Криминальные романы и повести. Книги 1-14

Глава I ВСТРЕЧИ

В этот сумеречный предвечерний час в ресторане было пусто. Обедавшие уже ушли — то были люди деловые, озабоченные, евшие торопливо, на скорую руку, редко заказывавшие даже водку, не говоря уже о коньяке и шампанском, и обходившиеся чаще всего без десерта. В течение двух-трёх часов они быстро сменяли друг друга, а потом разом исчезли, оставив после себя лишь груды тарелок с недоеденными порциями, сухие бокалы, по положению выставленные возле их приборов, и некую атмосферу спешки и нервозности. А вот ужинающие ещё не пришли — те, которые сидят долго, не спеша, со вкусом отдыхая, веселясь и флиртуя, которым можно подать крупные счета, половину которых, а то и больше обычно составляют напитки. В высоком, ярко освещённом зале будет стоять неутихающий гомон, всплески смеха, весёлые выкрики и реветь, покрывая всё это, оркестр. Это самое горячее, самое напряжённое время для официантов и кухни и самое выгодное, конечно, самое прибыльное для плана и вообще.

Но сейчас было прохладно и пусто в огромном сумрачном зале с лепными украшениями на стенах, с роскошными пригашенными хрустальными люстрами, сонными, тяжёлыми гроздьями свисавшими с высокого потолка, с длинными рядами белоснежных столиков в окружении красных кресел. Огромные стрельчатые окна в сложных переплётах рам ещё не были затянуты тяжёлыми шторами из синего набивного бархата, и только лёгкие шёлковые занавесочки укрывали зал от любопытных взглядов прохожих. Окна эти выходили на суетливую, довольно широкую улицу, застроенную невысокими, четырёх- и пятиэтажными домами постройки большей частью начала века, с пилястрами, затейливыми балкончиками, полуколоннами и портиками, — любимейшая купеческая архитектура средней полосы России. И ресторан был под стать этим домам: здесь, наверное, когда-то кутили ещё их обитатели.

Сейчас сквозь окна видны были над душной суетой улицы, окутанной уже наступающими сумерками, безмолвные кровавые отсветы заката в стёклах домов напротив.

Около одного из окон, в глубине пустого ресторанного зала, расположились за столиком двое немолодых людей в неброских трилоновых костюмах, с галстуками изящными, но весьма спокойных тонов, в крахмальных, с фигурной выделкой, белоснежных сорочках самого модного покроя. У обоих седоватые небольшие бачки, глубокие залысины на висках. У одного короткие усики на мясистом, в грубых продольных складках лице и живые чёрные глаза под припухшими, набрякшими веками, у другого непомерно большие, слегка дымчатые очки, закрывавшие чуть ли не пол-лица, узкого, и колючего, как лезвие пилы. Человек с усиками был полный, неповоротливый и монументальный, он горой возвышался над столиком с заткнутой за ворот салфеткой и заполнял собой всё широкое кресло. А его собеседник, напротив, был худощав, невысок и изящен; он легко перекинул ногу на ногу, уютно устроившись в уголке кресла.

Встреча эта могла показаться со стороны самой тёплой и дружеской, и уж поначалу, во всяком случае, вполне безобидной, даже если бы нечаянный наблюдатель смог и услышать кое-что из их негромкой беседы. Но лишь кое-что и лишь поначалу. Впрочем, до конца разобраться тут не смог бы, пожалуй, и самый тонкий и заинтересованный наблюдатель, ибо беседа эта была полна намёков и недомолвок. Ну, а кончилась эта дружеская встреча несколько странно для постороннего наблюдателя, а на самом деле так опасно, что этого до конца не смогли оценить даже её участники.

На столике перед ними стояла необычайно изысканная, даже по теперешним временам редкая закуска, вроде всяких деликатесных рыбок, икорок и крабов, и бутылка дорогого коньяка, уже изрядно — этак на две трети — опустошённая.

— Нет, Миша, — сказал один из них, в очках, прикладывая к тонким, почти невидимым, губам крахмальную хрустящую салфетку, — я всё-таки по натуре неисправимый романтик и авантюрист, ей-богу. Меня ещё и сам процесс увлекает, а не только результат. Можешь ты себе это представить? Тут ведь и борьба умов, если хочешь. Она переходит и в интеллектуальную область. Отчасти, конечно.

Толстый человек с усиками, со вкусом прожёвывая отменный кусок рыбы, только что отправленный в рот, усмехнулся и тоже приложил салфетку к пухлым губам. Затем укоризненно покачал массивной головой и не спеша произнёс:

— Ты, Вова, ещё в институте фантазёром был, как сейчас помню. А надо бы уже заземлиться, эмпиреи свои оставить. Скоро дедом будешь. Ты не усложняй, не усложняй. Чем проще, тем надёжнее и спокойнее, запомни. Это всегда и к любой конструкции, и к любой организации относится. С институтской скамьи должен был усвоить.

— И всё-таки, — запальчиво возразил человек в очках, — в эмпиреях я не витаю, ошибаешься! В ногу со временем иду, дорогуша. В ногу! А с каждым годом, несмотря на это золотое правило, и конструкции усложняются, и организация тоже. Всё, Миша, надо делать по науке, по её последним достижениям. Ну и по мере сил самому её двигать. В том числе и в нашем специфичном деле. Улавливаешь?

Он засмеялся, обнажив уйму мелких треугольных зубов удивительной блестящей белизны, словно фарфоровых.

— Разве за тобой успеешь! — снисходительно пропыхтел толстый Миша.

— В последнее время, дорогуша, вышло много любопытных книг. Ты следишь за новинками-то?

— Ну, кое-что просматриваю. Откровенно говоря, времени не хватает. Ведь сколько обязанностей, ты прикинь! Общественные в том числе. А совещания, а слёты, пленумы, семинары, выступления, встречи? Ты даже не представляешь!

— Куда уж нам, — ехидно заметил Вова. — А вот за литературой следить надо, мил друг. Отсталых бьют, не забывай.

— Ну и какую литературу ты имеешь в виду? Небось, конечно…

— Ни-ни! — перебил его Вова, тонко улыбнувшись одними губами. — Я имею в виду художественную литературу: увлекательные романы, где механизм конспирации преподнесён блестяще.

— Читал эти сказочки, читал.

— Э, тут ты неправ! Ты думаешь, если события там где-то, в Европе, происходят, до войны или во время войны, и касаются дел политических, то это уже нам сейчас не подходит? Ошибаешься, мил друг.

Но толстяк досадливо покачал головой:

— Дело не во времени, Вова. И не в том, где именно события происходят. И даже не в их характере. Какой ты, право! Словно не замечаешь, что вокруг тебя делается.

— Чего же это я не замечаю? Объясни, будь любезен, — нисколько не обидясь, даже с некоторым коварством, поинтересовался Вова. — Ты большой человек, тебе виднее. Просвети.

Толстяк, казалось, не обратил внимания на скрытую в последних словах иронию и со значением, назидательно, заговорил, откинувшись на спинку кресла:

— Не в этом дело, Вова. Дело в масштабе самих событий. Помнишь известную шутку Ильфа и Петрова о двух мирах, большом и малом? А это не шутка. Это, мой милый, весьма серьёзное дело.

— Ну-ну, Миша, теперь уже ты усложняешь.

— Нисколько. Ты вот вдумайся. А то за наукой следишь, плодами её желаешь воспользоваться, а явлений жизненных и их масштабов не постигаешь. Большой-то мир сегодня стал ещё больше. А малый… Муторный это мир, мне лично надоевший и опротивевший. О нём не только читать — думать тошно. Читать и думать приятно о большом мире. Вот ты и начитался. А живёшь ты, Вова, в малом мире, не забывай.

— Эрго?

— Надо тебе его законы изучить. Тут масштабики вон с ноготок. И соответственно законы совсем другие, чем в большом мире. Их надо знать, чтобы устроиться в нём наилучшим образом. А устроиться в нём можно, прежде всего имея кое-какие средства. Так или нет?

Толстяк усмехнулся и испытующе посмотрел на приятеля. И тот в ответ тоже усмехнулся, понятливо, но недобро. Потом достал сигареты, нарочито медленно вытянул одну из пачки, не спеша щёлкнул зажигалкой, затянулся, выпустил струйкой дым и, постучав по сигарете над пепельницей, словно уже можно было что-то стряхнуть, тихо спросил:

— А себя, Миша, ты разве в этом малом мире уже не числишь?

— Временно, Вова, только временно. Разбег мне нужен, инерция. У нас с тобой разное представление о конечной цели. Я же тебя хорошо знаю. Ты прежде всего сибарит. Для тебя главное — чтобы уже сейчас тебе было хорошо, чтобы все радости жизни тебя окружали. Так ведь?

— Допустим.

— Ну вот. А я, Вова, дьявольски честолюбив. Это я тебе откровенно говорю. Тебе можно. Мы друг друга не продадим. Потому что нам за это никто больше не даст, чем мы от нашей дружбы имеем. Ха-ха-ха!.. Да, так вот, повторяю, я дьявольски честолюбив. Мне почёт нужен, слава, карьера. Я власть люблю. Чтоб зависели от меня, от моего слова, моего решения, чтоб сердчишки у них бились, когда со мной говорят, когда меня просят. Для такой цели я сил не пожалею. И у меня их много, я чувствую. Я далеко пойду, Вова. Но разбег труден, ох труден в этом малом мире, и прыжок из него…

Толстяк задумчиво поскрёб мизинцем усы, потом, вздохнув, разлил по рюмкам коньяк.

— Ну-ну, разбегайся, Миша, разбегайся, — снова оскалился очкастый. — А пока что мы с тобой борьбу умов ведём на уровне малого мира, как ты изволил выразиться. Причём положение у нас с нашими противниками не равное. Они в случае поражения ничем не рискуют, ну, разве что укором начальства или, на самый худой конец, выговором, и всё это даже на зарплате не отразится. А вот нам в случае поражения тюрьма светит, и боже мой как надолго.

— Но и выигрыш в случае победы разный, не так ли?

— Именно что! У них «спасибо» и грамота, в лучшем случае — месячный оклад. А у нас нечто с несколькими нолями.

— Эрго?

— Нам победа в сто раз необходимее, чем им. И тут, Миша, без науки не обойтись. У них такая наука есть, ей уже больше ста лет. Зовут её криминалистикой. А у нас должна быть своя — этакая, я бы её назвал антикриминалистика, что ли.

— Фантазёр ты, Вова, неисправимый, — усмехнулся толстяк, намазывая себе аппетитный бутерброд и сам любуясь своей работой. — Науку какую-то придумал… ай!.. — Он подхватил на лету комочек икры и любовно намазал его поверх всей горки. — Надо, Вова, не мудрствовать, а быть крайне осмотрительным, крайне! И не зарываться. — Он оторвал взгляд от бутерброда и сердито посмотрел на приятеля: — Что за тобой, кстати, водится. — И укоризненно погрозил ему жирным ножом, но тут же насмешливо добавил: — Впрочем, что же ты конкретно придумал по своей этой самой науке?

— Кое-что ты скоро увидишь, Миша, — негромко произнёс очкастый, забившись в угол просторного кресла и глядя куда-то в сторону, отчего узкое лицо его казалось ещё больше похожим на пилу; ну а глаз его за всё время разговора толстяк вообще не увидел, ибо, как ни было сумрачно в зале, приятель его очков так и не снял.

— Кое-что увижу… — произнёс он, жуя бутерброд и сухо осведомился: — А остальное? Для себя оставляешь?

— А как же! Непременно. По законам антикриминалистики.

— Интересно… — Толстяк перестал жевать и внимательно посмотрел на своего собеседника, потом задумчиво произнёс, не спуская с него глаз: — Напрасно ты мне, Вова, сказал об этом. Напрасно…

— Что, спать теперь не будешь? — усмехнулся тот и с наигранным спокойствием погасил в пепельнице наполовину выкуренную сигарету. Против воли он вдруг ощутил неприятный холодок, пробежавший по спине. Каким-то настораживающим тоном произнёс его собеседник эти последние слова, и в чёрных его глазах с припухшими веками мелькнуло что-то странное — очкастый не успел понять, что именно. Его лишь охватило на миг ощущение откуда-то возникшей угрозы, но разобраться он не успел. Это было как внезапный укол, как короткий сигнал об опасности. Возник и исчез. Мгновенно. Не понял он его. А ведь, кажется, давние знакомые сидели за столиком, они должны были знать друг о друге всё.

И от этой борьбы с самим собой очкастый даже порозовел и плотно стиснул зубы, словно боясь, как бы что-то некстати не сорвалось с языка, и тонкие губы его вовсе исчезли, так что вместо рта осталась лишь неровная прорезь.

А толстяк будто и не замечал в приятеле никаких перемен — безмятежно отпил коньяку из узкой рюмочки, пососал ломтик лимона и ворчливо заметил:

— Хватит тебе сигаретой дымить. Лучше выпей, закуси. Ты учти, такой рыбки в Москве не получишь. Вот этой, — он указал вилкой, — отведай-ка. — И, как бы между прочим, тем же безмятежным тоном заметил: — А ведь был ты, Вова, талантливым инженером. Высоко ты мог взлететь, если бы пожелал.

— Я, Миша, на судьбу не жалуюсь. И на фасад не смотри. Нынче фасад обманчив бывает. К примеру…

Но тут возник официант с дымящимся подносом на выставленной вперёд руке, и, пока он суетился возле стола, приятели умолкли. А когда наконец остались одни, разговор перекинулся на другое. Толстяк, хмурясь, деловито осведомился:

— Ты когда в Москву возвращаешься?

— Через два дня. Пятого. Самолётом. А что?

— Шестого приедет к тебе мой человек. И извини меня, Вова, но в последний раз.

— Это ещё почему?

— Потому что эта линия меня в сторону уводит. И вдвое увеличивает опасность провала. А я себе этого позволить сейчас не могу. Мне необходимо риск свести к минимуму, Вова. Я на гребне. Мне, дорогуша, такие дали теперь открылись, такие перспективы…

— Вдруг так и открылись?

— Совсем не вдруг, Вова, совсем. Я давно это готовлю, и вот сейчас акции мои ого как взлетели! Шум пошёл — до Москвы-матушки. Так что вот-вот… Ах, хорош барашек! Ах, хорош! Ты не находишь? Ну, давай, давай под это дело и… за отлёт.

Очкастый нервно пожевал тонкими губами и, явно сдерживая раздражение, наставительно произнёс:

— Чем дальше ты пойдёшь, Миша, тем больше тебе понадобится живых денег. Учти.

— Я подумаю. А пока принимай человека, Вова.

— Что за человек?

— Какой нужен. Мне.

— Я его знаю?

— Нет, дорогуша, не знаешь. Зато я его знаю. Так что не сомневайся.

— Может, я с ним заранее познакомлюсь, а?

— Не стоит.

— Темнишь, Миша.

— Всё, Вова, по науке. Как ты её назвал? Антикриминалистика?

— Он приедет, надеюсь, только по моему адресу?

— А ты что, ревнуешь? Хочешь всё проглотить сам? Нельзя, дорогуша, подавишься.

— Не волнуйся за меня. Отдай всё мне и увидишь.

— Ого! Раньше ты был скромнее.

— Растём. Набираемся опыта и сил. До тёмной черты надо многое успеть.

— Прежде всего до неё надо дожить… на свободе. А ты зарываешься. Сбыт, Вова, — это самое опасное. Пора бы усвоить. Чаще всего горят именно на сбыте, ты же знаешь.

— А я повторяю: на этот раз беру всё.

— Нет, — решительно тряхнул головой толстяк. — Нет, Вова. Так не пойдёт.

— Отдаю два процента.

— Будешь работать из двадцати трёх?

— Да.

— Я подумаю.

— Сколько у тебя на этот раз всего будет?

— Много, дорогуша. Больше, чем всегда. Поднакопили.

— А всё-таки?

— Тысяч на семьдесят.

— Беру! Но как ты всё это доверяешь новому человеку?

— Значит, можно.

— Отлично. Тебе виднее. Я его жду. Но будет лучше, Миша, если ты нас познакомишь заранее. Поверь моему опыту. Будет лучше.

— Я тебя не познакомлю. И ты всё не получишь, Вова. Я уже подумал.

— Отдаю четыре!

— Нет.

— Пять.

Толстяк поднял голову и пристально посмотрел на своего собеседника. Но в огромных стёклах его очков отразились только огоньки полупритушенных люстр. «Что этот подлец задумал? — спросил себя толстяк. — Неужели разговор о науке не случаен? Или он скомбинировал на ходу, когда узнал, что это последняя поездка? Надо уяснить. С ним опасно играть втёмную. Такой мать родную зарежет за один процент. А тут пять!»

Он вздохнул:

— Хорошо, Вова. Я согласен. Шестого жди. Что ты, кстати, собираешься у нас тут делать ещё два дня?

— Полтора. Официальные поручения торга. Несмотря на мою скромную должность, меня там, представь себе, ценят. И, когда горит план, бегут ко мне: «Будьте любезны, дорогой Владимир Сергеевич…», «Выручайте, Владимир Сергеевич…», «Поезжайте… уговорите… получите…». Ну я еду. И добиваюсь. И они тоже идут мне навстречу.

— Ты по-своему удачлив, Вова. Ты и здесь талантлив.

— В маленьком мире?

— Тебя это задело?

— Нисколько. Лучше быть первым в деревне. Так будем считать, что мы обо всём договорились?

— Да.

— И человека своего ты мне не покажешь?

— Нет. Я ведь сказал.

— Ну как хочешь.

«Я тебе приготовлю такой сюрприз, что ты взвоешь, — злорадно подумал очкастый. — И никуда ты от меня после этого не денешься. Тоже мне конспиратор! Пусть только приедет этот твой человек».

Официант тем временем продолжал их обслуживать быстро и бесшумно. Одно блюдо сменяло другое. И по меньшей мере половина из них в меню указана не была.

Изредка он с ласковой заботливостью осведомлялся:

— Огурчиков свеженьких не прикажете? Только доставили, с особой деляночки, для своих-с… Клубнички принесу под пудрой. Расчудесная! Другой не предложил бы, Михаил Прокофьевич… За пломбиром не уследили. Не советую…

В конце обеда толстяк небрежно сунул ему деньги, даже не дожидаясь счёта. Затем с усилием, опираясь обеими руками о подлокотники, поднялся с кресла и оказался чуть не на голову выше и, уж конечно, в пять раз толще вскочившего вслед за ним приятеля.

Официант с поклоном проводил их до дверей зала.

Очутившись в сумрачном, прохладном вестибюле, где у пустых вешалок дремал гардеробщик в жёлтой с золотом униформе, а у огромных зеркальных дверей монументально восседал бородатый, в такой же униформе швейцар, очкастый обнял за тучную талию своего приятеля и сказал:

— Простимся, Миша.

— Ну да, да, — закивал тот. — Ах как славно мы с тобой посидели, Вова! Как побеседовали… Просто, скажу тебе, душой отдыхаешь всегда, когда тебя видишь, поверь. А то душно, дружок, дико душно. Но, — он шутливо погрозил толстым пальцем, — всё, что я тебе сказал, ты усвой, понятно?

— Понятно, Миша, понятно.

— Ну и лады. А то, Вова, и так невозможно как душно!

— А всё-таки жить можно, — бодро добавил очкастый. — Вполне можно. — И, понизив голос, добавил: — Ну, спасибо за угощение, обед был восхитительный. Долго не забуду.

У огромного зеркала они распрощались, даже обнялись напоследок и вышли из ресторана, мгновенно смешавшись с толпой прохожих на тротуаре.

Михаил Прокофьевич равнодушно посмотрел в ту сторону, где исчез его приятель, и решительно повернул в противоположную, всё ещё испытывая неприятный осадок от состоявшегося разговора. В голове свербила и не давала покоя тревожная мысль: «Что этот сукин сын придумал?» И хотя ему нужно было как раз в ту сторону, куда направился Владимир Сергеевич, он сознательно сделал немалый крюк и в конце концов выбрался на нужную ему улицу. Жаркое летнее солнце заходило где-то далеко за городом, и лучи его ушли высоко в небо, погрузив раскалённый за день город в душную сумеречную мглу, и ярко вызолотили края потемневших облаков на всё ещё голубом небе.

Михаил Прокофьевич бодро прошёл улицу чуть не до конца, немножко гордясь собой, что не вызвал машину, а вот после такого обеда — всё-таки заставил себя пройтись, протрястись, несмотря на изнурительную жару. А что делать? И так уже разнесло чёрт-те как.

Наконец он дошёл до нужного дома, без всякой надобности почему-то осторожно огляделся и, естественно не заметив ничего подозрительного, свернул в небольшой полутёмный двор. Обогнув зловонный помойный ящик с набросанным вокруг него мусором, Михаил Прокофьевич толкнул потрескавшуюся, с облупленной краской дощатую дверь. Та подалась с препротивнейшим скрипом, и за ней показалась узкая неряшливая лестница с покосившимися перильцами и какими-то затёртыми надписями на потемневшей от пыли и копоти стене.

Брезгливо не касаясь перил, Михаил Прокофьевич, тяжело отдуваясь, поднялся на третий этаж и позвонил в одну из дверей, после чего для верности постучал по ней костяшками пальцев. Но за дверью не слышно было признаков жизни. Михаил Прокофьевич досадливо крякнул и собрался было снова звонить и стучать, когда наконец услышал шаркающие приближающиеся шаги и знакомое покашливание.

Дверь открыла полная седая старушка; пушистые волосы серебряным нимбом окружали розовое расплывшееся лицо со слезящимися глазами.

— Он здесь, мама? — заходя, тихо спросил Михаил Прокофьевич.

— Здесь, здесь…

— Никуда не выходил?

— Как ты велел, так и делает. С дивана к столу и обратно. — Старушка зябко повела плечами. — Страшно мне с ним, Михаил. Которую ночь не сплю. Ведь сущий бандит.

— Что вы, мама! Какой он бандит! Он несчастный человек. И я ему помогу. Вы пока не заходите к нам.

Михаил Прокофьевич, пригладив ладонью волосы и для чего-то одёрнув пиджак, направился в комнату.

Дверь он распахнул резко, без стука, и лежавший на диване человек мгновенно приподнялся, но, узнав вошедшего, уже лениво опустил ноги на пол, встал и потянулся всем телом. Это был худощавый невысокий паренёк лет двадцати двух. Большие тёмные глаза его на узком лице смотрели насторожённо, недоверчиво, и это совсем не вязалось с вялыми его движениями. Тёмные волосы торчали на голове во все стороны, как воронье гнездо, — видно было, что парень долго валялся на диване, — и на одной стороне лица отпечатались красные полосы от диванной подушки.

— Здравствуй, Николай, — добродушно сказал Михаил Прокофьевич, подсаживаясь к столу, и расправил мизинцем усы, — Ну-с, как настроение?

Парень, разминаясь, прошёлся из угла в угол по комнате, покрутил руками, потом, нагнувшись, пристально посмотрел в окно и только после этого сказал:

— Тоска заела… Не могу больше.

— Ничего, ничего. Терпи. Скоро будет весело.

Парень с размаху опустился на стул по другую сторону стола и, подперев подбородок кулаками, исподлобья посмотрел на Михаила Прокофьевича:

— Ты ведь мне, дядя Миша, не веселье обещал. А я у тебя здесь, считай, неделю уже кукую. Сколько можно?

— Сколько надо, — ледяным тоном произнёс Михаил Прокофьевич. — Запомни это. Но в одном ты прав. Я тебе не веселье обещал. Я тебе прежде всего свободу обещал. Тебе где интереснее сидеть, здесь или там? — Он кивнул на окно. — Я ведь тебе показывал Уголовный кодекс. За то, что ты сотворил, полагается от трёх до пяти лет. Тебя это устраивает?

— Да не со зла же я! Нечаянно всё получилось!

— А вот это уже никого не касается, со зла или нет. Важен факт и результат. Факт налицо, и результат тоже. Больше суду ничего не требуется, учти. Я знаю, что говорю.

— Давить их в таком разе надо, судей этих.

— Давить ты «в таком разе» будешь вшей в бараке, — иронически поправил его Михаил Прокофьевич. — И никак не меньше пяти лет. Если я тебя продам, как ты выражаешься. А я этого не сделаю лишь при одном условии.

— Это каком же, интересно?

— Если ты мне будешь нужен. Если будешь полезен. Иначе я и продавать тебя не стану, просто выгоню отсюда, только и всего. И через два дня ты уже в каталажке. Элементарно.

— Ладно, дядя Миша, — нахмурился парень. — Этот вопрос, будем считать, ясен. Переходи ко второму. Что ты мне ещё обещал?

— А ещё обещал я тебе, Николай, деньги. Но их заработать надо.

— Мне теперь без них зарез, — вздохнул парень. — Я чего хошь буду делать.

— Не в этом суть, точнее, не это главное. Главное тут в другом, — покачал головой Михаил Прокофьевич. — Мне нужен верный человек, Николай. Преданный.

— Да вернее меня ты на всём свете не сыщешь! — с горячностью воскликнул парень. — Я, дядя Миша, добро знаешь как помню! А ты меня из такой беды выручаешь!

— Это ты сейчас так говоришь. А вот если тебе побольше денег предложат?

— Я верность деньгами не мерю, дядя Миша.

— Правильно. Для этого одних денег мало. Любви от тебя не дождёшься. Ты и мать-то родную не любишь.

— Ну-ну!..

— Не нукай! Знаю. Я с вами не первый год в одном доме живу. И знаю, что любить-то мать тебе, вообще говоря, не за что. Хорошие матери в детдом родных детей не сдают, чего уж там говорить. А твоя вон — пожалуйста. Ну да это я к слову. Значит, на любовь твою рассчитывать не приходится.

— Вы не девка.

— Это уж точно. Что же остаётся кроме денег? Остаётся, Николай, ещё страх. Обманешь — пойдёшь в тюрьму. Это тоже элементарно.

— Это для меня страшнее всего, дядя Миша. Да и для всякого, я думаю, а?

— Чего уж хуже, — слегка нахмурился Михаил Прокофьевич.

— Я вот в одном северном городе работал. Электриком. На автобазе.

— Это как же тебя туда занесло, на Север?

— Очень даже просто занесло. Не люблю на одном месте сидеть. Как в армии отслужил… Эх, хорошее время было! Считай, дядя Миша, самое лучшее в моей жизни. Дружное, весёлое, умное время. Да… Ну а как отслужил, то уж дома не задерживался. Вещей у меня всего полчемодана. Всё при мне. Ту-ту, мать честная! И непременно по железной дороге. Чтоб из окна всю землю видеть. И ведь никогда ничего одинакового не увидишь. Всё разное — и леса, и поля, и реки. И такая иной раз красотища за окном вдруг выглянет, аж плакать охота, ей-богу! Так бы и выскочил! А один раз так и выскочил. Прямо на полустанке одном. Потеха! Мне тётка-проводница кричит: «Ты куда, ненормальный?! Тебе ещё полтыщи километров ехать!» А я с поезда айда, как заяц. И прямо в лес. На другой день через поле в посёлок пришёл. Полгода там электриком в совхозе трубил. Все леса вокруг обошёл, все озёра обплавал. Хорошо мне там было, вольно, красиво.

— Что ж не остался?

— А хватит! Дальше потянуло. В другие места. На пустыню охота была поглядеть, на верблюда.

— И уехал?

— Ага! В Бухару. А оттуда в Навои. Вот чудо, дядя Миша: город в пустыне! Красивый, белый. Новый совсем. Стоит, как этот… Ну как это?.. Чего там в пустыне бывает?

— Мираж?

— Во-во! Мираж. Ну сказка! Встанешь и замрёшь. Вот так. Тоже пожил там немало. Месяца четыре.

— И опять в дорогу?

— Ага.

— И за всё время ты и стула себе не купил?

— А на кой он мне? В общежитие, что ли, со своим стулом переться?

— Так всё и пропивал, что зарабатывал?

— Зачем пропивать? То девкам на подарки, то кореши займут без отдачи. Ну там матери чего пошлёшь. Куда денешься?

— Ну-ну, и куда тебя дальше из пустыни понесло?

— А дальше вот как раз в тот город. На Север. Первый раз я там тундру увидел. Во, дядя Миша, красота где! Летом, конечно. Ну поглядишь — и душа поёт! Форменно петь начинаешь. Мне один так сказал: «Ежели жить вдруг не захочется, то на тундру в цвету посмотри». — Парень вздохнул и, глядя в окно, глухо закончил: — Ладно, дядя Миша, говори, чего от меня требуется. Не обману я тебя.

— Чего требуется? — переспросил Михаил Прокофьевич и мизинцем аккуратно расправил усики, трубочкой вытянув при этом пухлые губы. — Вроде и немного. Всего лишь съездить в Москву, отвезти груз одному человеку. В целости и сохранности, конечно. А обратно привезти портфель. Запертый. Вот и всё. Элементарно?

— А что за груз?

— Не твоё дело. Груз как груз. Не бойся, не взорвётся. И вообще ничего запрещённого. Словом, продукция.

— А в портфеле чего? Небось тысячи, дядя Миша, а? — засмеялся парень. — Много тысяч.

— Тоже не твоё дело, — отрезал Михаил Прокофьевич.

— Ну а как сбегу с ними?

— Не сбежишь. Я ведь забыл сказать. Кроме денег и страха, есть и ещё один крючок, за который тебя держать можно. Не догадываешься какой?

— Ты, дядя Миша, придумаешь! Ну, что за крючок?

Михаил Прокофьевич хитро прищурился. Чёрные его глазки почти исчезли за пухлыми веками.

— Есть одна девчоночка в нашем с тобой доме. Этажом тебя ниже. Беленькая такая.

— Валя, что ли? — деланно беспечным тоном спросил парень. — Тоже мне крючок!

— Вот и я бы тебе не посоветовал на такой крючок попадаться. Но что с тобой, дурачком, сделаешь!

— А чем, по-вашему, Валя плоха?

— Это ты у людей спроси.

— Что у меня, своих глаз нет?

— Свои глаза видят только чего им хочется.

— Ну а чего ваши видят?

— Если ты так хочешь… Впрочем, не в моих интересах тебя от неё отваживать. Влюбился? Ну и на здоровье.

— Я знаю, что про неё болтают, — задумчиво произнёс парень и вдруг рывком повернулся к Михаилу Прокофьевичу. — Всё знаю! Брешут!.. По злости они это брешут, вот что. Они и не знают её вовсе. И вы не знаете, дядя Миша. Я вам так скажу: я другой такой не встречал. А ведь где меня только не носило. Сами знаете. Вот так. И всё! И точка! Может, кому она и плоха, а мне… Ну, одним словом, вот так.

— И, повторяю, на здоровье, — добродушно закивал Михаил Прокофьевич и, с трудом перегнувшись, потрепал парня по плечу. — Только любовь, Николай, — это самый крепкий крючок, запомни. И потому от девчонки этой ты не убежишь, как от самого себя. А значит, и от меня никуда не денешься.

— Да, крепко вы меня, оказывается, обложили, дядя Миша. Некуда казаку податься.

— А тебе и не надо никуда подаваться, Николай. Ты запомни: рыба ищет, где глубже, ну а человек — где лучше. А лучше тебе нигде не будет, чем со мной. При твоей сегодняшней биографии особенно. Да и при твоём характере.

— Эх, не знаете вы моего характера, дядя Миша! — Парень вздохнул и поскрёб затылок. — Думаете, во мне злость какая сидит? Не. Нет во мне никакой злости. Мне бы вот жить в лесу, глухом-глухом, стеречь его, ухаживать и за зверьём там, за птицами. И чтобы никого кругом не было. Тихо чтобы было. Ну, ещё Валю с собой. Эх, разве я такую жизнь когда получу?

— А почему ж нет? Со временем…

— Не, дядя Миша. Я ж электрик. Ничего больше делать не умею. Выходит, город мне нужен. А тут… Нет, слабый я для города. Вот ребята позвали, выпили, завели они меня, я и пошёл куролесить. И, сами видите, ножом даже ударил кого-то. А ведь мне даже тварь живую жалко обидеть, а уж человека… Ну вот как-то так всё получилось? А теперь, дядя Миша, ума не приложу, чего делать.

— Сам не соображаешь, так уж я за тебя соображу, что поделаешь. Ну а Валентина что тебе про жизнь говорит? Понимает она чего?

— То и говорит, что идти признаваться надо. Пусть судят. Она меня всё равно ждать будет. И это точно, дядя Миша.

— Ишь ты, как твоя Валентина рассуждает! Ну а ты сам как полагаешь?

— Не пойду я. Я вам верю, дядя Миша. Больше мне надеяться не на что.

— Вот это другой разговор. Я же тебя от неправедного суда спасаю. Понятно? У тебя совесть чиста. Ты никому не хотел зла. Другие виноваты. Вот их и пусть судят. А ты должен быть свободен. Имеешь право. И я тебе такую свободу дам. И искать тебя долго не будут. Подумаешь, преступник! А вы с Валентиной тем временем новую жизнь начнёте. В новом месте. Но для начала ты в Москву поедешь, не забудь.

— С этим решено, дядя Миша. Мне только перед отъездом с Валей надо повидаться.

— Когда вернёшься. Не раньше.

— Это почему?

— Потому. Ты мне на свободе нужен, а не в тюрьме.

— Так она же не знает даже, что со мной стряслось. Пропал, и всё. Что она думать-то будет? Где искать, у кого? Она же только шум поднимет.

— И ладно. Все решат, что ты уехал, что тебя в городе нет. Это и требуется. Главное у тебя сейчас — это поездка в Москву. Такое испытание я для тебя придумал, Николай. Выдержишь — как сыр в масле кататься будешь. Провалишь… Ну тогда пеняй на себя!

— Когда ехать-то?

— Завтра. Поездом поедешь.

— А билет?

— Всё будет: и билет, и багаж. Я за тобой завтра утром сам заеду и отвезу на вокзал. Багажа будет много. Но в Москве тебя встретят и узнают. Тебе узнавать не придётся.

— Это как же меня узнают, дядя Миша?

— По багажу, и вообще, — нахмурившись, неопределённо ответил Михаил Прокофьевич. — Так вот. У того человека и остановишься. Но багаж с собой не бери. Всё упрячь в автоматические камеры на вокзале. Знаешь такие?

— Знаю, знаю.

— Ну вот. Это всё элементарно. Только гляди в оба, Николай, когда шифр набирать будешь, чтоб кто-нибудь не подглядел. В два счёта всё потом выгребут. Об этом даже в газетах писали. Ловят таких субчиков.

— Не бойся. У меня не подглядишь.

— И шифры не забудь. Были такие случаи. Тогда багаж пропал, понял? Ну а если он пропадёт… Словом, не дай тебе бог шифры забыть.

— Ага. Ладно.

— Ну а явиться тебе надо будет вот к кому.

Михаил Прокофьевич быстро вынул из внутреннего кармана пиджака записную книжечку, аккуратно вырвал оттуда страницу и золотым пёрышком каллиграфически написал несколько строк. Потом придвинул записку через стол к парню:

— Это, Николай, тебе надо будет намертво запомнить. К завтрашнему утру. И имя, и фамилию, и адрес. На это, я надеюсь, ты способен?

— Ну-ну…

— Завтра я у тебя её отберу, учти. Таких следов оставлять никогда не надо. Вообще мой тебе совет: старайся всё запоминать и ничего не записывать. Тренируй память, пока молодой. Пригодится в жизни. Так вот. В Москве ни одной живой душе этот адрес и эту фамилию не называй.

— Он что, шпион, что ли?

— Шпион не шпион, а большие деньги даром не даются. А тебе большие деньги нужны, так?

— Точно. Нужны.

Парень непроизвольно вздохнул.

— Ну вот, — продолжал Михаил Прокофьевич и указал пальцем на записку. — Этому человеку ты передашь весь груз. В обмен получишь портфель. И всё. И домой. Уже самолётом. Тебе купят билет.

— Понятно.

— Это-то всё понятно… — Михаил Прокофьевич задумчиво почесал мизинцем усы. — Непонятно другое. Видишь ли… Я буду с тобой откровенен. Чует моё сердце, что тот человек что-то задумал против меня. Но что именно, не знаю. Он хитёр как чёрт… Груз он, конечно, примет. А вот дальше… дальше гляди сам.

— Ладно. Поглядим. В случае чего я ему живо шею сверну.

— А!.. — поморщился Михаил Прокофьевич. — При чём здесь шея! Одно, во всяком случае, помни. Он, конечно, вознамерится тебя угостить обедом, выпивкой. Боже тебя сохрани! Он будет к тебе со всякими вопросами подъезжать. Молчи. Особенно про себя молчи. Кто ты, откуда — он ничего не знает и знать не должен.

— Ладно, ладно. Не враг я себе.

— Это уж точно. Теперь вот ещё что. Как я узнаю, что ты благополучно в Москву прибыл? Мне звонить или телеграфировать запрещаю. Кому же тогда?.. Вот что! Позвонишь Валентине.

— Вот это здорово! — обрадовался парень.

— Скажешь, что жив-здоров. Если всё в порядке. Ну а если не всё будет в порядке… допустим, приболел. Но лучше не болей, Николай, не советую.

— Ясное дело, дядя Миша. Зачем человеку болеть?

— Именно. И последнее. Надо нам под того человека хорошую мину подвести. Чтобы в случае чего его в клочья! Понятно? В клочья! — Он злобно сжал кулак. — Поэтому мы вот что сделаем…

Михаил Прокофьевич пригнулся к столу и, налившись краской, заговорил совсем тихо.

Глава II НАЧАЛО ДЕЛА, КАК ВСЕГДА, ТУМАН

Ночь выдалась на редкость душной. Из распахнутых окон не ощущалось ни единого дуновения. Там, за окнами, стоял плотный и душный, как в печи, жар. Нагретый камень отдавал тяжёлому, словно сгустившемуся, воздуху весь скопленный за день зной. А яркие люминесцентные лампы дежурных помещений усиливали это пекло.

Виталий давно уже снял пиджак, ослабил ремень пистолетной кобуры, приспустил галстук и расстегнул влажный от пота ворот рубашки. И дышать было нечем. Такой жары в Москве Виталий ещё не помнил. Он уже выпил, наверное, десяток стаканов воды, чая и даже кофе. Сон пропал начисто, но жажда не проходила.

Он уже позвонил домой, поболтал со Светкой, осведомился о самочувствии тёщи — любимой тёщи, между прочим. Как ей в такую ночь тяжело, бедной! И Светка даже подозвала Анну Михайловну к телефону, и та с деланной бодростью ему сказала: «Ах, плевала я на эту жару! Подумаешь, мне всегда жарко. И не приставайте, пожалуйста!» Потом трубку снова взяла Светка.

Уже полгода прошло, как они поженились, а Виталий всё ещё не мог привыкнуть ни к своей новой жизни, ни к своей второй матери. Потому что Анна Михайловна действительно в нём души не чаяла. И сердилась, и обижалась, и заботилась, и беспокоилась — всё как со Светкой. Нет, беспокоилась она о нём ещё больше. Чего ей только не мерещилось, когда он задерживался! И она начинала звонить его старикам, — тайком от Светки, конечно. Семёна Анатольевича она стеснялась и потому, скрывая тревогу, шутливо спрашивала: «Ну где ваш сын бродит, вы мне можете сказать? И когда начинать волноваться?» На что Семён Анатольевич неизменно отвечал: «Не сейчас. Я вам, дорогая, позвоню, когда начинать». Но если трубку брала Елена Георгиевна, то Анна Михайловна давала волю своим чувствам: «Лена, это просто кошмар! Его до сих пор нет, можешь себе представить? Я иду встречать!» Никакие уговоры на неё не действовали. Неимоверно полная, очень больная, с тяжёлой одышкой, она могла до поздней ночи стоять на улице у подъезда, всматриваясь в тёмные фигуры прохожих и поминутно утирая слёзы, пока Светка чуть не насильно не уводила её домой. Там она сердилась, дулась на дочь, и всё валилось у неё из рук. Но когда появлялся наконец Виталий, Анна Михайловна преображалась. Первым делом она кидалась к телефону и, ликуя, сообщала Елене Георгиевне: «Ну вот, появился. Да. Сейчас я буду его кормить». И начиналась суета. На столе появлялись всякие вкусности. При этом Анна Михайловна не переставала кричать: «Вы мне все надоели!.. Покоя от вас нет!» — и сновала, грузно переваливаясь на отёкших ногах, в кухню и из кухни. А когда садились за стол, она заговорщически подмигивала Виталию: «Ну, Витик, ты имеешь право на разрядку. И я тоже». И Виталий доставал из шкафа уже начатую бутылку сухого вина. «Мама!» — строго говорила Светка. «Ай, брось! — отмахивалась Анна Михайловна. — Плевала я на врачей. Ерунда какая!» И тогда Светка, исчерпав все меры воздействия, с азартом присоединялась к «общему пьянству», как она выражалась.

Но в эти небывало знойные и душные дни Анна Михайловна чувствовала себя плохо. Сдавало сердце. И впервые Елене Георгиевне удалось заставить её взять бюллетень.

Виталий уже дважды в тот вечер справлялся о её самочувствии, благо серьёзных происшествий не было и дежурная оперативная группа никуда пока не выезжала.

Жара даже ночью выматывала все силы. Читать было невозможно, спать тоже, хотя по правилам во время ночного дежурства разрешалось «перехватить сна килограмма два-три», как выражался Петя Шухмин.

Спасали шахматы. Виталий и пожилой эксперт Комлев, играли партии одну за другой — лёгкие, безответственные, быстрые, со спорами, взятием ходов назад и разбором вариантов. Играли они так азартно, что даже Галина Осиповна пришла из своей комнатки посмотреть на эту забаву, не говоря уже о других членах оперативной дежурной группы, мужчинах, которые ввязывались в спор по поводу каждого хода и немилосердно подсказывали.

— Шах! — воскликнул Комлев, потирая руки. — И летит слон, ты, надеюсь, видишь? А куда деться, куда податься?..

— Ну-ну, — пробормотал Виталий, лихорадочно соображая, как можно парировать этот неприятный ход. — Слоны так просто не летают. А мой слоник… ещё поживёт. Вот так пойдём!

И Комлев в свою очередь схватился за голову:

— Ах так, значит…

— И вовсе не так! — вмешался кто-то из окружающих. — Вон пешку бить надо. И если он слона схватит, вилка конём. Лопухи!

— Ну где, где тут вилка? — заспорил другой. — Смотри, как надо. Это же слепому ясно!

— Ребята, не мешайте думать! — взмолился Комлев. — Иначе Лосев и в самом деле выиграет. А он же не умеет играть.

— Это кто не умеет играть? Это я не умею?.. Внимание! Сейчас последует гениальный ход!..

Но последовал сигнал тревоги. Это было около трёх часов ночи. Маршрутный мотоциклетный патруль обнаружил во дворе одного из домов недалеко от Рижского вокзала труп мужчины. То, что тут произошло убийство, сомнений у милиционеров не вызвало. Старший патруля так и доложил по радиотелефону дежурному.

«Убийство»! Это слово подействовало, словно спусковой крючок в сложном, готовом к бою механизме. Через минуту люди уже бежали по двору к нетерпеливо рокочущему жёлто-синему оперативному автобусику. Овчарка Джули, захваченная общим порывом, волокла своего друга проводника шага на три впереди всех других.

Взревел мотор. Автобус выскочил из ворот на залитую белым неоновым светом и дышащую неостывшем жаром пустынную улицу.

— Удивительное дело, — ворчливо сказал Комлев, закуривая и по привычке прикрывая ладонью огонёк спички. — Уже, считай, четверть века выезжаю на происшествия и чего только не нагляделся за это время, каких, можно сказать, ужасов не видел, а вот как убийство, так и сейчас не могу спокойно ехать. Ну словно близкого кого сейчас недосчитаюсь.

— Смерть — чего уж страшнее! А тут ещё насильственная, — рассудительно произнёс проводник розыскной собаки Саша Вербов.

Лежавшая у его ног Джули подняла морду и, вопросительно наклонив её набок, умнейшими своими рыжими глазами в упор посмотрела на Сашу. И тот, ощутив её взгляд, серьёзно ответил:

— Я не тебе. — И добавил, обращаясь к остальным: — А всё-таки бывает такой последний гад, что и не жалко.

— Это уж потом, когда узнаешь, какой он был гад, — возразил Виталий. — А в первый момент это просто кем-то убитый человек. Обычный человек — как ты, как я.

— Вот, кажется, ничего дороже жизни нет, так? — продолжал рассуждать Комлев.

— Идеи есть, — всё так же серьёзно возразил ему Саша Вербов. — За них на костёр шли. Долг тоже. Военный, например. У нас в погранвойсках…

— Ну это понятно, — нетерпеливо прервал его Комлев. — Я не о том. Вот ничего, кажется, дороже собственной жизни нет, а ведь как легко другого жизни лишают. И в мирное время, главное! Только и слышишь, и читаешь…

— Озверение какое-то, — вздохнула Галина Осиповна.

— Отдельные выродки, — поправил её Саша. — Надо казнить таких.

— А я бы казнь из закона изъял, — заявил Виталий. — Это тоже воспитательное воздействие окажет. Пример государства знаете какое значение имеет! И чтобы с молоком матери усваивали: жизнь человека неприкосновенна. Через пять поколений…

— А устрашение? — возразил Саша Вербов. — Других ничем иначе не проймёшь, как…

Но тут автобус с визгом, не снижая скорости на крутом повороте, влетел в полутёмный переулок. Все повалились в сторону, даже Джули вынесло на середину прохода. А машина пронеслась ещё немного и, словно упёршись в сияющий кружок ручного фонаря, направленного прямо на неё, замерла как вкопанная возле тёмного тоннеля подворотни у какого-то высокого дома с чёрными спящими окнами. По другую сторону подворотни высветился милицейский мотоцикл. Погасив фонарь, к автобусу подошёл милиционер.

Все по очереди соскочили на землю, при этом Саша Вербов едва устоял на ногах — так натянула поводок огромная Джули. Потом гуськом, предводительствуемые встретившим их милиционером, все втянулись в длинный чёрный тоннель, и на миг показалось, что никакого двора впереди нет и сам тоннель бесконечен.

Но двор был глухой, тёмный, неоглядный, заросший деревьями и кустарником, стеной подступившими к асфальтовому проезду, который еле освещался редкими жёлтыми лампочками над подъездами. Двор окружали, как незрячие молчаливые великаны, высокие, терявшиеся в чёрном небе, угрюмые дома с многоэтажьем чёрных окон. Они как будто охраняли от всего города то проклятое место, где, скрючившись, закрыв голову руками, лежал человек в пиджаке и белой рубашке.

Каждый из прибывших чётко знал свои обязанности, и, поскольку они приехали первыми и никто им пока не мешал, работа началась точно по плану.

Через минуту место, где лежал труп, было ярко освещено принесёнными из машины прожекторами на высоких штативах. В первый момент можно было подумать, что во дворе началась киносъёмка.

Сначала над распростёртым телом склонилась Галина Осиповна, но тут же горько вздохнула: человек был мёртв.

Труп тщательно сфотографировали с разных точек и расстояний — так, чтобы в кадры попало и всё пространство вокруг него до ближайших ориентиров.

К всеобщей радости Джули взяла след и уверенно повела через двор к одному из подъездов. Её путь осветили поярче, и после тщательного его обследования удалось обнаружить около ступеньки подъезда сравнительно свежий окурок точно такой же сигареты, как и те, что оказались в кармане пиджака убитого. А возле самого подъезда оказался влажный участок земли с отпечатком подошвы ботинка этого человека.

— Ну ясно. Он вышел из этого подъезда, — сказал Саша Вербов. — И закурил ещё там, на лестнице.

А подошедшая Галина Осиповна добавила:

— Его ударили сзади чем-то тяжёлым в голову. Пролом черепа у него, во всяком случае.

— Ну а как давно это случилось, по-вашему? — спросил Виталий. — Хотя бы приблизительно.

— Влажное место при такой жаре могло сохраниться, ну, часа два, не больше, — заметил Комлев. — Не ведро же воды сюда вылили.

— Я тоже думаю, что прошло часа два, — подтвердила Галина Осиповна. — Ну а точнее скажу завтра.

На лестнице Джули уже не могла удержать след: слишком много других следов и запахов перемешалось там. На площадке второго этажа она, досадливо пофыркивая, закружилась на месте, потом, не дожидаясь команды, снова поволокла Сашу вниз, опять взбежала на второй этаж, повизгивая от нетерпения и суетясь, с силой втянула в себя воздух, кажется из всех углов площадки, после чего устало села перед Сашей, преданно глядя ему в глаза и тяжело вывалив красный язык.

В связи с поздним часом опрос жильцов решили отложить на утро, хотя яркий свет и суета на дворе многих разбудили в окружающих домах.

После тщательного осмотра всего двора и тоннеля подворотни, а также всех лестничных пролётов и площадок в подъезде, откуда вышел убитый во дворе человек, оперативная группа уехала, отправив труп в морг на специально вызванной машине. В ней уехала и Галина Осиповна.

Утром Виталий уже докладывал о происшествии на очередной оперативке у Цветкова.

— Установить личность убитого пока не удалось. Документы у него не обнаружены.

— Отпечатки пальцев сняли? — спросил кто-то.

— Конечно, — пожал плечами Виталий. — Уже в проверке.

— Ну-ну, дальше, — кивнул Цветков, крутя в руках очки. — Что обнаружили в карманах?

— Всякие полезные вещи. Носовой платок с обильными следами крови, кошелёк и в нём разные купюры и монеты на сумму шестнадцать рублей семьдесят копеек. — Виталий бросил взгляд на протокол, который держал в руках.

— Выходит, денег не взяли? — насторожённо спросил Игорь Откаленко.

— А может, что другое взяли, поважнее, — возразил Петя Шухмин, больше, кажется, из желания поспорить.

— Что ещё? — сухо спросил Цветков; он был явно не в духе.

— Ещё расчёска, перочинный нож, пачка сигарет, спички, блокнотик… Всё, кажется. — Виталий снова заглянул в протокол и подтвердил: — Да, всё.

— Что в блокноте? — всё так же сдержанно спросил Цветков. — Записи есть?

— Он совсем новенький, явно только что куплен. На первой странице записаны три каких-то четырёхзначных числа, — продолжал докладывать Виталий. Он посмотрел в протокол, нашёл нужное место и прочёл: — Тысяча сто восемнадцать, три тысячи сто двадцать и семь тысяч один. Странные какие-то числа. В столбик записаны. А на последней странице телефон какой-то Вали, причём не московский — шесть цифр. И ещё завалялся в кармане пиджака старый трамвайный билет, тоже не московский. Ну и, наконец, сам костюм. Пошив Ростовской фабрики. Они, по-моему, в московские магазины не поступали. Это мы проверим.

— Может, парень и сам из Ростова? — нетерпеливо спросил Петя Шухмин.

— Легко проверить, — заметил Игорь, — Пусть там наши товарищи позвонят по этому телефону и попросят Валю. А ещё лучше подъедут к ней. Парня она опознает.

— Эти костюмы продавались не в одном Ростове, — покачал головой Виталий.

Цветков задумчиво посмотрел на него, потёр ладонью ёжик седоватых волос на затылке и неторопливо произнёс:

— Именно что. Лосев прав. Надо, видимо, так. Первое. Устанавливаем процент износа костюма, материал, фасон, артикул. А следовательно — приблизительное время продажи. Это спецы из Росглаводежды вам живо прикинут. Второе. Выясняем, куда в то время, в какие крупные города, шли из Ростова-на-Дону эти костюмы. Города нужны только крупные, с шестизначными номерами телефонов. А там всюду, в каждом городе, искать Валю. Ну как, есть коррективы?

С таким вопросом Цветков обращался всегда после какого-либо своего предложения. И все знали: он действительно ждёт коррективов и готов всегда их обсудить, готов на равных поспорить. И ещё все знали: говорить можно безбоязненно, не рискуя задеть самолюбие начальника. Их Кузьмич и в самом деле любил поспорить и послушать, как спорят другие, и даже подлить масла в такой спор.

Другое дело, что корректировать Кузьмича приходилось довольно редко. Но каждый долго потом гордился, когда это ему удавалось. А потому и мечтали об этом все молодые сотрудники отдела и старались, надо сказать, изо всех сил найти в рассуждениях Кузьмича хоть какие-нибудь слабые места, за которые можно было уцепиться.

Фёдор Кузьмич чуть насмешливо оглядел собравшихся и удовлетворённо прогудел:

— Так. Коррективов не имеется. Пойдём дальше. Первую линию мы назовём «Валя». Вторая линия будет у нас — «подъезд». Что он дал?

— Пока ничего, Фёдор Кузьмич, — ответил Виталий. — Но дать должен. Этот парень оттуда вышел, это точно.

— Ещё бы не дать! — усмехнулся Кузьмич. — Значит, так. Не вылезайте из этого подъезда, пока не найдёте, у кого он там был. Это, милые мои, поближе, чем Ростов и какая-то там Валя. Поближе и понадёжнее, я полагаю. Смикитили?

— Так точно, смикитили, — с улыбкой ответил за всех Откаленко.

Цветков обернулся в его сторону:

— Ну вот и подключайся, раз так. А ты, Лосев, — он взглянул на Виталия, — трудись дальше. Отдыхать после дежурства в другой день будешь. Пока молодой, выдюжишь — так, что ли?

— Вполне, — ответил Виталий и довольно улыбнулся. — Вот только боюсь, от тёщи попадёт, Фёдор Кузьмич.

— Ничего, она у тебя только с виду такая грозная, я уже разобрался, — ответил Цветков.

Весь их отдел во главе со своим начальником гулял на свадьбе у Виталия. Все пришли с жёнами, а Фёдор Кузьмич взял с собой и сына, десятиклассника Шурку. «Пусть посмотрит, какую невесту надо выбирать», — шутил он. «И какую тёщу», — добавил Виталий.

Между прочим, единственная трудность в тот раз возникла из-за Откаленко. Светка вздумала позвать и Аллу, его бывшую жену, Светке показалось неловко её не позвать, а Виталий был склонен пригласить друга с Леной, зная, как тому будет это приятно. Да и сам Виталий успел подружиться с этой девушкой за время их совместной прошлогодней командировки. Тогда оба столько испытали и так друг друга узнали, как в других условиях не удаётся и за год дружбы, и за десять лет тоже. И всё-таки пришлось пригласить одного Игоря Тут Светка сдалась: самый близкий друг, конечно, должен быть на свадьбе. Хотя Алла заявила ей, что придёт, только если не будет Игоря. Как всегда, она не поняла нелепости и бестактности своего требования. И Игорь был на свадьбе один. Лена с ним не пришла. Виталия-то она уже не стеснялась, но перед всеми остальными, кто знал семью Игоря — бывшую семью, вернее говоря, — ей было неловко. Да и их собственные отношения с Игорем вот уже полгода не могли почему-то определиться. То, что они любили друг друга, Виталий знал твёрдо. Но почему они не женятся? И все ребята задавались этим вопросом, хотя никто, даже бесцеремонный Петя Шухмин, не говоря уже о самом деликатном из всех, Вале Денисове, — никто не решался спросить Игоря об этом. Хотя потом Лена уже всюду бывала с ним: и на дне рождения Вали Денисова, и на первомайском вечере, и даже у Кузьмича, когда его наградили орденом в честь пятидесятилетия и присвоили внеочередное звание. Это, кстати, был редчайший случай, когда рядового сотрудника так награждали в связи с юбилеем. Но у Кузьмича, поговаривали, были заслуги, о которых и не подозревали молодые сотрудники его отдела, а сам Кузьмич был весьма скуп на подобные рассказы. Словом, и в тот вечер Лена была с ним. Но Игорь продолжал жить у своих стариков, а Лена — в своей однокомнатной квартирке на Песчаной улице.

А вот на свадьбе у Виталия Лена не была и тёщу его узнать ещё не успела. Но Игорь-то знал Анну Михайловну давно и сейчас, когда Цветков пошутил, что он уже в ней разобрался и не такая она грозная, Игорь, не удержавшись, добавил:

— А какие она книжечки издаёт, вы бы видели! Она же классный редактор. О ней даже в газете, по-моему, писали, об Анне Михайловне.

— О редакторах не пишут, — поправил его Виталий. — А между прочим, хороший редактор, мне говорили…

— Ладно, милые мои, это мы потом обсудим, — прервал Цветков. — Вернёмся к нашим делам. Значит, наметили два направления в поиске.

— Интересно, почему у того парня носовой платок был в крови? — негромко произнёс Валя Денисов.

— Что это даёт для поиска? — поинтересовался Цветков.

— Пока неясно.

— Именно что, — кивнул Цветков и повернулся к Виталию: — Но на заметку возьмите. Дальше сами с Откаленко покумекайте, что к чему. Ясно? Ну и всё, милые мои. Двигайте. У каждого дел по горло.

Все шумно поднялись со своих мест и потянулись в коридор, доставая на ходу сигареты. В кабинете Кузьмича давно уже никто не курил, даже если он и разрешал.

Придя в свою комнату, Игорь с облегчением стянул с себя пиджак и с размаху кинулся на старый, продавленный диван, забился в самый угол и привычно сунул в рот сигарету. Он всегда удивительно уютно там устраивался, словно диван был специально рассчитан на его плотную невысокую фигуру.

Ну а Виталий занял своё обычное место за столом, лениво откинувшись на спинку стула и далеко в проход между столами вытянув длинные ноги в плетёных сандалетах и ярких махровых носках. Он тоже достал сигарету, лихо щёлкнул своей прозрачной фасонистой зажигалкой, где плавал в бензине зелёный лягушонок, и заученным движением ловко кинул её Игорю. Тот одной рукой поймал её и в свою очередь прикурил. Затем таким же путём вернул зажигалку хозяину. Этот смешной ритуал повторялся у них каждый раз, когда они располагались о чём-то совместно поразмышлять.

В данном случае поразмышлять было о чём, и это оба понимали.

— Ох и длинная же дорожка к этой Вале, я тебе скажу, — недовольно заметил Виталий. — А главное, бессмысленная.

— Это почему?

— Потому что дальше Москвы мы не уйдём. Это же типичная пьяная драка. И в доме ещё началась. Потому и платок в крови. И драку мы будем раскрывать через какую-то иногороднюю Валю?

— Что ты предлагаешь? — спросил Игорь.

— Валю отставить. — Виталий решительно рубанул рукой воздух. — Навалиться сообща на подъезд. Там мы этого бедолагу живенько установим. И даже всё дело раскроем. А девчонка в другом городе наверняка к этому убийству никакого отношения не имеет.

— Как сказать…

— Ручаюсь! А если и имеет, то мы проще от этого парня на неё выйдем, чем наоборот. Мы заодно уже и все остальные его связи установим, будь спокоен.

— Сдаётся мне, ты просто лишней работы боишься, а? Ну, гусь! И как-то я тебя раньше не раскусил!

— Да, боюсь. Лишней работы всегда надо бояться. Это не только потеря времени, темпа — это уход в сторону, отвлечение внимания.

— Э, философия лентяя! Да я по этому иногороднему пути пройду быстрее, чем ты с твоим подъездом. Спорим?

— Ну-ну! Ты посмотри, что тут надо сделать. Да ты только экспертов из Росглаводежды будешь собирать неделю, не меньше. Потом связываться с фабрикой в Ростове. Потом… Словом, тебе тут на две недели работы. А я к вечеру не только парня установлю, по и преступление раскрою — если ты поможешь, конечно.

Игорь поморщился и насмешливо заметил:

— Знаешь, как у автомобилистов? Первое время они самостоятельно не ездят, а крадутся и пугаются каждой встречной машины, но приблизительно через полгода, если с ними ничего не случается, наступает момент, когда такой шкет вдруг ощущает себя великим асом и начинает носиться сломя голову, никому не уступая и норовя всех обогнать. Если и тут ничего не случается, то ещё через полгода он наконец остепеняется и начинает вести себя вполне разумно.

— Ну-ну! — угрожающе произнёс Виталий. — Скорее заканчивай свою наглую речь. Ты на что намекаешь?

— На то, что у нас люди тоже проходят через эти этапы, которые только протяженнее во времени. Ты ведь уже лет пять в розыске, да?

— И что?

— Больно ты задержался, парень, на втором этаже.

— Ох, вы сейчас у меня схлопочете, маэстро!

— Я?

Игорь вскочил с дивана и, приняв боксёрскую стойку, энергично подвигал перед собой согнутыми в локтях руками, мягко, с явным наслаждением попрыгал и вздохнул:

— Эх, давно я на ринге не работал!

— Не то работаешь, — лениво заметил Виталий, давя в пепельнице окурок сигареты.

— А что прикажете работать? — Игорь иронически усмехнулся. — Конечно, самбо?

— Именно.

— Жалкий человек! Только приблизься ко мне со своим самбо! Впрочем, в интересах дела, так и быть, сохраню тебе здоровье. Поезжай в свой подъезд, пока цел.

Игорь был в необычайно приподнятом настроении, и Виталий с удивлением и любопытством поглядел на друга. Но тот лишь вызывающе подмигнул и кивнул на дверь:

— Давай, давай. А то растечешься при такой температуре.

Жара и в самом деле отнимала последние силы. Необычайные дни стояли тем летом в Москве.

Виталий тяжело поднялся со стула, потянулся до хруста в суставах и, выйдя из-за стола, неуклюже, но довольно высоко подпрыгнул, резко взмахнув рукой, словно бил по мячу таким грохотом, что обеспокоенный Игорь заметил:

— Слушай, всё-таки существуют расчётные нагрузки. Не забывай.

— Пустяки! Одним перекрытием больше, одним меньше… — беспечно возразил Виталий и неожиданно прибавил, пытливо взглянув на Игоря: — Выкладывай, что у тебя случилось приятное, живо!

— С чего это ты взял?

— Ну-ну, не крутить! Выкладывай!

Игорь усмехнулся:

— А из тебя с годами всё-таки кое-что формируется.

— Ты только сейчас заметил? Вот Кузьмич это открытие сделал значительно раньше.

— Он скоро поймёт свою ошибку.

— Ладно. Мне надоел твой тон.

— А мне твой. Давай разбегаться. Дел много.

— Значит, ты не согласен с моим планом?

— Нет. Занимайся своим подъездом. А я буду искать Валю. И не кичись, идучи… Какая-то детская болезнь у тебя, прости.

— Ладно, — сухо ответил Виталий. Последнее замечание почему-то его особенно задело. — Кое-какие итоги мы подведём вечером, если не возражаешь.

Спустя полчаса Виталий уже был на месте. Знакомый двор в ярком дневном свете показался совсем другим. Прежде всего он был куда больше, чем казался ночью. И окружавшие дома были вовсе не тёмными и не мрачными, а солнечно-жёлтыми из-за светлой облицовочной плитки, с живописными лоджиями и балконами. Все окна были распахнуты, и ветер играл разноцветными занавесками.

Плотная стена кустарника отделяла середину двора от асфальтового проезда, где стоял Виталий. За кустарником виднелись чуть жухлые от жары кроны деревьев. Оттуда нёсся несмолкаемый гомон ребячьих голосов. «Сколько их ещё в городе! — подумал Виталий. — А ведь казалось, что всех увезли».

Он не спеша обогнул обширный двор. По пути Виталий миновал шестнадцать подъездов, не считая длинного продовольственного магазина, возле которого громоздились пустые ящики, стоял зелёный фургон и остро пахло сельдью и ещё чем-то. Затем ему попалась парикмахерская, из распахнутых окон которой веяло крепким запахом одеколона, каких-то кремов и прижжённых волос. По двору в разных направлениях сновали люди. «Оживлённый двор, — снова подумал Виталий. — И вечером, наверное, тоже. Масса народу живёт. И все окна распахнуты. Неужели никто ничего не слышал? Быть того не может. Ведь драка же произошла. Ну ладно. Начнём, пожалуй».

Виталий решительно направился к нужному подъезду, но около самых дверей передумал и, круто повернувшись, отправился разыскивать помещение ЖЭК.

Ещё через час у него уже был список всех жильцов того подъезда и самые общие сведения о них.

Квартир оказалось не так уж много для девятиэтажного дома — всего двадцать четыре. Причём в восьми из них жильцы уехали в отпуск, в двух шёл ремонт перед въездом новых жильцов и пока никто там не жил. Следовательно, оставалось четырнадцать квартир. Особые подозрения вызывали три из них: на третьем этаже, четвёртом и восьмом. В квартире третьего этажа уехали в отпуск родители, оставив дома сына-студента, который должен был ухаживать за собакой. Но тот, видимо успевал и развлекаться: в квартире каждый вечер собирались шумные компании, и соседи то и дело звонили с жалобами в ЖЭК. Впрочем, убитый парень только случайно мог оказаться в такой компании. На четвёртом и восьмом этажах отцы семей были горькие пьяницы, от одного из них недавно ушла жена с ребёнком, и там теперь происходили ежедневные попойки, нередко заканчивавшиеся драками. В другой квартире было не лучше: часто до прихода милиции жена и дети скрывались от озверевшего папаши у соседей. Вот эти три квартиры и заслуживали особого внимания. В остальных было тихо и жили как будто вполне приличные люди.

Виталий сразу в подозрительные квартиры, естественно, не пошёл, а заглянул в соседние, на той же лестничной площадке. К счастью, ему повезло и жильцы там оказались дома.

В квартире, где за стенкой веселились брошенный студент и его гости, Виталия встретила пожилая пенсионная пара: высокий, полный старик на протезе, с всклокоченным венчиком волос вокруг глянцевой лысины, капризно оттопыренной нижней губой и лохматыми бровями, и маленькая щуплая старушка с вытянутым рыбьим лицом и холодными, пустыми глазами. Словом, малосимпатичная пара, но никак, естественно, не замешанная в ночном происшествии. Тем не менее взволнованы они были им до чрезвычайности, что, впрочем, тоже было вполне естественно.

И всё же Виталий, повинуясь скорее вдруг возникшей антипатии, чем какому-либо расчёту, не представился как работник милиции, а туманно объяснил, что вот, мол, пришёл в соседнюю квартиру по вызову, а там никто не открывает, что ж ему теперь делать? И довольно естественно перевёл разговор на случившееся ночью во дворе убийство.

— Да хоть узнали, кто ж он такой? — плачущим голосом спросила старушка, утирая передником сухие глаза.

— Выясняют, — авторитетно ответил Виталий. — Говорят даже, из вашего подъезда шёл. Не от вас?

— Господь с тобой! — замахала руками старушка.

— У нас, мил человек, и вообще-то туды-сюды… А вы — «от нас»… Кто сказал?.. — бестолково и сердито проговорил старик, ещё больше оттопыривая нижнюю губу. — Вот человек, туды-сюды…

— Ну а может, от соседей? — с наигранным любопытством спросил Виталий.

— О-о!.. Верно говоришь… — охотно откликнулся старик. — И сам он в очках — понял, туды-сюды?.. А под очками что?.. А?.. Религия не наша там, вот что… Уж оно точно… Знаю я их, туды-сюды. Чего хочешь… Уж точно…

— Пьянствуют, — подтвердила старушка. — Безобразничают. Собака ихняя и та стерпеть не может. Лает без передыху. Энтих только одних оставь…

— И вчера вечером тоже шумели?

— Кажинный день, ну кажинный…

Старушка молитвенно сложила руки и белые глаза её выдавили по слезинке.

— Ты погоди… Погоди… Мы вот, туды-сюды… уж как есть… — остановил её муж. Громко стуча то палкой, то протезом, он медленно проследовал в комнату и уже оттуда через минуту выкрикнул: — Поскольку всё равно… должны дознаться… то, значит, вчера там никого… тихо, словом, было… такой, выходит, день выпал, туды-сюды… а то… ого-го!..

«Записи он ведёт, что ли?» — неприязненно подумал Виталий, но вслух сказал совсем другое:

— Их дело. А моё дело по вызову прийти. Вы уж в случае чего подтвердите, что, мол, был.

Старик появился в дверях комнаты и враждебно взглянул на Виталия.

— А почему это?.. Мы чего?.. Мало чего, туды-сюды… — шлёпая мокрыми губами, бестолково забормотал он.

Но Виталий миролюбиво махнул рукой:

— Да нет! Это я так. Ничего подтверждать не придётся.

— Вот он… вот, конечно… — уже совсем другим тоном забормотал старик.

Простились они после этого вполне дружелюбно.

В квартиру, где жил студент, Виталий уже не пошёл. Информация старика инвалида показалась ему вполне надёжной. Да и с самого начала он чувствовал, что ночное событие с этой компанией не может быть связано. И поэтому сразу поднялся этажом выше.

Дверь открыла миниатюрная девушка с пышными тёмными волосами и узким бледным лицом; на переносице виднелись следы от очков — она их, видно, только что сняла, перед тем как пойти открыть дверь. Виталий понял, что перед ним дочь архитектора Шиловского, семья которого занимала эту квартиру.

Виталий представился.

— Но я вам ничем не могу помочь, — пожала плечами девушка. — Вчера в двенадцать я читала. И окно, вы правы, было открыто… Но я ничего не слышала, никакой драки. Уверяю вас.

Она подняла на Виталия большие тёмные глаза, и он только сейчас заметил, какие они печальные. Да и мыслями эта девушка, кажется, была очень далеко от того, что случилось прошлой ночью во дворе её дома.

Когда Виталий спросил о соседях, она болезненно поморщилась и сказала:

— Со вчерашнего дня стало тихо. Его арестовали наконец. И Вера Игнатьевна, кажется, первую ночь спала с детьми спокойно. Подумайте только, чему приходится радоваться: человека посадили в тюрьму!..

— Что делать! Иногда это единственный выход.

— Я понимаю, — грустно кивнула девушка. — Когда ничего другого не остаётся. — Она посмотрела на Виталия и слабо улыбнулась: — Что же мы стоим в передней? Проходите в комнату.

Но Виталий почувствовал, что сказала она это через силу.

— Нет, спасибо, — ответил он. — Я спешу.

— Вы давно работаете в милиции? — неожиданно спросила девушка.

— Шесть лет уже.

— И… и вы довольны этой работой?

— Доволен, представьте себе, — с лёгким вызовом ответил Виталий.

— Вы обиделись? — Девушка снова подняла на него глаза, в них было непонятное участие.

Виталий усмехнулся:

— Мне показалось, что вы ждали другого ответа. Я не ошибаюсь?

— Ошибаетесь. Я была почти уверена, что вы довольны. Это видно. Но почему вы довольны?

«Странная девушка», — подумал Виталий и, помедлив, ответил:

— Я работаю в уголовном розыске. По-моему, это самая справедливая работа. Потому что я защищаю людей. Разве это мало?

— Это очень много, — покачала головой девушка. — Но я знаю случаи…

— Случаи знают все. И случаи бывают всякие. Но выводы делают не из случаев.

— Да, вы, наверное, правы. Ой! — Она всплеснула руками. — Я же вас задерживаю. А помочь я вам ничем не могу. Вот досадно!.. Хотя… Знаете, на восьмом этаже — квартира шестьдесят восемь, — кажется, живёт некий Станислав Тихонович. Рыжий такой. Фамилии я не помню. Так вот он, — девушка еле заметно улыбнулась, — всё обо всех знает. Вы его спросите.

— Спасибо. Придётся, — сдержанно поблагодарил Виталий и на всякий случай уточнил: — А соседа вашего, значит, уже два дня как нет дома? — Виталий внимательно посмотрел на девушку. — Вы первая не спрашиваете меня, что же всё-таки произошло сегодня ночью.

Она опустила глаза:

— Я знаю… Кого-то убили…

— Этот человек вышел из вашего подъезда, — сказал Виталий. — Он был у кого-то в гостях. Может быть, у ваших соседей? К ним никто вчера не приходил?

— Нет. У них было тихо. Здесь же всё слышно. Но ручаться я, конечно, не могу… — Девушка нерешительно пожала плечами.

Этой своей робостью, нерешительностью и какой-то напуганностью, а больше всего, пожалуй, непонятностью она начала раздражать Виталия. Да и очевидно ему стало, что девушка решительно ничем помочь ему не может, и надо было кончать этот затянувшийся разговор.

Виталий поспешил проститься. Девушка подняла на него свои огромные тёмные глаза и сказала, протягивая маленькую, узкую руку:

— Я вам желаю успеха. В вашей справедливой работе.

На лестничной площадке Виталий с облегчением вздохнул, усмехнулся и стал подниматься по лестнице.

Теперь ему нужен был восьмой этаж.

«Почему она сказала, что это видно? — подумал Виталий, торопливо шагая через ступеньки. — Неужели я выгляжу таким самодовольным? Да нет, чепуха это!» Но какой-то неприятный осадок всё же остался от этой мысли.

Он добрался наконец до восьмого этажа, перевёл дыхание и позвонил в квартиру, которую ему указала та странная девушка.

И снова Виталию повезло. Он услышал чьи-то торопливые шаркающие шаги, дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась круглая голова с копной рыжих, с проседью волос. Голубые вылинявшие глазки под огромными лохматыми пшеничными бровями, как зверьки из норок, недоверчиво уставились на пришельца. Человек, не отпуская двери, пожевал моржовыми, с рыжими подпалинами усами, которые казались приклеенными на красных толстых щеках, и осторожно осведомился:

— Что вам угодно?

Голос его оказался каким-то хриплым, словно застоявшимся.

Виталий представился.

— И всё-таки что вам угодно? — не шелохнувшись и ни на йоту не приоткрыв больше дверь, спросил рыжий человек.

— Угодно зайти к вам и поговорить, если разрешите, — улыбнулся Виталий.

— А у вас удостоверение, конечно, имеется?

— А как же!

Человек внимательнейшим образом изучил переданную Виталием красную книжечку, бросил на него самого испытующий взгляд, видимо, сравнивая его облик с фотографией на удостоверении, после чего деловито сказал:

— Всё в порядке. Прошу.

И распахнул дверь.

В передней он, запрокинув голову, пояснил:

— Всегда так делаю. Никому доверять нельзя. Скажут, из милиции, а потом тюк по голове — и преставился раб божий, тетёха растетёшистая. А у меня неукоснительное правило, знаете. Тем более… Вы насчёт убиения во дворе?

— Именно.

— А не в связи с моим письмом?

— Каким письмом?

— Ну как же! Я же подробное письмо послал в ваши органы. Конфиденциальное. Кругом ведь нарушают. Не получали?

— Нет, я только насчёт вчерашнего.

— И правильно, что ко мне, — назидательно произнёс рыжий человек. — Больше никуда не заходили?

— Н-нет…

— Вот! А я могу указать, пожалуйста.

Виталий даже слегка опешил от неожиданности.

— Кого указать? — удивлённо спросил он.

— Как то есть кого? — Рыжий человек, снова запрокинув голову, торжествующе посмотрел на Виталия. — Убийцу, конечно. И соучастников тоже.

— А кто убитый, вы тоже знаете?

— Обязательно.

— Ну тогда рассказывайте, пожалуйста, всё по порядку. Можно я сяду?

— Ради бога. Могу вас даже в комнату провести.

— А, всё равно! — махнул рукой Виталий, опускаясь на стул возле вешалки. — Только рассказывайте.

«Чёрт возьми, какая удача!» — обрадованно подумал он.

— Прежде всего разрешите представиться. — Рыжий человек одёрнул мятый пиджачок и поправил съехавший набок галстук. — Чапча Станислав Тихонович. На данный момент пенсионер. И документики вот, все при мне в любой момент. — Он торопливо вытащил из внутреннего кармана пиджака бумажник и, роясь в нём, укоризненно добавил: — Спервоначала вам следовало поинтересоваться. Как порог перешли. Ну да вы ещё человек молодой. Всё придёт. Подучитесь от нас, стариков. Эстафета, так сказать, хе-хе…

«Благодарю покорно», — подумал Виталий, а вслух сказал:

— Документы пока не нужны, Станислав Тихонович. Вы рассказывайте, не отвлекайтесь.

— Как угодно, — осуждающе покачал тот рыжей головой. — Так вот, изволите ли видеть… Одну минуту!

Он проворно побежал на кухню, принёс оттуда табуретку и уселся напротив Виталия.

— Так вот, — снова со вкусом повторил он, перекинув ногу на ногу и обхватив руками колено. — Люди, знаете, бывают разные. Это я вам конфиденциально сообщаю. Не для разглашения. Одному, допустим, кое-чего подпустишь, а он, видите ли, смеётся. Или, к примеру, только улыбнётся. Всё одно — чем-то, значит, доволен. А другой до этого дела слаб… — Станислав Тихонович щёлкнул себя по толстой розовой шее. — С таким иной раз и выпьешь для пользы дела. Вот с ним, например, с Пашкой, если взять… Он кивнул в сторону соседней квартиры. — Вчера утром он мне и говорит: так и так, мол: «Племянник ко мне сегодня приедет из Пензы. Кое-что привезёт. По этому случаю ты на меня не обижайся». Это значит: гулять будут. Ну и дали жару, конечно. Кто кому потом морду раскровенил, я уж не знаю. Но, выходит, дело этим не кончилось.

— Значит, племянник приехал?

— Вот именно.

— Когда же они ушли?

— Да уже после двенадцати, считай, вывалились. По всей лестнице матерились да злобствовались. Ну а во дворе, значит, окончательный расчёт произошёл.

— Та-ак… — сдерживая нетерпение, произнёс Виталий. — Ну и где теперь этот Пашка?

— А где ж ему быть? Спит. Отсыпается.

— Ну что ж. — Виталий поднялся. — Давайте его разбудим. И потолкуем.

— Давайте, — с готовностью вскочил Станислав Тихонович. — Пошли.

Они вышли на лестничную площадку и долго звонили, а затем и стучали в соседнюю квартиру. Но никто им не открывал.

Наконец Станислав Тихонович перевёл дух и многозначительно посмотрел на Виталия:

— Выходит, нету Пашки-то, а? Скрылся он, вот что я вам скажу, дорогой товарищ. Объявляйте розыск, не ошибётесь. Он ведь, когда выпьет, себя не помнит. Вот и жахнул племяша-то, не иначе.

Да, отыскать этого Пашку, видимо, было необходимо. Похоже, что Виталий всё-таки вышел на след, и вполне вероятно, что это был след убийцы. Уж если не сам Пашка, то, безусловно, кто-то из его собутыльников совершил это страшное преступление. И жертвой его, по всей вероятности, был приехавший к Пашке племянник.

Для верности Виталий всё же обошёл остальные квартиры подъезда, потратив на это полдня, а затем приехал ещё и вечером, чтобы застать тех жильцов, которые днём были на работе. Самые разные люди прошли за это время перед ним: замкнутые и общительные, равнодушные и дружелюбные, молодые и старые, озабоченные и легкомысленные. С большинством из них говорить было легко и даже приятно, с некоторыми же — трудно и совсем неприятно. Однако все они в один голос уверяли его, что убитый во дворе человек в их квартире не был и им не знаком. И Виталий уже не сомневался в их словах.

Ещё днём он, конечно, не преминул поделиться своим открытием с Игорем.

— Интересная версия, — с деланным равнодушием ответил тот. — Стоит заняться. Я, вероятно, приду к ней с другого конца.

— Только через месяц, — съехидничал Виталий.

— Тише едешь — дальше будешь, — буркнул в ответ Игорь.

И Виталий снисходительно прокомментировал:

— За неимением ничего более остроумного.

Естественно, он обо всём доложил следователю прокуратуры Исаеву и Цветкову тоже.

И вот сейчас, вечером, обходя квартиры, он последовал их совету и, беседуя с жильцами, стал заодно выяснять, кто из них около двенадцати или часу ночи пришёл домой или выходил из дома. И тут он сразу же натолкнулся на дружную группу собачников, которые как раз в это время выгуливали во дворе своих любимцев.

— Мы все выходим в половине двенадцатого и в половине первого уходим, — сказала Виталию пожилая женщина, журналистка из пятьдесят четвёртой квартиры, признанная глава маленького племени собаководов. — У нас это даже называется «час собаки».

— И никого во дворе в этот час не видели? И парня этого не встретили, и никакой пьяной компании, никакой драки?

— Нет, драки не было. А так в темноте кто-то проходил, конечно. Я, знаете, больше за Роем следила, чем за людьми. У него плохие отношения со Смирновским Гарькой. А тут ещё Клякса между ними. И у неё течка. Так мы с этой троицы глаз не спускали. Хотя Клякса была всё время на поводке.

— Ну а каких-нибудь посторонних компаний во дворе не было, вы не заметили?

— Лично я не видела. Знаете что, спросите Стёпу. У него Джильда всегда где-то в стороне от других собак. Да и побаиваются её наши пёсики, честно говоря. Великолепная овчарка. Умница. Красавица. С прекрасной родословной. Так вот Джильда очень интересуется всеми проходящими мимо людьми. Ну а в связи с этим и Стёпа тоже. Вон он, кстати, идёт. — Она указала в окно. — Молодец, не опоздал! Успеет поужинать. Через час нам гулять.

Стёпу Виталий перехватил прямо на лестнице. Это был высокий, почти с Виталия, спортивного вида парень с открытым, добродушным лицом очень сильного человека.

— Вроде посторонних во дворе не было, и драки, конечно, тоже не было. Вообще у нас спокойно, — сказал он. — Вот только двое каких-то ребят у ворот стояли, курили. А Джильде всё надо. Подбежала, они испугались. Ну один мне и крикнул: «Эй ты, убери пса! А то я ему аппендицит вырежу!» Ну а Джильда не любит, когда со мной так грубо разговаривают. Она зарычала. И этот дурила полез тогда правой рукой в карман. Хорошо, я успел подбежать, а то бы Джильда прокусила ему руку. Ну тогда второй парень ему говорит: «Ладно, не поднимай шухера». И они ушли. Вот такой эпизод имел место. А больше вроде ничего и не было.

— Вы их узнаете, этих ребят? — спросил Виталий. — Если, конечно, возникнет необходимость.

— Вполне. И я, и Джильда.

— А из вашего подъезда никакая компания во двор не выходила?

— Пока мы гуляли? Нет. Это точно.

— А вы ушли в котором часу, не помните?

Стёпа улыбнулся:

— У нас «час собаки» с половины двенадцатого до половины первого. Людмила Викторовна парадом командует.

— И в половине первого, значит, все ушли?

— Ага. Все.

— Может быть, кто-нибудь задержался?

— Кому же задерживаться? Ах да! По-моему, Лёва задержался. Что-то его Леон закапризничал. Чудесный сеттер. Игрив, быстр, изящен. Загляденье! Вы зайдите к Лёве. Может, он что-нибудь видел. Он в шестьдесят третьей, на пятом этаже.

— Я там был, — досадливо махнул рукой Виталий. — Звонил-звонил — никто не ответил. И днём тоже.

— А! Они, наверное, к своим старикам ночевать поехали. Лёва сегодня на заводе говорил. Мы с ним в одном цехе вкалываем. Дать телефон стариков?

— Поздно уже. Одиннадцатый час.

— Что вы! Я ему и в двенадцать звоню. Он там ещё с Леоном гулять пойдёт. Идёмте от меня позвоните. Заодно и с Джильдой познакомитесь.

Стёпа почти силой утянул Виталия за собой.

Джильда, крупная чёрная овчарка с рыжими подпалинами на брюхе и широких лапах, приняла гостя сухо и насторожённо; лаять попусту она не стала, но и погладить себя не дала. И только спустя несколько минут, увидев, что Виталий — человек вполне порядочный и воспитанный, к тому же ещё и добрый, она положила ему лапу на колено и предложила дружбу.

Между тем Виталий успел договориться по телефону с неведомым ему весёлым владельцем Леона о встрече завтра, перед началом смены, у проходной.

Утренняя встреча произошла по лучшим рецептам детектива. Условные знаки были точно соблюдены: Виталий, как и обещал, был в синей рубашке с закатанными рукавами и держал газету, а у Лёвы в руке была зелёная, с тесёмками папка. Это оказался живой черноволосый парень, невысокий и крепкий, с лучистыми карими глазами на смуглом лице.

— Точно, — сказал он. — Леон у меня забарахлил. Прослабило его. Что-то лишнее слопал. Пришлось задержаться во дворе. Но сейчас порядок. Сразу дал ему таблетку энтеросептола, а вчера поехали к родичам. Фатер у меня крупнейший спец но собачкам.

— Когда вы задержались во дворе, не видели, кто-нибудь из вашего подъезда выходил?

— Вышли, как же. — Лёва зло усмехнулся. — Вернее, вывалились. Компания. Бухие насквозь. А Леон таких терпеть не может. Звереет. Я его еле утащил.

— Как они себя вели?

— Ну как? Как положено. Орали что-то, матерились на весь двор. Сначала кто-то кому-то съездил, по-моему. А потом, наверное, и пырнул один другого. Вполне возможно. Ну, и тот, видимо, загнулся. А вам вот работа.

— Да. И не простая. А вы Пашку с восьмого этажа не знаете? Говорят, эта компания у него была.

— Кто ж его не знает! И жену знаю, и девочку.

— К нему племянник, кажется, приехал?

— Этого не знаю. Но вообще-то к нему часто приезжают откуда-то.

— Как эта компания появилась во дворе, так вы сразу ушли, или нет?

— Почти что сразу. Только Леона успокоил, взял на поводок. А они в это время дальше пошли, к воротам.

И тут Виталий вдруг вспомнил про инцидент у ворот, где проявила свой характер Джильда.

— Это уж обязательно, — улыбнулся Лёва. — Разве она может кого-то пропустить! Любопытна, как все женщины. Мне уж Стёпа рассказал. Мы ведь с Леоном тоже в это время во дворе были.

— А вы потом не заметили, вернулись эти ребята или нет?

Лёва нахмурился и потёр лоб:

— Что-то не помню… Как будто кто-то в воротах появился… Нет, не помню.

— Ну а потом, когда домой пошли, вы уже больше никого не встретили?

— Больше?.. Только на лестнице. Один жилец, из семьдесят первой квартиры, газеты доставал. Он всегда поздно достаёт. Потом парень какой-то спустился. Очень спешил. Мне говорит: «Ты не знаешь, где тут поближе такси можно схватить? На самолёт опаздываю». Ну я ему объяснил, где стоянка. Вот и всё.

Виталий озабоченно вздохнул:

— Как вы думаете, где сейчас этот Пашка может быть? Он дома вторую ночь не ночует.

— Да мало ли где! В какую-нибудь ещё драку ввязался и суток десять схлопотал. Или к жене мириться поехал. Тоже случалось.

— А где она сейчас?

— Она у матери, как обычно. А вот где та живёт, не знаю. Вы лучше всего у Пашкиного соседа спросите, гражданина Чапчи Станислава Тихоновича, тот всё знает: кто у кого ночует, кто что сказал, кто что на ужин ел.

— Я уже у него был, — усмехнулся Виталий.

— Ну ещё раз зайдите. Авось не испачкаетесь. Уж он-то точно знает, где Зинаида Николаевна.

— Придётся, — вздохнул Виталий. — Ну что ж, спасибо. Да, кстати, тот парень, который вас про такси спрашивал, он из какой квартиры?

— Не знаю. К кому-то, видимо, приезжал. Судя по всему, не москвич. Портфель большой в руках был. Такой дорожный, знаете? С пряжкой. Во портфель!

И Лёва развёл в стороны руки, зажав в одной из них папку.

— А узнать того парня сможете, если потребуется?

— Нет, пожалуй… Плохо я его разглядел. Темновато у нас на лестнице.

Простившись, Виталий снова отправился в изученный уже до мельчайших подробностей двор. На правах старого знакомого он пересёк его напрямик, через заросли кустарника, мимо уютных скамеек под молодыми деревцами и пока ещё пустой детской площадки.

Было сравнительно рано, и Виталий рассчитывал, что деятельный гражданин Чапча ещё не отправился по своим хлопотным делам. Так оно и оказалось. Встретил он Виталия на этот раз довольно развязно и даже несколько покровительственно. И тут же сообщил адрес матери, где жила сейчас Пашкина жена с дочерью. При этом вид у него был необычайно самодовольный, кирпично-красная физиономия с водянистыми глазками под лохматыми бровями просто лопалась от гордости.

Виталий не стал терять время и немедленно поехал по указанному ему адресу.

В тихом переулке близ Метростроевской улицы его ждало важное открытие.

Зинаида Николаевна, маленькая худенькая женщина с измученным лицом и еле заметным шрамом на виске под волосами, сообщила ему, что муж её сидит в отделении милиции, получив ровно десять суток за драку, которую он учинил именно в ту ночь, явившись сюда, к матери. Избил он соседа, который вышел на шум из своей квартиры, когда Пашка на всю лестницу орал, чтобы жена немедленно возвращалась домой. Ну а десять суток ему, ироду, как семечки. Его надо упрятать не меньше как лет на пять. Или милиция ждёт, пока он окончательно искалечит её или убьёт дочку?

Виталию большого труда стоило успокоить бедную женщину. Впрочем, он её нисколько не успокоил, а вот сам порядком изнервничался, чувствуя всю фальшь своих уговоров и своё полное бессилие.

Пашка оказался здоровенным и мрачным малым лет тридцати. Взъерошенный, опухший, с заплывшим глазом и кровавой ссадиной на небритой щеке, он недобро, одним глазом смотрел на Виталия и цедил что-то нечленораздельное сквозь зубы, явно не желая отвечать на вопросы. Разобрать можно было только «да не помню я…» и «пошли они все…».

Но главное всё-таки заключалось в том, что Пашка был наконец обнаружен. Ну а всё рассказать он, конечно, расскажет — не сейчас, так потом. Его надо будет только как следует припереть уликами. А кое-какие немаловажные улики могли остаться на месте попойки, в Пашкиной квартире.

И, посулив Пашке ещё не одну встречу, Виталий снова отправился на квартиру к Пашкиной тёще, благо это было совсем недалеко от отделения милиции.

Через час они с Пашкиной женой Зиной уже входили в разгромленную, превращённую в хлев квартиру.

Зина, переступив порог, всплеснула руками и, замерев, с отчаянием оглядывала всё вокруг.

Вешалка в передней была сорвана и валялась на полу вместе с отвалившейся штукатуркой и вывороченными гвоздями. Сквозь распахнутую дверь видна была разбросанная мебель, сломанный, покосившийся диван, какая-то разбитая посуда на полу, где валялись тряпки и что-то было разлито. Виден был и заваленный грязной посудой и остатками пищи стол. На кухне и во второй комнате разгром был не меньший. В ванной и уборной кого-то стошнило.

Виталий приступил к тщательному осмотру квартиры. Ошеломлённая Зина, которая, казалось бы, должна была давно уже ко всему привыкнуть, безвольно опустилась на стул, в углу, в испуге обхватив руками плечи и еле сдерживая слёзы.

В квартире, видимо, находилось несколько человек. Были и женщины, судя по валявшимся сигаретам, перепачканным губной помадой. Все разбросанные по квартире носильные вещи оказались Пашкиными, кроме потёртой коричневой кепки и брючного ремня — их принадлежность предстояло ещё установить. Подробно освидетельствовал Виталий всё, что ели и пили здесь, какие сигареты курили.

Среди обнаруженных остатков закуски его внимание привлекли кусочки сухой тарани и ещё какой-то рыбы, явно привезённой в Москву приехавшим племянником. Виталий даже на всякий случай осторожно собрал эти остатки, а также прихватил заодно последний ломтик какого-то необычного, домашнего сыра.

Но больше всего насторожили Виталия обнаруженные на полу возле стола под опрокинутым стулом следы крови и валявшаяся рядом вилка с перепачканным в крови черенком. Виталий осторожно соскрёб кровь с пола на чистый лист бумаги и прихватил с собой и вилку.

Закончив осмотр квартиры, он простился с Зиной, но та не захотела оставаться там одна и вышла с ним вместе.

Виталий спешил к себе в отдел. Через час должно было начаться оперативное совещание у Цветкова.

Да, всё подтверждало предположение, что убит приехавший к Пашке человек. Драка началась ещё в доме, и потому платок убитого оказался в крови. И по времени всё совпадало с данными медэкспертизы, и поведение пьяной компании во дворе тоже подтверждало эту версию. Теперь стоит только заставить заговорить Пашку — и преступление будет раскрыто.

Лишь кое-какие мелочи слегка мешали этому логичному выводу. Человек убит был ударом сзади, в голову, а не ножом, как обычно в драке. Но в конце концов мог кто-то из собутыльников ударить его и сзади. И потом, в желудке убитого алкоголь был обнаружен, но в весьма умеренном количестве. Впрочем, приезжий мог выпить и меньше остальных. Это было вполне объяснимо.

Словом, всё складывалось именно так, как и предполагал Виталий, и Игорь со своим далёким, обходным путём выглядел просто смешно.

Когда Виталий примчался в отдел, совещание только началось. Цветков назвал самые неотложные и запутанные дела, которые предстояло обсудить.

Виталий скромно устроился возле самой двери, но Цветков дал ему слово первому.

— Начнём с убийства в районе Рижского вокзала, — сказал он, по привычке вертя в руках очки. — Давай, Лосев, что там у тебя.

Виталий, как можно объективнее, стараясь даже не смотреть в сторону Игоря, чтобы и взглядом случайно не обнаружить своего торжества, изложил весь ход расследования, все беседы и встречи, которые у него были за эти два дня, и выводы, к которым он пришёл.

— Гм… неплохо, кажется, — задумчиво произнёс Цветков и спросил: — Исаев в курсе?

— А как же! Я у него в прокуратуре уже был. Всё доложил. Всё одобрено. Завтра Виктор Анатольевич сам этого Пашку допросит.

— Та-ак. Ну, какие соображения у кого есть по этому делу? Выкладывайте, милые мои, выкладывайте.

— Всё вроде нормально, — пробурчал Петя Шухмин. — Не бог весть какое дело. Драка. Лосев с самого начала это говорил.

— Между прочим, если убитый — приезжий, — осторожно заметил Валя Денисов, — и, значит, племянник, то жена этого Пашки должна его опознать.

— Вот. Это уже что-то дельное, — одобрительно кивнул Цветков. — Поимей в виду, Лосев. Мы пока что не установили, кто убитый. Сейчас нам Откаленко, может, чего нового добавит. Но пока по этой линии… — Он раскрыл папку и, водрузив на нос очки, стал перелистывать подшитые там бумаги. — Так… Ага… Акт вскрытия… Да-а… Прав Лосев, алкоголя он употребил маловато для такой компании… Дальше… пищевые продукты… Вот это, милые мои, тоже странно… — Он исподлобья, поверх очков, поглядел на Виталия: — Ты там какую-то рыбёшку, говоришь, прихватил?

— Так точно. Привозная. И сыр. Кажется, домашний.

— Ну молодец. Так вот. Срочно передай это всё экспертам. В желудке убитого — вон, видишь? — не обнаружено ни рыбы, ни сыра. Вообще. Стало быть, что-то тут не сходится.

— Слушаюсь, Фёдор Кузьмич.

— И предложение Денисова не забудь. Завтра же утром это проверни. М-да… Ясности пока маловато.

— Слушаюсь…

Виталий сказал это почти автоматически. Безотчетная тревога охватила его. Он даже не мог понять, откуда она шла и когда возникла. Из-за того, что убитый не ел привезённой им самим рыбы? Или сыра? Но это можно в конце концов допустить. И вообще тревога шла не от обнаруженных фактов — никаких таких особых фактов и не было пока. Она возникла из каких-то мелких неувязок, из пустяков, на которые сейчас не следовало даже обращать внимания. И росла, росла… Нет, он успокоится, только когда Виктор Анатольевич Исаев допросит Пашку. Потому что Пашка если даже и не признается в убийстве — а вполне вероятно, даже скорее всего он и не является убийцей, — то назовёт кого-то из собутыльников, кто был у него в тот вечер. А может быть, и Зина кого-то из них знает. Да-да, завтра он её об этом тоже спросит. И тогда они, возможно, обойдутся без Пашкиных признаний.

Виталий прислушался. Докладывал Игорь. Не спеша, как бы одновременно размышляя над каждым словом. Такая у него вообще была манера, между прочим. И голос его сейчас звучал буднично, даже скучновато.

Да, впрочем, и хвастаться Игорю было пока нечем. Правда, он ещё вчера утром позвонил в Ростов и договорился с местными товарищами о помощи. Потом Игорь подскочил во Внуково. Там он упросил пилотов, выполнявших очередной рейс на Ростов, прихватить с собой небольшой свёрток — их, мол, там встретят ребята из милиции. Так костюм убитого человека оказался через два часа в Ростове, а ещё через час — на фабрике, которая его когда-то пошила и где его уже ждали. Вопросы, которые поставил Игорь, были следующие: когда приблизительно был пошит этот костюм и в какие крупные города были отправлены для продажи такие костюмы?

И вот сегодня, буквально час назад, из Ростова получен ответ. Специалисты на фабрике определили время изготовления этой партии, а отдел сбыта назвал кучу городов, из которых ростовские товарищи отобрали и сообщили Игорю около трёх десятков самых крупных, где номера телефонов содержали шесть цифр. В Ростове Вали не оказалось. На следующий день Игорь собирался приступить к методическому обзваниванию их в поисках неведомой Вали.

— А кто сказал, что костюм куплен в городе, где живёт эта Валя? — пожал плечами Петя Шухмин. — Совсем, по-моему, не обязательно.

— Но вероятно, — осторожно добавил Валя Денисов.

Валя был человек необычайно аккуратный и дотошный, поэтому ему весьма импонировал путь, избранный Игорем, последовательный, неторопливый и обстоятельный.

— Обзванивать тридцать городов! — не мог успокоиться Петя. — Когда преступник, считай, уже в руках! — И, заметив движение Виталия, поправился: — Ну не преступник, не сам убийца, так соучастник или даже свидетель. Нельзя обойтись разве без такого звона по всей стране? У Откаленко, между прочим, ещё магазинная кража висит и две группы, которые вот-вот что-то нам ещё повесят. Что не одну кражонку, это точно.

— Нет, милые мои, — покачал головой Цветков. — Коли уж пошёл, пусть идёт до конца. Раскидайте по пять городов на брата, и дело с концом. Лосева только оставим, у него завтра дел хватит. — И повернулся к Виталию: — Ты ничего, часом, не забыл?

— Ещё добавил, — угрюмо ответил Виталий.

— Чего же ты добавил? — поинтересовался Цветков. — Будь добр, доложи.

Виталий сказал о своём намерении спросить у Пашкиной жены про собутыльников мужа и, помедлив, добавил:

— Я вот про эту записную книжечку всё думаю, которую мы у убитого нашли. Что там на первой страничке за числа написаны, не пойму. — Он повертел в руках дешёвую книжечку в блестящей ярко-зелёной обложке из хлорвинила. — Записаны они как-то торопливо, на ходу. Цифры корявые, неровные. А вот телефон Вали совсем по-другому записан, видите? Потом написал, не спеша.

— Интересно, где он купил эту книжечку, — заметил Игорь, чуть наклонившись к Виталию.

Цветков привычно поутюжил ладонью затылок и недовольно проворчал:

— Да, милые мои, всё как-то непросто складывается с этим делом. Вот что я вам доложу.

— Накопление тумана, Фёдор Кузьмич, — усмехнулся Игорь. — Первая стадия в любом деле, сами нас этому учите.

— Да брось! Не так уж много здесь тумана, — махнул рукой Петя Шухмин.

— Московская фабрика, — продолжал рассуждать Виталий, рассматривая книжечку. — Бумага дрянная, а уж обложечка… В руки взять противно. И кто-то покупает, однако. В Москве. Какие-то чудаки. Школьники, что ли? Зачем она им… А может… — Он поднял голову и посмотрел на Цветкова: — Надо бы кое-что проверить, Фёдор Кузьмич.

— Именно, — кивнул в ответ тот. — Вот тебе на завтра ещё одно дело. — Он вздохнул и оглядел собравшихся: — Ну всё, милые мои. На сегодня хватит. Валяйте по домам.

Следующий день начался с неудач.

Пашкина жена наотрез отказалась ехать в морг и опознавать убитого. А когда Виталий показал ей фотографии, она решительно объявила, что в жизни не видела этого парня.

— А к Пашке кто хотите мог приехать, — зло сказала она. — И брат, и сват, и племянник. Думаете, я их всех знаю? Вся родня у него такая, как он. Все вкривь и вкось пошли. Глаза бы мои их не видели, зараз этих!

Так же решительно Зина отказалась назвать и собутыльников мужа.

— Всю шваль окрестную приваживает, — глотая слёзы, говорила она. — Каждый день новые. Господи, когда я от него, окаянного, только избавлюсь, кто бы мне сказал!

Словом, Виталий уехал от неё ни с чем. Версия «племянника» не получила нового подтверждения, но и не была опровергнута. Теперь Виталий рассчитывал только на допрос самого Пашки следователем прокуратуры Исаевым.

А Виталия ждало в этот день ещё одно дело, вернее, одна проверка. Мысль о ней мелькнула вчера одновременно у Виталия и Цветкова. Это было связано с новенькой записной книжкой в нелепом зелёном переплёте.

Ни в одном из московских аэропортов в киосках не продавалась такая книжечка — ни в этот день, ни три дня назад, когда произошло убийство, ни в предшествующие дни. Киоскёры вертели в руках зелёную книжечку и пожимали плечами.

Тогда Виталий на всякий случай решил побывать на вокзалах На трёх из них он тут же обнаружил подобные записные книжечки.

— Приезжие исключительно и покупают, — сказал ему один из продавцов, толстый, с одышкой, совершенно распаренный старик, всё время обмахивавшийся газетой, — Москвич такую ерунду никогда не купит. Поэтому в городе и не ищите. Исключительно у нас. И то не идут. Вот, извольте. Мне неделю назад десяток прислали. А продал за всё это время только три. Это же исключительно ненормально! Пользуются, понимаете, моей мягкотелостью.

— А помните, кто купил те три? — поинтересовался Виталий.

— Ну где ж тут упомнить! — Толстяк покачал головой. — Вот последнюю вчера купила молоденькая девушка. Вроде цыганка: чёрные волосы, а в них красная роза, и вся, ей-богу, как роза — глаз не отведёшь! — Он даже зажмурился, словно ослеплённый. — Да, её вот исключительно и запомнил.

— Это значит, третью она купила? А кто купил вторую?

— Вторую?.. Это уже дня два назад. Женщина какая-то.

— А вот парня вы не помните? Он тоже купил на вокзале такой блокнот.

И Виталий как можно ярче и подробнее описал убитого во дворе парня.

Но старик киоскёр решительно не помнил такого покупателя.

На втором вокзале Виталия тоже постигла неудача. Пожилая, болезненного вида женщина в киоске не могла вспомнить единственного покупателя, соблазнившегося маленькой ядовито-зелёной книжечкой. Мучительно морща лоб и приложив пальцы к вискам, она только повторяла:

— Во всяком случае, не мужчина… Нет-нет… Мужчину бы я запомнила… А что вас ещё интересует?

И преданно посмотрела на Виталия. Тот заверил, что больше его ничего не интересует, и поспешил уехать.

На следующем вокзале Виталий описал киоскёру интересовавшего его парня ещё ярче и подробнее, чем прежде. Но и это не помогло, хотя киоскёр, болтливый и смешливый старик в широкополой соломенной шляпе и расстёгнутой чуть не до пояса рубашке, прямо-таки потряс Виталия своей памятью на лица и умением эти лица описывать. Говорил он без умолку, радуясь подвернувшемуся в такую дикую жару терпеливому и симпатичному слушателю. Он вспоминал различные смешные и трагические дорожные происшествия, сыпал прибаутки, сам неудержимо хохоча над ними, и при этом машинально продолжал вертеть в руках показанную Виталием зелёную записную книжечку.

— Нет, но с моим зятем был случай — умереть можно! Вы только послушайте. Теперь же пошла мода, знаете, чуть что, прятать чемодан в автомат. Тут, на вокзале. Только надо запомнить шифр. Так он набрал год рождения. Чей? Он забыл! И вот…

Виталию стоило большого труда распрощаться с ним.

Возвращая книжечку, старик небрежно заметил, ткнув волосатым пальцем в первую страничку:

— Вот тут тоже шифры. Чтоб мне пропасть! Ей-богу, он для памяти записал. Мы после того случая…

— Неужели он мог один занять три камеры?

— А почему нет? Много багажа, только и всего. А стоит, между нами говоря, гроши.

Из благодарности Виталий выслушал ещё парочку невероятных дорожных происшествий и поспешил распрощаться. Да, под конец старик одарил его совершенно неожиданным открытием.

Теперь розыск пошёл совсем по другому пути. На всех вокзалах Виталий уже мог показать дежурившим возле автоматических багажных камер милиционерам фотографии убитого парня, а не ограничиваться словесным описанием. Кроме того, парень, мог запомниться и обилием имевшегося при нём багажа.

Так оно и случилось. На одном из вокзалов молоденький аккуратный сержант, разглядев внимательно все фотографии, вспомнил парня.

— Два раза его видел, товарищ старший лейтенант, — сообщил он. — Первый раз — когда вкладывал. Второй раз — когда забирал. Всё в один день.

— Какой же это был день, а, сержант?

— Одну минуточку. Сейчас соображу, товарищ старший лейтенант. — Он слегка наморщил лоб, секунду подумал и по-армейски чётко доложил: — Шестого, во вторник, товарищ старший лейтенант. Рано утром вложил, в конце дня забрал. Только…

Он неожиданно сбился.

— Что «только»? — быстро спросил Виталий.

— Только он был не один, товарищ старший лейтенант.

— Когда?

— И когда вкладывал, и когда забирал.

— С одним и тем же человеком был?

— Никак нет. Первый раз, утром… да, старик какой-то с ним был. С палочкой. А вечером — молодой парень, мордастый такой. И эти у него… — Сержант потрогал виски. — Пушистые такие…

— Вещей было много?

— Много. Носильщика с тележкой позвали. И ещё в руках несли. Здоровые свёртки.

— Старика и молодого опознаете, если придётся?

— Так точно, товарищ старший лейтенант. — И в первый раз молоденький сержант позволил себе улыбнуться, пояснив: — В погранвойсках служил, товарищ старший лейтенант.

Виталий, преисполненный благодарности, обнял его за плечи и сказал:

— Ну спасибо тебе, брат. Так и дальше держи.

— Есть так держать, — смущённо пробормотал сержант, кажется, больше шокированный, чем обрадованный таким неожиданным панибратством.

Итак, кое-что прояснилось. Значит, приехал тот парень в Москву шестого утром, за день до убийства. И привёз какой-то большой груз. Видимо, дело связано со спекуляцией чем-то. И действует группа. Дело парня было привезти и передать. И кто-то принял. Да не один. Просто приняли? А может быть, ещё и расплатились?.. Ох, что-то не вязалось всё это с бесшабашной, случайной Пашкиной компанией… Но, может быть, тот парень остановился у Пашки только переночевать? И был втянут в пьянку, а потом в драку и убит? Но при нём скорее всего должна была находиться крупная сумма денег. Тогда это может быть не случайным убийством в драке. И Пашка тут сыграл не последнюю роль.

Да, что-то серьёзное заваривалось вокруг всего этого, на первый взгляд очевидного дела. Прав был Кузьмич. И чем дальше, тем больше тумана, больше непонятных, странных фактов, которые ещё только должны выстроиться в одну цепочку и привести к цели. Но цепочки ещё нет, связь между отдельными звеньями непонятна. Удастся ли отыскать недостающие? И когда, когда? Если Пашка замешан в убийстве, он будет молчать. И тогда… Что тогда?

В самом скверном настроении приехал Виталий к себе в отдел.

Игорь сидел за столом и что-то быстро писал. Он поднял голову и нетерпеливо спросил:

— Где тебя носит?

— Волка ноги кормят. Ты эту банальную истину ещё не усвоил?

— Ну, и сытый ты вернулся?

— Кое-что раздобыл. — Виталий вздохнул. — Удивить?

— Попробуй.

Виталий с досадой сообщил о своих неожиданных открытиях.

Но Игорь воспринял его рассказ совсем по-иному.

— Ну ты, парень, молоток, — одобрительно произнёс он. — Из какой-то паршивой книжечки вон что вытянул! А теперь слушай. Кузьмич уехал и велел тебе передать. Собирайся. Летишь завтра. В два двадцать пять ночи. В том городе, на улице Лесной, двадцать четыре, спросишь Валю Березину. Вопросы есть?

Виталий только развёл руками.

— Вот так-то, — удовлетворённо заключил Игорь, потягиваясь.

Глава III ИЩУТ НЕКУЮ ВАЛЮ

Валя, спотыкаясь, брела по тёмной, пустынной улице, обходя жёлтые круги уличных фонарей. Опять она выпила, не удержалась. А ведь не хотела, зарок себе дала не пить. Но встретила Витьку, прежнюю свою любовь. Он и уговорил, затянул в ресторан. С дружками он был, и ещё две незнакомые девушки. Все вместе они её и уговорили. «Эх, Валюха, — весело и беззаботно сказал Витька, — обмоем давай прежнюю нашу любовь, чтоб не ржавела». «Нет, — ответила Валя. — Нет старой любви, Витя. И не было». Вот так и ответила. И всё-таки пошла. Жуткое у неё было настроение, потому и пошла.

А вообще-то он же подонок, этот Витька, он же сопливый хулиган, истерик и трус. Уж она его узнала, хорошо узнала. Его всерьёз никто и не воспринимает. Шавка он. А её он предал. На одной вечеринке просто из рук в руки отдал, пьяную. Потом Славка признался, что Витька проиграл её в карты. Вот подонок! Но тогда ей было всё равно. Несло её, ни о чём она не задумывалась, пропивала, прогуливала свою красоту, лучшие свои денёчки. Каких только парней вокруг неё не было — первые в городе! Другие девчонки выли от зависти и готовы были ей глаза выцарапать. Парни на них — ноль внимания. А Вале стоило только мигнуть… Ну, конечно, одним миганием от них не отделаешься, их не окрутишь. Да разве Вале было себя жалко? А потом даже интересно стало сравнивать. Только ни одного она не любила. Она, дурочка, и не знала, что это такое, вовсе не знала. Бывало, девчонки её спрашивали: «Ты Славку (или Витьку) любишь?» «Конечно! — смеялась Валя. — А как же без любви?» И сама верила своим словам.

Вот так и кружилась, кружилась Валя в этом пьяном и пьянящем хороводе, не считая дней и ночей — сплошная у неё ночь была, вся в огнях. Звёзд далёких видно не было, одни только огни над самой головой. А больше Вале ничего и не требовалось. Как в чаду жила, и в голове сплошной туман. Королевой себя чувствовала, царицей. Все её слушались. Правда, Славка однажды избил. Ах, нет! Это её Гришка, псих, избил. От любви, конечно. От ревности. Валя и сейчас помнит, как текла кровь из разбитой губы — весь платочек она тогда перепачкала. А как губа вздулась, ужас! Ни запудрить было, ни замазать. А как голова болела, ну, просто раскалывалась! И отец её после этого в первый раз выгнал из дома.

Три дня Валя тогда жила у тётки, а на четвёртый, когда с матерью стало плохо, отец пустил её домой. Тогда Валя дала матери клятву, что станет другой и пойдёт работать. Отец её устроил секретарём в их ЖЭК. Но не удержалась там Валя. Не повезло ей. Как-то девчонки днём побежали в универмаг, в очередь, колготки там выбросили и лифчики импортные. Когда Валя вернулась, часа, правда, через три, Василий Фёдорович стал её, конечно, отчитывать. А она злая вернулась как собака: лифчики ей уже не достались. Ну она его и полоснула, послала куда следует. Он аж остолбенел, и все кругом тоже. А потом Василий Фёдорович сказал, она и сейчас помнит: «Такой хорошенький ротик, и такая вонь из него летит». Почему-то эти слова особенно её задели. Ну а назавтра её из конторы, конечно, вытурили за милую душу.

И снова пошла-поехала распрекрасная её житуха, развесёлая. С кем она только не крутила тогда, где только не гуляла! Парни потом при встрече краснели да заикались. А Вале всё нипочём было. Подумаешь, дались они все! Что было, то прошло. Будет новое. Так её и звали: «Валюха-завалюха». Только ей было и на это наплевать.

Один раз, правда, она не убереглась. Ну да сейчас не то, что раньше, как мать рассказывала. Сейчас чик-чик — и готово. Врач, правда, предупредил насчёт будущего, постращал. Так ведь их дело такое. Она на него даже не рассердилась. И на материны слёзы внимания особого обращать не стоило. На то она и мать, чтобы по дочке плакать. Только Вале уже никто не указ, сама взрослая и живёт как хочет, как её левая нога пожелает. Так она матери и объявила. Вот после этого отец во второй раз её из дома и выгнал.

Ну, Валя снова к тётке. Старуха и рада, души она в Вале не чает. А сама и глухая, и слепая. Не Валина она вообще-то тётка, а материна, Вале она вроде бабушки. И при ней дома чего хочешь делай: хочешь — лежи, хочешь — на голове ходи. Только непременно тётке Вере рюмочку поднеси. Очень она к этому делу привержена. Кого хочешь с бутылочкой в дом пустит и ночевать оставит.

У тётки Веры тоже жизнь была развесёлая. И работать не надо было, и денег у отца с матерью клянчить не требовалось. Парни все в дом тащили. Ну а однажды её в милицию вызвали, и обыск у тётки Веры… Вот страху-то они обе тогда натерпелись! Потому что нашли у них какое-то краденое барахло. Кто-то из ребят, оказывается, приволок. А Валя по пьяному делу не заметила, а может, и забыла. Вот тогда Славка и загремел в тюрягу, и ещё двое каких-то с ним. А Валя в милиции обещание дала эту жизнь бросить, на работу идти и домой, к отцу с матерью вернуться.

И вернулась. Здорово вся эта история её напугала. Пустил её отец и снова на работу устроил — к себе на стройку, учётчицей. Грязи там было — ужас! Весь день мотаешься среди кирпича да бетона, чушка чушкой, себя в зеркальце не узнаёшь. А к вечеру ни рукой, ни ногой не шевельнёшь — такая усталая. Ну жизнь это разве? Но Валя держалась.

Только однажды она не выдержала. Нинка в субботу позвонила, говорит: «Приходи, Валечка, тебя видеть хотят до жути». Ну Валя и пошла. Вот в тот вечер она с Николаем и познакомилась. Танцевали они у Нинки, выпили, конечно. Родители её в деревню уехали деда хоронить, он там помер. А Нинка больной притворилась. Она это так умеет, что врачи даже бюллетень иногда дают. Вот Нинка дома и осталась. Папаша с мамашей где-то там слёзы льют, а у Нинки разлюли малина, дым коромыслом. Сперва Валя даже не обратила внимания на Николая — парень как парень, брюки, словом. На неё, конечно, глаза пялит. Незнакомый совсем парень, случайный. Гришка тогда её весь вечер кружил, а потом вознамерился увести. А ей ещё веселиться не надоело. И почему-то притягивали глаза того пария. Ну а Гришка грубый и до девок ужас какой горячий. Если ему в голову ударило, то он удержу не знает. Вот и тут вцепился — разве с ним сладишь, со слоном этим чёртовым? Валя тогда в слёзы, вырывается. Но никто, конечно, не осмеливается против Гришки пойти за неё вступиться. И тут вдруг Николай подходит. «А ну, — говорит, — отпусти». Боже мой, что было! Гришка его чуть не изувечил. Но на Валю после этого не взглянул и от Нинки сразу ушёл.

А Валя повела Николая домой. Оказалось, что они соседи, из одного дома, и даже подъезд у них один. Николай недавно в их город вернулся, с Севера откуда-то. И её он сразу заметил, а она его — нет. А он всё подойти стеснялся. Один раз увидел её с Нинкой. Он с ней в одной конторе работал, ну, и упросил познакомить. Дурачок такой! Чтобы не мог с девушкой сам познакомиться, хотя бы и на улице, дело какое!

Так они домой в тот вечер и дошли.

Вот с тех пор Валя себя не узнаёт. Что с ней только стало? Николай ей показался таким расчудесным и необыкновенным, что она вовсе голову потеряла. Сниться он ей стал каждую ночь; в жизни этого с ней не бывало, чтобы каждую ночь один и тот же человек снился. А вот Николай снился. И она даже плакала во сне. И первый раз поцеловал он её тоже во сне. А так виделись они каждый день потом, и ведь он до Вали ни разу даже не дотронулся. Один раз только за плечи обнял, и то когда дождь вдруг пошёл, он пиджак свой на неё накинул. А Валю просто в жар бросило от одного его прикосновения. Никогда этого с ней не бывало. И он к ней не лез, как все другие раньше, не хватал, не волок никуда. Он только нежно так запрокинет ей голову и смотрит в глаза не насмотрится. И счастливее этого мига ничего не могло быть, счастливее ничего она не знала.

И больше ни на кого из парней Валя уже смотреть не хотела. Даже встречать боялась старых своих знакомых — и девчонок, и ребят. Ей казалось, что одним своим видом, одним словом каким-нибудь прежним испачкают они то прекрасное, что родилось вдруг, что пело в Валиной душе.

Она сама даже на работу устроилась. И отец стал с ней говорить теперь по-другому, добрым таким голосом, прежним. И улыбаться стал в усы — еле заметно, правда. А мать вся прямо светилась, никогда её такой Валя не видела раньше. И давление у неё упало. Неужели они всё время её так любили, даже когда она… И Валя так будет любить своего малыша? Неужели она так будет его любить, когда он появится? Нет, больше Николая она никого любить не сможет, невозможно сильнее любить. И Валя каждый день считала часы, даже минуты, когда она своего Николая увидит.

А Николай однажды — это уже совсем недавно было, ну, недели две назад, не больше, — пришёл мрачный и испуганный. Валя к нему пристала, и он рассказал, что случилась драка, когда они с ребятами после работы с фабрики вышли. Там недалеко шалман есть, на сквере, вечно около него толкутся ханурики разные, за рубль мать родную зарежут. Ну на одного из их цеха они и налетели, а ребята заступились. Кто-то Николая саданул по лицу, вон что со щекой сделали — у Вали при взгляде на эту щеку всё внутри похолодело от ужаса, — и Николай ударил в ответ. Как у него в руке нож оказался, он и сам не знает. Может, кто из ребят сунул? Своего у Николая не было, это точно. Вот ножом этим он кого-то и ударил, кажется, даже убил.

«Что же теперь будет? — с тоской подумала Валя. — Ведь теперь всё рассыплется, ничего не сбудется. Как же он обо мне-то не подумал?» А Валя мечтала, что они поженятся. Про себя, конечно, мечтала, ему ни слова не говорила, Николаю. Так ей хотелось, чтобы он всегда рядом, всегда возле неё был, чтобы свой дом у них появился, всё своё, общее, чтобы бежать после работы и знать, что сейчас он придёт, не таясь, не стесняясь, к себе, к своей жене придёт… Ну а теперь что? У Вали в тот момент даже в глазах всё поплыло и голова закружилась по-настоящему, от водки никогда так не кружилась.

А Николай её обнял и сказал, что хоть уже, наверное, ищут его, но не найдут. Есть у него человек, который поможет: и спрячет, и денег даст. И уедут они с Валей далеко, и новую жизнь начнут, как будто ничего и не случилось. А Валя плакала и говорила, что так не бывает, чтобы не нашли. И ещё она видела, как ему страшно, и в первый раз не отпустила его от себя, повела к тётке Вере. Там они и провели ночь.

После этого Николай исчез. И недели две, не меньше, наверное, прошло, пока она его голос наконец услышала. Звонил он ей из Москвы, это всего четыре дня назад было.

Все те дни, пока он не позвонил, Валя сама не своя ходила. Она даже в милицию не побежала свидания просить, она знала, что скрывается он, прячется и от неё, и от всех, не найти ей его, нипочём не найти. И как он там трясётся от страха, как переживает, бедный, лапочка ненаглядная, как рвётся к ней, это только она одна на всём свете знает, потому что сама вся горит, мучится и мечтает о нём. Невозможно всё время так мучиться, так терзаться; умереть, кажется, легче — хоть исчезнет всё. Почему она такая несчастная, почему жизнь у неё не складывается, как у других людей? Только-только она поняла, что же это такое — любовь, только на путь в жизни стала, человеком себя почувствовала, поверила во что-то хорошее и красивое, как вдруг всё опять под уклон, всё кубарем пошло!

Но Николай совсем не такой, как все. Случайность это, должны же люди понять! Ну хорошо, на крайний случай пусть отсидит сколько положено. Она его ждать хоть до конца жизни готова, Николай может не сомневаться. Никто ей больше не нужен, смотреть она ни на кого не может. Она ему каждый день писать будет, на свидание к нему поедет на край света, — говорят, дают родственникам свидание. А она ему хоть сейчас женой станет, чтобы только свидание дали, могут же они расписаться, хоть он и в тюрьме…

Только лучше пойти и сразу всё сказать, чем всю жизнь скрываться, дрожать и ждать, что вот-вот придут за тобой. А то ещё твоё фото по телевизору покажут. Был такой случай. И тут уже от всех придётся прятаться — от всех людей. Разве это мыслимо? Разве возможно так жить? Нет, нет! Это нельзя выдержать. Надо пойти и признаться сразу. Как она просила его об этом, как умоляла, на коленях просто! А он после этого взял и пропал.

И вот теперь по телефону позвонил, из Москвы, и сказал, что всё, мол, будет хорошо. Что он задумал? Что ему посулили? Ведь он такой доверчивый, её Николай, он же всякому может поверить. А всякому верить нельзя, это она теперь твёрдо знает, это она уже на себе испытала. А вот Николай кому-то поверил. И она ничего уже поделать не может.

Вот Валя и не находила себе места все эти дни, и на душе у неё было неспокойно, всё напряжено, всё на пределе, и каждую минуту она чего-то ждала, какой-то новой беды.

В такой момент и повстречался ей Витька с компанией. И дала она им себя уговорить. Сил у неё не было больше всё думать и думать одной о своём горе, просто не было сил, и всё. Посидели они в ресторане, выпили. И Валя даже всплакнула — так ей себя стало жалко! И Николая тоже — сперва его, конечно. Ну а потом Витька хотел её с собой увести. Витька — он не только трус, он и тупой, как доска струганая: всё отскакивает, ничего внутрь, до души и до головы, не доходит. Это она ещё раньше поняла. А он и в этот раз ничего не понял, полез, чучело, как на плетень. «Ты, — говорит, — красивше прежнего стала». А у самого масло из глаз течёт. И тянет, конечно. Но она не пошла. Ей одна эта мысль противна была до тошноты. Она вдруг почувствовала, что скорей убьёт себя, чем пойдёт с Витькой. Она даже испугалась этой мысли, сама себе сперва не поверила. Но потом с какой-то радостью и отчаянием ощутила, поняла — убьёт: и Витьку убьёт, и себя. И Витька это, кажется, понял. Он вдруг посмотрел на неё трезвыми глазами и насмешливо спросил: «Что, померла Валюха-завалюха, так, что ли?» И Валя сказала твёрдо: «Померла». И ушла.

Вот сейчас и брела она одна по пустынным ночным улицам. Домой. Слёзы текли по щекам, она то и дело смахивала их рукой и не сразу поняла, отчего она плачет. Оказывается, от обиды — на Витьку, на всех людей. Они думают, что если нет сейчас рядом Николая, то уж можно и позволить себе с ней что захочешь, и обидеть по-всякому. Нет! Не позволит она! И от этой мысли на душе у неё вдруг стало легче; уже не жалость ею владела, а злость и упрямство, и слёзы сами собой просохли на глазах. Даже идти ей стало легче — так Вале по крайней мере в первый момент показалось.

Ну а на самом деле идти было трудно. Ноги дрожали, голова тихо и медленно кружилась, и Валю всё время сносило в сторону, а к горлу подступала тошнота. Ах, зачем, ну зачем только она пошла в этот проклятый ресторан? Ведь знала же, что этим кончится, наперёд всё знала. Она отталкивалась от стены какого-то дома или от забора, куда её вдруг сносило, и шатаясь тащилась дальше. Но если раньше ей было всё равно, в каком виде она окажется на улице, то сейчас ей было стыдно, невозможно стыдно, и она старалась обойти жёлтые пятна от фонарей на асфальте, старалась, чтобы никто её сейчас не увидел.

Так брела и брела Валя, и никто её не встретил на полутёмных ночных улицах, никто не пристал, не задел. И во втором часу ночи пришла она наконец к своему дому.

В большом дворе было темно и пусто, фонари не горели, и в редких окнах виднелся свет. Валя остановилась, запрокинула голову и долго искала окна своей квартиры. Путались этажи, подъезды, путался счёт окон. Но в конце концов она их нашла. В двух окнах горел свет.

И Валя решила, что надо посидеть во дворе и подождать, пока свет погаснет и родители уснут. А иначе… Она вяло махнула рукой. Опять будет концерт до утра. Очень надо! А тут хорошо, тихо, темно… Она с трудом нашарила скамью, опустилась на неё, вытянула ноги. Голова закружилась сильнее, но тошнота отступила. Валя откинулась на спинку скамьи и посмотрела на небо. Какие огромные там звёзды… Тоже кружатся, кружатся… Вон звезда, которую они нашли с Николаем, такая красивая… Нет, они нашли вон ту… Раньше она не думала, что звёзды такие красивые. Она их почему-то даже не замечала.

Но тут Валя почувствовала, что ей холодно, совсем она окоченела в своём лёгком платьице. Николай бы сейчас набросил ей на плечи пиджак и обнял. Июль, а ей так холодно. А в Москве, сказал Николай по телефону, жарища немыслимая. Чудно как. Тут южнее, а в Москве жарче. Что он делает там сейчас, в этой жаркой Москве? Спит? И не знает, что она сидит во дворе, что выпила, что была в ресторане, что ей сейчас так одиноко и тревожно, тревожно… И вдруг она вскрикнула от острой боли в сердце: «Ой!..» — и обеими руками схватилась за грудь. Но боль отступила. Только испарина покрыла лоб и сердце заколотилось как сумасшедшее. «Что случилось?» — со страхом подумала Валя. Даже голова перестала вдруг кружиться, и прошла тошнота.

Зато стало совсем уже холодно, просто зуб на зуб не попадал. Валя зябко поёжилась, обхватив плечи руками. Ну вот ещё! Почему это она обязана сидеть тут и ждать? А если она замёрзла? И ещё… ей страшно. Вдруг ударит снова эта ужасная, как от острой иглы, боль.

Она поспешно поднялась со скамьи, машинально одёрнула платье, и вдруг почувствовала, как закружилась голова, и опёрлась рукой о спинку скамьи. Потом медленно, слегка покачиваясь, она двинулась к своему подъезду.

По лестнице Валя поднималась уже почти свободно, мысли совсем не путались, и она помнила, что надо вести себя осторожно и не шуметь. А она уже раза два всё-таки споткнулась.

Добравшись до своего этажа, она вынула из карманчика платья ключ и осторожно вставила его в замочную скважину. Но ключ никак не поворачивался. Наконец Валя догадалась, что она вставила его неправильно. Она вставила его иначе, почему-то не сразу попав в замок, и тихо зацарапала им, как мышь.

Дверь открылась раньше, чем Валя повернула ключ.

На пороге стоял отец. Высокий, поджарый, кривоногий, как кавалерист. Узкие брюки на тонких цветных подтяжках, белая майка, грудь и плечи заросли волосами, редкие волосы на голове всклокочены и на узком, измятом и небритом лице набрякли мешки под глазами, густые тёмные брови срослись на переносице, острый нос почти воткнулся в усы. В сузившихся глазах сухая, холодная злость.

Крепкой рукой он схватил Валю за шею и, как котёнка, швырнул её с лестничной площадки в коридор.

— Пришла, потаскуха? — с угрозой произнёс он, поворачиваясь к съёжившейся в углу Вале. — Опять нализалась где-то, дрянь? У-у…

Он замахнулся, и Валя закрыла глаза.

В этот момент в коридоре показалась мать, кутаясь в синий, махровый до самого пола халат.

— Алексей!

Отец оглянулся. В глазах его мелькнула жалость. Он опустил руки и, вздохнув, сказал:

— Ну верно, верно. Да и противно дотрагиваться. Тряпка половая, об неё только ноги вытирать.

Вале хотелось крикнуть: «Неправда! Я чистая! Я теперь чистая! Я только для Николая живу. И совсем другой стала, вы не знаете!» Но она лишь затравленным зверьком смотрела на отца, а слёзы, помимо её воли, текли и текли по щекам, и она машинально втягивала их трясущимися губами.

Но мать, кажется, что-то поняла, что-то новое уловила в дочери, и не сейчас, а вообще в последнее время. Валя это давно почувствовала, хотя мать ни слова ей не сказала, ни о чём не спросила: она как будто боялась спугнуть это новое или сама ещё не верила до конца в своё открытие. И Валя тоже ей ничего не говорила и не собиралась говорить. Пусть сама как хочет догадывается, если она мать. А Валя давно им обоим не верила и считала врагами, худшими из врагов, потому что она от них ещё и зависела.

И вот сейчас мать, которая раньше никогда не заступалась за Валю, даже не выходила из комнаты, когда отец ночью впускал Валю и ругал её, а дважды даже ударил, — сейчас мать не только вышла, но и остановила отца. В другое время Валя обратила бы на это внимание. Но сейчас она ничего не заметила, сейчас у неё гудела голова, ломило в висках и совсем пересохло во рту — она не могла пошевелить языком.

Мать подошла к ней, притянула к себе её голову и заглянула в глаза.

— Тяжело тебе, доченька? — тихо спросила она, спрятав лицо в перепутанных Валиных волосах.

И Валя, искусав себе губы, вдруг разрыдалась с таким безысходным, трезвым отчаянием, что даже отец озадаченно и хмуро спросил у матери:

— Что это с ней?

— Ну полно, доченька, полно, — прошептала мать и погладила Валю по голове.

Но у Вали отчаяние вдруг сменилось злостью — на всех, на весь свет. Она оттолкнула гладившую её руку и прошипела, глядя ненавидящими глазами на отца:

— Пропадите вы все… пропадом… никого вам не жалко… себя только жалко… видеть мне вас… тошно…

— Ты что, девка, спятила? — хмурясь, строго спросил отец. — Что язык твой мелет, то через голову пропускаешь или нет? Или ещё хмель оттуда не вышел?

— Не надо так, Алёша, — жалобно сказала мать, пытаясь снова прижать к себе Валю, и, обращаясь к ней, добавила всё так же жалобно: — Ты не отчаивайся, доченька. Всё обойдётся, всё хорошо будет. Ты пойди, пойди… усни…

Она стала тянуть Валю по направлению к двери, ведущей в комнату, но Валя грубо оттолкнула её и крикнула:

— Не хочу!.. Видеть вас не хочу!.. Хлеб ваш есть не хочу!.. Пусти!.. Пустите меня!..

Она огляделась, сорвала с вешалки пальто и кинулась к двери.

— Куда!..

Отец ухватил её за плечо, но Валя вывернулась и выскочила на лестницу. Каблучки её дробно застучали по ступеням.

Алексей Афанасьевич хотел было побежать за ней, но раздумал и, только горько махнув рукой, прикрыл дверь.

— Пойдём, Оля, — заботливо сказал он жене. — Тебе лечь надо.

Ольга Андреевна беззвучно плакала, закрыв лицо руками. Халат её разошёлся, и видна была белая в розовых цветах мятая ночная рубашка до самого пола.

— Господи… деточка моя бедная… — бормотала она, захлёбываясь в слезах. — Вот горе-то…

Слов мужа она не расслышала.

А он, сунув руки в карманы брюк, возбуждённо прошёлся из угла в угол маленькой передней и срывающимся голосом произнёс:

— Нет, ты мне скажи: за что такое наказание нам? Ведь была же девчонка как девчонка. И мы с тобой вроде люди как люди. Что мы ей, пить-есть не давали? Голой, что ли, ходила? Не хуже других вроде всё было. И на́ тебе! Людям стыдно в глаза глядеть. Домой хоть не приходи. Не девка, а проститутка выросла, падаль какая-то. Откуда она такая, я спрашиваю? Тут всю жизнь горб гнёшь…

— Ах, Алёша, — вздохнула Ольга Андреевна, вытирая слёзы. — У тебя всё тоже не сразу стало хорошо. Забыл ты…

— Никогда я такой падалью не был!

— И она не падаль. А гулял ты сильно, что уж говорить. Через это всё у тебя тогда и приключилось, помнишь?

— Ну поехала, — с неудовольствием проговорил Алексей Афанасьевич. — Подвели меня тогда. Жулики попались.

— Не подвели, а уговорили. Через пьянку всё, Алёша. Ты и сам знаешь. Много ты тогда пил. И ещё кое-что было, — многозначительно добавила она, запахивая халат.

— А, брось! — досадливо махнул рукой Алексей Афанасьевич. — Вспомнила! Вальке тогда сколько было — года три? Что она понимала!

— Да хоть и три. А было ей, кстати, шесть. Но всё равно понять она ничего не могла. Она тогда только слёзы мои переживала. Коротала со мной одинокие ночи. Много их тогда у меня было, Алёша. Это сейчас ты о сердце моём заботишься.

— Ну-ну, — примирительно прогудел Алексей Афанасьевич. — Ты всё-таки не сгущай. Не так уж всё и страшно было. Да и у кого за двадцать лет жизни ничего такого не случалось? У кого?

— Конечно, — вздохнула Ольга Андреевна. — У других и похуже случается. И вовсе ломается жизнь, и трагедии всякие.

— Ну вот видишь! Не так уж всё плохо у нас. И я не такой уж плохой, оказывается. Верно?

— Верно, верно, — слабо улыбнулась Ольга Андреевна.

Но Алексей Афанасьевич ощутил потребность окончательно самоутвердиться и добавил:

— А чей объект потом три года Красное знамя держал? Кто знак «Отличный строитель» получил? Кто строительный институт потом кончил? Кто этой весной в Москву на слёт ездил? Думаешь, легко всё далось?

— Знаю, знаю, Алёшенька, нелегко.

— Вот именно. И всю жизнь мы с тобой каждую копейку считали. А эта? Ну чего ей не хватает? Училась бы, работала, себя уважала, так и её бы уважали.

У Ольги Андреевны снова навернулись на глаза слёзы.

— То ли кто сбил её в первый раз, — сказала она, — закрутил ей голову, поверила. То ли все теперь такие. Вон девушки в брюках все, курят больше ребят, водку пьют охотнее, чем вино, развязные — хуже, чем парни. Век, что ли, такой? Даже, мне говорили, в газетах об этом пишут.

— Газеты, газеты, — раздражённо произнёс Алексей Афанасьевич. — Чего уж там на век сваливать! Проглядели девчонку, вот что я тебе скажу.

— Да как же за ней углядеть было?

— То-то и оно, что не знаю. И никто не знает. Болтовня одна у нас насчёт воспитания. А надо было, видно, лупить как Сидорову козу, чтоб боялась ослушаться родителей пуще огня. Да насчёт парней предостерегать — по женской линии. А теперь уж что, теперь поздно! Ну куда вот её сейчас понесло?

— К тётке Вере… уже не пойдёт… — всхлипнув, произнесла Ольга Андреевна. — Побоится пойти…

— Ну а куда ж тогда? К парням, что ли?

Ольга Андреевна покачала головой:

— Нет, Алёша, не пойдёт она к ним. Влюбилась она, вот что.

— Ну да! Знаем их любовь.

— Ей-богу, влюбилась. Я же вижу. И блюсти себя стала.

— А-а! Не говори мне об этом. Вон, видела, как она себя соблюла?

— Это с горя, Алёша. Точно, с горя. Что-то между ними случилось небось. Уж я знаю, когда с горя, а когда так. Знаю.

Алексей Афанасьевич недоверчиво посмотрел на жену:

— Ну и в кого же она, по-твоему, влюбилась?

— Уж в кого, не знаю. Знаю только, что жалеть её сейчас надо, Алёша, понимаешь?

— А! — сердито насупился Алексей Афанасьевич. — Тебе бы всех жалеть! А тебя она жалеет? Небось видит, как ты с сердцем-то маешься. Ну ладно, Оля. Ты только не нервничай. Взвинтились мы оба. Пойдём. Тебе лечь надо. Третий час ночи. И мне завтра на работу.

— Ну куда она побежала, господи…

— Идём, идём. Ничего с ней не будет. О себе подумай.

Если из дома надо выехать в два часа ночи, а встать самое позднее в половине второго, то считай, что ночи нет и поспать не удастся, так как заставить себя лечь в девять или десять вечера никому ещё накануне отъезда в командировку не удавалось. И в общем-то Виталий к такому порядку вещей привык за время своей беспокойной службы. Но чтобы при этом весь дом не, спал, этого раньше не бывало. В крайнем случае, мама вставала проверить, успевает ли он как следует поесть перед отъездом и уложил ли тёплые вещи — об этом она беспокоилась вне зависимости от времени года, считая, что у Виталия по-прежнему слабые лёгкие и склонность к простуде, как в раннем детстве.

Но Светке ещё было в новинку провожать мужа в командировку: Виталий впервые после женитьбы собирался в дальний вояж, хотя на Светкиной памяти он ездил в командировки не раз, и не в такие пустяковые, как сейчас, а посерьёзнее, как, например, в Снежинск, где они со Светкой так неожиданно встретились, да ещё при очень неприятных обстоятельствах, или, как недавно, в Одессу, о которой тоже есть что вспомнить.

А теперь это даже не командировка, а так, экскурсия, как выразился вчера Игорь Откаленко.

Но Светка снаряжала его всерьёз и была до невозможности озабочена. Она перебрала весь его гардероб, что-то отложила стирать, что-то — чинить, а в десять вечера ещё затеяла печь ему в дорогу пирожки с мясом и джемом.

— Катись из кухни, — объявила Анна Михайловна. — Много ты умеешь! Я сама испеку. А Витику ещё надо кое-что постирать. Ты решила, сколько он берёт с собой носков?

— Граждане! — взмолился Виталий. — Какие носки, какие стирки? Я же через два дня вернусь! Мне и пирожки не нужны. Идите, ради бога, спать.

— Мама, ты иди, ты устала, — решительно заявила Светка. — Я сама всё сделаю.

— Вы мне все надоели, — рассердилась Анна Михайловна. — Вот ещё! Я ни капельки не устала. Катитесь оба из кухни, живо! — тяжело дыша, заключила она.

Уже в комнате Светка деловито спросила:

— Ты какой чемодан возьмёшь?

Виталий рассмеялся, подхватил её на руки и, прижимая к себе, спросил:

— А ты в какой поместишься?

— Ты с ума сошёл! Пусти! Времени и так мало. Я хочу, чтобы ты поспал хотя бы два часа. Ну пусти же!

И она крепко обхватила его за шею.

Виталий уже давно признался себе: даже не ожидал, что семейная жизнь принесёт ему столько радости. Он так много наслушался анекдотов о ней, иронических шуток, а порой совсем нешуточных жалоб, что, любя Светку и мечтая о женитьбе на ней, к своей дальнейшей жизни относился «со здоровой опаской и трезвым оптимизмом», как пожелали ему в торжественном адресе «от лица службы», преподнесённом в сафьяновой папке на свадебном торжестве.

— Вы учтите, — поучал его и Светку в тот вечер старый друг их семьи профессор Герман Иванович Фридлянд, довольно известный социолог, — в вашем положении трудно будет только первые двадцать пять лет, и то не все. Первый рубеж — это от года до трёх лет супружеской жизни. А второй наступит только через семь – девять лет после свадьбы. Ну и последний — вообще только через двадцать – двадцать пять. Это статистические пики разводов. Вы к ним заранее подготовьтесь, закалитесь, развейте сноровку, запаситесь детьми, а под конец срока — и внуками, и тогда вам ничего не будет страшно. Уж поверьте мне, мы с Маргаритой Георгиевной так прошли благополучно все три этапа. — Герман Иванович приложил к груди пухлую розовую руку с широким обручальным кольцом на безымянном пальце, и узкое ироничное лицо его с рассыпающейся шапкой белых как снег волос стало строгим и торжественным.

— Мы начнём готовиться с сегодняшнего дня, — заверил его сильно подвыпивший Виталий, привлекая к себе Светку.

— По всем параметрам, включая запас детей, — потребовал не меньше его выпивший в тот вечер Петя Шухмин.

Ох, что творилось тогда в квартире его стариков!

А под утро молодёжь пошла провожать Виталия и Светку до «места прописки», как заявил Игорь Откаленко.

На квартире у Светки они повеселились ещё, чуть не до обеда воскресенья.

Ну а потом началась та самая семейная жизнь. «Всё время как пьяный… — думал Виталий. — Так тоже нельзя». Он переводил взгляд на Светку, и каждое её движение, улыбка, самое простое слово делали его счастливым. «Нельзя так, нельзя, — твердил себе Виталий. — Это может в конце концов отразиться на работе». И он с опаской приглядывался к окружающим: не замечают ли они его странного состояния? Однако никто, кажется, ничего не замечал. Кроме, может быть, Кузьмича и, пожалуй, Игоря. Но и они старались не подать виду. Хотя Кузьмич говорил с ним как будто с подчёркнутой требовательностью, а Игорь — с такой же подчёркнутой снисходительностью. Впрочем, может быть, Виталию всё это и казалось.

И ещё Виталий всё время сравнивал Светку с Аллой, бывшей женой Игоря. Сейчас возможностей для этого оказалось куда больше. Раньше Виталий наблюдал обеих женщин в совсем разных ситуациях. К тому времени, когда Виталий познакомился со Светкой и приступил, по выражению Откаленко, «к планомерной осаде», Алла была уже лет пять замужем за Игорем. Виталий знал её в то время даже лучше, чем Светку.

Он знал, как безоглядно и ревниво, даже агрессивно любила Алла, сколько мук причинила эта любовь и ей, и Игорю. Алла не только не собиралась делить его с другими, даже с его работой, но требовала, чтобы и он не смел делить себя и весь целиком каждую минуту принадлежал только ей, их сыну и их дому. Этого домашнего рабства, этой демонстративной, подчёркнутой неприязни к его работе, которая с годами у Аллы всё усиливалась, Игорь простить ей не мог. И уходила любовь — просто на глазах у Виталия. Даже Димку Игорь, кажется, любил сейчас меньше, чем раньше. И, как казалось Виталию, мучился, корил себя и страдал от этого.

Да и Алла вела себя тут неумно и даже непорядочно, настраивая сына против отца. Мальчишке нет и пяти лет, а она уже жалуется ему на «подлость» отца, который их «бросил». Алла просто голову потеряла. Она даже Кузьмичу ходила недавно жаловаться, нагрубила ему и после этого пошла в партбюро. А с месяц назад написала письмо в их газету и копию — в «Комсомольскую правду», где облила грязью уже всех, даже Виталия, как ближайшего друга. Правда, неприятностей из-за всего этого Игорь не имел: всюду нашлись умные люди, которых эти базарные, истеричные письма только убедили, что Игорь, видимо, был прав в своём поступке.

Виталий был совершенно ошарашен — такого он от Аллы всё-таки не ждал! Да и все друзья Игоря были возмущены. Только сам он молчал, угрюмо и упрямо, и даже с Виталием избегал говорить на эту тему.

Да уж, Светка была совсем другим человеком, это точно, это сразу бросалось в глаза. Она вовсе не ревновала Виталия ни к кому и ни к чему, это даже его слегка задевало. Светка очень быстро перезнакомилась со всеми его товарищами по работе, и все в ней теперь души не чаяли, не исключая, кажется, самого Кузьмича. А как она жадно слушала их рассказы, как переживала каждую удачу и каждый промах! К сожалению, рассказывать ей можно было очень мало: такова уж их работа, похожа на айсберг — только одна восьмая на поверхности, а семь восьмых под водой. Впрочем, Светка это понимала и, кажется, не обижалась. Пожалуй, больше от этого страдал сам Виталий, ему так хотелось иной раз поделиться с ней своими делами! Но приходилось молчать, делать усилие над собой и молчать. И это невольно создавало какую-то невидимую стену между ними. А временами Виталию вдруг казалось, что Светке с ним скучно.

Об этом он подумал и в тот вечер накануне отлёта, укладывая в портфель всякие дорожные мелочи и прислушиваясь к голосам на кухне.

Это ещё счастье, что у Светки была своя работа, которую она любила. А недавно она даже написала статью. Что-то о личных архивах выдающихся деятелей русской культуры. Светка от музейной работы всё больше тянулась к архивам. Она жутко нервничала, пока эту статью писала, а потом долго стеснялась идти с ней в редакцию. Пришла она оттуда восторженная, окрылённая и долго рассказывала, как внимательно к ней в редакции отнеслись, как хвалили статью и даже будто бы сказали, что она выгодно отличается от статьи некоего светила, но два члена редколлегии будут наверняка её топить, а остальным тема безразлична, но сама статья может понравиться. «И тем более её автор», — иронически вставил Виталий. Светка тут же на минуточку обиделась, точь-в-точь как Анна Михайловна. Но потом важно объявила, что теперь у неё появились нужные связи и это поможет ей двигаться дальше. «А куда ты собираешься двигаться?» — всё так же шутливо поинтересовался Виталий. «Куда надо, туда и буду двигаться», — снова обиделась Светка. А Виталию на миг стало вдруг неприятно: ему показалось, что Светка слишком уже деловито и расчётливо строит планы на будущее. Вскоре статья действительно появилась, это было всего месяца два назад, а сейчас Светка вообще уже ни о чём не в состоянии говорить и думать, кроме как об откликах на эту статью в различных и, конечно, необычайно высоких инстанциях.

Впрочем, всё это не мешало Светке суетиться и нервничать, собирая Виталия в командировку, и со страхом думать о всяких связанных, как она считала, с каждой его поездкой опасностях.

В ту ночь перед отлётом Виталий так и не уснул. Они со Светкой уединились на кухне. Там они, шёпотом переговариваясь, чтобы не разбудить Анну Михайловну, а больше только улыбаясь, уютно попили вдвоём чай, пока за Виталием не пришла машина.

Самолёт приземлился точно по расписанию и, устало рокоча, подрулил к аэровокзалу. Пассажиры, поёживаясь от утренней прохлады, один за другим спустились по вздрагивающему трапу на выложенное шестиугольными бетонными плитами поле аэродрома.

Жёлтый диск солнца уже выполз из-за далёкого степного горизонта, и голубое небо вокруг него постепенно становилось белёсым, словно выгорая от жарких его лучей, а в западной стороне, куда сдвинулась ночь, небо ещё было почти фиолетовым.

Виталий взглянул на часы. Стрелки показывали чуть больше четырёх утра. И уже такое солнце? Но тут Виталий вспомнил, что часы надо перевести вперёд, чтобы они показывали местное время. Значит, сейчас начало шестого. Он поставил портфель у ног и перевёл стрелки часов. Затем огляделся.

Ну конечно же, его встречают! Два человека шли к нему, миновав ограду перед аэровокзалом. Один — в милицейской форме, старший лейтенант, — наверное, из отдела, обслуживающего аэропорт; второй — коренастый, в плаще и кепке, — конечно, свой, из уголовного розыска.

Оба, улыбаясь, пожали Виталию руку, и тот, кто был в плаще, пояснил:

— Мы чего смеёмся? Нам из Москвы товарищ сказал: «Лосева узнаете сразу, он будет самый длинный во всём самолёте». Ну вот мы и сравнивали. Здравия желаю. Капитан Мурзин, — представился он под конец. — Горотдел. Уголовный розыск.

Через несколько минут они уже мчались на машине в город. Прямое, как по линейке проложенное шоссе тянулось через неоглядную степь с рыжей, выгоревшей под солнцем травой. И только перед самым городом появились лесопосадки.

— По адресу вам ещё рано, — сказал Мурзин. — Спят ещё там небось. Так что едем ко мне. Жена с завтраком уже ждёт. Что бог послал…

— Ну что вы! И в самом деле рано, — попробовал было возразить Виталий. — Да и сыт я. Давайте сразу в отдел.

— Ни-ни! Обидите. И меня, и жену, и ребят, — строго предупредил Мурзин. — У нас так не положено. Все ждут.

— И много у вас ребят? — не выдержал и улыбнулся Виталий.

— Двое. Погодки. Саньке уже пять, шестой. А Павлуша на год поменьше. Серьёзные мальцы! Санька, тот в лётчики собрался. Дед у него, жены отец, старый пилот, сейчас диспетчером в аэропорту у нас. Вчера Санька здорово над бабкой подшутил. Говорит: «Баба, ты всё говоришь, аист меня принёс?» А та: «Верно, верно, — говорит. — Аист и есть». А Санька: «И весил я четыре килограмма, да?» «Весил, — бабка говорит. — Весил». А мы ждём, что он отмочит. «Ну так вот, — говорит. — Размах крыльев у аиста не позволяет ему поднять такой груз!» Мы аж ахнули! А Санька говорит: «Мне вон дед сказал. Я его специально спросил». Вот такой парень.

Строгий Мурзин уже вовсю улыбался, и круглое загорелое лицо его стало вдруг простодушным и почти дурашливым.

— А вы, Иван Спиридонович, расскажите, — смеясь, подсказал шофёр, — как он Павлушку наказывал.

— Ага, — подхватил Мурзин. — Тоже хохма была. Прихожу днём пообедать. Гляжу, ребята одни. Санька меня увидел и поволок Павлушку в угол. «Папа, — говорит, — он твой графин разбил». «А как же он его достал с шифоньера?» — спрашиваю. А Санька отвечает: «А я туда полез за пластинками». Ну я его самого в угол. И он оттуда говорит: «Поставил? А ещё друг называется…»

Все трое весело рассмеялись, а Виталий подумал: «Неужели и я когда-нибудь буду такие истории рассказывать? Это же записывать надо».

Машина тем временем неслась по пустынным ещё, умытым утренней прохладой улицам с необычно широкими тротуарами, отделёнными от мостовой то пёстрым ковром цветов, то невысокой стенкой плотного, глянцево-зелёного кустарника.

Остановились возле длинного двухэтажного дома.

Поднимаясь по лестнице, Мурзин озабоченно сказал:

— Заодно я вам кое-какие сведения передам. Эта девица у нас на учёте состоит.

Дверь им открыла хозяйка — полная, статная, румяная, в аккуратном фартуке поверх простенького, без рукавов пёстрого платья; светлые волосы были собраны в тяжёлый пучок. Виталий подметил довольный взгляд, каким Мурзин окинул свою супругу. А из-за неё уже выглядывали двое поразительно похожих на отца мальчонок. Только один смотрел строго, точь-в-точь как Мурзин, когда требовал, чтобы Виталий ехал к нему, а другой, постарше, улыбался и был удивительно похож на того Мурзина, который рассказывал в машине про его выходки.

Хозяин дома оказался прав: на столе приехавших уже ждал завтрак, и среди тарелок со всяческой снедью уютно пыхтел причудливый, потемневший от времени огромный самовар с бесчисленными выбитыми по кругу медалями, какого в Москве уже не увидишь.

За столом мальчики сидели неожиданно тихо, не сводя любопытных глаз с приезжего гостя. А хозяйка потчевала его так ласково и весело, что Виталий, незаметно для себя самого, съел невиданное количество всяких вкуснейших блюд и под конец уже еле дышал.

Но главное, почему он утратил контроль за собой, были сведения, сообщённые ему Мурзиным о пока неведомой Вале Березиной. Впрочем, несмотря на то что девушка была на учёте в милиции, сведений оказалось не так уж много. Главное, что числилось за Валей, — это инцидент в квартире тётки Веры, где обнаружены были краденые вещи и задержаны сами воры.

— Судя по компании, — заметил Мурзин, отхлёбывая чай, — мы думали, что встретимся с этой девчонкой ещё не раз. Но вот пока сигналов нет. Вполне возможно, что взялась за ум. Мы с ней тогда крепко поговорили.

— А к тётке своей она ходит? Или кто-нибудь из той компании?

— Ну что вы! После того прокола кто же сунется?

— Серьёзные люди не сунутся, а шпана всякая, чтоб только погулять, вполне может. А нам бы хоть за кого-нибудь из них тоже зацепиться.

— Нет. Там тихо. Мы приглядываем, как вы понимаете.

— Да, понятно. А ведь уб… — Виталий откашлялся. — Тот парень… в Москве который… тоже, возможно, из этой компании.

— Скорее всего, — согласился Мурзин. — Вот Березина, надеюсь, нам и об этом расскажет.

— Она работает?

— Да должна бы, — не очень уверенно ответил Мурзин. — Во всяком случае, две недели назад ещё работала.

— Этот парень мог ей из Москвы позвонить или написать, — задумчиво сказал Виталий. — Или нет, написать вряд ли успел. Хотя сейчас это уже неважно. — Он посмотрел на Мурзина: — Поедем, Иван Спиридонович? А то ещё она на работу уйдёт.

Он с трудом поднялся из-за стола и принялся благодарить хозяйку. За ним поднялся и Мурзин.

А ещё через полчаса они поднимались по лестнице уже совсем другого дома на совсем другой улице. Виталий взглянул на часы. Было всего половина восьмого. Часы показывали теперь уже местное время.

На звонок дверь открыл высокий худощавый человек в тёмном костюме с большими залысинами на лбу и мятым, невыспавшимся лицом. Выбрит он был торопливо и небрежно, да и трудно, должно быть, было справиться со всеми складками на щеках и особенно на шее, под подбородком. Глаза с припухшими красными веками смотрели на пришедших людей неприязненно и встревоженно.

Алексей Афанасьевич ничего хорошего не ждал от такого неожиданного звонка. Уж не говоря о дочери, он и от своей работы ничего, кроме трёпки нервов и всяких неприятностей, тоже не видел. А работал Алексей Афанасьевич уже который год прорабом на большом и сложном объекте, который дважды консервировался, и ещё дважды срывались сроки его сдачи. Бесчисленные комиссии, инспектировавшие стройку, добились объявления прорабу такого количества выговоров, которое должно было, казалось, стереть его в порошок и превратить в лучшем случае в какого-нибудь разнорабочего. Но Алексей Афанасьевич странным образом неуклонно получал одновременно с выговорами и всякие премии и почётные грамоты. Ибо в конце концов объекты сдавались с удовлетворительной оценкой. Тем не менее каждая такая комиссия и каждый выговор стоили Алексею Афанасьевичу здоровья. И каждую минуту он ждал на своём треклятом объекте какого-нибудь ЧП вроде крупной кражи, несчастного случая, пожара или чего-нибудь в этом роде. И тогда, конечно же, прибегут за ним. Вот и сейчас неожиданный приход этих двух людей мог означать любую неприятность у него на работе.

Но уже в следующий миг какое-то чувство подсказало Алексею Афанасьевичу, что эти двое молодых людей, из которых один, очень длинный, светловолосый, в модном летнем костюме и пижонских заграничных сандалетах, был явно приезжий, пришли не по работе, а в связи с Валей.

Алексей Афанасьевич внутренне даже весь как-то съёжился в ожидании этой новой неприятности. Но в то же время его вдруг кольнуло беспокойство: а не случилось ли что с девчонкой? И сразу же возникла мысль, как бы уберечь Олю с её больным сердцем от этой неведомой ещё беды…

— Товарищ Березин? — вежливо осведомился Виталий.

— Он самый.

— Хотелось бы повидать вашу дочь, — сказал Виталий и протянул Алексею Афанасьевичу своё удостоверение.

— Дочь?.. Так она же… Вы, значит, из Москвы, так я понимаю? — сбивчиво произнёс Алексей Афанасьевич, бросив взгляд на протянутую ему книжечку, и вдруг спохватившись, торопливо добавил: — Да вы, товарищи, заходите. Что за разговор на лестнице?

В переднюю уже вышла Ольга Андреевна в синем махровом халате и домашних шлёпанцах, отороченных мехом. Уловив последние слова мужа, она заволновалась и тоже начала настаивать, чтобы все зашли в комнату.

Через минуту они уже сидели вокруг стола с остатками скромного завтрака, и Ольга Андреевна всё порывалась бежать на кухню, чтобы поставить чайник, а Виталий и Мурзин по очереди просили её этого не делать. Но тут Алексей Афанасьевич озабоченно посмотрел на часы, и Виталий поспешно сказал:

— Видите ли в чём дело. Нам надо повидать вашу дочь Валю. Хотим попросить её, чтобы она нам помогла. Надо узнать одного человека. Возможно, он даже ей звонил из Москвы. Это её знакомый, наверное.

— Да-да! Ей кто-то звонил из Москвы! — воскликнула Ольга Андреевна. — Я сама слышала.

— А кто именно? — быстро спросил Виталий.

— Не знаю. Ничего мне Валя тогда не сказала. Да и сейчас… — Она отвернулась и тихо закончила: — Тоже ничегошеньки не знаю…

Алексей Афанасьевич откашлялся и смущённо потёр подбородок.

— Тут, видите, какое дело… — сказал он. — Ну, словом, поссорились мы с Валентиной. Ушла она.

— Куда же она могла уйти? — не спеша и серьёзно спросил Виталий, понимая, что вторгается в очень неприятную область, и сам от этого начиная волноваться.

— Ой, не знаем мы! Ну не знаем! — плачущим голосом ответила Ольга Андреевна, не поднимая головы. — Среди ночи пришла, среди ночи и ушла. Поругались мы. Она опять выпивши была. Ну, отец в сердцах-то и не стерпел и… — Она внезапно запнулась, словно поняв, что коснулась чего-то запретного для посторонних, оглянулась на угрюмо молчавшего мужа и, обращаясь к нему, робко спросила: — Может, опять она у тётки Веры, а, Алёша?

Тот покачал головой:

— Не пойдёт она больше туда. Я же тебе сказал.

— Ну да. Не пойдёт, — сразу согласилась Ольга Андреевна. — Конечно! О господи! Куда же она теперь пошла, а?

Видно было, что вопрос этот всё время мучит её и она уже устала задавать его себе и вот обрадовалась, что сейчас снова может задать его мужу и тот не рассердится, не отругает её за это, потому что вот пришли люди, которым тоже надо знать, где сейчас находится Валя.

— Кто ж её знает, где она! — мрачно ответил Алексей Афанасьевич, не отрывая глаз от пола. — И на работе её сегодня уже не жди.

— Может быть, она у какой-нибудь подруги? — пришёл на помощь Виталий.

— Ну да, как раз! — с горькой усмешкой ответил Алексей Афанасьевич. — Небось в штанах подруга-то. Эх, дочка наша — не дочка, а горе…

— Не пойдёт она сейчас ни к кому! — горячо вмешалась Ольга Андреевна, утирая слёзы. — Не пойдёт. Я же тебе говорила, Алёша. — И, обращаясь к Виталию, добавила:— Ну что вам сказать? Влюбилась она, вот что. По-настоящему влюбилась, а не как раньше. Через это у неё, может быть, вся жизнь теперь изменится. Может, человеком станет.

— В кого же она влюбилась? — спросил Виталий.

— Не знаю… — упавшим голосом ответила Ольга Андреевна. — Ничего Валя мне не рассказывает. Как чужие мы ей.

— Да с чего ты это вообще взяла? — вяло и, видно, в который уже раз возразил Алексей Афанасьевич. — Заладила Ольга Андреевна. — Я тебе точно говорю!

Слушая их, Виталий вдруг ощутил какое-то острое и щемящее чувство, охватившее его при мысли, что убитый парень и есть тот самый, в кого влюбилась эта непутёвая Валя, кто мог бы сделать её человеком, изменить её судьбу. Неужели это он? Но вовсе не исключено, что это был один из прежних её дружков, не потерявший надежды вернуть себе её благосклонность, или просто знакомый. «Нет, — тут же поправил себя Виталий. — Уж себе самому-то хоть не задуривай голову». В самом деле, какой это простой знакомый или даже бывший дружок станет вдруг немедленно и так старательно вписывать её телефон в новую книжечку, один её телефон, и не столько для памяти — ведь он и без того его помнил, — сколько из радости ещё раз его повторить, посмотреть на него, запечатлеть, так сказать, как что-то особенно дорогое. Нет, психологически это всё совершенно ясно. И Виталий снова почти физически ощутил чьё-то надвигающееся безмерное горе, которому никто на свете уже не сможет помочь, чью-то неминуемую катастрофу. Неужели убит тот самый парень? Неужели это он звонил Вале из Москвы? А вдруг всё-таки…

— Скажите, — обратился он к Ольге Андреевне, — откуда вы знаете, что Вале кто-то звонил из Москвы? Она же вам об этом ничего не говорила.

— А чего там говорить? Я же слышала. При мне небось позвонил-то.

— И что Валя ему говорила? Вы что-нибудь уловили из их разговора?

— Ничего я не уловила, — безнадёжно махнула рукой Ольга Андреевна. — Она нарочно так говорила: только «да» и «нет».

— А ещё что она сказала? Ну припомните.

— Ещё… сказала: «очень, очень». Ох, так она это сказала… — вздохнула Ольга Андреевна. — Словно счастье своё «очень, очень» ждёт. Всю меня аж захолодило.

— Значит, она… вы думаете… с ним говорила — с тем, в кого влюбилась?

— С ним, с ним. Я её даже не узнала. Голос стал другой. Сама вся вспыхнула. Ой, ну что вы! Он самый звонил. Господи, хоть бы хороший человек оказался!

Виталий промолчал.

Нет, всё-таки невозможно тяжёлая у него работа. Всё время рядом с чьим-то горем, с чьей-то бедой. И никак не притупится в нём эта боль за другого, даже вовсе незнакомого человека. Ну вот как, например, считать эту Валю совсем незнакомой?

— Всё-таки куда же она могла уйти? — спросил Виталий. — Скорее всего, выходит, к подруге?

— Может, к Нинке? — Ольга Андреевна вопросительно посмотрела на мужа.

— А я знаю? — хмуро ответил тот. — Какая-то ещё Наташка у неё есть, кажись.

— А может, из конторы та, помнишь? Как её? Катя…

— Ну давайте по порядку, — сказал Виталий. — Как найти Нину, вы знаете?

Ольга Андреевна пустилась в длинные объяснения, и Виталий старался вылущить из них и запомнить самое главное.

— Так. Ну а Наташа? — спросил он затем.

— Ой, даже не знаю, — махнула рукой Ольга Андреевна. — У Нинки спросите, она-то уж должна знать. Ну а Катя, значит, в конторе. Господи, только бы не случилось ничего, только бы под машину не попала! Ведь она сама не своя убежала.

«Случается кое-что и похуже», — подумал Виталий, а вслух сказал:

— Мы вам сразу сообщим, как только её найдём. А найдём обязательно, не волнуйтесь. Ничего с ней случиться не могло. Какие ночью машины?

— А вот если она вдруг придёт, — вмешался всё время молчавший до сих пор Мурзин, — пусть позвонит по этому телефону. — Он вырвал листок бумаги из записной книжки и, написав номер, положил листок на стол. — И пусть не боится, — добавил он. — Никаких у нас претензий к ней нет.

«Кажется, он что-то уловил», — подумал Виталий.

Между тем Алексей Афанасьевич снова с беспокойством посмотрел на часы. И Виталий стал торопливо прощаться. За ним поднялся и Мурзин.

…Разыскать Валину подружку Нину оказалось несложно. Она жила совсем недалеко и, следуя довольно путаным объяснениям Ольги Андреевны, Виталий и Мурзин вскоре добрались до нужного домика в глубине большого запущенного двора.

На звонки долго никто не открывал. Раздосадованный Виталий собрался было уже уходить, когда за дверью послышались шаги, чьи-то руки неуверенно задёргали замок, дверь наконец приоткрылась и высунулась всклокоченная, заспанная девушка в поношенном байковом халате. Увидев пришедших, она насмешливо и сердито скривила пухлые, ещё не намазанные губы и спросила с вызовом:

— Вы что, мальчики, ошалели?

— Вы Нина? — вежливо осведомился Виталий.

— Ну допустим. Что из того?

— Тогда здравствуйте, — дружелюбно, почти весело сказал Виталий. — А где Валя?

Девушка удивлённо перевела взгляд с одного незнакомого парня на другого и уже снисходительно повертела пальцем около виска:

— Нет, вы какие-то чокнутые. И на пьяных вроде не похожи. Вы что, опохмелиться пришли после вчерашнего? Топайте, топайте, всё равно не пущу.

Видно, она слабо представляла себе, кто был у неё вчера в гостях, и привыкла тут ко всяким неожиданностям.

— А Валя у вас? — спросил Виталий.

— Бросьте, бросьте! — Она хитро погрозила ему пальцем. — Вам небось Шурик нужен, да?

— Что вы! Ей-богу, Валя, — вполне искренне заверил её Виталий. — Больше никто нам не нужен.

— Ха! Вальку сейчас калачом к нам не заманишь. Такая стала, что не тронь… Никого за людей теперь не считает. — Голос Нины стал до невозможности язвительным. — Мы ей теперь не подходим.

— Что ж это с ней? — поинтересовался Виталий.

Нина лукаво подмигнула и собралась уже было со вкусом заняться давно волновавшей её темой, как вдруг уловила неясный шум у себя за спиной. Нина сразу нахмурилась и уже совсем другим тоном громко сказала:

— Одним словом, мальчики, никакой Вали тут нет и не было. Так что отваливайте. Чао!

И она помахала рукой.

— А где она может быть? Хоть подскажите. Вот так нужна… — Виталий провёл ребром ладони по горлу.

— Не знаю, мальчики, не знаю, — заторопилась Нина и перед самым их носом захлопнула дверь.

Виталий и Мурзин переглянулись и оба прыснули от смеха.

— У Шурика лопнуло, кажется, терпение, — заметил Виталий. — Неудачно мы с тобой попали.

Когда они снова очутились во дворе, Мурзин огляделся и задумчиво спросил:

— М-да, где ж нам теперь эту Валю искать?

— Даже не спросили, где живёт Наташа, — досадливо заметил Виталий. — А возвращаться бессмысленно, она сейчас нас так пошлёт, что неделю не отмоемся. Ну ситуация! Давай думать.

В конце концов было решено повидать на всякий случай тётку Веру, а уж потом, где-нибудь в середине дня, вернуться к Нине, когда, надо полагать, нетерпеливый Шурик покинет наконец её гостеприимный кров.

У тётки Веры, как и следовало ожидать, Вали не оказалось. Пьяненькая эта старушка лишь бессмысленно улыбалась и, приседая, разводила руками, давая понять, что никого тут у неё ровным счётом нет. Добиться от неё какого-нибудь членораздельного ответа не представлялось возможным. Единственное, что она была в состоянии произнести, так это два слова, которые она повторила Виталию уже раз десять. Вот и напоследок, когда Виталий уже собирался уходить, она ухватила его за рукав и прошепелявила беззубым ртом:

— Дашь выпить?

И тут Виталия вдруг осенило. Он вытащил из кармана своё удостоверение и строго сказал:

— А мы, бабушка, между прочим, из милиции. — И быстро спросил: — Ну-ка вспомните поживее, куда Валя пошла?

У старухи от неожиданности отвалилась челюсть и в глазах появился вполне осмысленный испуг.

— Ну куда ж… ей-то идтить?.. Мать с отцом ни за что выгнали… козочку мою… — пригорюнившись, жалобно забормотала она. — Нешто так можно… как котёнка… прости меня, господи, рабу твою… грех беру на душу… погрязла, погрязла… в мирских делах… один поднесёт, другой… — Она снова уцепилась за Виталия: — Дай… — Но тут же в страхе отпрянула в сторону: — О господи… бес попутал…

Виталий, сдержав усмешку, сурово повторил:

— Где Валя?

— Ну где-где… К Катьке своей побёгла… Где ж ещё?..

Виталий посмотрел на Мурзина, который делал над собой усилия, чтобы не рассмеяться.

Удача свалилась совершенно неожиданно. Они поспешно простились со старухой и, уже не обращая внимания на её бормотание, торопливо вышли на улицу.

Найти ЖЭК особого труда не представляло.

Катя оказалась высокой дородной женщиной лет тридцати с могучей грудью и карими, горячими глазами под вольным разлётом чёрных, красиво изогнутых бровей. Она сидела за небольшим столиком у кабинета начальника конторы и что-то быстро печатала толстыми, ярко наманикюренными пальцами. Руки у неё были широкие и красные, в трещинах, как после большой стирки.

С нескрываемым подозрением оглядев пришедших, Катя насмешливо спросила:

— А зачем она вам, красавчики? Вроде таких приятелей у неё не водилось.

— Поговорить нам с ней надо, — ответил Виталий.

— Кто ж вы такие будете?

Виталий чуть помедлил с ответом.

— Милиция, — наконец сказал он, решив не искать окольных путей, и многозначительно добавил: — Из Москвы я.

Последние слова должны были означать, что никаких претензий лично к Вале у него быть не может и никакими неприятностями ей этот разговор не грозит; и в то же время разговор этот, видимо, очень важный, раз человек специально из Москвы приехал.

Всё это Катя, видимо, прекрасно поняла, но задиристая её натура взяла верх над благоразумием и даже любопытством. Кроме того, память, очевидно, подсказала ей какие-то малоприятные воспоминания. И она с вызовом ответила, небрежно пожав полными плечами и снова поворачиваясь к машинке.

— Ну а раз милиция, то и ищите. Я почём знаю, где она?

— Напрасно вы так, Катя, — укоризненно покачал головой Виталий. — Мы ведь не шутки шутить приехали. Валя должна нам помочь в серьёзном деле.

— Да? Помочь? — Катя, вспыхнув, резко повернулась к нему: — А ей самой кто поможет? Вы, что ли? Знаю я вашу помощь! Вам бы только «давай, давай», а вот «на, на» — это у вас что-то не получается. — Она гневно посмотрела на Виталия и добавила: — Я про вас лично не говорю.

— В чём Вале помощь нужна?

— Да отстать от неё надо. Дохнуть ей дать свободно.

— Кажется, она дышала как хотела. Только ни к чему это хорошему не привело.

— Привело! Вашего брата узнала. Что почём на свете. И себя узнала. И любовь нашла. Господи, как я ей завидую! Подумать только, настоящую любовь! Счастье это какое!

Катя разволновалась, глаза её стали влажными, щёки разрумянились.

— Да настоящая ли любовь-то? — с сомнением спросил Виталий. — Это и показаться может.

— Только вас это не касается. — Катя метнула на него сердитый взгляд. — Сама она как-нибудь разберётся. Не лезьте в душу-то хоть! Знаю я вас! — И, помедлив, снова добавила: — Не вас лично, конечно.

— Откуда же вы нас знаете?

— Пришлось. Затаскали. Всё наизнанку вывернули. С мужем навеки поссорили. Не простит он меня теперь никогда.

На глаза её навернулись слёзы.

— Ладно тебе, — укоризненно сказала одна из женщин, находившихся в комнате. — Вылечат — и придёт назад твоё сокровище. Мало он тебя палкой да кулаком гладил, мало стульев да посуды перебил?

— Не твоё дело! Мой муж, а не твой! У тебя сроду никакого не было.

— Да по мне…

— Хватит, бабы! — вмешалась другая женщина. — Угомонитесь. Перед людьми стыдно.

Катя, судорожно всхлипывая, достала из ящика стола носовой платок.

Виталий нагнулся к ней и тихо спросил:

— Где же теперь эта Валина любовь?

— В Москве он, — ответила Катя, утирая глаза и вздыхая. — Звонил недавно Вале оттуда.

— Так это он звонил?!

— Ну да! — Катя с недоумением посмотрела на Виталия и вдруг, с испугом прижав ладонь ко рту, прошептала: — Что случилось-то?.. В Москве у вас…

— Как его зовут? — сухо и деловито спросил Виталий.

— Николай. А фамилия — Павлов.

— Видели вы его когда-нибудь?

— Конечно, видела.

— Узнать можете? — напористо продолжал спрашивать Виталий.

— Ещё бы!

— Он это?

Виталий вынул из внутреннего кармана пиджака фотографию убитого в Москве парня и положил на стол перед Катей. Она как-то мельком, боязливо взглянула на неё и тут же вскрикнула, прижав обе ладони к лицу:

— Ой!.. Он это!.. Убитый!..

Все находившиеся в комнате обернулись на её отчаянный крик.

Виталий поспешно спрятал фотографию и, понизив голос, жёстко сказал:

— Вот почему нам надо видеть Валю, понятно вам?

Катя, всхлипывая, подняла голову и собралась что-то сказать, но их уже обступили взволнованные люди.

— Катя, что случилось?.. Кого убили?.. Кто такой?..

— Да никто! Не знаете вы его! — зло крикнула Катя. — Никто его не знает! Мать родная и та… только… вот только… — Голос её захлебнулся. — Одна знает… Ой-ой, что же будет?.. Ой, бедненькая…

Теперь все смотрели на Виталия. И он сдержанно сказал:

— Так уж случилось. Погиб человек. Ничем теперь не поможешь.

— А вы-то куда смотрели? — крикнул кто-то.

Виталий закусил губу.

— Сами мы никуда не смотрим, — вступилась женщина, только что упрекавшая Катю за её мужа. — Что ж теперь, на каждом углу милиционера ставить?

А Катя глубоко вздохнула и сказала, обращаясь к Виталию:

— Идите ко мне домой. Вон, через дорогу. — Она указала в окно. — Первый этаж. Налево. Три раза стукнете… Да я вас сейчас сама отведу!.. — Она поспешно поднялась и схватила висевший на спинке стула платок. — Пойдёмте.

И, не оглядываясь, кинулась к двери. Виталий и Мурзин двинулись за ней. Люди молча провожали их глазами.

Уже подходя к двери квартиры и вынимая ключ, Катя предупредила:

— Только вы уж как-нибудь поосторожнее, не сразу. Это же для неё какое горе неслыханное! Так она его ждёт…

Когда они тихо вошли в квартиру, Валя спала, калачиком свернувшись в углу большой тахты и укрывшись какой-то кофточкой.

И все трое на секунду замерли, боясь неосторожным движением внезапно разбудить девушку и терзаясь мыслью о том, что ей сейчас придётся услышать.

— Валюша… — нерешительно позвала наконец Катя. — Валюша, ты слышишь?..

Она нагнулась над спящей и осторожно провела большой красной рукой по её волосам.

Девушка открыла глаза, увидела чужих людей и быстро, словно и не спала, приподнялась, сжалась в комок, подобрав под себя ноги, как испуганный, но готовый к обороне зверёк.

— Чего вам надо? — осипшим от сна голосом спросила Валя, понимая, что люди эти пришли к ней.

И ещё она сразу сообразила, что, раз привела их сюда Катя, значит, зла они ей не причинят, иначе Катя ни за что бы их в свой дом не пустила.

— Здравствуйте, Валя, — с трудом выдавил из себя Виталий. — Мы к вам из Москвы. Насчёт Николая.

— Насчёт Николая?.. — растерянно повторила Валя. И, вдруг уловив что-то в лицах окружавших её людей, она подалась вперёд и с испугом воскликнула: — Да говорите, что с ним?!

— С ним… его… — сбивчиво начал Виталий.

— Ну, что с ним?..

— Убили его, Валя…

— А-а!..

Она захлебнулась в отчаянном крике и упала на тахту, зарывшись лицом в подушку. Плечи её вздрагивали, а судорожно сжатый кулачок стучал по тахте.

Виталий с тревогой посмотрел на Катю. Та ответила ему гневным взглядом и процедила:

— Сказала же вам…

Но тут вдруг Валя резко поднялась, лицо её было мокро от слёз, она и не думала их вытирать.

— Кто вы такие? — спросила она. — Откуда вы знаете про него?

— Мы из Москвы, из милиции, — негромко ответил Виталий. — Мы должны выяснить, кто его убил и за что. Вы не догадываетесь кто?

— Откуда же я знаю? — угасшим голосом ответила Валя, с тоской глядя куда-то в пространство.

— Он вам не говорил, зачем едет в Москву?

— Вот так… его спасли, — еле слышно произнесла Валя, отвечая каким-то своим мыслям и как будто не замечая обращённого к ней вопроса.

— От чего его собирались спасти? — задал новый вопрос Виталий. — И кто его спасал?

— Была драка, — по-прежнему безучастным тоном, как о чём-то очень далёком и постороннем, сказала Валя. — В сквере, около рынка. Не знаю уж, с чего началось. Все пьяные были. Кроме Коли. Он говорил, что от меня пьяный, ему хватит. Ну а в сквере к нему пристали. Он кинул одного, а на него ещё трое… Ну Витька, кажется, бросил ему нож. И Коля ранил кого-то. А все подумали, что убил. И разбежались. Потом Коля спрятался. И от меня тоже. А позвонил уже из Москвы. Так хорошо слышно было. Я подумала, он из дома звонит. Я ему говорю: «Ну что ж ты не приходишь? Я же извелась вся. Скорее приходи, я жду». А он говорит: «Скоро, Валечка, совсем скоро. Вот приеду и больше никуда от тебя ни на шаг. Люблю тебя очень». Так в телефон и сказал. «А где же ты был?» — спрашиваю. А он говорит: «Хорошие люди мне помогли. Я тебе из Москвы звоню». «Что ты там делаешь?» — спрашиваю. А он говорит: «Да тут попросили меня съездить, отвезти кое-чего. Ну и я хорошо заработаю. Нам с тобой надолго хватит. И уедем, далеко!» «Ой, — говорю, — не надо таких дел. Зря хорошо не платят, я уж знаю». А он смеётся. Он такой весёлый был, он так смеялся…

Виталий понял: всё, что тогда она думала во время разговора с Николаем, теперь ей казалось, что она произносила вслух.

— Кто же его послал в Москву?

— Почём я знаю? Вот так его спасли… Хорошие люди. Спасибо им. Спасибо… У-у… — Она погрозила кому-то кулачком. — Нужны нам были их вшивые деньги!.. Коля такой доверчивый… был…

— Мы найдём этих людей, Валя.

— А мне-то что! — Она пожала плечами, упрямо глядя куда-то в пространство перед собой. — Вы мне Колю найдите. Вот уж я вам спасибо скажу…

— Значит, не знаете вы тех людей… — как бы про себя повторил Виталий. — Ну а друзей его близких знаете? Может, они чего вспомнят?

— Не знаю. Никого у него не было. Одна я была. Да и я его только одну ночь любила. Только одну ночь.

Она, не отрываясь, смотрела в пространство, словно окаменев, и только слёзы текли по щекам.

— Родственника у него в Москве нет? — спросил Виталий.

— Нет, — покачала головой Валя. — Никого у него нигде нет.

— А Пашку он вам не называл? Или Павла?

— Да нет у него в Москве никого, — устало сказала Валя.

— Ладно, — согласился Виталий. — Это мы оставим. Ну а можете вы вспомнить, только точно, когда он звонил, в какой день?

— В какой день? — переспросила Валя. — Это я точно помню. В среду звонил.

Виталий сразу отметил про себя: в день убийства. И поспешно спросил:

— А в котором часу, тоже запомнили?

— В котором часу? — опять переспросила Валя, словно ей каждый раз приходилось откуда-то неохотно возвращаться, чтобы понять, о чём спрашивает её этот настырный парень. — Да, помню. Вечером он звонил. Я с работы уже пришла. А отец ещё не пришёл. Он поздно приходит.

«А ведь у Пашки в это время был самый разгар попойки», — отметил про себя Виталий. Он вдруг ощутил неясную тревогу. Что-то не стыковалось в его версии, что-то шло наперекор, факты не желали сцепляться.

— А он не сказал вам, откуда звонит: из квартиры или, скажем, с почтамта, с переговорного пункта?

— Откуда звонит?.. Как так откуда?.. Аа-а… Из квартиры он звонил.

— Почему вы так решили? — быстро и напористо спросил Виталий, не давая ей снова уйти куда-то.

— Ну как так почему? Что-то он сказал такое. Не помню уж… Ах да! Он сказал: пора кончать, а то копеечка бежит, и ещё… да, ещё хозяин зовёт пить чай.

— Понятно, понятно, — пробормотал Виталий, хотя с каждым новым Валиным ответом ситуация становилась всё непонятнее.

— А скажите, — снова спросил он, — Николай вам не сказал, когда приедет? — И, не выдержав, добавил: — Вспоминайте, Валя, вспоминайте, я вас очень прошу.

— Да вспоминаю я, вспоминаю, — с тоской ответила Валя. — Всё я вспоминаю, каждое его словечко. Он сказал не «приеду», а «прилечу». «Самолётом прилечу к тебе» — вот он как сказал.

— Самолётом?

— Да-да. Самолётом.

— А в Москву он ехал поездом, — задумчиво произнёс Виталий. — Ну да, он же багаж вёз. А обратно… — И, обращаясь к Вале, спросил: — А когда он обещал прилететь?

Девушка вздохнула и прижала ладони к вискам:

— Я его на следующее утро уже ждала.

— Он так и сказал: «Утром прилечу»?

— Да. А вылетал ночью.

— Ночью? — насторожённо переспросил Виталий.

Валя молча кивнула в ответ.

Ночью был только один рейс. Тот самый, которым летел Виталий. Его самолёт вылетел из Москвы в два двадцать пять ночи. И здесь был утром.

— И больше он вам ничего не успел сказать?

— Ничего… — Валя покачала головой. — Мы так хорошо поговорили. Ой, какая я была счастливая, когда он позвонил, вы бы знали!! Ой какая!.. — судорожно воскликнула она. — Ой-ой! Что же это такое!.. Что же это…

И Валя снова упала на тахту.

Виталий переглянулся с Мурзиным, и, кивнув Кате, они один за другим тихо вышли из комнаты, миновали маленькую переднюю и осторожно закрыли за собой входную дверь.

Очутившись во дворе, они остановились. Виталий вытащил сигареты, и оба молча закурили.

Первым нарушил молчание Мурзин.

— Да-а… — вздохнув, сказал он. — На нашей работёнке не соскучишься.

— Именно, — подтвердил Виталий. — И к чёртовой матери летит вся наша версия.

— Насчёт того, кто убийца?

— Да, — задумчиво кивнул Виталий. — В ту ночь на лестнице подъезда мелькнул один парень. С чёрным портфелем. Он спешил на самолёт. Я думал, что исчез ценный свидетель. А его-то и убили… И ограбили… Вот какая история.

И сразу два важнейших обстоятельства пришли на ум Виталию. Первое — это что не было убийства в пьяной драке. Всё было обдумано и подстроено. Того парня во дворе уже ждали. А второе — это нежелание кого-то из жильцов признать свою связь с убитым, потому что тот парень вышел не из квартиры Пашки, это ясно. Почему же никто не пожелал признать, что парень тот ушёл от них? Чего они боялись?

След упрямо вёл в Москву и… терялся в тёмном подъезде.

Глава IV ВОЗДУШКА

В самолёте, под ровный гул моторов, Виталий пытался читать купленные в аэропорту уже сегодняшние утренние московские газеты, но мысли бежали от газетных строчек к его собственным делам и он не в состоянии был уловить смысл прочитанного.

Вчера вечером из гостиницы он позвонил домой, и Светка дрожащим голосом сообщила, что днём Анну Михайловну отвезли в больницу, прямо с работы. И Светка только что вернулась оттуда. Врач сказал, что инсульт. Правда, лёгкий. И всё должно пройти. Но пока ей очень плохо, она еле говорит. И положили её в коридоре, в палатах нет мест. Светка не знала, что делать. Она уже говорила с заведующим отделением, с врачом, со старшей сестрой. Все обещают, но когда — неизвестно. Может быть, надо сделать подарок кому-то из них или просто сунуть деньги? Нянечкам она уже рассовала рубли и трёшки, и они обещали особо присматривать, ведь мама сейчас совершенно беспомощна. Но нянечкам все, наверное, суют. Что же делать? Всегда бодрая, самоуверенная Светка была совершенно растеряна и как-то пришиблена. «Что же ты не позвонила отцу? — разволновался Виталий. — Он бы всё устроил». «Я звонила, — пролепетала Светка. — Но ведь все на работе днём… А завтра ты уже прилетишь… Сейчас всё равно ничего не сделаешь… Ой, Витик, как это ужасно!..» Да, это было ужасно. Виталий даже не думал, что так разволнуется. Ночь он почти не спал.

И сейчас, в самолёте, он всё время клевал носом и, вздрагивая, тряс головой, отгоняя дремоту. Наконец, когда погасло световое табло над дверью пилотского отсека, Виталий с облегчением закурил, прогнав остатки сна.

Но прошло чуть больше часа, как табло снова зажглось: самолёт пошёл на снижение. «Сумасшедшие всё-таки скорости, — подумал Виталий. — Ведь больше тысячи километров. Когда-то неделями ехали, дневники писали в дороге, письма, чаи гоняли на почтовых станциях. А тут дух перевести не успеваешь, скачешь, как с троллейбуса на автобус». Потом он подумал, что сразу же, как приедет, доложит всё Кузьмичу и помчится в больницу. Кузьмич, конечно, отпустит. А потом, когда он вернётся, они подумают, что делать дальше. Ах да! Ещё сразу же надо позвонить отцу на работу, — наверное, у него в той больнице есть знакомые, у него, слава богу, всюду есть или бывшие коллеги, или бывшие ученики.

И ещё надо тоже сразу позвонить Светке в музей, она там, наверное, с ума сходит. «Да, — подумал Виталий, — подходит времечко, когда не они о нас заботятся, а мы о них. Ну-ну! — тут же прогнал он от себя эту мысль. — Они ещё без нас пока обойдутся, а вот мы… Когда всю жизнь были с ними…» Виталий попытался представить, как он останется один.

Неожиданно рёв моторов стал глуше, ощутимо заломило в ушах. Виталий посмотрел в иллюминатор. Земля, медленно поворачиваясь, надвигалась на самолёт. В прозрачной утренней дымке проступило пёстрое лоскутное одеяло полей и лесов, рассечённых серыми артериями дорог и петлистыми голубыми изгибами каких-то речушек…

В аэропорту Виталия ожидал сюрприз. С машиной, которую за ним послал Кузьмич, приехал Игорь. Точнее, Откаленко встретил его ещё на поле, когда пассажиры, сразу разомлевшие от неистовой московской жары, лениво тянулись через поле к багажному отделению.

Друзья улыбнулись друг другу и зашагали рядом. Откаленко сдержанно сообщил:

— Я из больницы. Всё там отрегулировал.

— Ну да? — обрадованно удивился Виталий.

Игорь пожал плечами:

— А что? Есть опыт, как ты знаешь.

— А как состояние?

— За один день ничего не меняется. Неважное состояние.

— А Светка?

— Светка там. Тебя ждёт.

Они подошли к машине и по очереди забрались в её душное нутро. Виталий дружески похлопал водителя по плечу, и тот весело подмигнул, поймав его взгляд в зеркальце заднего вида. Машина медленно вырулила со стоянки и, набирая скорость, понеслась по шоссе.

— Ну, — сказал Игорь, закуривая, — докладывай, чего привёз.

Виталий потёр лоб, пытаясь сосредоточиться, затем начал рассказывать, сам постепенно увлекаясь и всё ярче, всё детальнее описывая свои вчерашние встречи и разговоры, которые в конце концов привели к полному краху их первоначальной версии.

— И Пашка тут ничего не знает и ничего не даст, — закончил он. — Вот такой компот.

— М-да… Виктор Анатольевич тебе, во всяком случае, спасибо скажет за это открытие. Он вчера полдня бился с этим Пашкой. Тот ему такие концерты даёт, словно он и в КПЗ по литру водки получает. Истерик совершенный. Но что же ты всё-таки узнал?

— Прежде всего имя и фамилию убитого и вообще всё о нём: кто он и откуда.

— Всё, кроме самого главного: кто послал, зачем и к кому?..

— Да. Это всё предстоит узнать. И ведь кто-то из жильцов нам соврал, мы ведь всех опросили. У кого-то из них этот Николай прожил два дня.

— Ну-ну, ты только сам себя не гипнотизируй этим домом. Николай мог быть там в гостях или по делу, а остановиться совсем в другом месте.

— Почему тогда его ждали во дворе?

— Выследили и ждали. Раньше напасть было невозможно. Светло ещё было, народ кругом.

— Так ведь он оттуда на аэродром ехал с портфелем. Что ж он, в последний момент в гости пошёл?

— Или по делу. Почему нет?

— Не-ет, — покачал головой Виталий. — Не верю.

— Вот-вот, — усмехнулся Откаленко. — И я тебе тоже советую не верить в одну какую-то версию, пока она не окажется единственной. Хватит. На одной мы уже, кажется, погорели.

— Не волнуйтесь, коллега, — шутливо откликнулся Виталий.

Он на секунду прикрыл глаза и потянулся, ощущая в теле лёгкую и приятную усталость, как после хорошей работы на свежем воздухе.

Что же, в целом он неплохо поработал. Он установил, кто такой был убитый, установил важные обстоятельства и кое-какие причины его поездки в Москву. Кто-то поручил ему отвезти какой-то неведомый груз по неизвестному пока адресу. И за это Николаю должны были немало заплатить. Так, может быть, вместо того чтобы заплатить, вернее, чтобы не заплатить и чтобы вообще не проболтался, его решили убрать? Вряд ли. Всегда лучше расстаться с деньгами, чем идти на риск убийства. Ведь не сто и даже не десять тысяч обещали заплатить ему за такую поездку? Да и не сомневались в нём, иначе не доверили бы такой груз. Знали ведь, что парень от них никуда не денется, некуда ему бежать, ищут его всюду, раз он якобы убийство совершил. А Виталий проверил: драка была, но никакого убийства не было, и даже ранен никто не был ножом, всё им спьяну да со страху померещилось. Но Николай был уверен, что совершил убийство, и те, кто его спрятал, тоже, наверное, были уверены. Куда же Николаю от них деться? И не выдал бы он их никогда в жизни. А тут ещё и Валя в городе осталась, вполне возможно, что они про неё знали. Нет, те, кто послал Николая в Москву, убить его не могли. Тогда, может быть, убили те, к кому он приехал? Но зачем? Ведь он привёз им какой-то груз, вернее, какой-то товар, причём выгодный конечно, доставляемый, вероятно, не в первый и не в последний раз. Но убить возчика, доверенное лицо, — это значит, во-первых, оборвать навсегда канал поставки этого выгодного товара, а во-вторых, восстановить против себя бывших компаньонов, сделать их своими лютыми врагами, да и не только их, но и всё это крысиное подполье, где таких вещей не прощают. Ну а последнее означает не только разорение, крах «фирмы», но и верную гибель, ибо одного слова бывших компаньонов достаточно, одного анонимного письма куда следует, чтобы угодить за решётку, причём, конечно, с конфискацией всего нажитого. Нет, Николая не могли убить те, к кому он приехал. Что же остаётся? Случайная драка отпадает. Николая во дворе явно ждали. Те двое. Что же, это просто какая-то ссора, после которой за ним пошли, чтобы рассчитаться? Или случайная встреча с какими-то старыми дружками, которые решили свести с ним какие-то, тоже старые, счёты? Возможно. Возможна даже простая случайность, дикая случайность, когда ждали кого-то другого или вспыхнула случайная драка. Вот если это в самом деле случайность, то плохо, очень плохо. Тогда быстро ничего не найти. Убийство «повиснет» надолго и долго будет портить отчётность всего отдела, его репутацию. И хотя Кузьмич-то им за это шею мылить не будет, как некоторые другие начальники, но всё равно неприятно, всё равно берёт зло и досада. Ведь кто-то ходит на свободе и ухмыляется, кто-то, кому по справедливости следует сидеть за решёткой, кусать локти и проклинать день и час, когда он решился оборвать чью-то человеческую жизнь.

Человеческую жизнь… Одну ли? И Виталий вспомнил Валю Березину, вспомнил её фигурку на большой продавленной тахте, сначала свернувшуюся уютным калачиком под старенькой кофточкой, спящую, потом перепуганную, забившуюся в самый угол, как затравленный зверёк, вспомнил её узкое бледное лицо с маленьким, по-детски пухлым ртом, удивлённо поднятые, почти скрытые светлой чёлкой брови, и огромные, тёмные, полные тоски глаза, и слёзы, прозрачные капли, быстро скатывавшиеся по щекам. А потом взгляд её стал застывшим, пустым, мёртвым…

Что будет теперь с этой девочкой? Снова ступит на тот круг, с которого её сорвала любовь, первая в её жизни любовь? Но для неё это может стать трагедией, стать гибелью.

Разными путями удаётся людям вырваться из этого опасного круга. Таким путём может быть новая среда, новые друзья, но их у Вали даже в отдалении не видно. Это может быть интересная, захватывающая работа, но её работа учётчицы на стройке ей ничего увлекательного, захватывающего не сулила, а другого она не умела, не знала. Могла бы помочь и резкая перемена обстановки, новый, невиданный край, который сразу кружит голову, как берег океана после пустыни, как тайга и сопки после большого шумного города. Но Валя вряд ли когда-нибудь решится на такой шаг, на такую перемену в судьбе. Нет, для этой натуры требовалось что-то иное. Её могла сорвать с порочного круга — и сорвала — любовь. Только любовь смогла так овладеть всеми её помыслами и мечтами, что уже не осталось места для другого, для прежнего.

И вот не стало любви. Что будет теперь с этой девочкой, кто ответит за то, что произошло с ней, за её жизнь, за её судьбу? Кто-то ходит на свободе и ухмыляется, даже не подозревая о том, что он сотворил.

А Валины родители, больная Ольга Андреевна, Алексей Афанасьевич, к которым могла вернуться дочь, а теперь уже неизвестно, вернётся ли? И что будет с ними обоими, если она не вернётся, как вынесут они это горе? Вот и за них, за их судьбу должен ответить убийца.

Но всё это лишь одна сторона дела, хотя и главная. Есть и другая.

Если всё происшедшее с Николаем лишь случайное стечение обстоятельств, совпадение, неожиданное и непредвиденное, то, следовательно, никуда дальше этот трагический эпизод не поведёт, даже в случае если преступление будет раскрыто и убийца задержан. Раскрытие такого преступления не поможет раскрыть то, что стоит за злосчастной поездкой в Москву. А за ней тянется другая, неведомая пока ниточка к другим преступлениям и к другим, не менее опасным людям. Как в этом случае добраться до них?

— Давай пока не загадывать, — вздохнул Цветков, когда Виталий изложил у него в кабинете всё или почти всё, что он думал по дороге, вместе с подробным отчётом о поездке. — Съездил ты не зря, вот первый вывод. Как считаешь, Виктор Анатольевич? — обратился он к Исаеву.

Тот кивнул в ответ.

— Хорошо уже то, что версия насчёт этого пропойцы отпала. Негативный результат — это тоже результат. Но этим, я полагаю, добыча Лосева не ограничивается.

— Во-во! — Цветков многозначительно поднял палец. — Может, что-нибудь позитивное отыщем, а? Давайте, милые, мои, — обратился он к присутствующим, — помозгуем. А то у некоторых наших повелось: один раз подумать, а семь раз сбегать. Так вот, надобно наоборот. Что ты думаешь, Откаленко?

Игорь живописно восседал верхом на стуле, положив руки на его спинку и опершись на них подбородком. Цветкова, видимо, это нисколько не коробило, тем более что вся поза Игоря выражала глубокую сосредоточенность и живой интерес к происходящему. Услышав вопрос Цветкова, он нахмурился и какое-то мгновение ещё оставался в той же позе, потом выпрямился и неторопливо произнёс:

— Первый позитивный результат поездки — то, что удалось установить личность убитого и кое-какие его связи.

— Не самые главные в данном случае, — осторожно заметил с дивана Валя Денисов.

— Это точно, — подтвердил Виталий. — Кроме Вали, я нашёл ещё двух его приятелей. Один из них сидит за ту драку, между прочим. Все установленные связи — только со сверстниками. Никто из них, конечно, не мог послать его в Москву.

— И Валя ничего тебе не подсказала, ничего не предположила? — с сомнением в голосе спросил сидевший рядом с Денисовым на диване Петя Шухмин.

— Понятия она не имеет, кто его мог прятать, а потом послать в Москву. Николай ни разу не заикнулся даже об этих своих знакомствах.

— Ишь конспиратор! — проворчал Петя. — Доконспирировался на свою голову.

— А где этот Николай работал? — поинтересовался Исаев.

— Электрик он… был, — ответил Виталий. — В железнодорожных мастерских работал.

— Ну, значит, связи эти не по работе, — заключил Исаев.

— Но и на улице он с этими прохвостами познакомиться не мог, — снова вступил в разговор Откаленко. — И не в компании, и не на танцах. Это люди солидные.

— Тогда где же, в самом деле? — с недоумением почесал затылок Петя Шухмин. — Интересно.

— Возможно, случайное знакомство, — предположил Откаленко. — Или давнее какое-нибудь, возникшее в других местах. А теперь вот случайно встретились.

— Ну конечно, — съехидничал Шухмин. — Как чего установить не можем, так случайностью объявляем. И взятки гладки. Никаких претензий.

— Но исключать этот вариант тоже нельзя, — примирительно заметил Валя Денисов.

— А у нас Шухмин всё непонятное исключает. Ему сразу ясность требуется, — ответил Игорь.

— Ну ладно, милые мои, — вмешался Цветков, по привычке вертя в руках очки и сейчас постучав ими по столу. — В том городе пока зацепки не видно. А в Москве?

— В Москве у нас этот проклятый подъезд висит, — с досадой произнёс Виталий. — Кто-то из жильцов мне соврал. Николай, приехав, остановился у него.

— Или был в гостях, или по делу, — вставил Откаленко.

— Но если и прожил, то всего одни сутки, выходит? — спросил Шухмин.

— Именно что, — всё так же досадливо откликнулся Виталий. — Потому никто из соседей его не заметил.

— И, выходит, звонил он Вале из той квартиры? — не унимался Шухмин.

— Вот оно! — поднял очки Цветков. — Кажется, ухватились, милые мои.

— За телефон-то?

— Вот-вот! — И Цветков обернулся к Исаеву: — Как полагаешь, Виктор Анатольевич, ведь даст нам телефонная станция справку, кто звонил такого-то числа в такое-то время в такой-то город?

— Само собой, — кивнул Исаев.

— Вот и дело в шляпе, — весело откликнулся Петя Шухмин. — Кончен бал.

— Тогда только бал и начнётся, — усмехнулся Откаленко.

Цветков взглянул на часы.

— Ладно. Значит, решаем. Ты, Лосев, отправляйся.

— Я, Фёдор Кузьмич…

— Знаю. Поезжай. — И, обращаясь к Исаеву, Цветков пояснил: — Ему в больницу надо.

Вернувшись к себе в комнату, Виталий прежде всего позвонил Светке на работу.

— Она в больнице, — ответили ему.

Тогда он позвонил на работу отцу.

— Всё уже знаю, — ответил тот. — И всё уже сделал. Её посмотрит сегодня профессор Красиков. А насчёт палаты Игорь уже всё организовал, ты знаешь?

— Да.

— Как ты слетал?

— Всё в порядке. Сейчас еду в больницу.

— Ну-ну, надеюсь, что и там всё будет в порядке. Привет передай. Вечером созвонимся.

— Ладно. До вечера, значит. Ты позвонишь потом этому профессору?

— А как же! Ну привет.

Виталий положил трубку и полез за платком.

Солнце палило в распахнутое окно, дышать было нечем, по вискам текли струйки пота.

Виталий приехал в больницу, когда час посещений больных ещё не наступил. Но у него выработалась уже немалая сноровка в подобных ситуациях. Однажды ему даже пришло в голову, что больницы становятся более посещаемыми общественными местами, чем театр или кино. Туда по два-три раза в неделю не ходишь, а вот сюда… Подумать только, всё время кто-нибудь из друзей или близких лежит в какой-нибудь больнице! Навещая их, даже знакомых теперь встречаешь, новости узнаёшь, передаёшь приветы; возникают новые знакомства, как в клубе каком-то. А рядом всё время чьё-то горе, чьё-то страдание.

Короткий разговор с молоденькой дежурной сестрой, у окошечка в просторном застеклённом вестибюле, разговор шутливый и серьёзный одновременно, с упоминанием «фирмы» и связанных с ней срочных дел, а также и того, что посещение больной тёщи заслуживает всяческого поощрения («У вашего мужа есть тёща? Ах, нет пока мужа? Ну тогда вам ещё предстоит оценить мой подвиг!»), — всё это увенчалось беспрепятственным проникновением на третий этаж, где располагалось нужное отделение.

Здесь можно было даже не надевать халат. Этот анахронизм уже ушёл в прошлое. Кто-то, очевидно, наконец понял, что если десятки людей вынуждены надевать один и тот же халат, то стерильности в палате в этом случае всё равно не будет. Да и больные теперь стали носить не казённые, застиранные, обычно мышиного цвета, несуразные по размерам халаты, а домашние, и не только халаты, но и куртки, пижамы — удобные, красивые, разные, добавляющие хоть каплю домашнего тепла.

Виталий прошёл по длинному коридору, стараясь не смотреть в приоткрытые двери палат, где лежали женщины, с деловым видом миновал столик дежурной сестры, кабинеты врачей, маленькую чистую столовую за стеклянной перегородкой и кровати вдоль стен, где лежали больные, пытаясь при этом не задеть что-нибудь на их тумбочках.

Наконец он добрался до нужной ему палаты, дверь которой была плотно прикрыта. Осторожно постучав, Виталий убедился, что его не слышат. Смущённо потоптавшись возле двери, он в конце концов решился приоткрыть её.

— Можно? — громко осведомился он.

— Входите, входите, — позвал кто-то.

В залитой солнцем, душной палате стояло несколько кроватей, окно было закрыто, — очевидно, лежащие возле него боялись сквозняка. Кто-то из больных женщин читал, кто-то спал, одна стонала и металась по постели, возле неё возилась сестра, пытаясь дать с ложечки какое-то лекарство.

Но первой, кого увидел Виталий, войдя в палату, была Светка. Она сидела, сгорбившись, подперев рукой подбородок, около дальней, в углу, кровати. При появлении Виталия она подняла голову и, узнав, помахала ему рукой.

Виталий подошёл и, погладив Светку по голове, склонился над Анной Михайловной, чувствуя, как сжимается горло при виде этого отёкшего, бледного, без единой кровинки, потного лица.

— Ах, мама, ну как же так… — пробормотал он, устраиваясь на стуле возле Светки и обняв её за плечи. — Не усмотрели мы за вами.

Пухлая рука Анны Михайловны слегка погладила его колено.

— Маме трудно говорить, — тихо, почти не разжимая рта, произнесла Светка, боясь расплакаться. Но в глазах её стояли слёзы, и подёргивались уголки губ.

Анна Михайловна вопросительно посмотрела на Виталия.

— Мама спрашивает, как ты съездил, — сказала Светка.

И Виталий принялся негромко рассказывать, как летел, как выглядит город, где он побывал, невольно стараясь не столько вспомнить, сколько придумать что-то интересное, что хоть на миг могло бы отвлечь больную, но по её взгляду он понял, что она с трудом заставляла себя слушать: что-то другое, тяжкое, происходящее в ней самой, поглощало её внимание, туманило взгляд.

— Мама, ты слышишь? — прикусив губу, спросила Светка.

Анна Михайловна чуть заметно улыбнулась и на миг прикрыла глаза.

— Доктор сказал, что всё пройдёт, — сказала Светка. — Обязательно пройдёт. Скоро тебе лучше будет.

— А профессор был? — спросил Виталий.

— Нет. Я его жду, — ответила Светка и, обращаясь к Анне Михайловне, добавила: — Вот и профессор то же самое скажет, увидишь.

Они ещё некоторое время посидели около постели, а когда Анна Михайловна задремала, вышли в коридор.

— Что на самом деле врач говорит? — спросил Виталий и, взглянув на Светку, снова обнял её за плечи. — Ну, ты только не реви. В таких случаях знаешь как надо себя в руки взять! Не смей реветь, слышишь?

— Ох, Витик! — прижимаясь головой к его плечу, пролепетала, глотая слёзы, Светка. — Как хорошо, что ты у меня есть! Что бы я одна делала?..

— Конечно, хорошо. Поэтому возьми себя в руки. О маме надо заботиться, а не плакать. Ну, что сказал врач?

— Он и вправду сказал, что всё пройдёт… Только не скоро. И маме ещё долго лежать здесь… Ой, Витик, за ней такой уход нужен…

— Может, к отцу её перевезти?

— Нет, что ты! У них же там совсем другой профиль. А тут, мне сказали, очень хороший специалист есть. Но уход, Витик… Уход ужасный…

— Ну что ты! Вон Игорь лежал в прошлом году после ранения, помнишь? Три месяца, кажется. Прекрасно ухаживали.

— То Игорь. И откуда ты взял, что прекрасно?

— Я же видел.

— Ах, что ты видел! Но здесь… здесь же их не дозовёшься. Если бы я могла всё время быть с мамой… Ой, Витик! Надо помочь тут одной сестре. Когда она узнала, что ты работаешь в милиции… — Светка подняла голову и, отбросив со лба упрямую прядку, виновато посмотрела на Виталия.

— Откуда же она узнала? — улыбнулся Виталий, но тут же согнал улыбку с лица и уже серьёзно спросил: — Чем ей надо помочь?

— Сейчас скажу. Только, Витик, это обязательно надо сделать. Ты понимаешь?

— Конечно. Если это только в моих силах.

— Когда ты захочешь, то всё в твоих силах. Я знаю.

— Например, я захотел жениться на тебе.

— Витик, я не шучу, — строго оборвала его Светка. — Так вот. Ей надо прописать к себе бабушку.

— Бабушку?

— Ну да. Родную бабушку. А ей не разрешают.

— Почему?

— Вот я её сейчас найду, её Галя зовут. Она тебе всё сама расскажет. Я могу что-нибудь напутать. Подожди.

Светка торопливо пошла по коридору в сторону видневшегося вдали столика дежурной сестры. По дороге она оглянулась и с улыбкой погрозила Виталию пальцем, показывая, чтобы он оставался на месте и ждал, бессознательно чувствуя видно, что он смотрит ей вслед и любуется ею.

Виталий ответно улыбнулся и подумал: «Ещё бабушка какая-то на мою голову».

Он и не подозревал, какие неожиданные последствия будет иметь история, в которую втягивала его Светка.

А через несколько минут Светка вернулась в сопровождении высокой неуклюжей девушки в белом халате и белой шапочке на бронзовых волосах. Скуластое, толстогубое лицо её с чуть выпуклыми серыми глазами выражало одновременно смущение и любопытство, и ещё что-то грустное и раздражённое было в этом лице.

— Знакомьтесь, — сказала Светка. — Это Галя, а это Виталий. — И добавила, обращаясь к Виталию: — Вот её бабушку надо прописать…

— А почему же её к вам не прописывают? — спросил Виталий.

— Ой, я вам сейчас всё расскажу, — всполошённым тоном начала Галя. — Значит, так. Бабушка у сына своего живёт, у дяди Володи. А мой папа, тоже её сын, давно уже умер. А мама… Ну, в общем, у мамы другая семья. Они в Куйбышеве живут. А мне мама комнату оставила. Пока всё ясно?

— Пока всё, — улыбнулся Виталий.

— Ну вот. А бабушке у дяди Володи очень плохо. Они богатые люди, а каждый кусок, который бабушка съест, считают. И работать заставляют. И бабушка из последних сил всё делает. Говорит: «Раз я их хлеб ем, должна отработать». А Софья и пользуется. Это дяди Володи жена. Ух, жадина! У самой тряпок — завались…

— Ну а почему бабушка у вас не живёт? Для этого особая прописка не требуется.

— Да знаю я! Звала. Не хочет. «Где, — говорит, — прописана, там и жить буду. Господь, значит, меня этим наказал. Пропишешь у себя — буду жить с тобой». Я в милицию. А там говорят: «У вас площадь мала, нормы нет».

— Какая же у вас площадь?

— Одна комната, двенадцать с половиной метров, светлая, квадратная. Бабушкина постель вполне встанет.

— Ну что ж, Галя, — вздохнул Виталий. — Вы напишите заявление начальнику…

— Написала я уже, — перебила его девушка и вынула из нагрудного кармана халата сложенный вчетверо лист. — Мне уже Светланочка сказала. Посмотрите только, правильно или чего исправить?

Виталий развернул бумагу, пробежал глазами заявление и кивнул:

— Правильно. Только вот тут — ваш адрес, а вот здесь, внизу, напишите адрес, по которому бабушка сейчас проживает.

Галя приложила лист к стене и шариковой ручкой вписала адреса.

— Ну вот. — Виталий положил заявление в карман. — Постараюсь что-нибудь сделать. Твёрдо, правда, обещать… — Но тут он перехватил умоляющий Светкин взгляд и уже другим тоном закончил: — Всё, что смогу, сделаю. Но уж вы…

— Ой, что вы! — всплеснула руками Галя. — Я за вашей мамочкой как за родной буду ходить. Вот увидите!

Галя кивнула им обоим и убежала.

— Ловкая особа, — хмуро сказал Виталий.

— Ой, я для неё готова что угодно сделать, — вздохнула Светка. — Только бы мама…

— Я тоже готов что угодно сделать, — согласился Виталий. — Вот только никого у меня в том районе нет знакомых. Ну ладно, поищем, раз такое дело. — Он посмотрел на часы. — Мне надо бежать, Светка.

— Ладно. Беги, — вздохнула Светка. — А я дождусь профессора.

— Всё будет хорошо. Не волнуйся, — сказал Виталий и, нагнувшись, поцеловал Светку в щёку. — Мировой профессор придёт, учти. Так мне приезжать?

— Ты когда освободишься?

— Часов в семь.

— Приезжай. Я тебя дождусь.

Виталий взглянул на часы. Порядок. Он ещё успевает кое-что сделать.

С тяжёлым чувством уходил Виталий из больницы. Что теперь будет? Когда поправится Анна Михайловна? И как её сейчас оставлять на ночь одну? Этих нянечек действительно не дозовёшься. А Анна Михайловна пока и позвать не может. И Светка в конце концов тоже свалится, если так будет продолжаться.

Виталий почувствовал растерянность перед этими непреодолимыми жизненными сложностями. Никогда ещё ему не приходилось решать такие проблемы. И первая мысль, которая тут же пришла ему в голову, была: «Надо пойти к моим, они что-нибудь придумают». И Виталий усмехнулся про себя. «Да, — снова подумал он, — старики без меня пока ещё могут, а вот я без них никак». Странно, но эта мысль принесла неожиданное успокоение. Всё устроится, всё будет хорошо. Надо только успокоить Светку.

Он вышел в больничный двор и побрёл мимо высоких корпусов к выходу на улицу. И тут же новые заботы обступили его.

Виталий отправился на междугороднюю телефонную станцию.

Большое серое здание в глубине площади показалось ему настоящим муравейником, сложная и строгая организация которого, как известно, с трудом доступна человеческому пониманию. Виталий даже не пытался здесь что-нибудь понять, оглушённый бесчисленными гудками, звонками и стрекотанием сложнейшей загадочной аппаратуры, непонятными терминами и чисто профессиональными оборотами речи работников станции. Он послушно переходил из цеха в цех, из одной группы или службы в другую.

Задача оказалась совсем не простой: установить номер телефона, по которому такого-то числа вечером состоялся разговор с указанным городом, а затем по этому номеру уже назвать фамилию и адрес абонента. Не меньше чем полтора десятка людей, оторвавшись от срочной работы, вынуждены были давать Виталию справки, отвечать на вопросы, растолковывать, копаться в регистрационных книгах, перебирать бесчисленные бланки исполненных заказов в клетках сортировочных шкафов, рыться в пухлых конвертах и звонить кому-то по телефону.

И вот тут-то Виталия и поджидало первое неприятное открытие на, казалось бы, ясном и простом пути к цели. В конце концов выяснилось, что нужный ему телефон установлен в помещении трамвайной станции недалеко от проспекта Мира.

— Исключено, — решительно заявил Виталий. — Это должна быть частная квартира.

Работники станции пожали плечами, но проверили ещё раз. Результат оказался тот же. Телефон упрямо торчал в помещении какой-то станции. Следовательно, доступ к нему имели десятки самых различных людей, и каждый из них мог, набрав шифр соответствующего города, автоматически получить разговор с любым из абонентов там.

— Нет, — поправили его. — Заказ исполняла телефонистка. Мы же с вами видели табуляграмму и нашли бланк заказа.

Хорошо, допустим, что так, продолжал рассуждать уже про себя Виталий. Но на этой чёртовой станции должен быть какой-нибудь дежурный, диспетчер или кто-то в этом роде. Разговор кого-либо из работников станции или вагоновожатых с другим городом не мог пройти мимо его внимания. И скорее всего он ещё не успел это забыть, прошло всего шесть дней. Ну а посторонний человек вообще не получит разрешения звонить в другой город по служебному телефону. Да, но Николай не был ни вагоновожатым, ни работником станции. Значит, диспетчер ему был знаком, — возможно, он у него и остановился на те два дня, которые провёл в Москве.

Воображение уже рисовало Виталию, как вечером в прошлую среду Николай пришёл к знакомому диспетчеру на работу; тот как раз садился пить чай, посторонних людей на станции не оказалось, и Николай беспрепятственно сделал заказ на разговор. Его, наверное, дали быстро, приятели даже не успели выпить чаю. И диспетчер, наверное, поторапливал Николая, пока тот говорил с Валей. И дело тут было, конечно, не в чае, который остывал, а в том, что диспетчер всё-таки побаивался: как-никак за государственный счёт разговор шёл, вдруг да начальство обратит внимание.

Кстати, этого диспетчера установить будет совсем несложно. Немного их там, на станции, вероятно, да и в большинстве это, конечно, женщины.

Утешая себя этими вполне разумными соображениями, Виталий наконец покинул телефонную станцию. Голова гудела, и всё тело наливалось тяжёлой, вязкой усталостью.

Виталий заехал в больницу за Светкой. Она немного приободрилась: был профессор Красиков и вполне оптимистично оценил состояние Анны Михайловны.

— Сейчас мама заснула, — наверное, до утра, — сказала Светка. — Мы можем ехать домой. Ещё надо в молочную зайти и в булочную. Дома ничего у нас нет.

Светка выглядела осунувшейся и бледной. «Так она долго не выдержит», — с беспокойством подумал Виталий.

А утром Светка снова уехала в больницу. Она выпросила себе неделю в счёт отпуска.

Виталий обещал, что тоже заедет туда среди дня. Особых хлопот на трамвайной станции ожидать не приходилось. Хотя установить того диспетчера надо было осторожно: вполне возможно, что это он проживал в том самом подъезде и скрыл от Виталия свою связь с убитым.

Трамвайную станцию Виталий обнаружил, однако с немалым трудом. И тут его ждало новое неприятное открытие.

Небольшой деревянный домик, одиноко стоявший посередине тихой площади, среди путаницы трамвайных путей, оказался заколоченным и брошенным. Станция не функционировала.

Ошеломлённый Виталий даже зачем-то подёргал толстую шершавую доску, которой наискосок была забита дверь станции. Доска под его рукой даже не шелохнулась. Прибита она была намертво дюймовыми гвоздями. Так же добросовестно были заколочены и окна. Нет, решительно никто не мог туда проникнуть, чтобы поговорить по телефону. И тем не менее разговор состоялся!

Виталий, озадаченный и сердитый, дважды обошёл маленький домик. Со стен его местами уже обвалилась штукатурка, и под ней проступили потемневшие от времени брёвна. Этот замшелый гриб давно надо было бы убрать с площади, и вот теперь этим, вероятно, и решили заняться. Но в домишке этом был телефон, звонить по которому могло разве только привидение. Впрочем, кто-то должен отвечать за всё это хозяйство, кому-то оно пока что принадлежит. Что же предпринять? Куда-то надо было двинуться за информацией.

Присев на ступеньку, Виталий выкурил сигарету и наконец принял решение. Причём самое простое в создавшейся ситуации.

Он сел в первый же трамвай, который остановился на площади недалеко от бывшей станции. Молоденькая девушка-вагоновожатая в лихо сдвинутой набок форменной фуражке и пёстром платьице очень бойко и охотно отвечала на его вопросы. Виталий узнал, что станция на площади принадлежит одному из отделений службы пути и не работает уже месяца три, если не больше. Так вот и стоит заколоченная, и ни разу туда никто не заходил. Одновременно Виталий получил адрес отделения вместе с приглашением проехать часть пути на этом же трамвае. Приглашение Виталий принял, но от дальнейшей болтовни с девушкой благоразумно воздержался, заметив, какой непомерно большой процент внимания постепенно переключался на его персону.

Через некоторое время Виталий уже поднимался на второй этаж невзрачного старого дома в одном из тихих переулков. Длинный коридор первого этажа Виталий уже прошёл. На втором этаже он довольно быстро обнаружил кабинет начальника отделения.

— Нет, — сухо ответил ему маленький, седоватый, чем-то, видимо, раздосадованный человек в белой рубашке. — Мы эту станцию законсервировали. Будем сносить. И, понятно, ею никто не пользуется. Соответственно телефоном тоже. И вообще его уже давно выключили, к вашему сведению.

— Что вы не пользуетесь станцией, это понятно. Но вообще-то туда проникнуть можно было? Она давно так основательно заколочена?

— А вы как думаете? С первого дня заколотили. И, я повторяю, телефон там выключен.

Да, с телефоном этим происходило что-то непонятное, даже таинственное. Им могли воспользоваться и в самом деле одни привидения. Откуда же звонил Николай? На междугородной телефонной станции, очевидно, произошла ошибка. А раз так, то теперь уже ничего не найдёшь. Ниточка оборвалась. Что же делать дальше?

И всё же Виталий решил, хотя бы ради перестраховки, наведаться в бухгалтерию службы движения и узнать, когда они последний раз платили за этот злосчастный телефон.

Но для этого предстояло ехать по новому адресу.

Между тем ноги уже изрядно гудели. Солнце палило нестерпимо, и рубашка давно прилипла к мокрой спине. И дышать на знойных, пробензиненных улицах было нечем. Давно Москва не знала такой невероятной жары.

Время близилось к обеденному перерыву. Надо было спешить. И тут Виталию подвернулось такси. Шофёр предупредительно распахнул дверцу, даже предварительно не выяснив, куда, собственно, Виталию требуется ехать. Жара, видимо, действовала на людей по-разному.

В огромной комнате бухгалтерии, уставленной столами, между которыми двигаться можно было только боком, а уж разойтись с кем-нибудь представлялось задачей почти невыполнимой, Виталий мыкался довольно долго, слегка оглушённый непрерывным тарахтением совершенно сбесившихся, как ему казалось, арифмометров, истеричным стуком пишущих машинок и звонким щёлканьем деревянных пуговиц счётов.

Наконец он добрался до нужного ему стола в самом дальнем углу комнаты, возле какой-то двери. Здесь было относительно тихо, и Виталий смог, уже не напрягая голоса, в десятый раз сформулировать свой вопрос.

Какая-то пегая розовощёкая женщина в очках сочувственно выслушала его и, предупредив, что у них скоро начнётся обеденный перерыв, тем не менее обещала сейчас же всё выяснить. Попросив Виталия минуту подождать, она с деловым видом скрылась за соседней дверью.

Виталий благодарно посмотрел ей вслед и принялся с интересом оглядываться по сторонам. Вскоре, однако, он начал нетерпеливо постукивать пальцами по столу и поглядывать на дверь рядом с собой. В это самое время до него донёсся знакомый голос из соседней комнаты. Розовощёкая женщина говорила кому-то по телефону:

— Федя? Придёт Нюра. Отдай ей старую скатерть. Ну ту, с цветами, красную. Что?.. Ну погляди. Я подожду… — Пауза, по расчёту Виталия, продолжалась минуты три. — Нашёл?.. А ты погляди на кухне, знаешь, в том ящике. Ну с чёрной ручкой. Ага. Давай… — И снова пауза. — Нашёл? Ну всё тогда. А ты поел?.. Ещё кефир возьми. Ну ничего, стаканчик выпей… Ну я тебя очень прошу. Ну скорей, скорей, мне же некогда, я с работы звоню… Ну молодец.

Женщина, как ни в чём не бывало, появилась за своим столом, деловито взглянула на часы и покачала головой. Потом она осведомилась, что же Виталию требуется узнать.

Скрывая досаду, Виталий повторил.

Женщина достала какую-то книгу, полистала её, затем достала из деревянного ящика разграфлённый лист, заполненный непонятными цифрами, и, наконец, поправив очки, снисходительно объявила Виталию, что этот телефон находится у них на балансе и плата за него, в том числе и за междугородные разговоры, производится регулярно и своевременно. За истекший месяц, например, уже уплачено, в том числе за четыре междугородных разговора.

— Но позвольте! — воскликнул до крайности удивлённый Виталий. — Ведь помещение там уже три месяца как заколочено. И никого там нет. Никто телефоном не пользуется, уверяю вас.

— Меня не надо уверять, молодой человек. У нас есть документы. Я им больше верю.

— Вы знаете, это уже какая-то мистика, — понижая голос, сказал Виталий. — Я только сегодня был на этой станции. Представляете? Она со всех сторон заколочена. И звонить оттуда может только нечистая сила. — И, перегнувшись через стол, ещё тише спросил: — Вы верите в нечистую силу?

Женщина слегка вздрогнула, сняла очки и внимательно посмотрела на Виталия:

— Вы что, серьёзно это говорите?

— А может быть, этот телефон параллельный с каким-нибудь другим? — спросил Виталий.

— Да нет! — Женщина раздражённо пожала плечами и, надев очки, скользнула глазами по лежащей перед ней ведомости. — Плата была бы совсем другая.

— М-да… Ну извините.

Виталию ничего не оставалось, как распрощаться. Женщины за соседними столами, побросав дела, уже торопливо хватали сумки и устремлялись к двери.

Виталий вслед за ними вышел на улицу. Оглядевшись, он решил, что, пожалуй, быстрее всего он поест у себя на работе, отсюда это не так уж и далеко. Заодно он расскажет Игорю или любому из ребят, кто окажется на месте, эту странную историю.

«Интересное кино, — размышлял по дороге Виталий. — Что бы это всё могло означать? Ну хорошо. Допустим, этот телефон действительно может числиться на балансе службы движения, и бухгалтерия в этом случае автоматически переводит плату за него, хотя трамвайная станция там уже давно не работает. А раз идёт плата, то телефонный узел аппарат не выключает. Всё это вполне вероятно. Но откуда берутся междугородные переговоры по этому телефону? Кто-то каждый раз отдирает доски, проникает в помещение, пользуется телефоном, а потом прибивает доски снова? Чушь какая-то! Но тогда что же происходит?»

Этот же вопрос Виталий задал через полчаса Игорю Откаленко и Пете Шухмину, когда они уплетали гуляш в соседней диетической столовой.

— Я думаю так, — авторитетно объявил с полным ртом Петя Шухмин. — Ясное дело, произошла путаница. На междугородной телефонной станции. Вот пусть они и ищут концы. Надо заставить. Что это за работа, чёрт их побрал бы!

— Не люблю скандалов, — поморщился Виталий.

— А кто любит? Но иногда…

— Нет, я бы посоветовал другое… — вмешался Откаленко.

После обеда друзья распростились. Виталий, подумав, решил последовать совету Игоря и поехал в районный телефонный узел.

Приёмная начальника узла была переполнена. Виталий еле пробрался к столику секретаря. Совсем юная девушка с двумя косичками и любопытными глазками, трепеща, взглянула на удостоверение сотрудника уголовного розыска и с неожиданной решительностью пропустила Виталия вне очереди. Какая-то женщина за его спиной возмущённо сказала:

— Это просто невозможно, когда всё по знакомству.

— А вот мы сейчас его попросим, — энергично вмешался чей-то мужской голос.

Но тут девушка-секретарь строго произнесла:

— Товарищи…

Дальше Виталий уже ничего не слышал, плотно прикрыв за собой дверь.

Начальник узла Фёдоров оказался тоже совсем молодым человеком в белоснежной нейлоновой рубашке с весьма модным пёстрым галстуком. На спинке его кресла висел пиджак. Тёмные волосы были гладко зачёсаны назад, тонкие, словно побритые, брови далеко разошлись от переносицы и придавали круглому румяному лицу смешливое выражение, но живые чёрные глаза смотрели насторожённо.

— Чем могу служить? — сдержанно осведомился он.

Виталий рассказал о странной ситуации с телефоном на бывшей трамвайной станции.

— Минуточку.

Фёдоров коротко и сухо переговорил с кем-то по телефону и, повесив трубку, безапелляционно заявил:

— Телефона там давно нет. Всё это какое-то недоразумение.

— Но междугородные переговоры?

— Не знаю, не знаю. Разгадывать загадки — это не моя специальность. Вы Шерлок Холмс, вы и разгадывайте. А у меня хватает других дел. Видели, что творится в приёмной?

— Ну хорошо. Дайте мне хотя бы техника, — попросил Виталий. — Мы по крайней мере проверим, работает этот телефон или нет. Можете вы техника мне дать?

Техника ему дали. Это оказался молодой и смешливый парень по имени Юра, длинный и тощий, в мятых светлых брюках и пёстрой рубашке с короткими рукавами. Узнав, в каком загадочном деле ему предстоит разобраться, он загорелся энтузиазмом.

— Участок не мой, но покумекаем. Это же надо, в наш век — и такие чудеса! А почему ваша контора этим занялась? — полюбопытствовал он. — Небось с преступлением дело связано, а? Вы мне можете доверять. Могила! И работу вашу чуток знаю. Больше, правда, по книжкам приходится изучать.

— А меньше?

— Меньше по наблюдениям, — засмеялся Юра. — У нас в доме два офицера милиции живут. И ещё двое судимых. Один, правда, встал на путь. А вот второй интересно про свою жизнь рассказывает, особенно вечером, когда уже выпьет. Вокруг него всегда пацаны, в рот смотрят. А вот ваши, между прочим, ничего не рассказывают.

— Дышать некогда, не только рассказывать.

— Ну да, — охотно согласился Юра и подмигнул: — Вы ловите, а тот рассказчик вам поставляет, кого ловить. Одним словом, перпетуум-мобиле, то есть вечный двигатель, — пояснил он.

Болтая и посмеиваясь, они наконец добрались до места, и Юра с важным видом обследовал домишко, где размещалась станция. Он даже подёргал ручку двери и провёл рукой по доске, которой дверь была заколочена. Потом присвистнул и подмигнул Виталию:

— Эх, лупы нет. У вас небось тоже? Надо бы отпечатки пальцев проверить.

— Зачем? — усмехнулся Виталий.

— А может, кто проникал туда?

— Ты, брат, лучше своим делом занимайся. А я — своим. Могу тебе доложить: никто туда не проникал. Вот разве что сейчас придётся проникнуть.

Виталий критически осмотрел заколоченную дверь.

— Погоди, — остановил его Юра. — Мы сначала в другом месте посмотрим.

Он огляделся и решительно направился через площадь к стоявшему возле одного из домов распределительному шкафу. Виталий последовал за ним. Позвякивая связкой ключей, Юра распахнул железную дверку шкафа, и Виталию представилась дикая мешанина разноцветных проводов, блестящих медных контактов и миниатюрных чёрных ящичков, сдвинутых в длинные блоки.

— Так-так, — проговорил Юра, присаживаясь на корточки перед шкафом. — Попробуем заняться своим делом. Где тут у нас, значит, его вход?.. Ага, вот!.. А выход?.. Эге-ге… Что за фокус?.. — Он озадаченно посмотрел на какой-то провод. — Вот кабель от кросса станции, вот её плиты, так?.. А это к абонентам…. Да-а… — Юра присвистнул и поднял глаза на Виталия: — Нарушение инструкции наблюдается, товарищ начальник. Аппарат-то запараллелен на другую пару кабеля. А она…

Юра с усилием поднялся на затёкшие ноги и, запрокинув голову, осмотрелся.

— Ну вон. Ясно, — кивнул он на осветительную мачту невдалеке. — Видите? Кабельный ящик. Десятипарник, по-моему. А уходит одна пара. Ну, всё ясно.

Юра, обернувшись, взглянул на Виталия весело и удивлённо:

— Воздушка, товарищ начальник.

— Что-что? — не понял Виталий.

— Воздушка, говорю. Знаете про такую? Пара по воздуху пошла. Самое милое дело.

— А куда пошла?

— А кто её знает куда! Вот поглядим. Ну дела… Вон, видите? — Юра указал на тонкую нитку кабеля, который тянулся от небольшого зелёного металлического ящика, укреплённого на осветительной мачте, к стене соседнего дома. — Вот за этой парочкой мы теперь и последим. Куда она нас приведёт, интересно знать.

Они медленно двинулись вдоль дома, не отрывая глаз от нитки кабеля, которая вскоре легко перекинулась на соседний дом, потом на следующий. Внезапно кабель исчез, и пришлось долго отыскивать его в тесном, застроенном ветхими сарайчиками дворе.

Здесь к ним присоединилась компания мальчишек, разинув рот следивших, как два перепачканных длинных дяди обшаривают их двор. Наконец один из мальчуганов не выдержал и ехидно спросил Виталия:

— Дядя, вы шпионы?

Виталий засмеялся:

— Нет, мы разведчики.

— Неправда, — возразил мальчик. — Разведчики — это наши. Они у своих не разведывают.

— Дядя, — вмешался второй мальчуган, — а кого вы обманываете?

Виталию стало почему-то не по себе.

— Мы, ребята, с телефонной станции, — сказал он.

И шумная ребячья компания немедленно потеряла к ним всякий интерес.

А вскоре Юра снова обнаружил загадочный кабель. Тот, оказывается, прошёл насквозь длинный ветхий сарай и вынырнул уже на стене следующего дома.

Теперь Виталий был уверен, что не ошибся, что Николай говорил действительно из какой-то квартиры, впрочем, не так уж и далеко от двора, где он был убит.

Между тем Юра был захвачен начавшимся поиском и необычайным своим открытием, и его уже не приходилось подгонять или упрашивать. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что и с самого начала этот славный парень отнёсся к делу вполне добросовестно. Но сейчас в нём вспыхнул прямо-таки сыщицкий азарт.

— Это же надо! — не переставал переживать он. — Нет, вы поглядите только, ему же конца нет! Такой воздушки в городе я ещё не видел, честное слово!

Они уже и в самом деле прошли немало, а если посчитать, сколько им пришлось излазить дворов и чердаков, где кабель порой прятался довольно искусно, то, естественно, в конце концов оба изрядно вымотались.

— Может, передохнём? — предложил Виталий. — Никуда он от нас, подлец, не денется.

— Нет, давай уж, пока светло, — покрутил кудлатой головой Юра. — А то в сумерках поди его отыщи.

Всё-таки они разрешили себе выкурить по сигаретке.

— А проводка-то классная — как считаешь? — спросил Виталий.

— Да уж, профессионально сделано, — солидно кивнул Юра. — Налево, конечно. Большие деньги кто-то сорвал.

И он совершенно непроизвольно вздохнул.

Виталий рассмеялся:

— Кому-то позавидовал, Юра, а? Не стоит. Лучше спать спокойно и о нас не думать.

— А чего мне завидовать? — сердито буркнул Юра. — Пошли давай.

Вскоре около какого-то дома Юра объявил:

— Стоп! Приехали, кажется. Теперь надо установить квартиру — так, что ли? Ты погоди здесь, я сейчас на чердаке пошукаю. А потом межэтажный канал просмотрим.

И он затопал вверх по лестнице.

Виталий вышел на улицу и внимательно осмотрел дом. Ничего особенного он в нём не заметил. Дом как дом, стандартный, пятиэтажный, сборный, какие во множестве сооружали лет двадцать назад, когда только начиналось у нас огромное жилищное строительство.

Сейчас окна дома почти все были распахнуты настежь, и квартиры непривычно просматривались с улицы. И эта распахнутость почему-то пришлась Виталию не по душе. Ведь хозяин какой-то из этих квартир замешан в преступлении, а возможно, и в убийстве. А с виду вон — душа нараспашку, и скрывать нам, мол, нечего.

Виталий переводил подозрительный взгляд с одного окна на другое, стараясь угадать, где же прожил Николай свои последние в жизни два дня.

В этот момент из подъезда выскочил Юра и, махнув рукой, сказал:

— Ошибка, товарищ начальник. Вон он, зараза, где выходит, видите? И на соседний дом прыгает. Так что потопали дальше.

По мере того как они продвигались от дома к дому, Виталий всё больше настораживался. Неужели?.. Неужели этот странный кабель приползёт в тот самый двор, в тот самый подъезд?.. Вполне возможно. Впрочем, в любом случае он укажет квартиру, где остановился Николай, — вернее, где ему велели остановиться. Интересно, кто же там живёт, что это за ловкач такой, который додумался и сумел оборудовать себе такой телефон, по которому его обычным способом и не разыщешь, и оплачивает все его междугородные переговоры по всяким спекулянтским делам само же государство, которое он грабит? Надо суметь придумать такой фокус.

Между тем кабель упрямо тянулся к знакомому двору. Виталий то и дело загадывал: «Вот если кабель сейчас свернёт за угол…» — и кабель сворачивал; «Вот если он с правой стороны обогнёт этот огромный дом…» — и он огибал тот дом именно с правой стороны. И в конце концов сомнений у Виталия не осталось. Да, кабель тянется именно в тот двор и скорее всего именно в тот подъезд, из которого Николай вышел в последний раз и с жильцами которого Виталий совсем недавно познакомился. Кто же из них окажется владельцем этого удивительного телефона?

И вот наконец, свернув за угол и пройдя совсем коротенький переулок, Виталий оказался у ворот знакомого двора.

— Фу-у… Кажется, добрались, — отдуваясь, удовлетворённо произнёс Юра и огляделся. — Это уже где-то здесь.

— Точно. Здесь, — подтвердил Виталий. — Я тебе даже покажу сейчас подъезд.

— Не, так не годится, — солидно возразил Юра. — Я должен сам к нему прийти. А потом уже и квартиру разыщем. Давай только сперва перекурим.

Они выбрали затенённую скамейку возле одного из подъездов и со вкусом закурили. Жарко было немыслимо, хотя день уже клонился к вечеру и по двору поползли тени. Рубашка Виталия промокла насквозь и неприятно липла к телу, между лопатками по спине катилась струйка пота. Да и устали оба изрядно. Тем не менее настроение у них было приподнятое — ещё бы, такое хитрое дельце распутали, не всякий бы сумел!

Блаженно откинувшись на спинку скамьи, Юра произнёс, жмурясь от косых лучей солнца, неожиданно пробившихся сквозь кроны высоких деревьев:

— Вот мы так сидим с гобой, курим. Простые вроде ребята, да? Пройдут тутошние жители и внимания не обратят. А кому-то из них наше появление тут тюрьмой обернётся, верно?

— Вполне возможно, — согласился Виталий. — Только у меня к тебе просьба: насчёт нашего открытия никому пока ни звука. Договорились?

— И моему начальству?

— И ему.

— Ну правильно. А то оно тут же даст приказ ликвидировать это подпольное хозяйство. А палку в муравейник совать ещё небось рано. Так, что ли?

— Ты, я вижу, не зря книжки про нас читал, — засмеялся Виталий. — Всё точно. Потому я тебя и прошу до поры до времени помалкивать.

— Будь спокоен. Могила. Мне и не такие тайны можно доверять, если хочешь знать.

Они докурили сигареты и поднялись со скамейки.

— Ну, следопыт, последнее испытание на твою долю, — весело сказал Виталий. — Прошу, маэстро.

— Усё будить, — в тон ему ответил Юра и локтями подтянул сползавшие брюки.

Они подошли к тоннелю ворот и, не спуская глаз с тянувшегося по стене кабеля, двинулись по двору.

Как и следовало ожидать, кабель, миновав продовольственный магазин, а потом ещё два подъезда, юркнул в третий, на который и собирался указать Виталий.

— Этот? — спросил Юра, останавливаясь. — Какой надо?

— Этот самый, — подтвердил Виталий. — Теперь только квартиру определи, будь добр.

— Сей момент! Какой может быть разговор?

Они зашли в подъезд. Кабель привёл их на третий этаж. «Студент, — мелькнуло в голове у Виталия. — Неужели папаша его сообразил? Или сам?»

Кабель между тем нырнул под распределительный щиток на площадке лестницы. Юра не без торжества вскрыл его, быстро, почти не глядя, нащупал какие-то провода и клеммы, потом окинул взглядом стену площадки и таинственным шёпотом сообщил:

— Всё, товарищ начальник. Вот эта самая. — И указал пальцем на одну из дверей.

В квартире жила пожилая пенсионная чета, которая жаловалась на шумные сборища у соседа-студента.

— Ну спасибо тебе, друг, — сказал Виталий, когда они с Юрой снова вышли во двор. — Теперь я твой должник. Если что надо будет, звони. Пиши телефон. Ну а уговор наш смотри не забудь. Ясно?

На улице они расстались.

Однако свой визит к пенсионной чете Виталий решил отложить. Надо было предварительно собрать хоть какие-нибудь сведения об этих людях.

Борис Иванович Губин оказался весьма колоритной личностью.

Самым примечательным были его две судимости. Одна, ещё в юные годы, до войны, за групповую кражу из ларька. Это можно было бы расценить — с некоторой натяжкой, конечно, — как прискорбный и случайный «зигзаг», этакий грех юности, если бы не вторая судимость, уже после войны, тоже связанная со злосчастным ларьком и, по странной случайности, на том же самом рынке.

Но на этот раз, умудрённый жизненным опытом, Губин не стал действовать столь грубо и прямолинейно. Он ничего не взламывал и тёмной ночью не тащил, а примитивно и нагло спекулировал мануфактурой, весьма дефицитной в первые годы после войны. Дело тоже было групповое, и Борис Иванович в пёстрой компании жуликов оказался фигурой самой что ни на есть второстепенной, и всё, что он натворил, бледнело по сравнению с преступлениями его подельцев. Сплошь и рядом его использовали вообще вслепую, не очень-то доверяя его сообразительности и выдержке. А однажды его поймали на мелком и алчном обмане своих и жестоко покарали.

Прискорбный этот эпизод случайно всплыл на суде. Двое подосланных молодцов, поймав Губина где-то в тёмной подворотне, так его отделали, что тот после этого две недели отлёживался в больнице, но отбитая селезёнка с тех пор мучила его всегда, а два сломанных ребра кое-как всё же срослись. Насмерть перепуганный, Губин тогда ничего не сказал следователю, хотя даже в темноте узнал бы своих мучителей.

На суде все эти обстоятельства, оказавшиеся весьма выгодными, удалось использовать, и Губин получил минимальный срок по сравнению с остальными.

Вторично выйдя на свободу, Борис Иванович как будто бы одумался и, хотя продолжал работать по торговой части, что, правда, уже было незаконно, ибо ему эта сфера деятельности была запрещена, однако ни в чём предосудительном замешан не был, ревностно зарабатывая себе пенсию. Кстати говоря, ногу Борис Иванович потерял отнюдь не на полях войны, как он любил рассказывать, а позже, неудачно соскочив в пьяном виде с трамвая.

Кроме всего вышесказанного был в жизни Бориса Ивановича и ещё один крайне неприятный эпизод, впрочем, окончившийся для него более чем благополучно. Будучи по характеру человеком чрезвычайно скандальным, недоброжелательным и мстительным, а также весьма склонным к спиртному, он был совершенно невыносим для окружающих. Многочисленные его соседи по большой коммунальной квартире, измученные всем этим до крайности, в конце концов, положив на это дело немало времени и нервов, добились редчайшей меры наказания — принудительного выселения по решению суда «за невозможностью совместного проживания». И вот тут-то Борис Иванович сделал ход конём. Грозно стуча своим протезом по кабинетам ответственных товарищей, где надо — пуская слезу, а где — наливаясь праведным гневом в адрес «тыловых крыс», вспоминая боевые эпизоды и лихие рейды по тылам врага, коими и объяснялась некоторая расшатанность нервной системы, он добился нового решения: в порядке исключения ему выделялась отдельная однокомнатная квартира.

Но тут Борис Иванович, воодушевившись, объявил, что подорванное на фронте здоровье не позволяет ему жить одному, без ухода и ласки, а потому он немедленно женится и однокомнатная квартира его в связи с этим не устраивает. И снова в кабинетах ответственных товарищей раздался грозный стук протеза, истеричные, малосвязные выкрики, битьё в грудь и даже слёзы. Одновременно во все концы шли весьма убедительные и трогательные жалобы, явно составленные кем-то другим, а не Губиным, и вызывавшие живой отклик, а также бесконечные расследования. Долго выдержать всё это психически здоровому человеку было невозможно. В конце концов Борис Иванович получил то, чего требовал.

И сразу с облегчением вздохнули десятки людей: кошмар кончился. Для них. Зато для других только наступил. Борис Иванович взялся за выколачивание себе пенсии, и притом, конечно, в максимальных размерах. Эпопея эта, доведшая до нервного потрясения весь состав районного собеса, закончилась всего год назад, и, конечно, чистой победой Бориса Ивановича. Впрочем, никакая пенсия не могла выдержать того количества пустых бутылок, которое выволакивала из своей квартиры жена Бориса Ивановича. Если бы они попадали к нему даром, то прожиточный минимум и вдвое большей семье был бы обеспечен.

Однако ничего о побочных доходах Бориса Ивановича известно не было, несмотря на весьма, казалось бы, назойливую «распахнутость» его натуры и склонность к самовыражению, особенно перед обществом, собиравшимся в эти знойные летние дни во дворе, вокруг шаткого и облезлого «стола для культмассовой работы», как он числился в ЖЭК.

Единственное, что обращало на себя внимание жильцов дома, да и то, конечно, далеко не всех, — это приезд к Борису Ивановичу время от времени иногородних гостей. Они, впрочем, старались вести себя как можно незаметнее, да и жили, надо сказать, совсем не подолгу, от силы два-три дня, не больше. При этом никакого особого багажа они никогда не привозили и не увозили и вообще ничем в глаза не бросались, тихо проскальзывая по лестнице в квартиру Бориса Ивановича. Впрочем, что касается багажа, то Виталию уже была знакома нехитрая комбинация с камерами хранения на вокзале. Причём знал об этой комбинации и Борис Иванович, не только Николая встречал он на перроне вокзала. А мог ли он знать, откуда этот багаж прибыл и кому предназначается? Пожалуй, мог. Впрочем, здраво подумав и посоветовавшись с Цветковым, Виталий склонился к мнению последнего. Цветков считал, что на этот раз Бориса Ивановича тоже используют втёмную, как это случалось и в прошлом. Уж больно он глуп, болтлив и заносчив, чтобы можно было доверить ему что-то серьёзное. А в данном случае кое-кому пришлось бы доверить Борису Ивановичу собственную свободу. Кто же решится на такой безрассудный поступок?

Нет, Губин скорее всего не знал ни о каких махинациях, понятия не имел, где, что и как проделывается. Но вот людей он знать мог — не всех, конечно, и даже, вероятно, не самых главных, но мог знать. И даже наверняка знал. Ведь кто-то устроил ему этот необычный телефон. Сам Борис Иванович ничего подобного в жизни не придумал бы.

Наконец, нельзя было сбрасывать со счёта и супругу Губина. Виталий её прекрасно запомнил. Евдокия Петровна, несмотря на её кажущуюся забитость, была умнее и хитрее мужа, и на это мог обратить внимание не один Виталий.

Вообще он очень хорошо запомнил эту пару и так живо, даже в лицах, изобразил обоих супругов, что все, в том числе и сам Цветков, и следователь Исаев, согласились, что идти к Губиным должен, конечно же, Виталий. Тем более что в первый свой визит к ним он представился довольно туманно, объяснив только, что вот, мол, соседи вызвали, а дома их нет. Сейчас эта интуитивная его импровизация приобретала немалое значение.

— Ему не только с телефоном, ему и с квартирой кто-то помог, — заметил Откаленко. — По-моему, они просто явку себе оборудовали.

— Солидные деятели, — добавил Петя Шухмин. — Приятно иметь дело.

Исаев кивнул головой и, потерев лоб, добавил:

— Надо внимательно изучить его подельцев по последнему процессу. Все они уже, вероятно, на свободе.

— Точно, — подхватил Виталий. — И ещё одна интересная деталь. Метод расправы тогда и сейчас. Почерк один.

В тот вечер они ещё долго сидели у Цветкова, обсуждая завтрашний визит Виталия к Губиным. Фёдор Кузьмич умел в таких случаях создать обстановку совершенно неофициальную, шла просто беседа, и притом интересная, когда вспоминаются необычные истории, любопытные казусы, высказываются самые завиральные идеи и доверительные мнения. И всё бывало приятно, не торопясь, посидеть, покурить, выпить по стакану чая в обществе симпатичных тебе и интересных людей и найти неожиданный ход, поспорить и что-то придумать.

Кое-что придумали и на этот раз.

А наутро, уже не заезжая в отдел, Виталий отправился по знакомому адресу, заранее наполняясь неприязнью к людям, с которыми ему предстояло увидеться, и внутренне себя в этом упрекая.

Дверь открыл высокий старик с венчиком сивых волос вокруг глянцевой лысины и капризно оттопыренной нижней губой на полном лице, которому густые, взъерошенные брови придавали диковатый вид.

Стуча по очереди то протезом, то палкой, старик провёл Виталия в комнату — аккуратную, с белыми занавесочками на окнах и цветочными горшками, с пёстрой скатертью на круглом столе и вышитой дорожкой на стене вдоль дивана.

Старухи дома не оказалось, она пошла в магазин, и это Виталия даже обрадовало.

— Здравствуйте, Борис Иванович, — как можно дружелюбнее сказал он, подсаживаясь к столу. — Помните меня?

— Ну чего же… Ясное дело… приходил, туды-сюды… — забормотал старик, шлёпая мокрыми губами.

— Телефончик у вас где стоит? — решив сразу брать быка за рога, спросил Виталий.

— Да вон… где вешалка, туды-сюды…

— Покажите, Борис Иванович, квитанции об уплате за этот год, будьте добреньки.

Испуг мелькнул в мутноватых стариковских глазках.

— У неё всё… у неё, туды-сюды… у Евдокии…

Виталий весело покачал головой:

— Нет у неё ничего, Борис Иванович. Вы ведь сами знаете. Ни копеечки вы за него не платите. Кто же вам этот чудо-телефон установил, интересно знать? — И уже напористо и совсем не шутливо повторил: — Так кто установил, быстренько мне скажите?

— Ну кто-кто… Почём я знаю?.. — растерянно забормотал старик и вдруг взорвался, разбрызгивая слюну: — Ты откуда такой, а?.. Ты милиция?.. Телефонная станция?.. Да я… Я инвалид, туды-сюды!.. Отечественной… Душить меня, да?.. А я, туды-сюды, знаешь куда пойду?..

— Тише, тише, Борис Иванович, — поднял руку Виталий. — Слишком много вопросов сразу. Отвечаю по порядку. Я с телефонной станции. Аппарат ваш мы вчера проверили. А какой вы инвалид, мы тоже проверили, — добавил Виталий, на минуту забыв, что телефонной станции такие вопросы не подведомственны. — Прыгать надо с трамвая аккуратно, Борис Иванович.

Старик, к счастью, не уловил его промаха. Он что-то продолжал бормотать, кипятясь, брызгая слюной и злобно поглядывая на Виталия из-под лохматых бровей.

— Так кто же установил телефончик? — повторил свой вопрос Виталий. — Дело-то судебное, Борис Иванович. Охота вам за другого отвечать, да ещё свои кровные выкладывать? Знаете, какой штраф наложим?

Вот тут Виталий, кажется, попал в самую точку: денежки старик выкладывать не собирался, ни одной копеечки, он готов был удушиться за каждую.

— Ну да… ну да… туды-сюды… — гневно забормотал он. — Не той мы веры, чтобы за всё платить… Откуда возьму… У них есть, у них и бери, туды-сюды… А у меня вон, гляди… — Он обвёл рукой комнату.

— Что ж, Борис Иванович, быть по сему, — хлопнул ладонью по столу Виталий. — Я ведь не шучу. Хотите сами…

В этот момент звякнула входная дверь, и Виталий через открытую дверь комнаты увидел, как в переднюю с лестницы вошла старуха. Она метнула испуганный взгляд в комнату, заметила постороннего человека и, ни слова не говоря, поволокла в кухню тяжёлую сумку с покупками.

— Евдокия! — привычным командирским тоном рявкнул старик. — Ходь сюда! Живо!

Старуха торопливо прошлёпала из кухни обратно в переднюю, но прежде, чем переступить порог комнаты, вытянула шею и внимательно рассмотрела гостя.

— Чего тебе? — недовольно осведомилась она.

— За Вовку тут штраф платить велят… Под суд, туды-сюды… — злобно прорычал старик и вдруг вскочил со стула. — Едем!.. Сам его придушу, туды-сюды!.. Гнида!.. На меня показывать?..

Вот оно! Впервые в разговоре мелькнуло новое имя.

— Да ты что мелешь, старый чёрт! — охнула старуха, всплеснув руками. — Да куда тебя несёт! Да опомнись!

— Минутку, Борис Иванович. Я сейчас машину поймаю, — сказал Виталий. — Присядьте пока. Нам куда ехать надо?

Старик вдруг растерянно посмотрел на Виталия и забормотал:

— А я знаю куда?.. А я там, думаешь, был, туды-сюды…

— Вот-вот!.. Вот-вот!.. — с облегчением воскликнула старуха. — А то понёсся…

— Как же так? — удивлённо спросил Виталий. — Что Вовой зовут, знаете, а где живёт…

Но в тот же момент он понял, как это может быть. Если старика используют втёмную, то вполне понятно, что он ничего не знает, а уж адреса — тем более.

— Значит, этот самый Вова вам телефончик и сварганил? — усмехнулся он. — А как штраф платить, так вам?

— Он, милый, он, — с воодушевлением подхватила старуха, как-то, видимо, всё сразу сообразив. — Ему что, а вот нам… Да пропади он пропадом! Тьфу!

— Вова или телефон?

— Да хоть и Вова! Седой уже, а всё Вова!

— Как же его по батюшке величают?

— Вроде Сергеевич.

— Может, Владимир Сергеевич хоть номер своего телефона вам оставил? Сейчас бы позвонили ему и всё выяснили. Может, у него квитанции? А то ведь мне за вас обидно, Евдокия Петровна. Подсудное же дело получается, и вам отвечать.

— О господи! — охнула старуха, опускаясь на стул и жалобно глядя на Виталия. — Это за что же такое наказание? Нешто так можно?

— А что делать? — развёл руками Виталий. — Кто-то же должен ответственность нести?

Старуха обернулась к мужу:

— Слышь, Иваныч, проснись! Ну чего зенки-то вылупил на меня? Вон лучше телефон поищи Вовы своего.

Она нисколько не боялась своего грозного на вид супруга и даже, когда было надо, не стеснялась на него прикрикнуть.

Старик тяжело поднялся со стула и, что-то бормоча себе под нос, застучал палкой и протезом, направляясь в соседнюю комнату.

Возился он там долго, выдвигая какие-то ящики, что-то переставляя, даже передвигая, при этом то и дело что-то падало у него из рук. Видимо, телефоном неведомого Вовы пользовались редко, а скорее всего вообще никогда не пользовались и хранили лишь на самый крайний случай.

Между тем это была сейчас единственная ниточка, которая только и могла помочь Виталию в его сложном поиске. И он начинал уже не на шутку опасаться, что старик этот телефон потерял.

Но вот из соседней комнаты донеслось удовлетворённое урчание, и снова тяжело застучали протез и палка. Массивная фигура старика появилась наконец в дверях. Вид у него был гордый и даже заносчивый, нижняя губа выпятилась больше обычного, а взъерошенные волосы вокруг блестящей розовой лысины казались нимбом. В свободной руке он держал листок, небрежно вырванный из тетради.

— Ну вот!.. Ну знал я, туды-сюды!.. На, гляди…

Виталий взял у него листок. На нём размашисто и уверенно был написан номер телефона. Очевидно, написал его сам Владимир Сергеевич.

Тем не менее Виталий решил проверить этот номер, а заодно сделать вид, что и в самом деле собирается уладить по телефону так взволновавший стариков вопрос об их ответственности за неуплату по телефонным счетам. Виталию было ясно, что они и не ведают об афере, которую с ними учинили.

Он набрал номер и, когда откликнулся чей-то женский голос, самым любезным тоном попросил Владимира Сергеевича.

— Он на работе, — ответила женщина.

Виталий, поблагодарив, положил трубку.

Итак, ниточка не оборвалась, она вела дальше, к людям куда более ловким и опасным.

Глава V В ГОСТЯХ У «ГЕНИЯ»

Рассказывая, Софья Георгиевна пылала негодованием и презрением:

— Представляешь? Просто урод какой-то! Столько лет работает в этом своём тресте. Все его там знают. Я ему говорю: «Достань мне голубую и розовую плитку. Не нашу, конечно. Мне для дачи нужно. Ведь на складе у вас есть?» «Есть, — говорит, — но неудобно». Ты слышишь? Ему неудобно! Я ему говорю: «Что значит „неудобно“? Я что, даром прошу? Все же будут довольны». «Может быть, они и будут довольны, — мямлит он, — но мне неудобно». И это мужчина, я тебя спрашиваю? Он и женился-то как последний дурак — на мымре этой. И всю жизнь на одну зарплату жить будет, вот увидишь.

Софья Георгиевна довольно грациозно склонилась над столиком, наливая кофе своей приятельнице, сухой и жёлтой, как мумия, Зое Васильевне, и та не без зависти взглянула в вырез её платья, где колыхались, как два розовых поросёнка, тяжёлые груди.

— Ну и что же у вас с дачей? — спросила Зоя Васильевна, помешивая ложечкой кофе и деликатно, двумя пальцами, беря с тарелочки ломтик кекса.

— Ах, всё строим! Это безумно дорого, ты себе не можешь даже представить! Кроме официальных расходов ведь ещё уйма неофициальных. Ты думаешь, легко было, например, получить разрешение райисполкома? Секретарь говорит: «Я могу без работы остаться с вашей дачей». А Вова ему: «Зато с деньгами — это лучше, чем наоборот».

Приятельницы рассмеялись.

— Твой муж — удивительный человек, — вздохнула Зоя Васильевна. — Это все говорят.

— Да, да. Таким надо родиться. Он просто гений! Я его совершенно боготворю, ты же знаешь.

— Но это тебе не мешало, — язвительно заметила Зоя Васильевна, — иногда развлекаться и без него. Помнишь?

— Господи, когда это было! — умилённо воскликнула Софья Георгиевна, не обижаясь на намёк. — Подумать только, уже Лиза скоро выйдет замуж! И, между нами говоря, скорее бы. В институте у них такие нравы…

— Брось, пожалуйста! Просто ты паникёрша. Уж этого-то по крайней мере не бойся. Современные девицы, знаешь, не нам чета. Это мы, бывало, тряслись перед каждой встречей.

— Ты права. И без этого столько волнений! Но мечта моя сейчас — это дача. А какое райское место, ты бы видела!

— Надеюсь увидеть.

— Непременно! И знаешь, там совсем рядом Дом писателей. Они там работают. А с другой стороны, подальше, там композиторы. У писателей я уже была. Представь себе, всё очень скромно, как заурядный дом отдыха. И сами, я бы сказала, довольно невзрачные люди, уверяю тебя. Одеты как-то так… Кто в чём. Такого костюма, например, как у Вовы, ни у кого не было. И всё больше среди них пожилые почему-то.

— Ой, как интересно! — загорелась Зоя Васильевна. — Ну а кто-нибудь из знаменитых был?

— Конечно, — деланно равнодушно пожала пышными плечами Софья Георгиевна. — Один мне даже книжку свою обещал, с надписью. Ну, этот самый… — Она пощёлкала пальцами. — Я потом вспомню. А вообще вечером они какие-то усталые. Я, конечно, понимаю: творчество — это созидание. Но всё-таки… — И тем же безмятежным тоном, без всякого перехода, добавила: — Кстати, Зоенька, ты можешь наведаться к Вове. Там кое-что есть…

— Что именно?

Зоя Васильевна даже поставила снова на блюдце чашечку, из которой собиралась отпить, и вопросительно поглядела на приятельницу.

— То же, что в прошлый раз, — всё так же равнодушно сказала Софья Георгиевна, но внутренне вся сжалась, ожидая ответа. — Можешь даже завтра.

— Спасибо, не требуется, — раздражённо произнесла Зоя Васильевна. — Сыта по горло.

— Но, Зоенька, пойми…

— Нет, милая, нет. И всё. Я так и твоему супругу скажу.

— Не советую, — многозначительно ответила Софья Георгиевна. — Он может рассердиться.

— Да? Я тоже могу рассердиться. И кому от всего этого будет хуже, ещё вопрос. Ты меня знаешь, Соня.

Софья Георгиевна с трудом сдержалась, чтобы не ответить резкостью. Но она считала себя большим дипломатом и знатоком людских характеров. О, она могла поладить с кем угодно и добиться всего, что ей надо! А уж Зою Васильевну она знала досконально и не первый год. Когда-то она была молоденькой продавщицей в парфюмерном магазине, тоненькой и весьма пикантной, хотя красивой она никогда не была, да и в пикантности, если говорить по правде, конечно, уступала самой Софье Георгиевне. Впрочем, это было неудивительно, ибо с другими Софья Георгиевна и не дружила: ей непременно надо было выделяться и в первую очередь привлекать внимание окружающих. А Зоя Васильевна как-то сразу согласилась на вторые роли.

Дружба эта уже тогда была не бескорыстна. Магазин, где работала Зоя Васильевна, получал время от времени крайне дефицитную французскую парфюмерию — духи, помады, кремы, краски, цветные карандаши, шампуни, — и всё это обычно не попадало на прилавок, а если и попадало, то в количестве таком мизерном, что через пятнадцать минут уже ничего не оставалось, кроме свидетелей, что магазин в такой-то день торговал указанными товарами. Всё, что Зое Васильевне удавалось потом урвать себе лично, шло немедленно к Софье Георгиевне, а от неё, по ценам совершенно несусветным, к её клиенткам.

Этот первый собственный бизнес очень поднял Софью Георгиевну в глазах тогда совсем молодого, энергичного и инициативного Владимира Сергеевича, бросившего к тому времени работу в изрядно осточертевшем ему конструкторском бюро, куда он попал по распределению после окончания института, и с головой окунувшегося в море подпольной коммерции. На первых порах, внимательно изучив конъюнктуру, он за немалую взятку, залезши при этом в долги, всё же купил по рекомендации одного опытного человека должность заведующего промтоварным ларьком на рынке. И вскоре, проявив немалую ловкость и бульдожью хватку, окупил все свои расходы. Разыгрывавшиеся время от времени в этой гнилой заводи бури, каждый раз уносившие на скамью подсудимых кого-то из его окружения, удивительным образом обходили его. Он даже умудрялся наживаться на этих злосчастных для других событиях. Впрочем, в той жалкой палатке Владимир Сергеевич задержался ненадолго.

Софья Георгиевна стала его верной помощницей. Сама она, при всей своей жадности, вскоре отошла от собственного «дела», передав Зою Васильевну со всей её парфюмерией мужу. Слишком большое впечатление произвёл на неё арест одной из продавщиц того магазина и некоторых её постоянных клиенток. И хотя Владимир Сергеевич только посмеивался над этой новостью, сама Софья Георгиевна решила, что риск здесь всё же слишком велик и лучше она будет помогать Вове — тогда при провале, в крайнем случае, арестуют его, а ей ничего грозить не будет. Этими предательскими соображениями она, естественно, с мужем не поделилась, да тот и не допытывался, резонно рассудив, что при его доходах жене следует лишь умело тратить, а также обращать деньги в более надёжные ценности, что тоже было делом далеко не простым и даже небезопасным. При всём том Софья Георгиевна всегда была в курсе его текущих дел и операций.

Что касается Зои Васильевны, то с ней Софья Георгиевна продолжала поддерживать самые близкие отношения, время от времени властно подавляя её попытки бунта.

Одинокая Зоя Васильевна, весело и беззаботно пропорхав молодость, вдруг обнаружила, что о замужестве думать уже поздно и никакие самые лучшие французские мази и другая косметика не в состоянии скрыть тяжёлых отвислых складок на шее и щеках, предательской желтизны иссушенной кожи и потускневших глаз с синеватыми мешочками под ними. Начали редеть и волосы — роскошные, с каким-то особым отливом, каштановые кудри, предмет особой гордости Зои Васильевны и тайной зависти самой Софьи Георгиевны, ибо даже её золотистая корона меркла перед причёской подруги. Когда Зоя Васильевна заметила, что её чудесные волосы потеряли свой блеск и стали предательски редеть, она поняла, что всё в области чувств для неё окончено, и тогда самозабвенно отдалась другой страсти — коммерции, про себя мотивируя это тем, что ей не от кого ждать помощи, когда придёт старость, и надо создавать какой-то резерв. Эта идея постепенно превратилась у неё в манию. Она стала себе отказывать сначала в различных радостях и излишествах, а потом и в необходимом, скаредно высчитывая каждую копейку. Если, к примеру, она утром шла к Софье Георгиевне, то дома не позволяла себе выпить и стакана чая. Бельё и верхние вещи, самые дешёвые, она донашивала до такой ветхости, чиня, штопая и латая, что даже на тряпки употреблять их становилось невозможно: они расползались в руках.

Зато в пропотевшем, свалявшемся матраце накапливались мешочки — крепкие мешочки с «камушками», золотыми монетами, колечками и даже чудом попавшими к ней долларами. Мешочки скрывались в старом матраце навсегда и с этого момента ни разу не вынимались. Счёт своим богатствам Зоя Васильевна вела только в уме, не осмеливаясь довериться бумаге, при этом часто путалась, сбивалась, мучительно сомневалась в итогах, но достать мешочки и пересчитать их содержимое не решалась. Ей всё время казалось, что кто-то только и ждёт этого момента, чтобы напасть и ограбить её. Нет-нет, она всё это достанет, если появится он, о котором она, вопреки всем доводам рассудка, всё же не переставала думать по ночам. Глупенький, он даже не знает, что его ждёт у неё, какая счастливая, какая безмятежная жизнь, ведь она же ему всё отдаст, всё оставит. Да, он ничего не знает! И она беспокойно, в каком-то непонятном томлении ворочалась в своей неудобной постели и подолгу не могла уснуть. А днём она с жадной, нетерпеливой насторожённостью приглядывалась к каждому мужчине, с которым сводил её случай.

Впрочем, все эти переживания не мешали ей в главном — в её коммерческих делах. От мысли, что она может что-то потерять, что-то недополучить, у неё начиналось сердцебиение и нервно подёргивалось веко.

Вот то же началось и сейчас, когда она услышала последние слова Софьи Георгиевны. Ну конечно! Опять они подсовывают ей эту дешёвку, эту ерунду, от которой отворачиваются даже самые непритязательные из её клиенток. Ну а модные, современные дамы уже и не надеются, что она принесёт им или их мужьям что-нибудь стоящее. Конечно, эта парочка думает, что с ней, с Зоей Васильевной, за которую некому заступиться, можно обращаться как угодно. Но у неё ещё есть зубы, и она может больно укусить. Пусть не рассчитывают, что она вечно будет подбирать то, что не годится другим.

— Да, ты меня знаешь, Соня, — с угрозой повторила она.

— Ах, душечка, ну вечно ты дико драматизируешь всё, — проворковала Софья Георгиевна со сладкой улыбкой. — Вова в безвыходном положении, пойми ты, ради бога!

— А вы поймите, что я из-за вас теряю клиентуру. А заводить новую, как ты знаешь, — это жуткий риск.

— Но ты же получаешь не только от Вовы. У тебя ведь идёт и прелестный импорт. Так что можно маневрировать.

— Попробуй. Это маневрирование стоит жутких нервов. Вот, например, вчера. Показывала в одном доме туфли. Решила подкормить, подогреть интерес. Обычно приношу туда ерунду. А на этот раз вот решилась. Пришли, конечно, соседки. Туфли, скажу тебе, прелесть! Англия, Италия. Все мерят, глазки горят. Вдруг звонок. Грубый мужской голос: «Кто у вас?» Это середина дня. Муж на работе. Я обмерла. Обе соседки вмиг улетучились. Эти курочки думают, что если что случится, то они в стороне. А я бы их всё равно притянула. К счастью, приятель дамы пришёл. Представляешь? Купили всё, даже сумку, в которой всё лежало. Заодно пошёл и вульгарнейший эластик. Но ты только подумай, что я пережила! Кошмар!

Зоя Васильевна увлеклась, на дряблых пергаментных щеках проступил румянец, а в голосе звучали горделивые нотки. Вот, мол, какая я отважная и находчивая, и вот какая у меня работа — не всякая выдержит!

— Ну вот видишь! Пошёл и эластик, — весело заметила Софья Георгиевна. — А ты всё плачешь.

— Ай, брось! Ты же прекрасно знаешь, что это был не наш эластик. И потом если бы не тот приятель… Он покупал ей всё подряд. Боже, какая любовь! Нам такая и не снится! — И уже совсем другим тоном, без всякого перехода, Зоя Васильевна жёстко объявила: — Я знаю, что недавно получил Владимир Сергеевич. Знаю. Вот это мне и надо. Понятно? Я давно уже своим это обещала. Учти, дамам — соболь и норка, мужчинам — ондатра, пыжик, бобёр.

— Всё это безумный дефицит, — осторожно заметила Софья Георгиевна. — И всё, насколько я знаю, дико подорожало, ты учти.

— Набиваете цену? Старая вас уже не устраивает?

— Если платят больше, то надо брать больше. Это же так естественно, дорогая!

— Да? А раздевать лучшую подругу — это тоже естественно? Разорять её — это тоже естественно?!

— Не кричи! — вспыхнула Софья Георгиевна. — Никто тебя не разоряет. У тебя, слава богу, капитал…

— Не считай мой капитал!.. Не суй нос!.. Я тебе его откушу когда-нибудь, увидишь!.. — Зоя Васильевна не на шутку обозлилась, и остервенелый крик её раздавался уже на всю квартиру. — Свои считай!.. Свои!.. Их у тебя больше! Дачи строите! На чьи шиши?! На мои, может быть?!

— А ты как смеешь меня упрекать? — тоже повысила голос Софья Георгиевна. — Я тебя в люди вывела! Ты из моих рук зарабатывать начала! Нищая, нищая потаскуха — вот ты кем была!

— Ах, это я такой была? А ты? Да если я начну считать твоих мужиков, от слесаря, водопроводчика до…

— А-а!.. — истерично закричала Софья Георгиевна. — Дрянь!.. Мерзавка!.. А если я начну…

Вероятно, они ещё много наговорили бы друг другу, а может быть, произошло бы и что-то похуже, но тут в передней неожиданно раздались мелодичные переливы звонка.

Подруги мгновенно умолкли и вопросительно, с тревогой переглянулись.

— Разве ты кого-нибудь ждёшь? — прерывисто дыша, спросила Зоя Васильевна.

— Абсолютно никого. И… и это не наш звонок. Это… Это абсолютно чужой… — пролепетала Софья Георгиевна, поправляя двумя руками причёску.

Ох как не любили они обе такие неожиданные звонки и визиты, как боялись их! Софье Георгиевне иногда даже казалось, что это укорачивает ей жизнь.

Она поднялась со стула и, стараясь успокоиться, — поплыла в переднюю. У двери она прислушалась и, ничего за ней не уловив, спросила:

— Кто там?

Ответил мужской, весьма приятный и вполне интеллигентный голос:

— Ради бога, извините за беспокойство. Это квартира Владимира Сергеевича?

— Да. Но его нет дома.

— Если не ошибаюсь, это его очаровательная супруга? — промурлыкал мужской голос.

— Я, право… вас не знаю, — зардевшись, ответила Софья Георгиевна. — Одну секундочку…

Она торопливо завозилась с замками, потом бросила на себя быстрый взгляд в зеркало, висевшее на стене, поправила волосы и, наконец, отворила дверь.

На пороге стоял очень высокий, худой и весьма симпатичный молодой человек, одетый вполне прилично и даже щеголевато. Софья Георгиевна сразу отметила на нём очень недурной галстук, изящные сандалеты и безукоризненную складку на модных брюках.

— Прошу вас, — с очаровательной улыбкой произнесла она, отступая в сторону. — Заходите, пожалуйста. Вы по делу к Владимиру Сергеевичу?

— О да! И притом весьма конфиденциальному, — ответно улыбнулся молодой человек.

— Но тогда, может быть, подождёте? Владимир Сергеевич будет, вероятно, через час, не позже, — засуетилась Софья Георгиевна, указывая рукой на столовую. — Прошу. Посидите с нами. У меня сейчас приятельница.

Она сама себе не хотела признаться, как понравился ей этот молодой человек. Софья Георгиевна невольно выпрямилась, подобрала живот, откинула голову назад, и в глазах её появились обычно уже не свойственные им теперь блеск и живость. Она как-то вдруг даже похорошела. И вместо сорока двух ей свободно можно было дать сейчас лет на десять меньше. «Как-никак, а я на два года моложе Зои», — почему-то мелькнуло у неё в голове.

— Я бы не хотел вас беспокоить, — галантно поклонился гость. — Врываться в общество дам как-то…

«Господи, а ведь совсем мальчик! Милый мальчик», — растроганно подумала Софья Георгиевна и совершенно искренне, даже с некоторой горячностью, возразила:

— Ах, нисколько вы нас не побеспокоите! Заходите, заходите. Будем рады познакомиться и угостить вас чашечкой кофе, если разрешите.

«Чёрт возьми, сколько церемоний!» — весело подумал молодой человек и решительно проследовал за хозяйкой.

Этому визиту предшествовали два дня напряжённой работы. Первый из них был посвящён сбору сведений, а второй — их анализу и выработке плана действий.

Как только стал известен номер телефона загадочного Вовы и начала в самых общих чертах обрисовываться его немаловажная роль во всём деле, Виталий осуществил вполне естественную и не очень сложную операцию: выяснил в одном из телефонных узлов (на него указали первые три цифры добытого номера), кому принадлежит телефон с указанным номером. Таким образом были установлены фамилия Владимира Сергеевича и его адрес.

За этим последовал визит Виталия в домоуправление жилищно-строительного кооператива медработников, куда чудом был принят в своё время Владимир Сергеевич.

В результате непринуждённого разговора, который завязался у Виталия там со старым бухгалтером, выяснилось немало любопытного.

— Эх, милый человек! — вздохнул бухгалтер, сутулый старик со склеротическими жилками на толстом носу и пушистыми седыми усами. — Надо всюду понимать специфику жизни. — Он снял очки со слезящихся глаз и, подышав на стёкла, стал тщательно протирать их огромным носовым платком. — Ведь сначала как пайщиков принимали? Медик? Милости просим. Нет? Заворачивайте. Детское время было. А потом помыкались наши по строительным, снабженческим да планирующим организациям. Там им отказали, здесь им отказали, тут крутят, в третьем месте наихудшие условия оказываются. Тут наши и раскумекали, как надо жить. И стали принимать так: кто строить поможет — будьте любезны, а кто нет — наше вам. А торговые работники — они сила, я скажу. У них связи знаешь какие? Они тебе не только дом, они тебе город построят, ежели им стимул дать. И никаких нарушений. Всё по закону. Тут уж я смотрю в оба.

И он важно водрузил на нос очки.

Все эти рассуждения старика бухгалтера относились конечно, не к Владимиру Сергеевичу, которого Виталий даже и не упоминал. Посторонних людей в кооперативе и без того хватало, в том числе и торговых работников.

Между делом Виталий, просматривая домовую книгу, отметил про себя и состав семьи Владимира Сергеевича — он сам, его супруга, дочь и весьма престарелая матушка. Кстати, размер площади в квартире никак не соответствовал существующим нормам, разве что если бы Владимир Сергеевич был доктором наук, коим полагается лишних двадцать метров жилья, да и Софье Георгиевне не мешало бы в этом случае защитить диссертацию, хотя по правилам, кажется, учитывается право лишь одного члена семьи на такую льготу. Впрочем, и двух льгот тут не хватило бы — такая огромная квартира оказалась у Владимира Сергеевича. Всё это, однако, укладывалось лишь в дурно пахнущую, но уголовной ответственности не влекущую формулу «уметь жить».

Из дальнейшей беседы со стариком бухгалтером выяснилось, что с жильцами дома никогда не происходило никаких неприятностей: ни штрафов, ни актов, ни «приводов» не случалось, и даже товарищеский суд ни разу не собирался. А между прочим, членом товарищеского суда был и Владимир Сергеевич.

— Медики — они народ положительный, культурный и малопьющий, — авторитетно пояснил бухгалтер. — Ну а остальные, понятно, за ними тянутся, потому как гегемония всё-таки за медиками остаётся.

Отметил про себя Виталий и место работы Владимира Сергеевича — некий городской торг. Указана была и должность: «Директор». Естественно было предположить, что был Владимир Сергеевич директором какого-то из магазинов этого торга.

Время в тот день у Виталия ещё оставалось. Давно привыкнув к необычайному динамизму своей беспокойной профессии и понимая цену не то что каждого часа, а иной раз и минуты — причём никогда нельзя было сказать, когда именно эту бесценную минуту упустишь, — Виталий немедленно отправился чуть не через весь город в упомянутый выше торг.

Он лишь успел по дороге из автомата позвонить Светке, которая, как он знал, в тот час была дома, готовя что-то для Анны Михайловны, и предупредить, что он непременно заедет вечером в больницу и они со Светкой вместе вернутся домой. Спросил он, естественно, и о самочувствии Анны Михайловны и ощутил радостное облегчение, узнав о новом отступлении проклятого инсульта.

Продолжая улыбаться, он сел в раскалённый от дневной жары полупустой троллейбус, и, глядя на его радостную физиономию, кое-кто из пассажиров тоже невольно улыбнулся, да и у других, кажется, просветлели лица.

В суетливых коридорах торга Виталий не скоро нашёл то, что ему требовалось. Поиски затруднились ещё и своеобразной планировкой помещения. Торг занимал весь первый этаж длинного жилого дома и объединял в одно целое вереницу квартир, сквозь стены которых был пробит бесконечный коридор, прерываемый только лестничными площадками. От главного коридора отходили в сторону бесчисленные тупики. Стены были увешаны красочными плакатами, различными объявлениями и стрелками — указателями различных отделов.

Наконец после бесчисленных расспросов Виталий обнаружил в одной из квартир, в небольшой комнате, где, видимо, первоначально была запланирована кухня, нужного ему работника отдела кадров.

Разговор обещал быть не из лёгких. На этот раз перед Виталием сидел не простоватый и болтливый старичок бухгалтер, а молодой, «тёртый» и востроглазый человек, улыбчивый, предупредительный и вкрадчивый, от которого, казалось, невозможно было уберечь ни одну сокровенную мысль. И в то же время Виталий понимал, что не дай бог, если он эту сокровенную мысль, то есть подлинную цель визита Виталия, уловит. Тогда идти на свидание с Владимиром Сергеевичем будет бесполезно, да и вообще любая работа вокруг него будет обречена на провал.

Разговор предстоял трудный, но это в конце концов было по-своему увлекательно. Каждому из собеседников важно было всё, что можно, узнать и при этом самому ничего не сказать. А сложность вся заключалась в том, что если ничего не говорить, то не представлялось возможным и что-либо узнать.

Начинать разговор, естественно, полагалось Виталию. Впрочем, придумать повод для своего визита особого труда для него не составило.

Молодой сотрудник по имени Саша — так запросто он попросил себя называть, — тонкий, гибкий, в спортивной кремовой рубашке с необычным отложным воротником и короткими рукавами, в узких, а внизу расклёшенных коричневых брюках, выслушал Виталия с подчёркнутым вниманием и, достав различные бумаги, разложил их на столе.

Начал он с того, что перечислил все магазины торга и их директоров. Виталий вынужден был выслушать пространнейшие характеристики совершенно не интересных для него людей, демонстрируя при этом максимальное внимание и заинтересованность, время от времени даже делая у себя короткие пометки.

Когда очередь дошла до Владимира Сергеевича, Саша, не меняя делового, хотя и несколько пренебрежительного тона, сообщил, махнув рукой:

— Это один из лучших. Умеет торговать. Магазин всегда, из месяца в месяц, выполняет план. Улавливает самые прогрессивные методы. Успешно внедряет. Строжайшая дисциплина в коллективе. Много лет уже ни одной жалобы со стороны покупателей. Это много значит, имейте в виду. Используется по заданиям торга.

— Что это значит? — поинтересовался Виталий.

— У нас же существуют прямые договоры с предприятиями. И не только в Москве. Владимир Сергеевич умеет вести такие переговоры. Вот недавно, например, послали его в… — И он назвал город, где Виталий побывал всего четыре дня назад.

Тот самый город! Виталий насторожился. Какое, неожиданное открытие! Связана ли поездка Владимира Сергеевича туда с приездом Николая в Москву, а возможно, и с его убийством? Или это была всего лишь обычная командировка? Где же побывал Владимир Сергеевич, приехав в тот город, с кем встретился там? Хотя бы официально, в открытую. И когда, когда точно это было?

Виталий спохватился. Только бы не выдать своего волнения под этим напряжённым, ищущим взглядом, только безмятежность и спокойствие должны быть на лице, в голосе, изо всех сил только это!..

И Виталий воскликнул, как бы на минуту забыв о цели своего визита:

— Ха! Я же был в этом городе! С кем же вы там ведёте дела, интересно?

Он ждал реакции на эти слова. Может быть, Саша в курсе каких-либо махинаций там Владимира Сергеевича?

Но на открытом, загорелом и улыбчивом лице Саши не дрогнул ни один мускул, ни тени тревоги не промелькнуло в глазах. Саша только ещё шире и радостнее улыбнулся и сказал спокойно и даже чуть хвастливо:

— Ну, у нас с ними обширные связи. Там же находится большой камвольно-суконный комбинат. На отличном счету. Часть продукции идёт с государственным Знаком качества. Его получить — это что-нибудь да значит. Наши магазины её с руками оторвут. Потом там меховая фабрика — тоже не фунт изюму, я вам доложу. Меховые изделия любой план вытянут. А кроме того, и их городской торг тоже заинтересован кое-что от нас получить, а мы — отдать, что у нас не идёт. Красные купцы, — засмеялся Саша, — обязаны уметь и друг с другом выгодно торговать. — И строго добавил: — По законам социализма, само собой.

— Да, — кивнул Виталий уважительно. — Ответственные командировки вы товарищу поручаете.

— Заслужил потому что, — назидательно ответил Саша. — И на этот раз руководство было довольно. На щите вернулся.

Виталий про себя ухмыльнулся, но поправлять Сашу не стал. Вместо этого он рассеянно спросил, как бы думая совсем о другом:

— Когда же он туда ездил?

— Да совсем недавно, — так же равнодушно махнул рукой Саша. — Кажется, четвёртого вернулся уже.

«За два дня до приезда Николая, — отметил про себя Виталий. — За три дня до убийства. Случайно это всё или нет?».

Солнце уже скрылось за домами, золотя край неба и пламенем заиграв на стёклах окон верхних этажей высокого здания невдалеке.

Рабочий день оканчивался, и Виталий решил не задерживать своего сверхприветливого собеседника, который заметно устал от их напряжённой беседы. Он простился самым дружеским тоном, получив заверение, что в любой момент Саша будет, если потребуется, к его услугам.

Выйдя на улицу, Виталий ещё раз взглянул на часы. Было самое время мчаться в больницу. Светка уже ждала его.

И сразу ушли куда-то и торг, и улыбчивый, насторожённый Саша, и старый бухгалтер из ЖСК, и все другие впечатления этого длинного, утомительного дня. Виталий подумал об измученной Светке, которая уже какую ночь не спит и тихо плачет в подушку, стараясь не разбудить Виталия. Подумал о бедной Анне Михайловне, которой всё-таки что ни говори, а становится легче; и, пожалуй, через два или три дня Светке уж можно будет пойти на работу и приезжать в больницу только вечером. И он, Виталий, тоже, конечно, готов приезжать чаще, даже каждый день. Только от него, к сожалению, мало толку. Он, кажется, больше мешает там всем, чем помогает. Сёстры даже говорят… сёстры…

И вдруг Виталия словно обожгло от внезапной мысли. Чёрт возьми! Про единственное дело, где хоть чем-то он мог оказаться полезен, он забыл, напрочь забыл! А ведь прошло уже по крайней мере дня два, если… если не три. Ну конечно, три!

Виталий сморщился, как от боли, даже чуть было не крякнул с досады. И сосед в переполненном автобусе бросил на него сочувственный взгляд.

Ай-ай-ай! Как он мог забыть про эту медсестру, вернее, про её просьбу! И её заявление какой день болтается у него в кармане. Тьфу! Что он ей сейчас скажет? Виталий вспомнил умоляющий Светкин взгляд. Да, хорошо же он ей помог, нечего сказать! И с этой чёртовой пропиской вовсе не так просто. Ещё на кого попадёшь в районе. Кто же у него там есть знакомый? Но прежде всего какой это район?

В такой тесноте вытаскивать заявление не хотелось. Кажется… Да, живёт эта бабушка у сына в одном районе, а прописать её надо в другом, к внучке. В каком бабушка живёт, Виталий вроде помнит… Какой же это район?.. Стоп, стоп!..

В памяти, как на переводной картинке, стало что-то проступать. Виталий вначале вспомнил высокую рыжеволосую Галю, её извиняющийся, торопливый голос, когда она, поминутно путаясь, рассказывала ему про свою бабушку. Потом она достала заявление, и он попросил указать адрес… бабушкин, по которому она сейчас живёт… И этот адрес… Нет, этого не может быть! Неужели?..

Несмотря на тесноту, Виталий лихорадочно полез во внутренние карманы пиджака, сначала в один, потом в другой. В этой душной и жаркой толпе пассажиров у него от волнения даже лёгкий озноб прошёл по спине. «Неужели?..» Наконец он нащупал сложенный лист, вытянул его наполовину из кармана и, оттопырив пиджак, попытался незаметно для окружающих заглянуть в текст заявления. Но ничего не получилось. Тогда он заставил себя сунуть бумагу обратно в карман и дожидаться, пока доедет до нужной остановки и выйдет из автобуса.

А в мозгу уже гвоздём сидела мысль о том, что всё так и есть, всё точно. В заявлении указан знакомый адрес. По нему живёт… Владимир Сергеевич собственной персоной!

Не выдержав, Виталий всё-таки выскочил на остановку раньше, чем следовало, доказав самому себе, что всё равно от той остановки ему надо вернуться назад, так уж лучше от этой пойти вперёд. Хотя это было вовсе не всё равно, так как больница была в двух шагах от той остановки.

Очутившись на тротуаре, Виталий тут же вытащил листок с заявлением и поспешно его развернул. Так и есть! Чёрным по белому там написан адрес Владимира Сергеевича. Теперь надо только спокойно подумать, что это ему даёт, как можно использовать эту невероятную случайность. Надо же!

А собственно говоря, что Виталию дадут эти сведения? Как этот самый Владимир Сергеевич относится к своей матери, как та относится к его жене, как внучка…

Что это всё даст? Что эта самая внучка вообще может знать?

Виталий всегда испытывал неловкость, когда приходилось вот так незаметно, словно в замочную скважину, подглядывать за людьми, к тому же ещё ни в чём дурном не уличёнными, а может быть, и вообще невиновными, подглядывать за их поступками и отношениями. В то же время Виталий понимал, что среди этих людей и среди этих поступков могут оказаться и такие, которые чем-то ему и помогут. А потому надо себя пересилить и всё узнать. При этом Виталий всегда помнил одно из главных правил своей сложной работы: все полученные им сведения о самых разных людях, которые попали в его поле зрения, автоматически становятся служебной тайной и не подлежат разглашению.

В жизни почти любого, даже самого порядочного и честного человека, можно обнаружить случаи, которых он стыдится, за которые ему неловко или которые просто не надлежит знать посторонним. Это могут быть случаи, когда человек поддался страху, когда-то солгал или кого-то подвёл, могут быть какие-то не очень приятные обстоятельства развода, а то и брака, не очень красивая любовная история или досадный, глупый промах на работе, какие-то обстоятельства увольнения или, допустим, неприятная болезнь. Словом, невозможно перечислить все такие случаи. Но они всегда так или иначе присутствуют в жизни людей и обычно ими скрываются, и тут, как правило, ничего предосудительного нет. Человеку бывает часто неприятно, не только когда другие узнают об этих фактах, но и когда он их вспоминает.

А вот тут, в деятельности Виталия, без такой неприятной работы иной раз не обойдёшься. И делать подобную работу надо чистыми руками.

Это означает, как не раз повторял им Кузьмич, что нужно понимать: такова жизнь, так иной раз складываются обстоятельства, человеку порой свойственны слабости и ошибки, он может на чём-то неожиданно споткнуться и потом долго казнить себя и страдать. А потому необходимо снисхождение и сочувствие, а ни в коем случае не злорадство, не насмешка. И, наконец, это означает, что сведения будут сохранены в абсолютной тайне, так что и сам тот человек никогда не узнает, что его секрет раскрыт и уж подавно ничего не будут знать его близкие, друзья и дальние знакомые; больше того, ничего не должны знать и свои же сотрудники, не имеющие отношения к расследуемому делу, как бы ни подмывало рассказать друзьям иной раз действительно редкий или смешной случай, ставший известным именно таким путём.

За нарушение хоть одной из этих заповедей Кузьмич наказывал с необычайной суровостью.

Все эти заповеди соблюдались не только в отношении случайно попавшего в поле зрения или даже в чём-то заподозренного человека, но и в отношении преступника. Кузьмич объяснял так: «Полученные сведения могут помочь вам понять его характер, правильно построить допрос, изобличить в совершённом преступлении. Но впрямую использовать против него подобные сведения означает глубоко задеть, даже оскорбить человека. Это не только восстановит его против вас и помешает работе, но и вообще несправедливо, недостойно, и уронит вас в глазах людей, а следовательно, уронит престиж власти, которую вы представляете. Кроме того, такая практика и вас самих делает всё более морально нетребовательными и в конце концов может привести к несчастью».

Вот так непрестанно говорил им Кузьмич. И постепенно это стало их собственным образом мыслей, их нравственным законом.

И потому сейчас Виталий не боялся и не стыдился необходимости тайком познакомиться с личной, семейной жизнью неведомого ему ещё Владимира Сергеевича и легко преодолел первое естественное ощущение неловкости. Ну а чем такие сведения помогут ему в работе, что вообще может знать Галя, выяснится в ходе беседы. А побеседовать им придётся, тут уж ничего не поделаешь.

К этому последнему выводу Виталий пришёл, когда уже пересекал просторный, залитый неоновым светом вестибюль больницы.

Светка поджидала его в коридоре, у входа в палату.

— Погоди, туда сейчас нельзя, — сказала она.

— Как мама?

— Лучше. Знаешь, гораздо лучше.

Виталий подумал, что он мог бы об этом даже не спрашивать, достаточно было поглядеть на Светку. Какое-то сразу стало у неё отдохнувшее лицо, и лёгкий румянец появился на запавших щеках, и мягкий, успокоенный взгляд.

— И поела? — снова спросил Виталий.

— И поела, — подтвердила Светка. — И тебя ждёт. Она уже так хорошо говорит. Ты обедал?

— Конечно. А ты?

— Да. И знаешь, мама сегодня сама ела. А мне завтра уже надо на работу. Но теперь я спокойна. И маму тут все так любят. Тут вообще очень хорошие люди. А Галя просто прелесть что за девочка! Да, Витик, ты что-нибудь сделал с её заявлением?

— Забыл, — виновато признался Виталий. — Так эти дни закрутился, ты не представляешь.

Светка не ответила, только в глазах у неё мелькнул укор.

— Я сделаю, — поспешно добавил Виталий. — Обязательно. А Галя сейчас здесь?

— Да. Дежурит.

— Мне надо у неё кое-что уточнить.

— Я сейчас её позову. Но ты правда ей поможешь?

— Обязательно. Тем более…

Но Светка, не дослушав, энергично махнула кому-то за его спиной. Виталий оглянулся. К ним по коридору спешила Галя, держа в руке папку с какими-то бумагами.

В это время из палаты вышла другая сестра и за ней нянечка.

— Теперь можно, — торопливо сказала Светка. — Я пошла. А ты поговори с Галей сначала. Вот она идёт.

Светка скрылась за дверью. А Виталий отозвал подошедшую и сразу смутившуюся при виде его Галю к окну.

— Ой, мне так неловко! — сказала она.

— Пустяки! Мне только надо узнать подробнее причину вашей просьбы о прописке бабушки.

— Ну как же ещё подробнее? Ей там плохо. Они каждый кусок считают, который она съест. И заставляют работать, а бабушке трудно. Всё-таки семьдесят шестой год.

¦— Уж так каждый кусок и считают? — усомнился Виталий. — Они же обеспеченные люди.

— Ой, они лопаются от денег! Вы бы посмотрели, сколько у Софьи тряпок, и шуб целых четыре, и чего только из украшений нет! А чем только квартира не набита! Одних картин сколько! И машина! А дачу какую строят!.. Вот эту дачу паршивую они на бабушку хотят записать.

— Это зачем?

— А как же? Дача-то за сто километров. Это уже область. Ну, и надо выписываться из Москвы, чтобы там прописаться. Конечно, никто из них московской прописки терять не хочет. А бабушку и не спрашивают.

— Из кого же состоит их семья?

— Дядя Володя, бабушка, Софья и Лиза, их дочка.

— Всё?

— Ну ещё у Софьи брат есть младший, Гоша. Он тоже у них живёт, но прописан где-то ещё. У бывшей жены, кажется. Тунеядец и пьяница. И как юбку увидит, так вяжется. Прохода от него нет.

— А ещё кто-нибудь из родственников есть?

— Больше никого нет.

— А можно сказать, что бабушке там неспокойно жить? Что гости часто, шум, музыка?

— Конечно! Каждый день гости. И приезжают к ним всё время. Из разных городов. Я даже всех не знаю.

— Ну кого-нибудь всё-таки знаете?

— Да. Вот Илья Спиридонович из Куйбышева. Ой, какие он подарки привозит! Глаз не оторвёшь.

— Что же он такое привёз, например? — усмехнулся Виталий.

— Ну вот кольцо. Софья его не снимает. Большой бриллиант на чёрном агате, и такие лучи из осколков отходят. Представляете?

— Приблизительно.

— Ну это неважно. Потом кто ещё? Семён Трифонович, толстый такой. Сколько он анекдотов знает! Обсмеёшься! Забыла только… Ах да! Он из Свердловска. Потом Махмуд Алиевич из Баку. Тоже заваливает всех подарками. Он такой кинжал дяде Володе подарил, из серебра. Очень древний. И даже мне, — Галя рассмеялась, — колечко хотел всучить. Знаете, как в «Горе от ума» этот… ну как его?.. Мы учили… «Собаке дворника, чтоб ласкова была»… Противный дядька. Да все они… — Галя махнула рукой. — Возьмите хоть Зойку, подружку Софьину. Это ж такая спекулянтка…

Да, как и следовало ожидать, Галя ничего не знала о подпольной деятельности Владимира Сергеевича. Но жизнь его дома, её уклад, царившая там нравственная атмосфера были теперь Виталию ясны. И конечно, названные Галей имена он постарался запомнить накрепко.

На следующее утро у Виталия состоялся серьёзный разговор с Виктором Анатольевичем Исаевым, в производстве у которого и было дело по убийству Николая Павлова.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Исаев. — Мне тоже не верится, что этот Владимир Сергеевич причастен к убийству. И, следовательно, к ограблению. Не решится он так глупо разорвать выгодные деловые связи. Невозможно это допустить.

— Тогда он, наверное, заинтересован найти убийцу, — предположил Виталий. — Хотя бы для того, чтобы оправдаться перед сообщниками. В этом случае он поможет даже милиции.

— Ну это навряд ли, — покачал головой Исаев. — Рыльце-то у него сильно в пушку, как я подозреваю.

— Не то слово. Он преступник.

— Мы этого ещё не доказали. Но в любом случае он на контакт с милицией не пойдёт. Хотя бы из чувства самосохранения. Даже при условии, что он захочет доказать кому-то свою непричастность к убийству.

— А почему не попробовать? — упорствовал Виталий. — Не пойдёт на контакт — не надо. Придумаем тогда что-то новое.

— Но ты уже засветишься.

— Подключим другого. Откаленко, например. Впрочем… — Виталий задумчиво потёр подбородок, совершенно машинально повторяя при этом жест Цветкова. — Впрочем, мне не хочется выходить из этого дела.

— Ну вот. Тем более. Можно, конечно, действовать иначе. Допустим, в открытую пойдёт Откаленко. Если этот Владимир Сергеевич сочтёт для себя выгодным помочь нам, он может дать неоценимые сведения. Но, повторяю, сомнительно всё это, весьма сомнительно.

— Тут главное — его не спугнуть. Надо попробовать объяснить, как мы на него вдруг вышли. От самого Николая и привезённого им товара нельзя. Напугаем.

— Можно от Николая, но без товара, — предложил Исаев. — Надо только пофантазировать. Допустим, на трупе нашли записку или вот записную книжку, ту самую, и в ней адрес Владимира Сергеевича. Мы поняли, что это кто-то знакомый. И пришли. Только и всего.

— А что? Вполне подходит, по-моему, — обрадовался Виталий. — Очень даже правдоподобно. Давайте, Виктор Анатольевич, организуем такой визит, а? Ну в конце концов, чем мы рискуем, действительно? Тут, если хотите знать, может даже получиться совсем наоборот. Этот Владимир Сергеевич обрадуется возможности приобрести знакомство в милиции.

— Ну-ну, не увлекайся, — усмехнулся Исаев. — Не такой уж он наивный. И ситуация не та, между прочим.

— Да нет же! Всё зависит от того, как себя повести.

— Это уже дело второе. Значит, ты предлагаешь, чтобы пошёл Откаленко, так?

— Конечно.

— Давай-ка это обсудим с Фёдором Кузьмичом.

Исаев потянулся к телефону.

Поскольку разговор происходил в комнате Виталия, то перейти в кабинет Цветкова много времени не заняло, а Фёдор Кузьмич, к счастью, оказался на месте. Он внимательно выслушал сообщение о новых идеях и в сомнении потёр подбородок, точь-в-точь как это недавно сделал Виталий. Кузьмич только ещё вздохнул при этом. Потом, что-то продолжая соображать про себя, он полез в ящик стола за сигаретами, но на полпути остановился и исподлобья посмотрел поверх очков на Исаева, а потом на Виталия.

— Есть тут один рискованный момент, милые мои, — сказал он. — Мы же не знаем характера их отношений — Николая с этим самым Владимиром Сергеевичем. А может быть, Владимир Сергеевич специально предупредил Николая, чтобы тот не записывал его адреса, почём вы знаете? Или вообще не сообщил ему свой адрес? Да и сами посудите: зачем сообщать-то? Он же домой к себе товар не примет. Вот адрес магазина…

Цветков, видимо, раздумал доставать сигареты и поудобнее уселся в кресле. В тот же момент на столе у него зазвонил телефон, и Фёдор Кузьмич, сняв трубку, углубился в разговор с каким-то неведомым собеседником, которого по имени упорно не называл и вообще отделывался короткими междометиями, а больше угрюмо и сосредоточенно слушал.

Тем временем Виталий встревоженно посмотрел на Исаева, взглядом призывая его спасать их блестящий замысел, и тот в ответ ободряюще усмехнулся.

Но тут Цветков, простившись, положил трубку, снял очки и, словно и не было никакого перерыва в их разговоре, сказал:

— А могло и адреса магазина у Николая не быть. Зачем ему вообще-то этот адрес? — Кузьмич покрутил в руках очки и положил их перед собой на стол. — Вспомните-ка. Николаю ведь какой-то парень помог забрать товар из камеры хранения. Вот этот парень и знал, где магазин находится. А Николай… Он раньше-то в Москве бывал, не знаешь? — повернулся Цветков к Виталию.

— Нет, первый раз, — ответил тот.

— Ну вот. Тем более.

— Но Владимир Сергеевич мог Николая просто в гости к себе пригласить, — сказал Виталий. — Как же тогда адреса не дать?

Цветков пренебрежительно махнул рукой:

— Как раз! Будет он тебе его в гости приглашать и адрес давать! Шавка он для него, мелочь пузатая. И вообще это же гадание. Позвал или не позвал, дал адрес или нет… Несерьёзно.

— Ну хорошо. А телефон? — не сдавался Виталий. — У Николая мог быть записан его телефон. Допустим, тот же Губин ему дал. А милиции ничего не стоит, расследуя убийство, установить, чей телефон был записан.

Цветков отрицательно покачал головой:

— По той же причине не годится. Сам посуди. А вдруг Владимир Сергеевич знает, был записан телефон или не был? Разве можно так рисковать? Я тебя просто не узнаю, милый мой. Да если у Николая номера телефона быть не могло, ты представляешь, как этот гусь Владимир Сергеевич насторожится? Мы так всю последующую работу сорвать можем. А вокруг него, видимо, предстоит немало поработать. Возможно, даже не нам. Тут, милый мой, как минимум, спекуляцией пахнет.

— Что-то побольше, мне кажется, — покачал головой Исаев. — Обычно в таких случаях сами товар возят. А тут, видите ли, специальный возчик. Ни в чём больше не замешанный. Да ещё завербован с помощью шантажа. Служи, а то сообщим о твоём преступлении…

— Тут даже тоньше, — поправил Цветков. — Вот, мол, какие мы тебе друзья. Выручаем в тяжёлую минуту, спасаем, можно сказать. Да ещё крупно заработать даём.

— Да, так вернее, — не стал спорить Исаев. — И это кое о чём говорит. Добавьте ещё явочную квартиру, этот хитрый телефон, трюк с камерами хранения. Словом, отлично организованное дело, умные и ловкие дельцы. Всё продумано у них, всё рассчитано. Я тебе ручаюсь, задержи мы этого Николая, он бы ничего не смог нам сказать: ни что везёт, ни кому везёт. И даже у кого получил товар, тоже толком, наверное, не знал. Словом, согласен. Я бы отменил этот опасный визит.

— Фёдор Кузьмич, есть предложение, — сказал Виталий и даже поднял руку, как на собрании. — Предлагаю посоветоваться с коллегами. Албанян, например…

— Что ж, вполне резонно, — усмехнулся Цветков и повернулся к Исаеву: — Дружок его. В БХСС работает.

— Но ведь мастер! — горячо воскликнул Виталий. — Вы же не будете это отрицать, Фёдор Кузьмич?

Цветков спокойно согласился:

— Хороший работник.

— Да, я его знаю, — ответил Исаев. — В прошлом году он нам очень помог. Помните дело по самоубийству Веры Топилиной? Из министерства?

— Ну конечно, — подтвердил Цветков и добавил, обращаясь к Виталию: — Словом, давай обсуди этот вопрос с Албаняном. Он этот контингент лучше знает. Как, не возражаешь, Виктор Анатольевич?

— Наоборот, приветствую, — улыбнулся Исаев.

На том и порешили.

А среди дня Виталий встретился с Эдиком Албаняном. Это было далеко не лёгким делом, учитывая динамичную и неугомонную натуру Эдика, которого обычно искало пол-Москвы, и, как правило, безрезультатно.

Эдик примчался к нему запыхавшийся, возбуждённый и устало повалился на диван.

— Замотался, — отдуваясь, сообщил он и вытер со лба пот. — И ещё эта дикая жара. В Ереване такой не бывает, честное слово. Верблюд не выдержит.

Он вскочил, подбежал к тумбочке, где стоял графин с водой, налил себе полный стакан и одним духом осушил его. Потом снова в изнеможении кинулся на диван, ещё раз вытер мокрым платком пот со лба и шеи, затем закурил и после этого, успокоившись, предложил Виталию:

— Ну, излагай, зачем я тебе понадобился? Ты же так просто на коктейль не позовёшь, знаю я тебя, жлоба! Так что докладывай, не стесняйся.

— Я тебя не только на коктейль, я тебя на чашку чая и то никогда больше не приглашу. Молчал бы уж, — со зверским видом ответил Виталий. — Ты ко мне на свадьбу пришёл?

— Дорогой! — воскликнул Эдик. — Ты же знаешь! Я шёл! Я даже мчался! С подарком! Я ведь тебе его потом вручил, и ты принял, помнишь или нет?

— Да. Чтобы тебя не обидеть.

— Врёшь! Ты меня простил! Ты меня понял! Этот тип был в бегах полгода. Мы же с ног сбились. И вдруг… Мог я его не задержать? Ты бы мог, скажи честно, дорогой? Чёрта с два! Ты бы не только на свадьбу друга, ты бы на собственную не явился, что я, тебя не знаю, думаешь?

— Ну ладно, — махнул рукой Виталий. — Это я только в ответ на твой упрёк насчёт коктейля. А в целом претензий нет. Ну, теперь слушай.

Виталий во всех подробностях изложил Эдику возникшую ситуацию.

— Ты понимаешь? — заключил он. — Нам надо получить от него всё, что возможно, по этому убийству. Сам-то он, конечно, не замешан, но кое-что подсказать, я уверен, может. Особенно если его в этом заинтересовать. Но как это сделать, вот в чём вопрос.

— Гм… — глубокомысленно произнёс Эдик, глядя в потолок и посасывая сигарету. — Не знаю, дорогой, что тут главнее: убийство или… Понимаешь, вся эта компания мне что-то очень уж не нравится. Устроить такую комбинацию с телефоном — это не всякий додумается, уверяю тебя. У меня, например, в практике это первый случай, клянусь. Поэтому что тут главнее…

— Главнее всего человеческая жизнь, — покачал головой Виталий. — И потому страшнее убийства ничего нет. Это, если хочешь знать, аксиома.

— Не скажи! — многозначительно заметил Эдик. — Хищения в особо крупных размерах, как и некоторые другие опасные экономические преступления, тоже, как тебе известно, предусматривают смертную казнь.

— Дело не в смертной казни, — резко возразил Виталий. — Это вообще не лучший способ наказания. И устрашения тоже.

— Ничего большего человечество для устрашения не придумало, — возразил Эдик и добавил: — Если не считать пыток. А кого нельзя убедить, того надо устрашить.

— Величайшее заблуждение! На жестокость нельзя отвечать жестокостью, как ты не понимаешь! Наоборот! Надо из поколения в поколение воспитывать людей в представлении, что человеческая жизнь неприкосновенна. Природа дала, природа и может взять. Я думаю, что это самый верный путь воспитания нравственности.

— Но если жуткий преступник, садист, убийца? Ты же видел таких! — с негодованием воскликнул Эдик. — Их тоже прикажешь жалеть?

— Это не жалость. Это… ну, если хочешь, забота. О всех других людях, об их нравственном здоровье. А для тех, кого ты назвал, для таких вот нечеловеков, я ввёл бы пожизненное заключение. Как у врачей, ты знаешь? Даже смертельно больного они не вправе лишить жизни, даже спасая при этом от лишних страданий. Почему, ты думаешь?

— Совсем другая материя, дорогой! Дать такое право — могут быть ошибки.

— Но если на то пошло, то и со смертной казнью могут быть ошибки. Разве не бывает судебных ошибок? И ещё ошибка в том смысле, что кто-то из казнённых вдруг когда-нибудь смог бы исправиться! Но дело не только в этом. Запрет убивать даже, казалось бы, обречённых больных толкает врача на борьбу за эту жизнь до последней минуты, а главное, воспитывает в нём чувство неприкосновенности, святости человеческой жизни.

— Вай, как говорит! — схватился за голову Эдик, но тут же с ожесточением отрезал: — Ты забываешь только, дорогой, что умирающий больной уносит лишь свою жизнь, а закоренелый убийца уносит чужие и опасен для всех.

— Потому-то больной лежит в больнице, а убийца сидит в тюрьме.

— Да, чувствуется, дорогой, что ты из семьи врачей.

— Это упрёк?

— Нет! Что ты! Это… Как тебе сказать, дорогой… Это восхищение, вот что. И в принципе, теоретически, ты, наверное, прав насчёт человеческой жизни. Но ты спустись на землю. Время-то какое? А суровое время требует и суровых решений.

— Но мудрых.

— Конечно. Но можно ли сейчас думать на сто лет вперёд о нравственности?

— Надо. Вот отец мне как-то процитировал Гернета. Выдающийся психолог и криминолог. Так ведь?

— Не спорю. И советское время прихватил.

— Ну, тем более, — улыбнулся Виталий. — Так вот этот самый Гернет писал, что воспитание ребёнка начинается за сто лет до его рождения. Вот почему сейчас надо думать на сто лет вперёд. Вот почему это мудро.

— М-да. Хорошо иметь такого образованного папу, — усмехнулся Эдик и предложил, взглянув на часы. — Но давай вернёмся к нашим баранам.

— Скорее, волкам.

— Ну, у нас среди клиентов всякой твари по паре. Баранов тоже хватает, не сомневайся.

— Бараны такую комбинацию с телефоном не придумали бы, ты сам отметил. Так что на баранов тут не рассчитывай, — погрозил пальцем Виталий и повторил вопрос: — Что же можно придумать, Эдик, а? Как подобраться к этому Владимиру Сергеевичу, не вызвав никаких подозрений и опасений? Как заставить рассказать то, что ему известно? Понимаешь, адрес, записанный якобы у Николая…

— Нет-нет! — перебил его Эдик и замахал рукой. — Отпадает, вы правы, дорогой. И записанный телефон тоже… — Он неожиданно умолк на полуслове, потом щёлкнул пальцами и лукаво посмотрел на Виталия: — А знаешь, пожалуй, телефон — это идея. Момент! Ай как интересно! Давай соображать, дорогой. Значит, ты у кого, говоришь, получил его телефон?

— Чей?

— Ну этого самого Владимира Сергеевича.

— А-а. Мне его выдали Борис Иванович Губин с супругой Евдокией Петровной. Выжиги. За копейку удушатся.

— Вот-вот! — Эдик привскочил на своём диване и азартно ткнул пальцем в сторону Виталия. — Это в данный момент самая ценная их черта. Ах как здорово! Расскажи подробнее — что ты знаешь об этой паре?

Виталий добросовестно передал Эдику все известные ему факты из нехитрой и подлой жизни Губина.

— И ты думаешь, что его используют втёмную?

— Уверен. Уж больно глуп.

— Ну и ты его так используй. Понял меня? Вот и подберёшься к этому Вове, и узнаешь его, это точно. А что он расскажет, будет видно.

— Ха! Вот это мысль! — обрадовался Виталий. — Ну, милый друг, с меня причитается.

— Ещё бы! — самодовольно заявил Эдик, развалившись на диване. — Когда профессора приглашают на консультацию…

— Кстати, — перебил его Виталий, — я ведь обещал Борису Ивановичу с телефончиком-то помочь.

— Это как же? — Эдик удивлённо склонил голову набок и прищурился.

— Очень просто, профессор, — засмеялся Виталий, радуясь, что вспомнил такую немаловажную деталь. — Пожалел, понимаешь, старичков. В душу они мне вошли. С какой стати, в самом деле, им-то, бедным, за чужие дела расплачиваться?

— Бедным!.. — насмешливо фыркнул Эдик и заключил: — Но идея плодотворная, согласен.

— А раз согласен, то теперь давай её помнём. — Виталий взглянул на часы. — Время у нас ещё есть. Давай.

Он от удовольствия даже потёр руки.

«Мять» пришлось недолго, идея действительно была плодотворной и сулила успех. Надо было только рассчитать, на каких фактах следует сделать ударение, какие вообще опустить, а какие оставить про запас.

В душной, накуренной комнате, несмотря на распахнутое окно, плавали под потолком белёсые слои дыма, не ощущалось даже самого лёгкого дуновения воздуха.

Эдик наконец поднялся с дивана и потянулся:

— Всё, дорогой. Счастливо тебе.

— Будет исполнено в лучшем виде, — заверил его Виталий. — Завтра я тебе доложу. Тронулись.

Они вместе вышли на улицу и там простились.

День клонился к вечеру. Безоблачно-голубое небо, став пепельно-золотым на западе, постепенно превращалось в густо-синее на востоке. Жара не спадала, душная, тягостная. На улице было труднее дышать, чем в комнате.

К Губиным Виталий приехал, когда уже лёгкие, как дымок, сумерки опустились на город. В большом зелёном дворе с заметно пожухлыми деревьями и кустарником чувствовалась предвечерняя свежесть. Разгорячённое лицо ощущало даже еле заметное движение воздуха.

Во дворе за столом «для культурно-массовой работы» гомонили не очень трезвые мужские голоса. Вслушиваясь в бессвязные и азартные выкрики, долетавшие из-за кустов, Виталий пришёл к выводу, что Бориса Ивановича там на этот раз почему-то нет, и даже забеспокоился, направляясь к знакомому подъезду.

В дверь пришлось позвонить трижды, прежде чем Виталий услышал наконец знакомый тяжёлый перестук палки и протеза. Дверь открыл сам Борис Иванович, абсолютно трезвый и чем-то, видимо, не на шутку встревоженный.

Увидев Виталия, он обрадованно стукнул палкой по дверному косяку и на всю площадку рявкнул:

— Вот он, туды-сюды!.. А она!.. А я ей, туды-сюды, говорю!.. Эх, дура баба!.. Ну вот!..

Виталий поспешил войти и прикрыть за собой дверь.

— Я к вам по делу, Борис Иванович, — сказал он серьёзно.

— Ну чего там… Ясно, туды-сюды!.. А она всё!.. — продолжал бессвязно выкрикивать старик, поминутно вытирая мокрый рот тыльной стороной руки.

Из кухни неслышно появилась старуха, и Виталию даже показалось, что вначале высунулась в переднюю только её вытянутая рыбья голова с тонким носом и белыми, навыкате глазами. Вытирая руки о передник, старуха засуетилась:

— О господи! Вот радость-то! Пришли, значит. Не бросили стариков. Заходите, заходите. Уж так мы рады…

Виталий прошёл в комнату, за ним последовали хозяева. Они были чем-то явно встревожены, хотя одновременно и обрадованы его приходом и как будто чего-то ожидали. Все эти чувства нетрудно было уловить на их лицах.

Когда все трое расселись вокруг стола, Виталий сказал:

— Так вот насчёт телефона, граждане. Дело в том…

— Не-не!.. Не позволю, туды-сюды!.. Я знаешь куда пойду?.. Да я если что… — перебив его, злобно и бестолково забормотал старик.

— Погоди ты! — сердито прикрикнула на него жена. — Дай человеку сказать, ирод!

И старик послушно умолк, опираясь на палку и обиженно оттопырив нижнюю губу.

— Так вот, — как можно доброжелательнее продолжал Виталий, словно и не заметив злобных стариковских выкриков. — Люди вы пожилые, живёте скромно, и, ясное дело, любой вас может обидеть, обмануть, у кого совести нет.

— Я дам!.. Я дам, туды-сюды!.. — снова вмешался старик, брызжа слюной. — Да я им!..

— Цыц ты! — грозно оборвала его жена и уже совсем другим тоном, жалобно и покорно, сказала, обращаясь к Виталию: — Ваша правда. Ваша. Ну форменно: кто хочет, обидит. Это он с виду такой, — кивнула она на старика. — А по себе котёнок, сущий котёнок, ей-богу.

— Вот-вот, и я так думаю, — весело подтвердил Виталий, чувствуя, однако, что этой весёлости хватит ему ненадолго, и продолжал: — Я за вас вступлюсь, граждане. Вот так я решил, понимаете. Я не позволю, чтобы ни за что ни про что вас вдруг под суд или там штраф рублей, думаю, в сто, не меньше.

— Сто?! — ахнула старуха, всплеснув руками.

— Да я!.. — привскочил с места Губин, и лицо его налилось бурой краской. — Да они, туды-сюды… увидят!.. Да я их!.. — Он поднял палку, словно собираясь ударить кого-то.

— Ничего такого не надо, — поспешно остановил его Виталий. — Без крика, без скандала. А то хуже будет. Если желаете, я берусь сам всё уладить. Как специалист. Желаете?

— Ой, да ради Христа! — запричитала старуха. — Уж пожалейте двух убогих. Бог наградит, бог!.. Всё он видит…

— Тогда договорились, — энергично заключил Виталий, не давая старику начать что-то горячее и бестолковое. — Я так Владимиру Сергеевичу и скажу, что вы попросили меня всё насчёт платы за телефон у него выяснить. Вы же мне для этого и его номер телефона дали, так ведь?

— Истинно так! Истинно! Христом-богом просим, — подвывая, закивала головой старуха. — Уж заступись, родимый! Не бросай двух стариков. Нет у нас заступников больше. Вот взял человек и обманул нас. Истинно обманул!

— А Николай-то у него дома был? — как бы между прочим осведомился Виталий.

— Был, милый, был. Сам говорил. Они из магазина поехали, обедали там. Сытый он вернулся, — торопливо, но обстоятельно принялась излагать старуха, словно это должно было пригодиться Виталию в его хлопотах за них.

А Виталий, решив развить успех, поспешно задал новый вопрос, ещё более неосторожный:

— Что ж он всё-таки привёз-то, Николай?

— Не ведаем, милый, — извиняющимся тоном ответила старуха, но в белых глазах её мелькнул испуг. — Не касаемо это нас.

«Стоп! — торопливо скомандовал сам себе Виталий. — Не зарываться только». И вслух сказал как будто даже удовлетворённо:

— Ну и ладно. К телефону это не относится. — И всё же осторожно спросил: — Как думаете, насчёт Николая-то он знает, Владимир Сергеевич, что случилось?

— А то! — кивнула старуха. — Упредили мы его. К нему, чай, приехал парень. Уж он разохался! Ну прямо чуть не плакал, ей-богу. В самый телефон.

Больше Виталий задавать вопросов не решился. Он и так в тот вечер узнал больше, чем рассчитывал. И намеченный план выполнил.

Назавтра его ждал визит куда более трудный и ответственный.

Софья Георгиевна разливала кофе уже в три чашечки. Оживлённый, со скрытым кокетством и туманными намёками, остроумный разговор журчал и переливался за уютным столиком.

Молодой человек всё больше нравился обеим дамам. «Ах, какой муж для Лизы! — умилённо думала Софья Георгиевна. — А впрочем… Я и сама ещё могу волновать…» Дальше мысли её путались в какой-то розовой дымке, и не было времени в них разбираться. Больше всего Софье Георгиевне хотелось сейчас выяснить два обстоятельства: кто такой этот молодой человек и какое у него дело к Владимиру Сергеевичу. Впрочем, с первым вопросом особых затруднений не возникло, и ни к каким ухищрениям прибегать не пришлась. Гость не делал из этого секрета.

— Тружусь на телефонном узле в качестве техника, — охотно сообщил Виталий и скромно добавил: — Мечта, правда, у меня была другая — гуманитарный факультет кончить. Но этим сейчас не прокормишься. А я, — он тонко усмехнулся, — каюсь, люблю поесть.

— Ах, это так понятно! — подхватила Софья Георгиевна. — Это так естественно! В наше время духовная сфера способна доставлять лишь эстетическое наслаждение и то лишь для возвышенных, тонких натур. Литература, например, живопись, музыка — я всё это обожаю. Я не пропускаю ни одного вернисажа. — Последнее слово она произнесла протяжно и чуть в нос и была очень довольна почтительной реакцией гостя.

— Да-да, — томно поддержала её Зоя Васильевна, допивая свою чашечку. — Сегодня молодые художники такие ищущие.

— Но мужчина, — решительно объявила Софья Георгиевна, — должен действовать в сфере материальных ценностей. Истинный мужчина, конечно.

— О да! — Виталий многозначительно улыбнулся. — Пищу духовную добыть нетрудно, а вот хорошие вещи приходится добывать с боем.

— Представляете, как это тяжело одинокой женщине? — вздохнула Зоя Васильевна. — Некоторые это не хотят понимать. — И она бросила взгляд в сторону Софьи Георгиевны.

— Но что может дать деловому человеку ваша область? — с любопытством спросила Софья Георгиевна, делая вид, что не заметила брошенного в её адрес упрёка.

— Моя область? — усмехнулся Виталий. — Это смотря как подойти и как взяться, уверяю вас.

— Ну если взяться трезво, — игриво улыбнулась в ответ Софья Георгиевна. — Я воспитана в трезвости.

— О, это скучно. И даже опасно. — Виталий рассмеялся. — Кто вас так воспитал? Владимир Сергеевич?

— Это выдающийся человек, — поспешно вставила Зоя Васильевна, решив как-то сгладить недавнюю свою вспышку, которая ничего, кроме вреда, принести ей не могла.

— Я в этом тоже убеждён, — немедленно согласился Виталий. — Конечно, в своей области. Впрочем, универсальные гении принадлежат прошлому, вроде Ломоносова или Вольтера.

— Ах, это уж слишком! — воскликнула довольная Софья Георгиевна. — Такие имена! Но Вова действительно… Ему в институте пророчили большую будущность.

— Это он тебе сам говорил? — со скрытым ехидством спросила, не утерпев, Зоя Васильевна.

И Виталий мысленно поблагодарил её за такой своевременный вопрос.

— Почему же сам? — с лёгкой обидой возразила Софья Георгиевна. — Ты же знаешь, как он скромен. Все говорили. Представляешь, чего бы Вова достиг, если такой тупица, как Миша Пивоваров, стал директором? Это его товарищ по институту, — добавила она, обращаясь к Виталию.

— Это директор семнадцатой фабрики? — с невинным видом спросил Виталий.

— Нет, что вы! Миша не в Москве, он в… — И Софья Георгиевна назвала город, где совсем недавно побывал Владимир Сергеевич, а вслед за ним и сам Виталий.

«Как интересно! — подумал он. — Как всё завязывается вокруг этого города! Вот теперь и директор Пивоваров».

— Это ещё вопрос, — тонко усмехнулся Виталий, — каким директором быть труднее.

— Именно! — подхватила Софья Георгиевна. — Вова просто не знает покоя ни днём, ни ночью…

«Ну ещё бы», — саркастически подумал про себя Виталий.

— И вы знаете, как его ценят в торге! — с подъёмом продолжала Софья Георгиевна. — Он по их просьбе выезжает даже в другие города, ведёт там переговоры.

— Выдающийся человек! — снова нашла нужным вставить Зоя Васильевна.

— Да-да, — подхватила Софья Георгиевна. — Он заключает договоры на таких выгодных условиях, какие им и не снились. Недавно вот, например, он ездил. Ну и, конечно, помогают связи. Ах, всюду нужны связи, учтите, молодой человек. — Она шутливо погрозила Виталию пальцем, — Без этого шага сейчас не ступишь.

— А кто у него есть вот там, куда он ездил? — невольно вырвалось у Зои Васильевны, которая, видимо, знала, куда именно ездил Владимир Сергеевич, и почему-то это особенно её интересовало. Но она тут же пожалела, что задала этот опрометчивый вопрос.

Софья Георгиевна метнула на неё насторожённый, недобрый взгляд и сухо ответила:

— Это, дорогая, не имеет значения. Я же вообще говорю.

«Коммерческие тайны, — усмехнулся про себя Виталий, перехватив этот красноречивый взгляд. — И уголовные, наверное, тоже, одновременно».

— Да, я понимаю, — озабоченно подхватил он. — Связи прежде всего. Но как это трудно!

— Владимир Сергеевич сможет вам во многом помочь, если вы захотите. — Софья Георгиевна многообещающе улыбнулась. — Я с ним поговорю о вас.

Она ждала, что в ответ Виталий хоть намёком упомянет о цели своего визита.

Но тот не успел ответить. В передней раздалось громкое щёлканье замков. Парадная дверь с шумом отворилась и, впустив кого-то, захлопнулась.

Софья Георгиевна поспешно поднялась со стула и устремилась в переднюю.

— А вот и сам Владимир Сергеевич! — оживлённо воскликнула она с порога комнаты. — А у нас гость, дорогой!

Последние слова донеслись до Виталия уже из передней. В ответ раздался мужской смех, сочный и самоуверенный.

— Это кто же дорогой, я или гость?

И Софья Георгиевна с хрипотцой и не очень естественно рассмеялась в ответ.

В тот же момент в комнату вошёл невысокий худощавый человек в тёмных очках на узком и колючем лице, с седоватыми бачками и большими залысинами на высоком лбу, иссечённом сеткой неглубоких морщинок. На нём был отлично сшитый светлый костюм и изящный, неяркий галстук.

Владимир Сергеевич окинул Виталия острым, пытливым и быстрым взглядом человека, которому надо сразу понять, кто перед ним, и от этого вывода многое зависит для него в будущем. Потом он довольно небрежно кивнул Зое Васильевне и обратился к гостю:

— Так вы меня дожидаетесь, значит?

— С вашего разрешения, — поклонился Виталий.

— Ну-ну. Что ж, пойдёмте потолкуем. Прошу!

Владимир Сергеевич сделал широкий жест в сторону двери, ведущей в переднюю, и сам же направился вперёд, указывая дорогу. Виталий галантно поклонился дамам и последовал за ним.

Кабинет хозяина дома производил весьма солидное впечатление. Длинные книжные шкафы, кожаный диван и массивные, тоже кожаные, простёганные крупной клеткой, старинные кресла возле низкого разлапистого столика из чёрного дерева с огромной хрустальной пепельницей посередине, массивный, тоже из чёрного дерева, письменный стол с причудливой бронзовой лампой под синим стеклянным абажуром — всё дышало солидностью и покоем. Шаги были не слышны на пушистом тёмном ковре.

Хозяин и гость расположились в креслах возле чёрного столика, закурили, и Владимир Сергеевич, перекинув ногу на ногу и болтая в воздухе носком изящного ботинка, спокойно и без всякого любопытства спросил:

— Ну-с, так что вас ко мне привело… простите, не знаю, как вас зовут…

— Виталий.

— Та-ак. А по батюшке?

— Неважно, — махнул рукой Виталий. — Шишка я невеликая — на первый взгляд, конечно.

— Ну а на второй взгляд? — вопросительно склонил голову набок Владимир Сергеевич и, словно только что вспомнив, неторопливо снял тёмные очки. Без очков узкое лицо его показалось Виталию ещё жёстче и ироничнее.

— На второй — это вы сами увидите, — лукаво улыбнулся Виталий. — Пока изложу причину визита. А там видно будет, куда поведёт. Тружусь я, с вашего позволения, на телефонном узле. Техник. Но… — Он многозначительно поднял палец.

Весь вид его, одновременно и развязный, и чуть подобострастный, с лукавой хитрецой, внушал Владимиру Сергеевичу, как ни странно, даже некоторое доверие. С такими людьми он чувствовал себя куда увереннее и свободнее, чем с прочими. Хотя до конца Владимир Сергеевич вообще никому не верил, в том числе, кстати, и жене, прекрасно понимая, что, как он сам готов в любую минуту обмануть и предать кого угодно, так и каждый из окружавших его готов поступить так же с ним самим, если только решит, что это ему выгодно. Задача поэтому всегда заключалась в том, чтобы непременно каждого опередить. И потому каждый человек неизменно вызывал у него насторожённость.

— Слушаю вас, — сдержанно и чуть снисходительно произнёс Владимир Сергеевич.

— В силу служебной своей должности и, добавлю, счастливой случайности… — с пафосом произнёс Виталий, ощущая нарастающее отвращение к роли, которую вынужден был играть, и борясь с этим ощущением. — В силу всего этого, — повторил он, — я вдруг обнаружил на своём новом участке нарушение! — Он снова многозначительно поднял палец: — Представляете? Обнаружил воздушку. Знаете, что такое воздушка?

— Догадываюсь, — без особого энтузиазма, даже с некоторой долей раздражения ответил Владимир Сергеевич.

— Так вот, — продолжал Виталий. — Сия воздушка привела меня в дом гражданина Губина Бориса Ивановича. Но оказалось, что старики ничего о ней не знают и в этом беззаконии не виноваты. Грех был бы затевать дело против них. А дело, между прочим, судебное…

— Административное, — с улыбкой, но твёрдо поправил Владимир Сергеевич.

— Пусть так, — охотно согласился Виталий. — Но штраф тут грозит немалый, как вы понимаете. Одних междугородных…

— Короче! — перебил его Владимир Сергеевич. — Старики указали на меня — так, что ли?

— Именно. И мне их стало жалко.

— Ну-ну, не надо, — насмешливо махнул рукой Владимир Сергеевич. — У вас ведь есть некий план, я верно понял?

Виталий смущённо откашлялся и кивнул.

Владимир Сергеевич улыбнулся и, нагнувшись, похлопал его по колену:

— Не надо стесняться, молодой человек. Всё вполне если не законно, то закономерно. Всем надо жить. И вам в том числе. Почему же не воспользоваться открывшимися обстоятельствами? Это было бы просто глупо. А вы, я вижу, вовсе не глупы. И, по-моему, уже успели заручиться симпатией Софьи Георгиевны, а?

— Ну что вы! — скромно опустил глаза Виталий.

Владимир Сергеевич снова улыбнулся, но глаза смотрели сухо и испытующе. Он сказал чуть насмешливо:

— Мой вам совет, кстати: не надо переигрывать. Всё должно быть достоверно. А вы то слишком развязны, даже нахальны, то слишком скромны, даже стыдливы, как девочка-подросток. Так, знаете ли, не бывает, учтите.

«Прав ведь, сукин сын», — с досадой подумал Виталий.

— Ну хорошо. А теперь изложите ваш план, — требовательно предложил Владимир Сергеевич — Впрочем, — он пристально посмотрел на Виталия, — о нём нетрудно догадаться. На юридическом языке это называется, между прочим, шантаж. Но на нашем, — он примирительно поднял руку, — это называется взаимовыгодная договорённость. Итак, хотите отступного? Сколько?

— С сохранением системы?

— Естественно.

Виталий задумчиво почесал затылок:

— Ваше доверие уже само по себе много стоит, конечно.

— В прямом смысле, — подтвердил Владимир Сергеевич.

— А если иметь в виду перспективу?

— Можно подумать и об этом. Ну-с, так ваш ответ?

Но ответить Виталий не успел.

Дверь кабинета без стука приоткрылась, и в образовавшуюся щель заглянул здоровенный мордастый парень с пушистыми бакенбардами на красных литых щеках и облупившимся от загара носом. Поведя выпуклыми серыми глазами в сторону Виталия, он с хрипотцой осведомился:

— Дядя Володя, у тебя человек по делу?

— Ты же видишь, — укоризненно ответил Владимир Сергеевич. — Будь добр, оставь нас.

— Выйди на секунду, — потребовал парень. — Айн момент. Геноссе обождёт.

К удивлению Виталия, Владимир Сергеевич лишь поморщился и, с усилием поднявшись, направился к двери. Выйдя в коридор, он плотно прикрыл её за собой.

Виталий чутко прислушался, невольно даже задержав дыхание. Впервые, кажется, он благословил необычайную звукопроводность современных квартир. Задача облегчалась ещё и тем, что мордастый парень не очень-то старался приглушить свой рокочущий бас, несмотря на яростное шипение Владимира Сергеевича.

— Раскошеливайся, жаба, — рычал мордастый. — Нашёл, понимаешь, время! Спешу я, а ты тут…

— Тиш-ше, Гоша, тиш-ше… Я тебя прошу, тиш-ше…

— А хочешь, чтоб ушёл, — гони сотнягу!

— Ты с ума сошёл! Иди к Соне.

— Ха! У моей сестрички зимой снега не выпросишь. И потом, она не знает, за что платить. А ты знаешь.

— О господи… Навязались мне на голову.

— Сам навязал.

— Но мы же с тобой, Гоша, в расчёте! — придушенным шёпотом воскликнул Владимир Сергеевич.

— Ха! — издевательски хохотнул Гоша. — Мы теперь только на том свете будем в расчёте. А пока мы с Котом желаем посидеть в «Марсе», ясно тебе?

— Ладно, ладно. Вот… и уходи, ради бота!

Последовала короткая пауза, во время которой Владимир Сергеевич, видимо, отсчитывал деньги. После чего до Виталия донеслось:

— Всё. Адью…

Через секунду Владимир Сергеевич вошёл в кабинет. На узком, колючем лице его не было и следа пережитых только что волнений.

Виталий лениво перелистывал лежавший на столике журнал. Он тоже старался не выдать себя. Неужели это тот самый парень, который приехал с Николаем на вокзал и забрал багаж? Очень он похож на того. Да, скорее всего это он. И дядя его почему-то побаивается. Определённо побаивается. Этот Гоша, наверное, много знает. Что же он, интересно, знает? А ведь парни пошли в «Марс». Ресторанчик известный. Так-так…

Мысль, неожиданно возникшая у Виталия, нуждалась, конечно, в дальнейшем обдумывании, но это была интересная мысль. И обдумать её стоило, только сейчас на это не было времени.

Владимир Сергеевич вновь с кряхтеньем опустился в кресло, и Виталию в свою очередь показалось, что тот тоже переигрывает в своей старческой немощи.

Развалившись в кресле и закурив, Владимир Сергеевич разогнал рукой дым перед собой и сказал:

— Итак, мы остановились…

— На сохранении системы, — быстро подсказал Виталий и, подмигнув, спросил: — Она вам дорога как память?

Владимир Сергеевич непринуждённо улыбнулся:

— Вы очень догадливы. Кроме того, согласитесь, что это незаурядное сооружение. К тому же, как вы догадываетесь, не дешёвое. — И, не удержавшись, добавил: — А идея моя собственная. Неплохая?

— Гениальная, — почти искренне заверил Виталий. — И вы же нашли эту трамвайную станцию?

— Нет, — пренебрежительно махнул рукой Владимир Сергеевич. — Это уже нашёл исполнитель.

— Всё сделано на высоком профессиональном уровне, могу засвидетельствовать, как специалист.

Владимир Сергеевич усмехнулся:

— Иначе не работаем. Нигде. Итак, ваши условия?

— С сохранением перспективы? — ещё раз уточнил Виталий.

— Вас это волнует?

Во взгляде Владимира Сергеевича мелькнула насторожённость.

— Весьма даже, — твёрдо ответил Виталий.

— Что ж, подумаю. Итак?

— Гм… — задумчиво покачал головой Виталий. — Как бы не промахнуться… Ладно! Тут у нас кое-какая пертурбация намечается технического порядка. Если систему удастся сохранить — одно дело. Если ликвидируют, но я концы упрячу, — другое. Словом, через неделю сообщу. Не возражаете?

— Идёт, — согласился Владимир Сергеевич. — И учтите, за сохранность системы гонорар минимум в пять раз больше. Это для ясности. И для стимула тоже.

— Вас понял. Перехожу на приём, — весело откликнулся Виталий. — С вами очень приятно работать.

— Ну что же, молодой человек, не смею больше задерживать вас, — объявил Владимир Сергеевич неожиданно бесцеремонно и поднялся с кресла. — Жду решения по поводу того дела. Телефон мой у вас, полагаю, имеется.

Виталию ничего не оставалось, как откланяться.

…Часа два спустя, когда веселье в ресторане «Марс» достигло самой высокой точки, к столику, где сидели уже изрядно нагрузившиеся мордастый Гоша и его приятель, подсел такой же подвыпивший парень, в котором Гоша с большим трудом, но всё же узнал недавнего гостя дяди Володи. Почему-то в связи с этим расчувствовавшись, Гоша немедленно полез целоваться, и новый приятель охотно ответил на этот внезапный прилив чувств. Все трое выпили ещё по одной, потом по второй рюмке, и в конце концов Гоша объявил, что крепче их дружбы на свете ничего нет. А новый его приятель, заплетаясь, сообщил, понизив таинственно голос:

— А мы с тобой гуляем на деньги из одной казны, понял? — И нагло подмигнул.

Гоша секунду бессмысленно таращил на него свои выпуклые светлые глаза, потом какая-то шестерёночка повернулась в его затуманенном мозгу, и он спросил:

— А ты за что получил?

— Я-то? За… услугу. А ты?

Гоша хмыкнул:

— Ну а мы с ним тоже… — Он кивнул на приятеля. — Такое дельце провернули — будь здоров и не кашляй. Поперхнёшься, ей-богу. Так, что ли, Кот?

И угрюмый его приятель в ответ только мотнул головой.

Последние слова Гоши вселили в Виталия какие-то неясные, но тревожные подозрения, которые в этот момент, однако, проверить было невозможно.

Глава VI ПОДПОЛЬНАЯ АЛГЕБРА

Каждую пятницу, ровно в одиннадцать, в кабинете директора начиналось оперативное совещание руководящего состава. Михаил Прокофьевич опозданий не терпел, и все, зная его крутой нрав, старались прийти даже чуть раньше.

На этот раз и повод к тому был особенный. Собравшиеся в кабинете наперебой поздравляли своего директора с блестящим выступлением накануне вечером по областному телевидению. Михаил Прокофьевич рассказывал об опыте работы фабрики, о мерах, которые позволили коллективу успешно и досрочно выполнить план первого полугодия и гарантировать годовой план. Речь шла о рационализации, освоении новой техники, неукоснительной трудовой дисциплине, точнее — о трудовом подъёме, который охватил весь коллектив, о новых, передовых методах планирования и системе руководства. Забота о людях также не была обойдена. Директор сообщил о плане строительства трёх жилых домов, один из которых предназначался специально для молодожёнов.

— Блестящее выступление, Михаил Прокофьевич, без преувеличения говорю, — первым высказался заместитель директора по снабжению Лесевицкий. — Вы увидите, сколько будет откликов.

— Да-да, — подхватил начальник пошивочного цеха Бесякин. — Всей семьёй смотрели. И гости тоже. Даже преферанс отложили, представляете? Ну буквально обо всём забыли!

Поток комплиментов и горячность, с какой они произносились, грозили не только задержать, но и вообще сорвать совещание, ибо каждый из присутствующих норовил сказать что-то свежее и глубокое и тем обратить на себя внимание собравшихся, и прежде всего, естественно, самого Михаила Прокофьевича.

Энтузиазм этот объяснялся не только его директорским постом и вытекавшей отсюда властью, но и тем, что Михаил Прокофьевич был крупной фигурой областного масштаба, членом всевозможных делегаций, комиссий, жюри, президиумов, да и в самой Москве его знали и, видимо, ценили.

Но популярность и даже симпатию принесло ему не только и даже не столько то, что фабрика в последние годы стабильно занимала высокое место в социалистическом соревновании, сколько то обстоятельство, что фабричная футбольная команда, прошлогодний чемпион своей зоны по второй лиге, в составе которой играли выдающиеся таланты и любимцы местных болельщиков, перешла в первую лигу. К этому следовало прибавить фабричный танцевальный ансамбль, на который Михаил Прокофьевич тоже средств не жалел и где собрал максимальное количество «звёзд», которые, как и «звёзды» футбольные, были оформлены на хорошо оплачиваемые должности, не говоря уже о премиях, поощрениях, бесплатных путёвках и прочих благах. Ансамбль, в свою очередь, тоже достиг немалых успехов, привлёк внимание Всероссийского совета профсоюзов и неоднократно становился лауреатом всевозможных смотров и конкурсов.

С доброго имени фабрики и начал Михаил Прокофьевич в тот день своё вступительное слово на оперативном совещании.

— Мы, значит, надеялись, — сурово начал он, — что план полугодия будет перевыполнен. Такового и добились. Это, товарищи, морально приподымает. Знамя облпрофсовета наше. И, понятное дело, премия тоже. Но указанного выше мало. — Он сделал многозначительную паузу. — Достигнута договорённость с Иваном Зосимовичем, нашим уважаемым мэром, что сверх установленного лимита фабрика получит к ноябрьским дням ещё семнадцать квартир.

— Вот это да! — восторженно воскликнул самый молодой из присутствующих, заместитель начальника цеха раскроя Саша Буланчик. — Качать Михаила Прокофьевича!

Все заулыбались. А член фабкома и ответственный за спортивную работу Боря Новохижин мечтательно сказал:

— Ну, теперь Сметанин наш, деться ему некуда! А нам в первой лиге без него полный крах. Так что одну трёхкомнатную на это дело надо бросить, Михаил Прокофьевич, как хотите. Вы же наши дела знаете.

Сметанин был известный тренер, и вокруг него давно интриговало руководство фабрики.

— Бросим, — снисходительно кивнул Михаил Прокофьевич. — Теперь можно. Но надо повышать уровень. Условия, кажется, есть.

— Мало работают, — поддержал один из самых страстных болельщиков, заместитель директора по сбыту Тихон Артемьевич Богословец. — У западных профессионалов в год сто и больше одних только официальных встреч, а у наших пятидесяти не наберёшь. Откуда взяться уровню, я вас спрашиваю?

— Там сезон длится одиннадцать месяцев, — обиженно возразил Боря. — А у нас…

— Да кто им мешает играть хоть все двенадцать?! — вскипел Богословец. — Я давно говорю…

— Ну ладно, хватит, — оборвал его Михаил Прокофьевич. — Сейчас сезон в разгаре, деньги им идут, так что пусть трудятся. А осенью, если будут молодцами, мы их шапками закидаем.

Он скупо улыбнулся, и все тут же рассмеялись, оценив директорское остроумие.

— А насчёт Сметанина пока ни гу-гу! — Михаил Прокофьевич погрозил пальцем. — Такие дела только после конца сезона решают. Вот так. Ну и всё об этом. Есть вопросы посерьёзнее. Техническое управление министерства согласилось на поставку нам нового оборудования согласно нашей заявке.

Все восхищённо переглянулись. Такого успеха никто не ждал. Такого вообще не бывало, чтобы удовлетворили всю заявку. А между тем новое оборудование гарантировало выполнение и даже перевыполнение плана, крупные премии, почёт и славу.

— Собирайся в Москву, Тарас Петрович, — обратился Михаил Прокофьевич к главному механику. — После совещания останешься, обсудим детали.

— Слухаю, — хмурясь, буркнул в ответ усатый и толстый Тарас Петрович. — Треба ехать, конечно.

Хмурился он не случайно. Ему вдруг показалось, что под внешним спокойствием и уверенностью директора скрывается какая-то тревога, какая-то немалая неприятность, и связана она с Москвой. Слишком уж хорошо изучил он своего друга за одиннадцать лет совместной работы.

— Теперь дальше, — невозмутимо и твёрдо продолжал между тем Михаил Прокофьевич. — Нами получено согласие министерства на изменение баланса поставок сырья. Ещё семнадцать процентов будем получать по прямым контрактам с заготпунктами нашей и соседних северных и восточных областей. Это сильно облегчит нам обеспечение сырьём. Это прежде всего тебя касается, Гвимар Оскарович, — обернулся он к Лесевицкому.

Большинство из присутствующих приняли эту новость спокойно, и только несколько человек вздрогнули от этой неожиданной радости и многозначительно переглянулись, ибо эта новость сулила им в будущем такие радужные перспективы, с которыми мало что могло сравниться.

Сообщение было неожиданным даже для Гвимара Оскаровича Лесевицкого, заместителя директора по снабжению, юркого седенького человечка с вытянутой мышиной мордочкой и воспалёнными веками. Впрочем, застать врасплох его было невозможно. Вот и в данном случае он этой новости не знал, но предвидел, точнее, учитывал возможность такого решения и исподволь готовился к нему.

— Новые пункты мною уже намечены, — поспешно доложил он. — И предварительная договорённость там имеется по всем позициям. Решительно по всем, — с ударением повторил он.

— Ну даёт наш Гвимар! — удовлетворённо усмехнулся Михаил Прокофьевич. — Вот, товарищи, как надо работать. С прицелом на будущее, с учётом перспективы и линии развития. Нас на это постоянно ориентируют сверху. И я об этом не раз писал. Отмечаю важность. — И он погрозил пальцем.

— Мы все учимся у Гвимара Оскаровича, — польстил кто-то из начальников цехов директорскому любимчику.

— Так. Моя информация закончена, — хлопнул ладонью по столу Михаил Прокофьевич. — Займёмся текущими делами. Что там у нас в третьем цехе? Потом коротко по всем цехам пройдёмся. И по-деловому, товарищи, по-деловому. Нас производство ждёт.

Однако совещание продолжалось ещё не меньше часа, пока наконец дверь директорского кабинета не раскрылась и в приёмную стали выходить участники совещания, оживлённо переговариваясь, обсуждая новости, о чём-то условливаясь и доспоривая.

К тому времени в приёмной уже скопилось немало людей на приём к директору. Но первой туда зашла его секретарь Лёлечка, тоненькая длинноногая девица с намазанными глазами, в коротенькой юбочке и яркой, весьма открытой кофточке, очень конфузившей мужчин, ибо они начинали с трудом управлять своими взглядами при разговоре с Лёлечкой и сбиваться с мысли, и Лёлечку это ужасно забавляло. Ухаживаний она никогда не отвергала, а всякие подарки тем более, но шефу своему была предана неподкупно и пользовалась его немалым доверием, об этом все знали.

Вынырнув через минуту из кабинета, Лёлечка объявила ожидавшим приёма:

— Михаил Прокофьевич ещё занят.

Кроме Гвимара Оскаровича и Тараса Петровича, в кабинете задержались заместитель директора по сбыту Тихон Артемьевич Богословец, не только страстный футбольный болельщик, но и отменный хитрец и весельчак, неизменный тамада на всех дружеских застольях, и Анна Григорьевна Горева, яркая блондинка лет тридцати, высокая, статная, державшаяся со всеми необычайно высокомерно и покровительственно. Это объяснялось её особым положением при директоре. Об их отношениях на фабрике говорили почти в открытую, и Анны Григорьевны многие побаивались. Однако даже её недоброжелатели не могли отрицать, что своё дело Анна Григорьевна знала отменно, до тонкости, и в хозяйственной деятельности фабрики главный бухгалтер играл, как и положено, весьма важную роль.

Таким образом, Михаил Прокофьевич собрал у себя, как он любил выражаться, «мозговой центр» и одновременно самых близких и доверенных людей.

— Давайте по порядку, — сурово сказал он и повернулся к Богословцу: — Тихон, какой сигнал получил комитет народного контроля, от кого? Что там твой Егудеев говорит?

— Ерунда, — махнул рукой Богословец. — Ещё одна жалоба на качество. Из Вольского торга.

— Ты руками-то не очень маши, — одёрнул его Михаил Прокофьевич. — Как он её получил?

— От Денисова, — неохотно признался Богословец.

Это означало, что с жалобой ознакомился председатель комитета, давний недоброжелатель Михаила Прокофьевича.

— Вот видишь, — укоризненно произнёс тот, словно Богословец был виноват во всём. — И это уже не первый случай. Ты узнал, кто с фабрики пишет?

— Пока нет. Егудеев…

— А! Да чего он стоит, твой Егудеев, — поморщился Михаил Прокофьевич. — Сморчок он. Плюнуть и растереть. Надо понимать. Он не помощник, он в лучшем случае информатор, да и то, как видишь, хреновый.

Михаил Прокофьевич снял очки и устало потёр глаза, как бы давая понять, что вот он-то неусыпно стоит на страже интересов коллектива, он трудится прямо-таки адски, забывая о сне и отдыхе, а вот некоторые позволяют себе работать спустя рукава и допускают ляпы, как только он не уследит, чуть ослабит контроль.

— Ничего, Денисов не вечен, — успокаивающе сказал Богословец. — Уберут, переведут. Уже такой разговор был.

— Мы тоже с тобой не вечны, между прочим, — вздохнул Михаил Прокофьевич. — Нашёл чем утешать. Думать надо, а не утешать. Ты его на рыбалку приглашал?

— Не поехал. Сказал, жена больна. А её, — Богословец хихикнул, — в городе видели, в общей очереди.

— Ай-ай-ай! — покачал головой Лесевицкий. — Вы видите, что делается? Нет, этот Денисов — чрезвычайно опасный человек.

— О чём и разговор, — согласился Михаил Прокофьевич. — Подумаешь, он Егудеева купил! Да его кто хочешь купит! — Он тяжело повернулся к Богословцу: — Твоя главная задача — Денисов. Найди ключ. Изучи. Нет такого человека, заруби себе на носу, к которому нельзя было бы подобрать ключ. Нет и не будет. И тут ничего не жалко.

— Подберём, Михаил Прокофьевич.

— Ну-ну. Поглядим. Теперь дальше. — Он хмуро посмотрел на Лесевицкого. — Ты тоже хорош. Опять в обком шастал?

— Так ведь по делу.

— Я тебе, да и всем что говорил, особенно тебе? Не мозольте глаза обкому. Подальше, подальше. Представительствую один я. Не вызывают? Сиди и молчи. А я сделаю так, чтобы не вызывали. Помни: самое опасное это место. И все тоже. — Он строго оглядел собравшихся.

Да, все были согласны, что обком — самое неприятное и самое опасное место. До сих пор ещё они помнили, с каким трудом прошлой осенью Михаил Прокофьевич погасил вспыхнувший было там скандал, когда всё тот же неугомонный Гвимар Оскарович предложил одному из секретарей поставить специально для обкома редкую по красоте партию шапок из нутрии, так что работника обкома узнавали бы с другого конца улицы.

— Не суйся в обком, Гвимар, — сердито предупредил Михаил Прокофьевич. — Мне и так настроение там не нравится с некоторых пор.

Михаил Прокофьевич давно уже с досадой начал убеждаться, что, чем больше для некоторых людей делаешь, тем порой не лучше тебе самому становится, а хуже. Неблагодарные какие-то люди пошли. Михаил Прокофьевич всё чаще замечал, как человек вместо благодарности вдруг начинает избегать даже глазами с ним встретиться. А уж об ответной услуге и не думай: то юлит, то ищет повод для отказа.

Как ни странно, но лучше всего относились к нему те люди в различных инстанциях, которым он никогда и ничего не делал и не устраивал; как-то с ними было надёжно и спокойно, не свербила мысль, что чего-то недодал и чем-то не услужил, не приходилось прикидывать, выгодно им лично или нет то, что предлагал или просил Михаил Прокофьевич. Да и в тяжёлую минуту такие скорее придут на помощь, не струсят, не разбегутся — чего им бояться?

Впрочем, и те, другие, которые берут, не очень-то в случае чего разбегутся. Михаил Прокофьевич давно уже намекнул каждому из них, что петля, которая затянется на его шее, прихватит и их всех. А берут они с каждым днём всё неохотнее и соответственно всё неохотнее помогают. Боятся? Чуют что-то? Но почему он ничего не чует? А ведь принюхивается ко всем углам, ко всем щелям.

Однако все эти мрачные подозрения и предчувствия приходили к нему не так уж часто, и их легко удавалось прогонять. Михаил Прокофьевич знал, что он умён, ловок, опытен и удачлив, что прекрасно изучил человеческую натуру, её слабости и недостатки, а также все специфические сложности экономической структуры и методов хозяйствования. Крепко верил в себя Михаил Прокофьевич, хотя приближение некоей тёмной черты в своей жизни, неумолимо отделяющей подъём от начала упадка, не только предвидел, но и как бы уже временами ощущал. И в такой момент очень неуютно становилось ему, холодно, одиноко и страшно.

Вот и в тот момент, в кабинете, среди своих, вдруг на миг подкатило что-то мутное, леденящее, и усилия стоило прогнать это мерзкое ощущение. Он невольно тогда посмотрел на Аню, и она сразу перехватила этот его мгновенный, чуть заметно испуганный, чуть растерянный взгляд и улыбнулась ему, ему одному. И всё прошло. Ах, Аня, бесценный дружок его!

Михаил Прокофьевич снова увидел перед собой виноватое мышиное личико Гвимара Оскаровича и уже добродушно произнёс:

— А за Москву, за министерство, тебе спасибо. Техническое управление ты обеспечил классно. Значит, Викентий Романович доволен?

— Весьма доволен. Кланяться велел. Собирается в гости.

— Примем. По первому разряду примем. Теперь ещё один пункт. — И Михаил Прокофьевич ласково посмотрел на Гореву. — Анна Григорьевна, скажи, дорогая, сколько за второй квартал у нас бестоварных накладных прошло?

— Четыре.

— Что шло?

— Только экстра. Я всё-таки думаю, Михаил Прокофьевич, — добавила Горева деловито и чуть высокомерно, — четыре — это мало, можно было и пять, даже шесть.

— В цехе раскроя трещат шкурки, я слышал, — недовольно засопел Тарас Петрович. — Це дило треба обмозговывать. Полагаю так, что и четыре много.

— А ты как полагаешь, Тихон? — поинтересовался Михаил Прокофьевич. — Жалобы-то к тебе идут.

— А нынче все жалуются, — весело ответил Богословец. — Одних пенсионеров сколько развелось. Чего им ещё делать? А магазины некоторые вообще торговать не умеют, вот невыполнение плана и валят с больной головы на здоровую.

— Ты, Тихон, оптимизма своего дурацкого поубавь, — сердито предостерёг его Михаил Прокофьевич. — Не одни пенсионеры жалуются. И не один Вольский торг.

Операция с бестоварными накладными была самой сложной и опасной, но и самой выгодной. Заключалась она в следующем. Шкурки промысловых зверьков, из которых фабрика шила шапки, воротники, женские шубы и другие весьма дефицитные меховые изделия, поступали частично централизованным путём, а частично, в связи с тем, что область располагалась близ промысловых угодий, по прямым договорам с заготовительными пунктами и конторами. Вот в этих-то пунктах и конторах находил неутомимый Гвимар Оскарович подходящих людишек, с которыми и проворачивал указанную выше операцию.

В цехе раскроя, после соответствующей обработки с отступлением от инструкций, шкурки растягивались чуть не до паутинной толщины, и площадь их, исчисляемая в документах квадратными дециметрами, вырастала, а следовательно, образовывалась некая экономия в шкурках. Допустим, на воротник шло уже не пять шкурок, а четыре. Накопленная таким образом масса «лишних» шкурок образовывала как бы новую партию. И на неё оформлялись липовые документы вначале на заготовительном пункте, а затем и на фабрике, которая эту мифическую партию якобы приняла. И огромные деньги, которые такая партия могла бы стоить, вполне реальные деньги, снова выплачивались заготовителям и затем делились между участниками операции.

Всё это, вполне понятно, самым губительным образом сказывалось на качестве продукции, и тут уж приходилось изворачиваться Тихону Богословцу и чутко измерять накал негодования торгующих организаций и отдельных покупателей.

Обычно Михаил Прокофьевич был весьма осторожен в проведении столь рискованных операций, и все присутствующие были уверены, что и на этот раз, несмотря на показное бодрячество не очень умного Тихона Богословца, Михаил Прокофьевич проявит должную осмотрительность и не пойдёт на поводу у своей драгоценной Анечки, особенно теперь, когда на горизонте появились не тучи, нет, но всё же некие подозрительные облачка. Особенно надеялся на это Тарас Петрович Корж, давний друг и «соратник» Михаила Прокофьевича и, пожалуй, самый осторожный и многоопытный из всех собравшихся сейчас в директорском кабинете.

Михаил Прокофьевич, сняв очки, устало потёр глаза и медленно водрузил очки на нос. Все знали, что это означало тяжкую работу мысли их шефа, а также и некую неуверенность, этакую его борьбу с самим собой. В конце концов Михаил Прокофьевич со вздохом объявил:

— М-да… Пожалуй… Давайте-ка пятую партию всё же соорудим. Попробуем.

— Ох, Михаил… — вздохнул Тарас Петрович и, отдуваясь, вытер большим цветным платком вспотевшую шею.

— Ну ничего, ничего… — Михаил Прокофьевич сделал успокоительное движение рукой; при этом не ясно было, кого он больше успокаивает, себя или своего друга.

— Стоило бы подождать, пока новые заготпункты не подключим, — осторожно заметил Гвимар Оскарович и посмотрел своими красными глазками в сторону Горевой, как бы прося её взять назад своё опрометчивое предложение. — Всего-то два, ну, три месяца от силы. Зато…

— Ну хватит, хватит, — оборвал его Михаил Прокофьевич, наполняясь решимостью. — Авось выдержим. Тебе что, знаки не нужны? — усмехнулся он.

Гвимар Оскарович лишь пожал худенькими плечами под тонкой рубашкой с расстёгнутым воротом, он счёл за лучшее промолчать.

— Всё, товарищи, — объявил Михаил Прокофьевич. — Вы свободны. Тарас, задержись. Решим с новой техникой.

Но когда все вышли и Анна Григорьевна, выходя последней, осторожно прикрыла за собой дверь, бросив напоследок испытующий взгляд на своего высокого друга, Михаил Прокофьевич нервно закурил и, швырнув зажигалку на стол, сказал:

— Думаешь, я от хорошей жизни на пятую бестоварную пошёл? В Москве чёрт-те что случилось.

Дело в том, что под величайшим секретом для большинства своих сообщников Михаил Прокофьевич имел ещё один канал для коммерческих операций.

Далеко не вся продукция фабрики изготовлялась из меховой «паутинки». Шёл товар и вполне нормальный, соответствующий всем торговым ГОСТам, шёл и товар экстра-класса. Последний направлялся в избранные точки, а также на всевозможные выставки, смотры и тому подобное. Преподносилась эта продукция под самыми разными тактичными предлогами и некоторым нужным людям. Но часть её, весьма, впрочем, незаметная, шла по невидимому, потайному каналу в Москву. И одним из главных контрагентов здесь был небезызвестный нам Владимир Сергеевич, директор передового магазина.

Именно Владимиру Сергеевичу и адресовалась последняя, самая большая партия товара высшего сорта. Эта сделка была заключена на особо выгодных для Михаила Прокофьевича условиях, ибо Владимир Сергеевич отказался от целых пяти процентов своей доли дохода.

Обо всех этих подробностях был осведомлён ещё только один человек — Тарас Петрович Корж, принимавший активное участие в функционировании этого канала, отнюдь, естественно, не бескорыстно.

И потому он с понятной тревогой спросил, услышав странное сообщение своего друга:

— Как это понимать прикажешь? Что стряслось в Москве? Это с последней партией, выходит?

— Не с партией, а с тем парнем, чёрт бы его побрал! — с досадой ответил Михаил Прокофьевич и тихо добавил: — Убит он, представляешь?

— Что-о?..

— Что слышишь. Убит. И деньги наши с тобой тю-тю. Портфель денег. Вся выручка за партию. Поэтому я и пошёл на пятую бестоварную. Теперь тебе, старина, ясно?

— Но погоди… Как же так?.. — прохрипел потрясённый Тарас Петрович. — Как случилось?..

— Вот так и случилось. Никогда такого не было, и вот на́ тебе, — развёл руками Михаил Прокофьевич.

— От кого ты узнал?

— Вова звонил. Подробности ему, конечно, не известны.

— До него-то не добрались?

— Пока нет.

— Ну, дай-то бог. И всё же… странно, скажу тебе.

— Что странно?

— Да так… Парень-то скромный. Внимания к себе привлечь не мог всяких там скокарей уголовных. А тут убийство. Шутка! — Тарас Петрович покачал головой. — Не, це дило треба разжуваты.

— Что ж тут можно предположить, по-твоему?

— Не знаю… Пока не знаю. Но странно…

— Не в деньгах тут дело, Тарас.

— Оно конечно! Но и денег жалко. Немалые деньги всё же. И кто-то их учуял. Вот что я тебе скажу. Узнать бы, кто сотворил. Эх, узнать бы!

— Не твоя теперь забота. Уж там ищут, будь спокоен.

— И всё же… Дорого бы дал.

Михаил Прокофьевич задумчиво посмотрел в дальний угол кабинета и сказал:

— Может, ещё дороже стоит дать, чтобы не нашли.

Тарас Петрович удивлённо посмотрел на него:

— Что ты хочешь сказать?

— Да так. Дурацкие мысли в голову приходят.

— Дурацкие гони. А думать думай. Они не найдут — мы, может статься, найдём.

— Во-во, — кивнул Михаил Прокофьевич. — И тогда пусть поберегутся…

Это было очень важное совещание. Виталий прекрасно его запомнил. «Межведомственное», — с усмешкой окрестил его Цветков. Кроме уголовного розыска в лице Цветкова, Виталия и Игоря Откаленко присутствовали ещё следователь прокуратуры Исаев, а также Эдик Албанян, представлявший службу БХСС.

Первым слово взял Исаев и убеждённо заявил:

— Давайте начнём с констатации: убийство это не случайное, его подготовили. Я, как вам известно, не сторонник одной какой-нибудь версии в начале расследования. Но в данном случае в этом я убеждён.

— Пожалуй, — осторожно согласился Цветков, по привычке крутя в руках очки. — Но и в этом случае мы имеем не одну версию. Кто подготовил, почему подготовил? Но всё же случайность сбрасывать со счетов пока, на мой взгляд, тоже не следует. Она нами до конца не отработана.

— Но как ещё можно отработать случайность? — досадливо спросил Игорь Откаленко. — У нас есть серьёзные доводы в пользу неслучайности, тем самым случайность сама собой отпадает. По-моему, логично. Как ещё доказывать?

— Логика в нашем деле не всегда помогает, учти, — покачал головой Цветков. — Поступки людей часто бывают нелогичными, особенно с точки зрения другого человека. Опасно навязывать свою логику другому, во всём не похожему на тебя, человеку. Опасно. Сто раз я вам это говорил. Теперь дальше. Как можно отработать случайность? Только от места происшествия.

— Так ведь прошло уже десять дней!

— Именно, — спокойно подтвердил Цветков. — Горячий след остыл. И потому тут требуется опытный человек. И терпение. Убийцы находились во дворе, их должны были видеть.

— Но не видели, — упорствовал Игорь.

— Что ж, по-твоему, их там не было?

— Были. Но их не видели.

— Не верю. Просто мы не нашли тех, кто видел.

— Или тот, кто видел, не воспринял эту информацию, — вставил Виталий.

— Что сие должно означать? — иронически поднял одну бровь Исаев.

— У Честертона, Виктор Анатольевич, в каком-то рассказе есть очень точное наблюдение, — ответил Виталий. — Я даже запомнил. Предположим, писал Честертон, что одна леди гостит в усадьбе у другой и спрашивает: «Кто-нибудь сейчас ещё живёт здесь?» И хозяйка никогда не ответит: «Да, конечно. Живёт ещё дворецкий, три лакея, горничная, повар, конюх и садовник», хотя бы горничная убирала тут же в комнате, а дворецкий стоял за её креслом. Леди ответит приятельнице: «Нет, у меня никто не живёт». А вот если врач во время эпидемии спросит её о том же, она перечислит всех, включая лакеев, горничную и остальных. Так и люди во дворе того дома. Им, видимо, надо помочь вспомнить. Надо как-то правильно поставить вопросы.

— Интересное наблюдение, — кивнул Исаев.

— Очень даже! — оживлённо поддержал Эдик Албанян. — Надо повнимательнее почитать этого неглупого писателя.

— Он очень тонкий психолог, — сказал Виталий. — В отличие от Конан-Дойля, по-моему. У Шерлока Холмса — логика, наблюдательность, наука. А у патера Брауна — знание душ человеческих. Их поэтому очень интересно сравнивать.

— Ну, давайте к делу, — ворчливо вмешался Цветков. — Так мы, милые мои, никогда не кончим. Значит, случайность мы пока не отработали. А потому и не отбрасываем. — Он погрозил очками. — Но кроме этого, если взять вторую версию: кто мог организовать убийство?

— И ограбление, — негромко вставил Откаленко.

— Вот-вот. Именно, — с ударением подтвердил Цветков. — И ограбление. Кто же?

— Только кто-то из тех, с кем он в те два дня виделся, — ответил Откаленко.

— Или кто знал о его поездке в Москву, — добавил Исаев. — Больше, я полагаю, некому.

— Вполне логично, — засмеялся Виталий. — Так ведь, Фёдор Кузьмич? Тут полезность логики вы отрицать не станете?

— Ну-ну, — усмехнувшись, кивнул Цветков. — Вот и начнём с первого. С кем Николай встретился в Москве? Допустим, старик инвалид, у которого…

— Отпадает, — махнул рукой Виталий. — Прохвост, наглец, сквалыга — кто хотите. Но организовать убийство никогда не сможет. Ни ума, ни смелости не хватит.

— Возможно, ты прав, — помедлив, согласился Цветков. — Хотя этот Губин — один из немногих, кто знал, что Николай везёт назад большие деньги. Тот не очень-то об этом болтал, надо полагать. И был трезв оба дня.

— Ещё знал об этом Владимир Сергеевич, — напомнил Исаев, — к которому Николай приехал.

— Нет-нет! — порывисто воскликнул Эдик. — Невозможно! Они не зарежут курицу, которая несёт им золотые яйца. Оборвать такой канал — что вы! Это же дельцы, коммерсанты, а не разбойники с большой дороги.

— Очень уж ты заносишься со своей клиентурой, — насмешливо заметил Виталий. — Нашёл тоже джентльменов в белых перчатках.

— Всё-таки я согласен с Албаняном, — покачал головой Исаев и спросил, обращаясь к Виталию: — Ты же видел Владимира Сергеевича. Ну что, способен он на убийство?

— Своими руками? Никогда! Но я видел его помощника. Этот, по-моему, на всё способен.

— То не помощник, а родственник, — вмешался Откаленко. — Мелкие услуги. И тянет деньги. Типично.

— А главное, зачем ему нужно убийство?! — воскликнул Эдик. — Вернуть свои деньги, а потом остаться на бобах? Это же противоречит элементарной логике! Их, между прочим, Фёдор Кузьмич, а не моей.

— Ну хорошо, — подытожил Цветков. — Если не Владимир Сергеевич, то кто?

— Может быть, Гоша самостоятельно? — неуверенно предположил Виталий.

— Отпадает, — тут же возразил Откаленко. — Он бы тогда не стал клянчить деньги на ресторан. Он был бы набит деньгами.

— Да, конечно, — согласился Виталий. — Но больше никто в Москве не мог знать, что привёз и что увозит Николай.

— Может быть, случайно кто-то узнал? — предположил в свою очередь Исаев. — В магазине, допустим, у Владимира Сергеевича.

Но теперь уже Эдик Албанян досадливо возразил:

— Что вы! Я уже знаю всё про магазин! Поймите, они торговцы, а не убийцы. Нужны какие-то… ну, необычайные обстоятельства, чтобы они на это пошли.

— Та-ак, — кивнул Цветков и, потерев ладонью седой ёжик волос на затылке, сердито усмехнулся. — Всё пока логично. Пойдём дальше. Кто ещё мог? Ведь не тот, кто Николая послал?

— А кто его послал? — въедливо спросил Исаев. — Нам в любом случае надо установить, кто его послал.

— Вот именно! — с энтузиазмом поддержал Эдик Албанян. — Обязательно надо установить! Прошу учесть: крупнейший делец — вот он кто.

Исаев кивнул головой:

— Согласен. Крупный делец. Особо опасный. Надо посмотреть, какие в том городе есть подходящие предприятия.

— Это не путь, — возразил Эдик. — Я посмотрел уже. Там две трикотажные фабрики, камвольно-суконный комбинат, меховая фабрика, сувенирная фабрика, ювелирная, не говоря о заводе телефонной аппаратуры, который…

— О! — перебил его Виталий. — С недавних пор… Есть идея, Фёдор Кузьмич, — повернулся он к Цветкову.

Тот, ухмыльнувшись, покачал головой:

— Это, милый мой, только крыша для поездки. А цели я пока не вижу. Николай мог привезти продукцию любого предприятия, которые Албанян перечислил. И на каждом работают сотни людей.

— В том городе у Владимира Сергеевича, — заметил Виталий, — имеется старый дружок, какой-то директор, я вам докладывал. Имя — Михаил, фамилия — Пивоваров.

— Ну и что? Почему именно он должен оказаться преступником? И не дружок он, а прежний однокашник — так, кажется? К тому же дураком его назвали, ты и это докладывал. Нет, милые мои. — Цветков покачал головой. — Это дело посложнее будет, чем кажется. Хотя… в тот город, видимо, придётся ещё разок наведаться. Схема получается, конечно, сложная. Узнать, кто послал, чтобы с его помощью узнать, кто убил. Ничего себе!

— Да, сложновато, — согласился Игорь.

— Главное, не очень надёжно, — поправил его Цветков. — Сомневаюсь, чтобы тот человек мог нам помочь. Вот только если…

— Именно! — с воодушевлением подхватил Виталий. — О чём я и говорю! Но это насчёт крыши. А вот насчёт того, к кому там ехать, тоже есть предложение.

Так постепенно начал возникать план новой сложной операции. Сначала, как водится, самый общий. Но постепенно он стал наполняться конкретными деталями, и тут каждый вносил свою лепту. Порой возникал спор, порой всех охватывала радость от какой-то точной находки, удачно вдруг найденной детали в манере поведения, в поступках, в направлении и самой окраске разговоров, которые предстояли в ходе задуманной операции.

В конце концов было решено, что в тот город отправятся двое: Виталий и Эдик Албанян. Эдик горел нетерпением и азартом.

— Ай что будет! — каждую минуту восклицал он. — Вы увидите!.. Какая щука идёт!.. Нет, какая акула, а?.. Ты только сейчас постарайся, дорогой, — под конец обратился он к Виталию. — Я тебя очень прошу. Ты, если захочешь, всё можешь.

— По-твоему, я не хочу, что ли? — тоже нервничая, спросил его Виталий.

— Нет-нет! — испугался Эдик. — Как можно!

Дело в том, что Виталию предстояло снова посетить чету Губиных. От этого визита зависело начало операции.

— Ну ладно. Двигай. И гляди внимательно, — напутствовал его Цветков. — От каждого дурака можно вдруг ждать умного поступка. — Затем Цветков повернулся к Откаленко: — А за тобой будет место происшествия. Найди людей, которые что-то видели. Они должны быть. Именно тебе это поручаю, понял?

— Там есть собачники, — сказал Виталий. — Золотые ребята. Я не всех опросил. Гуляли во дворе почти в то самое время. Такой у них час, понимаешь, ночью есть, когда они своих собак выводят. Кажется, с полдвенадцатого до полпервого. Они его называют «час собаки». Обязательно с ними потолкуй.

На том «межведомственное» совещание окончилось.

Цветков стал созваниваться с начальником Эдика Албаняна, к которому сам Эдик уже помчался лично.

А Виталий направился по знакомому адресу, испытывая смешанное чувство омерзения и нетерпеливого интереса.

И ещё он поймал себя на том, что ему всегда неприятно за кого-то себя выдавать, неприятно притворяться и кого-то обманывать, пусть даже такого жулика и прохвоста, как Губин. Умом Виталий понимал, что иначе нельзя и другого пути часто не оказывается. Но чувство неловкости и брезгливости никогда не покидало его при этом, и только усилием волн заставлял он себя входить в роль — чаще всего, кстати, в роль тоже жулика и прохвоста, вот как сейчас.

А ведь кому-то такой обман может и понравиться, кто-то может подумать, что с его помощью вообще легче чего-то добиться в жизни. Кто хитрее, кто лучше обманет, тот и победит. Виталий вспомнил, как недавно какой-то мальчуган во дворе, приняв его за разведчика, с восторгом спросил: «Дядя, а вы кого обманываете?» Тут виноваты ещё и неумные книги о всяких разведчиках и сыщиках, которые именно такую мысль и внушают читателю: кто лучше обманет, тот и победит. Аморально это, если станет жизненным правилом, аморально и потому опасно. Это всего лишь малоприятная сторона его трудной работы, только работы, а вовсе не жизни. Разве может он, Виталий, ради себя кого-то обмануть?

Старики Губины оказались дома. Как и следовало предполагать, они уже с утра, волнуясь, поджидали Виталия, чтобы узнать результаты его вчерашнего визита к Владимиру Сергеевичу.

— Гад он, — решительно объявил Виталий, подсаживаясь к столу и размашисто, бесцеремонно закуривая. — Припугнуть бы его надо. Да чем припугнёшь-то?

— Что ж он, туды-сюды… Выходит, нет и всё?.. Ну гляди!.. Не на такого напал, туды-сюды!.. — негодуя, забормотал старик, выпячивая мокрую нижнюю губу. — Да я не погляжу, что нашей веры… Я шею-то ему, туды-сюды…

— Погоди ты, чучело! — прикрикнула на него старуха и униженно обратилась к Виталию: — Уж заступись, родименький, за двух-то стариков. Век за тебя буду молиться. Копейки на хлеб нет. А тут вон какой штраф немыслимый! Нешто это по-божески? Мы б тебе с охоткой заплатили бы за услугу, да где, родимый, взять-то?

— Ну вот ещё! — решительно возразил Виталий. — Я по дружбе. Мне даже обидно, если хотите знать, что вы…

— Ни-ни! И не обижайся! — Старуха отчаянно замахала руками. — Век не забудем! Что ты!..

— Но я что хотел сказать, — продолжал Виталий. — Надо бы этого Владимира Сергеевича припугнуть. А то говорит: «Знать не знаю». Что тут докажешь?

— Я его, туды-сюды… Я так припугну… — яростно потряс кулаком старик, наливаясь кровью. — Я сам к нему, туды-сюды!..

— Сам ни в коем случае, — строго сказал Виталий и, посмотрев на старуху, предупредил: — Не пускайте, всё испортит.

— Не бойся, батюшка. Не пойдёт, — махнула та рукой и снова подпёрла ею подбородок. — Как велишь, так и сделаем.

— Его по-другому припугнуть надо, — хитро прищурился Виталий. — Я уже понял, что он за гусь.

— Гусь. Как есть гусь, — тут же согласилась старуха.

— Ну вот. Он думает, все глупее его.

— Думает, думает, — снова подхватила старуха.

Виталий усмехнулся:

— А мы не глупее. И с какого боку его ухватить, я теперь знаю. Он не только штраф, он ещё и вам в пять раз больше уплатит, чтоб жилось полегче. У него кошелёк тугой.

— Тугой, тугой, — закивала старуха, и в слезящихся белых глазах её впервые мелькнул злой огонёк.

— А ухватить его вот с какой стороны надо, — понизил голос Виталий и наклонился к старику: — Ведь Николай ему привёз товар, так?

— Ну…

— А от кого?

— Ну… — тупо повторил старик, упёршись мутным, непонимающим взглядом в Виталия.

— Я спрашиваю: от кого, вы знаете? — повторил тот.

Старик обернулся и так же тупо посмотрел на жену.

— Как его, туды-сюды?.. Ну, словом… Ты что же, не помнишь, что ли?.. — сердито спросил он. — Курица безмозглая, туды-сюды…

— Где ж тут упомнить, — в тон мужу ответила та. — Один раз и был всего, чай.

— «Один», — передразнил её старик. — А я говорю, два, туды-сюды… Ту комнату занимал… Коньячком угощал… Эх!.. Большой человек… нашей веры, туды-сюды…

— Всё помнит, а как звать, забыл, — проворчала старуха.

— Твоё дело, туды-сюды!.. У-у, гнида белая!.. У-у!..

— Молчи уж, ирод, — нисколько не испугавшись, отмахнулась старуха.

— А как они с Владимиром Сергеевичем-то? — поинтересовался Виталий. — Ладят или как?

— Дружки, — покрутил головой старик и оскалил редкие, кривые зубы. — Пока делить нечего, туды-сюды… А будет… Ого!.. Друг дружке враз глотку перегрызут, туды-сюды…

— А кто кого, как думаете?

— Ну, туды-сюды… Враз… чего там… — важно выпятил мокрую губу старик. — Михаил над Вовой — ясно!.. Ха!..

— Вот! — обрадовался Виталий. — Значит, его Михаилом звать — так, что ли?

— Ясное дело… А то!.. — удивился старик, уже забыв, что никак не мог вспомнить это имя.

«Не может тут быть случайного совпадения», — подумал Виталий и внушительно произнёс:

— Вот этого Михаила и предупредить бы. Берусь сделать. Я как раз в командировку в тот город еду. На телефонный завод. Вот ваше письмецо и могу отвезти, если желаете.

— Насчёт чего это? — тупо посмотрел на него старик.

— А чтобы меня выслушал, — хитро усмехнулся Виталий и самодовольно добавил: — Уж я ему насчёт Владимира Сергеевича такое подпущу, что он враз ему хвост накрутит. Тот живенько все штрафы за телефон уплатит и вам за все волнения.

— Во-во!.. — торопливо забормотал старик, шлёпая мокрой губой. — Так его, туды-сюды!.. Верно!.. А то!.. Я, туды-сюды…

Чем больше он горячился, тем бессвязнее становилась речь и мысли совершенно уже путались в его голове. Старуха в таких случаях тут же вмешивалась в разговор, не давая утерять нить.

— Сейчас, милый, сейчас, — засуетилась она. — Перо найду, бумагу. Борис Иванович всё забудет, всё как есть. Старость, милый. Старость не радость, о господи! — Она засеменила в соседнюю комнату, оттуда на кухню, потом снова в комнату, всё время горестно причитая: — И бедность… Ни копейки за душой… Хлебушка и то иной раз купить не на что… А тут штраф… Господи, прости и помилуй… Да где же она, проклятая, ручка та?.. Чтоб он этого супостата наказал…

— Пусть уж люди накажут — оно вернее, знаете, как-то будет, — убеждённо возразил Виталий.

— Накажут!.. Сам, туды-сюды… Своими!.. Знаешь ай нет?.. — снова, багровея, забормотал Губин, хватая растопыренными костлявыми пальцами воздух.

Но в это время старуха принесла наконец и положила на стол перед ним лист линованной бумаги, вырванный из тетради, и старенькую шариковую ручку:

— Пиши, Борис Иванович, пиши, родимый.

— Чего писать-то?

— А чего они скажут, то и пиши.

— Пишите так, Борис Иванович, — вмешался Виталий и медленно продиктовал: — Привет вам из Москвы от Губина Бориса Ивановича. Посылаю к вам племяша своего… — И пояснил: — Пусть буду племяшом для пущей важности, а то ещё не поверит. Возражений нет?

— И то верно, и то, — поддержала старуха и замахала на мужа: — Да пиши, пиши. Оглох, что ли?

— Да пишу, туды-сюды… Не видишь?

Старик и в самом деле, склонившись над столом, медленно и старательно выводил строки.

Виталий продолжал диктовать:

— Пусть уж расскажет, раз всё одно в командировку к вам едет, чего тут Вова ваш вытворяет с нами.

Он ещё не один раз повторил каждое слово, пока старик написал наконец всю фразу, и в заключение добавил:

— А теперь подпишитесь. Да так, чтобы вспомнил он вас, Михаил этот. Вот, вот тут, внизу. — Виталий ткнул пальцем в нужное место.

— Небось вспомнит, туды-сюды… А то… Я… знаешь…

Старик помедлил, сердито поджав отвислую губу, поскрёб тыльной частью ручки лысину и, что-то, видимо, сообразив, медленно вывел в конце письма: «Губин, хозяин квартиры».

Ушёл Виталий не сразу. Ему пришлось, поборов отвращение, выпить рюмочку-другую со стариком и вдоволь наслушаться его злобного, бессвязного бормотания. «Терпи, терпи, — говорил он себе при этом. — Убийство не было случайным, оно готовилось где-то здесь, где-то рядом…»

Рабочий день ещё далеко не кончился, когда Виталий доложил Цветкову о результатах своего визита и показал письмо к неведомому Михаилу.

— Скорее всего это не совпадение, — согласился Цветков. — Но… Надо пройти и по тому пути, который мы ещё раньше с тобой наметили, помнишь? Через ту драку.

— Помню, — кивнул Виталий.

— Ну вот. Всегда, знаешь, лучше перестраховаться и двумя путями прийти к одному и тому же.

Виталий улыбнулся:

— Это я уже усвоил, Фёдор Кузьмич. Вы бы мне что-нибудь новенькое сказали.

— Будет тебе и новенькое, — удовлетворённо вздохнул Цветков и снял очки. Секунду он что-то обдумывал, потом снова вздохнул и самым будничным тоном произнёс: — Ну, кажется, теперь всё. Можно начинать операцию. Ты поезжай. Там уже все в курсе. А Эдику командировку дадут в БХСС. Билеты вам оставлены. Вылетаете ночью. Ну, поезжай.

Виталий торопливо вышел. Надо было спешить, впереди была ещё уйма дел.

Начальник отдела кадров телефонного узла, уже соответствующим образом предупреждённый, подготовил для Виталия бланк командировочного удостоверения, куда была тут же внесена его фамилия вместе с вымышленной должностью, названный Виталием срок, а также отметка, что данный сотрудник узла направляется в указанный город на завод телефонной аппаратуры «для технической консультации по новым системам».

Когда всё было должным образом оформлено, начальник отдела кадров весело подмигнул Виталию и вполне искренне произнёс, пожимая ему руку:

— Ну, дорогой коллега, желаю успеха. Уж не подведите.

Виталий улыбнулся ему в ответ:

— Наша фирма гарантирует качество.

Они долго прогуливались по бесконечному залу аэропорта. Сквозь стеклянные стены стало видно уже совсем посветлевшее и словно выгоревшее за эти дни небо, пронизанное пока ещё невидимыми солнечными лучами. В зале было людно, суетливо и уже душно.

Виталий слово в слово передал Эдику Албаняну свой вчерашний разговор со стариками Губиными.

А когда самолёт уже поднялся в воздух, Эдик склонился к самому его уху и спросил:

— Ты уверен, что этот старик никак не причастен к убийству? По-моему, он за копейку не только удушится, но и удушит кого хочешь. Не находишь?

Виталий покачал головой:

— Не думаю.

Они помолчали. Потом Эдик, нетерпеливо взглянув на часы, снова нагнулся к Виталию:

— С чего ты решил начать? Как ты найдёшь этого Михаила?

— Почти нашёл, — улыбнулся Виталий. — Но… надо попробовать потянуть ещё за одну ниточку. Торчит, понимаешь, кончик, дразнит.

— Ну-ну, — нетерпеливо придвинулся Эдик. — Ты только меня, будь добр, не дразни. Рассказывай.

Теперь уже Виталий склонился к самому уху приятеля:

— Давай рассуждать. Мы знаем день, когда Николай появился в Москве. Так? Но, по словам Вали Березиной, исчез он за неделю до этого. Он прятался.

— Почему?

— Была драка. Николай ударил кого-то ножом.

— Понятно.

— Так вот, он прятался. Но потом кто-то его нашёл и послал в Москву.

— Надо полагать, этот самый Михаил?

— Скорее всего, — согласился Виталий. — А может быть, он его сам и спрятал. Так вот, надо увидеть кое-каких его знакомых, которых я в прошлый раз не видел. Вдруг Николай поделился с кем-то, где он собирается спрятаться, вдруг они вообще что-то знают на этот счёт. А узнав, где он прятался, можно узнать, кто его нашёл.

— А почему ты не увидел этих знакомых в прошлый раз?

— У меня была другая задача. Мне надо было узнать, кто такой убитый. Я был уверен, что больше этот город ничего не даст. И тогда я там нашёл Валю Березину. С ней я тоже должен увидеться, Обязательно.

— А что она тебе нового скажет?

Виталий неопределённо пожал плечами.

В принципе Эдик был, конечно, прав. Ничего нового Валя сообщить не могла. Всё, что знала, она уже сообщила. Вряд ли она узнала за эту педелю что-то новое. Хотя это и не исключалось. Но главное было в другом. Он помнил эти расширенные от ужаса глаза на бледном, сразу вдруг заострившемся лице, помнил, как взгляд их остановился, как помертвело лицо. И в ушах его ещё стоял её крик. Он запомнил ту комнату, большую старую тахту и затерявшуюся фигурку на ней, старую кофточку, спутанные волосы. Всё он помнил.

И сейчас Виталий должен был узнать, что стало с этой девушкой, как она прожила эту неделю, как она пережила её.

Когда самолёт совершил посадку и друзья спустились по трапу на выложенное бетонными плитами поле возле аэровокзала, Эдик огляделся и удивлённо сказал:

— Странно! Никто, понимаешь, не встречает.

— Я попросил.

— А-а… Тогда пошли на автобус.

Они старались поменьше расспрашивать прохожих и потому не очень быстро добрались до управления внутренних дел. В вестибюле их уже поджидал капитан Мурзин.

— Здравствуй, Иван Спиридонович, — обрадовался Виталий.

— Здравия желаю. Как долетели?

— Отлично. Пошли скорее к тебе. Да! Знакомься, пожалуйста. Капитан Албанян. Коллега из БХСС.

Через полчаса Виталий был уже в курсе всех интересовавших его вопросов.

Но Вали Березиной в городе не оказалось. Она уехала на одну из крупнейших молодёжных строек. Её включили в отряд, сформированный горкомом комсомола. Капитан Мурзин принял немалое участие в этом деле.

— Сбыл с рук и рад? — сердито спросил Виталий. — Конечно, случай трудный…

— Как можно! — обиделся Мурзин. — Ты пойми, ей же в городе нельзя было оставаться. Репутация-то — хуже некуда. Да и прошлые связи, не ровён час, восстановиться могут. А так новую жизнь начнёт. Плохо, скажешь? Могу дать адрес. Напиши. Рада девка будет. В городе, кроме родителей, никто этого адреса не знает.

— Давай. Напишу, — хмурясь, сказал Виталий.

Он понимал, что решение было принято верное, но не мог побороть неизвестно откуда взявшуюся досаду.

Записав адрес, Виталий, как-то невольно подражая Цветкову, отрывисто сказал:

— Так. Это первое. Теперь дальше. Расскажи-ка мне, что это за драка была, где Николай ножом кого-то пырнул.

— Драка?

— Да. В сквере, около рынка.

— А-а. Ну как же, — вспомнил Мурзин. — Точно. По этой драке мы Павлова искали.

— И не нашли, значит?

— Нет. Прошли, помню, по всем связям.

— И ни один дружок не знал?

— Ни один.

— Или не сказал… — задумчиво добавил Виталий.

Мурзин покачал головой:

— Не знал.

— Интересно! А что там за Витька участвовал в драке?

— Ты и это знаешь? Задержан у нас такой. Витька Романенко.

— Дружок Павлова?

— Все они дружки, пока трезвые.

— А что за парень этот Романенко?

— Электрик с меховой фабрики. Задерживался уже раз за мелкое хулиганство. А сейчас привлекаем по двести шестой, часть первая. Их всего семеро по делу проходит.

— Повидать бы этого Романенко.

— Можно, — согласился Мурзин. — Отчего ж?

В который уже раз готовился Виталий к разговору с новым, незнакомым ему человеком, от которого нужно было получить какие-то важные для дела сведения. Правда, сейчас, как, впрочем, не раз уже случалось раньше, какой-то особой и тщательной подготовки к такому разговору провести не удалось, и времени для этого сейчас не было. Оставалось положиться на интуицию и кое-какой уже накопленный опыт общения с людьми, в частности с такими, как этот Витька Романенко.

Однажды отец Виталия заметил ему в связи с каким-то их разговором: «А ты, между прочим, здорово изменился за последние годы, пока в своём розыске работаешь. Я давно уже за тобой наблюдаю». Виталий не давал отцу покоя, пока не заставил его рассказать подробнее о своих наблюдениях. В конце концов тот рассмеялся и сказал: «Вот видишь? Во-первых, ты стал невозможно любопытным. Причём, я бы сказал, как-то направленно. Больше всего тебя интересуют не какие-нибудь, скажем, научные открытия или даже новые книги — к сожалению, замечу тебе в скобках. Больше всего тебя интересуют поступки, мысли разных людей, их мнение о других людях. Словом, каким-то людоведом стал». «Не замечал», — ответил Виталий, почему-то не очень довольный отцовским выводом. «А это подсознательно у тебя получается, — ответил тот. — Это уже профессиональная привычка, я бы сказал». «Но ты ещё сказал „во-первых“, — напомнил Виталий. — Значит, есть и „во-вторых“?» «Есть. Во-вторых, ты стал очень контактен — с любыми людьми, в любой ситуации. Раньше ты был даже иногда застенчив. Придут люди — ты весь вечер мог промолчать». «А сейчас?» — усмехнулся Виталий. «А сейчас ты не только контактен, ты всегда инициативен в таких разговорах, чаще всего направляешь их ты, а не собеседник. И ещё интересно, — продолжал отец. — Раньше ты был очень… Как бы это сказать? Избирателен, что ли. Нравится тебе человек — ты с ним охотно беседуешь. Не нравится — тебя не заставишь с ним поговорить. А сейчас ты охотно говоришь даже с человеком, который явно тебе не нравится. Вот ведь что удивительно!» «И это тоже профессиональная черта, ты полагаешь?» — снова усмехнулся Виталий. «Безусловно, — кивнул в ответ отец. — Присмотрись если не к себе, то к товарищам. Сам увидишь».

Виталий потом не раз убеждался в его правоте, иногда даже наблюдая за самим собой. Это было, пожалуй, самое интересное. Хотя не всегда ему самому было понятно, как он ищет путь к другому человеку, как ему удаётся или почему не удаётся такой путь найти. Размышления над этим со временем стали заметно помогать ему в работе, в новых поисках и даже привели к маленьким открытиям.

Виталий, например, подметил у Цветкова умение всегда входить в состояние собеседника, кем бы тот ни был, умение создать наиболее подходящие для того человека, привычные для него условия, при которых только и возможен откровенный разговор. И один важный вывод сделал для себя Виталий. В любом таком разговоре его собеседник должен ощутить, а следовательно, у самого Виталия должно возникнуть искреннее стремление помочь этому человеку.

При мысли о том, за кого только ему не приходилось себя выдавать, Виталий невольно начинал улыбаться — чуть смущённо, надо сказать. Вот чего не подметил в нём отец — нечто вроде актёрского дара, что ли. А ведь настоящее актёрство не притворство: это вхождение в образ, подлинное перевоплощение в другого человека. Чтобы так сыграть не на сцене, а в жизни, нужно ещё, наверное, и некое особое свойство характера, кроме твёрдого сознания необходимости такого перевоплощения.

Вот и в этом деле Виталию приходилось время от времени играть роль недалёкого, нагловатого и оборотистого «левака»-техника с телефонного узла — играть и у стариков Губиных, и у хитрющего, коварнейшего Владимира Сергеевича, и вот здесь, в этом городе, когда он встретится с неведомым ему Михаилом.

Но пока что перед Виталием стояла совсем иная задача. Следовало провести разговор с неким Витькой, участником той самой драки, после которой скрылся Николай. Что знает об этом Витька? И как заставить его рассказать то, что он знает? Как правильно построить разговор с ним? Что этот Витька из себя представляет?.. Эх, его, конечно, знала Валя… Но сейчас думать об этом бесполезно. Валя далеко. Сейчас невозможно заранее наметить план будущего разговора. Надо постараться уловить сразу, в самом начале Витькин характер, его отношения к интересующим Виталия событиям и людям. Иначе всё можно испортить.

Виталий прошёл в отведённый ему небольшой темноватый кабинет и принялся в задумчивости вышагивать от окна к двери и обратно по узкому проходу между двумя письменными столами.

Но вот в кабинет постучали, и конвойный милиционер ввёл высокого рыхлого парня с вьющимися белокурыми волосами, падавшими на плечи. На нём был, несмотря на жару, глухой и толстый вязаный свитер грязно-зелёного, болотного цвета и серые потёртые брюки. Полное губастое лицо его блестело от пота.

Когда конвойный вышел, парень устало откинулся на спинку стула, посмотрел через стол на Виталия и неожиданно высоким голосом сказал:

— Полжизни за сигарету, товарищ начальник. А потом любые вопросы из личной жизни. Принимается?

Виталий кивнул, достал сигареты и, когда оба закурили, спросил:

— Давно десятилетку закончил?

— О! — поднял грязный палец Витька. — В яблочко попали. Точно. Имею аттестат. Средняя — четыре и одна. Принимается?

— Неплохо, — согласился Виталий. — Совсем неплохо, Витя. В институт поступал?

— Ещё раз в яблочко, — торжествующе объявил парень. — Очко недобрал. Сейчас бы на втором курсе трубил.

Виталий вздохнул:

— Эх, Витёк! Теперь уже в другом месте трубить придётся. Наломал ты дров. А двести шестая — статья строгая.

— А! — небрежно махнул рукой тот. — Всюду живут, товарищ начальник. Поживу и я. Авось не рассыплюсь.

Но за внешней его бравадой Виталий уловил растерянность.

— Что случилось, Витя? Из-за чего драка-то была?

— Девиц не поделили. Дефицитный товар. Каждому первый сорт нужен. Ну а одна там была экстра-класса.

— Да-а. Нерасчётливо ты поступил, — огорчённо покачал головой Виталий. — По мне, так свобода дороже любой девицы. Разве не так?

Витька первый раз вздохнул и с жадностью затянулся, докуривая сигарету до самого фильтра, потом аккуратно размял его в пепельнице и только после этого ответил:

— Точно. По мне тоже. Но кто мог знать, что так кончится маленький спор среди друзей? И вот адью, пакеда, родная сторона. Иду к медведям.

— Всех задержали или кто ушёл?

Витька откинул назад волосы и иронически прищурился:

— Это в том смысле, чтобы на кого-то настучать? Так у меня не те гены, предупреждаю.

— Да нет, — махнул рукой Виталий. — Просто не так спросил. Я же знаю, что все, кроме одного, задержаны, кто участвовал в драке.

— Во! Снова в яблочко! Но кто ушёл, товарищ начальник, тот ушёл. Согласны?

— С чем же тут соглашаться? — засмеялся Виталий.

— С фактом.

Витька всё больше осваивался с обстановкой и чувствовал себя с Виталием всё свободнее.

— Могу пояснить, — предложил он. — Но для этого требуется ещё одна сигарета. Принимается?

— Принимается.

Закурив, Витька сказал:

— Ушёл человек, и всё. Не будем его называть.

— Я тебе потом кое-что скажу на этот счёт, — доверительно произнёс Виталий. — А пока ты мне вот что скажи: кем тебе был Николай — другом или врагом? Это ты мне, надеюсь, можешь сказать?

Витька удивлённо посмотрел на Виталия и, видно что-то нешуточное уловив в его глазах, нахмурился.

— Ради истины скажу, — нехотя произнёс он. — Из-за девки мы с ним разошлись. А до того крепко корешились.

— Из-за Вали?

— Ха! Опять в яблочко! Точно. Из-за неё. — Витька вздохнул. — Хотя теперь, на досуге, кое-что я, конечно, раскумекал.

— Что именно?

— А то, — снова вздохнул Витька и затянулся сигаретой. — Нельзя им было мешать, вот что.

— Да-а. Только поздно ты это понял, — медленно произнёс Виталий.

И Витька почему-то невольно насторожился и на миг даже забыл о сигарете.

— Это почему же? — спросил он.

Теперь вздохнул и Виталий:

— В память старой вашей дружбы скажу тебе: не имей больше зла на Николая. Нет его. Убит твой бывший кореш.

— Чего?! — недоверчиво воскликнул Витька, подавшись вперёд, и ошалелыми глазами уставился на Виталия.

— Что слышишь. Вот гляди. Узнаёшь или нет?

Виталий достал из внутреннего кармана пиджака чёрный большой конверт, вытянул оттуда фотографию и, нагнувшись, передал её через стол Витьке.

По мере того как Витька смотрел на фотографию, толстое потное лицо его всё больше серело, губастый рот безвольно приоткрылся. Витька не мог оторвать глаз от фотографии. И наконец сдавленно прошептал:

— Он… Он самый… Это что ж такое, а?.. Кто ж это его?.. Где?.. А, товарищ начальник?..

И медленно перевёл взгляд на Виталия.

— Пока неизвестно, — ответил тот. — Ищем. И поэтому вспоминай, Витёк, изо всех сил вспоминай. Помоги нам… Ты это, по-моему, можешь знать. Ведь Николай скрылся через два дня после драки, а тебя арестовали через три дня. Так вот, куда мог спрятаться Николай, тебе неизвестно? А точнее, кто его спрятал? Понимаешь, кто спрятал, тот и убил, вот как я думаю.

Витька, опустив голову, грузно сидел на стуле и молчал.

— Неужели ты хочешь, чтобы остался на воле этот человек? — с сожалением спросил Виталий. — А может быть, ты ему даже благодарен, а?

Витька закусил губу и сжал толстые кулаки так, что вдруг бросился в глаза дешёвенький, из жёлтого металла, перстень на одном из побелевших пальцев.

— Думаете, я уже последняя падаль? — И зло блеснули щёлки глаз между припухших век. — Попадись, — убил бы! Ей-богу, убил бы эту суку. Не верите?

— Ещё в древности Библия учила — не убий, — покачал головой Виталий. — Этого даже в мыслях никогда не держи.

— Ничего! — угрожающе возразил Витька. — Сколько людей поубивали, даже без войны. Кого за дело, того жалеть нечего. Вот Николая — да. Его я пожалею. И… и Валентину тоже. — Он отвернулся.

Они минуту помолчали. Потом Витька, не поворачиваясь, глухо спросил:

— Вы чего-то узнать хотели?..

— Постарайся вспомнить, ты не слышал, где прятался Николай целую неделю, у кого?

— Ага. Принимается. Кто-то вроде мне трепал… — Витька задумчиво поскрёб мокрую от пота щеку. — Сейчас законтачит, — пообещал он. — Только конец найдём. Кто же это мне трепал?.. Кольку видел… А-а, Гришка! Ну точно! — Витька обрадованно посмотрел на Виталия. — В каком-то доме он его увидел, в окне. Он ему махнул, чтоб вышел. А тот спрятался. Гришки испугался. У них счёты были. А потом какая-то старуха занавеску задёрнула.

— Где ж это было?

— Это Гришка знает. У него спрашивайте. Только псих он сильнейший. Упрётся — палкой не выбьешь.

— Больной?

— Не. Злости в нём много. Его все ребята опасаются.

— Откуда же столько злости?

— В детдоме его ребята дразнили. Сам говорил. Он по ночам постель мочил. Ну, нервная болезнь такая была. Вот его и изводили.

— А родителей он знал?

— Знал. Его отобрали. Алкоголики они оба. Уже в ящик сыграли. — Витька махнул рукой и с внезапной злостью добавил: — Вот Гришка, тот обрадуется, что Николая убили, точно!

— Ну да?

— Ага. Это гад последний. Вот его бы заместо Николая — в самый раз было бы.

Виталий только покачал головой, но спорить не стал.

Оба некоторое время молчали. Потом Виталий, вздохнув, сказал:

— Ладно, Витёк. Спасибо тебе. Буду дальше копать. Ну а ты поправляйся. Тебе ещё долго жить. И запомни: погиб твой дружок из-за собственной дурости. Пошёл не по той дороге и не с теми людьми. Вот тебе урок.

— Принимается, — угрюмо кивнул Витька и отёр грязной ладонью со лба обильно выступивший пот. — Всю проводку менять надо. Что ж я, чурка, по-вашему, не понимаю? Николая жалко. Всё. Не вернёшь теперь. А Гришку вы прижмите. Авось пролает чего надо.

Спустя час в тот же небольшой сумрачный кабинетик привели Гришку.

Ничего хорошего не ждал Виталий от предстоящего разговора. Рассчитывать на этого парня, видимо, не приходилось, Тут надо было действовать совсем по-другому. Если только окажется верной характеристика, которую дал Витька… Это следовало сразу же проверить.

Гришка был невысок, широк в плечах, с длинными мускулистыми руками. Голова у него была непропорционально крупная, неправильная, с оттопыренными ушами; маленькие, чёрные глаза глубоко запали и смотрели угрюмо, враждебно, и как-то становилось не по себе от этого взгляда. Короткие глянцево-чёрные волосы казались приклеенными. На Гришке была красная рубашка с закатанными рукавами и узкие старые брюки на кривых ногах.

— Рассказывай, — сухо предложил Виталий. — С чего драка началась, чем кончилась.

— Сто раз рассказывал.

— Давай сто первый. Авось что-нибудь новое добавишь.

— Нечего мне добавлять. Думал, отвязались уже.

— А всё помнишь?

— Может, чего и забыл.

— Кончилась она тем, что все разбежались, — сказал Виталий. — Кроме одного, которого ты…

— Не я!

— Ты, Гриша.

— Говорю, не я!

Лицо его потемнело, задёргались уголки рта.

— Может, ты скажешь, что Николай? — усмехнулся Виталий.

— Скажу!

— Сказать можно. Тем более что Николая на суде не будет.

— Так дерьмово работаете, — скривил губы Гришка.

— Выходит, хорошо запрятался. Остальных-то нашли.

— Знаем, как запрятался!

— Он тебе, выходит, доложил?

— Он меня как увидит, трясётся, сука.

— Ну и не свисти тогда, что чего-то знаешь. Докладывать он тебе, выходит, не станет. Ты лучше на него с себя не перетягивай.

— Выйду — всё равно придушу, — закусил губу Гришка.

— Не скоро выйдешь.

— Убегу.

— Ещё того хуже.

— Всё равно убегу. Пусть хуже. Зато дотянусь.

— Нет. Его уже у той старухи не будет.

Гришка насторожённо и чуть озадаченно посмотрел на Виталия, потом вдруг злобно ощерился:

— Знаете? И не берёте? Может, он, сука, всех нас и заложил? — Гришка хохотнул. — Трепанул, начальник. Сам его там небось и спрятал, а?

— Где это «там»? — недовольно спросил Виталий таким тоном, словно хотел лишь проверить, знает ли сам Гришка тот адрес.

— Знаю, где там. На Гоголевской.

— Ну, — усмехнулся Виталий не очень уверенно и даже слегка встревоженно. — А дальше что?

— А дальше… — Гришка впился в него смеющимися глазами и медленно, с издёвкой сказал: — Красный домик… Номер семь, что ли… во дворе… второй этаж… третье окно от угла… Вот где твоя старуха. Всё в цвет, начальник, а?..

Виталий неопределённо пожал плечами.

А дальше уже не составляло труда выяснить, что за старуха живёт по адресу, который указал Гришка. Ею оказалась мать директора меховой фабрики Михаила Прокофьевича Пивоварова.

Круг замкнулся.

Открытие, к которому пришли работники уголовного розыска, совпало с другим.

Эдик Албанян обнаружил среди материалов местного БХСС два сигнала с меховой фабрики, казавшиеся в отрыве от других данных вовсе не заслуживающими внимания, даже клеветническими. Но этими другими данными теперь были, очевидно, преступные московские связи директора, а также возможная причастность его к убийству Николая Павлова!

После длительного совещания с местными товарищами и разговора по телефону с Цветковым было решено продолжить начатую в Москве игру с учётом, естественно, некоторых новых обстоятельств.

И вот на следующий день развязный и лукавый техник московского телефонного узла, оказавшийся здесь в служебной командировке, позвонил утром Михаилу Прокофьевичу на работу и загадочно, но весьма твёрдо сказал ему:

— Из Москвы вам привет и письмо привёз. Разрешите явиться.

— От кого? — не очень дружелюбно спросил Михаил Прокофьевич.

— От знакомого вашего, Губина Бориса Ивановича, — может, помните? Без ноги как-никак человек, и возраст соответствующий.

— А вы кто такой? — продолжал осторожничать Михаил Прокофьевич, которому не понравился развязный тон молодого человека, так неожиданно и неприятно свалившегося вдруг на его голову.

— Я вам, уважаемый товарищ, всё это доложу, и даже ещё больше, когда увидимся и вы прочтёте письмецо, — строго сказал Виталий. — Телефон для этого не приспособлен, это я вам как специалист говорю.

— Ну хорошо, — не без внутренней борьбы согласился наконец Михаил Прокофьевич. — Запомните адрес. Жду вас ровно в три.

И он, к удивлению Виталия, продиктовал ему уже знакомый адрес на Гоголевской.

Видимо, по этому адресу Михаил Прокофьевич проводил всякого рода конфиденциальные и деловые встречи, когда требовалась особая осторожность и конспирация. Да и Николая он там скрывал весьма успешно. В условиях города отдельная квартира вполне обеспечивала в случае необходимости скрытность и безопасность.

Вообще с появлением отдельных квартир, которые всё, больше становились нормой жизни каждой семьи, — истинное счастье, конечно, для большинства людей — изменился как бы общественный климат, распались многие, чаще всего вынужденные связи, исчезла этакая бытовая распахнутость, обнажённость. Жизнь людей целиком или во многом укрылась в стенах собственной квартиры. И это весьма отрадное обстоятельство, позволившее людям наконец освободиться от нервного стресса коммуналок, неожиданно и серьёзно осложнило работу милиции. Теперь узнать или что-то проверить в подозрительной, а то и очевидно преступной деятельности того или иного прохвоста стало вдруг намного труднее, чем раньше. Однако люди стали гораздо свободнее и легче вступать в разговор, откликаться на просьбу о помощи, стали спокойнее, доброжелательнее и общительнее. Это объяснялось, конечно, многими переменами, но и наличие отдельных квартир было тоже здесь не последней причиной.

Обо всём этом и размышлял Виталий, направляясь на свидание с Пивоваровым. В данном случае наличие у его матери отдельной квартиры оборачивалось своей отрицательной стороной. Что-либо узнать и проверить о встречах здесь и неких временных жильцах представлялось весьма затруднительным.

Михаил Прокофьевич сам открыл дверь неожиданному гостю. Старуха даже не выглянула из своей комнатки.

Виталий увидел перед собой невысокого полного человека с седоватыми бачками и глубокими залысинами на лбу. Чёрные живые глаза из-под припухших век зорко оглядели гостя, на мясистом, в грубых складках лице не дрогнул ни один мускул. «Вовсе не дурак», — подумал Виталий.

В свою очередь Михаил Прокофьевич тоже внимательно оглядел представшего перед ним молодого человека, этакую светловолосую пижонистую жердь с хитрыми глазами и довольно нахальной улыбкой. Он решил при первом же удобном случае поставить его на место, хотя неведомые пока причины появления этого типа вызывали у него не столько любопытство, сколько беспокойство.

Он молча кивнул и сделал приглашающий жест рукой в сторону одной из комнат, выходящих в переднюю. Проведя туда гостя, Михаил Прокофьевич плотно прикрыл за собой дверь и сухо спросил, остановившись возле круглого полированного стола:

— Чем обязан?

Виталий, усмехнувшись, достал письмо:

— Прошу для начала ознакомиться. И разрешите присесть. Курить здесь можно?

— Да-да. Прошу, — рассеянно ответил Михаил Прокофьевич, изучая письмо.

Его он прочёл дважды, вглядываясь в каждое слово, и чем-то это письмо ему не понравилось. Что это вообще за неожиданная манера писать письма? Никогда этот Губин себе такого не позволял. Тут не его голова сработала. Затем: как можно передавать письмо через незнакомого человека, пусть даже и племянника? Да и как этот племянник его нашёл? Губин ведь не знал, где работает Михаил Прокофьевич. Неужели что-то рассказал Николай? Как нехорошо! Этак он мог и ещё что-то рассказать. И потом почему Губин вдруг жалуется ему на Вову? Ну да это сейчас станет ясно.

Михаил Прокофьевич перевёл взгляд на спокойно расположившегося на диване возле стола Виталия, который, покуривая, с любопытством оглядывал комнату.

— Не думал, что у Бориса Ивановича такой племянник, — проскрипел Михаил Прокофьевич, с некоторым опозданием тоже опускаясь на стул по другую сторону стола.

— Мало похожи? — улыбнулся Виталий.

— Именно. Хотя и не в том смысле. Впрочем, не имеет значения. Вы здесь какими судьбами?

— В командировке. На завод телефонного оборудования, — беспечным тоном сообщил Виталий. — Да вот, любуйтесь, если хотите.

Он вытащил из кармана пиджака бумажник и достал из него сложенный вдвое бланк. Михаил Прокофьевич внимательно его изучил, не найдя нужным как-то оправдать своё очевидное недоверие, даже как бы подчёркивая его.

— Понятно, — произнёс он, возвращая командировочное удостоверение. — И каким же путём, интересно знать, вы меня отыскали? Дядюшка подсказал?

Но гость легко обошёл незамысловатую ловушку, а возможно, даже не заметил её.

— Дядюшка — человек пожилой, — строго сказал он. — Ему это не под силу. Сам я кое-что сопоставил, с вашего разрешения.

— Что же именно?

— А я вам всё по порядку доложу. У меня от вас, Михаил Прокофьевич, никаких секретов нет и быть не может. Дядя ведь у вас помощи просит.

— Тэк-с, — кивнул Михаил Прокофьевич. — Ну ладно. Давайте по порядку. Согласен.

— Значит, познакомился я у дяди с одним парнем, — повествовательным тоном начал Виталий. — Звали его Николаем. Ну, выпили мы в тот вечер, надо сказать, солидно. Уж что было, то было, чего там!

— Слышал, что Борис Иванович этим делом злоупотребляет, — осуждающе вставил Михаил Прокофьевич, несколько встревоженный началом разговора.

Виталий сердито ответил:

— Давайте я вам сначала ногу отрежу, а потом вы будете других осуждать. А то легко, знаете…

— Ладно, ладно, — движением руки пригасил его вспышку Михаил Прокофьевич. — Вы ближе к делу.

— Ну так вот. До этого мы, значит, встретили Николая на вокзале. Я помог товар в камеры хранения убрать.

Михаил Прокофьевич досадливо поморщился, но ничего, однако, не сказал.

— На другой день, — продолжал, как ни в чём не бывало, Виталий, — мы, значит, с Николаем тоже свиделись, посидели на прощание. Проводить я его хотел в аэропорт, да развезло меня крепко. Вот чего простить себе не могу. Уж при мне бы никто Николая пальцем не тронул. А тут вот, как вышел, так и убили, прямо во дворе — надо же!

— И кто — не слышали?

Виталий отметил про себя, что его собеседник не считает нужным отрицать своё знакомство ни с Владимиром Сергеевичем, ни с Николаем. Значит, подозрения Виталий у него пока, очевидно, не вызвал.

— Кто убил? — переспросил ом. — Вот тут и закавыка. Мы уж с дядей Борей всё обсосали. У Николая большие деньги в портфеле были, так ведь?

— Ну допустим.

— Чего уж тут допускать, когда он сам сказал, — ухмыльнулся Виталий. — Так вот. Спрашивается, кто про это знал? Отвечаю: мы с дядей Борей и Владимир Сергеевич. Так?

На этот раз Михаил Прокофьевич лишь напряжённо кивнул головой.

— Теперь глядите, — продолжал Виталий. — Случайная драка отпадает. Мы бы услышали. Окна были раскрыты. Жара. А кухонное как раз во двор выходит. Значит, что? Значит, ждали его там, Николая, вот что. И тихо сзади хлопнули.

— Это вы сами додумались? — подозрительно осведомился Михаил Прокофьевич. — Или милиция?

Виталий самодовольно усмехнулся:

— Милиция сама по себе, а мы сами по себе. Тоже не чурки, если хотите знать. Так вот, спрашивается: кто мог Николая ждать во дворе? А тот, я вам скажу, кто знал про деньги. Больше некому. Николай первый раз в Москве, никто его не знает, никого он не знает.

«А ведь логично, прохвост, рассуждает, — подумал Михаил Прокофьевич. — Но с другой стороны, Вова не мог на это пойти, ему связь со мной дороже. А копейку он считает получше меня». Но тут Михаил Прокофьевич вдруг вспомнил странный разговор свой с Владимиром Сергеевичем, когда тот последний раз приезжал к нему. Он сообщил, будто что-то придумал, и Миша скоро это увидит. Да, Вова выдумщик, и выдумщик… опасный. Но подозрительнее всего была его уступка пяти процентов от своей доли. Пять процентов! Неслыханно! Очень тогда удивился Михаил Прокофьевич. Может быть, ему попался необычайно выгодный покупатель? Но Вова имеет дело только с посредниками. Тогда посредник? На всю партию? Нет, тут что-то не то…

— Я был дома у Владимира Сергеевича, — беспечно продолжал Виталий. — Дядя посылал…

«Тоже странно», — подумал в этот момент Михаил Прокофьевич.

— С супругой знаком, Софьей Георгиевной, с Гошей. Он при мне у Владимира Сергеевича деньги выцыганивал. — Виталий рассмеялся. — Потеха! Дай, и всё! Прямо с ножом к горлу. Ну а тот — пожалуйста, мол, бери, гуляй. Надо же!

— Дал ему деньги?! — не смог сдержать изумление Михаил Прокофьевич. — Этому бандиту?

«Нет, — подумал он, — решительно Вова ведёт себя странно. Впрочем, это даже не то слово. Он ведёт себя подозрительно».

— Так-так, — задумчиво произнёс Михаил Прокофьевич и неожиданно спросил: — А как вы, собственно, попали домой к Владимиру Сергеевичу?

— Вот! — запальчиво воскликнул Виталий. — О том и речь. О том и письмо дяди Бори. Через этого Владимира Сергеевича дяде Боре теперь судебное дело грозит. Или огромный штраф.

И Виталий рассказал слегка изменённый применительно к данному случаю вариант истории с незаконным телефоном.

— Это как называется? — грозно спросил он.

— Это ерундой называется. — И Михаил Прокофьевич рассеянно махнул рукой.

Вдруг у него в голове мелькнула неожиданная мысль, от которой даже испарина выступила на лбу. «Но если это так, — подумал он, — пусть пеняет на себя. Я церемониться не стану! Ай-ай-ай! Какого маху я в тот раз, оказывается, дал! Но как можно было предположить? Всё надо обдумать. Всё взвесить. И этот парень может пригодиться».

Михаил Прокофьевич испытующе посмотрел на Виталия:

— Сколько вы тут ещё пробудете?

— Дня два, я полагаю.

— Где остановились?

— В «Центральной», — секунду помедлив, ответил Виталий.

— Приехали один?

— Конечно, один.

— Прекрасно. Завтра в это время я вас снова жду здесь, — непререкаемым тоном распорядился Михаил Прокофьевич и с ударением прибавил: — Кое-что попрошу передать Борису Ивановичу, а кое-что, наверное, попрошу сделать вас. Не возражаете?

Виталий хитро поглядел на него через стол:

— Расходы, надеюсь, оплатите?

— Не беспокойтесь. Будете довольны.

— Всё! Я уже доволен.

Виталий даже не подозревал, какой неожиданный и опасный оборот приняла вдруг вся ситуация, пока его не было в Москве. Не подозревал об этом, конечно, и Михаил Прокофьевич.

Глава VII «ЧАС СОБАКИ»

Под вечер в квартире стариков Губиных зазвонил телефон. Трубку сняла Евдокия Петровна.

— Кто звонит? — строго спросила она.

— Это уважаемая Евдокия Петровна? — откликнулся вкрадчивый мужской голос.

— Она самая.

— А это Владимир Сергеевич. Надеюсь, вы с Борисом Ивановичем в добром здравии?

— Слава богу, — сухо ответила старуха, поджав губы.

Она всё ещё не могла простить подлости, которую учинил с ними этот человек. И звонит себе, главное, как ни в чём не бывало, злодей этакий!

— Так вот, — всё тем же любезным тоном продолжал Владимир Сергеевич. — Сейчас я у вас буду. Надеюсь, Борис Иванович в порядке?

— Мы-то, слава тебе господи, всегда в порядке.

— Ну вот и прекрасно.

В трубке щёлкнуло, голос пропал, и Евдокия Петровна, поглядев на неё, осторожно повесила её на рычаг. С некоторых пор она стала относиться к телефону с опаской и даже враждебно, как если бы в квартиру вдруг проник, прикинувшись совсем безобидным и услужливым, тайный злодей, посланный, чтобы изнутри подорвать благополучие и покой хозяев дома, этакий соглядатай, от которого теперь вообще неизвестно чего можно было ждать.

— Слыхал? — сердито бросила она мужу, который, водрузив на нос очки и шлёпая мокрыми губами, вполголоса читал самому себе газету. — Приехать изволит сейчас.

— Ну чего, чего?.. Вот, туды-сюды!.. — оторвался от трудного занятия Борис Иванович и, набычившись, посмотрел поверх очков на жену. — Болтаешь чего, спрашиваю?..

— Владимир Сергеевич, говорю, сейчас приедет.

— Ну и ладно!.. Подумаешь… Дело какое, туды-сюды… — забормотал старик, снова прилаживаясь к газете. — Их нравы вот интересно знать… Сколько ж теперь за нефть брать будут, туды-сюды?.. Они без нас — ого-го!.. А мы без них — тьфу, туды-сюды!..

Но приобщиться к глобальным проблемам ему так и не удалось. Старуха, начав уборку, согнала его с кресла. А на новом месте войти опять в созерцательное состояние оказалось невозможным.

Вскоре к тому же приехал и Владимир Сергеевич. Был он, как всегда, полон энергии и чрезвычайно обходителен. Модный светлый пиджак, длинный и приталенный, с широкими лацканами, слегка расклёшенные книзу, кирпичного цвета брюки, не очень броский, но тоже модный галстук и уголок белоснежного платочка в верхнем кармашке пиджака — всё придавало ему необычайно респектабельный вид. Узкое, колючее лицо его было наполовину скрыто огромными дымчатыми очками, которые Владимир Сергеевич даже в помещении и не подумал снять.

Он вошёл в комнату скользящей, лёгкой походкой, потирая руки, словно с мороза, и, улыбаясь, предупредил:

— Не беспокойтесь. Я ненадолго.

— Да уж садись, садись, батюшка, раз пришёл, — сдержанно пригласила его старуха, придвигая стул.

— Чего, чего… раз уж, туды-сюды… дело, выходит… А то… — привычно забормотал Губин, демонстративно откладывая газету в сторону и этим как бы желая привлечь внимание к интеллектуальному занятию, которому он, как видите, предаётся в свободное время.

— Да-да, выходит, что дело, — весело подхватил Владимир Сергеевич, расстёгивая свой роскошный пиджак и опускаясь на стул возле круглого, накрытого чистой скатертью стола. — И вот какое дело, милостивые государи. Был у меня некий молодой человек с телефонной станции. Известно это вам?

— Ну и что?.. Ну и что, туды-сюды?.. — задиристо произнёс старик, брызгая слюной и ладонью утирая мокрые губы. — Ну помог человек, туды-сюды… А ты чего наделал?.. Чего наделал?! Под суд, выходит, туды-сюды, да?..

— Что надо, то и наделал, — резко оборвал его Владимир Сергеевич и прихлопнул ладонью по столу. — Вы своё получаете, как условились, так ведь? На веселье, я вижу, вполне хватает. — Он кивнул на открытую дверь в переднюю, где под вешалкой стояла большая чёрная сумка, полная пустых бутылок, и заключил: — А раз всё сполна получаете, то будьте любезны условия наши выполнять. Почему вы дали мой телефон постороннему человеку? Кто вам разрешил, я спрашиваю? Вы и сами-то не должны мне звонить без особой нужды. А тут — на́ тебе…

— А штраф?! А штраф, туды-сюды!.. — снова вскипел старик. — Да я под суд ни в жисть!.. А ты!.. Да если что, я знаешь чего?.. Гляди, туды-сюды…

Старуха на этот раз отмалчивалась, явно робея перед гостем.

— Стоп, милейший! — строго скомандовал Владимир Сергеевич. — Давайте-ка всё по порядку. Ни о каком суде не может быть и речи. Про суд забудьте. И пусть он вам даже не снится. Теперь штраф. Тут есть три существенных момента. Запомните. Первое. Мы по вашему уникальному телефону наговорили одних междугородних за это время, по самым скромным подсчётам, на сумму в три раза больше любого штрафа. Да и сам телефон за то же время обошёлся бы в круглую копейку. А потому за этот аппаратик стоит уплатить, если хотите знать, любой штраф. Но важнее второе. Ведь другого способа, кроме этого, установить у вас телефон мы вообще не имели. Так ведь? Не забыли, надеюсь?

Старик гневно зашевелил губами, собираясь что-то произнести, но Владимир Сергеевич решительным жестом запретил ему это и продолжал:

— Вы, любезный, хотите заметить, вероятно, что не были в курсе событий и об этом способе установки телефона ничего не знали, — так, если не ошибаюсь? Так. Но это я считал излишним. Это могло, чего доброго, лишить вас покоя. А зачем, скажите мне, в вашем возрасте всякие волнения? Значит, с этим вопросом ясно. Но самое важное, конечно, третий момент. — Владимир Сергеевич сделал рассчитанную паузу и продолжал: — Дело в том, что любой конфликт всегда можно уладить к обоюдной выгоде. Всегда! Вот и в данном случае. Этот молодой человек оказался не глупее других. И мы с ним легко нашли общий язык. Но для этого вовсе не следовало посылать его ко мне. Не следовало нарушать наше условие. Вы должны были позвонить мне сами. Вам ясно?

— Парень, туды-сюды… Ого!.. Я таких… Мы… — забормотал старик. — Помочь взялся… Сказал: так и так, улажу… Туды-сюды…

— Заступиться обещался, — робко поддакнула старуха.

— Вот как? Интересно, — задумчиво сказал Владимир Сергеевич: — Весьма интересно…

Он помолчал, что-то, видимо, соображая, и старики не решились помешать ему.

— Тут есть весьма интересное обстоятельство, — произнёс наконец Владимир Сергеевич. — Как он всё-таки до вас добрался? Ведь разные пути могут быть. Каждый день собирался навестить вас по этому поводу. И вот только сейчас выбрался. — И с усмешкой добавил: — Всё туды-сюды. Тысяча дел. Так вот, каким же способом он до вас добрался, как думаете?

— Кто ж его знает! — скромно промолвила старуха. — Мы люди маленькие. Вот только волнениев он нам доставил много. А мы больные, инвалиды…

— Я понимаю, уважаемая Евдокия Петровна, понимаю, дорогая, — закивал успокаивающе Владимир Сергеевич. — Ну как же, как же! Всякое волнение стоит денег. Компенсируем. Так сказать, на лечение. Как ответственным работникам. Не извольте беспокоиться. Но всё-таки прошу припомнить. Чтобы и мне зря не волноваться. Ибо, учтите, моё спокойствие — это ваше спокойствие. Так как же всё-таки появился у вас сей молодой человек? Может, дурил телефон, трещало там что-нибудь и вы в бюро повреждений звонили — нет?

— Вот ещё!.. Чего там… Он, туды-сюды, в порядке был… И никуда… Зачем? — захлёбываясь и размахивая рукой, забормотал старик, бессмысленно и грозно глядя на Владимира Сергеевича.

— Нет, милый. Он у нас в полном порядке сохранялся, — охотно подтвердила Евдокия Петровна.

Тон её теперь стал совсем другим, ласковым и заискивающим.

— А не было ли у вас каких-нибудь странных звонков? — продолжал допытываться Владимир Сергеевич. — Проверки или ещё что-нибудь в этом роде, вспомните-ка?

Он сам себе не мог объяснить того беспокойства, которое поселилось в нём с момента визита молодого техника из телефонного узла. Казалось бы, ничего тут непонятного и подозрительного быть не могло. Ведь рано или поздно, а в данном случае, даже весьма поздно, но докопаться до той немудрёной в общем-то хитрости с телефоном должны были. И то, что эти старые идиоты указали на него, тоже не удивительно. А потому и появление этого молодца беспокойства вызвать не должно было. И всё же какой-то червь глодал Владимира Сергеевича всё это время с того самого дня, когда этот человек побывал у него в доме.

Всё в этом визите не понравилось Владимиру Сергеевичу. И то, как прореагировала на него Софья Георгиевна, её неожиданно блестящие глаза, вспыхнувший румянец и порывистые движения. Хотя всё это Владимир Сергеевич объяснил себе самому вполне резонно: что, мол, тут поделаешь, стареющая женщина, к тому же не очень строгих правил, и молодой красавчик — это уже почти инстинкт. Но в такой момент Софья Георгиевна могла не слишком-то контролировать свои слова. И скорее всего сболтнула что-то лишнее. Так уже, кстати, бывало, и не раз. Не понравилось Владимиру Сергеевичу и то, что во время разговора в кабинет влез Гоша, пришлось выйти с ним в коридор и в конце концов дать сто рублей. Причём разговор вёлся Гошей недопустимо громко и нагло, так что гость мог при желании услышать каждое слово. А такое желание у этого проходимца, конечно, было. Ибо потом произошла встреча в «Марсе». Это особенно не понравилось Владимиру Сергеевичу. К сожалению, Гоша совершенно не помнит, о чём у них там был разговор, он лишь клянётся, что тот тип был абсолютно, просто вдребезги, пьян, так что Гоше пришлось выволакивать его на улицу и звать такси. Всё это, однако, маловероятно, потому что именно так обычно напивается сам Гоша. Но… почему тот тип пришёл именно в «Марс»? Если он слышал, что этот ресторан назвал Гоша, так это тем более подозрительно. И что мог наболтать ему пьяный Гоша? Сейчас он и сам ничего не помнит.

Словом, решительно всё не нравилось Владимиру Сергеевичу в этом визите. Потому он и решил наведаться к старикам Губиным.

— Значит, никаких странных звонков не было? — переспросил он. — Вы хорошо помните?

— Вроде нет, — пожала плечами старуха. — Ну баню и ателье — это уж завсегда спрашивают. А чего нового так не было. И проверок никаких не было. Чего нас проверять-то? Мы люди маленькие.

— Так-так. Ну а как он сам-то объяснил, почему к вам пришёл? — не унимался Владимир Сергеевич.

— Сам-то? — переспросила старуха. — Да вот, говорит, проверял свой участок и чего-то там, значит, заметил.

— Ага. Выходит, чисто случайно, так, что ли?

— Так, так, милый. Так.

«Что ж, вполне возможно, — подумал Владимир Сергеевич. — Случайность — тоже проявление закономерности». Но эта философская посылка почему-то не принесла успокоения.

— Ну что ж, допустим, — с сомнением произнёс он. — А этот человек сам предложил ко мне пойти или вы его об этом попросили? Как дело было, не помните?

— А если и сам, то чего ж тут такого? — обиженно поджала губы старуха. — Нешто грех за стариков-то вступиться?

— А что?.. А что?.. Да я, туды-сюды, и сам за себя вступлюсь… Чего тут… — вдруг, как проснувшийся вулкан, сердито забормотал и забрызгал слюной старик. — Но раз человек взялся, туды-сюды… То чего ж… Пожалуйста… А что?..

— Нет, это я так, между прочим, поинтересовался, — задумчиво ответил Владимир Сергеевич. — Значит, сам вызвался? Жареное почуял. Понятно. Нюх есть.

«Что-то слишком уж прыткий попался молодец. И слишком это опасно. Рядом с огнём прыгает. Надо его отыскать и малость укоротить…»

Владимир Сергеевич, приняв решение, приободрился, даже как-то повеселел и уже совсем другим тоном осведомился:

— Где же этого техника найти? Телефон свой он вам случайно не оставил?

— Да ничего он не оставил, — махнула рукой старуха.

— Ну ладно. Расчёт наш ещё не состоялся. За денежками придёт. Никуда не денется.

Старуха подозрительно покосилась на него:

— А он сказал, вроде вы отказались.

Владимир Сергеевич насторожился:

— Он так и сказал?

— Так и сказал.

— Гм… Ну пусть придёт.

И Владимир Сергеевич твёрдо решил на этот раз уже не проявлять такого благодушия и покопаться в новом знакомом как следует.

Он и не подозревал, какой сюрприз готовит ему судьба на следующий день.

Гудки, гудки… Далёкие, близкие. Нервный, напряжённый и временами сбивчивый, как встревоженный пульс, стук колёс. Вагон не раскачивало, а почти кидало из стороны в сторону. И невозможно было уснуть.

«Вот что значит последний вагон в составе», — думал Виталий. Чёрт бы побрал этого старика! Упёрся и ни за что не пожелал лететь. Только поездом. Он, видите ли, не выносит полёта. И вообще стало опасно. А они были бы уже давным-давно в Москве — через два часа, даже раньше.

Виталий лежал в темноте с открытыми глазами на своей верхней полке, подложив руки под голову. Сна не было и в помине. Виталий слышал, как внизу кряхтел, ворочался и вздыхал малосимпатичный толстяк Тарас Петрович, его спутник, которого буквально навязал ему Михаил Прокофьевич.

Эдик Албанян остался в городе. Его теперь клещами оттуда не вытащишь. Он напал на след преступления, крупного преступления. Подумать только! Если бы ниточка от убийства Николая Павлова не привела бы в тот город, на фабрику Пивоварова, то никто, по крайней мере сейчас, по тем малозначительным, пустяковым, казалось бы, сигналам, конечно же, не заинтересовался бы делами на меховой фабрике. А теперь вполне вероятно, что эти дела «обратным ходом» помогут распутать и убийство.

А оно ведь не случайно, оно было заранее подготовлено, и раз так, то есть не только исполнители, но и организаторы, есть цепочка обстоятельств, причинных и функциональных связей. И по ней можно пройти. Эдик и он, Виталий, пойдут каждый по своей цепочке и где-то неминуемо встретятся, неминуемо выйдут на одних и тех же людей. Кто-то из них, естественно, пройдёт по своей цепочке быстрее и тогда поможет другому.

Эдик уже нащупал одного весьма любопытного человечка. Перед самым отъездом Виталий присутствовал на его допросе. Человечек этот был из одной конторы по заготовке пушнины в соседней области. Прямая связь с фабрикой Пивоварова здесь установлена была вполне открыто и официально. Но Эдик каким-то шестым чувством, особой, чисто профессиональной интуицией, уловил тут неведомые ему пока пути для крупных злоупотреблений. Он ещё не знал, что это за пути, он их ещё не видел, он лишь заподозрил их наличие, лишь ощутил их возможность. И начал «копать» — осторожно, неторопливо, обстоятельно. С тем человечком Эдик вёл сугубо профессиональный разговор, своей эрудицией приводя Виталия в изумление. А разговор был не только профессиональный, но и вполне, казалось бы, безобидный. Эдика интересовала организация промысла пушного зверя, система закупки, оформление документов. Он расспрашивал о мельчайших деталях с занудливой дотошностью, на которую, как до сих пор казалось Виталию, этот горячий, экспансивный кавказец просто не был способен. Виталий в этот момент не узнавал своего друга. А человечек, в которого Эдик въедался, как клещ, краснел, бледнел и заикался, рассказывая о самых, казалось бы, простых, очевидных и вполне законных операциях. Виталий, конечно, прекрасно понимал его состояние. На того неизбежно действовала сама обстановка, сам факт вызова в милицию и та возможность подозрений, которая может невзначай пасть на него. А ведь он мог быть честнейшим человеком. Из этого даже следовало исходить.

Виталий так и сказал Эдику после допроса. На что тот загадочно усмехнулся и ответил: «Э, дорогой, у нас специфика, которой не знала история преступлений. Всякие там убийства или кражи происходят уже не первую сотню лет, и наука накопила, слава богу, немалый опыт борьбы с этим злом. Так? Ты на нём учился и им пользуешься. А у нас, дорогой, всё новое, всё иначе. Понимаешь меня? Методы, объекты, условия, наконец, сам тип преступника. А потому и методы борьбы во многом иные. Ну, к примеру, вы всегда идёте от факта преступления. Так? Случилась, допустим, кража. Вам немедленно сообщают. И тогда вы возбуждаете дело, начинаете искать преступника. У нас не так. Мы, прежде чем начать искать преступника, должны обнаружить само преступление. Оно всегда совершается втайне, а на поверхности — тишь, гладь и божья благодать. Даже планы выполняются, премии получаются и знамёна вручаются. И порой обнаружить преступление бывает труднее, чем потом найти преступников. Такого, если хочешь, ещё не знала криминалистика. Вот и я сейчас ищу не преступника, я ищу преступление».

И тот человечек волей или неволей помогал Эдику. Делал он это, впрочем, без особой охоты, вернее сказать, совсем неохотно, то упираясь, то уходя в сторону. И Эдик, на время чуть ослабив нить разговора, потом неумолимо натягивал её вновь, возвращал собеседника на нужный ему путь и принуждал двигаться дальше. Впрочем, для Виталия этот допрос практического интереса не представлял. Речь в данный момент шла пока что о первичных этапах производства, о поставках на фабрику сырья. А Виталия интересовал конечный этап, готовая продукция. Ведь Николай привёз Владимиру Сергеевичу в Москву, надо думать, именно готовую продукцию, товар. Эдик, конечно, к этому тоже придёт. И торопить его нельзя.

Между прочим, у Виталия не было особых возможностей вести с Эдиком длинные беседы. Ибо с того момента, как он встретился с Михаилом Прокофьевичем и на его как бы мимолётный, равнодушный вопрос ответил, что приехал один, с Эдиком пришлось расстаться, и тот переехал в другой номер. С этого момента ни в коридорах гостиницы, ни на улицах вместе они уже не появлялись.

И всё же во время последней встречи с Михаилом Прокофьевичем перед отъездом в Москву ощущался некий еле заметный холодок. Виталий почувствовал скрытое недоверие. Даже не такое уж и скрытое. Хотя ничего особенно удивительного или настораживающего в этом пока что не было. Поэтому его сообщение, что в Москву вместе с Виталием поедет Тарас Петрович Корж, главный механик, которому как раз необходимо побывать в министерстве по вопросу нового оборудования, нисколько Виталия не встревожило. Он только поинтересовался, знает ли этот Корж уважаемого Владимира Сергеевича, и получил утвердительный ответ. После этого Виталий попросил не сообщать Владимиру Сергеевичу о своём приезде в этот город и встрече с Михаилом Прокофьевичем. И эта просьба, выглядевшая вполне резонной, была принята с пониманием. Михаил Прокофьевич даже заметил, что это в их общих интересах. В конце разговора Виталий напомнил, что Михаил Прокофьевич собирался кое-что передать старику Губину, а также кое о чём попросить самого Виталия и даже обещал оплатить при этом расходы.

При последних словах Виталий плутовски улыбнулся, впрочем, с некоторым оттенком досады, ибо казалось, что обещанное вознаграждение у него уплывает из рук. Михаил Прокофьевич в ответ снисходительно усмехнулся, в задумчивости потёр указательным пальцем расплывшийся, в склеротических прожилках нос и, наконец, объявил, что вознаграждения Виталий и без того заслуживает, хотя бы за сигнал, который он привёз. Кроме того, от Виталия ожидаются ещё услуги и в Москве. А потому Тарас Петрович Корж имеет указание о вручении Виталию некоей круглой суммы. В связи со всем вышесказанным Михаил Прокофьевич попросил Виталия сообщить свой служебный и домашний номер телефона и аккуратно записал это на отдельный листок, обещав передать Тарасу Петровичу. Что же касается старика Губина, то ему было велено передать, чтобы не волновался, так как Михаил Прокофьевич всё учтёт и обо всём позаботится.

Таким образом, Виталий должен был с удовлетворением констатировать, что результат его приезда в этот город не так уж ничтожен. Выяснен источник и характер товара, привезённого Николаем в Москву, выплыла во всех отношениях интересная фигура Михаила Прокофьевича Пивоварова, сотрудники БХСС, кажется, выведены на след крупной шайки расхитителей.

Однако новых фактов относительно убийства Николая Павлова добыто не было. Никто в том городе касательства к этому, по-видимому, не имел. «Впрочем, и это тоже немаловажный факт», — утешая самого себя, подумал Виталий. Рассчитывал он в этой поездке и на другое. Он предполагал выявить факты, которые помогут ему лучше разобраться в людях, уже обнаруженных в Москве, и в первую очередь во Владимире Сергеевиче. Но и этого не случилось. Таких фактов выявить не удалось. Михаил Прокофьевич оказался весьма сдержанным и вовсе не был склонен первому встречному, даже и внушившему ему некоторое доверие, что бы то ни было сообщать. И ни с какими другими людьми, хоть в какой-то мере осведомлёнными о Владимире Сергеевиче и связанных с ним делах, Виталию познакомиться не пришлось. Его, точнее, к этому не допустили. Лишь в самый последний момент Михаил Прокофьевич сообщил Виталию, что с ним в Москву поедет толстый бритоголовый Тарас Петрович, опытный и хитрый, которого обмануть будет так же трудно, как самого Михаила Прокофьевича.

Интересно, какое же задание получил этот Тарас Петрович в отношении Виталия и в какой степени ознакомлен он со всякими махинациями своего шефа, и в частности с теми, которые касаются Владимира Сергеевича и ему подобных московских дельцов? Впрочем, если ознакомлен, то и причастен.

С Тарасом Петровичем они встретились только на вокзале и, по существу, не успели ещё и двух слов сказать. Только попили чай со всякой снедью, захваченной хозяйственным Тарасом Петровичем, и угостили своих соседок по купе. Даже когда вышли покурить, то и тогда никакого особого разговора не получилось. Виталий был, конечно, не прочь его завязать и даже попытался, разыгрывая парня бесцеремонного и любопытного, но Тарас Петрович решительно пресёк все его попытки, сказав с одышкой, хрипло, выпуская дым из-под усов: «Обо всём мы с тобой, любезный, ещё потолкуем, будь уверен. Но в другом месте, чуешь?» «У дяди?» — спросил Виталий. «Может, у дяди, может, у тёти. Там видно будет», — туманно ответил Тарас Петрович и, погасив сигарету, направился обратно в купе. Виталий неохотно поплёлся вслед за ним.

Ну а потом стали укладываться спать. Соседки, и молодая, и пожилая, судя по всему, уснули быстро. А вот Виталию не спалось. И Тарасу Петровичу, кажется, тоже. Он всё ворочался внизу, на своей полке, кряхтел и вздыхал.

Мотало из стороны в сторону вагон, бежали по купе огни от мелькавших за окном редких фонарей. Одно время к окну приклеилась луна, висела, не шелохнувшись, заливая купе мёртвым серебряным светом, затем её медленно сдуло в сторону, и снова стало темно. И гудки, гудки… Потом вдруг яростно налетел и прогрохотал встречный состав. И снова только редкие гудки…

Тарас Петрович и в самом деле не спал. Ох и много забот навалил на него в этот раз Михаил! Одни дела с Викентием Романовичем, заместителем начальника технического управления министерства, требовали уймы времени и сил. Шутка ли — получить новое, современнейшее оборудование раньше всех других предприятий, получить больше всех и, конечно, за счёт всех? Мало того, что это сулило крупное перевыполнение плана, а следовательно, немалые премиальные и невиданный почёт. Всё это Тараса Петровича волновало мало, всё это было по части Михаила, ему щекотало самолюбие и позволяло строить широкие планы «завоевания Москвы», как про себя насмешливо выражался Тарас Петрович, имея в виду продвижение туда Михаила и всякие его честолюбивые планы. Но получение нового оборудования позволяло уже сейчас провернуть чрезвычайно выгодную операцию по передаче устаревшего оборудования в некоторые, тщательно отобранные из числа многих, мелкие предприятия и артели, для которых такое оборудование — сущий клад и предел мечтаний и которые, чтобы его приобрести, готовы на любые расходы.

Но начало всех начал в этих делах — Викентий Романович Грузнев, давний знакомый, но человек капризный, напуганный и неверный, с которым, если бы не супруга, и вовсе дела иметь нельзя было бы. Да, если бы не супруга…

Ниночка Афанасьевна была, несмотря на крайнюю молодость, женщиной практичной и неглупой. Она решила, что зря губить себя ради этой старой развалины Викентия Романовича она не будет. Разница в тридцать с лишним лет к чему-то всё-таки обязывала Викентия Романовича или нет? Ниночка Афанасьевна так прямо и заявила однажды слегка оторопевшему Тарасу Петровичу. А сама Ниночка вот уже пятый год писала, по её словам, что-то для кино, в связи с чем ездила в командировки, подолгу жила в Домах творчества киноработников, а в Москве целыми днями тёрлась на киностудии, по вечерам же изредка выводила «своего» на просмотры в Дом кино на Васильевской. Крепко сколоченная, энергичная, с лихим хвостом иссиня-чёрных волос за широкими плечами, с круглым большеглазым лицом и небрежно зажатой в уголке маленького капризного рта сигаретой, она многих мужчин заставляла провожать себя взглядом. «Пахать, пахать на ней надо, — думал Тарас Петрович при встречах. — Лучше всякого трактора». И при этом умилённо улыбался. Ибо, не будь Ниночки Афанасьевны, чёрта лысого удалось бы иметь дело с этим длинным, сухим и бледным Викентием Романовичем, которому при всех его хворобах и рубля лишнего не надо было на себя.

Но как сейчас встретит Тараса Петровича этот неверный человек, предположить было попросту невозможно. И это Тараса Петровича немало беспокоило. Лёжа без сна на полке вагона, он строил один план за другим на все возможные случаи, безжалостно бракуя их и принимаясь выдумывать снова. Ясно было лишь одно: вернуться домой без нового оборудования, причём в максимальном количестве, нечего было и думать. Среди прочих подарков и угощений вёз Тарас Петрович специально для Ниночки Афанасьевны редкой красоты и огромной стоимости норковый палантин и шапку из соболя, а самому Викентию Романовичу — целых две шапки высшего сорта из особой, недавно изготовленной партии. Кое-что было приготовлено и для двух-трёх работников управления рангом пониже, этаких рабочих винтиков сложного механизма, от которых зависела реализация высоких указаний начальства, зависели точность, скорость и качество исполнения, для чего соответствующий «допинг» казался Тарасу Петровичу совершенно необходимым. А кроме всяких подношений, столько предстояло выпить в ходе дружеских и деловых встреч, что от одной только мысли об этом у Тараса Петровича начинала ныть печень, когда-то предмет его беззаботной гордости.

И вот, кроме всех этих волнений и забот, Михаил Прокофьевич ещё повесил ему на шею дело с убийством какого-то Николая. И даже не с убийством — это Тараса Петровича никак не касалось и даже не волновало, — а с исчезновением при этом больших денег.

Так неужто и в самом деле уважаемый Владимир Сергеевич осмелился этакое сотворить? На подобную мысль наводили несколько весьма подозрительных фактов, и прежде всего странные разговоры, которые вёл Владимир Сергеевич в свой последний приезд, и всяческие намёки, которые он делал о его якобы открытиях в области науки, которые так не понравились Михаилу Прокофьевичу. Потом эта небывалая, просто даже невероятная для Владимира Сергеевича уступка целых пяти процентов. И это при том, что Владимир Сергеевич известен был даже в своём прижимистом кругу, где умеют считать до копейки, как человек фантастической скаредности, готовый за такую вот копейку отца родного зарезать. Почему же он уступил целых пять процентов, то есть несколько тысяч рублей? Решил, получив всю партию, ещё взвинтить розничную цену? Чёрта с два! Новая бешеная цена и так еле проходит. В чём же дело?

Подозрительно выглядят и факты, сообщённые московским племянником старика Губина. Спору нет — это продувная бестия: спит и видит, как и где можно урвать. Но факты он сообщил, заслуживающие внимания. В самом деле, кто мог знать, что Николай везёт деньги? Процедура их вручения Тарасу Петровичу известна. Тут никаких свидетелей быть не могло. Проговориться сам Владимир Сергеевич тоже не мог. Это исключено. Могила. Годами проверено. Проговорился Николай? Такое могло случиться только спьяну. Но днём, пока шли дела с Владимиром Сергеевичем, напиться он не мог. А единственный вечер в Москве он провёл на квартире Губиных. Вот там он выпил. Там этот Николай и проговорился. Но ни Губин, ни этот самый племянник, видимо, к убийству не причастны. Хотя бы уже потому, что их, конечно, в первую очередь потрясла милиция, проверила, надо думать, вдоль и поперёк, но тем не менее оставила в покое.

А вот до Владимира Сергеевича милиция, видимо, не добралась. И он третий, кто знал о деньгах. Но, с другой стороны, разве выгодно Владимиру Сергеевичу это убийство? Ну забрал он эти большие деньги, а что потом? Ведь он рискует куда большим: оборвётся связь, которая даёт ему солидный доход уже не один год. А ведь Владимир Сергеевич расчётлив и благоразумен, это известно. Да, всё это, казалось бы, отводит всякие подозрения от Владимира Сергеевича, если бы не одно обстоятельство. Слава богу, что Михаил о нём вспомнил.

Во время последнего разговора с Владимиром Сергеевичем Михаил допустил промах, крупный промах. Он сообщил, что эта, особенно большая, партия товара является последней, что больше он не может так рисковать, что его видное положение, его обширные планы требуют сейчас особой осторожности. Вот что сдуру сказал Михаил. И после этого Владимир Сергеевич сразу и легко уступил пять процентов. Что бы Владимир Сергеевич ни предпринял, разрыв всё равно был неизбежен. И в этих условиях он мог себе позволить напоследок что угодно. Даже… такое.

Но при всём том подозрение вызывал и сам этот пройдоха-техник, племянник Губина. Почему, например, не допустить, что он нарочно хочет сбить их со следа, натравить на Владимира Сергеевича, а денежки-то на самом дел прикарманили дядя с племянником? А что милиция оставила их в покое, так там тоже не боги сидят.

Словом, пока этого парня надо держать от себя подальше. Так-то оно спокойнее будет. Тарас Петрович всякое повидал на своём веку, и чаще всего бог миловал. Авось и на этот раз всё обойдётся. Главное — не ошибиться, всегда лучше переосторожничать, подуть на воду, чего-то даже не сделать, что можно, чем сделать лишнее. Такая философия была у Тараса Петровича.

Все эти тяжкие сомнения и заботы мешали Тарасу Петровичу уснуть. За всю ночь так глаз и не сомкнул. Да ещё этот проклятый последний вагон: мотает из стороны в сторону, аж всё растрясло внутри, и синяки небось набило…

Лишь под утро забылся Тарас Петрович беспокойным сном и потому проснулся поздно. Солнце было высоко, в вагоне царила душная суета. Приближалась Москва-матушка. Пассажиры складывали вещи.

Невыспавшийся и сердитый сошёл Тарас Петрович на перрон московского вокзала и коротко, но многозначительно сказал соскочившему вслед за ним Виталию:

— Жди. Звонить буду. Понадобишься.

Оставшись один, Виталий огляделся по сторонам, соображая, куда же ему сейчас в первую очередь двинуться. Каким-то уж очень резким оказался переход от одной жизни к другой.

Некоторое организующее и даже успокаивающее начало внесли часы. Они показывали час дня. Это означало, что дома давно никого нет. Светка на работе; в больницу к Анне Михайловне ехать рано. И ничто ему не мешает отправиться на работу.

Как ни странно, но там его ждали. Сам Цветков. А также Игорь Откаленко. Впрочем, странным это показалось лишь в первый момент, потом всё встало на своё место.

Виталий доложил о своей командировке, включая посещение завода телефонной аппаратуры, где ему очень понравился экспериментальный аппарат с кнопочным набором вместо вращающегося диска и магнитофонная приставка. Он с таким энтузиазмом принялся рассказывать об этом, что Цветков в конце концов вынужден был его оборвать.

— Ну хватит, — сказал он. — Все эти чудеса опишешь на вечере отдыха. Ты лучше сейчас свяжись с Исаевым. Сразу и доложишь об итогах поездки, как он приедет. После обеда теперь. — Он поглядел на часы. — Вот так. Дома порядок, ты знаешь? Анне Михайловне лучше. Всё вроде понемногу вернулось: и движение, и речь.

— Да. Я вчера звонил.

— Ну вот. Значит, договорились? — Цветков прихлопнул ладонями по столу. — В таком случае можете быть свободны.

Очутившись в своей комнате, друзья поначалу торопливо занялись каждый своим делом, стремясь побыстрее от всего избавиться и уж тогда вволю наговориться.

Игорь принялся дописывать какую-то срочную бумагу, хмурясь и то и дело что-то зачёркивая. Заново собраться с мыслями было, видимо, не так просто.

Виталий же сел за телефон. Прежде всего он позвонил в прокуратуру Исаеву, который вот-вот должен был уйти обедать.

— Здравия желаю, Виктор Анатольевич, — бодро произнёс он. — Докладывает Лосев… Так точно. Когда разрешите?.. А если после обеда, часика через два? Фёдор Кузьмич очень просит… Мы к вам или вы к нам?.. Только пока у нас бумаг больше… Слушаюсь! Будет доложено. Ждём. — Виталий положил трубку и сказал вслух самому себе: — Так. С прокуратурой улажено. Повезло нам со стариком, ей-богу, повезло.

В этот момент Игорь поставил точку, размашисто подписался и в изнеможении откинулся от стола:

— Фу! Чёртовы бумаги! Когда ногами работать? Всё головой да головой. — И, заметив движение Виталия, спросил: — Куда теперь будешь звонить?

— Одному начальству доложился, теперь второму.

— Светке?

— Ага.

— Ты вот что… — помедлив, чуть смущённо сказал Игорь. — Вы чего вечером сегодня делаете?

— Если не потребуют к священной жертве…

— Ну это понятно.

— Тогда дома. В больницу вот только заскочу, конечно.

Игорь в нерешительности почесал пальцем подбородок, потом пригладил короткие чёрные волосы, которые он теперь носил чуть длиннее, чем раньше, откликаясь на веяния моды.

— Хотел, понимаешь, повидать тебя один товарищ… — произнёс он туманно, глядя куда-то в сторону.

— Ну и что? — не сразу сообразил Виталий.

— Ну, может, ты его со Светкой познакомишь…

Виталий удивлённо посмотрел на друга и неожиданно расхохотался. Игорь ответил неуверенной улыбкой.

— Вот это да!.. Сподобился наконец!.. Да что за разговор! Отлично!.. Я сам по нему, — Виталий сделал ударение на последнем слове, — во как соскучился! Сколько времени-то прошло, как не виделись, ты представляешь?

— Значит, замётано?

— Всё. Сейчас доложу.

Виталий снова взялся за телефон.

После обеда приехал Исаев.

Виталий снова доложил о поездке. И в том числе всё, что знал, о делах Эдика Албаняна.

— Так, — заключил Исаев. — Всё это хорошо. Всё это отлично. Но по линии убийства круглый ноль. Вот что дала эта ваша командировка. Согласны?

— М-да… — кивнул Цветков и обратился к Виталию: — Ты всё вспомнил? У тебя были две встречи с Пивоваровым. Каждый раз он упоминал про Николая, про его поездку. Надо вспомнить каждое слово.

— Пивоваров бросил одну фразу… — медленно произнёс Виталий, пытаясь что-то вспомнить. — Сейчас… Это уже во второй раз было, перед моим отъездом. Я ещё обратил внимание. Что-то вроде… Да! Значит, выматерился… такой солидный деятель… и сказал… что вот, мол, напоследок такой прокол получился. Напоследок!

— Интересно. Что это значит, а? — спросил Цветков.

— Вот и я поинтересовался.

— А вот тебе-то и не следовало.

— Нет, — улыбнулся Виталий. — Я же за дядю Борю испугался. Что ж он, без куска хлеба останется?

— Ну и что он?

— Сказал: «Своего человека в беде не оставим». Что-то вроде этого, одним словом.

— М-да… «Напоследок»… — задумчиво повторил Цветков и посмотрел на Исаева: — Как думаешь, Виктор Анатольевич, даёт это нам что-нибудь или нет? И почему «напоследок»?

— Возможно, он чего-то испугался. И решил эту линию сбыта прикрыть.

— Может быть, он Владимиру Сергеевичу перестал доверять? — предположил Откаленко и добавил: — Самое главное тут — знал об этом Владимир Сергеевич или нет.

— Вот! — Цветков указал пальцем на Откаленко. — В точку ты попал. Но как это узнать, вот вопрос!

Через некоторое время совещание окончилось, и Цветков напоследок ещё раз предупредил Виталия:

— Смотри, когда позовут, не упусти случая.

— Уж будьте спокойны, Фёдор Кузьмич. Не упущу.

Выйдя из кабинета Цветкова, Виталий посмотрел на часы. Надо было спешить. Коротко договорившись с Откаленко и уже не заходя к себе, он торопливо спустился по лестнице и выскочил на улицу.

Петя Шухмин в этот момент усаживался в машину и прихватил с собой Виталия.

На условленном месте его уже ждала Светка с полной сумкой продуктов.

— Ну я же просил, — сказал Виталий, целуя её.

— Всё-таки гости… А кто ещё кроме Игоря?

Виталий улыбнулся:

— Одна наша сотрудница. К которой ты меня однажды ревновала, кажется. Не помнишь такого случая?

Он отобрал у Светки сумку.

— Я тебя ни к кому не ревновала, не ври! — засмеялась Светка. — И по-моему, у вас женщин в отделе нет. А-а!.. — вдруг вспомнила она. — Ты с ней ездил в командировку, да?

— Вот-вот.

— И её звали Лена?

— И сейчас так зовут.

— Слушай, это не…

— Именно.

— Ой, неужели Игорь…

— Думаю, к тому идёт.

Разговаривая, они дошли до больницы.

Когда Виталий появился в палате, Анна Михайловна тяжело приподнялась ему навстречу и обняла полной рукой за шею.

— Вот доставила всем вам хлопот, — не очень внятно проговорила она, снова опускаясь на подушку. — Вы хоть там нормально питаетесь? Просто извелась.

— Ну что ты, мама! — возмутилась Светка. — Что я, готовить не умею, по-твоему?

— А! — махнула рукой Анна Михайловна. — Ни черта вы без меня не умеете. Ну вот уже скоро…

Они ещё не успели, вернувшись домой, выгрузить все продукты в холодильник, когда в передней раздался звонок. Пришли гости.

Светка встретила новую знакомую приветливо и непринуждённо. Она вообще была удивительно контактным человеком и полна ко всем симпатии и доверия. Эта доверчивость не раз тревожила Виталия.

Рядом с маленькой белокурой Светкой гостья казалась особенно высокой. Тонкая её фигура в модных расклёшенных серых брюках и голубой кофточке, на фоне которой особенно эффектно выглядели длинные, отливающие красной медью волосы, — словом, весь её незаурядный и чуть лихой облик живо напомнил Виталию их нелёгкую совместную командировку в Одессу. Сколько там всего было пережито, и Лена показала себя мужественным и преданным другом. А проверка была что надо. Но оба ничего не могли сейчас вспомнить вслух, они только радостно улыбнулись друг другу. «Чёрт возьми! — подумал Виталий. — Как обманчива бывает внешность, особенно у женщин! Ленка кажется абсолютной свистушкой сейчас».

Наконец все уселись за накрытый стол. Игорь деловито открыл принесённую бутылку сухого вина, Виталий достал из холодильника графинчик с водкой.

— Ну, — торжественно объявил он, подняв рюмку, — со свиданием наконец. Я лично этого ждал чёрт знает сколько времени. И ужасно рад за вас, за нас, за…

— Хватит, хватит! — счастливо засмеялся Игорь. — Рука устала.

Игорь засмеялся! Как давно этого уже не случалось! Виталий переглянулся со Светкой.

В самый разгар ужина зазвонил телефон.

Виталий снял трубку.

— Да!.. Это я… А-а, моё почтение, Тарас Петрович! Весь внимание… Так-так… Когда?.. Через час? Явлюсь как штык. Детки дома не плачут… Ага. До скорого. О ревуар!

Он повесил трубку и выразительно посмотрел на Игоря.

— Зовут, — вздохнул он. — К священной жертве… Ничего не поделаешь, дорогие мои.

— Всё нормально, — уверенно сказал Игорь. — Теперь смотри не упусти случая.

Выйдя из вокзала на площадь, Тарас Петрович поначалу решил ехать в гостиницу, где на всякий случай ему был заказан номер, но затем передумал и отправился к старикам Губиным. Чего зря тратиться-то? Шиковать расчёта не было, да и желания тоже. Хватит, отшиковался, отгулял, да так, что небу жарко становилось. А сейчас вот ему самому от этого чёртова неба жарко — вот ведь как палит, дышать нечем!

Словом, бросать деньги было ни к чему. А старикам и так платят изрядно. И потому отдельная комната, покой и отдых ему обеспечены. Да и пощупать стариков не мешало, имея в виду вторую часть его задания, насчёт исчезнувших денежек.

Хозяева встретили Тараса Петровича как старого знакомого, с почётом и уважением. При нём прикидываться несчастными да обездоленными не надо было. Наоборот, дорогого гостя следовало встретить широко и хлебосольно. И Евдокия Петровна постаралась вовсю. С утра пропустить рюмочку Тарас Петрович отказаться был не в силах, тем более что к ней пошли такие хрупкие солёные огурчики и такая жирная селёдочка в белых колечках сочного лука, что усиленное слюноотделение начиналось при одном виде всего этого.

За столом разомлевший и слегка даже подобревший Тарас Петрович рассказал кое-какие новости про общих знакомых, передал приветы и вскользь упомянул о племяше, решив для начала проверить, как старики вообще относятся к этому вояжу. К его удивлению, в отзывах их о Владимире Сергеевиче почему-то не чувствовалось той враждебности, которую он ожидал встретить и которая сквозила в письме Бориса Ивановича. Впрочем, подробнее говорить на эту тему Тарас Петрович с ними не собирался, цену их словам он прекрасно знал. Но один интересный для себя вывод он всё же сделал, выслушав их сбивчивый, испуганный рассказ о пребывании тут Николая. Так не могли рассказывать люди, хоть как-то замешанные в убийстве этого парня.

Из квартиры стариков Губиных он позвонил в магазин к Владимиру Сергеевичу и условился встретиться с ним в конце дня, ибо сейчас Тарасу Петровичу необходимо было ехать в министерство.

И вот к пяти часам он в самом приподнятом настроении появился на условленном месте, возле Центрального телеграфа на улице Горького.

Высокая и полная его фигура в светло-кремовом костюме и белой украинской рубашке, апоплексически красный, складчатый затылок, пышные рыжеватые усы, наполовину прикрывавшие тугие румяные щёки, наконец, лихо заломленная шляпа — всё привлекало внимание многочисленных прохожих, на которых сам Тарас Петрович поглядывал сверху вниз важно и даже чуть брезгливо.

И хотя жарко и душно было до невозможности, и автомобильный смог достигал в этот час максимальной своей концентрации, Тарас Петрович не изнемогал, как с утра, а был на удивление свеж и полон энергии.

В министерстве дела складывались как нельзя лучше. Викентий Романович был до невозможности любезен и принял подарки с нескрываемым удовольствием. А увидев норковый палантин, замахал руками и пригласил смутившегося было Тараса Петровича вечером к себе домой, чтобы тот лично вручил подарок его супруге. Такой удачи Тарас Петрович, признаться, даже не ждал. При поддержке сообразительной Ниночки Афанасьевны можно будет у размякшего в домашней обстановке Викентия Романовича выцыганить что угодно. Ах какая удача ждёт его сегодня вечером!

Тарас Петрович, не спеша прогуливаясь по широким ступеням здания телеграфа, самодовольно поглаживал свои роскошные усы и всё брезгливее поглядывал на снующих вокруг него людей.

Таким его ещё издали и разглядел Владимир Сергеевич, приближаясь к месту свидания. Всё в этом человеке претило ему: и надутость, и фанфаронство, и манера одеваться, и даже эти нелепые усы и бросающийся в глаза рост.

Тем не менее при встрече он постарался изобразить самую лучезарную из своих улыбок, долго тряс пухлую руку Тараса Петровича и даже раза два с восторгом похлопал его по жирному плечу.

Наконец они медленно двинулись вверх по улице Горького и вскоре уединились в одном, любимом ими ресторане, где в этот час посетителей было немного и даже соседние столики оказались пустыми, что позволило вести непринуждённый разговор и вовсе уж без всякой опаски.

— Что ж это произошло у вас, дорогуша? — укоризненно пророкотал Тарас Петрович, когда услужливый официант, расставив перед ними закуску, удалился.

— Ах, не говорите! — нервно взмахнул руками Владимир Сергеевич, словно стряхивая с пальцев воду. — Подлинная трагедия, ей-богу.

— Какие же у вас на этот счёт соображения, хотелось бы знать? Мы ведь осведомлены весьма скупо.

— Кое-какие соображения, конечно, имеются, — согласился Владимир Сергеевич. — Точнее сказать, предположения. Ну к примеру. Николай этот вышел от Губиных в первом часу ночи. Хулиганов у нас хватает, как известно. И Николай был выпивши. Старик на этот счёт большой охотник. Да тут ещё такой повод: на прощание. А во дворе, там, слово за слово — и уже драка. Ну а в драке всё может случиться.

— Гм… Ну допустим, — проурчал Тарас Петрович, налегая на закуску, что, кроме всего прочего, помогало ему быть кратким и больше слушать, чем говорить, в этой щекотливой ситуации. — Ну а ещё какой вариант вам на ум приходит?

Владимир Сергеевич понял, что первый вариант отвергнут, и ещё он понял, что его собеседник что-то знает и чего-то от него ждёт. Это было странно, ибо от бестолковых стариков Губиных приезжий никакой полезной информации получить не мог. Это было не только странно, но и подозрительно и заставляло проявлять крайнюю осторожность.

— Какой ещё вариант? — переспросил Владимир Сергеевич. — Такой, скажем. С кем-то Николай мог в Москве встретиться и за выпивкой проболтаться насчёт денег, которые, мол, повезёт домой. Ну а этот «кто-то» мог возжелать покуситься…

— О! — многозначительно поднял толстый палец Тарас Петрович и даже перестал жевать. — Вариант куда разумнее, по правде сказать. — И с угрозой добавил: — Именно «возжелать покуситься». Именно.

Затем последовала перемена блюд, во время которой они лишь молча выпили ещё по рюмке, и только когда официант отошёл, разговор смог возобновиться.

— Есть вопрос, — просипел Тарас Петрович, внимательно разливая коньяк по рюмкам. — Кто этот «кто-то»? У вас есть на этот счёт соображения?

— Вам лучше осведомиться об этом в милиции, — усмехнулся Владимир Сергеевич. — Их это тоже интересует.

— У нас разные задачи, — хмуро возразил Тарас Петрович и посмотрел на своего собеседника. — Лично мы хотим вернуть свои деньги. Только и всего. И мы их вернём, понятно?

Он слегка пристукнул огромным волосатым кулаком по белоснежной скатерти. В мутных, навыкате, рачьих глазах его мелькнула злость. «Последняя рюмка, видимо, была лишней», — с неудовольствием подумал Владимир Сергеевич.

— Поверьте, я не меньше вас хочу, чтобы они вернулись, — с горячностью произнёс он. — На наших отношениях не должно лежать даже тени недоверия. Честь моей фирмы…

— Мы плевать хотели на вашу фирму!

— Но позвольте!

— Не позволю. Ваша фирма, уважаемый, может быть, и понесла кое-какой моральный урон… Впрочем, мы ещё к этому вернёмся. А вот наша фирма потеряла живые денежки, и, как вам известно, немалые. Как-никак разница.

— Я и не спорю, — огорчённо развёл руками Владимир Сергеевич. — Именно это меня и угнетает.

— Ещё вопрос, — упрямо произнёс Тарас Петрович. — Вы заперли портфель, когда отдали его Николаю?

— А как же? Само собой.

— Вы ему сказали, что там лежит?

— Я? Нет, конечно. Но… он мог догадаться.

— Это как же ему догадаться? — подозрительно прищурился Тарас Петрович. — Ну-ну, выкладывайте.

Владимир Сергеевич вспыхнул от негодования:

— Вы только не ведите разговор в таком тоне. Вы не следователь, и я не на допросе.

— Тон, милый человек, тут ни при чём. Я не Михаил Прокофьевич, я этим самым манерам не обучен. Серьёзно всё оборачивается-то. Что ж получается? Вы Николаю про деньги не говорили, мы тоже не говорили, а он святым духом узнал и даже старику Губину и племяшу его об этом сказал?

— Какому племяшу? — растерянно спросил Владимир Сергеевич.

— Это уже другой вопрос, — продолжал Тарас Петрович всё тем же угрожающим тоном. — Вы мне скажите, откуда Николай мог про деньги узнать?

— Ну допустим, он мог это понять, потому что я его предупредил, чтобы он был с портфелем крайне осторожен, чтобы берёг как зеницу ока. Но какому ещё, к чёрту, племяннику он мог рассказать? У Губина нет никакого племянника.

— Как так нет, когда он к нам приезжал?

— К вам? Приезжал? — с изумлением переспросил Владимир Сергеевич. — Стойте, стойте! Это какой же он из себя, разрешите узнать?

— При чём здесь «какой из себя», если сам Губин его и послал, и ещё собственноручное письмо вручил для Михаила Прокофьевича?

— Ах вот что! Интересно, — иронически усмехнулся Владимир Сергеевич. — «Донос из гетмана-злодея царю Петру от Кочубея», так, что ли? — И уже совсем другим тоном, резко и сердито, добавил: — Не на телефонной ли станции работает сей племянничек, а?

— Именно, — кивнул бритой головой Тарас Петрович. — Ну и что из того, что работает?

— А то, что этот прохвост уже успел и у меня побывать. И даже слегка пошантажировать меня тоже успел.

— Это чем же?

— А вот чем… Но, во-первых, вы имейте в виду, что он такой же племянник Губина, как и я.

— На это, милый человек, нам наплевать.

— Как угодно. А появился он у меня в связи с одной малоприятной, но неопасной историей.

Владимир Сергеевич в двух словах и не без юмора рассказал историю с установкой телефона у Губина. Он попытался рассмешить Тараса Петровича и снять некоторое неприятное напряжение, возникшее в их разговоре. Но рассмешить не удалось. Наоборот, Владимир Сергеевич ощутил в своём собеседнике всевозрастающую неприязнь. Под конец тот насмешливо спросил:

— А этот тип от телефона не перешёл к Николаю? Они же встретились у Губина и чуть ли не подружились.

— Что-о?.. — не поверил своим ушам Владимир Сергеевич.

— Соврал, выходит, — равнодушно усмехнулся Тарас Петрович. — И если они вообще не встречались, то вопроса тут больше нет.

— Есть! Слишком прыткий молодой человек попался, вот что я вам скажу. И почуял, подлец, что тут можно руки погреть. — Владимир Сергеевич не на шутку озлился. — А от этого два шага до серьёзного шантажа, предупреждаю вас.

— Ну-ну. Уж мы как-нибудь от него, я думаю, избавимся.

— Не как-нибудь, а самым радикальным образом, — всё больше накалялся Владимир Сергеевич. — Я просто требую! Учтите, не исключено, что он и в историю с Николаем замешан.

— Да ну? — не скрывая иронии, поинтересовался Тарас Петрович. — Это каким же боком?

— А по-вашему, это исключено? Но вдруг да и правда, что они у старика познакомились? Выпили. Николай поделился своими догадками насчёт портфеля. Затем этот техник узнал, что тот завтра в ночь улетает. Подстерёг его, и пожалуйста. Портфель у него!

Всё это Владимир Сергеевич произнёс с такой запальчивостью и убеждённостью, такая при этом клокотала в нём злость, что Тарас Петрович невольно подумал: «Ишь, как распалился! Уж не от себя ли подозрение отводит?» И тут же в голову пришли новые доводы против предлагаемой ему версии. «Навряд ли, — подумал он, — получив такой куш, этот ловкач будет лезть с мелким шантажом насчёт телефона. Ах, паскуда! Ну ладно». Последнее относилось уже к Владимиру Сергеевичу.

— Интересно получается, — зло ухмыльнулся в усы Тарас Петрович и покачал круглой головой. — Вы говорите, что это он, а он говорит, что это вы.

— Я?! — опешил Владимир Сергеевич.

— А что? Как вариант проходит. — Тарас Петрович насмешливо прищурился. — Этот парень даже знает откуда-то, что то была последняя наша с вами операция, — неожиданно для себя самого соврал он. — Недурственно?

— Он знает?.. — изумлённо переспросил Владимир Сергеевич.

— Именно. Этот парень что-то много знает. И учтите, сегодня он побежал к нам, а завтра он побежит в милицию, — грубовато предупредил Тарас Петрович.

— Это меня не волнует. Меня волнует, что вы ему поверили. Помилуйте, как это можно! Мы столько лет… а этот…

Владимир Сергеевич действительно не на шутку разволновался.

— Ну-ну. Поверить ещё не поверили. Но денежки к нам вернуться должны, это уж как угодно.

— Что же вы думаете предпринять?

— Думаю вызвать пока что этого племяша. Ещё раз треба попотрошить. Чую я, не всё он нам сказал. Хотя у вас, может, есть что получше предложить?

Владимир Сергеевич нервно потрогал свои большие, на пол-лица, дымчатые очки и приказал себе успокоиться. На карту сейчас ставилось слишком много. Он это чувствовал. Неожиданно наступил, может быть, самый критический момент в его деятельности, и решение тут надо было принимать кардинальное. Его обострённый инстинкт и чувство самосохранения подсказывали: берегись! Да, старый друг Миша со своей сворой загрызут враз. Им только дай чего понюхать, дай взять хоть какой след! И вот… Надо принимать решение, и быстро, быстро!

— Вот что, — спокойно и очень твёрдо проговорил Владимир Сергеевич. — Я постараюсь вернуть вам ваши деньги. Но вы должны мне помочь.

— Это как же?

— Вызовите сегодня вечером этого прохвоста к Губиным. Но говорить с ним буду я.

— Гм… Вы так уверены?

— Да.

— А у меня вечер как раз занят…

— Ну вот видите.

— Гм…

Тарас Петрович испытующе посмотрел на своего собеседника, но сквозь очки до взгляда его не добрался.

Что-то, однако, шевельнулось у него в душе, но он тут же прогнал эту пугливую, скользкую мысль, — вернее, не мысль, а всего лишь ощущение, в котором он даже не хотел разбираться.

— Гм… — снова промычал он и с напускным равнодушием произнёс: — Как угодно. Можно и вызвать. А я буду ночевать сегодня в гостинице.

Обед тем временем подошёл к концу. Расплатившись, они вышли из ресторана. Тарас Петрович задержался на минуту в гардеробе перед зеркалом, надевая шляпу. Затем неторопливо, с солидной грузностью, выплыл на улицу и двинулся в сторону центра. Уже заметно стемнело.

А Владимир Сергеевич тут же возле ресторана успел поймать такси и вскоре был на квартире у стариков Губиных.

Не успев даже как следует поздороваться, он кинулся к телефону и, торопливо набрав номер, сказал в трубку:

— Ты?.. Слава Богу, застал! Немедленно приезжай к Борису Ивановичу. Возьми такси. И предупреди этого… понадобится. Пусть ждёт твоего звонка. Что?.. Да вроде… Ну, милый, тогда… Вот так-то оно лучше. Жду.

Через некоторое время человек, с которым он говорил, приехал, и Владимир Сергеевич увлёк его во вторую комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Там они в полутьме, не зажигая света, совещались о чём-то довольно долго.

Сколько старики Губины ни прислушивались, а Евдокия Петровна осмелилась даже приложить ухо к замочной скважине, но ничего из того, что говорилось в комнате, разобрать не удалось.

— Тоже, понимаешь… да я, туды-сюды… — недовольно бормотал Губин и, попеременно стуча то палкой, то протезом, перешёл на кухню, где любил сидеть. — Будто другой веры… устраивают тут, понимаешь…

— А ты не лезь, не лезь, — тихо зудела старуха, возясь около плиты. — Может, оно и к лучшему, почём ты знаешь?

Наконец совещание в комнате окончилось, человек торопливо вышел в коридор, кивнул хозяевам и исчез на полутёмной лестнице. Но Владимир Сергеевич не показывался. И старики удивлённо переглядывались, не смея постучать в комнату.

А Владимир Сергеевич сидел в одиночестве и нервно постукивал пальцами по столу. Сомнения одолевали его. Правильно ли он поступил? Умно ли? До сих пор такие сомнения его никогда не посещали. Он всегда был самого высокого о себе мнения. И всё, казалось, это подтверждало. Дела шли блестяще, он вёл их смело, ловко, даже остроумно. Удавались самые трудные, даже, казалось, невыполнимые комбинации, вызывая восхищение и зависть тех, кто имел с ним дело. «Счастливчик», — называли его одни. «Гений», — называли его другие. «Величайший подлец», — говорили третьи, из чистой зависти, конечно. И вот настал момент… Нет, всё верно, чёрт возьми! Другого выхода нет. Всё другое хуже и опаснее.

Он вскочил, прошёлся из угла в угол по комнате.

В этот момент в передней зазвонил телефон, и Владимир Сергеевич кинулся к двери.

— Это меня, — предупредил он Евдокию Петровну и схватил трубку. — Алло!.. Да-да, это я!.. Звонили? Отлично! Он придёт?.. Вот даже как? Ну что ж. Жду… Да-да. Всё будет как надо. Не волнуйтесь, дорогуша.

Владимир Сергеевич повесил трубку и с самым беззаботным видом прошёл на кухню.

— Вот что, дорогие мои, — обратился он к старикам. — Есть на сегодняшний вечер просьба: сходите в кино. На последний сеанс. За билеты плачу я. За каждый по десятке. Нет возражений?

Он вынул бумажник и вытянул из него два красных банкнота.

— Ну чего ж… чего ж… Ясное дело, можно, туды-сюды… — довольно забормотал старик, следя глазами, как жена прячет деньги в ящик кухонного стола, под газету.

— Вот и прекрасно, — кивнул Владимир Сергеевич. — Я в десять приду, вы в десять уйдёте. И вернётесь в половине первого, не раньше. Учтите.

Он помахал им рукой и ушёл, резко хлопнув дверью.

Вечерний двор жил своей обычной суетливой жизнью.

Постепенно, хотя всё ещё было светло, разбежались по домам немногочисленные застрявшие в эти жаркие дни в городе ребятишки, уже не слышно было их отчаянных криков, смеха, возни, топота ног. Появились, наслаждаясь чуть заметной прохладой и слабыми дуновениями ветра, старики пенсионеры с книгами и газетами и расположились на скамьях за высоким плотным кустарником. А в стороне работяги-«козлятники» застучали костяшками домино по дощатому столу «для культурно-массовых мероприятий». Стол стоял в густой тени деревьев, занимавших чуть не полдвора. Эти высоченные, с густыми кронами деревья являлись гордостью и объектом неусыпной охраны со стороны всех жильцов. А на самых дальних скамьях, спрятавшихся, словно от нескромных глаз, в самой гуще кустарника, с наступлением сумерек разместились парочки, и оттуда время от времени доносились девичий заливистый смех, визг и звуки транзисторов.

Но постепенно ушли старички пенсионеры, аккуратно сложив свои газеты, за ними потянулись, позёвывая, работяги. Потом поутихли транзисторы, всё реже вспыхивал смех за кустами.

Глухая, кромешная тьма постепенно заволакивала большой и опустевший уже двор. Слабые, жёлтые, как мандаринчики, фонари над подъездами еле освещали возле себя небольшой круг на асфальтовой ленте, которую окаймляли глухие заросли кустарника и деревьев. Тихо стало во дворе и совсем безлюдно.

Именно в это время в длинной, тёмной, как тоннель, подворотне, днём казавшейся высокой и светлой, а в этот час даже жутковатой, вдруг появились на миг и исчезли две тени. Один человек тихо и недовольно бросил на ходу другому:

— Тухлое дело, сука буду!

— Цыц! Хрусты любишь?

И оба исчезли в кустах, но тут же появились вновь, волоча две длинные доски. Ими они довольно сноровисто перегородили проезжую асфальтовую полосу и снова исчезли в темноте.

По-прежнему тихо было во дворе. Только огромный город вокруг этого погружённого в сон и темноту островка дышал шумно и нервно: гудками, огнями, шумом моторов и даже дальним перестуком железнодорожных вагонов. И от этого тишина тёмного двора казалась почти осязаемой.

А вскоре в чернильной темноте подворотни появился ещё один человек. Шёл он не торопясь, спокойно и даже чуть задумчиво, сунув руки в карманы брюк и что-то тихо насвистывая.

Человек миновал подворотню и, очутившись во дворе, на секунду остановился, видимо, соображая, где находится нужный ему подъезд. Потом он свернул было в сторону, но, разглядев перегораживавшие дорогу доски, решительно пересёк асфальтовую проезжую полосу и углубился в заросли кустарника, собираясь, очевидно, пересечь двор напрямик.

Он не успел сделать и нескольких шагов, как за его спиной возникли двое. В последний момент человек оглянулся, мгновенно сработал давно, ещё в армии, заученный рефлекс: он упал на секунду раньше, чем тускло блеснул нож в руке одного из нападающих. Но тут же оба они навалились на свою жертву. Одного из них человек всё-таки подмял под себя, но второй, перехватив его руку, изо всех сил вывернул её. И от этой нестерпимой боли человек закричал и на миг потерял сознание.

Это могло стоить ему жизни, потому что оба нападающих тут же с новой силой навалились на свою жертву и один из них, задыхаясь, прохрипел:

— Кончай!..

Но именно в этот миг совсем рядом раздалось злобное захлёбывающееся рычание и шум ломаемых веток. Что-то большое и стремительное метнулось из кустов прямо на спины двух людей, навалившихся на распростёртое под ними тело. Острые клыки остервенело впились в плечо одного из них. И уже новый вопль огласил двор.

А за первой собакой в кусты ворвалась вторая, за ней третья, четвёртая, пятая… Раздались крики людей.

Один из нападавших вскочил на ноги. Но второй последовать за ним не мог, он катался по земле, подвывая, и всхлипывая, руками и ногами отбиваясь от наседавших на него осатаневших от ярости собак. И первый, даже не пытаясь помочь ему, ринулся в темноту.

Вдогонку, отчаянно тявкая, кинулась какая-то маленькая собачонка. Он на ходу злобно пнул её ногой, и та с визгом отлетела в сторону, но тут же, вскочив, снова отважно кинулась вслед за ним.

А голоса людей были уже совсем рядом. Хозяева собак на все лады подзывали своих питомцев. Но, очутившись на месте сражения, люди разом поняли, что произошло. Они даже сообразили, что один из нападавших уходит.

И тогда худой стремительный парень кинулся вслед за ним с отчаянным криком:

— Джильда, фас!..

И крупная чёрная овчарка, та самая, которая первая появилась в кустах, мгновенно отскочила от катавшегося по земле человека, уже окружённого людьми, и молнией метнулась вслед за хозяином. Она обогнала его и уже в подворотне, с налёта, шестидесятикилограммовым снарядом кинулась на спину бегущего человека.

Через несколько минут всё было кончено. Прибывшая патрульная милицейская машина приняла двух задержанных. Человек, на которого они напали, прихрамывая, дошёл сам.

Старший из прибывших работников милиции, немолодой майор, по очереди пожал руку каждому из возбуждённых владельцев собак и, улыбаясь, сказал, что, пожалуй, впервые присутствует при таком необычном задержании преступников.

— А как иначе? — весело откликнулся длинный парень, владелец Джильды. — У нас во дворе наступил «час собаки».

На следующее утро в кабинете Цветкова начался первый допрос. Вели его вместе следователь Исаев и сам Фёдор Кузьмич. В стороне сидел Виталий, морщась от боли при каждом неловком движении.

Перед этим по его совету был в качестве свидетеля подробно опрошен владелец овчарки Джильды слесарь Степан Овчинников. Он уверенно опознал среди предъявленных ему людей того, которого он две недели назад видел примерно за час до убийства Николая Павлова стоящим у ворот их двора.

А потом Виталий с ненавистью смотрел в знакомое уже толстое, налитое свекольным румянцем лицо с буйными бакенбардами и выпуклыми наглыми глазами, в которых сейчас стоял такой животный страх, что казалось, этот огромный парень вот-вот упадёт на колени и станет просить о пощаде, ещё не успев ни в чём признаться.

Но это лишь казалось. Георгий Фролов признаваться не спешил.

— Ну драка… Чего там?.. — упрямо бубнил он. — Подумаешь… Он… он мне должен остался и не отдавал, зараза!.. В ресторане вместе пили… Кого хошь спросите…

— Ах вот что! — усмехнулся Цветков. — Ну а как зовут этого вашего приятеля? — Он кивнул на Виталия.

— Как?.. — Фролов смешался. — Ну это… хрен его знает как!..

— Ну а живёт он где? — продолжал напирать Цветков.

И Гоша, озлившись, прорычал:

— А я знаю где?..

Вид у него был неважный. Собаки изодрали одежду на нём в клочья. На плече, запястьях рук и на ноге видны были повязки и кровоподтёки. Но главное заключалось в том, что эта неожиданная собачья атака в темноте так ударила его по нервам, что до сих пор у этого здоровенного парня всё дрожало внутри и на выпуклые глаза то и дело наворачивались слёзы.

— А почему вы своего должника ждали именно в том дворе и именно в тот час? — спросил Исаев.

— Ждал, и всё. Чего прицепились?..

— Это не ответ, Фролов. — Исаев покачал головой. — Я надеюсь, ваш напарник скажет точнее.

— Много он знает! Сказал: «Пошли» — ну, и пошли…

— И в тот раз тоже вы сказали: «Пошли» — и он пошёл? — спросил Цветков. — В тот раз, когда вы на другого парня напали и унесли портфель? Давайте уж, Фролов, чего там! Не тяните резину. И не советую вам выставлять себя главарём. Зачем вам ещё и это на себя вешать? Там ведь не только портфель, Фролов. Там похуже, вы знаете.

Тон его при этом был почти равнодушным, каким-то даже ленивым и в то же время до того убеждённым, что от одного этого тона у Фролова задёргались толстые губы и на глаза навернулись слёзы. Он неожиданно всхлипнул, словно от жалости к самому себе, и растерянно пробормотал:

— Нашли главаря, да?.. Нашли, выходит?.. Ну похож я на него?.. Варит у меня так башка, думаете?..

— Значит, другая башка сварила — так, что ли? — усмехнулся Цветков.

Нет, не этому тупому и неопытному парню было состязаться с Цветковым! Куда более умные и опытные не выдерживали такого состязания. Виталию со стороны казалось, что Цветков просто играет этим Гошей, как кошка мышью, и его нисколько не интересует этот поединок, в исходе которого уже не было никаких сомнений.

И эта вполне искренняя убеждённость Цветкова, сквозившая в каждом его слове и жесте, постепенно начинала действовать на Фролова. Тон его становился всё растеряннее и безнадёжнее. Выхода не было. Он не мог ответить ни на один вопрос без того, чтобы не возник новый, ещё более опасный. Всё глупее и глупее становилось отводить подозрение от Вовки, как за глаза по-родственному называл Гоша Владимира Сергеевича, всё глупее казалось ему затягивать петлю на собственной шее. И всё настойчивее начинал мерещиться единственный выход из его страшного положения: всё свалить на Вовку, всё, что только можно, а себя выставить как обманутую, запутавшуюся жертву этого гада, которому он и отнёс запертый портфель. Кот свидетель. Вдвоём они «сделали» того парня. А Вовка, гад, всё загрёб себе, всё…

Но в тот момент, когда эта спасительная мысль ещё только зашевелилась у него в мозгу, Цветков словно нарочно, чтобы дать ей окончательно созреть, внезапно прервал допрос. И Фролов разбитной походкой, превозмогая боль в искусанной ноге, поплёлся в камеру.

Зато через несколько часов одиноких раздумий он уже выкладывал всё, захлёбываясь, сам себя подстёгивая подкатывавшей к горлу яростью, — выкладывал всё, не дожидаясь вопросов.

В тот же вечер был арестован Владимир Сергеевич, одновременно произведён обыск у него дома и на почти готовой даче и опечатан для тщательнейшей ревизии магазин.

Во время обыска на квартире была неожиданно получена на имя Владимира Сергеевича телеграмма: «Подлец вот тебе твоя новая наука М.». На вопрос, что этот текст означает, Владимир Сергеевич, побагровев, невнятно пробормотал:

— Так… Результат теоретического спора с одним приятелем.

Объяснение пришло на следующий день, когда поступило донесение от Эдика Албаняна: «Раскрываем крупнейшее дело. Да здравствует уголовный розыск».

Прочитав её, Цветков усмехнулся и сказал:

— Надо будет потом попросить рассказать, как они там его провернули. Будьте спокойны, это посложнее и поинтереснее того, что сделали тут мы.

— Ну уж! — самолюбиво возразил Виталий. — Лично для меня интереснее ничего нет. И важнее тоже.

1976 г.

Глава 1 СТРАННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В ПАРКЕ

В тот вечер Пётр Шухмин столкнулся с двумя на первый взгляд всего лишь забавными фактами, над которыми он вначале даже посмеялся. О первом ему рассказала Нина, когда они в тот вечер встретились, а второй произошёл с ним самим, когда они потом пошли в парк. Второй факт его особенно удивил.

Они встретились возле станции метро. По широкому мосту направились в сторону парка, огни которого сверкали на той стороне реки. Но поскольку было ещё светло, то огни казались на фоне зелени и пёстрых павильонов лишь золотистыми блёстками.

Нина посмотрела на ещё далёкий берег и, замедлив шаг, спросила:

— А что там, на набережной, вон, где народ толпится?

— Аттракционы какие-то заграничные, — равнодушно пояснил Пётр.

И Нина продолжала рассказывать:

— Я уже три года работаю в милиции. У нас очень хороший народ, в нашем отделении, я имею в виду. И как интересно! Вот сегодня, например. — Она улыбнулась и откинула со лба тёмную прядь. — Это уже прямо по вашей линии. Днём залезли в квартиру, выпили воды и оставили записку: «Извини, ошиблись адресом. Бедно живёшь». И ушли. А через два часа ограбили невдалеке другую квартиру. Антиквариат всякий унесли. Уйму прямо. В том числе, например, уникальные шахматы. Слоновая кость и серебро. Представляете? Хозяин даже цветные фотографии всех украденных вещей принёс. Ой, какая там красота! Это всё от отца ему перешло.

Так, болтая, они дошли до главного входа в парк и по широкой аллее не спеша направились к набережной.

Там невдалеке один от другого стояли причудливые аттракционы. Люди, усевшись в лёгкие салазки, стремительно взлетали вверх по каким-то фантастическим кривым, потом падали, на секунду исчезая где-то за разноцветными щитами, и снова взлетали вверх и, казалось, вот-вот должны были в какой-то миг перевернуться. Оттуда неслись возбуждённые возгласы, женский визг и смех, порой заглушаемые грохотом, свистом и лязгом работающих механизмов.

Пётр между тем разглядывал длинную очередь в кассу. «Интересно, сколько это надо в ней простоять? Этот воздушный крутёж, то есть сам сеанс, продолжается, — он посмотрел на часы и, как только аттракцион, приняв новую партию желающих, начал с лязгом и гулом набирать обороты, засёк время, затем отметил момент остановки, — ну вот, всё продолжается три с половиной минуты, больше, наверное, человеческая голова не выдерживает».

И Пётр невольно спросил крутившегося невдалеке толстого парня:

— Мало она крутится, всего три минуты. Голова, что ли, больше не выдерживает?

— Ага, — подтвердил парень, как-то странно взглянув на Петра. — Не выдерживает.

— Скажи пожалуйста!..

Пётр пожал плечами. И продолжал свои наблюдения. Сажают сразу человек сорок. А в очереди — человек триста. Выходит, ждать придётся чуть не два часа, если прибавить время на посадку и высадку. Он покачал головой и объявил:

— Нет смысла. Из-за трёх минут волшебного полёта часа два томиться в очереди. Как, Ниночка?

— Я вам уже давно сказала. Пойдёмте.

Они миновали ещё два павильона, где очереди были не меньше, и наконец вынырнули из толпы возле одной из боковых аллей.

Нина и Пётр медленно шли по аллее, болтая о всяких пустяках и поглядывая по сторонам. Всё ещё было довольно светло.

Неожиданно на скрещении аллей возникло маленькое, уютное кафе. Пётр предложил зайти и посидеть там. Но Нина попросила:

— Давайте ещё погуляем. А кафе запомним и потом вернёмся. Оно, и правда, очень славное.

И они пошли дальше.

Вот тут-то Пётр и обратил внимание на двух парней. Они, видимо, уже давно шли за ним, именно за ним, Петром, а не за Ниной. За ним увязалась явно какая-то шпана. Это было видно по их опухшим физиономиям, по их ужимкам, по их походке. Но зачем они шли? Это было совершенно непонятно. Может быть, они ждут, когда Пётр и Нина уйдут подальше, в глухие места парка, где на них можно будет напасть и ограбить? Чепуха! Для этого надо ждать жертву в тех глухих местах, а не ходить целый час за кем-то по всему парку. Нет, тут скрывается что-то другое. И он, понизив голос, сказал:

— Вы, Ниночка, работаете в милиции, поэтому не подавайте виду, что удивлены: с нами ведь всякое бывает, сами знаете. Сейчас, например, за нами следят, представляете?

— А вам это не кажется? — улыбнулась Нина, но глаза её стали строгими, насторожёнными, и она зачем-то взяла Петра под руку.

— Я уже убедился, — коротко ответил Пётр и добавил: — Только не оглядывайтесь по сторонам.

— Нет-нет. Но… зачем они следят за нами?

— Сам не пойму. Но следят.

— Может быть, просто хулиганы?

— Исключено, — возразил Пётр, с преувеличенным вниманием рассматривая афишу. — Давно бы прицепились, когда народа вокруг было мало. А они нарочно отстали, чтобы нам на глаза не попасться.

— Очень странно, — сказала Нина и, улыбнувшись, добавила: — Но, выходит, можно не бояться?

Всё же она невольно выдала свой испуг, и Петру это почему-то показалось трогательным.

— Можно, конечно, не бояться, — согласился он. — Но всё-таки интересно выяснить, зачем я им понадобился.

— Именно вы?

— В том-то и дело. Если бы вы, то…

— Но как это можно выяснить? — перебила Нина. — Они вам всё равно ничего не скажут.

— Это смотря как спросить, — задумчиво ответил Пётр.

Нина посмотрела на него строго и подозрительно.

— Что это вы надумали, интересно?

Пётр усмехнулся:

— Ничего ещё не надумал. — И, по-своему поняв Нинин взгляд, добавил: — Да вы не беспокойтесь, я законность нарушать не собираюсь. Вот надо бы только узнать, — он огляделся по сторонам, — где тут пункт милиции. Сто лет в этом парке не был.

— Где-нибудь у входа.

— Я тоже думаю. Пойдёмте в том направлении.

Они медленно двинулись по направлению к центральному входу в парк. Неожиданно Нина заметила какого-то человека с красной повязкой.

— Вот дежурный, — сказала она. — Спросим у него.

Они подошли, и человек равнодушно показал им, где находится пункт милиции, ни о чём при этом не спросив и не предложив помощи.

Пётр заметил, что этот их короткий разговор не понравился его преследователям. Они стали заметно нервничать, хотя, конечно, самого разговора слышать не могли. Правда, они, в свою очередь, тоже вскоре подошли к тому человеку, поздоровались с ним за руку, как со знакомым, и человек им что-то сообщил в ответ на их вопрос. И Пётр сделал вывод, что парни эти не случайные посетители парка.

А через некоторое время, когда до пункта милиции оставалось уже совсем недалеко, парни ускорили шаг и, не обращая внимания на окружающих, грубовато окликнули Петра:

— Эй, мужик!

Пётр оглянулся и с подчёркнутой вежливостью насмешливо осведомился:

— Это вы ко мне обращаетесь?

— К тебе, к тебе, — ответил парень в красной рубахе и приказал: — Ну-ка топай сюда!

Наглый его тон Петру не понравился, и он собрался уже было ответить в том же духе, но передумал и негромко сказал Нине:

— Я сейчас. Подождите.

— Я с вами.

— Нет, — металлическим тоном отрубил Пётр и уже мягче добавил: — Я вас прошу.

Он подошёл к парням, и всё тот же из них, в красной рубахе, угрожающе процедил:

— Вот чего. Чтоб духу твоего сейчас в парке не было. А то за здоровье твоё не ручаюсь, понял?

— Нет, — покачал головой Пётр. — Не понял. — Он даже вздохнул от огорчения. — В чём дело-то? Парк для всех, кажется!

— Только не для тебя. Ещё раз если придёшь, рыбу кормить отправим.

— Чем это я вам так не понравился?

— Мордой. И языком. Так что вали отсюда со своей девкой. А мы поглядим, куда повалишь. Давай, давай. Слышь?

— Что-то неохота, — лениво ответил Пётр. — Рано ещё.

И в тот же момент неуловимым движением он успел перехватить руку парня в серой куртке, стоявшего сбоку от него. В руке у парня был нож. Удар тот хотел нанести незаметный, коварный, бандитский удар ножом и потому особенно опасный, снизу вверх, в брюшину, с расчётом свалить Петра за кустарник и, пока люди вокруг сообразят, что случилось, успеть убежать, скрывшись за тем же кустарником, благо уже их стали окутывать сумерки.

Но удар не получился. Всё-таки Шухмин был как-никак прошлогодним чемпионом московского «Динамо» по самбо. Удивительно спокойно, к слову сказать, чувствуешь себя, обладая столь ценным навыком. Ну а в таких вот случаях спокойствие тоже залог успеха. И потому возле кустарника раздался сдавленный крик, а на траву упал нож. И тут же затрещали кусты. Это удирал второй из парней, в красной рубахе. Он даже не попытался прийти на помощь товарищу. И уже с безопасного расстояния он оглянулся и зло крикнул:

— Ну гляди, сука, что с тобой теперь будет!

И мгновенно исчез за кустами.

Поваленный парень подняться не мог, Пётр коленом прижал его к земле, заломив за спину руку. Мимо, оглядываясь на них, торопливо проходили люди. И только какой-то пожилой человек в плаще, приблизившись, спросил:

— Тебе помочь, сынок?

— Да нет, справлюсь, спасибо, — ответил Пётр. — Сейчас вот в милицию его, гада, сволоку.

— А свидетель? Как же без свидетеля? Я вот сам видел, как он…

— На этот раз обойдёмся без свидетеля, — усмехнулся Пётр и, обращаясь к парню, добавил: — Вставай, бобик. Ножками пойдёшь. Вот только ножичек твой не забыть бы.

Но за ножичком уже нагнулась Нина.

— Всё-таки свидетель, выходит, есть, — улыбнулся человек в плаще.

Парень угрюмо поднялся, отряхнулся и… неожиданно кинулся в кусты.

Неизвестно, сколько бы за ним пришлось бежать, если бы он не споткнулся. Пётр схватил его и сгоряча нанёс такой удар, что больше парень о бегстве не думал. Он обмяк, скрючился и теперь еле переставлял ноги, морщась при каждом шаге. Пётр всё же сильно погорячился.

Минут через пятнадцать они пришли на милицейский пункт. Его не сразу удалось найти.

— Вы меня минуту подождите, Ниночка, — чуть извиняясь, сказал Пётр. — Что поделаешь, такая уж прогулка у нас получилась…

Он провёл задержанного парня в одну из комнат, и туда сразу же вслед за ними вошёл долговязый капитан, замнач милицейского пункта.

— Филипенко, — представился он Петру. — Зовут Николай. А тебя я знаю, между прочим. В Гагаринском районе встречались. Я два года там вкалывал. И вот теперь здесь. Недавно совсем. Что случилось-то?

Пётр отвёл его к окну, чтобы сидевший возле стола парень не слышал, и коротко сообщил о странном поведении своих преследователей, ну и о схватке с ними тоже.

— Та-ак, — задумчиво произнёс Филипенко, критически разглядывая задержанного. — Я тут с публикой местной познакомиться как следует ещё не успел. Вот с этим деятелем мы, к примеру, ещё не встречались. Как тебя звать-то? — обратился он к парню.

Тот метнул на него затравленный взгляд и буркнул:

— Виктор.

— А фамилия?

— Ну, Коротков. Дальше чего?

— Пока скажи, где живёшь, где работаешь.

Но парень по-прежнему не желал отвечать и даже не поворачивал головы.

— Э, Витя, так дело не пойдёт, — вздохнул Филипенко. — Личность твою мы выяснить обязаны, раз ты на таком деле попался. Без этого не отпустим.

Парень, подумав, нехотя назвал адрес и место работы. Головы он при этом даже не повернул, а в руках продолжал мять и тискать кепку. По его словам, работал он слесарем в одной жилищной конторе и жил в том же доме.

Пётр выразительно посмотрел на Филипенко, и тот, угадав его немую просьбу, поднялся со стула и одёрнул китель.

— Сейчас, Витя, мы всё это проверим, — сказал он. — Ничего исправить или уточнить не хочешь? А то давай, пока не поздно.

— Раз сказал, значит, всё, — глухо ответил тот.

— Ну смотри.

Вскоре Филипенко вернулся и сухо сообщил:

— Не наврал, сукин сын. И адрес, и место работы. Ты что, в самом деле полный лопух? — сердито обратился он к парню. — Думал, мы проверять не станем, пугаем только? Или на каких-нибудь заступников надеялся?

И тут впервые в глазах парня мелькнуло беспокойство.

— Что ж, сиди теперь, — продолжал Филипенко. — Завтра с тобой займёмся. И никакие заступнички тебе не помогут, заруби себе.

— А что, нашлись? — поинтересовался Пётр.

— Представляешь? — обернулся к нему Филипенко. — Дежурный мне говорит, приходил, мол, один гражданин, спрашивал вон про него, просил отпустить.

— Кто ж такой?

— Да не выяснил дежурный.

Немолодой, усатый милиционер увёл задержанного.

Попрощавшись, Пётр вышел в коридор и огляделся. В дальнем конце видна была комната дежурного. Там толпился народ, поминутно хлопала наружная дверь, слышались возбуждённые голоса. По коридору тоже сновали люди.

Нина стояла в стороне, возле окна. Когда Пётр вышел в коридор, она помахала ему издали, и он, обрадованный, словно встреча их была счастливой случайностью, заторопился к девушке.

— Простите, Ниночка, — сказал он подходя, — очень я задержался.

Они направились к выходу.

Некоторое время они шли молча. Потом Пётр предложил:

— Давайте найдём то кафе, помните?

— Что ж, — согласилась Нина и весело тряхнула головой. — Всё-таки никому не удастся испортить нам вечер, правда?

Они невольно ускорили шаг, и Пётр уже не выпускал её руки из своей.

Когда они сидели за столиком и пили кофе, Нина сказала:

— А я, пока вас ждала там, в милиции, увидела одного человека. Помните, я вам рассказывала про сегодняшнюю квартирную кражу? Ну, где шахматы ещё унесли из слоновой кости и серебра?

— А зачем он приходил?

— Понятия не имею. О чём-то с дежурным говорил.

Вскоре они вышли из кафе и некоторое время ещё гуляли по парку. Пётр то и дело незаметно оглядывался по сторонам, но ничего подозрительного не заметил. Их, видимо, оставили в покое.

И всё же в странном происшествии, случившемся с ними в парке, было что-то подозрительное и требующее проверки.

Глава 2 ДВА СОВСЕМ, КАЗАЛОСЬ БЫ, РАЗНЫХ ДЕЛА

Сегодня генерал вёл пятиминутку в обычном своём, напряжённом, бодром темпе, давая почувствовать, а вернее, не позволяя утерять тот стремительный ритм, в котором живёт всё время огромный город. И заключил пятиминутку генерал, как всегда, энергично: «Ну всё. В бой!»

А суточную сводку между тем успели обсудить детально. В ней прежде всего обратила на себя внимание крупная квартирная кража. Было унесено много ценных антикварных вещей. Но особое внимание эта кража привлекла тем, что в квартире была обнаружена стреляная револьверная гильза, кем-то явно утерянная. В тот же день, то есть ещё вчера, пулегильзотека научно-технического отдела дала заключение, что гильза принадлежит патрону от нагана, того самого, который давно уже «ходит в городе» и его давно ищут, месяц, наверное, когда впервые он был пущен в ход. «В котором часу вчера обнаружили кражу?» — спросил генерал. «В четырнадцать часов», — доложил кто-то из присутствующих. «Кто из наших выезжал?» — задал новый вопрос генерал. «По городу дежурил мой Откаленко, — сказал Фёдор Кузьмич. — Он и нашёл гильзу». «День поработайте, а вечером, — сказал генерал, — прошу с Откаленко ко мне. Кражу эту забирайте себе». «Слушаюсь», — сдержанно ответил Фёдор Кузьмич, хотя любой другой начальник отдела на его месте непременно попытался бы передать это неприятное дело «по принадлежности», ибо квартирными кражами отдел Цветкова не занимался. Но в деле был замешан «тот самый» наган, и Фёдор Кузьмич, поняв генерала, лишь сдержанно ответил: «Слушаюсь».

Затем перешли к другим пунктам суточной сводки, и генерал обратил внимание на две драки в парке, обе ножевые, причём в результате одной из них человек был тяжело ранен и скончался в больнице. «Это не первый там случай, — строго сказал генерал. — Что-то у меня печень начинает нагреваться, когда я об этом парке слышу. Прошу, — он обернулся к Фёдору Кузьмичу, — возьмитесь-ка посерьёзней за него. Что там, в самом деле, происходит? Или я сгущаю краски, а?» — тут же переспросил он. «После сегодняшней сводки не сгущаете», — невозмутимо ответил Фёдор Кузьмич.

И возвращаясь с пятиминутки, Фёдор Кузьмич думал о двух новых делах, которыми предстояло немедленно заняться, о двух очень непростых и очень неприятных делах, которые к тому же генерал взял сам на контроль, — о крупной квартирной краже, где странным образом «побывал» разыскиваемый по городу наган, и о двух последних драках в парке, одна из которых закончилась убийством.

Когда Фёдор Кузьмич зашёл к себе в кабинет, все сотрудники отдела уже собрались на утреннюю оперативку. Лосев, конечно, о чём-то азартно спорил, и длинная, тощая его фигура прямо-таки сломалась над спинкой стула, так он перегнулся через неё, обращаясь к сидящему сзади него Откаленко, на хмуром лице которого с упрямо выступающим подбородком было написано упорное несогласие.

— Так принято, и надо с его мнением считаться, — сердито гудел он, когда Фёдор Кузьмич зашёл в кабинет. — Принято, ясно?

— Ты мне скажи, в каком это законе записано! Подумаешь, чей-то племянник! Да я… — Но тут он заметил входящего Фёдора Кузьмича и добавил, отворачиваясь: — Ладно, потом договорим. Закон для всех один.

Между тем Фёдор Кузьмич привычно расположился за своим столом, достал из кармана очки, привычно утвердил их на носу, затем вынул из принесённой папки скреплённые листки суточной сводки и объявил, строго оглядев собравшихся поверх очков:

— Прошу внимания. Для начала — картина по городу за истекшие сутки.

Глуховатым своим голосом, не спеша, словно вдумываясь в каждую фразу, он прочёл сводку. И все, конечно, тоже отметили про себя крупную квартирную кражу и драки в парке.

— Есть что добавить, — неожиданно объявил Пётр Шухмин.

И он рассказал про записку, оставленную в квартире неподалёку от той, которую затем обокрали.

— Если это одна и та же группа, — заметил Лосев, — то можно предположить, что в первый раз они действительно ошиблись адресом. А значит, адрес-то был. То есть был подвод. Кто-то им на ту, вторую, квартиру указал. И второе. Думаю, группа та приезжая и город знает плохо.

— Ну, тут у тебя натяжечка, — покачал головой Откаленко. — Тем более кто-то из них уронил там гильзу от нагана. А наган был месяц назад на преступлении.

— Ну и что? — задиристо спросил Лосев. — Значит, они приехали снова.

— Прошлый раз где этот наган применили? — поинтересовался Фёдор Кузьмич у Откаленко. — Ты не проверил у экспертов?

— Проверил. Его применили ночью на путях станции Курская-Пассажирская, — ответил Игорь. — Недалеко от вокзала. Перестрелка с охраной.

— Значит, так, милые мои, — энергично произнёс Фёдор Кузьмич и прихлопнул ладонью по столу, после чего секунду помедлил, как бы в последний раз что-то прикидывая, и наконец заключил: — Ты, Откаленко, займёшься этой кражей, её нам отдали. Поезжай к ребятам в район, возглавь розыск. Вечером нас с тобой вызывает по этому делу генерал. Версию о приезжих не отбрасывай, тут Лосев прав. Записочку ту получше изучи. Пригодится, я думаю. Помни, группа опасная. Мы за этим чёртовым наганом уже сколько бегаем. Он ведь каждую минуту снова выстрелить может. Понял ты меня?

— Так точно, — подтвердил Откаленко. — Еду.

Он уже собрался было встать, но Фёдор Кузьмич махнул ему очками.

— Посиди. Ещё один пункт надо обсудить.

— Это насчёт парка?

— Вот-вот. Ты вчера на убийство туда выезжал?

— Так точно. Около двадцати четырёх часов его там в кустах нашли, человека этого. Умер в больнице, не приходя в сознание. Выпивши был, но не очень. Две ножевые раны, одна смертельная. На месте происшествия ни одной зацепки. Да и неизвестно, место ли это происшествия. Может, уже потом его в кусты сволокли. Но и другого места не нашли. Словом, так пока…

— Словом, пока глухо, — резюмировал Лосев.

— А по второй драке что там есть? — спросил Фёдор Кузьмич.

— Там оба участника задержаны. Серьёзных ранений нет, у одного только царапина. Сегодня ребята будут с ними разбираться.

— Есть что добавить, — вдруг снова сказал Пётр, вид у него при этом был ещё более смущённый. — Ещё одна драка в парке вчера случилась, тоже вечером.

И Пётр рассказал о странной слежке, которую за ним установили в парке, и о заключительной схватке с двумя парнями.

— Нет, всё тут, по-моему, не так, — вздохнув и неожиданно посерьёзнев, сказал Лосев. — Они же потребовали, чтобы он из парка убрался и больше там не показывался. И только когда он отказался, они на него напали. Так что это не простое хулиганство и к девушке отношение тоже не имеет. Что-то тут другое.

— Вот именно, — неожиданно подвёл итог Фёдор Кузьмич и снова пристукнул ладонью по столу. — Именно работать. Вот ты, Лосев, сейчас и поезжай в парк.

— Всё, милые мои. Оперативка закончена. Как наш генерал говорит: «В бой!»

Но в его устах этот энергичный призыв прозвучал как-то буднично.

Откаленко собрался ехать в отделение милиции, на территории которого произошла квартирная кража, сразу, как только закончилась оперативка. Но ему повезло. В коридоре управления он неожиданно встретил Костю Красильщикова.

— Вы почему решили, что записку оставили те же самые, кто потом квартиру ограбил? — прежде всего поинтересовался он.

— Адреса, понимаешь, больно похожи, — объяснил Красильщиков, вытирая цветным платком красную, потную шею. — Там Первый строительный проезд, тут Второй строительный, и номер дома одинаковый. Да и время совпадает. Из одной квартиры вылезли и сразу в другую влезли.

— А номера квартир совпадают?

— Квартир — нет, — виновато ответил Красильщиков. — Но зато этаж один, шестой.

Он раскрыл папку, которую только что достал из сейфа, и, перебрав немногие бумаги, вытащил одну и протянул Игорю.

— Вот эта записка, гляди.

Игорь рассмотрел записку с обычным, неторопливым вниманием. Очень важная это была улика. И несла она в себе немало информации, надо было только суметь её извлечь. Текст записки гласил: «Извини. Ошиблись адресом. Бедно живёшь». Особенности так называемой письменной речи здесь свидетельствовали, во-первых, о некоем всё же культурном уровне автора, в пределах, скажем, средней школы, во-вторых, о свойственной ему браваде, наглости и некоей безбоязненности, присущей скорей всего неопытности. Значит, наряду с опытными преступниками — ведь кража совершена была вполне квалифицированно, да и наличие нагана об этом свидетельствовало, — в группе был и новичок. Вероятно, на это обратил внимание и Красильщиков, он был опытный сыщик.

Но спросил Откаленко прежде всего о другом:

— Отпечатки пальцев дали чего-нибудь? Мы вчера эксперту особо на это указали.

— Ничего не дали, — досадливо махнул рукой Красильщиков. — Не оказалось годных для идентификации.

Игорь уже обратил внимание на бумагу.

— Так, с отпечатками ясно, — согласился он.

И снова вернулся к записке. Почерк. Никуда не ушёл от школьного, даже что-то тут потеряно. Рука огрубела, отвыкла писать, привыкла к другой работе. Но вот записку эту написать потянуло. Наглец всё-таки.

Следующий пункт — бумага. Листок вырван из блокнота. Бумага тёмная, волокнистая. Блокнот с такой бумагой сейчас вряд ли купишь в Москве. Где же такие продают? Это можно будет установить. И это тоже тянет к приезжим. Виталий, кажется, угадал. Между прочим, блокнотами сейчас редко пользуются. А у парня в кармане блокнот. Но писать он не привык, у него явно другая работа. Зачем тогда блокнот? Это тоже связано с его работой? Записки пишет, заметки делает, расписки даёт, работа с этим связана? На большом заводе? В мастерской? За рулём? Привычно нанизывались мысли, тянулась логическая ниточка, не рвалась.

Игорь снова повертел в руках записку. А парень-то, видимо, пользуется блокнотом часто. Записка написана уже на последнем листке. На обороте виден еле заметный штампик, не печатный даже, а как бы чернильный. Штампик фабрики-изготовителя, не иначе. Разобрать его невозможно. Этим должен будет заняться эксперт.

Кажется, дорого обойдётся тому парню его наглая выходка. Но пока что он и его сообщники гуляли на свободе и тот проклятый наган с ними. Игорю была уже знакома эта вечная нервная напряжённость, когда где-то «ходит» оружие, это гложущее чувство почти личной ответственности и вины, и ожидание, непрестанное ожидание какого-нибудь несчастья.

— А как с гильзой? — спросил Красильщиков. — Светит тут нам что-нибудь?

— Рано пока говорить.

— Здорово всё-таки, что ты на неё наткнулся. И чего тебя под диван потянуло?

— Думал, может, фигурка какая закатилась, столик-то рядом опрокинут был.

— А диван, между прочим, старинный, ты обратил внимание? Красивый диван, — мечтательно произнёс Красильщиков, закуривая.

— Старинный, — подтвердил Игорь. — Всё там старинное. Кто хозяин-то? С ним ты, кажется, говорил?

— Я. И следователь тоже. Он инженер. Старина эта от отца ему досталась. Собиратель старик был, коллекционер.

— А кто, по его мнению, подвод мог дать, кто с его коллекцией знаком, ты спросил?

— А как же! Это, говорит, подумать надо. Рассудительный такой мужик, между прочим, выдержанный. Я и решил, пусть, мол, на своём диванчике посидит, подумает. Благо не унесли его, диван этот. — Красильщиков хохотнул.

Игорь представил себе тот диван на гнутых, резных ножках, придававших ему удивительную лёгкость и изящество, вспомнил овальную резную спинку дивана, в середину которой был вставлен, тоже овальный, пухлый матрасик, обтянутый, как и сиденье и подлокотники, дорогой, набивной шёлковой тканью. Когда Игорь заглянул под диван, он подивился, как искусно и аккуратно был отделан низ сиденья деревянными планками. Но пыли под диваном было немало. Гильза закатилась недалеко, за переднюю ножку, и сразу бросилась Игорю в глаза. Но дальше, до самой стены, возле которой стоял диван, ничего не было, никакой шахматной фигурки, только пыль и… тёмный комочек какой-то у дальней ножки. Этот комочек мелькнул у Игоря тогда мимо сознания, как не заслуживающий внимания. Что это было, между прочим? Игорь невольно поморщился: какая ерунда приходит, однако, в голову! Комочек… такой тёмный, как бы воздушный… Ну, комок свалявшейся пыли, пепел какой-нибудь… Пепел? Чепуха! Откуда там может оказаться пепел, под диваном?

И вот что-то вдруг забеспокоило Игоря во вчерашнем осмотре. Этот непонятный, дурацкий какой-то комочек под диваном, у стенки, что ли? И он тоже, и он… и что-то ещё… Игорь вспомнил хозяина квартиры, с которым так и не успел поговорить. Среднего роста, худощавый, чёрная густая бородка, чёрные усы и совсем светлые глаза между припухшими веками, какие-то неприятные глаза, а в них растерянность, досада, даже горе. Ещё бы! Такая крупная кража! Можно понять и досаду, и горе. А потом он что-то сказал Игорю, что Игорь уже не помнил, но какая-то фраза… или даже словечко… этого самого… как его?

— Как его зовут, потерпевшего? — спросил Игорь.

— Потехин, Илья Васильевич, — ответил Красильщиков.

— А чем вы сейчас занимаетесь по этому делу?

— Да как всегда, отрабатываем связи. К нему же толпой всякие ценители-оценщики ходили, коллекционеры, скупщики-перекупщики, словом, чёрт-те кто. Он фамилий тридцать, наверное, назвал. Это кроме обычных знакомых. А подвод тут был, это ясно. Кто-то из этих людей его дал.

— В списке приезжие какие-нибудь значатся?

— Приезжих трое. И ещё двое в Москве недавно. Никто из них сам участвовать не мог, люди все солидные. Но вот дать подвод…

— И не московским жуликам, а приезжим, — хмуро добавил Игорь.

— Приезжим? — насторожился Красильщиков. — А наган? Он ведь тут ходит, у нас.

— Возможно, когда они тут, и он тут.

— Ох, Игорёк, сомнительно мне, — покачал головой Красильщиков и вздохнул. — Чует моя душа, хлебнём мы с этой кражей, будь она неладна.

— Мы всегда хлебаем. Это тебе не в кино. Дай-ка я Потехину позвоню. Охота мне ещё разок зайти к нему.

Ответил ему бойкий девичий голосок:

— Папы нет дома. Кто его снашивает?

— Из милиции.

— А-а. А вы что хотите?

— Повидать его хотим.

— Приезжайте, он скоро будет.

Игорь решил воспользоваться приглашением, но на всякий случай уточнил:

— Я с кем говорю?

— Это его дочь. Меня зовут Лена.

— Вы в школе учитесь?

— К вашему сведению, я уже на четвёртом курсе учусь педагогического. Как это вы взрослый голос от детского не отличаете, удивляюсь.

— Извините, — усмехнулся Игорь. — А я капитан Откаленко. Сейчас к вам приеду.

Дом, где жили Потехины, находился совсем недалеко от отделения милиции, в соседнем переулке. Дом был новый, из светлого кирпича, с широкими, красивыми лоджиями. Он свободно стоял в глубине обширного двора, и только верхние этажи были видны над зелёными кронами деревьев.

Игорь пересёк двор и зашёл в уже знакомый ему подъезд. Звонок за дверью мелодично и коротко звякнул. Тут же послышался торопливый стук каблучков, и дверь открылась. На пороге стояла длинная, худая девица в ладных коричневых брючках и зелёной лёгкой кофточке навыпуск, под которой не чувствовалось присутствие какого-нибудь белья. Длинные, прямые и жёлтые волосы спускались до лопаток, а половину широкого, как бы приплюснутого лица закрывали дымчатые огромные очки. На босых ногах болтались разношенные домашние туфли.

— Ага! Пришли всё-таки, — весело сказала девушка. — Ну и темпы у вас! Так сто раз убить могут, пока вы явитесь.

— Вы бы мне сказали, что вас убивают, — ответно улыбнулся Игорь. — Я бы знаете как летел!

— Воображаю. Проходите уж. Папы пока нет. Так что вас займу я, если не возражаете.

Они прошли в большую, залитую солнцем, душную комнату, заставленную всякой старинной мебелью.

— К вам как в девятнадцатый век попадаешь, — оглядываясь, пошутил Игорь, не зная, куда поставить принесённый с собой портфель.

— Это папаня устроил себе покои, — насмешливо скривила губки Лена. — Мы с мамой живём по-человечески. Хотите пройти ко мне? Не бойтесь, вы меня не скомпрометируете.

— Пожалуй, не стоит, — ответил Игорь серьёзно. — Лучше знаете что? Вы мне покажите, где что лежало из того, что украли. Можете? Я вам список сейчас зачитаю. — Игорь достал из кармана пиджака сложенный лист бумаги и, развернув его, приступил к чтению. — Значит, так. Шахматы. Ну, это я помню. На том столике, да?

— Естественно, — жеманно пожала плечами Лена, опускаясь на диван. — Да вы садитесь. Курить будете?

Далеко в сторону вытянув ногу, она достала из кармана брюк изящный кожаный портсигар с жёлтой металлической застёжкой и причудливую зажигалку. Игорь поблагодарил и вынул свои сигареты. Они закурили.

Игорь продолжал спрашивать, поглядывая в список:

— А где лежали крест, веер и карманные часы?

— Кресту этому, между прочим, цены нет, — многозначительно заметила Лена, картинно откинувшись на спинку дивана. — Впрочем, папаня вам точно скажет его последнюю цену.

И тут Игоря словно осенило. Вот какое словечко зацепилось у него в памяти после вчерашнего разговора с Потехиным! Игоря тогда удивило это выражение, которое употребил Потехин, — «последняя цена».

— А что значит «последняя цена»? — поинтересовался Игорь.

— Что ж тут непонятного? — снисходительно усмехнулась Лена, не меняя позы. — Золото, старинные вещи всё время дорожают. И папаня очень внимательно за этим следит. Надо же быть в курсе? Вот смотрите.

Она вскочила с дивана, оставив сигарету куриться в маленькой пепельнице, и танцующей походкой подошла к шифоньерке. Открыв дверцу и вытянув нижний ящичек, она достала маленькую зелёную шкатулку и на вытянутой руке поднесла её к Игорю.

— Видите? Это тоже прошлый век. Александр Второй, кажется. Малахит и золото. Правда, красиво?

— Очень.

— Дивная вещица. А теперь глядите сюда.

Она открыла шкатулку. На дне её лежал квадратик плотной бумаги, на котором в столбик были выписаны годы, начиная с тысяча девятьсот шестьдесят девятого, и напротив каждого года стояла сумма в рублях, сначала трёхзначная, а потом четырёхзначная.

— Видите, как растёт её цена? — с гордостью спросила Лена, словно это была её личная заслуга.

Игорь кивнул.

— И всё это приходится везти на оценку или оценщики приходят к вам?

— Приходят, — раздражённо махнула рукой Лена. — Конца им нет.

— Знакомые?

— За столько лет не то что познакомиться, породниться можно.

— Да уж, вы невеста завидная, — улыбнулся Откаленко.

— Не очень. У меня жуткий характер. Да и вообще я не собираюсь становиться невестой. Муж, дети, готовка, пелёнки — спасибо. У меня такого инстинкта нет. Пусть другие этим наслаждаются. Я считаю, если любить, то в чистом виде.

— Как это понимать?

— Я и он. И всё. И больше мне ничего не надо.

— Так, Леночка, не бывает.

— А у меня вот будет.

— Благодаря всем этим папиным ценностям?

— Хотя бы.

— Вас ждут здесь большие разочарования.

— А вы приходите ко мне через пять лет, увидите.

— Договорились. А пока вернёмся к этому списку. Где лежали крест, веер и золотые карманные часы фирмы «Павел Буре»?

— С тремя крышками.

— Часы?

— Конечно. Они считались особо дорогими, даже тогда, при Буре.

— А-а… И где всё это лежало?

— Веер — на стеклянной полочке в горке, а крест и часы — вон там. — Она указала на шифоньерку. — В верхнем ящике.

— Интересно, — заметил Откаленко. — Почему же тогда не унесли из нижнего ящика ту малахитовую шкатулку?

— Шкатулка стояла у мамы в комнате.

— Значит, воры туда не заходили?

— Ну, ясно. Иначе забрали бы шкатулку, будьте уверены. И кое-что ещё тоже.

— Понятно. Теперь дальше. Где стояли подсвечники?

— Там, на рояле.

Игорь прочёл весь список украденных вещей. Все они находились в этой комнате. Было ясно, что воры никуда больше не заходили и о дорогих вещах в комнате жены Потехина им, видимо, не было известно. Игорь тут же уловил важность этого обстоятельства, уловил как бы на лету, пока не вдумываясь, не пытаясь делать выводы. Так же, как он уловил слова Лены о том, что шкатулка была куплена десять лет назад самим Потехиным, а вовсе не досталась ему от отца, как он заявил вчера Красильщикову. Но пока следовало лишь накапливать факты для будущего анализа.

— Кстати, среди оценщиков есть, наверное, и близкие друзья? — спросил Игорь как можно равнодушнее.

Лена пожала плечами.

— Есть, наверное. Только я их не знаю. У меня свои близкие друзья, поинтереснее. — Она лукаво усмехнулась. — Хотите познакомлю?

— Спасибо. У каждого свои близкие друзья. А теперь, Леночка, я проделаю одну операцию. Вы не удивляйтесь только, — сказал Игорь, вставая. — И попрошу вас пересесть, ну, хотя бы на тот стул. Пожалуйста.

Девушка, улыбаясь, послушно поднялась с дивана и самым невинным тоном осведомилась:

— Вы со мной хотите операцию проделать?

— Нет, — сухо ответил Игорь. — С диваном.

— Ого! Это тоже интересно.

Игорь между тем достал из портфеля круглый, высокий свёрток. В нём оказалась стеклянная банка, разделённая внутри на две части. В нижней части была налита какая-то прозрачная жидкость. Сверху банка была закрыта плотной притёртой пробкой. Игорь аккуратно поставил банку на шахматный столик, затем достал из портфеля фонарик на длинной рукоятке и тонкий пинцет.

— Это что же такое? — с любопытством спросила Лена, указывая на банку.

— Эксикатор.

— А зачем он?

— Может быть, и незачем. Посмотрим.

Игорь опустился на пол, подлез под диван и зажёг фонарик.

Так и есть. Загадочный комок темнел у стены, возле задней ножки дивана. Положив зажжённый фонарик на пол, Игорь спиной и руками стал медленно, осторожно отодвигать диван, не спуская глаз с тёмного клочка, который начал чуть заметно шевелиться под дуновением воздуха от двигавшегося дивана. И Игорь с удовлетворением отметил про себя, что не ошибся: комочек был пеплом, случайно не разрушившимся, а унесённым потоком тёплого воздуха, когда где-то здесь, совсем рядом, сгорело несколько бумаг, не случайно сгорело, конечно.

Но это всё ещё предстояло тоже обдумать. А пока надо было действовать с величайшей осторожностью, раз уж Игорь взял на себя обязанности эксперта, первоначальные, конечно, обязанности, дальше с этим комочком пепла будет заниматься специалист.

Игорь выполз из-под дивана, взял со столика банку и пинцет и снова нырнул под диван. Там он в узком свете фонарика подполз на локтях поближе к тёмному комочку, открыл банку и, затаив дыхание, осторожно поддел пинцетом комочек пепла и медленно перенёс его в банку, опустив в верхнее отделение, затем плотно закрыл её пробкой и тогда только с облегчением, жадно вздохнул.

— Вы чего там сопите? — насмешливо осведомилась Лена.

— Ничего. Всё в порядке, — ответил Игорь, выползая из-под дивана и отряхиваясь. — Вы уж извините меня за этот цирк.

— А чем вы там занимались? Что там в банке?

— В банке? — Игорь вовсе не собирался посвящать девушку в свой опыт с пеплом. — Это я ещё вчера должен был сделать, — сказал он самым равнодушным тоном и даже пренебрежительно махнул на банку рукой. — Видно, кто-то из преступников заполз под диван, скорей всего за шахматной фигуркой, которая туда закатилась, и собрал одеждой комок пыли там. Её важно исследовать.

— Наука в борьбе с преступностью, — иронически произнесла Лена. — Я какую-то брошюру с таким названием видела. И очень она вам помогает, наука?

Внезапно на столике у двери зазвонил телефон. Лена поспешно поднялась со стула и, подойдя, взяла трубку.

— Алло! Папа? Ну где же ты? Тебя тут из милиции дожидаются. Зачем? Ну, это уж ты сам спроси. Мы? Беседуем на разные темы. Проводим интересные опыты. — Она прыснула. — Да нет, ничего мы не попортим, не волнуйся. И никуда не лазим. Что я, не понимаю? Мы? В твоей комнате, конечно. О господи! Мне это надоело! Пока. — Она раздражённо бросила трубку и обернулась к Откаленко: — Мой драгоценный папаня приехать никак не может. Просит извинить. Он вам очень нужен?

— Да нет, не горит, — заверил её Игорь. — В другой раз повидаемся. Завтра, например.

Они простились.

Уже спускаясь в лифте, Игорь подумал: «Дочка под стать, видно, папане. Но кражу всё равно надо раскрывать, никуда не денешься. И ключик, возможно, у меня в портфеле». Его охватило нетерпение.

В тот же день Виталий Лосев после окончания оперативки в отделе направился в злополучный парк, где накануне так неудачно провёл вечер Пётр Шухмин со своей девушкой.

Предупреждённый по телефону капитан Филипенко встретил его с нескрываемым удовольствием. Ведь ответственность теперь делилась, и отнюдь не пополам. На плечи Филипенко ложилась куда меньшая часть, раз уж тут сам МУР принимался за дело.

Увидев стремительно входящего к нему Лосева, Филипенко поспешно вскочил из-за стола, словно ему перелилась энергия, исходящая от гостя.

— Ну, для начала расскажи про убийство. Чего там известно?

Виталий так внезапно перешёл к делу, что Филипенко, с разбега проскочив дальше, потом вынужден был вернуться.

— А я тебя помню… — начал было он, но тут же остановился и для точности переспросил: — По убийству? Сейчас доложу.

Филипенко положил перед Виталием лист бумаги, где зелёным карандашом были обозначены деревья, кусты, трава, жёлтым — дорожки парка, синим — край пруда, а ломаная красная линия, видимо, обозначала след волочения. Он начинался возле широкой аллеи, в кустах, тянулся через небольшую лужайку, к пруду, но, не доходя до него, обрывался в кустах, недалеко от новой дорожки.

— Силён ты рисовать, — одобрительно кивнул Лосев. — Значит, нашёл место, где драка была?

— Во всяком случае, где он упал и откуда его поволокли.

— А на этом месте ничего не нашёл?

— На коленях всё излазил, носом пропахал — ничего. Ни нитки, ни пылинки. А вот в стороне — она и закатиться могла — нашёл бутылку из-под водки. Вроде бы свежая. Ну, я её, как положено, упаковал и часа два назад в НТО отправил. Может, там какие «пальчики» обнаружатся.

— Та-ак. Уже хорошо, — задумчиво произнёс Лосев и снова спросил: — Ну а личность убитого, значит, не установлена и никаких документов при нём?

— Ничего. Ни бумажки. И опознавать пока некому. Пьян был ведь. А о пьяницах родные начинают тревожиться, как правило, на вторые, а то и на третьи сутки.

— Какой характер ранений?

— Два удара ножом. Один смертельный.

— Значит, всё-таки драка была, думаешь?

— Скорей всего.

— Та-ак… — неопределённо произнёс Виталий и махнул рукой. — Ладно. Пока пойдём дальше. Что там за драка ещё была?

— Обычная драка. Правда, у одного вроде нож был. Но в ход пустить не успел. Словом, пьянь подзаборная. И нож-то этот он выбросил.

— Допрашивал?

— Нет ещё. Вчера не разговор был, а сегодня только собрался, позвонили, ты приедешь. Решил подождать. Злее будут.

— Злость в нашем деле не помощник. А личность их установили?

— Да их обоих каждая собака знает.

— И кто такие?

— Один Гошка такой, кличка Горшок. На аттракционах тут в парке работает. На набережной. Там их четыре стоит. Видел?

— Вроде видел.

— Ну вот. А второй Володя-Дачник. Этот рабочий, в парке здесь. По уборке. Пьёт — не просыхает. Давно гнать его пора. Сам уже предлагает.

— Сам?

— Ну да. «Пойду, — говорит, — где меня ещё не знают. Подержат месяца три, пока пьянство моё им тоже поперёк не станет. Тогда дальше двину».

— А сказал хоть, из-за чего подрались?

— Да так, говорит, из желания. Вообще похоже.

— Ладно. Давай займись теми двумя. Местожительство уточни только, если выгонять будешь. Вдруг понадобятся. А мне этого голубчика давай. Витька, значит?

— Витька. Фамилия Коротков. Видимо, тоже с этих аттракционов на набережной.

— Там, я гляжу, передовой коллектив собрался. А где мы с этим Витькой обоснуемся?

— Тут оставайся, — решил Филипенко. — А я себе место найду.

На том и порешили.

Филипенко ушёл, а Виталий перебрался на его место за столом и, посвистывая, стал разглядывать корешки книг на полочке возле сейфа.

А через минуту в кабинет завели Витьку.

Сегодня парень выглядел совсем другим. Видно было, что провёл он беспокойную ночь и кое-что обдумал. О вчерашнем его состоянии напоминали только тёмные круги под глазами, нервное подёргивание то века, то уголка рта и какой-то скачущий, неустойчивый взгляд. Но вся его тощая, чуть сутулая фигура была налита пружинящей силой, и под серой курткой угадывались литые мышцы. Лосев намётанным глазом сразу ухватил всё это и подумал, что парень видимо, много занимался спортом, и сравнительно недавно ещё.

— Эх, Витя! — вздохнул Лосев, критически оглядывая парня. — А ведь, мне кажется, ты классным спортсменом был. Не пойму только, каким ты видом занимался.

— Ты не угадаешь, а я забыл, — хмуро отрезал Виктор.

— И не сосёт, не тянет?

В тоне Лосева было сочувствие и интерес, искреннее сочувствие и живой, непритворный интерес, словно он расспрашивал о болезни, которой может вот-вот и сам заболеть.

— Представь себе, и не сосёт, и не тянет, — угрюмо усмехнулся парень. — Вот насчёт опохмелиться — тянет, это да. Всё жду, когда ты меня отпустишь.

— Не жди, Вить, — вздохнул Виталий. — Не отпущу я тебя.

— Это как так?! — Парень даже подскочил на стуле. — А вчера…

— Вчера сгоряча могли и отпустить, конечно, — согласился Лосев и, усмехнувшись, добавил: — Но ты этой ошибки совершить им не дал. Вёл себя, говорят, плохо.

— Ну а сейчас-то чего?

— А сейчас, Виктор, ошибки быть не может. Нападение с ножом на работника милиции. Слишком ты опасен, чтобы тебя отпускать.

— Не мой нож, — слабо возразил Витька.

— Твой. Два свидетеля есть. Девушка и ещё один гражданин. Он сам потом в милицию пришёл. Никто его не звал. Да ты его видел. Так что тебе ещё и на свидетелей повезло. Всё одно к одному.

— Не видел я никого.

— Видел. И он всё видел. А в заявлении написал, что испугался тебя, потому и пришёл. Это был, пишет, потенциальный убийца. Вот кем ты ему в тот момент показался.

Виктор, отвернувшись, молчал. Для него, очевидно, был полнейшей неожиданностью такой поворот в его деле. Но он поборол свою минутную слабость, он даже заставил себя презрительно усмехнуться, это, правда, стоило ему немалых усилий.

— Плевал я на вашего свидетеля, — хрипло сказал он.

— Плевать, Витя, не надо, — сочувственно покачал головой Лосев. — Надо всё трезво взвесить и найти верную линию поведения, чтобы спасти всё, что ещё можно спасти.

— Зареветь и во всём признаться? — иронически спросил Виктор.

Виталий махнул рукой.

— Зареветь у тебя всё равно не получится, а признаваться тебе уже не в чём. И так всё ясно. И ни на кого не свалишь. Никто тебя не толкал, не подпоил. Нет главаря, нет подстрекателя. Даже тот парень, в красной рубахе… как его зовут, ты сказал?

— Я тебе ещё ничего не сказал.

— Да нет, вчера.

— Забыл.

— Ну, неважно. Потому что и он тут ни при чём. В крайнем случае может пройти как второстепенный соучастник. Или свидетель. Но третий уже не требуется.

— Он что же, по-твоему, против меня свидетелем пойдёт?

— А какой вообще свидетель может быть? Что он может сказать? Что ты нечаянно ножом махнул? Или что человек ты вообще-то хороший, но вот в тот вечер только оступился? Эх, Витя, а ведь было время, когда ты, допустим, гонял мяч и ни о чём плохом и в самом деле не думал.

— Мяч гонял, — со вздохом согласился вдруг Виктор. — Во второй лиге.

— Ого! А где стоял?

— В средней линии. Но и задачи в обороне ставили. Работал я с обеих ног, и, куда развернусь, никто угадать не мог.

— К такому всегда трудно пристроиться.

— Вот-вот. Тонкий розыгрыш я любил, — с тоской продолжал Витька, глядя мимо Виталия, куда-то за его спину. — Длинный пас, неожиданный, только вперёд, на атаку. Для этого форварды знаешь какие нужны?

— Как Блохин, например.

— Во. Со вкусом к умной атаке. Он от кого хочешь уйдёт. Помнишь, пять лет назад, с «Баварией»? Шварценбек за ним и тот не успевал. Шварценбек, не кто-нибудь! И какие он тогда голы забил, помнишь?

— Кто не помнит! Особенно второй. Прямо вдохновенный гол какой-то. Когда чувствуешь, что всё тебе удаётся. У тебя так бывало?

— Бывало. Тогда и я забивал. Ох, компания у нас тогда была! Сейчас половина уже в первой лиге играет. Пригласили.

— Как же ты из такой компании ушёл?

— Как, как… Обиделся сначала, дурак. На игру меня не поставили, видишь. А я ночи не спал, её ждал. Мне бы стерпеть. Ну, а тут ещё нехорошее дело открылось. Переманили у нас двоих. Вот они напоследок ту игру своим будущим коллегам и сдали, по существу. Я, как узнал, психанул, конечно. Напился, помню, в первый раз до потери сознания и всё бросил.

— А потом увидел, что и без тебя обошлись, и без тех двух.

— Ясное дело, обошлись.

— Эх, без всех нас обойтись можно, мы только обойтись не можем. Помнишь, как с «Араратом» было? «Незаменимых» выкинули, когда зазнались, переболели года два, и какая команда сейчас отличная, какие исполнители!

— «Арарат» — да, — увлечённо согласился Виктор. — Он ещё чемпионом будет, увидишь.

Вообще, оба они незаметно увлеклись и как бы выключились, ушли из первоначального состояния. В первый момент Лосев пошёл на это сознательно, но сразу же азарт собеседника увлёк и его самого. Больше всего даже не предметом разговора, хотя футбол он и в самом деле искренне любил. Нет, завязавшийся сейчас разговор увлёк его больше всего своей психологической и нравственной подоплёкой. Сейчас этот парень невольно раскрывался перед Лосёвым лучшей своей стороной, лучшими качествами, которые в нём ещё сохранились. И в этом смысле разговор получался весьма полезный.

— И совсем молодые ещё, — завистливо вздохнул Виктор, имея в виду команду армянских футболистов. — Но перспективные, это точно. А двое-трое, я тебе скажу, там уже классные игроки, хоть сейчас можно в сборную ставить.

— А тебе самому-то сколько?

— Мне? Двадцать. Да что я…

— Что ты? — с какой-то невольной, тоскливой злостью переспросил Лосев. — Да как ты мог, скажи мне, ни с того ни с сего вдруг на человека с ножом броситься? Как ты мог?

Виктор беспокойно заёрзал на стуле.

— А чего он ходит, где не надо! Вот мы ему и сказали, чтобы сматывал.

— Ты, что ли, сказал?

— Ну, Горшок. Какая разница?

— А чего он сказал?

Лосев, конечно, сразу уловил кличку, которая сорвалась у Виктора.

— Чего сказал? А вот чтобы в парке его больше не было.

— А почему?

— Почему, почему… Потому.

Витька явно не знал, что сказать. Но Лосев чувствовал, что какая-то причина существовала, серьёзная причина, почему парни потребовали от Шухмина, чтобы он ушёл из парка и больше там не показывался. Но причину эту Витька называть не хотел.

— Ты, Виктор, пойми, — посоветовал Лосев. — Просто так ты его хотел прогнать или не просто так, сейчас значения уже не имеет. Сейчас тебе надо думать о другом, о себе думать, надо сбрасывать годы.

— Это как же так сбрасывать? — удивился Виктор.

— А так. Допустим, статья предусматривает санкцию от двух до пяти лет. За одно и то же преступление. Меньше нельзя и больше нельзя.

— Интересное кино, — недоверчиво произнёс Витька. — Это зачем же так придумали?

— Чтобы суд мог, если само преступление доказано, учесть личность подсудимого, его поведение на следствии, мотивы преступления, то есть что толкнуло, понял?

— Понял, не глиняный.

— Вот поэтому я тебе и говорю, что надо годы сбрасывать. Два года это лучше пяти, такая арифметика тебе, надеюсь, понятна?

— Ещё бы…

— Так вот. Чтобы получить, допустим, два или три года, а не пять, надо, как минимум, себя правильно вести на следствии, помочь ему, а не мешать.

— А как максимум?

— Как максимум, Витя, надо искренне раскаяться не только в том, что совершил, но и во всей своей неправедной жизни, твёрдо раскаяться и твёрдо решить её менять. Но этого, честно говоря, я от тебя пока не жду. Это сразу не приходит. Ты пока помоги мне, исходя хотя бы из своих собственных интересов. Понял ты меня?

— Понял, — хмуро ответил Виктор. — Ну а какая статья мне светит?

— Вот опять же. Можно тут применить двести шестую, часть вторая. Это злостное хулиганство, особо дерзкое, сюда и твой нож войти может, и что групповое оно…

— Какое групповое? Я же один.

— Двое вас было, свидетели видели. И если один убежал, это ничего не меняет. Тем более он-то первый и пристал. Так что роли разные, но драка одна.

— Та-ак, — упавшим голосом протянул Витька. — И сколько же отламывается по этой статье?

— Как раз до пяти лет.

— Фью… — Витька даже присвистнул. — Годов не жалеют.

— Что верно, то верно, — согласился Лосев. — И с этим фактом надо считаться. Но могут квалифицировать твои действия и по другой статье. Допустим, сто девяносто первой — два. Это уже посягательство на жизнь работника милиции. Тут наказание предусмотрено от пяти до пятнадцати лет.

— Ну да?! — с тревогой воскликнул Виктор.

Виталий помедлил, соображая, и покачал головой.

— Нет, эта статья в данном случае применяться не должна. Вы ведь не знали, что Шухмин работник милиции, и он был не в форме, да ещё с девушкой. Ведь не знали, верно я говорю?

— Ну, ясное дело! Откуда нам было знать?

— Вот и я так думаю. Цели ограбления у вас тоже не было. Так?

— Так, — с готовностью подхватил Витька.

— Цель была дурацкая, как я погляжу, чтобы Шухмин больше не ходил с девушкой в парк. Почему-то от других посетителей вы этого не потребовали. Только к Шухмину прицепились. Почему? Может, и в самом деле работника милиции в нём узнали?

— Да нет же! Точно тебе говорю.

— Но тогда почему именно к нему? Учти, это и на суде у тебя спросят.

— Ну, почему… Пьяные были.

— Не то. Пьяные целый час ни за кем ходить не будут. Что-нибудь другое придумай, чтобы поверили. А лучше всего правду скажи. Ведь вы за ними целый час шли, так?

— А я помню, думаешь?

— А что вообще шли, это ты помнишь?

— Ну… вроде.

— Где вы их встретили?

— Где? Не помню уже.

— А ты постарайся.

— Говорю, не помню, и всё, — заупрямился Витька.

Лосев помолчал. Странно, однако. В этом пункте парень ведёт себя особенно упрямо. Место встречи с Шухминым и, следовательно, начало слежки, он указывать явно не желает. Может быть, здесь скрыта и причина слежки? Допустим, Шухмин в том месте увидел что-то неприятное для них, опасное, и они решили посмотреть, куда он после этого пойдёт, не в милицию ли? Но то же самое видели и десятки других людей вокруг. Почему эти парни выбрали именно Шухмина? Он иначе повёл себя, чем другие? Возможно. Но Шухмин про это ничего не сказал. Значит, он сам этого не заметил. А может быть, Шухмин со своей девушкой забрели куда-нибудь, где больше никого не было, и там Пётр что-то заметил? Может, эти парни там ограбили кого-то или куда-то залезли, что-то украли? Нет, в таких случаях убегают, а не следят за свидетелями. Да и не заметил Пётр ничего подозрительного, иначе бы он сказал. Странно. Всё очень странно.

Лосев вздохнул.

— Ну, гляди, Витя. Ведь к Шухмину вы прицепились не случайно, не спьяну.

— А пусть не торчит, где не надо! Вылупил, понимаешь, зенки свой… — Он вдруг умолк, словно натолкнулся на что-то, на стену какую-то, и нервно пробормотал, продолжая мять и тискать в руках свою старенькую кепку: — Да чего там говорить…

— Вот сейчас как раз и говорить, — спокойно заметил Лосев, подчёркнуто равнодушно заметил, как бы давал понять, что говорить сейчас — это прежде всего в интересах самого Витьки. — Впрочем, если хочешь, подожди. Ну, а дома у тебя кто, одна мать?

— Ещё сестрёнка. Шесть лет ей.

— А отец где?

— Десять лет, как убежал без оглядки. След давно простыл. От матери не один он сбежал уже. Кто хочешь сбежит.

— Ты что, неужели мать не любишь?

— А за что мне её любить? Она нас не замечает, мы её. И в расчёте.

Лосев отметил про себя это «мы».

— Кого же она замечает?

— Мужиков. А те её. Красивая больно.

— Сколько же ей лет?

— Тридцать девять или сорок. А дают тридцать. Раньше, как мужик какой приходил, меня за брата выдавала. Потеха.

— А теперь?

— Теперь ухожу. А Лялька ей не помеха. А сейчас и вовсе легче будет. Что сын в тюрьме, говорить не обязательно… Лялька вот совсем пропадёт, это уж точно.

Витька нервно подёргал пальцы, щёлкнув суставами.

— А у тебя подружка есть?

— В гробу я их видел, подружек этих.

— Ладно, Витя, — вздохнул Лосев. — Кончим пока на этом. Теперь у тебя есть над чем подумать. Может, и в самом деле ты следователю потом больше скажешь.

— Я и того ему не скажу.

— А вдруг надумаешь?

— А надумаю, так тебя велю позвать.

Виталий улыбнулся.

— Ишь командир! Ну давай. Думай и зови. Приду, Договорились?

— Видно будет, — умерил его весёлость Витька.

Когда парня увели, Виталий остался сидеть за столом и только сейчас закурил, задумчиво пуская под потолок тонкую струйку дыма и то и дело машинально постукивая пальцем по сигарете над пепельницей, хотя пепел давно уже стряхнул.

Виталию пришёл вдруг в голову интересный план. Рискованный, правда, но зато, кажется, весьма плодотворный. Пожалуй, стоило его испробовать. Причём сегодня же вечером. И если это удастся, Виталий одним ударом пробьётся к цели, к разгадке странного ребуса, который загадали ему тут эти парни.

Глава 3 ПОЯВЛЯЕТСЯ НЕКИЙ БОРОДА

На следующее утро Игорь Откаленко прежде всего отправился в научно-технический отдел, к эксперту Наталье Фёдоровне Земной, давней своей приятельнице.

Худенькая, подвижная, с утомлённым, желтоватым лицом и большими, рабочими руками, Наталья Фёдоровна была всеобщей любимицей. Но сама она почему-то выделяла работников розыска, все их просьбы старалась выполнить вне очереди, каждый раз с опаской спрашивая перед очередной экспертизой: «А не убежит, пока я тут возиться буду?»

Игорь заглянул в лабораторию и сразу увидел маленькую фигурку в белом халате возле дальнего окна. Наталья Фёдоровна задумчиво смотрела в него и курила.

Почему-то вздохнув, Игорь направился к ней, огибая длинные белые столы со стоящими на них приборами. Никого из сотрудников в лаборатории в этот момент не было, и тишина здесь стояла удивительная.

Наталья Фёдоровна услышала шаги и оглянулась. Узнав Игоря, она закивала ему и слабо, как-то виновато улыбнулась.

— Готово, готово, — сказала она, отходя от окна и двумя руками поправляя пышные тёмные волосы, собранные на затылке.

Они подошли к её столу, и Наталья Фёдоровна достала из ящика заключение экспертизы. К листу была приклеена фотография, какой-то морщинистый, белёсый листок и тёмные, плохо разборчивые буквы на нём, три неровных, коротких строчки.

— Хочешь своими глазами посмотреть? — спросила Наталья Фёдоровна.

Она осторожно достала из стоявшей на соседнем столе небольшой муфельной печи два сложенных стёклышка и показала Откаленко.

— Видишь? В эксикаторе комок пепла увлажнился, и тогда его удалось на стекле расправить и другим прижать. А потом в печь. Температура там огромная. Пепел белеет, а текст выступает, в чернилах-то или шариковой краске содержится металл, он не сгорает. Да знаешь ты всё это, чего я тебе повторяю! Привыкла понимаешь, всё объяснять.

Откаленко молча и жадно всматривался в проступивший под стёклышком текст. Чудо, что ни говори. Ведь из комка пепла, из дотла сгоревшей бумаги возник вдруг текст. Но сразу понять и прочесть такой текст было невозможно. И тогда Игорь перевёл взгляд на протокол экспертизы, который держал в другой руке. Он пропустил несколько первых, вводных строк. Ага, вот эксперт приводит сохранившийся в записке текст: «…уюсь… долю Бориса за… в мае полн… Поте…». А дальше в протоколе следовал предполагаемый полный текст с логически заполненными пропусками: «Обязуюсь вернуть долю Бориса за (такой-то месяц) в мае полностью. Потехин».

— Интересно, — медленно произнёс Откаленко, потирая подбородок. — Это не воры писали. Это хозяин квартиры писал. Расписка это, обязательство.

— Безусловно, — кивнула Наталья Фёдоровна. — Как думаешь, пригодится?

— Возможно. Когда-нибудь. Но к краже отношения не имеет. А вот записочка, которую я вам передал, точно имеет.

— С записочкой проще, — махнула рукой Наталья Фёдоровна. — Вернее, со штампиком на обороте. Прочесть его труда не составило.

— Вам — конечно, — улыбнулся Игорь. — А я…

— Само собой, — поспешно согласилась Наталья Фёдоровна и достала из ящика стола ещё один лист. — Вот заключение. Блокнот изготовлен цехом ширпотреба типографии в городе Орджоникидзе. Я, кстати, сразу же и справку навела, чтобы быстрее было. У вас же всегда пожар. Так вот, вся продукция цеха реализуется в пределах Северного Кавказа.

— О! — поднял палец Игорь. — То, что требуется.

— Поможет?

— Ещё как! Спасибо вам огромное.

Откаленко забрал оба протокола экспертиз и направился к себе.

Взглянув на часы, Игорь убедился, что было всего половина одиннадцатого. Помедлив, он снял трубку и набрал короткий номер.

— Фёдор Кузьмич, это Откаленко говорит. Разрешите часа на два-три машину… Да… Слушаюсь. Буду… Доложу.

Он кончил говорить и схватился уже за другой телефон, городской. Нужный номер он отыскал в лежащей перед ним папке, на одном из листков.

— Будьте добры Илью Васильевича… Илья Васильевич? Откаленко из МУРа беспокоит. Доброе здоровье. Да, хотелось бы всё-таки повидаться. Новенькое? Ну, как сказать. Видно, будет. Что, если сегодня, в конце дня? В семнадцать? Отлично, жду. Да, ко мне прошу. Вы у меня в гостях ещё не были, а я уже два раза был. Да, пожалуйста, запишите… — Игорь продиктовал адрес и повесил трубку.

После этого он достал толстый справочник по Москве, некоторое время сосредоточенно возился с ним, выписал несколько адресов и, вздохнув, снова взялся за телефон. На этот раз он лишь вызвал машину.

Первый из магазинов, куда приехал Игорь, был огромный новый салон в Замоскворечье. Игорь пошёл к директору, представился и изложил свою просьбу. После этого к директору были вызваны товароведы и кое-кто из продавцов.

— Товарищи, — обратился к ним Игорь, — вы работаете здесь и вообще в этой сети не первый год. К вам большая просьба. Посмотрите на эти фотографии и постарайтесь вспомнить, проходили когда-нибудь через ваши руки эти вещи. Внимательно только посмотрите.

Роскошные фотографии пошли по рукам. Пожилые, солидные люди, с сединами и заметными брюшками, разглядывали их внимательно, некоторые с живым интересом, другие небрежно, с нарочито утомлённым, равнодушным видом, обменивались замечаниями, вспоминали, некоторые пытались эти вещи оценить, тут возникали лёгкие разногласия. Однако никто не узнал ни одной из вещей.

Подобная картина повторилась и в следующем комиссионном магазине. Ни одна из вещей через этот магазин не проходила в последние годы. Однако один из товароведов, пожилой, очень полный мужчина с огромной глянцевой лысиной, сдвинув на лоб очки, внимательно рассмотрел Откаленко и вдруг спросил:

— Я полагаю, вам это очень надо знать или нет?

— Очень, — подтвердил Игорь, с надеждой глядя па толстяка.

— Тогда я вам скажу, чтоб вы знали. Вот этот самый ларец лет восемь назад прошёл мимо меня из рук в руки, это так же точно, как то, что я Абрам Фёдорович Скворечня. Его продала пожилая дама, а купил один товарищ.

— А почему мимо вас, вы говорите? — поинтересовался Игорь.

— Потому что даму, видимо, не устроила предложенная мною цена, а тот…

— Ах, Абрам Фёдорович, — лениво махнул рукой другой товаровед. — Говорите же товарищу, как это делается, и всё такое. Ну, смешно же…

— Пожалуйста, — охотно согласился толстяк, словно только и ждал, чтобы его об этом попросили, и, обращаясь к Игорю, пояснил: — Если быть точным, чтоб вы знали, то у них просто договорённость была: она оценивает при нём, а он даёт, допустим, на тридцать или пятьдесят процентов больше. На этот раз было пятьдесят, не меньше, я по глазам видел.

— Неужели вы так хорошо запомнили эту сцену? — удивился Игорь.

Сосед толстяка, который предложил ему говорить всё, как есть, лениво усмехнулся в пышные усы и снисходительно пояснил:

— Когда, молодой человек, цена связана с вещью, у нас особая память.

— Тем более такая вещь! — темпераментно воскликнул толстяк. — Да ему сейчас цены нет, этому ларцу, не будь я Абрам Фёдорович, чтоб вы знали.

— Положим, цена есть всему, — спокойно поправил усатый.

— А скажите, Абрам Фёдорович, — снова вмешался Игорь, — вы смогли бы сейчас узнать того человека, который купил ларец?

— Смешной вопрос, — пожал плечами толстяк. — К вашему сведению, я могу забыть кого хотите, сестру, брата, свата, но только не такого покупателя.

— И какой же он был из себя?

— Какой? — Толстяк секунду помедлил, сняв очки и разглядывая потолок. — Так вот. У него была чёрная борода, очень светлые глаза, он был в канадской дублёнке — дело происходило зимой — и в шапке из скунса. Надеюсь, вам достаточно, а? — спросил он, победно взглянув на Игоря сквозь очки.

Вскоре Игорь распрощался и направился в третий магазин.

Здесь картина внезапно изменилась: товароведы узнали сразу две вещи: трость с костяным набалдашником и шахматы.

— Вы поймите, — сказала Игорю немолодая женщина-товаровед, удивительно румяная, с гладкими, чёрными волосами. — Поймите! По существу, это музейный экспонат, его не следовало отдавать в частные руки. И как их схватили, вы бы видели! Это же ужас! — Она драматично всплеснула пухлыми руками. — Всего день стояли, несмотря на цену! Можно подумать, люди сами печатают деньги.

— Давно это было?

— Ну, год назад. Ну, полтора.

— Можно установить точно, — вмешался директор, молодой фатовый человек с длинными волосами и аккуратными усиками. — Я только хотел бы уточнить, простите, что музейные вещи мы не пропускаем. Это вы, Маргарита Освальдовна, я бы сказал, художественно преувеличили в пылу рассказа. Так, конечно, бывает. Но товарищ из сугубо официального учреждения, и он может подумать…

— Анатолий Иванович, — поджала губы Маргарита Освальдовна, — когда речь идёт о вещах, я не ошибаюсь. Не было случая, как вы знаете, несмотря на…

— Вы меня не так поняли… Вернее, я не то хотел сказать… — покраснел Анатолий Иванович, и чёрные глазки его вдруг забегали, словно его поймали за чем-то нехорошим. — Я хотел сказать… Словом, если угодно, — он обратился к Игорю, — мы сейчас можем уточнить, когда эти шахматы были проданы.

— Да, прошу вас, — сухо ответил Игорь.

Молодой человек ему решительно не понравился.

Тем временем занялись тростью. Её узнал другой товаровед. Куплена она была всего, оказывается, месяца четыре назад. Вызвали продавца. И тот вспомнил и трость, и её покупателя. При этом Потехина он описал весьма точно. «Хоть бы бороду сбрил, — насмешливо подумал Откаленко. — Лезет всюду со своей бородой, и все его помнят».

Вернувшись к себе в отдел, Игорь некоторое время задумчиво сидел за столом, вяло покуривая и заставляя себя собраться с мыслями. Стол напротив выглядел пусто и уныло, Виталий за него сегодня даже не присел.

Вот и вырисовывалась конкретная цель предстоящей беседы. Выходит, Потехина следует заставить раскрыться, а для этого припугнуть, соблазнить, запутать, дезориентировать, как обычно с такого рода людьми. Тут Игорю уже было легче соображать и ориентироваться. В противоположность Лосеву, он вовсе не был склонен заранее настраиваться на благожелательный лад и представлять человека хорошим, пока тот сам не разрушит это представление. Эта лосевская манера вызывала у него только ироническую усмешку. Игорь смотрел на людей куда более критически и ко всяким сентиментальностям склонен не был. Пусть они ещё докажут, что они лучше, чем он о них думает. Вот и Потехин тоже.

Игорь посмотрел на часы. Пожалуй, он успеет ещё сходить и пообедать, пока явится уважаемый Илья Васильевич.

Ровно в семнадцать часов в кабинет Откаленко постучали, и на пороге возник Потехин. В тёмном добротном костюме, белой сорочке с полосатым галстуком спокойных тонов, он белозубо улыбался сквозь густую чёрную бородку, и светлые глаза прямо-таки источали приязнь и симпатию. В руке у Потехина был большой красивый портфель. Словом, производил он самое солидное и приятное впечатление. И Игорь подумал, что свежий человек может тут легко обмануться и принять Потехина за самого что ни на есть порядочного человека.

— Разрешите? — осведомился Потехин и, улыбаясь, добавил: — К вам не просто попасть, но ещё труднее, наверное, от вас выбраться!

— Что вы! — беспечно махнул рукой Игорь. — Обычно не знаешь, как скорее расстаться. Прошу, прошу. К вам это не относится, как вы понимаете.

— Будем надеяться, — засмеялся Потехин, усаживаясь возле стола и ставя у ног свой объёмистый портфель.

— Закуривайте, — предложил Игорь, придвигая Потехину пачку сигарет, и, усмехнувшись, добавил: — Хотя это уже считается штампом. Но с другой стороны, как не закурить перед серьёзным разговором?

— Совершенно с вами согласен.

Они не спеша закурили, и Игорь перешёл к делу.

— Так вот какое положение на сегодняшний день, Илья Васильевич. Можно считать установленным, что кража у вас произошла не случайно. Ваш адрес был вручён грабителям, именно вручён, не сами они его узнали. Остаётся доискаться, кто именно его вручил.

— Дело, словом, за пустяком, — иронически усмехнулся Потехин.

В иронии этой мелькнула насмешка, и это Игорю не понравилось.

— Вот этим пустяком, — сдержанно сказал он, — мы сейчас и займёмся, если не возражаете.

— Не возражаю, — кивнул Потехин, и лицо его стало серьёзным, только в светлых глазах ещё таилась усмешка. — С какого только конца начинать, не представляю.

— Я вам сейчас помогу.

Игорь достал длинный список лиц, которых назвал Потехин как своих знакомых, интересующихся его коллекцией.

— Хотя в этом списке чуть не сорок человек, — сказал Игорь, — он страдает одним существенным недостатком. Здесь нет людей, или почти нет, которые могли бы передать ваш адрес грабителям. Вы понимаете, это должны быть всё-таки особые люди.

— Да. Но… как бы это сказать… — замялся Потехин. — В душу ведь не заглянешь.

— Ну зачем же так глубоко? Достаточно знать помыслы и поступки. В этом списке люди одного плана: добропорядочные коллекционеры, музейные работники, специалисты всякие. Но вам, наверное, приходится иметь дело и с другими людьми. Вы покупаете, продаёте, ищете то, что вас интересует. А здесь уже действуют всякие… Ну, ловкачи, доставалы, спекулянты. Так ведь?

«Сейчас этот прохвост изобразит благородное негодование», — брезгливо подумал Игорь.

— Конечно, — неожиданно и просто согласился Потехин. — А как же без ловкачей? Хорошую колбасу так просто не достанешь, а уж антикварную вещь и подавно. Что поделаешь! Приходится, честно вам скажу, приплачивать, услуги всякие оказывать, мелкие взятки давать. — Он широко и доверительно улыбнулся. — Неудобно, конечно, в этих стенах такое говорить, вы уж извините. Но так жизнь устроена, сами знаете.

— Иначе коллекции не соберёшь, так, что ли?

— Именно так. Да что коллекции, дела серьёзного не сдвинешь, особенно в хозяйственной области, если инструкции или правила какого-нибудь не нарушишь. Мы же этими инструкциями со всех сторон обставлены, а их с каждым днём всё больше. И всё-то они или запрещают, или усложняют, или удорожают каждый шаг. Вот и крутись. А уж хорошую, антикварную вещь достать… Ну что вы…

«Смелый, однако, мужик, — без всякой симпатии, лишь озабоченно отметил про себя Откаленко. — И не дурак, надо сказать».

— Вот так и не знаешь, — наставительно заметил Игорь, — с какой стороны эти самые доставалы да всякие нарушения по тебе самому стукнут. Эк они вас огрели!

— Не говорите, — вздохнул Потехин. — Мне беда, и вам хлопоты.

— Вот и давайте вместе потрудимся. Этот список, — Игорь приподнял его со стола и даже слегка помахал в воздухе, — представляется мне чрезвычайно неполным. Вот, например, тех, с кем вы денежные дела имеете, тех считать надо? Скажем, Борис. Почему его нет в списке?

И тут Откаленко вдруг подумал, не совершает ли он промах. Надо было бы сперва хоть что-то узнать про этого Бориса, хоть среди сослуживцев Потехина его поискать. Тогда, возможно, стала бы известна его фамилия, должность, даже характеристика какая-то. Впрочем, не один Борис на свете, а вдруг это вообще не сослуживец? Тогда и вовсе уйдёшь в сторону. Нет, пусть уж будет так.

Потехин же испытующе посмотрел на Игоря своими светлыми, какими-то бледно-жёлтыми глазами. Неприятный это был взгляд, колючий, недобрый. «Порезаться можно об такой взгляд», — подумал Игорь. Видно, не уследил за собой Потехин.

— Простите, вы какого Бориса имеете в виду? — вежливо осведомился он.

— Сами решайте, — ответил Игорь. — Я же не уличать вас собираюсь, а только помочь. Есть у вас такой знакомый или нет? Может, я вообще ошибаюсь? А если есть, то его, возможно, следует тоже проверить.

Потехин задумчиво и привычно охватил рукой бороду, слегка потянул её, словно проверяя, крепко ли она держится, потом сказал твёрдо:

— Разрешите ещё разок подумать.

— Подумайте. А мы пока этих всех троих проверим. И кое-что ещё, конечно, предпримем. Надо искать, никуда не денешься.

— Да уж, будьте добры, — с прежней открытостью улыбнулся Потехин. — Я, признаться, как-то в вас поверил.

— Весьма польщён, — сухо ответил Игорь, нисколько не собираясь демонстрировать хоть минимум доброжелательства. — Но и вашего звонка я жду.

— Насчёт этого самого Бориса?

— Не только. Вообще насчёт этого круга людей.

— Да-да. Постараюсь припомнить.

— Прекрасно. Разрешите ваш пропуск.

Откаленко отметил пропуск, и Потехин, простившись, вышел.

С облегчением закурив, Игорь откинулся на спинку кресла.

Вроде бы разговор ничего конкретного не дал. А всё-таки познакомился, узнал, увидел. Полезно это, весьма, кажется, полезно. Вот что вдруг с удовлетворением ощутил Игорь.

Но всё-таки как же дальше вести расследование? Потехин пока ничего больше не даёт, это ясно. Пока. Кажется, его встревожило упоминание о некоем Борисе. Потехин ведь, надо думать, понимает, что Борис этот может быть замешан в краже и, конечно, кипит от злости. Но и страшно «отдать» его уголовному розыску. Словом, Потехин пока думает.

Второй путь к грабителям — наган.

Странное дело. Чем больше думал о нём Откаленко, тем больше ему казалось, что в шайку эту входили какие-то разные люди. Один привычно и ловко открывал все замки, любые; у другого — безусловно, у другого в кармане болталась гильза, и к нагану имел отношение, конечно, только он; а вот третий написал ту наглую записку, именно кто-то третий её написал, первым двум это в голову прийти не могло. Да, действовала шайка минимум из трёх человек. Это было ясно ещё и по количеству унесённых вещей: двое, скажем, всё не унесли бы. Причём машина их у дома не ждала в это время, ни во дворе, ни на улице. Это удалось установить достаточно точно, ибо «вилка времени», когда могло совершиться преступление, между уходом в институт Лены и приходом домой Потехина, оказалась равной всего трём с половиной часам. В это время возле дома стояло в тот день всего пять машин, и все пять удалось быстро установить, некоторые из водителей даже видели друг друга. Между прочим, отсутствие у грабителей машины на таком серьёзном «деле» тоже свидетельствовало, что это скорей всего были люди приезжие.

Словом, в который уж раз мысленно перебирая все добытые материалы, Игорь снова мог убедиться, что пути к раскрытию преступления найти пока не удалось.

Группа Откаленко сейчас разделилась. Сам он вместе с Шухминым работал по краже из квартиры Потехина, совместно, конечно, с сотрудниками уголовного розыска местного отделения милиции и районного управления. Такую создали солидную бригаду во главе с Откаленко, ведь преступление было на редкость крупным и дерзким. Ну а Лосев и Денисов занимались происшествиями в парке, которые так беспокоили руководство.

Шухмин с группой сотрудников сейчас как раз проверял людей, на которых указал Потехин, и с каждым проверенным человеком всё больше таяла надежда найти того, кто дал «подвод» на квартиру Потехина и погрел на этом руки.

Словом, картина была безрадостной, путь к раскрытию этой проклятой кражи нащупать не удавалось, и настроение сотрудников, работавших вместе с Откаленко, да и самого Игоря, вполне соответствовало этой безрадостной картине, когда полковник Цветков вызвал их всех к себе.

— Ну, милые мои, давайте-ка вместе ещё разок помнём этот вопрос, — предложил он, вертя по привычке в руке сложенные очки. — А то что-то вы забуксовали, я гляжу.

— Это точно, — вздохнул Шухмин.

— Давай, Откаленко, доложи, что имеется на сегодняшний день, — продолжал Цветков. — Будем танцевать от печки, то есть от места происшествия. Ты тут первый специалист у нас, доложи, что там обнаружили, когда приехали и потом.

Откаленко мрачно откашлялся, привычно потёр подбородок, словно именно для этого природа создала его таким широким и тяжёлым, затем обстоятельно, даже педантично, без всяких отступлений, эмоций и фантазий, чётко обрисовал обстановку на месте происшествия. Ко всем известным уже обстоятельствам он добавил, что отпечатков пальцев нигде найдено не было, чужих, естественно, отпечатков, но в двух или трёх местах были обнаружены отпечатки одних и тех же нитяных перчаток.

— Ладно. Пойдём дальше. — Фёдор Кузьмич постучал очками по столу. — Нам пока не изобличать, нам пока искать надо. Какие у нас версии на этот счёт?

— Одна из версий — что они приезжие, — сказал Откаленко. — А если так, то их в Москве сейчас уже нет.

— Уехали? — переспросил Цветков.

— Уехали, — подтвердил Откаленко. — Скорее даже улетели.

— Улетели… — Цветков задумчиво покрутил очки.

— Между прочим, если улетели, — вмешался Пётр Шухмин, — то должны были при покупке билетов предъявить паспорта.

— Вот бы нам заглянуть в них! — мечтательно произнёс кто-то.

— А для этого, милые мои, надо кое-что сообразить, — снова вступил в разговор Цветков. — Значит, что мы имеем? Первое. Группа не меньше, как из трёх человек, улетает сразу. Второе. Летят они, конечно же, домой. А дом… где-то на Северном Кавказе скорей всего, туда записка-то указывает. Вернее, блокнот. Так ведь?

— Всё точно, Фёдор Кузьмич, — согласился Шухмин. — А улететь они должны были в тот же день или на следующий, не позже.

— И для верности надо все кавказские линии проверить, — добавил Откаленко. — Это рейсы Москва — Тбилиси, Баку, Минеральные Воды, Ереван, Сочи. Все, кажется. В среднем это по пять-шесть рейсов в день.

— Ещё Батуми один рейс, Геленджик один рейс, — добавил кто-то. — Я летал.

— Ну, там по мелочи ещё наберётся, — согласился Откаленко. — Это легко уточнить.

Все оживились. Буквально на глазах, вроде бы на пустом месте, рождался интересный план нового поиска.

— Вы, милые мои, пока не очень-то радуйтесь, — хмурясь, сказал Фёдор Кузьмич. — А главное, в нашем деле, никогда нельзя ставить на одну карту. Тут у нас очень много «если», обратите внимание. Если их трое, если они улетели вместе, если, наконец, вообще улетели, а не уехали, допустим, поездом, если…

— Если они вообще приезжие, — добавил Откаленко.

— Во-во, — подтвердил Фёдор Кузьмич. — Если вообще приезжие. И всё ж таки, — он усмехнулся и кому-то погрозил очками, — всё ж таки это вполне рабочая версия, которую следует до конца отработать. До конца. Вот завтра с утра, милые вы мои, и будьте добры. Приступайте. А сейчас распределим обязанности. Кто куда. — Он повернулся вместе с креслом к висевшим за его спиной расписаниям, железнодорожному и самолётному, и водрузил на нос очки. — Вот глядите, — сказал он, водя рукой по расписанию движения самолётов. — Начнём прямо по алфавиту, с «Б». Баку… Ты пиши, — обратился он к Откаленко. — Тут важно не только время отправления, но и аэропорт отправления. Значит, Баку. Первое южное направление…

Работа оказалась совсем не простая. Рейсов было много, в самые разные часы, а аэропортов два — Домодедово и Внуково. Это тоже усложняло дело. А тут ещё один из сотрудников районного управления, молодой рыжеволосый жизнерадостный Саша Руднев, очень бодро объявил, что он сделал приблизительный расчёт, и если положить на каждый самолёт в среднем около ста пассажиров, то предстоит проверить, как минимум, около трёх тысяч билетных корешков, где указаны фамилии пассажиров и номера их паспортов.

— Если навалиться всем вместе, допустим, вдесятером, — заключил Саша, — то это всего три самолёта на брата. Пустяки дело. Шесть человек в Домодедове, четверо во Внукове. И постоянная телефонная связь с руководителем группы товарищем Откаленко, — добавил он с лукавым пафосом.

— Надо охватить не один, а полтора дня, — деловито поправил его Игорь, не принимая Сашиного шутливого тона. — День совершения преступления, точнее, вторую половину дня и весь следующий день. Как вы считаете, Фёдор Кузьмич?

— Так и считаю, — кивнул Цветков и потянулся к телефону. — Сейчас я вам обеспечу фронт работ. Тут самое главное, милые мои, — строго произнёс Цветков, постучав сложенными очками по столу, — это ответственность каждого участника операции. Каждого. Один кто-нибудь недоглядит и что-то пропустит — и вся операция проваливается. Прошу учесть. А вас должны насторожить не только известные нам уже данные, но и малейшие неточности или особенности в заполнении корешков. Допустим, повтор фамилий, номеров паспорта, искажение серии, неверное написание фамилии. Учтите, не всегда билеты заполняют сами кассирши, иногда просят заполнить пассажиров, а проверяют невнимательно. Словом, вы эти корешки обязаны смотреть не просто так, а как сыщики, классные сыщики, столичные. Ясно вам?

Всем было всё ясно, и радостный энтузиазм заметно сменился задумчивостью и даже некоторой озабоченностью.

А Фёдор Кузьмич добавил к этой озабоченности ещё немалую дозу. С минуту подумав, он сказал:

— Теперь второе. Отработку версии «Приезжие», так её, к примеру, назовём, надо, милые мои, проводить солидно и до конца. А если они и в самом деле из Москвы не улетели, а уехали поездом? Может это случиться? Конечно, вероятия меньше, согласен. Самолётом быстрее. Но всё же железную дорогу исключить так просто нельзя. А вот можно ли это проверить? Давайте-ка подумаем. Конечно, никаких корешков с фамилиями и номерами паспортов тут не остаётся. Однако не будем спешить с выводами. Если уехали они сразу после кражи…

— То есть вечером или ночью, — уточнил Откаленко, вглядываясь в железнодорожное расписание за спиной Цветкова.

— Ну да, — согласился Фёдор Кузьмич. — Во вторник, значит. И кража была во вторник.

— Или же на следующий день, в среду, — снова добавил Откаленко.

— Или в среду, — утвердительно повторил Фёдор Кузьмич. — И тогда они сейчас только-только приехали. Ведь ехать им до любого пункта больше суток, а то и двое. До Еревана, допустим. И это вам не два часа самолётом. За сутки можно здорово глаза проводницам намозолить. Да ещё ребятки эти не тихие, книжек в дороге не читали, а скорее всего в картишки резались, выпивали и общий порядок хоть как-то, да нарушали. А потому проводникам вполне могли запомниться.

— Это точно, — за всех согласился Шухмин и, шумно вздохнув, заключил: — Придётся с бригадами побеседовать, никуда не денешься.

— В мягком они вряд ли ехали, в общем тоже, — добавил Откаленко.

— Надо узнать, как вообще сейчас с билетами из Москвы, летний сезон уже начинается. — Фёдор Кузьмич посмотрел на Шухмина. — Придётся тебе эту линию возглавить. Не зря ты вздыхал. На два дня ещё людей вам с Откаленко подброшу. Тут сразу навалиться надо. И особенно ты, Шухмин, смотри. Вам не бумажки читать надо будет, а с людьми беседовать. Сам понимаешь. И не спешите, главное. Обстоятельно беседуйте, помогайте вспомнить.

В этот момент невольно пожалел Фёдор Кузьмич, что не может подключить к этой работе Лосева, но тут же сердито прогнал от себя эту мысль. Справится Шухмин, что за разговор! Вполне на него можно положиться.

На том и кончилось это важное совещание.

А на следующий день началась та сумасшедшая работа.

Часть группы Откаленко во главе с ним самим прибыла во Внуково. Их уже ждали. Звонок полковника Цветкова всеми воспринимался серьёзно.

В комнате, которую им отвели, в два ряда стояли письменные столики, и сотрудники розыска по одному расселись за ними, как ученики в классе. Затем несколько девушек, некоторые в красивых униформах Аэрофлота, принесли толстые пачки зелёных билетных корешков, связанные тонкой бечёвкой, и подшивки посадочных листов, где тоже были указаны фамилии пассажиров. Девушки, кстати говоря, были совсем не прочь задержаться и поболтать с интересными парнями из такого необычного и таинственного учреждения, как Московский уголовный розыск. Ещё никогда оттуда не прибывала сразу такая большая группа, и девушки, естественно, сгорали от любопытства. Да и вообще они привыкли совсем к другим делегациям и экскурсиям. К тому же приехавшие парни казались им на редкость обаятельными, весёлыми и воспитанными, да ещё в ореоле своей романтической профессии. Но на этот раз самые, казалось бы, неотразимые и кокетливые улыбки самых красивых из девушек цели не достигли. Под хмурым взглядом старшего группы даже наиболее общительные из приехавших воздержались от контактов.

Когда за последней из девушек дверь наконец закрылась, Откаленко внушительно сказал, поднявшись из-за своего стола, чтобы его лучше было видно за горой принесённых бумажных пачек:

— Начнём. Подходите. Каждый берёт по шесть пачек и соответственно посадочные листы.

После некоторой суеты и хождений наступила сосредоточенная тишина. Все углубились в работу, слышался только шелест бумажек.

Час шёл за часом, нарастало утомление, а гора не проверенных ещё билетных корешков на столах, казалось, не только не убывает, но даже каким-то непонятным образом растёт. Наконец, когда стало уже рябить в глазах от бесчисленных неразборчивых букв и цифр, Откаленко объявил перерыв. Все шумно поднялись из-за своих столов, расправляя затёкшие спины и ноги. Закурили, собравшись в кружок возле распахнутого окна. Вдали, на лётном поле, виднелись огромные белоснежные самолёты, доносился далёкий рокот моторов. В голубом небе чертил невидимую наклонную линию только что взлетевший самолёт.

— Эх, я бы куда-нибудь полетел сейчас! — завистливо сказал Саша Руднев, следя глазами за исчезающей в голубом мареве беленькой точкой. — Люблю путешествия и открытия. Не ту я, наверное, профессию выбрал.

— Ты в Интерпол запишись, — добродушно пошутил кто-то. — По всему свету мотаться будешь.

— Набора пока нет. Вот когда наши жулики начнут за границу шастать, тогда уж и мы за ними кинемся. Нет уж, лучше не надо.

— Ну, тогда во всесоюзный розыск просись, всё-таки другие города.

— Не дорос. Если только товарищ Откаленко продвинет.

— Сразу, — ухмыльнулся Игорь. — Как эту группу найдёшь, так сразу.

— И квартиру дадите? А то я больше с тёщей жить не могу. Эти стрессы уже на работе сказываются. Вот если дадите, то я подумаю.

— Орден дам.

— Нет, сначала квартиру, — упрямо затряс головой Руднев. — Тем более что мне её уже четвёртый год обещают.

— Пожалуйста, — продолжая усмехаться, ответил Игорь. — Иди к нам. У нас в МУРе каждому дают, кто попросит.

— Знаю я, как даёте, — безнадёжно махнул рукой Руднев. — Одни только разговоры. А квартиру я скорее в районе получу.

— Ну ладно. Всё! — объявил Игорь. — Перекур закончен. А то совсем меня разжалобите. — И напоследок ещё раз предупредил: — Только внимательнее, ребята.

И вот Руднев, словно и в самом деле решил заработать квартиру, не прошло и пятнадцати минут как уже подозвал Откаленко к себе.

— Смотрите, — неуверенно произнёс он. — Вот трое подряд. На обороте всех трёх корешков данные паспортов выписаны одной рукой, видимо, вот этого, Горчина С.М. Почерк совсем не отработан. А паспорта выданы в Сочи, и возвращаются они в Сочи. И не командировочные они, ручаюсь. У командировочных знаете как почерк отработан! И потом, чтобы один за всех писал… Сравним почерк на всякий случай, а?

— Когда вылетели?

— В среду. Рейс десять сорок семь. Вылет в два двадцать. Это первый рейс в среду.

— Так-так… — Игорь привычно потёр подбородок и с ударением произнёс: — Значит, при условии, что это те самые, кого мы ищем… Кстати, как их фамилии?

— Один, я уже сказал, Горчин С.М. Второй — Варнавский Г.Р., а третий — Гоцеридзе Ш.Г.

— Ага. Так вот, если это те самые… и им нужно было место… А связей в Москве особых нет, иначе была бы машина… Стой, стой… Чего-то у меня крутится… Место… А регистрация в полвторого ночи… и билеты купили сразу, как прилетели… Здесь купили, в аэропорту… Интересно… Ну-ка проверим.

Игорь снял трубку стоявшего на столе телефона и, посмотрев в печатный список внутренних телефонов аэропорта, лежавший под стеклом, набрал номер.

— Это администратор? Добрый день. Говорит старший инспектор уголовного розыска капитан Откаленко. Мы сейчас работаем у вас в аэропорту… Слышали? Ну-ну. Впрочем, сейчас это на пользу. Посмотрите, пожалуйста, в книге регистраций. У вас не проживали, случайно, дня три-четыре и в среду ночью не улетели три пассажира? Возьмите, я подожду. Взяли? Так вот, их фамилии Горчин, Варнавский, Гоцеридзе… Что, что? А, прекрасно. Сейчас я зайду к вам. — Положив трубку, Игорь сдержанно сообщил Рудневу: — Проживали. Все трое. — Про себя, однако, он был очень доволен своей догадкой.

Игорь огляделся и сказал, невольно подражая при этом Цветкову:

— Самое опасное сейчас, милые мои, это уже поверить и расслабиться. Самое опасное. Поэтому я пойду, а вы продолжайте работать, как будто ничего не случилось. Нам бы ещё парочку хотя бы таких групп выудить.

Через несколько минут Игорь уже сидел в комнате дежурного администратора гостиницы при аэропорте. Взволнованная молодая женщина, дежурная по этажу, изящно одетая и в меру накрашенная, и ещё одна женщина, пожилая, в халате, горничная с того же этажа, наперебой рассказывали о трёх постояльцах, проживших у них четыре дня, начиная с субботы, и в среду ночью улетевших. После них из номера выгребли гору пустых бутылок, окурков, объедков, каких-то коробок, обёрточной бумаги, верёвок. Пластмассовая крышка от какой-то коробки и сейчас ещё лежала в ящике стола у дежурной по этажу. Молодая женщина побежала к себе на этаж за этой крышкой. А тем временем горничная сообщила, что постояльцы приехали каждый с чемоданчиком, а увезли столько чемоданов, что ужас прямо. Она как раз на дежурстве была, когда они уезжали.

— А пришли в тот вечер они втроём? — спросил Игорь. — Гостей не было?

— Гостей-то? Стой, стой! Был гость. Провожал.

— Помните его?

— Нет, — сокрушённо призналась горничная. — Ни к чему мне было его запоминать. Да и со спины только видела. Длинный такой, в плаще. В бежевом.

В это время вернулась дежурная по этажу. В руке она держала чёрную пластмассовую крышку с отколовшимся углом. Внизу крышки был вытиснен какой-то текст, а над ним разместился роскошный красный петух в цилиндре. Петух был сердит, взъерошен, глаза его сверкали, а клюв хищно приоткрылся. Он был готов к бою. На могучих, мохнатых лапах воинственно торчали длинные боевые шпоры. От этого петуха невозможно было оторвать глаз.

— Из-за него я эту крышку и сохранила, — улыбаясь, сказала дежурная.

Откаленко был сдержанным человеком, этого требовала и его профессия. При взгляде на разъярённого петуха он промолчал и даже не чертыхнулся, хотя сразу понял, что вся такая, казалось бы, прекрасная версия с этой троицей рухнула, на ней можно было ставить крест.

Игорь лишь попросил разрешение закурить и, разгоняя рукой дым, сказал, имея в виду улетевших постояльцев:

— Скорей всего спекулянты. Это эмблема какой-то французской фирмы, не помню какой.

— Ого! — откликнулся седой, розовощёкий администратор с галстуком-бабочкой под складчатым, бритым подбородком. — У нас тут, случается, и не такие деятели останавливаются. На них только посмотреть. Лицо уже — это дневник обмана и порока, как сказал один писатель.

— И что толкают сейчас? — поинтересовался Игорь. — То есть я хотел сказать…

— Понятно, понятно. Да что угодно. Вот, например, вчера. Тоже компания. И тоже, кстати, трое. Один из этих мальчишек, например, предложил мне купить не более не менее как золотые часы «Павел Буре».

В то время, когда Лосев допрашивал Витьку Короткова, капитан Филипенко успел допросить обоих участников драки — Володьку-Дачника и Гошку по кличке Горшок. Много времени у Филипенко эти допросы не потребовали. Происшествие было самым заурядным — драка, или, как пишут в протоколах, «взаимная драка». Оба были известные драчуны, пьяницы и вообще подонки и дрались, можно сказать, как дышали, то есть непрерывно и по любому поводу. Поэтому арестовывать их сейчас, допустим, на пятнадцать суток было абсолютно бесполезно, ибо всё равно их следовало заставить эти пятнадцать суток подметать и убирать дворы, помойки, расчищать стройплощадки. Так пусть лучше убирают «свой собственный» парк, ведь воспитательная сторона наказания в данном случае всё равно никакой роли не играла, ибо тут ни о каком испуге перед подобным наказанием, ни о каком стыде или раскаянии и речи идти не могло. А между тем характер самого преступления ничего другого и не предусматривал, кроме этих суток, равно как и «светлые» личности самих преступников, не отягощённые, однако, до сих пор ни одной судимостью.

Словом, Филипенко, громовым голосом отчитав каждого, при этом ничем, конечно, не сумев их испугать или пристыдить, выгнал обоих на волю, предварительно выяснив, правда, всякие официальные сведения о каждом, что, пожалуй, несколько озадачило обоих пропойц, потому что местная милиция давно уже этим бесполезным делом не занималась.

Впрочем, надо сказать, что между этими парнями было очевидное, и довольно существенное к тому же, различие.

Володька-Дачник был человек совершенно пропащий, и не только все вокруг, но и сам он давно махнул на себя рукой. Куда бы его ни принимали на работу, он честно предупреждал: «Я, граждане, человек пьющий, потому через три месяца вы меня выгонять будете. А теперь глядите, как знаете. Только лечить меня не надо, лечить — я возражаю». И в самом деле, больше трёх месяцев он нигде не задерживался. Был он, между прочим, человеком чрезвычайно честным. В жизни ничего чужого не брал, и можно было его поставить хоть золото охранять. Не углядит — это да. Ну а взять — ничего не возьмёт. Даже выпить много он уже не мог, стакан водки валил его замертво, а от ста граммов он уже лез драться с кем попало. Ну а двести граммов водки в день, как известно, любая зарплата обеспечит, даже с некоторой закуской, а никаких других потребностей у Володьки решительно не было. Странная кличка Дачник прицепилась к нему тоже не случайно. Зимой Володька кочевал по закрытым дачам в одном из подмосковных посёлков. Самое интересное было то, что его туда зазывали сами владельцы дач, потому что одним своим присутствием он как бы уже дачу охранял. Володька не только иголки сам не брал, но, прежде чем принять свои двести граммов, пунктуально выключал в даче всё, что там выключалось и гасилось, кормил собаку, всякий сезон новую, которая, однако, преданно кочевала с ним по всем дачам посёлка, и после этого со спокойной совестью проваливался в небытие где-нибудь у входа, в передней, возле той самой накормленной им собаки, которая благодарно стерегла его всю ночь, а заодно и охраняла дачу. Таким образом, с Володькой каждую весну возобновлялись контракты на следующий зимний сезон, ибо в этом дачном посёлке действительно на протяжении всей зимы не происходило никаких неприятностей, и всё это мистически приписывалось почти незримому присутствию там Володьки-Дачника. А с наступлением весны Володька начинал свою «трудовую» деятельность в городе, чаще всего кочуя из одного парка в другой, устойчиво занимал там низшую административную ступеньку, честно предупреждая начальство о своём пороке и нигде обычно больше трёх месяцев не задерживаясь.

Что же касается Гошки, имевшего кличку Горшок, глубоко, кстати, его оскорблявшую, то этот человек в некоторых отношениях был прямой противоположностью Володьке. Начать с того, что он был весьма высокого мнения о самом себе и, в частности, о своей внешности, за которой тщательно следил. Это, при его запросах и осведомлённости в модах, требовало немалых средств, которые он, однако, неведомым образом неизменно добывал. Гошка был сметлив, хитёр и деятелен, а кроме того, хвастлив и коварен. Все эти качества, соединившись, создали характер необычайно подлый и опасный. Но поначалу этот стройный, гибкий парень с открытым, простодушным лицом и голубыми глазами, с приветливой белозубой улыбкой и копной русых волос неизменно вызывал у всех симпатию. Это он умел, когда хотел и находил для себя выгодным. В остальное время выражение лица у него было какое-то сонно-брезгливое или, в особых случаях, насторожённо-жадное и злобное. При этом его черты вдруг неуловимо сдвигались, как на некоторых современных открытках, когда на них смотришь под разным углом, образуя, как бы из тех же элементов и черт, совершенно другое, отталкивающее лицо.

Если Володька-Дачник дрался всегда по единственной причине, что выпил не двести, а всего лишь сто граммов, то у Гошки были причины куда более разнообразные и, можно даже оказать, основательные, но всегда корыстные. То, как ему казалось, его обходили в делёжке или оплате услуг, то мешали заработать, перехватывая выгодное дельце или поручение, а то уводили какую-нибудь девчонку, которая ему приглянулась. Дело в том, что Гошка был ужасно жаден до баб, как он сам любил объявлять в мужской компании, и с упоением рассказывал о своих бесчисленных похождениях с самыми бесстыдными подробностями.

Выгнав обоих участников драки, Филипенко зашёл к дежурному, потом его перехватил один из сотрудников, потом кто-то ещё, и до своего кабинета он добрался, когда Лосев уже кончил допрашивать Витьку и сам уже собирался отправиться на поиски замнача, как коротко обозначалась всюду должность Филипенко.

— Как дела? — бодро осведомился последний, заходя в свой кабинет и усаживаясь возле стола на место посетителя. — Дожал ты его?

— Не вошёл пока в доверие, так точнее, — покачал головой Лосев, откидываясь на спинку кресла и вытягивая под столом свои длиннющие ноги. — Но сдаётся мне, сказать он чего-то не хочет. Вернее, я знаю, чего он не хочет сказать: почему следили за Шухминым. А это очень интересно. И докопаться до этого надо. И докопаюсь. Ну ладно. Чего там у тебя?

— Да ничего. Выгнал обоих.

— Кто такие?

— Местные. Один Володька, кличка Дачник. Другой Гошка, кличка Горшок.

— Горшок? — встрепенулся Лосев.

— Да. А что?

— Это вроде тот самый, который вместе с Витькой за Шухминым шёл. Ты давно его выгнал?

— Полчаса назад.

— Эх! Где же он сейчас может быть?

— Да где хочешь. Он табель не снимает.

— А где живёт?

— Это известно. Я записал. В Сокольниках.

— И нигде не работает?

— Как так! Числится за аттракционами, которые у нас тут на набережной. В качестве рабочего по посадке в эти люльки, видел?

— А сейчас его где искать, там?

— Что ты! Он уже небось освобождение отмечает. — Филипенко, усмехнувшись, махнул рукой. — Его сейчас с собакой не найдёшь.

— Ну, хоть как он выглядит, на всякий случай опиши.

Филипенко, как мог, описал симпатичную и щеголеватую Гошкину внешность, отметив при этом недобрый, вороватый взгляд его прищуренных, небесно-голубых глаз.

— Вот что, Николай, — задумчиво произнёс Лосев, глядя в окно. — Пришла мне в голову одна идея. Сегодня вечером я… — И Лосев коротко изложил свой план.

Филипенко, выслушав, покачал головой.

— В войну это называлось «вызвать огонь на себя», так, что ли?

— Именно. И тем демаскировать противника. Вот такая идея.

— Опасно всё же. Ведь ты небось захочешь один идти?

— Иначе нельзя.

— А группа прикрытия?

— Исключается, сам понимаешь.

— Ладно, договорились.

— Тогда я двинул. Вечером жди. — Он приветственно взмахнул рукой.

Лосев всё же решил ехать на работу. Но уже по дороге, на перроне станции метро, он передумал. Ему вдруг пришла в голову новая мысль. Ведь дела с Витькой Коротковым далеко ещё не закончены. И не потому только, что не всё удалось у него узнать, не во всём он признался, но и сам Витька заинтересовал Лосева. Ну, осудят его. Но через два, три года, даже пять лет он, как и другие, ему подобные, всё равно снова вернётся домой. Домой! Каким же он вернётся? И когда прививать ему что-то новое, хорошее, когда начинать? Потом? После суда? В колонии? Нет-нет. Виталий уже успел в этом убедиться. Потому что самые мучительные, самые страшные часы такой «новичок», как Витька, переживает сейчас, сразу после ареста.

Вот о чём подумал Лосев на шумном, суетном перроне метро, когда подошёл уже поезд и раздвинулись дверцы вагонов. А что, если заехать домой к Витьке, прямо сейчас? Виталий мельком взглянул на часы. Время есть. Ну, мать, возможно, на работе. Так просто посмотреть на двор, на дом, зайти в квартиру, поговорить с кем-то, оглядеться, посмотреть на сестрёнку хотя бы.

Виталий уже знал, как много говорит о человеке его жильё, если, конечно, уметь смотреть.

И потому подземный маршрут Лосева решительно изменился и в конце концов привёл его на станцию метро «Сокольники». Дальше следовало уже сесть в троллейбус, который вскоре и довёз его до нужной улицы.

Обширный двор, куда он через минуту зашёл, был полон суеты, звонких детских голосов.

За жидкой стеной зелёного кустарника виднелся дом, всего в три этажа, совсем старенький, обветшавший.

Лосев поднялся на второй этаж и сверился с номерами квартир. Судя по спискам жильцов на каждой из дверей, квартиры в доме были коммунальные, на несколько семей, и к Коротковым, например, требовалось звонить три раза.

Высокую, тяжёлую дверь, обшитую по краям войлоком, открыли сразу, не успел ещё прозвенеть третий звонок. На пороге Виталий увидел маленькую, черноглазую девчушку в зелёном платьице, пухленькие руки и щёки у неё были вымазаны чем-то сладким и клейким. Она с удивлением задрала вверх голову, чтобы рассмотреть Лосева, и важно объявила:

— Я таких длинных ещё не видела.

— Я длинный, а ты Лялька, верно? — улыбнулся Виталий.

— Верно. Это у тебя такая кличка, Длинный?

— А разве у всех должна быть кличка? — спросил он.

— Не, — закрутила головой девочка. — Это только у Витькиных ребят.

— А мама дома?

— Не. Она в магазин пошла. А ты к ней?

— К ней.

— В очередь ста-ановись! — весело и заученно закричала девочка и звонко рассмеялась беззубым ртом.

— А за кем? — поддержал шутку Виталий.

— За дядей Севой, вот за кем!

— Ладно. Я маму дождусь, можно?

— Пойдём, — охотно согласилась девочка и добавила озабоченно, явно подражая кому-то из взрослых: — Соседей никого нет, слава богу, зараз этих.

— Почему же «зараз»? — удивился Виталий, заходя в просторную переднюю и прикрывая за собой дверь.

— Дядя Сева их так называет.

— А Витя?

— Не. Он дядю Севу только так называет. — Она понизила голос и погрозила Виталию пальчиком. — Только ты не говори это никому. А то дядя Сева драться будет.

«Весёленькая тут ситуация, — подумал Виталий. — И девчушка в курсе всех дел».

Девочка между тем провела его в комнату возле самой входной двери. Комната оказалась большой, с одним широким окном. Громоздкий платяной шкаф делил её в глубине, возле окна, пополам, и обе эти половинки отгораживала от остальной комнаты тёмная, глухая занавеска. Получалась как бы общая столовая и две спальни.

— Ты где спишь? — спросил Виталий, подсаживаясь к столу.

— А вот здесь, около стола, — ответила девочка и взялась обеими руками за банку с джемом, стоявшую на столе (этим джемом она, вероятно, и перепачкалась).

— А мама разрешила его сейчас есть? — укоризненно спросил Виталий.

— Ха! — насмешливо усмехнулась Лялька, точно так, как утром усмехался Витька. — А это её? Вот так. Усёк?

Она повторяла Витькины словечки.

— А что же мне надо усечь? — улыбнулся Виталий.

— А то. Это Витька мне купил. Хочешь, угощу?

— Нет, спасибо.

Девочка забралась на стул и, потянувшись за ложкой, спросила, считая, видимо, нужным развлечь гостя:

— Ты кошек боишься?

— Нет.

— Я тоже. Но у Ритки такой кот — испугаешься. Глаза горят, сам чёрный, и одно ухо рваное. Интересно, он мальчик или девочка?

Виталий между тем незаметно оглядывал комнату. Длинная занавеска была сейчас отдёрнута, чтобы дневной свет проникал на эту половину комнаты. Было ясно, что в одной спаленке, на широком небрежно застеленном байковым одеялом матраце спала мать со своим, очевидно временным, мужем, а за шкафом спал Витька. Там на четырёх ножках стоял узкий матрац, тоже прикрытый одеялом. На стенке шкафа — дверцами он был повёрнут к спальне матери — висел на плечиках Витькин синий выходной костюм, а рядом кнопками были прикреплены в ряд три разной величины фотографии. Виталий пригляделся: на одной из них, самой большой, была снята футбольная команда после матча, один ряд игроков сидел на корточках, второй стоял, а перед ними на земле красовался большой кубок. Лица ребят сияли.

— Где тут Витька, ты знаешь? — спросил Виталий, кивнув на фотографию.

— Пустяки дело, — важно объявила Лялька, облизав ложку, и сползла со стула.

Виталий вслед за ней подошёл к фотографиям.

На совсем маленькой, паспортной, фотографии, которую он не мог разглядеть издали, была снята девушка. Фотографию эту Витька почему-то обвёл широкой чёрной рамкой, нанесённой, видимо, тушью прямо по стенке шкафа. «Умерла эта девушка, что ли?» — с недоумением подумал Виталий.

— Вот он, Витька, гляди, — сказала Лялька, приподнимаясь на цыпочки и тыча перепачканным пальцем в фотографию.

И Лосев сразу узнал Витьку среди стоящих во втором ряду футболистов, хотя вообще-то узнать было непросто, таким счастливым выглядел здесь Витька, так беззаботно, так заразительно он смеялся, обняв за плечи двух стоящих рядом товарищей.

Кнопки были прикреплены только сверху, и Виталий, приподняв нижний край фотографии, прочёл на обороте: «Виктору Короткову. Футбольная команда второй лиги „Сокол“ с кубком городского совета общества. Успехов тебе, Витя. От тренера В.П. Соколова. Сентябрь 1978 года». Виталий постарался слово в слово запомнить эту надпись. Надо будет, и он разыщет и это общество, и этого тренера. Тот, конечно, помнит Короткова, ведь прошло всего немногим больше двух лет, как команда завоевала тот кубок.

— А кто эта девушка, знаешь? — спросил Виталий, указывая на маленькую фотографию в траурной рамке.

— Пустяки дело, — снова важно сказала Лялька. — Это Катя.

— Она что, умерла?

— Во даёшь! — засмеялась Лялька. — Просто Витька на ней крест поставил.

— Поссорились?

Лялька в ответ беззаботно махнула рукой и пропела:

— Я не знаю, я не знаю, но что хочешь отгадаю. Тра-ля-ля, тра-ля-ля…

Девочка начала кружиться вокруг стола, хлопая в ладоши. Потом спросила:

— А ты можешь меня поймать?

— Нет, — серьёзно ответил Виталий. — Я свалю шкаф, стол, стулья, сломаю ногу, а ты убежишь.

Лялька расхохоталась.

А Виталий небрежно приподнял край маленькой фотографии, но надписи там не оказалось. И Виталий стал рассматривать третью фотографию. Она была сделана, очевидно, в парке, на открытой площадке, возле отрады какого-то огромного аттракциона, фантастические конструкции которого отрубались верхним срезом карточки. Витька стоял, прислонясь спиной к ограде из металлической сетки, с папиросой в зубах, а возле него, шутовски изогнувшись, стояли ещё двое парней. И Витька, и парни были явно выпивши и, глядя в объектив, глупо и нагло ухмылялись. Рядом с фотографией счастливых футболистов эта выглядела как пародия на веселье. Оба парня рядом с Витькой производили неприятное впечатление, хотя одеты были весьма щеголевато, особенно один из них, с копной светлых волос. На нём были дорогие, в кожаных нашлёпках, джинсы и явно заморская матроска с полосатым отложным воротом и косыми звёздами на животе. Второй парень был безобразно толст и неповоротлив. Виталий приподнял и эту фотографию. На обороте было написано: «Гопа, Жопа и я у печатного станка. Сзади главная борода, сволочь». Виталий снова посмотрел на фотографию и в самом деле заметил среди людей за оградой невысокого бородатого человека в тёмном костюме, с портфелем, который сердито оглянулся на снимавшихся парней. Виталий разглядывал эту фотографию с особым вниманием.

В этот момент в передней стукнула входная дверь, и сразу же в комнату вошла женщина в лёгком сером пальто нараспашку и пёстром платье. В руке она держала тяжёлую сумку. Виталий обратил внимание, как привлекательно и молодо она выглядит, как легки и порывисты её движения, какая у этой женщины тонкая, прямо-таки девичья фигура. Совсем светлые, крашеные волосы были распущены по плечам, пухлые губы подкрашены, а тёмные, горячие глаза смотрели насмешливо и дерзко на незнакомого долговязого парня, неведомо как оказавшегося здесь.

— А вам чего тут надо? — спросила она, вешая сумку на спинку стула.

— Он тебя ждёт, ждёт, ждёт, — лукаво сообщила Лялька.

— Марш в коридор, живо! — скомандовала мать.

— Рано ещё в коридор, — дерзко ответила Лялька, обеими руками хватая банку с джемом. — Может, он штрафовать тебя пришёл.

— Ах ты, дрянь! — обозлилась женщина, и лицо её сразу подурнело. — Ах ты, горе моё! Пошла вон, пока не наподдала! Вот ты у меня сейчас…

Лялька, прижав к себе банку, стремглав метнулась к двери, крикнув на бегу:

— Подавись дядькой! Подавись!

Женщина устало стянула с себя пальто, губы у неё дрожали.

— Здравствуйте, Вера Игнатьевна, — сказал Лосев участливо. — Трудно вам с девочкой, я гляжу. Извините, может, я не вовремя пришёл.

— А! Ко мне всегда не вовремя, если сама не зову. — Женщина быстро и внимательно взглянула на него исподлобья. — Вас что-то не помню, хоть и видный мужчина, — усмехнулась она.

Твёрдой походкой она прошла в свою спаленку и стала перед зеркалом, вделанным в створку шкафа, оглаживая своё туго обтянутое платьем тело и поправляя волосы. Причём стояла она так, чтобы Виталий мог вполне полюбоваться ею.

— Вы меня помнить не можете, — сказал Виталий. — Встречаться нам до сих пор не приходилось. А к вам я насчёт Виктора.

— Взрослый он, сам за себя отвечает, — равнодушно произнесла Вера Игнатьевна, продолжая внимательно разглядывать себя в зеркало и разглаживать, одёргивать платье на животе и бёдрах.

— Плохо с ним, — сказал Виталий. — Помочь ему надо.

— Сам виноват, раз так. Я, что могла, всё для него сделала. Без отца растила. Пора и для себя пожить. А то скоро и не взглянет никто, как считаете?

Она игриво наклонила голову и посмотрела на Виталия.

— А вы с дядей Севой ему передачи носить будете? — не сдержавшись, сердито спросил Виталий. — Или тоже не будете?

— А-а, вот вы откуда заходите, понятно. — Она гневно обернулась к нему, упёршись руками в бёдра. — В мою жизнь собираетесь влезть, да? Соседи дорогие небось настучали? Знаю, знаю, у вас тут каждый второй стукач! А вот не выйдет!

— Да не про вас речь, — возразил Лосев. — Я пришёл…

— Знаю, зачем пришли! Витька только для подхода. А потом на Ляльку, эту заразу, свернёте. Плохо воспитываю подрастающее поколение, — с издёвкой произнесла она. — И всё на меня сведёте. Мать плохая, жена никакая! Зато любовница я какая, не знаешь? И не узнаешь, не подбирайся лучше. Ишь гладенький какой нашёлся.

— Подождите, Вера Игнатьевна, — попробовал успокоить её Лосев. — Я вам сейчас всё объясню. Нам посоветоваться с вами надо, как…

— Все вы сначала советуетесь, а потом под подол! Знаю! Учёная!

— Ладно, — усмехнулся Лосев. — Тогда я сначала вам представлюсь. А то вы сразу так на меня напали, что мы и познакомиться не успели.

Но женщина задобрить себя не дала.

— А мне и знакомиться с тобой не надо. Сдался ты мне! Где ты меня только засёк, не знаю. Что, приглянулась? Только не с той стороны подъезжаешь, миленький. В душу-то мне не лезь, в постель — это другое дело. Понял?

— Я-то понял. Вы не хотите понять.

— И я поняла. Будь спокоен. Я таких кобелей…

— Я к вам, Вера Игнатьевна, из милиции.

— Ха, напугал! А там что, не мужики? Знаешь, за мной какие оттуда бегали? А я…

Виталию стало ясно, что он ничего не добьётся. Это был разговор глухих, каждый вёл свою тему.

— До свидания, Вера Игнатьевна, — сказал Лосев. — К сожалению, разговора у нас пока не получилось. Перенесём его на другой раз.

В коридоре он увидел Ляльку и возле неё какую-то женщину, видимо, соседку, которая вытирала полотенцем лицо и руки девочки. Посмотрев на Лосева, женщина зло сказала:

— Хоть бы ребёнка постеснялись. Калечите ведь девочку.

— Ага, калечат, — охотно подтвердила Лялька. — А как гулять идти? Так можно, тётя Маруся?

Виталий не нашёлся что оказать и поспешно вышел на лестницу.

Он приехал к себе в отдел уже в конце дня. К счастью, Шухмин оказался на месте, иначе пришлось бы откладывать операцию.

Пётр сразу понял замысел Лосева и с обычным своим шумным энтузиазмом включился в разработку плана предстоящей операции. Прежде всего от него требовалось вспомнить в мельчайших подробностях весь путь их с Ниной в тот вечер по парку.

— Ну всё, — кивнул Виталий, когда Пётр закончил свой рассказ. — Мне пора. Будь здоров.

— Это уж ты будь здоров, — озабоченно ответил Шухмин.

Теперь путь Виталия лежал снова в парк.

Туда он приехал приблизительно в то же время, как накануне Петя Шухмин со своей девушкой.

Пройдя через центральный вход, Виталий замедлил шаг, гуляющей походкой обогнул высокую переливчатую стену фонтана и двинулся по аллее в сторону набережной. При этом он лениво поглядывал по сторонам и даже что-то безмятежно насвистывал сквозь зубы. Но уже через минуту ему пришла в голову мысль, что он ведёт себя неправильно. Он притворяется гуляющим без дела человеком, самым обычным и совсем безобидным. А вдруг ему поверят? Правда, Шухмин даже не притворялся, а в самом деле был в тот вечер таким обычным, отдыхающим человеком, и всё-таки за ним пошли. Возможно, за ним пошли случайно или он мог в какой-то момент вести себя не так уж обычно. Как Витька сказал? «Торчал, где не надо, и лупил зенки». Да, вот в этот момент Шухмин, видимо, вёл себя необычно. Но Виталий этого момента не знает. Да и сам Шухмин его не заметил. Значит, Виталию сейчас надо вести себя всё время необычно, чтобы на него обратили внимание.

Лосев постепенно из лениво гуляющего человека превратился в какого-то насторожённо-любопытного и весьма настырного типа, который на ходу ко всему подозрительно приглядывался и что-то вынюхивал, при этом неуклюже стараясь всего этого не показывать.

Таким манером он прошёл всю аллею, и на этом пути никто за ним не увязался. Виталий вышел на набережную, где на обширной площадке расположились четыре причудливых заграничных аттракциона и, как всегда, толпился народ. Среди этих четырёх аттракционов Виталий сразу узнал тот, возле которого фотографировался Витька с двумя приятелями. Наверно, его он назвал в подписи к фотографии печатным станком. Почему это он так странно его назвал, интересно знать?

Теперь следовало немного потолкаться среди публики, точь-в-точь как это сделали Шухмин и его девушка. Виталий вспомнил, что Пётр сумел даже за это время усечь, сколько минут кружится один из аттракционов, прикинуть, сколько человек он одновременно пропускает, сколько стоит в очереди и, следовательно, сколько времени нужно было простоять ему, Петру. Что ж, Виталий тоже мог проделать все эти расчёты, даже более откровенно, более деловито, чем Пётр. Можно и пометочки сделать.

Виталий с самым серьёзным и сосредоточенным видом стал прикидывать, то и дело поглядывая на часы, ход работы ближайшего из аттракционов. При этом он не забывал всё время подозрительно и как бы незаметно оглядываться и наконец медленно двинулся через площадку к одной из аллей, ведущей, судя по указателям, к тиру и концертной площадке.

И вот тут-то, в самом начале этой аллеи, Виталий вдруг ощутил за собой слежку.

Виталий выбрал момент и незаметно оглянулся. Было ещё достаточно светло, и он почти сразу заметил в толпе гуляющих двух незнакомых парней, заметил их напускное равнодушие, их неумелую маскировку. Впрочем, один из парней ему почему-то показался знакомым, хотя Виталий твёрдо знал, что нигде не встречал его.

Но сейчас следовало решать другую задачу. Итак, слежка за Шухминым началась здесь, около этих самых аттракционов. И за Виталием тоже. Выходит, они оба здесь «торчали, где не надо, и лупили зенки». Очень важное открытие.

Но главное всё же остаётся пока неясным. Почему слежка начинается возле аттракционов? Кто этих ребят послал? Зачем? Тут придётся кое с кем посоветоваться.

Размышляя, Виталий брёл по парку, уже не разбирая дороги и неотступно ощущая за спиной своих преследователей.

Бледно-голубое небо наливалось синевой, начинало темнеть. В аллеях и павильонах, на концертных и танцевальных площадках вспыхивали огни. Заметно прибавилось людей вокруг. Душный вечер снова опускался на город. Но здесь, в парке, всё же чувствовалась прохлада от бесчисленных фонтанов, небольших прудов, от реки.

Виталий неторопливо двигался в толпе гуляющих, соображая, что же всё-таки придумать, чтобы заставить парней, идущих за ним, раскрыться.

И постепенно у него начал складываться план дальнейших действий.

Неожиданно откуда-то сбоку он вдруг услышал радостный возглас:

— Виталий! Лосев! Стой, чертяка!

Вздрогнув, Виталий огляделся. Сквозь сплошной поток гуляющих к нему пробирался какой-то человек, резкие тени падали на его лицо, и Виталий его узнал, когда человек оказался уже совсем рядом и схватил его за плечи.

— Славка! — обрадовался Виталий.

Это был его давний друг по части, Слава Васнецов, с которым Виталий ни разу после демобилизации не видался. А ведь служили вместе не только в одной части, но и в одном взводе, а сначала и в одном отделении даже. Первый прыжок с парашютом исполняли вместе. Славка был всегда рядом во всех походах, на всех учениях.

— Слушай, ты же в Омске живёшь? — спросил Виталий. — Каким тебя ветром сюда к нам задуло, скажи на милость?

— Длинная история, — махнул рукой, Славка, и круглое, веснушчатое, вечно улыбающееся лицо его вдруг помрачнело. — Идём посидим, расскажу.

Вот тут-то Виталий и опомнился. Ах, как славно, но как некстати встретился ему его старый друг! Он нагнулся к Славке и тихо, то и дело опасливо оглядываясь по сторонам и как-то криво усмехнувшись, спросил:

— Ты, между прочим, знаешь, где я служу?

— Слыхал, представь себе.

Славкино лицо из мрачного стало вдруг напряжённым, он сразу ухватил странность лосевского поведения.

— Так вот, представь себе, — всё с той же нарочитой, даже неприязненной насторожённостью продолжал Виталий, — сейчас за мной, например, следят два лба, и мне обязательно надо узнать, зачем они это делают. — Он оглядел своего старого друга и удовлетворённо констатировал: — Вроде жирком ты не заплыл. Кое-чего ещё помнишь?

— А то, — ухмыльнулся в ответ Славка. — Я так понимаю, что расшифровываться перед ними ты, однако, не хочешь?

— То-то и оно.

— Может, мне исчезнуть? — Славка подмигнул.

— Пожалуй. Хотя… — И тут хитрющая Славкина улыбка навела Виталия на новую мысль. — Раз уж так… Давай дадим спектакль.

— Давай! — азартно согласился Славка.

Он уже загорелся, он уже стал и вовсе прежним, каким помнил его Виталий, каким Славка был на полосе препятствий во главе своего лихого отделения, где поначалу служил и Виталий. «Дьяволы» там служили, «голубые дьяволы», поскольку падали они с неба.

Виталий коротко изложил свой план.

— Утверждаю, — важно кивнул Славка.

И они сразу же поссорились, здорово поссорились, громко, зло, так, что на них даже стали оглядываться. И, продолжая ссориться, они двинулись в глубь парка, туда, где кончались аллеи и начинались рощи, полянки, овраги и узкие тропинки, еле различимые в слабом свете редких фонарей. Сюда мало кто решался забираться с наступлением вечера.

За тёмной стеной высокого кустарника, когда вокруг уже никого не было, Славка вдруг коротким и резким ударом, на который он был когда-то великим мастером, свалил Виталия на землю. «Знать бы с утра, другой костюм надел», — с досадой подумал Лосев, кубарем катясь по траве. Удар был нанесён, конечно, вполсилы, иначе бы уже о костюме не думал. А Славка между тем одним прыжком оказался верхом на противнике и, привычно заломив ему руку, прорычал:

— Будешь, гад, возвращать? Или…

И сразу же из-за кустов к ним метнулись две тени.

— Стой! — схватил Славку за руку один из подбежавших парней. — Кто такой, пусть сперва скажет.

— А ты сам-то кто? — задиристо спросил Славка.

— Не суй морду, — отрезал парень. — Без морды уйдёшь. Ну? — обратился он к Лосеву.

— Эй, парень, — насмешливо сказал Славка. — Сейчас нас трое на одного, а может стать два на два, улавливаешь арифметику?

И в тот же миг, скатившись на бок, он ловко ударил ногой стоявшего сзади него парня, тот, взвыв от боли, отскочил назад и, оступившись, повалился в кусты.

— Не надо, деточка, баловаться ножом, — укоризненно произнёс Славка и снова в тот же миг оказался на Лосеве. — Ну, гаврик, — обратился он ко второму парню. — Будем всё делать вместе или как?

— Ну, ты даёшь! — восхищённо произнёс тот. — Давай вместе.

— У тебя к нему чего? — снова спросил Славка, ткнув кулаком Лосева в спину.

— Надо знать, кто он такой.

— Это я тебе сам скажу. Он мне сотнягу третий месяц не отдаёт.

— Так мы его сейчас…

— Не тронь! — заорал Славка. — Его карманы мои, понял?

— Пойдём, Горшок, — плачущим голосом произнёс второй парень, выбираясь на четвереньках из кустов. — Ну их к…

— Эй, — прохрипел Виталий, приподняв голову. — Стой. Хрен с ним, отдам сотнягу. Но давай вместе пропьём. Чтоб не вся ему досталась. Подойдёт?

— Ну, ну… — для вида воспротивился Славка. — Ты у кого брал?

— Ха! Во дело! — восхищённо хлопнул себя по колену Горшок. — На троих, так? — Он уже забыл о своём приятеле. — Давай через час на набережной, у первого аттракциона. Лады?

— А, давай, — бесшабашно махнул рукой Славка. — Хоть выпьем. По-другому с него всё равно не получишь.

— Тогда общий привет, — приподнял руку Горшок.

И две тени исчезли за кустами.

Глава 4 В ОДНОМ ЮЖНОМ ГОРОДКЕ

Откаленко прилетел туда в середине дня. Как всегда, в аэропорту его уже ждали.

Капитан Туркевич, с которым он говорил ещё из Москвы, оказался спокойным, даже меланхоличным человеком лет тридцати пяти, совсем незаметным, буквально ни одной чертой не запоминающимся. Он напряжённо улыбался, говорил глуховато, неразборчиво, округлыми, тоже незапоминающимися фразами. И рост у него оказался средний, и комплекция средняя, и даже костюм на нём был какой-то тоже средний. У Игоря такие «средние» люди симпатии не вызывали, они его даже настораживали своей безликостью и незаметностью.

Впрочем, всё это сейчас было неважно. Главным было то, что из всей троицы, названной, а вернее, упомянутой администратором гостиницы во Внукове, удалось установить только одного, некоего Ткачука Олега Романовича, который предложил администратору купить золотые часы «Павел Буре» и оставил ту наглую записку в московской квартире. Вернее, установить удалось всех троих, большого труда это не составило, но остальные двое, возможно, с Ткачуком связаны не были, так как прилетели в Москву позже. Правда, все трое оказались из одного города, но причины приезда были указаны самые разные, да и улетели они из Москвы другим рейсом и, между прочим, в другой город. Словом, вполне возможно, что права была дежурная по этажу во внуковской гостинице, прелестная Вера Феодосьевна, утверждая, будто троица эта познакомилась лишь в Москве, в этой самой гостинице.

Однако строгие правила его непростой службы требовали от Откаленко полностью и до конца убедиться в правильности подобной версии. Кроме того, Ткачук мог тем двоим тоже предложить купить у него эти часы или что-то ещё, заслуживающее внимания, и тогда те двое могли оказаться ценными свидетелями. Так или иначе, но по их следам отправились коллеги Откаленко, от которых он ждал сообщений уже здесь, в этом южном городе. Ну а сам Откаленко должен был тем временем выяснить, что из себя представляют эти двое, Семён Михайлович Заморин и Илья Георгиевич Кикоев.

Но главного внимания, естественно, требовал Ткачук. Тут следовало учесть ещё одно обстоятельство. Было очевидно, что один он кражу у Потехина осуществить не мог и соучастниками были явно не москвичи, иначе не произошло бы такой «накладки» с адресами. Но и этим не ограничивалась сложность задачи, стоявшей перед Откаленко. Прежде всего ведь следовало убедиться, что сам Ткачук участвовал в краже у Потехина, и часы «Павел Буре» те самые, которые и объявлены в розыск. А для этого требовалось, как минимум, увидеть их. Потехин с дотошностью коллекционера указал на самые, казалось бы, мелкие индивидуальные особенности принадлежавших ему вещей. И на часах, например, имелись всякие царапины, вмятинки, пометки в некоторых местах, в частности на крышках. Игорь прихватил с собой эти показания Потехина, да и помнил он их наизусть, так что ему достаточно было только взглянуть на те часы у Ткачука.

А заодно следовало убедиться в наличии у него ещё каких-нибудь украденных вещей. Но сделать это было не просто. Ведь на обыск в доме Ткачука ни один прокурор не дал бы сейчас санкции.

Вот какие непростые задачи стояли перед Откаленко, когда он прилетел в этот южный город и в сопровождении молчаливого капитана Туркевича направился в гостиницу, где ему был забронирован скромный номер. Он оставил там свой видавший виды чемоданчик, а потом направился в горотдел представиться начальству.

Начальник горотдела полковник Шадури принял Игоря с обычным грузинским радушием и обещал, как он выразился, «любую помощь в любой момент».

В городе стояла небывалая даже для таких мест жара. У Игоря было ощущение, когда он только вышел из самолёта, что попал не просто в баню, а в финскую баню, где, как известно, раскалённый, сухой воздух составляет всю её суть.

Между прочим, из горотдела он вышел, уже имея не только адрес Ткачука, но и узнав место его работы — комбинат бытового обслуживания.

Здесь, в этом городе, Откаленко никогда не бывал. Суетливый, крикливый и весёлый, как все южные города, белый, словно выгоревший под жгучими лучами солнца, и по этой же причине такой сухой, почти рассыпчатый. Песок скрипел под ногами, тонкими струйками сыпался из всех щелей небольших, стареньких, сморщенных глинобитных домиков, стоило только удалиться от центральных улиц. Песок скрипел на зубах, горячие порывы ветра неожиданно швыряли его в глаза.

Комбинат, к которому подошёл Откаленко, размещался в небольшом, стандартном, двухэтажном здании.

Но вот в какой из его мастерских трудился Олег Романович Ткачук, было пока неизвестно. Это прежде всего и предстояло установить.

Игорь с минуту задумчиво стоял перед входом в комбинат, пока на улицу не вышел какой-то худющий, загорелый парень в голубой майке и серых, парусиновых, невероятно мятых брюках и, остановившись, достал пачку дешёвых сигарет. Игорь подошёл, на ходу тоже достав сигарету и попросив разрешения прикурить. И пока они прикуривали от одной спички, Игорь небрежно спросил:

— Олег на работе, не знаешь?

— Селезнёв-то?

— Да нет, Ткачук.

— А-а. Стучит. Чего ему ещё делать? — осклабился парень, обнажая редкие, мелкие зубы и мощные розовые дёсны. — Не знаем только на кого стучит.

— Выходит, на подозрении он у вас? — словно бы настораживаясь, спросил Игорь.

— А у тебя, значит, нет? Тогда чего нюхаешь?

«Ну, острые тут ребята, — подумал Откаленко. — Смотри, пожалуйста».

— Мало ещё его знаю. В Москве только сошлись и сразу разбежались.

— Точно. В Москве он был. Сказал, тётка померла.

— Эх! — мечтательно вздохнул Игорь. — У меня раз тоже так тётка померла. Четыре дня гулял будь здоров как. Теперь вот думаю, кого бы ещё так похоронить.

Парень небрежно оглядел Игоря и, усмехнувшись, махнул рукой.

— Махно и не то придумает, если стоящее дело подвернётся.

Игорь в ответ пожал плечами.

— Стоящее дело приносит доход, а куда его тут толкнёшь?

— А тебе что нужно, купить или толкнуть?

В ответ Игорь до обидного снисходительно посмотрел на парня и спросил:

— Ты откуда свалился, малыш?

Но тот в ответ лишь широко улыбнулся.

— Ты лучше спасибо скажи, что Гришку-Попа встретил, то есть меня. Это тебе судьба подарок преподнесла, понял?

«А ведь он, пожалуй, прав», — подумал Откаленко.

— Понял, — кивнул он. — И чтобы ты, Гриша, понял, что я понял, пойдём посидим. Где у вас тут можно?

— А Махно?

— Никуда не денется. Пусть стучит. Одной подмёткой больше у граждан будет. Так как? Я ставлю за знакомство.

— Что ж, с деловым человеком не грех и посидеть… за одним столиком, понятное дело. — И Гришка снова осклабился, обнажив свои могучие дёсны.

Через несколько минут они уже сидели в каком-то третьеразрядном кафе, темноватом, грязном, прокуренном, среди таких пьяных и бандитских рож, что обычный посетитель и минуты бы тут не выдержал. Кафе между тем называлось «Одуванчик».

Игорь сообщил новому знакомому, что приехал из Москвы, где случайно и встретился с Олегом в гостинице аэропорта. Ох, и здорово же они с ним там в тот раз набрались в подходящей компании (что, по словам дежурной по этажу, было и в самом деле, когда упомянутая троица весь вечер кутила со случайными собутыльниками, а наутро уже никто из них не мог вспомнить, с кем накануне их свела судьба). О своих занятиях Игорь поведал лишь намёками, но так, что Гришке показалось, будто он всё понял и сразу же проникся необычайной симпатией к новому приятелю. Этому способствовала и вторая бутылка, за которую они принялись.

— А Махно сюда кое-чего из Москвы притаранил, — пьяно ухмыльнулся Гришка. — Желаешь взглянуть? Можем устроить.

— Стоящее?

— Говорит, на ценителя. Но хрустов готовь много.

— Один работал?

Вот этот вопрос задавать не следовало, он сорвался у Игоря случайно, всё-таки и ему пришлось выпить наравне с Гришкой. И этот неуместный, неположенный вопрос словно встряхнул пьяного Гришку, наполовину, кажется, даже отрезвил его. Он насторожённо, с нескрываемым подозрением посмотрел на Игоря и, кривя толстые мокрые губы, ехидно осведомился:

— Никак, ты тоже постучать хочешь? Гляди, парень, если что, отсюда живым не выйдешь. Мне сейчас только свистнуть.

Игорь вдруг почувствовал, как заломило в висках и сухо стало во рту. Он, однако, заставил себя беспечно и снисходительно усмехнуться:

— Ты, Гришенька, я смотрю, человек вовсе необразованный. А тут, мне почему-то представляется, найдутся и образованные. Я им одно только словечко пропою, какое и тебе шепнул, да ты не заметил, и они, боюсь, тебя за близорукость твою сильно накажут, больно, чтобы ухи не развешивал и своих узнавал, сука ты последняя.

Такая спокойная уверенность, такая лютая, злая властность звучали в словах Откаленко, ибо он сам себя заставил поверить в то, что говорит сейчас, во второй, потайной смысл своих слов, что Гришка изумлённо вылупил на него пьяные глаза и неуверенно спросил:

— Это чего ж такое ты мне шепнул?

— Чего два раза не шепчут. На, выпьем сперва.

Они снова выпили, и Игорь продолжал:

— Слушай, Поп, и наматывай. Кое-чего, может, я у Махно и возьму, если моим любителям подойдёт, посмотрим. Но главное не в том. Мне тут скоро кое-чего подкинуть должны, чего я сам толкнуть желаю. А Махно мне гавкал, что есть тут кому. Так это или зря гавкал?

Гришка задумчиво поскрёб затылок.

— Так-то оно так. Кому толкнуть, найдётся. Но у тебя, допустим, и гвоздя не купят, если… Ну, как сказать?.. Не поручится за тебя кто. Уж больно контора у нас тут метёт здорово. Полковничек сидит один, мать его…

— А мы по-другому сделаемся, — усмехнулся Откаленко, поняв нехитрый Гришкин умысел. — Ты, к примеру, не прочь заработать, я полагаю?

— Ха! Кто ж откажется? — гоготнул Гришка.

— Тогда за наши дела, — предложил Игорь, поднимая рюмку.

Они дружно выпили, сунули в рот по ломтику колбасы, и Игорь продолжал:

— Раз уж мы с тобой скорешились, давай Махно пока оставим. Я тебе верю, понял?

— П-понял, — мотая головой, нетвёрдо ответил Гришка.

— Ну а потому к завтрашнему дню, — внушительно сказал Откаленко, — мне представь, чего Махно толкает и по какой цене. Плата аккордная.

— Б-бутылка небось? — тупо уставился на него Гришка.

— Две. А если что куплю, тебе, как в комиссионке, отломится. Только не семь, а… пятнадцать процентов. Идёт?

— Д-д-двадцать… — с пьяным упрямством возразил Гришка. — Р-риск, понимаешь…

— В отдельных случаях нет вопроса. — Игорь сделал широкий купеческий жест, потом посмотрел на поникшего Гришку и совсем мельком на часы. — Но главное, Гриша, — напомнил Откаленко, — это второй вопрос: кому мне толкать, кто примет? Это ты не забудь. Понял ты меня?

— П-понял…

— И всё пока, — мягко сказал Откаленко. — Пойдём, Гриша. Продолжение завтра.

Он поманил официантку.

Через минуту они с Гришкой, под руку и чуть раскачиваясь, вышли из кафе.

С большим трудом вырвав из Гришки адрес, Откаленко поймал такси и благополучно доставил нового приятеля до места назначения.

Возвратившись в горотдел и разыскав капитана Туркевича, он, отдуваясь, сказал:

— Ох, Владимир Осипович, где бы окатить голову и раздобыть стакан крепкого чая? Гадости наглотался, памятуя совет полковника.

Полковник Шадури и в самом деле сказал ему на прощанье: «Помни, дорогой, тебя тут ни одна душа не знает, в нашем деле это всегда ба-альшой козырь».

В горотделе оказалась отличная душевая, и окатиться Игорю удалось с головы до ног. Ну а чаем угостил его лично капитан Туркевич у себя в кабинете. За чаем Игорь и рассказал ему о своих похождениях.

— Ну ладно, — заключил Туркевич. — Значит, завтра к двенадцати у вас будет справка на Гришку-Попа и Ткачука и первые данные о Заморине и Кикоеве.

Утром Игорь проснулся от нестерпимо-жгучих солнечных лучей, бивших прямо ему в глаза. Наскоро позавтракав в гостиничном буфете, он направился в горотдел.

Неожиданно, где-то на середине пути, когда Игорь уже вышел на нужную ему людную центральную улицу, в толпе прохожих мелькнула чья-то знакомая физиономия, мелькнула и тут же исчезла, растворилась за спинами снующих мимо людей, оставив у Игоря сосущее, неприятное чувство, словно он нечаянно коснулся чего-то мерзкого, а может быть, и… опасного. Что это был за человек, откуда?

Нет. Игорь не думал, что за ним кто-то следит, как там, в Москве, за Шухминым, но что его кто-то увидел, сомнений не было. И может увидеть снова, может и вернуться, чтобы ещё раз увидеть. Да кто же в конце концов был этот человек?..

Откаленко и в самом деле прошёл мимо горотдела, глазом даже не поведя в его сторону. А, чёрт! Он вспомнил наконец эту паскудную физиономию. Ну, конечно! Этот малый сидел вчера за столиком в кафе «Одуванчик», совсем недалеко сидел, и дул водку пополам с пивом в обществе ещё двух таких же пропойц с бандитскими рожами и раз или два, кажется, с любопытством посмотрел в сторону Игоря и Гришки. Ну вот и прекрасно! Теперь всё встаёт на место. Да, о чём-то Игорь подумал ещё, когда вдруг вспомнил этого парня… А-а, он пришёл к заключению, что одним из дворов по левой стороне улицы — следовало только поточнее рассчитать, каким именно, — можно было попасть во двор горотдела, и уже никто этого не увидит.

Игорь решил немедленно реализовать столь счастливую идею.

Туркевич ждал его в своём кабинете.

Слабо улыбнувшись бледными, незаметными губами, Туркевич спросил:

— Начнём?

— Начнём, — согласился Откаленко. — Но сначала одно организационное предложение. А ещё раньше — вопрос: кто заказывал мне номер в гостинице?

— Жена.

— Жена? — удивлённо переспросил Игорь. — Почему жена?

Туркевич улыбнулся, как всегда, почти незаметно, но Игорь уже научился улавливать всякие чувства на этом, казалось бы, совершенно невозмутимом лице.

— Почему жена? — переспросил Туркевич. — Дело в том, что она работает в тресте кафе и ресторанов. Заказ на номер шёл от этого треста.

— Отличная школа, — согласился Откаленко. — По всему видать. Ну а теперь организационное предложение. Дело в том, что мне пришлось добираться до вас сегодня довольно сложным путём. Другой раз это может обернуться неприятностью.

И он рассказал о своём утреннем приключении.

— Дайте телефон для связи, — попросил Игорь, — и адрес для экстренных встреч. Так, знаете, на всякий пожарный случай.

— Правильно, — одобрил Туркевич. — Пишите и оставьте на столе.

— Само собой.

Туркевич продиктовал два телефона и, подумав, адрес. Листок остался на столе, и в течение всего последующего разговора Игорь то и дело поглядывал на него.

— Вот что мы пока установили, — сообщил Туркевич, раскрывая свою папку. — Сегодня и завтра кое-чего ещё добавим. Первое. Ткачук Олег Романович, кличка Махно. Одна судимость. Кража. Неумён, агрессивен, хвастлив, любит приврать. Верить можно только, когда он испугается. Обширные связи в уголовной среде. Не организатор, не лидер, как говорят. Исполнитель. Авторитетом большим не пользуется. Из города раньше не исчезал. Работает в мастерской быткомбината, это вы знаете. Есть брат, старший. Сидит, срок большой, за вооружённый грабёж. Мы его и брали. Этот умён, инициативен и очень опасен. Сестра замужем, в другом городе. Вот таков Махно. Ну, Гришку, то есть Григория Сербина, по кличке Поп, я вам уже характеризовал. Судимость одна, хулиганство. Это, повторяю, мелочь среди них.

— Насчёт Ткачука, — сказал Игорь. — Заморин и Кикоев в его друзьях числятся?

— Такие у нас вообще по учёту не проходят.

— Вот тебе раз! А по адресному столу?

— Сегодня всё уточним. Это только первые данные.

— Из Саратова сведения поступили?

— Поступили, — махнул рукой Туркевич. — Ни того, ни другого обнаружить пока не удалось.

— М-да… — вздохнул Игорь. — Ну, ребята наши там всего один день. Может, ещё обнаружат.

— Ладно. — Туркевич уступчиво кивнул. — Мы пока здесь пошуруем.

Они простились.

Игорь вышел не на улицу, а во двор и уже знакомым путём выбрался на тихую, зелёную улицу.

Адрес Гришки он запомнил твёрдо. Этого тоже требовала его профессия, и зрительная память никогда ещё Игоря не подводила, ни в одном городе, куда заносили его беспокойные дела розыска.

Когда Игорь вышел наконец на нужную улицу, то сразу увидел вдали на скамейке Гришку. В старенькой, вытянутой на груди майке, в парусиновых, немыслимо мятых брюках и разбитых тапочках на босу ногу, Гришка безмятежно покуривал, жмурясь от солнечных лучей, падавших на него сквозь редкую крону деревьев.

Игорь вяло дополз до скамейки и уселся возле Гришки.

— Ну, — сказал Игорь лениво. — Надумал чего?

— А тебя… — Гришка вдруг загадочно умолк, и Игорю стоило усилий продолжать спокойно жмуриться на солнце и не посмотреть в сторону своего собеседника. — …Тебя Махно вспомнил, — закончил Гришка, торжествуя.

— Чего ж ему не вспомнить, раз я его помню, — пожал плечами Откаленко. Всё же ему стало немного не по себе.

— Слышь, Чёрный? А какая такая была тебе выгода через меня с ним торговать, а?

— Была да сплыла.

— А всё ж таки?

И в этой жестокой настырности Откаленко ощутил что-то новое, что-то не Гришкино, словно кто-то внушил её ему, кто-то ему велел повести так разговор.

Игорь лениво повернул голову, оценивающе-небрежно оглядел подавшегося к нему Гришку и презрительно процедил сквозь зубы:

— Катись лучше, бобик. Дёрнуло меня гавкать с тобой вчера.

— Ладно тебе! — уже всерьёз обиделся Гришка. — Ты на встречу-то пойдёшь или нет?

— Моё дело. Махно твой тоже не царь морской. У вас тут рыбка покрупнее ходит.

Откаленко решил не только показать Гришке, какая дистанция их разделяет, не только дать понять, что там Гришка просто мелочь, шелуха рядом с ним, Чёрным, что его дело шестерить, состоять на побегушках, но что и сам Махно тоже в его глазах не бог весть какая величина.

— До той рыбки тебе, Чёрный, без нас не добраться, понял? — обиженно сказал Гришка, отодвигаясь. — Не очень-то кидайся.

— А что?

— А то. Укусить могут.

— Это меня? — мрачно и удивлённо спросил Игорь.

— До хотя бы и тебя.

— Ну, топай, топай! — Игорь зло хохотнул. — Я гляжу, ты перегрелся, бобик.

— Ладно, — не вытерпел Гришка. — Махно тут, у меня сидит. Пойдёшь? — И он кивнул на свою калитку.

— А товар?

— Небось при нём.

— Пойдём, чего ж, — лениво согласился Откаленко.

— А комиссия будет?

— Будет, будет. Всё тебе, Гришенька, будет, чего на роду написано.

Они поднялись со скамейки и направились к калитке. Она отворилась с душераздирающим визгом, чертя нижним краем по песку.

Откаленко, не выдержав, усмехнулся.

— Даёт у тебя калитка, очумеешь.

— Сознательная. Никто нежданно не явится. Ты гляди, полкан мой выскочит.

И в самом деле из-за небольшого дома в глубине двора вылетела крупная дворняга, чёрная, лохматая, с квадратной мордой и обрубленным хвостом. Злобно рыча, она кинулась к незнакомому человеку. Игорь остановился и упёрся глазами в круглые, осатанелые от злости собачьи глаза. Пёс тоже остановился, яростное клокотанье усилилось, пасть приоткрылась, стали видны белые клыки.

Гришка собрался было дать какую-то команду, но Откаленко движением руки остановил его.

— Как звать-то? — спросил он, не отводя глаз от собаки.

— Марс.

— Ишь ты! — усмехнулся Игорь и вдруг грозно окликнул: — Марс!

Уши собаки приподнялись. Она словно удивилась.

— Ко мне! — снова приказал Игорь.

Собака, однако, не шелохнулась, но глаза раза три подряд недоуменно мигнули.

Игорь сделал твёрдый шаг вперёд и властно произнёс:

— На кого лаешь?

И собака, вывалив язык, воззрилась на него в полном недоумении, словно и в самом деле не понимая, на кого это она вдруг решилась лаять. Она даже села, Чтобы основательнее подумать над этим.

А Игорь уже уверенно подошёл к ней и спокойно потрепал её за ухом.

— Ну, ты даёшь, Чёрный! — восхищённо удивился Гришка. — Чтобы Марс так…

Они двинулись к домику, и за ними, неохотно поднявшись, потрусил Марс, явно смущённый всем происшедшим с ним.

Дверь в дом оказалась незапертой. Гришка только толкнул её и провёл Откаленко по темноватому коридорчику, затем они поднялись по узкой, скрипучей лестнице на маленькую площадку, куда выходило две двери. Открыв одну из них, Гришка кивком пригласил Откаленко за собой.

Небольшая, душная комната была залита солнцем. И в первый момент Игорь, невольно жмурясь, даже не заметил длинного, худощавого парня, развалившегося в старинном кресле с диковинной резьбой и потёртыми, рваными подлокотниками, невесть как оказавшемся в этой убогой, пыльной комнатёнке.

Парень оглядел Игоря и небрежно спросил Гришку:

— Этот, что ли?

— Ага. Этот, — охотно подтвердил Гришка.

— Ну, — обратился парень уже к Откаленко, — чего ты тут, гад, нюхаешь?

Впрочем, в голосе его не было злости.

— Что ж, Олежек, — насмешливо спросил Откаленко, — знакомых не признаёшь?

— Не-а, — с такой же точно насмешкой покрутил головой Ткачук.

— Та-ак, — протянул Откаленко, без приглашения садясь на какой-то стул прямо на середине комнаты и вытаскивая сигареты. — Значит, как пить, так знакомый, а как дела делать, так всё, ваших нет?

— Допустим. Дальше что? — всё с той же нахальной усмешкой ответил Ткачук.

Игорь не спеша встал, приблизился к насторожившемуся Ткачуку и вдруг, нагнувшись, неуловимым движением рванул ножку кресла, в котором сидел Ткачук. И тот кубарем вывалился на пол, а кресло, с наполовину оторванной ножкой, покатилось в другую сторону. Игорь мгновенно прижал Ткачука коленом к полу и вывернул ему за спину руку. Тот взвыл от боли.

— Отпусти, гад! Убью! Гришка!

Но Гришка, оцепенев от неожиданности, словно прилип к стене, испуганно хлопая глазами, и только всё время спрашивал срывающимся тенорком:

— Ты чего делаешь? Ты чего делаешь?

— Ладно уж, вставай, — сказал Откаленко брезгливо и махнул рукой.

Он снова уселся на свой стул посреди комнаты. Сигарета, оставленная им там, ещё дымилась, и он с удовольствием её раскурил.

Ткачук с трудом поднялся на дрожащие ноги и, волоча их, отыскал себе какой-то другой стул.

— Будет разговор? — усмехаясь, спросил Игорь.

— Но-но! Хрусты есть?

— И хрусты есть, и кое-чего ещё найдётся, — кивнул Откаленко. — А у тебя что в обмен на хрусты водится?

Разговор приобретал вполне мирный характер, словно и не было этой короткой злобной стычки. Но Игорь прекрасно понимал, что именно благодаря ей и начался этот мирный разговор. За семь лет работы в розыске он успел уже изучить эту поганую породу людишек. Он не имел никакого желания копаться в их искалеченной, гнилой психике и выискивать всякие причины, как это склонен был всё время делать его друг Лосев. Игорь использовал свои знания лишь для дела, конкретного дела, которым в данный момент занимался. «А всех жалеть у меня нервов не хватает, — говорил он. — Я только тех жалею, кого эти гады обидели, а их самих пусть вон Лосев жалеет, я их душить буду, пусть лучше не попадаются». А уж как надо «душить», это Откаленко знал.

— Что у меня в обмен водится? — переспросил Ткачук, осторожно шевеля больной рукой, которую Откаленко только что ему чуть не вывернул. — Найдётся чего. А хрустов у тебя хватит?

— Не хватит, так догоним и ещё добавим. Сперва показывай, — скомандовал Откаленко.

— Ну, гляди, раз так.

Ткачук не очень бодро встал, прошёл в угол комнаты к стоявшему там старенькому, потрескавшемуся комоду, с усилием выдвинул один из разваливающихся его ящиков и, порывшись, вытащил какой-то пухлый газетный свёрток. Стоя спиной к Игорю и стараясь загородить от него этот свёрток, он с шумом развернул газеты и, снова всё сунув в ящик, проделал там какие-то манипуляции, после чего повернулся к Игорю, держа в руке тёмную деревянную коробочку.

Откаленко исподтишка внимательно наблюдал за ним и уловил желание Ткачука скрыть что-то ещё в том газетном свёртке.

— Гляди, — с показной небрежностью сказал Ткачук, протягивая Игорю коробочку.

Игорь с таким же скучающим видом взял её. В коробочке лежали часы, большие старинные карманные часы в золотом или позолоченном корпусе, последнее Игорь даже не успел определить. Первое, что бросилось ему в глаза, было название фирмы на желтоватом циферблате с золочёными римскими цифрами и изящными, ажурными стрелками. Название состояло из четырёх латинских букв: «СУМА». Вот тебе и «Павел Буре»! Игоря охватила досада.

— Но ты пойми, голова, это, так и так, не старина. А есть, допустим, часики, за которые мои клиенты сколько хошь дадут. Старинных фирм часики, усёк?

— Чего ж тут не усечь! — вздохнул Ткачук. — Эх, знать бы…

Секунду подумав, он посмотрел на смирно сидевшего в стороне, у стены, Гришку, время от времени лишь угодливо скалившего свои мелкие зубы на розовых дёснах. В глазах Гришки светилось нестерпимое любопытство и жадная насторожённость. Как раз последнее Ткачук, видимо, заметил, и это ему не понравилось. Хмурясь, он сказал:

— Давай, Поп, глянь, не нюхает там кто внизу.

— Марс там сразу загавкает, не боись.

— Я чего сказал! — прикрикнул Ткачук.

Он проводил его взглядом и, когда за Гришкой закрылась дверь, презрительно усмехнулся и сказал:

— Были, понимаешь, у меня часики, — не отвечая на вопрос, снова вздохнул Ткачук. — Толкнул два дня назад всего. Ох, часики! Ну точно, как ты говоришь. Старинной фирмы, желтяки, с тремя крышками. Фирма «Павел»…

— «Буре»?

— Во-во! Точно. Эх, продешевил я с ними, кажись.

— Вернуть можешь?

— А сколько ты, к примеру, за них дашь?

— Мои клиенты сколько хошь за них дадут. Но посмотреть надо.

И тут у Игоря мелькнула вдруг новая, сразу зажёгшая его мысль. Когда человек весь «заряжен» на дело, которое делает, такие мысли приходят внезапно и как бы сами собой.

— А деятель тот солидный, кому ты их толкнул? — спросил Игорь небрежно.

— Ого! Ему ещё и не то толкают, что я. Это мелочь, если хочешь знать.

— Камушки? — С такой удивительной естественностью и нетерпеливой жадностью спросил Игорь, что на секунду даже сам поразился силе своих придуманных чувств, даже голос дрогнул от волнения, чего уж и вовсе, кажется, ждать было невозможно. Видно, сказалось в этот миг, прорвалось подлинное волнение, которым Игорь был охвачен, совсем, конечно, по другой причине.

И нетерпеливая эта жадность в его голосе не скрылась от Ткачука, жадность эта окончательно его к Игорю расположила и вызвала доверие, так это было похоже на него самого, на его чувства.

— Не камушки, а старина, — пояснил он. — Ценности огромной, видать. Деятель тот аж опупел, как увидел. На одни очки другие надел. Потеха, ей-богу.

— А чего он увидел-то?

— Эту самую… Как её?.. Ну, ящичек такой…

— Шкатулка?

— Во-во! Красоты-ы… В жизни такой не видел. Ну, и цена, я тебе скажу, опупеешь.

— Тоже взглянуть бы не мешало, — заметил Игорь. — Может, и тут ты прогадал.

— Тут не я, — махнул рукой Ткачук. — Директора вещь.

Это была явная кличка, и кличка непростая. Она вела куда-то, и чутьё сразу подсказало Игорю, что ему ещё придётся до этого докапываться.

— А вот часики… — вздохнул снова Ткачук. — Как бы тебе их показать…

Откаленко чувствовал, что не всё ещё потеряно, раз часы «Буре» существуют. А кроме того, появилась какая-то редкая шкатулка. И у Потехина была украдена шкатулка. Нет-нет, не всё потеряно, и этот Ткачук для Игоря сущая находка. Чутьё оперативника подсказывало ему, что надо тянуть ниточку дальше и рано ещё возвращаться в Москву, тянуть дальше и не порвать малейшим каким-нибудь неловким движением, потому что ниточка становится всё тоньше. Сейчас впереди замаячила фигура куда крупнее и опаснее, чем этот Ткачук. Интересная, кажется, фигура, приёмщик краденого, особо доверенное лицо. И подобраться к этому человеку непросто, совсем непросто, сложнее, чем даже думает Ткачук.

— Кличка-то у него есть? — поинтересовался Откаленко.

— Не-а. Терентий Прокофьевич, только так, — со значением ответил Ткачук. — Тут вся закавыка. И наш, и не наш. И чёрт его знает чей.

— Ну, Директор-то знает.

— Надо думать. Доверие там вроде полное.

— Может, ты меня как покупателя приведёшь?

— Не-а. Прогонит, — убеждённо возразил Ткачук.

— А может, как кореша и продавца?

— Тоже прогонит. И ещё Директору на меня капнет. Водит, мол, всяких. Ну а тот… Помоги и помилуй.

— Пхе! Всяких мы Директоров давили.

— Только не этого. И всё. — Ткачук сурово прихлопнул кулаком по ладони. — Директора забудь и не гавкай. А вот с Терентием… Давай так, — подумав, предложил Ткачук не очень уверенно. — До вечера. Ты где у нас в городе якорь бросил?

— Где ты с Директором в Москве, там и я здесь, — усмехнулся Откаленко.

— Оставь, говорю! — с угрозой произнёс Ткачук. — Обожжёшься.

— Ладно. Я чужой закон уважаю, — снисходительно успокоил его Откаленко. — «Южная».

— Добро. Так уговор, до вечера. Если получится, я за тобой приду или к тебе приведу. Сговорено?

— Время какое?

— Как стемнеет. Чтобы все кошки стали серыми, — засмеялся Ткачук.

— Бывай, — кивнул на прощание Игорь.

Спустя несколько минут он уже шёл по раскалённым плитам тротуара, высматривая очередную тележку с газированной водой.

Он остановился возле витрины какого-то магазина, заметив у входа его табличку, извещавшую, что в магазине есть телефон-автомат.

Кабина с телефоном-автоматом стояла у стены возле входа. Игорь не спеша обследовал полупустые прилавки, после чего зашёл в кабину. Опустив монету, он набрал запомнившийся ему номер.

Капитан Туркевич, к счастью, оказался на месте.

— Привет, — буркнул Игорь, разглядывая подошедшего в этот момент к кабине человека. — Свой говорит, узнаёшь?

— Так точно, — ответил Туркевич. — Есть последние сообщения из Саратова. Никто из ваших знакомых там не обнаружен.

— Та-ак… — досадливо промычал Игорь, наблюдая за стоявшим возле кабины человеком. — Свидеться надо, понял?

— Идите по известному вам адресу, — сказал Туркевич, видимо, нисколько не удивлённый странным тоном своего собеседника. — Я буду там через… двадцать минут.

В это время человек, стоявший возле телефонной кабины, озабоченно взглянул на часы, махнул рукой и направился к выходу из магазина. Откаленко проводил его взглядом и уже совсем другим тоном сказал Туркевичу:

— Проверьте. Вышел на скупщика, некоего Терентия Прокофьевича. Возможно, сегодня вечером состоится с ним встреча. Ведёт Ткачук. Кто такой этот Терентий?

— Ясно. До встречи, — коротко ответил Туркевич.

Игорь повесил трубку.

Через минуту он снова плёлся по залитой жарким солнцем улице.

Дверь ему открыл Туркевич.

Они прошли по короткому коридорчику в небольшую, скромно обставленную комнату с каким-то знакомым Игорю, казённым, нежилым духом. В квартире не было слышно ни звука.

— Обедали? — спросил Туркевич.

— Не успел.

— Ну, давайте хоть перекусим пока.

Туркевич достал из старенького, скрипучего буфета термос с чаем, хлеб, свёрток с колбасой и блюдце с жёлтым кубиком масла. Всё это он расставил на пыльном столе, предварительно застелив его какой-то скатёркой, и предложил:

— Подсаживайтесь. Заодно всё обсудим.

Игорь не заставил себя упрашивать.

Разливая чай, Туркевич сообщил:

— Терентия знаем. Но подходов к нему нет. Очень осторожен. Боятся его. Никто ни разу на него не показал. Хотя точно знаем, принимает краденое. Но два раза налетали по свежим, казалось, следам и ничего не находили. Исчезает барахло мгновенно.

— Связи выявлены?

— Кое-какие.

— Махно?

— И он. Он-то всюду следит, — махнул рукой Туркевич.

— А Директор?

— Это серьёзнее уже. Кличка встречается, человек — нет. Ни по одному нашему делу не проходил. Видимо, здесь, в городе, не действует.

— Гастролёр?

— Скорей всего.

— Да, скорее всего, — задумчиво подтвердил Игорь.

Туркевич осторожно заметил:

— Через Терентия можно, я думаю, выйти на него.

— Сначала надо на самого Терентия выйти и войти к нему в доверие, а это, сами говорите, непросто.

— Это точно.

— И времени требует, — вздохнул Игорь. — А у меня его, считайте, и вовсе нет.

— Всё равно бросать нельзя, — убеждённо возразил Туркевич, и в голосе его прозвучали какие-то сильные, твёрдые, незнакомые Игорю нотки. — Раз такая удача подвалила, что на Терентия вышли. Только тут каждый шаг надо продумать тщательно, — продолжал Туркевич. — Каждый свой шаг. Конкретная задача у вас какая?

— Увидеть часы и шкатулку.

— И если они с вашей кражи, то что дальше?

— Дальше через Ткачука постараться выйти на всю группу. Один он эту кражу не мог совершить. И ещё корешок в Москве остался. Кто-то им там дал подвод под ту квартиру.

— Ясно. Наша просьба: в любом случае выявить какие-то его связи, Терентия этого. И особо пощупать насчёт Директора. Очень неясная фигура.

— Буду помнить. Как Заморин и Кикоев, установили?

— Нет таких в городе.

— Ого! Неужто они по чужим паспортам в Москве проживали?

— Возможно. Разини и в Москве есть, — едва усмехнулся Туркевич.

— Разини есть всюду, — хмуро возразил Откаленко. — Возможно, они у вас кантуются без прописки, — и продолжил: — Давайте уточним всё же мою легенду. Я буду излагать, а вы под неё копайте. Она пока весьма условная.

И вот постепенно, в спорах, сомнениях, поисках, воспоминаниях и озарениях, начала складываться некая новая жизнь, которую должен был намертво запомнить Игорь. Впрочем, для него это была не новая работа. Как и для капитана Туркевича, кстати сказать.

Наконец Туркевич вздохнул и, аккуратно загасив в пепельнице очередную сигарету, заявил, откидываясь от стола:

— Ну тебя к чёрту. Обалдели мы с тобой уже. И кажись, всё, что можно, придумали. Так?

— Пожалуй, — неуверенно согласился Откаленко.

— Не пожалуй, а точно. И не сомневайся. Сейчас двигай в гостиницу, ложись и не вставай, пока гости не явятся. Полный отдых, договорились?

— Да, — с силой потягиваясь, кивнул Откаленко. — Лишь бы пришли.

Они простились. Первым ушёл Откаленко. Как уходить из таких квартир, он знал.

Было уже около пяти, когда Игорь появился в гостинице. Он прошёл к себе в номер и повалился на кровать. По его расчётам, гости если и заявятся, то не раньше как часа через три, когда начнёт хоть немного темнеть.

Игорь прикрыл глаза. Здорово, однако, он устал. Сейчас только это почувствовал. И, оказывается, болела голова. Лежать с закрытыми глазами было удивительно приятно.

В окно медленно заползали жиденькие сумерки.

Он задремал окончательно и уже не видел, как тускнели, серели медные, жаркие полосы на потолке и стенах, как серыми сумерками заполнялась комната и в потемневшем небе начали возникать тонкие жёлтые иголочки первых звёзд.

Внезапный стук разбудил Игоря. Он открыл глаза, приподнялся на локте, зевнул и прислушался. Стук повторился уже настойчивей. Игорь вздохнул, крепко провёл ладонью по лицу и нехотя сполз с постели.

— Сейчас!.. — ворчливо крикнул он, направляясь к двери.

Щёлкнул замок, дверь распахнулась. На пороге стоял Ткачук.

— Дрых? — весело спросил он, входя и по-хозяйски оглядывая комнату. — А ну давай на выход с вещами. Ждут нас.

— Можно и без вещей, — проворчал Игорь, шнуруя ботинки.

— Можно. Но хрусты чтоб были. Велено так, понял?

Игорь выпрямился, вразвалочку подошёл к слегка оробевшему Ткачуку, крепко взял его за ворот рубахи и, притянув к себе, угрожающе процедил сквозь зубы:

— Запомни, бобик, мне велеть нельзя. Будешь в Москве, спроси про Чёрного.

— Отпусти… — полузадушенно прохрипел Ткачук и, когда Игорь с силой оттолкнул его от себя, добавил, потирая шею: — Ты, зараза, легче, понял? А то…

— Ну, что «а то»?

— А то… пожалуюсь.

— Ха! На меня, чтоб ты знал, жаловаться можно только господу богу и митрополиту. А к ним побежишь — от них не вернёшься. Усёк?

— Найдётся кому ещё пожаловаться, — сердито сказал Ткачук. — Ну, пошли, что ли? Говорю ж тебе, ждут.

— Терентий?

— А кто ж ещё? Даже интерес проявил. Кто да откуда? А я почём знаю, откуда ты.

— Что ж ты ему сказал?

— Сказал, в гостинице познакомились. Свой, мол, парень.

— А как познакомились, помнишь?

— Откуда мне помнить? Пьяные все были. Я так ему сказал.

— Он про это тоже, выходит, спросил?

— Ага. Спросил.

— Ладно. Потопали. Сам всё скажу.

Игорь направился к двери.

— А ты чего же пустой идёшь? — в спину ему недовольно спросил Ткачук.

— Я что сказал? — с угрозой ответил Игорь, приоткрыв дверь. — Пошли.

И Ткачук покорно последовал за ним.

Всю дорогу они шли молча. Ткачук выказывал свою обиду и дулся. Игорь размышлял. Что-то не понравился ему внезапный интерес Терентия к его персоне. Всё так же молча свернули в узкую, полутёмную и пустую улочку, мимо которой они уже один раз прошли. Игорь, остановившись, демонстративно прочёл на углу её название. После этого они зашли в большой, уже совсем тёмный, без единого фонаря, двор. В дальнем конце двора оказался двухэтажный бревенчатый дом, второй этаж которого был опоясан галереей, куда выходили двери квартир или, может быть, отдельных комнат.

По скрипучей, какой-то трухлявой лестнице они поднялись на второй этаж, вышли на галерею, и Ткачук деликатно постучал в одну из дверей. Игорь постарался запомнить и её, тем более что ждать пришлось довольно долго, пока за дверью послышались шаги.

— Кто там? — спросил чей-то мужской голос, как показалось Игорю, довольно молодой и энергичный.

— Свои, — ответил явно не специальным отзывом Ткачук. — Это я, Терентий Прокофьевич.

— Жди, — донеслось из-за двери, и шаги удалились.

— Чудит старик, — проворчал, словно ни к кому не обращаясь, Ткачук.

«Что-то пошёл прятать, — подумал Откаленко. — Возможно, ещё кто-то ждёт».

Но вот шаги послышались снова, звякнули замки, и дверь отворилась. В тесном тамбуре-передней, заставленном какими-то ящиками и свёртками, стоял высокий, мускулистый человек лет пятидесяти, седые волосы красиво лежали вокруг полного загорелого лица. На нём была зелёная рубашка с короткими рукавами и светлые, модные, вельветовые джинсы с широким кожаным ремнём. Расстёгнутый ворот рубахи открывал крепкую, без морщин шею. Зоркие тёмные глаза под седыми бровями и твёрдая линия рта выдавали ум и характер. Имя совершенно не вязалось с внешностью этого человека, имя тянуло к какой-то кондовой старине.

— Заходите, ребятки, — добродушно, как-то даже по-простецки, как давних знакомых, пригласил Терентий Прокофьевич и открыл другую дверь, уже в комнату. — Прошу.

Голос его звучал сильно и уверенно.

Да, с таким Терентием Прокофьевичем встретиться Игорь не ожидал. Задача осложнялась.

Комната оказалась большой, просторной, с деревянным, из досок, потолком, как на даче, с большим, во всю стену, красивым, дорогим ковром, с картинами на других стенах и низкой широкой тахтой. Напротив стоял огромный, в полстены, старинный буфет, с замысловатыми пристройками, башенками, выпуклыми дверцами, цветными стёклышками, чем-то напоминавший средневековый замок. Возле тахты стоял круглый, под красной бархатной скатертью, стол и возле два тяжелых старинных кресла.

Все трое не спеша закурили, и Ткачук, не выдержав скрытого напряжения этой сцены, суетливо и угодливо сообщил:

— Вот это Чёрный, Терентий Прокофьевич, про которого я вам толковал. Из Москвы.

— Вижу, — кивнул тот и, обращаясь к Игорю, вежливо спросил: — С чем пожаловали?

Игорь, хмурясь, исподлобья огляделся, потом остановил взгляд на хозяине и, презрительно усмехнувшись, процедил:

— Марафет наводишь? И не таких барыг видели. Берёшь вещь? Толкаешь вещь? Сразу говори. За делом пришёл, не в гости.

Терентий Прокофьевич улыбнулся и просто ответил:

— И беру, и толкаю.

— Тогда третий лишний, — заключил Игорь и обернулся к Ткачуку. — Слышь, Махно? Давай топай. За мной не пропадёт. Завтра встретимся, где сегодня. Ну давай-давай.

Ткачук растерянно посмотрел на Терентия Прокофьевича. Тот спокойно кивнул в ответ. Ткачук поднялся.

Когда он ушёл и наружная дверь за ним с лязгом захлопнулась, Игорь сказал:

— Надо думать, вы от него, — он кивнул на дверь, — всё обо мне знаете, что требуется. И можно, значит…

— Не всё, — спокойно перебил его Терентий Прокофьевич, потягивая сигаретку.

— Чего ж ещё?

— С кем вы в Москве познакомились?

— Ну, с Махно. Олегом представился, — усмехнулся Откаленко.

— А ещё?

— Ещё с двумя.

— Как представились? Как познакомились?

— В гостинице. Выпить вместе пришлось.

— Тоже там в это время проживали?

— В гости пришёл. Кореш там один остановился.

— Кто такой? — быстро спросил Терентий.

И Игорь невольно так же быстро ответил:

— Рыжий. Деловой мужик.

— Слышал. — Терентий начал вдруг с усилием тереть лоб, словно у него внезапно разболелась голова.

Игорь невольно насторожился, так это было неожиданно. Да и вообще ему начинал не нравиться этот разговор.

— Когда же, выходит, Рыжий заскочил в Москву? — задумчиво спросил Терентий.

Вопрос был опасный. Игорь совершил ошибку, назвав Рыжего. Он мог, конечно, не знать, что того взяли по пути в Москву, но после этого встретить его там…

— Хрен его знает, когда он заскочил, — сердито ответил Игорь.

— Так-так… С Рыжим для ясности замнём, — чуть заметно усмехнулся Терентий. — Ну а как те двое вам представились, которые с Махно были?

— Значения не имеет. Имена-то вроде чужие.

— Откуда знаете?

— Догадался.

— А не милиция шепнула?

— Что, на мильтона похож? — снова усмехнулся Игорь, хотя такой поворот разговора ему ещё больше не понравился.

— Похожи, — не сводя с него глаз, кивнул Терентий Прокофьевич.

— Тогда зачем раскрываться насчёт «беру» и «толкаю»?

— А милиция всё равно знает, — пожал плечами Терентий Прокофьевич. — Доказать только не может. И никто этого не сможет, вот какой фокус.

— Та-ак, — протянул Игорь. — Ну, раз я к вам в доверие не вошёл, то и делов у нас никаких не будет, я так понимаю?

— Не совсем. Любовь ещё быть может. Доказывайте.

— Чего ж доказывать?

— А что вы не из конторы.

— Интересное кино. Как же мне доказывать? Первым толкнуть, что ли?

— Ну, хотя бы.

— Конечно, кое-чего я показать могу.

Игорь не спеша полез во внутренний карман пиджака и достал несколько цветных фотографий. Передавая их Терентию Прокофьевичу, он с лёгкой иронией сказал:

— Любоваться можете бесплатно.

Потом снова откинулся на спинку кресла и, задумчиво глядя в потолок, добавил:

— Вообще, пить надо с умом. Золотое правило. А у нас в Москве приезжим и вовсе пить не рекомендуется. Не ровён час…

— Это вы про кого? — рассеянно спросил Терентий Прокофьевич, разглядывая фотографии.

— Да про Махно вот и… про Директора.

— И с ним познакомились?

— Вроде бы познакомились.

— Что же в Москве случилось?

— Наследили больно сильно. Нельзя так у нас.

— Да? — насмешливо поинтересовался Терентий Прокофьевич.

— Именно вот.

— Что ж они там натворили, паскудники, интересно знать? — нахмурился Терентий Прокофьевич, не выпуская из рук фотографии.

— Хвалились под пьяную руку, что…

— Где пили? — резко оборвал его Терентий Прокофьевич, и глаза его под седыми бровями налились льдом, он, уже не отрываясь, смотрел на Откаленко.

— Точно вам сказать?

— Точно.

— В гостинице аэропорта Внуково. Набухарились. Себя потеряли.

— Похоже, — зло процедил сквозь зубы Терентий Прокофьевич. — Дальше что?

— А дальше я и говорю, хвалились под пьяную руку, что, мол, хорошую квартиру взяли, богатейшую. Да получилось, вроде не по их вине, что трупик нехороший там оставили.

Игорь фантазировал сейчас по какому-то наитию, словно нащупывая впотьмах мелькнувшую на миг щель.

— А вы, значит, и поверили? — криво усмехнулся Терентий Прокофьевич, сложив фотографии и продолжая вертеть их в руке.

— Зачем? Мы проверочку сделали.

— Что, что? — удивлённо и подозрительно переспросил Терентий Прокофьевич.

— То самое, что говорю. Так уж получилось.

— Как же это, скажите на милость, получилось?

Терентий Прокофьевич и в самом деле заинтересовался и даже отложил в сторону фотографии и поудобней устроился на своей тахте.

— Пока те наш коньяк жрали, мы адресок-то из них выпотрошили, — хвастливо сказал Откаленко. — Ну и утречком туда намылились. А там дочка дома. Я ей травлю, что, мол, сантехник, протечка в нижний этаж. Не пускает. «Пусть, — говорит, — домоуправ сам придёт. У нас позавчера кража была». Я — ах, ах! Как же так?

— Это всё через закрытую дверь? — подозрительно переспросил Терентий Прокофьевич.

— Зачем? Дверь на цепочке. Ну, я говорю: «Слава богу, что так. А то и убить могли». Тут она в рёв. И я, конечно, побыстрее мотанул.

— Странно, — помолчав, произнёс Терентий Прокофьевич. — Весьма странно. — И он испытующе посмотрел на Игоря.

— Чего странно-то?

— Что сунулись в такую горячую точку. Не побоялись ошпариться. Зачем совались-то?

— Был расчёт. Больно уж много в той квартире осталось. Ну, мы и решили на звонок проверить, пусто там с утра или нет. А тут дочка.

— Выходит, плохо подумали?

— Мы-то что, позвонили и ушли. Вот вы не подумали, я гляжу, это да.

— Вы думайте, что говорите! — строго произнёс Терентий Прокофьевич.

— А как же? Принимаете вещи с мокрого дела. Надо же? Звона не боитесь.

— Это кто же вам на хвосте принёс?

— Да хоть Махно. Он мне те рыжики ещё в Москве совал. Фартовая вещь, не спорю. И по бросовой цене. Но я лично обошёл её стороной, не запачкавшись. Мне свобода дороже. А вот вы, выходит, соблазнились. Да и Директор вас тут крупно подвёл.

— И он?

— И он.

— Так-так. Что дальше?

— А дальше не моё это дело. Теперь от вас я и те шмонки принять могу.

— Почему так?

— Через ваши руки прошли, — усмехнулся Откаленко. — Они меня от того мокрого дела отделяют, от трупа того, что пахнет.

— Грубо, Чёрный. Грубо! Где воспитывались? — поморщился Терентий Прокофьевич.

— Там меня уже нет.

— И всё-таки грубо. Вы меня на испуг хотите взять? Дешевле отдам, думаете?

— Что я думаю, то при мне. А что вы думаете, меня не касается. Я желаю кое-что толкнуть. — Игорь кивнул на фотографии. — И кое-что купить. И на всём заработать чистенько.

— И на тех часиках, от Махно, думаете заработать?

— Ясное дело.

— А я, знаете, сколько с вас за них потяну?

— У нас есть психи, которые от меня их за любую цену примут. Вот только те ли это рыжики, что я в Москве у Махно видел.

Терентий Прокофьевич по-прежнему пристально, с интересом рассматривал Игоря. Помолчав, он чуть загадочно произнёс:

— Это и показать можно. Только сначала хочу предупредить. У меня фотографий нет. У меня живой товар. И дела вести с вашим братом я умею. Поэтому шутки шутить не советую. Хоть вы молодой и красивый, мне вас жалко не будет.

— Ещё через один трупик не боитесь переступить?

— Если вы не побоитесь им стать. Впрочем, не тяните меня на глупый разговор. Я только предупредил. Хотя от вас… М-да… от вас я таких шуток не жду. Именно таких.

— А каких ждёте?

— Поглядим, поглядим. Может быть, вы вообще человек серьёзный. Тогда и разговор у нас будет серьёзный. А пока могу показать вам те часики. Это самое простое.

Он как-то по-змеиному соскользнул с тахты и подошёл к огромному буфету. Сначала он открыл одну дверцу, затем другую, пошарил там рукой и наконец из какого-то нижнего ящика вынул небольшую коробочку. После чего он вернулся на свою тахту, снова забрался на неё с ногами, скинув пушистые домашние туфли, и, только устроившись там поудобнее, протянул наконец коробочку Игорю, небрежно бросив:

— Прошу, взгляните.

Игорь открыл коробочку и с большим трудом сдержал охватившее его волнение. В коробочке лежали золотые часы «Павел Буре», украденные у гражданина Потехина. Да-да, те самые! Игорь мог поручиться за это. На это указывала хотя бы вон та щербинка на циферблате возле цифры «12» и ещё те две вмятинки, на корпусе. Игорь взял часы в руки, открыл одну заднюю крышку, за ней вторую. Ну конечно! Вот выцарапанный крест, вот ещё одна вмятинка, вот другая.

Руки у Игоря слегка вспотели. Он осторожно вложил часы в коробочку и положил на стол.

— Вы что-то слишком беспокойны, — насмешливо заметил со своей тахты Терентий Прокофьевич. — Скажите, а вас как зовут по-человечески?

— Лёня.

— Ну зачем же в таком пустяке врать?

— Тогда Игорь.

— Другое дело. Даже оригинально — Чёрный Игорёк. То вы ведёте себя как умный человек, а то… Впрочем, мне даже так удобнее. Не замечаете?

— Пока нет. Сколько? — Игорь кивнул на часы.

— Успеется. Узнали?

— Те самые.

— Точно?

Что-то в словах Терентия Прокофьевича показалось Игорю подозрительным. Он даже не мог объяснить, что именно. Что-то в интонации, в быстром, оценивающем взгляде, в плавном движении рук этого человека было странным, настораживающим. Игорь ничего не мог точно уловить, кроме неясного сигнала тревоги. И надо было идти навстречу ему.

— Да, точно, — твёрдо сказал Игорь.

— А не желаете ли взглянуть ещё на одну вещь? Отдам вместе с часами.

— Желаю.

— Превосходно.

Терентий Прокофьевич с прежней живостью соскользнул с тахты и снова подошёл к буфету. Он открыл одну за другой две застеклённые дверцы, внутри буфета что-то щёлкнуло, после чего Терентий Прокофьевич распахнул тяжёлые, тёмные дверцы у самого пола и вынул оттуда довольно большой картонный ящик, откинул верхние крышки и вытянул завёрнутый в цветную салфетку непонятный предмет. Как ни заинтригован был Игорь содержимым картонного ящика, он всё же ещё раз окинул взглядом странный буфет. Кажется, он был с немалыми секретами и таил в себе всяческие сюрпризы. Интересно было бы в нём порыться.

Между тем Терентий Прокофьевич поставил свёрток на стол перед Игорем и развернул салфетку. Игорь увидел шкатулку. Ту самую шкатулку!

— Это принёс мне Директор, — любезно пояснил Терентий Прокофьевич. — Узнаёте?

— Да… Хороша-а… — восхищённо и чуть поспешно произнёс Игорь.

Терентий Прокофьевич насмешливо усмехнулся.

— Ваше «да» я отношу к моему вопросу, а не к вашему восхищению, — сказал он. — Прошу учесть.

— Мне-то что. Относите, куда хотите.

И всё-таки это неважно получилось у Игоря. Длинный, трудный разговор он вроде бы провёл неплохо. И вдруг один короткий, неожиданный вопрос: «Узнаёте?». Один поспешный досадный ответ — и этот старый змей, кажется, уловил его, Игоря, промах. Конечно, уловил.

Игорь не подозревал, что уловил всё Терентий Прокофьевич гораздо раньше. Последний промах гостя был только последней, окончательной точкой. И всё это время Терентий Прокофьевич лихорадочно соображал, как ему поступить. Уж он-то знал своих дружков как облупленных, особенно такого давнего, как Директор, или просто Сенька когда-то. Он их всех хорошо знал и видел путь, какой они, и в частности Сенька, проходят. Опасный путь, который не прервали судимости и «отсидки». До поры этот их путь вполне устраивал Терентия. Всё лучшее и самое дорогое плыло к нему за бесценок. Много чего плыло. Но в последнее время Директор стал звереть, его действительно потянуло на кровь. Он стал бояться. Вот в чём дело. Это Терентий ясно видел, этого он больше всего сейчас опасался. Всякий на месте Директора тоже в конце концов приходит к этому, всякий, кто становится на такой путь. И дружков собрал вокруг себя Директор соответствующих. Махно ещё сопляк, а вот Арпан, тот зверее Сеньки. И то, что они натворили в Москве и в чём не признались Терентию и тем сильно его подвели, то вполне могло случиться, должно было когда-нибудь случиться. И этот вот человек появился тут не случайно. Ясно. Он пришёл по их следу. Так что же, отдать Сеньку? Не отдавать? Жалко до смерти. Ведь улов получился редчайший. Но избавляться надо. И спасать себя тоже надо. У Сеньки это последнее дело, если там труп. У Арпана тоже. А у него, у Терентия, какой интерес оказаться рядом в таком деле, хоть и на третьих ролях? У него ведь всё чисто, мало ли что на него думают! Думать можно чего хочешь. Доказать надо. А доказательства, а улики, они… Так, может, отдать? Может, хватит, наглотался? Ясно только, что с Сенькой всё надо немедленно завязать, оборвать. От Сеньки надо избавиться. Любой ценой. Любой! Вот так.

Терентий Прокофьевич испытующе посмотрел на Откаленко. Он сильно волновался. Слишком много он сейчас ставил на карту.

— Вам-то что? — переспросил он. — Вам есть что. Делаем так. — И даже привстал на своей тахте. — Директор сейчас здесь, в городе. Арпан с ним. Махно вы знаете. Две вещи с того дела — вот они. — Он кинул на стол. — И пора кончать Ваньку ломать, Игорёк.

— Как это понимать? — насторожился Откаленко, и что-то тонко заныло вдруг у него под ложечкой.

— А так. Я, Игорёк, старый воробей, меня не то что на мякине, на самой хитрой сказке не проведёшь. А ты рассказал мне ещё не самую хитрую, учти. Так вот, тут две вещи. Одну, эти часики, ты завтра утром у Махно найдёшь. Вторую найдёшь у Директора.

— Тоже утром?

— Да. По одному адресу. Получишь его.

— А третий?

— Арпан? Он тоже там. И другие вещи с того дела тоже там.

— А вы сами, Терентий Прокофьевич, хотите сказать мне «пока»? Так, что ли?

— Ты, я смотрю, догадлив.

От волнения Терентий Прокофьевич перешёл внезапно на «ты».

— Ладно, — помедлив, Игорь кивнул головой. — Давайте адрес. В котором часу эти вещи там будут?

— Ещё до утра.

— Ладно, — повторил Игорь. — Но учтите…

— Всё учёл, — нервно оборвал его Терентий Прокофьевич. — И объявляю: конец. Всё завязываю. Слово даю.

— Слово ваше…

— Тоже учитываю. Но буду держать. Из чувства самосохранения.

— Что ж, оно у вас развито, я вижу, — усмехнулся Игорь. — Тогда всё. Давайте адрес. Если соврёте, пеняйте на себя.

— Будьте спокойны. Прежде всего я люблю комфорт. Пишите.

…Ранним утром на дальней узенькой улочке при выезде из города, в мирном, сонном, стандартном доме, в квартире на первом этаже, тихо, быстро, без всякого шума и выстрелов, группой во главе с Откаленко было взято два человека. Хотя неприятности легко могли возникнуть, ибо у одного из этих людей был обнаружен наган. Его владелец просто растерялся от неожиданности. Он, ещё сонный, открыл дверь на робкий звонок Откаленко и был мгновенно сбит с ног. Игорь чётко представлял себе, с кем имеет дело.

А в двенадцать часов на свидание с Ткачуком явился капитан Туркевич, притом не один. Впрочем, и Махно не думал сопротивляться. Всё произошло слишком неожиданно.

Глава 5 КАКОЙ-ТО НЕПОНЯТНЫЙ «СТАНОК»

Они просидели на затерявшейся скамеечке в дальнем, сейчас совсем безлюдном конце парка, пока не начало темнеть. Оба были так возбуждены всем случившимся, особенно, конечно, Славка, что ни о чём другом говорить не могли. Виталию пришлось хоть немного рассказать о странной слежке, которую за ним устроили. И Славку нестерпимо заинтриговала эта история.

Виталий коротко проинструктировал друга, как себя вести. Никаких задач он перед ним не ставил. Славка должен был только аккуратно выйти из игры, чтобы не скомпрометировать Виталия.

Они прошли пустынными, еле видными в сгустившейся темноте тропинками и вышли на освещённые, людные аллеи. Здесь они чуть поубавили шаг и уже неторопливо, гуляючи побрели в потоке людей к набережной, где находились аттракционы. В этой части парка было по-прежнему душно, воздух был напоён тяжёлым запахом цветов и пылью от тысяч ног.

Вскоре друзья добрались до цели.

Вокруг аттракционов, на ярко освещённой площадке, по-прежнему толпился народ. Со свистом и лязгом носились по сложным, головокружительным спиралям и петлям лёгкие, пёстрые кабинки, временами исчезая в полутёмной утробе сложных металлических конструкций, и тогда раздавался испуганный женский визг.

— Смотри-ка, — удивился Слава. — Ещё работают. А пока мы шли, другие уже закрылись, аттракционы-то. Ну, трудяги.

— План гонят, — равнодушно пояснил Виталий и добавил: — Ты смотри этого парня. Помнишь его?

— Ясное дело. Только темно уже.

— Он тоже тебя небось высматривает. Так что давай на свету держаться.

Они стали прогуливаться по площадке, обходя длинные очереди. Из-за грохота работающих аттракционов трудно было разговаривать.

Неожиданно из толпы вынырнул знакомый парень. Теперь Виталий смог рассмотреть его получше. Светловолосый, гибкий, щеголеватый, с лукавым, толстогубым лицом. И Виталий вспомнил. Это был тот самый парень, с фотографии, висящей на шкафу в спаленке Витьки Короткова, тот самый Гопа или Гоша? Стоп, стоп! Ну конечно, это о нём рассказал Шухмин. Этот парень шёл за ним вместе с Витькой и удрал. А потом попался на драке с Володькой-Дачником.

Это открытие меняло всё дело.

А парень между тем уже весело болтал:

— Имею право на личную жизнь. И всегда готовы в приятной компании, какой разговор! А обстановка есть, вон рядом качается. Пошли?

Он махнул рукой в сторону реки, где у причала стоял ресторанчик-поплавок «Альбатрос». Оттуда время от времени долетала музыка.

— Ну что, Славик, отметим мировую или как? — спросил Виталий.

— Двинули, братцы, — энергично ответил Славка, обхватив за плечи Гошку и Виталия. — Для хороших людей ничего не жалко. Тем более без тебя, — обратился он к Гошке, — я бы эту сотнягу в гробу видел.

— Тоже мне деньги, — солидно усмехнулся Гошка. — Да я ещё две, если надо, добавлю.

И они втроём направились к ресторану.

Дверь, выходящая к широкому, застеленному красной дорожкой трапу, оказалась, однако, закрытой. За стеклом висела красивая табличка, изготовленная солидно и, видимо, надолго: «Мест нет».

— Эх… — огорчённо вздохнул Виталий.

— Айн момент, — торжественно объявил Гошка, подтягивая рукава своей фасонистой, приталенной рубашки, словно собираясь показать фокус.

Впрочем, фокус и в самом деле состоялся. Гошка энергично забарабанил в дверь, и, когда появился толстый, усатый швейцар в фуражке с золотым околышком, он ему сделал какой-то приветственный знак рукой, и дверь мгновенно распахнулась. Швейцар с поклоном пропустил их.

В душном, переполненном зале свободных мест не было видно.

— Цвай момент, — с шутовской важностью объявил Гошка.

Он поманил кого-то к себе из зала, и через секунду перед ними оказался молоденький официант в белой, не первой свежести курточке, с салфеткой на согнутой руке.

— Распорядись-ка, — сказал ему Гошка.

— Ваш свободен. Прошу.

— За мной, — скомандовал Гошка.

Они гуськом прошли между столиками и расположились возле открытого круглого окошка, выходящего на реку. Лучший в зале столик словно ждал их.

Гошка принялся делать длинный заказ склонившемуся над ним официанту. Когда он кончил и официант исчез, Виталий сказал:

— Ты кто тут есть, министр или бог?

— Кое-чего получше, — ухмыльнулся Гошка. — Своё тут царство.

— А царь где? — в тон ему поинтересовался Виталий.

— Царь? Увидишь.

Удивительно быстро возник вдруг официант с полным подносом всяких закусок и бутылок. Всё это мгновенно перешло на стол, и официант, пожелав приятного аппетита, исчез.

— Ну, братцы, — плотоядно потирая руки, произнёс Гошка, — приступили. С первой жрать не принято, грех великий. Так что вы кладите себе, а я разолью.

За оживлённой болтовнёй, не затрагивавшей ни одного серьёзного вопроса, прошло с полчаса. Однако прошли они не зря. Виталий нащупал в Гошке ту струнку, на которой можно было дальше сыграть. Гошка оказался чрезвычайно самолюбив и хвастлив. Виталий рассказал пару лихих историй, где выглядел весьма героически. Славка ему изо всех сил подыгрывал. И Гошка завёлся. Изрядно уже выпив, он пьяно замахал руками и, вытирая рукавом рубашки мокрые губы, заявил:

— Всё это до хари, понял? Ты у меня учись. Вот, допустим, мы сегодня с Жорой за тобой потопали, у меня уже полсотни в кармане, у Жоры четвертной.

— Почему четвертной? — возмутился Виталий. — Раз тебе…

— Засохни, — махнул рукой Гошка. — Понимать надо, кто я и кто Жорка против меня. Ему больше и не положено.

— А кто клал, кто? — продолжал возмущаться Виталий.

— Кто? — загадочно переспросил Гошка. — Это я тебе сейчас покажу. Глазелки свои только не таращь, начальство этого не любит, понял?

— Понял. Я погляжу, никто не заметит. Куда глядеть-то?

— Значит, так. Раз, два… четвёртый столик у стены, в углу, видишь?

— Ага. Трое там. Соли-идные дяди.

— А то. Вон весёлый такой, чернобровый, в сером, с галстуком. Это Вадим Саныч, главный из главных. С самим министром за руку. А бабы у него какие…

— На таких баб денег не наберёшься, — авторитетно заявил Виталий.

— Ты за Вадика не бойся. Своих не хватит, у Бороды возьмёт.

— Это вот справа который, бородатенький?

— Точно. Главный инженер наш. Хотя теперь не очень-то у него возьмёшь. Малость пообщипали его, гада, — злорадно заключил Гошка.

— Свои?

— Не наше дело кто. Только мало ещё общипали, добавить бы.

— А звать как его?

— Илюша. А короче — Борода.

— Илюша? — насторожился Виталий. — У нас такой работал.

— Это где же?

— В Сокольниках.

— Не, он там отродясь не работал.

— Ну как? Илья Викторович?

— Не. Илья Васильевич. А фамилия Потехин.

Вот это и было главным открытием вечера.

— А третий кто там с ними? — спросил Виталий, еле заметно кивнув на столик в углу.

— Третий? — небрежно переспросил Гошка. — Их подтирала. Горох. Отдел кадров.

Гошка расхохотался и тут же натужно раскашлялся, поперхнувшись табачным дымом. Отдышавшись и вытерев проступившие слёзы, он сказал:

— Ох, братцы, и хорошо мне с вами сидеть, ей-богу! Не уходил бы.

— А кто тебя гонит? — поинтересовался Слава.

— Да рано я тут с вами засел. Пока «станок» крутится и я должен крутиться.

— Какой такой «станок»? — удивлённо спросил Виталий.

— Есть один такой.

— Нет такого, — с пьяным упрямством заявил Виталий, словно это имело для него принципиальное значение. — Станки сами не крутятся, понял? У них там чего-то крутится, а сами они стоят на месте.

— А вот наш весь крутится, — ухмыльнулся Гошка, развалясь на стуле.

— Гош, а ты за кого болеешь? — спросил Виталий благодушно.

— Я? За «Торпедо», — ответил Гошка, сытно отвалившись от стола.

— Это почему?

— А у меня братан на автозаводе. За кого же мне болеть?

— Кем он там?

— Электрик. Наивысший разряд. Таких там раз-два — и обчёлся, — принялся, как всегда, хвастать Гошка. — Начальство его под ручку водит, на доску вешает. И всегда он у них в президиуме сидит.

— Подумаешь, президиум! Ты его научи хрусты зарабатывать.

— Не. Ему нельзя. Он сознательный.

— Ха! Если сознательный, то, выходит, ничего ему такого не надо? — спросил Славка.

— Ладно, ша! — зло оборвал его Гошка.

И Виталий в который раз уже насторожился.

В этот момент к их столику подошёл какой-то парень и хмуро сказал Гошке, смерив его собутыльников подозрительным взглядом:

— Велено, чтоб сматывал.

— Ага, сейчас, — засуетился Гошка. — Момент.

Парень исчез.

— Слышь, ребята, — сказал Гошка, наклоняясь к столу. — Часок ещё здесь покантуетесь? Я прибегу. Сговорено?

— Прибегай, прибегай, — ответил Слава. — Обождём.

— И предложение деловое будет, — добавил Виталий. — Обрадуешься.

— Ну да? Какое? — загорелся Гошка и снова опустился на стул.

— Давай дуй, раз велено, — строго сказал Виталий. — Вернёшься, потолкуем.

— Сговорено. Буду как штык, — с воодушевлением объявил Гошка.

Он вскочил со стула, махнул рукой и торопливо двинулся между столиками к выходу. Виталий заметил, как бородатый Потехин из-за своего столика проводил Гошку взглядом.

Он посмотрел в сторону углового столика и увидел, что теперь уже все трое сидевших за ним людей поглядывают на него и Славу. И взгляды эти были какие-то холодные, испытующие, недоверчивые.

— Давай-ка, Слава, собираться, — досадливо сказал Виталий. — Не нравится мне тут ситуация.

— А Гошка? Ведь обещали.

— Мы его там, на набережной, посторожим.

Они подозвали официанта, рассчитались и, лавируя среди столиков, направились к выходу. За спиной у них, после короткого перерыва, снова загремел джаз, на свободном пятачке перед ним лениво закружились пары.

На набережной было всё же прохладнее, чем в ресторане. Друзья отошли в сторону и, облокотившись на каменный парапет, стали наблюдать за входившими в ресторан людьми. Гошки среди них пока что не было.

Постепенно площадка вокруг аттракционов пустела, очереди иссякали. Неожиданно невидимый репродуктор объявил, что через пятнадцать минут работа аттракционов прекращается. И людей вокруг стало ещё меньше.

А вскоре грохот, свист и скрежет замолкли. Воцарилась тишина. Последние любители острых ощущений покинули площадку. Стало и вовсе пустынно.

Вот тут-то и появился Гошка. Он шёл в самом лучшем настроении, направляясь ко входу в ресторан, сунул руки в карманы брюк и весело посвистывал, то и дело норовя поддать носком ботинка какой-нибудь камушек или скомканную бумажку.

— Гошка! — позвал Виталий.

Гошка остановился, повертел головой и, увидев друзей, двинулся к ним.

— Чего это вы, гаврики, вытряхнулись раньше времени? — недовольно спросил он, подходя.

Видно, Гошку всё это время, пока он отсутствовал, грела мысль о предстоящей попойке.

— Начальство твоё недовольно было, я уж видел, — ответил Виталий. — Решили глаза ему не мозолить.

— Эх, хорошо посидеть могли! — досадливо вздохнул Гошка и спросил, пытливо глядя на Виталия: — Ты насчёт делового предложения чего трепанул?

— Есть одно, Гоша. Если ты, конечно, парень стоящий. Выгодное одно предложение. В жизни ты ещё такого не получал. Но… Надо ещё поглядеть, подойдёшь ли?

— Э-э, Маня, ты мне шарики не вкручивай, — лукаво улыбаясь, пошевелил пальцами в воздухе Гошка. — Не таких встречали — и хватали. Чего от меня требуется, говори?

— Да ничего особого.

— Врёшь. Знаю. Я с такими вот деловыми недавно уже нагрелся. Сначала вроде тоже ничего им не надо, а потом я им — наколочку, а они мне — фиг.

— Ладно, учту, что фиг ты не любишь, — засмеялся Виталий и совсем по-дружески потрепал Гошку по плечу.

— Это уж я сам учту, — многозначительно пообещал Гошка, стряхивая с плеча его руку.

— Всё же свидимся или как? — поинтересовался Виталий. — Я теперь ставлю.

— А когда?

— Сегодня у нас среда? В пятницу. Здесь же. Но только в другое место завалимся. Понял? Здесь больно дует. — Виталий подмигнул.

— А куда? — полюбопытствовал Гошка.

— Есть одно. Моё дело. Тебя встречают тут, а меня там. Ну как?

— Сговорено. Будь спок. Гошкино слово. Спроси кого хочешь.

— Эх, Гоша, чует моя душа, мы с тобой кое-какие дела всё же сотворим.

— Господу нашему помолимся-я… — гнусаво протянул Гошка и расхохотался.

Виталий приветственно махнул в ответ рукой.

Так они и расстались. Гошка тут же исчез.

— Двинулись на ночёвку, Славик, — сказал Виталий устало. — Сейчас я тебя представлю супруге и моей любимой тёще.

Они зашагали по широкой, людной аллее к выходу из парка. Вокруг вовсю разгоралось вечернее гулянье. Сверкали, кружились огни, били, переливались струи гигантского фонтана.

На следующий день Виталий пунктуальнейшим образом всё доложил Фёдору Кузьмичу.

Как всегда, молча выслушав его и в последний раз подравняв выложенные по росту остро отточенные карандаши, Фёдор Кузьмич задумчиво сказал:

— М-да… К чему-то, милый мой, ты, кажись, подобрался интересному. Ишь ты, «станок». Уж не деньги ли они на нём печатают?

— В переносном смысле.

— Ясное дело. Но какие-то деньги к ним, я вижу, плывут. Большие деньги… Вот что, милый мой. Полагаю, пора наших друзей оттуда потихоньку подключать. — Он указал пальцем на потолок. — По их это части, кажись. Ну, а сам ты копай, как наметил. Витька твой вроде бы перспективен. А вот Гришка — не знаю, не уверен. По всему видать, большой он прохвост. — И поднял руку, не давая на этот раз Виталию заспорить. — Ладно, ладно. Попробуй. Я же не запрещаю. Даже советую. У тебя, Лосев, вырабатывается свой почерк в работе. Это хорошо. И почерк сам мне нравится, я от тебя не скрою. Ты всегда от человека идёшь. Не улика, а человек у тебя на первом месте, когда ты поиск ведёшь… И в этом, между прочим, твоя сила, но и слабость. Помни. Хотя тебе и трудно это всегда помнить. Ты, Лосев, человек увлекающийся.

— Знаю, — вздохнул Виталий.

— За нами убийство висит, кроме драк там. Поэтому путь надо выбирать деловой, кратчайший. А план твой одобряю. Давай действуй.

И Виталий по длиннейшему коридору отправился к себе.

Прежде всего он позвонил наверх, в управление БХСС, своему другу Эдику Албаняну, и убедился, что того, как всегда, нет на месте. После чего он позвонил ещё в несколько мест и, в двух из них условившись о встрече, бодро поднялся из-за стола.

Первая встреча, на которую он спешил, должна была состояться в Центре, недалеко от ГУМа, где по другую сторону улицы тянулись причудливые, старинные, на века, казалось, поставленные, бывшие торговые лабазы и конторы, где в наши дни разместились десятки различных мелких организаций и учреждений.

Виталий не сразу нашёл среди половодья вывесок самую, пожалуй, скромную: «Спортобщество „Сокол“, городской комитет, 2-й этаж, к. 247».

Виталий проследовал на второй этаж и в конце концов обнаружил там нужную ему комнату. В ней оказалось много людей, большинство из них были молоды, подтянуты и энергичны. Все весело и бодро переговаривались, и в воздухе стоял гул голосов. Обстановка указывала, что Виталий в своих поисках не ошибся.

К нему сразу же протолкался невысокий, моложавый, румяный человек, хотя и с лысиной уже и седоватыми висками, но весьма энергичный, в полосатой тенниске, и, снизу вверх посмотрев на Виталия, деловито осведомился:

— Вы из баскетбольной? — и тут же категорически распорядился: — Тогда прошу…

Но его перебил другой человек, тоже седоватый, но худощавый и не столь энергичный.

— Погоди, Лёва. Этот товарищ, кажется, ко мне, — и, обращаясь к Виталию, представился: — Соколов Василий Павлович. А вы товарищ Лосев?

— Так точно, — кивнул Виталий, улыбаясь.

И раздосадованный баскетбольный тренер отстал от них.

— Где бы нам спокойно побеседовать? — спросил Виталий.

— Идёмте в кабинет председателя, его сейчас нет, — предложил Соколов. — А секретаря я предупредил. Такая фирма, как ваша, пользуется уважением.

Соколов понравился Виталию, спокоен, рассудителен, держится с достоинством.

Просторный кабинет был увешан всякими таблицами, вымпелами, афишами и фотографиями, в застеклённых шкафах мерцали металлические кубки и фигурки спортсменов, а на столе посредине комнаты был установлен большой макет какого-то стадиона.

Виталий и Соколов уселись на диван, и Виталий, попросив разрешения, закурил.

— Вообще-то у нас не курят, — сдержанно улыбнулся Соколов.

— Даже у нас бросают, — согласился Виталий. — Я из последних. А теперь вот что меня интересует, Василий Павлович. Как ваша команда закончила прошлый сезон? И много ли ребят из позапрошлогоднего состава в ней сохранилось?

— Как видно, вы интересуетесь именно позапрошлогодним составом?

— Вы угадали.

— А кем именно?

— Знаете, мне хотелось бы, чтобы вы мне сначала, так сказать, на равных охарактеризовали весь тот состав. Можете вспомнить?

— Конечно. Этим составом мы впервые завоевали кубок городского совета общества. Это большой успех.

— А на следующий год состав изменился?

— Да. Многие ушли. По разным причинам.

— И кубок ушёл?

— И кубок, — огорчённо кивнул Соколов. — Переходы, переманивания. Я протестовал, писал всюду, выступал. Безнадёжное это дело. Заработал врагов и ничего не добился. В результате потеряли очень перспективную команду, в которую я столько вложил. — Соколов безнадёжно махнул рукой.

— Да. Бывает, — сочувственно согласился Виталий. — Так назовите мне игроков. А я буду записывать, если это вам не помешает.

— Ну что вы! Итак, я начну с вратарей. И пойду по линиям. Устроит?

— Как угодно.

Соколов принялся перечислять игроков. Виталий внимательно слушал, изредка делая какие-то бессмысленные пометки, только чтобы не дать понять, кем именно из ребят он интересуется.

— У кого-то я видел фотографию всей команды возле кубка и вашу подпись на обороте, — сказал Виталий.

— Да-да, — подхватил Соколов с горькой усмешкой. — Отлично мы тогда поиграли, и отличные были ребята. — Но тут же, словно спохватившись, добавил: — Не все, конечно.

— Вот и давайте продолжим, — сказал Виталий. — Мы до средней линии дошли.

— Давайте, — согласился Соколов. — Про Левина я вам уже сказал. Теперь Коротков, Виктор. Способный парень был, старательный. Больше скажу — даже фанатик был. Домой палкой прогонял каждый раз. — Он сдержанно усмехнулся своим воспоминаниям. — После того как кубок взяли, пятерым из команды первый разряд присвоили. И ему тоже. Товарищ хороший. Любили его в команде.

Соколов, видимо, ничего плохого говорить о Витьке не хотел, в том числе и об его уходе из команды, скандальном, видимо, уходе. И тогда Виталий сделал какую-то пометочку у себя в книжке. И Соколов тут же поспешно добавил:

— Но неуравновешенный был. Из-за одного инцидента пришлось отчислить.

— Какого инцидента?

— Драка. Избил двоих игроков команды.

— Ого! За что же?

Виталий не уследил за своим тоном, и вопрос прозвучал излишне требовательно.

— Если хотите знать, то за дело, — неожиданно с вызовом ответил Соколов. — Я бы сказал, за предательство. А официально если, то за их неспортивный поступок. Игру сдали противнику. Сами в ту команду перебежать собрались.

— Это было доказано?

— Нет, конечно. Спокойно перешли туда. Хотя все кругом знали.

— А что было с Коротковым?

— Отчислили, как я сказал. Ушёл и пропал.

— И вы его не искали?

— Искал. Только не сразу. Это была последняя календарная игра. Меня отправили на курсы переподготовки. Потом всякая суета, сын болел, зимой тёща умерла. — Соколов досадливо махнул рукой. — Знаете, как бывает.

— А потом?

— Потом вспомнил. Разыскал. Парень опустился, запил. Играть отказался.

— И вот потеряли не только хорошего игрока, но и хорошего человека, — с горечью сказал Виталий. — И теперь ему грозит суд.

— Так вы из-за него пришли? — понимающе усмехнулся Соколов.

— Именно.

— Что же он выкинул?

— Ничего особенного. Только бросился с ножом на человека.

— Вот чёрт! Между прочим, это на него похоже. Он и раньше…

— Знаю. Вы всё это замечали, только не было времени заняться. Так вот в отличие от вас мы такое время выкраиваем, чтобы не только отыскать, но и спасти человека, если ещё можно. Хотя заняты не меньше вашего, и работа у нас куда более нервная, можете мне поверить.

— Поздно вы его, однако, спасать-то взялись, — язвительно произнёс Соколов. — Сами говорите, ему уже суд грозит.

— А раньше только вы могли. И вам он верил, между прочим. Лично вам, Василий Павлович. Но теперь уж давайте не перекладывать друг на друга ответственность. Я не для этого к вам пришёл. Давайте подумаем, что сейчас ещё можно сделать. Очень важно, с какими мыслями он пойдёт на суд, как себя там поведёт, с какими мыслями уйдёт в колонию. Я убеждён, это не потерянный парень. Вообще таких почти не бывает. А Виктор тем более. Вы согласны?

Запальчивые слова Виталия словно застали Соколова врасплох. Он нервно потёр руки, с раздражением, но решительно спросил:

— Что от меня требуется?

Виталий помедлил, внимательно посмотрел на тренера и подчёркнуто холодно ответил:

— Ничего. Если у вас самого нет желания вмешаться.

— Вы меня просто не поняли.

— Очень рад. Поясните в таком случае.

— Я готов для Короткова сделать всё, поверьте. Но что можно сейчас сделать?

— Можно… увидеть Виктора.

— Увидеть? — растерялся Соколов.

— Да. И сказать ему, что вы его помните, что он, по вашему твёрдому убеждению, способный футболист и хороший товарищ. Так вы говорили?

— Так.

— Ну вот. Сказать, что вы в него верите и будете его ждать. Да вы сами найдёте, что ему сказать, вы только подумайте о нём, Василий Павлович.

— Да-да. Всё это можно сказать, безусловно, можно, — заволновался Соколов. — При этом я даже не покривлю душой, уверяю вас. Это так и есть… так и есть… И я в самом деле буду его ждать. Только… сколько он просидит, как вы думаете?

— Не много. Он, слава богу, не успел пырнуть ножом человека. Да и на суде вы, надеюсь, выступите. Личность подсудимого многое определяет в приговоре.

— Выступлю, — с воодушевлением объявил Соколов. — Непременно. Вы не думайте, ребята мне… — Он чуть запнулся и, стесняясь, закончил: — Они мне дороги. И… вообще спасибо. Хорошо, что вы пришли, честное слово. Надо думать шире, чувствовать шире. Не только о сиюминутном, не только о своём. Ведь если честно, то мы всё время думаем о себе или в связи с собой. Нельзя так. Вот вы мне помогли в этом смысле. Так когда я могу его увидеть?

— Хоть завтра.

— Прекрасно. Завтра.

Они обо всём условились, и Виталий ушёл.

Он неторопливо двигался по оживлённой, залитой солнцем улице, и на душе у него было необычайно светло и радостно. Нет, всё-таки всегда можно что-то сделать для человека, даже самого плохого, чтобы он стал чуть лучше. Для начала хоть самую малость лучше. Только бы зацепиться за то светлое, что осталось в его душе. А в Витькиной душе жила ещё и Лялька. Славная девчушка. Пока. И всё-таки бедная мать у неё. Надо для начала вызвать будет Веру Игнатьевну, найти к ней подход, помочь ей и… Ляльке тоже. Нельзя же их оставить вот так.

Да, даже самый плохой человек и то… Впрочем, самым плохим сейчас был Гошка. И в первую очередь теперь предстояло заняться им. Гошка — это не только ещё один и, кажется, наиболее верный путь к цели, путь к той загадочной троице за вчерашним угловым столиком. Нет, Гошка — это прежде всего судьба и характер, которые предстоит переломить, и только тогда откроется дорога к решению главной задачи. Можно, конечно, его обмануть или запугать. Во имя, так сказать, высокой цели чего не сделаешь, кажется! Но это означает потерять человека, возможно, окончательно потерять. Обманутый и запуганный никогда не союзник, это будущий противник, будущий враг.

Нет, Гошку не следовало обманывать и запугивать, его надо победить, переломить по-другому. Не перевоспитывать, конечно, это дело долгое и сложное, оно впереди, далеко впереди. А сейчас надо вызвать у него какую-то чистую вспышку чувств. И что-то Виталий вроде бы нащупал. Конечно, это может быть ошибкой, может быть осечкой. Но надо попробовать.

Итак, Сёмкин. Гошка Сёмкин. Георгий. И есть ещё Михаил Сёмкин. Действительно, работает электриком на автозаводе. Действительно, передовик, член комсомольского бюро, замсекретаря, кандидат в члены партии. Установить это было несложно. За вчерашний день всё это проделали ребята из местного отделения милиции и передали в МУР. И вот теперь Виталию предстоит встреча с Михаилом. Через полчаса. Прямо на заводе, в цеху.

И снова гудящий поезд метро, полупустые в середине дня вагоны, длиннейшие эскалаторы, суетливые и всё же многолюдные пересадки, и вот наконец последний из эскалаторов аккуратно вынес Виталия на поверхность. Перед ним были длинные заводские корпуса за высокой глухой оградой.

Миновав просторное бюро пропусков и проходную, Виталий оказался на огромном, в деревьях и кустах, заводском дворе и, расспрашивая то одного, то другого из встречных, добрался наконец до нужного цеха.

У входа его уже ждал высокий, худощавый парень с копной вьющихся пшеничных волос и живыми серыми глазами на узком лице с пухлыми губами и тонким, хрящеватым носом. «Похожи братцы, — отметил про себя Виталий. — Здорово внешне похожи». На парне была модная джинсовая куртка и щеголеватые, с чуть заметным клёшем, брюки.

— Сёмкин, — представился он. — Михаил. Точно вы приходите.

— Нет времени опаздывать, — улыбнулся Виталий. — Где нам потолковать?

— Пойдём в сад. — Михаил махнул рукой. — Вон скамейка свободная.

Виталий отметил про себя, что он сказал «сад», а не «двор». «И в самом деле, сад», — подумал он, сноба бросив взгляд на бесконечные аллеи, посыпанные песком дорожки, клумбы и ряды подстриженных кустарников.

Они уселись на скамье, полускрытой за пушистой стеной кустарника, и Виталий самым безмятежным тоном спросил, жмурясь от солнечных лучей, вдруг пробившихся из-за облака:

— Слушай, ты Георгия давно видел?

— Гошку? А что? — сразу насторожился Михаил.

— Да заблудился твой братан.

— То есть как это заблудился? — возмущённо переспросил Михаил, и в лице его появилась какая-то жестокость. — Он просто спился, подлец. Опустился. Вот и всё.

— Всё?

— Ясное дело. Я, если хотите знать, давно уже ничего общего с ним не имею. Прошу это учесть.

— Та-ак… — протянул Виталий. — Учтём, конечно. А родители ваши где?

— Померли родители.

— Как так?

— А так. Пожар случился. Мать отца бросилась спасать. Он спал. Ну и вместе с ним, героически…

— Давно?

— Три года назад. С тех пор Гошка и покатился.

— Ты же не покатился?

— Я в мать и отца, а он чёрт его знает в кого уродился. Вот и поставил я на нём крест.

— Так ведь брат же!

— Ну и что! Я считаю, друг дороже любого родственника. Друга как-никак выбираешь. А родственник сам объявляется. И какой он ни есть, любить его прикажешь? Ни фига! Вон братца судьба подкинула. Нужен мне такой, думаешь? Спасибочко. Как увидел, какой он стал, так крест на нём и поставил.

— А он на тебе?

— Он ещё на мне будет ставить! — раздражённо воскликнул Михаил. — Чего не хватало! Пусть он сначала добьётся с моё.

— А ты женат?

— Женат. И сын растёт. Всё как у людей. Скоро, между прочим, депутатом стану. Есть такой план. В парткоме намечают. И бригадиром тоже. Передовой бригады.

— Да, добиться с твоё непросто.

— Пусть попробует.

— А ты помоги. Он вроде тебя уважает.

— Меня все уважают.

— Вот и помоги. Хотя бы как будущий депутат.

— Я только по нашему району пойду, — широко улыбнулся вдруг Михаил. — А вообще, чего это ты о Гошке заговорил?

Они как-то совсем незаметно перешли на «ты».

— Сам говоришь, «покатился», «опустился». А нам с такими приходится дело иметь. Именно с такими, к сожалению.

— Вот и давай действуй. А у меня и кроме Гошки забот полон рот.

— И всё же брат он тебе.

— Какой он брат? Брат другом, помощником должен быть, а этот…

— Вот что, Михаил, — задумчиво произнёс Виталий. — Либо ты примешься за своего братца, либо я в твою партийную организацию пойду. И не быть тебе тогда ни депутатом, ни бригадиром, ни передовиком. Один позор будет, учти. Такого эгоизма и бездушия я в тебе даже не ожидал.

— Да что ты! Я же всей душой рад! — всполошился Михаил, и на красивом лице его отразилось искреннее отчаяние. — Но с какой стороны за него приняться, ты скажи?

— Вот это уже другой разговор. Если ты станешь моим союзником, то вдвоём мы авось чего-нибудь и придумаем. Не одно, так другое, но что-то должно подействовать. Терпение тут нужно, упорство. Случай с Гошкой, как говорят, запущенный. Так что, Миша, не пожалей сил. Спасёшь брата — об этом даже в газету можно написать. Представляешь? — усмехнулся Виталий. — Так что давай думать.

— Всё хорошо, только думай сам, — пожал плечами Михаил. — Я отказываюсь. Я просто не знаю. Придумаешь — я твой союзник. Что скажешь, то сделаю.

— Так ты же его лучше меня знаешь.

— Я его вообще знать не желаю, если уж на то пошло, — снова озлившись, отрезал Михаил. — Вообще! Он мне, сукин сын, всю биографию портит. Сколько я из-за него пережил, ты бы знал. А теперь, гад такой, ещё в тюрьму вот-вот угодит. Так ведь я понимаю? Тогда совсем биографию мне искорёжит.

— Надо стараться, чтобы этого не случилось. Ты правильно понимаешь. На пути он туда.

— Ну вот! — в глазах Михаила мелькнул испуг. — Что же теперь делать?

— Во-первых, встретиться с ним. Лучше всего сегодня же вечером.

— Его ещё разыскать надо.

— Разыщешь. Дружески встретиться надо, по-братски. За что-то он тебя, между прочим, любит, как ни странно.

— Чего ж ему меня не любить, слава богу…

— Ладно, ладно. Тебя, конечно, все любят.

— А ты не смейся.

— Какой же тут смех! Так вот. Встретишься с Гошкой сегодня же. Уговори его всё бросить, чем он сейчас занимается. Скажи, милиция за тобой уже смотрит, уже на след твой вышла. Если боится открыто рвать, пусть тихо отходит в сторону, пусть исчезнет. Обещай его на завод к себе устроить, в свою бригаду взять.

— Ты что? На кой нам чёрт такой в бригаде? — вскипел Михаил. — Мне первенство надо вырвать в этом квартале, хоть умри. Тогда бригадиром стану. Уж замётано.

— Не вытянешь Гошку — позор тебе будет на весь завод, — сказал Виталий.

— Хорошо, хорошо, — примирительно ответил Михаил. — И откуда ты только свалился на мою голову?

— Спасибо скажи. И помни, я узнаю о вашем сегодняшнем разговоре. Если у Гошки сомнения в башке не появятся, значит, не от души ты с ним говорил, не поверил он тебе. А он должен поверить, понял? Он должен испугаться, должен обрадоваться твоей помощи, начать отход. Начать — вот что главное. Понял ты?

— Понял, понял.

— И гляди, Михаил. От этого и твоя блестящая биография будет зависеть. Уж я постараюсь. И теперь с тебя не слезу, запомни.

— Сам вижу, — тоскливо произнёс Михаил. — Только мне, понимаешь, делов было… Ну ладно, ладно, — сам себя оборвал он, заметив движение Виталия. — Всё. Решено и подписано. Если уж я слово даю, то будь спок.

— И не забудь. Сегодня же разыщи.

— Я же сказал.

— Дай-ка мне твой телефон и, на всякий случай, запиши мой.

Вскоре они расстались. При этом оба испытали немалое облегчение.

Эдик Албанян оказался на месте, ибо так он обещал ещё утром. Это был поразительной точности человек.

Через три минуты после телефонного звонка Эдик появился в комнате Виталия, потный, запыхавшийся, и с порога объявил:

— У меня ровно сорок минут. Излагай, чего у тебя там.

— Излагаю, — так же деловито ответил Виталий. — Первое. Прошу записать. В воскресенье, в девятнадцать часов, обязан быть у нас. Светка печёт пирог, Анна Михайловна делает твой любимый салат. Будут мои. И ещё давний мой друг по армии, парашютист и хитрец, он тебе понравится.

— Друзья моих друзей — мои друзья, ты же знаешь. Но… — Эдик сладострастно зажмурился, — будут ещё, полагаю, и пирожки с картошкой и луком. В Елене Георгиевне я уверен.

— Правильно делаешь. Записал?

— Такие приглашения не забываются, дорогой. Вино моё, имей в виду.

— Ладно, — кивнул Виталий и, не переводя дыхания, продолжал: — Теперь второе. В парке есть некие заграничные аттракционы, ты их видел?

— Это, дорогой, не криминогенные объекты, — небрежно махнул рукой Эдик.

— А вот ты послушай.

Виталий сумел всё рассказать, как отметил Эдик, за какие-нибудь восемь минут, и на обсуждение, таким образом, осталось целых полчаса.

— Следили, значит? — с интересом переспросил Эдик. — И за Петром, и за тобой? Так-так-так… Помнится, года два назад было дело, тоже с аттракционами, в другом, правда, парке. Там крутили «вертушку».

— Это что такое?

— Элементарная вещь. Передавали использованные билеты обратно в кассу. И снова их продавали. В конце смены образовывались излишки денег. Их делили.

— Возможно, и тут так.

— Надо посмотреть.

— Так вот, видишь? Не дают посмотреть.

— Ну-ну. Что значит «не дают»? Надо, дорогой, уметь смотреть. А вы же не смотрели, вы просто «лупили зенки», — покровительственным тоном произнёс Эдик.

— Что ж, маэстро, посмотрите сами.

— И посмотрю. Даже любопытно.

— Когда соизволите?

— Когда? — Эдик взглянул на часы. — Сейчас семнадцать двадцать пять. Так-так… — Он что-то подсчитал про себя и объявил важно: — В девятнадцать буду там. Они ещё работают, ты говоришь, эти… «станки»?

— Это не станки, а…

— Знаю, знаю. А вот по-ихнему — «станки», обратил внимание? Причём печатные.

— Обратил, конечно.

— Ну вот. Так в девятнадцать они ещё работают?

— Они, кажется, до ночи работают.

— Ещё бы! Впрочем, поглядим, поглядим, — тоном профессора, которого приглашают на важную консультацию, произнёс Эдик.

— Будем бесконечно признательны, — в тон ему ответил Виталий. — Ждём с нетерпением ваше заключение. И больше я вас не задерживаю.

— Ого! — Эдик взглянул на часы. — Можно и потрепаться семь минут.

Эти приятные минуты промелькнули незаметно, и Эдик исчез.

На следующее утро Виталий приехал на работу, как всегда, к десяти, несмотря на субботний день. И несмотря на этот день, застал на работе следователя, который принял к производству дело Витьки Короткова. Следователем этим был Володя Фролов, давний приятель Виталия.

При звуке раскрываемой двери он поднял голову, узнал Виталия и, улыбаясь, приподнялся, чтобы пожать приятелю руку, потом снова опустился в кресло и, сняв очки, довольным тоном произнёс:

— А ещё говорят, нет телепатии. Я тебя только что мысленно призывал.

— Совершенно явственно уловил, — согласился Виталий. — Что же тебе от меня надо?

Фролов устало вздохнул.

— Поручение хочу тебе дать. Допроси-ка ещё раз этого стервеца Короткова. Ни с кем другим он разговаривать не желает. Как пень, понимаешь, молчит. Час молчит, два. А я уговариваю, я доказываю, я нервы расходую. А ему, видите ли, подавай Лосева. Такой, видите ли, незаменимый, исключительный Лосев объявился.

— Ну, и подай ему Лосева, что тебе стоит!

— Вот я и подаю.

— С одним условием.

— Какое ещё условие?

— Сначала к нему придёт его бывший тренер. Разреши свидание?

— Какой ещё тренер, откуда ты его выкопал?

— Это уже отдельная история. Ты пока разреши. Он скоро придёт.

— Так ведь нельзя пока свидания, ты же знаешь.

— Это тот случай, когда свидание необходимо. Для дела. Веришь мне?

— Верю, конечно. Но…

— Слушай, Фролов, — сердито сказал Виталий. — Я всё равно добьюсь. Только лишнее время отберу у тебя, у себя, у начальства. И всем нервы попорчу. Лучше уж сам разреши.

— Чёрт с тобой, разрешаю. Когда допрос проведёшь?

— Сразу после свидания. Для допроса вызову. Понял ты меня? — улыбнулся Виталий.

— Ну-ну. Даже интересно, как этот пень заговорит человеческим голосом.

— Это, мой милый, не пень, — невольно подражая интонации Кузьмича, возразил Виталий. — Это ещё недавно был вполне хороший парень и футболист, между прочим.

— Ага, вполне хороший парень был, конечно, — саркастически передразнил Фролов. — Если бы на месте Шухмина кто ещё оказался, то вполне возможно, что этот хороший парень стал бы убийцей.

— Я же говорю «недавно был». А потом случилась трагедия, Володя. Обычная человеческая трагедия.

— Ишь ты!

— С Витькой именно так всё и было. Вот я и хочу кое-что исправить.

— Для этого тебе и тренер понадобился?

— Во-во. Он, понимаешь, обещал мне свою ошибку исправить. Серьёзную педагогическую ошибку. Мы уже договорились.

— Поздно он спохватился, — сердито заметил Фролов.

— Такие ошибки исправлять никогда не поздно. Трудно — это да. Но не поздно. Пока человек дышит, думает, чувствует…

Фролов внимательно посмотрел на. Виталия.

— Ты мне потом всё подробно расскажешь, ладно?

— Конечно, расскажу.

На том они и расстались.

Виталий поспешил к себе.

А вскоре пришёл Соколов, сосредоточенный и задумчивый. Он рассеянно поздоровался с Виталием и, опустившись на стул, нетерпеливо спросил:

— Где Коротков?

— Виктор здесь, — подчёркнуто спокойно ответил Виталий. — Сейчас я велю его привести и оставлю вас одних.

Он повернулся к телефону и, набрав короткий номер, отдал распоряжение.

Через несколько минут в дверь постучали, и на пороге в сопровождении конвойного милиционера появился Витька. Виталий не видел его три дня. За это время парень разительно изменился. Тёмные круги под запавшими глазами, тоскливый, затравленный взгляд, щетина на осунувшемся лице, серая куртка на молнии измята, свалявшиеся волосы на голове торчат в разные стороны.

— Здравствуй, Витя, — сказал Виталий. — Садись.

— Здравствуй, Виктор, — как эхо повторил за ним Соколов.

Но ошеломлённый Витька продолжал стоять на пороге, всё ещё заложив руки за спину, уголки рта его нервно подёргивались. Он смотрел на Соколова.

— А вы-то чего тут? — грубо спросил он. — На тренировку звать пришли? Теперь они вон меня тренируют, — и кивнул на Виталия.

— Мне надо с тобой поговорить, Коротков, — деловито и сухо сказал Соколов. — И побыстрей садись, пожалуйста.

Виталий про себя порадовался: кажется, Соколов нашёл верный тон. Очевидно, этот тон был привычен для его подопечных. Потому что Витька смолчал и послушно опустился на стул.

— Я вас оставлю, — сказал Виталий, поднимаясь. — На полчаса, Василий Павлович, больше не могу.

— Нам хватит, — коротко ответил Соколов.

Виталий вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Полчаса он бродил по коридорам, заходил в чужие кабинеты, нервничал и не мог собраться с мыслями, когда его о чём-нибудь спрашивали. Потом он забрёл в буфет и машинально выпил там бутылку кефира.

Ровно через полчаса он вернулся в свою комнату.

На костистом, морщинистом лице Соколова он прочёл усталость и раздражение, на лице Витьки злое упрямство. Видимо, разговор не получился. Расчёт Виталия обернулся просчётом. И Виталий почувствовал вдруг тоже усталость.

— Всё, — как можно спокойнее сказал он. — Спасибо, Василий Павлович.

Тот молча поднялся со своего места, дал Виталию пропуск для отметки и напоследок сухо сказал Витьке:

— До свидания, Коротков. На суд я приду.

«Ага, — подумал Виталий. — Возможно, не всё так уж плохо».

Когда Соколов вышел, он сказал:

— А теперь, Витя, проведём официальный допрос по поручению следователя. Согласен?

— Валяйте, если надо.

— Будешь говорить?

— Это смотря чего.

— Всё, о чём спрошу.

— Во всём только богу исповедуются. А его нет, говорят.

— Вот я на его месте и буду.

— А он ещё и грехи отпускает. И ты тоже? — Витька криво усмехнулся.

— Отпустить не могу. Могу только помочь замолить.

— Я ваши молитвы знаю. Признавайся во всём, и точка.

— А зачем нам твои признания, как думаешь?

— Ну… как зачем? Чтобы дело раскрыть.

— Какое дело? Больше того, что уже раскрыто, за тобой ничего нет. А в том, что раскрыто, признаний твоих не требуется. Сам понимаешь. Сейчас дело в другом, Витя. Сейчас надо думать, как наказание твоё, справедливое наказание, смягчить. И не только в том смысле, чтобы уменьшить. А ещё и в том, чтобы легче тебе его перенести. А переносить его будет тем легче, чем спокойнее, увереннее будет у тебя на душе.

— Ты за мою душу не волнуйся, — хмуро ответил Витька и в свою очередь спросил: — Это ты Василия Павловича сюда зазвал?

— Ну, я.

— А зачем?

— Он мне интересную вещь про тебя сказал. Вот я и попросил, чтобы он тебе её повторил. А то ты мне не поверишь.

— А ему, думаешь, поверю? Да если мне только, скажем, два года просидеть, — при этом голос Витьки невольно дрогнул, — то и тогда из меня потом такой же игрок, как из мартышки. Что я, не знаю?

— Это как сказать, — возразил Виталий. — Если человек без обеих ног мог лётчиком, асом стать, если спортсмен, переломав в аварии руки и ноги, смог — тоже, кстати, через два года — новые рекорды ставить, то чего ты-то скулишь? Сейчас, Витя, не скулить, сейчас чётко понять надо, что следует делать.

— А что делать?

— Я сказал: уменьшать срок и достойно его вынести. А для этого надо не просто о свободе мечтать. Волк, когда его поймают, тоже о свободе мечтает. А тебе надо иметь реальную и светлую цель. Вот так я считаю.

— Нет у меня такой цели, брось крутить, — отрезал Витька и даже отвернулся.

— Нет? — переспросил Виталий. — Давай поглядим. Только для начала условимся: что есть главная цель для каждого человека вообще? Если он, конечно, человек, а не тряпка половая, о которую все ноги вытирают. Вроде, скажем, Володьки-Дачника.

— Ты откуда его…

— Знаю его, знаю, — махнул рукой Виталий. — Я теперь много чего знаю. Увидишь.

— Не всё ты знаешь. Володька-Дачник, чтоб ты ещё знал, — запальчиво произнёс Витька, — тоже человек, хоть и алкаш.

Виталий вздохнул.

— Далеко он от человека ушёл, Витя. У него уже нет главной цели. А главная цель у человека — счастье. И у тебя оно может быть.

— Это слово только в газетах пишут, а я их не читаю, — насмешливо возразил Витька. — И потому слова этого не знаю.

— А я тебя счастливым видел…

— Где ж это, интересно?

— На фотографии. Со всей командой, перед кубком.

— Ты что, — нахмурился Витька, — дома у меня был?

— Был.

— И мать видел?

— Видел, конечно. А ты ту фотографию помнишь?

— Ясное дело, помню.

— Вот что такое счастье, Витя. И заметь, если бы вам этот кубок просто с неба упал, ну, подарил кто-нибудь, а не взяли бы вы его в трудной борьбе, никакого счастья, никакой особой радости не было бы. Ну, упал с неба и упал. Хорошо, что не разбился. Матери можно отдать, чтоб цветы туда ставила. А вот борьба и победа дали счастье. Верно я говорю или нет?

— Похоже. А ещё ты кого дома видел?

— Ляльку.

— Про меня спрашивала?

— Конечно. Но я ей сказал, что не знаю, где ты.

— Как она там?

— Ты лучше меня знаешь это. При мне она твоё варенье лопала. Так мне и доложила: «Это Витька мне купил». Да, Вить, о ней тоже подумать надо.

— Что толку у вас тут думать!

— Самое время. Ведь пока с Гошкой по парку таскался да водку глотал, думать было некогда. Плохо ведь Ляльке дома-то, согласен?

— Что ж я отсюда сделать могу? — сквозь зубы процедил Витька.

— А ты что-нибудь раньше сделал? Ты ведь и не задумывался раньше над Лялькиной жизнью. А сейчас вот задумался. Уже дело. Но за Ляльку бороться надо. Чтобы стало ей хорошо. Бороться побольше, чем за кубок. И победа тут тоже для тебя радостью будет. Разве нет? Если не чужие люди, а ты сам Лялькину судьбу устроишь. Вот тебе и ещё счастье. И тоже не последнее.

— И так больно много, — усмехнулся Витька.

— А всё-таки главная победа будет над самим собой. Очень я верю. Большая эта победа гордость в человека вселяет, много добавляет сил и уверенности. Но это ещё впереди. Сейчас ты это понять до конца не сможешь.

— Что ж, я, по-твоему, чурка?

— Чурка не чурка, а мозги пока в тумане.

Незаметно Виталий втянул Витьку в разговор, который ему сейчас больше всего был нужен, на который он внутренне, подсознательно был уже настроен, к которому страстно тянулся сейчас, после этих дней, проведённых в неволе, первых, отчаянных, страшных дней, когда всё, кажется, с грохотом рушится для тебя, всё, всё вокруг, и впереди только дым и развалины и неизвестно, зачем дальше жить. В этот час разговор о собственной жизни, за которую человек всё равно инстинктивно цепляется, как бы всё безнадёжно и страшно ни было впереди, разговор, в котором мелькает надежда, пусть самая маленькая, самая далёкая, такой разговор в этот тяжкий час необходим человеку.

— Уж какие мозги есть, с теми и жить буду, — чуть заносчиво ответил Витька, неосознанно стремясь вызвать Виталия на спор, заставить его опровергнуть эти слова. Витьке хотелось, чтобы Лосев сказал что-то в его пользу, в утешение ему и тем хоть как-то его ободрил.

И в этот момент Виталий каким-то натянутым до предела нервом уловил эту Витькину надежду, эту немую его просьбу, что ли.

— Мозги-то у тебя неплохие, их только проветрить надо, — сказал он. — Вот ты говоришь, Володька-Дачник не окончательно пропащий человек. Если ты о нём так говоришь, что же тогда о тебе самом сказать?

— Это уж тебе виднее, — усмехнулся Витька, внешне чрезвычайно небрежно.

— И Гошка, по-твоему, не пропащий?

— От этого одна вонь. Стрелять таких надо.

— Стрелять никого не надо, Витя. Никого. Чтобы другим пример не давать и чтобы себя самого в конце концов не изуродовать. Это тебе не война и не защита Родины.

— А я говорю, стрелять его! — со злостью повторил Витька.

— Да что ты против него такого имеешь? — удивился Виталий. — Неужели только за то, что он удрал, когда тебя взяли?

— Мало, да?

— Мало. Для такой злости, как у тебя. Ты ему лучше спасибо скажи. Может, останься он, и не взяли бы тебя. И разговора у нас с тобой такого не было бы. А главное, не задумался бы ты над своей жизнью и над чужой.

— Ну ты даёшь! — даже присвистнул Витька. — Вот выйду, я ему, гаду, спасибо скажу. Увидит тогда.

Теперь уже усмехнулся Виталий.

— Вот тебе, Витя, и ответ на твой вопрос.

— Какой ещё?

— Да насчёт чурки.

— И пусть.

— Нет, не пусть. Я тебе ещё раз повторяю: не чурка ты, но мозги тебе надо непременно проветрить. Хочешь ещё доказательство?

— Ну.

— Помнишь, я тебе сказал, что больше того, что уже раскрыто, за тобой ничего нет? Так вот, больше нет, а меньше есть, Витя. Но это уже других тоже касается, не одного тебя. И я считаю, что во всём должна быть справедливость. Так вот, по справедливости Борода, допустим, должен тоже своё получить. За «станок». Верно?

— Это ты всё откуда же выкопал? — изумился Витька, на миг теряя свою напускную сдержанность, и даже по-мальчишечьи приоткрыл рот.

— На набережной в парке копал, — улыбнулся Виталий. — Ох, богатые там залежи, я тебе скажу. Не поверишь даже.

— Это я-то не поверю? — снисходительно усмехнулся Витька.

— Ты из себя большого деятеля не строй. Ты шавкой был, шестёркой, а они козырные тузы в той игре, что Борода, что Вадим Александрович.

— Ты даёшь! — удивлённо и растерянно повторил Витька.

— Ошибаюсь?

— Допустим, что нет.

— То-то. За мной, между прочим, тоже от аттракционов пошли, когда я там «зенки пялил». Гошка опять пошёл и этот, толстый. Жора, что ли?

— Жопа.

— Ну, по-человечески Жора. Вот тут мы и познакомились. Вот тут мне Гошка и показал Бороду, Вадима Александровича и ещё третьего, как его?

— Гороха?

— Во-во. Бориса Егоровича. Они за своим столиком в тот вечер сидели.

— Да ни хрена Гошка не знает, — пренебрежительно махнул рукой Витька. — Что велят, то и делает. И своё получает, ясное дело. В охране он. Контрнаблюдение, как Горох говорит.

— И ты там числился?

— И я. А как «станок» печатает, это мы не знаем.

— А кто же знает?

— Кто придумал.

— Борода?

— Ну.

— А за что ты его сволочью назвал там, на фотографии?

— За дело.

— И все его так?

— Ага.

— И Гошка?

— Этот больше всех. — Витька недобро усмехнулся.

— Почему?

— У него спроси.

— А всё-таки?

— Гошка всем заливал, что с дочкой Бороды крутит. А Володька-Дачник рассказал, что она его с лестницы спустила, когда полез. И Борода прогнать грозил. Гошка, понятно, хвост поджал, но сам кое-чего задумал.

— Чего же?

— Не знаю. Но при случае продаст он Бороду, точно тебе говорю.

— Так, сам же говоришь, он ничего не знает. Чем же торговать?

— Для такого случая узнает.

— А ты не считаешь, что Борода своё получить должен?

— С меня ему получать нечего…

— Плохо, если так думаешь. Выходит, если он тебе хрусты давал, то уже купил тебя со всеми потрохами, так, что ли?

— А больше он мне ничего не делал.

— А другим? Ведь на каком-то обмане его «станок» работает, верно?

— Кто его знает!

— Кто же знает, кроме тех троих?

— Кто? — Витька посмотрел на потолок. — Ты у Майки спроси, кассирши.

— А кто она такая, чтобы знать?

— Майка-то? — усмехнулся Витька. — Да ты на неё посмотри сначала.

— И что?

— А то. Борода её недавно Вадику, говорят, отдал. В карты проиграл.

— Да ты что?

— У них так, — широко улыбнулся Витька. — Феодализм. И потом, — многозначительно добавил он, — через неё все деньги идут. Касса. Понимать надо.

— Понимаю.

— Слушай, — неожиданно спросил Витька. — А ты все там фотографии у меня разглядел?

— Все.

— И Катьку видел?

— Видел. Чёрной рамке только удивился. Думал, умерла. Но Лялька сказала…

Разговор незаметно ушёл в сторону. И Виталий был даже этому рад. От той опасной темы следовало чуточку передохнуть. И кроме того, Витька вдруг открывался ему новой своей стороной.

— Я почему на ней крест поставил, — говорил он. — Потому что я во всём верность требую до последней точки. Вот у нас в команде так было, у Василия Павловича. Все, как один, друг за друга. И с девчонками я тоже так. Я тебе скажу, между нами, конечно. Любовь я уважаю. Во! — Он зацепил ногтем за передние зубы и громко щёлкнул, потом вдруг неожиданно заключил: — А Гошку за это убить мало.

— Скор ты больно насчёт убить. Я вот полагаю, когда дадим Гошке подумать, он тоже кое-что склеить захочет в своей жизни.

— Жди!

— Думаю, дождусь. Что Гошка! И не такие, как он, задумываться иной раз начинали. Вот, к примеру, возьми… Ну, скажем, тот же Горох разве не задумается, когда время придёт, когда подопрёт его?

— Ему Нинка задуматься не даст.

— Это кто такая?

— Жинка его. Он её тоже в кассирши определил. Ну, зверюга, я тебе скажу, — убеждённо тряхнул головой Витька. — Вообще-то бабы вроде потише мужиков, это факт. Но уж ежели какая из них звереет или бесстыжей становится, то любого мужика перешибёт.

— Так и эта Нинка?

— Во-во. Её даже Борода боится.

— И Вадик?

— И Вадик. Он даже побольше.

— Может, она и имеет больше их?

— Не. Дело в их руках.

— Что же всё-таки за дело, а, Витя?

Вопрос этот вырвался у Виталия невольно.

— Кто его знает! — сухо ответил Витька. — Меня не касается.

— Ну ладно. Хватит, пожалуй, на сегодня, — объявил Виталий и, вздохнув, добавил: — Эх, Витя, ничего ты мне под протокол не сообщил. Ну хотя бы обещай одно: не молчи ты, как пень, когда тебя следователь Фролов допрашивать будет. Не порть ты себе картину.

— Что тебе сказал, ему не скажу, — упрямо мотнул головой Витька.

— Да ты про себя, про одного себя говори. Какие тут секреты?

— Секреты не секреты, а выворачиваться не желаю.

— И не выворачивайся. Только по фактам говори.

— Ладно, — снисходительно кивнул Витька. — Для тебя уж так и быть.

Виталий сухо возразил:

— Ты одолжений не делай. Тебе это нужнее всех, запомни.

— Ладно, ладно, — поспешно и примирительно повторил Витька.

На этом они и расстались. Конвой увёл арестованного.

Виталий задумчиво прошёлся по комнате, на ходу с силой покрутив руками, и даже сделал несколько резких прыжков.

«Чёрт возьми, ну что за работа! — досадливо думал он, снова принимаясь шагать по комнате. — Ведь как у других? Суббота, воскресенье — их. Делай, что хочешь, и поезжай, куда хочешь. В другие дни свои восемь часов отработали — всё, домой до завтра. И спокойная ночь впереди. А тут? Хоть и ничего не случается, всё равно спишь вполуха, ведь в любой час тебя могут вызвать, если что. И ведь никто на аркане сюда не тянул, сам пошёл, дурацких книжек начитался, эдаким романтиком был. Ах, уголовный розыск — бух-бух-бух!.. А ведь мог бы после института вполне солидно распределиться. Ну, допустим…» И Виталий принялся досадливо перебирать в памяти все спокойные, достойные, сытные места, куда бы он мог устроиться, куда его даже звали. А если бы ещё знакомства подключить! У одного только отца какие связи! Кого он только не лечил, не консультировал! Сейчас для врачей чего хочешь сделают. Отцу только словечко бы сказать, кому надо… В конце концов Виталий домечтался до того, что самому стало противно. Устал он, здорово устал, вот и всё.

…Парк уже изрядно надоел Виталию со всеми своими фонтанами, лозунгами, аттракционами, танцплощадками и толпами гуляющих. В потемневшем небе вспыхивали, кружились, сияли разноцветные огни. Отовсюду доносилась музыка, казалось, ею был перенасыщен весь парк. Кругом слышались оживлённые возгласы, смех, чей-то свист. В толпе сновали стайки мальчишек.

Виталий прошёл знакомым путём на набережную.

Неожиданно из толпы выскочил Гошка и, подбежав, торопливо сказал:

— Айн момент — и я тут, понял? Можешь торчать пока спокойно, не тронут.

— А кому я нужен? — пожал плечами Виталий.

— Ха! Не смеши мои ботинки, детка! Ну, привет!

И Гошка снова исчез.

Виталий стал внимательно приглядываться к окружающим. Неужели он не сможет ничего заметить в этой людской круговерти? Ведь некий «станок» продолжает «печатать». И кассы, кстати, ещё работают. В одной из них — красавица Майка, которую даже проигрывают в карты, а в другой — зверюга Нинка. М-да.

А спустя несколько минут перед Виталием снова возник Гошка и возбуждённо спросил, бегая глазами по сторонам:

— Ну что, двинули?

— Слышь, — сказал Виталий. — Хороша тут одна девушка у вас.

— Майка-то? — безошибочно определил Гошка. — Хошь, познакомлю?

— А удобно?

— Ха! С ней чего хошь удобно. Только с собой её сейчас не брать. — Гошка многозначительно поднял палец. — Она с ума сойдёт, если я буду, учти.

— Ладно. Не возьмём.

Гошка огляделся. Кассы уже закрылись, возле них никого не было.

— Айн момент, — бросил Гошка и торопливо направился к одному из аттракционов.

Вернулся он быстро. Рядом с ним шла невысокая девушка в лёгком пальто, чётко обрисовывавшем её стройную фигуру. Тёмные волосы были модно подстрижены, чёлка наползала на глаза. Тонкое лицо выглядело в полумраке бледным и усталым.

— Познакомься, Маечка, — выламываясь, сказал Гошка. — Мой закадычный кореш. Как тебя увидел, так покоя лишился. «Познакомь да познакомь». Ну, я что же… я человек добрый. Для кореша всё. Ты уж меня… это самое…

К своему удивлению, Виталий уловил какие-то заискивающие нотки в его голосе.

Девушка небрежно снизу вверх оглядела Виталия и пожала плечами.

— Ну, длинный. А ещё чего?

— Молодой и красивый, — со смешком добавил Гошка.

— Молодые сейчас на одну зарплату живут. Чего у них, может, и много, а вот тут ещё не хватает. — Она постучала согнутым пальчиком по лбу. — Тебя как зовут?

— Виталий. А тебя?

— Уже знаешь. И где ты трубишь?

— Далеко.

— Шустришь, вроде нашего Гошеньки?

— С первой встречи, Маечка, говорить о работе не принято, — усмехнулся Виталий. — Если подружимся, всё узнаешь.

— Ну и что? Попробуем подружиться. Запиши телефон. А здесь ко мне больше не подходи.

— Это почему?

— Глаз много. А я не люблю на людях. Так что звони. Утром лови, до девяти. Пока я в постельке. — Она коротко рассмеялась.

— Понятно, Маечка. Будь спокойна, поймаю.

— А я пока спокойна, не загорелась. Ты не думай.

— А как сегодня? — на всякий случай выразил нетерпение Виталий.

— Ты, мальчик, не торопи ночь. Сегодня я занята. Гоша, такси мне сейчас найдёшь, — повелительным тоном сказала Майя.

— Сей момент, — обрадованно и по-прежнему чуть заискивающе отозвался Гошка.

— Ну, так пошли, мальчики.

Втроём они направились к выходу из парка.

«Однако эта деловая Маечка быстро пошла на дружбу», — отметил про себя Виталий.

Гошка подогнал такси мгновенно, так что Виталий не успел сказать Майе и двух слов.

Когда девушка уехала, Гошка нетерпеливо спросил:

— А нам куда?

— А нам недалеко.

И они двинулись в сторону большой, залитой огнями площади.

У Виталия уже довольно давно появилось в городе два-три надёжных места, где он мог спокойно встретиться с кем угодно, где его знали и он мог быть уверен, что встречи его пройдут незаметно для окружающих и будут обставлены как надо. Одним из таких мест была скромная «Блинная» возле той самой площади.

Оглядев с презрением её скромный фасад, Гошка насмешливо присвистнул:

— Длинный, куда это ты меня приволок? Здесь одни мыши крупу жуют.

— Не суди, Гоша, по виду. За ним иной раз ой-ой чего прячется. Заходи.

Уже через полчаса, сидя в маленьком закутке возле общего зала и жадно уплетая тонкие, хрустящие блины с различной, вполне приемлемой закуской и проглотив уже третью рюмку водки, Гошка, отдуваясь, сказал:

— Ну, ты, Длинный, тоже даёшь. И место же выбрал, ёшь твою корень.

— А что?

— Знаем что, — хитро подмигнул Гошка. — Не пальцем учены.

— А тебе, Гоша, не приходила мысль поменять работу? — сочувственным тоном поинтересовался Виталий. — Не жарко тебе на ней стало, не припекает зад-то?

Вопрос этот Виталий задал, когда Гошка достиг того состояния, когда потребность излить душу становится уже невыносимой.

— Я тебе так, Длинный, скажу. Всё бы ничего, но братан в печёнку залез. Бросай да бросай. Ко мне на завод иди. А мне его завод во как нужен! — Гошка провёл ребром ладони по горлу. — Ну а вокруг, конечно, палёным запахло.

— Это как понять?

— А так. Первое, значит, это братан, ёшь твою корень, чего-то, видать, дознался. Тюрягой грозит. Второе, парень один пропал. Хрен его знает, где он.

— У Бороды спроси.

— Да пошёл он на хрен, Борода. Я его, жабу, ещё и не так подставлю. Вот он у меня где. — Гошка сжал кулак. — Захочу, так он знаешь куда запылит?

— А Борода-то знает, где он у тебя? — насмешливо осведомился Виталий.

— Раньше времени ему знать про то незачем. Что сделали у него, это так, начало только, — мстительно ухмыльнулся Гошка. — Я его всего закопаю. Погоди.

— Ты зря не свисти, — махнул рукой Виталий. — Про Бороду надо знать только одно, чтобы его закопать: как он «станок» крутит. А это тебе знать не положено.

— Кое-что знаем, — обещающе кивнул Гошка, уплетая блины.

— А сам ты, Гоша, что думаешь делать? Всю жизнь шестёркой не пробегаешь.

— А чего мне думать? За меня вон братан думает. У него думалка знаешь какая!

— Чужим умом жить — всё равно что чужими ногами ходить. Хуже нет.

— Плевать. Мне сейчас во как хорошо, понял?

— А братану за тебя плохо не будет?

— Иди ты на хрен! — обозлился наконец Гошка.

Виталий покачал головой.

— Эх, Гоша! Я тебе одно предложение хотел сделать. Но тут надо своей головой работать. А у тебя, видать, чурка вместо головы.

— Но, ты! Больно длинный. Я тебя покороче сделаю, — Гошка продолжал пьяно злиться. — Ишь! Один с одной стороны, другой с другой. А я не желаю, понял?!

— Значит, работкой доволен? — усмехнулся Виталий. — И дальше шестерить у Бороды будешь? Ну, валяй, валяй, Горшок. Каждому, конечно, своё.

— Да что ты ко мне прицепился?

— Я-то? Да показалось мне, что ты стоишь чего-то.

— Я, брат ты мой, ого сколько стою, не купишь.

— Это пусть тебя Борода покупает или Горох, а то и сам Вадим Саныч. Сколько они за тебя дадут, как думаешь?

— Сколько запрошу. Свобода им, так и так, дороже.

— Ох, куда занёсся! Здоров ты, Гошка, брехать, я смотрю. А, между прочим, с ними пойдёшь, если что. Разве только поменьше спрос будет. Но я тебе так скажу. И пятнадцать суток, допустим, под замком — и то хреново, сам знаешь. А тут суд светит. Тебе отломится двадцать пять по пятнадцать — зачешешься. Да нет. Ещё больше. Столько ты никогда не сидел. А ведь сам говоришь, дымится вокруг. Тогда чего ты ждёшь, скажи, а?

— Слышь, — помедлив, сказал Гошка, и голубые глаза его стали задумчивыми, он даже есть перестал: — Ты чего предлагаешь?

— Беги, Гоша. Без оглядки беги.

— А куда?

— Не ко мне, так к братану.

— А к тебе куда?

— Ко мне далеко, сам не добежишь.

— Эх, был бы Витька! — мечтательно произнёс Гошка.

— Это который пропал?

— Ага.

— Ну и что было бы?

— Вдвоём мы куда хошь закатились бы. Во парень!

— Сидит же твой Витька, сам знаешь.

Гошка насторожённо посмотрел на Виталия, и как будто даже меньше хмеля стало в его пустых глазах.

— А ты почём знаешь?

— Ха! Каждая собака в парке про то брешет. Что-то не к добру тебя к Витьке потянуло.

Закусив, Гошка вздохнул:

— Убегу. Ей-богу, убегу. Увидишь. И где-нибудь башку разобью.

— Это ещё зачем?

— А затем, что не пристану я уже ни к какой другой жизни.

— Не зарекайся. Не такие приставали. Битые-перебитые — и то… А ты ещё свеженький, молодой, необстрелянный, тебе просто.

— Не пристану, точно говорю. — Гошка печально покачал головой. — Ты, ёшь твою корень, парень, видать, стоящий. Вот я почему-то верю тебе, понял? И не потому, что выпил. Я ведро выпью, а никому не поверю. А тебе вот верю. Потому и говорю: убегу. Пусть они тут сами всё своё дерьмо расхлёбывают.

Злость опять переполнила его.

— Захлебнутся, — усмехнулся Виталий.

— Точно, ёшь их корень. Но у них, зараз, всё повыковыривать надо, голенькими чтоб побегали. У Бороды вот уже поковыряли, — злорадно сказал Гошка. — Но много чего ещё осталось. Не хошь ковырнуть? Я и тебе адресок дам. У него всё сверху выставлено, как в музее. А вот у Вадим Саныча нет, у него всё у матери, в Воронеже. А у Гороха — Нинка казначей. Во где ничего не найдёшь, у змеи этой.

— А Горох чем у них ведает?

— Горох людей ищет. Или убирает, если что.

— А как это он убирает?

— Так и убирает. Присылают нам иной раз кого, вкалывать. А не каждый подходит-то. Другой поглядит-поглядит кругом — и жить с нами отказывается. — Гошка пьяно ухмыльнулся. — Хорошо, если сам уйдёт. А то ведь иной нас норовить вытурить. Ну, тут уж извини-подвинься. Горох ему хлебало заткнёт.

— И крови не боится? — недоверчиво спросил Виталий.

— Как дело пойдёт, а то и на нож поставит.

— Ладно тебе брехать-то.

— Брешут псы. А я точно тебе говорю.

— И кого, к примеру, он хоть раз на нож поставил? — насмешливо спросил Виталий, делая вид, что не верит ни одному Гошкиному слову.

— Кого? — азартно переспросил оскорблённый Гошка. — Да хоть этого… Как его?.. Он, говорят, уже бумагу накатал. Но передать не успел. У Гороха нюх собачий. Учуял.

— Ну-ну, не заливай. Имя-то придумай сначала.

— Чего придумывать. Прислали его к нам билетёром… этого… Николай, вот!

— А дальше?

— Дальше у Гороха спроси.

— И что было?

— А то. Был Николай — и нет Николая. Такой фокус! — залился пьяным смехом Гошка.

Очень захотелось в этот момент Виталию как следует смазать по этой подлой херувимистой роже. Просто руки зачесались. Но сдержался. Он уже давно привык сдерживаться. Только чуть осипшим от волнения голосом спросил:

— Выходит, на мокрое дело Горох пошёл, не побоялся?

— Он одну Нинку боится, — осклабился Гошка.

— И давно дело это было?

Всё-таки в тоне Виталия что-то насторожило Гошку. Он подозрительно взглянул на него, потом сосредоточенно затянулся и, разминая в тарелке недокуренную сигарету, покачал головой.

— И кто ты, Длинный, есть, не пойму, — задумчиво произнёс он.

— А кто ты сам есть, ты понял?

— Я-то? Блатняга, и всё.

— Нет, не всё, Гоша. Совсем не всё. Ты, я вижу, себя ещё не знаешь. Ты много чего можешь. Ты и вышку схлопотать можешь, и орден. Смотря куда тебя понесёт. К Гороху, допустим, или, тоже допустим, к братану.

— А я говорю, убегу, — со злым упрямством произнёс Гошка, пристально глядя в маленькое окошко, выходившее в какой-то захламлённый угол двора. — Решено и подписано.

— Когда же это ты подписать успел? — насмешливо спросил Виталий.

— А вот как раз тогда, когда Горох… Нет моего согласия на такие дела, понял? Да я скорей себя порешу, чем другого кого, — с надрывом произнёс Гошка, стукнув кулаком в грудь. — А теперь убегу. Я его рожу сейчас видеть не могу, Гороха. Только ты, Длинный… — Гошка помедлил. — Ты гляди… Я тебе одному. Никто больше не знает. И знать не должен. Все думают, Гошка — трепло, Гошка — гад, Гошка — шестёрка. А у Гошки тоже душа есть, понял? Гошка тоже человек и дышать хочет.

— Вот братана и послушай.

— Не. Не получится. Убегу.

— От себя никуда не убежишь. И люди тоже всюду. Всякие. Ну, нового Гороха встретишь. Что тогда? Не бегать, а решать надо.

— Убегу… — тоскливо повторил Гошка.

И Виталий вдруг уловил искренность в его голосе, вдруг поверил его тоске, поверил Гошкиному намерению. Пожалуй, что убежит. Точно убежит. Пакостный этот характер дошёл до своей, черты. Дальше, на ещё худшие подлости, его уже не хватает, дальше он кончается. И, допустим, за Горохом этим не пойдёт. Значит… Черта ведь ещё не такая уж дальняя. От этой черты ещё можно повернуть назад. Можно, если заставить. Как? Чем? Страхом? Мало. И ненадёжно. Тогда что остаётся?

— Мой тебе совет, Гоша. Убежать успеешь. Отойди пока в сторонку, чтоб не зацепило. За тобой ведь ничего серьёзного нет. Подумаешь, контрнаблюдение…

— Чего-чего! — изумился Гошка.

— Не слышал разве про такое?

— Я-то слышал. А вот ты…

— Что один слышит, то и другой может услышать, — туманно пояснил Виталий. — Так что отойди, Гоша. А то заденет. И больно.

— Куда же отойти? — неуверенно спросил окончательно сбитый с толка Гошка.

— К братану своему пока. Чтобы с завтрашнего дня духа твоего в парке не было.

— Прямо так и ехать?

— А чего ждать? Хочешь, вместе поедем?

— А он примет?

Гошка вдруг потерял всю свою самоуверенность. Он был растерян и как-то особенно, неприятно жалок. Но Виталий пересилил себя и сказал:

— Примет. Он, если хочешь знать, даже ждёт. Так что поехали.

…Домой Виталий вернулся поздно, усталый и какой-то издёрганный. Как бы ему хотелось прийти сейчас в пустую квартиру и молча повалиться на кровать. Ощущения победы не было от разговора с Гошкой, хотя, казалось бы, он добился от этого подлого малого всего, что наметил: тот испугался, прибежал к брату и должен теперь оторваться от прежней компании. А главное, Гошка немало полезного рассказал и даже кое-что сделал, если учесть знакомство Виталия с Майкой. Наконец, Гошка много ещё расскажет, он психологически уже, пожалуй, готов к этому и с каждым днём теперь будет готов к этому всё больше. Желание освободиться, обезопаситься будет теперь расти в Гошкиной душе, станет двигать многими его новыми поступками. Да, важное начало было положено сегодняшней встречей. Всего лишь, конечно, начало, самое начало. Всё может ещё случиться, если недоглядеть. Но начало есть, что там ни говори.

И всё же ощущения полной победы не было от разговора с Гошкой. Ощущение было другое: что-то важное Гошка не договорил, что-то скрыл. Вот только сил сейчас у Виталия не было вспомнить те места в их разговоре, которые создали это ощущение. О чём они в тот момент говорили? Они говорили о Горохе… Нет, не то… О брате… Тоже не то… Как болит голова! О чём они ещё с Гошкой говорили, о чём ещё? О том, что Гошка убежит… Убежит… Нет, и это не то… Ох, как она болит, голова! Ещё… они говорили… Гошка выводит на убийство… Его совершил Горох… Какого-то Николая, билетёра… Это? Нет. Здесь Гошка ничего не скрыл… Как хорошо, что он лежит в темноте, что к нему никто не подходит! О чём они ещё говорили? О Бороде? Да-да, они говорили о Бороде. И что-то при этом проскользнуло у Гошки… «Что же это такое? Что же это такое?..» — уже сквозь сон мучился Виталий.

Утром его поднял с постели телефонный звонок.

Виталий, открыв глаза, машинально посмотрел на часы. Было уже девять. Он вскочил, как ужаленный, принялся было лихорадочно одеваться и только тогда сообразил, что сегодня воскресенье и на работу идти на этот раз не требовалось. А требовалось только подойти к телефону.

Звонил Эдик Албанян.

— Ну, старичок, и дела! — сказал он бодро, даже почти обрадованно. — Что-то, знаешь ли, небывалое. Твой покорный слуга никогда ещё — понял ты меня? Никогда! — так мордой в грязь не летел. Это просто интересно, такой сюжет!

— То есть? — не понял со сна Виталий. — Какой ещё сюжет?

— Ты спишь ещё, конечно, — догадавшись, трагически произнёс Эдик. — А я сейчас опять туда еду.

— Куда?

— Тьфу! В парк. Ну, куда ещё может ехать человек в воскресенье? Чистый воздух, фонтаны, аттракционы…

— А-а… Ну да-да. Ясно, — окончательно проснулся Виталий. — Ты только аккуратней крутись на этих чёртовых аттракционах. Не вывались.

— Уж я теперь постараюсь. Будь спокоен.

— Про вечер ты, надеюсь, не забыл?

— Я ничего не забываю, — зловеще объявил Эдик. — И ничего не прощаю. Я очень самолюбивый человек. Поэтому меня вчерашняя неудача здорово задела. Подумай только, такой провал! Представить невозможно!

— Можно, можно. Вполне представляю, — усмехнулся Виталий. — И очень прошу тебя, будь осторожен. Там всё может случиться, учти.

— Привет, — ответил Эдик не то иронически, не то снисходительно. — До вечера.

А вечером он шепнул Виталию:

— Опять всё к чёрту! Завтра потребую от руководства собрать совещание. С твоим участием, конечно. Такой организации, знаешь, я ещё не встречал, имей в виду.

— Я тоже, — кивнул Виталий. — Но ты не расстраивайся.

— Я не расстраиваюсь, я злюсь! — закричал Эдик.

Глава 6 ВОЗЛЕ ЗМЕИНОГО ГНЕЗДА

Утром, едва придя на работу, Виталий позвонил Майке. Он для этого даже пришёл чуть не на час раньше обычного. Ведь из дома звонить Майке было решительно невозможно.

— Слушаю, — сонным голосом откликнулась Майка.

— Здравствуйте, Маечка, — бодро сказал Виталий. — Это говорит ваш новый знакомый.

— Какой ещё знакомый? — зевая в трубку, безразлично осведомилась Майка. — Мало ли у меня знакомых. Тоже мне…

— Ну вот! Нас же Гоша в субботу познакомил, помните?

— А-а. Длинный, что ли?

— Точно. Он самый, — заставил себя обрадоваться Виталий. — Вы мне ещё телефончик дали. Велели звонить, пока в постельке.

— А ты и рад, — кокетливо проворчала Майка.

— Чего ж тут радоваться? Вот если бы встретиться — другое дело. Как вы?

— А не боишься? — усмехнулась Майка.

— Чего ж тут бояться?

— У меня ведь ещё поклонники есть. Ревни-ивые.

— А я им уши надеру.

— Ха-ха-ха! Ну, насмешил! — искренно развеселилась Майка. — Ты хоть и длинный, но до их ушей не дотянешься.

— Это почему?

— А потому. Ты сначала имей, сколько они. Соображаешь?

— Вы это про Бороду говорите или про вашего Вадима Саныча? — насмешливо спросил Виталий. — Да я, может, побольше их имею.

— Но-но, мальчик, мне можешь не заливать. Ещё успеешь. Значит, так… — Она помедлила. — Встретимся мы с тобой, миленький… А про этих тебе кто, Гошка трепанул? — перебила она сама себя. — Точно угадала?

— Точно.

— Ох, схлопочет он! — вздохнула Майка. — Опять схлопочет. Даже жалко.

— Пожалел волк кобылу, — насмешливо сказал Виталий. — Чего это вам его жалеть вздумалось, интересно знать?

— По женской своей мягкости. Знаешь, чего с ним будет за это? Вот он небось поэтому и… Ну ладно. Значит, встретимся мы с тобой, хороший мой, завтра.

— А сегодня никак?

— Очень тебе хочется, да?

— Очень.

— Вот и обожди. Больше захочется. А ждать будешь меня после работы. У фонтана, где центральный вход. Представляешь?

— Как-нибудь. В котором же это часу будет?

— Ну вот как в субботу мы с тобой встретились. В крайнем случае обождёшь, если задержусь. Охладишься по крайней мере около фонтана, тоже польза, — весело фыркнула в трубку Майка. — А то, я гляжу, ты больно горячий.

— Ладно уж. Чего делать! Завтра так завтра, — вздохнул Виталий.

— Вот и хорошо. Чао, миленький, — нежно пропела Майка.

Виталий повесил трубку и озабоченно взглянул на часы. Потом, уже по другому телефону, позвонил Эдику Албаняну. Тот был на месте.

— Салют, — сказал Виталий. — Значит, после оперативки сходимся у нашего Кузьмича. Возражений нет?

— Всё точно. Какие могут быть возражения!

— Твой шеф будет?

— Нет необходимости. Решать будем вопросы тактические, — важно заявил Эдик.

— Добро. До встречи.

Спустя час они встретились в кабинете Фёдора Кузьмича.

— Ну-с, — добродушно буркнул тот, вертя в руках очки, — какие к нам вопросы у дорогого коллеги, чем можем помочь?

— Сначала трагико-юмористический сюжет для небольшого рассказа, — невесело пошутил Эдик. — Называется «Как я собрался повеселиться». Разрешите изложить?

— Давай, — кивнул, усмехнувшись, Фёдор Кузьмич. — А то мне лично «Крокодил» редко попадается. Посмешите нас, если это так весело.

— Судите сами. Пришёл я, значит, в субботу вечером в парк, — начал Эдик. — Естественно, чтобы культурно отдохнуть, как все. Подхожу к этим чёртовым аттракционам. Поглазел на них самую что ни на есть малость, тоже как все, памятуя печальный опыт своих друзей. И затем встал в длиннейшую очередь. Тихо и скромно.

— Один пришёл? — мельком осведомился Кузьмич, не отрывая глаз от карандашей, которые он в этот момент раскладывал по росту.

— Вот! — азартно воскликнул Эдик. — В этом и была ошибка, понимаете! Я поздно сообразил. Кругом же пары, компании. Субботний вечер. А я один как перст. И не улыбаюсь, не веселюсь. Глупо же одному улыбаться. Тут я один такой неприятный взгляд засёк. И рисковать не стал. Поглядел с эдаким нетерпением на часы раз-другой, поискал кого-то в толпе, словно жду не дождусь девушки своей, потом махнул безнадёжно рукой, вздохнул и ушёл. На кой чёрт, значит, мне тут одному стоять. И представьте, проводили меня взглядом, это я точно засёк. Очень неприятным взглядом проводили. Двое, по-моему. Так окончился первый акт.

— Пока, надо сказать, довольно благополучно, — саркастически заметил Виталий.

— Пока да, — со вздохом согласился Эдик. — Хотя я всё-таки внимание привлёк, как тут ни крути. Но вот что случилось на следующий день. Снова двинулся я веселиться, понимаете?

— Уже, понятно, не один, — в тон ему вставил Виталий.

— Вот тут и коренилась моя вторая ошибка, — горестно сообщил Эдик. — Но разве я мог что-нибудь подобное предположить? Пришёл, как все, с симпатичнейшей девушкой. Секретарь нашего начальника, Зиночка.

— Ну кто же не знает Зиночку! — откликнулся Виталий.

— Вот именно! В этом всё и дело, если хотите знать, — досадливо стукнул себя по колену Эдик. — Её все знают! Это же ужас, понимаете! Поразительно контактная девица. Ей не у нас служить, ей в кино сниматься. И вот, представьте себе, не успели мы с ней встать в очередь, как подкатывается какой-то тип с «лейкой», сияет, понимаете, и кричит на всю очередь: «Зиночка! Какими судьбами! Разве работники милиции тоже культурно отдыхают? Разрешите вас запечатлеть за таким занятием». И вся очередь, конечно, на нас глаза таращит. Я его спрашиваю: «Вы сами-то кто такой?» «Я, — говорит, — из „Вечерней Москвы“». Ну, «Вечёрку» у нас, конечно, все любят. Я сам люблю. Поэтому я этого типа живым отпустил. А нам с Зиночкой пришлось немедленно испариться. Хотя ей, видите ли, непременно хотелось на этом чёртовом аттракционе прокатиться. Но мне такая популярность, конечно, не светила, полтора часа рядом с работником милиции стоять. Вот вам и второй акт. — Эдик невесело усмехнулся.

— Всё? — поинтересовался Фёдор Кузьмич.

— Всё, — огорчённо кивнул Эдик. — И вот вопрос: как теперь туда пробраться?

— Разрешите информацию, Фёдор Кузьмич? — спросил Виталий.

— Ну давай, информируй, — кивнул тот.

— Так вот, чтобы ты знал, — начал Виталий, обращаясь к Эдику. — У них, оказывается, существует специальное контрнаблюдение за такими, как ты.

— Чего, чего? — изумился Эдик.

— Контрнаблюдение. Это они сами так назвали. Мол, вы наблюдаете за нами, а мы вот за вами. Наняли там шпану всякую, и только попробуй там постоять да поглазеть! Уже за тобой идут, стараются выяснить, кто ты есть. Так что вёл ты себя в тех обстоятельствах правильно.

— Нет, — покачал головой Эдик. — Осторожно, но неправильно. Надеюсь, ничего не испортил, но и ничего пока не достиг.

— А чего ты хотел?

— Я хотел всего лишь прокатиться на этом аттракционе. Пройти, так сказать, весь цикл облапошивания. Потому что они каким-то путём мои денежки присваивают, мои и многих других. А ещё я хотел полтора часа, пока стою в очереди, спокойно понаблюдать за жизнью там. Так сказать, обычаи и нравы. Вот и вся моя скромная задача для начала.

— Слишком скромная для такого великого мастера, — усмехнулся Виталий.

— Так ведь как-никак с нуля начинаю.

— А мы зачем? Я могу тебе дать кое-какие начальные условия задачи. Слушай. Действует хорошо организованная шайка. Во главе, очевидно, трое. А может быть, двое. Первый — это некий Потехин Илья Васильевич, главный инженер комплекса. Кличка у него Борода. Недавно ограбили его квартиру. Большие ценности унесли. Мы этим делом сейчас занимаемся.

— Ограбили? — насторожился Эдик.

— Именно. Причём скорей всего приезжие. Откаленко сейчас по их следу уехал.

— А как эти приезжие на него вышли, на этого Потехина?

— Кто-то в Москве дал подвод…

Виталий секунду помедлил. Какая-то мысль на миг мелькнула у него в голове, даже не мысль, а лишь тень мысли, лишь намёк, предчувствие какое-то. Мелькнуло и исчезло. Как лёгкий укол, когда даже не замечаешь, обо что укололся. Виталий лишь невольно досадливо поморщился.

— А кто второй? — нетерпеливо спросил Эдик.

— Второй? — снова собрался с мыслями Виталий. — Второй — это Левицкий Вадим Александрович, или, по-ихнему, Вадик. Заведующий комплексом. Его причастность к делу, кстати, неясна пока. Возможно, всё за его спиной творится. Учти это. Я его видел. Красавец дядька, холёный такой барин, знаешь, весельчак, гуляка. И бабник, говорят, страшный. Ну а третий?

— По этому Вадику больше ничего нет? — перебил Эдик.

— Больше ничего. Ну, разве что с Потехиным очень дружит, дома у него бывает, гуляют вместе. Денег, видно, навалом. Девчонку одну в карты проиграли. Вот такие нравы. Ну а третий — некий Горохов Борис, числится механиком. Кличка Горох. Он у них как бы по кадрам. Нужных людей подбирает на работу. А ненужных или опасных… — Виталий повернулся к Цветкову. — Тут, Фёдор Кузьмич, кажется, убийство светит.

— Чьи сведения?

— От Гошки.

— Смотри, пожалуйста! Он тебе уже и такие вещи говорит?

— Говорит. Сказал про какого-то Николая. Его к ним работать прислали, билетёром. А он в шайку войти не пожелал. Больше того, разоблачить якобы решил. Вот за это, мол, и… Горох тут замешан. Надо примерить к тому убийству в парке. Сегодня я к Филипенко хочу съездить. Надеюсь, личность они установили уже.

— Смотри, чтобы тебя там, в парке, эти деятели не засекли, как ты в милицию ходишь. Они тебя ведь за другого держат. Гошка первый…

— Гошки там уже нет, — покачал головой Виталий. — У брата он.

— Уговорил отойти?

— Кажется, уговорил.

— Гм… — отчего-то вдруг усомнился Цветков. — Ну ладно. Это мы отдельно обсудим. Продолжай пока. Кто там ещё в шайке, кого установил?

— Дальше две кассирши идут. Одна Майка, старшая кассирша. В курсе всех дел. Гошка меня с ней познакомил. Я, между прочим, у них прохожу под кличкой Длинный.

— Какие наблюдательные, а! — засмеялся Эдик.

— Что за Майка? — хмурясь, спросил Цветков.

— На этой бабочке, видно, пробы ставить негде. Но молодая совсем. Гошка говорит, Потехин её в карты проиграл Вадику. Но по её нраву, я смотрю, как бы она их обоих не проиграла. Завтра у меня с ней волнующее свидание.

— Ну-ну. Это тоже потом, — сказал Цветков. — Кто вторая кассирша?

— Нинка. Жена Гороха. Гошка говорит, змея такая, что Горох её одну только и боится. И Витька такую же характеристику ей даёт. Вот такая, в общих чертах, картина рисуется.

— Всё? — осведомился Эдик.

— Вроде. Да, вот ещё что. Эта руководящая троица любит вечерами в «поплавке» посидеть. Рядом с аттракционами у набережной стоит. У них там даже есть свой столик, в дальнем углу зала, рядом иллюминатор, на реку смотрит.

— Тэк-с… — задумчиво проговорил Эдик. — Эту троицу, пожалуй, надо проверить по нашим учётам. Всё в жизни случается, знаете ли… — туманно добавил он.

Впрочем, оба собеседника его прекрасно поняли.

А потом Виталий отправился в парк. Нетерпение охватило его. Вчера Филипенко неожиданно позвонил Виталию домой и сообщил, что появились первые результаты. И Виталий сразу понял, что он имел в виду. Скорей всего наконец-то опознан труп. Кроме того, Филипенко сказал, что бутылка «заговорила». Так выразился Филипенко и добавил: «Только я её не пойму. Приезжай, надо потолковать». Да, потолковать было о чём.

Дело в том, что по убийству в парке, как и обычно, работала целая группа. И самое трудное тут бывает поначалу опознание убитого в том случае, если при нём нет никаких документов и отсутствует заявление об исчезновении человека. Если таких заявлений нет в течение, скажем, двух или трёх дней, то можно предположить, что это приезжий и в Москве о нём беспокоиться некому. Тогда начинается работа по гостиницам, ибо, если человек остановился, допустим, у знакомых, то те сразу обеспокоятся его исчезновением. Работа же по гостиницам отнимает обычно не один день. Вот сейчас, к примеру, прошло уже четыре дня.

Филипенко встретил его шумно и радостно, затащил к себе в кабинет, придвинул бутылку боржома, стакан, пепельницу и, закурив, объявил:

— Так вот, значит, представь себе, опознали-таки труп.

— Кто, когда? — нетерпеливо спросил Виталий.

— А вот слушай. Опознали только вчера утром. Жена.

— Так что же она три дня ждала?

— Её в Москве не было. Уезжала с дочкой к сестре, в Ижевск.

— И кто он такой?

— Егоров Николай Гаврилович, работал билетёром на наших аттракционах тут. Ветеран войны, кстати сказать, — сокрушённо добавил Филипенко.

— Та-ак… — задумчиво произнёс Виталий. — Значит, кое-что всё-таки сходится.

И он коротко сообщил сведения, полученные от Гошки.

— Но всё это ещё надо сто раз проверить и закрепить, — заключил он. — Всё это пока одни предположения. Хотя зерно тут, как видишь, есть.

— Зерно есть, — согласился Филипенко. — Как тут, однако, дальше действовать, давай решим. Чтобы этого Гороха не насторожить раньше времени.

— Ты сначала про бутылку давай скажи, — напомнил Виталий.

— Ах, да! Так вот, значит, на ней, понимаешь, интересные пальчики нашли. Во-первых, убитого. А во-вторых, ещё одного какого-то человека, причём вполне пригодные для идентификации.

— Словом, вдвоём пили, так выходит?

— Так. Но это ещё не всё. В остатке водки, в капле буквально, эксперт обнаружил следы сильнейшего снотворного. Сейчас я тебе скажу, как называется. — Филипенко достал из сейфа заметно распухшую, знакомую уже Виталию папку и, перебрав бумаги, с запинками прочёл в одной из них длинное латинское слово. — Понял чего-нибудь?

— Кое-что, — кивнул Виталий. — Слыхал про это средство. А что дало вскрытие?

— А то, что незадолго до смерти, совсем незадолго, он, бедняга, поел и выпил. Совсем немного.

— Что поел, что выпил?

— Во-во. Поел то, что можно на травке поесть. Колбасу, хлеб, огурец солёный. Но и в желудке обнаружены следы того же снотворного. Словом, не драка это была, а убийство, — резко произнёс Филипенко, и худое лицо его как будто затвердело, посуровев. — Заранее запланированное убийство. Вот что я тебе скажу.

— Та-ак… — снова задумчиво протянул Виталий. — И тут тоже кое-что сходится, как считаешь? Я считаю, сходится.

— Я тоже, — кивнул Филипенко. — Надо этого Гороха проверять. Ах, чёрт возьми! — горестно покачал он головой. — Ну, никак я к этому привыкнуть не могу. Никак! Хоть беги.

— К этому привыкнуть нельзя, — сухо заметил Виталий. — И бежать отсюда надо, если привыкнешь. А сам не убежишь, так гнать тебя надо.

— Привыкают и работают. Что, я таких не видел, думаешь?

— Так ведь плохо работают, равнодушно. А мы, Коля, с такими мерзостями дело имеем, с такими бедами, что без души тут можно больше вреда принести, чем пользы.

— Красиво говоришь, — усмехнулся Филипенко. — А ведь другим наплевать на всё. Что ты, не знаешь или только вид делаешь?

— Знаю. Только мне лично на это не наплевать.

— А что поделаешь? Да ладно, — перебил сам себя Филипенко и раздражённо махнул рукой. — Надо дальше работать, и всё. Душить гадов надо. Думаю вот про таких, как этот Горох, и, веришь, трясёт всего. Нервы ни к чёрту стали.

— Отдохни, Коля. А то так и сорваться можно. Беды не оберёшься.

— Ладно, — снова махнул рукой Филипенко. — Забудем этот глупый разговор. Давай лучше решать, как с Горохом поступим.

— У вас ещё версии по этому убийству есть?

— А как же!

— Отрабатывайте. Гороха предоставьте пока мне. Тут может один подход к нему появиться. Если что, сразу тебе дам знать. Договорились?

— Ладно, — кивнул Филипенко и деловито осведомился: — Помощь наша требуется?

Видно было, что он уже справился со своей минутной вспышкой и сейчас ему неловко даже вспоминать о ней.

— Помощи пока не надо, — сказал Виталий и поднялся. — Пойду, Николай. Бывай.

Они распрощались.

Виталий вышел из кабинета, прошёл по знакомому уже коридору, миновал комнату дежурного и, оглядевшись, вышел в парк. Торопливо свернув на ближайшем углу в одну из аллей, он пошёл медленной, ленивой походкой, направляясь кружным путём к выходу из парка.

Внезапно ему пришла в голову новая мысль. А что, если… Разве он не может себе этого позволить? Чего тут особенного? Ну, зашёл. Почему именно сюда? Приглянулось, был тут однажды. И вообще… магнитик тут есть один. Не ваше собачье дело знать кто. Хочу и сижу. А вот на самом деле надо бы там оглядеться. Место уж очень у них, как видно, популярное! Вечерний круг собирается там или рядом? Нет, скорей именно там. Неужели он, Виталий, не найдёт себе там союзника? Да быть такого не может. Словом, почему бы не попробовать?

Виталий всё так же лениво повернул в сторону от главного входа и вскоре очутился на набережной, и через несколько минут уже вошёл по широкому, устланному красной ковровой дорожкой трапу на палубу ресторана.

Двое пожилых швейцаров в мятой жёлто-зелёной униформе и такой же пожилой гардеробщик, не тронувшись с места, проводили посетителя критическими взглядами. На их лицах читалось ленивое пренебрежение.

Виталий прошёл в зал и устремился к дальнему угловому столику. Он был пуст. Вообще, в зале, по которому гулял лёгкий ветерок, было в этот час много свободных столиков, куда больше даже, чем занятых. «А что, если…» Виталий даже усмехнулся про себя от этой мысли.

Не дожидаясь, когда к нему подойдёт кто-либо из официантов, он, не торопясь, огибая пустые и занятые столики, прошёл в глубь зала и, снова оглядевшись, лениво расположился за угловым столиком. Через минуту к Виталию приблизился пожилой, сутулый официант с сизыми отвислыми щеками и еле заметным седым пробором на розовом черепе. Он был в светлом форменном пиджаке и чёрном галстуке.

— Молодой человек, столик занят, — строго сказал он и поставил на середину стола плексигласовую прозрачную дощечку с надписью «занято».

— А вы её вон туда поставьте, — небрежно указал на соседний столик Виталий.

— Это мне виднее, куда ставить, — ещё строже сказал официант. — Прошу.

— Эх, папаша! — укоризненно вздохнул Виталий, пряча в карман сигареты.

Он огляделся, как бы выбирая, куда ему пересесть, и увидел в глубине зала, возле буфета, трёх официантов помоложе, следивших за их разговором. Один из них, рыжий и строгий, смотрел явно осуждающе, а двое других ехидно посмеивались, причём это их ехидство, как показалось Виталию, относилось не к пожилому официанту, а к нему, Виталию, попавшему в такое неловкое положение. В этот момент рыжий официант понёс солонку на какой-то из свободных столиков, и Виталий, сунув в карман сигареты и спички, нехотя поднялся и пересел за тот самый столик. Рыжий мельком взглянул на него и, взяв с какого-то другого столика папку с меню, положил её перед Виталием.

— Вот так-то, браток, — насмешливо сказал он. — Не в свои сани не садись другой раз.

Виталий, проглядывая меню, спросил:

— И ты считаешь, так и надо, да?

— Мало чего я считаю. Людям заработать охота.

— А тебе не охота?

— Мне-то? Ясное дело, охота. Только я в холуи не гожусь.

— А тот, выходит, годится, старик-то?

— Ну, дядя Гриша тридцать лет по этому делу. Профессор. Большие деньги имеет.

— С постоянных клиентов небось?

— А то. Их столик. — Рыжий кивком указал на дальний угол зала. — Тузы.

— Давить таких надо.

— Ха, давить! Попробуй.

— А ты поможешь?

Рыжий внимательно и чуть насмешливо посмотрел на Виталия.

— Чем же я помочь тебе могу, интересно? — спросил он.

— Была бы охота.

— Не, парень. Ты меня не втягивай. Я смотрю, ты шустрый.

— Почесать кулаки охота об каких-нибудь гадов, — отступая, лениво ответил Виталий. — Сам работяга и работяг уважаю.

— Они тоже работяги, будь здоров какие, — усмехнулся рыжий. — Погоди-ка!

И он устремился к столику невдалеке, за который усаживались какие-то люди.

Только сейчас Виталий вспомнил, что так и не успел ничего заказать. Зато он успел, кажется, завязать интересное знакомство.

Через минуту к его столику снова подошёл рыжий официант.

— Выбирай чего-нибудь, — без улыбки сказал он.

Виталий утвердительно кивнул и спросил:

— Тебя как звать?

— Алексей.

— Ну, пиши, Алёша.

Приняв заказ, Алексей торопливо отошёл к другому столику. Посетителей становилось заметно больше.

Виталий закурил и откинулся на спинку стула. Нет, не зря он зашёл сюда.

Когда Алексей принёс заказ, Виталий спросил его:

— Как тебе, Алёша, тут служится?

Тот усмехнулся одними глазами.

— Ухожу. Душа не принимает эту обстановку. Здесь же, в парке, работать буду.

Вокруг тем временем стало ещё оживлённее. Приближался обеденный час.

Спустя некоторое время Виталий вышел из ресторана. На сходнях он уступил дорогу Потехину и Левицкому. Оба даже не взглянули в его сторону. Они продолжали, видимо, давно начавшуюся ссору. Потехин зло сказал:

— Баба ты! Сопливая баба!

— А я не допущу…

— А я тебя спрашивать не буду. Горох знает…

Что знает Горох, Виталию услышать уже не удалось. Оба прошли мимо него в ресторан. Один из стариков швейцаров угодливо распахнул перед ними дверь.

Виталий в свою очередь прошёл по сходням, торопливо миновал шумную площадку с аттракционами и направился к выходу из парка.

Был уже, наверное, полдень, когда Виталий приехал на работу и зашёл в свою комнату. Первое, что бросилось ему в глаза, это перевёрнутый на сегодняшний день листок календаря на столе Откаленко и телефон, перенесённый с тумбочки на стол, — так Игорь делал, когда ему предстояло много звонков.

Итак, Откаленко вернулся из командировки. Было нестерпимо интересно узнать, как он съездил и что привёз. Виталий прежде всего позвонил Цветкову.

— Заходи, — коротко сказал тот. — Откаленко у меня.

Встреча друзей прошла сдержанно, как и положено в кабинете начальства.

— Давай сначала, — кивнул Игорю Цветков, вертя по привычке в руках очки. — Благо недалеко ушёл. Всё-таки смежные у вас дела.

И Откаленко, как всегда скупо и отрывисто, однако ничего не пропуская, доложил чуть не по часам все свои действия и все происшествия в далёком южном городе, закончившиеся арестом опасной воровской группы.

— Это уж, милый мой, на бандитскую группу тянет, — покачал головой Цветков и спросил у Игоря: — Наган сдал на экспертизу?

— Сдал.

— У кого ты его изъял?

— У Заморина. Кличка Директор. Главарь.

— Никого из них ещё не допрашивал?

— Нет. Сегодня же утром только взяли.

— Та-ак… — задумчиво произнёс Цветков. — Ну что ж, милые мои. Надо начинать работу. Фролов на месте, не звонил?

— Выехал в Тимирязевский район.

— Свяжись. Если не может сейчас приехать, по его поручению сами допросим всех троих, пока ещё тёпленькие, пока в голове у них всё вверх дном.

— Данные по ним хоть какие-нибудь есть? — поинтересовался Виталий. — Что за люди?

— Данных мало, — сдержанно ответил Откаленко, раскрывая принесённую папку. — Только о прежних судимостях. По две у каждого, кроме Ткачука. У того одна. Зелёный ещё. Из-за него-то, в общем, они и засыпались.

— Не из-за него, так ещё из-за чего-нибудь, — запальчиво возразил Виталий. — Всё равно мы бы их взяли. Подумаешь, неуловимые.

— И такие попадаются, — угрюмо возразил Откаленко. — Не знаешь, что ли?

— Только когда мы плохо работаем, — отпарировал Лосев. — Тогда попадаются и неуловимые, тогда их всю жизнь искать можно.

— Ну ладно, — остановил их Цветков, — бесполезный разговор. — Он обернулся к Откаленко: — Звони в Тимирязевский. По этому, — и кивнул на свой телефон.

Пока Откаленко дозванивался, Виталий успел доложить о своей поездке к Филипенко и посещении ресторана, включая и случайную встречу с Потехиным и Левицким.

— Значит, убитый опознан… — задумчиво произнёс Цветков. — Что ж, на мой взгляд, версия с Гороховым вполне основательна. Может, и ссора у тех двоих произошла из-за этого убийства, как думаешь?

— Очень возможно, Фёдор Кузьмич, — согласился Виталий и, помедлив, добавил: — А Левицкий, кажется, и в самом деле сопливая баба.

— Казаться тебе это не может, ты и двух слов с ним не сказал и знать о нём ничего пока не знаешь.

— Но я видел его лицо, когда они ссорились. Такое, знаете, одновременно растерянное, капризное, испуганное, что… Как бы вам это сказать…

— Уже сказал, — усмехнулся Цветков и, казалось бы, без всякой связи с предыдущим, спросил: — Как ты с этой Майей, договорился?

— Завтра вечером, у фонтана, — улыбнулся Виталий. — Почти по Пушкину.

Цветков собрался было что-то сказать, но, увидев, что Откаленко повесил трубку, спросил его:

— Ну что?

— Допрос ведёт, — ответил Откаленко. — Приехать никак не может, даёт поручение вам. — Он сдержанно усмехнулся.

— Что ж, принимаем, — удовлетворённо кивнул Цветков, кажется, даже не заметив этой усмешки. — Сразу берёмся за всех троих одновременно. Я — тут, ты, Лосев, у себя, а ты, Откаленко, иди в комнату Шухмина. Они сейчас на задании все. Ты кого будешь допрашивать, Откаленко, первый решай?

— Мне только Ткачука допрашивать не с руки. А дальше всё равно.

— Наган у кого, ты говоришь, был, у Заморина?

— Да.

— Давай его мне, этого Заморина. Тебе — Кикоев, а тебе, Лосев, остаётся Ткачук.

Цветков снял трубку внутреннего телефона и набрал короткий номер.

А Виталий направился к себе, перебирая в уме то немногое, что смог сообщить ему Откаленко про Олега Ткачука по кличке Махно.

«Ты помни, — сказал напоследок Цветков, — этих двоих мы с Откаленко на первом допросе вряд ли расколем. А время нас, сам знаешь, как поджимает. Поэтому я в первую очередь от тебя сейчас результата жду. Самое главное — кто им дал в Москве подвод под квартиру Потехина, понял ты меня?» И Виталий ответил: «Понял». И вполне ощутил меру своей ответственности в этот момент.

Но что же было ещё известно о Ткачуке, что ещё мог сообщить Игорь?

Однако Виталий уже не успел больше поразмышлять на этот счёт. Раздался аккуратный стук в дверь, и она тут же распахнулась. На пороге возник конвойный милиционер.

— Арестованный Ткачук доставлен, — доложил он. — Разрешите завести?

И вот Ткачук сейчас сидел перед Виталием. Минуту Виталий молча рассматривал его. Худой, в мятом костюме. Дерзкие чёрные глаза смотрели сейчас насторожённо и чуть испуганно. Загорелое узкое лицо, густые сросшиеся брови. Ткачук развалился на стуле вызывающе небрежно, но это была скорее привычка, чем преднамеренная демонстрация. При этом Ткачук нервно ёрзал на стуле и явно не знал, как себя вести.

— Ну что ж, начнём, пожалуй, — нарушил наконец затянувшееся молчание Лосев. — Значит, Ткачук Олег Романович, так? Знаете, Ткачук, где находитесь?

— В столице нашей Родины, — как можно развязнее ответил Ткачук и уже заметно другим тоном спросил: — У вас тут курить-то можно?

— Курите. Есть чего?

— Было бы, так не спрашивал.

— А вот грубить не стоит, Ткачук. Кроме всего прочего, невыгодно это вам, учтите, вы не только в Москве, вы ещё, между прочим, в МУРе находитесь. Слышали такую фирму, надеюсь?

— Слышал, — коротко и хмуро бросил Ткачук.

— Поэтому советую вести себя поскромнее. Мы тут не только вас, мы и Директора обломаем. Он тоже здесь.

— Ну да? — испугался Ткачук. Его доставили другим самолётом, и об аресте своих соучастников он не знал ещё.

— Представьте себе, — усмехнулся Виталий. — Стараемся мести чисто, сора не оставлять. И чтобы ситуация вам была окончательно ясна, добавлю следующее. Квартирную кражу мы вам докажем легко. И без вашего признания. Признание нужно будет вам самому, чтобы срок сократить. Докажем мы это, в частности, по краденым вещам. У Терентия всё изъято, показания его на вас уже получены. Нам их скоро перешлют.

— Выходит, вы его самого-то не прихватили? — ухмыльнулся Ткачук.

— А за что? Вы продали ему вещь, он купил. Он же не знал, что она краденая?

— Знал, гад.

— Это ещё доказать надо. Подтвердите под протокол?

— Ещё чего!

— Ну вот. Потому он и гулять будет. Ещё кого-нибудь нам отдаст из таких вот дурачков. Так что пусть себе гуляет. Зато вам, Ткачук, гулять долго теперь не придётся. Потому что мы, кроме кражи, докажем ещё и вашу стрельбу на вокзале, два месяца назад. Надеюсь, не забыли?

— Какая ещё стрельба? — грубо спросил Ткачук, ёрзая на стуле.

— До этого дело ещё дойдёт. Всё по очереди. Сначала…

— А я не стрелял, понял? Не стрелял!

— Конечно, — насмешливо согласился Лосев. — Дядя стрелял. А ты слушал.

— Не знаю, кто стрелял!

— Ладно, ладно. Говорю, дойдёт дело.

— Сигарету-то дашь? — нетерпеливо спросил Ткачук.

— А я разве обещал? Или обязан? — осведомился Лосев. — Ты этот тон брось.

— Прошу же… — Ткачук отвёл глаза.

— Это другое дело. Давай закурим. И разговор у нас пойдёт деловой, надеюсь. Потому что всё ты, кажется, уже понял.

Виталий достал из кармана сигареты и протянул Ткачуку. Оба закурили.

— Так вот, Олежек, — произнёс Виталий почти мечтательно, — начнём мы всё-таки с квартирной кражи. Сразу её признаешь или тебе её доказывать надо?

— Ясное дело, доказывать.

— Пожалуйста. Что часы те ты Терентию продал, это ты отрицать не будешь, надеюсь? А они ведь с кражи, это установить совсем нетрудно.

— А я их сам, допустим, купил. Что тогда?

— И где же ты их, допустим, купил, у кого? — насмешливо спросил Лосев.

— Да там, у себя, на рынке, у неизвестного лица, — в тон ему ответил Ткачук.

— А вот у нас есть свидетели, что ты ещё в Москве, в гостинице, пытался их продать. И не один свидетель, имей в виду.

— Ну, значит, я их в Москве купил, какая разница-то? — продолжал куражиться Ткачук. — Докажи, что нет?

Виталий внимательно посмотрел на него и спросил:

— Ты так глупо будешь себя и на суде вести?

— Почему глупо? Очень даже умно.

— Ладно, — вздохнул Виталий. — Глупо или умно, это мы потом увидим. А пока скажи-ка мне. Может, Заморин тебя с пути сбил?

— Это ещё кто?

— Заморин Семён Михайлович. Кличка Директор. И ещё одного судака мы с ним вместе вытащили. Кикоев Илья Георгиевич. Кличка Арпан. Слыхал про таких?

— Слыхал… — растерянно произнёс Ткачук и, глубоко затянувшись, привстал, чтобы загасить окурок сигареты в пепельнице, которую придвинул ему Виталий.

— Вот так, Олежек. А Заморин влип крепко. У него ведь, кроме всего, ещё и наган изъят. А у тебя есть наган?

— Нужен он мне…

— А воровать тебе нужно? А дружбу водить с Замориным нужно?

Ткачук молчал.

На столе зазвонил телефон.

— Лосев? — узнал Виталий спокойный голос Цветкова. — Вот какое дело. Тут у меня сидит, значит, Заморин. Беседуем потихоньку. Квартирную кражу он, конечно, признаёт. Тем более что Терентий-то прямо показывает, что Директор ему сказал: с московской кражи шкатулка. Да и гильза там, на квартире, от его же нагана. Никуда, словом, не денешься. А вот указал им на эту квартиру, говорит, Ткачук. Сначала, правда, адрес напутали, не туда залезли. Ткачук там записку и оставил: извините, мол, бедно живёте, зря мы вас потревожили. Вот он и сейчас смеётся, Заморин. Рано, Семён Михайлович, смеётесь рано, — куда-то мимо трубки укоризненно произнёс Цветков и продолжал, снова уже обращаясь к Виталию: — Не знаю, однако, правду ли говорит Семён Михайлович. — Цветков усмехнулся. — Ткачук у них вроде дурачка на побегушках. И вдруг… Что, что? — снова мимо трубки спросил Цветков и через секунду продолжал, уже снова обращаясь к Лосеву: — Вот он говорит, Заморин, что Ткачук, оказывается, раньше их в Москву приехал, к тётке, что ли. А потом телеграмму им дал: приезжайте, хорошее, мол, дело ждёт. — И снова мимо трубки Цветков добавил: — Насчёт телеграммы, Семён Михайлович, ведь мы легко проверим, учитываете? Ну то-то. — И снова в трубку: — Вот так, Лосев. Давай дальше шуруй.

Виталий повесил трубку и посмотрел на насторожившегося Ткачука.

— Мне бы вернуться! — вздохнул Ткачук раскаянно.

Он, видно, уловил, что дела его каким-то неведомым образом повернулись весьма плохо, и на всякий случай решил манеру поведения изменить. Сейчас он уже казался тихим, скромным и простодушным.

— Чтобы вернуться, надо оглянуться, — сказал Лосев. — Вот и оглянемся давай. На дела совсем недавних дней. Дней десять назад был в Москве?

— Был. Что, уж и приехать нельзя?

— К тётке приехал?

— Ну… к тётке, — неуверенно согласился Ткачук.

— Где же она живёт, твоя тётка?

— Вы что, к ней пойдёте? Не надо.

— Надо же проверить, жил ты у неё или нет, — сказал Виталий. — Всё придётся проверить, Олежек, каждое твоё слово, учти это.

— Раз так, пишите, — вдруг перейдя на «вы», покорно согласился Ткачук.

Он начал было диктовать адрес, но Виталий придвинул к нему лист бумаги.

— Так не пойдёт. Пиши сам, — и протянул шариковую ручку.

— Пожалуйста.

Ткачук удобнее устроился у стола и примялся писать. Когда он кончил, Виталий внимательно прочёл написанное и спрятал бумагу в ящик стола.

— А теперь скажи, — снова обратился он к Ткачуку. — Знаешь, что такое криминалистическое исследование почерка?

— Ну, знаю. А что?

— А то, что мы теперь твой почерк сравним с почерком в одной записке. Там один прохвост написал: «Извините, ошиблись адресом. Бедно живёте». Не помнишь такой записки?

— Эх! — сокрушённо вздохнул Ткачук. — А вы, чего доброго, и в самом деле докажете, что я её написал. Выходит, поймал ты меня с этим адресом?

— Нет, — покачал головой Виталий. — Я просто дело ускорил. Неужто, ты думаешь, мы бы без этого не достали образец твоего почерка? Только лишнее время бы ушло. И ты бы ждал, и мы. А так к вечеру всё будет ясно. А то и сейчас. Ты записку писал?

— Я, — снова горестно вздохнул Ткачук. — Куда денешься? Наука есть наука. И зачем только я, дурак, её написал!

— Ну а как же ты всё-таки адрес-то перепутал?

— А я не путал.

— Кто ж тогда путал?

— Кто? Директор.

Ткачук сказал это и сам испугался сказанного. На этот раз вполне искренно испугался и как-то затравленно посмотрел на Виталия.

— Ты думаешь, что говоришь? — медленно и серьёзно спросил Виталий.

— А я ничего не знаю! — неожиданно закричал Ткачук. — Не знаю, понял?!

Виталий успокаивающе махнул рукой.

— Ладно, ладно. Ты лучше успокойся. Телеграмму Директору ты давал или нет? Мы ведь её всё равно найдём. Это же нетрудно, учти.

— Давал, — безнадёжным тоном ответил Ткачук и попросил: — Ещё сигареткой угостишь? Всё забыл, веришь?

— Кури. — Виталий придвинул через стол сигареты. — Значит, телеграмму ты дал. Мы её в любом случае к делу приобщить должны будем.

— Откуда ты про телеграмму-то знаешь? — хмуро спросил Ткачук, выуживая грязными пальцами сигарету, из пачки.

— Вообще-то отвечать на твой вопрос не положено, — сказал Виталий, тоже закуривая. — Но так и быть, скажу. Директор даёт на тебя показания, сейчас, вот что. Гражданин Заморин Семён Михайлович лично. Откуда же мне ещё знать?

— Ну, всё тогда, — совсем уже уныло вздохнул Ткачук.

— Нет, милый друг, ещё не всё. — Виталий покачал головой. — Ещё кое-что надо нам с тобой выяснить. Откуда у тебя взялся тот адрес? Тётка, что ли, дала?

— Ты что, очумел? — Ткачук даже опешил от неожиданности.

— Вот-вот. Кто ж тогда дал его тебе?

— Да парень один. Выпили мы с ним. Ну, он и говорит: «Был бы ты деловым мужиком, миллион бы мы с тобой заработали, не меньше. На гаде одном».

— Ты с ним где познакомился, с парнем этим?

— Да в парке.

— В парке? — насторожился Виталий, и какая-то смутная догадка вдруг зашевелилась у него в голове. — Значит, в парке, говоришь?

— Ага.

— А где именно, помнишь?

— Здоровенные аттракционы там стоят. Глаз не оторвёшь.

— А как зовут того парня, помнишь?

— Гошкой зовут.

— Так-так… А узнаешь, если покажем тебе его?

— Ясное дело. Только видеть мне его неохота.

— Ещё бы! Ты ж его крепко надул.

— Ёлки-палки! И это знаешь? — ещё больше изумился Ткачук. — Ну даёт МУР!

— Даёт, даёт, — согласился Виталий. — И ещё не то даст. А очную ставку всё же придётся вам сделать, чтобы знакомство вы оба подтвердили. Объяснишь тогда, почему с ним не поделился.

— Так я бы… Директор не дал.

— Ну вот и скажешь. Готовься.

— Выходит, вы его тоже… к ногтю? За то, что адрес дал?

— У него там тоже букетик собирается будь здоров.

Так решилась судьба Гошки Сёмкина. На свободе его оставлять было уже нельзя. В тот же вечер он был арестован.

Совсем по-другому сложился допрос, который вёл Игорь Откаленко. Перед ним сидел Кикоев. Это был невысокий, плотный парень. Прямая жёсткая чёлка иссиня-чёрных волос падала, закрывая лоб, на такие же чёрные, прямые брови; на смуглом, круглом лице маленькие, беспокойные глазки, как два уголька, то вспыхивали, то тускнели. Тонкие, совсем незаметные губы чуть перекошенного рта придавали лицу странное выражение и вызывали неясную тревогу.

Кикоев спокойно вошёл в комнату, где ждал его Откаленко, уверенно, по-хозяйски расположился на стуле и вызывающе посмотрел Игорю прямо в глаза.

— Ну что, начальник, колоть будешь? — спросил он.

Откаленко прекрасно понимал всю сложность своей задачи. По существу, против Кикоева не было серьёзных улик. Ни одной краденой вещи он не продал Терентию, он их, очевидно, где-то до поры надёжно спрятал, скорей всего у какой-нибудь своей подруги, как подсказывал Игорю опыт. И найти эти вещи вряд ли скоро удастся, если удастся вообще. Наконец, Кикоев не встречался с Гошкой Сёмкиным и не имел при себе оружия. Во время обыска на квартире, где он был схвачен вместе с Замориным, обнаружили чемодан с частью похищенных у Потехина вещей. От чемодана этого оба сразу же отказались, но вскоре было установлено, что чемодан принадлежит Заморину. Словом, улик против Кикоева не было, и его предстояло немедленно отпустить, как только кончится определяемый законом двухсуточный срок административного задержания, ибо ни один прокурор санкции на его арест при таких условиях не дал бы. Правда, некоторые надежды Откаленко связывал с одной вещью, найденной у Кикоева в момент ареста. Это был небольших размеров, плоский, весьма изящный бумажник из тиснёной кожи. В бумажнике ничего ровным счётом не оказалось, ни каких-либо бумажек, справок, квитанций, документов или денег, словом, ничего из того, что обычно находится в бумажнике. Неясно было, зачем вообще Кикоев носил его при себе. Изготовлен бумажник был в Англии, и броская золотая метка фирмы со львом и короной красовалась на самом видном месте. Впрочем, и сам по себе этот бумажник представлял немалую ценность и был, очевидно, краденым, хотя в скрупулёзно составленном самим Потехиным списке исчезнувших у него вещей почему-то не значился. Откаленко перед самым допросом Кикоева ещё раз тщательно осмотрел все его отделения, прощупал со всех сторон и, так и не придя к какому-либо выводу, сунул странный бумажник в ящик стола.

Когда Кикоев задал ему свой нахальный вопрос, Откаленко пожал плечами.

— Зачем колоть? Дружба с таким бандитом, как Заморин, вас и так подвела.

— Хороший парень, чего вы к нему привязались? — дерзко улыбнулся Кикоев, сверкнув ровными, белоснежными зубами.

— Хороший парень наган таскать не станет.

— А у него и нет его.

— Нашли, однако.

— Не его. Он разве не сказал?

— Не догадался.

— На понт взяли. Меня на это не возьмёте.

— Не собираюсь. Зачем с Замориным в Москву приехали?

— На экскурсию.

— По телеграмме от Махно? Экскурсия в чужую квартиру?

— Э, начальник, — укоризненно покачал головой Кикоев. — Или доказывай, или не говори. Телеграммы не получал. В чужой квартире не был. Сёмку знаю, Олега тоже. Не отказываюсь. И всё. За знакомство не сажают. Я наши замечательные законы знаю не хуже тебя, начальник.

Да, ситуация на допросе складывалась совершенно безнадёжная. Всё так и было, как сказал Кикоев: за знакомство не сажают. Как хозяин положения сказал. Откаленко смотрел в эти диковатые, чёрные, как угли, глаза, в которых то и дело вспыхивали наглые, вызывающе-насмешливые огоньки, и бессильная злость переполняла его. Ведь преступник сидел перед ним, опасный, дерзкий преступник. Но ухватить его было не за что, его предстояло отпустить, если… если только не дадут на него показания те двое. А телефон молчал, значит, те двое таких показаний не давали. Что же оставалось делать? Тянуть время? Начать разговор с другого конца? Лучше узнать Кикоева, спросить о родителях, о семье? Метались мысли в голове у Игоря. Редко метались они так растерянно, так нервно и суетливо, цепляясь то за одно, то за другое, сейчас, однако, одинаково бесполезное. Нет, тут надо было придумать что-то новое, найти какой-то неожиданный ход, какой-то слабый пункт, что-то… Но в голову ничего не приходило. Вот разве… А, чёрт! Надо же было продолжать допрос, пауза слишком, недопустимо затягивалась.

— Две судимости у тебя? — спросил Игорь.

— Точно, две, — охотно подтвердил Кикоев. — Больше не будет, не старайся. Сыт. И научился. Тут кое-чего, теперь варит. — Он ткнул себя пальцем в лоб. — Меня теперь, начальник, голыми руками не ухватить, понял? — продолжал куражиться Кикоев, сверкая чёрными глазами. — Чуть что, я на дно. Всё. Наших нет. Вот думаю, как отсюда меня выгонишь, я на юг подамся. Тепло, море, горы. Люблю. Пожалуй, там и останусь. — Он лениво потянулся.

Тут Игорь небрежно вынул из ящика стола бумажник и положил рядом с собой, словно приготовил его для чего-то, только время использовать ещё не настало.

В чёрных глазах Кикоева мелькнула насторожённость.

— Узнаешь? — кивнул на бумажник Откаленко.

— Вроде да, а вроде нет, — как-то криво усмехнулся Кикоев и попросил: — Поближе рассмотреть дай, точно скажу.

Он даже наклонился к столу, чтобы, взять бумажник.

Но Игорь строго сказал:

— Сидеть. Придём время, дам. Пока издали любуйся.

— Как хочешь…

Кикоев с напускным равнодушием пожал плечами. И вдруг, помолчав, сказал:

— Давай, начальник, выгоняй скорее. А то прокурору буду жаловаться.

— До прокурора у нас с тобой ещё время есть.

Игорь себя чувствовал сейчас, как когда-то в детстве, во время игры «жарко-холодно». Он вдруг заметил, как с появлением этого странного бумажника стало «теплее», явно «теплее». В допросе появился какой-то пульсирующий нерв. Кикоев почему-то забеспокоился.

Он метнул быстрый взгляд на бумажник.

— А зачем его вытащил?

— Так, — неопределённо ответил Игорь. — Чтобы полежал вот тут.

И он вдруг почувствовал, как забилось у него сердце. Становилось всё «теплее».

— «Полежал»? — хитро и зло переспросил Кикоев. — Врёшь, начальник. Ну, давай так. Не под твой замечательный протокол, конечно. Ты знаешь, у кого в квартире мы были, а?

— Знаю.

— Ни хрена ты не знаешь. Хочешь скажу? Вот этот бумажничек оттуда?

— Не-ет. Хозяин его в списочке не указал.

— Ясное дело. Не его он, понял? Я его в передней подобрал, на полу, под вешалкой. За какие-то сапоги там залетел.

— Думаешь, кто-то его уронил?

— Ага. Веришь?

— Ну и что?

— А то. Если выгонишь меня отсюда, я тебе кое-что покажу.

— Ты думаешь, чего говоришь-то?

— Ясное дело. Но если я тебе кое-что покажу, ты таких боссов накроешь, что я рядом с ними мелочью буду незаметной. Не будет у тебя расчёта со мной даже возиться. Ты за них орден получишь, а за меня шиш без масла.

— Ты лучше не обо мне, а о себе думай.

— Да на кой ты мне сдался, чтобы я о тебе думал? Ясное дело, я о себе думаю. Вот выгонишь меня — и мне больше ничего не надо. А кореши мои пусть идут, за ними хвосты тянутся. А у меня нет. Чистый я кругом. И вещичек моих никто в жизни не найдёт: ни ты, ни Директор.

— Поглядим. У меня хватка, как у бульдога. Захочу, и то не выпущу. Судорога сводит. Вот так тебе, Арпан, повезло. Ну, будешь показывать?

— Не. Раздумал, — лениво объявил Кикоев, отваливаясь на спинку стула и как-то демонстративно потягиваясь.

— Как знаешь, хотя…

И тут Игорь ничего не успел сообразить. Кикоев вдруг, как развернувшаяся пружина, кинулся к столу и схватил бумажник. Но дальше он уже ничего сделать не успел. Откаленко перемахнул через стол и всей тяжестью обрушился на Кикоева. С грохотом отлетел к стенке стул. Кикоев вывернулся из рук Откаленко и зубами впился в бумажник. Откаленко схватил его снова, но уже более грамотно, и Кикоев с воем повалился на пол, поджав колени чуть не к подбородку.

В комнату вбежал конвой.

В этот момент на столе зазвонил телефон. Игорь, тяжело дыша, поднялся с пола и снял трубку. В другой руке он сжимал вырванный у Кикоева бумажник.

Звонил Лосев.

— Что это с тобой? — спросил он. — Дышишь так?

— Потом. Ну что?

— Мой дал показания на Кикоева. Санкция обеспечена.

— Ты уже кончил?

— Только что увели. Еду на арест.

— Хорошо.

Игорь повесил трубку и повернулся к Кикоеву, который уже снова сидел на стуле и, морщась, вытирал кровь с оцарапанной щеки. Возле него стоял конвойный милиционер.

— Всё, Кикоев. Показания на вас получены. Будете говорить?

— Иди ты к… — сквозь зубы выругался Кикоев.

— Увести, — распорядился Откаленко.

Оставшись один, он снова принялся за загадочный бумажник. И сразу же, видимо, потому, что тот был изрядно помят, Игорь обнаружил секретный карманчик, прорезь которого искусно пряталась во внутреннем шве одного из отделений. Сейчас эта прорезь уродливо вылезла наружу из разорванного шва, её просто невозможно было не заметить.

В карманчике Откаленко обнаружил две записки, написанные, судя по почерку, разными людьми. Одна из записок гласила: «Боря, ты меня не бросай. Мне же 22, а твоей стерве сорок. А Вадик пусть на меня свои миллионы вытрясет, как Борода. Мы же и посмеёмся над ними, да? Целую. Твоя М.». Вторая записка оказалась деловым, зашифрованным подсчётом: «Я — 25, Б. — 20, Г. — 20, М. — 10, мелочь, услуги — 15, резерв — 10. Начиная с июня».

Откаленко задумчиво повертел в руках записки и вдруг на обороте одной из них прочёл: «Тамара. Знаменская, 14, квартира 8». Запись была сделана торопливо, коряво, видимо, каким-то другим человеком. Скорей всего её сделал Кикоев. И тогда это объясняло многое в его поведении сейчас, на допросе.

Игорь устало потёр лоб, потом, вздохнув, снова положил записки в бумажник, спрятал его в сейф и вышел из комнаты.

На следующий день в условленный час Виталий отправился на встречу с Майкой или, как следовало из наведённых справок, с Майей Сергеевной Богомоловой, которой и в самом деле было двадцать два года и работала она старшим кассиром в парковом аттракционе, далее следовал её адрес.

Впрочем, справка эта была куда более развёрнутой и включала в себя не только всякие подробности биографии Богомоловой, но и весьма определённые черты её характера.

Окончив школу, Майка очень быстро вышла замуж за младшего помощника штурмана громадного пассажирского лайнера, совершавшего дальние туристские круизы к берегам различных заморских стран. Корабль был приписан к Одесскому порту. В этом городе и жил молодой муж Майки со своими родителями. Валентин Богомолов оказался в Москве во время короткого отпуска между рейсами и случайно познакомился с Майкой. После четырёх дней безумной любви они подали заявление в загс.

Майка была изящной и чрезвычайно кокетливой девицей с отличной фигурой, смазливенькой рожицей и беззаботно-весёлым характером. Кроме сказочно-романтической профессии мужа и его красивой морской формы Майку привлекли дивные заморские вещицы, которые он ей вначале лишь показывал, а после подачи заявления и преподнёс в качестве свадебного подарка. И тут Майка была окончательно покорена. Всё это рассказала Виталию бывшая подруга Майки по школе и по дому, где Майка жила до переезда в Одессу, к мужу. Дело в том, что в загсе им пошли навстречу, учитывая профессию молодого супруга, её трудную и мужественную специфику, и расписали молодожёнов через несколько дней после подачи заявления вместо положенного месяца. Мать Майки была решительно против этого скоропалительного замужества, но дочь проявила свою обычную напористую, даже скандальную строптивость и, как водится, настояла на своём.

Надо сказать, что эти, как, впрочем, и другие малоприятные свойства Майкиного характера, можно было наблюдать уже давно, пожалуй, с первых классов школы, и даже ещё раньше. Никого, понятно, в то время это не обеспокоило, да, впрочем, вначале эти черты характера казались даже милыми, забавными, сулящими к тому же в будущем некую особую жизнестойкость и успех, так, во всяком случае, полагали растроганные родители. Но постепенно характер девочки становился всё несноснее и уже в последних классах школы начинал вызывать даже тревогу у некоторых учителей, наиболее, конечно, проницательных и дальновидных. Но теперь они были уже бессильны что-либо в этом характере изменить обычными школьными методами воздействия. Как, впрочем, бессильны были и родители. К тому же они в это время расстались. Это расставание было долгим, мучительным, а под конец и скандальным, так что обоим было вообще в это время не до дочери. И вот отец совсем исчез с Майкиного горизонта. Ну а мать, сломленная и без того нелёгкими переживаниями, выпавшими на её долю, даже не пыталась не только что-то исправить в характере дочери, в её взглядах на жизнь, но даже приглядеться к ним.

И Майка укатила с молодым мужем в солнечную, весёлую Одессу. Там она, однако, с удивлением обнаружила, что родители мужа почему-то не выказывают восторга по поводу её появления. Не в пример приятелям Валентина, которые с чисто моряцкой широтой и элегантностью ухаживали за ней. У Майки от этого приятно кружилась голова, и она сначала не обращала внимания на хмурые лица своих новых родственников, а потом, чуть позже, люто их возненавидела. Второе неприятное открытие, которое она сделала, это то, что в солнечной, весёлой Одессе люди трудились, как и всюду, и то же самое требовалось и от Майки. В интерклубе моряков нашлось место кассирши, и лучшего ничего придумать было нельзя. Пёстрый, весёлый, оглушительный хоровод вечеров, танцев, концертов, ужинов окружал её теперь каждый день.

Но постепенно, как-то даже незаметно и вполне вроде бы естественно, вползли в её жизнь и другие интересы, дела и заботы. Некоторые моряки привозили из загранрейсов всякие тряпки и прочее западное барахло, которое норовили сбыть как можно выгоднее и незаметнее. И тут в Майке раскрылись невиданные способности, проснулись дремавшие в ней опасные инстинкты. Такой расчётливости, хитрости и находчивости она и сама в себе не подозревала. Все эти свойства при других обстоятельствах могли, вероятно, оказаться весьма привлекательными и полезными для всех, но сейчас они лишь помогали Майке совершать дерзкие преступления. Постепенно она освоилась в этом тайном, грязном подполье и стала там своим человеком.

В это же время произошло и другое событие. Валентин ушёл в очередное долгое плавание, а спустя месяц или два Майка «утешилась» с одним из своих воздыхателей, которые её неотлучно окружали в клубе. Об этой связи стало известно, и возмущённые друзья Валентина рассказали всё его родителям. Произошёл грандиозный скандал, после которого Майка перебралась жить сначала к одной подруге, потом к другой. В клубе ей стало появляться всё труднее.

А вскоре Майка была арестована.

Все эти сведения о её одесском периоде жизни дотошный Валя Денисов раздобыл по поручению Цветкова из «справки по делу» с помощью ЭВМ Главного центра информации Министерства, а также переговоров по спецсвязи с одесскими коллегами по уголовному розыску.

Отбыв полтора года в колонии и выйдя наконец на свободу, Майка вернулась в Москву, к матери. С мужем и весёлой Одессой пришлось расстаться. Впрочем, Майка не унывала. Впереди у неё ещё было много времени, весёлого, беспечного, интересного, её ждало много радостей и прибыльных дел. Только бы не растеряться, только бы найти подходящее для такой жизни занятие. На первых порах Майка устроилась кассиршей в один из театров. На судимость никто не обратил внимания, молодая женщина была хороша собой, мила, застенчива и наивна. Первым желанием окружающих, особенно мужчин, было ей помочь, оградить и защитить. Майка великолепно научилась пользоваться этим обстоятельством.

Вскоре она влюбилась в администратора театра Левицкого, немолодого красавца в замшевом пиджаке, с бантом и роскошной седой прядью в тёмных, густых волосах. Связь их продолжалась недолго. Однако, когда Левицкий ушёл из театра и занял должность заведующего комплексом аттракционов в парке, он перетащил за собой и Майку: ему нужны были преданные, надёжные кадры. У опытной уже в конспирации Майки, у которой от алчности начинали порой дрожать руки, наступила новая жизнь и последовали, конечно, новые увлечения. Майка и тут стала уже опытной и циничной.

Некоторые детали из её сегодняшней жизни Виталий почерпнул в записке, обнаруженной Откаленко в секретном отделении бумажника, отобранного у Кикоева. Видимо, тот в самом деле подобрал его в передней потехинской квартиры, а потерял его там не кто иной, как Левицкий. Об этом с очевидностью свидетельствовала вторая записка, где указанные цифры складывались ровно в сто и могли обозначать распределяемые в процентах части неведомых доходов, из которых себе Левицкий отваливал наибольший процент. Неясно только было, как та, первая записка, адресованная Майкой отнюдь не Левицкому, а, видимо, Горохову, попала не по назначению.

Об этом как раз и размышлял Виталий, отправляясь в тот вечер в парк, к фонтану, на свидание с Майкой.

Виталий неторопливо прошёлся в толпе гуляющих, описав большой круг возле бассейна с фонтанами, вглядываясь в мелькавших по сторонам женщин.

Он снова обогнул фонтаны, потом ещё раз. И нетерпеливо посмотрел на часы. Неужели она его обманула и вообще не придёт?

И как раз в этот момент за его спиной раздался лукавый голос:

— Ты почему меня не узнаёшь?

Виталий поспешно обернулся. Перед ним, улыбаясь, стояла Майка. Да, она была и в самом деле хороша собой. Только лицо было чуть грубовато, а фигура приземистей, коренастей, чем ему показалось в тот раз.

— Куда пойдём? — деловито спросила Майка.

— Посидим? — предложил Виталий. — Выпьем?

— Сразу так и выпьем? — насмешливо спросила Майка. — Больно ты скор, мальчишечка. Я с чужими не пью.

— Ну, так посидим, сперва познакомимся, чтобы чужими не быть, — сказал Виталий.

— А где?

— Подальше отсюда.

— Чего это ты испугался, миленький? Я и тут такое местечко знаю, как одни будем, хочешь? — Она призывно улыбнулась.

— Ладно, — с явной неохотой согласился Виталий. — Вообще-то лучше и совсем одни. А тут ваши гаврики на каждому шагу.

— Там их нет, — махнула рукой Майка.

Она взяла Виталия под руку и увлекла за собой в сторону одной из аллей.

— Ох, ты и длинный, — не то насмешливо, не то восхищённо сказала Майка. — Каланча прямо. Трудно управлять.

— Зато мне виднее всё, — засмеялся Виталий. — Ты управляй, а я буду говорить куда и что впереди.

— Это мы сами знаем куда. Вас только отпусти.

— И тебя тоже.

— А я свободная. Не то что ты. Женатик.

— Откуда это ты взяла?

— А я ещё и не то про тебя взяла. Увидишь. Если меня человек заинтересует, я всё о нём узнаю.

— Вот и я тоже.

— А я тебя заинтересовала?

— Ага, — улыбнулся Виталий. — Здорово.

Так переговариваясь, они шли и шли по парку, сворачивая то на одну аллею, то на другую, всё дальше, туда, где парк переходил в лес. И вот наконец у самой этой границы они подошли к небольшому, уютному ресторанчику с открытой верандой.

— Вот сюда давай, — повелительно распорядилась Майка.

И Виталий понял, что такой тон она усвоила в отношении вообще всех мужчин, обычных своих поклонников, и это означало, что она своего нового знакомого из этого ряда никак не выделяет.

— Давай, — послушно согласился Виталий.

Как ни странно, в небольшом зале нашёлся свободный столик, один-единственный. Они расположились за ним, и Виталий сделал заказ подбежавшему официанту. Его услужливость показалась даже подозрительной.

— У тебя в Москве кто есть? — спросила Майка.

— Мать, отец.

— А жена?

— Жена тоже, — неохотно признался Виталий.

— Во. Хоть смелости хватило сказать, — одобрительно отозвалась Майка. — А то все, как есть, холостые получаются. Смех просто. А деньги к тебе откуда идут?

— С зарплаты.

— Но-но, не свисти. Для академика ты ещё плешью не вышел. А больше никто на зарплату не живёт. Эх, мне бы хоть какого академика, я бы из него конфетку сделала. Из самого даже завалящего. Они же все жизни не знают.

Виталий рассмеялся.

— Ты одну жизнь знаешь, а они другую.

— А ты третью? — прищурилась Майка.

— Я ещё твоей не знаю, может, у нас и одинаковые.

— Эх, мальчишечка! — вздохнула Майка. — Мою жизнь лучше не знать.

— Это почему?

— Тяжёлая у меня жизнь. А уж работа… хуже, чем в Антарктике, ей-богу. Не поверишь.

— А жизнь-то чем тяжёлая? Небось от мужиков отбоя нет. Чем плохо-то?

— Да какое от вас счастье? Горе от вас одно и волнение. — В тоне Майки прозвучала искренняя горечь.

— Ты, может, влюблена по-серьёзному? — спросил Виталий.

— А что, нам не разрешается? Нахальство — второе счастье.

— Разрешается всем, не у всех получается, — серьёзно ответил Виталий. — Для этого самому преданным надо быть.

— Думаешь, я не могу быть преданной?

— А есть такой человек, кому ты предана?

— Есть-то есть, — вздохнула Майка. — Да тоже женатик. Преданность у него не в том месте. Да и вообще… — Она махнула рукой.

«Она влюблена в Горохова, — подумал Виталий. — Конечно, влюблена. А тот…» И неожиданная догадка мелькнула у него.

— Преданность надо на деле проверять, я считаю, — сказал он.

— За вами углядишь, как же!

— Ну, у тебя глаз намётанный. И от любви небось голову уже не теряешь.

— А раньше, по-твоему, теряла, так, что ли?

— Все раньше теряли.

— Это точно, — снова вздохнула Майка. — И я теряла. Забыла уж, правда, когда.

Очень, видно, неспокойно было у неё на душе, и разговор повернулся вдруг так, что она невольно утеряла напускную весёлость. Странный какой-то парень попался ей, с ним почему-то хотелось быть откровенной. И Майке пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поддаться этому искушению.

— Ну вот, — кивнул Виталий. — А теперь уже гляди, не теряй голову-то. Хоть и влюблена. Пусть докажет сперва свою преданность. Мне вот кажется, он тебя не раз уже предавал.

— Откуда тебе знать? — махнула рукой Майка. — Предавал не предавал…

Но внезапно она ощутила какую-то тревогу и испытующе посмотрела на своего странного знакомого.

И на этот раз Виталий отнюдь не стремился выдать себя за такого же отпетого подонка и уголовника, каким был, допустим, тот же Гошка. У него был другой план, потруднее. И, кстати, ещё одна цель, необычайно его занимавшая.

— Откуда тебе знать? — снова повторила между тем Майка уже требовательно.

— Догадываюсь. Вижу ведь, ты не в себе. Эх, Маечка. А, кроме любви, ещё заботы есть, верно я говорю?

— Самое большое счастье даёт женщине любовь, — вздохнув, убеждённо возразила Майка и потянулась за сигаретой.

— Если она взаимная и честная, — сказал Виталий, подставляя ей огонёк зажигалки.

— Это точно, — согласилась Майка, затягиваясь. — Только где её взять, такую? С тобой, что ли? — Она махнула рукой. — С тобой, мальчишечка, не получится, вижу. Ты какой-то отгороженный, какой-то занятый.

Виталий подивился её чуткости. И в который раз уже он вывел для себя непреложный урок: с женщинами эти номера не проходят. Они иной раз не скажут, но почти всегда уловят фальшь. Об этом его предупреждал ещё Кузьмич. Тут можно жестоко обмануться. А уж если женщина решит отомстить… Да, если она решит отомстить…

— …Не знаю, — задумчиво продолжала между тем Майка, скромно сложив руки на коленях и глядя куда-то в сторону, — что ты ко мне прицепился. Может…

Но Виталий не дал ей договорить.

— Май, а вот скажи, — спросил он. — Женщины прощают предательство?

— Они всё прощают, если любят.

— А мне кажется, не всякая простит. Вот ты простишь?

— Я — нет. Я тут не женщина, я тут мужик. Ничего никому не прощу. Отучилась я прощать, вот что.

— А умела?

— Да пожалуй, что и не умела, — задумчиво усмехнулась Майка.

Появился официант, расставил тарелки с закуской и, мимолётно улыбнувшись, исчез.

— Если ты предательства не прощаешь, разговор у нас может получиться. Интересный, — серьёзно сказал Виталий.

— У нас и так интересный разговор, — снова усмехнулась Майка. — Я вот только никак не пойму, чего тебе от меня надо?

— Честно тебе сказать?

— Это бы лучше всего, если умеешь.

— А ты мне тем же ответишь?

— Ох, не обещаю, мальчишечка, — вздохнула Майка. — Не привыкла.

— Ладно. Рискну. — Виталий махнул рукой. — Так вот. Надо мне от тебя, Майя, доверия. Поняла?

— Не, — покрутила головой Майка, лениво жуя ломтик сыра. — Зачем это тебе понадобилось, интересно знать? Я, к твоему сведению, вообще ни одному человеку не доверяю. Тоже отучилась. Эх, мальчишечка! Я там была, где ты, видать, не был. Всего навидалась.

— А хорошее хоть раз видела?

— Случалось. Только тоже не верила. Доверять — наполовину проиграть.

Она рассеянно огляделась по сторонам, но Виталий уловил в её глазах какое-то скрытое напряжение. Она словно чего-то боялась или кого-то искала.

— Ты знаешь, что у вашего Бороды случилось? — неожиданно спросил Виталий.

Майка даже вздрогнула.

— Ну знаю, — насторожённо ответила она. — А ты откуда знаешь?

— Сначала от Гошки.

— А-а. Тут есть и к тебе один вопросик, — как-то странно произнесла Майка.

— Давай.

— Успеется. Ты кончай. Сперва от Гошки, значит. А потом?

— Потом от Арпана.

— Это кто такой?

— Он у Бороды в доме был.

— Ой, надо же! — всплеснула руками Майка. — И ты его знаешь?

— От него ко мне кое-что перешло.

— Купил? — В глазах у Майки зажглись жадные огоньки.

— Не. Отдал. Это только для тебя цену имеет.

— Ну да? — Майка недоверчиво смотрела на Виталия.

— Только для тебя одной, — подтвердил Виталий. — Вещь эта не Бороды. Арпан в передней её подобрал. Вадик ваш выронил.

— Вадик? — ещё больше изумилась Майка.

— Ага. Бумажник…

Виталий помедлил. Его вдруг охватило сомнение, правильно ли он поступает.

— Говори же, чего там, в бумажнике, было-то, — нетерпеливо потребовала Майка и вдруг, прищурившись, спросила: — А какой из себя бумажник?

«Нет, — решил Виталий, — пока всё правильно».

— Какой из себя? — переспросил он. — А ты его узнаешь?

— Уж как-нибудь.

— Тогда и показать можно.

Виталий приоткрыл борт пиджака и из внутреннего кармана наполовину вытащил бумажник, так, чтобы виден он был только Майке.

— Ой!

Майка приложила ладонь ко рту и, как заворожённая, смотрела на бумажник.

— Он?

— Он, он… Ой, господи…

— Ну вот, — кивнул Виталий, пряча бумажник. — Видишь? Мне доверять можно. Не вру. Но дело не в бумажнике. Главное, там записка одна была.

— Чья?

— Твоя.

— Брешешь, — грубо отрезала Майка. — Не писала я ему никогда.

— Кому не писала?

— Вадику, кому же ещё!

— Это точно. Писала ты другому. И тот её отдал Вадику. В записке и о нём кое-что было сказано.

Лицо у Майки пылало, глаза сузились от еле сдерживаемой ярости. Она, как видно, догадалась, о чём говорит Виталий.

— Отдал… — прошептала она. — Отдал, гадина…

— Отдал, — подтвердил Виталий. — Предал тебя и отдал. А уж Вадик будь здоров как её против тебя использовал бы. Да вот потерял.

— Уж будь здоров, — машинально подтвердила Майка и повторила, словно не в силах была этому поверить: — Отдал… — И вдруг зло и недоверчиво посмотрела на Виталия. — А чем, мальчишечка, докажешь?

— Чем? Да просто отдам тебе эту записку. На кой она мне? А тебе может пригодиться, если ты и в самом деле никому ничего не прощаешь.

Виталий снова сунул руку во внутренний карман пиджака и, достав оттуда записку, незаметно положил её перед Майкой, и она мгновенно смахнула её себе на колени. Она сделала это так поспешно, словно кто-то мог наблюдать за ними в это время и не должен был увидеть записку. Так, по крайней мере, показалось Виталию, и он невольно насторожился. Майка между тем, пробежав глазами записку, покраснела ещё больше и нервно сунула её в сумку.

— Теперь мне веришь? — спросил Виталий.

— Верю, — отрывисто сказала Майка, одним глотком жадно допив кофе из маленькой чашечки. — Ну, он у меня увидит клочок хмурого неба. Все они увидят… Теперь смеётся небось надо мной со своей стервой. Ну ладно. Вот только, — она с новым подозрением посмотрела на Виталия, — не пойму я что-то, тебе какой навар от всего этого требуется. Повозиться со мной хочешь?

— Нет.

— То-то. Хоть не соврал. Тогда чего тебе надо?

— Хочу, Маечка, чтобы ты над своей горькой жизнью задумалась. В двадцать два года можно ещё всё на свете поменять. Ты гляди, вокруг тебя сейчас одно зверьё да предатели. А тебе большой любви хотелось, красивой любви, преданной, честной. Её не там надо искать.

— Где же её искать, по-твоему?

— Могу показать, если пожелаешь. Ты ведь красавица. Тебе бы только чистую душу.

— Откуда её теперь взять, мальчишечка? — вздохнула растроганная Майка и потянулась за сигаретами. — Давно она уже испачкана.

— Нет, — покачал головой Виталий, тоже закуривая. — Душа, Маечка, одним удивительным свойством обладает. Она самоочищаться может. Если сам человек захочет, конечно. Знаешь, как лёгкие. Вот бросим мы с тобой курить — и они у нас сами от копоти очистятся. Понимаешь?

И в этот момент Виталий неожиданно увидел Алексея. Он его не сразу даже узнал в новом чёрном фраке и белоснежной рубашке с галстуком-бабочкой. Видимо, Алексей перешёл сюда с повышением и был теперь метрдотелем. Вид у него был чрезвычайно важный. Этим он, очевидно, хотел компенсировать свою досадную для такого поста молодость. Алексей, судя по всему, заметил Виталия уже давно и, поймав его взгляд, дружески и незаметно ему подмигнул.

Майка с минуту молча курила, потом, словно очнувшись, в упор посмотрела в глаза Виталию.

— Ты, кажись, кроме моей задумчивости, ещё чего-то от меня хотел?

— Точно. Хотел, чтобы ты меня с Горохом свела.

— Это ещё зачем? — подозрительно спросила Майка.

— Дело есть.

Майка с ожесточением размяла в пепельнице окурок и сразу потянулась за новой сигаретой. Она нервничала и не пыталась даже это скрыть.

— Тебе повезло, миленький, — сказала она, щёлкнув зажигалкой и прикуривая. — Боря тоже хочет с тобой познакомиться.

— Со мной?

— С тобой, с тобой, — многозначительно усмехнулась Майка.

— Откуда он меня знает?

— Знает вот.

— Ты сказала?

— Ну я. Сказала, что к тебе на свидание иду. Чего тут такого? У нас с ним как-никак любовь была.

— Была?

— Была, — резко ответила Майка, и глаза её сузились. — Была и вся вышла. Я ему этой записки не прощу.

— А что ты сделаешь?

— Знаю, что сделаю. С ножичком своим он всё расстаться не может, гадина. А на нём кровь.

— Ха! — небрежно махнул рукой Виталий. — Давно её вытер, если и была.

— Зато она у меня в глазах осталась. И у Гошки тоже. Не говорил?

— Как так осталась? — спросил Виталий, даже не заметив её вопроса.

— Вчетвером мы здесь сидели. Я с Гошкой так, для вида. Разговор с Николаем Гавриловичем Боря вёл. Уговаривал отдать бумагу и больше не писать.

— А тот?

— А тот ни в какую. Фронтовик всё-таки. Так он и сказал.

Виталий слушал, изо всех сил стараясь казаться равнодушным.

— Ну и что Горох? — спросил он.

— Заказал ещё бутылку, взял кое-что со стола и увёл его в лес, тут недалеко. «Одни, — говорит, — давай потолкуем». А мы с Гошкой тихонько за ними пошли. Боря даже не видел. Трясло его всего.

— А вы, значит, видели, чего он… сделал?

— Ага. Заболела я после этого. И Борю стала бояться.

— Но записку ту всё-таки написала?

— Я её ещё раньше написала. А сейчас… — Майка сжала кулачок. — Пусть он подохнет со своей старой стервой. Плевать мне.

— А он как после того?

— А никак. Зажигалку вот у Николая Гавриловича забрал. Его инициалы там в рамочку ещё обвёл, скот. Надо же, а? — Майка снова огляделась и вдруг быстро отвела глаза. — Пришёл, — тихо сказала она.

— Горох? — переспросил хрипло Виталий и откашлялся.

— Ага. Он поговорить с тобой хочет.

— Тогда… знаешь что? Зови его к нам за стол. — Виталий огляделся и досадливо щёлкнул пальцами. — Куда это официант задевался? Надо же встретить гостя. Погоди, я сейчас. — Он поднялся с места. — Ты пока зови его.

Виталий, лавируя среди столиков, направился в сторону кухни. Краем глаза он заметил, как из дальнего угла зала к нему не спеша двинулся Алексей.

Через минуту Виталий вернулся. За столиком возле Майки сидел плотный, краснолицый человек лет сорока пяти. Редкие светлые волосы на круглой голове были гладко уложены в тщетной попытке скрыть изрядную лысину. Мелкие, какие-то колючие черты лица были в первый момент неразличимы в отдельности, но потом уже можно было заметить неестественно маленький, острый носик, уткнувшийся в рыжий пучок усов, короткую прорезь рта над широким, тяжёлым подбородком, глубоко упрятанные, живые насмешливые глазки под нависшим высоким лбом, продольные морщины на щеках и грубые, как рубцы, складки на толстой шее.

«Пожил дядя», — враждебно подумал Виталий. И сообщил, подходя к столику:

— Сейчас сам метр обслужит. — Потом посмотрел на Горохова и сухо спросил: — Как величать прикажете?

— Борис Егорович, — с ударением, внушительно произнёс Горохов и пригласил, словно за свой столик. — Садись.

— Благодарствую, — насмешливо ответил Виталий, усаживаясь на свой стул, и с той же насмешливой учтивостью осведомился: — Чем обязан такому обществу?

Горохов несколько секунд, не отвечая, пристально рассматривал его и, как будто оставшись недовольным этим осмотром, сердито буркнул:

— Кто сам будешь?

— Вы не тыкайте, Борис Егорович, — с издёвкой ответил Виталий. — Мы с вами ещё ни разу не выпили. Вот как раз…

К столику приблизился Алексей, неся на вытянутой руке поднос.

— Минуточку, — вежливо сказал он. — Потревожу вас.

Он поставил ближе к Горохову бутылку водки, расставил рюмки, стаканы, рядом с водкой поставил бутылку с фруктовой водой, разместил на столике тарелки с закуской и, пожелав приятного аппетита, с достоинством удалился.

— Прошу, Борис Егорович, — довольным тоном произнёс Виталий. — Хозяйничайте за старшего, руководите, так сказать. Прошу.

— Давай, — согласился Горохов, вытирая со лба пот.

Он разлил по рюмкам водку, плеснул в стаканы фруктовой воды и, подцепив на вилку ломтик колбасы, поднял свою рюмку.

— Ну, со свиданьицем, — объявил он.

Они выпили, и Горохов немедленно наполнил снова рюмки и разлил по стаканам фруктовую воду. Он всё больше входил в роль хозяина.

— За даму, — весело провозгласил он.

Постепенно завязался разговор. Для начала Горохов пожаловался на жару и вытер платком красную, могучую шею.

— Хорошо, что жара, — рассеянно ответил Виталий.

— Это почему же? — не понял Горохов.

Виталий весело махнул рукой.

— Да так. Мысли вслух.

Они закурили. Горохов щёлкнул массивной зажигалкой и тут же спрятал её в карман. Виталий ни на секунду не задержал на ней взгляд.

Появился Алексей, поставил новую бутылку фруктовой воды и аккуратно, за кончик горлышка, прихватил пустую. Когда он ушёл, Горохов, вздохнув, хмуро и твёрдо спросил у Виталия:

— Ты вот что. Скажи, где Гошка?

— А я откуда знаю?

— Знаешь. Последним его видел. Выпить звал его?

— И что?

— А то. После этого его никто здесь не видел.

— А я-то при чём? — усмехнулся Виталий. — Интересное дело.

— Лучше не крути, — угрожающе предупредил Горохов. — Со мной такие номера не проходят.

— А какие с тобой проходят?

— До таких ты ещё не дорос. Говори, где Гошка?

— Вот пристал…

Виталий вздохнул и равнодушно обвёл глазами зал. Из дальнего его конца ему подал знак Алексей. И тогда Виталий зло сказал Горохову:

— Пошёл ты знаешь куда? Пока я тебе по роже не смазал.

— Чего-о?.. — опешил от неожиданности Горохов. — Ах ты, сучья тварь…

Он уже успел изрядно выпить. К тому же и появился в ресторане, как смог заметить Виталий, немало хлебнув ещё до этого. И вот сейчас всё выпитое ударило ему в голову. Толстые щёки, лоб, шея побурели от прилившей крови, носик, наоборот, побледнел и казался приклеенным, тёмные глаза налились яростью. Горохов приподнялся, наклонился через стол к Виталию и прошипел:

— А ну, повтори, чего сказал!

— Что, дядя, туг на ухо стал? — издевательски усмехнулся Виталий. — Очки надень.

— А-а, пад…

Горохов развернулся, и кулак его мелькнул перед самым носом Виталия, успевшего, однако, уклониться от этого сокрушительного удара. В тот же миг длинной своей ногой Виталий зацепил под столом ногу поднявшегося Горохова и рванул её к себе. Горохов потерял равновесие. С грохотом, ломая стулья, опрокинулся он на сидевших позади него за соседним столиком людей.

Раздались крики, женский визг. Разъярённый Горохов кого-то ударил, кто-то ударил его. Но драка не успела разгореться.

В зал вбежали два милиционера во главе с Филипенко, и Горохов опомнился, только когда его крепко схватили и вырвали из толпы.

У входа в ресторан стояла милицейская машина. Горохова и двух мужчин, на которых Горохов упал и одного из которых ударил, а также двух их спутниц увезли.

Ещё когда только возникла драка и подоспевшие милиционеры схватили Горохова, Виталий увлёк Майку в сторону, и они незаметно выскользнули из ресторана. Теперь они из-за кустов наблюдали, как уехала машина.

— Сгорел Горох, — сказал Виталий. — Не жалко тебе его?

— Пусть они все сгорят, — устало махнула рукой Майка. — И я с ними. Жить больно тошно мне, мальчишечка.

— Остальным-то за что гореть?

— За дело. Я-то знаю. Сама небось билеты на три части рву.

— Какие билеты?

— А, господи! Не видеть бы мне их больше. Каждое утро выхожу из дому и не знаю, куда попаду: на работу или в тюрьму. Это жизнь, по-твоему?

— Сама выбирала.

— Во-во. Сама и плакать буду. Никто другой обо мне не поплачет. Некому.

— Зато я тебя, Маечка, не оставлю.

— Нужен ты мне!

— Нужен, — убеждённо ответил Виталий. — Увидишь.

Майка с удивлением посмотрела на него и сказала:

— Чудной ты какой-то. Ну ладно. Я пошла. Ты меня не провожай.

Она ушла.

Виталий ещё постоял некоторое время возле кустов, из-за которых они с Майкой смотрели только что на милицейскую машину, потом медленно направился в сторону ближайшей аллеи, которая вела к выходу из парка.

Филипенко уже знал, как поступить с задержанным Гороховым. Убийство можно было считать раскрытым.

Совещание началось информацией Эдика Албаняна. Он говорил, как всегда, азартно, глотая слова и помогая себе выразительными жестами.

— Я всё-таки туда залез, конечно! Отстоял два часа в очереди и залез. Но не зря стоял, не зря! Сначала мне повезло, конечно. Но не каждому везёт! Везёт тому, кто старается, я так всегда говорю.

— Верно, верно, — усмехаясь, кивнул Цветков, по привычке раскладывая перед собой карандаши, это каким-то образом помогало, видимо, ему слушать. — За старание и ценим, — добавил он.

— И за выдающийся талант, — не преминул вставить Лосев.

— Вы мне так работника испортите, — с напускной строгостью сказал полковник Углов, начальник Эдика.

— Ничего, пусть хвалят, — засмеялся тот. — А то вы только ругаете. Но природа, конечно, требует равновесия. Так вот… — Эдик снова стал серьёзен и азартен. — Сначала, я говорю, повезло. Человека за три от меня впереди встал вдруг парень. Просто втёрся в очередь, так, знаете, деловито, спокойно, никто даже внимания не обратил. Я, конечно, стал смотреть. Подходит он к кассе и вместо денег суёт туда, совершенно незаметно, конечно…

— Но ты всё-таки заметил, — снова вставил Лосев.

— Само собой. Я чего-то, конечно, ждал, как вы понимаете. Так вот суёт он, представьте себе, какой-то спичечный коробок. Это вместо денег! А кассирша ему обратно, тоже незаметно, плоский такой свёрточек передала. Парень тут же с людьми смешался и через контроль — раз! Всё. Там он и растворился. Все вокруг суетятся, рассаживаются. И ведь в случае чего, не схватишь его с этим свёртком. Вот что! Контролёр не пустит. Он же рядом с самой кассой стоит. Пока объяснишь ему…

— А что в том свёрточке было, как думаешь? — спросил Володя Фролов.

— Думаю, они каким-то образом накапливают в кассе левые деньги. И чтобы их случайно не накрыли с проверкой, время от времени их кому-то передают.

— Вы пока продолжайте, вопросы потом, — сказал Кузьмич, невольно приняв на себя полномочия председателя, так как совещание проходило в его кабинете. — Очень важная информация.

— Так вот, — увлечённо продолжал Эдик. — Теперь подхожу к кассе я. И тут такой, конечно, фокус разыгрывается. Я даю деньги, так? Кассирша отрывает мне билет, я его беру, но стоящий буквально рядом контролёр тут же его у меня из рук забирает, быстро рвёт, выбрасывает, и я прохожу. Понимаете? Я ни минуты не держу в руке билет! Я почти не вижу его! Это как, нормально?

— Тут, милый мой, всё ненормально.

— Вот! — азартно воскликнул Эдик. — Всё! Но главное тут и совсем новое в таком деле — одна вещь, конечно. Касса! Тут какая-то гениальная находка есть!

— В чём, ты полагаешь? — спросил молчавший до сих пор Откаленко.

— Касса рядом с контролёром! — снова заволновался Эдик. — Рядом, ты понимаешь? Билет изъять невозможно. Никак!

— Билета и нет, — вдруг серьёзно сказал Лосев.

— То есть как это нет? — изумился Эдик. — Я же своими глазами…

Все посмотрели на Лосева.

— Нет билета, — убеждённо повторил тот. — Я теперь понял, что она мне вчера сказала, Майка. Сначала она мне сказала: «Чтоб они все сгорели, и я с ними». Девчонка устала, обозлилась и задумалась. Её вытащить можно.

— Ты о ней погоди, — остановил его Цветков. — Ты давай про билет. Ведь она кассирша.

— Именно. И про билет она мне сказала так: «Сама билеты на три части рву». Она тебе третью часть билета дала! — Виталий обернулся к Эдику.

— Во! — Эдик азартно ударил одной рукой о другую. — Ясен способ! Ну, конечно, умная голова придумала. Касса рядом с контролёром, а? Всё гениальное просто. И контролёр рвёт билет у вас на глазах. «Вертушка», выходит, исключена, так? Других способов мы не знаем, других вроде бы вообще нет.

— Но зачем им тогда контрнаблюдение? — усомнился Фролов.

— А как же! — со злым воодушевлением ответил Эдик. — Допустим, подходит наш человек. На что он прежде всего обратит внимание, если захочет проверить работу этого объекта? Он, конечно, должен засечь время сеанса. И сразу убеждается, что оно в два-три раза меньше нормы. Всё! Значит, это самое слабое место в цепочке, самое опасное для них. А ведь Шухмин этим как раз и занялся, помните? И сразу отправился в милицию. Тут, конечно, и ножом пырнуть можно, я считаю.

— А ты засёк время? — поинтересовался Лосев.

— Конечно! Только незаметно. Эта штука крутится у них ровно три минуты. А по инструкции она должна крутиться семь с половиной! И ещё. Последнее. Это я уже визуально определил, издалека. Специально ещё раз приезжал. Начинают они работать на час раньше, кончают на два часа позже, чем положено, темно уже бывает.

— Это точно, — подтвердил Лосев.

— Вот отсюда и полный план, а в два раза больше — в два раза! — им идёт в карман, — заключил полковник Углов. — Вот вам и не криминогенная область, как мы полагали. Привыкли, что воруют материальные ценности. А тут воруют время.

— Очень интересное дело, конечно! — воскликнул Эдик.

— Да, и механика теперь вроде понятна, — согласился Цветков. — Интересно знать, чья это голова всё придумала. Давай, Лосев, твоя очередь.

— Группа тут действует довольно большая, — сказал Виталий. — А во главе трое. Горохов — это бандит и убийца, — с ожесточением произнёс он. — Вчера мы его взяли. Второй там — Левицкий Вадим Александрович, Вадик, как они его называют.

— О! — вмешался Эдик. — Кое-чего мы о нём уже знаем. Разрешите?

Цветков кивнул, и Эдик продолжил:

— Работал администратором в театре. Красавец. Стареющий, конечно. Сердцеед. Хвастун. Тряпки обожает. Комбинирует со спекулянтами вокруг «Берёзки». Машина, конечно. Разведён. Жена артистка была. Ребёнок у бабушки. Сын. Она его родителям не отдаёт, иностранным языкам учит. Что ещё про Левицкого? Паникёр, между прочим. Краснобай и паникёр. Судимость есть. Одна. Какие-то левые концерты организовывал. Вот такой тип.

Эдик снова уселся на своё место.

— Он второй из той троицы, — заключил Лосев. — Ну а третий — это Потехин.

— Про него давай ты скажи. — Цветков обернулся к Игорю. — Ты беседовал с ним.

— Беседовал, — спокойно согласился Откаленко. — Умный человек, хладнокровный. На пустяке не поймаешь. На серьёзном — тоже непросто. Думаю, его голова тут сработала. Больше некому.

— Вот это настоящий противник, — сказал Фролов. — Тут хоть борьба умов, как говорится. Не то что все эти мальчишки да девчонки — Гошка, Майка…

— Чепуха! — сердито воскликнул Эдик. — Какая тут борьба умов, что ты говоришь! Обыкновенный хитрющий ворюга, вот и всё. Какая тут борьба умов? Она, если хочешь, началась заочно и уже кончилась. Он придумал систему, мы её разгадали. И всё кончено! А после ареста ты его прижмёшь показаниями соучастников.

— Насчёт мальчишек и девчонок ты, кстати, тоже сильно ошибаешься, — добавил Лосев. — Я, например, считаю, что это главный участок борьбы. Потехин или, допустим, Горшков… Ну напугаем мы их. В лучшем случае, в будущем поостерегутся закон нарушать. Да и пожилыми возвратятся. А этим мальчишкам и девчонкам ещё, между прочим, жить да жить. А вот как им жить, за это, я тебе скажу, стоит побороться. И победа тут будет потруднее, чем разоблачить того же Потехина.

— М-да, — кивнул Цветков. — Верно ты говоришь. Ну-с, а с чего же мы всё-таки начнём? — обернулся он к Углову.

— Считаю самым слабым звеном в этой троице Левицкого, — ответил тот. — Надо бы начинать с него. Но он, возможно, меньше всех информирован, вот чего я боюсь. Так, знаете, бывает. Всё-таки заведующий всем комплексом. Его не обойдёшь. В таком случае откупаются. Начнём с него — только распугаем остальных. И тогда все концы в воду. Потехин это в два счёта организует.

— Но и с него начать рискованно, с Потехина этого, — покачал головой Цветков, оставив в покое свои карандаши. Теперь он вертел в руках очки. — Пока у них особой тревоги не должно быть. Горохов арестован за пьяную драку в ресторане, Коротков и Сёмкин — за драку в парке. Это всё им известно. Сам Потехин вообще проходит как пострадавший.

— А что, если начать с Горохова? — предложил Лосев. — Это и вовсе никого из них не напугает. Ведь никто из них не узнает, о чём мы теперь с Гороховым беседуем.

— Не пойдёт, — решительно возразил Эдик. — Он не даст сейчас нужных показаний. На нём же убийство! Шутка? Зачем ему ещё эти дела? Ни слова не скажет, конечно. Так если уж придётся признаться в убийстве, он его объяснит пьяной дракой. Бытовое, мол. А так — умысел уже, да какой! Нет, ни слова, конечно, Горохов не скажет сейчас, ручаюсь.

— Резон тут есть, — кивнул Цветков и обратился к Лосеву: — А что эта самая Майя, даст показания на них?

— Нет-нет. Пока и предлагать нельзя, — забеспокоился Виталий. — Она только-только заколебалась, только засомневалась. Я с ней должен ещё увидеться. Она будет сама решать. А пока рано. Можно всё испортить.

— Ишь психолог! — усмехнулся Цветков одобрительно. — Ладно. Отставим её пока. Пусть переживает и осмысливает. Что же у нас остаётся?

— Кажется, остаётся только Левицкий, — с неудовольствием ответил Углов. — А он, я боюсь, не очень-то может быть в курсе дела.

— Я думаю, он в курсе всех дел, — неожиданно заявил Лосев.

— Почему ты так думаешь?

Цветков даже перестал крутить очки, что-то в тоне Лосева его насторожило.

— Вторую записку вспомнил из того бумажника, — ответил Виталий. — Там Левицкий сам распределил доходы. И себе отвалил двадцать пять процентов. Больше всех, между прочим. Больше даже Потехина. Значит, он в курсе всех дел.

— Гм… Вполне резонно, по-моему, — подумав, сказал Цветков и посмотрел на Углова.

— Да, — ответил тот. — Пожалуй, он в курсе.

— Дайте нам этого Левицкого на двоих с Лосёвым, — азартно предложил Эдик. — Для беседы. Никуда он от нас не денется. Все выходы закроем, точно говорю.

На том и порешили.

Если бы только Эдик знал, какой выход найдёт Левицкий!

Он явился необычайно импозантный, в щегольском, каком-то сверхмодном, бежевом костюме, тёмно-коричневой, заграничного покроя рубашке, с полосатым галстуком, бритый, тщательно подстриженный и слегка даже надушённый. Высокий, статный ещё, лишь недавно начавший полнеть. Породистое, мужественное лицо с орлиным носом, огненные, карие глаза, над ними вразлёт, с красивым изломом соболиные, густые брови, надменный поворот головы, перстень-печатка на большой холёной руке, необыкновенные какие-то часы на толстом дорогом браслете. Словом, такой мужчина мог только присниться в стыдливых девичьих снах, о таком могла мечтать и сходить с ума не одна женщина. Он как будто был специально для этого создан природой. Это подтверждали и какие-то естественно-обольстительные манеры Левицкого, его обаятельная белозубая улыбка, горячий, чуть затуманенный взгляд, какой-то завораживающий, обволакивающий, наконец, его плавные широкие жесты, словно он вот-вот готов был дружески обнять своего собеседника. Виталий почему-то без труда представил, как уверенно и победно ведёт себя Левицкий с женщинами.

Однако на этот раз, возможно, в связи с малоприятной обстановкой, в которую он попал, и ещё менее приятным, кажется, поводом для такой встречи, Левицкий был заметно взвинчен и даже чуточку, самую малость, напуган. Впрочем, это можно было угадать только по его глазам. На лице сияла самая дружеская улыбка, и движения, когда он вошёл в комнату, были свободны и даже несколько развязны.

— Приветствую вас, дорогие товарищи, — произнёс он, глядя на Лосева и Албаняна прямо-таки с братской, хотя и несколько снисходительной, нежностью. — Чем могу быть полезен героям с Петровки, тридцать восемь? — Он посмотрел на свои необыкновенные часы и небрежно осведомился: — Надеюсь, за час управимся? Сегодня генеральная во МХАТе. Кстати, не желаете ли посмотреть? Прелестная вещица. Героиня там бесподобна.

Он был, однако, слишком суетлив, эта суетливость выдавала его состояние.

— Постараемся управиться побыстрее, — охотно откликнулся Лосев. — Многое будет зависеть от вас самого, Вадим Александрович. Присаживайтесь.

— О, за меня не беспокойтесь, не беспокойтесь, — замахал обеими руками Левицкий, опускаясь на стул и свободно закидывая ногу на ногу. — Сделаю всё возможное. А что, — голос его чуть заметно дрогнул, — предстоит серьёзный разговор?

— Как всегда у нас, — ответил Лосев миролюбиво. — Но сначала разрешите представиться. Инспектор уголовного розыска Лосев. А это — старший инспектор управления БХСС Албанян.

— Очень, очень приятно, — ослепительно улыбнулся Левицкий и даже сделал движение, намереваясь протянуть руку, но вовремя сообразил, точнее, почувствовал неуместность этого жеста и добавил: — Рад встретить столь симпатичных и интеллигентных людей. Очень похожи на идеальных литературных героев, — засмеялся Левицкий. — Вообще-то, — он снисходительно улыбнулся, — я привык встречаться здесь на более высоком уровне. И не только здесь, разумеется, но и в домашней обстановке. Скажем, с генералом… — Он с дружеской небрежностью назвал фамилию одного из руководителей главного управления. — Но ничего, ничего. Давайте, друзья мои, приступим к делу. Советская милиция своей почётной, трудной, иной раз опасной работой заслужила уважение и любовь советских людей-тружеников. Я даже писал однажды об этом в газете. Минуточку! Я, кажется, случайно захватил вырезку. Да, конечно!

Он похлопал зачем-то себя по карманам, как бы создавая эдакую напряжённую паузу, затем точным и эффектным движением вынул из внутреннего кармана пиджака заготовленную заранее газетную вырезку и протянул её Лосеву.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал тот, принимая статью, — мы с нею, конечно, ознакомимся. А пока, если не возражаете, мы действительно приступим к делу.

— Ради бога, — прижал руку к груди Левицкий. — Что вас интересует?

— Нас интересует коллектив, — сказал Виталий, — который вы, Вадим Александрович, возглавляете.

— Временно.

— То есть как временно? — удивился Виталий.

— Я — человек театра, друзья мои, — патетически провозгласил Левицкий. — Я вышел из него и вернусь туда. Меня там ждут.

— С театром, кажется, связана, и ваша судимость? — осведомился Эдик.

— О, это величайшее недоразумение. Величайшее, — горестно покачал головой Левицкий. — Если угодно, спросите моих друзей… — Он назвал нескольких известнейших актёров, прибавляя к фамилиям уменьшительные имена и тем как бы подчёркивая свою близость к этим людям. — Они вам скажут, как было дело. Фемида на этот раз совершила ошибку. Напрасно ей завязали глаза, ах, как напрасно!

— Ей дана повязка на глаза во имя беспристрастия, — возразил Лосев.

— Возможно, возможно, — снисходительно согласился Левицкий.

— Так вот, вернёмся к вашему коллективу, — сказал Виталий. — Три человека у вас арестовано за хулиганство и драки. Это Коротков, Сёмкин…

— Да-да, подонки! — брезгливо поморщился Левицкий. — Случайные люди.

— …и Горохов. Это уже механик, человек, казалось бы, не случайный. Но тоже уже имеет одну судимость, кстати, отбывал наказание вместе с вами, в одно время, в одной колонии. Не там ли познакомились?

— Нет-нет. Я там ни с кем не знакомился. Ровно ни с кем. Я там руководил самодеятельностью. — Левицкий заволновался. — А этот… Горохов… пришёл к нам недавно. Я даже не знал о его прошлом. Он его скрыл. Уверяю вас, скрыл!

— А судимость у него, между прочим, за грабёж.

— Очень похоже. Очень! Я его узнал. К сожалению, поздно. Бандит! Сущий бандит! Уверяю вас. Отца родного зарежет. И мать тоже. Шекспировский злодей. Ах, как такого играл Лёвушка Дуров, помните? Боже, какой он создал образ!

— Как насчёт отца или матери, не знаю. А вот убийство Николая Гавриловича Егорова, видимо, на его совести, — сказал Лосев, невольно вздохнув.

— Ну вот! Я же говорю! Кошмар какой-то! А за что, вы думаете, он его убил?

— А вы как думаете?

— Нет, я вас спрашиваю.

— Нас спрашивать не положено, Вадим Александрович, — усмехнулся Лосев. — Здесь мы спрашиваем. Ну а теперь охарактеризуйте нам, пожалуйста, вашего главного инженера Потехина.

— Негодяй, — решительно объявил Левицкий, начиная нервничать всё больше. — Обманщик, аферист, жулик! — Голос его креп и наливался гневом. — Не поручусь, что они там с этим Гороховым, понимаете, за моей, так сказать, спиной, чёрт знает что проделывали. Я вам сказал, я в этой области не специалист. А они способны. О, они на всё способны, уверяю вас. Боже, как я в них ошибся, кого я, так сказать, пригрел, вы подумайте только! — Он театрально схватился за голову, голос его дрожал. — За кого приходится отвечать! За кого!

— Успокойтесь, Вадим Александрович, вам придётся отвечать только за себя, — многозначительно сказал Эдик.

Левицкий, как ужаленный, повернулся к нему.

— Что вы сказали? Отвечать за себя? Да как… Да как вы посмели! Что это за гнусный намёк, я вас спрашиваю? Донос получили? «Донос на гетмана-злодея»? Я не потерплю, понятно вам? И если вы поверили хоть одному слову там… Я не желаю с вами разговаривать! Именно с вами! С вами, с вами!

Он демонстративно отвернулся от Эдика, его всего трясло. Реакция была явно несоразмерна с тем, что сказал Эдик. Она выдавала внутреннее состояние Левицкого, его нервное напряжение, страх, опасения, наконец, панику, которая его сейчас охватила. Да, реакция была слишком сильной. И пока Левицкий находился в таком состоянии, с ним нельзя было продолжать разговор.

— Ну зачем вы так, Вадим Александрович? — примирительно сказал Виталий. — Успокойтесь, пожалуйста. Товарищ Албанян ничего особенного ведь не сказал. Каждый отвечает за себя. Вы не исключение.

— Но как так можно? Как так можно? Этот тон!.. — продолжал кипеть Левицкий. — Я не допущу! Я не желаю! У меня есть нервы! Я артист!

— Вы администратор, — сухо поправил его Эдик.

— Не ваше дело, кто я. Нет, что он от меня хочет? — Левицкий повернулся к Виталию, голос его предательски дрожал. — У меня начинает болеть сердце.

Он демонстративно стал тереть грудь под пиджаком.

— Я вас прошу успокоиться, Вадим Александрович, — решительно произнёс Виталий. — Мы даже не подошли ещё к главным вопросам. Вы нам пока лишь охарактеризовали некоторых из ваших сотрудников, отрицательно охарактеризовали, и высказали предположение, что они за вашей спиной могли совершать какие-то махинации. Так?

— Абсолютно верно. Абсолютно, — закивал Левицкий. Губы его дрожали, и он не сводил с Виталия преданных глаз.

— Махинации эти могут быть связаны с утаиванием каких-то денег, видимо. Не так ли?

— А что же ещё? Конечно, их интересуют только деньги.

— Тогда в этом должны быть замешаны и кассиры. Через них идут деньги.

— Конечно, замешаны. Одна из них, кстати, жена этого Горохова. Чудовищная женщина. Жадность непомерная, уродлива, ка… как кикимора, и коварна, как колдунья. Шекспировский образ!

— А другая кассирша?

— Майка? Потаскуха. Любовница этого Горохова, оказывается.

— Ничего себе квартет! — усмехнулся Эдик. — Интересно, кто дирижёр?

— А я не желаю с вами разговаривать! — раздражённо откликнулся Левицкий, не поворачивая головы. — Я на вас персонально буду жаловаться генералу… — Он снова назвал ту же фамилию. — Вы мне моральные пытки не устраивайте!

— Да-а, — покачал головой Лосев. — Мы даже не ожидали, что у вас такое опасное окружение, Вадим Александрович. Вернее, что вы себя окружили такими людьми. Как вы полагаете, каким образом в этих условиях может идти хищение денег?

— Понятия не имею, — нервно пожал плечами Левицкий. — Я ведь только предположил. Но я устал. Устал! Я ничего уже не соображаю…

— Вы хотите отдохнуть, или, может быть, пригласить врача?

— Я хочу уйти.

— Но разговор у нас не окончен, — мягко возразил Лосев.

— Всё равно я хочу уйти. Я вам напишу всё, что знаю. Клянусь. А сейчас я хочу уйти, у меня больше нет сил…

Он в изнеможении откинулся на спинку стула.

Даже внешне Левицкий поразительно изменился за время этого недолгого разговора. Ничего уже не осталось от того самоуверенного, надменного и обаятельного красавца, который зашёл в эту комнату всего какой-нибудь час назад. Сейчас на стуле сидел всклокоченный, обессиленный человек с посеревшим лицом, тусклыми, злобными глазами и съехавшим набок галстуком. И всё это случилось во время, казалось бы, совсем безопасного для него разговора, когда он сам трусливо разоблачал и топтал своих приближённых.

— Речь у нас с вами пойдёт о серьёзных преступлениях, к сожалению, — строго сказал Виталий. — Очень серьёзных, Вадим Александрович. И должен вам сказать, что на вашем месте…

— Я никому не желаю быть на моём месте! — чуть не плача, закричал Левицкий, трагически воздев вверх руки. — Меня обманули! Меня погубили! Можете вы это понять? Погуби-ли!

— Будьте уверены, мы всё выясним, кто там у вас кого погубил, — сказал Эдик. — И вот если вы нам…

— Отпустите меня, — простонал Левицкий. — Я хочу домой… Я хочу умереть дома… Я покоя, наконец, хочу! Поймите вы, ради бога! Покоя!

— Вам нужен врач, — покачал головой Виталий. — Сейчас мы его вызовем. И вам станет легче. Тогда и продолжим разговор. Ну, а в крайнем случае перенесём…

— Нет! — воскликнул Левицкий, театральным жестом как бы отстраняя что-то от себя. — Нет! Я не желаю к вам возвращаться! Спрашивайте. Я всё скажу, что знаю. — Он перешёл на драматический шёпот. — Всё-всё, что знаю, что слышал, что видел, о чём догадывался… — И вдруг он снова взорвался, стукнул кулаком по краю стола. — Спрашивайте, вам говорят!

«Истерик, — подумал Виталий. — Тряпка, истерик и, конечно, жулик ко всему». Его охватила брезгливость. И он сказал:

— В таком состоянии с вами бесполезно разговаривать. Ладно. Поезжайте домой. Мы с вами встретимся в другой раз. Не возражаешь? — спросил он у Эдика.

— Нет, пожалуй, — согласился тот и враждебно добавил: — Успеем ещё поговорить.

— Ну хорошо же… Я уеду… — плачущим голосом с угрозой произнёс Левицкий. — Я уеду… Хорошо же…

Он с усилием поднялся со стула, взял подписанный Виталием пропуск и медленно вышел из комнаты.

…Ночью Виталия поднял с постели дежурный по Управлению. Он торопливо сообщил:

— Лосев? Быстрее собирайся. Высылаю машину. Только что сообщили. Твой Левицкий выкинулся из окна. Насмерть, конечно. Восьмой этаж. Оставил письмо.

Виталий примчался на квартиру Левицкого, когда там уже были сотрудники дежурной оперативной группы и местного отделения милиции. Ему показали предсмертное письмо Левицкого. В нём он подробно описывал всю систему хищений, называл имена, суммы, даты. По существу, это были развёрнутые признательные показания. «Будь они прокляты! — писал он. — Да, я слабый человек, я поддался. Но больше я не могу. Больше я вечером в круг не сяду. Всё. Сил нет». Левицкий нашёл выход, который не учёл Эдик Албанян.

Так закончилась это сложное и поучительное дело, главный узел которого оказался в области «совсем не криминогенной», как выразился полковник Углов.

1980–1981 гг.