Критика криминального разума

Глава 31

Фрау Лямпе оказалась моложе, чем я предполагал. Ей не могло быть больше сорока пяти лет. Она стояла в коридоре рядом с дверью на гауптвахту, и ее лицо четко и выразительно выделялось на фоне темной стены. Из-за мерцающего света бледная кожа фрау Лямпе приобрела восковой оттенок. Голова и плечи были покрыты лишь тонкой серой шерстяной шалью — жалкий вызов пронизывающей зимней стуже. Несмотря на то что выглядела она усталой и изможденной, в ней невозможно было не заметить какую-то особую красоту, над которой не властно время. Чем-то она напоминала нищую цыганку, что на углу улицы выпрашивает гроши у прохожих. Фрау Лямпе подняла на меня большие черные глаза, в которых застыла сильнейшая тревога и озабоченность. Но смотрела она на меня неожиданно прямо и без малейшего смущения.

— Поверенный Стиффениис?

— А вы, должно быть, фрау Лямпе, — ответил я.

Она слегка наклонила голову.

— Нам лучше уйти с холода, — сказал я и провел ее в маленькую комнатку, как правило, использовавшуюся офицерами, выходившими на ночное дежурство.

— Спасибо, сударь, — произнесла она с чувством такой силы, что я был искренне удивлен.

Я высек кремнем огонь и зажег свечу. Мне представлялось, что у нее может быть только одна причина для этого визита — она решила признаться во всем, что ей известно о ее муже и его преступлениях.

— Мне следовало бы прийти раньше, — начала она. — Я хотела бы поговорить с вами о своем муже.

Я жестом пригласил ее сесть и сам уселся за стол.

— Мне многое известно о вашем муже, — заметил я.

Ее глаза широко открылись от удивления.

— Неужели, сударь?

— Его имя часто упоминается в связи с именем профессора Канта.

Фрау Лямпе опустила голову, словно пытаясь скрыть глаза. Ее гордая осанка вдруг куда-то исчезла, и она вся поникла, как парус в момент внезапного прекращения ветра. Все произошло в мгновение ока. При упоминании имени Канта.

— Значит, вам известен профессор Кант? — пробормотала она.

— Да, конечно, — отозвался я. — Я имею удовольствие…

— Удовольствие? — грубо перебила она. — Я его тоже очень хорошо знаю. Примерно как калека знает свою усохшую конечность.

Ее слова прозвучали подобно кощунству, громко произнесенному в церкви во время богослужения.

— Вам лучше сразу перейти к делу, фрау Лямпе, и объяснить причины вашего визита, — заметил я мрачно, пытаясь сдержать возмущение.

— Вам мое поведение, наверное, кажется вызывающим? — произнесла она, глядя мне прямо в глаза. — Возможно, вы друг профессора Канта, сударь, но мне и моему мужу известны иные стороны его характера, гораздо более темные, чем те, что известны вам. Мое поведение объясняется не отсутствием уважения, а слишком горьким опытом.

Внезапно я почувствовал себя крайне неуютно в присутствии этой женщины. В ее поведении ощущалась некая спокойная решительность, и я не знал, как следует вести себя в подобной ситуации и с таким человеком.

— Не думаю, что вы пришли ко мне только для того, чтобы излить злобу на профессора Канта, — поспешно продолжил я. — Итак, что привело вас сюда?

— Профессор Кант — причина всех несчастий моего мужа, сударь, — ответила она. — Поэтому я и пришла.

— Если у вас есть что сообщить мне как судье, — решительно произнес я, — говорите. Как бы то ни было, мне необходимо побеседовать с вашим мужем, фрау Лямпе. Вам известно, где я могу его найти?

Фрау Лямпе подняла на меня угольно-черные глаза, и на ее прекрасном лице появилось печальное, даже трагическое выражение.

— В том-то все и дело, — произнесла она, и ее голос сорвался, перейдя в рыдание. — Я не знаю, где Мартин. Он исчез ночью два дня назад. Я пришла сообщить о его исчезновении, и мне сказали обратиться к вам. Но вы ведь расследуете убийства, сударь, — произнесла она, вытирая слезы краем шали. — Почему они послали меня к вам? С ним что-нибудь случилось?

Неужели в этом деле есть еще какая-то сторона, которая все еще ускользает от меня? Сержант Кох был убит накануне днем, значит, преступник все еще активно действует. То, что сидевшая передо мной женщина сообщила мне, вызвало у меня сомнения относительно причастности ее мужа к гибели Коха. Фрау Лямпе заявляла, что он исчез примерно за двадцать четыре часа до убийства моего помощника. Возможно, и с самим Лямпе случилось что-то трагическое? Или он скрылся исключительно для того, чтобы совершить очередное преступление? Существовал шанс того, что Лямпе невиновен. Но тут мне в голову пришла гораздо более циничная мысль. Я внимательно посмотрел на женщину. Есть ли у нее способности сыграть ту роль, которую, по моим предположениям, она могла играть? Не может ли она попытаться создать алиби для мужа?

Я решительно поднялся.

— Я вынужден буду устроить обыск в вашем доме, фрау Лямпе.

Если он прячется там при ее попустительстве, мне удастся захватить его врасплох. Если же нет, у меня будет возможность прочесать жилище в поисках улик, которыми впоследствии я смог бы воспользоваться против него.

К моему удивлению, фрау Лямпе поднялась и без малейшего колебания согласилась с моим требованием.

— Я сделаю все, что необходимо, лишь бы найти моего Мартина, сударь, — произнесла она, и на ее лице появилась слабая улыбка.

Затем она молча проследовала за мной за ворота Крепости, туда, где стоял полицейский экипаж. Я встряхнул задремавшего возницу, и мы залезли в карету.

— Скажите ему, куда ехать, фрау Лямпе, — попросил я, и она дала кучеру адрес в сельском пригороде Белефест.

— А осмотр дома поможет вам найти его? — спросила фрау Лямпе с сомнением, когда экипаж стал набирать скорость. — Я сама его весь обыскала сверху донизу. Мартин не оставил никакой записки и ничего не унес с собой, сударь.

— Это обычная полицейская процедура, фрау Лямпе, — ответил я неопределенно. — Возможно, вы что-то пропустили.

Она энергично кивнула и, казалось, успокоилась, видя, что поиски ее мужа полностью перешли в мои руки.

Церковный колокол пробил семь. В такое время, размышлял я, выглядывая из окна экипажа, любой другой прусский город уже живет активной жизнью, цеха, лавки, конторы открыты и принимают посетителей. Но под арками низких портиков с обеих сторон узкой улицы все было заперто и наглухо закрыто ставнями. В Кенигсберге не было видно ни одной живой души, за исключением вооруженных солдат, патрулировавших перекрестки. В самом деле, создавалось впечатление, что город находится в осаде. И это следствие преступлений Мартина Лямпе. Армия Бонапарта с ее славой мародерства представляла гораздо меньшую опасность по сравнению с врагом, который уже находился внутри городских стен. Я обязан его найти. Может быть, тогда в Кенигсберге возобновится нормальная жизнь.

Проехав одну или две мили, экипаж замедлил ход и вскоре остановился у печальной череды мрачных маленьких сельских домиков с покосившимися крышами из старой соломы пепельного цвета. Мы приехали в деревушку Белефест, сообщила мне моя спутница, когда я помогал ей выйти из кареты на немощеную грязную улицу. С обеих сторон нас окружали высокие голые деревья. Весной и летом, когда яркая зелень листвы и еще более яркие оттенки цветов в живой изгороди делают сельский пейзаж приятнее для взора, деревушка, вероятно, производит менее серое, мрачное и гнетущее впечатление.

— Вряд ли вы найдете какие-либо свидетельства присутствия Мартина в доме, сударь. Мы с мужем так мало жили вместе. Профессор Кант не мог — не стал бы — обходиться без него, — сказала она резко с видимой неприязнью к философу.

В ее отношении к Канту не было никакой двусмысленности. Она его откровенно ненавидела. Его имя жгло ей язык, словно кислота.

Домик семейства Лямпе был крошечный и стоял в самом конце улицы. Перед входной дверью был разбит небольшой палисадник. Бедняки, решил я, но не нищие. И тут фрау Лямпе пояснила, что они с мужем занимают всего две комнаты, а весь верхний этаж были вынуждены сдать постояльцам. Она открыла дверь своим ключом, и наружу вырвался отвратительный застоявшийся запах вареной капусты. Фрау Лямпе принесла лампу, зажгла ее — в их комнате всегда темно, — и вскоре убогое жилище озарилось скудным светом.

— Можно мне осмотреть ваш дом? — спросил я, поспешно оглядываясь по сторонам и пристально всматриваясь в бедную обстановку.

Фрау Лямпе наблюдала за мной, пока я обыскивал их комнаты, открывал шкафы, ящики комода, прощупывал каждую подушку и покрывало, с извинениями разбирал постель и осматривал соломенный матрац в поисках чего-то, что могло быть спрятано внутри или под ним. Но я не обнаружил ничего во всем жилище, кроме нескольких треснувших кувшинов, тарелок, грязной старой одежды, в которой они работали в саду, остатков былой армейской славы Мартина Лямпе, состоявших из пары капральских эполет и выцветшего, траченного молью кителя. В ящиках комода лежало только застиранное белье, неописуемые лохмотья, старая попона, которую Лямпе когда-то привез из Белоруссии, пара пожелтевших простыней и забытые дешевые украшения, которые в лучшие свои годы носила фрау Лямпе.

— У нас было гораздо больше всего, — пробормотала она, — да ростовщики забрали. Мой первый муж Альбрехт Кольбер был церковным сторожем. Мы жили совсем неплохо, а потом он умер от холеры.

Вдова Кольбер вышла за Мартина Лямпе через девять лет после его увольнения из прусской армии. Он служил в Польше и в Западной России еще при Фридрихе Великом. Не будучи обучен никакой другой профессии, Мартин Лямпе нанялся лакеем к Иммануилу Канту.

— Мартин хотел на мне жениться, а мне нужен был муж, — объяснила она без обиняков. — Венчаться нам, конечно, пришлось тайно. Профессор Кант принимал к себе на службу только холостяков.

Я вытер пыль с рук и повернулся к ней. В ходе обыска я не нашел ничего такого, что могло бы рассказать мне о жизни Лямпе больше, чем это сделала сама фрау Лямпе, пока я рылся в ее рухляди. Вначале она поведала мне о своем коротком, но счастливом браке со сторожем Кольбером, затем о печальном вдовстве и наконец о новом замужестве, с Мартином Лямпе. Она наблюдала за тем, как, завершив поиски, я беспомощно оглядываюсь по сторонам. Неужели что-то ускользнуло от меня? И тайны Мартина Лямпе спрятаны только у него в голове и искать их где-то еще бессмысленно?

— Я вам говорила, герр поверенный, — заметила фрау Лямпе мягко. — Вы не найдете здесь никаких следов его присутствия. Тут все и гроша ломаного не стоит. Ничего, о чем можно было бы вспомнить.

— А у вас нет специального места, где вы прячете деньги, бумаги, ценные вещи?

Она мрачно покачала головой:

— Все, что у меня есть, сударь, я ношу на себе. Вы не там ищете. Если хотите знать, что было у Мартина на уме, есть только одно место, куда вам надо обратиться.

— И что это за место?

Всего лишь на мгновение на лице женщины появилось выражение глубокой озабоченности, после чего она сказала:

— Вы говорите, сударь, что являетесь близким другом профессора Канта. Почему бы нам не спросить у него, где Мартин? Я бы сама его спросила, но не могу…

Я весь напрягся.

— Почему вы полагаете, что Канту должно быть известно, где находится ваш муж?

— Мартин часто к нему ходит, — без колебаний ответила она. — Он помогает Канту писать книгу.

— Что он делает? — воскликнул я.

— Хотя ни гроша за это не имеет, — продолжала она с горечью в голосе. — Да я и не знаю толком, что он там делает. Он возвращается домой такой усталый, что даже не может работать в саду.

— После того как вашего мужа уволили, — перебил я собеседницу, — ему было запрещено входить в дом Канта. Друзья профессора внимательно следят за тем, чтобы между ними не было никакого общения.

Фрау Лямпе громко и грубо расхохоталась.

— Даже его ближайшим друзьям надо иногда поспать, сударь. Мартин ходит туда после наступления темноты. Я его много раз предупреждала, да он меня не слушает. Лес — очень опасное место по ночам. — Она нахмурилась, и голос ее сделался чрезвычайно напряженным. — Вы ведь не знаете, как жилось моему Мартину в том доме. Тридцать лет он верой и правдой служил самому знаменитому человеку в Пруссии. И если бы вы знали правду, сударь, вы бы Мартину не позавидовали.

— Вашему мужу очень повезло, — произнес я жестко и без малейшего снисхождения, — он был на службе у обладателя самого выдающегося ума во всей Пруссии.

Казалось, темная вуаль опустилась на ее лицо.

— А я могла бы вам сообщить кое-что, о чем не знает никто из его лучших друзей, — ответила она очень тихо.

— Ну что ж, говорите, — отозвался я, приготовившись услышать обычные злобные сплетни, которые изгнанные слуги и их негодующие жены придумывают про бывших хозяев.

— О профессоре Канте известно всем жителям Кенигсберга, да и, наверное, всего остального мира тоже. Точность его мышления, его невероятная организованность, достойная зависти суровая самодисциплина, безупречная аккуратность в одежде. Все на своем месте: каждый волосок, каждое слово. Ни пятнышка на его репутации! В этом городе его даже прозвали «живыми часами». А я бы его назвала «заводным человеком». Ничего в его жизни не происходит случайно, само собой. А вы никогда не задумывались, как подобное положение дел может отражаться на людях, находящихся у него в услужении? Он лишил Мартина и свободы, и жизни. Каждое мгновение, начиная с того момента, когда Мартин будил его утром, и заканчивая той минутой, когда он укладывал его в постель и задувал свечу, мой муж находился рядом с Кантом, и в голове у него были только те мысли, которые вложил туда его хозяин. Ничего лишнего! Он был для Канта рабом. И даже хуже чем рабом.

Фрау Лямпе замолчала, выражение ее лица изменилось. Какая-то бунтарская мысль, казалось, промелькнула у нее в голове и вызвала морщинки на лбу, словно ветерок, пронесшийся над гладью спокойного озера.

— Мой муж сделался буквально одержим мыслью о необходимости помогать профессору Канту. И когда герр Яхманн уволил его, я поняла: случилось нечто незапланированное. Он во всем винил Мартина…

— Дело было не в чьей-то вине, — прервал я ее. — Герр Яхманн просто решил, что Канту нужен более молодой слуга.

— Возможно, — отозвалась она, пожав плечами. Легкая дрожь в руках и не совсем обычный блеск глаз свидетельствовали о том, что фрау Лямпе чего-то боится. — У Мартина была еще и особая работа в доме профессора. Он делал нечто такое, чего никто, кроме него, сделать не мог, — добавила она едва слышным шепотом.

— Особая работа? — переспросил я. Неужели, подумал я, из-за исчезновения мужа ей полезли в голову всякие фантазии?

— «Я вода в колодце Канта», — как-то сказал мне Мартин.

— И что, по вашему мнению, он имел в виду?

Фрау Лямпе сверкнула на меня глазами.

— Ну как же, книгу, которую пишет профессор Кант! — воскликнула она. — Мартин говорил мне, что помогает нанести последние штрихи в заключительном труде своего хозяина. Рука Канта уже не так верна, как прежде, зрение ослабло, и ему нужен секретарь, чтобы переписать текст.

— Кант диктовал текст работы вашему мужу? — возопил я, не в силах поверить подобному абсурду. — Вы на это намекаете, мадам?

Фрау Лямпе закрыла глаза и кивнула:

— Много-много ночей подряд. Часто он возвращался домой уже после наступления рассвета. Мартин уже не молод, но всегда предельно исполнителен. Он так гордился тем, что они делали вместе с Кантом. «Я помогаю Канту переписывать его философию» — вот что он мне говорил.

— И когда начался их совместный труд?

Фрау Лямпе поморщилась, припоминая. Глубокая вертикальная морщина рассекла ее лоб.

— Более года назад, сударь. Мартина вновь вырвало из моей постели это чудовище. Когда мог, он приходил домой, но несколько ночей его не было совсем. Когда он вернулся, то был уже совсем другим человеком. Мартин сидел у окна, глядел на улицу, словно одержимый. И ни слова не проронил.

Я взглянул на темное окно и попытался представить, о чем мог думать Мартин Лямпе. Не пробудился ли в нем зловещий демон-убийца как раз в тот момент, когда его жена вот так беспомощно взирала на него?

— Он говорил вам, что подразумевает его работа? — спросил я.

— Он говорил только, что я все равно ничего не пойму. Они с хозяином исследовали какое-то новое измерение. Больше он ничего не сказал, сударь. Новое измерение, которое открыли Мартин с Кантом.

«Мартин с Кантом», — отметил я про себя. Не «Кант с Мартином». Это она так истолковала слова мужа или он представил ей свою работу в таком свете?

— Ваш муж когда-либо изучал философию? — спросил я.

— О нет, сударь, конечно, нет. Но он многому научился от хозяина. Мартин часто говорил о тех новых философах, что нападают на Канта. Он обещал, что им придется горько пожалеть о своих словах, когда выйдет книга.

Ну вот, снова. Последний завет Иммануила Канта. Книга, которую никто никогда не видел. Никто, кроме Мартина Лямпе…

— Эта книга превратила Мартина в совершенно другого человека, — продолжала фрау Лямпе. — Иногда он пугал меня до полусмерти. Он сделался одержимым, безумным, и во всем был виноват Кант.

— Ваш муж лишь выполнял свой долг, — туманно заметил я, — каким бы неприятным он вам ни представлялся.

— Неприятным? — прошипела она. — Хуже, гораздо хуже. Кант подтолкнул Мартина на грань убийства.

— В самом деле? — произнес я холодно, словно то, что она только что сказала, было вполне разумным аргументом, а не возмутительной клеветой.

— Мартин мне сам говорил. Однажды какой-то молодой человек пришел в гости к Канту. Когда Мартин подавал им чай, они, по его словам, очень мило общались и были увлечены обсуждением каких-то философских проблем…

Воспоминание о случае, пересказанном Яхманном, всплыло у меня в памяти.

— Гостя звали Готлиб Фихте?

Фрау Лямпе покачала головой:

— Не знаю, сударь. После того как они закончили беседу, профессор Кант проводил молодого человека до дверей. — Она замолчала и воззрилась на меня со странной улыбкой на устах.

— Что случилось дальше? — спросил я.

— Кант приказал моему мужу бежать за тем молодым человеком и зарезать его ножом.

Вот и оборотная сторона медали, продемонстрированной мне Яхманном. Не безумный маньяк Мартин Лямпе, а безумный маньяк Иммануил Кант.

— И ваш муж послушался?

— Конечно, сударь. Это был его долг. Но тот молодой философ успел убежать, и Мартин его не догнал.

— Значит, ваш муж повиновался Канту даже до таких крайностей?

Она сложила руки в молитвенном жесте.

— Я просила его не выполнять приказаний старика, — прошептала она со стоном. — Кант выжил из ума, говорила я ему. У него маразм. Признаться, сударь, я была счастлива, когда герр Яхманн уволил мужа. Я думала, теперь он наконец-то освободился от дурного влияния. Но на самом деле ничего не изменилось. Профессор Кант прислал ему тайное послание, в котором просил его прийти к нему ночью.

— Фрау Лямпе, — произнес я, попытавшись перевести беседу на другую тему и указывая на расшитую салфетку, накинутую на спинку стула, — вы занимаетесь вышиванием?

Она подняла на меня озабоченный взгляд и кивнула.

— А где вы покупаете материю для вышивок?

Она взглянула на меня как на идиота.

— В лавке? Или у коммивояжеров-мануфактурщиков? — спросил я.

— Обычно в одной из двух лавок, — ответила она после некоторого колебания.

— А вам известен человек по имени Роланд Любатц?

— Да, сударь.

— А вы в последнее время у него что-нибудь покупали?

— Я с ним лично не знакома, сударь. Он поставляет товар лавочнику Ройтлингену. Я видела его там раз или два. — Она замолчала, нахмурившись. — А какое отношение герр Любатц имеет к исчезновению моего мужа?

— Он утверждает, что недавно беседовал с вашим мужем, — ответил я. — Мартин покупал у него иглы для гобеленового шитья.

— Гобеленового шитья? — повторила она, словно не понимая, о чем идет речь.

— Вы попросили мужа приобрести их для вас?

Фрау Лямпе ничего не ответила. Я видел, что она слишком напугана и пытается просчитать, каким образом не причинить вред мужу своими словами. Как же мне хотелось, чтобы она ответила! Я желал этого со всей той гипнотизирующей силой, о которой пишет доктор Месмер, когда говорит о передаче мыслей на расстоянии. Я хотел, чтобы она сказала мне, что ее муж действительно покупал упомянутые иглы для нее с той самой целью, для которой они в принципе и предназначены. Я всей душой молился о том, чтобы моя уверенность, которую я чувствовал по поводу личности убийцы, рассыпалась в прах. Я хотел подтверждения невиновности Лямпе. Если влияние Канта — естественно, непреднамеренное — сделало его убийцей, разразится такой страшный скандал, последствия которого трудно вообразить.

— Я ничего не просила мужа покупать у герра Любатца, — ответила она наконец. — Возможно, он хотел сделать мне сюрприз. Иногда он любит устроить что-то в таком духе. — Она внимательно всматривалась в мое лицо. — Это поможет вам выяснить, что с ним стряслось, сударь?

— Вы мне очень помогли, фрау Лямпе, — произнес я, поднимаясь с еще более твердым убеждением в виновности ее мужа. — Пожалуйста, свяжитесь со мной, если что-то еще произойдет. С вашей помощью полиция очень скоро его найдет, я уверен.

— Есть кое-что еще, что я должна вам показать, — прошептала она, останавливая меня на пороге. — Мне следовало бы упомянуть об этом раньше, да я все надеялась, что не возникнет необходимости.

— О чем вы, фрау Лямпе?

— Сейчас я вам покажу, сударь.

Она поспешно провела меня в огород; по глубокому, слежавшемуся снегу мы прошли с ней в самый дальний конец обнесенного изгородью клочка земли. Здесь фрау Лямпе с супругом выращивали овощи — я разглядел несколько грядок и яблоню. Сейчас все было сковано зимней стужей, почернело и увяло. Дальше, за изгородью, вверх по склону холма протянулся темный, дремучий и по виду совершенно дикий лес. Во всем здешнем пейзаже ощущалось нечто зловещее. Клочья тумана окутывали голые ветви деревьев и сырые обледеневшие пни. С деревьев свисали сосульки, подобно сталактитам в мрачных пещерах Бад-Мерренхейма.[33]

— Вы видите эти следы? — спросила она, наклоняясь к земле и показывая мне на отпечатки чьих-то ног на снегу.

Я опустился на колени, чтобы внимательнее рассмотреть их. Следы оставил кто-то, в спешке проходивший по огороду в обуви явно не по сезону и не для здешней местности.

— В ту ночь, когда исчез Мартин, шел сильный снег. И я увидела эти следы наутро, когда пошла в сарай за сушеной зеленью. С тех пор снега не было.

— Почему он шел через огород? — спросил я.

— Здесь самый близкий путь до профессора… до города, — поправилась она.

Оставив фрау Лямпе у края огорода, я прошел дальше в лес по следам, пока не достиг дикой сливы. Здесь я и обнаружил вмерзший в снег первый хорошо оформленный след. Казалось, целая вечность миновала, прежде чем я смог оторвать от него взгляд.

— Вы уверены, что эти следы оставил ваш муж? — спросил я наконец.

— Я сама разрезала подошвы его обуви. Кожа износилась. Он мог упасть и сломать себе что-нибудь.

Я увидел тот же самый крестообразный разрез, который видел уже трижды, разрез, сделанный фрау Лямпе. Вначале на рисунке Люблинского на месте первого преступления. В саду Канта. И прошлым вечером рядом с безжизненным телом Амадея Коха на Штуртенштрассе.