вдруг выхватил ее из рук и сунул в рот…

– Ясно,– резюмировал лейтенант, хотя ему далеко не все было понятно. Но не разбираться же здесь, на улице, среди зевак.– Можете пройти с нами в отделение милиции и объяснить подробнее?

– Конечно,– согласилась миниатюрная женщина.

Бородатый раскричался, что никуда не пойдет. Рванулся даже бежать, но постовые перехватили его. И, пройдясь по карманам плаща, обнаружили еще три бутылки чачи.

– Значит, снабжаете страждущих?– усмехнулся Акатов.

Спекулянт перестал сопротивляться. Процессия из шести человек, к вящему разочарованию любопытных, двинулась к зданию вокзала.

Денис ликовал: таки улыбнулась ему удача задержать Моржа.

Тот, правда, ничего путного сказать не мог, только мычал.

Гранская получила подробное сообщение от лейтенанта Акатова около полуночи. И не успела она сложить бумаги в сейф, как на пороге кабинета появился Измайлов.

– Что, решили здесь ночевать? – с улыбкой спросил облпрокурор.

– Как раз собралась идти домой.– Она вздохнула.– Но все равно предстоит бессонная ночь. Почитаю… А то никак не доходили руки до последнего номера «Нового мира».

Захар Петрович взялся проводить Ингу Казимировну – время было нынче тревожное, ходить ночью по улицам опасно: могли запросто напасть. Причем без всякого повода. За последние три месяца в Южноморске было совершено два жестоких немотивированных убийства. Пьяным молодчикам не понравились лица прохожих…

– Моржа задержали,– сообщила Гранская, когда они вышли из прокуратуры.

– Да?– встрепенулся Измайлов.– Когда, кто?

– Час назад. Акатов.– Инга Казимировна стала рассказывать, как это произошло.– Понимаете, Морж приобрел у спекулянта четыре бутылки чачи. Но не за деньги, а за кольцо… И вдруг хвать из рук у спекулянта это кольцо и проглотил.

– Как проглотил? – удивился прокурор.– Зачем проглотил?

– А Бог его знает.

– Что сам Морж говорит?

– Да он лыка не вяжет, пьян в стельку. Придется ждать до утра, пока проспится.

История с кольцом насторожила Захара Петровича.

– Интересно, как у него оказалось кольцо? Чье оно? Может, снял с трупа? А может, еще с живого, а потом убил?

– Я тоже об этом думала. Тем более что у потерпевшего на безымянном пальце левой руки след от перстня.

– Как же нам теперь получить перстень, который проглотил Морж?

– Не волнуйтесь, лейтенант Акатов предусмотрел. Моржа поместили в ИВС[85], в отдельную камеру. Поставили, так сказать, персональную парашу. Правда, как бы он снова его потом не проглотил…

– Молодец этот лейтенант. Честно говоря, я сначала подумал: молодо – зелено… Ну а что вскрытие?

– Оно установило, что возраст убитого чуть больше пятидесяти. Крепкий загар. Значит, жил на юге или провел там отдых… Заядлый курильщик, пальцы даже желтые. Не дурак выпить, об этом говорит увеличенная печень… Что касается профессии – характерных признаков не обнаружено. Янюшкин, ну судмедэксперт, изъял дыхательные пути, чтобы исследовать в них микрочастицы. Может, это что-нибудь даст для понимания, чем занимался убитый, где находился.

– А время убийства установлено?

– Вчера вечером, между десятью и одиннадцатью,– ответила следователь.– Анализы выявили наличие в крови синильной кислоты. Однако смерть наступила в результате…– Она провела ладонью по шее.

– Выходит, сначала отравили, а потом для верности отрубили голову? – уточнил прокурор.

– Да,– кивнула Гранская.– Отрубили голову, когда потерпевший уже, очевидно, потерял сознание.

– Орудие убийства?

– Скорее всего топор. Так что тесак, который мы изъяли в пещере, ни при чем. Да и кровь на нем принадлежит животному.

– Значит, Молотков не врал?

– В этом случае не врал. Исследование подтвердило: птичек они разделывали тесаком.

– Где, по вашему мнению, могло произойти убийство? При каких обстоятельствах?

– Предположения можно строить разные,– после некоторого раздумья ответила Инга Казимировна.– Взять хотя бы содержание желудка. Потерпевший перед смертью пил коньяк, ел икру, сервелат, балык, салат из крабов…

– Знатное меню,– сказал Измайлов.– Сплошные деликатесы. Кооперативный ресторан? В государственных, говорят, такое уже не подают.

– Это одна из версий,– кивнула следователь.– Вторая – был на каком-то торжестве. День рождения, юбилей, свадьба… Третья версия – эти изысканные закуски он сам купил. Например, в «Березке» на валюту…

– Хотите сказать, что убитый все-таки иностранец?

– Многие факты говорят за это. Во-первых, наколка на немецком языке… Я говорила с экспертом. Он сказал, похоже, что татуировка выполнена не у нас в стране. Но окончательный вывод будет сделан после исследования состава красителя… Второе: одежда и чемодан. Все заграничное. Правда, кроме трусов. Они сшиты на калининской фабрике. Хотя в Южноморск их не поставляют, но они продаются в Одессе.

– А при чем тут Одесса? – удивился Измайлов.

– Ах, да! – спохватилась Гранская.– Забыла вам сказать… Она поведала о том, как Гальперин нашел билетик за подкладкой пиджака убитого.

– Как же вы-то проворонили?– пожурил следователя облпрокурор.

– И на старуху бывает проруха,– виновато улыбнулась Гранская.– Я уже связалась с Одессой. По моей просьбе Корчагин тоже позвонил в их угрозыск. Там работают вовсю.

– Одесса, Одесса,– задумчиво произнес Измайлов.– Еще одна ниточка… Скажите, Инга Казимировна, у вас есть версии, как труп попал в заказник?

– Честно говоря, не знаю. Но если потерпевший сделал хоть несколько шагов по «Ущелью туров», мы это завтра узнаем. Я соскребла с туфель убитого частицы почвы и сдала на исследование. И с пиджака, и с брюк. Если будут обнаружены следы трав, растущих в заказнике, то скорее всего его убили в «Ущелье туров».

– Я вот думаю,– размышлял вслух Измайлов,– может, убийство совершено в машине, а труп привезли в заказник?

– В салоне автомобиля убить не могли,– возразила Гранская.– Для того, чтобы отсечь голову, нужен большой замах. Ударяли под углом восемьдесят пять – девяносто градусов. Причем три раза.

– Да-а, действительно убийство в машине отпадает.

– Ну, до завтра? – протянула своему спутнику руку Инга Казимировна.

– Нет уж, доставлю вас прямо к дверям квартиры. Вспомните, сколько случаев нападения было в подъездах…

– Ну, если вы настаиваете…– улыбнулась Гранская. Разговор продолжался и на лестнице.

– Надеюсь, отпечатки пальцев убитого вы уже послали в Москву в Главный информационный центр МВД СССР? – спросил облпрокурор.

– Разумеется,– кивнула Инга Казимировна.– Но если он не преступник, какой в этом толк? – Она вздохнула.– Все-таки мы дикари. В цивилизованных странах уже давно у всех поголовно берут отпечатки. И правильно: случись авария, автокатастрофа – никаких хлопот с идентификацией.

– Лично я всегда считал, что это разумно и полезно… А вспомните, как у нас еще совсем недавно обвиняли американцев в аморальности этого мероприятия: посягательство на личную свободу, права и так далее…

– А знаете, Захар Петрович,– остановилась Гранская,– вы мне подали мысль. Если потерпевший иностранец, может, нам окажет услугу Интерпол?

– Отличная идея! Прямо с утра позвоню в Москву, посоветуюсь, как это сделать. Потому что сейчас для вас вопрос вопросов – установление личности убитого.

У двери Инги Казимировны они беседовали еще полчаса.

Почитать свой любимый «Новый мир» Гранской не удалось: около трех часов ночи раздался телефонный звонок.

– Извините, Инга Казимировна, что разбудил…– послышался в трубке голос, который она теперь узнавала сразу: такой тембр мог быть только у Акатова, молодого, здорового человека.

– Ничего,– сказала следователь, понимая, что по пустяку опер звонить не будет.– Выкладывайте, Денис Сергеевич.

– Только что мне позвонили из изолятора временного содержания. У Моржа вышло кольцо… Контролер ИВС обнаружила его в рвотной массе. Спрашивают, сейчас заберем или утром,– продолжал Акатов.

– Сейчас,– не задумываясь ответила следователь.

Ночь все равно пропала, да и ей самой не терпелось заполучить кольцо – вдруг оно поможет ухватиться еще за одну ниточку.

– Я заеду за вами,– сказал оперуполномоченный.

Минут через двадцать машина прибыла. Гранская сбежала вниз. Акатов галантно открыл ей заднюю дверцу, а сам устроился на переднем сиденье. Тронулись.

Дежурный офицер, предупрежденный Акатовым, их уже ждал. Разговор происходил в его кабинете. Следователю передали тщательно отмытое кольцо.

– Составили протокол, где и при каких обстоятельствах его обнаружили? – первым делом спросила Гранская.

– Все чин по чину,– заверил дежурный, вручая Инге Казимировне документ.– Очень необычное кольцо…

– Что ж в нем необычного? – рассматривала она драгоценность.

Явно мужской перстень желтого металла с крупным квадратным камнем темно-дымчатого цвета.

– Вот смотрите,– дежурный стал то подносить кольцо к настольной лампе, то отодвигать.

Камень буквально на глазах менял цвет: синий, черный, зеленый, темно-синий.

– Ну и чудеса! – не удержался Денис.

Инга Казимировна тоже как завороженная смотрела на перстень. Порывшись в памяти, она вспомнила, что способностью изменять окраску в зависимости от освещения обладает александрит. У нее было колечко с таким камнем. Но у александрита другие цвета…

– Понимаете,– объяснял контролер, обнаруживший находку,– стал его мыть и вдруг – мать честная! В холодной воде один цвет, в горячей другой…

– Значит, говорите, все дело в температуре? – спросила следователь.

– Ну да,– подтвердил тот.

«Надо посоветоваться с ювелиром,– подумала Ища Казимировна.– Что это за редкость такая?»

Был составлен протокол осмотра и изъятия кольца. Следователь завернула кольцо в бумагу без всяких предосторожностей – какие уж там микрочастицы или потожировые выделения, если побывало кольцо не только в желудке.

Когда Гранская с Акатовым сели в машину, лейтенант спросил:

– Вас домой?

– В прокуратуру,– ответила следователь.– Денис Сергеевич, вы в Одессе не бывали?

– Не пришлось.

– Придется отправиться. И как можно скорее. Я понимаю, что вы провели весь день на ногах, считай, почти не спали…

– О чем речь, Инга Казимировна! – перебил ее оперуполномоченный, набирая номер по радиотелефону.

Он связался со справочной аэропорта. Первый самолет на Одессу улетал через два с половиной часа.

ГЛАВА VI

Старенький неухоженный Як-40 приземлился на мокрую бетонную полосу в утренние сумерки. Пассажиров встретила морось, плотно висящая в воздухе. Прохлада взбодрила Акатова – весь полет он проспал как убитый. Выходя на площадь перед аэровокзалом, еще освещенную фонарями. Денис подумал: здорово, что прибыл в такую рань – весь рабочий день впереди.

Акатов, как говорится, рвался в бой. И поездку на автобусе отменил сразу – первый рейс только через полтора часа. На стоянке такси было десятка два человек. По проезжей части расхаживал диспетчер с повязкой на рукаве.

«Порядок,– подумал лейтенант.– Подождем, как все».

Но постепенно оптимизм Дениса стал убывать. Нельзя было сказать, что такси отсутствовали. То и дело к аэропорту подъезжали машины с шашечками, но, освободившись от пассажиров, отъезжали в сторону, где их брали шустрые деловые люди в кожаных пальто и больших кепках.

Рассвело. Лейтенант стал терять терпение. Летели драгоценные минуты. Он подошел к диспетчеру, незаметно показал служебное удостоверение и тихо проговорил:

– Мне нужно срочно в город.

– Что я могу поделать,– устало вздохнул тот.

– Вон же машины! Для чего вы тут приставлены?

– Охотно уступлю место,– огрызнулся диспетчер.

Акатов махнул рукой и покинул очередь. И, как только одно из подошедших такси освободилось, сел рядом с водителем.'

– Вы уверены, что доставили мне удовольствие? – насмешливо спросил таксист, оглядывая неказистый костюм Дениса.

Акатов невозмутимо назвал адрес.

– Я, конечно, могу сделать одолжение,– продолжал шофер.

– Почему – одолжение?– начал злиться оперуполномоченный.

– У меня вызов. Но если договоримся…

– Сколько? – еле сдерживаясь, спросил Денис.

– Как сами понимаете, рубль это смешно,– улыбался водитель.– А взять с вас стольник совесть не позволяет…

– Хватит, трогай! – чуть ли не под нос сунул свое удостоверение водителю Акатов.

– Зачем так нервничать,– включил счетчик таксист,– вредно* для здоровья…

До горуправления внутренних дел шофер весело болтал, словно и не было никакого конфликта при посадке. И взял с пассажира ровно по счетчику.

Денис направился прямо к начальнику угрозыска, но того на месте не оказалось. Лейтенанта направили к заместителю, майору Лопато. Акатов представился ему по форме.

– Оперуполномоченный, говоришь,– оглядел Дениса майор.– Из Южноморска?

– Так точно,– подтвердил лейтенант.

– Извини, браток, прежде чем гутарить, покажь-ка свою ксиву,– сказал Лопато и, тщательно ознакомившись с удостоверением Дениса, улыбнулся.– Документ в полном порядке. А то, понимаешь ли, заявился тут к нам один из вашего Южноморска…

– Что, с поддельным удостоверением?– спросил Акатов, вспомнив о грабителях, использовавших фальшивые документы работников милиции.

– С ним другое дело,– продолжал Лопато.– Заходит к моему шеф такой вот, вроде тебя, хлопец. Сыщик, мол. Как не помочь коллеге? Шеф вызывает меня и поручает заняться товарищем. Тому, оказывается, нужен материал на одну гражданку. Звоню другу, прошу принять и посодействовать… Да что ты стоишь?– вдруг спохватился майор.

– Спасибо, молодой, постою,– ответил Денис.

– Садись, садись,– настоял на своем замначальника угрозыска.– Говорят, Бога нет. А я говорю – есть! Не выдал. А то влетело бы нам с шефом по первое число!… Земляк твой вовсе не из нашей конторы.

– А откуда?– насторожился Акатов.

– Вишь ли, частный детектив,– с презрением проговорил Лопато.– Из бюро «Частный сыск». Слыхал небось?

– Слыхал,– кивнул лейтенант.– Что-то вроде кооператива или малого предприятия.

Об этом частном сыскном бюро в их управлении многие тоже говорили скептически. И организовать его кооператорам стоило много крови – уж больно велико было желание местных милицейских властей подчинить бюро «Частный сыск» себе. Но не удалось…

– Хорошо, что тот, к кому я направил этого самого частного сыщика, догадался спросить удостоверение,– рассказывал дальше майор.– Я же, как ты понимаешь, понадеялся на шефа, а он сплоховал.

– Ну и как с тем частным детективом? – спросил Акатов.

– Дали от ворот поворот. Раз вы, голубчики, частники, так и пробавляйтесь своими каналами. Главное, дело-то у него какое! По заданию ревнивой жинки выслеживал любовницу неверного супруга. Но мы при чем? С какой это стати должны заглядывать бабам под юбки – с кем они и когда? – негодовал Лопато.– Ладно, выкладывай нужду.

Денис рассказал о своем задании.

– Значит, вы предполагаете, что потерпевший нашенский, одессит? – спросил майор.

– Не исключено.

– Что же,– набирая номер внутреннего телефона, произнес Лопато,– представлю я тебя одному нашему сотруднику. Постарайся подружиться с ним. Не пожалеешь.

«Подружиться» Акатову предстояло с оперуполномоченным по фамилии Гарнич-Гарницкий. Звали его Гурием Тихоновичем. Лет пятидесяти, в капитанском чине.

– Надо выручить товарища Акатова,– представил ему Дениса Лопато.

– А как быть с митингом? – поинтересовался капитан.

– Так уж и быть, вместо тебя пойду,– великодушно произнес майор.

– Может, еще и выступите? – усмехнулся Гарннч-Гарницкий.

– В Ленинграде один выступил,– осклабился Лопате – И кончилось это, брат…– Он покачал головой.

– Чем же?

– Поезжай в Питер, там тебе расскажут.

Эти намеки Денису были непонятны, но расспрашивать он не осмелился.

– Пойдемте ко мне,– сказал Гурий Тихонович.– Там и потолкуем.

В кабинете капитана стояло три служебных стола. Но коллег Гарнич-Гарницкого на месте не было. Гурий Тихонович детально расспросил Дениса про дело, внимательно ознакомился с фотографиями с места происшествия. Особенно его заинтересовала татуировка на руке в виде якоря.

– Может, он моряк?– посмотрел на лейтенанта капитан.

Тот развел руками. Гарнич-Гарницкий надолго задумался.

И вообще он произвел на Акатова впечатление человека неспешного, основательного, опровергающего расхожее мнение об импульсивности одесситов.

– Придется, лейтенант, как следует потопать,– наконец выдал Гурий Тихонович.

– Этим и живем,– расплылся в улыбке Денис.

Как только Измайлов появился у себя, Гранская зашла к облпрокурору с докладом.

Измайлов внимательно выслушал сообщение следователя о том, что произошло ночью.

– Кольцо действительно с трупа? – спросил он.

– Да, Молотков его опознал. А что было потом и как оно очутилось у Моржа, Баобаб не знает.

– А может, у покойного стащили еще что-нибудь? Ну, там, деньги, валюту, другие ценности?

– Молотков уверяет, что в карманах убитого было пусто, хоть шаром покати.

– Все-таки шарили. И вы верите Молоткову?

– Насчет денег он, возможно, не врет. И вот почему: чачу у того спекулянта Морж просто купил бы.

– Личность спекулянта установили?

– Известный барыга. Регулярно привозит из Грузии чачу и сбывает у нас. Несколько раз задерживали и отпускали с миром.

– Ах, какие добренькие,– нахмурился облпрокурор.– Откупается небось?

– Уверена. Иначе нечем объяснить такую либеральность по отношению к нему

Измайлов что-то черкнул в перекладном календаре. И спросил:

– Есть другие новости?

– Есть. Звонил Янюшкин. В результате исследований установлено, что убитый перед смертью имел половое сношение. Об этом свидетельствуют женские секреции на его теле.

– Факт важный,– отметил Измайлов.– Застолье, дама. И развязка – смерть. Пища для размышлений.

– Вернее, еще одна из версий. Потерпевшего могли заманить в компанию, подсунуть женщину, напоить коньяком с отравой и убить. Потом положили труп в чемодан и вывезли в заказник.

– Отрабатываете эту версию?

– Конечно,– кивнула Гранская и продолжала:– Готово еще одно заключение экспертов. По поводу микрочастиц с одежды и обуви потерпевшего. Они не имеют никакого отношения к флоре и почве заказника.

– Хотите сказать, это подтверждает мысль, что труп был доставлен туда в чемодане?

– Вот именно.

– Ну а волоски, обнаруженные на костюме убитого и внутри целлофанового мешка? – поинтересовался прокурор.– Какому животному они принадлежат?

– Синтетика. Искусственный мех. Можно предположить, что в этом мешке хранили шубу. Думаю – женскую.

– Женскую?– вскинул брови Измайлов.– Почему такая уверенность?

– Понимаете, дело в цвете. И белый, и желтый, и коричневый. Выходит, шуба была яркая, пестрая. Не будет же мужчина носить такую.

– Хм, о чем вы говорите,– усмехнулся Измайлов.– Посмотрите на мужиков, особенно на молодых парней…

В кабинет заглянула секретарь Измайлова.

– Простите, Захар Петрович, телетайп из Москвы. Срочно…

– Конечно, конечно! – закивал облпрокурор.

– Собственно, это для товарища Гранской,– говорила на ходу секретарь, не зная, кому передать сообщение.

– Инге Казимировне и отдайте,– выручил ее хозяин кабинета.

Вручив следователю бумагу, секретарь вышла.

Гранская прочитала вслух:

– «Вчера в Министерство культуры представлена картина, на которой изображен обезглавленный труп, находящийся в чемодане. Картина приобретена вчера же в Южноморске. Если она представляет интерес для следствия, срочно телетайпируйте. Замначальника управления Московского уголовного розыска генерал Кочергин».

– Обезглавленный труп? – изумился Захар Петрович.– На картине?

– Ну да,– протянула ему отрывок бумажной ленты следователь.– Это реакция на нашу вчерашнюю ориентировку… Я не понимаю, что значит представлена? Кем? Кто купил? У кого?

– Действительно, сплошные загадки,– сказал Измайлов, уставившись в сообщение.

– И при чем здесь Министерство культуры? – развела руками Инга Казимировна.– Я считаю, нужно срочно связаться с этим Кочсргиным.

– Пожалуй,– согласился облпрокурор и стал листать какой-то телефонный справочник, кажется, МВД. Убийство совершено позавчера ночью, а сегодня уже картина с изображением трупа очутилась в Москве… Мистика…

– А может, она не имеет никакого отношения к делу?

– Что гадать,– сказал облпрокурор, набирая номер.

В Москве трубку взял помощник Кочергина и сообщил, что генерала нет, вернется через часа два, не раньше.

– Что же будем делать?– растерянно проговорила Гранская.– Дадим телетайп, что картина нас интересует?

– Нет, такие игры нам не нужны,– усмехнулся Захар Петрович.– Москва прислала Телетайп, мы ответим, потом опять они… Сделаем так: оформите командировку, берите машину, заезжайте домой, прихватите необходимые вещи и – в аэропорт.

Медлительный в словах и раздумьях, Гарнич-Гарницкий был скор в ходьбе. Лейтенант Акатов, сам не любивший ходить медленно, едва успевал за ним.

Перво-наперво они отправились в Морское пароходство. В нем оперуполномоченные провели часа два. И ушли, как говорится, ни с чем. Человека с приметами потерпевшего там никто не знал.

– Ну и куда теперь, Гурий Тихонович? – спросил Денис.

– Раз уж мы вдарили по наколкам,– ответил Гарнич-Гарницкий,– есть человек, можно сказать, профессор по этим делам. К нему и завалимся. Тут недалеко.

– На своих двоих?

– Зачем, трамвайчиком.

Недалеко – оказалось с полчаса езды. Вышли у неказистого трехэтажного дома с продовольственным магазином на первом.

– Заглянем,– кивнул на магазин Гурий Тихонович.– Давненько не навещал Эрмитажа. С пустыми руками неудобно.

– Эрмитаж – это что? – полюбопытствовал Акатов.

– Кличка,– пояснил капитан.

Они вошли в магазин. Посетителей не было. Впрочем, как и товара. Продавец скучал возле пустых полок.

Гарнич-Гарницкий нырнул в еле приметную дверь и вернулся минут через пять с бумажным пакетом в руках.

– Эрмитаж сидел? – поинтересовался Денис, когда они вышли из магазина и зашли в зеленый дворик.

– Почти полвека.

– Ого! – присвистнул Акатов.– Профиль какой?

– Ширмач.

«Карманный вор»,– перевел для себя с жаргона лейтенант.

– Спец. каких в стране наперечет,– продолжал капитан.– И верхушечником был, и умел брать на вздерку

«Воровал из наружных карманов и ухитрялся украсть только часть денег»,– снова расшифровал для себя Денис.

– Причем никогда не унижался до того, чтобы взять бухаря. Ну, пьяного обчистить.

– Я понял,– кивнул Акатов.– Специально учил феню… Выходит, ваш знакомый – вор в законе?

– В самом что ни на есть. Лишь последние пять лет на свободе.

– Но ведь такие не завязывают. И помирают в юрсах,– щегольнул Денис блатным словом, означающим тюрьму.

– Верно,– кивнул Гарнич-Гарницкий,– Эрмитаж завязал из-за профнепригодности. Болезнь Паркинсона, Как с трясущимися руками лезть в карман?

Они поднялись на второй этаж. Капитан позвонил За дверью – ни звука.

– Может, нет дома? – сказал лейтенант.

– Дома,– убежденно произнес Гурий Тихонович.– Пока встанет, пока подойдет. Старик… Эту каморку мы помогли ему получить. Хотя и попортил он нам кровушки.

Щелкнул замок, и на пороге показалась согбенная фигура в заношенном махровом халате.

– А-а, Тихоныч,– протянул старик, всматриваясь в гостей старческими слезящимися глазами.

– Примешь, Егор Иванович? – спросил капитан.

– Еще бы! Заходь…

Они сразу очутились в небольшой комнатенке с продавленной тахтой, куцым столиком и двумя табуретками. Пахло старостью и неухоженностью.

– Денис,– представил своего спутника Гарнич-Гарницкий, не объясняя, однако, кто такой Акатов.

Хозяина, впрочем, это и не интересовало. Капитан выложил на стол содержимое пакета: хлеб, две банки сайры в масле, кусок вареной колбасы и пачку индийского чая.

– Знатная шамовка,– проговорил Эрмитаж.

Руки у него ходили ходуном, голова мелко тряслась. Поэтому вскрыл консервы сам капитан, он же нарезал хлеб и колбасу, поставил чайник на электрическую плитку.

– Племянница заходит? – спросил Гурий Тихонович, ополаскивая под краном заварной чайник.

– Василиска?– сказал с болезненной гримасой Егор Иванович.– Уже месяц как носа не кажет. Не я ей нужен, а моя хата.

– Все-таки прописал ее?– удивился капитан.

– А куда деваться? Так бы и вовсе не заглядывала. И подыхал бы тут один, как пес.

– Так ведь у ее мужа есть площадь.

– Она специально развелась. Теперь ждет не дождется, когда я отброшу копыта.– Эрмитаж вздохнул. И попросил: – Ты, Тихоныч, не много заварки сыпь, байкал[86] сделай. Я и так мотор испортил чифирем.

Ел он неопрятно, с трудом донося до рта пищу трясущимися руками. Оба опера за компанию умяли по бутерброду. А когда приступили к чаю, Эрмитаж спросил:

– Как я понимаю, Тихоныч, ты по делу.

– По делу,– не стал лукавить капитан.– Взгляни-ка…

И выложил перед хозяином увеличенные снимки наколок.

Егор Иванович внимательно рассматривал их, неспешно прихлебывая из чашки. Закончив пить чай и вытерев рот ладонью, спросил, показывая на татуировку, выполненную на немецком языке:

– Что это означает по-русски?

– Свобода и любовь,– ответил Акатов.

– А где нарисовали?

– На плече.

– Немчик, что ли?

– Может быть, и немец,– сказал Денис.

– Сиживал я с ихним братом. Со спецпереселенцами. Много посадили в конце войны и после… Но такую картинку ни у кого не встречал.– Эрмитаж взялся за снимок наколки в виде якоря.– А это где находилось?

– На руке. Вернее, почти на запястье,– пояснил лейтенант.

Егор Иванович пристально вгляделся в фотографию, покачал головой.

– Ждем твое заключение,– поторопил Гарнич-Гарницкий бывшего зэка.

– Якорек как якорек,– пожал плечами тот.– Такие штуки любят моряки. На воле.

– Это мы и без тебя знаем,– подначил Егора Ивановича капитан.

Его слова задели хозяина квартиры. Он снял рубашку и майку. Денис едва сдержался от восклицания: на дряблом теле не было ни квадратного сантиметра без татуировок.

И Акатов понял, почему его прозвали «Эрмитаж». Ходячая картинная галерея, да и только!

– Глянь, тоже якорь,– показал Егор Иванович тыльную часть кисти левой руки. На ней был выколот якорь с фрагментом спасательного круга на фоне яхты, плывущей по волнам. И тут же слово «свобода».– Смекай: хочу быть на воле… А просто якорь ни хрена не означает.

– Выходит, каждая картинка имеет свой смысл?-• уточнил Акатов.

– А как же,– солидно произнес хозяин.– Как ты думаешь, что означает вот это? – он ткнул пальцем в грудь, где была вытатуирована Божья матерь с младенцем, витающие в облаках. Фоном служил крест и восходящее солнце. Все детали были выписаны с поразительной тщательностью и мастерством.

– Здорово! – почесал затылок Денис.

– А-а, не знаешь,– протянул Эрмитаж, довольный.– Так вот, картинка говорит, что тюрьма – мой дом родной…

– Накалывается только на груди? – спросил Гурий Тихонович, когда отлично знал это. Старался для молодого коллеги…

– Только,– кивнул Егор Иванович.

– А это что? – расспрашивал Акатов, показав на плечо.

Там был изображен тюльпан в руке, обвитой колючей проволокой.

– Моя первая наколка,– ответил Эрмитаж.– Такую делают, если загремишь в воспитательно-трудовую колонию в шестнадцать лет. Черточку видишь?

– Вижу.

– Это значит, что я схлопотал полгода. А если стоит точка – один год, две точки – два. Ну и так далее.

Егор Иванович «просветил» оперов и такими сведениями, которые нельзя было «прочесть» на его теле. Например, изображение мужской головы на фоне креста означало: человек совершил убийство; джинн, вылетающий из кувшина,– наркоман; глаза на ягодицах – пассивный гомосексуалист; пчела на половом члене – активный гомосексуалист; два тюльпана – поборник кровной мести…

Кое-что Денису было известно, но очень многое он слышал впервые.

Оперы засиделись у Эрмитажа. И, когда вышли на улицу, Акатов сказал:

– Основное дело, увы, мы так и не прояснили.

– Но зато ты прослушал лекцию, которую тебе не прочтут даже в Академии МВД,– улыбнулся Гарнич-Гарницкий.

– Это факт,– согласился лейтенант.

Гурий Тихонович проводил его до гостиницы «Волна», где остановился Акатов. Договорились встретиться завтра.

Стремительность, с которой Гранская примчалась из теплого солнечного Южноморска в холодную, со свинцовым небом Москву, поразила генерал-майора Кочергина. Во всяком случае, когда она вошла в его кабинет и представилась, замначальника ГУВД удивленно переспросил:

– Та самая Гранская, которой я утром послал телетайп?

– Собственной персоной,– подтвердила следователь.

– Ну и ну! – вышел из-за стола генерал и крепко пожал ей руку.– Нашей бы молодежи так оперативно работать.– И, поняв, что замечание прозвучало не очень тактично (намек на возраст), гостеприимно добавил:– Прошу садиться. Вячеслав Константинович…

– Инга Казимировна.

Не теряя времени, она с ходу попросила разъяснить вопросы, возникшие еще там, в Южноморске, по получении телетайпа.

– Может, вы хотите сначала взглянуть на фотографии картин? – сказал генерал, протягивая ей несколько цветных снимков большого формата, на которых были сняты три живописные работы.

– Разумеется.

Гранская разложила их перед собой и не смогла сдержать волнения: моделью одной из картин художнику определенно послужила страшная находка в «Ущелье туров».

В окружении диковинных растений, цветов и порхавших бабочек в пространстве висел не то гроб, не то чемодан с обезглавленным телом. Причем детали – поза убитого, костюм, туфли, галстук и прочее – были переданы очень точно.

Но самым поразительным было то, что в углу картины помещалась отдельно мужская голова. С пышными усами и злыми глазами. Она словно парила в воздухе, создавая жуткое ощущение.

На фотографиях картина была снята полностью, а также отдельными фрагментами. Две другие работы к убийству никакого отношения не имели.

– Что скажете? – спросил Кочергин, видя, с каким лихорадочным возбуждением перебирает снимки гостья.

Гранская вынула из кейса фотографии, сделанные на месте происшествия, и молча протянула генералу.

Тот внимательно разглядел их, сопоставил со своими и покачал головой.

– Поразительное сходство,– заключил Кочергин.– А я, признаться, сомневался. Думаю, получат мою депешу и скажут: большие фантазеры эти москвичи. Теперь вижу – в точку…

– Но как вы вышли на картины? – нетерпеливо спросила Гранская.– Для меня это непостижимо. Или профессиональный секрет?

Вячеслав Константинович откинулся на спинку кресла и рассмеялся.

– Случай. У нас, сыщиков, тоже это бывает,– признался он.– Понимаете, в Москве проездом мой старинный и закадычный друг из Грузии. Зураб. Вчера пригласил меня с женой в ресторан. В какой – вы, если знаете Москву, догадываетесь.

– «Арагви»?

– Совершенно верно,– потер довольно руки Кочергин.– Договорились на семь, но я с трудом вырвался полдевятого. И перед самым уходом познакомился с южноморской ориентировкой. Буквально на выходе. Дина, моя жена, уже давно была в ресторане. Меня, естественно, отчитали за опоздание… Словом, сидим, наговориться не можем. Шутка ли – лет десять не виделись. Зашел, наконец, разговор о делах жены. И вдруг она говорит, что к ним в отдел поступила странная картина из таможни на предмет экспертной оценки и разрешения вывоза из страны.

– Простите,– перебила следователь,– а где ваша жена работает?

– В Министерстве культуры. Искусствоведом.

– Ну да, вы же о министерстве упомянули в телетайпе…

– Художник обезглавленного человека нарисовал,– продолжил генерал.– А у меня, понимаете, все время в голове,– он постучал себя по лбу.– Та самая ориентировка… Просидели мы до самого закрытия, отвезли на такси Зураба в гостиницу. Поехали домой. А мне неймется, так и тянет взглянуть на картину. Утром поехал с женой в министерство… Как глянул – тут же подумал: нужно дать знать в Южноморск. Вызвал фотографа. Как видите, не зря…

– А кто хочет вывезти картину за рубеж? – спросила следователь.

– Все это вам расскажет Дина,– сказал генерал, набирая номер.– Полностью – Дина Марковна… Привет,– это уже относилось к собеседнице на том конце провода.– Слушай, ты бы не могла уделить время товарищу из Южноморска?… Следователь… Ну и отлично…– Он положил трубку и улыбнулся.– Аудиенция вам устроена.

Но прежде чем отпустить Гранскую, замначальника Московской милиции попросил ее подробнее рассказать о деле. И, выслушав, предложил:

– В чем будет нужда – готовы помочь.

– Ловлю на слове…

На предоставленной Кочергиным машине Инга Казимировна отправилась в Министерство культуры. С неба сыпалась снежная крупа. Гранская даже не замечала знакомых московских улиц, проплывающих за окном автомобиля. Ее мысли крутились вокруг события, приведшего Ингу Казимировну в столицу.

Выходит, Молотков-Баобаб действительно художник, потому что, кроме него, изобразить труп было вроде некому. Но когда он успел создать свое произведение? Где и как передал его покупателю?

Что по-настоящему волновало следователя – изображение головы. Если она – потерпевшего, значит, Молотков мог видеть его до убийства или, во всяком случае, до расчленения трупа. Отсюда логически вытекало, что Баобаб знал больше, чем рассказал…

Худощавая, с пышными темно-русыми волосами, распущенными по плечам, Кочергина встретила Гранскую вопросом:

– Не пойму, почему вас и мужа так заинтересовала работа никому не известного художника?

– Видите ли, Дина Марковна, занимаемся загадочным убийством. Возможно, тут есть связь.

– Понимаю! – тихо произнесла искусствовед.– Но войдите и в мое положение. Владелец торопит с заключением, на утро у него билет во Франкфурт… Что, потянуть?

– Я думаю, в этом нет необходимости… Скажите, автор картины известен?

– Картин,– поправила Кочергина и заглянула в какие-то бумаги.– «Голубое в красном», «Встреча» и «Парящая голова».

Искусствовед поставила у стены три работы. Та, что интересовала Гранскую, называлась «Парящая голова».

– Фамилия художника,– продолжала Кочергина,– Молотков…

«Значит, все-таки Баобаб»,– отметила про себя Инга Казимировна и спросила:

– А покупатель?

– Господин Потапов, гражданин ФРГ… Звонил уже раз пять.

– Наш соотечественник?

– Да, эмигрант.

– Вы даете «добро» на вывоз картин?

– А почему бы и нет? Пусть вывозит.

– Что, не представляют художественной ценности?

– Я бы не сказала, что это бесталанно. Отнюдь. Но, прямо скажем, не шедевры. Такие работы объявляются в стране каждый день. Ну словно грибы после дождя в Измайловском парке и на Арбате.

– Потапов понимает, что он купил?

– Понимает. Но, видите ли, сейчас на Западе бум на все русское… Возьмите аукцион знаменитой фирмы Сотбис… Фаберже, русский авангард начала века, документы о расстреле Николая Второго, книги Троцкого… И как раскупают! Европа словно с ума сошла… Потапов не прогадает, уверяю вас. Покупают и вывозят сотнями, а спрос все равно велик.

Она, казалось, готова была прочитать целую лекцию на эту тему, но прервал телефонный звонок. Опять звонил Потапов. Кочергина попросила его приехать за картинами и документами часа через два с половиной.

– Где он остановился?– спросила Гранская, когда разговор был окончен.

– В «Космосе». Оттуда звонил.

Попрощавшись, Инга Казимировна поспешила в интуристовскую гостиницу. И застала бывшего соотечественника выходящим из своего номера. Гранская представилась и попросила уделить ей немного времени.

– Не больше двадцати мшгут,– согласился гражданин ФРГ, несколько обескураженный вниманием к нему следователя по особо важным делам.– Чем могу быть полезен?– пригласил он Гранскую в номер и усадил в кресло.

– У меня есть вопросы по поводу приобретенных вами в Южноморске картин Молоткова,– ответила Инга Казимировна.

– Я купил их законным путем,– спокойно сказал Потапов, усаживаясь во второе кресло и складывая руки палец к пальцу.

– Не сомневаюсь, господин Потапов,– кивнула следователь.

– Давайте по-нашему, по-русски, зовите меня Гелием Федоровичем,– улыбнулся он, и сквозь эту улыбку действительно проглянул милый, обходительный русак.– Скажите честно, я вляпался в какую-то историю?

– Лично вы, Гелий Федорович, можете спать спокойно,– тоже с улыбкой ответила Инга Казимировна.– Мне хотелось бы услышать, как вам достались работы Молоткова. И почему именно его?

– Простите, может, лимонадика? – поднялся Потапов, открыл холодильник. И это слово «лимонадик» снова выдало его бывшую принадлежность стране.

Он откупорил бутылку «Лесной воды», разлил но стаканам.

– Благодарю,– взяла Гранская предложенный лимонад.

– Честно сказать, надоели мне там всякие «пепси», «кока»… С удовольствием пью родную фруктовую,– опустился в кресло со своим стаканом Потапов.– Ну а насчет картин… Услугами центра «Люкс-панорама» пользуюсь второй раз. Весной отдыхал в Южноморске, зашел туда на презентацию местных авангардистов и не удержался, купил две работы Молоткова. Очень даже по сходной цене…

– Простите,– перебила его следователь,– вы с ним самим знакомы?

– Не пришлось… Покупка была оформлена через дирекцию «Люкс-панорамы», которая выступает в роли посредника. Скажу вам, генеральный директор Бабухин по-настоящему деловой человек.

– Давно его знаете?

– Я ж говорю, познакомился на презентации… Договорились, когда буду в Союзе, дам ему знать,– рассказывал Гелий Федорович.– Прилетел я неделю тому назад. Наклевывается СП… Совместное предприятие. Позвонил Руслану Яковлевичу. Отметился, так сказать. А позавчера получаю от него телеграмму.– Потапов, не вставая, достал из тумбочки телеграмму, протянул Гранской.– Вот…

Телеграмма гласила: «Есть возможность приобрести две работы полюбившегося вам художника тчк срочно прилетайте зпт иначе уведут тчк искренне ваш Бабухин».

– Я, не долго думая, махнул в Южноморск. А там ждет приятный сюрприз: не две работы Молоткова, а три. Причем последняя, «Парящая голова», удалась ему, по-моему, лучше всего. Чем-то напоминает Сальвадора Дали… Я, не торгуясь, приобрел все три картины и вылетел в Москву. С удовольствием понежился бы на солнышке, но время, как говорится, деньги. Да и билет «Люфтганзы» в кармане.

– Сколько вы заплатили?

– Сорок пять тысяч марок. Право же, здесь такую цену Молоткову никто не дал бы. Тем более в валюте.

– Простите, Гелий Федорович, но мне придется наш разговор оформить протоколом.

– Ради бога.

– И если телеграмма вам не нужна…

– Берите, берите,– охотно согласился Потапов.

Пока Инга Казимировна писала протокол, Гелий Федорович смотрел телевизор, не включая звук. Показывали какой-то митинг. Над толпой были вознесены плакаты и лозунги. Бывший наш соотечественник глядел на экран не отрываясь.

– Пожалуйста, ознакомьтесь и распишитесь,– попросила Гранская.

Гелий Федорович с сожалением оторвался от телевизора, прочел протокол допроса и изъятия телеграммы, после чего поставил на каждом листе свою подпись.

– Кто бы мог подумать!…– сказал он, отдавая документы Гранской.

– Вы о чем? – не поняла следователь.

Потапов повернул регулятор громкости. Оратор на трибуне в пух и прах разносил руководство страны.

– Наконец-то мы очухались,– проговорил Гелий Федорович, который, видимо, все еще причислял себя к советскому народу.– А моего отца за это же самое…– Он тяжело вздохнул и замолчал.

– Да, чего-чего, а митинговать научились,– откликнулась Гранская, охотно поддерживая разговор.

Ей был любопытен этот человек. Какие ветры, какие обиды или выгоды заставили его покинуть свою страну? Однако прямо спросить об этом она посчитала нетактичным.

– Как жаль, что батя не дожил до нынешних времен,– с горечью произнес Потапов.– Наверное, ходил бы нынче в героях.– А возможно, и в Кремле бы выступал как депутат… Историю «Сторожевого» небось знаете? Ну противолодочного корабля?

– Нет,– призналась следователь.

– Как же,– не столько удивился, как огорчился Потапов,– у вас же писали…

– К сожалению, пропустила.

– В семьдесят пятом году, во время военного ноябрьского парада в Риге, «Сторожевой» покинул строй кораблей и ушел в открытое море…

– Зачем?

– Чтобы подойти к Ленинграду и по радио призвать людей покончить с деформированным социализмом, возродить демократию и гуманные принципы жизни… Задумал и осуществил все это замполит корабля Валерий Михайлович Саблии. Он арестовал командира, запер в одной из кают, собрал офицеров и призвал, поддержать свой план. С ним пошли двенадцать человек, в том числе и мой отец… Между прочим, они мыслили куда менее радикально, чем этот вот товарищ,– показал на экран телевизора Потапов.

– И чем все кончилось?

– Чем… Один из мичманов незаметно прыгнул за борт, добрался до подводной лодки и настучал. Корабль перехватили военные самолеты, обстреляли. Ктото освободил командира, тот ранил Саблина… Вся затея провалилась. Саблина и его сподвижников судил трибунал. Какой был вынесен приговор, думаю, вы догадываетесь…

– Догадываюсь…– кивнула Гранская.– И поэтому вы?…

– Да,– глухо ответил Потапов.– Не мог простить смерть отца. При первом же удобном случае отчалил к другим берегам.– Он резко выключил телевизор, посмотрел на часы.– Извините, Инга Казимировна, больше временем не располагаю.

– Благодарю вас за помощь следствию,– поднялась с кресла Гранская.

– Мне нечего было скрывать… И прошу оказать мне услугу…

– Какую?– удивилась следователь.

– Как бизнесмен я дорожу своей репутацией. Скажите откровенно, могу я без ущерба для своего реноме иметь дело с Бабухиным? Ведь я не мальчик, все понимаю…

– Хорошо, отвечу честно: не знаю. Напраслину возводить не буду.

Из гостиницы они вышли вместе. Гелий Федорович взял такси, а Гранская поехала на Петровку, 38.

Следователь действительно не знала, что посоветовать Потапову насчет Бабухина. Хотя фигура генерального директора «Люкс-панорамы» занимала ее все больше и больше. Судя по оперативным данным, добытым Журом, личность весьма непонятная. Были подозрительны его связь с Молотковым и Моржом, предприимчивость, граничащая, видимо, с уголовщиной. Делал дорогие подарки женщинам. А одному парню-манекенщику купил кооперативную квартиру. Однако, как говорится, не пойман – не вор.

Во всяком случае, Бабухиным следовало заняться самым тщательным образом. Помощь в этом Инга Казимировна рассчитывала получить от Кочергина.

Когда она приехала на Петровку, 38, в кабинете Вячеслава Константиновича суетились телевизионщики. Генерал давал им интервью. Материал шел прямо в эфир по телеканалу «Добрый вечер, Москва».

Телекорреспондент попросил Кочергина рассказать о каком-нибудь трудном случае. Генерал, не долго думая, подозвал Гранскую и представил ее, пояснив, что она занимается сейчас сложным делом. Инга Казимировна, решив воспользоваться удобным случаем, показала зрителям фотографию картины «Парящая голова» и попросила: если кто-нибудь опознает человека, пусть сообщит в милицию…

– Отличный экспромт получился,– сказал Кочергин, когда телевизионщики собрали свою аппаратуру и уехали.– Ну, что новенького?

Следователь рассказала о допросе Потапова.

– И раз уж вы взялись опекать нашу группу,– заключила Гранская,– помогите разобраться с Бабухиным. Хочу проверить: не тянутся ли за ним московские грешки. Сюда он часто приезжал к своим однополчанам.

– Вы говорили, что он «афганец»? – уточнил генерал.

Инга Казимировна подтвердила, что генеральный директор «Люкс-панорамы» вроде бы воевал.

– Ну что ж, есть у нас один человек, связанный с «афганцами». Помогает им,– сказал Вячеслав Константинович и вызвал старшего оперуполномоченного майора Велехова. Гранская сообщила ему все, что знала о Бабухине.

– Когда уезжаете?– спросил майор.

– Хочу сегодня,– посмотрела на генерала следователь.– В двадцать три десять.

– Считайте, билет у вас в кармане,– кивнул Кочергин и тут же дал кому-то соответствующее указание по телефону.

На этом и расстались. Инге Казимировне хотелось пройтись по Москве, поразмышлять. На ходу думалось лучше. В столице у нее было еще одно дело – зайти к знакомому ювелиру, у которого она когда-то ремонтировала свои немногочисленные украшения, подаренные покойным мужем.

Мастерская находилась недалеко, на проспекте Мира. Инга Казимировна поднялась на Сретенку, миновала Колхозную площадь. В воздухе порхал легкий снег, который тут же таял, падая на грязный асфальт.

Следователь все время возвращалась мыслями к треугольнику, связанному непонятными пока для нее узами,– Молоткову, Моржу и Бабухину. Интуиция подсказывала ей, что эти трое имеют какое-то отношение к убитому. Но вот какое?…

В небольшой ювелирной мастерской работало двое мастеров. Ее знакомый, Рустам Арифулович, был на месте. Увидев Гранскую, он вынул из глаза линзу в окуляре и улыбнулся.

– Здравствуйте, Инга Казимировна! Что-то давненько не захаживали к нам…

– Добрый вечер,– приветливо поздоровалась следователь.– Да вот все как-то случая не было…

Рассказывать при посторонних о том, что она переехала в Южноморск, ей не хотелось. Она сказала, что есть нужда проконсультироваться с глазу на глаз. Ювелир провел Гранскую в небольшую каморку. Там-то она и сказала, что живет в другом городе, и показала служебное удостоверение.

– Правильно сделали, что махнули на юг,– одобрил мастер.– В Москве с каждым днем жить все труднее. Очереди, грязь, люди злые… А погода?– показал он на серую мглу за окном. И спохватился: – Что у вас за дело?

Следователь достала из кейса перстень, снятый с убитого, и протянула ювелиру

– Знакомая игрушка,– повертел он в руках кольцо.– Моя сестра была у родственников в Штатах, привезла отцу такую же…– Рустам Арифулович потер камень.– В нем содержатся вещества в жидкокристаллическом состоянии. Цвет меняется в зависимости от настроения…

– В каком смысле?

– Ну, если вы не в духе, камень черного цвета. Оттенок топаза – настроение улучшается. Зеленый цвет говорит, что нервное напряжение спало. А синий – значит, у вас все в порядке, мир прекрасен и удивителен.

– Неужели действительно так?

– Отец говорит, так,– улыбнулся ювелир.– Когда я звоню к нему, спрашиваю: ну, как самочувствие, черное или синее?

– Дорогая вещь?

– Право, не знаю. Металл не драгоценный, даже пробы нет. Сестра говорит, что это можно купить там в любом магазине…

Поблагодарив за услугу, Гранская попрощалась с мастером. Она успела еще перекусить в кафе и отправилась во Внуково. Билет на нужный рейс был забронирован.

За полчаса до посадки вдруг репродуктор прогремел на весь аэровокзал: «Товарища Гранскую просят пройти в комнату милиции».

Инга Казимировна поспешила туда, гадая, кто бы мог ее разыскивать, да еще таким способом. Оказалось – звонил майор Велехов.

– Понимаете, Инга Казимировна,– сказал оперуполномоченный,– «афганец»-то ваш помер и в Москву не мог приехать.

– Как? – вырвалось у Гранской.– Когда? От чего?

– Умер два с половиной года назад у себя на родине, в поселке Гранитном. От ранений, полученных в боевых действиях под Кандагаром. Воевал он смело, награжден медалью «За отвагу».

– Это точно, что умер? – задала в общем-то глупый вопрос следователь.

– Хоронить ездили трое его однополчан. С одним из них я только что разговаривал.

– Кто же тогда генеральный директор «Люкс-панорамы»?– задала вопрос скорее себе Гранская.

– Нам бы тоже хотелось знать,– усмехнулся на том конце провода майор. И серьезно продолжил: – Но это не все новости для вас. Сразу после телепередачи, после вашего выступления раздался очень взволнованный звонок. Человек узнал на картине своего отца, спрашивал, что с ним случилось.

– И кто же, по его мнению, изображен на картине?– удивилась Гранская.

– Некто Федор Михайлович Голенищев. По словам сына – уважаемый человек. Долгое время работал в совхозе управляющим животноводческим отделением. А два года назад ушел из управления и взял с женой на семейный подряд отару овец… Словом, маяк перестройки.

– Адрес?

– Ростовская область, хутор Большие Ковали… Сын говорит, еще вчера отец был жив-здоров, звонил ему…

– Где живет сын?

– Здесь, в Москве.

Инга Казимировна записала и данные Голенищсва-младшего.

– Спасибо за содействие,– сказала она на прощанье.– Если что прояснится с лже-Бабухиным и Голенищевым, сообщу.

После разговора с муровским оперуполномоченным Гранская сразу же по автомату позвонила домой к Журу. Капитан был на месте.

– Может, задержим Бабухина? – предложил Виктор Павлович, узнал свеженькие новости.

– Установите наблюдение. Прилечу – решим, что будем делать с ним и подумаем насчет Голенищева.

По радио объявили регистрацию на ее рейс.

К «Люкс-панораме» Гранская, Жур и два оперативника группы захвата прибыли на машине в девять с минутами утра. Когда Инга Казимировна прилетела ночью из Москвы, было решено начать с обыска у Бабухина в демонстрационном центре.

У подъезда стояла «Чайка» – генеральный директор, значит, на месте. Следователь и оперы поднялись на третий этаж, зашли в приемную. Там возились с батареей центрального отопления два молодых сантехника.

– А где секретарша? – спросил у них Жур.

– Отлучилась куда-то,– ответил один из парней.– Кажись, на почту.

– А сам? – кивнул на обитую красным дерматином дверь капитан.

– У себя,– одновременно сказали оба сантехника.

Следователь показала им служебное удостоверение и попросила быть понятыми при обыске. Парни согласились. Оперы группы захвата остались в приемной. Когда Гранская, Жур и понятые зашли в кабинет, Бабу-хин говорил по телефону. Он был чисто выбрит, тщательно причесан. Щегольский костюм-тройка сидел на нем как влитой. Модная рубашка в полоску, галстук. От генерального директора пахло дорогим одеколоном. Он сделал жест рукой Инге Казимировне и Виктору Павловичу – мол, садитесь. Но те продолжали стоять, осматривая помещение. Все стены были увешаны афишами. Алла Пугачева, Валерий Леонтьев, Тамара Гвердцители, Анне Веске, Владимир Пресняков. Тут же смотрел на всех исподлобья Кашпировский. Но многих на афишах ни Гранская, ни Жур не знали. Еще кабинет украшало несколько картин в тяжелых багетных рамах.

В комнате было прохладно – через открытую дверь с лоджии струился утренний воздух, шевеля шелковую гардину. Окно было затенено густой кроной могучего платана, ветви которого чуть ли не касались стекол.

– Чем могу быть полезен? – положив трубку, спросил генеральный директор.

Следователь и оперуполномоченный приблизились к нему.

– Бабухин Руслан Яковлевич? – обратилась к хозяину кабинета Инга Казимировна.

– Да.

– Я из прокуратуры, следователь по особо важным делам Гранская. Вот постановление на обыск.

– Какой обыск?– опешил Бабухин.– Кто разрешил?!

– Прокурор области,– продолжала Инга Казимировна и показала утверждающую подпись Измайлова на постановлении.

– А вы что тут торчите! – вдруг заорал на сантехников генеральный директор.

– Это понятые,– спокойно пояснил Жур.

– Я протестую! – перешел на визг Бабухин и, схватив телефонную трубку, начал лихорадочно крутить диск.

– Не положено,– невозмутимо произнес капитан, нажимая на рычаг.

– Да вы… Да ваш прокурор…– Генеральный директор «Люкс-панорамы» аж задохнулся.– Завтра полетите со своих постов! Слышите, завтра же!

– Ладно, ладно,– сказал Виктор Павлович, не повышая голоса.– До завтра далеко. Сегодня лучше не будем терять время…

– Вы, я вижу, не знаете, с кем имеете дело! – грозно вращая глазами, прорычал хозяин кабинета.– Я помощник товарища Гаврыся! Вот жахнем депутатский запрос о вопиющем беззаконии…

– В чем вы видите беззаконие? – спросила Инга Казимировна.

– У нас парламентская неприкосновенность,– с апломбом заявил Бабухин.

– У народного депутата Гаврыся – да. Но не у вас,– сказала Гранская.

Ее властный тон подействовал на генерального директора. Он некоторое время сидел молча, нервно выстукивая пальцами по столешнице, и наконец проговорил:

– Учтите, я этого так не оставлю. Буду писать куда надо.

– Ваше право,– пожала плечами следователь. И сказала понятым: – Давайте поближе, товарищи.

Сантехники несмело приблизились к столу. Инга Казимировна попросила Бабухина встать и занялась содержимым ящиков. В первом же, верхнем, была обнаружена пачка иностранных банкнот: доллары, фунты стерлингов, немецкие марки, гульдены.

Валюта была пересчитана – количество, достоинство купюр. Бабухин на эту находку никак не реагировал. Стоял руки в брюки, разве что не насвистывал.

Следователь продолжала обыск.

– Что это за выставка? – спросил у хозяина кабинета Жур, показав на афиши.

– Выставка…– усмехнулся Бабухин.– Это те, кого я представляю жителям Южноморска. Между прочим, поддерживаю личные контакты,– многозначительно произнес он и добавил: – И с руководством Минкульта тоже…

– А картины чьи? – не обратил внимания на его намеки капитан.

– Подарены мне художниками, очень известными… Кстати, в настоящее время я веду переговоры о презентации картин Ильи Глазунова.

– А это не Пикассо случайно? – подначил хозяина кабинета Виктор Павлович, останавливаясь возле полотна с абстрактной живописью.

– Я понимаю, вам не обязательно знать изящное искусство,– ехидно заметил Бабухин.– Но этот художник знаменит на весь мир. А открыл его я. Можете убедиться в этом из дарственной надписи на обороте.– Генеральный директор снял картину с гвоздя и, прежде чем Жур успел прочесть автограф, опустил ее на голову опера с такой силой, что полотно с треском порвалось, повиснув на шее Виктора Павловича.

В следующее мгновение Бабухин выскочил одним прыжком на балкон. Гранская, видя все это боковым зрением, на секунду растерялась, но тут же пришла в себя и кинулась за Бабухиным. Но тот уже перебирался на ветку могучего платана. Следователь заметалась вдоль железобетонных перил, понимая, что не сможет задержать беглеца. А он с прямо-таки обезьяньей ловкостью продрался сквозь листву и оказался над проезжей частью дороги, по которой катили автомобили. И когда в лоджии появился Жур, освободившийся наконец от картины, а вместе с ним понятые, Бабухин спрыгнул на проезжавшую под ним грузовую машину с крытым кузовом.

Инга Казимировна выскочила из кабинета в приемную.

– Сбежал! – крикнула она операм.

Теперь они уже втроем поспешили вниз по лестнице. Следователь на ходу сообщила, как все произошло. Когда они выбежали из подъезда, Виктор Павлович сидел на обочине дороги с побледневшим лицом, держась за додыжку.

– Что с вами? – бросилась к нему Гранская.

– Нога…– поморщился от боли Жур.– Неужели уйдет, гад?…

– Не дай Бог! – вырвалось у следователя.– Что за машина? Марка, номер?

– Не знаю,– с трудом поднялся Жур.

Оперы подхватили его под руки и посадили в служебный «Москвич». Шофер, оказывается, тоже не успел заметить, на какой машине исчез Бабухин.

Гранская лихорадочно огляделась. Редкие прохожие спешили по своим делам, мороженщица отпускала мальчику в школьной форме эскимо.

– Простите,– рванулась к ней следователь,– вы не видели?…

– Как не видела,– перебила Гранскую мороженщица.– Видела, лихо сиганул начальничек.– Она кивнула на помпезную вывеску «Люкс-панорамы».

– И номер машины запомнили?

– Да кабы знала…

– Лошадь там была,– вдруг подал голос мальчуган, разворачивая станиолевую обертку эскимо.

– Какая лошадь? Где?– не поняла Инга Казимировна.

– И впрямь,– подтвердила продавщица,– из кузова той машины выглядывала лошадиная морда.

– А машина – ГАЗ-53,– солидно добавил мальчишка.

Забыв даже поблагодарить, Гранская бросилась к «Москвичу». Машина, взвыв спецсигналом, тут же рванулась с места.

Бабухин лежал, распластавшись, на брезенте, думая только об одном: как бы не сорваться. Грузовик, на котором он очутился, ехал по центру города. Директор «Люкс-панорамы» отмечал машинально в голове маршрут следования. На одном из перекрестков машина приостановилась.

«Может, спрыгнуть?» – мелькнуло у Бабухина.

Но тут грузовик продолжил путь, а за ним – стайка автомобилей, угодить под колеса которым ничего не стоило, попытайся Бабухин спуститься на дорогу. Чтобы этого не случилось, Бабухин крепко ухватился за крайний металлический брус. Затем он подтянулся на руках и осторожно заглянул в темное чрево кузова. На него глянули выпуклые влажные лошадиные глаза.

Конь был один, без людей.

Оставаться на крыше мчащейся машины было опасно. Мало того, что можно было сверзнуться вниз, еще кто-нибудь заметит и даст знать водителю.

Бабухин перевалился через край крыши фургона, некоторое время его ноги болтались в воздухе. Наконец генеральному директору удалось коснуться ими борта. В следующее мгновение он уже был в кузове.

По лбу Бабухина струился пот.

– «Докладывает пост ГАИ номер семь,– послышалось из рации в салоне «Москвича».– Крытый ГАЗ-53 с указанными приметами минут пять тому назад проследовал в сторону улицы Нахимова.

– Разворачивай! – приказал водителю капитан Жур.

«Москвич», подав спецсигнал, резко пересек осевую линию и помчался в противоположном направлении. Затем, пролавировав в потоке автомобилей, свернул в боковую улицу.

Бабухин отдышался, осмотрелся. Из кабины видеть его не могли: окошко закрывал брезент. Жеребец оказался смирным и на нового человека никак не реагировал.

«Есть ли погоня?– мучил беглеца вопрос.– Пока вроде не видно». Грузовик как ни в чем не бывало, не сбавляя скорости, двигался вперед, мимо пролетали палисадники, частные дома – пошла окраина. Жеребец, который косил на Бабухина глазом, был, видимо, знатных кровей. Лощеный, ухоженный. И везли его скорее всего на какие-то соревнования: в углу лежали седло и сбруя. Спортивные…

«А что, на хорошем скакуне можно далеко умчаться»,– вдруг осенило Бабухина.

Навыки верховой езды у него были – мальчишкой приобщил отец. Генеральный директор «Люкс-панорамы» погладил жеребца. Тот лишь мотнул головой. Кажется, покладистый…

Подняв хрустящее кожей седло, Бабухин осторожно пристроил его на теплый гладкий круп.

– …Мимо нашего поста только что проехал грузовой «газик» с лошадью,– сквозь треск помех прохрипела рация.

– Начинайте преследование! – скомандовал капитан Жур.– Задержите!

– Не могу,– ответил невидимый работник ГАИ.– Мотоцикл забарахлил, что-то с зажиганием, будь оно неладно!

– Где ваш пост?– перебил его Виктор Павлович.

– На Ахвалинском шоссе. При выезде из города…

– Вот черт! – вырвалось у Жура.

Шофер «Москвича» снова резко повернул и, обгоняя машины, помчался по узкой кривой улочке.

Грузовик неожиданно замедлил ход и вдруг встал. Бабухин осторожно выглянул наружу. Фургон пережидал у железнодорожного переезда, по которому громыхала «кукушка», таща за собой несколько платформ с гравием.

«Самое время сматываться!» – решил генеральный директор «Люкс-панорамы».

Быстро, но без шума он откинул задний борт, подвел к краю кузова скакуна, спрыгнул сам, а затем потянул за уздечку послушное животное. Оно легко спустилось на землю. Бабухин вскочил в седло и, пришпорив коня, помчался к речушке, протекающей параллельно шоссе. Конь и наездник пересекли водную преграду вплавь и исчезли в густой рощице.

«Москвич» пролетел мимо поста ГАИ, возле которого возился с мотоциклом молоденький лейтенант.

– С такой техникой только нарушителей ловить,– горько усмехнулась Инга Казимировна, проводив глазами гаишника.

– Ой, не говорите,– откликнулся водитель.– Я тоже больше валяюсь под машиной, чем езжу. И каждый раз боюсь, как бы не встать во время проведения операции.

– Типун тебе на язык! – сердито произнес один из оперативников.

Машина промчалась через железнодорожный переезд. Дальше дорога шла вверх. Когда они выскочили на вершину холма, шофер крикнул, довольный:

– Вон он, голубчик!

Метрах в четырехстах впереди двигался крытый грузовик.

– Прибавь, Гриша! – взмолился Жур.

Водитель показал на спидометр: мол, на пределе. И впрямь, «Москвич» выжимал из своих тягловых возможностей все, на что был способен. Расстояние между ним и фургоном быстро сокращалось.

Когда до «газика» оставалось всего ничего, Жур и Гранская переглянулись: задний борт был откинут, в кузове, похоже, никого…

– Неужели ошиблись? – с тревогой произнес Виктор Павлович.

«Москвич» наконец поравнялся с грузовиком, и Жур махнул водителю «газика», призывая остановиться. Тот тут же подал к обочине дороги и встал. «Москвич» тоже остановился. Жур и двое оперов бросились к фургону.

– Что везешь? – спросил капитан у шофера, молодого парня кавказской наружности.

– Алмаз везу,– ответил тот.

– Какой еще алмаз? – не понял Жур.

– Наш лучший скакун! – темпераментно проговорил кавказец.– На ипподром везу. Обязательно первый приз возьмем!…

Виктор Павлович поманил его пальцем и пошел к задку машины. Водитель вылез из кабины и обогнул грузовик.

– Вах! – схватился он за голову, увидев, что кузов пуст.

ГЛАВА VII

Небольшой тупорылый автобус, какие сохранились теперь только в глубинке, трясся по разбитой дороге в сторону поселка Гранитного. Среди полутора десятков пассажиров туда ехал и лейтенант Акатов.

Автобус съехал в поселок, разогнав нескольких кур, и остановился возле казенного двухэтажного здания. Какая-то старушка взялась показать Денису, где живет Бабухина. Оказалось, метрах в ста.

Над поселком висело лениво греющее солнце. Что радовало глаз – яблоневые сады. Ярко-красных и восково-желтых плодов на деревьях было больше, чем жухлых листьев. В воздухе стоял духмяный аромат яблок.

Мать «афганца» жила в двухэтажном кирпичном доме. Открыла она сама, провела в уютную однокомнатную квартиру с множеством безделушек, вышивок, половичков.

Акатов представился.

– Людмила Семеновна,– назвала себя Бабухина, насторожившись, к чему бы приезд работника милиции, да еще аж из самого Южноморска.– Присаживайтесь,– указала она на покрытый чехлом стул.

– Одна живете? – спросил Денис.

– Одна,– вздохнула хозяйка.

Она была в модном платье. Очевидно, собиралась на службу. И в свои годы (уже больше сорока) выглядела свежей и привлекательной. Акатов, сам деревенский, охарактеризовал бы ее одним словом – городская…

– Людмила Семеновна, хотел бы узнать кое-что о вашем сыне, Руслане.

– А чего вдруг вспомнили? – вздохнула она.– Почти три года как похоронила… Спасибо ребятам-«афганцам», не забывают. Пишут, поздравляют с праздниками…

Она кивнула на стену, где висела фотография улыбающегося молодого человека в военной форме. Рядом висела другая: он же, чуть постарше, в штатском.

– Расскажите, если можно, подробнее.

– Обыкновенный парень… После школы – армия. Сам напросился в Афганистан… Ранили… Промучился по госпиталям, от ран и помер.

– Видно, судьба…– констатировал Акатов.

– Не судьба, а отец виноват,– возразила Людмила Семеновна.– Яков Прокофьевич был солдафон до мозга костей. И сына хотел сделать оловянным солдатиком… Да и мне, прямо скажем, всю жизнь перекорежил. Понимаю, что о покойном нельзя так говорить, но из песни слов не выкинешь.

– Что, Яков Прокофьевич умер?

– Тоже сложил голову в Афганистане. В чине подполковника. Оставил вдову и дочку-сироту.

– У него была вторая жена?

– Мы разошлись с Яковом Прокофьевичем, когда Руслан и Родион были мал-мала меньше…

– У вас есть еще один сын? – еле сдерживая волнение, спросил оперуполномоченный.

– Ну да, Родион,– показала на фотографию парня в штатском хозяйка.– Старшенький.

Акатов еще раз посмотрел на снимки. Братья были удивительно похожи. Одно лицо…

– На сколько лет Руслан младше?

– На один час,– чуть улыбнулась Бабухина.

– Близнецы?

– Двойняшки… А характерами – как небо и земля. Когда мы с мужем разошлись, Родион остался со мной, а Яков Прокофьевич взял Руслана… А вот помирать Руслан приехал ко мне. К мачехе не захотел.

– А где живет Родион?

– Вы, наверное, будете удивлены, но я не знаю. Жизнь у него получилась не очень складная…

– В каком смысле?

– Закончил восьмилетку, уехал в город, поступил в ПТУ. Закончил его, но на работу устраиваться не стал: осенью все равно в армию… Я посылала деньги. Пусть погуляет до казармы.– Бабухина хрустнула пальцами.– И вдруг вызывают меня в суд. Родю судили за дезертирство… Дали три года. Отсидел он, правда, полтора, освободили по амнистии. Перед самым возвращением Руслана. Так что хоронили мы нашего меньшего вместе… Сразу после похорон Родя уехал – и как сквозь землю провалился…

– Даже весточки ни разу не прислал? – удивился Акатов.

– За все время позвонил раза два на работу. Мол, жив-здоров. Я стыдила его, просила навестить меня. Родя говорил, что ему появляться в Гранитном – как нож в сердце. У нас ведь все про все друг о дружке знают. Злые на язык, по улице не пройдешь… Конечно, душа за него болит, как у каждой матери. Родя уверял, что как встанет на ноги, свидимся.

– Людмила Семеновна, а вы можете показать документы младшего сына?

– Документы? – задумалась Бабухина.– Были, когда сын жил, а потом куда делись, ума не приложу. Как-то кинулась искать, ничего не нашла, ни одной бумажки…

– Ваш сын был награжден медалью «За отвагу»… Где она, где удостоверение? Бумаги о ранении, лечении…

– Не знаю… Похоронами занимался Родион. Сам ездил в военкомат с бумагами, чтобы помощь оказали. А куда потом все это делось…– Она развела руками.

«Знаем, куда»,– торжествовал Акатов. Но вслух ничего не сказал.

Подписав протокол допроса, хозяйка заторопилась на работу в клуб, где была заведующей. Вышли из дома вместе. По дороге лейтенант узнал, что Бабухина родом из Подмосковья, из города Химки, где когда-то окончила институт культуры. В Москве она познакомилась с будущим мужем. Он привез ее сюда. Рядом с Гранитным стояла воинская часть, где служил Яков Прокофье-вич. Людмила Семеновна думала, что приехала на временное жилье, а оказалось, на всю жизнь…

Но эти сведения уже мало волновали Дениса.

В изоляторе временного содержания Гранская появилась не в лучшем состоянии духа. Во-первых, кажется, выбыл из игры капитан Жур. Его отвезли в травмопункт, и что с ногой у Виктора Павловича, пока неизвестно. Во-вторых, сбежал Бабухин. Прямо из-под носа. Его ищут, но вот найдут ли и когда…

Пришлось, как говорится, добрать волю в кулак и при встрече с Молотковым не показывать своего настроения. Следователь не имеет на это права.

Задержанный был заспанный. По словам надзирателей, Баобаб дрых без просыпа. Очухивался лишь тогда, когда приносили еду.

Инга Казимировна начала допрос с того, что показала Молоткову фотографии картин, привезенные из Москвы.

– Ваши, Юрий Антонович?

Тот, смачно зевнув, взял снимки в руки.

– Господи, как искажены краски! – заметил он растерянно.– Сразу видно, пленка и бумага отечественные… Вы бы посмотрели оригиналы – как небо и земля!

– Видела.

– А где же картины?

– Летят во Франкфурт.

– А их автор сидит здесь,– печально произнес Молотков, оглядывая безрадостные стены и решетку на окне.

– Когда вы писали эти работы? – спросила Гранская.

– В течение последнего месяца.

– Конкретно, вот эту? – показала на «Парящую голову» следователь.

– В тот день, когда мы обнаружили чемодан со жмуриком.

– Позвольте, но ведь вы говорили, что сразу потащили чемодан прятать.

– Не сразу,– мотнул головой Баобаб.– Сначала мы выпили. Морж закемарил. Ну а на меня накатило вдохновение. Знаете, другие могут писать одну работу неделю, месяц, а то и больше. У меня же прямо истерика какая-то. Хватаю бумагу или холст, кисть или фломастер и не успокоюсь, пока не закончу.

– Хотите сказать, нарисовали «Парящую голову» за несколько минут?

– Почему же, около часа трудился. Обычно это бывает после сильного впечатления, потрясения, так сказать.

– И какое же у вас было потрясение?

– Вы что думаете, я часто видел дохляков без головы?– осклабился Молотков.

– Понятно,– кивнула следователь.– Нарисовали, а дальше?

– Оставил картину в нашей берлоге, потащил чемодан вниз. Там на поляне меня и застукали.

– Но как картина в тот же день оказалась в «Люкс-панораме»?

– Не знаю,– пожал плечами Молотков.– Может, Морж отнес. Или Бабухин сам приезжал и забрал.

– А что вы можете сказать насчет этого? – Гранская ткнула пальцем в угол снимка, где была изображена голова.– Она принадлежит убитому?

– Откуда, я ж его видел только без головы.

– Так чья же эта? – допытывалась Инга Казимировна, показывая на голову, что изображена на картине.

Баобаб провел ладонью по своей лысой макушке, по-детски улыбнулся.

– Сам не знаю, почему взбрело присобачить сюда калган этого гада. Наверное, мечтал, чтобы он сдох…

– Какого гада?– насторожилась Гранская.

– Есть один живодер. Голенищев фамилия…

– Откуда вы его знаете? – спросила следователь, удивленная тем, что в таком обычно флегматичном человеке проявилась неприкрытая злоба.

– Попил нашей кровушки,– ответил задержанный, явно взволнованный неприятными воспоминаниями.– Были у него с Моржом в рабах.

– В каком смысле – в рабах?

– Если вас держат ночью на цепи, травят собаками, как это назвать?

Молотков встал со стула, расстегнул брюки и без всякого стеснения спустил до пола. Под самой ягодицей левой ноги зиял безобразный шрам. Такой же, но поменьше был на икре. Видимо, следы собачьих укусов.

– Для чего же вас держали на цепи? – поразилась услышанному Гранская.

– Для чего? Для того, чтоб не сбежали. Голенищев за каждого дает купцу штуку…

– Тысячу рублей? – уточнила следователь.

– Ну да. А выжимает десять, а то и больше.– Догадываясь, что следователь все еще не понимает о чем речь, Молотков пояснил: – Видите ли, он взял овцеводческую ферму в аренду. Ну, якобы на семейный подряд. На самом же деле овечек у Голенищева пасут пять-шесть таких вот рабов, каким был я.

– Неужели?

– Факт,– кивнул Баобаб, подтягивая и застегивая брюки.

– Но как же вы согласились, чтобы вас продали?– все еще не могла поверить ему Инга Казимировна.

– Господи, да мы были рады! Ведь жили как бездомные псы на свалке. Пробавлялись отбросами. А тут предложили постоянную работу, харч пообещали клевый. Свежий воздух, на сто километров вокруг ни одного милиционера. Для нашего брата это самое главное. Вот Голенищев и пользуется. Знает, сука, что за все зверства ему ничего не будет. Какой бомж пойдет жаловаться к ментам? Да и не сбежишь.– Он похлопал себя по изуродованной ноге.– Я еще легко отделался. Ребята рассказывали, что этот фашист забил одного мужика насмерть, а мясом убитого кормил собак.

– А как же вам удалось избавиться от Голенищева?

– Бабухин выручил. Вернее, выкупил. Меня и Моржа…

– Вы давно знаете Руслана Яковлевича?

– С ним Морж давно был знаком…

– Ну, за здорово живешь Бабухин не стал бы раскошеливаться, так я понимаю?

– Надо думать,– усмехнулся Баобаб.

– В чем же была его выгода?

– Это уж вы сами спросите у Моржа,– хмыкнул Молотков.– Что же касается… Думаю, что мои картинки Бабухину нужны были. Товар, так сказать. А мне жрать надо. Куда беспаспортному ткнуться со своими работами? Л Руслана не интересовало, имею ли я прописку.

– Много он дает вам за картины?

– У нас, так сказать, безденежный обмен. Я ему свой талант, а он – харч и выпивку.

– Бабухин часто заказывает вам картины?

– Заказывать? Мне, художнику! – искренне удивился Баобаб.– Нет! Я пишу только по вдохновению. Ну скажите, можно ли, например, заказать вот эту работу?– Молотков взял со стола фото картины под названием «Встреча».

Главным в ней было – невыразимо грустные женские глаза. Вокруг них непонятные фрагменты. Но если внимательно приглядеться, то выходило, что эти фрагменты как бы составляли абрис лица. Ветви деревьев, неясные фигуры, вроде бы изображали волосы. В сплетенных цветах угадывались губы, а два полумесяца очень напоминали шею и подбородок. На втором плане были изображены фигурки людей. Взрослых и младенцев. Среди них угадывались сам Молотков и Морж.

– Портрет женщины?– высказала осторожное предположение следователь.

– Воспоминания о женщине,– поправил Молотков.– И то, что с ней связано: любовь, молодость, мечты… Представьте себе, мужчина встречает через много-много лет свое прошлое…

Он замолчал, грустно глядя в окно.

– Личное? – спросила Гранская.

– Нет,– медленно покачал головой Молотков.– Но и очень близкое мне. Свидетелем встречи я оказался случайно. И меня просто поразили глаза этой женщины… Такие же, наверное, были бы у моей жены, увидь она меня сейчас… После этого он ходил как чокнутый…

– Кто?– не поняла Инга Казимировна.

– Морж.

– А он-то при чем?

Гранскую каждый раз сбивала с толку манера задержанного перескакивать с одного на другое.

– Так ведь я изобразил встречу женщины с ним. Понимаете?

– Погодите, погодите. Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее. Когда это было, где, что за женщина?

– Когда? – переспросил Баобаб, почесывая голый череп.– Недели две-три назад. А насчет где: в сквере было дело, «У Дуни». Пришли мы туда калымить. На пузырь. Вернее, я сидел в сторонке, а Морж предсказывал судьбу клиентам. По руке. Набрали уже на две полбанки, хотели пойти в винный, вдруг подходит дамочка. Уже не первой молодости, но, скажу я вам, вполне еще весьма… И просит она Моржа рассказать, что ее ждет. Тот берет ее лапку, смотрит на линии, говорит о том, что видит, а потом вдруг…

Молотков неожиданно замолчал.

– Что – вдруг? – нетерпеливо спросила Гранская.

– Понимаете, Инга Казимировна, даже не могу передать, что и как между ними произошло… Словно ток прошел через их руки.

– Разволновались?– подсказала следователь.

– Да нет, словами это не выразишь.– Он ткнул пальцем в фотографию картины.– Не знаю, удалось ли, но я попытался выразить своими средствами: через глаза женщины.

Баобаб снова умолк.

– И что же дальше?

– Она как бы очнулась, вырвала руку, достала из сумки первую попавшуюся купюру, сунула Моржу и цок-цок каблучками… А он стоит как завороженный. Я подбежал, смотрю, держит в руке пятидесятирублевку. Толкнул Моржа, говорю, что это за краля? Он, ничего не ответив, сорвался, побежал за ней. Но так и не нашел, как сквозь землю провалилась… Надрались мы с ним в тот день по-черному. Морж и выложил по пьянке, что когда-то был по уши влюблен в эту дамочку, тогда она еще была совсем молоденькая. И, главное, познакомились они сумасшедшим образом. Она его с того света вернула.

– Каким образом?

– Самым натуральным… Морж полез купаться в пруд где-то на окраине Москвы. Ну и свело мышцы. Девчонка эта и вытащила его из воды. Наглотавшегося, без сознания… Откачала, вызвала «скорую». Моржа увезли в больницу в балдежном состоянии. Там он оклемался, спрашивает, кто, мол, спаситель. Врачи не знали… Морж мне рассказывал: помню, мол, как в тумане красивое лицо… Словно во сне привиделось. Ну а потом стал искать. Не нашел… Но вскоре их случай свел… А кино так и назвал «Девушка из моих снов»…

– Какое кино?

– Ну, свою первую картину. Ему, понимаете, после ВГИКа дали снимать полнометражный фильм. В главной роли он и решил снимать свою спасительницу.

– Вы видели этот фильм?– поинтересовалась следователь, так как не смогла его припомнить.

– Нет. Я вообще терпеть не могу кино. Разве это искусство? Театр – другое дело.

– Фамилию этой женщины он называл?

– Нет. Только имя. Лайма. Редкое, правда?

– Редкое,– согласилась Гранская.– И что же, они поженились?

– Я так и не понял. Морж сказал, что после съемок они жили как муж и жена, а потом расстались. Почему, не объяснил. А я в душу не лез… Однако после встречи «У Дуни» я понял, здорово его зацепило. Потом Морж где-то пропадал дня три. Заявился и говорит: знаешь, у меня была дочь. Умерла совсем маленькой, грудной. Я спрашиваю: дочь Лаймы? Да, говорит. И напился, неделю не просыхал.

– Юрий Антонович, Морж не делился с вами, может, у него появились какие-то планы в отношении Лаймы?

– Прямо – нет. Но как-то вырвалась фраза: я готов ей все простить.

– А что конкретно?

– Не говорил.

– Еще вопрос. Она сейчас замужем?

– Чего не знаю, того не знаю.

У Гранской в голове уже возникла новая версия, в центре которой была ревность, та самая ревность, которая так часто толкает людей на тяжкие преступления.

– Где живет Голенищев? – спросил Захар Петрович Измайлов.

Они сидели с Ингой Казимировной в его кабинете.

– Хутор Большие Ковыли,– ответила следователь.

– Уму непостижимо! – возмущался облпрокурор, записывая что-то на перекладном календаре.– Чтоб в наше время людьми торговали!…

– Я считаю, нужно немедленно проверить показания Молоткова. Представляете, если они подтвердятся?!

– Да, это дело так оставлять нельзя. Сегодня же позвоню в ростовскую прокуратуру.– Измайлов отложил ручку.– Вы знаете, Инга Казимировна, просто отказываюсь понимать, что происходит вокруг.

– Самое страшное, что мы уже начинаем привыкать. Я последнее время все чаще вспоминаю одно высказывание Достоевского. Федор Михайлович писал: «Я хочу не такого общества, где бы я не мог делать зла, а такого именно, чтоб я мог делать всякое зло, но не хотел его делать сам…» Понимаете, безвыходность, ежедневное, ежечасное унижение пробуждает в наших людях самые темные, самые дикие инстинкты.

– Но какая глупость или слепота привели нас к краю пропасти?– спросил скорее самого себя Захар Петрович.

– Кто ищет зла, к тому оно и приходит,– вздохнула Гранская.

– Разве мы его искали?– недовольно заметил Измайлов.– О чем вы говорите, Инга Казимировна!

– Не я говорю – Соломон… Все наши догмы основаны на культе насилия. Переиначить, переделать, разрушить… Вот и пожинаем плоды.

– Пожалуй, есть над чем подумать,– согласился Измайлов и перешел к другому: – Значит, какая у вас новая версия?

– Она связана с той женщиной, которую встретил Морж. Предположим, убитый – муж Лаймы или близкий ей человек…

– И что из этого вытекает?

– А вот что. Встретив свою бывшую любовь, Морж, как выразился Молотков, ходил словно помешанный. И потом специально ее искал. Три дня отсутствовал. Возможно, у него появилась мысль: вот он, последний случай вырваться из омута, куда загнала Моржа жизнь. Создать семью и прочее… Но на пути стоит другой мужчина. Так он приходит к выводу убрать соперника…

– Алиби у Моржа есть?

– Какое там алиби? Вообще неизвестно, что он делал вечером и ночью двадцать второго октября.

– Сам-то он что говорит?

– Да ничего. До сих пор молчит.

– Врач осматривал?

– Конечно. Главный психиатр области. Считает, похоже на реактивное состояние. Длительный ступор, оцепенение.

– Чем, по его мнению, это вызвано?

– Обычно такое состояние бывает в результате сильного переживания. Если Морж убил, а это могло случиться в пьяном виде, представляете, какой он испытал ужас, придя в себя!

– Короче, как я понимаю, без судебно-психиатрической экспертизы не обойтись,– заключил облпрокурор.– Что вы думаете делать дальше?

– Прежде всего разыскать Лайму.

– По глазам на картине Молоткова? – усмехнулся Измайлов.– Ведь вам неизвестна фамилия, отчество, кто она, где живет, кем работает.

– Фамилию можно узнать из титров фильма «Девушка из моих снов». Правда, в нашем кинопрокате этой картины нет… Как вы думаете, удобно ли опять обратиться за помощью к москвичам?

– Вы, наверное, так обаяли генерала Кочергина, что он не откажет,– улыбнулся Захар Петрович.

– Ну что ж, воспользуюсь,– улыбнулась в ответ Гранская.

– И еще,– снова посерьезнел облпрокурор,– что вы думаете о побеге Бабухина?

– Причина у него наверняка была серьезная.

– Конечно, живет по документам умершего брата, замешан в валютных махинациях…

– А может, и того хуже… Я не исключаю его причастности к убийству. То, что у него какие-то делишки с Моржом, факт.

– Да, интересно, что их связывает?

– Я уже дала задание лейтенанту Акатову выяснить это в колонии, где отбывали наказание Бабухин и Морж. Возможно, связь их началась именно там.

– Ну и здесь нужно копать. Так что, Инга Казимировна, форсируйте. А то меня не оставляют в покое.

– Забалуев? – усмехнулась следователь.

– А кто же еще! – нахмурился Захар Петрович.– Вот я думаю, неужели у председателя облисполкома мало своих дел, что он лезет в чужие.

– Ладно, я пойду,– поднялась Гранская.– Звонить в Москву…

Поселок Шошино был Богом забытым местом. Поэтому, наверное, и выбрали его для размещения колонии строгого режима. Неизвестно, сколько бы времени добирался до него Акатов, не выручи военные. Краснозвездный вертолет доставил лейтенанта милиции в Шошино за каких-нибудь двадцать минут. Гигантская стрекоза улетела дальше по назначению, а Денис зашагал по улице поселка с одно– и двухэтажными домами барачного типа.

Вот и тяжелые металлические ворота, окошечко – все исправительно-трудовые учреждения на одно лицо. Пока решался вопрос о пропуске, Акатов изрядно промерз на злом, резком ветру. Наконец его пропустили в зону. Но, к огорчению Дениса, начальник оперчасти был в колонии всего несколько месяцев и мало чем мог помочь Акатову. Да и сам начальник колонии служил здесь без году неделя. Денису посоветовали поговорить с прежним начальником отряда, в котором состояли Бабухин и Морж.

Показать, где живет разжалованный капитан внутренней службы Савелий Фомич Сусликов, взялся освободившийся с поста контролер.

– А удобно к нему домой? – на всякий случай поинтересовался Акатов.

– Примет,– усмехнулся тот.– А если бы еще пришел к нему не пустой – самым дорогим гостем был бы…

– В каком смысле?– не понял Денис.

Охранник вздохнул: сам не дотумкал, так что объяснять…

– Старый хоть? – продолжал расспрашивать лейтенант.

– Да нет… Уволили, потому что допустил беспредел. Ты с ним вообще по-простому.

Он еще успел рассказать, что Сусликов живет бобылем: жена ушла, забрала с собой дочку.

Когда они постучали в одну из дверей в бараке, открыл, как понял Акатов, сам Савелий Фомич. Он был в мятых замызганных форменных брюках и рубашке, непричесанный.

– Что, передали? – обрадовался Сусликов.

– Нс-а,– мотнул головой охранник.– Ты знаешь, Фомич, я этими делами не занимаюсь.

– Эх, мать вашу!…– в сердцах выразился отставной капитан, и глаза его потухли.

Контролер представил гостя и поспешил удалиться.

– Заходь, лейтенант,– пригласил Дениса хозяин.

Акатов вошел в комнату и едва сдержался, чтобы не зажать нос: пахло перегаром, мышами, еще чем-то кислым и несвежим. Квартира была грязна и запущена, как и ее владелец.

– Я по делам службы,– начал Денис, уже сомневаясь, будет ли толк от разговора с Сусликовым.

– Садись, садись,– сказал тот, пытливо оглядывая гостя и убирая со стула сомнительного вида тряпку.– Пустой небось?

– Увы,– развел руками опер, уразумев наконец, что речь идет о выпивке. И почему-то извиняющимся тоном буркнул: – Не догадался: может, потом схожу?

– А, ладно,– махнул рукой Сусликов.– Все равно не знаешь, у кого добыть… Так за каким хреном?…– Он спохватился, откашлялся.– Словом, что тебя интересует?

Акатов сказал: бывший заключенный Руслан Бабухин.

– Помшо,– кивнул хозяин.– Кликуха – Лютик. Мотал у нас срок по двести сорок седьмой.

– Да, за дезертирство,– подтвердил лейтенант.– Правда, подробности дела мне неизвестны.

– Что ж, расскажу и подробности, если хочешь… Прогорел он так: от армии, вишь ли, решил избавиться. Ну и присоветовали Бабухину обратиться к одному врачу, психиатру… Тот здорово наблатыкался освобождать маменькиных сынков и бздюхаляев. Хитро работал мужик…

Сусликов встал, заглянул в облезлый шкаф, вытащил бутылку, посмотрел на свет. Пустая… И со вздохом поставил на место.

– Как же тот врач действовал? – заинтересовался Акатов.

– Очень просто,– снова сел хозяин.– Приходит к нему клиент, говорит, через полгода, мол, призыв. Как бы отбояриться? За эти, конечно.– Разжалованный капитан сделал известный жест пальцами.– Психиатр заводил историю болезни. Писал в ней, например, что у больного в голове все время играет музыка, или слышатся человеческие голоса. Глюки, словом. Или хочет вылететь птичкой в окно… Для пущей верности мог и в больницу положить. Уразумел?

– Вроде бы,– кивнул Денис.

– Подходит время призываться, а у парня на руках, считай, белый билет – ведь шизиков в армию не берут. Таким макаром и Бабухин хотел проскочить. Но вдруг – бац! Медкомиссия послала на обследование. Причем к таким зубрам, которые на своей психиатрии пуд соли съели. Короче, как Лютик ни мухлевал, как ни старался изобразить чокнутого, разоблачили.

– Но почему послали на проверку именно его?

– Не только его. Всех, кому раньше тот психиатр поставил диагноз… Я понимаю так, что на него кто-то настучал,– пояснил Сусликов.– Ну, врач схлопотал десятку с конфискацией, а его клиенты различные сроки. Бабухин, насколько я помню, два года…

– А за что его отправили на строгий режим? Два года, какой это срок?!

– Черт его знает. Я сам удивился, когда прочитал приговор. Даже обратил внимание прокурора по надзору. Тот обещал разобраться, да так ничего и не сделал. Видать, просто забыл. И попал Лютик из огня да в полымя.

– Странная кличка,– заметил оперуполномоченный.

– А он и впрямь походил на цветочек: застенчивый, как девица.– Савелий Фомич плотоядно хихикнул.– Ну и чуть ли не в первый день на него надели юбку… Знаешь, что это такое у зэков?

– Да,– кивнул Денис,– изнасиловали…

– Здорово навалился на Бабухина Хлыст. Сидел за убийство. Причем убил свою же любовницу и съел.

– Съел? – переспросил ошарашенно Акатов.

– За милую душу! Главное, замариновал мясо, пригласил дружков и накормил шашлыком из человечины.– Видя, что лейтенанту не по себе, Сусликов усмехнулся:– Ты, брат, только начинаешь службу. Такого еще насмотришься!…

– Кое-что уже видел,– бодрился Денис.

– Ну а в нашей колонии народ совсем отпетый. Один, к примеру, застал у занозы[87] любовника, схватил ее годовалого ребеночка и выбросил в окно на снег… Ребенок обморозился, ампутировали обе ножки.

– Ну и что же Бабухин?– направлял в нужное русло разговор Акатов.

– Что…– хмыкнул Савелий Фомич.– Мастевые[88] в колонии – самый отброс, можно сказать. Их и за людей не считают. Измываются как хотят. Нассать мастевому в лицо – это еще самое безобидное. Пропал бы Лютик совсем, не потрафь он пахану…

Сусликов неожиданно вскочил, подбежал к окну. Когда фигура в шинели прошла по улице мимо, он с огорчением вернулся на свое место и спросил:

– Об чем я?…

– Бабухин потрафил пахану…

– Да-а, Саша Франт был пахан-парень! – многозначительно поднял палец Сусликов.– Перед ним на цирлах не то что отряд, вся колония ходила. Как-то Франт при Бабухине рассказал свой сон. Лестница ему приснилась. Будто он идет по ней вверх… Лютик выбрал момент, когда они остались одни, и говорит: хороший сон, Саша. Что задумал сегодня делать, успех обеспечен. Франт усмехнулся: какая-то вошь смеет ему советовать. А Бабухин уверяет: раз такой сон пришелся на первое число, значит, сбудется обязательно… Франт забыл об этом, а когда ночью сел играть по-крупному и сорвал колоссальный куш, тут и вспомнил предсказание. И велел на следующий день своей «шестерке» снять новые корочки и отдать Лютику.

– Да, новые ботинки для зэка – целое богатство,– кивнул Денис.

– А в другой раз,– продолжал Сусликов,– Саше Франту приснилось зеркало. Призвал он Бабухина, растолкуй, мол. Тот предупредил: очень плохой сон. Бойся, говорит, Саша, корешей, задумали против тебя предательство. Представляешь? И ведь впрямь Сашу Франта замыслил свалить с паханов один из зэков. Саша дознался, что с воли специально пронесли в зону какую-то отраву. Вот такие, брат, дела…

– И чем кончилось? – поинтересовался Акатов.

– Загнулся тот зэк, что хотел Сашу свалить. Промучился два дня в больнице и откинул копыта. Тогда Франт спросил у Лютика: какое твое самое большое желание? Все для тебя сделаю, даже бабу… А тот говорит: бабу не хочу, а хочу Хлыста. Ну, того, кто его трахнул… Для Саши это семечки. «Шестерки» поставили Хлыста на четыре косточки, ну и Бабухин его при всех несколько раз, да еще в рот… Большего позора в колонии не существует. Тогда Хлыст поклялся посадить Лютика на перо[89]. Ну его самого нашли мертвым на лесоповале.

– Кто убил, установили?

Сусликов покачал головой: мол, наивный вопрос. И продолжал:

– Вот так Лютик вышел из грязи в князи. И был правой рукой у Саши Франта до окончания срока.

– Понятно,– сказал Акатов.– Но меня интересует еще один ваш бывший заключенный. По кличке Морж.

– Аркаша Довгаль? – сразу же отозвался отставной капитан.– Из бомжей?

– Да, он,– подтвердил лейтенант, подумав: алкаш алкашом, а память у Сусликова отменная.– За что он сидел?

– У Моржа это была вторая ходка[90]. За нарушение паспортного режима и квартирную кражу.

– А первый срок за что, не знаете?

– Как же не знаю? Знаю. Первый раз он сидел давно. Статья девяносто вторая, часть вторая, хищение…

– Хищение?– удивился Акатов.– Он же был кинорежиссером.

– Точно. Аркадий сам подробно рассказывал. Влип.по глупости. У них, киношников, оказывается, тоже всякие интриги. Закончил Аркаша первую классную картину, а на экран ее не пустили, вторую не дают. Жить на что-то надо? Вот он и подрядился снимать документальное кино по заказу колхозов. Истратили уже почти все деньги, а тут – бац! – ревизия. Припаяли, будто председатель колхоза под это дело прикарманил тысяч двадцать. Ну и Аркадию вроде бы подкидывал. Но Морж утверждает, что лишних денег они не брали. Дело по заданию обкома следователь сфабриковал, а суд проштамповал.

– Морж дружил с Лютиком?

– Ой дружили! – хрипло рассмеялся Сусликов.– Аж нары скрипели. Правда, кто из них был печником[91], не знаю.

Акатова коробило от цинизма разжалованного капитана. Но приходилось терпеть.

– По нашим сведениям,– заметил Денис,– до первого заключения Морж любил женщин, а не…– Он недоговорил.

– О чем ты говоришь, лейтенант! – покачал головой Савелий Фомич.– Воля и зона – два совершенно разных мира… Ну что делать мужику, если свидание с женой он может получить раз в году? Один раз! А ведь хо-це-ца… Нормальный и тот бросится на жорика[92]. Посуди сам: в колонии около трех тысяч человек. И лидеров из них – семьсот, не меньше. Это тачкованных…

– Каких?– переспросил Акатов.

– Ну. которые известны наверняка. А вот раньше, сказывают, лет тридцать назад, было всего два, от силы три. Разницу чуешь?

– Л почему так?

– Лютеет зэк. Год от года. Теперь в зоне трахнуть кого послабее, значит – утвердиться. Хоть чем-то показать себе и другим, что ты человек… Хотя – какие они люди! – махнул рукой Сусликов.– Свинья и та не станет жрать, что жрут зэки. Баланда, жеванина… знаешь, на сколько кормят одного заключенного в день?

– Нет.– признался Акатов.

– На пятьдесят четыре копейки! Понял? Это здорового мужика, вкалывающего, как вол! А ежели по-честному, то и на сорок не перепадает.

– Куда идут остальные копейки?

– Эх ты, салага! – усмехнулся бывший капитан.– Самые лучшие куски попадают паханам, ворам в законе, столовской обслуге. Да еще пасется на зэковских харчах начальство. Вот и выходит, что работягам, которые на своем горбу вытягивают план, остается…– Он показал грязный кукиш. Сусликов вдруг рассмеялся.

– Хорошенький смех,– нахмурился Акатов.

– Да нет, я по другому поводу,– пояснил хозяин.– Как-то замполит приволок газету, а в ней написано, что американские зэки устроили бунт Из-за чего, думаешь? Вишь ли, им подали черствые булочки и остывший кофе… Умора да и только!

– Капитализм,– хмыкнул Денис.– Загнивают…

– Эх, хотя бы один денек так позагнивать,– с тоской произнес Сусликов.

– Ладно, вернемся, как говорится, к нашим птичкам… Бабухин и Довгаль: кажется, вышли на волю одновременно?

– Почти. Лютик, насколько я помню, на месяц позже.

– А Саша Франт?

– Два года назад его этапировали в другую колонию. Где он и что – понятия не имею.

– На волю не вышел?

– Может, и вышел.

– А Бабухин не мог к нему отправиться, чтобы лечь на дно?

Сусликов развел руками: все, мол, может быть.

– А за что сидел Саша Франт?

Вопрос этот повис в воздухе. В коридоре послышались шаги. Савелий Фомич, словно подкинутый пружиной, подскочил к двери, отворил ее до стука. Кто-то протянул ему бутылку, которую Сусликов бережно принял в свои руки. Шаги удалились. Денис так и не увидел того, кто принес спиртное.

– Вот суки! – выругался разжалованный капитан, дрожащими от нетерпения пальцами вытягивая из горлышка бумажную затычку.– Сами небось водяру глушат, а мне…

В бутылке была мутноватая жидкость. Самогон… Сусликов налил его в два захватанных стакана. По комнате разлился запах сивухи.

– Вздрогнем, лейтенант?– предложил Савелий Фомич.

– Не-не! – отшатнулся Денис.– Мне еще нужно в райотдел,– оправдывался он, хотя не выпил бы эту гадость ни за что на свете.

Хозяин махнул выпивку одним глотком, долго давился, однако же справился, закусив черствой корочкой. Отдышавшись, он грустно сказал:

– Вот что значит выйти в тираж. Раньше бы, гады, не посмели мне прислать эту отраву.– Он погрозил кулаком в окно, в котором виднелась высокая стена с колючей проволокой поверху.

Акатов понял: самогон передали Сусликову оттуда, из зоны…

После второго стакана хозяина развезло, разговор с ним стал бессмысленным. Попрощавшись, Денис вышел на улицу и с удовольствием вдохнул холодный свежий воздух.

Он вспомнил занятия в высшей школе милиции, где учили, что они, работники правопорядка, должны быть образцом для других граждан, примером, так сказать…

«Ну какой из Сусликова образец для подражания? – усмехнулся про себя Денис.– Кого он может воспитать?… А перевоспитать тем более. Впрочем, о каком перевоспитании в колонии вообще может идти речь? Человек в ней низведен до положения животного. А если разобраться, хороший хозяин даже скотину холит и лелеет…»

Еще на память Акатову пришли газетные статьи о тюрьмах в ФРГ и Швеции. Их он читал взахлеб, честно говоря, с трудом веря.

У немцев, например, работать в колонии необязательно. И место заключения, куда помещают осужденного, должно быть недалеко от дома. Кажется, не далее ста километров. Свидания с женой и семьей – регулярны. Рождество встречают вместе. А как же семья – это главный якорь для человека, ради которого и стоит думать о будущем, о спасении души. Быт и пища – прямо как в сказке. Отдельные комнаты, а не камеры и бараки, цветные телевизоры, еда почище, чем в наших ресторанах.

В Швеции же, по сравнению с нашими ИТК, просто рай. Работа – два часа в день, и то пять раз в неделю. На выходные дни отпускают домой. Задержишься дольше– никакого наказания, просто в следующий раз вычтут это время. Зэков учат языку (если ты эмигрант), хорошим манерам. Если любишь спорт, к твоим услугам прекрасные площадки, спортивные снаряды…

Что и говорить, если там есть надежда что кое-кто из преступников исправится, то в наших исправительных учреждениях нет. Наоборот, входят туда оступившимися, а выходят матерыми рецидивистами.

ГЛАВА VIII

Получив задание от генерала Кочергина, которому звонила Гранская и просила выяснить фамилию актрисы, игравшей главную роль в фильме Довгаля, майор Велехов тут же принялся за дело. Связался по телефону с московским кинопрокатом, но там о такой картине не слышали. Как и в Госкино. Союз кинематографистов оказался еще более неосведомленной организацией. Оставалось одно – Госфильмфонд. Он находился в Белых Столбах. Хочешь не хочешь, а нужно было ехать за город. Перед выездом Велехов позвонил и предупредил о своем визите. Встретил его научный сотрудник лет сорока, с окладистой бородой.

– Жаров, Борис Иванович,– представился он.

– Петр Ильич,– пожал ему руку майор.– Подходящая у вас фамилия для этого учреждения.– Он имел в виду знаменитого в прошлом киноартиста.

– А вот вам бы подошло работать в консерватории,– улыбнулся Жаров, намекая на то, что Велехов был двойным тезкой Чайковского.

Оба рассмеялись. Контакт, таким образом, был налажен. Жаров провел опера в крохотный просмотровый зал, усадил в кресло, а сам устроился за пультом. Он попросил по микрофону невидимого механика начинать, и тут же погас свет. На экране поплыли облака в бесконечном небе, зазвучала электронная музыка, и возникло название «Девушка из моих снов». Затем камера панорамой показала землю с высоты птичьего полета – рощицы, поля, большое село, раскинувшееся у озера. Это видел, оказывается, паренек, парящий на дельтаплане…

Сюжет картины был незамысловатый. Юноша мечтает о небе и, конечно, о той единственной девушке, которая является ему во снах. Герой отправляется в город поступать в летное училище. Там есть и другое учебное заведение, где готовят артистов для эстрады. В него подала документы девушка из провинции, встреча с которой показала, что они предназначены друг для друга. Если у паренька с поступлением все складывается удачно, то девушка срезается на первом же туре. Конечно, слезы, отчаяние. И тогда влюбленный юноша предлагает своей Джульетте план покорения сердца жестокого председателя отборочной комиссии. Будущий летчик заманивает его в городской сад, где на летней площадке выступает его избранница. Следующее ее «выступление» проходит на банкете по случаю юбилея большого начальника, отвечающего за искусство. В результате этих и других забавных уловок председатель экзаменационной комиссии покорен талантом девушки. И, отправляясь в свой первый учебный полет, пылкий Ромео просит инструктора, управляющего самолетом, пролететь над зданием, где в балетном классе девушка делает первые шаги к вершинам мастерства… Титры режиссер поместил в самом конце фильма. Так что только через полтора часа майор узнал то, ради чего приехал. Артистку звали Лайма Кирсанова.

– А что,– сказал Велехов, когда зажегся свет,– неплохая картина. Весело смотрится, легко…

– И странно, что не пошла,– развел руками Жаров.– Пойдемте, поговорим у меня в кабинете.

Когда они шли по коридору, Борис Иванович бубнил мелодию песенки, которая проходила лейтмотивом через весь фильм. Он усадил гостя в кресло, а сам устроился за письменным столом.

– Так расточительно относиться к своему богатству – просто преступление! – неожиданно горячо произнес Жаров.

– О чем вы?– не понял майор.

– О таких, как Кирсанова… фактура сексбомбы, приятный голос, пластика! Ей-богу, где-нибудь на Западе из нее сделали бы суперзвезду, а у нас так и не проявилась… Правильно сказал Пушкин: и догадал же черт меня родиться в России с душой и талантом! – Он махнул рукой.– Да мало ли таких Кирсановых? Вспомните Гурченко. Сверкнула и погасла на много лет…

– Ей, по-моему, грех жаловаться,– заметил Велехов.– Смотрел я в субботу телевизор. По одной программе Гурченко играет в фильме о войне, по другой показывают водевиль с ней, по третьей у нее берет интервью Никита Михалков…

– Но ведь лучшие годы ее не снимали,– возразил Жаров.– А Татьяна Самойлова? Я считаю, одна из лучших актрис в мировом кино. А где вы ее видели? В трех-четырех фильмах, не более. Для такого талантища надо было специально писать сценарии, приглашать самых знаменитых режиссеров.– Борис Иванович увидел, что Велехов незаметно поглядывает на часы.– Спешите?

– В общем-то, надо позвонить… Разрешите? – сказал майор.

– Ради Бога.

Оперуполномоченный позвонил в МУР и попросил срочно связать его с Граненой. Дорога была каждая минута.

– Что-нибудь знаете о судьбе режиссера Довгаля? – спросил Велехов.

– К сожалению, нет,– ответил Жаров.– Не знаю и почему запретили «Девушку из моих снов».

– Может, потому, что Довгаль сидел? – высказал предположение Велехов.

– Сидел? – удивился Борис Иванович.– Ну, тогда все понятно. А я-то гадал…

Резко зазвонил телефон. Это дали Южноморск.

– Приветствую вас, Инга Казимировна! – поздоровался майор.– Фамилия, интересующая вас, Кирсанова. Отчество постараюсь разузнать…

Виктор Павлович Жур валялся на диване. Настроение – хоть вешайся. Капитан не мог простить себе, что он, старый сыскной волк, так опростоволосился с Бабухиным.

Наконец пришла с работы жена, привела из яслей Сережку.

– Батюшки мои! – всплеснула Лина руками, увидев забинтованную ногу мужа.

Виктор Павлович с трудом успокоил ее.

– Не волнуйся. Ну, небольшой вывих…

И, чтобы продемонстрировать, что ничего страшного с ним не произошло, прошелся по комнате с палочкой, несколько раз присел на здоровой ноге, подпрыгнул. Сынишка весьма заинтересовался забинтованной ногой папы. Особенно понравилась палка. Сам он только недавно начал ходить и, держась за деревянную подпорку отца, с удовольствием ковылял рядом.

– Вот видишь,– сказал повеселевший Виктор Павлович жене,– пацану забава.

В коридоре прозвучал звонок. Жур двинулся было открывать.

– Сиди уж, инвалид,– сказала Лина, немного пришедшая в себя, и вышла из комнаты.

Вернулась она с незнакомым мужчиной, взяла малыша и удалилась. Гость положил на стол видавший виды портфель.

– Гурий Тихонович Гарнич-Гарницкий,– протянул он руку хозяину.

– А-а, здравствуйте, здравствуйте,– пожал крепкую сухую руку капитан.– Мне говорил о вас по телефону Акатов. Фамилия у вас запоминающаяся.

– Ну и славно, что говорил,– поискал глазами стул оперуполномоченный Одесского управления внутренних дел.– А фамилия действительно редкая, у нас в Одессе не встречал.

– Присаживайтесь на диван,– предложил Виктор Павлович и бухнулся рядом с Гарнич-Гарницким, плохо еще пока справляясь с ногой в повязке.– К обеду как раз подоспели…

– Спасибо за приглашение, но спешу,– вежливо отказался одессит.– Я ведь у вас в городе курортник, отдыхать прибыл. Заодно кое-что привез по службе… Решил не терять время. Поставил в санатории вещи и сразу в управление, а мне сказали, что Денис в командировке, а вы на бюллетене. Захотелось навестить. Без предварительного звонка. Извините…

– Очень хорошо сделали,– обрадовался Жур, которому приятно было сознавать, что он, несмотря на бюллетень, все же при деле.

– Не знаю, правда,– продолжал Гурий Тихонович,– поможет вам или нет… Короче, зашел я вчера днем к Эрмитажу, одному бывшему зэку…

– Я в курсе,– кивнул Жур.

– Думаю: может, он что новенькое узнал для вас? А в его комнате заплаканная племянница, Василиса. Где, спрашиваю, дядя? Она и ошарашивает меня: помер, говорит, Егор Иванович. Только что увезли в морг… Вот те на, думаю… Совсем недавно еще сидели с ним, чаи распивали…

– Старенький был? – поинтересовался Виктор Павлович.

– За семьдесят… Я попросил ее рассказать, что же случилось. Василиса говорит, что накануне вечером дядя был у нее, пятерку просил взаймы на два дня. Она отказала: не денег было жалко, а пить старику нельзя. Егор Иванович обиделся, посчитал, что она просто жмотит. Так осерчал, что даже не сел ужинать. Собрался уходить. Василиса спрашивает: домой? Эрмитаж буркнул, что надо кое с кем встретиться, поговорить. Задание, мол, такое есть… А с утра Василиса схватилась за голову: почему, дура этакая, не дала дядьке пятерку? Ведь выписать может ее из квартиры – и прощай надежда на дядькину жилплощадь!… Побежала в магазин, сама купила бутылку и поспешила к старику. Прибегает, а он лежит на полу, уже окоченел. А в руке – вот это…

Гарнич-Гарницкий открыл портфель, извлек сложенный вчетверо лист бумаги. Когда он его развернул, оказалось – афиша. С нее глядел мужчина лет пятидесяти. Тщательно зачесанные назад волосы, пронзительные, буквально завораживающие глаза. На нем был синий костюм, галстук. Руки сложены на груди по-наполеоновски.

Углы и низ афишы были оторваны.

– Кто это? – спросил Жур, не отрывая глаз от портрета.

– Как сказала Василиса, не то артист, не то врач. Несколько раз выступал у нас в Одессе. Излечил многих.

– Вроде Кашпировского?

– Вот-вот… Василиса вспомнила: дядя говорил, что был у этого артиста на сеансе и как будто после этого ему полегчало. У старика дрожали руки, Паркинсон… Понимаете, Виктор Павлович, мы выяснили следующее. От племянницы Эрмитаж пошел к своему приятелю. Они тут же купили бутылку самогонки. Выпили. И вдруг Егор Иванович спрашивает: кто тебе делал наколку – этот якорек… Тот ответил – ребята на флоте. Эрмитаж говорит: а я видел недавно точно такую же наколку на фотографии. Приятель пошел провожать Эрмитажа домой, так как старик сильно захмелел. По дороге он вдруг увидел на стене старую афишу, оживился, сорвал ее аккуратненько и заявил, что эту афишу он должен послать в Южноморск. Но, увы… Не послал. Виной тому самогон. Есть подозрение, что Эрмитаж умер от отравления. Потому что его собутыльник попал в больницу. Наверное, им подсунули вместо самогона метиловый спирт…

– Как фамилия артиста?– неожиданно заволновался Жур.

– А Бог его знает. Василиса не запомнила. Я еще подумал…

Он не договорил, увидев, что Жур вдруг вскочил и, забыв про палку, на одной ноге допрыгал до шкафа, распахнул дверцу, сдернул с вешалки костюм и тут же стал переодеваться.

– Лина! – крикнул Виктор Павлович, застегивая пиджак. На пороге появилась жена.– Найди калошу на эту ногу,– показал он на забинтованную.

– Зачем?– удивилась та.

– Скорей! – повысил голос Жур.

Гарнич-Гариицкий с удивлением следил за тем, как хозяин квартиры вызвал оперативную машину, как привязывал к забинтованной ноге калошу.

Через десять минут они уже мчались по улицам Южноморска, а капитан так пока еще ничего и не объяснил своему одесскому коллеге.

Машина остановилась у демонстрационного центра «Люкс-панорама», где сегодня утром Жур так бесславно упустил Бабухина. Оба опера поднялись в приемную генерального директора. На этот раз Жанна – секретарша была на месте. Жура она узнала сразу. На ее лице был неподдельный испуг.

– Пожалуйста, откройте! – попросил Виктор Павлович, указав на дверь кабинета Бабухина.

Жанна поспешно выполнила просьбу.

В сопровождении ее и Гарнич-Гарницкого Жур буквально чуть ли не ворвался в комнату. И остановился возле одной из афиш, висевших на стене. На ней был изображен тот же человек, что и на привезенной Гарнич-Гарницким, только в другом костюме – фраке и с галстуком-бабочкой.

Наверху крупными буквами было выведено: колдун, экстрасенс, целитель. А внизу еще более крупным шрифтом – Станислав Зерцалов.

– Ну что? – торжествующе произнес Виктор Павлович, сравнивая обе афишы.

– Да, верно,– кивнул Гарнич-Гарницкий, не понимая, однако, причин возбуждения Жура.

Тот молча вынул из кармана фотографию обезглавленного трупа в чемодане. Одежда, что была на убитом, полностью совпадала с одеянием Зерцалова на одесской афише.

– М-м-м,– промычал с улыбкой Гурий Тихонович.

Уж кто-кто, а он мог теперь в полной мере оценить открытие коллеги. Только стоящая в сторонке секретарша была в неведении насчет происходящего.

– Адрес Зерцалова у вас есть? – обратился к ней Жур.

– Станислава Аскольдовича? – вздрогнула та от неожиданности.

– Да, да,– нетерпеливо сказал оперуполномоченный.

– Вообще-то он не здешний… И перестал выступать под нашей эгидой.

– Почему?

– У них с генеральным директором возникли какие-то крупные разногласия из-за гонорара. И теперь Зерцалов, кажется, выступает от какого-то концертного кооператива.

– А куда вы ему посылали деньги, по какому адресу?

– Это легко можно узнать в бухгалтерии.

Секретарша кому-то позвонила, и тут же появилась пожилая женщина.

– Деньги мы переводим Зерцалову сюда, в Южноморск,– сказала женщина, глядя на бумажку,– по адресу: Капитанский бульвар, дом пятнадцать, квартира тридцать два. Есть номер телефона…

Жур записал адрес и номер телефона, поблагодарил женщину из бухгалтерии и, сопровождаемый Гарнич-Гарницким, спустился к машине.

– Поздравляю, капитан,– крепко пожал ему руку Гурий Тихонович.– А может, скоро и майор? – лукаво подмигнул он.

– С меня причитается,– весело сказал Жур.– И не бутылка, а целый ящик.

– Кефира,– усмехнулся одессит.– Язва, будь она неладна… Может быть, в санатории помогут…

– Прошу,– открыл перед ним дверцу Виктор Павлович.

– Спасибо, я больше привык на своих двоих.

– Садитесь, садитесь,– настойчиво предложил Жур.– Подброшу.

– Тогда вы первый…

Гарнич-Гарницкому надо было в курортную поликлинику.

– Что, думаете, у нас эскулапы лучше, чем в Одессе? – балагурил Виктор Павлович.

– Если честно, то на врачей я уже махнул рукой. Травами лечусь…

Когда подъехали к нужному зданию, Жур поблагодарил Гарнич-Гарницкого за неоценимую услугу и просил звонить, если тому понадобится помощь. Затем Виктор Павлович поехал на Капитанский бульвар.

Разболелась нога, но капитан не обращал на это внимание. На третий этаж поднялся чуть ли не в мгновение ока – так велико было нетерпение. Нажал на кнопку звонка. Дверь отворилась.

Перед ним стояла… Инга Казимировна Гранская.

– Как?! – вырвалось у оперуполномоченного.

– Что, как? – спросила недоумевающе следователь, глядя на забинтованную ногу капитана с привязанной галошей.

– И вы, значит, вышли на убитого?

– Убитого? – еще больше расширились глаза у Инги Казимировны.

– Ну, Зерцалова…

Некоторое время ошарашенная Гранская переваривала услышанное.

– Господи, что же вы стоите?– пришла она наконец в себя.– Пойдемте скорее…

Она потащила Виктора Павловича на кухню. Через открытую дверь Жур успел заметить в комнате младшего лейтенанта милиции, молодую блондинку и пожилого мужчину.

– Садитесь, выкладывайте! – горела нетерпением Гранская.

Жур разложил на кухонном столе две афиши и рядом положил фотографию трупа.

– Неужели убитый – Зерцалов?– произнесла Инга Казимировна, в голосе которой одновременно слышались и торжество, и сомнение.

– Он,– убежденно проговорил Жур.– Смотрите, костюм один и тот же, эти пуговички на воротнике, галстук. А главное – перстень.

На одесской афише на пальце Зерцалова был изображен тот самый необычный перстень, что менял окраску.

– Что ж, допустим, так оно и есть,– согласилась следователь. Видя, что Виктор Павлович хочет протестовать, она остановила его жестом.– Да-да, допустим… Пока не будет других неопровержимых доказательств… Кстати, откуда у вас афиши?

Капитан вкратце рассказал о визите Гарнич-Гарницкого и о посещении «Люкс-панорамы».

– Гурий Тихонович выдвинул предположение, что Эрмитаж, ну, тот самый бывший зэк, скорее всего распознал Зерцалова по наколке на руке…– заключил Жур, а потом спросил Гранскую; – Ну а вы как сюда попали?

Пришлось и Гранской поведать об эпопее с установлением личности Кирсановой.

– В ее квартире мы и находимся,– закончила Инга Казимировна.

– Хозяйка – это та блондинка, что в той комнате?– спросил Жур. И показал на дверь кухни.

– Хозяйки нет дома уже несколько дней. Так сказали соседи. А мужчина и женщина – понятые. Пожилой слесарь, он открыл дверь.

На кухне появилась кошка.

– Голодная была – ужас! – заметив животное, сказала Инга Казимировна.– Накормили, стала ласкаться.

– Что, Кирсанова живет одна?

– Судя по прописке, да. А вот уже начало обыска говорит о том, что здесь жил и мужчина… Правда, мы только начали… А тут вы…

– Разрешите участвовать? – попросил капитан и, перехватив взгляд Гранской на его ногу, улыбнулся: – Рано меня списывать.

– Хорошо, идемте,– поднялась следователь.– А то заставили понятых ждать.

Когда Инга Казимировна представила Жура, понятые подозрительно посмотрели на сыщика, его палочку и галошу.

Комната, с которой начали обыск, служила, видимо, хозяйке столовой и гостиной. Обстановка была дорогая, но старомодная. Лет двадцать назад это был шик. Поражало обилие хрусталя, фарфоровых безделушек, бронзовых статуэток. На стенах висели ковры. Под стать мебели был и цветной телевизор – один из первых тяжеловесных мастодонтов.

В тумбочке под ним Гранскую ждала первая интересная находка: пустой конверт. Обратный адрес – Новобалтийск, ул. Победы, дом 13, кв. 9. Письмо пришло от Зерцалова С. А. Судя по штемпелю, полтора месяца назад.

Следующая находка – коробка из-под шоколадных конфет, в которой лежало несколько телеграмм и открыток. В основном от Зерцалова. Из различных городов: Ростова, Алма-Аты, Одессы, Сочи, Пятигорска. Свои послания он неизменно заканчивал словами: «целую тысячу раз, твой Станислав». Другие послания – от Маргариты Корецкой. По-видимому, близкой подруги Кирсановой из Москвы.

И еще одна находка озадачила Ингу Казимировну и привела в смущение понятых. Это была кипа брошюр, буклетов, книжечек эротического содержания. «Любовники Екатерины Второй», сборник секс-анекдотов, руководство к интимной жизни и прочая литература, что раньше считалась запретной, а теперь продавалась бойкими молодыми людьми чуть ли не на каждом углу в особо людных местах. Возле Центрального универмага, в подземных переходах, на автобусных станциях, на «фарцплаце». Издания эти были предельно откровенны, рисунки и фотографии – натуралистические. В них без всяких эвфемизмов рассказывалось об эротике, приводились способы удовлетворения половой страсти.

До недавнего времени все это проходило по разряду порнографии. Нынче же считалось чуть ли не учебными пособиями для сексуального просвещения масс…

– Перейдем в другую комнату,– предложила следователь.

Она вошла первой, щелкнула выключателем и невольно отшатнулась: в углу стоял человек без головы.

«Что за наваждение?» – испугалась Гранская.

Но через мгновение поняла, что это всего-навсего манекен на подставке с надетым на него фраком. На стене висела фотография Зерцалова, где он был в своем шикарном наряде с галстуком-бабочкой.

Следователь осмотрела комнату. Все здесь располагало к интиму и любви. Широченная кровать из карельской березы, пушистый ковер на полу и множество зеркал, одно из которых было зачем-то сбоку от кровати.

«Определенно хозяйка помешана на сексе»,– отметила про себя Инга Казимировна.

Осмотр начали с огромного шифоньера, тоже из карельской березы. Гранская открыла его и замерла: внизу, под одеждой, стоял точно такой же чемодан, в каком был обнаружен обезглавленный труп. Желтой кожи, на колесиках…

Инга Казимировна и Виктор Павлович переглянулись.

В чемодане лежали женские шерстяные вещи, от которых остро пахло нафталином.

Нужно сказать, что гардероб у Кирсановой был богатый. Наряды на любой сезон и случай. Около десятка пар обуви. Только импорт. Дюжина нижнего белья была тоже заграничной.

Но на что обратила внимание следователь – здесь же на вешалках висели два мужских костюма, несколько сорочек. Размер соответствовал комплекции убитого. В коробе лежали щегольские мужские лаковые полуботинки. Вероятно, для выступлений.

«Похоже, что Зерцалов чувствовал себя здесь как дома»,– подумала Гранская.

Об этом же говорило и то обстоятельство, что в ванной комнате на полке для туалетных принадлежностей, помимо всяких женских щеток, лосьонов и мазей, находился прибор для бритья и кремы, предназначенные для мужчин. А на вешалке висели женский и мужской красивые махровые халаты.

Предназначение третьей комнаты определить было трудно. В красном углу – икона в тяжелом металлическом окладе с потухшей лампадкой под ней. Кожаный диванчик, стеллаж с книгами, торшер. Создавалось впечатление, что это уголок для размышлений и молитв.

Помимо книг беллетристических, на полках стояли и сугубо научные. «Пространство и время в макро-, мега- и микромире», «Психологические возможности человека», «Неклассическое врачевание: прошлое и настоящее», «Внушение на расстоянии», «Парапсихология и современное естествознание», «Молот ведьм»…

«Ну и вкусы у Кирсановой,– удивилась Ища Казимировна.– Эротика, религия, парапсихология… Как это может совмещаться в одном человеке?»

На нижней полке журнального столика вперемежку с восточными календарями и картами астрологов лежало несколько толстых общих тетрадей. Инга Казимировна открыла одну из них. На пожелтевшей от времени странице неустоявшимся почерком было выведено: «Все, я решила записывать каждый день, что случилось со мной…»

Это явно были дневники. Вела их хозяйка, видимо, давно. Инга Казимировна пересчитала тетради – восемь штук. Вся, можно сказать, жизнь.

Перешли на кухню. В ней ничего примечательного не было. Пока Гранская не заглянула в холодильник.

– Прошу обратить внимание,– сказала она понятым.– Открытая банка с черной икрой, открытая банка с красной икрой… Балык… Сервелат… Открытая банка с крабами… Половина бутылки коньяка. Коньяк армянский «Юбилейный»…

Жур сразу догадался, в чем дело: это были продукты, которые судмедэксперт обнаружил в желудке убитого при вскрытии трупа.

– Вот еще доказательство,– не удержавшись, негромко заметил капитан.

Гранская не успела отреагировать – зазвонил телефон. Трубка-аппарат висела на стене.

– Слушаю,– ответила следователь.

Звонкий девичий голос спросил:

– Это квартира Кирсановой?

– Да.

– О, слава Богу! – радостно проговорили на том конце провода.– Третий день звоню и никак не могу застать… А ведь вы должны были быть вчера у нас на приеме…

– А кто это?

– Таня Кормилицына. Ну, из поликлиники,– продолжала девушка.– Лайма Владимировна…

– Это не Лайма Владимировна,– сказала Гранская.– А что вы хотите ей передать?

– Ой, пожалуйста, скажите, чтобы она завтра до десяти утра обязательно зашла в четвертый кабинет.

– А зачем?

– Понимаете, двадцать второго она сдала кровь на анализ. Врачу он не понравился. Нужно повторить… Направление будет лежать в регистратуре. Передадите?

– Постараюсь,– ответила следователь.

– Ой, большое спасибо! До свидания!

– Всего доброго.

Инга Казимировна положила трубку. Жур, в самом начале телефонного разговора выскочивший в коридор, где находился параллельный аппарат, возвратился на кухню.

– Двадцать второго, двадцать второго,– озабоченно повторила следователь.

Виктор Павлович понял, что ее насторожило: в ночь с двадцать второго на двадцать третье октября был убит Зерцалов. И уже три дня хозяйка отсутствовала. О чем, впрочем, говорили и пожухлые шары герани в горшках на подоконнике. Земля совсем пересохла…

Гранская попросила понятых и участкового побыть на кухне и поманила капитана за собой. Они прошли в гостиную.

– Не нравится мне все это,– сказала следователь, закрывая плотно дверь.

– Подозрительно,– согласился оперуполномоченный.– У меня такое впечатление, что Кирсанова не собиралась надолго отлучаться из дома.

– И у меня,– задумчиво произнесла Гранская. Брошенная, голодная кошка, домашний халатик на вешалке, шлепанцы… Холодильник забит… Суп, казанок с жарким, сметана, кефир…

– Надо допросить соседей по площадке.

– Да, сделаю это сразу после обыска,– согласилась Гранская.

– А история с поликлиникой вас не настораживает?

– Нет. Кирсанова уехала из Москвы по состоянию здоровья и в поликлинику обращается довольно часто. А вот что касается анализа крови, то он на этой стадии может нам пригодиться.

Послышалось царапанье в дверь. Жур приоткрыл ее. В комнату грациозно прошествовала кошка и стала тереться о ноги капитана.

– Если Кирсанова пропала, может, возьму киску домой? Жизнь ей спасу, а сыну живность в доме будет в радость,– сказал Виктор Павлович, но, встретив строгий взгляд следователя, тут же осекся, а потом добавил:– Вернется хозяйка – отдам.

– Господь с вами,– замахала руками Гранская,– скажут воспользовались чужим добром.

– Каким добром? – удивился капитан.– Такого добра сколько угодно лазает по помойкам.

– Ой, не скажите. Эта особа редчайшей породы. Кирсанова говорила соседке, что купила ее котенком знаете за сколько?

– Представления не имею,– пожал плечами Жур.

– За три с половиной тысячи…

– Не может быть! – воскликнул капитан.– За котенка три с половиной тысячи? Да я за год столько зарплаты не получаю. А впрочем,– улыбнулся Жур,– быть может, это одна из тех кошек, что водятся в Замоскворечье.

– А чем они знамениты? – на этот раз поинтересовалась уже Гранская.

– А вы разве не читали?

– Нет.

– Особые кошки водятся в Замоскворечье. Они пересекают улицу от дома к дому, из стены выходят, в стену же и возвращаются. Смешно? Если верить автору, то не очень. Дело в том, что, если окажешься на пути такой мурки, лишишься рассудка.

– Чушь какая-то,– махнула рукой Гранская.

– Не знаю, не знаю, за что купил, за то и продаю,– улыбнулся Жур.– А вот платить за котенка три с половиной тысячи – разве это не чушь?

Не желая продолжать дискуссию о ценах на животных, Гранская предложила кирсановскую кошку передать на сохранность соседке, если та, конечно, согласится, и оформить все как положено.

Виктор Павлович кивнул, наклонился и стал изучать пол в комнате.

– Интересно, лежал ли здесь ковер,– пробормотал он.

– Вы что, думаете, убийство Зерцалова могли совершить именно в этой комнате?– спросила Гранская.

– И не только Зерцалова.– Виктор Павлович колупнул кончиком перочинного ножичка шов между паркетинами.– Надо взять соскобы… И на кухне, и в других комнатах.

– И в сливах под раковинами, и в унитазе.– Гранская открыла дверь в коридор и позвала участкового.

Он тут же появился на пороге.

– Вы знаете телефон вашей поликлиники?– спросила следователь.

– А как же,– ответил младший лейтенант и тут же назвал номер.

Гранская позвонила в регистратуру поликлиники, а затем Кормилицыной. Минутами тремя позже – и она бы уже не застала Таню Кормилицыну.

– Таня,– сказала Инга Казимировна,– с вами говорит Гранская – следователь по особо важным делам областной прокуратуры.

– Ой,– только и вымолвила свое любимое восклицание девушка.

– Скажите, пожалуйста, у вас сохранилась кровь Кирсановой?

– Конечно! Та, что она сдавала последний раз.

– Таня, очень прошу вас, задержитесь еще немного. К вам сейчас подъедет капитан милиции Жур. Передайте, пожалуйста, ему кровь Кирсановой.

– А можно? – с испугом проговорили на том конце провода.

– Нужно, товарищ Кормилицына,– строго сказала следователь.– Капитан все согласует с вашим начальством и оформит как надо.

– Хорошо, я подожду,– пролепетала Кормилицына.

Операция по изъятию крови Кирсановой заняла у Виктора Павловича не более двадцати минут – поликлиника находилась за углом. Еще через полчаса капитан мчался в лабораторию судебных экспертиз с постановлением Гранской о проведении исследования соскобов, сделанных в квартире Кирсановой, на предмет обнаружения в них человеческой крови и идентификации с кровью убитого и Кирсановой. Заведующий лабораторией не обещал провести исследования срочно, как того просил Жур: сотрудники у него, мол, загружены по горло, очередь растет, а все не то что просят, а требуют проводить экспертизы немедленно. Виктор Павлович пригрозил пожаловаться прокурору области Измайлову, который держит дело под личным контролем. Завлаб скрепя сердце сдался.

Жур позвонил Гранской, сказал, что едет назад.

– В этом нет необходимости. Справлюсь сама. А вы поезжайте домой, полежите…

– Ерунда!

– Виктор Павлович,– сурово проговорила следователь,– я же видела, чего вам все стоит. Поберегите ногу.

– Хорошо,– кисло ответил капитан и посмотрел на забинтованную ногу, которая так не вовремя подвела его.

ГЛАВА IX

О событиях вчерашнего дня – установления личности убитого и результатах обыска у Кирсановой – Измайлов уже знал от Гранской. Она позвонила облпрокурору домой в двенадцатом часу ночи. И поэтому, придя на работу, он с нетерпением ждал следователя с подробным докладом. Инга Казимировна зашла к Захару Петровичу в десять утра.

– Прямо из лаборатории судебных экспертиз,– поздоровавшись, сказала Гранская.– Теперь уже твердо можно сказать: убитый – Зерцалов. И убийство совершено в квартире Кирсановой.

– Поздравляю,– откликнулся Измайлов.– Установление личности убитого, считайте, полдела…

– Но судьба преподнесла нам еще один сюрприз. Прямо скажем, неприятный.– Следователь положила перед облпрокурором на стол заключение экспертизы.– На полу в гостиной комнате и в сливе унитаза обнаружена кровь не только Зерцалова, но и самой Кирсановой. Это установлено по генному коду.

Облпрокурор ознакомился с документами, нахмурился.

– Да-а, подарочек,– протянул он.– Выходит, где-то еще один труп…

– Вполне возможно.

– И что вы обо всем этом думаете?

– Сначала о том, что более или менее прояснилось,– сказала Гранская.– Зерцалова, а может быть, и Кирсанову убили в ночь с двадцать второго на двадцать третье октября. Установлено, прежде, чем отсечь голову Зерцалова, его отравили. Как поступили с Кирсановой – остается только гадать… Затем скорее всего убийца или убийцы замыли паркет, воду сливали в унитаз. Был прибран стол, вымыта посуда, остатки еды поставлены в холодильник. После этого труп Зерцалова положили в чемодан и отвезли в заказник. А если убита и хозяйка, то что сделали с ее телом…– Инга Казимировна развела руками.

– Что о ней узнали?

– Пока немногое. Когда-то она снималась в кино, играла в театре. А вот чем потом занималась, пока неизвестно. В Южноморск переехала на постоянное местожительство восемь месяцев тому назад. Обменяла свою московскую квартиру.

– С кем?

– Может, слышали – профессор Франц-Волин…

– Господи, Генрих Давыдович? – откинулся на спинку стула Измайлов.– Неужели уехал?

– Вы его хорошо знали?

– Еще бы! Таких кардиологов поискать!… У него ведь роскошная квартира в центре…

– Да, на Капитанском бульваре. Комнаты – на коне не объедешь. Всю обстановку ей оставил Франц-Волин. Очень дорогая, карельская береза, дуб, хрусталь…

– Что потянуло Кирсанову к нам?

– Как я поняла из разговора с соседями и врачами, последнее время в Москве она постоянно болела пневмонией. Ей посоветовали сменить климат.

– Ну и как – на пользу?

– Вроде бы… Здоровье пошло на поправку, а вот московская натура осталась.

– В каком смысле?

– Ну вы же знаете, как живут в столице. Каждый не вылазит из своей скорлупы. Многие даже с соседями не здороваются. В доме это сразу заметили. Кто-то пытался подружиться с новой жиличкой поближе – ничего не вышло. Правда, на кошачьей основе Кирсанова более или менее сошлась с соседкой по лестничной клетке – Зинаидой Дмитриевной Майбородой, пенсионеркой. Но и она толком не знает, как жила Кирсанова, с кем общалась, на каких правах у нее жил Зсрцалов, где работала… Короче, Акатов этим занялся вплотную. Он только что вернулся из командировки.

– Сколько лет Кирсановой?

– Тридцать шесть.

– Возраст для одинокой бабенки рискованный,– усмехнулся Измайлов.– Что, разведенка?

– Не знаю. В паспорте отметки о замужестве нет. Соседи говорят, что единственный мужчина, кто бывал у нее,– Зерцалов. Причем иногда приезжал, когда се не было в городе, и жил в квартире один.

– Она часто отлучается?

– Нечасто, но бывает. Возможно, что гастролирует со своим ансамблем.

– Что у них с Зерцаловым?

– Даже затрудняюсь определить… Постоянная любовница? Гражданская жена?… Приезжает к ней как к себе домой, шлет нежные телеграммы, открытки.

– А он был женат?

– Разведен. Это мне сказали в Новобалтийском горотделе внутренних дел.

– Что еще они сообщили?

– По телефону узнаешь немногое. Нужно туда посылать кого-нибудь. И немедленно.

– Вы говорите, что Зерцалов был колдуном?

– А Кашпировского или Чумака можно назвать колдунами? – вопросом на вопрос ответила Гранская.– На афише крупными буквами: «Колдун, экстрасенс, целитель».

– А вы были на его выступлениях?

– Увы,– развела руками следователь.– Хотя, если честно, хотела попасть. Но билеты с рук стоили бешеных денег.

– Вы верите экстрасенсам?

– Не знаю. По крайней мере, не отвергаю. Знаю, как морочили голову врачи, когда муж заболел, каких только диагнозов они ему не ставили, и все на поверку оказались бредовыми. А Джуна поставила диагноз точно, но лечить не взялась. Время было упущено.

– Значит, верите? – не сдавался Измайлов.

– А вы верите газетам?

– Смотря каким.

– Например, «Аргументам и фактам»?

– Выписал, читаю, значит…

– Так вот в этой газете совсем недавно рассказывалось о древнем китайском обычае: за несколько недель до рождения нового человека отец семейства представлялся своему будущему ребенку. В течение часа он громко говорил о том, кто он, как живет, о чем размышляет, что его заботит, каков его достаток, кто его жена… Трудно поверить, но сохранились свидетельства, что беременность рассасывалась, когда ребенок не желал появляться на свет.

– Если бы этот обычай возродить у нас, боюсь, что на свет появлялись бы единицы,– улыбнулся Измайлов.– Значит, Зерцалов был целителем?

– Значился в таковых.

– И многих вылечил?

– Статистикой не располагаю, но те, кто был на его сеансах, уверяют, что у многих исчезли швы, исчезла язва, улучшилось зрение, хотя можно, наверное, привести и другого рода факты.

– Инга Казимировна, а не кажется ли вам, что в наше время уж больно много завелось таких целителей от эстрады? – покачал головой прокурор.

– Люди уже во всем разуверились. Теперь многие полагаются на потустороннюю силу. Понимаю, чуда хотят.

– Это точно. Смутные времена рождают шаманов, пророков и заклинателей,– кивнул Захар Петрович.– Какие, на ваш взгляд, могли быть мотивы убийства?

– Во всяком случае, думаю, что не с целью ограбления. В квартире вроде бы все на месте.

– И ценности?

– И ценности,– подтвердила Гранская.– Как я поняла, Кирсанова любила украшения. Бусы, клипсы, браслеты. Они лежали в серванте. Не очень, правда, дорогие, по все же…

– А может, взяли что-нибудь редкое?– высказал предположение облпрокурор.

– Тогда ограбление выглядит довольно странно. Зачем отрезать голову, увозить трупы?– пожала плечами Гранская.– Сказать по правде, меня очень смущает вся картина преступления. И еще одна вещь: я не обнаружила в квартире документов ни Кирсановой, ни Зерцалова.

– А когда ее видели в последний раз?

– В день перед убийством. Утром она была в поликлинике, около обеда ее встретил сосед по лестнице. Кирсанова несла домой полную сумку с продуктами… Часов в девять вечера соседка по площадке услышала, что кто-то звонил к ней в дверь. Я предполагаю, что это был Зерцалов. Чем они занимались, появлялся ли еще кто в квартире – пока мрак. Соседи ничего не слышали.

– Да-да, стены там толстенные. Вот строили дома! Не квартира, а крепость.

– Короче говоря,– заключила следователь,– Кирсанову после этого никто не видел. Если принять во внимание, что она должна была позавчера непременно зайти к врачу, повод для худших подозрений, как вы сами понимаете, имеется.

– И весьма основательный,– согласился облпрокурор.– Хорошо, Инга Казимировна, не смею вас больше задерживать…

Решено было, что в Новобалтийск полетит Жур. И то лишь после того, как Гранская убедилась, что нога у него в порядке. А этот «порядок» сделал сосед Виктора Павловича, местный, так сказать, Касьян, исцеливший не одну сотню больных с разными вывихами и безнадежных радикулитников. Врач попросил все-таки Жура в первое время поберечься, не особенно скакать…

Однако сразу же в аэропорту капитану пришлось изрядно побегать. Дело в том, что прямой рейс Южноморск-Новобалтийск отменили на неопределенное время якобы по техническим причинам. В линейном отделении милиции Виктор Павлович узнал, что такое теперь случается частенько: не хватает топлива, нет двигателей. Виктор Павлович бросился в кассу сменить билет на московский рейс, чтобы в столице сделать пересадку. Но ни одного места не было, даже по брони. Какой-то тип, вполне, впрочем, прилично выглядевший, предложил билет за… тройную цену. Жур хотел схватить его и отвести в милицию, но тот быстро ретировался.

Вылететь удалось только через Ленинград. Тоже не без трудностей. Настроение, естественно, было неважное, да еще когда Жур накупил в Пулкове газет и стал просматривать их в самолете, взявшем курс наконец на Новобалтийск, оно и вовсе испортилось.

Редакции словно сговорились: везде сообщались случаи гибели работников милиции при исполнении служебных обязанностей.

Как это было хорошо знакомо Виктору Павловичу! С начала года в Южноморске от рук бандитов погибли двое сотрудников милиции. Одного молоденького сержанта Жур хорошо знал. Пристрелили среди бела дня чуть ли не в центре города, когда он собирался задержать троих подозрительных парней, выходящих с чемоданами из дома…

Да, гибнут его коллеги, гибнут сотнями по всей стране. Вот только, за 1989 год в стране было убито 345 работников милиции.

Виктор Павлович вспомнил статью в «Известиях» о работе Федерального бюро расследований США. Его поразила цифра: за всю свою историю эта организация потеряла убитыми всего… двадцать пять человек. За восемьдесят лет! А ведь ФБР имеет дело с гангстерским миром Америки, вооруженным до зубов. Ну как такое читать без зависти? Конечно, у них личное оружие – не чета нашим «Макаровым», мощные автомобили, компьютерное обеспечение. А как у них планируется операция! Специалисты разных областей, вплоть до психологов, прогнозируют поведение преступника с максимальной точностью. У нас же все происходит по старинке, на авось. Вот и наглеет уголовная братия, несмотря на то, что с высоких парламентских трибун ей объявили «войну». Но война эта скорее на словах. Особенно в отношении организованной преступности. Однажды в их узком кругу начальник УВД области генерал Рунов признался: руки милиции, в общем-то, связаны. До сих пор существуют негласные инструкции, запрещающие вести оперативную разработку в отношении секретарей обкомов, райкомов, горкомов, министров, народных депутатов… А ведь ни для кого не секрет – мафиозные группы тянутся к высоким кругам, налаживают с ними контакты, ищут покровителей среди партийных функционеров и ответственных чиновников, «крышу», так сказать, не жалея для подкупа астрономических сумм.

Вот и получается, что в сети попадает мелюзга, а крупные щуки чувствуют себя безнаказанно и вольготно.

– Не желаете минеральной воды? – прервала невеселые размышления Жура стюардесса.

– С удовольствием,– сказал капитан, беря с подноса стаканчик.

Виктор Павлович летел в первом салоне. Несколько мест пустовало. Еще одна загадка Аэрофлота: ведь в кассах ни одного билета на много дней вперед.

– Это нарзан? – вдруг услышал Жур властный голос.

– Да, а что? – ответила стюардесса мужчине в форме полковника милиции.

– Прошу вас, принесите для товарища генерала боржоми,– сказал полковник.

– Не знаю, есть ли,– растерянно пролепетала бортпроводница.

– Постарайтесь найти,– требовал мужчина.

Стюардесса суетливо вышла из салона.

«Ого! – подумал Виктор Павлович.– Сподобился лететь с генералом…»

Сам он поднялся на трап последним. И теперь старался разглядеть впереди столь высокий чин. Тот сидел в первом ряду. Густая черная шевелюра, подернутая сединой.

Бортпроводница вернулась с бутылкой боржоми. Жур снова принялся глотать газетные полосы и натолкнулся на сообщение о выдаче Швецией очередного нашего угонщика самолета.

«И не знаешь,– подумал капитан,– приземлишься в Новобалтийске или за границей, в каком-нибудь Стокгольме, Хельсинки…»

Угоны самолетов стали прямо-таки эпидемией. Он забыл о полковнике милиции, требовавшем боржоми, о генерале. И вспомнил об этом, когда высокий смуглый мужчина с генеральскими погонами на кителе прошествовал мимо него в туалет. Выутюженный мундир, орденская колодка, до блеска начищенные штиблеты. Генерал выглядел молодцевато, лицо холеное, надменное.

Виктор Павлович машинально чуть не отдал честь – нечасто ему приходилось встречаться со столь высокими чинами. Но вовремя спохватился, вспомнив: сейчас он для всех штатский.

И вдруг что-то его подтолкнуло: вроде бы лицо генерала было ему знакомо. А вот откуда?…

Некоторое время Жур усиленно ворошил свою память. И когда кольнуло сердце, он вспомнил. Вспомнил и в первое мгновение ужаснулся: неужели вправду это тот человек, которого уже несколько лет разыскивают по всей стране?

«Неужто Барон?!» – все еще не мог поверить Виктор Павлович.

Он поднялся со своего кресла, вышел из салона и прислонился к подрагивающей от вибрации стене возле дверцы с надписью «туалет».

А в мозгу пролетали воспоминания, живые картины…

Трускавец, Львов, Средневолжск… Несколько лет назад Виктор Павлович участвовал в раскрытии сложного дела, связанного с убийствами и вымогательствами. Среди преступников был и Барон. По паспорту – Сергей Касьянович Роговой. Кутила и мот, любитель красивых женщин, которых содержал и одевал, как цариц. Тогда Роговой изображал цыганского барона (отсюда и кличка), был окружен сонмом телохранителей и «шестерок», возглавляя преступную шайку отпетых уголовников. По его заданию убивали людей, проворачивали мощные операции. И когда следствие вышло на него, Роговой неожиданно скончался. Он был похоронен на львовском кладбище, в старинном склепе. Следователь почуял что-то неладное. Гроб вскрыли. Вместо бренных останков главаря мафии в нем покоился женский труп.

С тех пор Барон находится в бегах…

Дверь открылась, генерал вышел из туалета, равнодушно скользнул взглядом по Журу и исчез в салоне.

Теперь Виктор Павлович узнал его окончательно. Он зашел в туалет, хотя в этом не было никакой нужды. Заперся, ополоснул лицо и вытерся салфеткой. Мозг работал лихорадочно.

Барона нужно задержать. Но как? Подойти и сказать: «Маска, я вас знаю»? Глупо.

Наверняка Роговой летит вместе с телохранителями. Полковник – один из них. При задержании, возможно, начнется стрельба. На такой риск Жур идти не имеет права. Кругом люди, да и летательный аппарат вещь сложная, еще перебьешь какой-нибудь провод или тягу, или, не дай Бог, у них есть взрывное устройство. И получится как при задержании Овечкиных в Ленинграде – трупы, кровь…

«Может, вызвать командира корабля? – размышлял Виктор Павлович. И тут же отказался от этой идеи.– У такого гада в генеральской форме чудовищный нюх. И здорово придумал – кто осмелится не то что проверить, даже заподозрить, что под этой личиной скрывается опасный рецидивист?»

Капитан посмотрел на часы: через сорок минут Новобалтийск. Нужно действовать незамедлительно.

Он покинул туалет, зашел в отсек для бортработников. Там находился молоденький парень в аэрофлотской форме. Стюард обслуживал, видимо, задний салон.

– Товарищ,– обратился к нему негромко Жур,– как вас по имени-отчеству?

– Олег Владимирович. А что?– насторожился тот.

– Послушайте, Олег Владимирович, вы мне должны помочь.– Капитан огляделся и показал ему служебное удостоверение.

– Понятно,– серьезно проговорил бортпроводник.– Какая нужна помощь?

– В самолете находится опасный преступник. Надо передать на землю сообщение. Листочка бумаги не найдется?– Он оставил блокнот в портфеле, который лежал сейчас на полке над его креслом.

Нашлась лишь салфетка. Виктор Павлович набросал записку командиру корабля: «Прошу передать на землю следующее сообщение. На борту самолета опасный преступник, находящийся во всесоюзном розыске, Сергей Касьянович Роговой, по кличке Барон. Одет в форму генерала милиции. Сопровождает его полковник милиции, не исключено, что его телохранитель. Возможно, в самолете находятся и другие люди Рогового. Обеспечьте задержание их в аэропорту. Старший оперуполномоченный Южноморского областного управления внутренних дел капитан милиции Жур».

– Пройдите к командиру, когда я сяду на свое место,– сказал Виктор Павлович бортпроводнику.

Жур зашел в салон, сел. Барон, кажется, дремал. И явно не обратил внимания на то, что в пилотскую кабину проследовал стюард с бутылкой минеральной воды на подносе. Бортпроводник вышел буквально через минуту и проследовал мимо Виктора Павловича, даже не взглянув на него.

Для капитана настали тревожные минуты. Зажглось табло, предлагающее пассажирам пристегнуть ремни. В иллюминаторе показался берег – самолет заходил на посадку со стороны моря. Через невидимые динамики гремела зажигательная ламбада.

Виктору Павловичу казалось, что время тянется неимоверно медленно. Но вот наконец лайнер тряхнуло – колеса коснулись бетона. Самолет бежал по взлетно-посадочной полосе.

Открыли дверь. Барон с полковником одними из первых ступили на трап. Виктора Павловича отделяло от них человека три-четыре.

И тут капитан увидел, что к самолету мчатся две «Волги» – черная и бежевая. Они остановились у трапа в тот момент, когда Барон со своим «адъютантом» сошли на землю. Дальше все произошло за считанные мгновения. Из черной машины выскочил подполковник в милицейской форме с пышными усами и, вытянувшись перед Роговым, отдал честь. Прилетевшие «гости» сели в автомобиль, который тут же сорвался с места. Из бежевой «Волги» выбежали двое дюжих молодцов и затолкнули в свою машину стоявшего возле трапа гражданина с кейсом в руках. Бежевый лимузин помчался вдогонку черному.

«Лихо сработано! – с восхищением подумал Жур.– А тот, что с дипломатом, наверняка пособник Барона…»

Пассажиры стекали вниз по трапу, ничего не подозревая. Скоро подъехал автопоезд, чтобы везти их к зданию аэропорта. Сидячего места Виктору Павловичу не досталось, его стиснули со всех сторон. Но капитан не обращал внимания на неудобства – душа его ликовала.

Автопоезд остановился. Капитана, можно сказать, вынесли наружу. За барьером было много встречающих. Объятия, поцелуи, цветы…

Виктор Павлович прошел сквозь толпу и, следуя указателю, нашел в здании отделение милиции. В небольшой дежурке сидел молоденький лейтенант.

– Начальник у себя? – спросил капитан, предъявив служебное удостоверение.

– У себя. Налево вторая дверь…

Жур постучал к начальнику и, услышав, «войдите», прошел в кабинет. У окна, выходящего на перрон, стоял высокий майор со светлыми льняными волосами. Виктор Павлович представился.

– Вайно,– протянул ему руку начальник отделения.– Значит, это вы опознали преступника и послали радиограмму?

– Так точно! – бодро ответил Жур.– А вы здорово организовали задержание,– польстил он.– Классика, можно сказать… Барон и его шестерка ни о чем, как я понял, не догадались. Сами сели в черную «Волгу»… И куда их повезли?

– Постой, постой,– как-то странно посмотрел на него майор Вайно.– Какую «Волгу»?

– Ну, что подали к трапу…

– При чем здесь трап? – еще больше недоумевал начальник отделения.

Это озадачило Виктора Павловича. Он рассказал по просьбе майора о том, что произошло сразу после посадки самолета. Реакция была совсем уж неожиданной.

– Ах, черт! – выругался майор и выскочил из кабинета. Жур последовал за ним. Они выбежали на перрон. Только что отъехал пустой автопоезд, привезший последних пассажиров ленинградского рейса.

– Драгилев! – негромко окликнул Вайно коренастого мужчину в нейлоновой куртке и кепке, стоящего у выхода с летного поля.

Тот подошел к майору. Начальник что-то шепнул ему. Драгилев изменился в лице и тоже выругался.

– Пойдем,– махнул рукой Журу Вайно.

Они вернулись в кабинет. Скоро его заполнила дюжина крепких ребят в штатском. Это была группа захвата. И, когда Виктор Павлович подробно пересказал историю «задержания» Барона, Драгилев – он был замначальника группы – дал волю своему негодованию.

Оказывается, брать Рогового было решено в зале прилета. А тот человек с кейсом, которого Жур принял за сообщника, встречающего Барона, был не кто иной, как… начальник группы захвата майор Картавин. Возле трапа самолета он должен был проследить, как преступник сядет в автопоезд и отправиться вместе с ним. По прибытии в зал прилета по знаку Картавина вступила бы в действие группа захвата.

– Опять ушел, подлец! Оборотень, да и только! – возмущался вместе с Драгилевым Виктор Павлович.

И пока Вайно докладывал о случившемся по начальству, Жур рассказал о предыдущих фокусах и переодеваниях Барона.

– Нас требует к себе товарищ Малый,– обратился к Журу и Драгилеву начальник отделения милиции, положив трубку. Он был крайне расстроен.

– А кто такой Малый? – спросил Жур, когда они отправились на машине Вайно в город.

– Начальник УВД области, генерал,– хмуро пояснил Драгилев. И добавил: – Не бойтесь, на этот раз настоящий генерал…

– Ваш разговор с бортпроводником не могли подслушать?– спросил вдруг Драгилев.

– Исключено,– ответил Жур и подумал: «Он, наверное, считает, что оплошали из-за меня».

Генерал Малый оказался крупным грузным мужчиной. Встретил он их разносом. Мол, горе-охотники: пошли по шерсть, а сами вернулись стрижеными… Такого ЧП в области он не помнит. Словом, стыд и позор…

– А вы, капитан, откуда знаете Рогового?– неожиданно смягчился Малый, обращаясь к Виктору Павловичу.

Капитан стал рассказывать. Но его постоянно прерывали – генералу то и дело поступали рапорты о ходе поисков майора Картавина и машин, что увезли его и преступников.

– Вообще-то действовал ты грамотно,– перешел на «ты» начальник УВД области, когда Жур закончил.– Находчиво… Непременно сообщу твоему начальству, чтобы отметили приказом.

– Товарищ генерал, докладывает старший лейтенант Синицын,– раздалось из селектора,– Картавина обнаружили.

– Жив-здоров? – чуть ли не выкрикнул в микрофон генерал.

– В полном порядке, только чихает…– ответил невидимый голос.

– Срочно везите ко мне, я ему дам прочихаться! – грозно пообещал Малый, но было видно, что у него на душе полегчало.– Вот тебе и академия! – теперь уже обращался он к присутствующим.– Больно умный приехал из Москвы…

Оказалось, что Картавин только что вернулся из Академии МВД. Операция по задержанию Барона была первой после получения диплома. Начальник областного УВД язвительно прошелся по этому поводу, мол, сам он «академиев не кончал», но за всю свою работу никогда не позволял бандюгам творить такие фокусы.

Наконец заявился майор Картавин. Вид у него был побитый. Одежда плохо вычищена от мела и грязи.

Из его рассказа вырисовывалась следующая картина. Когда ленинградский самолет подрулил к стоянке, майор, смешавшись с аэропортовской обслугой, подошел к трапу. «Генерала» и его «адъютанта» он заметил сразу. Но тут неожиданно подскочили две «Волги». Картавин еще подумал: не высокое ли областное начальство встречают? Первого секретаря обкома или предисполкома. Правда, он их еще в глаза не видел, а потому не знал, как они выглядят. Но только Барон со своим спутником сошли с трапа, как из черной «Волги» выскочил усатый подполковник – и под козырек. Не успел Картавин опомниться, как прилетевшие нырнули в машину, и та умчалась. В следующее мгновение майору заломили руки, и он очутился в другой «Волге». Попытался применить прием, но его ударили по голове чем-то тяжелым. Картавин на некоторое время даже потерял сознание. Пришел в себя – на глазах повязка, во рту кляп, руки связаны за спиной.

Сколько ехали, он не помнит. Вдруг машина остановилась, его выволокли, потащили по ступенькам куда-то вниз. По запаху сырости майор понял – в подвал. Втолкнули, он упал. Лязгнула дверь, щелкнул ключ, и стало тихо. В нос шибало пылью, крысами. Картавин поднялся, с трудом нашел дверь. Начал стучать ногой. Минуту стучит, три, пять. Никого.

Вдруг детский голос: «Кто там?» Майор только мычит, ведь во рту кляп. Из-за двери опять: «Кто там?» Если раньше спрашивал мальчик, то теперь явно девочка. Картавин стал долбать дверь ногой еще сильнее. Он понял, что ребятишки ушли: раздался стук их подошв по ступенькам. Майор не помнит, сколько колотил в дверь ногами, головой, всем телом. Даже не расслышал за ударами, как в замке повернули ключ.

– Успокойся же ты, наконец! – раздался чей-то голос.– Надо же спьяна куда забрался.

Майору развязали руки, сняли повязку с глаз и вытащили кляп. Это был участковый инспектор. А на лестнице уже собралась целая толпа…

– Вот так меня вызволили,– заключил он свой рассказ.

– А похитителей ты запомнил? – спросил генерал.

Майор ответил отрицательно. Преступники налетели сзади, он их не разглядел. Не запомнил он и номера машин.

– Интересно. Рогового должны были встретить или прикатили за ним в аэропорт, каким-то образом узнав о наших планах? – размышлял вслух Картавин.

– Я бы тоже хотел это знать,– усмехнулся генерал.– Пытаемся выяснить, была ли утечка информации о его задержании. Работают с экипажами самолета и с диспетчерами, которые приняли радиограмму… Так куда ж тебя завезли?-поинтересовался он у майора.

– На улицу Свободы, дом номер тринадцать.

– Как-как? – встрепенулся Жур.

Картавин повторил адрес.

«Господи, так ведь в этом доме проживал Зерцалов!» – промелькнуло в голове капитана. Но он ничего не сказал.

– Ладно, идите,– отпустил Малый Картавина, Драгилева и Вайно, добавив: – И не чихайте…

Виктора Павловича же он попросил задержаться и рассказать, зачем тот пожаловал в Новобалтийск. Жур поведал о своем задании.

– Зерцалов, Зерцалов,– повторил с ухмылкой Малый.– Знаю я этого колдуна. И давненько. Зловреднейший тип. Я б таких держал на нарах до посинячки,– с ненавистью сказал генерал.

Разъяснять что к чему Малый не стал, пообещал только всяческое содействие и еще раз поблагодарил за находчивость. Тут генералу принесли только что полученную ориентировку. Начальник УВД области пробежал ее глазами, протянул Виктору Павловичу со словами:

– Вот, к слову, так сказать…

В ориентировке было сказано, что второго дня во Пскове нашли убитым председателя торгово-закупочного кооператива. Следствие предполагает, что убийство совершено с целью ограбления. Похищена крупная сумма денег, дорогая видео– и радиоаппаратура, персональный компьютер. По оперативным данным, это дело рук банды, которую возглавляет некий Дымба Олесь Петрович, он же Роговой Сергей Касьянович, он же Джалилов Иса Валиевич. Клички в уголовном мире имеет Саша Франт и Барон.

Последнее обстоятельство особенно заинтересовало Жура. Выходит, Бабухин отлично знаком с Бароном. Более того, когда они отсиживали в колонии в Шошине, Барон-Саша Франт покровительствовал Бабухину.

– Товарищ генерал, разрешите позвонить в Южноморск? – попросил Виктор Павлович.– Срочная необходимость.

– Валяй,– кивнул тот и расщедрился, предоставив капитану телефон с гербом СССР.

Жур связался по ВЧ с Измайловым, попросил к телефону Гранскую и передал ей самые свежие новости.

ГЛАВА X

Участковый инспектор, вызволивший Картавина и тысячу раз извинившийся перед ним за грубость, прибыл, оказывается, вместе с ним и все еще находился в управлении.

Фамилия его была Черноуцан.

– Давно на своем участке? – спросил Виктор Павлович, когда их представили друг другу.

– Да с колыбели, можно считать,– с улыбкой ответил тот.– Родился в том самом тринадцатом доме по улице Свободы, ушел из него в армию, в него же и вернулся. И вот теперь служу…

– Значит, Зерцалова знаете как соседа…

– Так точно, товарищ капитан. Но Станислав Аскольдович в Новобалтийске теперь редкий гость. Как у нас говорят, проездом из Москвы в Хабаровск.

– Давно был последний раз?

– Чтоб не соврать, видел его месяца полтора назад. А вы можете поточнее узнать у его матушки. Живет в нашем же доме, только отдельно от сына.

– Старенькая небось?

– Анфисе Афанасьевне за восемьдесят уже. Очень хворая, сердечница…

– А отец?

– Помер лет десять назад.

– Зерцалов женат?

– Был, но развелся. Жена проживает с сыном…

– Как добраться до вашего дома?

– На мотоцикле могу подвезти.

По дороге Черноуцан спросил, почему южноморская милиция заинтересовалась Зерцаловым. Виктор Павлович ушел от прямого ответа.

Остановились напротив, у безликого панельного сооружения с множеством подъездов.

Капитан пересек улицу, зашел в нужный подъезд. В лифте он оказался вместе с женщиной средних лет. Она держала в руках кожаную сумку.

– Вам какой этаж? – спросила она.

– Право, не знаю. Мне в сто шестьдесят первую квартиру…

– А-а, вы тоже к Анфисе Афанасьевне? – оглядела она его, нажимая на кнопку восьмого этажа.

– Да. А вы что, родственница, знакомая?

– Патронажная сестра.

Услышав это, Виктор Павлович тут же представился, показал удостоверение. Женщину звали Зинаида Ивановна.

– А что случилось? – с тревогой спросила она, узнав, с кем имеет дело.

Тут лифт остановился, и они вышли на лестничную площадку.

– Мне нужно кое-что узнать у Анфисы Афанасьевны о ее сыне. Скажите, что я ваше начальство и пришел поинтересоваться, какая еще помощь нужна Зерцаловой.

– Хорошо,– несколько поколебавшись, согласилась Зинаида Ивановна.– Только учтите, у Анфисы Афанасьевны неделю назад был гипертонический криз.

– Вот поэтому не хочется ее волновать.

– А есть причина? – еще больше встревожилась патронажная сестра.

– Увы,– вздохнул капитан.– Но большего, к сожалению, я вам сообщить не могу.

Они наскоро договорились, как ей и ему себя вести. Зинаида Ивановна открыла дверь своим ключом и крикнула в глубь квартиры:

– Анфиса Афанасьевна, это я!

Они разделись, прошли в комнату. На кушетке полусидела, опираясь на большую подушку, полная старая женщина с одутловатым, анемичным лицом. Она была укрыта пледом.

– Здравствуйте, дорогая,– приветствовала ее ласково сестра.– Вы, как я посмотрю, выглядите сегодня молодцом!

«Вот уж не сказал бы»,– подумал Жур.

Печать тяжелой болезни лежала на всем облике Зерцаловой. Слабым голосом хозяйка поздоровалась с пришедшими. Зинаида Ивановна представила капитана как своего начальника. И старушка сразу стала хвалить внимательную, заботливую помощницу. Жур поддакивал ей, мол, это один из их лучших работников…

– Кабы не Зиночка,– заключила хозяйка,– меня бы давно уже отнесли…– показала она рукой куда-то.

– Да бросьте, Анфиса Афанасьевна, вы еще поживете… А теперь лучше давайте послушаем сердечко…

Не стесняясь Виктора Павловича, Зерцалова расстегнула халат на груди, считая, что он тоже медицинский работник. Жур отвернулся, сделав вид, что осматривает квартиру. На стенах были развешаны афиши с изображением Станислава Аскольдовича. Помимо тех, что он уже видел, была и такая, где Зерцалов стоял с воздетыми к небу руками в каком-то странном одеянии – то ли монаха, то ли индийского гуру. Кроме афиши, имелось множество картин. Скорее всего любительских, но, как говорится, не без искры Божьей.

– Что вы сегодня ели? – спросила у больной патронажная сестра, закончив прослушивание.

– Молока попила, рогалик…

– И все? – недовольно протянула Зинаида Ивановна.– Нет, так не пойдет. Сейчас я сварю вашу любимую кашу. Из геркулеса.

– А ее можно и не варить,– встрял в разговор Жур.

– Как это? – удивилась сестра.

– Очень просто. Нужно замочить геркулес на ночь в холодной воде, а потом только добавить молока и меда. Так же готовят и гречку.

– Ну что ж, как-нибудь попробуем,– сказала Зинаида Ивановна.– Вы тут не скучайте, а я пошла на кухню…

Виктор Павлович искал повод, чтобы перейти к разговору о сыне Зерцаловой, однако неожиданно она сама начала, обведя рукой стену:

– Это все мой Станислав…

– Вижу,– кивнул капитан.– Ему идет любой костюм…

– Я о картинах,– объяснила хозяйка, что имела в виду.– Все сам написал.

– Да ну? – восхитился Жур,– Он еще и художник?

– Лучше спросите, чем сын только не увлекался,– с гордостью продолжала Анфиса Афанасьевна.– Рисовал уже в три годика. Даже премию получил на выставке детских рисунков. А в пять – свободно читал и писал. И какие стихи сочинял!… Аскольд Михайлович, отец Стасика, послал в «Мурзилку», и одно напечатали. Да, да…

– Выходит, он уже тогда прославился на всю страну?– подыгрывал хозяйке Жур.– Небось пойди по этой стезе, стал бы знаменитостью в литературе.

В лице Виктора Павловича Зерцалова увидела благодарного слушателя. Она оживилась, даже щеки слегка порозовели.

– Вполне, вполне возможно… Знаете, у него что ни день было новое увлечение. То рыбок заведет, то голубей. А то вдруг заявил: хочу быть клоуном… Целыми днями сигал со шкафа на кровать, с кровати на стол. А уж шишек набил, честное слово, было стыдно в садик водить! – самозабвенно рассказывала Зерцалова.– А в один прекрасный день потребовал у отца: купи слона, буду дрессировать. Отец пошел в зоомагазин, купил морских свинок… Стасик закатил истерику, мол, издеваются. Ну и сбежал из дома… Знаете, где его нашли?

– Интересно…

– У цыган, в таборе.

– Не может быть!

– Да, да.– Зерцалова поправила сползший плед.– Сколько он доставлял нам огорчений, сколько я слез пролила, пока вырастила!…

– Ну, я думаю, и радости были,– заметил Жур.

– А как же,– закивала Анфиса Афанасьевна.– Чего у Стасика не отнимешь, так это его способности. Не подумайте, что я хвастаюсь. Все учителя в один голос твердили: у вас незаурядный мальчик… Честно говоря, удивлялись: вроде бы не особенно сидит за учебниками, а сплошные пятерки. Схватывал все буквально на лету. Лучший ученик в классе… И вдруг – чуть в тюрьму не угодил…

– В тюрьму? – ужаснулся Жур.

– Понимаете, подрался с учителем математики. Из-за девочки.

– В каком это было классе?

– В девятом. Скандал поднялся страшный… Я спрашиваю: Стасик, родной, что ты наделал? А он мне: жалею, мол, что не прибил… В эту девочку Стасик был влюблен, а учитель, как я поняла из слов сына, приставал к ней… Короче, виниться Станислав отказался наотрез. Его уже хотели выгнать из школы, судить. В лучшем случае – поместить в спецПТУ, где всякие воришки да хулиганы… Пришлось мне, матери, самой у того учителя валяться в ногах. Тот сначала уперся: если, говорит, я прощу такое, как мне потом работать в школе?– Зерцалова усмехнулась.– Ничего, простил. И работает до сих пор. А знаете, почему? Я оставила у него дома конверт с пятьюстами рублями. Тогда это были очень немалые деньги… Правда, Стасику пришлось кончать другую школу, но свою золотую медаль он получил. Пожалуйста, поступай в любой институт без экзаменов, а у сына новая блажь – служба в армии.

– Гм, странно,– удивился капитан,– многие сейчас мечтают от нее избавиться…

– Вот-вот сейчас, а тогда…– подхватила старуха.– Главное, захотел в моряки! Хотя там самый большой срок службы – три года… Но в военкомате его определили в танковые войска. Наверное, потому, что Стасик отлично водил отцовскую машину… Начал служить в Германии, и не просто солдатом, а переводчиком. Немецкий язык был его хобби.

«Так вот, наверное, где ему сделали наколку на плече по-немецки!»– подумал Жур, но перебивать Зерцалову не стал.

– Прошло месяцев восемь,– вела дальше свой рассказ хозяйка,– вдруг письмо от сына. Пишет: влюбился без памяти в немку и хочет жениться. Как, мол, мы на это смотрим?… Я в ужасе, муж буквально в шоке. Понимаете, у мужа во время войны погибли в бомбежку родители и сестра. При слове «немец» Аскольда Михайловича прямо-таки трясло… Я тут же написала: рано, мол, тебе обзаводиться семьей да и пожалей отца, старого коммуниста, знаешь ведь его пунктик… Через месяц письмо вернулось с пометкой: адресат выбыл. Мы с мужем ударились в панику: может, дезертировал? Может, арестовали? А может, уже и в живых нет? Сколько гибнет солдатиков на всяких там учениях!… Вот когда у меня по-настоящему прихватило сердце. Так, что слегла… А на третий день – весточка от сына: оказывается, служит уже в Туркмении. Как потом рассказывал Станислав, узнало начальство о его романе, заставили собрать вещички, посадили в самолет – и прямиком в Советский Союз…

– Как, без всяких объяснений?…– удивился капитан.

– Без всяких. Сын считает, что все это из-за его желания жениться. Им вообще запрещены контакты с местным населением, и вдруг такое… И заслали Станислава в такое место – не приведи Господь! Жара, песок, малярия… Воду привозили за десятки верст. Да еще вокруг кишат змеи, скорпионы, каракурты… Не удивительно, что многие солдаты и офицеры буквально спивались или становились наркоманами. Гашиш было легче достать, чем хлеб… Демобилизовался, приехал худющий, желтый. Оказывается, только что перенес желтуху. С трудом выходила его, откормила. Весной воротился, а осенью поступил в медицинский институт.

– По призванию?

– Ну конечно? Причем, очень легко перенес анатомичку, вскрытия. И то, что надо было почти все предметы зубрить. Да вы сами знаете, там всякая латынь…

– Вот именно,– «со знанием» кивнул Жур.

– Мы с мужем не могли нарадоваться. Наш сын, который менял пристрастия чуть ли не каждый день, стал таким целеустремленным… И вдруг на третьем курсе – беда. К нам пришли с обыском. Перерыли всю квартиру. Забрали какие-то тетради Стасика, книжки, а самого его увезли…

– Кто делал обыск? Милиция?– не смог скрыть своего профессионального любопытства Жур.

– Милиционеры и двое в штатском… У мужа – инсульт, увезли в больницу. Думала, не выкарабкается. Ох, страшно даже вспоминать. Я буквально разрывалась. С одной стороны – умирающий Аскольд Михайлович, с другой – боязнь за судьбу сына… В милиции мне сказали: обращайтесь в областное управление КГБ. Я – туда. А там ошарашили: ваш сын – диссидент… Господи, да я такого слова в жизни не слышала! А следователь объяснил, что это значит антисоветчик и клеветник. И дал прочитать отпечатанный на машинке текст на полупрозрачных листах бумаги. Многие места были подчеркнуты… Читала я, а у самой волосы дыбом. Мол, гражданская война в восемнадцатом году началась не потому, что ее затеяли беляки, а потому, что народ выразил недоверие большевикам на выборах и те объявили террор. Якобы только для того, чтобы власть удержать. Представляете?!

– Могу себе представить,– сочувственно покачал головой Виктор Павлович.

– Словом, все, что было свято для меня и мужа, все отрицалось. Теория Маркса ошибочна, коллективизация – трагедия для страны. Советская власть – фикция, все в руках партийной номенклатуры… И так далее, и тому подобное. О чем сейчас пишется совершенно открыто в газетах и по телевидению говорят… Я заявила следователю, что мой сын такое написать не мог А он сказал: молите, мол, Бога, чтобы не сам писал. Лучше скажите, где он всю эту мерзость раскопал и кто помогал распространять… Я поклялась здоровьем, жизнью Стасика, что ничего не знаю, впервые вижу… Вроде бы поверил. И снова спрашивает, кто бывал в нашем доме, с кем дружил сын. Я назвала, кого знала. А потом мне еще показали несколько фотографий молодых людей. Но среди них никого знакомых не было. На этом меня отпустили… Иду, а голова как в тумане. Поверите, не помню, как дошла… Захожу в квартиру – батюшки, Стасик дома! Бросилась к нему, обняла, разревелась. А он – словно каменный… Ну, пришла немного в себя, спрашиваю, в какую ты, сынок, историю попал? Кто подбил тебя? И вообще, откуда такие мысли? Ведь ни отец, ни я такому не учили. А он молчит. Тогда я спрашиваю: тебя отпустили потому, что посчитали невиновным? И тут только Стасик подал голос: давай, говорит, мать, об этом никогда не говорить… И действительно, ни мне, ни отцу не сказал больше ни одного слова… Вот так, Виктор Павлович, недаром говорят: малые дети – малые хлопоты, большие дети – большие хлопоты…

– Ой, не говорите, Анфиса Афанасьевна,– поддакнул Жур.– Слава Богу, что он легко отделался…

– Если бы! Ведь суд был. Закрытый, естественно. Стасика туда вызывали. Как он потом объяснил, свидетелем. А каково нам с мужем? Каждый раз дрожали: вернется или увезут в тюрьму?… Но Бог миловал. А вот троих ребят посадили.

– В институте у него неприятностей не было?

– Попросили из института. Пришлось Станиславу идти работать таксистом, чтобы семью кормить. Потом он учился в другом институте, политехническом, заочно.

– Так он что, к тому времени был уже женат?

– Да, Регина была на шестом месяце беременности. Думаю, суд учел это обстоятельство. И еще, наверное, Станиславу удалось избежать тюрьмы, потому что тесть хлопотал. Он тогда уже был начальник управления Новобалтийского морского пароходства. А сейчас в Москве – заместитель министра морского флота.

– И бывшую вашу сноху забрал с собой?

– Зачем, у Регины здесь прекрасное положение Она директор вычислительного центра, квартира осталась шикарная от отца… Между прочим, она больше ни с кем не связала себя браком. Как и Станислав…

– А что за кошка пробежала между ними?

– Будь у Регины более спокойный, покладистый характер, жили бы себе поживали до сих пор. Сами видите,– Анфиса Афанасьевна показала на афиши сына,– Станислав очень привлекательный мужчина… А Регина в каждой знакомой женщине видела, извините, его любовницу… Сцены ревности закатывала – стыдно было слушать. А представляете, если он находится по полгода в плавании, какие рождались в голове Регины фантазии.

– Простите, что значит в плавании?– уточнил Жур.

– Так ведь после окончания политехнического сын пошел работать механиком на судне… Увидел весь мир. И признавался: к концу рейса тянет домой, но как вспомнит, что ждет его на берегу, так прямо не хочется возвращаться… Нет, встречала она его сердечно, а уже на следующий день доводила до белого каления. С кем, когда, где?… Ужас!… У сына, нужно сказать, тоже характер крутой. Не любит, когда им помыкают…

«Свобода и любовь»,– опять вспомнил оперуполномоченный татуировку на плече покойного, выполненную на немецком языке.– Это, наверное, и было девизом Зерцалова».

– Нашла коса на камень,– сказал он вслух.

– Я с самого начала знала, что рано или поздно все у них кончится разводом.

– Когда сын в последний раз был в Новобалтийске?

Старуха задумалась. И вдруг громко позвала:

– Зиночка!

Та появилась с тарелкой дымящейся каши и чашкой чая.

– Что, Анфиса Афанасьевна?

– Когда забегал к нам Станислав? Что-то я запамятовала…

Хозяйка болезненно поморщилась, помассировала затылок.

– Сильно болит? – встревожилась патронажная сестра, ставя еду на столик.

– Жутко заломило.

Зинаида Ивановна измерила ей давление, покачала головой и бросила на Жура укоризненный взгляд.

После укола Зерцалова вроде бы задремала. Жур и патронажная сестра покинули квартиру.

– Здорово подскочило давление?– спросил Виктор Павлович.

– Очень.

– Я ни при чем, честное слово. Даже не успел задать нужные вопросы,– оправдывался капитан.– Рассказывала только Анфиса Афанасьевна.

– Как сын в детстве сбежал к цыганам, как его таскали в КГБ?…

– Ну вот видите, вы сами все слышали…

– Ничего я не слышала,– усмехнулась Зинаида Ивановна.– Наизусть знаю. Раз сто она уже рассказывала при мне… У стариков одна радость – вспоминать прошлое. Причем, его они помнят отлично, а вот куда буквально пять минут назад положили свои очки – забывают.

На улице накрапывал холодный дождь, Зинаида Ивановна раскрыла зонтик.

– Вы уж не обижайтесь, если я вам что-то напортила,– сказала она.

– Какая уж там обида,– вздохнул Жур.– Вы хорошо знаете Станислава Аскольдовича?

– Только по рассказам матери. Ну, пару раз заходил при мне, но мы даже не беседовали.– Зинаида Ивановна вдруг остановилась.– Извините, мне нужно еще к одному подопечному.– Она показала на дом через дорогу.

– Спасибо за помощь,– сказал ей на прощание Виктор Павлович.

Куда ведут все дороги в больших портовых городах? К порту…

Жур добрался туда безо всякого труда. В кабинете начальника отдела кадров управления Новобалтийского морского пароходства окна выходили на рейд. Над морем висели тяжелые облака.

Начальник отдела тщательно ознакомился со служебным удостоверением старшего опера и спросил:

– Что интересует нашу доблестную милицию?

– Вашу доблестную милицию интересует Зерцалов Станислав Аскольдович…

– Это тот, что колдун?

– Он самый. Работал когда-то механиком на судне.

Начкадров нажал кнопку, в комнату процокала девица в кожаной мини-юбке и пышном свитере. Начальник отдела попросил принести личное дело Зерцалова. Оно было доставлено минут через десять.

– Да, он действительно ходил на теплоходе «Красный пролетарий».

– Если разрешите, я ознакомлюсь с делом,– попросил капитан.

– Теперь все разрешается,– улыбнулся завкадров.– Гласность…

Зерцалов начал рядовым механиком, а закончил главным. По мере продвижения по службе рос список благодарностей, полученных им. «За досрочное выполнение производственного плана», «За победу в социалистическом соревновании», «В ознаменование годовщины Великой Октябрьской социалистической революции…», «За участие в спасении рыбаков потерпевшего крушение иностранного судна…».

Отметили Зерцалова как-то и премией в размере месячного оклада – за организацию на «Красном пролетарии» художественной самодеятельности.

«И жнец, и швец, и на дуде игрец»,– подумал про себя Виктор Павлович.

А вот финал карьеры главного механика его удивил: уволили за прогул. Основанием для грозного приказа послужила подшитая к делу докладная записка капитана траулера Костылева. Из нее следовало, что Зерцалов С. А. с 27 июля по 7 августа 1984 года не явился на работу, а оправдательных документов не представил. Причины прогула объяснил только устно. Костылев считал их неубедительными.

Что привел в свое оправдание Зерцалов, в рапорте не говорилось.

– Из-за чего же он прогулял? – спросил оперуполномоченный, показав докладную начальнику отдела кадров.

– Понятия не имею,– пожал тот плечами.– В то время я еще не сидел в этом кабинете.

– Где сейчас находится «Красный пролетарий»?

– Списан в утиль.

– Жаль,– огорчился Жур.– Хотелось бы поговорить с членами экипажа, с Костылсвым.

– С ним – проще пареной репы. Сидит за стенкой, рядышком. Давно уже бросил якорь. На пенсии. Но дома помирал со скуки, вот и попросился к нам в кадры.– Начальник отдела позвонил по внутреннему телефону.– Дмитрий Данилыч?… Нет, ты нужен не мне, а одному товарищу… Заглянет сейчас к тебе… Капитан Жур… Точно, такого капитана ты и не должен знать… Почему? Да он капитан милиции…– Закончив разговор, начкадров сказал Виктору Павловичу: – Выйдите и сразу дверь направо…

Дмитрий Данилович Костылев совсем не походил на морского волка. Худенький, согбенный, он чем-то напоминал «всесоюзного старосту» Калинина. Та же бородка, усы, развал волос на голове. Только без очков. Костылев усадил оперуполномоченного на стул и спросил:

– Опять кто-нибудь нашкодил из наших ребят?

– Это мне неизвестно… Интересует меня, Дмитрий Данилович, прошлое. Когда вы ходили на «Красном пролетарии».

– Эк, чего вспомнили! – Бывший капитан с грустью посмотрел на фотографию родного судна, прикрепленную к шкафу со множеством папок.– И сейчас бы ходил, если бы не один проходимец.

– Хорошо помните лето восемьдесят четвертого года? – продолжал Жур. При этих словах лицо Костылева перекосила гримаса.

– Да-да, помню. Помню…– вздохнул капитан на пенсии.

– И членов экипажа?

– А как же! Жили, как одна семья. Иначе в море нельзя.

– Тогда был уволен Станислав Зерцалов…

– Господи! – подскочил на стуле бывший капитан.– Из-за него-то меня и списали!…

– А почему вы назвали его проходимцем?

– Проходимец и есть! – гневно сверкнул глазами Костылев.– И стукач при этом!

Он не на шутку разволновался, вскочил и быстро зашагал по кабинету, переваливаясь из стороны в сторону, что, наконец, выдало в нем настоящего моряка.

– Когда Зерцалова направили ко мне на судно, я сразу почувствовал, что добром это не кончится,– рассказывал он на ходу.

– Почему?

– Если у тебя в подчинении родственник начальства – хорошего не жди! – сердито проговорил он.

– А что, все многочисленные благодарности вы давали ему по блату?

– Я? По блату?! – округлил глаза Костылев.– Да как после этого бы на меня смотрел экипаж?!. Нет, работник он был отличный. И по общественной линии… Его даже отметили денежной премией вместе с нашей поварихой Любашей Горчаковой. Такой коллектив художественной самодеятельности создали – гремели на всю флотилию…

– Так в чем же дело? Не сошлись характерами?

– Характеры тут ни при чем. Признаться, мы ни разу даже не поссорились… Понимаете, вроде бы нормальный мужик, компанейский, затейник. И на участке у него всегда был полный ажур. Но уж больно выпендривался. Будто умнее всех и лучше.

– А может, имел на то основания?

– Да я не против, если он прочитал в сто раз больше книг, чем я. Ну, здорово играет на гитаре… Зачем выпячиваться? Настоящий человек держит это в душе. Ведет себя скромно. А у него и душа-то была с гнильцой…

– Из чего вы это заключили?

– Вы знаете, что в те, как сейчас говорят, застойные времена, Зерцалов занимался антисоветской деятельностью?

– Знаю,– кивнул Жур.– Но теперь это считается незазорным, даже наоборот.

– Но почему тогда троих парней, с которыми он распространял какие-то клеветнические бумажки, заслали в Сибирь, а Зерцалов вышел сухим из воды? Знаете?

– Откуда мне это знать…

– То-то и оно,– злорадно проговорил Костылсв, тряся бородкой.– Продал он своих дружков с потрохами.

– Вы это точно знаете?

– Факт! – Бывший капитан зачем-то огляделся и негромко сказал:– Понимаете, с человеком, кто вел их дело, я не то чтобы в приятелях, но, в общем, знаком… Ребят тех давно уже реабилитировали, сам он ушел из органов. Недавно мы сидели, немного приняли. Я и спросил насчет Зерцалова. Тот прямо сказал: когда их зацапали, посадили в кутузку, то на первом же допросе этот Стасик и поплыл. Наложил полные штаны и всех выдал с головой. А сам стал только свидетелем. Они – обвиняемыми. Поняли? И дал подписочку помогать нашим органам, информировать их, кто с кем и о чем… Понятно? Стукач, одним словом.

– Так это или нет, оставим на совести вашего знакомого,– Жур не хотел окунаться в эту тему.– Припомните, пожалуйста, историю с его увольнением.

– А что вспоминать – словно как вчера было.– Костылев открыл шкаф и зачем-то стал рыться среди каких-то бумаг.– Понимаете, мы готовились идти в круиз вокруг Европы. Проводили профилактический ремонт, чистили, драили, наводили лоск. Главный механик обычно в это время находится на судне. Двадцать шестого июля Зерцалов попросился на берег. К приятелю, говорит, надо съездить на дачу, пустить водяной насос для всяких там бытовых нужд. А завтра, мол, буду как штык… Отказывать не было причин. До отплытия десять дней. У него все шло путем… Двадцать седьмого нет, на следующий день тоже. Позвонил домой его жене, Регине Власовне. Она удивилась, думала что муж на «Красном пролетарии». Ни о какой даче и слыхом не слыхивала… Ну, помчалась туда. Звонит мне в ужасном состоянии. Оказывается, двадцать седьмого утром Зерцалов пошел на электричку и после этого – как сквозь землю провалился. Мы, конечно, всполошились. Милиция – на ушах. Регина Власовна вне себя от горя. За несколько дней в щепку превратилась… И вот седьмого августа, в день нашего отплытия, Зерцалов заявляется как ни в чем не бывало. Я, конечно, набросился на него: где пропадал? У того глаза на лоб: вы же, мол, сами отпустили. Обещал быть на следующий день – вот и явился… Я говорю: ты что, с ума спятил? Десять дней тебя не было!… Он дуриком прикидывается: какие-такие десять дней? Я сую ему под нос газету. Он как-то странно посмотрел на меня и говорит: у них, выходит, совсем по-другому течет время. Я думал, мы летали всего десять минут… Куда летали, кто они? Он отвечает: в космос, с инопланетянами…

Костылев замолчал и, переложив кипу газет и бумаг на стол, продолжил свои поиски.

– И что дальше? – нетерпеливо спросил Жур.

– Ладно, думаю, хрен с ним, с космосом, дурочку валяешь, а тут вот-вот выходить, и дел еще по горло. С ним решил потом разобраться. Спросил только, где его вещи. Через четыре часа ведь отчаливать… Среди пассажиров было много начальства, и местного, и из Москвы. Организовали оркестр… Зерцалов смеется: как отчалим, так и причалим… Плюнул я на него и больше не стал разговаривать… Вышли мы в море, а на следующее утро напоролись на банку, винты погнули. Пришлось возвращаться. Позор… Что меня взбесило – Зерцалов еще и подначивает: мол, говорил, что вернемся? Пошел я к начальству и поставил ультиматум: или он или я на судне. Попросили составить докладную. Ну, я и накатал рапорт на него и отдельно на штурмана.

– А штурман тут при чем?

– Голову даю наотрез, что они сговорились. Я знал, они до этого на пару крутили амуры с девчонками. Думаю, подцепили очередных краль, вот и сорвали своевременное отплытие. Две недели заменяли нам винт и гребной вал. Ушли потом уже без Зерцалова…

– И без штурмана?

– Он отделался выговором и денежным начетом. Это был мой последний рейс. Вернулись – тут же меня отправили на пенсию. Зерцалов отомстил. С помощью своего тестя. И чтобы вовсе выставить меня на посмешище и оправдаться, он стал писать жалобы в министерство, в обком, в ЦК партии, депутатам, Генеральному прокурору и даже в ООН, доказывая, что он уволен незаконно, так как в космос летал не по своей инициативе. Скажите, нормальный человек станет подобный бред по всему свету рассылать и у людей время отнимать. Слава Богу, в нашем обкоме один умный секретарь нашелся – взял да и поручил врачам-психиатрам заинтересоваться Зерцаловым. Те начали с ним беседовать, а он и их за дураков считает, твердит одно и то же – летал, мол, в космос. Ну те сразу сообразили, с кем дело имеют. Доложили куда надо и кому надо. Только после этого Зерцалова и забрали в дурдом…

– Куда? – решил уточнить Жур.

– В психиатрическую больницу.

– Что, Зерцалов лечился в этой больнице?

– А вы не знали? Года полтора, не меньше. Но, видать, не долечили. Когда выписали его оттуда, он, чудак, опять за свое. И что удивительно, нашлись люди, которые поверили в его бредовые фантазии.– Дмитрий Данилович отыскал в столе пожелтевший от времени номер газеты «Новобалтийская правда».– Вот, читайте…

Статья называлась «В гостях у братьев по разуму?…»

«С героем моего очерка, бывшим главным механиком теплохода «Красный пролетарий» С. А. Зерцаловым я встретился через два года после необычного приключения, случившегося с ним,– писал корреспондент газеты В. Чипайтис.– Лет сорока пяти, уравновешенный, с умным волевым лицом, проницательными глазами, Станислав Аскольдович производил впечатление человека, не склонного к нелепым фантазиям. Вниманию читателя предлагаю его рассказ в незначительной литературной обработке:

«Двадцать седьмого июля 1984 года я вышел из дачного поселка «Золотые дюны» и направился через лес к ближайшей станции электрички. Было без четверти девять утра. Дойдя до поляны, я вдруг увидел бочкообразное сооружение серебристого цвета, высотой около четырех и диаметром чуть больше двух метров. Вокруг нижней части «бочки» переливалось кольцо синего цвета. При моем появлении откинулась дверца-трап, и на землю сошли два существа ростом около полутора метров. Лица их были бледные, волосы отливали платиной, большие глаза – изумрудного цвета. Головы непропорционально большие, руки длинные, как у человекообразных обезьян. Вместо носа – небольшая выпуклость, вместо ушей – чуть заметные впадины, а рот – маленькое отверстие. На них были плотно облегающие комбинезоны цвета летательного аппарата. Я остановился как вкопанный. По мере приближения существ по моему телу разлилась теплая волна, а в руках и ногах ощущалось легкое покалывание. Остановились они метрах в двух от меня, и, хотя никакой мимики на их лицах я не заметил, в голове явственно прозвучало: «Здравствуй». Я машинально ответил вслух: «Здравствуйте». Замечу, что в дальнейшем наши «разговоры» велись безмолвно и с моей стороны: нужно было лишь мысленно произнести фразу, и они понимали.

Гуманоиды (или инопланетяне) пригласили зайти в «бочку». Я проследовал беспрекословно, так как воля моя была подавлена. За нами закрылась дверца, и летательный аппарат с легким шорохом оторвался от земли. Ускорение, видимо, было колоссальное, но тело мое его не ощущало. Мы сидели в мягких удобных креслах в круглой каюте. Приборов вокруг я не заметил никаких. В стенах летательного аппарата имелось, оказывается, шесть иллюминаторов, которые снаружи не были заметны.

Земля стремительно исчезла из поля зрения.

О чем мы «беседовали», я не запомнил. Полет продолжался не более десяти минут. Аппарат опустился на ту же поляну. Я сошел на землю. Дверца-трап поднялась, горящее кольцо по низу «бочки» стало интенсивно светлеть, аппарат с негромким свистом взмыл вверх и растаял в небе.

Я пошел к станции и успел на свою электричку. Но каково же было мое изумление, когда я узнал, что поле! продолжался не десять минут, а десять дней.

Любые попытки что-либо вспомнить о контакте с гуманоидами мгновенно вызывали у меня страшную головную боль. Я был вынужден обратиться к врачу. Он провел со мной несколько гипнотических сеансов. Кое-какие сведения я сообщил под гипнозом. Гуманоиды родом с планеты «Дета-кси»… Второе. Их цивилизация на много порядков выше нашей. Вопросы рождения и смерти для них не существуют. Душа (разум) переносится из одной отжившей оболочки (тела) в другую.

Третье. Во Вселенной когда-то был один язык, так как была одна общая цивилизация. Это подтверждают некоторые общие символы, которые сохранились и у нас на Земле. Например, круг. Он у всех – знак совершенства, вечности, вхождения в миры (у нас – солнце). Сюда же следует отнести треугольник. Вершина – символ Бога. Пятиконечная звезда – знак живого существа (человека) и одновременно Вселенной.

Четвертое. С нами, землянами, общаются более 16 неземных цивилизаций. Каждая из них имеет свой язык, организованный опять же на основе общих символов.

После одного из гипнотических сеансов у меня ночью в голове возникла вся Вселенная – огромное пространство с множеством звезд. Среди них я узнал ту, откуда прибыли гуманоиды, с кем мне довелось летать. По мнению врача, они стерли в моем мозгу содержание наших «бесед», но, видимо, что-то в подсознании осталось».

Вот что я услышал от С. Зерцалова. На мой вопрос, какие изменения в себе почувствовал С. Зерцалов после полета в космос, он ответил, что стал видеть мир не в трех, а в четырех измерениях. Это дает ему возможность проникать в прошлое и будущее, пронизывать своим взглядом людей насквозь, определять отклонения в организме, а следовательно, и лечить его… Чтобы рассеять у меня сомнения в своих способностях, Зерцалов тут же до мельчайших подробностей рассказал не только мою биографию, но и биографию моих родителей, описал, как выглядят мои жена и дочь, их характер и привычки. Эта информация меня потрясла. На прощание С. Зерцалов заявил, что свои неземные способности он готов продемонстрировать в любое время перед аудиторией… Что ж, это предложение весьма заманчиво и для представителей науки. Кстати, медиков, видимо, заинтересует и такой факт: после контактов с гуманоидами Зерцалов обнаружил порез на ладони. Тонкий, сантиметра в полтора. До встречи с инопланетянами пореза не было.

А теперь послушаем хирурга 1-й новобалтийской больницы Н. Кузина:

«Когда я обследовал порез на руке С. Зерцалова, понял, что такого за всю свою практику не видел. Было похоже, что изнутри раны изъята часть мышечной ткани и кровь, а кожа вокруг шрама как бы сошлифована неизвестным мне инструментом. Через несколько дней С. Зерцалов снова явился ко мне. Каково же было мое изумление, когда шрама на его ладони я не обнаружил. Это противоречило всем законам биологии. Даже восстановился до мельчайших линий кожный узор…»

Такому опытному хирургу, как Н. Кузин, а он является доктором медицинских наук, заведующим отделением, не верить нельзя.

С. Зерцалов предполагает, что инопланетяне взяли кусочек его ткани и кровь для исследования у себя на планете. И заживили неизвестным человечеству способом…»

– Ну, здорово Зерцалов всем мозги запудрил?– сказал Костылев, когда Жур вернул ему газету. И, видя, что капитан не хочет комментировать статью, усмехнулся.– Никуда этот тип не летал, а крутил амуры… Не верите? Жена обо всем дозналась и в конце концов подала на развод.

– Зерцалов увлекался женщинами?

– Печать, как говорится, негде ставить. Они сами лезут к нему, как лягушки в пасть ужу. Люба Горчакова, повариха наша, так и не вышла из-за него замуж. А ведь красавица, я вам скажу!…– Дмитрий Данилович закатил глаза.– И какие предложения были! Даже один каперанг…

– Где она сейчас?

– О-о, Любочка высоко забралась. Окончила институт культуры, теперь директор областной филармонии. Кстати, она и вытащила Зерцалова на сцену…– Он сунул кипу бумаг назад в шкаф.– Каждый устраивается, как может. Одни честно, горбом, другие на халяву. Зерцалов так и будет теперь выезжать всю жизнь на космосе, на инопланетянах, на обмане доверчивых людей…

– Уже не будет,– сказал Виктор Павлович,– Зерцалов убит…

Дмитрий Данилович тихо охнул и уставился на Жура.

– Уби-ит?– протянул он.– Господи, что же вы сразу не сказали!

– А что?

– Да нехорошо как-то… Я костерю человека, а его уже нет.– Костылев обидчиво покачал головой.– Нехорошо, ой, нехорошо…

Любовь Николаевна Горчакова, улыбчивая шатенка с лучистыми глазами, не утратила красоту и в свои сорок лет. Услышав, что капитан Жур хочет поговорить о Зерцалове, она вся так и вспыхнула.

– Можно считать, он мой крестный. Так и стоят в ушах его слова, сказанные двадцать лет назад: Люба, твой воздух – искусство!… Я окунулась в эту стихию и не представляю себе другой жизни.

Она обвела рукой стены своего кабинета, увешанные афишами, большими фотографиями, где была вместе со знаменитыми артистами, автографы которых красовались тут же. И все восхваляли директора филармонии.

– Мне известно, вы еще на «Красном пролетарии» вместе с Зерцаловым участвовали в художественной самодеятельности,– сказал Виктор Павлович.

– Золотые были времена,– подхватила Любовь Николаевна,– Станислав был тогда неподражаем. За рубежом всем так тоскливо, а он устроит то вечер Высоцкого, то Окуджавы. Причем, сам играл на гитаре и пел, их копируя. Или затеем веселую комедию. Фонвизина, старый русский водевиль… Соглашались играть немногие, Станиславу приходилось исполнять несколько ролей. В общем, был душой всего экипажа. А чуть выдастся свободная минута, книжку в руки и забьется к себе в кубрик. Всю валюту, что ему выдавали, просаживал на научную литературу и журналы. А один номер, скажу я вам, солидная сумма – тридцать-сорок долларов. Это, считайте, три пары джинсов. Как-то одолжил у меня семь долларов. Зачем, спрашиваю. Не хватает, говорит, на монографию, за которой давно охотился. Узнала я, сколько он за нее отвалил, ахнула. Сто шестьдесят три доллара!

– Какая именно наука его интересовала?

– Станислава интересовало буквально все. Не человек, а ходячая энциклопедия. Знал столько, сколько многие за три жизни не узнают… Я, например, никогда не слыхала, что женщина может быть такой же сильной, как и мужчина. Была такая в начале века Марина Лурс, сильнейшая женщина России. Лежа держала на своих ногах тринадцать человек. Представляете? Пятьдесят пять пудов, это около тонны…

– Вот и называй вас после этого слабым полом,– улыбнулся Виктор Павлович.

– И от Зерцалова же я узнала, что у обезьян, оказывается, тоже существуют протекция и кумовство.

– И в чем оно выражается?

– А в том, что детенышам вожаков чистит шерстку вся стая. Да и пробиться высокопоставленному малышу на теплое местечко в иерархии значительно легче, чем другим обезьяньим отпрыскам.

– Ну что ж, человек взял от своих предков не самые лучшие качества,– усмехнулся оперуполномоченный.

– А однажды, это было, как сейчас помню, в Испании, Стасик организовал вечер песен Лещенко. Ну, не того, который по телевидению, а Петра. Наверное, слышали «Мою Марусечку»? Так вот, Зерцалов приволок откуда-то пластинки да и сам спел, а как рассказал о судьбе Петра Лещенко, аж плакать хотелось. Представляете, более тридцати лет скитался вдали от родины, мечтал умереть в России и за это поплатился.

– Каким образом?

– Написал в пятьдесят первом году прошение, что хочет вернуться в Россию, а его – цап! – и бросили в румынскую тюрьму. Там и погиб… Станислав уверен, что без Берии не обошлось.

Жур чувствовал, что Горчакову несет на волнах ностальгических воспоминаний, и решил перейти к разговору по существу.

– Говорят, в свою очередь, вы тоже в какой-то степени его крестная. Открыли Станиславу Зерцалову путь на сцену…

– Ну, это преувеличение,– скромно отмахнулась Любовь Николаевна, хотя нельзя было не заметить, что ей лестно.– Понимаете, когда Зерцалова списали на берег, я возмущалась, пожалуй, больше, чем он сам. Но что толку. Разве у нас можно добиться справедливости?

– Сейчас или тогда?

– И тогда и сейчас. А что, разве я не права?

– Слушаю вас, продолжайте,– уклонился от ответа Жур.

– А когда я узнала, что Станислава Аскольдовича, умнейшего человека, спрятали в сумасшедший дом, мне стало ясно, где, в какой системе живу и кто стоит у власти. Представляете, за ложь – к наградам, Звездам Героев, а за правду объявляют шизофреником.

– А вы не допускаете, что его слова о встрече с инопланетянами – плод больной фантазии и не больше?– спросил Жур, глядя в упор на Горчакову.

– Хорошо. Тогда как вы объясните возникновение у него способностей, которых нет ни у вас, ни у меня? – Короче, когда вышла «Новобалтийская правда», меня тут же осенила идея организовать публичное выступление Станислава Зерцалова. А я уже тогда возглавляла филармонию. Позвонила, говорю, есть предложение. Он тут же пришел.

– Значит, прочитав статью в газете, вы сразу поверили во все то, что там написано?

– Абсолютно! – без колебаний ответила Горчакова.– Да я и сама видела, что Станислав сильно переменился. Он сказал, что ощутил в себе огромные возможности помогать людям, открывать им глаза на мир и на себя. Пообещал, что обдумает мое предложение, но сначала съездит в Москву и Воронежскую область. Мол, хочет поучиться настоящему колдовству… Появился он через несколько месяцев. Как раз в концертных и театральных делах началась перетряска. Хозрасчет, так сказать. Симфонические концерты горят, народная музыка и танцы – тоже. Столичные рок-звезды требуют бешеные гонорары… Станислав предложил психологические опыты и прочее. Но сначала продемонстрировал свои способности на мне и других сотрудниках филармонии. Мы буквально ахнули. У него потрясающий талант! Я уломала управление культуры облисполкома, изготовили отличные афиши, дали рекламу по радио и телевидению. И вот – первое выступление Зерцалова. Не поверите, волновалась больше, чем он. Зал заполнился всего наполовину, но, думаю, ничего, лиха беда начало. Однако успех превзошел все наши ожидания. На следующий день Новобалтийск только и говорил об этом. А меня вызвали в обком на ковер: кто разрешил пропаганду всякой нечистой силы, снять, прекратить и так далее. Я отказалась наотрез. Ну, естественно, мне предложили написать заявление «по собственному желанию». Тогда я собрала коллектив филармонии. Люди встали за меня и Зерцалова горой. Пошли с петицией в обком: если, мол, меня снимут, объявят голодовку.– Любовь Николаевна рассмеялась.– Ну и борьбу мы выдержали, скажу я вам!

– Но все-таки победили…

– Не было бы счастья, да несчастье помогло… У второго секретаря дочь заикалась. Двух слов не могла произнести. У меня – бац! – идея. А что, если испробовать на ней возможности Станислава? Как говорится, пан или пропал… И, о чудо! После трех сеансов заикание у девочки как рукой сняло. Теперь уже обком стоял за нас. Вы сами понимаете, какая это была силища… Зерцалову дали зеленый свет.– Горчакова улыбнулась, как показалось Журу, с грустью.– Сейчас Станислав – союзная знаменитость.– Нас забыл… Я слышала, вроде женился на очень приятной женщине. Так? – посмотрела в глаза Виктору Павловичу с явной надеждой услышать отрицательный ответ. Но он промолчал.– Была бы рада за него. И за нее, конечно, тоже. Станислав – необыкновенный человек.

– Какие у вас были личные отношения?

– У меня к нему,– Горчакова красивыми наманикюренными пальцами смахнула со столешницы несуществующие пылинки,– самые добрые дружеские чувства. А уж как он ко мне относится, узнайте лучше у него самого…

– К сожалению, не могу узнать,– тяжко вздохнул капитан, приготовившись к самому неприятному– сообщению о гибели Зерцалова.

– Как? Почему? – сошла вдруг краска с лица директорши. Она, видимо, уловила в голосе Жура трагическую ноту.– Ну, говорите! Прошу вас…

– Он убит,– выдавил из себя Виктор Павлович.

Морось, туман. Люди – как тени. Жур словно плыл в сумерках, вглядываясь в номера домов. Здесь, в центре города, освещенном лучше, чем окраина, и то было ощущение, что ты в мутном аквариуме.

Вот и нужный дом. Помпезный, с архитектурными излишествами. В холле сидел бдительный вахтер.

Регина Власовна Зерцалова, бывшая жена убитого, жила на втором этаже. Она была в строгом темном домашнем халате, похожем на платье. Прическа в идеальном порядке, на лице – собранность и серьезность. Живет одна, сын на стажировке за границей, в каком-то колледже, а у нее самой много работы на вечер. И действительно, на письменном столе были аккуратно разложены какие-то справочники, выписки, диаграммы, рулоны перфорированной бумаги с множеством цифр и букв. Зерцалова писала докторскую диссертацию.

– Чем могу быть полезной? – спросила она, усевшись за стол и предложив Виктору Павловичу вольтеровское кресло.

– Хочу поговорить с вами о бывшем муже, Станиславе Аскольдовиче.

– Неужели скатился до какой-нибудь уголовщины?– брезгливо поморщилась хозяйка.

– Да, история уголовная,– подтвердил капитан, с тоской подумав: снова предстоит сообщать о смерти…

– Я хоть и неверующая, но согласна со словами протопопа Аввакума: «Выпросил у Бога святую Русь Сатана»,– Регина Власовна вздохнула.– Вот мы, так сказать, и сподобились… Сексуальная революция, наркомания, одиннадцатилетние проститутки, рэкет – и все это на фоне помешательства на спиритизме, потусторонних силах… Неужели нам мало уроков Запада?

– Издержки демократизации,– философски заметил Жур.– Видимо, должны пройти через это…

– Ну и глупо. Правильно сказал Бисмарк, что только дураки могут учиться на собственных ошибках. Умные учатся на ошибках других. А мы как были дураками, так ими и останемся.

– К чему вы все это?

– Никогда не думала, что Станислав Аскольдович на старости лет клюнет на эту дешевку и станет еще одним шарлатаном. Я имею в виду его так называемую артистическую деятельность. Мог бы найти более достойное применение своим незаурядным способностям.

Ее менторский, безапелляционный тон подавлял Виктора Павловича.

– Вы считаете, он шарлатан? – напрямик спросил Жур.

– Когда по фотографиям вылечивает от недуга – шарлатан. Когда предсказывает будущее – шарлатан. Когда морочит голову тысячам людей о переселении душ и кликушествует – шарлатан вдвойне.

– А как быть с теми, кого он действительно излечил?– Жур задал вопрос, на который сам не мог найти ответа.

– Вы помните фильм «Праздник святого Йоргена»? Там Ильинский играет бродягу, который скрывается от полицейских, он притворяется калекой. И его якобы исцеляет святой, такой же уголовник. Надеюсь, видели?

– Конечно. Вы думаете, Зерцалов сам организовывает благодарственные письма?

– А почему бы и нет?

– Ну хорошо, а если он все-таки не шарлатан?

– Я не совсем категорична. Признаю нетрадиционную, но веками проверенную народную медицину. Китайскую, русскую, тибетскую. И гипноз я считаю научным методом. Могу признать существование экстрасенсорного воздействия. Станислав Аскольдович мне лично снимал мигрень своим биополем.

– Значит, кое-что из его неординарных методов признаете?

– Биоэнергетика,– пожала плечами Регина Власов-на.– Тут нет никакой мистики. А вот когда приплетают Бога…– Она энергично мотнула головой.

– По-вашему, ученый не может верить в Бога?

– Многие, занимаясь наукой, верят и частенько оказываются в неловком положении. Возьмите Павлова. Вроде бы ощущал существование Бога, слышите, ощущал, однако сам лично доказал, что эмоциями управляет не так называемая душа, а нервная система с помощью условных и безусловных рефлексов. Парадокс, не правда ли?

«Женщина с головой,– отметил про себя Виктор Павлович.– С ней спорить трудновато».

– А как вы отнеслись к контакту Станислава Аскольдовича с представителями неземной цивилизации? – закинул Жур еще один пробный камень.

– Неземные цивилизации, может, и существуют, но вот насчет контакта Зерцалова…– Она усмехнулась.– Мистификация чистейшей воды. И, главное, повод мелковат: скрыть свои любовные делишки.

– Вы так считаете?

– Ну, знаете, это несерьезный разговор,– поморщилась научная дама.– Все просто, как дважды два – четыре. Загулял с бабенкой, подвел экипаж судна, семью заставил пережить Бог знает что… Честное слово, его поведение тогда было не достойно мужчины. Пришел бы и прямо сказал: так, мол, и так, Регина, виноват…

– И вы простили бы?

– Не знаю, не знаю,– поправила на руке часы-браслет Зерцалова.– Скорее всего нет.– Она подумала и жестко произнесла: – Наверняка нет. Терпение лопнуло. Сын уже был взрослый, все видел. Не хотела выглядеть в его глазах тряпкой…

– Простите, что копаюсь в личном. Он действительно провел эти десять дней с женщиной?

– То есть нет сомнений. Накануне привез эту девчонку с собой к друзьям на дачу, а утром они ушли вместе. Даже знаю ее имя – Таня.

– А другие женщины у него были?

– Думаю, пальцев не хватит на руках и ногах, чтобы пересчитать.

– Конкретно, если можно…

– Хотя бы директриса нашей филармонии…

– Горчакова?

– Ну, я вижу, эта связь известна всему свету,– язвительно усмехнулась Регина Власовна.– Посмотрите на ее сынишку – вылитый Станислав…

– Значит, у нее есть сын?– несколько удивился Жур.

– Вот именно. А отца у мальчика нет. Хотя все знают, что он – Зерцалов.

– Еще один вопрос. По поводу той истории, из-за которой ваш бывший муж был исключен из мединститута…

При упоминании об этом хозяйка посерьезнела, вынула из иностранной пачки длинную сигарету и закурила.

– Что именно в ней вас интересует? – сурово спросила она.

– Мне известно, в деле были замешаны несколько человек. Троих осудили, а Станислав избежал наказания. Почему?

– Боже мой, сколько могут жить эти слухи?…– Регина Власовна встала, прошлась по комнате, держа одну руку в кармане халата. Она остановилась возле Виктора Павловича.– Поразительно! Что, вам уже успели сообщить? Якобы Станислав – сексот? Или стукач, не знаю, как это у вас называется.

– Не скрою: слышал и такое.

– Враки! Ложь,– пристукнула по столу Зерцалова.– Пусть Станислав неверный муж, неважный отец, эгоист, но – предатель?… Никогда. Слышите, никогда! Я бы бросила его в ту же секунду. И плюнула бы в глаза…

– Значит, диссидентом он не был?

– В том-то и дело, что был. Всегда! – жестко произнесла Регина Власовна.– Я имею в виду прямое назначение слова. Инакомыслящий. Как подавляющее большинство нормальных советских людей. А вот в юридическом смысле… Да, тогда Стасу повезло – его не наказали. Но зато в восемьдесят четвертом году поизмывались. Ведь если вы осведомлены о его любовницах, то уж наверняка знаете, что полтора года Зерцалов просидел в психушке.

– За что же он попал туда? – спросил капитан, удивляясь своему же вопросу, ибо его интересовало в данный момент другое – почему об этой печальной странице в жизни Зерцалова его мать не сказала ни слова. Бывшая жена тоже удивилась вопросу, так как была уверена, что милиции хорошо известны обстоятельства, при которых Станислав оказался в психбольнице. Поэтому она не стала рассказывать о подробностях и заговорила в обвинительном тоне.

– Болтал слишком много после так называемого своего полета в космос. Будто отчетливо видит будущее страны. Предсказывал скорое падение коммунизма у нас и во всем мире. Но вы же знаете, добровольных помощников у КГБ достаточно. Его вызвали в эту милую организацию и предупредили. Станислав не угомонился. Вот тогда-то его и упекли в психушку. Без суда и следствия! А обращались с ним хуже, чем с арестантом.

– Он рассказывал?

– Извините,– зло посмотрела Зерцалова на Жура,– сама видела. Да и наслушалась от очевидцев. Дело в том, что, желая хоть как-то облегчить участь отца моего сына, я бросилась во все инстанции – ходила, писала, умоляла… Кругом глухая стена. Порой мне казалось, что я сама сошла с ума или просто вижу кошмарный сон. Зерцалова пересылали из одного дурдома в другой. Я следом за ним. Денег не жалела, чтобы знать о нем хоть что-нибудь, передать кусок колбасы… Всюду – не приведи Господи. А то, что творилось в спецбольнице, в селе Поместье Волгоградской области – не пожелаю даже своему лютому врагу. Представьте себе, двести с лишним человек содержатся за высоким забором и колючей проволокой. Одним словом, тюрьма. Камеры с прочными запорами и глазком. Охрана, санитары глумятся над этими несчастными и бесправными людьми как хотят. И как мне сказал один сержант из охраны, не удивляйтесь, если побывавший у них человек вместо членораздельной речи перейдет на мычание. Короче, «беспредел», да и только. Я отдала пять тысяч одному генералу, чтобы Зерцалова перевели.

– И его перевели?

– Да.

– Куда?

– К нам, в Новобалтийск, как я и просила. Слава Богу, он здесь попал в добрые руки Галины Семеновны…

– Кто это?

– Врач-психиатр Петелина. Честнейшая женщина. Ни на какие компромиссы не идет. Ни с совестью, ни с наукой, ни с начальством. А тут еще международная общественность, да и наши газеты вступились за права тех, кого по психушкам прятали… Убеждена, что, если бы не Галина Семеновна да перестройка, гласность, сидеть бы Зерцалову за колючей проволокой в лагере или в дурдоме…

– Регина Власовна, скажите, пожалуйста, а как реагировала на всю эту историю мать Станислава Аскольдовича?

– Да никак,– усмехнулась Зерцалова.– Она просто ничего не знала о ней.

– Но она ведь живет здесь?

– Все правильно. Но, учитывая ее возраст и здоровье, все окружающие делали вид, что сын в далеком-далеком загранплаваний, сами сочиняли ей письма от имени сына, сами и читали. Она ведь плохо видит. А когда Станислав оказался на свободе, его предупредили…

– Зерцалов вернулся к вам?

– Нет. Хотя я и готова была ему простить и принять.– Регина Власовна немного помолчала и негромко добавила: – Из жалости. Но Станислав сам не пожелал. Так мы и расстались, как в море корабли… Судьба.– Зерцалова вздохнула, развела руками и встала, видимо, желая этим самым подвести черту под их разговором. Но тут же, спохватившись, обратилась к Журу: – Надеюсь, что на этот раз Зерцалову психушка не угрожает?

– Нет, ничего ему уже не угрожает,– медленно ответил Жур.– К сожалению, должен сообщить вам нехорошую весть…

– Какую? – вся напряглась Регина Власовна.

– Его убили.

Зерцалова сжала пальцы рук так, что побелели косточки. В комнате воцарилась мучительная тишина. Регина Власовна смотрела перед собой невидящими глазами.

«И эта женщина до сих пор его любит»,– подумал Виктор Павлович.

Придя в себя от первого потрясения, хозяйка попросила рассказать, как это случилось. Жур, избегая страшных подробностей, отвечал.

Они просидели еще четверть часа, прикидывая, были ли у покойного враги, которые могли бы пойти на убийство. Однако бывшая жена не знала, чем жил Станислав последнее время. Ее сведения мало чем могли помочь следствию. Когда Жур собрался уходить, она спросила:

– Где он похоронен? Мы с сыном должны посетить могилу…

– Еще не похоронен,– сказал Виктор Павлович.– Честно говоря, я не нашел сегодня сил сообщить Анфисе Афанасьевне о его смерти…

– Я позабочусь. К кому обратиться по этому вопросу?

Жур дал ей телефон Гранской. И, выйдя на улицу, где стояла мокрая тоска, представил себе, какая сцена разыгралась в шикарной квартире привилегированного дома после его ухода.

Ночь Виктор Павлович провел в крошечном номере захудалой гостиницы. Удобства были общие, в коридоре. Утром даже позавтракать толком не удалось – в буфете лишь консервы «завтрак туриста». Он вышел на улицу, чуть прихрамывая – набегался вчера до упаду. Его опять поразила серая унылая погода. Жить здесь Жур не согласился бы ни за какие коврижки.

Была суббота. Поэтому встреча с бывшим корреспондентом, а теперь заместителем главного редактора «Новобалтийской правды» состоялась у того на квартире. Вергилиус Юозасович Чипайтис принял Жура в своем уютном коттеджике. С редкой растительностью на голове, но с густой мягкой русой бородкой, с трубкой в зубах, Чипайтис выглядел типичным прибалтом. Прежде всего предложил кофе, который сварил самолично на спиртовке, а потом они уже приступили к разговору, утопая в мягких креслах. Речь зашла о той давней статье, о контакте Зерцалова с инопланетянами.

– С трудом пробил материал,– признался Чипайтис.– Несмотря на провозглашенную гласность, вырезали больше половины. Между прочим, после этого я заболел уфологией. Собираю вырезки из газет и журналов, книги, иностранные издания.

Целая полка книжного шкафа была посвящена хобби хозяина. Он показал капитану самые последние новинки по проблемам НЛО.

– В статье вы как бы самоустранились от оценки,– продолжил Виктор Павлович о том, что его интересовало.– Скажите честно, вы верили, что Зерцалов действительно контактировал с гуманоидами?

– Ну, знаете, так вопрос ставить нельзя. Тем более я был тогда в этом деле совершеннейший профан. Однако я бы все же хотел узнать истинную причину вашего визита.

Капитану пришлось открыться. Весть об убийстве Станислава Аскольдовича произвела на хозяина тягостное впечатление.

– Вы говорите, убийца еще не найден? – спросил он.

– Увы… Вы сказали, что имеете кое-какие сведения, не вошедшие в статью. Не могли бы вы меня ознакомить с этими материалами?

Заместитель главного редактора газеты некоторое время молчал, что-то обдумывая.

– Ладно,– решительно поднялся он.– Покажу вам видеозапись нашей беседы. Правда, она сделана статично, в автоматическом режиме, так что не обессудьте за качество записи. И еще: учтите, что вы первый, кто будет ее смотреть. Раньше я был связан словом, данным Зерцалову, что никому и никогда ее не покажу…

– Почему?

– Сами поймете.

Когда на экране видеомагнитофона возник Зерцалов, Виктор Павлович поймал себя на мысли: хоть мы привыкли к кино и другим техническим штучкам, в сущности, не мистика ли увидеть живого человека, двигающегося, разговаривающего, когда он уже мертв…

Что удивило капитана – Станислава Аскольдовича нельзя было назвать красавцем. Почему же тогда он так безотказно действовал на женщин?

С первых же слов Зерцалова Жур насторожился. Станислав Аскольдович сообщал с экрана знакомую Виктору Павловичу по статье историю. Но в его рассказе была одна очень существенная деталь: космическое путешествие он проделал с девушкой. Ее звали Таня.

– Вот поэтому Зерцалов и запретил мне показывать видеозапись,– объяснил Чипайтис.– Сами понимаете, жена, сын, общественное мнение…

Последнее сообщение экранного Зерцалова настраивало на серьезные раздумья. Якобы вернулся он на Землю без Тани. Она, по словам Станислава Аскольдовича, осталась у инопланетян. Что же касается Зерцалова, то он возвратился на Землю с особой миссией.

– Какой? – поинтересовался Жур.

– Когда я задал именно этот вопрос Зерцалову и он попытался ответить, камера тут же отключилась, перестала записывать. Сам Станислав Аскольдович открывал рот, но, увы, я не услышал ни одного его слова.

– И больше вы с ним ни о чем не говорили?

– Нет, наша беседа продолжалась, но уже на другие темы и потому видеозапись не велась.

– Интересно, это интервью теперь наверное можно показать по телевидению? И не только по советскому. Иностранцы наверняка заинтересуются,– сказал Виктор Павлович, все еще находясь под впечатлением видеозаписи.

Вергилиус Юозасович не стал комментировать.

Вышел Жур от Чипайтиса, что говорится, мозги набекрень. Все перемешалось в голове, где реальность, а где мистика, Виктор Павлович разобраться был не в состоянии.

Выглянуло скупое солнце. Жур присел на скамейку в скверике. Рядом возились на площадке дети. Они казались ему ангелами без плоти и страстей.

Капитан попытался разобраться в том, что он узнал о Зерцалове в Новобалтийске.

«Допустим, космический контакт был,– предположил Виктор Павлович.– Уж если Чипайтис верит… Солидный человек, зам. главного редактора партийной газеты… Какую можно было бы выдвинуть версию? Что убийство – дело рук пришельцев? Чтобы Зсрцалов не выдал каких-то их тайн?… Они же забрали голову, потому что информация записана в мозгу Зерцалова…»

Он тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения.

«Какой бред! – сказал сам себе оперуполномоченный.– Не приведи Господь рассказать о моей «версии» Гранской и начальству. Определенно решат, что у меня сдвиг по фазе, и тогда…» Жур вспомнил рассказ бывшей жены Зерцалова о психушках…

Он поднялся и пошел к остановке такси. На ней стояло три человека. Пока очередь дошла до него, капитан пришел к выводу: побоку всякую мистику и чушь. Кстати, не мешало бы разобраться, кто такая Таня и действительно ли она у инопланетян?

Психиатрическая больница, в которой работала Галина Семеновна Петелина, пользовавшая Зерцалова, находилась за городской чертой. Место не самое удачное: растительности почти никакой, рядом песчаный карьер и небольшой грязный заводик с чадящей трубой. Виктор Павлович отпустил такси и пошел к высокому забору, окружавшему территорию психушки. Просто так на нее не попадешь, нужно позвонить в дверь проходной, откроется маленькое окошко, через которое осведомятся, кто вы такой, зачем и почему. Пропустили Жура с неохотой, в главный корпус сопровождал здоровенный санитар. Проходя по больничному двору, Жур отметил про себя, что это заведение здорово смахивало на зону в колонии. Сходство, причем, не в пользу больницы, завершало одеяние пациентов – латаные, застиранные халаты, невообразимая обувь на ногах. Больные большей частью бродили поодиночке. Одни угрюмо, сосредоточенно, другие наоборот – с выражением застывшего блаженства на лице.

– Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…– вдохновенно декламировал молодой парень, идя им навстречу с широко раскинутыми руками.– Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы…– загородил он путь.

– Ступай, ступай,– добродушно сказал санитар.

Больной радостно пошел прочь, продолжая читать стихи.

– Вообразил себя Пушкиным,– пояснил работник больницы.– А другой требует срочно послать его на Байконур. Боится пропустить свой полет на Луну.

Жур вспомнил, что одно время ходили слухи, якобы Гагарин жив. И подумал, не появляются ли подобные слухи из-за вот таких чокнутых.

Однако не все так мирно и благодушно было в больнице. В углу двора вдруг поднялся шум, вопль. Крепкий молодец в белом халате и шапочке дубасил несчастного мужичонку. У больного из носа текла кровь… Жур не вмешивался, ибо в чужой монастырь не суются со своим уставом…

Сопровождавший капитана санитар поскорее провел его в корпус к главврачу. Тот встретил незваного гостя настороженно и все допытывался, для чего ему нужна Петелина. Жур пояснил, что нужно поговорить о ее бывшем пациенте. Имя Зерцалова он благоразумно не упомянул.

– Учтите,– предупредил капитана главврач,– мнение Петелиной это всего лишь ее мнение, не более… Если что серьезное, запросите нас официально – ответим.

Галина Семеновна сидела в убогой ординаторской, что-то записывала в толстый журнал. Виктор Павлович поразился – откуда здесь, в мрачном пристанище, такой светлый, чистый человек. Что лицо, что голос, что манеры. Когда Петелина поднялась, чтобы поздороваться, Жур не удержался и поцеловал ей руку. Вышло это вполне естественно, хотя и не по уставу.

– Впервые вижу такого галантного сотрудника милиции,– смутилась врач.

– Вы знаете, у вас здесь так неприглядно и дико, честное слово, хуже, чем в колонии. И вдруг – вы…

Он не выдержал и рассказал о безобразной сцене мордобоя, учиненной санитаром. Петелина аж изменилась в лице.

– Что, случай из ряда вон? – спросил капитан.

– Если бы,– переживала психиатр.– Иной раз просто руки опускаются. Нет сил бороться против наших порядков, рутины.

– А куда смотрит главврач? На дверях его кабинета написано: «член-корр»… При такой весовой категории многое можно сделать.

– В том-то и дело, что его интересуют не больные, а только как бы поскорее пробиться в действительные члены Академии наук… Впрочем, если бы даже он очень захотел, мало что изменилось бы. Сами знаете, в каком кризисе наша медицина. А уж о психиатрии и говорить стыдно. Позор на весь мир! – Она спохватилась: – Что вы стоите, присаживайтесь. Выкладывайте, что у вас ко мне…

– Хочу поговорить о Зерцалове.

– Станиславе Аскольдовиче?– радостно встрепенулась Петелина.

– Да, бывшем больном.

– Не все, кто поступал к нам, были больными.– Лицо Галины Семеновны стало мрачным.

– С каким диагнозом он поступил?

– Вялотекущая шизофрения.– Петелина со вздохом закрыла журнал перед собой.– Иезуитское изобретение нашей карающей психиатрии. С таким диагнозом можно было бы упечь в больницу кого угодно. А вернее, любого неугодного.

– А выписали его с каким диагнозом?

– С этим же. Он до сих пор на учете.

– Выходит, есть?…– Виктор Павлович покрутил пальцем у виска.

– Я считаю, Станислав Аскольдович психически абсолютно здоров,– твердо произнесла врач.– О чем мною записано особое мнение. Но, к сожалению, один голос не перекроет хор.

– Зерцалов пытался обжаловать? Теперь ведь вышел закон…

– По-моему,– перебила его Петелина,– Станиславу Аскольдовичу абсолютно все равно, что другие о нем подумают. Он знает себе истинную цену.

– Пятно все-таки…

– Кто-кто, а вы, сотрудники милиции, должны знать, что за такое пятно некоторые предлагают огромные взятки,– усмехнулась Галина Семеновна.– До ста тысяч долларов, я уж не говорю о деревяшках.– Видя недоумение на лице капитана, она пояснила: – Загодя обзаводятся спасительным диагнозом на случай, если попадутся вам в руки…

– А-а,– понял Жур.– Вы говорите о дельцах, махинаторах.

– Вот именно, которых сейчас развелось…

Виктор Павлович вспомнил о Бабухине, о враче, который штамповал липовые истории болезни для освобождения от армии. Дорожка, оказывается, проторенная.

Хотя у капитана сразу возникло доверие к Петелиной, все-таки где-то в глубине души оставалось сомнение: объективна ли она к Зерцалову? Тоже женщина, и довольно молодая, чуть больше тридцати. Не поддалась ли зерцаловским чарам?

– Галина Семеновна, вот я знаю, что Станислав Аскольдович и шагу не делал, прежде чем не свериться со своим гороскопом. Доходило просто до абсурда, мании…

– Ну и что? – пожала плечами врач.– К вашему сведению, президент Рейган тоже слушался своего астролога. Даже расписание вылетов президентского самолета составляли с учетом расположения планет. По вашему мнению, Рейгана надо считать идиотом?

– Ну хорошо,– продолжал оперуполномоченный,– Зерцалов прямо называл себя колдуном. В наше-то время! Разве это нормально?

– А поэт Велимир Хлебников говорил, что он председатель земного шара,– улыбнулась Петелина.– Понимаете, поведение, мышление писателя, артиста, ученого обязательно должно быть неординарным. Я подчеркиваю: обязательно!

– С чего вы взяли?– опешил Жур.– А кому этого хотелось?

– Откуда я знаю. Прежде этого почти не скрывали милиция, КГБ,– все больше сердилась Петелица.– Я-то думала, времена переменились. Ан нет. Ну, конечно, если такие люди, как Малый, все еще ходят в генеральских погонах…

– А он-то при чем?– все еще не понимал Жур.

– Этот держиморда преследует Зерцалова почти тридцать лет! Да-да, с тех пор, как он обыскивал квартиру студента Зерцалова. Правда, тогда Малый был еще совсем молоденький лейтенант…

И тут до Виктора Павловича дошло: Петелина решила – он пришел для того, чтобы ворошить диссидентское прошлое Станислава Аскольдовича.

– Фу ты! – выдохнул он.– О чем вы говорите?

И поведал, по какой причине прилетел в Новобалтийск, для чего копается в биографии Зерцалова.

– Ради Бога, простите! – смутилась Галина Семеновна, узнав, в чем дело. Она была потрясена страшной смертью Зерцалова. Даже не смогла сдержать слез.

После этого разговор их снова стал доверительным.

– Я вот думаю, может, убийца один из ваших пациентов, некогда лежавших вместе с Зерцаловым? – Жур наконец задал главный свой вопрос.

– Я не криминалист,– пожала плечами врач.– Советчиком вам быть не могу. Скажу только, что буйных и явно склонных к жестоким поступкам больных мы не выписываем. Впрочем, сколько имеется психически ненормальных людей, которые еще не выявлены…

Петелина самолично проводила капитана до проходной.

Капитану Журу пришлось еще раз обратиться к участковому инспектору Черноуцану – помочь провести обыск в новобалтийской квартире Зерцалова. При содействии патронажной сестры дубликаты ключей от квартиры сына взяли под благовидным предлогом у Анфисы Афанасьевны – матери убитого.

С двумя понятыми открыли апартаменты Зерцалова. Запоры были солидными – два импортных замка да еще раздвижная металлическая решетка с внутренней стороны двери, тоже с хитрым замком.

Виктор Павлович поначалу удивился, зачем такая предосторожность: обстановка однокомнатной квартиры Зерцалова была более чем скромная, даже аскетическая. Разве что книги. Их было великое множество. Забитые до отказа два стеллажа во все стены. Но вряд ли они заинтересовали бы вора. Большинство на иностранных языках и явно научного содержания. Да и те, что на русском, тоже на определенную тематику. Монографии по медицине, преимущественно о психологии и нервной деятельности. Или же об оккультных науках и всякой чертовщине. Например, такие, как «Сон ведьм» К. Корреса, «Практическая магия» Ф. Лапиуса, «Восточная магия» И. Шаха, «Городские ведьмы» Э. Муди и другие в том же духе. Беллетристики было мало. Покойник, видать, не любил изящную словесность.

Однако когда Виктор Павлович обнаружил в стене за книгами небольшой, тщательно скрытый тайник, то понял, что опасаться грабителей Станислав Аскольдович имел все основания. В захоронке пряталось целое состояние. Более ста золотых червонцев царской чеканки, малахитовая шкатулочка, наполненная изделиями из золота и драгоценных камней, маленький слиток серебристого цвета – очевидно, платина… Здесь же Зерцалов хранил четыре сберегательные книжки на сумму более семисот тысяч рублей.

– Вот подфартило Анфисе Афанасьевне,– пораженный увиденным, сказал Черноуцан.

– Да, всегда достается не тому, кому надо,– сказала с завистью одна из понятых.

– И главное, не успеет попользоваться, старенькая больно и хворая,– заметила вторая.– Внуку перейдет, сыну Станислава Аскольдовича.

– Он и так не бедный,– вздохнула первая.– Недаром говорят: деньги тянутся к деньгам.– И с укоризной добавила: – Хоть и нехорошо осуждать покойника, но зачем он говорил, что помогает людям бескорыстно?…

Вопрос этот теперь звучал риторически.

Что еще заинтересовало Виктора Павловича, так это письма. Их было сотни полторы, не меньше. Со всех концов Советского Союза. Большинство из них– с просьбой принять и помочь избавиться от застарелых болезней, от которых не лечили врачи. Болезни были самые разнообразные: от экземы до раковых заболеваний. В письмах – вопль души, последняя надежда несчастных, уповающих на чудо.

ГЛАВА XI

П6 своему опыту Гранская знала, что люди могут лгать где угодно, но вот в дневниках своих пишут правду. И потому она решила самым внимательным образом познакомиться с дневником Кирсановой.

Из дневника Лаймы Кирсановой:

«20 ноября 1965 г.

Все, я решила записывать каждый день, что случилось со мной. Вчера мне исполнилось 10 лет, а сегодня наш класс приняли в пионеры. Выступал старый большевик. Он рассказывал, как видел Владимира Ильича Ленина. Вот повезло! Участвовал в Великой Октябрьской социалистической революции, устанавливал самую справедливую, самую гуманную власть на земле. Он повязал мне красный галстук той рукой, которой жал руку великого вождя мирового пролетариата. Еще он сказал, что мы теперь взрослые и должны сознательно помогать партии строить коммунизм. Все было так красиво и торжественно, что я чуть не расплакалась от счастья. Потом состоялся первый пионерский сбор. Председателем совета нашего отряды выбрали Витю Корецкого. А пионервожатой у нас будет Маша Быстрова из 9-го «Б». Она круглая отличница и является старостой школьного кружка по зоологии. Я тоже туда хожу. В зооуголке у нас много зверушек. И рыб. Есть очень редкие. Такие, как американские тетры. Они очень красивы: с красными и черными полосками. Много у нас волнистых попугайчиков, кроликов, морских свинок. Есть ежи и черепахи. А еще Маша ходит в конно-спортивную школу. Она рассказывала нам, что лошади спят стоя потому, что в диком состоянии у них были враги из хищников. Если бы они спали лежа, их бы разорвали. А стоячая лошадь быстро просыпалась и сразу убегала. Вообще лошади мне нравятся, но я боюсь к ним подходить близко.

Из школы я вернулась под вечер, когда я разделась и мама увидела на мне красный галстук, она почему-то испугалась и стала креститься. Выслушав мой рассказ, она сказала, что все мы, т. е. наш класс, совершили грех, но Бог простит всякого, кто будет усердно молиться, потому что, кто любит Господа, тот всегда его помнит. Память Божья рождает молитву. А через молитву приходит благодать Святого духа. Молитвой хранится человек от греха. Особенно нужно вечером молиться. Честному кресту. В этой молитве, сказала мама, выражается твердая вера в то, что силой креста, крестного знамения отгоняются бесы. Обращаясь ко Кресту Господню, мы называем его животворящим, ибо крест – это непостижимая и непоколебимая сила; сам Христос Спаситель был распят на нем как на жертвеннике за грехи наши и тем избавил людей от вечной смерти.

И потому мама помогла мне выучить еще одну вечернюю молитву: «Огради мя, Господи, силою Честного и Животворящего Твоего Креста и сохрани мя от всякого зла».

Мама моя очень правильная и очень умная. Я люблю ее слушать, хотя и не все понимаю, что она говорит о Законе Божием. Когда я об этом сказала отцу Александру, он успокоил меня: мол, вырасту – все пойму. Сегодня мама просила меня перед сном трижды прочитать новую вечернюю молитву. Она сказала, что, отходя ко сну, христианин помышляет о дне судном, о том, что ему предстоит дать отчет Вседержителю, и совершает исповедь перед сном – свое повседневное покаяние в грехах. Подробно рассмотрев свой день, начиная с утра и до самого вечера, христианин умоляет Господа простить все грехи этого дня и всей предыдущей жизни. Святые отцы напоминают нам в своих творениях, что лучше плакать каждый день и всю жизнь до смерти и испросить у Бога прощение, чем отойти из жизни с тяжким грузом грехов.

Я выполнила просьбу мамы – помолилась и легла в постель, а потом тихонько встала, включила свет и вот пишу дневник. Впервые в жизни. Потому что стала взрослой. Наша учительница сказала, что почти все великие писатели вели дневник. Чтобы потом использовать для своих произведений. Я тоже уже написала два стихотворения. Одно даже напечатано в школьной стенной газете. Может быть, и у меня талант писателя.'

Ритка хвалилась, что ведет дневник еще со 2-го класса. Я попросила показать, но она сказала, что дневник показывать никому нельзя. В него люди записывают свои тайны и секреты и прячут, чтоб никто не нашел. На чердаке есть незаметное место за дымоходной трубой. Если там спрятать дневник, его ни за что не обнаружат, даже милиция с Мухтаром. А тайны у меня есть. Мне очень, очень нравится Витя Корецкий. Вчера на моем дне рождения он сам сел рядом со мной. А когда я под гитару запела «Буря мглою небо кроет» Виктор первый подхватил романс, любовь к которому мне перешла от мамы. Как и любовь танцевать танго при свечах. Кстати, и танго мы танцевали с Виктором. А Рита смотрела на нас и злилась. Она очень хотела, чтобы Виктор сидел с ней и танцевал тоже с ней. Вообще Ритка воображала. Хвалится, что у нее папа офицер и привез из Венгрии платье, которое не мнется. Она и заявилась в этом платье. Ничего особенного. Мое лучше, хотя его сшила мамочка своими руками. И пирог «наполеон», который испекла мама, самый вкусный в мире. Но если говорить честно, Ритка не жадная. Подарила мне вчера заграничный набор шариковых ручек. А Витя подарил книжку «Как закалялась сталь» Николая Островского. Книжек подарили больше всего, 6 штук.

Самая большая моя тайна, что мамочка и я верующие и мы вместе несколько раз ходили в церковь. Но вот теперь я стала пионеркой. А пионерская организация носит имя Владимира Ильича Ленина. А он в Бога не верил и боролся с попами. По его приказу в нашем городе разрушили собор, а в одной церкви сделали кинотеатр. Спрошу завтра у мамочки: могу ли я молиться утром и вечером, а днем носить красный галстук? Вообще я буду жить, как Николай Островский. Витя написал на подаренной книге любимые слова Николая Островского. Они будут и моим девизом. «Жизнь дается человеку один раз, и нужно прожить ее так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Самая большая тайна, что мой папа работает за границей по особому заданию. Этот секрет я должна никому не выдавать, потому что у папы будут большие неприятности. Правда, я не удержалась и в прошлом году рассказала об этом только Вите. Он дал слово, что будет молчать. Жаль, что я не могу рассказать Ритке. Чтобы она поменьше хвасталась своим отцом. Папа тоже присылает мне подарки.

1 апреля 1967 г.

Реву сегодня весь день. Клякса на бумаге от моих слез. Почему у всех нормальные родители, а у меня, оказывается, все неправда. Чем я прогневала Бога, что он сделал меня такой несчастной? А случилось вот что. Прямо с урока меня вызвали к директору школы. А там сидит пожилая женщина, похожая на Рину Зеленую. Только очень строгая. Она сказала, что работает в гороно. Женщина спросила, с кем я хочу жить, с отцом или с матерью? Сначала я подумала, что это первоапрельская шутка. Мы сегодня разыграли Ритку. Она ходит в балетную школу, и мы сказали ей, что она приглашена в Ленинград на олимпиаду юных дарований. Нужно срочно взять билет на поезд у Маши Быстровой. Ритка побежала к пионервожатой, а у той глаза на лоб. Сначала Ритка обиделась, а потом смеялась вместе со всеми. Я чуть не померла от хохота. Но правильно говорит наша соседка тетя Липа: кто много смеется, обязательно будет плакать. Женщина из гороно сказала, что мой настоящий отец Артур Вениаминович живет в Риге и работает на радиозаводе инженером. Я спросила, откуда известно, что этот самый Артур Вениаминович мой папа? Женщина ответила мне: он хочет добиться через суд, чтобы я жила с ним. Семьи у него нет, обеспечен хорошо, имеет машину и дачу. Я совсем растерялась. И спросила, а как же мама? Женщина сказала, что моя мама Елена Николаевна прислала из Норильска письмо в суд и категорически возражает, чтоб меня отдали отцу. Потому что с самого моего рождения он не помогал бабушке материально и морально растить меня. Я подумала: вот те раз! Ведь Лена не моя мама, а сестра. Я так и заявила женщине, что нечего меня разыгрывать. Моя мама – Анастасия Серафимовна, а я и Елена – ее дочери. Тогда директор школы вздохнул, погладил меня по голове и сказал, что на самом деле Анастасия Серафимовна моя бабушка. Она еще раз спросила, какое мое будет решение. Поеду я жить к отцу в Ригу или нет? Я крикнула, что мне никто не нужен, кроме мамочки, то есть бабушки. И выбежала из кабинета. Как я очутилась в овраге за школой, не помню. Там мы играем, когда бывают свободные уроки. Сколько я там сидела и плакала, не знаю. Не хотелось никуда идти, никого видеть. Даже маму-бабушку. Обидней всего, что она меня все время обманывала. Она сама нашла меня в овраге и была такая расстроенная, что мне стало жалко ее. Мы вместе поплакали и пошли домой. Мама-бабушка все рассказала. Оказывается, Артур Вениаминович действительно мой отец. А Лена – моя настоящая мама. Лена, то есть мама, училась в Рижском университете, когда познакомилась с Артуром Вениаминовичем. Он уже работал. Они любили друг друга. Хотели пожениться. Но вдруг папу арестовали. А Лена, вернее, мама (все время путаюсь!) была уже беременная. Артура Вениаминовича посадили в тюрьму, а мама вышла замуж за следователя, который арестовал его. Следователя почему-то сразу уволили с работы, и он завербовался на Север и уехал в Норильск. Маме Лене оставалось учиться всего один год, и она осталась. Михаил, это новый муж Лены, не знал, что она должна родить. Я появилась на свет семимесячной. От всех неприятностей у мамы Лены пропало молоко. Мама-бабушка забрала меня к себе и всем сказала, что я ее дочь. Выкормила она меня искусственно. До сих пор Михаил не знает, что я не сестра Лены, а ее дочь. У них есть сын Андрюшка. Выходит, он мне не племянник, а брат. Вот так все перепуталось. Как я к этому привыкну, не знаю. И как теперь называть Лену? Мамой? Просто язык не поворачивается. А как называть бабушку? В общем, от всего голова идет кругом. Еще я спросила маму-бабушку, где ее муж. Она ответила, что мой дедушка Николай Харитонович воевал на фронте и пропал без вести. Но мама-бабушка до сих пор верит, что он жив и обязательно вернется. Как Федор Иванович из третьего подъезда. На него тоже прислали похоронку, но оказалось, что Федор Иванович попал к немцам в плен. А после Победы над Германией его посадили в нашу тюрьму. Потом я снова стала расспрашивать о своем настоящем отце. Почему раньше он не думал взять меня к себе? Мама-бабушка ответила: он не знал, что ты существуешь. А с чего это вдруг сейчас объявился? Кто ему сказал? Мама-бабушка только руками развела. Неужели она действительно не знает, или просто опять скрывает от меня? Если говорить честно, то очень бы хотелось встретиться с Артуром Вениаминовичем. Интересно, он видел меня? Господи, а не тот ли это дядя, который на прошлой неделе сфотографировал нас с девчонками, когда мы шли по скверу? Вот и опять клякса от слез Почему я не могу, как все, иметь папу? Почему? А что, если посоветоваться с Риткой? Да, расскажешь ей, а она растреплется на всю школу. Уж лучше с Витей. Но вдруг он возьмет и перестанет дружить со мной? Ведь получается, что я обманщица. И еще дочка человека, который сидел в тюрьме. Нет, ни за что! Лучше пускай узнает не от меня. Впрочем, все уже наверняка все знают. От директора школы. Что же делать? Как появлюсь в классе? Через полчаса надо идти на школьный вечер, где я должна играть на гитаре и петь (этому меня научила мама-бабушка), а лицо зареванное и совсем нет настроения. Маша Быстрова так на меня надеется! Но выступать я сегодня не могу. Придется сослаться на то, что разболелась голова. Но никто, наверное, не поверит. Может, сказать Маше, что у меня началась менструация? Это мысль! И вообще странно получается, Ритка на два с половиной месяца младше меня, а у нее уже есть менструация. И грудь больше, чем у меня, носит лифтон. Одним словом, она уже девушка, а я еще совсем девчонка. Плоская, как доска. Спортом, что ли, заняться, чтобы фигура развивалась? Ради Вити. Он позавчера положил мне в дневник записку из трех слов: «Да или нет?» Ой, глупые же эти мальчишки! Неужели сам не понимает, что 1000 раз да! Да! Да! Я люблю тебя, Витенька. Люблю, люблю, люблю! Бросаю писать, потому что пришла соседка тетя Липа.

Продолжаю дневник в тот же день. Только что ушла тетя Липа. Мама-бабушка пригласила ее пообедать с нами. Олимпиаде Егоровне очень понравился суп из потрохов. Даже рецепт взяла. Мама-бабушка стряпает его из утиных и гусиных потрохов, долго их варит, чтоб стали мягкими, а потом кладет коренья, рис и обжаренный говяжий фарш. После обеда мама-бабушка пожаловалась, что у нее чешутся подошвы. Тетя Липа сказала, что это значит к дороге.

Мама-бабушка рассказала о папе, о суде и что после этого уехать – лучший выход. Соседка тоже посоветовала уезжать, и подальше.

Хорошо бы в Москву. Там живет двоюродный брат мамы-бабушки. Она прямо села писать ему письмо, чтобы он помог обменять квартиру. После молитвы на сон грядущий я попросила Бога, чтобы он тоже помог нам в этом деле. И еще я решила узнать, исполнится ли мое желание. Сделала, как посоветовала тетя Липа: налила в стакан 6 ложек воды. Если утром воды прибавится, то задуманное сбудется. А если убавится, то не сбудется. А задумала я вот что: женится на мне Витя или нет?

27 сентября 1968 г.

Ну и денек был сегодня! Вся на нервах. Пришла вчера домой поздно и не успела подготовить все уроки. Слава Богу, не вызвала англичанка, наверняка схватила бы пару. А вот по биологии получила заслуженную пятерку. И еще учитель похвалил. Любовь к биологии у меня, видимо, от мамы Лены, ведь она закончила биологический факультет. Последний звонок ждала как божеского избавления. И сразу мы засели с Олегом Красновым, комсоргом класса, за Устав ВЛКСМ.

Ровно в 5 мы были в Краснопресненском райкоме комсомола, где окончательно решалась моя судьба. Волновалась страшно! Зашли в кабинет, а у самой все поджилки трясутся. Отвечаю на вопросы, а в голове туман. Как во сне. Но, слава Богу, обошлось. Ничего не перепутала.

Ладно, все волнения позади, главное, приняли. Теперь я комсомолка!

Олег предложил обмыть мое вступление в комсомол. Я даже сперва не поняла, что он имеет в виду. Олег сказал: «Ну и темная же ты. Обмыть, это значит выпить». Но ведь Бог запрещает пьянство! Я даже на Новый год не пила с девчонками шампанское. Пусть они кайфуют, а мне нельзя. Так и сказала Олегу. Он рассмеялся. Ладно, говорит, сегодня не будем, а завтра отметим обязательно. Готовь бутылку. Если ему так хочется, принесу спирт. У мамы-бабушки стоит в шкафу большая бутылка. Она преподносит рюмку или две сантехнику, мастеру по ремонту газовой плиты и электрику, которых приходится вызывать. Отолью в пустую бутылку из-под «Столичной», разбавлю. Олег, думаю, не разберется. Покупать в магазине нет денег. Да и не продадут, потому что еще несовершеннолетняя.

Надо сегодня непременно ответить на Риткино письмо. Пишут они с Витей Корецким регулярно. Витя, правда, реже. А жаль, мне очень интересно знать, как живут ребята и девчонки нашего класса. А вот мне писать им нечего. Моих московских одноклассников и друзей они не знают. Как-то написала Ритке, что видела на улице космонавта Алексея Леонова. Вот что значит жить в Москве! Она обиделась, чего, мол, хвастаю.

Бабушка водила меня в Елоховский собор. Я стояла в нем, как завороженная. Вот это настоящий Храм Господень! Все так величественно, красиво. Росписи, иконостас, алтарь. Священник читал проповедь о том, как Моисей вывел свой народ из египетского рабства. Он специально водил его 40 лет по пустыне, чтобы не осталось в живых никого, помнящего о рабстве. А сам так и не дошел до земли обетованной. В Библии так сказано, как он перед смертью обратился к народу Израилеву: «Теперь мне сто двадцать лет и близится конец мой. Господь не дарует мне блага ступить на землю обетованную, а посему молю Господа не оставить милостью Своей сынов Израилевых, чтобы не уподобились они стаду овец без пастыря». Мы вышли из церкви прямо-таки осветленные. На душе было так легко и хотелось делать добро. Сейчас помолюсь Богу и лягу спать».

Поднимаясь по широкой лестнице, ведущей ко входу в облпрокуратуру, Гранская столкнулась нос к носу с Измайловым. Поздоровались.

– Вы скоро вернетесь? – спросила Инга Казимировна.

– А что, есть новости?

– Есть.

– Только перекушу,– посмотрел на часы Захар Петрович.– Хочу наконец отведать, чем кормят зайцев.– Он улыбнулся.

Буквально напротив прокуратуры недавно какой-то остроумный кооператор открыл вегетарианское кафе под названием «Заячий стол». Гранская сама собиралась наведаться туда, но все как-то было недосуг.

– Составлю вам компанию,– сказала она.– Надо же использовать обеденный перерыв.

Они пересекли дорогу, вошли в кафе. В полуподвале было уютно, чисто. Столиков не больше десяти и почти все заняты. К счастью, один, в уголке, пустовал. И можно было поесть и побеседовать, не опасаясь посторонних ушей.

– Ну что ж, похрустим капусткой,– взяла в руки меню следователь. И, ознакомившись, удивилась: – Смотрите-ка, отменный выбор. И цены вполне…

Прокурор был тоже приятно поражен.

– Кабачки в сметане! Баклажаны по-молдавански! Цветная капуста, картофельные зразы… А салатов – глаза разбегаются!

– А в столовке, куда мы всегда ходим, кусочка свежего помидора не подадут,– покачала головой Гранская.– И это в разгар осеннего урожая!

Подошел официант и, приняв заказ, удалился.

– Ну, выкладывайте,– попросил Захар Петрович.

– Знаете, зачем у Кирсановой брали в поликлинике кровь?

– Вы говорили, у нее что-то с гемоглобином…

– Вовсе нет. Это был лишь предлог. Проверяли на СПИД.

Облпрокурор некоторое время молчал, оценивая сказанное. И наконец произнес:

– Каков результат?

– Первый анализ на присутствие у нее в организме ВИЧ, то есть вируса иммунодефицита человека, дал отрицательный результат. Но не всегда это отражает истинную картину. Решили провести повторный анализ По более современной методике. А Кирсанова, как вы знаете, исчезла.

– Вы хотите сказать, инфицирована она или нет, все еще под вопросом?– уточнил Захар Петрович.

– Вот именно.

– Откуда сведения, что она могла подхватить это?

– Запрос сделан одесской санэпидстанцией.

– Одесской? – вскинул брови Измайлов.

– Одесской,– повторила следователь.– Я стала названивать туда. С трудом разыскала врача, занимающегося СПИДом. А он разговаривать не хочет. Откуда, мол, он знает, что я следователь. Напирал на то, что не имеет права разглашать врачебные тайны, тем более по телефону.

– Он прав,– пожал плечами облпрокурор.– Историю в Элисте помните? Ну, с зараженными СПИДом детьми?

– Конечно.

– Ведь там медики сами растрезвонили о несчастных детишках. И не только они, но и их близкие живут теперь, словно в аду. Все шарахаются от них, как от прокаженных. Даже хуже.

– Нет, я, конечно, понимаю врача,– согласилась следователь.– Но что прикажете делать?

– Пошлите официальный запрос.

– Захар Петрович, сами же знаете, время поджимает.– Гранская вздохнула.– Выходит, снова придется гонять оперов…

– Ну хоть что-то раздобыть удалось?

– Проверяют контакты какого-то вирусоносителя. А это – как цепная реакция. Линии разветвляются, теряются, найти все связи чудовищно трудно.

Официант принес заказанное. Гранская и Измайлов сначала нажали на салаты из свежих овощей.

– Наверное, у вас уже появились версии?– продолжал тему Захар Петрович.

– Для версий пока слишком мало фактов. От кого тянется линия к Кирсановой? И потом, где Одесса, а где Южноморск? И когда это было? Может, Кирсанова имела контакты с вирусоносителем еще в Москве… И вообще, имеет ли это отношение к нашему расследованию?

– Но отмахиваться тоже нельзя.

– Ни в коем случае,– кивнула следователь.– Чт®, если тут и лежит разгадка? Как говорится, не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

За десертом – фруктовыми соками, выжатыми на их глазах барменом за стойкой,– разговор увял. Весьма довольные обедом Измайлов и Гранская вернулись в прокуратуру.

Возле комнаты Инги Казимировны прохаживался лейтенант Акатов.

– Извините, Денис, что немного опоздала,– открывая дверь, сказала Гранская.– Обедала.

– Ничего, я только что приехал.

После возвращения оперуполномоченного из командировки они встретились впервые. Акатов поведал о том, что ему удалось узнать в Одессе, поселке Гранитном и Шошинской исправительно-трудовой колонии. И хотя он все время информировал следователя по телефону, теперь его рассказ был более детальным.

– Жаль, что Виктора Павловича сейчас нет,– посетовала Гранская.– Ваши наблюдения и ему были бы очень полезны.

– Но вы же говорите, что он прилетает вечером.

– А вас уже здесь не будет. Видите ли, Денис, выпадает вам дорога в Одессу.

– Опять?! – удавился оперуполномоченный.

Следователь пояснила, чем это вызвано.

– Надо так надо,– спокойно принял очередное задание опер.– Там у меня налажены контакты с коллегами. Я имею в виду Гарнич-Гарницкого. Хороший мужик!

– Увы, Гурия Тихоновича вы там не застанете. Он в отпуске.

– Жаль,– огорчился Акатов.

– Но вы можете встретиться с ним здесь. Он находится в санатории «Коммунар». Звонил позавчера, справлялся о вас.

– Обязательно повидаюсь с ним.

– Да, я думаю, встретиться вам не мешало бы… И еще,– продолжала Гранская.– На квартиру Кирсановой пришло письмо от ее матери. Она живет под Киевом, в Дарнице. Очень просит Лайму навестить ее.

– Думаете, Кирсанова у матери?– встрепенулся Акатов.– Если, конечно, жива…

– Проверить не мешает. Вообще-то отношения между ними с самого рождения Лаймы какие-то перекореженные…

Следователь рассказала о том, что почерпнула из дневника Кирсановой.

– Странно распорядилась судьба,– задумчиво произнесла она.– По существу, они были чужие люди. Насколько я поняла, не виделись больше двадцати лет И вдруг – начали переписываться…

– Выходит, мне после Одессы – в Киев?

Акатов побывал в общежитии, где прихватил самое необходимое в дорогу, затем направился в санаторий. По сравнению с шикарными санаториями и пансионатами «Коммунар» выглядел прямо-таки убого. Несколько одноэтажных домиков, запущенная территория, «удобства» во дворе. До пляжей отсюда – ехать и ехать. Акатов с трудом нашел работника администрации, которая сказала, где поселился его одесский собрат по профессии. Предвкушая приятную встречу, Денис постучался в указанную палату. Хриплый голос ответил: «Входите».

В тесной каморке стояли две койки. На одной лежал молодой парень. Оперуполномоченный поздоровался с ним. Тот лениво ответил на приветствие, не вставая.

– А где ваш сосед? – поинтересовался Акатов.

– Спроси что-нибудь полегче,– широко зевнул отдыхающий.

До лейтенанта докатилась волна бормотушного духа.

– Понимаешь, друг, очень спешу. Вот так нужен Гурий Тихонович,– провел пальцем по горлу Денис.

– Ничем не могу помочь,– развел руками парень.– Всего одну ночь переночевал и смылся.

– Как смылся?– вырвалось у Акатова.

– И шмотки его тю-тю! – Сосед Гарнич-Гарницкого встал, открыл тумбочку. Она была пуста.– А ты ему кем приходишься?

– Знакомый,– буркнул Денис, размышляя об услышанном.– Значит, его уже нет полтора суток?

– Да не переживай ты.– Парень пошарил под койкой и вытащил на свет божий початую бутылку.– Давай примем по стопарьку, а то одному как-то не с руки.

– Спасибо, в другой раз,– отказался лейтенант.– Где же он может быть?

– Кайфует, наверное, у зазнобы,– усмехнулся отдыхающий и, раздумав наливать вино в стакан, присосался к горлышку.

– Какая зазноба! – обиделся за Гарнич-Гарницкого Денис.

– А что, он не мужик? – сказал парень, оторвавшись от бутылки.– А может, просто сбежал. Жратва тут!…– Он скривил лицо.– И тоска зеленая. Я бы сам смотался, да некуда. Придется пилить еще две недели… Вернусь домой в Ковров, накостыляю нашему профсоюзному боссу! А я еще ему поставил две бутылки портвейна!

– Может, его перевели в другую палату?

– Не-а,– замотал головой парень.– Я сестру-хозяйку спрашивал. Та ни хрена не знает. Если бы перевели, обязательно встретились бы в столовке или на телевизоре. Мы тут все перезнакомились…

– Как же так! – возмутился лейтенант.– Человек исчез. Человек! И никому дела нет!

– О чем ты говоришь,– махнул рукой парень.– Нынче наша жизнь – копейка. Я думаю, они только рады,– кивнул он на окно.– Харч остается, и можно поместить на освободившееся место левака. Нынче у вас в городе частники дерут за койку чирик в день…

Акатов кинулся к начальству «Коммунара». Там и впрямь не знали, что Гарнич-Гарницкий отсутствует вот уже почти два дня.

На выяснение времени не было, и Денис поехал в аэропорт. В оставшиеся до посадки несколько минут он позвонил Гранской и сообщил о загадочном исчезновении одесского оперуполномоченного.

– Боюсь, не случилось ли чего-нибудь с Гурием Тихоновичем,– встревоженно закончил лейтенант.– Может, с ним кто-то сводит счеты?

– Не берите в голову, Денис,– постарался успокоить его следователь.– Скоро прилетает Жур, попрошу его разобраться…

После разговора с Акатовым у Гранской сделалось неспокойно на душе. Чтобы развеять нехорошие мысли, она снова углубилась в дневник Кирсановой. В последние дни он стал чуть ли не настольной книгой Инги Казимировны. Она старалась выудить полезную для следствия информацию.

«30 сентября 1968 г.

Ужаснее дня, чем сегодняшний, трудно себе представить. Но все по порядку. На первый урок я чуть не опоздала. А на перемене подошел Олег и спросил: «Ну, старуха, после уроков как договорились?» Когда я подтвердила, он шепнул: «Встретимся у кинотеатра «Баррикады». Я согласилась. Встретились. Он предложил посмотреть мультики. Я глядела на экран, а сама думала: или я чего не понимаю, или Олег забыл – ведь он предлагал мое вступление в комсомол обмыть, и я, как дура, целый день таскала в портфеле бутылку, два стакана, три яблока и плитку шоколада. Мелькнула даже мысль: быть может, вчера Олег просто пошутил? Оказалось, все куда серьезнее, чем я предполагала.

После кино мы отправились в парк «Красная Пресня». Он маленький, запущенный. Посетителей – раз-два и обчелся. Олег стал хвастать, что может запросто достать через отца билет в любой театр, даже в «Современник». Там сейчас шла пьеса Михаила Шатрова «Большевики». Если я хочу посмотреть, он это устроит. Я сказала, что хочу. Мы забрели в тир, постреляли. А когда стемнело, Олег остановился в дальнем углу парка, вынул из кармана плоскую бутылку коньяка и сказал: «Ну что, обмоем?» В ответ я достала из портфеля свою бутылку «Столичной». Выбрав место поукромнее, Олег снял куртку, постелил и мы сели… Начали с коньяка. Я пила его в первый раз в жизни. Горький, рот обжигает и запах противный. Олегу коньяк понравился, а может быть, рисовался, как все мальчишки. Налил по второму стакану. Олег предложил на брудершафт. Если честно, то я даже не знала, что это такое. Теперь знаю. Правда, на «ты» мы с ним всегда, а вот поцеловал он меня впервые, в губы.

Когда Олег предложил выпить по третьему разу, я отказалась: во-первых, боялась, что мама-бабушка учует и тогда мне влетит, а во-вторых, я не могла больше пить – противно, да и голова стала шуметь… Тогда Олег выпил свой полный стакан, а потом и мой, за что я должна была поцеловать его еще раз. Я поцеловала в щеку. Потом Олег выпил еще, и вот тут все и началось. Он стал каким-то безумным: тяжело дышит, весь дрожит… Я хотела встать и предложить Олегу проводить меня до дома, но, видимо, почувствовав это, он вдруг повалил меня на спину, стал целовать в губы, шею, хотел расстегнуть кофточку, но не получилось, и он, порвав ее, схватил меня за грудь одну, потом другую. И еще больше дрожал, что-то говорил, говорил, но что именно, я даже не помню. Кажется, клялся в любви. Вдруг я почувствовала его руку под юбкой… Теперь мне стало ясно, чего он хочет. Я стала сопротивляться, как могла. Это ужасно! Ведь я еще девушка! Девушка! За кого он меня принимает? И почему я должна отдаться ему? Правда, Олег мне нравится, быть может, даже куда больше других ребят. Но ведь это еще не дает ему права так поступать. Да и разве он не понимает, что сам совершает преступление и меня толкает на большой грех?

Я просила, умоляла Олега, но он начал снимать трусы… Хотела встать – не могу. Он сильнее меня. Лежит на мне, сопит, вот-вот снимет или порвет в клочья трусы, и тогда… Еще момент, и я стала бы кричать, звать на помощь. Но тут же промелькнуло в голове: а если на крик прибегут люди и увидят нас… Что скажут? Узнают в школе, узнает мама-бабушка… Какой позор! Я бы не перенесла… Я продолжала сопротивляться изо всех сил, вначале молча, потом стала просить Бога о спасении. Безрассудный же Олег спустил брюки, достает свой… и я почувствовала его на своем животе, а потом между ног. Неужели все? – промелькнуло в моей голове. Но, видимо, моя молитва дошла до Господа Бога: у Олега ничего не получилось – мешали трусы, но он, слава Богу, даже не пытался стащить их совсем… Видимо, просто не догадался сделать это. Вдруг я почувствовала, как теплая жидкость брызнула мне на руку, потом на живот и потекла вниз… Я сразу поняла: то была сперма. И испугалась: а вдруг попадет в меня и я забеременею? И в этот момент где-то совсем рядом послышались мужские голоса. Олег испугался, а может быть, и по другой какой причине, вскочил и, придерживая штаны руками, быстро убежал… Полежав еще одну-две минуты и убедившись, что рядом никого нет, а все опасности позади, я встала, поправила одежду, запихнула в портфель Олегову куртку, положила туда же стаканы и пошла к выходу. Под фонарем причесалась и пошла домой, опасаясь, как бы не заподозрила мама-бабушка. Если что, скажу, что случайно упала… Но мама-бабушка уже лежала в постели. В последние годы все чаще и чаще болеет. Сказывается возраст.

Я быстренько переоделась, надела халат и сразу же принялась за хвалебную молитву Господу Богу. Да, это он, Всевышний, спас меня, а Олега он непременно покарает, если не сейчас, то потом…»

Он появился в конце рабочего дня: в ветровке, джинсах-варенках, щегольских кроссовках, вертя в руке заграничный брелок с ключами. И представился:

– Миша Гаврысь.

– Здравствуйте, Михаил Петрович,– поздоровалась с ним Гранская.– Присаживайтесь.

Она с любопытством рассматривала любимца южноморцев. И не только их – многих баскетбольных болельщиков страны. У народного депутата было простое открытое лицо. Инга Казимировна поймала себя на мысли, что он чем-то похож на ее сына, Юру. Так же высок, статен, да и возраст у них одинаковый…

– Что там стряслось с моим помощником?– без предисловия начал знаменитый спортсмен.

В его голосе не было ни высокомерия, ни вызова, как почему-то ожидала следователь.

– Ой, Миша, боюсь, как бы с вами что-то не стряслось,– покачала головой Гранская, неожиданно для себя назвав его только по имени.– Вы хоть знали, кому доверились?

– Конечно,– ответил Гаврысь.– Руслан прошел Афганистан. Герой!

– Афганистан он и в глаза не видывал,– перебила следователь.– И никакой он не герой. И даже не Руслан…

– Постойте, постойте,– ошалело посмотрел на Гранскую народный избранник.– Вы что, думаете, я лопух? Когда соглашался взять Бабухина в свою команду… Нет-нет, не в баскетбольную, а на выборах… Я навел о нем справки. И какие были отзывы! Настоящий молодежный вожак. Не из тех, кто горланит на митингах, а делом помогает перестройке… Ну а энергии – на таких электростанцию можно строить. Впрочем, зачем рассказывать, один демонстрационный центр его чего стоит! Размах! И польза большая для города, не говоря уже о тех несчастных художниках, которые раньше перебивались с хлеба на воду, а теперь получают – дай Бог нам с вами!

– Согласна, Бабухин энергичный,– кивнула Инга Казимировна.– Но вот вопрос: на какие дела он тратит свои силы?

– Ну не скажите. Мы помогли многим с жильем, пенсией… Некоторым малоимущим старикам Бабухин сам приплачивает, я имею в виду – от доходов «Люкс-панорамы».

– Индульгенцию хочет получить,– усмехнулась следователь.– Да только этим он свои грехи не замолит…

– Прошу вас! – взмолился Гаврысь.– Говорите прямо! А то все вокруг да около…

– Во-первых, выдает себя за другого человека,– стала загибать пальцы Гранская.– Во-вторых, скрыл судимость…

– Судимость?– округлил глаза депутат.

– Да, судимость… В-третьих, замешан в крупных валютных операциях…

Гранская замолчала, всем видом давая понять, что это далеко не все, что тянется за Бабухиным.

– Ну и влип я!– схватился за голову Гаврысь.

– Да-а, положение у вас, прямо скажем…– Инга Казимировна не договорила.

– Откуда же я мог знать, что он проходимец? – с отчаянием произнес Гаврысь.

– Скажите, Михаил Петрович,– начала осторожно следователь,– Бабухин когда-нибудь делал вам деловые предложения?

У того пробежала тень по лицу.

– Думаете, я замешан в его махинациях? – Он слегка усмехнулся.– Нет. Хотя он как-то и пытался подкатиться: мол, намерен сделать «Люкс-панораму» акционерным предприятием. Предложил мне пакет акций, сулил золотые горы…

– А вы?

– Наотрез отказался. И потом, я же парламентарий. Не должен заниматься бизнесом.

«Не должен» – это правильно,– подумала Гранская.– Но, к сожалению, сколько людей сейчас используют свое депутатское звание как раз для наживы. Ходят, добиваются для всякого рода кооперативов и малых предприятий то фондов, то снижения налогов, а то и просто ограждают их от скамьи подсудимых… А впрочем, по оперативным данным, Гаврысь действительно ни в какие сделки с Бабухиным не вступал,– добавила Гранская и спросила:

– Для себя лично ваш помощник не просил что-нибудь сделать?

– Вы знаете, никогда. Это меня и подкупало,– ответил депутат.

– Ну что ж, тогда ваша совесть может быть спокойна.

– Если бы,– вздохнул Гаврысь.– Ведь он распоряжался моими депутатскими бланками…

– А вот это зря,– осуждающе покачала головой Гранская.

– А что было делать? Бывало, что я в Южноморске находился не больше месяца-двух в году. Избиратели пишут, просят…– Гаврысь опять вздохнул, на этот раз тяжело-тяжело.– Знаете, сознаюсь в еще большем грехе: у Бабухина были даже чистые бланки с моей подписью.

– Ну а это, Михаил Петрович, граничит уже, прямо скажем… Вы понимаете, что он мог использовать их в своих преступных целях?

– Думать даже боюсь.– По телу Гаврыся пробежала крупная дрожь.– Но поймите, Инга Казимировна, дорогая!… Я воспитан так – верить людям! Сами подумайте, если не верить, то как жить?

– Как будто вы не знаете, что на честности и порядочности частенько паразитирует всякая мразь… Впрочем, что я вам мораль читаю, вы уже не мальчик. Запомните, такие, как Бабухин, не останавливаются ни перед чем. А вы ему такие козыри вложили в руки!…

– Может, дать объявление в газетах, что бланки недействительны? – с робкой надеждой глянул Гаврысь в глаза следователю.

– А что же будет с теми, кому уже помогли по вашему ходатайству? Выгнать людей из квартир? Детишек из яслей и садиков?

– Прямо голова идет кругом,– вытер вспотевший лоб народный депутат.

– Но действовать нужно.

– Завтра же махну в Москву. Там поговорю в Верховном Совете,– решительно произнес Гаврысь.– Даю вам слово, Инга Казимировна, это для меня такой урок! На всю жизнь! Эх, хотелось бы посмотреть на его поганую рожу!…

– Я бы тоже не прочь,– улыбнулась следователь.– И чем скорее, тем лучше. Вы тоже можете способствовать этому.

– Каким образом? – удивился Михаил Петрович.

– Расскажите все, что знаете о Бабухине.

Но, увы, народный депутат совсем, оказывается, не знал частной жизни своего помощника. И тем более– его сомнительные связи…

После ухода Гаврыся Инга Казимировна доложила о его визите Измайлову, заключив:

– Вот я думаю, Захар Петрович, какой из Миши радетель за интересы народа? Ведь избрали его только потому, что он здорово умеет забрасывать мяч в корзину. Ну, еще симпатяга, обаятельный. А ведь принимать законы и судьбоносные решения должны профессиональные политики. Посмотрите, сколько в нашем высшем парламенте не тех людей! Многих избрали лишь потому, что они часто появлялись на экранах телевизоров. Отлично рисовать, петь или ставить фильмы – это еще не основание…

– Между прочим, один артист очень даже успешно управлял самой могущественной мировой державой,– заметил Измайлов.

– Имеете в виду Рейгана?

– Да, любимейшего президента американцев.

– Убедил,– засмеялась следователь и уже серьезно добавила: – Однако таким шляпам, как Гаврысь, я бы не то что страну, но и города не доверила бы…

«24 августа 1973 г.

– Ура! Я– самый счастливый человек на свете! Моя мечта сбылась: сегодня я зачислена студенткой 1-го курса актерского факультета Государственного института театрального искусства! В прошлом году меня срезали на экзамене, а в этом получила пятерку. Экзаменатор даже не поверил, что сдаю второй раз. Он прямо так и сказал: Кирсанова рождена для сцены. Теперь я не буду комплексовать и думать о своей неполноценности (а ведь такие мысли приходили, а порой даже жить не хотелось). Ведь половина нашего класса поступила в институты с первого захода, правда, большинство в педагогический. Вадим Морозов и Олег Краснов ушли в армию. Почти весь год я избегала встреч с Ритой, которая учится на биологическом в МГУ, а Витя Корецкий – служит в ракетных войсках. Он мечтает стать историком. Пишет и мне, и Рите. Из его последнего письма узнала, что Ритка предлагает ему помощь через отца, который как-никак теперь генерал, служит в Генштабе, и ему ничего не стоит не только перевести Виктора в Москву или Подмосковье, но даже вовсе освободить от армии. Но гордый Корецкий отказался. Ну и чудак: кому и что этим докажет?

Давно думаю и не могу найти ответа: почему старая дружба крепче новой? Не успела я вспомнить о Викторе, как раздался телефонный звонок: Рита обещала через час заехать на своей «Волге», и мы с ней отправимся в ресторан Дома актеров. Там нас ждет веселая компания. Надену свое самое модное платье с глубоким декольте. Мужики будут сходить с ума от моей груди, а Ритка от зависти.

Сегодня прочитала, что, по мнению польских мужчин, идеальная жена должна обладать такими чертами: хозяйственностью, верностью, сексуальной привлекательностью, добротой, снисходительностью и опрятностью. Интересно, что думают по этому поводу наши мужики? Если не забуду – обязательно спрошу».

«…/ июля 1977 г.

Вечность не открывала дневник. Не до того. Порой хотелось идти самой повеситься, или всадить пулю в лоб бездарному и мерзкому доценту Воронкову. Скорее всего, я решилась бы на первое, если бы не мама-бабушка. Как мне ее жалко! И потому она ничего не знает ни о моей первой двойке, ни о второй на экзамене по трижды проклятой политэкономии социализма.

В субботу меня вызвал декан и заявил, что если я не сдам политэкономию в понедельник, то меня отчислят из института за неуспеваемость. И тогда прощай моя мечта о театральной славе и карьере в кино…

Два дня я сидела, не поднимаясь со стула. Казалось, теперь знаю и про закон социализма, и про постепенный переход к коммунизму, даже пыталась штудировать «Капитал» Маркса, но, увы…

…Взяла билет. От волнения не могла даже прочитать его номер. Села и вместо того, чтобы готовиться, стала слушать ответ парня из другой группы. Наконец переворачиваю билет, смотрю. И – о Боже! Первый вопрос «Критерии начала и завершения переходного периода от капитализма к социализму». Не знаю. По второму «Планомерность и товарно-денежные отношения при социализме», кажется, что-то могу сказать. А с третьим повезло: «Критика современных буржуазных ревизионистских концепций «рыночной» эволюции социализма» – об этом читала буквально утром перед экзаменом.

А когда я села и попросила разрешения отвечать на билет, начиная с третьего вопроса, Воронков взял зачетку и, увидев в ней два «окна», означавших «двойки», спросил: «Вы третий раз?» Я кивнула. Тогда он поднялся видимо, в соседний кабинет. Вернулся вместе с преподавателем соседней кафедры – старушкой в очках с толстенными линзами. Это означало, что они будут принимать экзамены вдвоем – комиссией.

Но пучеглазая старуха явно не испытывала восторга от предлагаемой ей чести. Глядя на часы, она убеждала Воронкова, что опаздывает на электричку и тогда ей придется ожидать следующую не менее двух часов. Воронков пообещал, что скоро отпустит. Старуха села рядом с ним.

Воронков почему-то предложил мне начать ответ со второго вопроса. Заикаясь, я прочитала то, что написала на листке.

– А теперь что вы скажете нам по первому вопросу?– спросил Воронков.

– Ничего,– ответила я.

– Все ясно,– сказала старуха,– Я готова расписаться.– И расписалась в зачетке и в экзаменационной ведомости.

– А вы можете продолжать,– сказала старуха Воронкову и ушла.

Теперь Воронков мог спокойно ставить «неуд», но не спешил. Задав еще два вопроса по трудам классиков марксизма-ленинизма и услышав «красноречивые» ответы, он вдруг многозначительно улыбнулся и предложил закончить экзамен в другом месте. В «жигулях»,– промелькнуло в моей голове.– Значит, и мне придется…» В это время Воронков, как бы завершая свою мысль, сказал: «Если, конечно, вы не возражаете?»

«Возражаете». Он еще издевается. Как будто у меня есть выбор. Если честно, то это предложение меня не застало врасплох, в глубине души я уже не раз прокручивала такой поворот событий. Конечно, я могла возмутиться, послать его на три буквы. А результат? Короче, я согласилась, не зная точно, на что. Мы вышли. Во дворе стояла его новая «Лада».

Куда мы ехали и зачем – я тоже не знала. Когда же мы свернули в темный переулок, я поняла, что сейчас мне предстоит делать самое страшное. Мы подъехали к пятиэтажному крупнопанельному дому. Зашли в однокомнатную, давно не убиравшуюся квартиру. Ни одной книжной полки. Квартира явно не Воронкова. Но в ней он вел себя как хозяин. Из бара достал, коньяк и конфеты. Выпили по две стопки. Потом показал мне ванную, дал чистое полотенце и халат не первой свежести. Словно по чьему-то приказу сверху я покорно вошла в ванную и стала раздеваться. Приняла душ. Накинула халат и так же покорно пошла в комнату. Воронков уже лежал на диване, укрытый одеялом. Увидев меня, он спешно снял с меня халат и стал обнимать, целовать губы, грудь, живот. Молча, без единого движения я терпела «ласки» Воронкова.

Боли почти не было. После пяти-шести толчков Воронков вдруг напрягся, застонал, сделал еще несколько судорожных движений, испытывая, видимо, при этом тот самый оргазм, ради которого люди идут на грех… Потом Воронков пошел в ванную, а я стала смотреть по старенькому телеку концерт лауреатов международного фестиваля эстрадной песни «Золотой Орфей» из Болгарии. И подумала: наверное, наши певицы попадают туда через отборочную комиссию так же, как я только что «сдавала» экзамен Воронкову…

Он вернулся, предложил искупаться и мне. Я встала, а он вдруг говорит:

– У тебя что, менструация? – и показывает на простыню, на которой были пятна крови.

– Я девушка,– ответила я и, тут же спохватившись, добавила: – Была…

…Вот уже три дня, как я женщина. И хотя о случившемся я не сказала никому ни слова, мне кажется, что об этом узнали или, по крайней мере, догадываются многие… Вчера позвонил Вадим Морозов и пригласил на вечер в первый мединститут (куда он поступил после армии), но я отказалась – стыдно. Сегодня перед лекцией встретилась с деканом, поздоровалась, а он в ответ как-то многозначительно улыбнулся и сказал не то вопросительно, не то утвердительно: «Все в порядке» – и пошел дальше. А я вспыхнула и покраснела.

Ночами не сплю – плачу. Вчера ходила в Елоховский собор. Какое великолепие! Какая благодать! Красотища! Но мне не до красоты. Молюсь и молюсь. Прошу Господа Бога простить мою душу грешную. Да видит Всевышний, что не хотела я грешить, нарушать закон Божий. Но так случилось, видимо, от того, что люди происходят от согрешивших Адама и Евы, и поэтому мы уже рождаемся в состоянии греха, а грех всегда удаляет человека от Бога и ведет к страданиям, болезням и вечной смерти. Люди часто говорят неправду и творят несправедливость. И только Господь Бог в высшей степени справедлив. Он не наказывает без причины праведника и не оставляет человека без наказания за всякое худое дело, если только человек сам не исправит свою жизнь покаяниями и добрыми делами. Я знаю: Бог любит свое творение, любит каждого из нас. Поэтому и в радости и в печали я должна обращаться к Богу с молитвами, с покаянием и величайшей просьбой – не судить меня строго».

ГЛАВА XII

«Чайку», совсем еще недавно обслуживавшую генерального директора «Люкс-панорамы», Виктор Павлович Жур увидел там, где советовали искать работники автобазы – у фирменного магазина «Табак». Возле него бурлила гигантская очередь. Дефицит на курево докатился и до Южноморска. Жур проторчал у черного лакированного лимузина Бог знает сколько времени. Наконец подошел водитель. Красный, взлохмаченный, он сжимал в руках несколько сигаретных пачек. Виктор Павлович подождал, пока шофер откроет ключом дверцу, сложит свою добычу (иначе не назовешь) во вместительный «бардачок», и только тогда спросил:

– Вы свободны?

Тот презрительно оглядел невыразительную внешность опера и с усмешкой произнес:

– Не по чину замахиваешься.

– Капитанский устроит? – сыграл простака Жур.

– Ладно, капитан, топай,– как от назойливой мухи, отмахнулся водитель, запуская двигатель.

– Тогда немного потопаем вместе,– предъявил свое служебное удостоверение Виктор Павлович.

У шофера отвисла челюсть. Он выключил зажигание и осевшим голосом проговорил:

– Хотите сказать, следовать за вами?

– Если вам не хочется беседовать в уютной обстановке.– Опер показал внутрь салона.

Водитель услужливо распахнул дверцу. Жур устроился на просторном сиденье со странным чувством – находиться в таком шикарном авто ему никогда не приходилось.

– Что ж, Генрих Виленович Хромушин,– начал опер,– поговорим о вашем бывшем шефе. Бабухине.

Водитель явно занервничал.

– Отъедем,– сказал он глухо.– Тут меня каждая собака знает… Не дай Бог, увидят с вами, еще подумают…

«Членовоз», как метко окрестил народ экипажи высокопоставленных аппаратчиков, плавно поплыл по проспекту.

«Интересно, что бы подумали ребята из управления, увидев меня в «Чайке»? Генерал Рунов, начальник УВД, и тот ездит всего лишь на «Волге»,– подумал Жур и ужаснулся.– Не дай Бог, еще решили бы, что я стакнулся с мафией!»

Он невольно вжался в сиденье. Хромушин, словно прочитав его мысли, выбрал для разговора тихую малолюдную улочку.

– Не знаю, что там натворил Бабухин,– начал он первый, когда машина притулилась к ветхому дому с заколоченными дверьми и окнами,– но к его делишкам я никакого касательства не имею.

– Ну вот сразу: натворил, делишки…– усмехнулся капитан.– Может, за ним ничего и нет дурного.

– Не надо, начальник,– скривился шофер.– Я, чай, не малец. После того как вы его хотели замести, в «Люкс-панораме» траур, словно в крематории… Не поймали еще?

«Да, наивно думать,– с грустью констатировал опер,– что в стенах милиции можно сохранить какие-то секреты…»

– Еще нет,– признался он.– Но, уверяю, бегать ему недолго… Хотелось бы узнать, с кем общался Бабухин, к кому вы его возили, кто приезжал к нему домой?

– Ой, не впутывайте вы меня! – Хромушин распечатал пачку сигарет и закурил.– Поверьте, пользы не будет никакой. Подвез, отвез… А кого и зачем – мне абсолютно до лампочки…

– А нам – нет.

– Это уж ваша забота,– сплюнул в открытое окошко водитель.

– Я прошу помочь,– просто сказал Жур.– Вспомните разговоры в машине…

– Елки-палки! – Хромушин раздраженно ударил рукой по баранке.– Русским языком объясняю: ничего не знаю и знать не хочу!

– Так уж и не знаете,– покачал головой опер.– Ведь недаром говорят: личный шофер ближе, чем друг и жена. Ему доверяют самые сокровенные тайны.

Генрих Виленович молчал, нервно затягиваясь дымом. Молчал и Жур, откровенно пристально разглядывая собеседника. Это продолжалось минуту, другую, третью…

– Что я, красна девица, чтоб меня разглядывать? – не выдержал наконец Хромушин.

– Пиджачок славный,– сказал с улыбкой капитан.– Кожа – шик! Французский?

– Турецкий,– пробурчал водитель и поспешно добавил:– Брательник привез из загранкомандировки.

– Ну, допустим, не брательник. И не из командировки,– спокойно поправил Жур.– А с улицы Бабеля…

На улице Бабеля находился валютный магазин.

– А если даже и оттуда? – огрызнулся Хромушин.

– Так ведь надо было выложить зелененькие,– продолжал капитан.– Доллары, то есть. Или другую свободно конвертируемую валюту. А вы, как известно, зарплату получаете нашими кровными, рубликами…– Он выдержал паузу.– Бабухин подкинул иностранные дензнаки?

– Не имеет значения,– отвернулся от Виктора Павловича шофер.

– Очень даже имеет. Подпольные валютные операции пока еще…– Жур развел руками.– А Руслан Яковлевич проворачивал их с размахом.

Снова воцарилось долгое молчание.

– Что вам нужно? – повернулся вдруг к Журу Хромушин.

Капитан понял: он «дожал» Генриха Виленовича.

– Начнем с секретарши Бабухина, Жанны Шелютто…

Беседа продолжалась не меньше часа. После того как Жур покинул шикарный лимузин, он встретился еще с несколькими людьми, имена которых всплыли во время общения с Хромушиным. Затем Виктор Павлович забежал в облуправление внутренних дел и только потом направился к Гранской.

– Так вот, Инга Казимировна,– начал он прямо с порога,– можно почти с уверенностью сказать, что Бабухина в Южноморске нет.

– Это почему?

– «Алмаз» обнаружен,– сказал Жур.– Ну, тот самый конь, на котором сбежал Бабухин…

– Где нашли?

Виктор Павлович подошел к карте области, висевшей на стене.

– Вот здесь.– Он пользовался шариковой ручкой, как указкой.– За перевалом «Горячие ключи». Восемьдесят с лишним километров от Южноморска.

– Как Бабухин туда добрался незамеченным?– тоже подошла к карте Инга Казимировна.– Ведь мы оповестили населенные пункты по всей области.

– Какой дурак на его месте будет скакать через селения? Бабухин избегал их. А там, в горах, места довольно дикие.– Он ткнул ручкой в карту.– Здесь Бабухин бросил коня у шоссе, по которому ходит рейсовый автобус до железнодорожной станции Егорьевская. А дальше – кати на все четыре стороны…

– Что-то не вижу Егорьевскую,– всматривалась в карту следователь.

– А это уже другая область. Тамошняя милиция ничего не знала о розыске Бабухина.

Они присели.

– Что будем делать, Виктор Павлович? – озабоченно спросила Гранская.

– Человек не иголка в стоге сена. Иголка лежит и помалкивает, а человек обязательно себя проявит.

– И когда? – усмехнулась Инга Казимировна.– Через год? Два?

– Все, может быть,– задумчиво произнес Жур.– Но, понимаете, Инга Казимировна, Бабухин завязан в Южноморске со многими людьми. В их руках большие дела и деньги. Не может он все это бросить на произвол судьбы.

– Своя шкура дороже…

– Но существовать ведь на что-то надо! Сбежал он совсем пустой.

– Вы думаете, у него в других городах нет партнеров или друзей, которые могут выручить?

– Кому Бабухин нужен без своих капиталов!

– Ладно, выкладывайте идею.

– Видите ли, здесь осталось двое его очень доверенных лиц. Председатель торгово-закупочного кооператива «Южный» Невельский и секретарша в «Люкс-панораме» Жанна Шелютто.

– Говорили с ними?

– Господь с вами! Их нельзя трогать ни в коем случае!

– Да-да, понятно,– кивнула Гранская.– Будем держать их как подсадных уток?

– Гусей,– улыбнулся опер.– Жирненькая приманка. Главное, не спугнуть. И чтоб у них не возникло никаких подозрений.

– Что за люди?

– О Невельском я пока знаю еще очень мало, а вот Жанночка…– Капитан покачал головой.– Губа у нее не дура – двух мужиков доит: мужа и Бабухина. Супруг Шелютто работает барменом на круизном лайнере, который обслуживает только иностранцев. По полгода в плавании. В это время его заменяет Бабухин…

– Жанна его любовница? – уточнила следователь.

– Больше, чем любовница. Распоряжается им, как жена. Правда, и терпеть приходится от Бабухина такое!…

– В каком смысле?

– Вы же знаете, у Бабухина совсем свихнутая психика на половой почве…

– Да, любит мальчиков. Вот красавчику-манекенщику подарил аж кооперативную квартиру.

– Но и с женщинами он не может просто так. Для полного удовольствия ему нужно, чтобы партнерше было больно. Сигаретой прижигает. Особенно любит прижигать сосок груди…

– Ну и ну,– покачала головой Инга Казимировна.– Он еще и садист. Не понимаю, как женщины соглашаются на подобное унижение и муку? Или Жанне это нравится? Впрочем, человеческая натура – страшный лабиринт… С ужасными темными закоулками…

– Эта Жанночка просто помешана на деньгах и драгоценностях.

– И Бабухин не скупится?

– Ну посудите сами… Официальный оклад у нее семьсот пятьдесят рэ…

– Это у секретарши? – изумилась следователь.

– Шелютто числится консультантом по искусству. Ей идут еще премиальные проценты от прибылей. Короче, в месяц набегает до двух тысяч.

– Уму непостижимо! – сказала Гранская и поправилась:– Впрочем, сейчас все уму постижимо… Я, например, не могу себе позволить сделать подарок сыну на день рождения: просит свитер, а откуда у меня пятьсот рублей? Меньше спекулянты на «фарцплаце» за фирменный не берут.

– А вот Бабухин спокойно преподнес Жанне соболиный полушубок,– сказал капитан.

– По теперешним временам это барский подарок.

– Ну а такие мелочи, как японский видик, южнокорейская стереосистема, для Бабухина просто семечки…

– И что вы предлагаете?

– Нужно попросить разрешение на применение спецсредств.

– Прослушивание телефонов?

– Да.

– Хорошо,– согласилась после некоторого размышления следователь.– Пойдемте к Измайлову, без него этот вопрос не решить.

Она стала собирать со стола бумаги и прятать в сейф.

Глянув на стопку общих тетрадей в нем – дневников Кирсановой,– Жур спросил:

– Что-нибудь нужное выудили?

– Проясняется, какой она человек,– ответила Гранская.

– Ну и что она за личность?

– Знаете, Виктор Павлович, все-таки Карл Маркс прав… действительно сознание определяется бытием…

– А при чем здесь Кирсанова?

– Наше исковерканное, фантасмагорическое житье-бытье здорово поломало ее. Совершенно вывихнуло душу. Даже религия не помогла…

Инга Казимировна закрыла на ключ сейф и по привычке дернула за ручку.

Они вышли из кабинета.

«23 мая 1981 г.

«Дела добрые никогда не пропадают»,– учила меня мама-бабушка, царство ей небесное. Уже больше года, как я живу одна. Так вот вчера, после спектакля, ко мне за кулисы прошел мужчина, наговорил кучу комплиментов, ему особенно понравилось то место, где я пою жестокий романс, и предложил попробовать себя на главную роль в кино у молодого, но весьма перспективного режиссера «Мосфильма». Я, конечно, согласилась, хотя сценарий еще не читала. От волнения всю ночь не спала. Хорошо кубинцу Томасу Нуньесу, который после неудачно проведенной операции по удалению гланд не спит уже почти 40 лет, и ничего – работает, а я встала разбитой, жеваной. Выглядела не лучшим образом. Помог импортный набор косметики. Мне пришлось еще раз переволноваться в проходной киностудии, где я прождала минут сорок. По радио передавали выступление Брежнева на торжествах в Тбилиси по случаю шестидесятилетия основания Грузинской ССР и Компартии Грузии. Было такое ощущение, что он сам не понимает, о чем читает. Говорит, что мы живем, как в раю, а при этом в магазинах ни черта нет, да и купить не на что. Ну а дикция – ужас!…

Я думала уже, что киношник меня обманул, но тут наконец прибежал тот самый ассистент режиссера, предложивший мне кинопробу. Когда мы вошли в павильон и он стал представлять меня членам киногруппы, произошло невероятное – режиссером-постановщиком оказался тот самый незадачливый парень, которого я спасла, когда он тонул в пруду прошлым летом… Он тоже сразу узнал и на глазах, как говорится, изумленной публики, схватил меня в крепкие объятия и стал целовать, благодарить и извиняться. Оказывается, выйдя из больницы, он пытался меня разыскать и отблагодарить за спасенную жизнь, но, не зная фамилии и даже имени моего, естественно, сделать это было трудно. И вот встреча.

Аркадий, так зовут режиссера, заверил, что наша встреча – это знак судьбы и, несмотря ни на что, он уговорит художественный совет, чтобы роль главной героини в его фильме играла я и никто другой. Правда, скорее для формы он все же снял одну сцену и заявил: «Превосходно!»

Сразу после кинопробы мы с Аркадием отправились в Дом кино, посмотрели американский боевик, а потом пошли в киношный ресторан. Там я увидела Андрея Тарковского, Никиту Михалкова, а с Алексеем Салтыковым, режиссером, снявшим в свое время нашумевший фильм «Председатель», даже сидела за одним столиком.

Аркадий, по-моему, интересный человек, у него грандиозные планы. Да и решительности ему не занимать. Ведь не случайно на титульном листе врученного мне киносценария рукой Аркадия написаны слова Николая Бестужева: «Если жить, то надо действовать». Аркадий уверен, что наш будущий фильм получит приз Американской академии киноискусства – позолоченного «Оскара».

Сегодня, когда мы встретились с Ритой, она, сияющая, заявила, что Виктор Корецкий сделал ей предложение. Наконец-то! Теперь он переберется из Ленинграда в Москву и поступит в аспирантуру. А Ритка уже Начала кропать свою диссертацию. Вообще у них будет не семья, а малая академия наук. Рита и Виктор действительно умные, эрудированные. Правда, Риту иногда заносит. Дня три назад она стала на полном серьезе уверять, что самыми близкими по биологии к человеку животными являются… свинья, обезьяна и собака, а когда Виктор вступил в спор, то Рита обрушилась не только на своего оппонента, но и на всех мужчин. Она доказывала, что человечеству, если оно не хочет погибнуть, необходимо как можно скорее возвращаться к матриархату. И привела пример. Рядом с индонезийским островом Суматра есть другой островок, где все прекрасно живут потому, что там по-прежнему царит матриархат. На этом острове ребенок при рождении получает имя своей матери, а на наследство могут рассчитывать только дочери. И вообще, по мнению Риты, мужчины – дефектное произведение природы, что и проявляется в пониженной жизнеспособности мужских особей: они чаще болеют, раньше умирают. Рита убеждена, что возникновение мужского начала – не что иное как результат хромосомной мутации, в ходе которой одна из хромосом лишилась своей части вместе с расположенными в ней генами.

Наконец, заявила Рита, о превосходстве женского рода говорит и такой факт: Бог наделил Адама и Еву неодинаковыми порциями ртути и золота. Вот почему в теле современных женщин золота в среднем в 5– 6 раз больше, чем в организме мужчин.

Интересно, что скажут Рита и Виктор об Аркадии?»

ГЛАВА XIII

Из одесского аэропорта лейтенант Акатов добрался в город часов в семь вечера. И первым делом зашел в горуправление внутренних дел к патрону Гарнич-Гарницкого майору Лопато.

– Капитан в командировке,– сказал начальник угрозыска.

У Дениса сразу отлегло от сердца: слава Богу, жив-здоров. Где и зачем капитан, он интересоваться не стал, не принято, хотя они коллеги. И попросил майора устроить гостиницу.

– Это, брат, сейчас непросто,– ответил тот, снимая трубку телефона и набирая номер.– Все переходят на рыночные отношения, требуют твердую валюту… Гостиница «Волна»?… Будьте добры, товарища Дроздова… В отъезде?… Благодарю.– Лопато положил трубку, задумался.– Куда же тебя пристроить?

– Зачем обязательно в «Волну»? – сказал Денис.– Можно в другую гостиницу. В «Волне» я останавливался в прошлый приезд.

– Дело не в этом. Понимаешь, лейтенант, Дроздов – наш бывший кадр. Подполковник в отставке. Работал начальником ОБХСС города, но при министре Федорчуке уволили.

– За что?

– Да ни за что. Конечно, надо было избавиться кое от кого из щелокопских прихлебателей, но и многие честные головы полетели. Вот и пошел Дроздов в директора гостиницы. Правда, когда министром стал Власов, ему предложили вернуться в органы. Мы испугались: куда пристраивать командировочных вроде тебя? Слава Богу, он отказался… Так что ты погуляй, а часа через полтора загляни или позвони. Постараюсь что-нибудь сделать.

Просто так прохлаждаться было бы непростительной роскошью. Денис позвонил в санэпидемстанцию, которая делала запрос в Южноморск о проверке Кирсановой на СПИД. Но телефоны, что дала ему Гранская, молчали.

Наконец-то Лопато сообщил, что все в порядке – дали номер в гостинице «Волна». Оказалось, правда, что не отдельный, а подселили к еще одному постояльцу.

«И на том спасибо»,– подумал Денис, заполняя бланк у администратора.

Но не успел он расположиться, как постучалась дежурная по этажу: просили к телефону. Это был Гарнич-Гарницкий.

– Привет, Гурий Тихонович! – обрадовался лейтенант.– Откуда звоните?

– Из дому. Только что приехал. Доложился Лопато, а он сказал, что ты здесь… Послушай, ты ужинал?

– Собираюсь.

– Давай поужинаем вместе. Понимаешь, дома шаром покати. Жена уехала к дочке. Вот-вот у нас появится внук…

– А если внучка?

– Не должно быть, уже две есть… Короче, займи столик в ресторане, посидим. За мой счет.

– Обижаете, Гурий Тихонович. Я как-никак холостой, выдержу поход в ресторан…

Они встретились как старые добрые друзья. Сделали заказ официанту.

– Не переживайте,– успокаивал Гарнич-Гарницкого Денис, видя его озабоченность.– Родит ваша дочка, как надо.

– За это я не беспокоюсь,– вздохнул Гурий Тихонович.– Обстановка там у них… Живут, как на вулкане.

– Где это?

– В Молдавии, в Дубоссарах. Боюсь, вот-вот вспыхнет война между молдаванами и другим населением. Русскими, украинцами, гагаузами.

– А где сейчас тихо? – философски заметил Акатов.– В Закавказье стреляют, в Средней Азии убивают друг друга, в Москве и Ленинграде разные фронты и партии идут стенка на стенку.

– Зато у вас ажур.

– Ничего себе ажур! Вчера местные парни устроили погром на центральной улице. Били отдыхающих…

– Чем те не угодили?– удивился капитан.– Курортники – та же курица, несущая золотые яйца. Развалюха-сарай у вас и тот дает за сезон бешеный доход. А фрукты и овощи со своего сада-огорода?.

– Так ведь большинство местных живет на зарплату, жилья нет, сдавать нечего, квартир в городе не хватает, очередь на пятнадцать лет. А на глазах гуляет жирная публика с полными карманами денег, из-за которой местному простому трудяге к базару не подступиться. В магазинах же шаром покати.

– Да, страшно подумать, что нас ожидает… Давай, брат, о чем-нибудь повеселее.

– Да что-то веселенькое в голову не приходит,– сказал Денис и спросил: – Скажите, почему вы сбежали из санатория? Конечно, «Коммунар» не фонтан…

– А мне много и не надо. Побродить на природе, посидеть с удочкой на берегу. Главное – чтоб не дергали. Но отпуск догулять не дали. Звонит Лопато: выручай, Тихоныч, срочно лети в Харьков. Я чемоданчик под мышку и на самолет. Даже не предупредил никого. До сих пор неудобно, наверное, в санатории поднялся переполох…

– Никто и не заметил,– усмехнулся лейтенант.

– Ну и слава Богу,– по-своему отреагировал Гарнич-Гарницкий.– А то я переживал.

– Но почему была такая срочность срывать вас?

– Из-за одной девицы. Переспала с иностранцем, а в результате чуть ли не международный скандал.

– Ограбила его, что ли?

– Не ограбила, а наградила. СПИДом.

– СПИДом?! – чуть не подскочил Денис.

– Представь себе,– кивнул капитан и подозрительно посмотрел на коллегу.– А что это ты так разволновался?

Ответить Акатов не успел – официант принес заказ: салат «столичный», антрекоты, минеральную воду.

– Что за девица? – вернулся к прерванному разговору лейтенант, когда они принялись за еду.

– Некая Светлана Паутова. В прошлом году завоевала на конкурсе красоты звание «Мисс Черное море».– Капитан усмехнулся.– Как сам понимаешь, для полноты счастья нам не хватает только всяких «мисс»,– с одесским акцентом проговорил он.– Голые, босые, да к тому же голодные, а поди ж ты, не хотим отстать от Запада…

– А мне нравится,– признался Акатов.– И так вокруг мрак и тоска, хоть посмотришь на красивых девчат…– Он лукаво глянул на собеседника.– Или лучше слушать пустую болтовню в парламентах?

– Согласен,– засмеялся Гарнич-Гарницкий,– молоденькие дивчины куда приятнее…– И серьезно продолжил: – Короче говоря, недели три тому назад приходит бумага из США. Паутова заразила одного американского бизнесмена, господина Хаксли.

– Где Одесса, а где Америка?

– Так этот господин изредка заезжает к нам по делам совместного предприятия. Ну и спутался со Светланой… Паутову, естественно, проверили, СПИД у нее налицо. Эту Светлану госпитализировали в больницу ВИЧ-центра, а параллельно стали вести эпидемиологическое расследование.

– Что это за штука?

– Выявление круга лиц, кто мог бы заразиться от Паутовой.

– Ясно.

– И вдруг звонят из больницы,– рассказывал дальше Гурий Тихонович,– Паутова пропала… Можешь себе вообразить, что у нас поднялось. Возбудили уголовное дело. Стали ее искать. Угрозыск на ушах! Всю Одессу прочесали – как сквозь землю провалилась. А ты представляешь, что может наделать такая спидоноша за один день, находясь на свободе?

– Нетрудно догадаться. Мой приятель по милицейской школе ведет следствие по факту заражения детей СПИДом в Элисте. Так вот он утверждает, что если процесс заражения больных в лечебных заведениях будет идти такими темпами, то каждый год в стране могут быть заражены до пятисот тысяч человек! Полмиллиона!

– Надеюсь, что до этого дело не дойдет, но меры для предотвращения такой трагедии надо было принимать еще вчера, а у нас еще сегодня многие не понимают, что гром уже грянул…

– Теперь ясно, почему вас вызвали из Южноморска…

– Думаешь, я один шурую? Вот сколько нашего брата разъезжает по городам и весям… У меня было задание проверить оперативные данные насчет ее пребывания в Харькове. Она действительно была там, но куда-то смоталась. А вот куда…

– Жаль! – посочувствовал Денис.

– Ну, еще, как говорится, не вечер,– взбодрившись, произнес капитан.– Найдем, никуда она не денется.– Он снова уставился на лейтенанта.– Слушай, смотрю тебя эта проблема здорово заинтересовала. Наверное, девок часто меняешь?

– Да не потому,– замахал руками Акатов.

– А почему, если не секрет?– не отступал Гарнич-Гарницкий.– Все-таки тебя это задевает, верно?

– Так ведь и я тут по поводу СПИДа…

– То-то смотрю, сразу сделал стойку, как гончая на зайца…– улыбнулся одессит.

Денис рассказал о запросе одесской санэпидемстанции по поводу Кирсановой и высказал свое предположение:

– А вдруг это связано с вашей Паутовой?

– Не исключено.– Гарнич-Гарницкий некоторое время молчал, что-то обдумывая, а потом предложил:– Знаешь, давай-ка махнем к нам в управление. Уверен, что Василий Романович Шовкопляс еще там.

– Кто это такой?

– Следователь.

Быстро покончили с ужином. Гурий Тихонович пытался заплатить за все сам, но Акатов все же всучил ему свою долю.

На всякий случай капитан позвонил в управление внутренних дел города – Шовкопляс действительно был еще на работе. Оперы застали его в кабинете, заваленном ворохами бумаг и документов.

– Василий Романович,– сказал Гарнич-Гарницкий, представив следователю Дениса,– лейтенант Акатов интересуется тем, кто сделал запрос в Южноморск насчет некой Кирсановой. Случайно не вы посылали?

– Я,– ответил Шовкопляс и поправился: – Вернее, посылала одесская СЭС, но по моей просьбе.– Видя, что оперы стоят, он спохватился: – Да вы присаживайтесь, товарищи, вижу, что разговор не на одну минуту.

Акатов и Гарнич-Гарницкий присели.

– С вашего разрешения, отниму у вас немного времени,– сказал Денис.

– Не стесняйтесь, спрашивайте. Глядишь, и вы мне чем-нибудь поможете…

– Почему вы заинтересовались именно Кирсановой?– спросил лейтенант.

– Э, брат – протянул следователь,– если была бы только она одна… Проверяю десятки людей. Перефразируя поэта, перерываю ради каждого человека тонны бумажной руды.– Он показал на завал документов, достал из открытого сейфа большой бумажный конверт и выложил его содержимое.

Это были письма, записные книжки, фотографии.

Стоило Акатову глянуть на одну из них, как у него от волнения перехватило горло. На снимке был Зерцалов с девушкой. Весьма даже симпатичной. С большими лучистыми глазами и прической ежиком.

– Это же он! – вырвалось у Дениса.

– Кто? – удивился его реакции Шовкопляс.

– Зерцалов! Ведь я участвую в расследовании его убийства…

– Так он убит? – в свою очередь поразился следователь.

– А вы не знали?

– Впервые слышу.

– Жаль, что мы не поговорили с вами,– вздохнул Гарнич-Гарницкий,– перед тем, как я полетел из Южноморска в Харьков. Сказал бы об этом.

Акатову пришлось ввести Шовкопляса в курс дела.

– Как же так,– покачал головой следователь, выслушав оперуполномоченного,– колдун, ясновидец, предсказатель будущего, а не смог предотвратить своего страшного конца.– В его голосе явно прозвучала ирония.

– Что за девица с ним?– вернулся Денис к фотографии.

– Так это и есть Паутова,– ответил за следователя Гарнич-Гарницкий.

Шовкопляс разложил перед Денисом остальные снимки из пакета." На всех – убитый и бывшая «мисс Черное море». В кафе, на улице, на рынке, на прогулочном катере. Всюду с Зерцаловым. Под руку, в обнимку, слившись в поцелуе. На нескольких фотографиях изображены «колдун» и «мисс» на пляже. Причем все мужчины, женщины и дети – были в чем мать родила.

– И не стесняются! – покачал головой лейтенант.

– Так ведь это же нудисты,– сказал следователь.– Слыхали о таких?

– А-а,– протянул Денис.– Которые призывают ходить голышом…

– Могли бы и не призывать,– усмехнулся Гурий Тихонович.– При таком раскладе в стране скоро все поголовно будут ходить голые…

– Это точно! – откликнулся следователь.

– Откуда у вас это фото? – спросил Акатов.

– Отпечатали с пленки,– продемонстрировал Шовкопляс кассету,– которую изъяли при обыске у Паутовой.

– Два голубка, да и только! – еще раз пробежал взглядом по снимкам Акатов.

– Так сказать, доказательство измены Зерцалова,– произнес Шовкопляс.– Такие моменты и стремился запечатлеть фотограф.

– Что, их снимали незаметно? – уточнил лейтенант.

– Вот именно,– кивнул следователь.– А знаете, кто нанял фотографа? Кирсанова… Да-да. Как я понял из объяснений Паутовой, гражданская жена Зерцалова. Между прочим, сыщик из вашего южноморского бюро «Частный сыск».

– Да ты, Денис, слышал о нем,– снова встрял в разговор Гарнич-Гарницкий.– Помнишь, когда ты появился у нас первый раз, Лопато говорил об этом сыщике.

– Конечно, помню,– сказал лейтенант.– Он добивался разрешения покопаться в ваших архивах, но его отшили… Но как все-таки пленка оказалась у Паутовой?

– Тот сыщик, его фамилия Струков, оказался ловкачом,– пояснил следователь.– Есть пьеса «Слуга двух господ»… Там пронырливый Труфальдино служил одновременно двоим… Так вот, Струков ухитрился услужить троим. Сначала взял пятьсот рублей с Кирсановой за слежку за Зерцаловым. Затем слупил тысячу рублей с Зерцалова, рассказав ему о задании Кирсановой. И, в довершение всего, фуганул за полторы тысячи фотопленку Светлане Паутовой, открыв ей, для чего вел скрытую съемку…

– Ну и прохиндей! – хмыкнул Акатов.

– Я наводил о нем справки,– сказал Шовкопляс.– В свое время Струков служил в милиции и вроде бы снюхался с мафиози… Но доказательств якобы не нашли. Скорее всего не захотели. Но на всякий случай его уволили из органов. Чтобы не запятнал честь милиции. Вот он и подался в частную коммерцию.

– Ладно, шут с ним,– отмахнулся Денис.– Скажите, у Зерцалова с Паутовой роман давно?

– Насчет их отношений Светлана несла такую ахинею – уши вянут…

– В каком смысле?

– Понимаете, лейтенант, уверяла, что любовь у них еще с Новобалтийска. Познакомились якобы десять лет назад. Правда, тогда ее звали Таня… Я говорю: Светлана, ведь ты тогда была еще совсем сопливой девчонкой… А она уверяет, что ей было уже восемнадцать лет… А сейчас, спрашиваю, сколько? Почти столько же, отвечает…

– Она что, чокнутая? – просил Акатов.

– Я сначала тоже так подумал. Но она клянется-божится, что все правда. Якобы они с Зерцаловым были похищены инопланетянами и летали в космос. А так как время там течет значительно медленнее, чем на земле, она и осталась такая же молодая…

– Бред какой-то! – отозвался Гарнич-Гарницкий.

– Если бы бред…– сказал Денис.

И поведал о том, что удалось раскопать капитану Журу в Новобалтийске о контакте колдуна с представителями внеземной цивилизации.

– Постойте, постойте,– оживился Шовкопляс,– если даже допустить, что Светлана Паутова говорит правду, то тогда непонятно, почему Зерцалов в письме Паутовой, которое изъято у нее на квартире, вспоминает их недавнее знакомство, вспыхнувшие чувства?

Шовкопляс, порывшись в бумагах, достал конверт, вытащил из него аккуратно сложенный лист бумаги. Это было письмо Зерцалова, адресованное Паутовой. Судя по почтовому штемпелю на конверте, оно было послано из Воронежа почти за месяц до убийства. В нем говорилось: «…Милое солнышко! Вот уже три месяца, как я живу под лучами твоей любви. И если меня нет рядом, это вовсе не значит, что я забыл о тех счастливых мгновениях, проведенных вместе. Ты, только ты в моей душе, в моем сердце. Другой у меня не было, нет и не будет. И потому, солнышко, я не могу понять твои копеечные претензии. Неужели суетная жизнь погасила в тебе бесконечную благодать и молодость чувств, которые дарованы нам навечно? Меня очень огорчило и обидело, что ты обвиняешь меня в жадности и нечестности. Излишне объяснять, что эти качества изначально не могут быть присущи моей натуре. Я живу иными законами, чем те, которыми руководствуются беспомощные двуногие земные существа, называющиеся людьми. Это они погрязли в своих мелких привязанностях и поклоняются презренным бумажкам. Но ведь я-то другой! Понимаешь, совсем другой! Нужно помнить главный завет космоса: «Тело – прах, и лишь Дух – все!…»

– Вы не знаете, какие могли быть претензии у Паутовой к Зерцалову? – поинтересовался Акатов, когда следователь, окончив читать, отложил письмо.

– Точно не знаю, но вроде бы он не расплатился с ней за участие в своих выступлениях.

– Участие? А в чем оно выражалось?

– Видите ли, Светлана как бы воочию демонстрировала феноменальные способности Зерцалова исцелять больных.

Следователь достал еще три фотографии. На одной «мисс Черное море» была снята с пышной прической.

– Вот такой Паутова была, когда выиграла на конкурсе красоты,– пояснил Шовкопляс и взял другой снимок, где Светлана была с голым блестящим черепом.– И вот что стало с ее волосами якобы после какой-то нервной болезни… По ее словам, к каким только врачам она ни обращалась, никто не в силах был помочь. Тогда она пошла к Зерцалову. Он как будто бы провел с ней два-три сеанса лечения, и волосы начали расти. Это и показывал колдун публике.

Следователь продемонстрировал третью фотографию. На ней была Паутова с ежиком волос на голове. Дело происходило на освещенной эстраде, рядом стоял Зерцалов, одетый в безукоризненный фрак.

– Конечно, впечатляет,– сказал Денис.– Но это все правда или подлог?

– Поди разберись,– развел руками следователь.– Многие верят. Другие считают – надувательство. Ходят слухи, что она просто-напросто обрила голову, а Зерцалов платил ей деньги за то, что она помогала ему морочить публику.

– Но я читал в газетах,– откликнулся Гурий Тихонович,– у Зерцалова есть заключение врачей, подтверждающее, что облысение Паутовой неизлечимо…

– Гурий Тихонович, липа это все или нет, я не знаю так же, как и вы…

– Нужна серьезная научная экспертиза,– ответил Шовкопляс, расстилая на столе большой лист ватмана с выполненной от руки схемой.

В центре ее находился круг с фамилией Паутовой. От него шли линии, упирающиеся в другие кружки. В них, помимо фамилий, были еще и адреса. Эти кружки, в свою очередь, имели ответвления.

– Вы говорите, первая проверка на СПИД дала отрицательный результат? – спросил следователь у Дениса.

– Да,– кивнул Акатов.– А второй анализ не провели. Кроме того, как нам объяснили медики, инкубационный период длится от четырех до двенадцати недель, а до того времени при анализе крови антитела не выявляются.

Шовкопляс поставил фломастером возле кружка «Кирсанова» жирный вопросительный знак. Затем, найдя фамилию Зерцалова, зачеркнул ее.

И Денис понял: дело об убийстве Зерцалова, которым он, Акатов, был занят весь полностью, без остатка, для Василия Романовича лишь эпизод в его расследовании.

– Неужели все эти люди умрут? – спросил лейтенант, показывая на схему.

– Один уже умер,– вздохнул следователь, ткнув пальцем в зачеркнутый кружок,– молодой парень. Правда, не от самого СПИДа. Когда узнал, что заразился, полез в петлю.

– А от кого заразилась Паутова? – спросил Акатов.

– Пока точно неизвестно. Скорее всего – за границей. Дело в том, что за победу на конкурсе красоты ее наградили поездкой по странам Средиземноморья. Там она имела контакты с иностранцами.

– И последний вопрос,– сказал лейтенант.– Когда Светлана сбежала из ВИЧ-центра?

– Двадцать первого октября,– ответил следователь.– А что, это имеет значение?

– Двадцать первого?! – произнес взволнованно Денис.– Так ведь Зерцалов убит в ночь с двадцать второго на двадцать третье. Понимаете?

– Вы хотите сказать, что это могла сделать Светлана?… А мотивы?

– Ревность, например. Или месть. Вполне вероятно они что-то не поделили…

Обсудить эту версию с Василием Романовичем Денис не успел: следователя вызвало начальство.

Зато разговор по этому поводу, и очень подробный, состоялся у него с Гранской, которой Акатов позвонил утром.

С тем он и вылетел в Киев.

«6 ноября 1983 г.

Вот уже год, как наша картина «Девушка из моих снов» лежит в Госкино в единственном экземпляре. Тиражировать не собираются. Аркадий куда-то ходит, кому-то пишет. Бесполезно. Наука уклонистики достигла совершенства. Ответы он получает разные: «Позвоните на следующей неделе», «Мы занимаемся вашим вопросом», «Считайте, что вы меня убедили, но поймут ли нас наверху» и т. д., и т. п. Я поражаюсь терпению Аркадия разговаривать и переписываться с этими чиновниками от кино.

Недавно, читая Герцена, я обратила внимание на характеристику, которую он дал российским чиновникам: «Класс искусственный, необразованный, голодный, не умеющий ничего делать, кроме «служения», ничего не знающий, кроме канцелярских форм… и сосущий кровь народа тысячами ртов, жадных и нечистых».

На киностудии Аркадию давно перестали выдавать зарплату. Живет на мои 120 рэ, плюс халтура на телевидении. Сегодня мне предложили быть снегурочкой на Новый год. Обещают за неделю 500 рэ. Это уже что-то. Но долгов куда больше. Однако Аркашу наше нищенство не смущает, мол, на Руси это участь многих талантов.

Ссылки Аркадия на классиков на меня не действуют Я – актриса и обязана выглядеть прилично, а для этого я должна нормально питаться и модно одеваться. А где взять деньги? Не идти же мне на панель! Чтобы хоть как-то заткнуть брешь в нашем семейном бюджете Аркадий вспомнил свои студенческие проделки и получил бюллетень на 2 недели. Дело в том, что температура его тела от рождения повышенная. Ему всегда жарко – и зимой п летом. У Аркадия даже нет пальто ни зимнего, ни демисезонного. В любой мороз он в пиджаке. Знакомые привыкли, а незнакомые удивляются и даже пугаются. Он мог бы ходить в шортах даже в самый лютый мороз, но боится угодить в психушку.

Так вот, благодаря повышенной температуре в студенческие годы он брал больничный лист, а сам шел разгружать вагоны. Сейчас же Аркаша взял бюллетень, чтобы получить деньги из соцстраха.

Кинооператор Саша Миронов, работавший с нами на одной картине, обещал найти приличную халтуру – снять документальную картину о колхозе-миллионере.

В нашем театре – бардак. Вот бы поработать с Товстоноговым или Марком Захаровым. Это мастера! Я глубоко убеждена, что для них театр, искусство – не просто профессия, работа. Нет, это – исполнение гражданского долга, тех самых велений, о которых великим нашим поэтом было сказано: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли». Нет, не забота о себе, не просто самовыражение, а выражение болей, тревог, надежд своего времени. Они – подлинные художники, не то что наш Тилецкий. Не режиссер, а мелкий спекулянт. В прошлом году, когда еще был жив Брежнев, он решил поставить «Малую землю». Даже на роль Леонида Ильича уже подобрал актера. И что поразительно – хорошего актера! Но как только Брежнев умер, работу над спектаклем отменили. Боже мой, что же творится с людьми! Видимо, не случайно пословица гласит: «Ржа ест железо, а лжа – душу». Метко подмечено. Недавно мне удалось слушать у нас в театре выступления драматурга Михаила Рощина. Он, безусловно, прав, утверждая, что страх и ложь перерождают людей. Искусство – производно прежде всего от души. Нашего главрежа перекосило от слов Рощина: «Лживодушие порождает монстров лжеискусства, уродов и уродцев, прикрытых респектабельными обложками и афишами, разрисованными под правду».

Вчера состоялся интересный разговор с Ритой. Она спрашивает: когда мы с Аркашей распишемся? А я в ответ: куда спешить, а главное-зачем, что это нам даст? Мы и так живем как муж и жена, только у нас одно преимущество: у каждого есть своя квартира. Если честно, то до сих пор не пойму, как лучше – вместе жить или порознь? Есть женщины (как, например, Лариса Спиридонова – самая молодая актриса нашего театра), которые без мужчин не могут, а я – спокойна, как говорят, фригидна. Видимо, Бог меня обидел, только не знаю, за что. Кстати, мне кажется, что и Аркадий к женскому полу стал равнодушнее, по крайней мере, не то, что в первые дни нашего знакомства – во время киносъемок. И хотя зарубежные медики утверждают, что напряжение кинорежиссера в съемочный период по своей интенсивности следует сразу же за нервными перегрузками летчика-испытателя, Аркадий почти каждую ночь хотел близости. И даже обижался, если он уже в постели, а я еще на кухне или телик смотрю… Теперь же он обо мне вспоминает раз в две недели, а то и реже.

Может быть, Аркадий тоже фригидный? Или заболел? А может быть, от переживаний, что картина на полке, а другую снимать ему не светит?

Своими мыслями на сей счет я поделилась с Ларисой – асом в проблемах секса. Ведь не случайно же при своей заурядной внешности она пользуется таким успехом у иностранцев.

Выслушав меня внимательно, не перебивая, как это часто делают люди, не умеющие, а может быть, и не желающие понимать других, Лариса спросила прямо в лоб:

– Аркадий всегда кончает?

– Кажется, да,– смутившись, ответила я, а потом поправилась.– А впрочем, я не уверена, что он это делает всегда. Иногда мне кажется, что он просто делает вид, что кончает, а сам… Такое впечатление, что он это имитирует скорее для меня… А зачем? Ведь можно жить и без этого.

– Что? – вспыхнула Лариса.– Если без этого, то зачем жить? Чтобы есть, работать, спать и в туалет ходить? Нет уж, если в жизни и есть смысл, то он в любви, а любви без секса не бывает. Понимаешь ли ты это или нет?

Что я могла сказать? Ничего, а потому и промолчала. Не дождавшись ответа, Лариса вновь задала теперь уже деловой вопрос:

– Скажи, а ты лично кончаешь с Аркашей?

– Нет,– без излишней дипломатии произнесла я так, словно в чем-то и перед кем-то я виновата.– Но что я могу поделать с собой, если не получается?

– Скажи, на сцене, да и в жизни ты улыбаешься только тогда, когда тебе хочется улыбаться?

– Это другое дело,– пыталась защищаться я.

– Дура ты и невежа,– снисходительно обняла меня Лариса.– А знаешь ли ты, что уже в Древнем Египте и Древнем Вавилоне была известна женщинам имитация оргазма, и она даже обязательно предписывалась храмовым проституткам?

– Зачем?

– А затем, чтобы не унизить мужчину,– раз, чтобы подчеркнуть свое чувство к нему – два; и наконец, чтобы скрыть расчет, побудивший ее к близости. Ты что думаешь, что я кончаю с каждым мужиком? Конечно, нет. Но пусть каждый, кому я нравлюсь, думает, что он настоящий мужчина. Мне не жалко сыграть, а ему – приятно…

Вняв доводам Ларисы, я попыталась изобразить оргазм (стала извиваться и стонать), но сделала это, наверное, неумело, явно перестаралась, и мне показалось, что у Аркадия мои старания вызвали кривую ухмылку и не больше. А когда неделю назад я встретила на репетиции Ларису и поведала ей о своем безуспешном эксперименте, она не стала меня ни убеждать, ни переубеждать, а посоветовала сходить на прием к первоклассному профессору сексопатологу Валерию Герасимовичу Лукницкому, который стажировался в Дели и Париже.

Выслушав и осмотрев меня, профессор порекомендовал афродизияк – средство, усиливающее сексуальное влечение. От него же я узнала, что само понятие афродизияк происходит от имени богини любви Афродиты и включает в себя все то, что может повышать половое влечение как мужчин, так и женщин. Это и медикаменты, и любовные зелья. Профессор предложил за валюту какие-то таблетки, но, во-первых, у меня нет ни цента, и, во-вторых, я категорически против химии. А вот что касается народных средств, усиливающих половое влечение, то, по заверению профессора, ими пользуются издревле. Особенно он рекомендовал лакрицу – растение, которое содержит химические структуры, сходные с половыми гормонами. Лакрица пользуется популярностью у французов. А где достану я?

Уловив в моих глазах вопрос, профессор порекомендовал еще женьшень, но его тоже не достать, и хмель (это другое дело). По словам профессора, чай, заваренный хмелем, можно использовать не только от головной боли, гастрита, бессонницы (мама-бабушка клала его в подушку), но и как средство, увеличивающее сексуальное желание и возможности. Дело в том, что в хмеле найдено небольшое количество женских половых гормонов, а потому он и действует благоприятно на женскую половую функцию. Поведал профессор и о том, что с давних времен считается растением, обладающим свойством афродизияка и сладкий укроп (фенхель). Вот уж неожиданность. А между тем, по уверению профессора, фенхелевый чай, приготовленный из сухих листьев сладкого укропа или путем кипячения раздавленных семян в воде, может повысить сексуальные возможности. И, наконец, оказывается, пыльца пчел, хотя и немного, но содержит тестерон и другие гормоны, положительно влияющие на половую функцию.

Что ж, попробую. Начну с завтрашнего дня. Чаем из хмеля и фенхеля буду поить и Аркадия (но ему о целебном свойстве чая – ни полслова, чего доброго, обидится). Кроме любовного зелья, профессор Лукницкий настойчиво советовал использовать тантрическую йогу. Философское обоснование тантры я, честно говоря, не очень-то поняла. Лукницкий заверил, что если я к освоению тантры отнесусь серьезно, то смогу получить такую сексуальную радость, о существовании которой прежде не могла мечтать. Но для этого мне надо освоить целый комплекс упражнений, тренирующих мышцы, от коих во многом зависит качество полового акта.

Тренировки лучше проводить вдвоем с партнером. Значит, надо уговаривать Аркадия. Нет, не стану его просить – скорее всего он пошлет меня далеко-далеко вместе с профессором. Я спросила Лукницкого: а можно без партнера? На это профессор отреагировал странно: поднял на лоб очки, пристально посмотрел на меня, а затем спросил:

– А что, муж не хочет быть счастливым?

Я промолчала, не зная, что ответить. Профессор продолжил свой рассказ о тантре. По этой системе упражнения следует выполнять полностью обнаженной, лучше всего на открытом воздухе. При отсутствии такой возможности – в обычной комнате, но почему-то обязательно перед зеркалом.

– Вот в этой брошюре описаны все упражнения. Можете приобрести – протянул профессор тоненькую книжечку, отпечатанную на плохой газетной бумаге.

– Сколько? – спросила я.

– 50 рублей,– ответил сексопатолог.

Конечно, для меня это было дорого, если учесть, что за визит уже отдала 50 рублей. Но куда деваться, коль хочется испытать сладострастие, о котором так много и красочно рассказывает Лариса.

В метро я стала читать в полном смысле слова дорогую книжицу. Текст сопровождался иллюстрациями, но их я прикрывала руками, дабы не увидели соседи. Рекомендуемые упражнения представляют собой своеобразную гимнастику. Здесь и наклон туловища вперед-назад, наклоны вперед сидя, скручивание позвоночника сидя; толчок пахом в нескольких вариантах; спиной к стене, лицом к стене, сидя на полу, лежа на спине, лежа на боку, сжатие ягодиц, вращение обруча, передвижение на ягодицах, движения бедрами…

Боже мой, оказывается, секс – это целая наука. А что я знаю? Почти ничего. Серость.

После профессора я поехала не домой, а к Рите и рассказала ей все, что узнала от профессора. Показала ей книжку. Она взглянула на нее, а потом с ухмылкой бросила:

– А стоят ли того мужики, чтобы все это изучать? Разве нельзя обойтись без них?

Не дождавшись моей реакции на сказанное, Рита вдруг осыпала меня поцелуями, пылкими, страстными, стала обнимать, прижимать к себе… Предложила раздеться. Я сразу даже не догадалась, зачем, а когда до меня дошло, то сильно испугалась… Вырвалась из объятий и убежала. Через полчаса был мой выход на сцену. Играли «Живой труп». После спектакля ко мне подошел директор театра Сухожилов и долго жал руку. И опять ему больше всего понравилась сцена, где я пела романс…

Директор доволен, прочит большое будущее. Приятно.

ГЛАВА XIV

– Последние два дня Жанна Шелютто места себе не находила,– сказал капитан Жур Гранской.

Они расположились у экрана видеомагнитофона. На нем появился подъезд концертно-демонстрационного центра «Люкс-панорама». Из дверей вышла секретарша Бабухина Шелютто в кожаной двойке – куртке и юбке – села за руль «Лады»-девятки, завела двигатель. Было видно, что она в раздумье, куда ехать. Наконец машина тронулась. Камера неотступно сопровождала серебристое авто.

В низу экрана фиксировалось время происходящего. Было 16 часов 32 минуты.

Машина секретарши Бабухина миновала оживленные центральные улицы, запетляла по узким извилистым переулкам и остановилась у неказистого здания. Наблюдаемый объект вышел из автомобиля и зашел в дом…

– Контора торгово-закупочного кооператива «Южный»,– прокомментировал оперуполномоченный.

– Решила навестить Невельского, компаньона Бабухина?– сказала следователь.

– Напрасные хлопоты,– ответил Жур.– Невельский, как только узнал, что мы вышли на Бабухина, тут же улизнул из Южноморска… Глядите, какая расстроенная…

Действительно, вид появившейся на улице Шелютто был весьма озабоченный…

Серебристая «Лада» моталась по городу явно без определенной цели. Вот машина подрулила к главпочтамту. Шелютто покинула ее и взбежала по ступеням подъезда.

– Съемки внутри мы проводить не решились,– объяснил Виктор Павлович.– Чтоб не вызвать у нее подозрений. Однако наблюдение вели. Жанна разменяла деньги для междугородного телефона-автомата, но никуда не позвонила.

– Может, все-таки заметила «хвост»? – спросила Инга Казимировна.

– Пасли ее очень аккуратно. Скорее всего раздумала звонить.

После главпочтамта секретарша Бабухина посетила несколько магазинов. Никаких покупок она не делала.

– Теперь смотрите внимательнее,– сказал Жур.

Выйдя из универмага, Шелютто посмотрела на часы, быстро села в машину, и та сорвалась с места.

Это произошло в 19 часов 40 минут.

– Куда это она так спешит? – спросила Гранская.

– Домой,– ответил Жур.– Обратите внимание, то плелась еле-еле, а теперь мчится во весь опор.

Серебристая «девятка» неслась по улицам, обгоняя машины, проскакивая перекрестки на желтый свет. Водительница все время находилась на грани нарушения правил дорожного движения.

«Лада» резко затормозила и высотного дома, Шелютто выскочила из нее и вбежала в подъезд, даже забыв закрыть машину.

Было без двух минут восемь вечера.

Следователь вопросительно смотрела на капитана. Тот выключил видик и включил портативный магнитофон.

– Сейчас по магнитофонной записи ее телефонного разговора поймете, зачем Жанночке нужно было вернуться в свою квартиру к двадцати часам,– сказал Виктор Павлович.

Сквозь негромкий шум помех раздался мужской голос:

– Привет, это я.

– Господи, наконец-то! – отозвался женский голос, принадлежащий Шелютто.– Я вся буквально извелась… Каждый вечер с восьми жду у телефона… Почему вчера не позвонил?

– Не мог. Был на выставке. Слушай, тебе нужно навестить брата. Он очень соскучился.

– Я тоже,– ответила Жанна.– Когда прилететь?

– В среду… Без гостинцев неудобно,– предупредил мужчина.

– Обязательно захвачу. А что именно?

– Пяток морских галек и три пучка зелени. Запомнила?

– Морской гальки – пять, зелени – три пучка,– повторила Шелютто.

– До среды,– в последний раз прозвучал мужской голос.– Чао.

– Чао,– как эхо, прозвенел радостный голос Жанны.

Оперуполномоченный остановил магнитофон.

– Откуда звонок? – спросила следователь.

– Из Москвы. С междугородного автомата. Раздался в двадцать часов шесть минут… Накануне Жанна тоже вернулась домой к этому времени, но никакого звонка не последовало.

– Кто ей звонил?

– Бабухин.

– Вы уверены?

– Были сомнения. Но я прокрутил пленку его шоферу, и тот категорически подтвердил: точно – бывший патрон.

– Та-ак,– протянула Гранская, откидываясь на спинку стула.– Решил в Москве затеряться… А что вы думаете по поводу самого разговора?

– Тут и думать нечего – говорили условным шифром,– ответил капитан.– Какому дураку нужны обыкновенные морские камешки и три пучка укропа или там петрушки?

– Да, явно шифр,– согласилась следователь.– А вот что под этим подразумевается…

– Скорее всего деньги. А может, драгоценности.

– А что такое «выставка»? – спросила Гранская. Виктор Павлович развел руками.– Ладно, сейчас не будем над этим ломать голову… Как вы думаете, кого Бабухин имел в виду под «братом»?

– Может, и это пароль,– ответил Жур.– Однако я на всякий случай провентилировал. У Бабухина, как вы знаете, брат умер. У Жанночки родных братьев нет. Только двоюродный. Живет в Москве, преподает в военной академии. Но знаете ли,– он покачал головой,– зачем посвящать в свои темные делишки родственника? По сведениям, брат Шелютто очень порядочный человек.

– Придется, Виктор Павлович, все вам узнать в самой Москве. А заодно исправить вашу оплошность при обыске Бабухина. По-моему, нам здорово повезло, что Шелютто летит в столицу. Бабухину, сдается мне, позарез нужны так называемые гостинцы. При передаче их и возьмете Руслана Яковлевича.

– А если Жанна передаст «камешки» и «зелень» через третье лицо?

– Будете действовать по обстоятельствам.– Следователь посмотрела на перекидной календарь.– Среда завтра… Шелютто уже взяла билет?

– Это мы с вами сами берем,– усмехнулся Виктор Павлович.– Жанне доставили на дом.

– Рейс?

– Вылет в девять двадцать.

– А вам придется вылететь раньше. Чтобы встретить ее и стать тенью. Кажется, есть восьмичасовой?

– Есть-то есть,– вздохнул капитан, но на него ужасно трудно достать билеты.

– Вы уж постарайтесь,– улыбнулась Инга Казимировна.

Жур посмотрел на часы.

– Ладно, побегу в кассы Аэрофлота.

«…18 июня 1984 г.

Сегодня обретение мощей преподобного Сергия Радонежского (1422 г.). Явившись благочестивому человеку в видении, преподобный воскликнул: «Зачем оставляете меня столько времени в гробе?» Нетленные мощи были вскоре обретены и ныне открыто почивают в Троицком соборе Сергиевской лавры в Загорске. Мне стыдно, но я до сих пор не была в Загорске и не отдала должное памяти преподобного Сергия Радонежского. Даю слово: как только вернемся домой, сразу отправлюсь в Загорск.

Вот уже неделя, как мы с Аркадием живем и делаем деньги далеко от Москвы. Пристанск – тихий городок, районный центр. Кругом леса. Воздух чистый. Нет суеты. Уже три раза грибы собирали. Живем в Доме колхозника, занимаем «люкс» – две комнаты, но без удобств. Зато не надо готовить – ходим в местный ресторан. Разленились. Сегодня первый раз взялась за перо. Аркаша снимает документальный фильм о колхозе, а точнее, о его председателе, который обещает съемочный группе, кроме приличного гонорара, выдать натурой мед, картошку и даже ондатровые шкурки на шапки. Уж очень ему хочется стать киногероем и оставить о себе память благодарным потомкам.

Я лично езжу по сельским клубам, показываю ролик, который удалось Аркадию смонтировать из дублей нашей многострадальной, так и не вышедшей на экран картины, рассказываю о том, как снималась в кино, а так как у самой опыт маленький, приходится фантазировать или повторять то, что слышала от коллег, играю на гитаре, пою и даже танцую. Читаю прозу и стихи… Двухчасовая программа. Устаю. Но взамен приличный заработок (75-100 рэ за вечер), цветы и аплодисменты. Залы полные. Значит, нравлюсь. Может быть, театр бросить и податься на эстраду? Но тогда придется жить на колесах. А как же Аркадий? Он – гурман, педант, чистюля. Да и к тому же ревнив. Не понимаю, говорят: ревнует, если любит. А если любит, то хочет… А он, увы, последний раз хотел меня недели три до отъезда из Москвы. Правда, и у меня, если честно, по-прежнему особого желания нет. Неужели хваленый профессор-сексопатолог трепач? Ведь я выполняю все его предписания. Даже здесь, в глухомани, пьем чай с хмелем и укропом, у пчеловода достала пыльцу. В Москве удалось купить корейский пузырек с женьшенем, пила регулярно. И упражнения тантры делаю. И здесь тоже. Правда, когда Аркадия нет. Особенно налегаю на те, что укрепляют бедра, потому что они бывают слабыми именно у женщин, а между тем, если верить брошюре, «мышцы, укрепленные этим упражнением, применяются для сжатия тела партнера во время полового акта». Но кого и когда сжимать, если Аркадий по ночам спит как сурок, повернувшись ко мне задом?… Может быть, Рита права: на кой ляд нам мужики, да еще такие? Может быть; от этих мыслей и появляются сны подобно вчерашнему, о котором и вспоминать-то стыдно! Аркадий вчера на обед приезжал верхом на жеребце по кличке «Сатурн». Сидим в ресторане, кушаем. Когда официантка принесла первое, я взглянула в окно и вижу: стоит у березы привязанный Сатурн, а вокруг него ребятишки из колхозного пионерлагеря собрались, смеются и показывают на жеребца. Думаю: что это их так заинтересовало? Присмотрелась и поняла: Сатурн ни с того ни с сего возбудился и вывалил на потеху пацанов свой полуметровый член с огромной шишкой на конце. Подобного размера я даже представить не могла… И вот надо же, ночью мне приснилось, что я этому Сатурну кусочек сахару даю, а он в ответ как заржет, а потом стал на задние ноги, а передними меня обнял и подносит меня к своему члену, который на этот раз мне показался еще большим, и говорит человеческим голосом: «Хочешь попробовать?» От испуга я закричала, Аркадия разбудила. Он спрашивает: «Что случилось?» Но не могла же я правду сказать? Вот я и придумала, будто на меня медведь напал… Разве может нормальному человеку присниться такое? Может быть, я схожу с ума?

Сегодня был интересный разговор с библиотекаршей. Желая, видимо, блеснуть эрудицией, она вначале рассказала об ошибках, допущенных Горьким в его произведениях.

Потом мы заговорили о религии. Казалось, что уж тут-то я могу говорить с ней, по крайней мере, на равных, но, увы, оказалось, что и здесь мои познания весьма и весьма скудные. В самом деле, когда я заявила о святости и незыблемости божьей заповеди «Не убий!», библиотекарша тут же парировала:

– А кто вам это сказал?

– Ну как же, это написано в Евангелии,– ответила я.

– Ну и читайте свое Евангелие,– усмехнулась библиотекарша.– А я читаю Ветхий завет, где написано: «Зуб за зуб, око за око».

Кто же прав? Видимо, всегда и везде права Правда, святая Правда! И никто больше!»

В Киеве Акатов никогда не бывал. Но со школьных лет остались в памяти слова Гоголя: «Чуден Днепр при ясной погоде…» и снимки из учебника истории: памятник великому Кобзарю и восстановленный после войны Крещатик с цветущими каштанами. Но все это сразу выветрилось при встрече с настоящим.

Столица Украины (во всяком случае ее центр) походила на осажденный город. На Крещатике – столпотворение людей, в основном молодежи. Лозунги о самостийности, плакаты с требованием отставки премьера, призывы покончить с компартией и засилием москалей.

И хотя Денис обо всем этом читал в газетах, смотрел по телевидению, увиденное произвело на него ошеломляющее впечатление. Устои рушились на глазах, в душе появилось опустошение и безотчетный страх. Что грядет?…

С этими мыслями лейтенант и направился в Дарницу, где жила мать Кирсановой Елена Владимировна, по мужу Мартыненко. Найти ее дом не составило труда.

Акатов остановился в нерешительности перед небольшим участком, на котором стояла неказистая хатка – иначе это строение не назовешь. Редкий прогнивший забор держался Бог знает чем. Сад запущен, зарос бурьяном. Скособоченная калитка. Кнопки звонка не видно.

– Ты до кого, хлопчик? – услышал Денис возле себя голос с мягким украинским выговором.

Он принадлежал чистенькой старухе в синтетической куртке и пуховом платке на голове.

– Мартыненко мне нужна. Елена Владимировна…

– Нема ее. Мужа пошла проведать в больницу.

– И давно?

– Зараз должна вернуться.

– А с чем положили дядю Михаила в больницу?

Отчество Акатов не знал и поэтому так назвал супруга Елены Владимировны.

– Все с тем же,– вздохнула старуха.– Подержат с полгода и, как всегда, выпустят. А он опять за свое…

– Неужто не могут вылечить? – покачал головой Денис, гадая, как хворь у Мартыненко.

– Сам знаешь, от его дури лекарства нет,– вдруг сердито произнесла старуха.– Могила только исправит…

И пошла прочь, шаркая по асфальту резиновыми сапогами.

Лейтенант прошелся туда-сюда, решая, что делать. Может, стоило зайти в отделение милиции и добыть кое-какие сведения о Мартыненках? Но тут он увидел приближающуюся пожилую женщину. Она шла торопливо, опустив голову, словно боясь смотреть вокруг. Почему-то Акатов решил, что это она, мать Лаймы.

– Вы ко мне? – действительно спросила женщина, подойдя к калитке.

– Елена Владимировна?– в свою очередь, поинтересовался Денис.

– Я… Идемте в дом.– Она зачем-то огляделась и быстро зашла во двор.

Лейтенант последовал за ней. Мартыненко поспешно открыла дверь и только в сенях, кажется, успокоилась. Плащ на ней был старенький, чиненый, туфли стоптанные. Когда они разделись, хозяйка пригласила его в комнату.

Первое впечатление: сюда только что переехали, не успев еще привезти все вещи. Старенький стол без скатерти, два стула. На окнах скромные занавески.

– Кто вы? – спросила Мартыненко усталым голосом.

Выглядела она глубокой старухой, хотя, как знал Акатов, матери Лаймы шел всего пятьдесят седьмой год.

– Я из милиции,– не стал лукавить лейтенант и назвал себя: имя, звание.

– Ради Бога, отцепитесь вы от Михаила Даниловича,– отрешенно произнесла хозяйка.– Он, можно сказать, одной ногой уже в могиле…

– Так ему плохо? – участливо спросил Денис.

– Живет на капельнице. Есть совсем не может.– Хозяйка тяжело вздохнула.– Наверное, и к лучшему: сам отмучается и меня перестанет мучить…

– Простите, Елена Владимировна, а что у него?

– Вы разве не знаете? – удивилась она.

– Знал бы, не спрашивал…

– Наркоман он, понимаете! – с болью проговорила Мартыненко.– Как теперь говорят, сидит на игле уже тридцать лет.– Она повела рукой вокруг.– Видите, как живу? Все унесла его страсть: деньги, вещи… Мое здоровье, жизнь, можно сказать… Даже единственный сын отрекся от нас…

Елена Владимировна замолчала, пустыми глазами уставившись в окно.

«Вот почему она так ходит по улице,– подумал лейтенант.– Стыд перед людьми…»

– Я понимаю,– сочувственно произнес он.– Но, честно говоря, меня интересует ваша дочь, Лайма.

– Лайма? А я при чем?

– Вы мать…

Мартыненко покачала головой.

– Какая я мать… Наверное, за то, как я обошлась с Аней, Бог и покарал меня…

– Почему вы говорите – Аня? А не Лайма?

– Понимаете, какая история… Михаил Данилович ей не отец. Настоящий был латышом. Он говорил, что, если у нас родится дочка, назовем Лаймой. По-латышски значит «счастье». Однако получилось так, что мы расстались, когда я была еще беременна… Родилась девочка, моя мать крестила ее и дала имя Анна… Но когда оформляли в загсе, я, помня пожелание отца, записала в метрике Лайма.– Мартыненко тяжело вздохнула.– Потом мы расстались с дочерью…

– Но виделись ведь с ней?

– В позапрошлом году. Была в Москве, зашла к ней домой. Еще порадовалась: если у меня все пошло прахом, то хоть Аня… То есть Лайма, родилась в рубашке. Квартира – загляденье! Наряды хоть куда! Даже машина заграничная…

«Знала бы мамаша, чем заплатила за это Кирсанова,– промелькнуло в голове Дениса.– И во что все это вылилось…»

– Правда,– продолжала хозяйка,– семейная жизнь не удалась. Ну и пусть. Зато цветет в свое удовольствие, ни в чем нужды не ведает.

– Часто вы бывали у нее?

– Часто…– усмехнулась Мартыненко.– За последние двадцать пять лет один раз и виделись.

– Как она вас встретила?

– Да никак. По-моему, не могла дождаться, когда уеду… Конечно, у нее свои интересы, свой круг… Недавно я узнала, что дочь переехала в Южноморск. Ну и не выдержала, так что-то стало невмоготу от одиночества и тоски, что написала ей, просила навестить… До сих пор ни ответа, ни привета… А может, письмо не получила?

– Получила,– невольно вырвалось у лейтенанта.

– Ну, значит, знать меня не хочет. И я ее, конечно, не имею права судить. Но все же… Ведь верует. В церковь ходит, молится… А как учит Бог – чти отца и мать, прощай ближнему грехи… Так я говорю? – Мартыненко посмотрела на Акатова, ища, видимо, у него сочувствия.

Он пожал плечами: мол, не может быть никому судьей.

– А почему, собственно, вы интересуетесь моей дочерью?– вдруг спохватилась Елена Владимировна.

– Видите ли, мы ищем одного человека,– уклончиво ответил оперуполномоченный.– Кстати, вы знакомы с Мерцаловым?

– А кто это такой?

– Ну, разве не читали – что-то вроде Кашпировского…

– Да-да, что-то, кажется, слышала. Но лично не знаю.

– Тогда извините за беспокойство,– поднялся Акатов.

Открывать истинную причину своего визита он не решился. Мать есть мать…

Провожать она его не пошла. Денис покинул разоренный дом с тяжелым чувством. Он вспомнил рассказ Гранской о жизни Кирсановой, изложенной в ее дневнике. И подумал: все несчастья Лаймы Кирсановой пошли от предательства матери. Как началось с рождения наперекосяк, так и продолжалось все время.

«…7 августа 1984 г.

Мне никогда не было так сладко и горько, как в прошлые сутки. Буду писать все по порядку. В пятницу у меня было два концерта. Дала интервью корреспонденту областной газеты. Впервые в жизни. Пригласили на студию областного телевидения. Тоже впервые не в качестве артиста, говорящего чужими словами чужие мысли, а в качестве человека, имеющего свое собственное суждение. Состоится «круглый стол» с участием большого начальства. Казалось, я выбиваюсь в люди. Хотелось похвастаться перед Аркашкой, но он в ночь на субботу не приехал – видимо, остался на колхозной конеферме или просто с деревенскими мужиками загулял…

Я долго его ждала, а потом уснула. Я часто вижу цветные сны, но такой впервые! Впервые за все годы жизни во сне я почувствовала себя женщиной, настоящей женщиной. Наконец-то узнала, что такое Счастье, что такое Любовь. Постараюсь вспомнить и воспроизвести на бумаге увиденное и пережитое.

Берег моря. Вода синяя-синяя. Воздух прозрачный. Небо голубое. Ярко светит солнце. Я одна лежу на песочке в чем мать родила… Загораю. И вдруг вижу, как откуда-то сверху, с небес спускается ко мне мужчина. Высокий, загоревший, мускулистый. Глаза карие, нос с горбинкой, волосы черные, но с седой прядью… И тоже голый. Увидев его в таком виде совсем рядом, я испугалась, хотела его пристыдить, но он улыбнулся и тихо-тихо сказал:

– Милая Аня, как я рад нашей встрече.

Понимая, что незнакомец говорит со мной и улыбается мне, а называет «Аня», я подумала, что он с кем-то меня путает и потому, решив представиться, сказала:

– Простите, но меня зовут Лайма.

– Нет, нет,– возразил мужчина,– ты по духу Анна, а по плоти Лайма… то они,– и незнакомец показал рукой куда-то на север,– они сделали так, пытаясь таким образом все смешать и все перепутать и разлучить нас, хотя Господом Богом мы созданы друг для друга. И должны быть вместе. Лишь вместе, вдвоем мы будем счастливы… Только не здесь, на грешной земле, а там, на небесах, где нет зла и зависти, лжи и предательства, нет там оружия и смерти… Там правит Добро, там царствует вечная Благодать… Туда мы сейчас и полетим.

– Но у меня нет крыльев,– сказала я.

– Ты видишь, их нет и у меня, как нет их и у Господа Бога. Но ведь мы летаем. Полетишь и ты. Только взмахни руками, и я…

Он взмахнул и тут же воспарил над землей. Какое-то мгновение я оставалась на берегу, не веря тому, что смогу так же легко лететь. Но тут сверху послышался теперь уже знакомый голос:

– Анна, лети, лети, Анна, к своему счастью. Взлетай скорее, пока не проснулась…

Я взмахнула руками и тут же почувствовала, как плавно отрываюсь от земли, поднимаюсь все выше и выше. Взглянув на берег, я увидела там свою оставленную одежду и потому решила вернуться за ней. Но, словно прочитав мои мысли, незнакомец, увлекший меня в небо, спокойно сказал:

– Одежда тебе больше не нужна. Там,– и он показал ввысь,– там все нагие потому, что не надо ничего ни прикрывать, ни украшать.

Устремившись в небо, мы летели, прорезая откуда-то налетевшие облака, и оттого, видимо, во рту почувствовалась горечь и резь в глазах. Посмотрела я еще раз вниз: Земля – в дыму. А ведь на берегу воздух казался таким чистым…

Увидев меня летящей, незнакомец радостно улыбнулся и, приблизившись, сказал:

– Меня зовут Саз. Я – из твоего будущего, и ты из моего прошлого.

– Не понимаю,– искренне призналась я.

– Да, конечно, для познания природы времени явно недостаточно тех знаний, что ты получила в школе и институте. Но ты не огорчайся. Я постараюсь сделать все, чтобы ты познала философию, мудрейших из эллинов Сократа и Платона, постигла законы физики и ориентировалась в механизме космической машины времени,– сказал улыбающийся Саз и протянул мне руку. Взяв ее, я почувствовала не только прилив физических сил, но и неведомое досель душевное блаженство. Нега, ласка, доброта растекались по всем клеточкам моего тела. Щеки покрылись румянцем. Соски на груди стали упругими. Мною все больше и больше овладело желание отдаться Сазу прямо на лету, здесь, на небе, на виду у всей Земли, которая все дальше и дальше удалялась от нас… Впереди показались пушистые, нежные облака. А может быть, это была ароматная пена бадузана. Не знаю почему, мне безумно захотелось понежиться в этих благоухающих барашках. Я перестала махать руками, Саз последовал моему примеру, и мы остановились. Я легла и тут же рядом почувствовала пылающего от страсти Саза. Сдерживая греховодную плоть, Саз попросил надолго не прерывать полета.

– Почему,– спросила я.

Он ответил:

– Только потому, что в подлунном мире власть принадлежит землянам – коварным и злым. Они постараются вернуть тебя на Землю.

И снова взмах руками, и снова полет, но теперь не только руки, но и наши души были вместе…

Увидев рог желтого Месяца на черном бархатном фоне неба, я вопреки рассудку и совету Саза, поддавшись власти чувств, остановилась у этого самого Месяца, притворно сославшись на усталость. Но не успела я договорить, как раздался чей-то голос:

– Саз, поцелуй сосок левой груди Анны.

Саз поцеловал. И тут же на наших глазах по желтому месяцу расстелилась скатерть-самобранка, на которой стояли мыслимые и немыслимые яства. И снова голос:

– Прошу каждого из вас взять месяц за его острые рога.

Мы взяли, и в наших руках оказались хрустальные рога-бокалы огромного размера.

– А теперь, Саз, поцелуй сосок правой груди Анны.

Он поцеловал. И на наших глазах бокалы-рога наполнились шампанским.

И вновь послышался знакомый голос покровителя:

– А теперь вы можете удовлетворить свои сокровенные желания. Что ты хочешь, Анна?

– Любви,– неожиданно для себя ответила я.

– А ты, Саз?

– Счастья! – выпалил Саз.

– Любовь и счастье для вас одно и то же. Для их достижения существует один рецепт. Знаете, какой?

– Скажи,– попросила я.

– Секрет прост: предайтесь чувствам, доверьтесь им, следуйте за ними, не рассуждая и не анализируя поступки, и вы познаете блаженство сладострастия, счастье любви.

Первым протянул руки ко мне Саз. Увидев их, я подумала: «Неужели очередной обман?» Ведь меня так часто обнимали и ни разу…, но голос тут же решительно прервал мои мысли. «Я же говорил: не думать, не размышлять, а действовать!» Больше я ничего не слышала, никого не видела, ни о чем не думала. Я предавалась чувствам, которые до того дремали в моей душе и плоти… Начав с легких объятий и нежных поцелуев, наши тела все больше и больше переплетались, образуя причудливые узоры. Мои руки то сильно прижимали его мускулистую грудь к моей, то ласкали его щеки, шею, смоль шевелюры, то уходили куда-то вниз, скользя по позвонкам… Мои уста сливались с его устами, потом касались его набухших, словно почки, сосков или, подобно бисеру, рассыпались по всему телу Саза. Даже его пятки и те казались мне сладкими. Я почувствовала, как заалели мочки моих ушей, как напряглись мышцы, словно струны, участился пульс, большие половые губы увлажнились и раскрылись, заявляя о своей готовности принять дорогого гостя… Но Саз не торопился.

Не знаю, как получилось, но хорошо помню, что в тот самый момент, когда моя правая рука коснулась горящей от нетерпения головки его упругого члена, а пылающий язык Саза скользнул по напряженному до предела клитору, по всему моему телу пробежал мощный электрический разряд и мучительно сладкие спазмы разлились по всему телу, не оставляя в покое ни одной клеточки. Вот она, долгожданная вершина блаженства… Ради такого счастья можно и умереть. Но почему медлит Саз? О Ужас! Там, внизу, я увидела летящих на красных лошадях, размахивающих на солнце саблями и что-то громко горланящих, одетых в красные бурки с детства знакомых по кинофильмам и портретам людей, но кто они конкретно, почему-то никак не могла понять.

А за ними, чеканя шаг, с автоматами наперевес спешат, стараясь не отставать от своих «товарищей – командиров» кремлевские курсанты, что охраняют мертвого В. И. Ленина от его живых почитателей. Но только шинели у большинства курсантов почему-то не красные, а серые…

– Зачем они…

Но не успела я закончить фразу, как появился на разгоряченном коне комиссар в красной кожанке и, размахивая огромным наганом, заорал:

– По врагу народа, изменившей делу коммунизма,– огонь!

Раздались выстрелы. Услышав их, я закричала… Но команды и залпы следовали один за другим. Истекая кровью, я попробовала взмахнуть руками-крыльями… Но, увы… Саз, до того круживший надо мной, смотрел на меня с любовью (значит, он тоже испытал сладострастие или только надеялся получить его?), с жалостью (понимал, что на этот раз мне не удастся улететь в царство небесное) и с упреком (потому что вместо того, что продолжать кайф, я вновь стала рассуждать, в результате чего чуткие приборы землян тут же запеленговали меня и бросили испытанные силы, чтобы вернуть и покарать за попытку стать счастливой).

Из моих глаз катились кровавые слезы, глядя на которые рыдающий Саз поднимался все выше и выше. А на прощанье он сказал:

– Дорогая Анна! Я вернусь, обязательно вернусь на Землю за тобой. Мы будем вместе. Впереди у нас – большая любовь!

И тут послышался женский (откуда?) голос:

– Лайма… Лайма… Вставай!

Скорее подсознательно я повернулась к стенке, где обычно лежал Аркадий. Но его не было. Не успев испугаться, я вспомнила, что Аркадий не ночевал дома, что он на конеферме снимает роды кобылы. В это время раз или два кто-то рванул дверь в нашу комнату, и чуть спустя снова послышался голос тети Вали – хозяйки Дома колхозника.

Я встала, распахнула окно и увидела человек пять-шесть людей, которые что-то непонятное делали, кому-то что-то кричали. И вдруг я услышал: «Аркадий Алексеевич, хватайте! Держитесь!» «Неужели и в самом деле случилось что с Аркадием?» – подумала я и, накинув халат, в тапочках на босу ногу выбежала во двор… И увидела, о боже,– там, где вчера стоял деревянный туалет, сейчас лежала груда старых досок, а в яме по горло в дерьме, с перепачканным лицом находился Аркадий.

Мне стало дурно. Я потеряла сознание…

Очнулась у себя в комнате, в постели… Рядом сидела тетя Валя, сменившая недавно уехавшего врача. Хозяйка неказистой деревенской гостиницы поведала, как все произошло и добавила, что отказавшись от завтрака, Аркадий вновь оседлал своего жеребца и поехал на конеферму – завтра там будут обожаемые им скачки. Он безумно любит лошадей.

Тетя Валя передала мне записку: «Не волнуйся, ночевать буду на конеферме, завтра – скачки. Если хочешь – приезжай. Целую, твой Аркадий».

«Молодец, что уехал. А вот с поцелуем мог бы на этот раз и воздержаться»,– про себя подумала я,– а вслух сказала:

– Но я же сегодня выступаю по областному телевидению.

– А он знает? – поинтересовалась тетя Валя.

И только тут я вспомнила, что про телестудию ничего ему не говорила. Да и когда? Посмотрела на часы: было уже пятнадцать ноль-ноль. Скоро приедет за мной машина. Надо собираться.

Тетя Валя предложила обед. Я отказалась – никакого аппетита: перед глазами стоял Аркадий, с которого стекало говно. Опять затошнило. Чего доброго, будет тошнить и во время передачи. Хорошо, что не прямой эфир.

Не успела я навести макияж, как раздался стук в дверь. Да, это был шофер. Внизу у подъезда ожидала черная обкомовская «Волга». Через час мы были на студии. Все участники «круглого стола» собрались. Меня представили режиссеру, а он, в свою очередь, познакомил с другими участниками передачи: это были секретарь обкома партии по идеологии Вилен (что означает сокращенно Владимир Ильич Ленин) Данилович Лобов, директор местного драмтеатра Николай Ефимович Шадрин и совсем молодой модный поэт Юрий Фокин, стихи которого я читала в журнале «Юность». Тема нашего разговора: «Герои нашего времени в зеркале искусств».

После небольшой разминки начали запись. Длилась она часа три, останется же для эфира минут двадцать – не больше. Покажут в среду. Посмотрю и тогда оценю себя и других.

После записи нас пригласили в кабинет директора телестудии. Угостили кофе и пирожными. Вилен Данилович делал мне комплименты один за другим. Предложил даже пост главного режиссера местного театра. И что удивительно: директор театра стал на полном серьезе меня упрашивать занять эту должность. Бред да и только – они видят меня первый раз, не знают, на что способна, и с таким предложением? Какой из меня главреж? Когда вышли на улицу, мне показали на машину Лобова. Я села, будучи убеждена, что на ней меня повезут в Дом колхозника. Но когда машина остановилась у высоких железных ворот загадочной усадьбы, среди густого леса, я только тут поняла: что-то не то. Ворота открылись, и мы въехали во двор. Когда я вышла из машины, то увидела красивый двухэтажный особняк – в прошлом дворянская усадьба, переоборудованная, как я потом узнала, в загородную дачу обкома партии, предназначенную для особо высоких гостей. Ее охраняли молодые, здоровые ребята, одетые почему-то в штатские костюмы, хотя по выправке и общению нетрудно было определить ведомство, в котором они служили.

Услышав от Лобова предложение здесь и отдохнуть, я попыталась возразить, сославшись на мужа, но Вилен Данилович почему-то был прекрасно информирован о местонахождении Аркадия.

Я дала возможность легко себя уговорить.

Вилен Данилович показал мне особняк изнутри. На первом этаже бассейн, сауна, русская баня и восточная – на выбор: кому что нравится. Биллиардная. Вышли в зимний сад: щебечут птички, каскад аквариумов с разноцветными рыбками, ручная белка прыгнула на плечо Лобова. На втором этаже кинозал, бар, утопающие в коврах холлы, розовая спальня, шикарный кабинет, люстры из бронзы и хрусталя, мягкая финская мебель, камины, отделанные мрамором и чеканкой, а на стенах – картины, картины… Да, это не Дом колхозника и даже не московская гостиница «Россия», не говоря уже о «Заре» или «Туристе». Мне не довелось бывать в царских покоях, но, видимо, даже они выглядели скромнее… Неожиданно для меня Вилен Данилович подошел к белому роялю, откинул крышку и заиграл. Вполне прилично, почти профессионально. Бетховен, Моцарт, Чайковский, Шнитке… Потом он играл, а я пела свои любимые романсы. Особенно ему понравился цыганский романс «Жалобно стонет ветер осенний», хотя на улице было лето…

Когда мы зашли в гостиную, стол был уже накрыт. Я глянула на него и вспомнила сон. Этот стол, пожалуй, был даже богаче того. И это в то время, когда на полках магазинов пусто. И тут невольно пришла на память песенка Александра Галича:

Несмотря на выставленный ряд импортных напитков в нарядных бутылках, мне захотелось наше – мускатное шампанское, которое я попробовала на свадьбе у Ларисы. Вилен Данилович, виртуозно открыв бутылку, наполнил бокалы искрящимся напитком и провозгласил тост: «За знакомство!» Когда я выпила и поставила бокал на стол, Вилен Данилович взял мою руку и стал нежно, едва прикасаясь, поглаживать ее и читать стихи Есенина. Слушая, я не заметила, как Лобов поднес мою руку к своим губам и стал целовать ладошку. Еще и еще… Вначале мне его действия показались смешными для взрослого мужчины. Неужели партработники не умеют даже нормально целоваться? Я даже спросила у Вилена Даниловича, какой институт он закончил? «Высшую партийную школу»,– быстро ответил он и продолжал целовать мою ладонь. И чем больше он целовал мои руки, тем чаще билось мое сердце, тем чувственнее становилась моя плоть и тем больше хотелось мне ощущать его губы на моих ладонях и на углублениях между пальцами. Я начала чувствовать прилив ласки и неги, которыми мне так хотелось поделиться…

В это время Вилен Данилович налил бокал шампанского и предложил выпить его на брудершафт. Я выпила и тут же почувствовала, как непроизвольно мои губы потянулись навстречу к его губам, похожим на бутон цветка, предназначенного любимой. В поцелуе скрестились кончики наших языков, и мы стали ими нежно щекотать друг друга, а потом я почувствовала, как Вилен решительно ввел свой язык в полость моего рта и стал ритмично, словно под музыку, прикасаться к небу… Мои щеки запылали…

И снова стихи Сафо, Элюара, Апухтина…

После третьего бокала я почувствовала его руку на моей ноге, чуть выше колена. И снова пьянящая душу дрожь пробежала по всему моему телу. Неужели опять сон? Нет, нет. Но что это? Снова электрический разряд, снова, как и тогда в поднебесье, я почувствовала мучительно-сладкие спазмы оргазма и упоительно легкое расслабление после них.

Я трепещу, мне хочется скорее в постель, скорее сбросить с себя все, что между мной и Виленом (так мне нравится больше). Но он, продолжая ласкать, не торопился в спальню. «Что это: выдержка или тактика?» – подумала я, но тут же вспомнила мудрость древних: «Если любишь – не рассуждаешь, если рассуждаешь – значит, не любишь». Я не хочу, не буду рассуждать. Если бы тогда, во сне, и сейчас, наяву, я стала бы думать, анализировать, «что такое хорошо и что такое плохо», разве я испытала бы то сладострастие, о котором только мечтают миллионы женщин? Мне было радостно чувствовать дыхание Вилена, слушать как он читает стихи. И если еще два дня назад такое состояние души и тела я считала бы для себя праздником, то теперь всего этого мне было мало. Я хотела большего, я хотела Виля всего… И скрывать свое желание не могла, да и не хотела…

Приняв душ и накинув на себя новенький, только что из целлофанового пакета халатик, я зашла в спальню, едва-едва освещенную мерцающим розовым ночником. Виль уже ожидал меня. Поражаюсь его выдержке: ни одного торопливого слова, ни одного лишнего движения. А когда в свое оправдание я обронила что-то относительно греховодности своего поведения, Виль не сразу отреагировал на мои слова. Вначале обласкал, приголубил, а потом, улыбаясь, сказал: «Происходящее в этом доме охраняется куда строже, чем то, что происходит на бюро обкома партии».

К сожалению, Виль ошибался. Но не стану забегать вперед и об этом расскажу позже.

Несмотря на свои попытки фиксировать в дневнике не только факты, но и чувства, при этом стараюсь делать это как можно обстоятельнее (не теряю надежды когда-то попробовать и свои литературные способности), описывать пережитое в ту ночь не стану. И не потому, что оно не заслуживает того. Нет. Просто моих способностей передать всю гамму пережитых чувств явно не хватит. То была ночь любви, се симфония, дирижировал которой маэстро Виль. Кто бы мог подумать, что от мужчины, его слов, взглядов, бархатных поглаживаний, крепких и нежных объятий, умения доставлять удовольствие выбором поз, которые вчера еще казались или пошлыми, или невероятными, так многое зависит в жизни женщины. Сравнивая любовь во сне и на яву, я должна признать, что Виль оказался на тысячу порядков искуснее своего небесного конкурента. Если от Саза я была в восторге, то от Виля – без ума. Достаточно сказать, что за ночь я кончила не менее 15 раз!!! Пятнадцать раз на вершине блаженства! Под утро, когда шла в ванную, меня шатало от слабости, но, возвращаясь, я вновь и вновь предавалась сладострастию. И откуда брались у нас силы. Мы были неистощимы.

Когда я уснула – не помню. Проснулась от легкого прикосновения кончика языка Виля к моим ресницам. У постели на тележке дымилась чашечка кофе, стояли любимые конфеты «Вечерний звон», французский коньяк «Наполеон» и набор самых разнообразных фруктов.

Кто доставил эту тележку на колесиках – не знаю. Такой сервис меня поразил. Ведь все это не где-то там, на Западе, или в кино, а у нас…

Через несколько минут все мои рассуждения «там и здесь» рассеялись, испарились под лучами прелюдии любви. И я уже предвкушала бурю наших утренних страстей, как вдруг совсем рядом послышалась властная команда: «Туда нельзя! Предупреждаю!», а за ней, о ужас, знакомый голос разъяренного Аркадия: «Где она?» В тот же миг резко распахнулись двери спальни, и на пороге, не веря глазам своим, остолбенел ворвавшийся Аркадий с налитыми кровью глазами и плетью в руке. Так продолжалось недолго, какие-то секунды, а потом, сорвавшись с места и подняв над головой плеть, Аркадий бросился к нам и в одно мгновенье сорвал одеяло и бросил его на пол. Увидев нас обнаженными, Аркадий, тот самый Аркадий, из уст которого прежде никогда не срывалось ни одного ругательства, даже слова «черт» (была уверена, что он их просто не знает), процедил сквозь стиснутые зубы: «Ах ты, сука, ах ты блядь, получай вместе с кобелем!» – и стал наотмашь хлестать нас обжигающей плетью… Мужчина, что не пускал Аркадия в спальню, после краткой растерянности как рысь бросился на Аркадия и одним ударом кулака сбил его с ног… Тут вскочил исполосованный как зебра Виль и, не надевая трусов, стал помогать охраннику. Аркадия увели.

В состоянии полного оцепенения я продолжала лежать в постели, пытаясь оценить экстраординарность случившегося и понять, как все это произошло, откуда Аркадий узнал, где я, и почему, наконец, его пустили сюда?

Пока я думала-гадала, раздался осторожный стук в дверь, после чего вошла женщина в белом фартуке и таком же кокошнике на голове и, словно ничего не произошло, пригласила меня к завтраку. Я отказалась. Оделась, минут пять-десять ждала Виля, но он не появлялся. Затем пришел несколько смущенный мужчина, уведший Аркадия, извинился и сказал, что в моем распоряжении машина. Я поехала в свой Дом колхозника, взяла вещи и, даже не распрощавшись с тетей Валей, на той же машине отправилась на вокзал. Через час скорый поезд мчал меня в Москву».

«31 декабря 1984 г.

Через два часа пробьют куранты. Наступит новый 1985 год! Многие уже сидят за столом, пьют вино и танцуют вокруг елки. А у меня впервые в жизни нет в доме даже махонькой елочки. Виктор приглашал встретить Новый год в их компании в ресторане Дома архитекторов, я отказалась. Во-первых, в моем положении пить противопоказано, а, во-вторых, и это главное,– нет денег, на 50 рэ мне полмесяца жить. Ему же соврала, что, дескать, уже приглашена в Дом кино. Виктор искренне сожалел. Из всех советских праздников он признает и чтит только Новый год. А мне остается только мечтать и если не о себе, то хотя бы о счастье будущего, по всем приметам, сынули. Как я хочу ребенка! Быть может, это единственное, что держит меня на этом свете. Но что я отвечу сыну на вопрос-кто его папа? Скажу «Не знаю»? – «Как?» – удивится сын, когда вырастет. Что ж, тогда расскажу всю правду, пусть осудит меня или простит. Да отца назвать не смогу: Аркадий или Виль? Кстати, оба не знают, что я беременна. Все получилось глупо, нелепо для Виля и трагично для Аркадия. Хочу уточнить свои предыдущие записи, сделанные главным образом под диктовку эмоций.

Вчера, только вчера я встретилась с адвокатом Шуйским и имела с ним долгий разговор. Теперь, кроме эмоций, я знаю факты, следовательно, смогу объективно ответить на вопросы, которые Пифагор предписывал своим ученикам повторять каждый раз, входя в свой дом: что я совершил? И в чем согрешил? И чего не исполнил? Попробую и я ответить на них, входя в новый год.

Ходили разные слухи, как и за что посадили Аркадия. Об этом многие спрашивали меня, но я сама до вчерашней встречи с адвокатом ничего толком не знала. Долго не могла понять: откуда Аркадию стало известно о том, что после записи на телестудии мы с Вилем уехали на обкомовскую дачу, и как Аркадий смог на нее проникнуть?

И вот только теперь от адвоката узнала подробности. Оказывается, из-за проливного дождя скачки перенесли, в связи с чем Аркадий и решил позвонить мне, в Дом колхозника, предупредить, что задерживается. Тетя Валя ответила, что я уехала на студию телевидения. Он позвонил туда, а там и сказали: запись давно закончена, и я уехала часа четыре тому назад на машине Лобова. Аркадий вернулся в съемочную группу, рассказал, что и как, и кто-то из местных, услышав о Лобове, взял да и брякнул то ли в шутку, то ли всерьез: мол, теперь ваша жена в надежных руках партийного донжуана, и уж коль она приглянулась Лобову, то ей не проехать мимо обкомовской дачи. Еще добавил какую-то похабщину. Аркадий вспыхнул, оседлал своего любимца – жеребца Сатурна и галопом на дачу. Там охрана, все, как положено. А он, мобилизовав все свои режиссерские способности, поставил трагикомический спектакль: показал им удостоверение «Мосфильма», сказал, что снимает правительственную картину и нужно срочно доложить Лобову новую директиву ЦК партии. Охрана растерялась. Пока кому-то из своего начальства звонили, докладывали, согласовывали, он и проник в дом…

После той памятной сладкой ночи и утренних огненных плетей, я больше Аркадия не видела. И лишь потом узнала, что его прямо с дачи увезли в милицию, потом в суд и арестовали на 15 суток за мелкое хулиганство. Но это только начало. Жеребец Сатурн, загнанный Аркадием, пал через три дня, колхоз предъявил Аркадию иск на 30 тысяч рублей. Аркадий стал писать жалобы во все инстанции и требовать наказания Лобова. Местные и московские комиссии оснований для наказания Лобова не усматривали: дескать он, секретарь обкома, пригласил актрису на дачу отдохнуть, а сам задержался на ней лишь потому, что, выполняя свой служебный долг, проверял репертуар ее выступлений перед жителями области, и никаких мыслей, а тем более поползновений интимного характера не было и быть не могло. Спали в разных комнатах, даже на разных этажах, а плетью избили Лобова в тот самый момент, когда он, ничего не подозревая, принимал душ… Объяснение Лобова полностью подтверждено всеми, кто в те сутки находился на даче.

Бюро обкома, рассмотревшее многочисленные заявления Аркадия, признало их клеветническими измышлениями, но все же приняло решение: строго указать Лобову на недопустимость работы над репертуаром в неофициальной обстановке. А так как на этом же заседании было доложено, что Аркадий Довгаль занимается киношабашкой, а договор с колхозом явно незаконный и направлен на хищение колхозной собственности, бюро предложило прокурору области расследовать эти факты и доложить. Буквально через день тот доложил: дело возбуждено, установлено, что Довгаль виноват в покушении на хищение социалистической собственности в крупных размерах, а потому взят под стражу. Через месяц облсуд дал ему 8 лет лишения свободы. Жалобы в Верхсуд не помогли. Он отбывал наказание где-то за Воркутой… Мне жалко Аркадия, но, увы, чем я могла ему помочь? Разве что только молитвами. Обещанный «Оскар» остался во мраке прошлого. Уж теперь-то точно наша картина никогда не увидит экрана. Неужели кончилась его и моя кинокарьера?

При мысли «если Аркадий – отец будущего ребенка» меня бросает в дрожь – ведь все, что произошло на даче, прямо или косвенно связано со мной. Неужели я посадила за решетку Аркадия? Он же ни в чем не виноват, кроме того, что, полюбив меня, не смог зажечь эту любовь во мне… А потому годы жизни с ним – серые будни. Не то что Виль! Я и сейчас готова, сломя голову, бежать, ехать, ползти к нему. Я благодарна ему. Если Саз во сне, то Виль наяву разбудил во мне женщину, и подарил мне ночь, одну лишь ночь, но какую! То была ночь Любви, ночь Блаженства. Ночь Счастья! Мне хотелось эти ощущения прочувствовать еще и еще. Виль снился мне, я грезила им… Я ждала его, верила, что он придет. Но Виль не давал о себе знать. Мои письма ему возвращались. А в ноябре приехавшая за продуктами в Москву тетя Валя из Дома колхозника позвонила мне, чтобы передать забытый кем-то из киногруппы фотоаппарат. Я пригласила ее. За чашкой чая она рассказала мне многое о Виле.

После той скандальной истории Лобова вскоре отправили в Африку не то советником, не то даже послом. Вот почему мои письма возвращались. Я их храню. Иногда перечитываю. Сделала это и на Новый год.

В театре тоже не сладко. Главреж Гнедин, которого многие величают Гнидиным, одолел своими приставаниями. И хотя обострение отношений с ним чревато тяжкими последствиями, я ничего не могу поделать с собой. Предпочту всю оставшуюся жизнь быть одной, чем ложиться в постель с таким мерзким типом. По совету Ларисы я написала на Гнедина в партбюро театра. Он стал все отрицать, выдавая черное за белое и наоборот. Даже принес справку от врача, свидетельствующую о его импотенции. Весь театр ржет, а Гнедину хоть бы хны. Позавчера встретил меня и зло бросил – «Запомни: в театре работать не будешь».

Обжегшись на молоке, дуешь на воду…

Эта пословица не шла из головы капитана Жура за все время полета до Москвы. Он не мог забыть, каким конфузом окончилась операция по задержанию в Новобалтийском аэропорту матерого преступника по кличке Барон. Да и осечка с Бабухиным стояла в его пассиве. Не промахнуться бы и в Москве… Короче, состояние Виктора Павловича можно было определить одним словом – мандраж.

Однако волнение прошло, как только капитан встретился в линейном отделе внутренних дел аэропорта «Внуково» с майором Велиховым.

Звонок Гранской к генералу Кочергину и на этот раз сработал: майору было поручено во всем содействовать южноморскому коллеге. Обговорили ход операции.

– Я считаю,– сказал Петр Ильич,– вам лучше отправиться в город.

– А может, прошвырнуться по аэровокзалу и вокруг? Что, если Бабухин встретит Шелютто здесь?

– Вряд ли. Кто находится в розыске, обычно избегает вокзалов. Хуже будет, если вы засветитесь.

– Но я знаю в лицо и ее, и его,– привел последний довод капитан, чтобы остаться.

– Наши люди имеют их фотографии и на зрительную память не жалуются.

Жура провели черным ходом к ожидающей машине. Когда он уже подъезжал к Петровке, 38, Велихов сообщил ему по рации:

– Сестренка прибыла.

Так они условились называть секретаршу Бабухина.

Виктора Павловича встретили на проходной и провели прямо к Кочергину. Генерал сам следил за развитием событий. Жур знал Москву неплохо и представлял себе складывающуюся обстановку.

Вскоре поступило еще одно сообщение от майора: Шелютто с сумкой через плечо сразу проследовала на площадь перед аэровокзалом, никуда не позвонив. Села в первую попавшуюся машину частника, не торгуясь, и направилась в город.

– С деньгой, видать, бабенка,– прокомментировал Кочергин.– Нынче во «Внукове» с одного пассажира берут не меньше полсотни, а она наняла машину, значит…

– Для нее это семечки,– сказал капитан.

В следующий раз Велихов дал о себе знать с Комсомольского проспекта.

– Сестренка остановилась буквально на минуту возле телефона-автомата, куда-то позвонила и снова продолжила путь к центру.

По какому номеру звонила – оперативники, естественно, разглядеть не могли.

– Отметилась, значит, что прибыла,-сказал Кочергин.

– Это точно,– кивнул капитан.

Вообще-то он чувствовал себя в кабинете генерала неловко. Тому то и дело передавали сообщения по селектору. Особое уважение вызывал у Виктора Павловича белый телефонный аппарат с гербом. Правительственный. Но он молчал.

Жур завидовал нехорошей завистью своим московским коллегам. Разве может сравниться техническое оснащение южноморской милиции со столичной!

Тем временем Шелютто, проехав от Крымского моста по Садовому кольцу, проследовала через Брестскую улицу к Белорусскому вокзалу. Дальше ее везли по Ленинградскому проспекту.

– А ведь действительно, кажется, едет к двоюрному брату,– сказал Кочергин.

Занимаясь своими делами, однако, беспрестанно следил за бабухинским гонцом.

Наконец машина с Шелютто свернула на Фестивальную улицу. Здесь жил ее брат – преподаватель Военной Академии.

«А может, она приехала лишь навестить братца? – засосало под ложечкой у капитана.– И с шефом не встретится…»

– Сестренка расплатилась с шофером, вошла в подъезд,– сообщил майор Велихов. Генерал посмотрел на Виктора Павловича: мол, ваше решение.

В принципе руководство операцией лежало на Журе. Но в присутствии такого важного чина он командовать не решился и как бы предложил:

– Надо, видимо, выставить наблюдение за домом…

– «Третий»,– приказал майору Кочергин,– оставьте людей, а сами возвращайтесь.

– Вас понял, «первый»,– откликнулся Велихов.– Возвращаюсь…

Виктор Павлович снова стал нервничать. А вдруг Бабухин кого-нибудь подошлет к Жанне? Или она передаст «подарки» с кем-нибудь из домашних брата? Правда, брат Шелютто жил в квартире с больной престарелой матерью, но все же…

Наконец в кабинете Кочергина появился Велихов.

– Ни в квартиру, ни из квартиры никто не пройдет незамеченным,– успокоил он Жура.– В холле возле двери Шелютто распределительный электрощит. Наши люди будут его «чинить» столько, сколько понадобится,– улыбнулся майор.

Они перешли с южноморским гостем в кабинет Велихова. Потянулись минуты ожидания.

Наконец раздался телефонный звонок. С помощью усилителя Жур и Велихов могли оба сразу прослушать записанный на магнитофонную ленту разговор по телефону. Позвонили в квартиру брата Шелютты.

– Алло,– ответил женский голос, в котором Виктор Павлович сразу узнал Жанну.

– Привет,– сказал мужчина.– Как добралась?

– Ой, Валера, здравствуй, дорогой! – радостно защебетала прилетевшая.– Все о'кей!

– Жаннет, извини, что не мог встретить. День сегодня, как назло, до отказа забит лекциями. Но постараюсь освободиться немного пораньше.

– Господи, да не беспокойся ты за меня! Когда освободишься, тогда и освободишься… Я, может быть, выберусь в город, чтобы навестить друзей…

– Ну смотри сама. И распоряжайся холодильником как хочешь. С продуктами, правда, не густо, но такова се ля ви… В Москве магазины – сама увидишь…

– Не прибедняйся, у тебя все есть. Я уже отлично поела…

– Значит, до вечера.

– До вечера,– повторила Жанна, и разговор окончился.

Сомнений не было: звонил хозяин квартиры. Через некоторое время позвонили уже из нее. Как поняли оперативники, мать преподавателя Академии. Старушка минут сорок разговаривала со своей товаркой, обсудив все свои болячки и кошмарное положение с ценами на рынке. И только положила трубку, как раздался телефонный звонок. Мужчина попросил к телефону Жанну.

Это был Бабухин.

– Кто это у вас так долго треплется? – спросил он.

– Тетя… Я сама изнервничалась… Ну, здравствуй.

– Что так холодно, Жанна?

– Погоди, перейду в другую комнату…

Во время паузы Велихов спросил:

– Бабухин?

Виктор Павлович кивнул.

– Руслан, милый,– снова послышался голос Шелютто.– Я буквально истосковалась по тебе…

– Вот это, мать, совсем другое дело! – счастливо откликнулся бывший директор «Люкс-панорамы».– Я сам волком вою без тебя. Хочу твое тело, твои груди…

– Кто тебе поверит,– заигрывала Жанна.– Небось каждый день с новой телкой…

– Век бы на них не глядел… И вообще все осточертело. Москва, гнусная погода, обстоятельства…

– А у нас сейчас рай,– сказала Жанна и вздохнула.– Жаль, что теперь не для нас…

– Ерунда! Скоро, мать, все уладится. Заживем в Южноморске слаще прежнего.– В тоне Бабухина прозвучали торжествующие нотки.– Нас голыми руками не возьмешь. А Гранской и Журу скоро придется подыскивать себе другую работу. Это в лучшем случае…

– Ты серьезно?!

– Факт. Представляю, как они раззявят варежки, когда прочтут в газете разгромную статью о себе.– Бабухин мстительно хихикнул.– Небо с овчинку покажется!

– А кто берется это сделать?

– Рэма Николаевича помнишь? Ну, которому мы устроили шикарный прием в валютном ресторане?

– Мелковский, что ли?

– Он, Жанночка. Отработает харч как миленький.

– Вот здорово! – Голос Шелютто просто зазвенел от радости.

– Ладно, как говорит Мопассан, ближе к телу… Привезла?

– А как же! Все, что просил.

– Слушай теперь внимательно. Сегодня ровно в шесть вечера подойдешь к станции метро «Площадь Революции». Там стоит сразу у входа слева табачный киоск. Знаешь, где это?

– Очень хорошо помню. Сколько раз покупала там сигареты…

– Я появлюсь, ты передашь мне сумку, и разойдемся, словно чужие. Без слов. Без вопросов. Усекла?

– Усекла,– ответила Жанна и грустно добавила: – Ну а пообщаться?

– Наобщаемся еще под завязку,– подбодрил ее Бабухин.– Завтра позвоню в это же время. Все. Ну, я на тебя надеюсь.

– Не волнуйся, сделаю, как надо. Целую…

Гудки отбоя. Связь прервалась.

– Смотри-ка,– сказал Велихов, обращаясь к Журу,– и не боится Бабухин, говорит открытым текстом. А что вы такой хмурый? – уловив угрюмость в лице капитана, удивился майор.– Радоваться надо – все идет по плану. Возьмем голубчиков тепленькими…

– Здорово все рассчитал,– сказал Велихов, когда они подошли к входу в метро «Площадь Революции».– На этом пятачке в часы «пик» народу – не протолкнуться. И где вы спрячетесь, чтоб не засветиться?

– А вот здесь,– показал Виктор Павлович на «Москвич»– фургон, в котором разыгрывали моментальную лотерею.– Почему бы и нам не поставить рядом свою машину? Будем что-нибудь рекламировать. Это теперь модно…

– Отличная мысль,– одобрил майор.

До операции оставалось чуть меньше часа. Оперативники, участвующие в захвате, последний раз посовещались и разошлись. Жур занял место в появившейся на площади «Ладе» с плакатами, призывающими пить пепси-колу.

Наступило время напряженного ожидания. Виктора Павловича охватывало все большее волнение: как разглядеть среди тысяч и тысяч людей, вливающихся в метро сплошным потоком, Бабухина и Жанну? К тому же пошел снег. В глазах зарябило от белых мух, падающих прямо из опустившейся на Москву ночи. Что успокаивало, так это три знакомые фигуры – двое мужчин и женщина,– назначившие кому-то «свидание». Никто бы не догадался, что это оперы из группы захвата.

Жанна появилась без пяти шесть. Жур щелкнул зажигалкой в темноте салона «Лады» – условный сигнал. Женщина, пришедшая на «свидание», сняла одну перчатку, положила в карман. Ребята подошли к киоску и стали прицениваться к сигаретам.

Напряжение капитана достигло крайнего предела. Когда минутная стрелка на уличных часах почти коснулась цифры «12», откуда-то рядом с Шелютто возник Бабухин. Он был в кожаном пальто и огромной мохнатой шапке, надвинутой на лоб по самые глаза. Жанна сняла с плеча сумку, протянула патрону, и тут Жура словно пружиной выкинуло из автомобиля. Но его помощь не понадобилась, он даже не успел добежать до табачного ларька – Шелютто и Бабухина уже вели к машинам оперативники. Сумка была в руках у Руслана Яковлевича. Жанну усадили в «Волгу», которая тут же сорвалась с места. Бабухина поместили в «Ладу» между двумя работниками милиции. Жур устроился рядом с шофером и, повернувшись назад, сказал не без злорадства:

– Вот и встретились, Руслан Яковлевич.

– Это безобразие! Произвол!…– хрипло проговорил тот.– Хватают честного человека!… Я буду жаловаться!…

– А ну тихо! – грозно зашипел на него опер.

«Лада» отъехала, но тут же снова приткнулась к тротуару.

– Черт! – выругался водитель, выскочил из машины и сразу вернулся.– Приехали… Оба задних ската сели.

«Выходит, пока мы высматривали Жанночку и Руслана,– мелькнуло в голове Виктора Павловича,– кто-то следил за нами…»

Хорошо, что в операции участвовала еще одна машина – «Москвичок». В него и пересадили Бабухина. Автомобиль влился в поток машин, устремляющихся к «Метрополю».

«29 октября 1985 г.

Американский физик подвел баланс жизни 60-летнего современного ученого: детство и учеба – 24 года, сон – 20 лет, отпуск, выходные– 12 лет, еда – 2,5 года, прочие потребности – 1,25 года, итого – 59,75 года. И только оставшееся время – 0,25 года, то есть 90 дней за всю шестидесятилетнюю жизнь ученый отдает науке. Это у них…

Интересно подсчитать, сколько лет уходит на стояние в очередях у нас? Только сегодня с Евочкой на руках я простояла в прачечной час, к врачу – полчаса, минут сорок в магазине за мясом…

Мечтала о сыне, а теперь я согласна с Ритой, что дочь – лучше. Из польской книги «Адам всегда молод», подаренной мне Ритой, я узнала очень многое о преимущсствах слабого пола. Например, хотя мозг мужчины в среднем весит почти иа 100 граммов больше, чем мозг женщины, но это вовсе не значит, что сильный пол более предрасположен к интеллектуальной деятельности – по сравнению с мужчиной женщина гораздо дольше сохраняет умственную работоспособность. В опасных, требующих быстрых действий ситуациях, мужчины реагируют значительно медленнее женщин. Возможно это объясняется отчасти тем, что у женщин быстрее протекает обмен веществ. Мужчины эгоистичнее женщин. Вопреки устоявшемуся мнению, мужчины гораздо больше, чем женщины, любят посплетничать.

Рита убеждена, что многие деятели культуры прошлого, известные нам под мужскими именами, фактически были женщинами. В подтверждение она ссылается на нью-йоркский журнал литературной критики, где опубликована статья, доказывающая, что Шекспир скорее всего был… женщиной, так как он весьма часто о них писал.

Я даже не могла себе представить, какая же это радость быть матерью. Могу часами стоять у кроватки и любоваться своей спящей дочуркой. Ева растет не по дням, а по часам. У нее такие умные глазки… Такая лучезарная улыбка… А вчера дочурка сказала первое «ма…».

Сегодня в поликлинике встретила Олега Краснова – нашего бессменного комсорга класса. Мы не виделись года три, а то и больше. Оказывается, из института физкультуры его вышибли. Но он не жалеет. Весь в фирме, упакован, что надо. По-моему, он фарцует. Оставил свой новый телефон. Подвез меня к дому на своих новеньких «Жигулях». Договорились собраться классом…»

«15 мая 1986 г.

Проплакала весь день. Ездила на кладбище. Посадила на могилке моей Евочки цветы, а возле могилки по углам четыре молоденьких березки. Никто не верит, что моя Евочка сгорела буквально за три дня. Вадим Морозов поставил на ноги светил медицины, Виктор и Рита, забросив свои дела, не отходили от моей дочурки. Но, увы… Чем я не угодила Богу? За что такая кара? Зачем дальше жить и для кого? Я – безнадежница…»

«18 мая 1986 г.

Настроение – отвратительное. А ведь я – актриса, да еще столичного театра. И быть привлекательной – условие моей профессии. У меня нет права кушать что хочу и сколько хочу, потому что не имею права толстеть. Не должна курить – сядет голос. Я не могу себя плохо чувствовать, грустить несмотря на свои заботы и горести… Как много у меня обязанностей! И никаких прав!

И хотя из сердца не уходит и, надеюсь, никогда не уйдет моя Евочка (я с ней разговариваю, советуюсь), я стараюсь, не опуститься на дно, не упасть, не сломаться окончательно. Беру себя в руки: по утрам начала заниматься зарядкой – сначала разминка под музыку, потом тренажер, гантели. Даже приобрела американский журнал по женскому культуризму – хочу поднять грудь, а то после родов она несколько опустилась, хотя по-прежнему моя грудь – предмет вожделенных взглядов многих мужчин и зависти не меньшего числа женщин. Убеждена: мое тело, моя грудь не хуже, чем у знаменитой голливудской киноактрисы Джейми Ли Картис, продемонстрировавшей свои обнаженные прелести в фильмах «Поменяться местами» и особенно в «Любовных письмах». Режиссеры восторгаются красотой моего тела, но не больше – предложений сниматься нет, потому что в нашей «демократической стране» еще, наверное, долго будет табу на красоту женского тела…

Не востребован этот капитал и в театре. Кстати, здесь моя жизнь осложнилась еще больше. Уходя в Министерство культуры, Гнедин поставил на свое место бездарного подхалима, который из кожи лезет, чтобы от меня избавиться: ролей не дает, объявил конкурс… Все мандражируют. И лишь Лариса Чубай процветает. Сапоги – итальянские, платье – из Штатов, духи – французские. Правда, манто – советское, норковое. Вчера в ресторане ВТО[93], где мы обмывали премьеру, она наконец-то открытым текстом призналась, что уже не первый год «совмещает приятное с полезным». Приятное – постель, а полезное – валюта. Лариса сказала, что я – дура, с моей фигурой, умением играть на гитаре и петь, при наличии отдельной квартиры прозябать на 120 рэ – просто глупо. «Прозябать» – мягко сказано. Если бы я не умела шить, даже не представляю, в чем бы я ходила. Довольствуюсь чаще всего тем, что перешиваю. Долги – огромные. 3000 рублей заплатила за гранитный памятник дочурке. Еще за перевозку и установку. А тут еще соседи залили. Паркет вздыбился. Пришлось заново настилать, циклевать, лачить… Подвернулись сапожки австрийские, не удержалась – купила. Спасибо Краснову – дает в долг (уже больше 5 тысяч рублей) и почти столько же должна Рите. И что делает с человеком зависимость… Сегодня утром я решила отоспаться, но не тут-то было – приехала Рита, и я не успела оглянуться, как она разделась и нырнула ко мне в постель «согреться», а потом все больше и больше стала прижиматься, целовать и т. д. Ритка отвела себе роль мужчины. Пылкого и страстного. Кажется, она даже кончила несколько раз… Я ее не отталкивала, даже немного подыгрывала, но сама ничего такого не испытывала… Удивительно, но факт: не испытывала я и отвращения к Рите и всему лесбиянству. Теперь я знаю, что Рита в своем влечении – не одинока. Таких много, и они существуют давно.

Несмотря на беспощадное преследование, лесбиянки во все времена бросали вызов патриархату своей эмоциональной независимостью от мужчин. Американские лесбиянки даже регулярно устраивают митинги, демонстрации, выступают за свои права.

Некоторые лесбиянки долгое время живут одиноко, без любовницы, у других – их несколько, а третьи даже создали публичные дома для лесбиянок.

Половые отношения между женщинами проявляются весьма разнообразно: они могут радоваться красоте как своего тела, так и тела своей любовницы, могут часами целоваться, подолгу гладить одна другую, вместе смотреть эротические изображения и видеофильмы. Популярен среди них и оральный секс. Что это? Разврат? Растление души и тела? Или подлинная свобода личности?»

«1 декабря 1987 г.

Я уволена из театра. Мои бесконечные звонки и хождения по начальству – унизительны и безрезультатны. Единственная надежда – М. С. Горбачев, которому вчера накатала обстоятельное письмо. Молю Бога, чтобы это письмо дошло до Михаила Сергеевича – человека молодого (после старых и больных «вождей»), симпатичного, умеющего говорить без шпаргалок, улыбаться и шутить. А Лариса уверяет, что в школе он даже играл в художественной самодеятельности Арбенина и Мизгиря. Если это так, то ему легко понять мою растоптанную и оплеванную душу, хотя прекрасно отдаю себе отчет и в том, что у него сейчас много дел и без меня. Со страниц газет и журналов, по радио и телевидению все призывают к перестройке, гласности и ускорению. Заверяют, что через год-два у нас появятся в магазинах продукты, исчезнут очереди, наступит наконец-то справедливость.

Правда, у Виктора Корецкого почему-то мрачное настроение, он упорно повторяет: пока мы будем строить социализм, а прорабом этого строительства останется Компартия, общество неминуемо сползет в пропасть нищеты, хаоса и разрухи… Да и сам М. С. Горбачев обречен…

Рита спорит, называет Виктора диссидентом и утверждает, что его ждет Лубянка и Сибирь…

А что ждет меня? Долги растут, за квартиру не плачу больше года. Неужели выселят? Какой позор! Пыталась найти временную халтуру на телевидении, но Гнедин остается Гнединым: через своих друзей он всюду ставит шлагбаум – «не пущать». Если в театре не восстановят – пойду в какой-нибудь клуб руководить драмкружком пионеров или пенсионеров. Мне все равно. Нужно спасаться, иначе погибну.»

«9 марта 1987 г.

Спасибо Ларисе: уговорила меня торговать тюльпанами у Белорусского вокзала. Вначале было не по себе: а вдруг встречу друзей и даже просто знакомых – что подумают, что скажут? А потом обвыклась. Торговля шла бойко. Чаще всего покупали у меня, хотя у соседей были точно такие же цветы. Букет – 5 руб. Один мужчина купил три букета и все три подарил мне. Трогательно. Я не стала второй раз продавать полученные цветы и отвезла их Еве на могилку.

Несмотря на то, что я была более чем скромно одета и совсем без макияжа, многие мужчины кадрились, просили мой телефон, давали свои. Один покупатель с ходу предложил работать у него секретарем, обещал 200 рэ в месяц. Я обрадовалась – позвонила ему вечером, а он тут же пригласил для делового разговора в ресторан. Я отказалась, хотя, честно говоря, давно уже не была в приличном кабаке.

За четыре дня торговли цветами получила 300 руб. Это уже что-то: отдала кое-какие долги, а на остальные купила колготки, заплатила за телефон – угрожают отключить. И угостила по-царски свою самую близкую подругу – Леди. Все спрашивают, почему так зовут мою кошку? Очень просто: эта порода – рекс деван выведена в Англии. Чудное создание: короткая, слегка вьющаяся шерсть, на ощупь напоминает свалявшуюся вату, неестественно крупные уши на маленькой, с вытянутым носом мордочке, тонкие лапки, черепаховый с черным окрас делают ее похожей на летучую мышь. Рита утверждает, что Леди – единственный представитель рексовой породы во всей стране и потому стоит бешеные деньги. Но как я могу отдать в чужие руки такую прелесть. Ни за что!

Вчера заходил Виктор Корецкий, принес гвоздики, бутылку вина и мой любимый пражский торт. Отметили 8 Марта. Рита принципиально отвергает этот праздник – считает, что он унижает женщину. Виктор с пренебрежением отозвался об Олеге Краснове, как о мелком и грязном дельце. Видимо, не следовало их знакомить. У них психологическая несовместимость. Почти весь вечер Виктор рассказывал о своих грандиозных планах по восстановлению нашей российской истории – искаженной до неузнаваемости.

Не успели мы расстаться с Виктором, как заехала Рита. Приглашает вместе с ней заняться боксом. Дело в том, что появилась новая теория: оказывается, наиболее гармоничному развитию женского тела способствуют занятия боксом. Странно: я же только вчера читала, что полезнее всего прыгать. Но Рита, даже не выслушав моих доводов против бокса, стала увлеченно развивать свою бредовую идею о необходимости создания ассоциации сексуальных меньшинств, которая объединила бы наших и зарубежных не только лесбиянок, но и гомосексуалистов, минетчиков и т. д. и т. п. Мечтает издавать для них журнал под названием «Конец сексуальных табу».

Мне бы ее заботы…»

«10 ноября 1987 г.

Я долго думала – написать или не написать, но потом решила: из песни слов не выкинешь.

Вчера я поехала к Ларисе – одолжить деньги у нее – первый раз. Обращаться по старым адресам – стыдно. Квартира у Ларисы – шикарная. В театре она скорее значится, чем работает. Парадокс: у Ларисы зарплата 120 руб., а за то, чтобы ее не выгнали, она ежемесячно отстегивает из своих побочных заработков 500 руб. плюс заокеанские сувениры.

Сначала мы поговорили о том, что во Франции вышла книга Марины Влади о Высоцком «Владимир, или Прерванный полет». Гадали, когда она будет опубликована в Советском Союзе. И будет ли? Популярность Высоцкого не падает до сих пор. Он даже перешел в разряд национальных героев. Как всегда у нас в России – только после смерти. А потом я решилась попросить денег в долг.

Выслушав мою просьбу, Лариса напомнила слова древнегреческого мудреца из одной пьесы: «Если ты накормишь человека рыбой, он будет сыт сегодня, а если научишь его ловить рыбу – он будет сыт всегда».

– Ты хочешь научить меня ловить рыбу? – спросила я.

– И не простую, а золотую,– улыбнулась Лариса и добавила,– завтра я должна встретиться с приятным во всех отношениях господином и провести с ним вечер в Большом театре.

– Ну и что? – недоумевала я.

– А то, что этот господин говорит по-английски, а я же только по-немецки и французски.

– Ты предлагаешь мне быть переводчицей?– вновь спросила я.

– И переводчицей тоже,– еще раз улыбнулась Лара.– Но не только.

– Что еще потребуется от меня?

– У тебя, надеюсь, есть приличное платье, но главное, пожалуй, туфли на высокой шпильке.

– Платье найду, а вот туфли – старые, для Большого, пожалуй, не годятся.

Ничего не говоря, Лариса удалилась в соседнюю комнату и вскоре вернулась с новой парой туфель в руках.

– Меряй.

Они сидели на моих ногах словно сделанные на заказ.

– Ну и прекрасно,– обрадовалась Лариса.– Завтра в 18.00 заедет авто. Будь к этому часу готова. Прическа и т. д. Плюс улыбка влюбленной и послушание рабыни. Деньги получишь у шефа. Потом. У нас такой порядок.

…И я поехала. В машине меня ждал действительно приятной внешности господин лет сорока. По имени Фред. Представившись, он вручил мне букет алых роз и объяснил, что в Москве совсем недавно, плохо знает и совсем не говорит по-русски. Давно слышал о Большом театре, о его знаменитом балете. И вот наконец представилась такая возможность посмотреть «Лебединое озеро». Тут он в весьма деликатной форме сделал мне комплимент, кажется, вполне искренне.

Наши места в ложе. Более того, к моему приятному удивлению, в этой ложе, кроме нас,– никого. Почему? Ответ на этот вопрос я узнала очень скоро, минут через десять после начала спектакля, когда неожиданно для меня Фред снял свой пиджак и лег у моих ног Не успев задать вопрос «зачем?» или «что случилось?», я услышала:

– Лайма, прошу вас, приступайте.

– Не понимаю,– сказала я дрожащим голосом.

– А вас не предупредили? – удивился Фред.

– Нет, а что я должна делать?

– Пожалуйста, бейте каблуками, бейте по моей спине.

– Зачем?– все еще не понимая происходящего, спросила я.

– Я прошу вас,– уже раздраженно произнес Фред и повернул голову лицом вниз.

Я начала бить. Вначале слабо. Фред попросил сильнее. Я стала это делать энергичнее. Потом еще сильнее и вскоре почувствовала, как тело Фреда напряглось, стало упругим, как футбольный мяч, пружинящий под ударами острых каблуков…

– Еще, еще, отлично, вот так…– произнес Фред, тяжело дыша, а потом я скорее почувствовала ногами, чем увидела глазами, как Фред начал биться, словно в судорогах. Но это продолжалось недолго… Лежащее у моих ног тело ослабло… Я тут же перестала колотить его каблуками. Фред еще какие-то минуты продолжал лежать, а затем медленно встал, достал из кармана пиджака небольшую щеточку, почистил ею брюки, надел пиджак и, видимо, в знак благодарности поцеловал мне руку. Минуты через три мы покинули театр. Машина уже ждала. В пути Фред сделал мне еще несколько приятных комплиментов, а при расставании выразил желание встретиться еще. В ответ я сказала что-то невнятное. Для меня все это было не только ново, но и странно. И уже совсем я не могла понять свою роль, а тем более оценить ее исполнение.

Я ждала звонка Ларисы. Но она безо всякого звонка, рано утром, когда я еще нежилась в постели, прибежала и радостно сообщила, что клиент очень доволен, а следовательно, шеф доволен вдвойне и сегодня же хочет встретиться со мной, вручить деньги, а заодно и познакомиться.

Ровно в 14.00 за мной заехала шикарная машина какой-то иностранной марки, и молчаливый шофер повез меня в «Националь». Когда мы приехали, шофер также молча проводил меня в зал ресторана. Судя по тому, как пропустили нас через двери с табличкой «свободных мест нет» и «спецобслуживание» и как кланялись бородатые швейцары, нетрудно было сделать вывод: его здесь хорошо знают и почитают его хозяина. В полупустом зале за отдельным столиком у окна сидел и читал тот, кто, видимо, был шефом Ларисы, шофера и в какой-то степени теперь и моим. Остановившись на почтительном расстоянии от столика, шофер обратился к сидящему:

– Олег Петрович, простите, вы просили…

Мужчина, спокойно дочитав абзац, медленно, с явно выраженным уважением к своей персоне, повернул голову в нашу сторону… И только тут я узнала в нем… кого? Олега Краснова(!) – в прошлом моего комсорга, а сегодня благодетеля, выручавшего деньгами (кстати, я уже давно нарушила свой принцип и обращалась к одним и тем же лицам за деньгами по нескольку раз). Олег тоже удивился – видимо, ему не называли моей фамилии, и, как показалось, он даже немного растерялся, но тут же взял себя в руки и предложил мне сесть за столик напротив него.

Вначале у нас с ним разговор не клеился, чувствовалась напряженность с обеих сторон. Выручила официантка, поставившая закуску на стол. Взглянув на розетку с черной икрой, Олег оживился.

– Хочешь, я тебе свежий анекдот расскажу? – спросил Олег и тут же начал: – Итак, ветеран партии делится в школе воспоминаниями о личной встрече с Лениным. Говорит ребятам: «Стою я на посту у Смольного. Мимо идет Ильич и жует бутерброд с икрой. Я говорю:

– Владимир Ильич, дайте попробовать.

Он отвечает:

– А пошел бы ты на х…!

А глаза у Ильича добрые-добрые!» – закончил Олег и рассмеялся сам. Мне было не смешно, хотя я и понимаю, что воспоминания многих сюсюкающих ветеранов действительно часто похожи на этот пошленький анекдот. Но моя реакция нисколько не смутила Краснова. Он тут же выдал второй, но уже из современной жизни:

– Как думаете, бабуля, кто эту перестройку придумал: коммунисты или ученые?

– Я думаю, коммунисты.

– Почему?

– Да потому, что ученые сначала на животных опыты проводят.

И вновь рассмеялся Краснов. А я почему-то вспомнила его политграмоту, которой он пичкал меня при вступлении в комсомол. При этом на полном серьезе. А тут вдруг…

Напряженность между нами еще долго не спадала. Олег не знал, как перейти к делу. Исчерпав тему погоды и выпив несколько рюмок заморского коньяка, Олег вдруг вспомнил школу, видимо, только для того, чтобы наконец-то объясниться по поводу того давнего случая в Краснопресненском парке, когда мы пытались обмыть мое вступление в комсомол…

– Ты знаешь, почему так оскандалился я тогда? – спросил Олег с таким чувством, будто все эти годы только об этом и думал.

Мне не хотелось ворошить страницы прошлого, и я промолчала, надеясь, что Олег найдет другую тему для разговора, но он, не дождавшись моей реакции, сам ответил:

– Я просто не знал, как это делается. Молодежь надо учить любви. Это целая наука, которая, пожалуй, больше чем химия или физика нужна человеку. И тем, кто овладел этой наукой, больше платят…

Мне показалось, что Олег сейчас перейдет к разговору о моей «работе» с Фредом, об оплате, но он вдруг прервал свой монолог, наполнил бокалы и предложил выпить за… поэзию, хотя в школе, насколько мне известно, литературой и тем более стихами он не увлекался. Осушив очередной бокал до дна, Олег начал читать строки из Хайяма:

Закончив стихотворение, Олег немного помолчал, а затем с места в карьер:

– Хочешь в рублях или в долларах?– сказал Олег и достал из кармана пиджака два конверта.

– Нет, нет, никаких долларов,– испугалась я.

Краснов протянул конверт, что был в левой руке, и сказал:

– В эквиваленте,– улыбнулся и добавил: – А если мы найдем общий язык, то твой старый долг спишем.

– А что я для этого должна сделать? – спросила я, не зная, как поступить в сложившейся ситуации. Мелькнула мысль: может, лучше прямо сейчас вернуть Краснову содержимое конверта в счет долга? Но я даже не представляла сколько там денег.

– Вначале пройти курс науки. Думаю, что для тебя декады хватит, а потом посмотрим,– спокойно ответил Олег.

Я мельком взглянула на часы. Заметив это, он спросил:

– Домой?

– Да.

– Подумай и через Ларису сообщи. Договорились?

Я не помню, когда и каким образом Краснов подал знак своему шоферу: тот оказался рядом, и мы вместе направились к выходу.

Вернувшись домой, я нетерпеливо вынула из конверта деньги: сторублевки, посчитала и ахнула – две тысячи рублей. За час! А в театре за эту сумму надо работать два года.»

«17 ноября 1987 г.

Вот уже 5 дней я «учусь» в институте любви. Занятия по 8-10 часов. Но в отличие от ГИТИСа здесь всего два слушателя – я да девушка из МГУ – Эвелина. Желающих, а точнее рекомендованных, было гораздо больше – человек 50. В институт кинематографии и то конкурс поменьше. Отсеивались по разным причинам: внешность, фигура, образование, характер, возраст, сексуальность – все учитывалось при отборе. Мое самое большое препятствие – возраст. И, видимо, мне бы его не преодолеть, если бы не поддержка Краснова и «аттестация» Фреда. Олег поставил отбор прямо-таки на научную основу. Претендентов осматривали, выслушивали дипломированные сексологи, психологи… Даже проводились тестирования… Если бы мне кто-то рассказал о таком конкурсе – не поверила бы.

И занятия очень интересно проходят. Узнаю много нового. «Правила хорошего тона» нам читает бывшая графиня, прожившая четверть века в эмиграции. Она демонстрирует не только уровень воспитанности, но и эрудицию. Так, рассказывая о том, как пользоваться вилкой и ножом за обедом, графиня сообщила, что вилка была изобретена очень давно. Уже Древняя Греция и Рим знали вилку, но этот столовый прибор был забыт после нашествия варваров и падения Римской империи. Первые европейские вилки нового времени появились в Германии и Флоренции в конце XV века, в Англии – только во второй половине XVII века, а в Испании лишь в XX веке. Они имели 2-3 зуба, делались из серебра или золота, с рукояткой из тех же металлов или слоновой кости и горного хрусталя. По данным французского историка Фернана Броделя, французский «король-солнце» Людовик XIV (1638-1715) ел руками и запретил герцогу Бургундскому и двум его братьям показываться с вилкой в своем присутствии. Ученый приводил слова одного немецкого священника, который проклинал вилку как «дьявольскую выдумку». «Бог не дал бы нам пальцы, если бы хотел, чтобы мы пользовались таким инструментом»,– писал он. Еще в 1897 году уставы английского военно-морского флота запрещали матросам пользоваться во время еды ножом и вилкой, так как эти столовые приборы, по мнению адмиралтейства, разрушали дисциплину и порождали изнеженность среди нижних чинов.

Раньше, еще от мамы-бабушки я знала, что вилку надо держать в левой руке, нож – в правой. Да, у европейцев так. А вот американцы разрезают правой, а потом в правую руку и вилку берут.

Несколько часов занятий было посвящено искусству общения. За основу взяты книги Дейла Карнеги: «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей», «Как вырабатывать уверенность в себе и влиять на людей, публично выступая» и «Как перестать беспокоиться и начать жизнь». Я и прежде слышала об этих книгах преуспевающего американца, знала, что они предназначены для деловых людей, и потому мой первый вопрос был преподавателю такой: «Но ведь мы не собираемся заниматься бизнесом?» – «А чем?» – спросил преподаватель и тут же сам ответил: «Проституция – тоже бизнес,– и, нисколько не смущаясь, продолжал:– Фермер продает зерно, рабочий – руки, профессор – знания, а вы – тело. И надо научиться выгодно торговать своим товаром. Вы разве не задумывались, почему одни берут с мужчин 5 руб., другие – 50 руб., а третьи – 150 долларов? Если хотите довольствоваться пятеркой, то можно и не учиться. А вас вот сюда послали, большие деньги нам платят. Достаточно сказать, что в университете за час лекции мне платят 5 руб., а здесь я получаю за тот же час – 100 руб., а что же касается автора рекомендуемых вам книг, то тот мальчишка из Миссури, который когда-то собирал землянику и косил репейник за пять центов в час, через несколько лет стал получать доллар в минуту за обучение бизнесменов искусству общения. В Америке же, не то что у нас, деньги зря не платят…»

Монолог учителя на меня подействовал, и я до боли в глазах стала читать и перечитывать первую книгу Карнсги «Как завоевать друзей…», выписывать из нее наставления для тех, кто хочет понравиться.

С нетерпением жду изучения других книг Карнеги. Интересно. А будет ли полезно – покажет жизнь.

Вчера нас водили на выставку художников-авангардистов, знакомили с новыми модными на Западе именами. До меня их картины не доходят, а вот почему – не знаю.

Сегодня в наш институт приходил член-корреспондент Академии наук поговорить о тенденциях в литературе – кого и за что хвалить, а кого ругать.

От занятий по кино и театру я освобождена. Ура!

Вчера каждой из нас вручили размноженную на ксероксе книжицу анекдотов, среди которых я нашла и те, что услышала от Краснова в ресторане. Большинство или пошлых, или глупых (а может быть, я просто не умею их читать).

Всем хорошо известно, что из всех женских прелестей поэты и художники чаще всего выделяли глаза. Глазам были посвящены специальные занятия. И вел их мужчина. Боже, надо было слышать, с каким упоением он говорил о женских глазах! Он сравнивал их взгляд с ударом молнии, горным ключом, блеском клинка. При этом утверждал: глаза не притворяются, не обманывают. Вот почему эти окна души одним взглядом могут открыть врата рая или погубить целую жизнь. Поэтому искусство взгляда – одно из самых мощных орудий женщины. Если она не приучила глаза выражать кротость, нежность или живость с тысячью утонченных оттенков, то это значит, что женщина пренебрегла источником неоценимой силы. Чтобы хоть как-то восполнить данный пробел, мы отрабатывали основные приемы управления взглядом, стараясь выразить смех и забаву, сострадание и грусть.

В ГИТИСе меня учили ходить по сцене. Здесь же нас учат ходить по улице и дома, с партнером и без. Отрабатываю движения бедер, рук, головы… И главная цель всеГо этого – отточить филигранно кокетство. И хотя кокетство старо как мир, его совершенству нет пределов. Умелая кокетка должна постоянно держать свою жертву настороже, заставляя ее понимать, что в их игре в любовь все зависит от женского каприза. Кокетство считается самым трудным и самым легким искусством. Кто-то сказал, что самый умный мужчина может быть одурачен самой глупой женщиной. (Передам Рите – будет страшно обрадована еще одному превосходству женщин.)

Дороже всего ценится улыбка, при этом психологи приравнивают ее к твердой валюте: она принимается к оплате в любой стране мира. В нашем же обществе – хмурых, издерганных и обозленных на все и вся людей – улыбка ценится на вес золота. Конечно, можно имитировать ее, но, оказывается, фальшь просматривается невооруженным глазом.

Главным для нас курсом является «Сексология». За основу взят учебник советского ученого И. Кона «Введение в сексологию», который почему-то издан за рубежом, а у нас неизвестно когда выйдет и выйдет ли. Кроме того, есть переводная литература европейская, индийская, китайская, правда, чаще всего это самиздат. По сексологии, пожалуй, больше чем по другим дисциплинам есть наглядные пособия: кино и видеофильмы, художественные и документальные рисунки, фотографии, слайды, импортные мужские члены (резиновые), три или четыре модели вибраторов. Но наиболее оригинальными, как мне кажется, является вибратор на батарейках (нет опасности короткого замыкания), тоже напоминающий по форме мужской член. По утверждению преподавателя, это весьма эффективный стимулятор, который можно вводить во влагалище, не опасаясь тех вредных последствий, которые могут наступить при пользовании для этих целей бутылок, лампочек или деревяшек. (Оказывается, и ими пользуются!) Есть у нас для занятий даже два манекена: «Он» и «Она». Первые лекции нам прочитала профессор Лебедева Ксения Петровна, которая сама недавно прослушала курс «сексологии» С. С. Либиха, доктора медицинских наук, профессора, заведующего кафедрой сексологии Ленинградского института повышения квалификации. На занятиях активно использует его методические пособия. Ксения Петровна говорила о сексе возвышенно, поэтично, убеждая нас с Эвелиной в том, что секс обогащает человека духовно и эмоционально, дает отдых мышцам тела, заставляет забыть все невзгоды. Секс является одним из немногих подлинно прекрасных развлечений и наслаждений. Жизнь – это проза, секс – поэзия. Уже после первой ее лекции я безоговорочно признала свое дремучее сексуальное невежество. А между тем сексологи всего мира с тревогой говорят, что половая безграмотность не только лишает мужчин и женщин их естественного права на наслаждение, но является причиной массы неврозов и других заболеваний, особенно у женщин.

Чтобы научиться читать, надо познать азбуку, а чтобы познать искусство любви, мы начали с азбуки секса.

К примеру, прежде я никогда не придавала значения процессу обнажения, а между тем, умение обнажаться – настоящее искусство полноценной эротики. Профессор даже сослалась на роман А. Крона «Бессонница», где один из героев говорит: «Есть какая-то разница между женщиной, которая раздевается для тебя, и женщиной, раздевающейся при тебе, обращая на тебя не больше внимания, чем на вешалку». Сделаю вывод.

Я почти ничего не знала о любовных играх. Видимо, не догадывался о них и Аркадий. Ведь в самом начале нашей интимной жизни все происходило просто, даже слишком просто: захотели – быстренько разделись, я ноги в стороны, он на меня… И так каждый раз. Никаких любовных игр, никакой фантазии, никакого разнообразия. И поэтому, наверное, эти «разы» становились все реже и реже… Да и те, что были, скорее для галочки, чем для наслаждения.

Магию поцелуев я впервые, пожалуй, узнала на обкомовской даче, и мне казалось, что теперь о них я знаю все. Но это великое заблуждение. Поцелуи – целая наука. И, кстати, у разных народов на различных этапах к поцелуям отношения были неоднозначными. Так, в истории многих народов Азии, Африки и Америки поцелуев вообще не было. У некоторых народов нет их и теперь.

Например, на островах Фиджи для выражения своих чувств влюбленные одних племен начинают энергично дышать носом и пыхтеть, а других – дуть друг другу в щеки и рот или тереться носами. Видимо, смешно выглядят такие парочки.

Многие ученые считают, что наиболее интимен поцелуй, при котором влюбленные целуются полуоткрыв рот и двигая языком друг у друга во рту. Поцелуи могут быть резкими, сильными и частыми, они могут быть мягкими, обволакивающими, короткими и долгими. В Индии, например, самый традиционный поцелуй совершается в течение полутора часов.

Но как бы ни был горяч поцелуй, надо помнить слова Данте: «Известно, как краток жар любви у женщин, если не поддерживать его постоянно глазами и руками».

Не знала я у себя и всех эрогенных зон. А если быть точной, то знала две – три таких зоны. Теперь же я могу назвать их не меньше двадцати.

Для достижения сексуальной гармонии важно найти ту оптимальную именно для данной пары позицию. Кстати, само понятие «позиция» ввел голландский сексолог Ван де Вельде. Он выделяет 32 позиции. В индийском же трактате «Кама Сутра» называется триста позиций. Лектор утверждает, что никакого противоречия здесь нет. В индийском трактате просто каждая из позиций разделена еще примерно на десять подпозиций, учитывающих те или иные отклонения от основной. Из разнообразия положений в Европе, наиболее распространенной является позиция, когда женщина лежит на спине, а мужчина на ней лицом к лицу. И, оказывается, это вовсе не потому, что она наиболее удобна. Нет. Просто это единственная позиция, разрешенная римско-католической церковью. По мнению же восточных авторов, эта «нормальная» «классическая» позиция явно неудачна для случая, когда женщина решила расстаться с девственностью. В этих ситуациях предпочтительнее позиция «мужчина сзади». Когда партнер очень грузный, лучше избрать «боковое положение». Для тучной пары не годится положение «сидя».

Но при выборе оптимального положения важно учитывать особенности нравов и обычаев той или иной страны. Например, обычное для европейцев положение «мужчина сверху» у ряда народов Азии и Африки считается просто непристойным, но зато положение «женщина сверху сидя» принимается как вполне приличное.

Подбор оптимальной позиции – дело сугубо творческое, учитывающее особенности каждого из партнеров. Это понятно при условии, когда партнеры постоянные и их особенности известны. А как быть в тех случаях, когда партнеры разового пользования?

Попробую завтра этот вопрос задать лектору.

Тема «Альтернативные формы полового акта» вызвала у нас Эвелиной особый интерес потому, что: а) эти формы помогают в какой-то мере уберечься от СПИДа; б) удовлетворить сексуальные потребности клиентов пожилых и с аномалиями.

В отличие от обычного полового акта со всеми его разнообразиями с древних времен существует и экстравагинальный половой акт… «Экстра» – вне, «вагина» – влагалище. Таким образом, речь пойдет о таких половых актах, при которых со стороны мужчины непременно действует половой член, а со стороны женщины действует все, что угодно, но только не влагалище. Роль влагалища могут выполнять: 1. Рот (минет). 2. Подмышечная впадина. 3. Ладони женщины. 4. Прямая кишка. 5. Груди женщины, и так далее.

Все перечисленные способы дают возможность не только мужчине, но и женщине дойти до оргазма.

К экстравагинальным формам можно относить и петтинг – ласки, доводящие партнера до оргазма. Он возник еще в древние времена и существовал во всех странах, где женщине было важно хранить до замужества свою невинность, но благодаря ласкам партнера она могла таким образом испытывать оргазм. Петтинг – это ласка руками, половым членом, губами и даже пяткой.

С завтрашнего дня начинаются практические занятия. Под наблюдением преподавателей мы будем отрабатывать технику секса. В качестве партнеров будут самые разнообразные мужчины: молодые и пожилые, крепкие, здоровые и импотенты. Кто они? Откуда? – неизвестно. Может быть, ребята из мужского факультета? О существовании этого факультета при нашем институте я узнала только вчера и совершенно случайно от Эвелины. Их якобы готовят для иностранок и жен наших крупных деятелей, располагающих валютой.

В конце занятий нас ждут экзамен по теории и защита диплома – секс на практике. Неужели все это будет происходить в присутствии всей комиссии? Если так, то это ужасно.

Я понимаю, чувствую, что опускаюсь все ниже и ниже на дно. Стану, хотя и валютной, но шлюхой, проституткой. Боже, неужели я достойна такой участи? За что? Нет, нет, как только отработаю все долги, куплю себе более или менее сносные пальто, сапоги и приличную мебель, я брошу все это, пошлю Краснова к черту и вернусь в театр и кино.»

«17 августа 1988 г.

Вот уже полмесяца я работаю в Южноморске. Город понравился. Поселили нас в шикарной интуристской гостинице под видом московского танцевального ансамбля.

По сравнению с Москвой нагрузка поменьше. В Москве бывало за сутки 2, а то и 3 клиента, а здесь – другое дело. За прошедшие две недели – у меня всего два клиента. Один из Японии (он улетел пять дней назад), а со вчерашнего дня – скандинав. Если с японцем приходилось имитировать страсть – я выгибалась под ним дугой, стонала, то шведу я готова была платить сама за доставленное наслаждение. Андрэ – великолепный мужчина! Да и он, кажется, остался доволен. Об этом можно судить хотя бы по тому, что уже на следующее утро Андрэ пригласил в октябре поехать с ним в Италию отдохнуть, посмотреть, а если понравится, то остаться там. В Милане у него своя большая фирма. А что, если рискнуть? По крайней мере, повидаю мир. И если кто омрачает мое пребывание в Южноморске – так это Краснов. Он живет рядом, в номере «люкс». На мое несчастье, на экзаменах моя работа, видимо, произвела впечатление на Олега, и он зачастил ко мне на квартиру – послушать романсы и потрахаться. При этом одна странная особенность: в то время, когда он меня трахает сзади, я должна звонить его школьному сопернику Вадиму Морозову. Вначале я не могла понять, зачем это. И только недавно догадалась: это его возбуждает. И вот даже здесь, в Южноморске, я должна по коду набирать Москву и разговаривать с Вадимом, а он…

Удивительно: Эвелина моложе меня, но у нее было три дня простоя. А за простой шеф платит лишь 20 процентов от среднего заработка. Эвелина рвет и мечет. Даже злится. На меня и других преуспевающих девочек.»

«10 июля 1989 г.

У меня есть почти все: шуба норковая, французские платья, туфлям счет потеряла. Катаюсь на своем «мерседесике». На прошлой неделе купила гараж: пришлось дать на лапу председателю гаражного кооператива 10 000 рэ, зампреду райисполкома – 5000 рэ. Берут, сволочи, куда больше, чем раньше, до перестройки. На рынке цены растут. Если и дальше так пойдет, то повторится 1921 год, когда по сохранившимся в моей памяти рассказам мамы – бабушки пуд ржаной муки стоил 140 000 рэ, картошки – 20 000 рэ, номер газеты «Правда» – 2500 рэ, а чтобы проехать в Москве на трамвае от остановки до остановки, приходилось платить 500 руб., за две остановки – 900 рублей. Эвелина всю валюту меняет на рубли и сдает их в сберкассу. Я ей сказала, что так поступают только дураки, умные – берут рубли из сберкасс и меняют на доллары. Кажется, убедила.

Если верить газетам, милиция объявила войну проституткам. Думаю, что у них из этой затеи ничего не получится – как и в борьбе с водкой… Правда, Эвелину уже вызывали на Петровку, 38. Неужели засекли? Кстати, три дня назад она стала законной женой Краснова. Но от работы он ее не освободил. Видимо, от жадности! А может быть, следует давнему примеру: американский миллионер Бил Браун и молодой западногерманский поэт-модернист Ральф Лебер заключили между собой контракт, согласно которому Лебер сдал «в аренду» Брауну свою жену Беату за 3 тысячи долларов в месяц. Чудовищно, но зато сенсационно! Я бы никогда не согласилась на такое.»

ГЛАВА XV

Измайлов сутки был в Москве – вызывали на коллегию Прокуратуры СССР. Пребывание в престольной и разговоры среди прокурорской братии оставили в душе Захара Петровича тревожное чувство. В стране воцарился настоящий хаос, исполнять законы, а тем более осуществлять прокурорский надзор за их исполнением становилось все труднее. Идет война союзного и республиканского парламентов, война принятых ими законов. Центр гнет свою линию, а власти на местах не слушают, считая, что демократия, объявленный республиками суверенитет, позволяют им быть самим себе головой. По возвращении в Южноморск Измайлов поехал сразу в прокуратуру, хотя рабочий день закончился. Он был рад, что Гранская еще не ушла. Измайлову хотелось поделиться увиденным и услышанным в столице. Решения расширенной коллегии он назвал «пустыми», а самого Генерального прокурора СССР А. Я. Сухарева – «случайным на этом посту».

– Как же так?– удивилась Гранская.

– Не знаю,– развел руками Измайлов,– но в том, что Сухарев дилетант в нашем деле,– у меня сомнений нет. Не сравнить его с Руденко. Тот был опытен и хитер. Рекунков – прокурором родился. Ростовчане рассказывают, что когда сразу после войны он был прокурором города Азова, то не побоялся возбудить уголовное дело против председателя Азовского горисполкома. Теперь такую бучу затеял, что из Москвы целая бригада во главе с заместителем Генерального прокурора приехала ему помогать… Ничего не скажешь – масштабный был мужик…

Такой оценке Рекункова Инна Казимировна была явно удивлена, потому что хорошо знала, что именно во времена Рекункова южноморской мафии и удалось накинуть удавку на Измайлова, а приказ о восстановлении Захара Петровича был подписан Сухаревым…

Казалось бы, Захар Петрович должен боготворить как раз Сухарева и проклинать Рекункова… Ан нет. Странно. Ей очень хотелось по этому поводу задать вопрос, но Измайлов, опередив ее, резко изменил содержание разговора и поинтересовался, что новенького в деле Зерцалова. Инга Казимировна рассказала, что Жур в Москве и с минуты на минуту должен сообщить о задержании Бабухина. Вскрылось, что за ним тянутся серьезные преступления, совершенные в прошлом. Рассказала и о том, что у генерального директора «Люкс-панорамы» незадолго до убийства Зерцалова имелся крупный конфликт с колдуном.

– А в отношении Кирсановой что-нибудь прояснилось?– спросил Захар Петрович.– Жива ли?

– В настоящее время не знаю,– ответила следователь, доставая из сейфа бумажный сверток.– А вот четыре дня назад еще была живехонька.

В свертке находился ключ от дверного замка.

– Что это? – спросил Измайлов.

– От ее квартиры… Понимаете, приходит сегодня соседка Кирсановой, говорит, что получила по почте бандерольку с запиской.– Гранская развернула листок бумаги, прочла: – «Дорогая Елизавета Георгиевна! Я знаю, вы добрый человек и любите животных. Поэтому обращаюсь с огромной просьбой. Мне пришлось срочно уехать из Южноморска, а дома осталась Леди, кошка уникальной породы и очень милая. Умоляю, приютите ее. Леди не привередлива, ест молоко, рыбу, иногда можно давать сырое мясо, но только не свинину: от нее могут появиться глисты. Высылаю ключ от моей квартиры. Заранее тысячу раз благодарю – Лайма Кирсанова».

– Это та самая Леди, которая стоит за границей почти как «Мерседес», если не больше?

– Да, дорогая кошка,– подтвердила Инга Казимировна.– В буквальном смысле.

– Откуда пришла бандероль?

– Из Москвы… •

Измайлов сам прочитал записку, повертел в руках ключ.

– Что вы об этом думаете?

– Да уж есть о чем поразмышлять… Смотрите, что получается: Зерцалова убили в квартире Кирсановой, там же мы обнаружили и кровь Кирсановой. Кто еще был в квартире – неизвестно. Труп обезглавленного колдуна подбросили в заповедник «Ущелье туров», а Кирсанова вдруг объявляется в Москве.

– Похоже на бегство, не так ли? – заметил Захар Петрович.

– Может, ее тоже хотели убить? – развивала эту мысль следователь.– Допустим, пригрозили ей, или просто испугалась и, чтобы преследователи не нашли, уехала в Москву.

– Интересно, Зерцалова убили при ней или нет?

– Трудно сейчас сказать. Но, во всяком случае, возвращаться в ближайшее время в Южноморск она не собирается.

– Из чего вы это заключили?

– Да из этого письма.– Гранская ткнула пальцем в бандероль.– Обратите внимание на слово «приютите». Ведь речь о любимом животном. Не возьмите, на время, а именно «приютите»…

– Каковы же все-таки мотивы убийства Зерцалова и бегства Кирсановой? Кто был заинтересован устранить его и запутать Лайму Кирсанову?

– Мне все время не дает покоя богатство, которое обнаружил Жур в Новобалтийске в квартире колдуна. Честно говоря, не верится, что он нажил все это только своими выступлениями.

– А почему бы и нет? Вспомните, что творилось в Южноморске во время его гастролей. Целый стадион был забит до отказа зрителями. А цены на билеты? Я уже не говорю о том, сколько за них брали из-под полы. До пятисот рублей! Уверен, что только малую толику билетов пускали в кассу. В основном – через спекулянтов. Ну а барышами делились. Вот вам и сотни тысяч.

– Рублями,– подчеркнула следователь.– А откуда у Зерцалова доллары, золото, бриллианты? Как известно, валюту у нас официально частным лицам купить пока нельзя, драгметаллы и камешки из магазинов исчезли напрочь. Выходит, Зерцалов пользовался услугами темных личностей. Преступников, короче. Вероятно, что-то не поделил с ними Зерцалов. А возможно – обыкновенный рэкет. Не захотел расставаться со своим богатством или хотя бы с частью его, вот и отправили самого на тот свет. Попытались убрать и Кирсанову как свидетельницу, но она сбежала… Как бы там не было, ближайшая задача – непременно найти Лайму.

– Как думаете действовать?

– Хочешь не хочешь, надо лететь в Москву, искать Кирсанову.

– Москва большая…

– Самое удивительное, что там живут замкнутыми компаниями. Думаю, она остановилась у кого-нибудь из прежних знакомых.

– Что это за люди?

– Судя по ее дневнику, не самая лучшая часть общества. Это, мягко выражаясь, сутенеры, проститутки, фарцовщики… Я же говорила вам: она была валютной проституткой. Кстати, не исключено, что Кирсанова заразилась СПИДом еще в Москве. Потом заразила Зерцалова, а тот – Паутову, девицу из Одессы.

– Вы думаете, в Москве могли проворонить, что Кирсанова вирусоноситель?

– Господи, Захар Петрович, вы же сами утверждаете, что в Москве большая неразбериха, чем где-либо. Это же проходной двор! – Гранская вздохнула.– Вообще, я считаю, было бы куда лучше, если бы проституцию легализовали.

– Как?! – вскинул на собеседницу изумленные глаза Захар Петрович, пораженный ее словами.– Хотите сказать, что нужно разрешить публичные дома?

– А почему бы и нет? – спокойно ответила Инга Казимировна.

– Ну, вы даете! – Измайлов покрутил головой.

– Не я. Уж если в Москве серьезно подумывают…– Видя недоверчивое выражение лица облпрокурора, Гранская пояснила: – Да-да. Об этом во всеуслышание было сказано на пресс-конференции руководства московской милиции.

– Куда мы идем!…

– В этом вопросе как раз идем туда, куда надо,– улыбнулась следователь и продолжила серьезно: – Действительно, нельзя ведь жить, как страус. Зарыл в песок голову и не видишь, что творится вокруг… Проституция была всегда: и при царе Горохе, и при Ленине, и при Сталине, и при Брежневе. Это только официально считалось, что ее нет.

– Но такого разгула не было.

– Правильно,– согласилась Гранская.– Нравы упали ниже низшего… Вот поэтому и нужно реагировать. Создать милицию нравов, поставить всех «ночных бабочек» на учет, регулярно обследовать.

– Опять желтые билеты…

– А что делать? Смотрите, к чему приводит стихия. Вокруг девиц древнейшей профессии криминагенность растет как на дрожжах. Их обдирают все, кому не лень. Сутенеры, рэкетиры, швейцары гостиниц, таксисты. И убивают их чаще всего… Ну а детская проституция? Наглые молодчики отлавливают сопливых девчонок по одиннадцать-двенадцать лет и торгуют ими почти в открытую.

– Да-да, это самое страшное.

– Я уже не говорю о том, что нужно взять хоть под какой-то действенный контроль распространение венерических заболеваний. В том числе и самого страшного – СПИДа. Ведь он поражает прежде всего молодежь. Нет, думайте обо мне что хотите, а я за публичные дома.

– И это говорит юрист,– покачал головой прокурор.– Блюститель нравственности… И вообще не думайте, что проституция у нас явление стихийное, никем не управляемое. Мне рассказывали в Москве, что на самом деле это большая и сложная машина с прекрасно отрегулированным механизмом. Ее винтиками оказываются множество самых различных людей. От швейцаров ресторанов до шоферов такси и владельцев квартир. Вот с этими преступными структурами и надо бороться. Как с проституцией в целом. Легализация ее, к чему вы призываете, не выход. Всегда около проституток будут ошиваться преступные элементы. Недаром везде и всегда публичные дома располагались в сомнительных районах городов, куда и днем-то заходить опасно.

– И все равно я прагматик. Честное слово, пусть лучше молодой парень пойдет в публичный дом, чем потащит малолетку в подвал и надругается над ней… У нас ведь все с надрывом, перехлестом. Десятилетиями насаждали так называемую коммунистическую нравственность, а она по сути ханжество. И стоило чуть повеять свободой, как шлюзы открылись. Сексуальная революция в нашей стране может обернуться все тем же бунтом. Бессмысленным, жестоким и беспощадным. Посмотрите, как у нас изображают в кино интимные сцены. Если показывают половой акт, то он происходит не в постели, где этим занимаются нормальные люди, а на полу, в подсобке магазина, в подворотне. А вспомните преступления на половой почве. Ну, с теми, с которыми сталкивались. Это же садизм, зверство! Подростки, совсем еще дети, измываются над своими подружками, как озверелые преступники. Это продолжение той же нашей истерики. Как на войне или идеологическом фронте – бить до победного конца!

– Точно подмечено,– усмехнулся Измайлов.

– А само отношение к любви, к сексу? – продолжала Инга Казимировна.– Хомо советикусу с пеленок вдалбливают, что это нечто стыдное, грязное. Вместо того, чтобы культивировать красоту плотской любви, как делается издревле на Востоке… Между прочим, в Индии самые крепкие браки именно поэтому. Там любовные утехи – святое дело. Любви надо учить, как учат говорить, есть, пить. И лечить, если у человека сексуальное расстройство. Вон в Америке уже применяют сексотерапию. Так называемый тренинг. Там делают это прямо в медицинском учреждении с помощью проституток и добровольцев…

– Ну это уж совсем!…– осуждающе сказал Захар Петрович.

– Я понимаю, нам не подходит,– с иронией произнесла Гранская.– Мы ведь поборники моральной чистоты…

– Да, всему должен быть предел. Вас послушаешь, так следует разрешить всякие извращения.

– Что вы имеете в виду?

– Например, педерастию, лесбиянство…

– Разрешать или нет, Захар Петрович, не в чьей-нибудь власти. Половая ориентация – от природы. И так называемые отклонения – не насморк, не вылечишь. Ученые давно уже открыли, что сексуальная направленность не корректируется. А раз так, уголовным наказанием натуру исправить нельзя. Гуманнее подгонять законы под человека…– сказала Гранская и тут же поймала себя на мысли, что в ее суждениях явно чувствуется влияние дневника Кирсановой… Получается, что она, следователь, во многом разделяет мысли проститутки… Немного подумав, прокурор хотел что-то возразить, но тут зазвонил телефон. Оказалось, жена Измайлова.

– Нашла-таки меня,– виновато улыбнулся Захар Петрович, закончив с ней разговор.– Дуется, что прямо из аэропорта – в прокуратуру…

– Я бы тоже была недовольна, если бы муж, вернувшись из командировки, поехал не домой, а на работу.

– Когда в Москву? – на прощанье спросил прокурор.

– Завтра утром.

«…15 октября 1989 г.

Я всегда боюсь тринадцатого числа. И не зря. Позавчера арестовали Краснова. Во время обыска нашли валюту, заморские шмотки, импортные презервативы. Эвелина вначале растерялась, а после нескольких консультаций с людьми, получающими от нашей фирмы солидные дотации, не только успокоилась, но и заявила, что Олег выкрутится: связи и доллары помогут. Правда, сама фирма, которую теперь возглавила Эвелина, приняла дополнительные меры предосторожности. Я лично категорически отказалась принимать клиентов у себя дома. На всякий случай наиболее дорогие вещи отнесла на хранение к Рите.

В церкви последний раз я была месяца три назад, все время не находила – ночью работаю, а днем отсыпаюсь. Но веру в Господа Бога не теряю. И думаю: Всевышний простит мою душу грешную. А впрочем, если нагрешу я, то лишь телом. А душа же моя чиста: я не убиваю, не ворую и даже не изменяю мужу, а если и отдаюсь мужчинам, так на то воля Божья.

Недавно я, не отрываясь, прочитала книгу Марии Евгеньевой «Любовники Екатерины». Оказывается, Екатерина проявляла внимание к сексу чуть ли не с пеленок. Будучи совсем молодой, она интересовалась личностью Ионны Неаполитанской – женщины, которая умела наслаждаться страстью различным образом и с несколькими мужчинами сразу. Екатерина находила, что королеве все можно. А следовательно, и царице. А потому сладострастная и развратная Екатерина меняла любовников ежедневно, а иногда у нее их было сразу несколько. Не стесняясь никого и ни в чем, Екатерина принимала их в своей спальне, а за ширмой спала ее горничная – свидетельница оргий. Иногда Екатерина даже принимала в спальне министров и послов, лежа за китайской ширмой в постели с очередным фаворитом.

Еще совсем недавно я считала себя молодой, красивой и даже сексуальной, потому что могла испытать оргазм почти с любым клиентом… Но, прочитав книгу-исповедь Холландер, я поняла, что если следовать ее «программе чувственности», то можно иметь два и три оргазма за один раз, можно овладеть затяжным экстазом, превращать «пятиминутных мужчин» (а их большинство) в отличных партнеров двухчасового акта сладострастия. Но для этого я должна помнить: мое тело – инструмент, который не имеет права быть расстроенным, дребезжащим. Но чтобы настроить его, есть один путь – упражнения и еще раз упражнения. Конечно, много времени упущено, но хочется верить, что потеряно еще не все. Наверное, я выгляжу смешно и глупо, когда, тренируя язык, я пытаюсь его кончиком достать до подбородка или до конца носа, повторяя каждое из этих движений до 20 раз! Но что поделаешь – ведь в любви без языка гибкого и послушного не обойтись, оральный секс – неотъемлемая часть комплекса наслаждения чувственной женщины.

Если прежде я осуждала Риту за ее увлечение мастурбацией и считала это занятие безнравственным, то теперь сама это делаю с великим удовольствием. Ежедневно. Нельзя же научиться игре на пианино, упражняясь лишь несколько раз за год. Результаты моего старания налицо: если вначале за сеанс получалось 2-3 оргазма, то сегодня насчитала 15! Но и это не предел. А главное, теперь я понимаю, что мастурбация открывает передо мной двери к настоящей чувственности, укрепляет мышцы любви, увеличивает их эластичность, помогает телу развить функции координации, дает возможность узнать, какие участки тела наиболее склонны к возбуждению, какие манипуляции в клиторной зоне приводят к наиболее быстрой реакции, что представляет собой волновой оргазм, сводящий с ума партнеров.

Из всех многочисленных способов стимулирования самое большое наслаждение я получаю от водного: ложусь в ванну, направляю струю воды на клитор и вскоре прямо-таки райский кайф. Правда, это доставляет наслаждение мне, и только мне, а цель моих бесконечных упражнений – заставить мужчину думать, что мое трепещущее тело – центр вселенной. Когда же сольются воедино оба трепещущих партнера – это будет уже вся вселенная!

Насколько я помню, в институте любви нам почему-то ничего не говорили о щипании и покусывании мужчин. По утверждению же Холландер, им очень нравится, когда женщина с любовью и лаской покусывает такие места партнеров, как уши, грудь, ягодицы, пальцы ног…

Что ж, если сегодня Эвелина порадует меня клиентом, постараюсь советы многоопытной англичанки испробовать на практике… Быть может, и в самом деле это повысит мои пошатнувшиеся акции… Неужели дает знать о себе возраст?

18 ноября 1989 г.

Чтобы повысить ставки и увеличить доходы, Эвелина решила омолодить кадры и внедрять новые методы «работы». Прежде о них я даже не слышала. Со ссылкой на американский «Плейбой» был предложен способ, у которого несколько названий – «Семь узелков к небесам», «Эффект Бриггса-Стреттона» и др. Суть его в том, что во время любовный игры и на первоначальных стадиях полового акта женщина осторожно вводит в анальное отверстие мужчины шелковый шнур (удобен галстук «бола» – он в виде шнурка с орнаментальным зажимом), на котором завязаны маленькие узелки. Когда мужчина переживает кульминационный момент, женщина вытаскивает по одному узелку за раз. (Вытаскивание шнура напоминает момент запуска бензинового моторчика газонокосилки.) Ни того, ни другого делать мне не доводилось. Но учителя утверждают, что эффект от «семи узелков к небесам» – потрясающий.

А вот что касается другого новшества, то его предложила невесть откуда появившаяся у Эвелины не то китаянка, не то кореянка, не то русская с узкими бегающими глазками по имени Гуля. Говорят, она раньше сама промышляла на плешке у трех вокзалов, а теперь вот внедряет новую технологию секса. Когда происходит коитус пары, Гуля сидит в сторонке и наблюдает, точнее, выжидает тот момент, когда вот-вот у партнера начнется оргазм. Определив точно тот момент, она незаметно подходит к партнеру и вводит в его анальное отверстие серебряный рожок, а потом, когда начинается оргазм, она в определенном ритме ударяет серебряной палочкой по рожку… Зачем – не знаю. Но знаю, когда вчера она сделала так моему партнеру из Франции, тот взревел от восторга и так пронзил меня (у него и без того был огромный фаллос), что я думала, глаза вылезут из орбит. Следуя наставлениям учителей, я похвалила его, поблагодарила Гулю. Но, несмотря на двойной размер гонорара, впредь я ни за какие коврижки не соглашусь принять этого клиента, о чем и заявила сегодня Эвелине, которая сочла мои слова капризом и не больше. Наши отношения стали еще более натянутыми. 2 декабря 1989 г.

Краснов все еще под следствием. Меня, слава Богу, менты пока не вызывают и не допрашивают. Видимо, Олегу шьют только валюту. Эвелина изо всех сил старается вытянуть мужа из тюряги. По ее словам, расходы на следователей, прокуроров и свидетелей – бешеные. Она же, в свою очередь, нещадно эксплуатирует нас – забирает больше половины.

Неделю назад случилось то, чего я опасалась давно. Эвелина объявила, что для иностранцев я уже стара. И послала меня в гостиницу работать за деревянные рубли. А это значит, что заработки резко упали и приходится иметь дело не с деликатными иностранцами, а с нашими доморощенными хамами, пьяницами и развратниками из кооперативов и совместных предприятий, а то и просто уголовниками.

В первый же день работы в гостинице мне достался тип, который уже после второй рюмки признался, что он предпочитает иметь дело не с живыми, а мертвыми. И стал рассказывать о каких-то некрофилах…

Два дня назад нам с Ларисой пришлось обслуживать двух «деловых». Говорят только о деньгах. Покупают женщин, а зачем? Кобели и те ухаживают за суками, а эти просто платят за женское тело и глумятся… Вначале они надрались коньяка, затем подрались и лишь потом вспомнили «про баб»: стали с нами вытворять такое, о чем писать противно. Наконец, Саша заснул, а Руслан, чтобы возбудиться, стал горячей сигаретой прижигать грудь бедной Лариске…

4 января 1990 г.

Чаша моего терпения переполнилась. Жить стало невмоготу. Читала в «Комсомолке», что многие школьницы мечтают стать проститутками. Им грезятся дорогие наряды, элегантные клиенты и пачки долларов, марок, франков. О, если бы они знали правду!

В прошлый понедельник мне досталась «чудная компания». Четыре рьяных липких мужика, среди которых был и тот самый Руслан, что измывался над Ларисой. Не знаю, он или кто другой виноват, но вскоре после той памятной ночи с сигаретой Лариса загремела в больницу с сифилисом… Никого не хочет видеть и слышать. Плачет день и ночь. Пыталась повеситься, но санитары вовремя успели вынуть ее из петли…

А что делать мне? Тоже – в петлю? «Великолепная четверка» решила использовать групповой секс. Вначале все шло как по обычно рассчитанному стандарту: коньяк, водка, дележ барышей, отборный мужской мат, а потом началось самое страшное. Соглашаясь, я думала, что они, как обычно, будут трахать меня по очереди, а им вздумалось иметь меня всем сразу, одновременно. Куда деваться? Пришьют, тем более что один из этой четверки только что вернулся из Магадана, где мотал срок за изнасилование своей трехлетней дочери… Если с родной дочкой поступил так, то что он может со мной сделать? Умоляла Руслана: «Не надо сигаретой». Обещал… А когда начали, тот что с Магадана, сунул мне свой фаллос в рот, Руслан приспособился сзади, а по бокам примостились двое остальных, видимо, закоренелые онанисты. Как никогда прежде я почувствовала к себе отвращение, всю мерзость и низость своего положения. И вдруг страшная боль пронзила грудь. Не было сомнений: то была сигарета. Страшная боль. И тогда, скорее всего не по своей воле, а по протесту души и тела, всего своего существа, я отчаянно оттолкнула стоящих сбоку мужиков, головой толкнула в пах стоящего впереди так, что он с криком и стоном повалился на пол, а сама, схватив рядом лежащую одежду и воспользовавшись замешательством ошарашенных неожиданным поворотом событий мужчин, выскочила в коридор. Там никого не было. И только дверь рядом была приоткрыта. Я туда. В номере оказалась негритянка. Вначале она испугалась, а потом, видимо, сообразила, что к чему и помогла мне одеться.

«Великолепная четверка» не стала меня преследовать, видимо, испугались. Когда я вышла в коридор и проходила мимо дежурной по этажу, а затем швейцара, они вопросительно смотрели на меня в ожидании своей доли, но я им сказала, что еще вернусь. Поверили. А вот когда вышла на улицу, где ожидали меня жующие американскую резинку двухметровые мальчики с играющими мускулами, этот номер не прошел. Они потребовали денег, которых на этот раз у меня, увы, не было. Но они не хотели об этом и слышать – не верили.

Ухмыляясь, они стали швырять меня из стороны в сторону, затем бить, а потом, даже не помню как, я очутилась в «Жигулях». Впереди водитель почему-то в милицейской форме, а рядом два парня. На ходу они начали меня обыскивать, сняли кольцо, перстень, серьги, браслет… А потом раздели совсем. Хотели постричь меня наголо, но не оказалось машинки. Тогда они под дикий хохот стали перочинным ножом отрезать волосы клоками. Оставив меня в чем мать родила, эти двое вытолкнули меня из «Жигулей», а сами развернулись и поехали в сторону Москвы. Ночь. Дорога проселочная, никого вокруг. Холод собачий. Замерзла. Зуб на зуб не попадал. Решила идти. Никого вокруг. Не знаю, чем все это могло кончиться, если бы под утро не машина военных. Увидели и остановились. Сказала, что меня ограбили. Они сжалились, взяли в кабину, шофер отдал свою шинель. Привезли прямо к дому. Целый день пролежала. К вечеру поднялась температура. Вызвала врача. Отправили в больницу. Буквально через час явилась Эвелина: сочувствовала, охала-ахала, возмущалась, но просила молчать – иначе загремим под фанфары все вместе. А тот, что с сигаретой – Руслан, оказался ближайшим другом Олега Краснова и через влиятельные верха обещал освободить Олега, поэтому Эвелина не в силах ему отказать в девочках, хотя ему чаще нужны мальчики. Чтобы смягчить удар, Эвелина оставила мне презент: 3000 руб. и пять плиток шоколада для нянечек и сестер.

Пролежала в больнице две недели. Нашли что-то в легких. Когда выписывали, врачи сказали, что теперь мне лучше жить на юге.

В результате болезни я не смогла присутствовать на защите Ритой докторской диссертации. Узнала позже: защитилась отлично. Единогласно. А Виктора выдвинули кандидатом в депутаты Моссовета. По митингам и демонстрациям бегает. Трибун. Ниспровергатель.

За день до выписки из больницы приходила еще раз Эвелина, но теперь уже со своим мужем. Олег – на свободе. Оправдательный приговор! Эвелина уверяет, что справедливый приговор обошелся ей в 100 000 руб.

А вчера Олег навестил меня уже дома. Не приставал. И даже принес «денежное пособие» то ли по болезни (как-никак на работе пострадала), то ли выходное. Предложил переквалифицироваться в ассистентки на место Гули, которой серебряный рожок и палочка дали доход достаточный, чтобы открыть свое дело.

Я отказалась. Олег огорчился или сделал вид. Узнав о рекомендации врачей перебраться на юг, Олег сразу заявил, что у него есть на этот счет великолепная идея. Он лично заинтересован, чтобы один очень квалифицированный кардиолог переехал из Южноморска в Москву. Обмен квартирами будет выгоден и для меня, и для него. Заговорив о Южноморске, Олег, видимо, вспомнил о Руслане и стал извиняться за его дурацкие шутки с сигаретой, и объяснил, что Руслан – нужный человек: у него большие связи в Москве, хотя сам живет на юге.

21 мая 1990 г.

Вот уже три месяца, как живу в Южноморске. Профессор-кардиолог оставил мне не только действительно шикарную квартиру, но и всю мебель, очень дорогую: карельская береза, дуб.

Сравнительно недорого (за 80 000 руб.) я купила дело. Для этого пришлось продать «мерседес» за 150 000 рэ. У меня теперь свой хореографический ансамбль «Пятнашки», хотя в нем танцуют не только пятнадцатилетние, но и девочки постарше. Бутончики. У всех – точеные фигурки. Не хватает женственности. Недавно прочитала в газете, что в Вентспилсе хотят легализовать проституцию. А что? Правильно! Зачем государству брать на себя еще и сексуальные заботы. Не лучше ли отдать эти проблемы в руки кооператоров? Олег Краснов настоятельно рекомендует из «Пятнашек» сделать секс-ансамбль. Почему бы и нет? Убеждена, что в ближайшее время эта проблема будет решена положительно.

Недавно у нас в городе проходил фестиваль «Звезды Эроса». В очередной раз эротическое искусство одержало блестящую победу над ханжеством. Режиссером-постановщиком все продумано до мелочей. До начала самого шоу в фойе был проведен аукцион эротической живописи и фото. Но самым большим успехом на этом аукционе пользовались эротическая кулинария и любовные напитки из всевозможных трав в красивых импортных бутылочках. При этом человеку, купившему любовный напиток, говорили, что его нужно пить поздно вечером, глядя друг другу в глаза, и тогда ночь эта станет изумительной и незабываемой.

Из мучных изделий наибольшим спросом пользовался фаллос. Примечательно, что чаще всего его покупали мужчины.

Жареные курицы подавались в открыто любовных позах, но сделанных весьма эстетично. Почти каждый посетитель приобрел маленький сувенирный фаллосик. Само шоу вызвало у зрителей необыкновенный восторг, хотя репертуар был иногда на грани пошлости. Но благодаря таланту актеров все выглядело пристойно. Шокирующе прозвучала клятва из «Лисистраты»: «Не подпущу любовника, ни мужа. Кто с вожделеньем подойдет, отвергну. Я стану дома чистой жизнью жить, в пурпурном платье, нарумянив щеки, чтоб загорелся страстью муж ко мне. Но я ему не дамся добровольно. А если силой вынудит меня, дам нехотя, без всякого движения. Не подниму я ног до потолка, не стану львицею на четвереньки…!»

После этих слов раздался гром аплодисментов…»

ГЛАВА XVI

– Что вы ко мне пристали?! – бушевал Бабухин, когда Жур в присутствии генерала Кочергина и его помощника приступил к допросу.– Думаете, на вас управы нет?! Найдем!…

– И вам не надоело паясничать?-спокойно спросил Виктор Павлович.– К чему отпираться, Руслан Яковлевич?… А вернее – Родион Яковлевич…

– Никакой я не Руслан и не Родион! – прохрипел бывший директор «Люкс-панорамы».– Звать меня Илья Христофорович. А фамилия – Бугай.

– И в Южноморске никогда не жили? – с нескрываемой иронией произнес капитан.

– Не жил!

– Шошинскую колонию тоже не помните? – продолжал Виктор Павлович.– И вашего покровителя пахана Сашу Франта?

– В гробу я видел вашу колонию и какого-то Сашу!– кипел возмущением Бабухин.

– Что это с вашей памятью, Лютик?– Жур намеренно назвал его по кличке, которую Бабухин носил в местах заключения. Задержанный не ответил, сложив руки на груди.– Неужто и Жанну Шелютто запамятовали?

– Какую такую Жанну? – хмуро спросил Бабухин.

– Ну, это уж совсем по-детски. Не знать свою секретаршу… К тому же – любовницу и компаньона по махинациям.

– Любовницу?! Да как вы смеете! У меня жена!… Дети!…

– А у кого же вы взяли это? – Жур указал на сумку, лежащую на столе.

– Никакой сумки я не брал! – нагло заявил задержанный.

Генерал Кочергин, до сих пор не вмешивавшийся в разговор, дал знак своему помощнику. Тот включил видеомагнитофон, вставил кассету. На экране возник табачный киоск у метро «Площадь Революции», Шелютто. Падал снег, люди сплошным потоком двигались ко входу…

– Неужели будете отрицать, что это вы? – спросил Жур, когда в кадре появился Бабухин.

Изображение специально остановили в тот момент, когда бывший генеральный директор «Люкс-панорамы» держал в руках сумку, переданную ему Шелютто.

– Так вы или не вы? – повторил вопрос Виктор Павлович.

– Ну, я…– выдавил из себя Бабухин. И поспешно добавил: – Но эту женщину я не знаю. Отродясь не видел.

– А зачем взяли сумку?

– Говорят же: бьют – беги, дают – бери…

– И не знаете, что в ней?

– Понятия не имею.

По команде Кочергина пригласили понятых. Содержание сумки выложили на стол, сфотографировали, стали считать деньги.

Жанна привезла своему патрону 50 тысяч рублей и 3 тысячи долларов. Бабухин смотрел на банкноты безучастно, всем видом давая понять, что не имеет к ним никакого отношения.

Понятые подписали протокол и удалились.

– Значит, «галька» означает десять тысяч рублей, так?– продолжил допрос Жур.– А «пучок зелени» – тысячу долларов? – Бабухин молчал.– Для чего они, откуда?

– Ну я же русским языком говорю! – возопил задержанный, вскакивая с места.– Вы ошиблись!

– Сядьте,– приказал генерал. Бабухин повиновался.– И хватит Ваньку валять.

– Не верите? – уже плаксивым голосом произнес задержанный.– Вот!

Он достал из кармана визитную карточку покупателя и бросил на стол. Кочергин взял в руки картонный прямоугольничек с фотографией, осмотрел и передал Журу.

Все было в порядке: серия, круглая печать жилищностроительного кооператива. Визитка действительно принадлежала Илье Христофоровичу Бугаю.

Капитан переглянулся с генералом.

– Можете позвонить на работу,– продолжал напирать задержанный еще более осипшим голосом.– В конце концов – жене.

– Какая уж сейчас работа? – усмехнулся Кочергин, посмотрев на ручные часы.

– Так ведь я официант! В ресторане «Звездный»,– с гордостью произнес Бабухин.– Работаю через день, сегодня свободный.– Он назвал телефон ресторана.

– А живете где? – спросил генерал

– В Новогиреево.– Задержанный сообщил адрес и номер домашнего телефона.

– Хорошо,– поднялся Кочергин.– Посидите с лейтенантом, а мы проверим.

Он дал знак Журу выйти вместе с ним. В коридоре генерал вопросительно посмотрел на Виктора Павловича.

– Товарищ генерал! – с обидой произнес Жур.– Я же не слепой! Это Бабухин… Не знаю, на что он надеется. Глупо! Понимаете, глупо!! Еще пытается голос изменить… Тоже мне, Высоцкий нашелся!

– Ладно, не горячись! Прижмем его фактами…

Генерал отдал распоряжение позвонить по телефонам, названным Бабухиным, навести справки в отделении милиции по месту жительства. Подключили к проверке и экспертов-криминалистов. А пока решили допросить Шелютто, находившуюся в кабинете Велихова.

Секретарь генерального директора «Люкс-панорамы» до того была ошеломлена и подавлена случившимся, что сразу призналась: да, прилетела специально для встречи с шефом…

– Что было в сумке? – спросил Жур.

– Не знаю,– начала юлить Жанна.

– Так уж и не знаете? – покачал головой Виктор Павлович.

– Честное слово! – глядя на капитана невинными глазами, произнесла задержанная.

Ей дали прослушать магнитозапись из двух телефонных разговоров с Бабухиным: междугородного и сегодняшнего, в Москве. Лицо Жанны покрылось красными пятнами.

– Ну что ж, рассказывайте,– попросил Жур.– Что вы привезли и передали у метро Бабухину?

– Деньги привезла,– выдавила из себя Шелютто.

– Сколько?

– Пятьдесят тысяч рублей.

– И?…

– Доллары. Три тысячи…

– Для чего?

– Это он пусть сам скажет.

– Откуда вы взяли такую крупную сумму? И не только в наших рублях, но и в валюте?

– Мне их принесли,– опустив глаза, ответила Жанна.

– Кто?

– Неизвестный человек. Он сказал, что каждый день после восьми вечера мне будет звонить Бабухин… Остальное вы знаете.

– Так вы уверяете, что с передавшим для Бабухина деньги человеком не знакомы?– уточнил капитан.

– Не знакома.

Дальше допрос зашел в тупик. Шелютто на все отвечала: не знаю, не помню. А в довершение заявила, что у нее разыгралась мигрень и она устала.

– А опознать Бабухина сил хватит? – спросил Ко-чергин.

– Может быть, хватит,– держась пальцами за виски, сказала Жанна.

Во время опознания из трех сидящих перед ней мужчин она без колебаний указала на человека, кто подошел к ней у входа в метро, и сказала, что это Бабухин.

Затем им устроили очную ставку.

Бабухин напрочь отрицал свое знакомство с Жанной. После подписания протокола очной ставки их опять развели по разным кабинетам. Тут Кочергину доложили, что приехала жена Бугая. Она привезла документы: паспорт и военный билет мужа, свидетельство о браке. С ней же был и ворох семейных фотографий. Разглядывая снимки Ильи Христофоровича, его чад и домочадцев, Жур был в полной растерянности. Неужели Бабухин жил не двойной, а тройной жизнью? Это обстоятельство они обсудили с Кочергиным и Велеховым в кабинете генерала.

– Сдается, что мы промахнулись,– сказал Кочер-гин.– Это не Бабухин.

– Как же так?– никак не мог поверить в такое совпадение Виктор Павлович.

– Все документы подлинные. В ресторане «Звездный» подтвердили, что Бугай работает у них официантом,– перечислял генерал.– Да и жена Бугая клянется-божится, что это ее муж.– Он вызвал по селектору эксперта-криминалиста и продолжал: – Думаю, капитан, мы просто недооценили противника.

– Неужели опять ускользнул? – сокрушался Жур.

– Похоже… Но у нас в руках Шелютто и Бугай,– успокоил его Велехов.– Постараемся через них выйти на след Бабухина.

Появился эксперт-криминалист.

– Вот отпечатки пальцев Бугая, а вот – Бабухина,– положил он на стол дактилоскопические карты.– Видите, ничего похожего…

Эксперт стал объяснять, чем узор капилляров официанта отличается от рисунка на пальцах бывшего гендиректора «Люкс-панорамы».

– А может, напутали в Главном информационном центре? И дали отпечатки не Бабухина? – выдвинул последний, отчаянный довод Жур.

– Да вы что? – опешил от такого предположения криминалист.– И потом, несходство Бугая и Бабухина подтверждается исследованием их фотографий.– Он положил рядом два снимка.– При всей внешней похожести, расстояние между зрачками, расположение ушных раковин и прочие показатели позволяют сделать однозначный вывод: это разные люди.

Виктору Павловичу ничего не оставалось делать, как признать поражение. Очередное…

– Как быть с Бугаем?– спросил он у генерала.

– Подержим… Он явно неспроста оказался в определенном месте в определенное время.

– Достаточный повод для задержания?

– Батенька мой! У человека на руках валюта. И немалая… Жанну тоже нельзя пока отпускать. Это было бы слишком хорошим подарком Бабухину. Пусть оба проведут ночь в ИБС, может, к утру образумятся и станут разговорчивее.

«…4 июня 1990 г.

Мне казалось, что личная жизнь осталась в прошлом, впереди – только работа. Правда, работа с «Пятнашками», безусловно, творческая и часто радует. Но огорчений – не меньше. Замучили бесконечные хождения по чиновникам и депутатам. Не знаешь, какому богу молиться – городскому Совету или его исполкому. Между собой не могут поделить власть, а страдает дело, люди. Иногда прихожу в отчаяние. Личной жизни – никакой. Несмотря на жару, на пляж ходила всего два раза. Телевизор надоел. Да и смотреть нечего – одна политика, от которой уже тошнит. Спать ложусь рано. Неужели старость? Нет! Нет и нет! В душе я еще молодая. Да и выгляжу, кажется, не хуже других. Последний раз на пляже кадрился какой-то рыбак из Мурманска. Отшила – уж больно он мужиковатый, словно неделю из деревни. Хотя и в капитанах ходит, а поговорить с ним не о чем. Полная тоски и тревоги, вчера я по команде внутреннего голоса отправилась в центр «Люкс-панорама»… Надела свое лучшее платье. Как только на сцену вышел Станислав Зерцалов – «колдун, исцелитель и пророк», как значилось в афишах, я увидела в нем что-то необычное, таинственное и притягательное. Не отрывая глаз, я словно завороженная, смотрела на этого человека и внимала каждому его слову. Он говорил о мироздании, о сути Божества, о белой и черной магиях, о белых и черных дырах и о многом, многом другом не совсем обыкновенном, а часто вовсе непонятном для меня. Да и только ли для меня? Когда Зерцалов спросил присутствующих «Что же такое время?», его вопрос показался наивным, даже глупым, но когда я попыталась задуматься и ответить, то поняла, что тут далеко не все так просто, как кажется на первый взгляд. По словам Зерцалова, на время может влиять быстрое движение – оно замедляет бег часов. Поток времени зависит и от поля тяготения, и свойств пространства. Ссылаясь на теорию относительности великого А. Эйнштейна, Зерцалов доказывал, что никакого «абсолютного времени», никакой неизменной реки времени, одинаково несущей в себе события Вселенной, не существует и что человек способен путешествовать в будущее Земли. Так, если один из братьев-близнецов отправляется на ракете в космос, а другой остается на Земле, то после возвращения брат-космонавт окажется моложе своего брата-близнеца, а это и есть для космонавта зримый результат его путешествия.

И хотя я ровным счетом ничего не могла понять из рассуждений выступавшего со сцены о машине времени, но мне почему-то показались знакомыми поднимаемые им проблемы и доводы. Но вспомнить где, когда, при каких обстоятельствах и с кем их я уже обсуждала, слушала или читала,– не могла никак, а когда свое внимание вновь обратила на сцену, Зерцалов уже говорил о задачах оккультизма – проникновении и познании сокровенных тайн мироздания, жизни и смерти.

В противоположность марксистскому материализму, по которому в институте я имела пятерку, оккультизм признает три начала:

1. Мир духовный или божественный, поддающийся исследованию с помощью аналогии. Представителем его является дух.

2. Мир духовный или астральный, доступный наблюдению только при известных условиях. Представителем такого астрального мира является энергия или сила.

3. Мир физический, познаваемый внешними чувствами. Его представитель – материя.

Значит, признавая и изучая только материю, мы обедняем наши познания, а следовательно, лишаем человека возможности полнее познать мир.

Если же, по убеждению Зерцалова, человек в своих поисках и деяниях опирается на законы, управляющие всеми явлениями не только видимого, но и невидимого мира, он способен познать прошлое, исправить настоящее и предсказать будущее всего человечества, а также каждого человека в отдельности.

Эта часть выступления мне показалась скучной. Я уже хотела последовать примеру двух-трех зрителей, которые демонстративно покинули зал, но какая-то сила сдерживала. В подтверждение своих возможностей Зерцалов начал демонстрировать, прямо скажу, сверхчеловеческие способности, которые потрясли всех присутствующих. Зерцалов легко, играючи, быстрее компьютера умножил четырехзначное число на двухзначное, с завязанными глазами находил спрятанную иглу в зале, определял не только состав семьи взятого наугад зрителя, но и называл возраст, состояние здоровья и характер отношений членов семьи. По воле Зерцалова человек погружался в сон, и в таком состоянии как бы путешествовал по экзотическим странам и рассказывал, что он там видит. Как это возможно?

Глядя на фотографии человека, Зерцалов говорил, где он находится сейчас, как он туда попал, что чувствует.

Когда бог знает откуда принесли Малую Энциклопедию, то Зерцалов, находясь на почтительном расстоянии, легко читал тексты любой страницы этой толстенной книги. Ему ничего не стоит прочитать буквы, находящиеся за его спиной, повернуть стрелку компаса вспять… И уж совсем удивительной была его способность на расстоянии гасить свечи в полутемном зале. Теперь у меня не было сомнений: на сцене настоящий колдун. Мне даже стало страшновато… Но Зерцалов тут же перешел к использованию своих чар во благо людей… Тех, кто чувствовал упадок сил, он заряжал дополнительной энергией и вызвал на сцену симпатичного парня лет 17-ти и вылечил его от заикания за несколько минут. А ведь врачи, по словам матери, бились над парнем годами, и все безрезультатно.

В зале находились и те, кто уже ранее бывал на сеансах Зерцалова. Он периодически приглашал их на сцену, и они рассказывали о своих прошлых недугах (экземы, швы, рубцы, тики, заикание, аллергии и т. д. и т. п.) и как под воздействием Зерцалова они освобождались от них. Рассказав о мисс Черноморья, у которой на гребне популярности вдруг выпали волосы на голове, Зерцалов попросил ее выйти на сцену. Когда зал увидел улыбающуюся, счастливую и действительно очень красивую голубоглазую блондинку с короткой стрижкой, то разразился такими аплодисментами, что казалось, стены не выдержат.

Что было, я не знаю. Выскочив из зала, я побежала за угол, где у подземного перехода до поздней ночи торгуют цветами. Купив три огромных букета алых роз и сложив их в один, я почти бегом вернулась в «Люкс-панораму». Но представление уже было закончено. Зал стоя приветствовал колдуна, исцелителя, пророка. Я бросилась к сцене. Желающие вручить цветы, получить автографы, поблагодарить или просто что-то спросить окружили Зерцалова плотным кольцом, и протиснуться было почти невозможно. Но Станислав Зерцалов каким-то образом увидел меня и мои отчаянные попытки пробиться сквозь толпу, сам бросился ко мне навстречу с протянутыми руками и словами «Наконец-то! Наконец…», смысл которых ни мне, ни другим не был понятен. Когда кольцо разомкнулось и мы оказались рядом, мое сердце от волнения готово было вырваться из груди. Протянув Зерцалову розы, я услышала: «Хочу встретиться».– «Когда?» – спросила я. «Завтра в ресторане «Девятый вал» ровно в двадцать ноль-ноль. Жду!».

Затихшая толпа после этих слов снова ожила, оттиснула, выдавила меня, увлекая Зерцалова куда-то в глубь сцены.

После этой встречи я живу словно во сне.

Почему мне кажется, что я уже где-то встречалась с Зерцаловым? Сгораю от нетерпения.

6 июня 1990 г.

Все, что было вчера днем, я не помню и не хочу вспоминать. Главное – наша встреча со Станиславом. Не скрою, когда я подошла к ресторану и увидела его с букетом роз неописуемой красоты, мои ноги подкосились и я едва устояла. Стоило Станиславу поцеловать мою руку, как ток чувственной дрожи пробежал по всему телу, не оставив в покое ни одной клеточки.

В ресторане нас уже ждали накрытый столик и стоявший рядом официант, готовый исполнить любое наше желание. Все говорило за то, что Зерцалова здесь знали и уважали. Да и как не уважать такого человека: красивого, тонкого, умного. Его эрудиция вначале просто подавила меня. Из его уст, как из рога изобилия, сыпались одна за другой цитаты из Сократа, Платона, Аристотеля, Гегеля, Фейербаха, Плеханова, Бердяева. Когда мы коснулись различий в подходах к религии, Станислав вновь сослался на Бердяева, а также на его книгу «Русская идея», где он писал, что русские каждую идею воплощают в плоть свою, о чем еще раньше говорил Достоевский. А вот что касается коммунистов, то они готовили свои теории для других, для масс, для рабочих и крестьян, а сами жили совсем иными законами по принципу – проповедуй воду, а сам пей вино.

Еще год назад я бы, наверное, испугалась таких слов, а сегодня их можно прочитать на страницах чуть ли не каждого журнала и газеты. И, может быть, потому мне захотелось перейти к другим темам, а если быть точнее, то мне не терпелось спросить Станислава – не пересекались ли наши пути раньше? Но я не решилась и откладывала этот вопрос для более удобного момента, ну хотя бы до танцев. Стоило мне подумать о танцах, как Станислав сказал:

– Я, вероятно, утомил вас своим разговором, а потому хотел бы пригласить вас на танец.

Узнав, что больше других я люблю танго – еще с детских лет, а может быть, эта любовь досталась по наследству от мамы-бабушки, Станислав едва заметным жестом пригласил официанта, что-то шепнул и сунул в его руку две или три сторублевых купюры. Уже следующий танец был наш. Оркестр заиграл танго, а солист запел «Тихий день угасал, подымался туман…».

Для меня то был не танец, а сладкий, счастливый сон, который я видела сквозь лучи свечей, горящих по бокам. Станислав приблизил меня к себе, и как только соски моей груди коснулись партнера, по всему телу разлилась благодать, голова закружилась. Его правая рука стала спускаться все ниже и ниже, левой он перебирал мои пальцы… Голос поющего на эстраде солиста удалялся все дальше, и уже едва различимо доносились пророческие слова: «…И надежду на близкое счастье он мне несет…» Да, с ним я была счастлива. А когда его губы коснулись моей щеки, потом губ и, наконец, шеи, сладострастие овладело мною… Почувствовав это, Станислав еще крепче прижал мое трепетное тело… Хотя музыка и закончилась, я готова была продолжать и продолжать танец… Но, увы… Конечно, мне было не до вопросов. Не задала я их и позже в тот дивный вечер.

Не успели мы сесть за свой столик, как в воздух полетела очередная пробка от шампанского, а в высокие хрустальные бокалы полился сверкающий янтарный напиток.

– Еще раз за нашу новую встречу! – поднял бокал Станислав и добавил: – И новую надежду!

Сейчас я понимаю, что этот тост был с большим подтекстом, но… моим мыслям тогда было не до анализа. Я полностью находилась во власти эмоций. И каких! Еще не допив бокала шампанского, я почувствовала, как мой клитор и без того возбужденный, неожиданно коснулся чего-то теплого и упругого… «Рука?» – мелькнуло в голове, но тут же эта догадка была отвергнута, так как Станислав сидел напротив меня и его руки лежали на столе. «Его фаллос?» – было второй догадкой, но она оказалась еще более бредовой: не мог же он быть такой величины? А чудо-партнер продолжал в такт музыки массировать мой клитор, да так успешно, что уже через какие-то секунды мои уши горели, сердце участило свой бег, дыхание становилось прерывистым и, о боже, настал момент сладострастия. Партнер, хорошо понимавший свою партнершу, в этот момент отступил, а когда я несколько успокоилась, он вновь продолжал свое дело. И я снова кончила… И только потом, немного остыв и придя в себя, я обратила внимание на какое-то движение под столом и решила незаметно взглянуть туда… То, что я увидела, поразило меня, мое воображение и удивило – никто из учителей института любви и тех, с кем мне довелось трахаться, ни разу даже не намекнул о такой возможности удовлетворения половой страсти: Станислав, сняв туфлю и носок, ласкал мой клитор пальцем ноги…

Станислав, кажется, перехватил мой взгляд под столом, но это его не смутило и он провозгласил новый тост «За любовь, когда каждый хочет другого, не может жить без другого и оба сливаются в одно счастье».

Каждый мужчина – психолог, а Станислав – тем более. Почувствовав, а может быть, рассчитав, когда мне захотелось быть с ним наедине, Станислав предложил покинуть ресторан. Я охотно согласилась. Когда мы вышли, у подъезда нас ждала машина Зерцалова. Даже не спрашивая адреса, водитель кратчайшим путем доставил нас в мою квартиру.

Все познается в сравнении. До сих пор пиком сладострастия я считала ночь на обкомовской даче. Но то, что мы со Станиславом испытали в прошедшую ночь,– за пределами земного блаженства. Как и тогда, давно – во время эротического сна, когда Саз просил меня, предаваясь сексу, забыть обо всем и вся, так и в прошлую ночь, теперь уже не приснившийся, а реальный Станислав просил меня о том же. Я даже не вспоминала лекций и наставлений по технике секса, прочитанных и услышанных рецептов восточной любви. Мы просто были ее воплощением. То была музыка любви, исполненная дуэтом, рожденным друг для друга. В нашем любовном оркестре каждый орган – его фаллос, моя вульва, наши руки, ноги, подмышки и шея, языки и губы, волосы, оральные и анальные места, даже реснички – играли свою партию, но делали это так точно и так слажено, что сливались в полную гармонию чувств, достигающих такого апогея, что мой разум отказывается понять происходящее. В результате я дважды за ночь от счастья теряла сознание. Первый раз, когда Станислав включил в действие «кошачье место»[94].

Придя в себя, я поняла, почему я испытывала оргазм во время танца в ресторане: свое дело сделала его рука и мое кошачье место. Вторая потеря сознания – результат его виртуозной работы языком.

10 июня 1990 г.

Сегодня мы со Станиславом впервые выехали за город на машине. Выбрали чудное место – берег моря, рядом лес. Светило ярко солнце. Пользуясь тем, что вокруг – никого, мы решили позагорать. Разделись, улеглись. Я от удовольствия закрыла глаза. Возможно, даже вздремнула. А когда открыла глаза, то увидела, что солнце затянуло тучами. Огорченная и слегка прозябшая, я стала одеваться. Стас жестом остановил меня и сказал:

– Сейчас будет солнце.

Я не поверила. Но после небольших усилий Стаса туча на небе рассеялась, и солнышко вновь засветило нам. Стало тепло, а на душе радостно. И тут я не выдержала и спросила:

– Почему тебе удается все, что ты хочешь?

– Потому, что я живу в союзе с природой, живу по се законам, а не борюсь с ними, как это делают многие земляне.

Последнее слово насторожило меня, и я решила уточнить:

– А разве ты, Стас, не сын Земли? – спросила я.

– Родившись на Земле, я стал гражданином Вселенной.

Но и этот ответ не внес ясности, о чем, видимо, красноречиво свидетельствовал мой растерянный вид и вопрошающие глаза. Заметив их, Станислав рассмеялся, достал бутылку коньяка и сказал:

– Без бутылки мою историю не понять.

Мы еще долго сидели на берегу, он подробно рассказал о путях-дорогах своей жизни. Конечно, я не все запомнила. Но и то, что теперь знаю о нем, хватило бы не на один роман. Стас родился и вырос в обычной семье. Женился неудачно. Полет в космос вместе с девушкой. Возвращение на Землю. За правдивый рассказ – годы в психушке. И что больше всего меня поразило, так это его заявление о том, что он, Станислав, является тем самым Сазом, который пытался в 1984 году со мной улететь в мир иной, но это не произошло по моей вине: несмотря на предупреждения, я действительно во время любви на миг задумалась о делах земных. В результате – Земля запеленговала мое исчезновение и вернула назад. Теперь же вот он, Стас, вновь вернулся на Землю с тем, чтобы во что бы то ни стало вновь найти меня – Лнна – и обрести со мной счастье. Наконец нашел. Мы снова вместе. Он – моя судьба, я – его. Мы долго искали друг друга. А теперь, когда нашли,– не расстанемся никогда! Он – мой Хозяин!.Мой Повелитель! Он послан мне Господом Богом! Станислав – гражданин Вселенной. Он – наместник Бога на Земле. А я лишь его послушница.

23 июля 1990 г.

Вчера была годовщина начала Великой Отечественной войны. Я вспомнила дедушку, погибшего на фронте. А сколько их погибло? Одни пишут – 20 млн., другие – 30, а кто и 40 млн. Боже, даже не могут сосчитать и захоронить каждого, как того заслуживает человек.

У нас был званый обед. Среди гостей: Иван Иванович Забалуев – председатель облисполкома с женой, Гаврысь – спортивная знаменитость, плюс еще народный депутат СССР, бывший заместитель Генерального прокурора СССР Борисов Фрол Игнатьевич то ли с племянницей, то ли с любовницей, генерал Дубровин из Москвы, кстати, вручивший мне великолепный букет гвоздик и набор французских духов, народный артист СССР – Кунин Лев Семенович, когда-то преподававший мне актерское мастерство в ГИТИСе и первый оценивший мои вокальные способности.

Если честно, то Бабухина я не хотела бы видеть у себя дома среди гостей, потому что, когда первый раз Стас пригласил Бабухина в мой дом и представил его как ближайшего друга и генерального директора «Люкс-панорамы», я опешила, у меня отнялся язык: дело в том, что в этом самом Бабухине я узнала того самого садиста, который прижигал сигаретой вначале Ларису, а потом меня… Но Бабухин то ли не вспомнил меня, то ли просто сделал вид, что не узнает, но так или иначе, над моей головой нависла туча: в любую минуту он мог все рассказать Стасу. Я рисковала потерять Стаса. Но рисковать своим счастьем, своей любовью из-за какого-то Бабухина я не могла, не хотела. И поэтому сразу в тот же вечер после ухода Бабухина я поведала, естественно, в слегка приглушенных тонах Станиславу о своем знакомстве с Русланом и о своем далеко небезупречном прошлом. К моему удивлению и большому удовлетворению, моя исповедь Станислава не огорчила. Оказывается, Станислав все знает о моем прошлом. Он сверху видел, но прощал мои грехи, ибо понимал, что не по доброй воле я творила их.

Стас признался, что и он сам не девственник. У него были женщины. Много женщин, и даже в космос он летал с девушкой… Но то, что было у него с женщинами, а у меня с мужчинами,– всего лишь близость тел. У нас же с ним – единство души, а это главное в любви.

Я поклялась памятью своей дочурки – Евочки, что отныне и навсегда буду принадлежать только Станиславу. А чтобы он был спокоен и не сомневался в моей верности, я решила прибегнуть к тому способу, о котором мне когда-то в Москве поведал весьма опытный гинеколог. Суть его проста. Врач сделает на больших губах моей вульвы по три дырочки – таких, как делают в мочках ушей для сережек. И вот когда Стас будет уезжать на гастроли, с помощью пластмассовой иглы и суровой нитки зашьет вход в мою вульву и поставит пломбу. А когда вернется, снимет ее. Когда я рассказала Стасу о своем намерении, он был поражен изобретательности способа, гарантирующего верность, но счел его негуманным, варварским. Что же, может быть, и варварский, может быть, он мне будет причинять физическую боль и другие неудобства, но я готова идти на любые жертвы, на любые формы страдания, дабы искупить свою вину перед Богом! И перед его Наместником на Земле.

А что касается Бабухина, то Стас признался, что и он сам терпеть не может Руслана. После того, как он надул Стаса с оплатой за его выступления, они крепко поссорились. Больше того, Бабухин однажды даже пригрозил Стасу «прикончить» его и сказал, что для этого у него есть деньги и надежные исполнители. Зерцалов не хотел с ним иметь дело и встречаться, тем более у себя на квартире. Но так случилось: Бабухин пришел на обед с московским генералом, который просил Стаса помириться. Бабухин подарил мне на глазах у всех дорогой и красивый камень. Но я его не надела и не надену. Я боялась, что присутствие Бабухина может омрачить обед. Но все обошлось. За столом было весело. В центре внимания – Стас. Он был в ударе: много рассказывал, показывал, угадывал и предугадывал. Даже лечил. Кунин мастерски копировал Брежнева, Горбачева, Лукьянова, рассказывал анекдоты.

За вкусной сдой и разговорами обед затянулся до вечера. При свечах я пела романсы, а подпевал Борисов – у него чудный баритон. Все гости хвалили стол, особый интерес вызвали капуста по-охотничьи, рыба по-монастырски и мексиканский праздничный торт. Жена предисполкома обещала зайти специально за рецептом.

Гости ушли поздно вечером. Не успела захлопнуться дверь, как мы со Стасиком бросились в объятия друг друга. Было море ласк и океан любви!…»

Гранская прилетела в половине первого. Во Внукове се встречал Жур На машине, предоставленной Кочергиным. В Подмосковье стоял туман, и они ехали, словно в облаках.

– Не спала, можно сказать, всю ночь,– призналась следователь.– Так вы огорошили меня вчера.

– Я сам был в шоке,– сказал Виктор Павлович.– Глотал сердечное.

– Сейчас как? – с тревогой посмотрела на него Инга Казимировна.

– Нормально,– успокоил ее капитан.– А вы знаете, Кочергин был прав: наутро Бугай раскололся.

– Ну-ну?– встрепенулась Гранская.– Что же вы скрывали?

– Вовсе не скрывал. Просто не успел доложить. Хочу рассказать по порядку… Понимаете, у меня из головы не шло, почему у Бугая совсем новенький паспорт, выдан буквально день тому назад?… С этого и начал допрос сегодня. Бугай говорит: старый, мол, потерял. Подал заявление в милицию – выдали новый… Когда, спрашиваю, потеряли?… Вижу, официант занервничал. И называет то месяц, то полтора назад. Чувствую, именно здесь собака зарыта… Оставили его в следственной камере, позвонили жене. Та о потере паспорта вообще впервые слышит… Но ведь это же глупо, правда? Чтобы жена ничего не знала…

– Действительно. Уж с кем с кем, а с супругой поделился бы в первую голову. Вместе бы искали.

– Более того,– продолжал капитан,– от мадам Бугай я узнал, что две недели назад муженек ее получил по почте посылку. По паспорту, естественно… Короче, когда Илья Христофорович понял, что у него концы с концами не сходятся, сразу скис. Ну, я еще поднажал – он и выложил все начистоту… Несколько дней тому назад он обслуживал клиента в ресторане. Глянул и поразился – словно на себя в зеркало смотрит. Клиент тоже заметил сходство. Еще сказал: жаль, что ты не знаменитость, а то бы я мог выступать на конкурсе двойников… Как раз в Москве проходит.

– Да, да,– подтвердила Инга Казимировна.– Я смотрела по телевизору. Потрясающее сходство! Что Сталин, что Раиса Максимовна Горбачева, что Хазанов…

– Одним словом, познакомились они, выпили по рюмке. Клиент назвался Сергеем. Выходит после работы Бугай, а он дожидается у служебного выхода. Есть, говорит, разговор. И рассказывает свою историю. Мол, подзагорел на одной девке, она от него ребенка родила… Все бы ничего, женился бы, да баба оказалась гнусная, к тому же гулящая и связана с мафией. Если Сергей постарается улизнуть – найдут из-под земли. Единственный выход – сменить личину. Бугай якобы спрашивает: а чем я могу помочь? Сергей, а как вы сами, конечно, понимаете, это Бабухин, предлагает: пусть официант отдаст ему свой паспорт. Ну, а в милиции заявит, что потерял и получит новый. Посулил огромную сумму.

– Какую?

– Двадцать пять тысяч.

– Ну, по нынешним временам – не шибко огромная,– заметила Гранская.

– Бугай якобы то же самое сказал Сергею. Тогда тот, не думая предложил «Ладу-девятку». Официант, естественно, не устоял… На следующий день Сергей вручил ему машину с документами взамен паспорта. А вчера позвонил домой и попросил Бугая оказать последнюю, совсем ничтожную услугу – встретиться с Жанной…

– Бугай действительно ее не знал?

– Говорит, что не знал.

– А где он должен был передать сумку Бабухину?

– На станции метро… Илья Христофорович клянется-божится, что до их знакомства в ресторане Бабухина и в глаза не видывал.

– Ой ли! – покачала головой следователь.

– За что, как говорится, купил, за то и продаю… Кочергин тоже сомневается. МУР решил проверить Бугая более тщательно,

– А Шелютто?

– Та, наоборот, пришла в себя и наотрез отказалась давать какие-либо показания. Требует адвоката. Между прочим, по поводу нес уже давят на Кочергина. Опять всплыл Мелковский…

– По-моему, вы от одного этого имени звереете,– заметила Инга Казимировна.

– Он и вас обещал достать,– усмехнулся Жур.

– А, черт с ним… Меня вот что интересует. Ну, вы-то могли обознаться с Бугаем, потому что Бабухина видели один раз и мельком. Но Шелютто!… Она своего хахаля должна знать как облупленного. Почему же так вела себя па очной ставке?

– Мне кажется, Инга Казимировна, тут какая-то игра. Может, специально вводила в заблуждение, чтобы оттянуть время.

– Вполне вероятно… Теперь о Кирсановой. Я просила вас связаться с ее подругой, Маргаритой Корецкой.

– Звонил я к ней домой. С утречка. Трубку взял муж. Спешил. Он, оказывается, депутат Моссовета, опаздывал на сессию. По его словам, Кирсанова сама звонила к ним два дня назад, спрашивала Риту.

– Два дня, говорите?– оживилась Гранская.– Откуда звонила?

Этого Корецкий не знал. И вообще, все, что касается Маргариты, мне кажется, его раздражает. Она большей частью живет у какой-то подруги.

– Понятно,– усмехнулась Гранская.– Рита живет у жены…

– Чьей?

– Своей… Ведь Корецая лесбиянка. И Кирсанову пыталась соблазнить.

– Ну и дельце у нас! – покрутил головой Виктор Павлович.– Сплошной гомосекс.

– Да, для нас это дико. А вот на Западе к этому относятся совершенно спокойно. Открыто существуют клубы педерастов и лесбиянок. Они женятся. Со свадьбой, в фате…

– У нас, я слышал, эти сексуально ненормальные уже выпускают свою газету.

– Верно. «Тема» называется, как я поняла из дневника Кирсановой. Маргарита к этому тоже приложила свою руку… Ладно, Бог с ними… Где же нам найти Корецкую? Ее муж не дал координаты подруги Риты?

– Дал: телефон и адрес. Я позвонил, никто не брал трубку. Наверное, на работе. Буду звонить вечером.

– Хорошо, я сама займусь этим.– Машина остановилась у гостиницы «Минск».– Ну, спасибо, Виктор Павлович, устроили шикарно, в самом центре!.

– Благодарите Кочергина… Я вам нужен?

– А что, есть дела?

– Ждут в МУРе.

– Хорошо, Виктор Павлович, я поем, набросаю план оперативно-следственных мероприятий…

Но первое, что сделала Инга Казимировна, это позвонила своей свекрови. По традиции. И услышала неожиданную новость – приехала Стелла.

Родная сестра умершего мужа Инги Казимировны – Кирилла Шебеко. Его нежная любовь и боль…

Дело в том, что 20 лет назад известная фигуристка Стелла Шебеко, выступая на соревнованиях, осталась на Западе. Скандал разразился грандиозный. Тогда невозвращенцев считали хуже предателей. Досталось и Кириллу. Травили на службе, поедом ела тогдашняя жена. Гонения на работе Кирилл выдержал, а от семьи ушел. Когда они сошлись с Гранской, Шебеко рассказал ей о сестре. Что Инге Казимировне понравилось – брат ее не осуждал. Бедной девочке (Стелле было всего 17 лет) выпало неимоверное количество унижений от чинуш, заправлявших спортом. Постоянная грызня из-за поездок на престижные соревнования, неусыпная слежка за границей, контроль за каждым долларом. Больше всего потрясло Гранскую то, что от наших ведущих спортсменов письменно требовали подписку, что они непременно победят…

– Мысленно я благословил сестру на этот шаг,– признался Кирилл.

Ни о какой переписке, разумеется, не могло быть и речи. О личных встречах – тем более. Шебеко, крупнейшего специалиста-спелеолога, профессора МГУ, перестали выпускать за рубеж, на научные конференции п симпозиумы.

Повидаться за долгие годы разлуки им судьба подарила лишь один раз – незадолго до смерти Кирилла. Стелла приезжала в Союз, когда в стране повеяли новые ветры и бывших невозвращенцев начали реабилитировать. Далеко не сразу и не всех…

Стелла жила в Швейцарии, совсем превратилась в европейку. Спорт давно забросила, вложив заработанные коньками и тренерством деньги в бизнес. С Гранской они друг другу понравились сразу. Обе любили вкусную еду, театр, Достоевского, а главное – обожали Кирилла. Смерть его потрясла и подкосила обеих.

Теперь – новое свидание.

Инга Казимировна так разволновалась, что при встрече пустила слезу. Это с ней случалось чрезвычайно редко.

– Ингуша, так хотелось бы побольше пообщаться, но – увы…– сокрушалась Стелла.

– А что такое?

– Понимаешь, в пять двадцать у меня самолет в Цюрих.

– Отложить не можешь?

– Господи, голуба! У меня не то что дни – каждый час расписан! – Бывшая фигуристка посмотрела на часы.– Одевайся, поедем на кладбище к Кириллу… Как смотрится памятник на могилке?

– Ты что, не получила фотографии? – удивилась Гранская.– Я сразу послала.

– Не получила. И вообще с письмами и посылками из России творится черт знает что. Идут больше месяца, иногда вовсе пропадают.

Инга Казимировна достала из бумажника цветной снимок могилы мужа. И протянула его сестре.

– Я так благодарна тебе…

– О чем ты? – с обидой произнесла та.– Ведь брат… Родной, единственный…

Дело в том, что Гранская пыталась заказать памятник в Москве, но ей сказали, что ждать материал (гранит) придется не меньше трех лет. Узнав об этом, Стелла через месяц прислала готовый памятник из Швейцарии, специально наняв машину. Инге Казимировне осталось только установить его. Памятник был выполнен из эклогита в виде плиты с овальным верхом, на которой был высечен портрет Кирилла, его имя, отчество, фамилия и даты рождения и смерти…

– Эх, Кирилл, Кирилл,– вздохнула Стелла, возвращая фото.– Жить бы ему еще да жить…

Надевая форменное пальто со знаками отличия, Гранская спросила:

– Ты на такси?

– Зачем, «Интурист» позаботился о машине.

Их поджидала «Волга». Женщины устроились на заднем сиденье рядом с пакетами и свертками.– Стелла везла домой московские сувениры.

У Белорусского вокзала накупили красных гвоздик и поехали на кладбище. Когда миновали Кольцевую автомобильную дорогу, сквозь тучи неожиданно показалось солнце, высветив золотом не успевшие опасть листья берез.

«Сам Бог, наверное, благословляет нашу встречу»,– подумала Гранская, хотя была неверующей.

А вот Стелла превратилась в Швейцарии в яростную лютеранку. По ее предложению заехали в церковь, поставили свечи за упокой души Кирилла. Прихватили свечи и на могилу.

Машина остановилась за кладбищенскими воротами: на территорию пускали только автобусы похоронного бюро. Стелла взяла с собой «полароид». Она несколько раз щелкнула Ингу Казимировну, и фотоаппарат тут же выдал цветные снимки.

– Обойдемся без почты,– сказала Стелла, вручая их Гранской и оставив себе один на память.

Инга Казимировна тоже сфотографировала родственницу.

Прежде чем пойти к Кириллу, они намеревались посетить последнее пристанище Стеллиной подруги, умершей от лейкемии. Но метров за десять от ее могилы послышался непривычный для кладбища хохот, какой-то шум, и к ним бросилась пожилая женщина.

– Товарищ прокурор, помогите! – со слезами на глазах взмолилась она.

– Я в общем-то не прокурор…– остановилась Гранская.– Ну, что случилось?

У женщины было серое лицо, губы дрожали. Пальтишко – сорокалетней давности, мех на воротнике облез. Она была из тех интеллигентных забитых старушек, которых еще иногда можно встретить на переулках Старого Арбата.

– Что они с Ванечкой сделали!…– ломала руки женщина.

– А мы-то при чем? – раздался хриплый пропитой голос.

Гранская повернулась. Голос принадлежал одному из четырех могильщиков, стоящих у разверстой ямы. На отвале свежевырытой земли лежал на боку заколоченный гроб, подхваченный веревками. Дно у него было разворочено, сквозь обрывки материи торчали обломки досок.

– Претензии, гражданочка, предъявляйте похоронному бюро,– сказал второй могильщик.– Это они гнилой товар гонят…

– Вытащите Ванечку,– протянула к ним сухонькие, в старческих пигментных пятнах руки женщина.– Богом прошу!

– Че захотела! – прохрипел копщик.– Чтоб мы, голыми руками…

Гранская шагнула к могиле, заглянула в нее и невольно отшатнулась: на дне лежал покойник. Инга Казимировна успела только разглядеть его белые-белые волосы и пергаментно-желтое лицо, испачканное глиной.

– Какая ему разница,– скривился в усмешке третий парень.– Опустим гроб, насыпем холмик…

– Нет-нет! – в испуге закричала старушка. И, обращаясь к Инге Казимировне, запричитала: – Ой, Ванечка не простит!… И так настрадался… Валялся в морге, всем забытый и заброшенный, три дня его искала…

–: Как это три дня? – спросила Гранская.

– Пошел за пенсией и не вернулся… С трудом выяснила, где он… И хоронить должны были вчера, да машина пришла очень поздно,– скороговоркой объясняла женщина.– Уже все здешние работники ушли. И вот тут всю ночь простоял на холоде. Спасибо молодому человеку, он сидел с Ванечкой…– Она кивнула на пятого мужчину стоявшего поодаль.

«Молодой человек» был неопределенного возраста, с растрепанной шевелюрой, в рваных кедах, потертых брюках и телогрейке, из прорех которой торчали клочки ваты. Типичный бомж.

– Делов-то…– сказал он, польщенный похвалой и вытирая покрасневший озябший нос рукавом.

– А вот теперь уронили,– горестно закончила старушка. О покойном она говорила словно о живом…

– Сам выпал,– поправил могильщик с багровым от пьянства лицом и грубо засмеялся.– Небось прыгуном в воду был – ласточкой летел…

– Как вам не стыдно! – возмутилась Инга Казимировна.

Остряка пнул в бок товарищ: переборщил. Тот оборвал свой смех.

– Сто рублей требуют,– всхлипнула женщина.– А откуда у меня? Все отдала… В похоронном бюро, шоферу, им.– Она кивнула на парней.

– А вы попросите Аксакала,– указал на бродягу один из могильщиков.– Он и за пятерку полезет.

Старушка открыла старую сумочку, что висела у нее на сгибе локтя, вынула несколько монет.

– Все, что осталось,– продемонстрировала она жалкую наличность, вывернула подкладку и всхлипнула.– Не знаю, как доберусь до дома.

– Ради Бога, успокойтесь, я заплачу,– достала бумажник Стелла. До этого она молча наблюдала за происходящим, потрясенная.– Правда, у меня только доллары…

Могильщики загудели, удивленные и восхищенные. Бродяга, чуть приволакивая ногу, тут же направился к Стелле, но один из копщиков крикнул ей:

– Заранее не давайте ни в коем случае! Дорвется до башлей, а тем более до валюты,– только вы его видели…

Бродяга растерянно огляделся, махнул рукой и шагнул к яме.

– Ладно, потом,– согласился он.

– Мы будем здесь рядом,– сказала ему Стелла.– На могиле памятник в виде женского бюста…

– Знаю, знаю,– откликнулся бомж уже из могилы.

Стелла потянула Гранскую за локоть, видимо, не желая присутствовать при неприятном зрелище. Инга Казимировна тоже стремилась уйти скорее.

– Не знаю, как вас благодарить,– поклонилась старушка, осеняя себя крестом.– Дай Бог вам здоровья…

– Не стоит, честное слово,– пробормотала Стелла, и они с Гранской поспешили прочь.

На могиле подруги женщины немного пришли в себя. Положили у памятника часть привезенных с собой цветов, зажгли свечу и присели на деревянную скамеечку. И только тут Гранская обратила внимание на высеченную на камне фамилию умершей Стеллиной подруги: Лариса Михайлова-Шагурина 5.Х-1954 г. – 12.VII-1990 г.

– Скажи, а кем работала Лариса Шагурина? – спросила Инга Казимировна и показала на надгробье.

– Актрисой. А что?– в свою очередь, поинтересовалась Стелла.– Знакома по театру?

– По сцене – не помню, а вот по делу, если это она,– фамилия, имя, возраст совпадают,– сказала Гранская и, задумавшись на минуту, вновь спросила:– А от чего она умерла? Не от сифилиса?

– Сифилиса?– удивилась Стелла.– Не может быть! А впрочем, я не знаю, от чего. Не написали. Но почему ты решила, что Лариса…

Стелла, не закончив предложение, замолчала. То ли от нахлынувших воспоминаний или раздумий, то ли от того, что услышала стук по дереву – то могильщики чинили гроб. Скоро появился и бродяга.

– Ну вот, сделал.– На его лице играла туповатая улыбка.– А гражданочка иностранка? – с почтением произнес бомж, нетерпеливо наблюдая, как она роется в портмоне.

– Да… Но я русская,– ответила Стелла. И стала отсчитывать доллары.

Поняв намерение Стеллы, Гранская поспешила достать свой кошелек и вынула четвертной.

– У меня есть рубли.

– Оставь,– отвела ее руку родственница и протянула бродяге несколько зеленых бумажек.– Восемьдесят хватит?

– Во! – провел рукой по макушке бомж и быстренько спрятал банкноты в карман брюк.– Данке шон.

– Шпрехен зи дойч? – удивилась Стелла.

– И по-французски тоже,– закивал бродяга.– Гран мерси…

Инга Казимировна с любопытством посмотрела на него. Бомж поймал ее взгляд и с достоинством сказал:

– Перед вами, господа, кандидат технических наук.

– И как же это вы?…– вырвалось у Стеллы.

Она хотела добавить «докатились до такого состояния», но вовремя остановилась.

– Жертва нашей системы,– понял ее бродяга.– Десять лет бился за свое изобретение. Оно, видите ли, встало поперек горла целому научно-исследовательскому институту… Короче, скушали и выбросили объедки от меня на помойку.

Он вдруг выбежал, хромая, за ограду и взял на соседней могиле недопитую бутылку портвейна. Выпив вино залпом и деловито засунув пустую тару в карман телогрейки, бомж вернулся. На его лице разлилось блаженство.

– Не пропадать же добру…– оправдывался он.– Да и озяб я что-то.

Глядя на него, Гранская вспомнила Молоткова и Довгаля. Ведь тоже талантливые люди. Один художник, другой – кинорежиссер. И оба, как этот бродяга, выброшены обществом, словно ненужная шелуха.

Когда они выходили из следственного изолятора (непричастность Баобаба и Моржа к преступлению была доказана), то клялись Инге Казимировне, что будут вести честную жизнь. Но следователь мало верила этому. Дно держит крепко, а помочь некому, не до них сегодня…

– Простите, как ваше имя, отчество,– спросила Стелла.

– Какое отчество! – осклабился бомж.– Я даже имя свое стал забывать… Зовите лучше – Аксакал…

– Почему Аксакал?:– поинтересовалась Гранская.

– Я на кладбище больше десяти лет кантуюсь. Вот и прозвали…

– Ну а семья ваша как? – задала вопрос Стелла.

– «Было и прошло»,– пропел слова известной песни бродяга и махнул рукой.

Инга Казимировна сделала родственнице незаметный жест, что пора идти. Они вышли на центральную аллею. Аксакал, по-видимому, считал обязанным сопровождать женщин из-за щедрой подачки (на черном рынке доллар шел по 25 рублей), а может, просто потому, что за много лет к нему отнеслись как к человеку.

– Начинал я «санитаром»,– делился сведениями из своей биографии бродяга.– И тогда был сыт, пьян и нос, как говорится, в табаке…

– Так вы еще имеете медицинское образование? – спросила Стелла.

– Да нет. «Санитарами» у нас кличут могильщиков. Не место, а клад. До двадцати бутылок водки имел в день от родственников покойных. Не повезло, заработал радикулит. Так прихватывает – криком кричу.– Он потер поясницу с левого бока. На эту ногу и хромал.– А кто у вас здесь лежит? – неожиданно спросил Аксакал.

– Мой брат, а ее муж,– ответила швейцарская подданная.

– Не требуется оградку красочкой подновить? Есть бронзовая… Могу достать голубую елочку. Очень украшает могилку.

– Спасибо, ничего не надо,– сказала Гранская, уже мечтавшая отделаться от бродяги.

– Вы не думайте, без денег,– поспешил заверить кладбищенский ветеран.– Если ко мне с душой, я тоже с нашим вам…

От вина он захмелел, речь стала менее связная. Он оглядывал окрестности, словно вокруг были его владения.

– Летчик,– показал на красивый памятник из черного гранита Аксакал.– Под Шереметьево наш «Ил-62» разбился… А эту женщину муж зарезал,– словно на экскурсии, бесстрастно комментировал бомж, проходя мимо огромной ограды.

Инга Казимировна и Стелла свернули, Аксакал за ними. Он на мгновение задержался, что-то разглядывая на земле. И спокойно сообщил:

– На прошлой неделе здесь целый день гроб лежал. Выкопали…

– Как выкопали? – испуганно спросила Стелла.

– Какую-нибудь забытую старушку вытряхнули из могилы, а место продали тому, у кого нет «крючков»… А чтоб вам было понятно – разрешения на захоронение. Для этого нужно иметь мешок денег. Потому что сейчас похоронить покойника – езжай за пятьдесят верст от Москвы.

– Ну и порядки,– не удержалась от замечания Гранская.

– О чем вы говорите! Вот лет десять назад, при Михалыче, пашем прежнем директоре, еще был порядок. Потому его и того…– Аксакал сложил кисти рук крестом.– Стал мешать…

– Убили, что ли? – уточнила Инга Казимировна.

– Само собой. До сих пор тела не найдут. А ведь здесь закопали, в чьей-то могиле…

Он наконец замолчал, поняв, что своими разговорами вызывает лишь мрачное настроение. Женщины прибавили шагу, и бродяга отстал.

До могилы Шебеко обе не проронили ни слова. И, подойдя к святому для них месту, остановились пораженные и оглушенные.

Металлическая ограда, примыкавшая к дороге, была снесена. Одна из двух березок, посаженных Ингой Казимировной, лежала растерзанная и вдавленная в землю, на которой виднелись отпечатки автомобильного протектора.

И, самое главное, исчез памятник.

– Боже мой! – простонала Гранская.– Варвары!… Какие варвары!…

У Стеллы совсем сдали нервы, и она разрыдалась. У Инги Казимировны внутри все клокотало. От стыда и гнева. Но что она могла сделать? Перед глазами Гранской встало лицо несчастной старушки, над которой измывались могильщики. Инга Казимировна вдруг поняла, что и сама теперь так же беспомощна перед чьей-то неведомой, тупой и безжалостной силой.

Хотелось поднять лицо к небу и завыть волчицей.

– Ого! – послышалось сзади.

Это был Аксакал, только что доковылявший до них.

– Видите, что натворили,– сказала Стелла, которой хотелось поделиться еще с кем-нибудь их горем.

– Ну, это поправимо,– деловито произнес бродяга.

– Понимаете, памятник украли! – вырвался крик у Инги Казимировны.

– Вот такая плита,– обрисовала в воздухе силуэт Стелла.

– Да-да,– помню… Темно-зеленый с красными и белыми крапинками,– кивнул Аксакал.– По-моему, он еще вчера стоял здесь. Вполне возможно, еще не успели переделать…

– Кто?– загорелась надежда у Гранской.

– Вездеход шурует,– чуть ли не шепотом ответил броДяга, оглядываясь.– Он здесь настоящий хозяин. А камень наверняка в мастерской. Ну, в деревне, километра три отсюда…

– Да нет, немного подальше,– задумчиво проговорила Инга Казимировна.

Именно туда она обращалась сразу после похорон по поводу памятника.

Аксакал вдруг неожиданно выхватил из кармана доллары и стал совать их Стелле.

– Прошу вас, возьмите! Вам теперь это может здорово пригодиться. Уж больно любит валюту Вездеход… Мать родную продаст…

– Нет-нет,– отступила Стелла.– Оставьте у себя.

Бродяга на мгновение растерялся, но потом как бы нехотя снова положил доллары в карман брюк.

– Только насчет Вездехода,– пробормотал он, опять оглядываясь,– я ничего вам не говорил. Поняли? Мне еще жить охота…

И захромал прочь, бросив на ходу «ауф фидерзеен».

Тут же мимо прошли двое парней в заляпанных грязью робах и с лопатами в руках – могильщики…

– Ты что-нибудь поняла? – спросила Стелла, когда смолкли их шаги.

– Кое-что,– нахмурилась Гранская.– Думаю, наш случай далеко не единственный… У тебя еще есть время?

– Хочешь нагрянуть в мастерскую?

– Да. И поскорее! Вдруг повезет и памятник еще цел…

– Хорошо, едем. Но в запасе полчаса, не больше…

Они оставили цветы на разоренной могиле, зажгли свечи. А когда уходили, Инга Казимировна бережно положила погибшую березку возле оградки.

– Только умоляю,– попросила Стелла у ворот,– не переживай. Я пришлю новый памятник. Точно такой же…

– Стелла, дорогая,– с горечью произнесла Инга Казимировна,– кто может гарантировать, что и его не сопрут? Кто?… Мы все в нашей стране ни от чего не защищены. Да-да! Это говорю я, советник юстиции…

Горло перехватило, она закашлялась, как бывало иногда от сильного переживания. Обычно в таких случаях помогало несколько глотков воды, но у них с собой ничего не было.

– Ладно, ладно, Ингуша, успокойся. Я все вижу,– вздохнула Стелла.

– И у меня к тебе просьба. Чтоб мама не узнала…– сказала Гранская, справившись со спазмами.

– Даю слово.

Они сели в интуристовскую «Волгу». Инга Казимировна объяснила шоферу, как проехать к мастерской.

Она располагалась за высоким забором. Женщины отправились в мастерскую вместе. Прямо под небом лежали на земле мраморные и граненые плиты различных цветов, еще не обработанные камни и уже готовые памятники и надгробья. Трещала электросварка, визжала камнерезная машина. Мастеров трудилось человек пять-шесть.

Они подошли к долговязому парню с респиратором на лице, шлифовавшему серую гранитную цветочницу.

– Извините,– перекрывая шум, прокричала Инга Казимировна ему почти в ухо,– хочу вас спросить…

Тот, остановив машину, снял респиратор. На Гранскую повеяло спиртным духом.

– Тут у вас есть некто Вездеход,– продолжала она, сама не зная, фамилия это или же кличка.– Где его можно увидеть?

Мастер окинул ее подозрительным взглядом, задержавшись на знаках отличия.

– А вы от кого будете?– осторожно спросил он.

– Имеет ли это значение?

– Старшой вон там, с ним и говорите,– показал парень куда-то в угол двора, где светилось жалким электрическим светом окно в деревянном домике, и опять принялся за свое дело.

Женщины двинулись в указанном направлении. Гранская на мгновение обернулась. Парень уже что-то говорил электросварщику, показывая на них. Скоро прекратились вспышки электросварки. Сварщик, сняв защитную маску, побежал к дому.

«Ну и дура же я! – ругала себя в душе Инга Казимировна.– Заявилась сюда в форме… Только расшевелила осиное гнездо».

– Гляди,– ткнула вдруг ее в бок Стелла.

Гранская посмотрела в указанную сторону и приостановилась.

Возле забора тыльной стороной к ним стоял памятник с могилы Шебеко.

В том, что это был он, сомневаться не приходилось. Форма, характерные выступы, а также знакомый до мельчайших деталей рисунок бело-красных вкраплений в темно-зеленую основу…

Инга Казимировна бросилась к памятнику, глянула на лицевую сторону и обомлела.

Вместо портрета Кирилла, его фамилии, имени, отчества и годов жизни она увидела два медальона с фотографиями… Кирсановой и Зерцалова!

Гранская лишилась дара речи. Глаза отказывались верить. Но нет, на полированной поверхности гранита четко выделялись их имена, даты рождения и смерти.

Дата смерти была одна – 22 октября 1990 года.

– Что это? – спросила ошеломленная Стелла.

– Щелкни и побыстрее,– попросила пришедшая в себя Инга Казимировна.

Стелла вскинула «полароид», сверкнула фотовспышка…

– Кто разрешил?! – раздался громкий окрик.

К ним подбежал коренастый мужчина в синем халате и коричневом фетровом берете. У него было набрякшее красное лицо, выпученные злые глаза и могучие покатые плечи, как у штангиста.

– Вы что, не видите, что я работник, прокуратуры?– чеканно произнесла Инга Казимировна, показывая удостоверение.

– Да хоть сам Генеральный прокурор! – обдал ее спиртным запахом мужчина.– Ишь, фотоателье нашли!…

– Камень ворованный,– заявила следователь, поспешно вынимая фотографию.– Это памятник Шебеко… Смотрите…

– Да за такие слова!…– «Штангист», как мысленно окрестила его Инга Казимировна, не договорил и недвусмысленно потянулся короткопалой могучей пятерней с татуировкой к «полароиду».

– А ну руки! – прикрикнула на него Гранская.

Хотя, говоря откровенно, у нее душа ушла в пятки: этот пьяный детина был, кажется, готов на все. К тому же за ним сплачивалась рать – подходили мастера, кто с молотком, кто с другим инструментом.

«Захотят расправиться – пикнуть не успеем»,– промелькнуло в голове следователя.

Она собрала все свое мужество и, стараясь быть предельно спокойной, обратилась к своей спутнице:

– Пойдем…

– Проваливай, проваливай скорее! – словно плюнул им вслед коренастый.

Стелла тоже не на шутку струхнула. Когда за ними захлопнулась дверца машины, она тяжело перевела дух.

– Куда теперь? – спросил водитель, обернувшись.

В его глазах сквозило удивление – вид у обеих женщин был весьма напуганный.

– В Шереметьево-два,– пролепетала Стелла.

По ее тону Гранская поняла: как можно скорее отсюда, в благословенную Швейцарию…

– Прости, но я не могу тебя проводить,– сказала Инга Казимировна. И обратилась к шоферу: – Подкиньте к ближайшему метро.

Слишком серьезные коррективы только что были внесены в расследуемое ею дело…

– К «Речному вокзалу» устроит? – поинтересовался водитель, трогаясь с места.

– Вполне,– ответила следователь. Но буквально метров через пять-десять попросила: – Остановитесь, пожалуйста… я на минутку…

По дороге шагал мужчина в милицейской шинели с папкой под мышкой. «Волга» остановилась, Гранская выскочила из машины.

– Товарищ лейтенант! – крикнула она.

Офицер подошел к ней, откозырял.

– Слушаю вас.

– Простите, вы не из здешнего отделения милиции?

– Да, участковый инспектор, Колтунов.

– Я следователь,– Гранская показала удостоверение.– Если можно, несколько вопросов…

– Прямо здесь? – удивился лейтенант, оглядываясь.

– Понимаете, спешу… Короче, вы не знаете, кто такой Вездеход? Ну, из мастерской.– Она кивнула назад, на глухой забор.

Участковый как-то странно посмотрел на Ингу Казимировну и, как ей показалось, слегка усмехнулся.

– Здесь вы его ни в жизнь не встретите…

– А где?

– В Москве, наверное, в ресторане. В гостинице «Националь» или «Космос», никак не меньше…

– Вездеход – это фамилия?

– Конечно, нет. Кличка…

– А фамилию знаете?

– Такие, как он, с нами, мелкими сошками, не якшаются…

– Ясно… Ну спасибо…– поблагодарила Инга Казимировна и, попрощавшись, нырнула в поджидавшую машину.

Шофер погнал вовсю – поджимало время. Стелла сидела подавленная и притихшая. А у Гранской голова буквально гудела от одолевавших ее мыслей.

«Если Кирсанова отошла в мир иной в тот же день, что и Зерцалов, то кто же прислал соседке от ее имени ключи от квартиры? Кто звонил Корецкому, мужу Маргариты?– всплывали один за другим вопросы.– Неужели снова двойник, как с Бабухиным?… Допустим, Лайму Владимировну убили в Южноморске, тогда зачем было везти труп сюда и открыто заказывать памятник?…»

Вставал еще один вопрос: почему для памятника Кирсановой и Зерцалову украли именно камень с могилы Кирилла? Случайность? Или сбываются угрозы Бабухина показать ей, Гранской, и Журу, где раки зимуют?

Вездеход, как понимала Инга Казимировна, скорей всего – крупный мафиози. Не исключено, что связан с Мелковским, которого высокопоставленные преступники используют в своих играх не первый раз…

Она не замечала, что машина уже давно мчится по самой Москве. Неожиданно «Волга» встала.

– Метро,– сказал водитель.

Расставание со Стеллой получилось грустным.

– Ингуша,– сказала на прощание сестра Кирилла,– сразу же по приезде домой я вышлю тебе гостевой вызов. Пообещай, что приедешь.

– Обязательно, дорогая,– еще раз поцеловала ее Гранская, почему-то веря, что воспользуется приглашением.

Стелла махала ей до тех пор, пока машина не скрылась за поворотом.

Инга Казимировна бросилась к телефону-автомату в вестибюле станции, набрала номер Велехова. Тот передал трубку капитану Журу.

– Вы откуда?– спросил Виктор Павлович.– Названиваю к вам в гостиницу уже целый час…

– Я в метро «Речной вокзал». Объясню при встрече…

– Нужно скорее встретиться. Понимаете, мы вышли на еще одну знакомую Кирсановой. Она сказала, что Лайма живет в гостинице «Центральная».

– Точно живет? – растерялась следователь, у которой так и стояла перед глазами фотография Кирсановой в медальоне на надгробном памятнике.– И эта знакомая не обозналась?

– Не могла обознаться. Позавчера они случайно встретились на улице, Кирсанова пригласила ее в гостиницу, они пили там кофе, вспоминали. А номер снят на имя, вы даже не поверите, кого – Зерцалова!

– Господи! – вырвалось у Гранской.– Живому человеку сделали памятник, покойник поселился в гостинице… Чертовщина какая-то.

– Что? Что вы сказали? – не расслышал или не понял капитан.

– Ничего особенного… Что предлагаете?

– Подъезжайте к «Центральной». Мы будем там с Велеховым минут через пятнадцать-двадцать.

– И я успею к этому времени.

Инга Казимировна положила трубку и направилась к турникету.

«…27 августа 1990 г.

Москва – грязная, обветшалая, злая на всех и вся. Рита обижается, что мы остановились не у нес, а в гостинице «Националь». Помог Олег Краснов. У Стаса здесь много друзей, со всеми знакомит, представляет женой. Законной, по Богу. Да, мы обвенчались месяц назад. Но мне порой и сейчас не верится, что это было. Медовый месяц на исходе, а внимание со стороны Стаса растет. Он еще ни разу не вернулся домой без цветов. И всегда самые дорогие, самые красивые!

Вчера мы были на кладбище. Могилку Евочки привели в порядок. И самое главное, на ее могиле дали клятву жить друг для друга, любить до березки.

Вчера купила свежий «Огонек» № 35. Открыла и глазам не верю: «Надо откровенно признать, что партия привела страну на край пропасти, и теперь нам предстоит всем миром спасать себя». И кто автор? Академик О. Богомолов, народный депутат СССР. Хорошо сказать «спасать», а как? Виктор утверждает, что многие из высокопоставленных чиновников и магнатов теневой экономики уже открыли себе валютные счета. Кто в Америке, кто в Австрии, кто в ФРГ. Им легче. А я, дура, всю заработанную валюту перегнала в деревянные рубли. Жалею.

Пока я про себя думала о прошлом, Стас начал листать тот же номер «Огонька», а потом показал мне место из выступления любимца публики Геннадия Хазанова: «Не надо делать Сталина единственным источником всех бед. Попросту говоря, это неправда. Разрешение на террор подписывал Ленин. Сегодня (слава Богу!) это не является секретом. Можно сказать, что это террор во имя светлого будущего. Но кто ему дал право распоряжаться жизнью народа, его настоящим и будущим? Просто и этот человек играл отведенную ему роль в историческом спектакле. Путь гибели Российской империи – революция. То, что к власти пришли большевики – более рьяные, наиболее жестокие люди,– закономерно».

Дальше читать не стала – мне страшно. Я даже оглянулась вокруг: не наблюдают ли за ним…

4 октября 1990 г.

Оккупация Кувейта. Необъявленная война между Арменией и Азербайджаном… Люди погибают, становятся калеками. Со всех концов нашей планеты несутся сигналы тревоги, крики о помощи. Над нашей землей, над нашей страной, над каждым из нас нависла угроза смерти.

Я живу Стасом. Я думаю о нем. Днем и ночью. И каждый раз молю Господа Бога о его сохранности, особенно во время его гастролей. Я умоляла его не ездить, не выступать. Но Стас заявил, что исцелять людей, вселять в их душу веру – это миссия, с которой он возвращен Господом Богом на грешную землю.

Встречи со Станиславом жаждут всюду, о чем говорят многочисленные приглашения. Многие, особенно здесь, в Южноморске, пытаются достать заветный билетик на встречу с колдуном, исцелителем и пророком через меня. Просят, предлагают любые деньги. Как могу, помогаю, особенно – старым и больным.

Но кто поможет мне? Я хочу быть со Стасом всегда и везде. Перед его отъездом в Одессу у меня было тревожно на душе, и я хотела бросить работу, бросить все и ехать с ним. Но Стас отговорил. Прошла лишь неделя, а я не нахожу себе места. Вчера позвонила в Одессу поздно вечером. Никто не ответил. После второго звонка Стас взял трубку, сказал, что только вошел в номер. Тяжело дышал. Мне показалось, что рядом находилась женщина, даже послышался ее голос. Неужели? Не может быть! Ведь мы поклялись перед Богом, перед памятью Евы! Но проклятая ревность не покидает меня. «А что, если проверить?» – родилась у меня мысль. «Как?» Приехать внезапно в Одессу? Если узнает – обидится.

И тут меня осенила идея: использовать бюро «Частный сыск». В конце концов 500 руб. – не деньги. Директор бюро порекомендовал опытного сыщика Германа Струкова. Раньше он работал в уголовном розыске, офицер. Что мне понравилось – оперативность. Сегодня же, через час после моего посещения, он был в аэропорту, а через два уже летел в Одессу. Интересно, что ему удастся узнать? Обещал позвонить. А сейчас заканчиваю писать – бегу на занятия с моими милыми «Пятнашками». Прекрасные девочки, хотя печать провинциализма сказывается во всем. Но это поправимо.

16 октября 1990 г.

Звонил Струков. Дал мне подробную информацию. Сейчас Станислав работает напряженно – по два выступления в день. Успех колоссальный. И слава Богу – пока вроде никаких признаков измены. А может, просто успокаивает? Я рада и ругаю себя за излишнюю подозрительность. Вчера была в церкви вместе со своими «Пятнашками». Я – исповедалась, а девочки – послушали воскресные чтения в церковно-приходской школе. Прежде чем отправиться на исповедь, я послушала вместе с девочками проповедь. По глазам нетрудно было определить, что они далеко не все понимали из того, о чем говорил священник. Но слушали внимательно и старались познать смысл сказанного.

Дожидаясь исповеди, я обратила внимание на стоявшего впереди меня мальчонку лет девяти, который, судя по тому, как он уверенно управлялся со свечами, в храме не первый раз. В правой руке он держал бумажку, которую в ожидании батюшки, зачем-то все время перечитывал, невольно демонстрируя окружающим се содержание. Не удержалась и я, заглянула и прочитала одну-единственную запись: «Взял у мамы 50 коп. на завтрак, а истратил на кино». Прочитала я и отвернулась. Мне стало стыдно за себя, что я заглянула в чужую душу без спроса, и радостно за мальчишку, за чистоту его души.

Детство – прекрасное ясное время. Как хотелось бы перенести в храм такие чистые угрызения совести!

Неужели когда-то такими же добрыми и честными были те, кто в прошлом году обокрал церковь, и те, кто всего три дня назад раскопали на территории церкви могилу ее основателя князя Галицкого? Слава Богу, поймали их. Милиция установила, что преступники только за это лето разграбили 15 могил.

Наши Южпоморские тележурналисты запечатлели эпизод, когда один из гробоворов, стоя перед камерой на краю развороченной могилы, рассказывал: «Приехали в грозу, вокруг – никого. Мы перемахнули через ограду, своротили памятный камень, вошли в склеп. Удивились: мундир на покойнике был цел. Мы сняли его. Взяли эполеты, аксельбант, саблю и золотую цепь…»

На вопрос следователя, с какой целью они потрошили покойников, гробовор, не задумавшись, ответил: «На том свете можно обойтись и без эполет, а на этом они дорого ценятся. Ведь мы же коллекционеры…»

Ходят по городу слухи, что многое из награбленного «коллекционерами» попадает Бабухину, а через него уплывает за границу. Убеждена, что Руслан Бабухин – не только грязная, но и преступная личность.

19 октября 1990 г.

«Душа моя, печальница» – прекрасные строки Б. Пастернака, как будто обо мне.

Сегодня ходила в поликлинику. Приглашали по поводу моих забарахливших легких, предложили пройти чуть ли не всех врачей и все лаборатории. Впервые брали кровь из вены, а вот зачем – я так и не поняла. Неужели подозревают что-либо серьезное? Задавали дурацкие вопросы – о моих половых партнерах. Я сказала о своем недавнем замужестве. Узнав, что мой муж – Зерцалов, стали расспрашивать, где он сейчас и как себя чувствует. Их интересовали и мои прошлые связи вообще, и с иностранцами, в частности. Я, естественно, врала напропалую. Не сказала я и о том, что до Стаса в Южноморске у меня был один партнер из числа отдыхающих. Но, кроме имени я о нем ничего не знала. Слава Богу, гинеколог ограничился разговорами и не осматривала. Да я бы и не села в гинекологическое кресло: после отъезда Стаса я хожу с пломбой. Если сниму – скандал с мужем, а если пломбу обнаружат, тогда скандал еще громче!

Насторожила сама обстановка, подчеркнутое внимание к моей персоне, многозначительные взгляды врачей, медсестер и лаборанток, вопросы, выходящие далеко за пределы состояния моих легких. Что бы это значило? Еще одна настораживающая деталь: на столе лечащего врача я увидела бланк одесской городской санитарно-эпидемиологической станции. Там же сейчас и Стас. У него такие перегрузки – минимум два выступления в день, которые изматывают не только его тело, но и психику. Неужели что-нибудь случилось с ним? Не дай Бог! Если что – не перенесу. А что? В моем сознании синхронно пульсируют три информации – газетная заметка о фактах заражения СПИДом в Одессе, нахождение там Стаса и наличие в поликлинике официальной бумаги из Одесской санэпидстанции. Нет-пет. Я гоню от себя прочь связь этих фактов.

Позвонил из Одессы Струков. Говорил туманно. Я поняла – что-то неладно. Сыщик сказал, что завтра будет в Южноморске. Я попросила выяснить, что за бумага направлена из Одесской СЭС в нашу поликлинику. Он ответил, что это очень сложно. Я пообещала хорошо заплатить, но Струков колебался. Тогда я сказала, что часть плачу в твердой валюте. Струков оживился, а услышав конкретную сумму – 100 долларов, согласился. Не успокоюсь, пока но дождусь вестей. Все валится из рук. Мои «Пятнашки» заметили состояние, в котором я нахожусь. Спрашивают, что со мной, а что отвечать? Одна надежда на Господа Бога. Если СПИД – не стану ждать страшного конца. Хорошо, что еще в Москве на Рижском рынке я приобрела цианистый калий.

А тут еще кровоточит старая рана. Теперь хожу по городу и боюсь снова встретить своего первого мужа, Аркадия. Я его спасла от смерти, но я же и погубила. Ведь если бы не та роковая ночь на обкомовской даче, его жизнь наверняка сложилась бы иначе. Даже ту кинокартину, так и не дождавшуюся Оскара, теперь могли бы пустить на экран. Да еще с каким успехом! Может быть, все-таки разыскать его, помочь? Ведь Господь Бог призывает нас к милосердию. У меня есть деньги, много денег. Но захочет ли он взять? Захочет ли всплыть, или достаточно комфортно чувствует себя на дне?

21 октября 1990 г.

Наконец-то прилетел Струков. Странный тип. Вначале из Одессы по телефону уверял, что Стас чуть ли не ангел во плоти, а когда я позволила себе немного усомниться (хотя, кроме интуиции, я никакими фактами, компрометирующими Стаса, не располагала), Струков стал намекать на международные осложнения на пути его миссии и на потребность инвалютной поддержки. Я не только пообещала, но и в тот же день умудрилась переслать самолетом ему 300 долларов. Инвалюта, видимо, расширила возможности Струкова. Возвратившись, он сообщил самое страшное – Станислав нарушил клятву и предал меня. В доказательство привез фотографии. Плачу не переставая. Почему наше счастье было таким коротким? Что толкнуло его на измену? Кто виноват? Неужели я? Если так, то в чем моя вина? Я ведь боготворила его и делала для него все, что только можно и нельзя.

Ничего не подозревая, сегодня утром позвонил Стас и сообщил, что завтра прилетает домой, что страшно скучает и не дождется нашей встречи. Что это, притворство? Знает ли он, что его одесская сучка – спидоноша? И что сигнал тревоги идет из Америки? Значит, само заражение случилось не сегодня и не вчера. Когда? Судя по сообщениям сыщика, Стас еще ничего не знает о надвигающейся на него катастрофе. Даже не подозревает, какие страшные муки его ждут. Нет, не скажу ему об этом и я. Не в силах сделать это. Не смогу. Это выше моих сил.

А что будет со мной? Неужели тоже – СПИД? Все зависит от того, когда заразился СПИДом Стас. Если только во время своей поездки в Одессу, то тогда беда прошла стороной, а если раньше – когда эта сука приезжала в Южноморск и демонстрировала свою голову с прической, сотворенной Стасом, тогда…

Теперь ясно, зачем меня снова пригласили в поликлинику. Снова будут брать кровь… Неужели опять испытание? А впрочем, теперь это не имеет значения… Решение принято.

На днях из передачи по радио я узнала, что уже около 300 американцев подписали необычные контракты: они желают быть замороженными после смерти, чтобы в будущем, когда медицина совершит революционный скачок в своем развитии, быть воскрешенными. И уже сегодня около 30 людских тел покоятся в специальном хранилище компаний Калифорнии и Мичигана, взявших на себя обеспечить эти людям «вечную память».

Первым из них стал Джим Бедфорд, над которым была проведена «операция бессмертия» еще в 1967 г. Что же касается живых, подписавших контракты, то они на руке носят специальный браслет с инструкцией для тех, кто первым констатирует их смерть, сохранит тело в самых благоприятных условиях до тех пор, пока не прибудут специалисты из компании. Они перевезут усопшего в свою лабораторию, заменят кровь на химический состав, который защитит клетки от разрушения холодом, ведь тело будет храниться в «подвешенном» состоянии и жидком азоте в стальной капсуле при температуре минус 196 градусов по Цельсию.

Плата за такую «услугу» – около 100 000 долларов, а для тех, кто хочет заморозить только голову, скидка в две трети. Кстати, специалисты считают, что важно сохранить лишь мозг, а тело может быть восстановлено клонированием клеток. При этом они полагают, что сделать новое тело легче, чем восстановить старое.

Недавно и лондонский журнал «Таймс» сообщил, что и в Англии, вблизи города Гетуик, создан клуб, члены которого, заплатив по 125 000 фунтов стерлингов, могут обеспечить себе «вечную жизнь», а для тех, кто не располагает такими большими суммами, но поверил в жизнь на Земле после смерти, предлагается более дешевый способ – за 35 000 фунтов стерлингов можно заморозить только головной мозг. Но у меня возникает вопрос – кому нужно оставаться на этом свете, если любимый или любимая ушла в мир иной? Не лучше ли любящим уйти в другой мир вместе?…»

Гранская вышла из метро на станции «Площадь Пушкина». До «Центральной» было рукой подать. Жур и Велехов поджидали ее в «Жигуленке» у входа в гостиницу. Следователь коротко рассказала им о посещении кладбища, мастерской, показала снимок памятника, который сделала Стелла своим «полариодом», затем выслушала краткие доклады оперативников.

– Мистика какая-то,– покачал головой Велехов, подводя итоги.

– Чертовщины, как я понял, в нашем деле хватает,– заметил Жур.

– Ладно, товарищи, не будем терять время,– сказала Инга Казимировна и прежде всего подошла к стойке администратора. Женщина-администратор при ее приближении натянула на лицо марлевую повязку, болтавшуюся на шее: в Москве гулял грипп. Гранская спросила, с какого числа у них проживает Зерцалов. Администратор порылась в книге прибытия-убытия и ответила: «С 25 октября».

Поднялись на третий этаж. Следователь показала дежурной служебное удостоверение и поинтересовалась, находится ли кто-нибудь в данный момент в интересующем их номере.

– Да, есть,– кивнула дежурная, заглянув в ящик стола.– Ключ на руках.

– Мужчина, женщина?

– Снимает мужчина, Зерцалов. Наверное, он в номере.

– Почему – наверное? – строго спросила Гранская.

– Я только-только заступила на смену. И вообще сегодня из отпуска…

– У меня к вам просьба: нам нужны двое понятых. Может, кто из ваших работников согласится?

Понятые нашлись быстро – горничная и полотер. Вместе с ними Гранская и оперы подошли к нужному номеру, постучались. Некоторое время оттуда не доносилось никаких звуков. Потом послышались шаги, дверь отворилась.

На пороге стояла… «покойница» в свадебном наряде.

– Лайма Владимировна Кирсанова? – спросила Гранская.

– Да, это я.

– А я следователь по особо важным делам Южноморской областной прокуратуры,– сказала Инга Казимировна, предъявляя удостоверение.

Она представила также оперуполномоченных и понятых.

Кирсанова оставалась абсолютно спокойной, ничему не удивляясь, не возражая, не протестуя. А вот следователя и оперов поразил ее наряд: белое кружевное подвенечное платье, фата, бежевые лаковые туфли-лодочки на высоком каблуке.

– Разрешите зайти? – спросила Гранская.

– Прошу,– все тем же спокойным, гостеприимным жестом пригласила Кирсанова.

Проходя мимо шкафа, Инга Казимировна обратила внимание на висевшую там шубу: она была из искусственного меха с желтыми, черными, белыми и почти красными полосами – под тигра…

Следователь тут же вспомнила волоски, обнаруженные в чехле для хранения верхней одежды, в котором находился труп Зерцалова.

«Возможно, там хранилась именно эта шуба,– машинально отметила про себя Гранская.– Впрочем, необходимо провести экспертизу»…

Номер был полулюкс. Довольно просторная комната и ниша, где стояла двухспальная деревянная кровать.

– Как это понимать? – сразу решила, как говорится, взять быка за рога следователь, показав Кирсановой фотографию памятника с портретами ее и Зерцалова в медальонах.

– Уже готово? – обрадовалась та.– Красиво получилось, не правда ли?

Гранская переглянулась с Журом и Велеховым. В их взглядах явно читалось: в своем ли уме Кирсанова? Впрочем, Гранская тоже усомнилась в умственном благополучии собеседницы.

– Лайма Владимировна, вы понимаете, о чем я спрашиваю?

– Понимаю,– закивала та, кокетливо глянув в зеркало и поправляя фату.

У Инги Казимировны опять начался приступ кашля, как тогда на кладбище.

– Хотите водички?– предложила Кирсанова, показывая на бутылки с боржоми и пепси-колой, стоящие на овальном столе посреди комнаты.

– Спасибо,– кивнула следователь,– глоточек не помешал бы…

Жур потянулся к початой бутылке пепси-колы. Но Лайма Владимировна решительным жестом остановила его:

– Нет-нет, эта уже выдохлась. Лучше откройте свежую.

– А еще лучше – минеральной,– попросила Гранская.

Она выпила налитый Виктором Павловичем боржоми и продолжила допрос:

– Зачем же вам памятник, если вы, так сказать, в полном здравии?

– О-о, душа и тело – совсем разные субстанции,– печально произнесла Кирсанова.– Они существуют раздельно… К вашему сведению, душа моя уже там.– Она показала куда-то наверх.– А тело вот пока живет…

– Скажите, что происходило у вас в квартире в Южноморске в ночь на двадцать третье октября? – строго спросила Гранская.

– Долго рассказывать… Да и тяжело…– вздохнула Лайма Владимировна.

– И все-таки я прошу рассказать,– настаивала следователь.

– Уж лучше прочтите.– Кирсанова показала на лежащую на журнальном столике в углу комнаты общую тетрадь в коленкоровой обложке.

Инга Казимировна так и вперилась в нее взглядом – именно такие тетради Лайма Владимировна использовала для дневника.

– Да вы садитесь, вам в сторонке будет удобнее,– сказала Кирсанова, отодвигая кресло от журнального столика и предупреждая: – Только учтите, это я писала для себя… И если что – не судите строго…

Она, грациозно расправив подол свадебного платья, устроилась на стуле у овального стола. Гранская опустилась в кресло и открыла тетрадь.

Это был действительно дневник.

«…23 октября 1990 г.

Пишу под стук колес поезда, который мчит меня в голодную и холодную, но бурлящую Москву. Буквы и строчки кривые от волнения. Еще бы! Ни в театре, ни в кино, ни на телевидении – никогда я не играла так великолепно, как в тот день, а точнее, вечер.

Встреча Стаса в Южноморском аэропорту была сентиментально-трогательная – с улыбками, цветами, крепкими и дурманящими объятиями. На привокзальной площади ждала «Волга», которая очень быстро доставила нас в благоухающую уютом квартиру. Я не просто по этому случаю ее убрала, а вычистила, вылизала до блеска. Мобилизовав всю свою фантазию, я приготовила шикарный ужин. На столе – армянский коньяк, деликатесы. Но Стас, мой любимый Стас, восхитившись приемом, не притронулся ни к чему, что стояло на столе. Он сгорал от нетерпения предаться любви. Глядя на него, чувствуя учащенное биение его сердца, я даже не могла допустить, что он тоже играет… И мне захотелось поверить в то, что все, о чем сообщил Струков, или просто дурной сон, или какое-то трагическое недоразумение, ложь, клевета, плод зависти… Но тут же передо мной вставали все те неоспоримые доказательства, которые представил сыщик. И тогда я решила неотступно следовать намеченному плану…

Мы вместе приняли душ. Мы жадно одаривали друг друга поцелуями: он – мою грудь, а я его кошачье место. Переполненная возбуждением, я готова была отдаться прямо там, в ванной. Но Стас не торопился. И даже надел халат, чтобы сделать несколько шагов до постели, зовущей нас своей белизной и запахами болгарского розового масла, которое прежде так возбуждающе действовало на нас.

Начались ласки. Нет, то были не любовные игры, а нечто большее, возвышеннее, овладевшее нами без остатка. То была музыка любви, ее апофеоз, вершина. Только, пожалуй, теперь я узнала, что такое симфония любви! Прекрасная, неповторимая! Сколько раз я кончила – не знаю, порой казалось, что это чувство просто не покидало меня. Если бы не толстенные стены, то наверняка бы встревоженные соседи, услышав мои стоны, никогда бы не поверили, что то были стоны счастья… Так продолжалось до 23 часов. Потом, видимо, обессилевший Стас попросил кофе. Я предложила встать, одеться и сесть за стол, чтобы отметить нашу встречу. По моей настойчивой просьбе он надел свой лучший костюм. Я зажгла красивые, с розами по бокам, свечи. Лампочки выключила. Полумрак. Когда мы торжественно уселись за стол, Стас накинулся на еду и прежде всего на деликатесы. Я испугалась: а вдруг он откажется выпить. Но от коньяка он не отказался. Я боялась только одного – не перепутать бы бокалы: если я уйду на тот свет первой, то нет уверенности, что Стас последует за мной. Если он отступил от клятвы один раз, то где гарантия, что он это не сделает второй раз?

Опередив Стаса, я предложила выпить «за любовь!». Чокнулись. Раздался малиновый звон. Каждый выпил из своего бокала. Скоро, очень скоро Стасу стало плохо. Он упал. Я взяла из-под дивана заранее приготовленный топор (все делала в каком-то тумане, словно во сне). Удар! Еще удар по шее… голова рассталась с телом. Я включила магнитофон. Полились звуки любимого танго.

Я взяла кровоточащую, еще теплую голову Стаса и, придерживая ее обеими руками, стала танцевать. То было прощальное танго, танго любви, танго смерти. Потом я стала убирать. Разбила бокал и сильно порезалась. Так моя кровь соединилась с кровью Стаса. Символично!

24 октября 1990 г.

В поезде хорошо ехать на короткие расстояния, а на большие – утомительно. Вот почему я всегда летала, а на этот раз не решилась: там просвечивают багаж и могли обратить внимание на голову Стаса. И тогда бы рухнул весь мой план, который пока выполняется. Бренное, к тому же пораженное вирусом СПИДа, тело Стаса я уложила сначала в чехол, где хранила летом шубу, а потом в его же чемодан, вывезла на такси за город и бросила под откос в заповеднике «Ущелье туров»… А его голова едет со мной в Москву.

28 октября 1990 г.

Снова в Москве. Прошлась по улице Горького, ныне Тверской. Зашла к Рите, но застала только Виктора. Он еще не остыл от кампании по выборам народного депутата СССР от Краснодарского края взамен выбывшего Полозкова. Сейчас готовится к сессии Моссовета. Он и его единомышленники решили добиться отставки генерала Богданова, который возглавляет московскую милицию. Виктор считает, что в разгуле преступности, в том числе и мафиозной, в столице во многом виновата нерешительность Богданова и еще какие-то недостатки. Но, не договорив о них, он вдруг вспомнил наш давнишний разговор о политике Ленина в отношении духовенства, о его приказах расстреливать священников и, порывшись в шкафу, вытащил отпечатанную на ротапринте брошюру и протянул мне. «Здесь есть ответ на те вопросы, на которые я не смог ответить тогда»,– сказал Виктор и ткнул пальцем в последний абзац брошюры, где цитировалась статья Владимира Солоухина «Читая Ленина».

Я прочитала рекомендованное Виктором место. В нем автор как бы подводил итог анализа произведений В. И. Ленина: «Простое порабощение лишает народ цветения, полнокровного роста и духовной жизни в настоящее время. Геноцид, особенно тотальный, который проводили в течение целых десятилетий в России, лишает народ цветения, полнокровной жизни и духовного роста в будущем, а особенно в отдаленном. Генетический урон невосполним, а это есть самое печальное последствие того явления, которое мы, захлебываясь от восторга, именуем Великой Октябрьской социалистической революцией».

– Понимаешь, почему убит твой дедушка?

Я молчала. Мне не хотелось втягиваться в очередной политический спор. Во-первых, времени не было, а во-вторых, и не то у меня было настроение.

Виктор же, истолковав мое молчание по-своему, не в свою пользу, решил обрушить на меня новый поток политической информации. Для этого он взял журнал «Наш современник», № 8 за этот год и стал приводить фрагменты из письма, автором которого якобы являлся Н. Бухарин в 1924 году!

«Посудите сами…

Сталин – культ и все спасение видит еще в одном (котором по счету?) миллионе трупов.

Каменев – нуль и поучает нас, как удобнее всего сидеть между двух стульев.

Крупская – нуль и просто дура, которой мы для очередного удовольствия «низов» и для пущего бума да шума разрешили геростратничать: сжигать библиотеки и упразднять школы якобы по завету Ильича: на мертвых все валить можно, ибо они, как известно, сраму не имут.

Зиновьев – нуль, и даже разучился острить (единственная его способность: будь он трезв или пьян!), к бесконечному удовольствию Луначарского, которого он прозвал Лунапарским и Лупапарским, а вместо наркома совершенно правильно величает наркомиком.

Дзержинский – нуль, если, разумеется, дело не касается ГПУ, в филиалы коего он превращает все решительно ведомства, куда бы его ни посылали.

Я -? Ах, голубчик, я – тоже нуль, если свести меня с трибуны или с кафедры или вытянуть из-за письменного стола да приставить к «делу»: отлично зная себе цену, я потому сроду никаких «должностей» не занимал, тем более, что при моих спартанских вкусах – наклонностей к воровству не имею.

Знаю: вы ждете моего слова о Троцком. Но и он всегда был политическим нулем и останется им до конца дней своих, даже если судьба все-таки сделает из него коммунистического диктатора.

…Нуль, умноженный на нуль,– это даже красные студенты знают,– есть нуль; вереница нулей, хоть тянись они от Кремлевских стен до Тихого океана,– тоже равна нулю, если слева нет другой цифры, а у нас и справа и слева – шиш на граблях…

А воруют… Доннерветтер, как воруют!»

Эти слова поразили меня, приученную с детства всех боготворить, а тут вдруг… Я сделала выписки из журнала. Сделала, а потом подумала: зачем?

Желая покончить с политикой, я спросила, когда вернется домой Рита? В ответ Виктор пожал неопределенно плечами, а потом, немного подумав, сказал, что с Ритой у них не клеится семейная жизнь. И все это, видимо, оттого, что Рита половину своего времени посвящает науке, а вторую – либертианской партии, требующсй легализации всех форм любви и освобождения их от уголовной ответственности. От Виктора я узнала, что 10 октября в Москве прошла очередная акция этой партии, на которой Рита выступила с призывом помочь проституткам в СССР, а потом бесплатно раздавала импортные презервативы.

Когда я позвонила Вадиму Морозову, то незнакомый голос ответил, что два месяца назад он уехал в Австрию. Навсегда. И единственный, кто процветает, это Олег Краснов. Благодаря ему я получила шикарный номер в «Центральной». Хотя теперь я здесь в другой роли, но дежурные и швейцары по-прежнему ждут от меня валютных подачек. Но валюты нет. А рубли для них – не деньги. И не только для них. В последние дни мне приходится обращаться в самые различные учреждения с праведными и неправедными просьбами. И почти всюду «вор на воре и взяткой погоняют». Страшно! Очень страшно за настоящее людей и еще больше за их будущее. Ничего святого. И прав был отец Борис, проповедь которого я вчера слушала в Елоховском соборе. Он считает, что главная наша беда – размывание нравственных ценностей. Он привел слова русского ученого прошлого столетия Питирима Сорокина о том, что если сравнить уровень добычи и использования энергии с сегодняшним уровнем этики, то придется признать, что развитие «энергии любви» находится у нас на стадии каменного века. И это касается не только безбожников, но и тех, кто сегодня носит на шее крестики, молится и считает себя рабом божьим.

Не случайно, еще апостол Иоанн предостерегал: «Не всякому духу верьте» – и, давая критерий для «различения» духов, сказал: «Кто говорит: «Я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец». Апостол был верен Евангелию Христову и пророкам Ветхого завета, провозгласившим, что служение Истине и Богу невозможно без верности нравственным заветам, данным человеку.

– Устроением Божьим человеческая душа, его воля непроницаемы для воздействия воли другого человека. Лишь духовные существа, ангелы или бесы, могут внушать душе помыслы, но человек властен принять или отвергнуть их. В этом – великий дар Божий, дар свободной, богоподобной воли. И от того, как мы распорядимся ею, зависит судьба каждого из нас. И самая большая опасность – вечная погибель души, если человек не оставит общение с духом злобы и не покается. Потому-то в Священном Писании строжайше запрещены контакты с оккультным миром. Не должен находиться у тебя… прорицатель, гадатель, ворожея, обаятель, вызывающий духов, волшебник или вопрошающий мертвых, ибо мерзок перед Господом всякий, делающий это,– сказал проповедник и пристально посмотрел на меня.

Дальнейшие его слова уже не слушала от волнения, охватившего меня: мне показалось, что отец Борис все знает обо мне, о моей связи со Стасом, который ведь и был колдуном и прорицателем… Неужели Стас – мерзкий отступник? Но он же исцелял людей, облегчал их страдания? Я поверила в его добродетель и помогала ему… Значит, и я великая грешница, коль не только полюбила его, но и все отдала для его преуспевания?

Всю ночь меня терзали вопросы. А наутро я вновь отправилась в Храм, чтобы исповедаться, очистить душу свою.

Выслушав меня внимательно и поняв тревогу души моей, отец Борис уделил мне внимания куда больше, чем обычно. Он сказал, что грех мой перед Господом Богом велик, что за все приходится людям расплачиваться. За наше спасение, за неисчислимые христианские чудеса Господь заплатил своей кровью. За «чудеса» же бесовские, за обман всякого рода новоявленных исцелителей, пророков, колдунов и магов будут платить как они сами, так и их жертвы, платить настолько, насколько они отдалились от Христа и склонили к этому других.

В мире зреет порой прикрытое, порой явное отступление от Бога. Чем дальше, тем более воодушевляются сторонники тайных учений, видя, что все легче им вовлекать людей, потерявших веру в Христа, в свои сети. Но в то же время они не могут не сознавать, что человеконенавистническая сила их будет посрамлена, уничтожена силой Божией.

И прав был наш великий святитель Брянчанинов, когда писал: «Мы неуклонно приближаемся ко времени, когда откроется широкое поприще для многочисленных ложных чудес, чтобы привлечь к погибели тех несчастных плотского мудрования, которые будут соблазнены и совращены этими чудесами». А цель этих ложных чудес одна – отвратить человека от Христа, Единственного и Истинного Спасителя, и привести к чему угодно: к колдунам, «целителям», к инопланетянам, к самому себе, к гуру, к бесу, в конечном счете, к язычеству.

Истинные же исцеления, совершаемые по вере в Господа Иисуса Христа в православной его церкви, в первую очередь связаны с покаянием и исцелением души. Своим благодатным изменением они простираются не только на временную жизнь человека, но – и это главное – на жизнь Вечную. Так что, раба Божия Лайма, Господь Бог простит твои согрешения, если ты возлюбишь более свет, чем тьму.

Покинув собор, я еще долго размышляла над тем, что сказал отец Борис, и никак не могла понять одного – простил меня Бог или нет? А если не простил на этом свете, то простит на том: ведь связала нас со Стасом не сила беса, а сила любви. Поймет и простит.

4 ноября 1990 г.

Пишу в номере гостиницы. Вчера опять звонили ОНИ. Требовали, угрожали. Но мне не страшны никакие угрозы. Я уже не на Земле…

Ночью видела сон: Станислав, а точнее, душа его прилетела на грешную землю и разыскала меня в Москве. Возмущаясь словами отца Бориса, Станислав считает, что они отражают ограниченность христианского учения, слепую веру в Иисуса, тогда как по велению Господа Бога дозволено на земле все то, что во благо человека, а высочайшим проявлением его души и тела на земле и на небесах была и есть Любовь. И напомнил мне Стас слова преподобного Исаака Сирина: «Вся церковь есть церковь согрешающих, вся церковь есть церковь кающихся». Напомнил он и о том, что совсем недавно святейший Патриарх Московский и Всея Руси Алексий Второй сказал во всеуслышание о том, что «У каждого из нас есть грехи перед Богом и перед ближними, а церковь свята не святостью своих членов, а святостью Христа, который живет и действует в ней».

Разве тебе, Анна, недостаточно этих слов, чтобы после молитв твоих и исповеди со спокойной совестью и чувством исполненного долга отправиться вслед за мной? – спросил Станислав.

Душа Станислава была встревожена тем, что до сих пор нет меня рядом, и потому Станислав спросил – почему я взяла с собой лишь голову любимого? Счастливая от встречи, со слезами радости на глазах я объяснила, что голова Стаса будет предана земле здесь, на московском кладбище, рядом со мной и Евочкой. Скоро, скоро, очень скоро и мое бренное тело превратится в прах. Но зато души наши будут вместе навсегда, навеки в любви и счастии.

Да, не каждому везет так, как повезло нам. Многие остаются одиночками на земле и даже на том свете не сразу находят свою половину. Благодаря же Господу Богу наше счастье началось на Земле. К сожалению, оно продлилось недолго. Здесь все, везде и всегда борются. Идет борьба добра и зла, света и тьмы, свободы и рабства, богатства и нищеты, плоти и духа, Бога и сатаны. И во мне шла борьба. Ежедневная, жестокая, непримиримая… И даже последние дни в Москве я отчаянно дралась за право умереть тогда, когда я хочу, быть захороненной там, где хочу, с кем хочу… За это я всем и все оплатила. И даже заботы Риты я оплатила сполна. Завещания оформлены. Кажется, расплатилась со всеми. Все земные дела, заботы и тревоги – позади. Осталось последнее – спеть:

Гитара, верная подруга, пусть уйдет со мной. Это моя большая просьба к тем, кто останется на земле. И прежде всего к тебе, Маргарита.

А теперь последнее слово Господу Богу: «Дорогой Иисус, я верю, что Ты – сын Бога и что Ты умер ради меня. Пожалуйста, прости мне все мои грехи. Я прошу Тебя, Иисус, пожалуйста, войди в мое сердце и дай мне Твой безвозмездный Дар Вечной Жизни! Во имя Иисуса, я молю. Аминь!»

Когда до конца дневника оставалось буквально несколько строк, чувство подсознательной тревоги овладело Гранской и она, не отрываясь от текста, бросила взгляд на Кирсанову и, убедившись, что та сидит не меняя позы, продолжила чтение.

«…Прощай, Земля! Прощайте, люди! Сейчас я выпью… Господи, стучат в дверь. Не дают даже спокойно умере»…– успела прочитать последние строчки в дневнике Инга Казимировна и тут же услышала отчаянный крик одной из понятых:

– Держите! Падает!

Следователь вскочила с кресла и увидела, как Жур едва успел подхватить сваливающееся со стула обмякшее тело Кирсановой.

– Что… что случилось?– подбежала к капитану Инга Казимировна.

– Она, она,– испуганно заговорил Жур и показал на ту самую початую бутылку пепси-колы, которая теперь и вовсе была пуста.– Выпила стаканчик и вдруг…

– Ясно. «Скорую»! Срочно! – крикнула Велехову Гранская.– Она отравилась цианистым калием…

Велехов бросился к телефону. Понятые помогли Журу уложить Кирсанову на кровать. У нее закатились глаза, лицо приобрело синеватый оттенок.

– Как же вы проворонили?– сокрушаясь, выговорила следователь капитану.

– А кто знал,– оправдывался тот.– Думал: вода и вода… Вы же пили…

– Но из запечатанной бутылки,– сказала Инга Казимировна и поняла, что на самом деле прошляпила сама.– Как я не догадалась раньше!

– Если отравление, надо промыть желудок,– сказала одна из понятых, уборщица, ударив несколько раз Кирсанову по щекам.

– Так ведь она без сознания,– ответила Гранская.– Нужен шланг… Нашатыря не найдется?

Вторая понятая побежала в коридор.

Майор Велехов дозвонился до «скорой», сообщил координаты и что случилось. А чтобы врачи не задерживались, назвал свое звание и должность.

Понятая вернулась с пузырьком нашатырного спирта и поднесла его к носу Кирсановой.

– Неужели – конец? – с отчаянием произнес Виктор Павлович.

– Пульс есть,– сказал Велехов, положив пальцы на запястье Кирсановой.– Успели бы врачи.

– Воздуха! – приказала Гранская Журу.– Свежего воздуха!…

Тот открыл окно. В него ворвался шум центральной магистрали столицы. Инга Казимировна подошла к подоконнику, жадно вдыхая холодную сырость улицы. У пес самой сдавило горло от волнения, а глаза слезились от стойкого запаха нашатыря.

– Из-за чего она?– тихо спросил Жур.– Как вы думаете?

– Не думаю, а теперь знаю точно,– кивнула следователь на дневник.– Это она убила Зерцалова.

– Кирсанова?– вырвалось у Жура,– такая верующая и…

– Ах, Виктор Павлович, Виктор Павлович, что теперь говорить,– с тоской произнесла Гранская.– Мы неисправимые максималисты. Раньше считали святыми коммунистов, а верующих – изуверами. Теперь же идеализируем религию, а большевики для пас стали исчадием ада…

– Что верно, то верно,– со вздохом согласился Жур.– А вы заметили, что громче всех предают анафеме марксизм-ленинизм именно те, кто вчера еще поклонялся ему, словно идолу?…

Гранская не успела ответить – из коридора послышались крики, шум.

– Выясните, пожалуйста, в чем там дело,– попросила капитана Инга Казимировна, закрывая окно: комнату порядком выстудило.

Жур вышел и скоро вернулся с высокой женщиной средних лет в пальто фасона «летучая мышь», шапке из голубой норки и сапогах на высоченных каблуках.

Увидев Кирсанову, распластанную на постели и с закрытыми глазами, она на мгновенье застыла, а затем кинулась к кровати.

– Лайма! Лайма! Что с тобой?

Однако Жур преградил путь незнакомке, аккуратно, но крепко взяв ее за локоть.

– Простите, кто вы? – спросила Гранская.

– Корецкая, подруга детства,– ответил за женщину Виктор Павлович.– Дежурная не пускала.

– Что с ней? Она… Она жива? – спросила вошедшая, не отрывая глаз от подруги.

– Жива пока, жива,– сказал Виктор Павлович, чуть ли не насильно отводя Корецкую от кровати.

– Садитесь,– указала на стул Гранская. Корецкая повиновалась.– Извините, Маргарита?…

– Маргарита Леонтьевна,– уточнила та, нервно сдергивая перчатки.

– Вы договорились о встрече?

– Лайма просила прийти.– Корецкая стала лихорадочно рыться в карманах пальто, в сумочке.– Странная записка…

– Какая записка?-насторожилась следователь.

– Черт, куда я ее дела?– продолжала поиски Маргарита Леонтьевна.– Понимаете, пришла ко мне в институт женщина… Говорит, горничная из гостиницы… Лайма через нес передала мне записку… Читаю и ничего не могу понять. Зачем я должна быть у нее ровно в семь?

Гранская глянула на часы – было всего четверть шестого. А Корецкая продолжала:

– Но содержание меня так испугало, что я тут же помчалась сюда.

Она вытряхнула содержимое сумочки на стол, но в это время широко распахнулась дверь, и в номер вошла бригада «скорой помощи»: двое санитаров с носилками и врач.

Все они были в белых халатах и шапочках, с марлевыми повязками на лицах.

– Потом продолжим,– сказала Инга Казимировна Корецкой, поднимаясь им навстречу.

– Где больная? – деловито спросил доктор, глянув на бумажку, что держал в руке.– Кирсанова Майя Владимировна…

– Лайма Владимировна,– поправила Инга Казимировна, радуясь, что так быстро прибыл врач, и показала на кровать.

– Ну, это телефонистка ошиблась,– сказал тот, направляясь к Кирсановой. Он пощупал у нее пульс, поднял одно веко, другое.– Вы сообщили – отравление…

– Есть предположение, что она приняла яд.

– Яд?! – посмотрел на следователя с испугом врач и отдал распоряжение санитарам: – В машину и поживее!

Те ловко уложили Лайму Владимировну на носилки и направились к выходу.

– С вами поедет наш сотрудник,– сказала Гранская.– Капитан Жур.

– Ради Бога,– скользнул взглядом по Виктору Павловичу доктор и спросил: – Чем бы прикрыть больную? Чай, не лето…

Гранская сорвала с вешалки в шкафу демисезонное пальто и накрыла Кирсанову.

– В какую больницу повезете? – поинтересовалась она у врача.

– Как в какую? – удивился тот глупому вопросу.– В институт Склифосовского.

– Я сразу позвоню оттуда,– успел сказать Виктор Павлович и выбежал вслед за бригадой «скорой».

Инга Казимировна прикрыла дверь, вернулась к Корсикой.

– Не нашли записку? – спросила она.

– Нет. Наверное, сунула в бумаги у себя на столе. Но я отлично помню текст. Лайма прощалась со мной, просила выполнить последнее се желание… Мол, за все уплачено, все документы в номере… И самое непонятное,– Корецкая вытерла капельки пота со лба.– Она пишет, что… Станислав в холодильнике… Представляете? Что это, шутка? Или…

– Как-как вы сказали? – аж привскочила Инга Казимировна.

– Станислав в холодильнике,– повторила Маргарита Леонтьевна.

Майор, стоящий рядом с ЗиЛом, распахнул дверцу.

С нижней полки выпало что-то круглое, тяжелое, заключенное в черный целлофановый пакет. Велехов, взяв за один конец пакета, приподнял его… Из него выкатилась… голова.

Раздался истошный крик Маргариты Леонтьевны.

Это была голова Зерцалова.

Капитан Жур едва поспевал за санитарами. Он поражался ловкости, с какой они мчались вниз по лестнице с тяжелыми носилками.

– Есть шансы спасти? – спросил Виктор Павлович семенившего рядом врача.

Тот развел руками и ничего не ответил.

Вестибюль гостиницы миновали почти бегом. Швейцар предупредительно распахнул двери, и они оказались па улице, где уже было совсем темно. Сквозь свет уличных фонарей промелькивали частые капли дождя. Прохожие шарахнулись в сторону от санитаров, лихо развернувших носилки у открытой вверх задней дверцы микроавтобуса «скорой помощи».

– Порядок? – высунулась из него густая мужская шевелюра.

– Все путем,– откликнулся врач.

– Скорее в машину! – приказал мужчина.

Он был без докторской шапочки и марлевой повязки. Жур встретился с ним взглядом. И тут и мозгу Виктора Павловича произошла вспышка.

Образ человека, не дававшего ему несколько лет спать и жить спокойно, слился с образом властного мужчины с пышной копной волос.

Да, это был Барон. Он же Саша Франт. Од же Роговой, рецидивист, находящийся в бегах…

Заурчал двигатель «рафика», капитан бросился к кабине шофера, схватился за дверную ручку, но в это мгновенье на его голову обрушился страшный удар. Виктор Павлович потерял сознание…

…Журу казалось, что он плывет в лодке, раскачиваемой ленивыми волнами. Но почему-то болели глаза. Боль шла изнутри, давя на оба глазных дна.

Лодка резко повернулась, Виктора Павловича качнуло, и затылок ударился о холодный металл. Этот холод вроде бы возвратил сознание…– Не хочу жить! Понимаете, не хочу!… Не хочу и не буду!…– расслышал он голос, принадлежащий Кирсановой, и чуть разлепил веки, что далось ему с огромным трудом.

Очнувшись, Жур, находившийся в салоне «скорой помощи», мчащейся неизвестно куда, увидел рядом с собой на скамейке, расположенной вдоль стенки, четырех мужчин. Уже без марлевых повязок. У капитана все плыло перед глазами. Лица были знакомые, но вспомнить их он не мог.

– Ишь, травиться надумала! – сказал один из мужчин, в котором Жур узнал Барона.– Мертвая ты нам не нужна.

Капитан поерзал рукой по кобуре под мышкой – она была пуста. А Роговой продолжал:

– Твою бутылочку с ядом мы подменили… Так что не дадим умереть, пока не скажешь, куда твой Стасик заныкал валюту и камешки. А будешь молчать – заставим мочиться кровью!

– Не было у него ни долларов, ни камней,– слабым голосом ответила с носилок Кирсанова.

– Ха-ха-ха! – отозвался сатанинским смехом другой мужчина.– Нечего лапшу нам на уши вешать! У Ротшильда не было столько, сколько Зерцалов держал на хате в Новобалтийске! Жаль, что менты нас опередили… А южноморский капиталец у тебя остался. Так что не тяни резину…

«Господи, так ведь это Бабухин!» – отметил про себя капитан, едва сдержав стон от боли, злости и беспомощности.

– Капитал? Какой? Откуда?

– Хватит дурака валять.

– Отстаньте! – устало, но решительно произнесла Лайма Владимировна и закрыла глаза.

– Смотри, я тебя предупредил! – осклабился Барон, сверкнув золотой фиксой и поворачиваясь к Бабухину.– Давай, Лютик, приступай… У тебя это хорошо получается… И вы, ребята, подмогните…

– А мусор? – кивнул на Жура Бабухин.

– Он уже никому ничего не скажет,– поиграл пистолетом Виктора Павловича Роговой.

«Ребята» – а в них капитан, к своему удивлению, узнал бомжей Баобаба и Моржа – разом приподняли и посадили Кирсанову на носилках, заломив ей обе руки за спину. Бывший директор «Люкс-панорамы» порвал ей спереди одежду так, что обнажились груди, щелкнул зажигалкой и поднес к соску Лаймы.

Жур напрягся, хотел вскочить, помешать ему, но боль в затылке опять помутила сознание…

Словно издалека раздался душераздирающий крик Кирсановой.

Вдруг металлическая шторка в перегородке, отделявшей салон от кабины водителя, отодвинулась, и высокий чистый женский голос, от которого капитан опамятовался, произнес:

– Сейчас же прекратите!

Голос принадлежал молодой женщине в облегающем комбинезоне с капюшоном из сверкающей материи сине-стального цвета.

Ее Виктор Павлович узнал мгновенно: Светлана Паутова, фотографию которой он видел в деле, правда, там она в платке…

От Паутовой исходила неведомая сила, заставившая Бабухина отскочить от своей жертвы и плюхнуться на скамейку. Баобаб и Морж повалились на пол. Барон раскрыл было рот, но промолчал, застыв с отвисшей челюстью.

– Зря ты выгораживаешь Станислава,– неожиданно обратилась Светлана к Лайме, вытирающей слезы.– Он не выдержал испытаний.

– Каких еще испытаний?– вспылила Лайма.

– Божьих,– спокойно ответила Светлана.– Посылая Зерцалова на Землю, Всевышний дал ему наказ: просвещать, исцелять людей. И, конечно, не корысти ради.

– А он?

– А он драл по три шкуры с больных и обездоленных,– вставил Морж.

– Еще как драл,– вмешался Барон. Грязно выругавшись в адрес колдуна, он добавил: – Прыщ мне на заднице и тот не смог вылечить, а колечко зажилил!

– Какое еще колечко? – испуганно спросила Кирсанова.

– Сама знаешь не хуже моего. То самое, что меняет цвет…– огрызнулся Барон.

– Жлоб, хапуга и трепач – вот кто он, а я-то вначале думала, верила его клятвам верности и святости…– выпалила Светлана.

– Уж ты бы молчала! – огрызнулась Лайма, опуская ноги на пол и прикрываясь демисезонным пальто.– Сама аферистка!…

– А ты меня не знаешь,– спокойно отпарировала Паутова.

– Еще как знаю! Кто волосы сбрил, чтобы потом демонстрировать публике колдовские способности Стаса? Ты! Кто наградил его СПИДом? Ты!

– Ну, уж если на то пошло, у меня совсем другая задача… Ведь с ним мы знакомы давно. Вместе улетели с ним туда,– Светлана показала наверх,– еще в восемьдесят четвертом году. Вместе находились среди небожителей. А затем Господь Бог послал его на грешную Землю, как я уже говорила, делать добро… Расставаясь он клялся мне в любви и верности…

– Не поверю! – воскликнула Кирсанова.

– И я не верила, когда мне шептали там на ухо о его нечистых делах… И вот тогда-то, чтобы я смогла лично убедиться, Всевышний и послал меня на Землю…

– Постой, постой,– прищурилась Кирсанова.– Если ты летала с ним в космос, почему он не узнал тебя при новой встрече на Земле?

– Мне изменили внешность, посылая на Землю, дали новое имя,– просто ответила Светлана.– И стала я искушать Зерцалова.

– Это была трудная задача?– поинтересовался до того молчавший Баобаб.

– Не очень,– улыбнулась Светлана.– В первый же вечер нашего знакомства я отдалась ему… А уже через день он мне предложил стать его ассистенткой… Хорошо платил… Правда, пришлось пожертвовать прической… Когда же я узнала, что у него есть такая же единственная и в Новобалтийске, а потом и в Южноморске, то решила наказать его СПИДом.

– И себя тоже? – удивилась Кирсанова.

– Господь дал, Господь и возьмет,– пояснила Паутова.– Мы ведь с Богом заодно, не то что Зерцалов. В Библии сказано: «Никто не может служить двум господам: ибо одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а другого не радеть. Не можете служить Богу и маммоне»… То есть богатству. Вот и пришел Станиславу конец. Страшный…

– Туда ему и дорога,– буркнул Барон.

– Не злорадствуй,– строго посмотрела на него Паутова.– О таких как ты тоже сказано: «Изыдут ангелы и отделят злых из среды праведников и ввергнут их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубов»…

Роговой не выдержал, застучал в перегородку кулаком. В круглом отверстии отодвинулась заслонка, и показалось лицо шофера, в котором Жур узнал «полковника», сопровождавшего Барона в самолете Ленинград-Новобалтийск…

– Откуда эта баба? – прорычал ему Роговой.– И куда мы едем?

– А хрен его знает! – чуть не плача проговорил водитель.– Эта чертова телега сбесилась!… Баранка крутится сама, педали не действуют…

– Неужели конец света?! – в ужасе прошептал Бабухин.

– Грядет, грядет конец света,– подтвердила Паутова.– «Ибо,– как сказал Бог,– огонь возгорелся в гневе Моем, жжет до ада преисподнего, и поядает землю и произведения ее, и попаляет основания гор. Соберу на них бедствия и источу на них стрелы Мои: будут истощены голодом, истреблены горячкою и лютою заразою; и пошлю на них зубы зверей и яд ползающих по земле»… Так что СПИД, дорогие мои, считайте, цветочки. Людей ждут хвори во сто крат страшнее…

– Не каркай! – цыкнул на нее Роговой.– И так тошно…

– Тошно будет впереди,– усмехнулась многозначительно Паутова.

– Впереди? А что там?– забеспокоился Бабухин.

– Да, кстати, а не могла бы ты сказать,– обратился Барон к Паутовой,– куда мы едем и зачем? Что нас ждет?

Услышав этот вопрос, все пассажиры «скорой» повернули головы в сторону Паутовой.

– Всех нас ждет Суд Божий! – сказала Паутова и обвела присутствующих глазами.– Господь дал людям свободу, но не оставил нас во тьме неведения – путь познания и свершения добра и зла указан. И каждый человек должен расплачиваться за выбор ложных путей.

Не успела Паутова закончить фразу, как с ее стороны в салон ворвался яркий пучок света. Превозмогая боль, Жур глянул через лобовое стекло – источник света находился совсем близко: не то прожектор, не то летающая тарелка, из которой и бил сноп лучей. В чрево неизвестного, таинственного сооружения затягивало уже паривший над Землей их «рафик»… «Факел Сатаны?»– мелькнула в голове Жура догадка, связующая космический костюм Паутовой и это необычное светящееся чудо… Что происходит и на каком – том или этом свете? Скорее всего на этом, он окинул взглядом попутчиков, а в его голове вспыхнула новая мысль: «Что это – явь, сон или просто бред сумасшедшего?»

Январь 1990 г. – февраль 1991 г.