ЧАСТЬ ВТОРАЯ ИМПЕРИЯ ЗОЛОТА

ГЛАВА XVIII СЕВИЛЬЯ

Первой мыслью, взволновавшей Зефирину при въезде в Севилью, было: «Как найти донью Гермину в этом караван-сарае?»

С тех пор как королевский эдикт от 10 апреля 1495 года разрешил подданным его католического величества отправляться по следам мессира Христофора Колумба в Испанскую Индию, началось массовое нашествие: каждый хотел заполучить часть богатств сказочной страны Эльдорадо. Тихий городок Севилья, отвоеванный у мавров в XIII веке, всего лишь за тридцать лет стал настоящим притоном оборванцев, бандитов, авантюристов, моряков, женщин сомнительной добродетели, знатных господ, слуг, ремесленников, обнищавших идальго, стекавшихся сюда попытать счастья.

На узких, кривых и грязных улочках можно было увидеть только физиономии висельников, кучи грязи и нечистот. Запах стоял нестерпимый. Жара под чистым небом была удушающей.

Миновав перенаселенные предместья и выйдя в центр города, Зефирина была ослеплена красотой зданий: запрокинув голову, она любовалась Хиральдой, минаретом бывшей мечети, ставшего колокольней собора, который царил над городом.

Как во всех испанских городах, в самом центре находилась королевская резиденция Алькасар, выстроенная в испано-мавританском стиле, с арками, украшениями под мрамор, турецкими банями, широкими дворами, садами, водоемами и фонтанами. «Quien no ha visto Sevilla no ha visto maravilla». – «Кто не видел Севильи, тот не видел чуда» – гласила пословица.

Зефирина начинала думать, что это правда. Процветание, порожденное торговлей между Испанией и Кастильской Индией, придавало андалузской столице своеобразный вид; грандиозное богатство здесь беспечно соседствовало с нищетой рабов-мавров и негров.

Помимо обычной коммерции Севилья наживалась на торговле людьми.

В роскошных кварталах обитатели были изысканны. Мужчины с элегантностью носили платье из расшитого галунами шелка. Женщины, одетые в цветную кисею, двигались очень прямо, маленькими шажками, что придавало их поступи благородство, известное во всем королевстве. На головах у них были маленькие шляпки с крахмальными кружевами, закрывавшими лицо так, что были видны только глаза.

Зефирину и ее спутников изнурила семнадцатидневная гонка почти без остановок. Им пришлось несколько раз менять лошадей, и кошелек княгини Фарнелло опустел.

Благодаря Гро Леону Зефирина знала, что донья Гермина имела всего несколько часов преимущества перед своими преследователями. Трое путешественников сняли комнату на довольно чистом постоялом дворе в квартале рядом с собором. Подкрепившись и сменив пропылившуюся одежду, Зефирина оставила бедняжку Плюш, чтобы дать отдых ее натруженному заду, сама же с Пикколо и Гро Леоном спустилась к крутым берегам Гвадалквивира.

Оживление в городе не шло ни в какое сравнение с бешеной деятельностью, царившей в порту. Под палящим солнцем носильщики с криками загружали галионы, сторожевые суда, галеры, каравеллы, урки и прочие мелкие барки.

От шестидесяти до восьмидесяти больших кораблей доверху заполнялись сушеным мясом, соленой рыбой, сухарями, маслом, вином, к которым добавлялось гигантское количество артиллерийских боеприпасов: ядра весом до ста двадцати фунтов, бочки с порохом, свинцовые пули, оружие, аркебузы, пищали и духовые трубки.

На реке несметное количество маленьких лодочек с парусами всех цветов – тартаны, баркасы и фелуки – сновали между большими судами.

– Сударыня, – прошептал Пикколо, вернувшийся из разведки. – Принят новый закон. Никто не может взойти на корабль без разрешения. Нужно иметь пропуск от торговой палаты.

Эта новость приободрила Зефирину. Донья Гермина будет вынуждена поступить так же, как и все остальные.

– Где можно получить пропуск?

– В Торговой палате[66]!

Один моряк разъяснил Пикколо, что из-за возрастающей в Севилье неразберихи король издал очень строгий закон, регламентирующий отправление. Опасались шпионов. Иностранцам не позволялось иметь карты или описания Индии. Им запрещено было отправляться туда без пропуска. Лишь сам король Карл V в некоторых случаях мог предоставить специальные льготы, дабы содействовать заселению этих отдаленных земель.

Получив эти ценнейшие сведения, Зефирина и Пикколо отправились в крыло Алькасара, где расположилась контора Торговой палаты. Несмотря на блеск королевской администрации, призванной обеспечить монополию торговли с Индией, внутри здания царил беспорядок.

Крики, вопли, угрозы, брань!

Невзирая на новый закон, шумный сброд заполнял помещения. Каждый хотел раздобыть пропуск, чтобы подняться на борт. Заваленные работой чиновники пытались криками навести порядок, но в результате еще больше распаляли искателей счастья.

С большим трудом протиснувшись вперед, Зефирина разглядела маленького скриба, чья испуганная физиономия ей понравилась. У нее осталось несколько реалов, которые она и подсунула под перо писарю. Золото, как всегда, сотворило чудо.

– Ты хочешь сесть на корабль, малыш? – спросил писарь.

– Нет, мессир, – возразила Зефирина на чистейшем кастильском наречии. – Я приехал повидать мою кузину. Она, мне кажется, хочет отправиться в Западную Индию. Как я могу найти ее?

– Ты умеешь читать, мой мальчик?

– Немного, ваша честь!

– Что ж! Ничего нет проще, пойди, посмотри список ближайших пассажиров, он вывешен в капитанской.

Среди имен Зефирина не нашла ни Триниты Орландо, ни Гермины де Сан-Сальвадор, но это ни о чем не говорило. Кровожадная волчица могла принять другое обличье. Вернувшись к писарю, Зефирина описала ему донью Гермину и ее слуг.

– Нет… Ты говоришь, с карликом, слугой и младенцем?

– Но если вы ее увидите, ни в коем случае не говорите, что я здесь, вы понимаете, мессир, я хочу сделать сюрприз, – поспешила добавить Зефирина.

Снисходительный писарек, думая, что речь идет о любовной интрижке, обещал сохранить тайну.

– Я вернусь за новостями, – сказала Зефирина.

Выйдя из дворца, она заколебалась, что предпринять дальше. Гро Леон стремительно пикировал на нее. Он «навестил» с воздуха все палубы кораблей, фелук на реке и у набережных, но не заметил и тени доньи Гермины.

Несколько следующих дней Зефирина и ее спутники прочесывали город: мадемуазель Плюш – церкви, Пикколо – постоялые дворы, Гро Леон – шикарные кварталы. А Зефирина, несмотря на протесты Артемизы, обошла бедные улочки.

Зная о странных вкусах доньи Гермины, Зефирина была уверена, что ее дьявольская мачеха нашла пристанище в каком-нибудь темном жилище без окон на улицу.

С того времени, как Зефирине пришлось жить среди нищих Рима[67], она научилась разговаривать с отбросами общества и отваживалась забираться даже туда, где не рисковали появляться альгвасила[68] – даже в бандитские притоны.

Через несколько дней она подружилась с пикарос[69], которые никому не уступали дорогу. Они принимали ее за юного любителя приключений.

Она решила даже проникнуть в Los Naranyos[70], настоящий Двор Чудес, населенный прокаженными и профессиональными нищими.

Теперь Зефирина знала Севилью лучше, чем кто-либо. Она отдавала себе отчет, что этот город полон противоречий: блеск и нищета, любовь и преступление… Она продала ростовщику свои последние жемчужины. На это золото она могла покупать сведения, надеясь напасть хоть на какой-нибудь след.

Все было напрасно. Донья Гермина, казалось, улетучилась.

Ужасное сомнение закралось в душу Зефирины: «Может быть, она, очертя голову, бросилась не в том направлении?»

В конце концов единственным источником информации был Гро Леон. Но не заблуждалась ли чистосердечная галка? Не осталась ли донья Гермина в Толедо, сговорившись с «Карлом-кровопийцей»? А может быть, она и на самом деле отправилась в Саламанку? И теперь нашла убежище в Португалии.

В отчаянии Зефирина терзала свой мозг. Ночью она не могла спать. Снова и снова возвращаясь к своим мыслям, она засыпала только на рассвете.

Как-то утром Зефирина внезапно проснулась, прижавшись носом к спине Плюш. Пикколо уже сидел на своем тощем коврике. Гро Леон зевал на краю сундука.

На улицах били барабаны.

В один миг одевшись, Зефирина и ее спутники последовали за севильцами, с громкими криками бежавшими к Гвадалквивиру.

Наступил день отплытия. С мая по сентябрь флотилии отплывали регулярно.

Какая радость для народа, столпившегося на берегах реки! Чтобы лучше защититься от французских и английских «проклятых корсаров», круживших вокруг испанского золота, флотилии Карла V имели приказ отплывать в количестве из десяти или пятнадцати судов, иногда больше, но никогда меньше, причем торговые суда должны были уходить в сопровождении военных кораблей и галер.

Это было восхитительное зрелище: паруса постепенно надувались, увлекая корабли с пестро раскрашенными бортами по зеленым волнам Гвадалквивира.

Загородившись рукой от уже довольно сильного солнца, Зефирина наблюдала за этой картиной, стоя посреди толпы на берегу.

– «Тринидад»!

– «Дончелла»!

– «Дон Бенито»!

– «Санта Клара»!

– «Сантьяго»!

Севильцы пальцем указывали на корабли, узнавая их имена, выгравированные золотом на корме.

– Отплытие – это прекрасно. Но мне больше нравятся возвращения, – пробормотал суконщик, сосед Зефирины.

– Почему, сеньор? – вежливо спросила молодая женщина.

– Мамочки! Юная невинность, – провозгласил суконщик. – Потому что при возвращении корабли полны и привозят нам богатства. В прошлом апреле восьмого числа, малыш, ты мог бы это увидеть. Потребовалось шесть дней, чтобы выгрузить сто три воза серебра, золота, жемчуга, драгоценных камней и шелка… Никогда еще живому человеку, не доводилось видеть таких сокровищ. Ой-ей-ей!

Суконщик, вспомнив об этом, восторженно перекрестился. «А я никогда не видела никого, кто так бы любил золото, как эти люди», – подумала Зефирина.

Она оставила суконщика и спустилась поближе к берегу. Отсюда она могла слышать крики боцманов, командующих маневрами.

Посреди всей этой суматохи карканье Гро Леона заставило Зефирину вздрогнуть.

– Satan! Santiago![71]

Зефирина взглядом нашла судно. Это был большой галион водоизмещением в две тысячи тонн с двумя палубами и четырьмя ярусами под кормой. Судя по его вымпелу, это был Nao Capitana[72], командующий конвоем.

Более тяжелый, чем современный корабль, но более легкий в управлении благодаря вытянутому корпусу, этот сияющий галион покачивался на волнах по меньшей мере в ста двадцати саженях от берега.

На реях сновали grumetes[73], распуская паруса и брамсели, чтобы привести корабль в движение.

– Santiago! Sacristi! Cantiago![74] – возбужденно повторял Гро Леон, кружась вокруг Зефирины.

Солнце слепило молодую женщину. Понимая, что пытается сказать ей галка, Зефирина внимательно разглядывала пассажиров на корме корабля.

«Толстый капитан, второй помощник, старший лоцман, два идальго, капеллан, трубач, который оглушительно трубил в свою трубу… Какая-то женщина в черном, стоит боком, облокотившись на тонкие перила из позолоченного дерева».

Зефирина вздрогнула. Она узнала эту осанку, этот надменный силуэт дикой пантеры. Как бы подчиняясь этому взгляду, прикованному к ней, женщина в черном повернулась к берегу. При этом движении полы ее плаща поднялись на ветру и разошлись.

Крик раненого зверя, который издала Зефирина, затерялся в приветственных криках толпы.

Женщина в черном держала на руках РЕБЕНКА!

ГЛАВА XIX КОРОЛЕВСКИЕ ПИРАТЫ

– Донья Гермина… Она увозит Луиджи! – рыдала Зефирина.

Ускользнув от слежки, злодейка сумела подняться на борт корабля.

Пробиваясь сквозь толпу, Зефирина бежала вдоль реки.

– Баркас, скорее… Ее надо догнать!

Понимая, какая разыгрывается драма, Пикколо и мадемуазель Плюш старались настичь свою хозяйку.

– Твой баркас, парень! – умолял Пикколо.

Рыбак не хотел ничего слышать. Ему было жаль своей лодки. Пикколо искал в карманах какой-нибудь завалявшийся реал.

– Остановите корабль… Эта женщина увозит моего ребенка!

Зефирина цеплялась за альгвасила, указывая на галион. Обязанный следить за порядком в городе, полицейский резко вырвался из ее рук.

– Успокойся, парень, или я посажу тебя за решетку за пьяный дебош!

– Остановите корабль, ради Бога, – стонала Зефирина.

Она бежала, задыхаясь, вдоль набережной. Далеко позади Пикколо уселся в баркас и энергично греб, чтобы догнать Зефирину.

– Sang Dieu! Salope! Serment! Saucisse! Sardanapale![75]

Гро Леон, словно обезумев, с карканьем кружил над Зефириной. Она выбежала за городскую черту, обогнав всех зевак. Тяжелая флотилия неумолимо приближалась к Гвадалквивиру. Было что-то трогательное в этом юноше, похожем на Давида, сражающегося с Голиафом. Несколько пассажиров следили за комичной фигуркой на берегу, принимая этого паренька за ярого поклонника Конкисты[76].

В этом месте берег входил в реку мысом, выступающим, как волнорез. Далее, куда хватало взгляда, тянулись болота. Здесь нельзя было проехать вдоль реки даже верхом.

– Опустите паруса… Бросьте якорь!

До галиона доносились крики Зефирины, невнятные из-за ветра.

Донья Гермина подняла свою черную вуаль. Ее взор вдруг остановился на Зефирине. Молодая женщина была уверена, что мачеха узнала ее даже в мужском платье.

– Гермина… Даже если мне придется обойти всю землю, я отыщу моего сына! – кричала Зефирина.

Галион прошел совсем рядом с мысом. Ветер принес ответ Гермины:

– Никогда… Он МОЙ!

Донья Гермина, словно жрица, подняла младенца к небу. За пронзительными воплями чаек Зефирина расслышала ее дьявольский смех.

– Мой навсегда…

Конец фразы был заглушен хлопаньем парусов. В сопровождении других судов галион удалялся к устью реки.

– Гро Леон… – с трудом вымолвила Зефирина, – неужели мы ничего не можем сделать?.. Собственное бессилие ошеломило ее.

– Sang Dieu! Serviteur![77]

Удрученный тем, что видит свою госпожу в подобном состоянии, Гро Леон взмыл в небеса. Облетев вокруг галиона, он спикировал прямо на донью Гермину. Быстрый, как молния, он, казалось, клюнул голову ребенка и стремительно вернулся на мыс.

В клюве галка принесла маленькую прядь черных кудрявых волос. Волосы Луиджи…

Рыдая, Зефирина сжала в пальцах драгоценный подарок, прежде чем поднести его к губам.

«Волосы моего сына того же цвета, что и у Фульвио… Ах, Фульвио! Если бы он был здесь, он нашел бы средство вернуть сына…»

Пикколо догонял ее, сильно налегая на весла. Зефирина запрыгнула в ореховую скорлупку, надеясь в этой жалкой гонке догнать корабли.

Им пришлось признать свое поражение. Расстояние увеличивалось, и очертания флотилии расплывались в мареве вдали – там, где река впадала в океан.

Зефирина в сильном раздражении вышла из Торговой палаты. В. течение двух часов она вместе с Плюш и Пикколо отвечала на дурацкие вопросы ретивого чиновника, прежде чем смогла получить пропуск на корабль.

Королевский комиссар хотел знать все: – Нет ли пятен на вашей репутации? Не грешили ли вы? Добрые ли вы католики? Случайно, не еретики или лютеране? Или евреи? Мориски[78]? Цыгане? Крещены ли вы? Нет ли у вас дурных болезней… подобных итальянской[79]?.. Клянетесь, что вы не moreno (черные)? Не индейцы? Не мулаты? Не castigo (светлые метисы) и не cogote (темные метисы)? Готовы ли вы, как добрые католики, крестить индейцев, прежде чем отправить их ко Всевышнему?

Список был велик. Несколько раз Зефирине, сообщившей, что она и ее спутники родом из Арагона, приходилось удерживать Плюш, которой очень хотелось обругать королевского бюрократа.

– Вы совсем неплохо отвечали. Ваши досье будут рассмотрены чиновниками Палаты, но не рассчитывайте отплыть с ближайшей флотилией через десять дней… В лучшем случае, через четыре или мять месяцев.

Новость, которую комиссар преподнес с невозмутимым видом, была ужасна. Пять месяцев! Где тогда будет донья Гермина? При задержке в две недели Зефирина могла бы надеяться, если бы ветер ей благоприятствовал, догнать свою мачеху или узнать, куда она увезла Луиджи.

– Какие кретины! О, какие же болваны!

Словно разъяренный бычок, Зефирина пронеслась вниз по ступеням Палаты… и угодила головой прямо в колет какого-то дворянина.

– Это что за манеры, взбесившийся юнец!

Зефирина попыталась высвободиться из державшей ее железной руки.

– Спокойно, малыш, извинись или я задам тебе трепку, – пригрозил дворянин.

Чтобы заставить поклониться, он прижимал голову Зефирины к своему колету. Она отбивалась. Подняв, наконец, глаза, она в изумлении пробормотала:

– Сеньор Кортес!

Это действительно был конкистадор с бриллиантами в ушах, в шлеме с султаном, в платье из роскошной ткани. Глядя в большие зеленые глаза дерзкого юноши, Фернан Кортес нахмурил брови.

– Будь я проклят, это…

– Да, Зефирина де Багатель, – прошептала молодая женщина.

Изрядно удивленный, Кортес увлек Зефирину в более спокойное крыло.

– Сеньора, клянусь небом, если бы я ожидал… Я думал, вы в Барселоне. Разве вы не получили мое послание? – с беспокойством спросил конкистадор.

Зефирина тут же поблагодарила его, уверяя, что сделала все необходимое.

– Какого дьявола вы бродите здесь в этом костюме?

Не признаваясь конкистадору, что она ослушалась приказа Карла V и что ей приходится прятаться под другим обличьем, Зефирина объяснила свое поведение материнской тревогой.

– Черт возьми, вашего ребенка увезли на «Сантьяго»!

– Мессир Кортес, я хочу отплыть с ближайшей флотилией, а мне ставят тысячу препятствий. Если бы вы могли мне помочь! – взмолилась Зефирина.

Взгляд Кортеса сделался настойчивым. Он внимательно осматривал ее с ног до головы.

– Это наша флотилия, сударыня, – бросил он с высокомерием, соответствующим его званию вице-короля. – Мы несомненно можем закрыть глаза и пропустить вас на борт… Вы еще более прекрасны в облике юноши, чем в своем собственном… Знаете ли вы, что вы пробуждаете во мне противоестественные желания, прелестный паж?

Зефирина вздрогнула одновременно и от представившейся возможности, и от прикосновения рук, бесцеремонно тискавших ее колет.

– Мессир Кортес, я вас умоляю, дайте мне три пропуска на корабль.

– Три? Ничего себе… Я, пожалуй, был бы не прочь, но знаете ли вы, что мы проведем вместе на корабле девяносто дней?.. Скажу откровенно, прекрасная дама, ваша добродетель будет распалять меня.

Кортес забавлялся с Зефириной. Она решила прибегнуть к уловке.

– Какое скучное слово – добродетель… Кто говорит о добродетели, сеньор?

– Увы, сеньора, я слышал это от вас… Когда мы виделись в прошлый раз, ваша добродетель нас разлучила.

Кортес явно затаил злобу. Он отстранился от Зефирины. Та одарила его ослепительной улыбкой.

– Прошлый раз не то же самое, что следующий, мессир.

– Что вы хотите сказать?

– Забудем прошлое и будем думать только о будущем.

В этих словах таилось обещание. Кортес приблизился к молодой женщине.

– Должен ли я понимать, что будущее начинается прямо сейчас?..

Он попытался обнять Зефирину, но она выскользнула из его рук.

– Будущее, мессир Кортес, начнется в океане!

Руки Кортеса легли ей на плечи.

– Смотрите-ка! – насмешливо произнес он, подделываясь под ее интонации. – Будущее начнется в океане… Я могу сделать с тобой все, что хочу.

Он гладил ей бедра. У Зефирины хватило сил не двинуться.

– Фи, мессир, разве я предлагаю вам невыгодную сделку?

– Выгодная сделка должна удовлетворять обе стороны! – возразил Кортес.

– Именно этого я хочу. Дайте мне три пропуска на корабль. Клянусь, что буду принадлежать вам.

– Сегодня вечером?

– В открытом море мессир… На пятую ночь в океане!

– Звучит подозрительно!

– Зато разумно! Если я буду вашей сегодня вечером, вы оставите меня на берегу.

– А как же мое слово, сеньора!

– А как же мой пропуск, мессир!

– Вы несговорчивый партнер!

– А вы заговариваете мне зубы!

– Речь идет о моих чувствах, сударыня!

– Речь идет о делах, мессир! – уточнила Зефирина.

Она подумала, что Кортес задушит ее. Внезапно тот расхохотался.

– Кстати, о делах… Спасибо за сообщение. Ей-богу, я был уверен, что вы лжете. Прокляни меня Бог, но мой капитан арестовал Жака Флери именно там, где вы сказали, на мысе Сен-Венсан. Дурак попался в этой бухточке, словно крыса!

Зефирина была подавлена этой новостью. Злой судьбе было угодно, чтобы сказанные наобум слова оказались правдой.

– Пес Флери, – продолжал Кортес, не замечая растерянности Зефирины, – будет привезен сюда в крепость. Затем я отправлю его в Толедо, в подарок Карлу V. Я вас должен тысячу раз благодарить, поскольку вы, надо признать, ведете дела честно… Итак, договорились, дорогая, на пятую ночь в море… Я помечу на своих записных табличках.

Это было сказано с веселой развязностью.

– А что касается ваших пропусков, считайте, что дело улажено. Где вы остановились?

После неуловимого колебания Зефирина дала адрес постоялого двора.

– Клянусь святым Хуаном, вам не повезло. Я остановился в Алькасаре. Сделайте милость, будьте моей гостьей… честь по чести, само собой разумеется… в соответствии с нашим соглашением, – добавил Кортес с иронией.

Сочтя, что будет лучше оставаться возле конкистадора, чтобы следить за ним, она приняла приглашение.

Вместе с Плюш, Пикколо и Гро Леоном Зефирина жила теперь в старинных покоях султанов. Мысли ее были постоянно обращены к Луиджи и Фульвио. Она часто раскрывала медальон с сиреневой крышечкой. Горячо ласкала волосы Луиджи, снова закрывала свое сокровище и с широко раскрытыми глазами погружалась в бесконечные грезы.

Кортес вел себя пристойно. К тому же его почти не было видно. Конкистадор был слишком занят приготовлениями к путешествию.

Держа слово, он передал Зефирине через своего картографа Кристобаля три разрешения на выезд в Индию на имя молодого идальго Жиля де Пилара и двух его слуг Педро и Пако.

Зефирина любила беседовать с Кристобалем, человеком большой учености и обширных познаний. Картограф бесконечно обожал Кортеса. Словоохотливый Кристобаль рассказал молодой женщине, что во время его пребывания в Толедо весь двор потрясла одна новость. «После отъезда мадам Маргариты во Францию король Франциск I хотел бежать, переодевшись… негром. Побег был открыт в последний момент. Шокированный Карл V объявил, что его «брат» опустился до того, что покрасил лицо в черный цвет. «Черномазый», – повторял император. Кому в его окружении могла прийти столь же нелепая, сколь непочтительная мысль?»

Кристобаль смеялся, но Зефирине было вовсе не смешно. Ее план провалился, и Франциск остался пленником в Мадриде. Освободить его можно было теперь только путем дипломатических переговоров.

В ярости Карл V повелел Рамону де Кальсада разыскать всех соучастников неудачного побега.

– Дон. Рамон обещал доставить их мертвыми или живыми… Вы знаете дона Рамона, сеньора? – простодушно спросил Кристобаль.

– Немного…

Зефирина сменила тему. Кристобаль думал, что молодая женщина укрылась под мужской одеждой и другим именем только для того, чтобы следовать за Кортесом.

Подозревал ли дон Рамон, что Зефирина участвовала в заговоре? Он, несомненно, затаил против нее смертельную злобу, поскольку она от него сбежала. Итак, прятаться было необходимо.

Из этих бесед она узнавала только бедственные новости и поэтому впала в уныние, ее терзали угрызения совести и мучила тревога.

Бездействие давило на нее, и она изнывала от нетерпения. Накануне отплытия, по-прежнему в мужской одежде, она вместе с Плюш и Пикколо зашла в собор. Гро Леон мудро остался снаружи. Помолившись с забытым усердием, Зефирина направилась в ризницу. Какой-то служка чистил церковные сосуды. Она выдумала историю о дяде, который должен нагнать «его» в Севилье. Посредством двадцати реалов «на добрые дела» Зефирина получила от ризничего обещание передать Ла Дусеру вполне безобидное на вид послание.

Письмо ее гласило:

«Дорогой дядя!

Мы отправляемся вслед за нашей дражайшей мачехой на «Виктории». Зефир влечет ее к Западной Индии. Ваш преданный племянник. Жиль де Пилар».

Зефирина знала Ла Дусера. Он поймет, в чем дело.

Когда она выходила из собора, над площадью святого Франциска раздались мстительные крики. Народ улюлюканьем встречал пленника. Скованный по рукам и ногам, тот стоял на повозке. Опутанный цепями человек был бледен, но взгляд его бросал вызов черни.

– Кто это? – Зефирина обратилась к торговцу марципанами.

– Корсар Жан Флери!

«Я приношу несчастье! – подумала Зефирина. – Все, к чему я прикасаюсь, оборачивается плохо… Как помочь ему?»

Смешавшись с возбужденной толпой, Зефирина и ее спутники прошли за повозкой до башни Хасана в старой мавританской крепости.

Жана Флери бросили в подземелье. Севильцам было разрешено глазеть на него сквозь решетку. Прикованный цепями к стене, Флери безмолвно сносил плевки, помои и всяческие оскорбления, которыми осыпала его толпа.

Чтобы Зефирина могла приблизиться к пленнику, нужно было отвлечь зевак. Этим занялся Гро Леон.

– Sangriar! Salvage! Sapo! Sabaclo! Severidad!

Великолепный зазывала, Гро Леон превзошел самого себя, выкрикивая все известные ему испанские слова. Заинтересованная стража подошла поближе. Вокруг Гро Леона образовалась толпа. Пикколо, подняв руку, изображал вожатого птицы, а мадемуазель Плюш оберегала хозяйку, прикрывая тыл. Зефирина встала на колени перед решеткой темницы.

– Мессир Флери… Мессир Флери! – прошептала Зефирина.

Услышав французскую речь, корсар вздрогнул.

– Кто ты, паренек? – пробормотал он.

– Друг всем сердцем!

– Ты приехал из Франции?

– Да, мессир. Что я могу сделать для вас?

При этом вопросе Зефирины улыбка тронула окровавленные губы корсара.

– Молиться и отомстить за меня, если сможешь.

– Скажите, мессир…

– Меня предала женщина… Не знаю как и почему, но это француженка, так мне сказали мои охранники… Возвращайся сегодня в одиннадцать часов… – быстро добавил Жан Флери.

В темницу вошли тюремщики. Зефирина успела только отпрянуть от решеток.

«МЕНЯ ПРЕДАЛА ЖЕНЩИНА…» Весь вечер эти слова звучали в ушах Зефирины.

Человек с другим складом характера не вернулся бы снова к корсару. Зефирина же не могла жить с этой ужасной тяжестью на душе.

На соседней колокольне било одиннадцать ударов, когда молодая женщина в сопровождении Пикколо и Гро Леона вышла из Алькасара. Фонарь им был не нужен – лунный свет заливал улочки молочной белизной.

Зефирина добралась до башни Хасана без нежелательных встреч. Подступы к крепости были пустынны. Молодая женщина поняла, почему Жан Флери велел ей возвратиться в этот час. Происходила смена караула. Солдаты ужинали в бастионе. Зефирине были слышны их восклицания.

– Надо бы не оставлять пленника одного!

– Парень хорошо привязан… Не беспокойтесь, капитан… не улетит же он, как птичка!

Эта тонкая шутка вызвала у вояк взрыв смеха.

Оставив Пикколо и Гро Леона на страже, Зефирина проскользнула к решетке. Распятый на стене, словно Христос, Жан Флери казался спящим.

– Мессир Флери, это я!

Услышав этот голос, корсар поднял голову.

– Ты храбрый мальчуган, я не думал, что ты осмелишься прийти снова.

– Я с товарищем, мы освободим вас!

– Каким образом, Господь небесный?

– У нас есть напильник.

Жан Флери показал на свои запястья и щиколотки, закованные в железо.

– Здесь потребуется несколько часов. Лучше послушай меня. Когда вернешься во Францию, найди моего друга Жана Анго, судовладельца из Дьеппа. Скажи ему, чтобы отомстил за меня… Женщину, которая предала меня, зовут Зефирина де Багатель. Запомни… проклятое имя.

От отвращения Жан Флери сплюнул на грязный пол своего застенка.

В ответ он услышал рыдания.

– Мессир Флери, эта женщина я, Зефирина де Багатель… Я не знала, где вы находитесь. Откуда мне было знать? Я сказала первое, что пришло в голову… чтобы спасти любимого. Я думала, вы далеко, в безопасности, на островах Су-ле-Ван. Мне показали карту. Случайно Мой палец остановился на мысе Сан-Венсан… Я клянусь вам душой и вечным спасением… это правда… Простите меня.

Зефирина горько рыдала. Во мраке она чувствовала сверкающий взгляд Жана Флери. Внезапно корсар пробормотал:

– Тогда это рука Господа направила вас, сударыня… Да, я прощаю вас, пусть будет так… Наверное, Господь хотел наказать меня за мои прегрешения.

– Нет, это страшная ошибка! Я хочу спасти вас.

– Нет, сударыня, это дело решится между Всемогущим и мной.

– Но Карл V собирается…

– Казнить меня, это несомненно. Оставьте мне последнее удовольствие бросить вызов ему в лицо. Он не устоит перед любопытством увидеть меня… желая узнать, где я спрятал сокровища Монтесумы.

Карканье предупредило Зефирину о близкой опасности. Солдаты вышли из бастиона. Прежде чем вернуться на пост, они рассыпались по кустам, чтобы справить нужду.

– Быстро слушайте меня, – прошептал Жан Флери. – В доказательство своего прощения доверюсь вам. Меня схватили, и я не смог сообщить спутникам, где спрятаны сокровища Монтесумы…

За несколько секунд Жан Флери открыл Зефирине свою тайну.

– Теперь вы храните этот секрет. Вы должны передать сокровище Жану Анго и королю Франции. Если вы не сделаете этого, я прокляну вас с того света, а если сделаете – мое благословение и молитвы умирающего.

Сдавленным голосом Зефирина прошептала:

– Своей жизнью, мессир, клянусь вам сделать все, что вы мне приказали.

Тогда Жан Флери сделал странный жест, изобразив движением головы крест перед молодой женщиной.

– Я прощаю вас. Идите с миром, Зефирина де Багататель.

– Сударыня, быстрее…

Это Пикколо вернулся за своей хозяйкой. Бегом он повлек за собой Зефирину.

– Эй! Кто там? Стой или стреляю, – с угрозой крикнул солдат, вооруженный аркебузой.

– Savgria! Sabado!

Гро Леон слетел с дерева. Солдаты разразились смехом.

– Говорящая птица, Пабло! Ты испугался птицы! Смеясь над товарищем, они возвратились в темницу.

– Ну что, обезьяна… ты не убежал…

С головой, упавшей на грудь, корсар Жан Флери, казалось, заснул вечным сном[80].

Зефирине едва хватило времени, чтобы вернуться в Алькасар. Кристобаль постучал в дверь: – Пора собираться.

Багаж уложили быстро.

Солнце начало подниматься над Севильей, когда Зефирина со своими спутниками поднялась на борт «Виктории», флагманского корабля мессира Кортеса.

ГЛАВА XX ПУТЕШЕСТВИЕ

С Гро Леоном на плече Зефирина смотрела, как исчезают вдали белые минареты города. Она еще не осознала, что покидает землю на долгие месяцы.

Донья Гермина имела перед преследователями фору в две недели, но Кортес успокоил Зефирину: – Часто бывает, что флотилия прибывает к месту назначения прежде вышедшей ранее. Все зависит от прихоти ветра, или остановка на Канарских островах оказывается более долгой, чем ожидалось, из-за различных поломок.

С сердцем, полным надежды, Зефирина взошла на «Nao Almiranta»[81].

Кортес все устроил. Он предоставил молодому «сеньору Жилю де Пилару» каюту на задней палубе, где был даже вентиляционный люк – предел роскоши.

Перед поднятием якоря оставалась последняя формальность. Чиновники и комиссар поднялись на борт, чтобы установить, готов ли корабль идти в Испанскую Индию, а также проверить состав экипажа и список пассажиров. Зефирина страшно перепугалась. Взгляд комиссара с подозрением остановился на ее безусом лице, но Кортес, у которого язык был хорошо подвешен, увлек усердного чиновника осматривать пушки.

Зефирина знала, что вновь должна поставить конкистадору большую свечку. Но ей не пришлось его благодарить. К ее большому облегчению, Кортес, занятый маневрами и делами флотилии, не показывался. Корабли спускались по Гвадалквивиру к Сан-Люкар-де-Баррамеда, маленькому рыбацкому порту в устье реки. Чтобы выйти в открытое море, предстояла еще одна трудная операция: с приливом преодолеть отмель.

По нервной атмосфере, царившей среди команды, Зефирина поняла, как это опасно. В борта корабля с силой били высокие белые пенящиеся волны, казавшиеся непреодолимой преградой. Но лоцман Педро де Кадикс знал свое дело. В своей каюте Зефирине чудилось, что галион прыгает через препятствия, как большой крылатый конь.

Другие суда прошли тем же путем. Оставалось только сожалеть о «Дончелле». Неудачливая каравелла опрокинулась набок. Зефирина надеялась, что моряки спаслись, хотя уверенности в этом не было, ибо большинство из них не умело плавать. Опасаясь, что та же участь могла постигнуть «Сантьяго» двумя неделями раньше, она обратилась к боцману, гиганту по имени Тортоса.

Тот учтиво ответил:

– Нет, сеньора, если бы «Сантьяго» затонул, об этом знали бы в Севилье.

В окружении сторожевых кораблей и королевских галер «Виктория» вышла в открытое море.

Успокоившись, Зефирина позаботилась, как могла, о мадемуазель Плюш, которая умирала и требовала токайского. Молодая женщина дала ей выпить бокал ее любимого напитка. Гро Леон тоже питал к нему слабость.

Оставив в каюте галку, неспособную летать, и дуэнью, неспособную подняться, Зефирина вышла на палубу подышать воздухом океана.

Пикколо играл в кости с Родриго, carpintore[82]. Преданность итальянского оруженосца бесконечно тронула ее. Сможет ли она когда-нибудь отблагодарить своих людей за то, что они для нее сделали? «Мадемуазель Плюш, Пикколо, Ла Дусер… Где сейчас добрый великан? Выполнил ли он поручение?»

Зефирина слушала, как с мерным плеском поднимаются и опускаются огромные весла каторжников. Она думала о Коризанде, которую пришлось оставить, о ее близнеце Луиджи, о своей любви к Фульвио.

– Нам предстоит десять дней пути, курс зюйд-вест до Канарских островов.

Фернан Кортес бесшумно, как хищник, подошел к Зефирине.

– Мы зайдем на остров Гомера, чтобы набрать еще воды, свежего хлеба, вина. А затем будет главное отплытие.

Не обращая внимания на мужской наряд Зефирины, Кортес бесцеремонно взял ее руку и сжал слишком сильно.

– Успокойтесь. Все прошло хорошо. Неужели вы сожалеете, что покинули Испанию, сеньор де Пилар? – усмехнулся Кортес.

Зефирина посмотрела ему прямо в глаза.

– Нет, сеньор, я думаю только о будущем.

С загоревшим на солнце лицом, с висящими в ушах изумрудами, крупными, как карбункулы, с черной завитой бородой Кортес походил на пирата. Он не был лишен привлекательности. А когда смеялся, становился похожим на Фульвио…

Зефирина повернулась, чтобы посмотреть на дельфинов, следовавших за галионом.

– Как будет проходить плавание после Канар? – спросила она.

– Вы действительно ученая женщина, любите разъяснения. Идемте… Да не съем я вас живьем! – с иронией сказал Кортес, увидев, что Зефирина отпрянула.

Обругав себя, она приняла самый неприступный вид, входя в адмиральскую рубку.

Педро де Кадикс и Кристобаль изучали морские карты, вычерченные последним.

Оба, казалось, хорошо понимали друг друга. При помощи стрелки компаса, сделанной из намагниченной стальной проволоки, они рассчитывали маршрут.

– Сеньора!

Зефирину приветствовали как женщину, а не как юного идальго.

Все на судне знали, что на борт поднялась прекрасная дама, одетая мужчиной.

«Они принимают меня за адмиральскую шлюху», – с некоторым раздражением подумала Зефирина.

Успокоенная тем, что они с Кортесом не наедине, Зефирина завела беседу с картографом и лоцманом. Какое-то время говорили только о больших изменениях в технике в конце XV века, позволяющих следовать заданным курсом, следя за установленным углом между намагниченной стрелкой и румбом.

– Быть может, сеньора не знает, что такое румб? – вежливо осведомился Педро де Кадикс.

– Я думаю, что речь идет об угле между двумя из тридцати двух делений компаса! – ответила Зефирина.

– Что я вам говорил? Это не женщина, а математик.

Довольный Кортес потирал руки. Измерение высоты солнца, различие во времени, высота полюса, фазы луны, применение навигационных инструментов, астролябии, квадранта… Заинтересованная Зефирина выслушала все. Он отдавала себе отчет, что самое важное в искусстве навигации – это чутье лоцмана, умение понимать море, короче, талант. Именно поэтому Кортес с таким уважением относился к Педро де Кадиксу.

– Объясните сеньоре, каким путем мы пойдем, дорогой Педро, – сказал Кортес.

– Если все будет хорошо, монсеньор… – уточнил лоцман, – флотилия «Твердой земли»[83], покинув остров Гомера, спустится в область пассатов, чтобы идти под ветром или к Ла Гуайра[84] и Картахене[85] или к Подветренным островам[86]. Мы ошвартуемся на Тринидаде или на Маргерите.

– Нам нужно будет отремонтировать корпуса кораблей и пополнить запасы… Мы останемся там примерно на две недели, – сказал Кортес, отвечая на немой вопрос.

– Наконец, сеньора, мы прибудем в Золотую Кастилию[87], соединяющую королевство Новая Испания[88] с Новой Гренадой[89], чтобы высадиться на перешейке Номбр де Диос[90]

Зефирина склонилась, чтобы рассмотреть это диковинное место, похожее на пуповину, сжатую двумя еще бесформенными чудищами, в двадцать раз большими, чем надменная Испания.

– Мы пересечем перешеек на мулах, чтобы достичь нового города Панамы… И тогда, сеньора, вы увидите чудо… Южное море[91], – пообещал Кортес.

– Сколько всего времени это займет? – спросила Зефирина.

– Если не будет бури, нападений корсаров, эпидемий, – подчеркнул Кортес, – от Севильи до Номбр де Диос… девяносто дней.

– Что ж! Я весьма вам благодарна, сеньоры, за вашу любезность.

Зефирине хотелось улизнуть.

– Я вас не задерживаю, друзья мои.

Предугадывая стратегическое отступление Зефирины, Кортес поторопился отпустить картографа и лоцмана.

Понимая все с полуслова, те, поклонившись молодой женщине, стремительно ретировались.

– Большая удача, мессир, иметь таких слуг! – сказала Зефирина, чтобы не молчать.

– Удачу завоевывают, мадам, как крепость…

Похожий на большого кота, Фернан Кортес, прищурившись, налил малаги в серебряные позолоченные кубки.

– Выпьем за успех путешествия! – предложил он.

Зефирина подняла свой кубок.

– Я хочу пожелать, чтобы наше плавание было таким безмятежным, дружеским и спокойным, насколько возможно.

– Безмятежность не самая сильная моя сторона, спокойствие – тем более… Что же касается дружбы…

Кортес рассмеялся.

– Ей-богу, мадам, если таково ваше желание, выпьем за дружбу между нами, в конце концов сегодня только первый день. Постараемся не раздражаться до пятого дня…

Понимая, на что намекает конкистадор, Зефирина выпила так поспешно, что поперхнулась.

– Ну… ну…

Кортес постучал Зефирину по спине.

– Я хочу сделать вам честное предложение, – сказал конкистадор, когда дыхание вернулось к ней.

«Он говорит о честности с самым нечестным в мире видом!» – подумала Зефирина, почти развеселившись.

– Если вы хотите оставить свой наряд и одеться, как подобает особе вашего пола, посмотрите… может быть, вам это понравится.

Фернан Кортес открыл два больших сундука, в которых находились роскошные платья. Зефирина была женщиной, она не могла не восхититься шелковыми тканями, кружевами и инкрустированными драгоценностями.

– Откуда это чудо?

– Ба! Добыли кое-что у французских и английских корсаров… Мы не всегда теряем, сеньора…

Кортес взял платье цвета нарцисса с серебряным отливом и подал Зефирине.

– Наденьте, чтобы доставить мне удовольствие, этот оттенок божественно идет к вашим волосам…

Сильные руки Кортеса прикоснулись к груди Зефирины. Та медленно отвела их. Отбросив платье, она сухо заявила:

– У нас с вами никогда не было соглашения, что я должна доставлять вам удовольствие, сеньор Кортес. Вы позволите…

Зефирина отстранила его, желая пройти к двери.

Фернан Кортес больно схватил ее за руку. Зефирина вскрикнула. Кортес прижал ее к стене, и она ощутила желание конкистадора.

– Маленькая дурочка, требовательная, гордая, настоящая француженка, злая и суровая, хуже вас никого нет. Я жалею, что увез вас, вы говорите мне только о своих заботах и огорчениях. Клянусь святой Маргаритой, я должен бы выбросить вас за борт или запереть в трюме с одним сухарем, чтобы вы разделили его с крысами.

Кортес не привык, чтобы ему сопротивлялись. В бешенстве он дергал ее за волосы, разодрал колет, обхватил под батистовой рубашкой ее груди…

Зефирина не могла сдержать дрожь. Прикосновение этих мужских рук вызвало у нее восхитительное ощущение вдоль позвоночника.

Как всегда, она чувствовала раздвоение между плотью и рассудком. Мужчина остановился, взволнованный переменой, которую ощутил в партнерше. Он потянулся к ее губам.

Зефирина отвернула голову. Чтобы утаить сладостное содрогание внизу живота, она заговорила с конкистадором вызывающе.

– Бросьте меня в океан, чего же вы ждете, мессир Кортес? Или зарежьте, как вы сделали с сорока тысячами индейцев. Я доставлю вам меньше хлопот, ведь я крещеная.

Кортес, побледнев, отступил.

Зефирина почувствовала, что задела слабое место. Был ли способен этот мужчина испытывать угрызения совести? Пресытился ли он резней после своей «конкисты»?

Словно пытаясь стереть пятно, Кортес вытер лоб тыльной стороной ладони.

Зефирина воспользовалась этой паузой.

– Если вы решите, мессир, бросить меня за борт, то знаете, где найти меня.

Непринужденно поклонившись, она вышла из рубки. Кортес ее не удерживал. В коридоре ее охватила нервная дрожь, и, войдя в каюту, она ощутила сильное сердцебиение. Мадемуазель Плюш стонала:

– Ах! Все движется… Мои ноги задираются!

Гро Леон храпел.

Зефирина чувствовала, что больше не может. Ей был нужен Фульвио, чтобы защитить ее от других мужчин и… особенно от нее самой. Но Фульвио не было, она была одна в этой ореховой скорлупке, уносившей ее к неизвестным землям.

Зефирина улеглась в кровать рядом с дуэньей. Еще долго она всхлипывала, как маленькая девочка, прежде чем заснула, сжав кулачки.

Кортес остался в рубке. Сидя за рабочим столом, он руками обхватил голову. Эта женщина задела его за живое. Часто по ночам он испытывал кошмары и просыпался от ощущения, что плавает в крови. Его часто посещало воспоминание о бойне в Теночтитлане. Кортес восхищался своим «коллегой» Франсиско Писарро: тот, судя по всему, считал индейцев животными.

Иногда Кортес сомневался в себе, в своих законных правах кастильского полководца.

В дверь тихо постучали. Очнувшись от своих раздумий, конкистадор поднял голову. Это был капеллан.

– Монсеньор, я сейчас буду служить мессу для экипажа на нижней палубе…

– Я иду, отец Жозе… Ах, я был бы счастлив, если бы отныне вы служили еще одну хорошую мессу по утрам и еще одну под вечер.

– С радостью, ваша милость… Ах! Три мессы в день; благочестие монсеньора – пример для команды.

Фернан Кортес поправил воротник из сеговийских кружев на своем колете и последовал за святым отцом к обедне.

Дни текли монотонно. Зефирина ухаживала за Плюш, убирала каюту, ходила за безвкусной пищей в каюту для офицеров, когда те заканчивали еду.

Она не видела Кортеса, разве что издали на мессах, которые посещала не всегда. Конкистадор не пытался приблизиться к ней; более того, казалось, он ее избегал. Зефирину это не огорчало. Она решила не выполнять обещание, вырванное у нее силой и стечением обстоятельств.

На четвертый день она столкнулась с Кортесом и его свитой в коридоре. Она заставила себя поздороваться с конкистадором. Тот, не останавливаясь, наклонил голову и исчез по направлению к выходу на наружный трап.

«Он взбешен, тем хуже для него… – подумала Зефирина. – Все, чего я прошу, это чтобы он понял и оставил меня в покое».

Для пущей предосторожности на пятый день она осталась взаперти в своей каюте и не вышла даже поесть. Забаррикадировавшись с Плюш и Гро Леоном, она спала плохо, чутко прислушиваясь к шумам на палубе и в желудке, изнывавшем от голода, внезапно просыпалась, каждое мгновение ожидая услышать стук в дверь. Никто не пришел нарушить ночной покой.

С женской нелогичностью Зефирина заснула под утро, удовлетворенная своей победой и раздосадованная тем, что Кортес сдался так легко.

На шестой день она отважилась выйти за едой.

Кроме эконома, который выдавал продовольствие, ответственного за воду, в чью чрезвычайно важную задачу входило тщательное распределение драгоценной влаги, она не встретила ни одной важной персоны.

Эта стратегия оказалась успешной – Зефирина использовала ее и в последующие дни.

Она оставалась взаперти с Плюш, которая могла только стонать.

Для Зефирины, столь деятельной, дни тянулись невыносимо медленно, тем более что эгоист Гро Леон улетал с утра играть с юнгами на мачтах. Пикколо избрал себе пристанище в узком кружке игроков в кости, состоявшем из Родриго, Луиса и Фигуераса, водолаза, отвечавшего за корпус галиона.

Седьмой, восьмой и девятый дни ничем не отличались от предыдущих. Зефирина начинала приходить в ярость. Наконец, на десятый день к полудню она услыхала заветные слова сигнальщика:

– Земля! Земля!

Это были Канарские острова.

Зефирина не отказала себе в удовольствии подняться на палубу, чтобы полюбоваться на этот легендарный архипелаг, темневший на горизонте.

С подзорной трубой в руке Кортес стоял в окружении своих офицеров. Среди них были Кристобаль и Педро де Кадикс.

Отдав несколько приказаний, конкистадор подошел к Зефирине.

– Счастлив видеть вас здоровой.

– Действительно, я болела, но сейчас мне лучше! – нехотя призналась Зефирина.

Кортес наклонил свой султан. Для такого дня он вдел в уши рубины, крупные, как пробки графина, отметила про себя Зефирина.

– Я в восторге, что вы поправились, сеньора, – сказал Кортес.

Казалось, ему хотелось верить в ее болезнь. Пальцем он погладил клюв Гро Леона.

Освещенный солнцем галион с эскортом из каравелл и галер прошел между розовым и зелеными островами Ла Пальма и Санта-Крус-де-Тенериф.

– Знаете ли вы, сеньора, что древние называли их «Счастливыми островами» и утверждали, что здесь находится земной рай? – спросил Кортес.

Видимо, он решил заключить мир. Зефирина ничего не имела против и постаралась ответить ласково.

– Действительно, мессир… разве сам Платон не говорил в «Тимее», что это последние остатки королевства Атлантиды, уничтоженной природным катаклизмом?

– Saumon! Satisfait! Saucisse![92] – верещал Гро Леон.

Какое-то время конкистадор и Зефирина состязались в эрудиции. Видимо, Кортесу хотелось показать свое интеллектуальное превосходство над пассажиркой.

Он сообщил ей, что великий Юба Мавританский в двадцать пятом году до Рождества Христова обнаружил архипелаг на своем пути и назвал его «Собачьи острова», так как вывез отсюда сторожевых собак.

– Но ведь это француз, нормандец Жак Бетанкур открыл их снова в 1402 году, – возразила Зефирина.

Кортес согласился и отметил, что героическое сопротивление гуанчей[93], первых обитателей островов, задержало их завоевание Испанией.

– Гуанчи? – спросила Зефирина, впервые уличенная в невежестве.

Обрадованный своим успехом, Кортес объяснил ей, что нынешние аборигены являются наследниками довольно загадочной цивилизации, но имевшей смущающее сходство с сарацинами и индейцами Новой Испании.

– Вы хотите сказать, мессир Кортес, – пробормотала Зефирина, заинтересованная сверх всякой меры, – что сарацины, боровшиеся с крестоносцами Иерусалимского королевства, и туземцы с той стороны Сумеречного моря были связаны…?

Предположение было таким дерзким, что Зефирина закончила его шепотом…

Кортес ответил ей тем же тоном.

– Человек, который не путешествует, не может себе этого представить. Но я думаю, что если Юба смог явиться сюда, Другие тоже могли приплыть, хотя бы на плоту… Видите ли, сеньора, – Кортес еще более понизил голос, – я не верю, что мессир Христофор Колумб открыл Индию…

– Как? – у Зефирины захватило дыхание.

– Есть другие земли за Южным морем, Кристобаль и я убеждены в этом. Конечно, мы не можем уверенно утверждать. Все сложно, так как земля не только шар, но… она вращается, сеньора… она вращается, – Кортес перекрестился.

«Теория Фульвио!» Зефирина стала находить, что конкистадор значительно интереснее, чем казалось с самого начала.

За конкистадором пришел лейтенант – пора было начинать маневры. Кортес поклонился Зефирине и присоединился к лоцману. Галион остановился в виду обрывистого базальтового массива: острова Гомера.

Естественная бухточка предлагала замечательное укрытие для флотилии. Корабли отдали якоря перед маленьким портом Сан-Себастьян. Шлюпки были спущены на воду, и пассажиры сошли на берег.

Первое, что хотела узнать Зефирина, стоит ли на якоре у острова «Сантьяго».

– Нет, – ответил местный житель, – другая флотилия зашла в порт Санта-Крус-де-ла-Пальма.

– Корабли еще там? – с бьющимся сердцем спросила Зефирина.

– Дудки, малыш, они подняли паруса вчера утром…

Слушаясь только своего материнского инстинкта, Зефирина отыскала Кортеса, который расположился в лучшем доме порта, чтобы попросить его, не задерживаясь, отплыть завтра же.

Конкистадор посмотрел на нее, как на обезумевшую.

– Мадам, я отвечаю за эту эскадру и должен быть уверен в безопасности. Мы отплывем, когда будем готовы…

В своем нетерпении догнать донью Гермину Зефирина имела оплошность настаивать.

– Мессир, умоляю, поторопитесь, я умираю от разлуки с сыном и я…

Кортес сухо отрезал:

– Не вижу никакого веского довода, чтобы доставлять вам удовольствие, сеньора. К тому же должен предупредить о решении, которое я принял относительно вас…

– Относительно меня? – с беспокойством повторила Зефирина.

– Вы останетесь здесь после нашего отплытия ожидать прихода следующей флотилии, которая выйдет из Севильи через месяц.

– Мессир, вы не имеете права! – простонала Зефирина.

– Что вы сказали? Я имею все права. Что вам жаловаться… Воздух здесь превосходный. Сеньора, имею честь!

Фернан. Кортес повернулся на каблуках, оставив Зефирину, подавленную этим решением.

Чтобы отомстить, конкистадор бросал ее на Канарском архипелаге.

ГЛАВА XXI НОЧЬ НА КАНАРСКИХ ОСТРОВАХ

«Если ты думаешь избавиться от меня, голубчик, то ты очень ошибаешься…» – подумала Зефирина в порту Сан-Себастьян.

Она воспрянула духом, зная, что располагает несколькими днями стоянки, чтобы решить, как действовать.

С Пикколо, мадемуазель Плюш и Гро Леоном она устроилась в маленьком глинобитном домике старого гуанчо по имени Хиерро.

За пять реалов гуанчо уступил свою деревянную, достаточно удобную кровать Зефирине и Артемизе Плющ. С тех пор как последняя ступила на твердую землю, она воскресла.

Хиерро говорил по-испански довольно плохо, но Зефирина понимала его. У него была тусклая кожа, ставшая от солнца похожей на пергамент. Гордое лицо: нос с легкой горбинкой, взгляд живой и одновременно мрачный – таков был облик надменного старика. Зефирина уже видела мавров. Этот человек имел бесспорное сходство с ними.

Вулканический остров Гомера очаровал Зефирину. Она была уверена, что базальтовые скалы таят в себе секреты.

На четвертый день пребывания Зефирина пустилась в путь с гуанчо в качестве провожатого. Пикколо и Гро Леон последовали за хозяйкой. Мадемуазель Плюш, которую длинные прогулки не привлекали, осталась в доме гуанчо, чтобы выстирать и накрахмалить рубашки всей компании.

Хиерро босиком быстро шел по крутым и каменистым тропинкам. Зефирина легко следовала за ним. Этот переход напомнил ей долгие прогулки, которые она совершала с Фульвио по склонам Этны.

После нескольких часов подъема гуанчо добрался до высшей точки острова. Хиерро босиком быстро шел по крутым и каменистым тропинкам. Зефирина видела весь Канарский архипелаг. В пределах досягаемости она разглядела зеленеющий остров Ла Пальма и Тенериф. Она видела кратеры трех потухших вулканов, которые поднимались на шесть тысяч футов над уровнем моря.

Внезапно слова, выгравированные на пластинках ее медальона, приобрели свое значение. Зефирина знала их наизусть:

«Удачливый Саладин отлил из золота и серебра

Розу в песке, как запутанное завещание,

С другой стороны волнующегося океана,

Опасаясь жестокосердных язычников,

Около Мудрого Брата огонь и солнце – это послание

От (3451:10)х3 Сарациния опасается грубого железа»

Пока Пикколо и гуанчо любовались пейзажем, она открыла свой медальон. Она взяла три пластинки, находившиеся внутри, и сложила их, получив три треугольника, пересеченных стрелами, кольцами с факелами, напоминающими жерла кратеров, и наконец, прямоугольники, пронзенные копьями.

– Хиерро, ты видел у себя на острове что-нибудь, похожее на этот рисунок? – спросила Зефирина, показывая пластинки гуанчо.

Человек пробормотал что-то непонятное, потом дал знак Зефирине и Пикколо следовать за ним. Молодые люди пошли следом по дороге, спускающейся к пещере. Вход был мрачен. Пикколо задержал Зефирину.

– Это не очень осторожно, принчипесса, входить туда! Зефирина высвободилась.

– Ты не обязан идти, мой славный Пикколо. Останься на страже.

Она вошла в узкий проход. Пикколо последовал за ней.

– Saperlipopette! Sardanapale![94] – каркал Гро Леон, чтобы придать себе храбрости.

Он проглотил паука, светлячка и наткнулся на летучую мышь.

– Sangdieu! Senora! Senora![95]

Гро Леон рассыпался в любезностях перед летучей мышью, которая загораживала ему воздушный путь. Она была грубая и упрямая. Гро Леон отступил. Он сделался совсем маленьким и прошел «пешком» по черному песку.

Пройдя по темному коридору, Зефирина и ее спутники оказались в зале, высеченном в вулканическом массиве.

Хиерро ожидал их в центре.

Лучи солнца освещали пещеру, как днем, через отверстие в пять футов шириной, в котором было видно небо.

– Великие боги… Предки Хиерро… приплыть на белых кораблях… давно, очень давно… Хиерро их сын.

Старый гуанчо с гордостью показал Зефирине на настенную скульптуру, на которой художник выгравировал арабский «самбук»[96] с вождем сарацинов в короне, стоящим на носу корабля и указывающим пальцем на солнце. Три змеи, три орла и три леопарда окружали императора Саладина. Зефирина не могла сомневаться, что речь идет о его предке, «короле пустыни».

С бьющимся сердцем Зефирина подошла, чтобы разобрать слова, написанные арабской вязью (язык, который она неплохо помнила) и латынью, которые можно было прочесть под рисунком.

Зефирина стерла вулканическую пыль. Она должна была перечитать несколько раз, чтобы понять смысл письма:

Когда сын Гелы, Гортензии или Гелены

Найдет этот пологий берег,

Возьмет плот с найденым золотом

(Роза с цветами огненного цвета)

С полученным от отца прощением

Около Мудрого Брата огонь и солнце – это послание)

От (3451:10)х3 будет наследником С очень мудрым.

Если Зефирина могла еще сомневаться, то доказательство было налицо! Император Саладин ступал по этой земле, куда он послал своих приверженцев написать это послание к потомкам, как он надеялся, своим дочерям, горячо любимым и, однако, проклятым.

Молодая женщина не могла записать эти слова. Она несколько раз повторила загадочные стихи, которые открывали дверь: Саладин советовал использовать «плот»!

Выучив все наизусть, она на всякий случай исследовала стены пещеры, но была уверена, что искать надо не здесь. Через триста лет после гордых воинов своего предка Зефирина следовала тем же путем… и донья Гермина тоже.

Княгиня была уверена, что ее мачеха знала о послании Саладина. Если следовать ему, оно приведет не только к Луиджи, но и к сокровищу Саладина.

С Хиерро, не сознающим значения пещеры, Пикколо и Гро Леоном, который был рад покинуть сеньору летучую мышь, погруженная в свои мысли, Зефирина молча спускалась вниз.

На подходе к дому гуанчо крики мадемуазель Плюш заставили ее вздрогнуть.

– Мадам, во имя неба, поторопитесь… Мессир Кортес!..

Плюш бежала навстречу Зефирине. Взгляд на порт дал понять молодой женщине, что что-то готовится. Нагруженные шлюпки непрерывно сновали около флотилии. Люди грузили бочки с водой, вином и свежие фрукты, чтобы уберечься от цинги.

– Почему такая суета, ведь отплытие только через две недели, – спросила Зефирина.

– Нет, сеньора, – ответил старший эконом, который знал молодую женщину… – Его высочество решило по-другому…

Зефирина кинулась в жилище Кортеса. Несколько слуг стояли в стороне. Лейтенант ответил ей: – Монсеньор Кортес вернулся на борт, необходимую погрузку ведут как можно быстрее, и завтра на рассвете снимутся с якоря…

Ошеломленная Зефирина отправилась искать шлюпку, чтобы переправиться на «Викторию».

Экипаж получил приказ. Все были очень вежливы, но ни один моряк не хотел переправить Зефирину. Она попалась в ловушку на суше; предатель Кортес действительно оставлял ее на острове Гомера.

В глубине души она никогда не верила в такую возможность. Она была не права, недооценивая своего противника. «Чего можно ждать от такого типа?»

Она была в ярости оттого, что ею играли, и от невозможности связаться.

– Saucisse! Seigneur! Sardine![97] – каркал Гро Леон.

Конечно же, это решение.

Поспешно Зефирина написала несколько слов:

«Отступит ли победитель Новой Кастилии от слабого города, который запер свои стены только для того, чтобы открыть перед ним свои ворота?»

Это было дерзко, и ее приглашение не могло быть более откровенным. Зефирина была не в том положении, чтобы прибегать к уловкам. Она привязала записку к шелковистой шее Гро Леона.

– Лети, мой Гро Леон, лети скорее, передай это письмо мессиру Кортесу… на «Викторию»… Ты понял?

– Sur! Seigneur![98]

Гро Леон полетел. Он направился прямо к флотилии, стоящей на якоре в бухте.

– В середине… галион…, – бормотала Зефирина, кусая пальцы.

Наконец, Гро Леон уселся на мачте адмиральского корабля. Ответ не заставил себя ждать. Час спустя за ней пришла шлюпка, которой правили два гребца.

Приманка сработала. Зефирина пожалела, что у нее нет другой одежды, кроме сапог и колета юноши.

Пока гребцы налегали на весла, она попробовала пригладить волосы и плеснула морской водой на лицо, чтобы смыть пыль. Она должна приготовиться к этому свиданию.

– В качестве кого? Весталки? Ифигении? – с иронией размышляла Зефирина.

Прежде чем подойти к галиону, шлюпка прошла перед галерой «Концепсион». Зефирине показалось, что она слышит крик внутри судна. Она повернула голову, встала, ища, кто бы мог позвать ее.

Через бортовые люки она могла разглядеть отвратительных каторжников. Люди – можно ли было называть этим именем настоящие человеческие отбросы? – скучились, прикованные к огромным веслам длиной в тридцать футов.

При появлении Зефирины несчастные вскочили.

– Эй! Малыш! Привет, приятель! С ума сойти, это женщина! Матушки мои, у меня чешется…!

На разных языках галерщики отпускали насмешки, шутки, восклицания, настолько вульгарные, насколько и скотские. Среди них были черные рабы и Мавры, но также, Зефирина была уверена в этом, христиане, может быть, и французы.

Смрад, идущий от галеры, был ужасен.

– Замолчите, сволочи!

Надсмотрщик опустил бич на голые спины. Раздались болезненные стоны.

– Хватит, перестаньте бить этих людей, скотина! – прокричала Зефирина.

Ей ответил издевательский смех. Она не знала, был ли это надсмотрщик или каторжники.

Мысль о том, что Фульвио обречен находиться в таком аду, заставила ее задрожать.

Зефирина плеснула морской воды на пылающий лоб. Шлюпка миновала галеру и пришвартовалась к «Виктории».

Мужчинам не понадобилось помогать Зефирине подняться по веревочной лестнице. Она с легкостью проделала это и направилась к задней рубке.

Там ее ждал Кристобаль.

– Его высочество проверяет вооружение на полубаке и просит немного подождать его в салоне…

Картограф проворно притворил дверь. Зефирина была одна в адмиральских покоях. Она сделала несколько шагов. На сундуке были приготовлены платье цвета нарцисса и украшения с простыми словами: «Наденьте это!»

Это было ясно, четко и грубо. Но сейчас нельзя вызывать недовольство конкистадора.

Зефирина прошла в смежный кабинет. Она сняла мужскую одежду, оставив только сорочку, и надела платье, сшитое по английской моде.

Несчастное создание, у которого Кортес украл его, было примерно одного роста с Зефириной. Было нетрудно зашнуроваться самой, корсаж был узким. Ее грудь изрядно выпирала. Ей удалось уложить тяжелую косу вокруг головы. Она украсила волосы жемчугом и драгоценными камнями.

Взглянув в зеркало, Зефирина вскрикнула от удивления. Все последнее время она носила мужской костюм и забыла, насколько может быть прекрасна в женском обличье. Весьма удовлетворенная, она улыбнулась, закусила губы и пальцем потерла порозовевшие щеки.

– Перемена того стоила!

При этих словах Зефирина обернулась. В каюту вошел Кортес. Он был одет еще более великолепно, чем обычно. В ушах тысячами огней сияли сапфиры.

Досадуя, что ее застали врасплох, Зефирина не смогла удержаться, чтобы не подпустить шпильку:

– Зато, сеньор, вы равны вашему сиятельству!

Кортес игнорировал выпад.

– Идемте, сударыня.

– Но… куда мы идем? – забеспокоилась Зефирина.

– Скоро увидите! Кортес подал руку.

Сопротивляться было бы смешно. Конкистадор провел ее на палубу к среднему трапу.

– Мы сойдем на берег? – обеспокоилась Зефирина.

– Да, сударыня.

– Э, нет! Не может быть и речи, я не спущусь! – сказала она, пятясь.

Кортес разразился смехом.

– Вы действительно поверили, что я вас оставлю?

– Ну что ж! Это…

Дикий смех Кортеса стал еще сильнее.

– Никогда не бывает слишком осторожной в жизни, дает обещания, не сдерживает их. Потом, осмелюсь сказать, попадает в переплет… ну что ж, идите, дама моих грез.

Зефирина колебалась, какую тактику ей выбрать: кричать, уцепиться за одну из мачт, закрыться в трюме, покончить с собой на носу корабля.

Кортес выбрал за нее. Он толкнул ее на баланселу. В своем платье она не могла воспользоваться средним трапом. Два матроса медленно закрутили лебедку, и Зефирина, сидя, спустилась в шлюпку.

Проворный Кортес уже ждал ее внизу. Он помог ей подняться на ноги.

Это было прекрасное зрелище: крупный и красивый, пышно одетый мужчина и создание мечты в придворном платье, выделявшиеся на корме шлюпки в лучах заходящего солнца.

Лодка снова прошла перед галерой.

Как и раньше, у Зефирины было впечатление, что ее преследует чей-то взгляд. Она оглянулась, но против света увидела только огромные весла, свисающие вдоль судна.

– Куда мы идем? – снова спросила она, ступая на остров Гомера.

Торжественный, конкистадор повлек ее… к церкви!

Судовой капеллан служил мессу для Педро де Кадикса и нескольких офицеров. Преклонив колени на плиту, Кортес с горячностью молился. Как и раньше, Зефирина была поражена. Она ожидала всего, но только не этого. Кортес бил себя в грудь, повторяя:

– Vta culpa… mea maxima culpa… прости меня, Господи, ибо я грешен… Даруй нам, Святая Дева, хорошего плавания… Пошли свой свет на нашего лоцмана Педро де Кадикса.

Значительно менее набожная, Зефирина старалась угадать, что будет дальше. Может быть, конкистадор удовлетворится этим назидательным вечером!

После часа молитвы у Зефирины заболели ноги. Когда все вышли из церкви, была ночь.

Кортес отдал несколько распоряжений Педро и его офицерам. Перед выходом их ожидали мулы, удерживаемые рабами-маврами.

– Прошу вас!

Кортес пригласил Зефирину сесть на мула.

– Куда мы едем? – повторила молодая женщина.

– Что за жизнь без сюрпризов? – таким ответом ограничился конкистадор.

Слуги освещали мулам дорогу. Они поднимались по склону холма по крутой дороге, вьющейся между деревьями.

Зефирине казалось, что она возвращается туда, откуда пришла с Хиерро.

Всадники остановились на поляне на середине склона вулкана. Место было очаровательно. В центре просеки стояла хижина из дерева и вулканического камня. Сходство с павильоном амуров на склонах Этны пронзило сердце Зефирины.

– Вам нравится это место, сеньора? – спросил Кортес, помогая Зефирине слезть с мула.

– Очень красиво… – ответила молодая женщина дрогнувшим голосом.

«Фульвио, любовь моя!»

Кортес бросил на нее любопытный взгляд. Он ввел ее в хижину. Конкистадор хорошо приготовился к вечеру. На круглом столике их ожидал вкусный ужин. Скрытые в кустах вокруг хижины музыканты с лютнями наполнили воздух мелодиями.

– Кажется, вы были уверены, что я приду, мессир? – бросила, улыбаясь, Зефирина.

– Я только солдат, сударыня, и поэтому никогда не должен сомневаться, что возьму крепость…

– Иногда, мессир, осада бывает долгой.

– Чем дольше город заставляет ждать, тем прекраснее войти в него.

Посасывая косточки куропатки и попивая малагу, Зефирина и конкистадор обменивались любезностями. Она видела отражение своей красоты в глазах Кортеса.

Сам он выглядел привлекательно. Он был мужчиной. У него была власть, он мог ею злоупотребить. Разве она не была его пленницей? С деликатностью, которой Зефирина не ожидала, он прикладывал все усилия, чтобы обольстить ее. Будет ли он требовать, принуждать, применять силу, чему бы она сопротивлялась с энергией отчаяния…

Обольститель, галантный и нежный, он был значительно опасней. Как сказать ему «нет»?

Перед окончанием ужина Зефирина оказалась в объятьях Кортеса.

«Что он делает?» – с удивлением спросила она себя.

Большой кот с черными волосами, Фернан Кортес отнес улыбаясь Зефирину к широкой кровати, скрытой драпировкой. Возбужденная мужским желанием, Зефирина отвечала на ласки Кортеса с какой-то страстью. В сумерках сходство было почти полным. «Фульвио… Фульвио…» – вздыхала про себя Зефирина. Она ласкала завитую голову конкистадора, призывая всем телом и душой человека, которому отдала свою любовь и свою жизнь.

Распаленный Кортес расшнуровал платье Зефирины. Он высвободил ее круглые груди из лифа. Горячими и влажными губами он покусывал затвердевшие розовые бутоны.

– Ты прекрасна, Святая Дева, спасибо, что вняла моей мольбе, ты сводила меня с ума, Зефирина. С тех пор как я увидел тебя в королевской передней, я захотел тебя. Я сказал: клянусь распятием, она будет моей… Господь Бог всемогущий, ты меня очень измучила, но… это того стоило, моя золотая лань.

Наполовину раздетая Кортесом, с поднятыми юбками, обнажившими ее женские прелести, Зефирина думала: «Я должна сопротивляться». Уничтоженная, она отдалась наслаждению. Кортес был сразу везде, обнимающий, ласкающий, смешивающий религиозность со смехом и страстью, он был неутомим.

Наслаждение с ним было радостным. Он смеялся, говорил, останавливался, шалил, снова начинал, разрывал юбки Зефирины, срывал с себя панталоны и камзол.

Это она позвала его:

– Приди!

Не раздевшись до конца, Кортес раздвинул ей бедра, чтобы овладеть ею, как пират.

Зефирина издала стон и унеслась в страну наслаждения.

«Ночь на Канарах… я вновь нашла Фульвио». Зефирина лежит головой на мужской груди, ее влажные и нежные губы касаются его шеи. Она вдыхает запах Фульвио, это смешанный аромат амбры и мускуса. Ее голова скользит, рот слегка касается черных волос. Она прячет в них свое лицо. Она лежит обнаженной рядом с обнаженным мужчиной… Она отдается, позволяет все ласки, даже самые дерзкие… Страсть ее партнера рокочет, поднимается, крепнет… «Фульвио… Фульвио, я снова нашла тебя», – поет сердце Зефирины. Сильным коленом мужчина снова опрокидывает ее. Она открывается ему, горячая, влажная. Он давит всем весом. Сладострастные бедра Зефирины возбуждают его. В слабом свете луны он рассматривает ее великолепные формы, целует ее круглые груди, ласковый живот, ее нежное золотое руно.

Опытные руки ласкают ее, достигают центра наслаждения, задерживаются там, играют, возвращаются, чтобы уступить место рту, который припадает, как птица к источнику.

Наслаждение Зефирины продолжается, растет, она задыхается, шепчет, хочет возвратить наслаждение. Она опрокидывает его, катается на нем, кричит. Она хочет умереть… Умереть от любви к тебе, Фульвио…

На рассвете, сраженная усталостью, Зефирина задремала в объятиях Кортеса. Проснувшись, она обнаружила, что кровать пуста.

Зефирина вскрикнула. Конкистадор бросил ее. Она поспешно оделась и вышла на поляну.

Фернан Кортес, в колете и штанах буфами, с бриллиантами в ушах, отдавал распоряжения Кристобалю.

– Вы здесь! – выдохнула Зефирина.

Она была так испугана, что даже не покраснела при виде картографа, который не мог не знать о ночи.

– Вы готовы, дорогая? В таком случае, мы отплываем! – объявил Кортес, целуя руку Зефирине.

– А мои люди? – спросила молодая женщина.

– Они на борту.

– Вы думаете обо всем.

– Когда это касается тебя – да… Божественная Зефирина, ты обольстительна… я преклоняюсь! – бормотал Кортес.

Не обращая внимания на Кристобаля, он поцеловал ее и поднял, как соломинку, чтобы посадить на спину мула.

Зефирина с Кортесом покинули порт на последней шлюпке. Моряки церемонно приветствовали молодую женщину.

Она стала официальной возлюбленной конкистадора.

Хотя никто не сомневался в его победе, Кортес держал ее за руку. Это бахвальство раздражало Зефирину.

Когда шлюпка проходила перед галерой «Консепсион», она резко высвободила руку. Со стороны каторжан раздавались крики и удары бича. Галера готовилась к отплытию.

На галионе, как и обещал Кортес, Зефирина нашла Артемизу Плюш, уже улегшуюся, и Пикколо, играющего в кости, но не было никаких следов Гро Леона.

Огорченная, она звала его, свистела. Гро Леон не появлялся.

– Его величество ждет вас, сеньора, на палубе для мессы! – предупредил Кристобаль.

В довольно скверном настроении Зефирина присоединилась к конкистадору, стоявшему на коленях перед экипажем.

– Господи, дай нам сильного попутного ветра… Святая Дева, отведи сатану от этого корабля…

Пока Зефирина повторяла слова молитв, она осматривала горизонт в поисках Гро Леона. Удивленная, она нахмурила брови. Гро Леон вылетел из бортового люка галеры «Консепсион». Во весь дух он полетел к адмиральскому кораблю.

«Что он делал у каторжников?» – с тревогой подумала Зефирина.

После службы она спросила птицу. Последняя отвечала только своим обычным карканьем:

– Soleil! Saumon! Sornettes! Salmigondis! Sardanapal![99]

Зефирина знала Гро Леона: не было большего упрямца, когда он не хотел ничего говорить.

Зефирина решила понаблюдать за ним и постараться понять, что привлекает Гро Леона на галере.

Вернувшись в свою каюту, чтобы позаботиться о Плюш, Зефирина услышала шум маневров при отплытии, как всегда очень сложных. С песнями люди поднимали якоря. На рангоутах юнги выполняли приказы капралов.

Два барабанщика и флейтист играли веселые марши. Кристобаль снова постучал в дверь Зефирины.

– Его высочество приглашает вас, сеньора, понаблюдать за маневрами с его стороны!

Зефирина набросила на плечи накидку. Она присоединилась к конкистадору, стоявшему в окружении офицеров у среднего трапа.

Зефирина не пожалела, что пришла. Зрелище было великолепное. Двенадцать кораблей флотилии с парусами, наполненными ветром, идя в кильватор, оставляли розовый Канарский архипелаг.

Океан чуть плескался под солнцем.

– Похоже, сеньоры, у нас на борту позолоченный амулет.

Офицеры поаплодировали словам Кортеса, глядя на Зефирину. Тон был задан. Зефирина поклоном поприветствовала господ.

Вечером, порывшись в одном из сундуков, предоставленных ей конкистадором, Зефирина вышла к ужину в салон в платье пастельных тонов, украшенном драгоценными камнями.

За адмиральский стол, кроме морского капитана, пехотного капитана, лейтенанта стрелков, лейтенанта мушкетеров, были приглашены Кристобаль и Педро де Кадикс.

Зефирина оживляла беседу, улыбалась, очаровывала, в глубине души довольная единоличной властью над этой мужской породой.

В одиннадцать часов офицеры встали, чтобы разойтись по своим постам.

Зефирина хотела последовать за ними. Кортес схватил ее за руку и увлек к вентиляционному люку. Показывая на океан, сияющий в свете луны, он пробормотал:

– Теперь, Зефирина, будет большой переход… Никто не знает, дойдем ли мы благополучно до порта. В течение дней и ночей, долгих часов нам будут угрожать бури, ураганы, кораблекрушения, пираты, корсары, цинга, малярия…

Каждое свое слово Кортес отмечал поцелуем в ухо, щеку или висок Зефирины.

– Это весь перечень бедствий, мессир? – не смогла удержаться, чтобы не сказать, улыбаясь, Зефирина.

– Увы, нет! Так как к этому добавляется страшная драма – ты меня не любишь, моя золотая газель! – сказал он с видом наполовину безутешным, наполовину насмешливым.

– Вы хотите всего! И мое тело, и мою душу! – задумчиво пробормотала Зефирина.

– И сейчас же, так как я ненасытен… – проворчал Кортес.

Она обвила руками его шею.

– Вы мне нравитесь, Кортес, ведь мы очень похожи друг на друга. Вы уже обладаете моим телом… С остальным подождите немного.

Ворча, Кортес взял ее на руки, чтобы отнести на кровать. Зефирина слышала медленный плеск весел галеры по поверхности океана. Такими же тяжелыми были удары ее сердца.

Под поцелуями конкистадора она вернулась в прошлое, желая забыть угрызения совести и свое горе.

Галион уходил в Сумеречное море.

ГЛАВА XXII СУМЕРЕЧНОЕ МОРЕ

«Все эти моряки делают из мухи слона. В конце концов морское путешествие – не так уж страшно», – думала Зефирина.

Она совершала обычную вечернюю прогулку на нижней палубе. На ней было простенькое голубое платье с фламандской юбкой и белым корсажем. Зонтик из португальских кружев защищал от лучей солнца, уже клонящегося к закату.

Зеркальную гладь океана не морщила и легкая зыбь. Даже мадемуазель Плюш немного приободрилась и взяла себе за правило прохаживаться вдоль по палубе вместе с Зефириной.

Моряки здоровались с молодой женщиной и дуэньей.

Дул легкий нежный ветерок, и поэтому работы с парусами было немного. Мужчины рыбачили, снимая с крючков переливающихся всеми цветами радуги рыбок с незнакомым вкусом.

Путешествие, таким образом, доставляло настоящее удовольствие.

Зефирина размышляла о том, что прошло уже две недели, как они отплыли из Гомеры. Жизнь на борту корабля протекала самым приятным образом: три мессы в день (Зефирина свыклась с этим), ужин под аккомпанемент виолы, ночь в объятиях Кортеса.

Зефирина позволила себе расслабиться и даже не стыдилась этой сладостной лени. Ее убаюкивало мерное покачивание судна, она забыла о прошлом, не думала о будущем, оказавшись между небом и водой. Ей казалось, что она, как Улисс, будет плавать всю свою жизнь.

Будучи неопытным мореплавателем, Зефирина понятия не имела о том, что хорошо знали моряки: как обманчива эта притягательность моря, этот зов сирен.

– Мессир Кортес оказался прав, сеньора, вы принесли нам счастье… Не припомню такого спокойного плавания, – заметил Кристобаль, пересекавший океан уже в третий раз.

Зефирина, обменявшись несколькими фразами с картографом, беседы с которым очень ценила, отправилась вместе с Плюш в свою каюту.

– Saumon! Saucisse! Sardine![100]

Через открытый иллюминатор в каюту впорхнул Гро Леон. Перья у него на голове были взъерошены, казалось, птица чем-то очень взволнована.

Зефирина заткнула отверстие промасленной бумагой, чтобы галка осталась внутри. Зефирину беспокоили эти постоянные перелеты с одного места на другое. Более того, она заметила, что Гро Леон где-то ворует пищу и носит ее в клюве на галеру.

Предоставив мадемуазель Плюш приходить в себя после прогулки за бокалом токайского, по своим размерам больше напоминавшим кувшин, Зефирина постучала в дверь капитанской каюты.

– Входи, моя драгоценная голубка!

Кортес был один. Он протянул к ней руки. С каждым днем конкистадор, похоже, все больше терял голову, и Зефирина должна была признаться, что и сама не на шутку поддалась обаянию корсара.

– Я хотела бы задать вам один вопрос, Кортес… – начала Зефирина.

– Иди сюда, моя драгоценная газель. Кортес притянул ее к себе на колени.

– Я хочу говорить серьезно…

– А разве это не серьезно?

Под юбкой Кортес нащупал ее коленку. Выскользнув из его рук, она выпрямилась и, глядя в иллюминатор на другие корабли флотилии, спросила адмирала:

– Кортес, как вы узнали, что князь Фарнелло в Барселоне?

Чтобы пощадить конкистадора, она не сказала «мой супруг». Но Кортес не дал ввести себя в заблуждение.

Приблизившись к Зефирине, он положил ей руки на плечи, вынудив обернуться и поднять голову.

– Ломбардский Леопард? Этот кривой великан? Ты все время думаешь о нем, – заявил он, всматриваясь в ее зеленые глаза.

– Это мой муж, отец моих детей, – запротестовала Зефирина, не моргнув и глазом.

Влюбленному мужчине никогда не доставляет удовольствия говорить о «другом».

Кортес не являлся исключением. Он отвернулся и ворчливо проговорил:

– Послушай, Зефирина, я не могу назвать точного источника, но такой человек, как князь Фарнелло, слишком значительная фигура, чтобы исчезнуть… – Кортес щелкнул пальцами, – вот так… Он оставляет следы. Да будет тебе известно, мои сведения идут с самого верха… из окружения императора… Словом, от одного из самых близких ему людей!

– Дон Рамон? – недоверчиво спросила Зефирина.

– Да, – признался Кортес. – От дона Рамона де Кальсада собственной персоной. Тебе известно, какое он имеет влияние. На дороге в Толедо, где я встретил его, возвращаясь из Мадрида, в обмен на одну небольшую услугу он мне поведал, что благодаря его заступничеству перед Карлом V смертная казнь заменена твоему супругу на пожизненные работы на галерах, а именно на «Санта Крус» из Барселоны… Ты, наверное, вскружила ему голову, этому бедному дону Рамону… уж не поужинали ли вы вместе накануне? – коварно осведомился Кортес.

«Этот предатель Рамон знал и не сказал мне, опасаясь, что я брошусь разыскивать Фульвио…»

– На «Санта Крус», – повторила Зефирина, оставив без внимания неприятный для нее вопрос Кортеса.

Она смотрела вдаль, на галеру «Консепсион», чьи огромные весла ритмично рассекали морскую гладь.

«Я сошла с ума», – подумала Зефирина, протирая глаза. Изменив курс, галера больше не двигалась в общем ряду флотилии, но направлялась прямо к флагманскому кораблю.

Прежде чем Зефирина успела что-либо произнести, в дверь постучали.

– Мессир Кортес, у «Консепсион» неприятности… Это Педро де Кадикс пришел предупредить адмирала.

– Какого рода?

– Они подняли сигнал бедствия.

Кортес взял подзорную трубу.

– С виду на борту все в порядке.

– Капитан Фернандес просит личной аудиенции у вашей милости, чтобы известить о государственной измене.

– Измена! Черт! Посигнальте ему, Педро…

Кортес посмотрел на клонящееся к закату солнце.

– Ночью мы ляжем в дрейф, пусть вышлют шлюпку, Фернандеса мы примем вечером… Пригласите его на ужин. Извините нас, дорогая.

И с этими словами Кортес вышел из каюты в сопровождении Педро де Кадикса. Оставшись одна, Зефирина схватила подзорную трубу, которую не сразу удалось отрегулировать. Наведя ее на галион, она принялась внимательно изучать судно.

Моряки убирали паруса с фок-мачты. Галера замедлила ход.

Взгляд Зефирины скользнул по палубе, по задней рубке, более удлиненной, чем на галионах. Зефирина знала, что это возвышение называлось на галерах «каретой» или «алтарем» и соответствовало парадису на галионах и каравеллах. Над ним колыхался большой красно-золотой тент.

Это был командный пункт, место для избранных, где обычно собирались офицеры, спасаясь от зловония, исходившего от каторжников.

Благодаря мощной подзорной трубе, Зефирина на расстоянии вытянутой руки от себя видела в окружении подчиненных того, кто, вероятно, и был капитаном Фернандесом. Его жесты говорили о том, что он отдает команды для подготовки судна к трудному маневру на воде.

Зефирине следовало бы отложить трубу и подняться на палубу, но она, словно зачарованная, не могла оторвать взгляда от капитана Фернандеса: ей бросились в глаза гордый разворот плеч, на которых, словно влитая, сидела кираса и мощная шея, обрамленная тонким белоснежным воротником. На голове у него красовалась широкая серая шляпа, чье красное перо скрывало лицо… Когда он обернулся, чтобы посмотреть на галион, Зефирина смогла разглядеть только черную бороду.

В окружении четырех офицеров капитан Фернандес спустился к шлюпке с шестью гребцами. Зыбь на море усилилась, и править шлюпкой было трудно.

Зефирина видела, как фелука опускается и поднимается на волнах рядом с галерой. Капитан Фернандес занял место рядом с гребцами, показав Зефирине свою широкую спину.

«Я слишком нервничаю… Фульвио, любовь моя… ты чудишься мне повсюду», – подумала она.

Еле держась на ногах, Зефирина отложила подзорную трубу и решила подняться на вторую палубу. Судно качнуло, и она споткнулась в коридоре. Наконец, ей удалось добраться до заднего мостика. Отсюда Кортес и другие офицеры наблюдали за передвижениями шлюпки.

Вся флотилия легла в дрейф.

Между «Консепсионом» и «Викторией» фелука танцевала на волнах, словно ореховая скорлупка. Педро де Кадикс выглядел озабоченным. Он смотрел на небо, которое затягивалось черными тучами.

– Начинается шторм, мессир. Это неосторожно… Кортес прикинул расстояние между фелукой и «Викторией».

– Поднимите сигнальные флаги…, – приказал он. – Пусть Фернандес как можно быстрее возвращается. Отложим до завтрашнего утра. Приказ всей флотилии становиться под паруса!

Пока моряки выполняли команду, Зефирина наблюдала за шлюпкой, которая с трудом пришвартовалась к «Консепсиону». Последнее, что ей удалось рассмотреть среди волн и брызг: стоящий в фелуке капитан Фернандес смотрит на удаляющийся галион.

Стемнело, вечер прошел, как обычно.

Корабль подпрыгивал на волнах, но это не мешало ни Кортесу, ни его офицерам ужинать.

За столом Зефирина была рассеянна, ее мысли были далеко. Кортес, отнеся это на счет непогоды, стал успокаивать ее.

– Всего лишь небольшая зыбь. Завтра небо будет ясным, как ваши зеленые глаза, прекрасная сеньора.

Галантный испанец и его офицеры выпили за здоровье Зефирины. Это не произвело на нее никакого впечатления. Она думала о широкой спине капитана Фернандеса.

Разбудил Зефирину какой-то грохот.

«Мне в пору долгих майских дней

Мил щебет птиц издалека,

Зато и мучает сильней

Моя любовь издалека.

И вот уже отрады нет,

И дикой розы белый цвет,

Как стужа зимняя, не мил».

Почему ее губы, словно молитву, повторяли поэму ее любимого трубадура Тибо Шампанского[101]? Ах, в те времена умели воспевать любовь!..

Глухие удары раскачивали корабль.

«В нас палят из пушек», – в полудреме подумала она.

Ее рука поискала Кортеса, который еще не ложился, когда она заснула, но наткнулась на пустоту.

Бум! Бум! Бум!

Качка была ужасающей. Зефирина хотела встать с кровати и полетела на пол, чуть не ударившись головой о крышку стола… оглушенная, она поднялась на ноги, но ее, словно соломинку, отбросило к сундуку.

В каюте адмирала все ходило ходуном, рушилось, падало с адским грохотом: оловянные блюда, карты, печатки, навигационные приборы, кожаные жбаны, проносились перед Зефириной. Ей пришлось нагнуться, увертываясь от них и закрываясь руками.

Наконец она поняла: флотилия попала в шторм.

Вцепившись в колонну кровати, она попыталась встать. Зрелище, которое она увидела через большой застекленный иллюминатор, который, к счастью, выстоял перед бурей, могло напугать кого угодно. При вспышках молнии Зефирина увидела бушующие волны. Раздался сухой треск – это разбилось одно из оконных стекол. Хлынула вода, Зефирина набросила на рубашку плащ и, пошатываясь, хватаясь за все, что попадалось ей под руку, добралась до двери.

Открыть ее оказалось очень трудным делом. Каждый раз, когда ей казалось, что она достигла цели, ее отбрасывало назад. Послышался адский скрежет. Зефирине, держась за стены, удалось выйти в коридор.

Шатаясь, словно пьяная, она добралась до комнаты Плюш. Перед ней предстала картина в дантовском стиле. Иллюминатор, закрытый промасленной бумагой, прорвало. В зияющее отверстие виднелись волны, огромные, как горы, высокие, как башни. Они хлестали в окно. На полу стояла вода в фут высотой. На кровати, словно на плоту, скрестив ноги, сидела мадемуазель Плюш.

– Это конец света, малышка Зефирина…! – простонала дуэнья, узнав свою хозяйку.

– Не двигайтесь, Артемиза, – приказала Зефирина, – я схожу за помощью.

– О! Не оставляйте меня, мы утонем сами и утопим все наше имущество, – простонала Плюш, цепляясь за молодую хозяйку.

– Будьте благоразумны, милая Плюш!

Зефирина попыталась вырваться.

– Благоразумной!.. О, если бы вы такое пережили, сударыня! – возопила Плюш. – Ах, Мое бедное сердце!..

Зефирина, воспользовавшись тем, что Плюш согнулась, дабы извергнуть содержимое своего желудка, высвободилась и вернулась к двери.

– Где Гро Леон? – перед тем как выйти, с беспокойством спросила она.

– Одному Богу известно… Это он порвал бумагу своим клювом! Удрал во время ужина… О! Мое бедное сердце, я сейчас умру!

Зефирина, заметив в коридоре какие-то тени, крикнула:

– Скорее, помогите нам! Мне нужен carpintore[102].

– Сейчас не время, сеньора, – отозвался боцман, – поднимайтесь наверх!..

Он показал на задний мостик. Нужно было выйти наружу, проползти вдоль галереи под ударами волн, окатывающих палубу.

Каждую минуту Зефирине казалось, что ветер сейчас оторвет ее от перил, за которые она цеплялась, и швырнет в бушующие волны.

Вверху на мачтах раздавались крики. Иногда трос обрывался, увлекая за собой державшего его человека. У Зефирины даже не было времени пожалеть несчастного. Над ее головой черное небо рассекали все более грозные вспышки молний, облака нависали все более устрашающе.

Схватившись за перила, Зефирина попыталась отдышаться. Обезумевшая от вспышек молний, оглушенная ударами грома, промокшая до костей дрожавшая всем телом, она всматривалась воспаленными от соли глазами в горизонт, пытаясь разглядеть другие корабли флотилии, но видела лишь волны головокружительной высоты, которые с ревом обрушивались вниз.

Всякий раз, когда нос судна опускался, ей казалось, что он не поднимется никогда. Однако корабль отважно взбирался на гребень волны, на мгновение застывал там и вновь падал в пустоту на тридцать футов.

По наружному трапу, ведущему на бак, Зефирина вместе с окатившей ее волной вскарабкалась на укрепление полуюта.

Волна потянула ее за собой, и она схватилась за первое, что попалось под руку. Это оказалась обутая в сапог нога Кортеса. Он с проклятиями поднял Зефирину.

– Дьявольщина! Что вы здесь делаете? – прорычал корсар, пытаясь перекричать шторм.

Зефирина, отдышавшись, ответила столь же любезно.

– Черт побери! Иллюминатор в каюте не выдержал. Все затоплено водой!

Кортес сделал знак, что все понял, и обернулся к молодому испуганному мичману.

– Октавио, найди плотника, пусть починит иллюминатор у сеньоры.

– Делай, что тебе говорят… Приведи туда кого-нибудь, или я привяжу тебя к бушприту.

Угроза оказала чудесное воздействие. Октавио тут же выполз из галереи и, захлестываемый волнами, скрылся на второй палубе.

Зефирина, вздохнув с облегчением, огляделась. Кроме Кортеса, капитана, четырех мичманов и Кристобаля, здесь находился также Педро де Кадикс. Старший лоцман выкрикивал команды рулевому, стоявшему как раз под ним. Хотя навес из золоченого дерева чудом уцелел, пост на полуюте располагался, как на всех галионах, на открытом воздухе. Однако это место в центре заднего бака судна было отчасти защищено от ветра высокими бортами.

Кортес потащил Зефирину в укрытие под бизань-мачту.

– Здесь очень опасно… Ты неукротима! – прошептал он, пожирая взглядом рубашку, прилипшую к груди Зефирины. Она запахнула мокрый насквозь плащ и прокричала:

– Я никогда не видела такой бури…

– Это необычная буря, – с озабоченным видом произнес Кортес.

Подошел Педро де Кадикс.

– Ваша милость, я слышал рассказы туземцев, думаю, это и есть то, что они называют «huracan»[103]!

Кортес и Педро переглянулись.

– Помоги тебе Бог, Педро! – проговорил Кортес.

Полуют возвышался над постом управления.

Какой-то матрос вцепился в рукоятки штурвала. Наступил такой опасный момент, что Педро де Кадикс спустился, чтобы занять место простого рулевого. С возвышения на полуюте он вращал вертикальный штурвал, соединенный на нижней палубе с горизонтальным, управлявшим рулем.

За последние годы галионы стали слишком тяжелыми, и одному человеку было не под силу приводить их в движение лишь поворотом штурвала. Навигационная наука развивалась, и точка опоры была перенесена на палубу: рукоять теперь представляла собой плечо рычага, благодаря которому румпель поворачивался почти без усилий. Но во время урагана все менялось.

Зефирина, будто зачарованная, наблюдала за тем, как Педро де Кадикс сражался с этим куском дерева, которому должен был подчиниться корабль.

– Убрать паруса!.. Марсель… Топсель!.. Малый фок… Большой бом-брамсель!

Адмирал Кортес выкрикивал команды капитану, тот передавал их своему помощнику Пигафетто.

– Монсеньор, я бы оставил бом-брамсель, он поможет нам бороться с воронками, – осмелился возразить капитан Гомес.

Кортес сверкнул глазами, однако принял предложение моряка.

«Если вице-король уступает, значит, ситуация и в самом деле опасна!» – подумала Зефирина.

Кортес обнимал ее за плечи. Зефирина, подняв голову, посмотрела на конкистадора.

«Фульвио… Если бы мы вдвоем попали в шторм… я бы не боялась погибнуть в твоих объятиях…»

– Плотник починил иллюминатор, Зефирина. Спускайся в каюту, и, клянусь тебе, мы доберемся до порта, слово Кортеса!

– Монсеньор!.. – вскрикнули офицеры.

Они с дрожью указывали на волну высотой шестьдесят футов, вздымавшуюся над кораблем. Мужчины перекрестились. Никогда еще христианину не приходилось видеть такой чудовищной громады.

Вода бушевала везде. Зефирину и Кортеса отнесло к сундуку. Если бы не сильная рука конкистадора, Зефирину смыло бы за борт. Какую-то секунду она оставалась с закрытыми глазами, дыхание у нее перехватило от ледяного душа. Губы Кортеса нашли ее губы. Она страстно поцеловала его. Когда же, удивленная тем, что жива, открыла глаза, офицеры уже поднимались на ноги. Одна за другой сыпались новости:

– Рангоуты погнуты!

– Якоря сорваны!

– Фок-мачта не выдержала!

– Бушприт тоже!

– Все тросы лопнули!

– Обшивку прорвало!

– Армада погибла!

Капеллан на коленях молился об умерших.

Три дня и три ночи бесновался ураган. Люди гибли в волнах или их давили упавшие мачты. Дьявол завладел кораблем. Люди давали этому безумному ветру новые имена: циклон, смерч, тайфун.

– Это месть Сумеречного моря! – говорили они.

Кругом стояла вода. Зефирина, как и остальные, ничего не ела. Хлеб пропал. Отсеки были залиты водой, мясо – испорчено. В трюме валялись животные – коровы и лошади дохли, раздувшись от голода.

С помощью Пикколо Зефирина без перерыва вычерпывала воду из своей каюты. Дрожащая и зеленая Плюш без сил лежала на своей промокшей кровати. Из несчастной дуэньи жидкость извергалась как сверху, так и снизу.

Зефирина повсюду искала Гро Леона. Расстроенная, она должна была признать, что птица исчезла. Мысль, что Гро Леон погиб, застегнутый бурей, приводила ее в отчаяние.

Быть может, он укрылся на борту галеры или где-то еще? Руками, покрасневшими от соли, она без устали наполняла ведра, а затем, пошатываясь, с опасностью для жизни шла к борту и выливала их.

Все эти драматические дни она мало виделась с Кортесом, не покидавшим полуют. Адмирал даже спал там в принесенном для него кресле.

На утро четвертого дня удивленные пассажиры воспрянули духом. Ветер, словно по волшебству, прекратился. На небе засияло горячее солнце.

Зефирина поднялась на полуют. Кортес и офицеры изучали океан. Нет ли на горизонте паруса? Вся ли флотилия потерпела крушение?

Весь день на галионе подсчитывали потери, латали огромные пробоины, оказывали помощь раненым и рыскали в поисках пропитания для оставшихся в живых, в особенности не хватало пресной воды.

Зефирина помогала капеллану и хирургу перевязывать раны. Она разрывала рубашки и простыни, делая из них бинты. Многим при падении мачты размозжило конечности. Нужно было ампутировать ноги и руки, прижигая культи раскаленным железом. Зефирина, сжав зубы, пыталась облегчить словом, жестом, взглядом страдания несчастных. Тех, кто умирал, выбрасывали за борт, прочтя заупокойную молитву. Тех, кто выжил, помещали в трюме, прямо на сыром деревянном полу, поскольку матрасов не осталось.

Моряки полюбили Зефирину, называли ее «наша добрая матушка» и целовали ей пальцы, узнавая их прикосновения.

На борту появилась еще одна ужасная болезнь, названная «морской пляской». Человек начинал извиваться в страшных судорогах. Десны гнили заживо, зубы вываливались. Это была цинга!

Пытаясь приподнять одного несчастного, Зефирина вскрикнула. Живого человека пожирали черви! Виной всему была негодная еда. Сухари размокли, мясо стало ядовитым. Не было ни овощей, ни фруктов. Люди гибли от истощения. Анемия не щадила никого: на сморщенной коже проступали кровянистые выделения.

Заболел Пикколо, на его лице образовались нарывы, во рту появились гнойные пузырьки. Он не мог больше принимать пищу и, скрючившись, неподвижно лежал, несмотря на все старания Зефирины. Он отдавала ему свою порцию питьевой воды.

Ко всем этим бедам добавилась еще одна, не менее страшная. Кортес, Педро де Кадикс, Кристобаль и капитан Гомес постоянно ссорились. Они не знали, куда ветер занес корабль. Песочные часы не работали, и они потеряли представление о том, где находятся.

– Паруса по правому борту!

Крики наблюдателя заставили всех высыпать на палубу. Стоя рядом с Кортесом, Зефирина вглядывалась в даль, где вырисовывались силуэты трех кораблей.

– Быть может, это вражеские корсары, монсеньор? – с опаской спросил Кристобаль.

Кортес разглядывал суда в подзорную трубу.

– На колени, друзья мои, и поблагодарим Господа за чудо, это моя флотилия, моя флотилия, – со слезами на глазах повторял Кортес.

Пока мужчины молились, Зефирина смотрела на приближающиеся корабли. Это были маленький галион, каравелла и… галера; половина весел на ней была переломана, что свидетельствовало о перенесенных во время урагана жестоких испытаниях.

Зефирина пыталась прочесть название последнего корабля. Неужели «Консепсион»?

Это была «Кармен».

Разбитые корабли подошли ближе. Команды стали перекликаться. «Дон Карлос», видимо, затонул с экипажем и грузом, «Изабелла» исчезла…

– Вы знаете, где мы находимся? – спросил Кортес.

Капитан «Кармен» не имел об этом ни малейшего понятия. Он предложил взять курс на юг. Педро де Кадикс колебался, он считал, что нужно идти на север. Кортес склонялся в пользу востока.

– Они знают, где «Консепсион»? – с безразличным видом спросила у Кортеса Зефирина.

Ответ не заставил себя ждать. Исходя из некоторых подозрительных признаков, капитан «Кармен» полагал, что на борту «Консепсиона» взбунтовались каторжники.

– Бунт! – воскликнул потрясенный Кортес.

Было ли это той самой изменой, о которой хотел сообщить ему капитан Фернандес?

Капитан «Кармен» видел, как чудовищный вал накрыл «Консепсиона», и полагал, что галера не могла выдержать этого. Скорее всего, она пошла ко дну.

Эта новость пронзила Зефирину, словно ножом… Небо, океан все поплыло у нее перед глазами.

Очнулась она в каюте Кортеса. Над ней склонился врач.

– Вам стало дурно, сеньора.

– Это сказалась усталость последних дней, – пробормотала Зефирина.

– Без сомнения. Отдыхайте, спите… Вот теплое молоко, монсеньор Кортес велел подоить для вас уцелевшую корову… Пейте и спите… Пейте и спите…

– Спасибо… Мишель!.. О! Мишель, друг мой… это Сумеречное море…

Врач выпрямился и обеспокоенно произнес:

– Она бредит, ваша милость!

ГЛАВА XXIII СОВЕТ НОСТРАДАМУСА[104]

«Вот те, кто первыми начало Богознанья

И Астрологии, прозревшей мирозданье,

Тончайшим вымыслом и сказкой облекли

И от невежественных глаз уберегли».

– Мишель, я знала, что вы придете ко мне…

Зефирина приподнялась, пристально вглядываясь куда-то. Она протягивала руки к человеку, находившемуся в комнате. В кресле сидел ее друг Нострадамус с доброй и нежной улыбкой на устах.

Зефирина узнала это красивое бледное лицо, словно высеченное из мрамора, широкий лоб и глаза цвета морской волны. Однако между бровями у него залегла глубокая складка. Мишель де Нотр-Дам о чем-то размышлял с важным и глубокомысленным видом…

– Дорогая Зефирина, разве я не обещал вам помочь, когда возникнет необходимость?

– Вы здесь, на галионе? – удивилась Зефирина.

– Да… и одновременно в своем рабочем кабинете.

– Каким волшебством, Мишель?!

– Силой своей мысли, прекрасная дама. Примите эту микстуру.

Мишель де Нотр-Дам, поднявшись, влил в пересохшие губы Зефирины снадобье, приготовленное по своему рецепту. Послушно выпив лекарство, Зефирина вцепилась в черный рукав ученого гербориста, астролога из Салон-де-Прованс.

– Мишель, помогите мне… Я согрешила против человека, которого люблю… против судьбы… Я погибла… Мы все погибнем в этом Сумеречном море.

Она зарыдала.

– Замолчи, дитя мое…

Твердой рукой Мишель де Нотр-Дам положил голову Зефирины на подушку, поглаживая холодными пальцами ее пылающий лоб.

– Расслабься, не противься… Не борись… Судьба вступает в свои права, ты не сможешь ускользнуть от нее.

– Мишель, – простонала Зефирина, – найду ли я своего сына… мужа?

– Сальфа… Софра… Сомега… Три звезды постоянно горят на небесах твоей судьбы, Зефирина… Не уклоняйся от своего пути, оставайся верной своим мыслям и ты найдешь, что ищешь.

– Но, Мишель, вы не поняли… Говорю вам, мы потерялись в Сумеречном море… Эти несчастные невежды не знают, где мы находимся. Они легли в дрейф.

– Вы отклонились на четыреста лье… иными словами, на двадцать градусов северной широты. Возьмите книгу Птолемея. Если вы будете продолжать двигаться в том же направлении, вас неминуемо унесет теплым течением… и бросит на рифы. Поставьте штурвал по розе ветров, тридцать два румба на запад, один на северо-запад, и вы достигните берега…

Зефирина явственно различила крик петуха. Она понимала, что это означает, и протянула руки.

– Мишель, останьтесь… Не покидайте меня… Слишком поздно. Фигура Нострадамуса таяла в туманной дымке и вскоре исчезла.

– Прощайте, Зефирина. Будьте счастливы, любовь моя…

Зефирина, похолодев, упала на подушки.

В иллюминатор заглядывало солнце, лучи его заливали каюту. Должно быть, Зефирина проспала несколько часов. Она проснулась свежая и отдохнувшая, с удовольствием выпила кружку молока, поставленную на столике у ее изголовья. За стеной раздавались голоса. В соседней каюте шел ожесточенный спор. Зефирина, пригладив волосы, набросила на рубашку плащ.

Кортес и его офицеры кричали друг на друга.

– Мы ходим по кругу! – рычал Кортес, стуча кулаком.

– Ваша милость… все наши навигационные инструменты разбиты, – возражал Педро де Кадикс.

– Это продолжается уже четыре дня… Нас унесет теплым течением!

Зефирина поняла, что все это время находилась в бреду.

– Здравствуйте, господа… – сказала она, подходя к столу.

– Счастлив видеть вас здоровой, дорогая, – ответил Кортес.

Зефирина склонилась над картой, которую держал Кристобаль.

– Во сне мне явилась Святая Дева. Вы отклонились на четыреста лье, иными словами, на двадцать градусов северной широты… Возьмите книгу Птолемея[105] и поставьте штурвал по розе ветров – тридцать два румба на запад, румб на северо-запад, тогда мы достигнем гостеприимного берега…

Если бы молния ударила в зал совета, смятение капитанов не было бы столь велико.

Педро де Кадикс хотел возразить, но Кортес опередил его.

– Это вам сказала Святая Дева? – спросил он.

– Да, ваша милость! – ответила Зефирина.

Она знала, чем можно пронять конкистадора. А тот, сняв свой берет с пером, поцеловал красовавшуюся на нем медаль и приказал:

– Господа, вы слышали слова Святой Девы, переданные нам сеньорой Зефириной. Курс на запад, румб на северо-запад!

Кортес опустился на колени и стал молиться, закрыв лицо руками…

ГЛАВА XXIV ЗОЛОТАЯ КАСТИЛИЯ

– Земля! Земля!

Услышав этот крик, еще не вполне оправившаяся после болезни, Зефирина поднялась на палубу.

В поле зрения показался зеленый остров Святого Хуана[106].

– Я думаю, что вы – немного колдунья, Зефирина, – перекрестившись, прошептал Кортес.

Педро де Кадикс последовал его примеру. Боцман смотрел на молодую женщину с уважением и опаской одновременно.

Она не отвечала и с нетерпением ожидала, когда можно будет ступить на сушу.

Вместе с Плюш и Пикколо, которые пережили ураган, она расспрашивала местных жителей, не видели ли они другие флотилии, есть ли новости о «Сантьяго»?

Никто из разношерстного населения острова, состоящего из португальских торговцев, испанских солдат, рабов – мавров и негров, освобожденных каторжников, проституток и монахов, ничего не мог сказать по этому поводу. Они жили здесь бок о бок, частенько дрались и переругивались, а окружающий мир их мало интересовал.

– Вы – первая флотилия, которую мы видим за долгое время в этих местах. Последняя возвратилась в Испанию, – говорили они.

– А галера «Консепсион»?

– О ней ничего не было известно.

Зефирина сгорала от нетерпения. Помятые ураганом суда нуждались в серьезном ремонте. Кроме того, команде необходимо было восстановить силы, поесть свежие фрукты, которыми изобиловал остров.

Зефирина принимала ванны в коралловых лагунах. Она мало видела Кортеса, занятого своим галионом. После бури и «предсказания «Святой Девы» их отношения изменились. Кортес не пытался больше завлечь Зефирину в свою постель. Казалось, он был восхищен ее могуществом и вместе с тем напуган.

Зефирина не жалела об этом. Все ее физические и моральные силы были направлены на то, чтобы отыскать следы доньи Гермины и Луиджи.

Ко всем ее заботам добавилась еще одна: трепещущая Зефирина опасалась беременности. Она никогда не думала об этой возможности и отвергала саму мысль о том, что может понести от кого-то другого, кроме Фульвио. Но все естественные признаки были налицо, вернее их не было, и Зефирина не могла оставаться спокойной.

Вновь встали под паруса, и вновь зашли в порт Картахена Индийского.

Зефирина совсем отчаялась. «Мы никогда не доберемся до места!» – думала она, считая дни.

В маленьком порту Картахена Зефирина узнала хорошую новость: предыдущая флотилия останавливалась недалеко от Санта-Марии. «Сантьяго» входил в состав армады. Помятый океаном корабль десять дней назад направился к перешейку Новой Испании!

«Так вот ты какая, знаменитая «Castello de Oro»[107]!», – подумала, ужаснувшись, Зефирина.

Для пассажиров, изнуренных этим трехмесячным путешествием, «Nombre de Dios»[108] являлся не самым привлекательным местом в Вест-Индии.

На длинной песчаной косе узкого перешейка не имелось ни строений, ни причала, ни настоящего убежища для флотилии, мокнущей в бухте. На сером песке стояло сто пятьдесят – двести маленьких хижин из трухлявых досок, в которых жили только пассажиры армады.

Как только Зефирина оказалась в «Nombre de Dios», она поняла, что кроме, унылого пейзажа, это место имеет жаркий и нездоровый климат, не имеет пресной воды и наводнено москитами.

Из хижин воняло, даже песок источал зловоние. Но, как сказала мадемуазель Плюш: «Не нужно жаловаться, сударыня, мы на земле, а могли бы быть под водой!»

Философия почтенной Артемизы придала храбрости Зефирине и Пикколо. Однако молодая женщина грустила из-за исчезновения своей галки. Гро Леон покинул ее.

В течение двух недель команда разгружала трюмы кораблей, выводила мулов и уцелевших лошадей. На берег снесли пушки, порох, аркебузы, доски и колеса повозок.

Пять других кораблей из флотилии Кортеса соединились с армадой. Они понесли меньшие потери, и трюмы почти не пострадали от урагана.

В конечном итоге, после Севильи пропало три корабля, в том числе и «Консепсион».

Пока Кортес занимался подсчетами животных и людей – приблизительно четверть пассажиров погибли либо во время урагана, либо от болезней, – Зефирина воспользовалась этой отсрочкой, чтобы отправиться на поиски «Сантьяго».

Сначала корабль находился в «Nombre de Dios», а затем встал на причал в Porto Bello[109].

В сопровождении Пикколо и Кристобаля Зефирина на мулах, взятых у Кортеса, добралась до Porto Bello. Она не могла не восхититься работой, проделанной конкистадорами. На уже проложенной дороге ей встречались солдаты пехоты в шлемах, с блестящими на солнце доспехами, следившие за передвижением тяжелых тележек, которые тащили индейцы. Это из Коста-Рики[110] перевозили золото. Зефирине было жаль изнуренных рабов.

Без помех добравшись до Porto Bello, она поднялась на борт «Сантьяго», охраняемого всего лишь несколькими моряками, занятыми ремонтом обшивки судна.

Зефирина, представившись кузиной, тщательно расспросила моряков и получила подробные объяснения:

«Знатная дама с ребенком, карликом и лакеем с бычьей шеей, называвшая себя донья Мария де Монталбан, очень почтенная и набожная, каких поискать, сошла с корабля в Nombre de Dios и отправилась на муле к Южному морю…»

– А как ребенок?

– Красивый мальчишка, гордый и сильный… Донье Марии есть чем гордиться.

Благодаря нескольким реалам Зефирину пропустили на корабль. В каюте еще витал отвратительный запах доньи Гермины. Это были те самые омерзительные духи, которые раньше вызывали у Зефирины сильнейшие головные боли.

Она остановилась, побледнев. Башмачок ребенка остался лежать возле кровати. Она, словно воровка, схватила его. Поблагодарив моряков с «Сантьяго», она вернулась в Nombre de Dios, гоня мулов во весь опор. Ее переполняла радость от того, что Луиджи жив, и бешенство, поскольку донья Гермина присвоила ее сына, наследного принца Фарнелло.

– Завтра мы снимаемся с места, Зефирина. Соберите вещи. Не берите слишком много, поход будет достаточно тяжелым.

Сообщая об отъезде, Кортес не мог сдержать продолжительной нервной дрожи.

Зефирина прикоснулась к его шее рукой, просунув ее под кирасу и рубашку.

– Друг мой, у вас стучат зубы, вас лихорадит.

– Да, эта лихорадка от проклятых болот[111]1, окружающих нас. На другой стороне перешейка климат более здоровый, нам нужно как можно быстрее перебраться туда.

Не успев закончить, Кортес зашатался. Зефирине пришлось поддержать его и помочь лечь.

– Вы не можете ехать, посмотрите, в каком вы состоянии.

Лицо Кортеса было фиолетовым.

– Быстро, Кристобаль, горячей воды. Мадемуазель Плюш, принесите мне маленький сундучок.

Засучив рукава, Зефирина сняла с Кортеса кирасу, расстегнула рубашку, протерла виски и грудь винным уксусом, достала из своего несессера, который принесла Плюш, немного пыльцы гвоздики и розмаринового масла, добавила в микстуру сухари из заплесневевшего хлеба и дала выпить Кортесу.

Всю ночь конкистадор дрожал на своем зловонном, мокром матрасе.

Зефирина спокойно бодрствовала рядом с ним, давала ему пить, вытирала пот, струившийся по телу. Перед восходом конкистадор был еще слаб, но ему стало лучше, перестало знобить.

– Ты совсем не отдыхала, Зефирина, ухаживая за мной, – прошептал он, открывая глаза.

– Это нормально, друг мой, каждому свой черед, – улыбнулась молодая женщина.

Он вновь опустил отяжелевшие веки.

– Странно, Зефирина, ты не любишь меня, и…

– Вы ошибаетесь, Кортес, я бесконечно люблю вас, более того, уважаю.

Услышав это, конкистадор содрогнулся. Он пристально посмотрел на молодую женщину. Взяв ее за руки, вынудил сесть.

– Что ты хочешь этим сказать, моя драгоценная козочка?

– Буду откровенна, Кортес, сначала я видела в вас лишь…

– Кровожадное животное, – с горечью закончил он.

– Скажем, удачливого солдата… Но я открыла для себя великого капитана, гордого человека. Я уважаю вашу смелость, Кортес. Нужно быть абсолютно сумасшедшим, чтобы пересечь море и броситься в эту конкисту… да, сумасшедшим или гениальным!

Зефирина сказала правду. Если она и не была согласна с методами конкистадоров и Кортеса, она не могла не восхищаться этим делом, которым жили мужчины ее времени.

– Видите ли, Кортес, – продолжала Зефирина после паузы, – вы меняете облик мира, и я вас уважаю за это… Но, что я отвергаю, так это развязанную бойню несчастных туземцев и их порабощение.

Кортес выпрямился, ему необходимо было оправдаться.

– Ты ошибаешься, Зефирина, мир принадлежит сильнейшему. Так было во все времена и будет, пока человек остается человеком. Я не очень одобряю убийств и прибегаю к ним, лишь как к вынужденным мерам… Но индейцы тоже виноваты.

– Вы преувеличиваете, эти несчастные виноваты только в том, что погибают…

– Ты ошибаешься, – мрачно проговорил Кортес. – Они виноваты в том, что борются не с нами, а между собой! Вместо того чтобы объединиться и разгромить нас, они ссорятся. Мы этим воспользовались. Мы несем им цивилизацию белого человека, спустившегося с небес, как они говорят… Я не убивал Монтесуму, его убили свои же, а я обращался с ним все время по-королевски[112]… Но я выиграл, Зефирина, а у сильнейшего – все права!

Изнуренный лихорадкой конкистадор заснул на руках у Зефирины. Она долго смотрела на него.

– Фульвио, любовь моя… – прошептала она, целуя темные кудри Кортеса.

В шесть часов утра конкистадор, очень бледный, вскочил на лошадь, и длинная колонна – флотилия, ступившая на «твердую землю», – отправилась в путь, намереваясь пересечь перешеек.

Барабанщики, флейтисты, капралы, мушкетеры, знаменосцы, артиллеристы, авантажи[113], сержанты, капитаны, фуражиры, маркитанты, парикмахеры, хирурги, хранители воды, хранители пищи, капелланы, писари, трубачи, каторжники, рабы, тащившие бронзовые пушки с головой льва на затворе, мулы, лошади растянулись блестящей на солнце змеей больше чем на лье.

За солдатами с алебардами, которые возглавляли отряд, шли индейцы – чимароны, укрощенные завоевателями и согласившиеся служить им. Эти люди с красной и белой татуировкой несли на плечах попугаев, а на головах у них красовались гирлянды из перьев и ракушек, в руках – гигантские камыши. К изумлению Зефирины, эти краснокожие люди держали во рту свернутые коричневые листья, пламенеющие на конце, и выпускали изо рта и носа дым, словно их пожирал внутренний огонь.

Верхом на хорошей лошади Зефирина вместе с мадемуазель Плюш, Пикколо и Кристобалем, который проводил время за рисованием, двигалась в личной свите Кортеса. На время экспедиции Зефирина вновь облачилась в одежду юноши, а мадемуазель Плюш – в костюм аптекаря.

Солнце обжигало. Всадники надели широкие шляпы, чтобы укрыться от его лучей. Зефирина спрашивала себя, как выдерживают испанцы в своих металлических касках и кольчугах, особенно едва оправившийся после болезни Кортес. Это был суровый поход по перешейку, соединяющему два континента.

Среди зловонных испарений болот нужно было двигаться вперед по «дороге» через лес или джунгли. Конечно, путь был уже проторен другими колоннами, но пышная растительность сразу же отвоевывала свои территории.

Индейцы чимароны, смирные и, казалось, всецело преданные Кортесу, прорубали дорогу. Нужно было преодолевать несколько раз реку и ее притоки. Удовольствие от прохладной воды здесь сплеталось с чувством опасности. Бурные речные потоки кишели крокодилами. Испугавшись одного из них, лошадь Зефирины встала на дыбы и скинула наездницу на середине реки. Зефирина почувствовала, как ее уносит течением, и забарахталась. Вакеро, вождь чимаронов, нырнул и вынес ее на берег.

Это она должна была испытывать признательность за то, что ей спасли жизнь, но с этой минуты Зефирина сделалась богиней чимаронов. Они гордились тем, что спасли это зеленоглазое создание, и приносили фрукты, чтобы она могла утолить жажду.

– Божественная Зефирина, ты можешь прийти сюда и властвовать, – с улыбкой сказал ей однажды вечером Кортес.

По ночам они строили импровизированные укрытия из веток и листвы. Лежа на ложе из листьев рядом с Кортесом Зефирина не могла уснуть. Она думала об эволюции их отношений, ставших почти братскими. «Как необычна моя жизнь!» – размышляла она, обеспокоенная мыслью о беременности, но не желая говорить об этом Кортесу.

Она прислушивалась к звукам джунглей, к крикам неизвестных животных. Даже луна, которую она видела в щели между листьями, казалась ей не такой, как раньше.

На четвертый день изнурительного путешествия колонна достигла высшей точки перешейка. По просьбе Кортеса вождь чимаронов помог ему, Кристобалю и Зефирине взобраться на дерево, где был устроен наблюдательный пункт.

С этого возвышения онемевшая от восторга Зефирина увидела бесконечные просторы темно-зеленых лесов. Вдали с каждой стороны их обрамляла золотистая полоска. На севере пенилось и волновалось Сумеречное море, или Атлантический океан; на юге же простиралась бескрайняя и очень спокойная гладь голубых вод.

– Какой же тихий, этот огромный океан! – прошептала Зефирина.

– В память о вас, друг мой, мы назовем его так… Тихий океан, – галантно заявил Кортес.

Маленький картограф записывал, не переставая, зачеркивал, описывал кривые, рисовал потоки воды и берега.

Спустившись, Зефирина подумала, что перед глазами сейчас было то, чего не видел ни один француз… два океана! Сможет ли она рассказать это своим согражданам? Она в этом сомневалась. Они все дальше углублялись в девственный тропический лес, грозивший опасностью. Она спрашивала себя, выйдет ли отсюда когда-нибудь?

Ко всем испытаниям добавилось еще одно, болезнь, которая свирепствовала среди солдат[114].

– Ты кушать, как чимарон, чтобы не болеть, как они, – говорил вождь, давая Зефирине и ее людям корни и фрукты.

Больше всего она страдала от невозможности вымыться. Однажды очень ранним утром она отошла подальше от лагеря, спустилась к ручью, собираясь помыться. Место было спокойным. Зефирина сняла одежду и с наслаждением окунулась в реку. Она вышла, вытерла рубашкой тело и подставила его первым лучам солнца. Зефирина расслабилась, сидя на берегу реки на своем плаще. Внезапно она взвизгнула – какая-то отвратительная тварь набросилась на нее, сильно сжала и поволокла к лесу.

Это была огромная змея пятнадцати футов в длину. Чудовищная рептилия обхватила ее своими кольцами. Зефирина отбивалась, кричала, задыхалась. Змея брызгала ей в лицо вонючей слизью, сжимала кольца вокруг ее тела. Зефирина, рыдая, хваталась за кусты. Цепкий хвост обхватывал ее руки, грудь, живот. Удав безжалостно душил ее, чтобы потом проглотить в своем мерзком логове.

ГЛАВА XXV ПАНАМА

– Он есть очень толстый… очень вкусный! – с удовлетворенным видом заявил Вакеро.

Вся в слизи удава, Зефирина отупело смотрела на улыбающееся лицо вождя чимаронов. Индеец спас ее во второй раз, резким ударом отрубив голову змее.

Зефирина была вся в синяках и кровоподтеках, прихрамывала и с трудом дышала. Она позволила Вакеро умыть себя.

– Белая женщина, спустившаяся с небес, – очень красивый! – тоном знатока заявил чимарон.

Он подобрал медальон, который она потеряла, надел ей на шею и завернул Зефирину в рубашку.

Появление Зефирины, которую нес на руках краснокожий Вакеро, встретили криками.

– Это очень неосторожно, сударыня, гулять одной в этих диких местах! – засюсюкала Плюш, у которой всегда была наготове прописная истина.

Зефирина не могла сесть на лошадь. Кортес приказал приготовить носилки. Но нет худа без добра. У Зефирины вновь начались регулы, говорившие о том, что она не была или больше не была беременна. Явился ли тому причиной удав или усталость от путешествия? Успокоенная Зефирина не знала, но все еще переживала ужас от недавнего происшествия.

Она обещала себе впредь быть послушной и добродетельной.

Лежа на жестком деревянном полу, она надрывно кашляла, ей было больно дышать.

– Цибальт!.. Цибальт! – проговорил Вакеро, всунув ей в рот трубочку из коричневых листьев с горящим кончиком.

Он сделал ей знак вдохнуть. Зефирина послушалась. Теплый дым заполнил легкие. Она закашлялась, стала отплевываться. Удивленная, заинтересованная, с глазами, полными слез, она повторила опыт. И потихоньку привыкла. Дым успокаивал ее. Она заметила, что многие испанские солдаты проделывают то же самое; они называли эти растения tabaco. Что же касается мадемуазель Плюш, подружившейся с одним беззубым чимароном, почтенная старая дева, сидя на своем муле, курила «цибальт» за «цибальтом».

Три дня спустя с трубочкой tabaco в зубах Зефирина и ее дуэнья выехали на холм, с которого открывался вид на Панаму…

Несмотря на боль и слабость в теле, Зефирина пожелала сесть на лошадь, чтобы въехать в город рядом с Кортесом.

Каким образом удалось конкистадорам всего за десяток лет[115] построить на этих негостеприимных землях свою маленькую цивилизацию, этот белый город, омываемый лазурными водами Южного моря?

Этот испанский город на южном море был похож на шахматную доску. В центре располагалась Пласа Майор, где находились символы новой власти как гражданской, так и религиозной: позорный столб и помост для приговоренных инквизицией к сожжению на костре. Своими деревянными домами, церквами, строящимся собором, монастырем, портом Панама восхищала путешественника.

Зефирина не являлась исключением. Она смотрела на испанский город глазами провинциального человека, попавшего в цивилизацию.

Улицы наводняли моряки, солдаты, алькальды, альгвасилы, поселенцы, чиновники испанского короля, эмигранты, искатели приключений, идальго, торговцы, смуглолицые дети-метисы, мулаты, индейцы, испанцы, негры, zambos (дети негра и индеанки), castizos (светлокожие метисы) или coyotes (темные метисы). Плотники строили новую флотилию, чтобы бороздить Тихий океан. Были там и публичные дома, женщины легкого поведения, игорные дома, кабаре. Среди всей этой суматохи прогуливались индейцы с перьями на голове. Другие, менее удачливые, были закованы, обращены в рабство. Несчастные тащили тяжелые грузы вместе с неграми, привезенными с берегов Африки португальскими, английскими и французскими моряками, которые извлекали выгоду, продавая на островах рабов испанцам.

– Посмотрите, сударыня, на все это золото! – проезжая мимо, восхищалась Плюш.

Золоченые идолы, серебряные статуи, ларцы с драгоценностями громоздились перед церквами. Зефирина не нуждалась в объяснениях. Она уже не знала, имеет ли право клеймить все это: золото, которое Кортес отобрал у ацтеков, готовили для отправки в Испанию.

Дворец губернатора вчерне уже закончили. Великолепное здание, грандиозное, вычурное, новенькое, сверкающее. Губернатор дон Бенито ждал Кортеса на ступенях крыльца. После обычных приветствий конкистадор сухо упрекнул дона Бенито за плохое состояние дорог.

– Необходимо срочно строить мосты… Чем вы тут занимаетесь! У вас сиеста[116]! – буркнул Кортес, не обращая внимания на ослепительный в лучах солнца город.

Приунывший дон Бенито предложил направить рабов на прокладку дороги через джунгли.

Выяснив этот вопрос, Кортес согласился устроиться со своей свитой во дворце. Но тут конкистадора ожидал сюрприз.

– Фернан, любовь моя!..

Ацтекская женщина, прекрасная Малинцин[117], бросилась в его объятия. Она вела себя с ним как с законным супругом. И в самом деле, вслед за ней появился очень красивый ребенок – Мартен Кортес[118]. Женщина приехала из Теночтитлана, чтобы встретиться со своим «мужем». Взглянув на смущенного Кортеса, Зефирина с трудом поборола сильнейшее желание расхохотаться. Конкистадор мог подмять под себя целый континент, но сник, оказавшись между двумя женщинами.

Умная и страстно влюбленная в Кортеса прекрасная Малинцин, Зефирина сразу поняла это, была активной помощницей завоевателя, даже его политической советницей в вопросах, касающихся ацтеков.

Сотрудничая со своим любовником, она оказывала ему огромную помощь в завоевании империи Монтесумы.

Одного взгляда на Зефирину было достаточно, чтобы отнести ее в стан соперниц и возненавидеть. Малинцин не скрывала ненависти.

Чтобы держаться подальше от враждебных взглядов, Зефирина отказалась от приглашения губернатора. С Пикколо и Плюш она нашла приют в маленьком домишке одного францисканца, брата Андело.

Он был шокирован, увидев ее в мужской одежде. Вымыв волосы и смазав царапины, Зефирина вновь облачилась в костюм, присущий ее полу, который, так же как и Плюш, предусмотрительно привезла с собой.

В сопровождении Пикколо и дуэньи молодая женщина спустилась в порт. Первым человеком, кого она встретила, оказался Вакеро, вождь чимаронов. Раньше у нее не было времени попрощаться с ним и поблагодарить.

На глазах у четырех идальго, потеющих в своих безвкусных пестрых камзолах и шапочках с султанами, Зефирина бросилась на шею Вакеро.

– Ради всего святого! Вот стыд! Белая женщина и дикарь! – насмешливо бросил самый высокий из идальго.

– Этот «дикарь», сеньор, настолько дик, что спас мне жизнь, и я запрещаю вам говорить такие глупости! – заявила Зефирина.

Идальго, ворча, ретировались во дворик таверны.

– Вакеро, чем тебя отблагодарить? – оборачиваясь к чимарону, спросила Зефирина.

Она хотела подарить ему что-то на память или дать несколько золотых реалов, которые позволили бы ему купить оружие, безделушки, которые люди его племени просто обожали.

Вакеро с достоинством отвел руку Зефирины.

– Белая женщина, сошедшая с небес, навсегда оставила изумрудный блеск глаз в сердце Вакеро…

С этими словами, достойными трубадура Тибо Шампанского, он удалился, оставив Зефирину, погруженную в задумчивость.

Она с достоинством прошествовала мимо хохочущих идальго.

«Цивилизация часто оказывается совсем не там, где принято считать!»

Она бродила среди бочонков с гвоздикой, горчицей, корицей, расспрашивала моряков. Расследование на пристани дало результаты, превосходившие все ее ожидания.

«Бригантина[119] под командованием Диего де Альмагро четыре дня назад ушла из Панамы. На ее борту находились женщина под вуалью, ребенок, карлик и оруженосец с бычьей шеей…»

– Вам известно, куда отправился корабль? – трепеща, спросила Зефирина.

– Судя по постановке парусов, на юг, но это все, что я знаю, сеньора, – ответил матрос, проворно засовывая в карман золотую монету, которую протянула ему Зефирина.

Молодая женщина в задумчивости вернулась в домик брата Анджело.

Она полагала, что донья Гермина отправится на север в империю ацтеков[120]. А она двинулась на юг.

Тем временем пришел Кристобаль, картограф, чтобы от имени его милости Кортеса пригласить Зефирину на ужин.

– Друг мой, что, по вашему мнению, находится на юге? – спросила Зефирина.

На земле возле домика францисканца Кристобаль нарисовал перешеек Золотой Кастилии и два округлых континента.

– Мессир Кортес завоевал империю ацтеков «мексикас» – это здесь. Со своим знаменитым лейтенантом Педро де Альварадо он покорил королевство микстеков и майа[121], основав Веракрус… Но там, на юге, сеньора Зефирина, находится огромная империя со сказочными богатствами: Пиру[122]!.. На сотни тысяч лье там растянулась сказочная империя инков… которой управляет абсолютный государь, наделенный божественными правами, Сапа Инка.

– Если бригантина ушла на юг, Кристобаль… куда, по-вашему, она может причалить?

– Да, это капитан Диего де Альмагро, – без труда догадался Кристобаль. – Он направился в авангарде с каноником Люком… Альмагро, сеньора, плывет сюда, в Тюмбес[123], – ответил Кристобаль, изобразив на карте завиток.

– Но Кристобаль…

– Пойдемте, сеньора Зефирина, сегодня вечером вы, без сомнения, узнаете все, что вас интересует…

– Что ж, дайте мне несколько минут, чтобы привести себя в порядок.

Вполне удовлетворенная затраченными усилиями, с завитыми волосами, одетая в простое бледно-зеленое платье, но с головокружительным декольте, Зефирина с мадемуазель Плюш и Кристобалем появилась во дворце губернатора.

Великолепный Кортес с изумрудными и брильянтовыми серьгами в ушах встречал молодую женщину как хозяин дома.

Везде, где бы ни появлялся этот дьявол в облике мужчины, он становился бесспорным главой.

С нежностью, которая переполняла безумным бешенством прекрасную Малинцин, он обнял Зефирину за талию и представил ей приглашенных. Толстый, крайне неприятный банкир Гаспар де Эспиноза и… четверо идальго, в которых Зефирина сразу же узнала своих утренних знакомых из порта.

– Позвольте представить вам, княгиня, гордых капитанов, старых друзей, Франциско Пизарро и его братьев Гонсало, Фернандо и Хуана…

Зефирина мгновенно возненавидела этих братьев Пизарро с их хвастливым, кичливым видом и алчными глазами.

Уроженцы Эстрамадуры, они были незаконными детьми одного офицера, который не стеснял себя узами брака и наплодил детей от разных женщин, одна из которых – проститутка, как говорили, бросила сына Франциско на ступенях церкви, и он хвастался, что его вскормила свинья.

Отслужив солдатом в Италии и конкистадором под предводительством Кортеса (отсюда и брала начало их «дружба»), Франциско Пизарро встретил троих своих братьев, затем Диего де Альмагро и отца Люка, таких же неучей, как он сам. Эти отчаянные головы основали «союз» для завоевания страны инков, в которую они уже совершили набег.

Слушая, бахвальство, Зефирина не пыталась скрыть раздражения. Как может" Карл V доверять проходимцу Франциско Пизарро, его подозрительному дружку Люку и этому Диего де Альмагро, который, видимо, стоит их!

Казалось, не замечая холодности молодой женщины, братья Пизарро принялись расточать любезности, чтобы заставить ее позабыть об утренних насмешках.

Кортес перебил их, чтобы представить Зефирине еще одного приглашенного.

– А вот, княгиня, Фернандо де Сото… Он отличился в империи майа, искусная шпага и сердце из бронзы.

Казалось, что Кортес оказывает Сото большое уважение. Капитан с изысканностью поклонился Зефирине. Она ответила любезным реверансом. К Пизарро она испытывала лишь презрение, однако оценила благородную осанку де Сото.

Она заметила, что Кортес на все лады склонял ее титул «княгини» Фарнелло. Вдали от Карла V конкистадор более не опасался произносить ее имя, призванное ослепить его «друзей». Между этими великими капитанами, за исключением, быть может, Сото, разгорелось грозное соперничество. Маленькие черные глазки Франциско Пизарро сузились от зависти, когда Кортес рассказывал о своих геройствах в стране Монтесумы!

Бледная, гордая, закутанная в полосатые покрывала, украшенные рубинами с кровавыми бликами, Малинцин вступала в беседу редко, но говорила на превосходном кастильском.

Зефирина не могла не восхищаться ацтекской красавицей. Тяжело было смотреть, как та совершенно потеряла голову от любви к Кортесу.

Не считая мадемуазель Плюш, Зефирина была единственной белой женщиной на ужине. Эти господа очень вольно вели себя и, не особенно смущаясь, затеяли под столом атаку.

Три ноги, принадлежащие капитанам Пизарро, дотронулись до ножки Зефирины, младший брат Хуан строил куры Плюш, которая не помнила себя от восторга.

Что же до Кортеса, то он хотел показать сидящим за столом, что Зефирина принадлежит ему и что она поедет за ним на юг.

– Итак, дорогая княгиня Зефирина, что вы скажете о Пизарро, который собирается в третий раз отправиться на юг вслед за лейтенантом Альмагро… Мне говорили, что между вами с Диего возник холодок! Ба! На юге ваш лед растает!.. Мой бедный Франциско, там ты не найдешь ничего, кроме груды камней! – насмехался основатель Веракрус, осушая бокал.

Подавив бешенство, Пизарро ответил:

– Иногда камни превращаются в золото, дружище Кортес. Это лучше, чем когда золото превращается в камни, как произошло с сокровищами Монтесумы!

– Ха! Ха! Ха!

Трое Пизарро расхохотались вслед за старшим братом. Зефирина подумала, что Кортес сейчас взорвется. С большим трудом конкистадор овладел собой, и беседа приняла более спокойный характер.

Много говорили об эпидемии пурпурной лихорадки[124] и нарывных болезнях[125], которые свирепствовали среди индейского населения Мексикаса и Юкатана.

Никто не произносил этого вслух, но Зефирина догадалась, что капитанов не особенно огорчало, что небеса решают проблему перенаселенности, сделав индейцев беззащитными перед болезнями, завезенными конкистадорами.

Затем разговор перешел на более веселые темы. Зефирина поняла, что торжествующий Франциско Пизарро получил от Карла V, письмо с королевским указом, назначающим его официальным представителем испанской короны на юге, почти вице-королем.

Кортес впал в дурное расположение духа. Пизарро оказался неуязвим для его колкостей, тем более, что банкир Гаспар де Эспиноза финансировал предприятие.

Бригантины Пизарро должны были сняться с якоря через несколько дней.

Кортес принялся разглагольствовать. Зефирина воспользовалась этим, чтобы прошептать:

– Мне бы очень хотелось отправиться с вами, капитан Пизарро.

– Это не увеселительная прогулка, сеньора, я беру только мужчин, – также шепотом ответил Пизарро.

– Однако, капитан Пизарро, я позволю себе настаивать…

– Вопрос исчерпан, княгиня, это слишком опасно. Вы останетесь с моим другом Кортесом… он уж об этом не пожалеет.

После чего Франциско Пизарро и Гонсало прижали свои ножищи к коленам Зефирины. Неужели ей, чтобы добиться своего, придется удовлетворить похоть всех четверых Пизарро? Это слишком для одной женщины. Однако Зефирина решила, что должна любой ценой проникнуть на борт. Но каким образом, не «уступив» братьям Пизарро?

В столовой, освещенной канделябрами, стояла невыносимая жара.

После ужина гости вышли в парк. Зефирина была вся в поту, шелковое платье прилипло к телу. Она стала искать место, чтобы освежиться.

В кабинете она нашла горшок с теплой водой и смочила лицо и руки, при пламени свечи пригладила выбившиеся пряди волос.

Она смотрела на свое отражение в зеркале, и внезапно руки ее замерли в воздухе. Искаженное злобной гримасой лицо Малинцин появилось за ее плечом. Темные глаза индеанки сверкали бешеной ненавистью.

Малинцин держала в руке длинный кривой нож.

– Ты завладела сердцем Кортеса… Ты умрешь… – прошипела красавица, схватив Зефирину за горло.

ГЛАВА XXVI «ЖЕНА» КОРТЕСА

Зефирина успела отпрянуть. Она протянула руку и схватила Малинцин за запястье. Вцепившись друг в друга, женщины упали на пол.

Зефирина сражалась с энергией отчаяния. Малинцин, гибкая как лиана, брызгала слюной и царапалась, пытаясь всадить нож в горло своей противницы, Более молодая, чем индеанка, но менее опытная в такого рода сражениях, Зефирина чувствовала, что силы изменяют ей. Она поняла – ей грозит гибель.

Она видела искаженное лицо индеанки, ее горящие словно угли глаза. Почти смирившись, Зефирина подумала: «Я пропала».

Кривой кинжал с золотой узорной ручкой дюйм за дюймом подбирался к ее горлу.

Вдруг над ними раздался глухой вопль:

– А я еще сомневался!

Это вошел Кортес. Он прыгнул на Малинцин и без труда оторвал ее от жертвы. Индеанка испустила крик боли и бешенства. Кортес оттащил ее за волосы и стал нещадно избивать, нанося удары сапогами и кулаками.

– Когда я заметил, что ты исчезла, подлая тварь, я сразу понял, что ты что-то замыслила, ты же мнишь себя очень ловкой и хитрой… индейская сучка… получай…

После каждого слова он награждал ее тумаками. Зефирина поднялась, растрепанная, испуганная жестокостью конкистадора.

– Вы с ума сошли? Вы ее сейчас убьете!

Зефирина повисла на руке Кортеса.

– Пустите меня, я прикончу эту сучку… прикажу убить ее у позорного столба, публично…

– Но остановитесь же… Это мать вашего сына!

– Она пыталась убить вас, дрянь! – рычал Кортес.

– Ну так что же! – запротестовала Зефирина.

Привлеченный воплями, в комнату вошел Кристобаль.

– Ах, вы как раз кстати! Уведите этого одержимого и успокойте его, – проговорила Зефирина, подталкивая Кортеса и картографа к выходу.

Оставшись наедине с Малинцин, Зефирина принялась хлопотать вокруг нее. У забившейся в угол индеанки распухла губа, из носа и рассеченной щеки лилась кровь. Зефирина разорвала свою нижнюю юбку, обмакнула ее в прохладную воду, и бережно стала промывать раны Малинцин. Та смотрела на княгиню с удивлением.

– Ты не хочешь мстить, белая женщина?

– Нет! Я даже понимаю тебя, Малинцин… Только ты ошибаешься, я ничего не украла у тебя!

– С самого своего возвращения Кортес не прикоснулся ко мне! Он думает о тебе, и его сердце пожирает внутренний огонь.

Зефирина улыбнулась.

– Нет, Малинцин, он уедет с тобой в Мексикас и, надеюсь, будет обращаться с тобой как со своей женой!

– К любовнице все относятся с презрением… Он хочет жениться на испанке, не на индеанке, даже если она дочь великого вождя… – с гордостью проговорила Малинцин. – Он хочет жениться на тебе. Таковы его намерения, я знаю! – рыдая, продолжала женщина.

– Так что ж, он обманывается, я не свободна.

– Ты не хочешь ехать с нами в Мексикас? – удивилась Малинцин.

– Мне нужно на юг, Малинцин. У меня тоже есть сын, одна женщина похитила его… и еще я хочу вернуть любимого человека.

Малинцин недоверчиво спросила:

– Это не Кортес?

Она была почти оскорблена.

– Нет, это мой супруг… Его зовут Фульвио Фарнелло. Он итальянский князь… Его прозвали «Кривой Леопард», потому что у него нет одного глаза, но, Малинцин, это самый лучший мужчина на земле.

– Как ты любишь его… Ты красивая, Зефирина, ему повезло, этому мужчине, я завидую твоей коже и золотым волосам, – проговорила индеанка, робко дотрагиваясь до роскошной шевелюры Зефирины, растрепавшейся во время драки.

– Ты тоже красива, Малинцин. Этому идиоту Кортесу очень повезло, – искренне призналась Зефирина.

Обе женщины с волнением посмотрели друг на друга.

– Друзья? – спросила Зефирина.

– Друзья, белая женщина! – ответила Малинцин.

– Тогда помоги мне, Малинцин, прошу тебя!..

Зефирина поведала индеанке причины, побудившие ее вновь пуститься в путь, об ужасном путешествии, которое она совершила. Она тактично обошла стороной свои интимные отношения с Кортесом, зато много говорила о Луиджи, Фульвио и воровке донье Гермине! Несмотря на побои, Малинцин встала:

– Женщина, говоришь ты, которая называла себя доньей Марией де Монталбан? Да, я ее видела, поскольку приехала на корабле из Оаксаки, для того чтобы ждать Кортеса здесь, в Панаме… Эта донья Мария заинтересовала Малинцин, белая женщина, с ней был ребенок, твой, судя по твоим словам, карлик и оруженосец со взглядом мошенника… Но она уехала не одна.

– Знаю, она уехала с капитаном Альмагро! – радостно подтвердила Зефирина.

Малинцин тряхнула черными косами.

– Я не говорю о белых, с ней был краснокожий… Думаю, что у них было назначено что-то вроде встречи. Он не ацтек и не чимарон, называл себя Наско… Думаю, белая женщина, это был инка.

– Инка в Панаме? – прошептала Зефирина.

– Быть может, он приехал из Тюмбеса или даже из Куско на встречу с твоей доньей Марией…

– Что тебе известно, Малинцин, о королевстве инков?

– Немного, Зефирина, белая женщина… Я узнала, что Сапа Инка Гуйана Капак – молодой вождь, богатый и доблестный – умер. После него осталось двое наследников, и они оспаривают власть. Незаконный сын, рожденный вне брака Атагуальпа получил поддержку на севере империи и у начальников армии его отца, его столица – Кито. Другому, законному, сыну Гуаскару достался юг страны. И будто бы сам Сапа Инка короновал его в столице Куско.

– Империя большая, Малинцин?

– Громадная, Зефирина. Говорят, что она разделена на четыре области: Шиншасуйу на севере, Колласуйу на юге, Антисуйу на востоке и Контисуйу на западе[126]… Там есть горы, возвышающиеся более чем на пятнадцать тысяч футов[127], но этого не видел никто. Одни только люди-кондоры могут об этом говорить.

– Люди-кондоры?

Малинцин испуганно проговорила:

– Да, белая женщина, люди, которые могут летать…

Малинцин осенила себя знамением, поскольку была крещеной.

– У этих инков есть свои божества, Малинцин?

– Конечно, златовласая Зефирина, их всемогущий бог называется Виракоша, он хозяин красоты всего мира… и…

Казалось, Малинцин что-то взволновало.

– Что такое, Малинцин? – настаивала Зефирина.

– Виракоша вышел из вод одного озера. Это был бледнолицый человек с седой бородой, очень тучный. На нем была простая белая туника. Прежде чем уйти, он предсказал свое возвращение, и исполнение этого предсказания ждут все инки, понимаешь, Зефирина. Инки подумают, Пизарро и испанцы – это возвращение их бога… а я, Малинцин, бедная женщина из племени ацтеков, знаю, что это не так!

Зефирина как могла пыталась рассеять страхи Малинцин. По мере того как индеанка говорила, Зефирина начинала отдавать себе отчет, что та знает больше, чем хочет признаться. Видимо, между ацтеками и инками до прихода конкистадоров происходил культурный обмен.

– Забудь этих смердящих собак, Пизарро, я поговорю с другим, он мой друг, бледнолицая женщина… У него доброе сердце, он отвезет тебя…

– Ты говоришь о Фернандо де Сото? – спросила Зефирина.

– Да, позволь мне все устроить. По приезде в Тюмбес ты найдешь моего брата по расе, живущего там. Его мать была ацтекской принцессой из моего рода, увезенной в рабство инками. Он умен, богат, немного говорит по-испански, и у него пятьдесят лам. Зовут его Пандо-Пандо. Найди его, назови мое имя, он тебе поможет, Зефирина, сестра моя…

Взволнованная тем, что Малинцин назвала ее сестрой, Зефирина поцеловала ее.

– Я не хочу уезжать, не взяв с Кортеса клятвы, что он снова не начнет бить тебя, сестра моя Малинцин…

– Не беспокойся за Малинцин, я знаю Кортеса, это дитя. Уезжай, сестра, уезжай, не повидав его, и все станет на свои места…

Зефирина смотрела на прекрасную Малинцин – полосатые покрывала разорвались, обнажив великолепную грудь.

«Однако у побежденной есть оружие, чтобы подчинить победителя!»

Несколько дней спустя в порту пели «Аве Мария Стелла». Негодяи братья Пизарро отплывали на трех кораблях с восемьюдесятью тремя мужчинами и двадцатью семью лошадьми на борту[128].

Доминиканский священник отец Винсенте де Вальверде благословил экспедицию и королевское знамя.

Зефирина понимала, что захват золота оправдывался борьбой с неверными.

На следующий день, послушавшись совета Малинцин, не попрощавшись с Кортесом, Зефирина села вместе с мадемуазель Плюш и Пикколо на одну из двух бригантин Фернандо де Сото.

На борту находилось сто человек и восемнадцать лошадей.

Несложные вычисления позволили Зефирине понять, что, считая солдат Пизарро, двести восемьдесят три человека и сорок пять лошадей отправлялись завоевывать одну из самых больших империй в мире.

«Они сошли с ума, эти испанцы… Они отправляются на верную гибель!» – думала Зефирина.

Трепещущая, она позволила на какое-то мгновение отчаянию завладеть собой. Нужно ли было совершать настоящее кругосветное путешествие для того, чтобы настичь донью Гермину? Что ждет ее в этой странной волшебной стране: радушный прием или смерть?

Со своей неукротимой отвагой Зефирина все же надеялась, что все закончится хорошо, без кровопролития, мирно…

Она найдет своего сына, Луиджи… свою любовь Фульвио…

Берега Панамы, золотистые на солнце, постепенно удалялись.

Несказанный восторг охватил Зефирину. Она в Тихом океане!

Корабли уже превратились в маленькие точки на горизонте, когда в город вошла странная троица: крепкие, закаленные в испытаниях мужчины, одетые как моряки, хотя и в лохмотьях, но, казалось, путь по тропическим джунглям не слишком изнурил их. Судя по их разговору, они пришли из Номбре де Диос.

Самый высокий из них, парень с темной бородой, загорелым лицом, прищуренными глазами. На одном из них он носил черную повязку… Одет был в куртку с присборенной талией, на плече у него сидела толстая птица с серым хохолком.

Saperlipopette! Sardanapal![129] – каркала птица, к большой радости портовых грузчиков.

– Эй! Кривой! – крикнул один из них, – на вид ты здоров. Не нужна ли работенка тебе, твоим приятелям и этой забавной пичуге?

Кривой великан наклонился к своим друзьям. Они недолго посовещались, затем парень ответил:

– Черт побери, угадали… к тому же его милость скоро собирается в Мексикас… и ему как раз требуются парни, чтобы обрюхатить тамошних макак… Ха! Ха!

Кривой великан и его товарищи расхохотались вслед за грузчиками.

– Иди во дворец губернатора, кривой!

Последовав совету грузчика, трое мужчин двинулись в указанном направлении. Когда они оказались на улочке, ведущей во дворец, один из моряков, самый худой, с суровым лицом и полысевшей головой, прошептал кривому великану:

– Это неосторожно, вы направляетесь прямо в пасть волка.

– Что, по-твоему, мы должны делать?

– Если вы объявитесь, нас, без сомнения, вновь отправят на галеры и вернут его величеству Карлу V.

– Нас ждут товарищи в Опаловой бухте. Ничего не бойся, Паоло, не будь капитулянтом, ты принесешь нам несчастье.

Лысый моряк нахмурился, и его глубоко посаженные глаза, казалось, совсем исчезли.

– Пусть монсеньор извинит меня, но я греб наравне с вашей милостью, я сражался так же, как ваша милость… и…

Он оскорбленно поджал губы. Великан с признательностью положил руку на плечо своего спутника.

– Это правда, дорогой Паоло. Извини меня, ты заплатил за свою преданность с лихвой. Но еще одно маленькое усилие, всем нам кажется, что она здесь.

Кривой великан застыл на месте при виде дворца. Для парня такой закалки он казался слишком взволнованным, нервным.

– Позвольте Буа-де-Шену сходить на разведку, монсеньор! – взмолился Паоло.

– Пусть идет, – согласился кривой.

Третий мошенник, здоровяк с кривыми ногами, в развалку направился к дворцовой страже, а его спутники тем временем укрылись за строящейся стеной. Буа-де-Шен не замедлил вернуться. Он шел, посвистывая. Великан спросил его:

– Итак, узнал что-нибудь?

– Еще бы, капитан… ваша дамочка только что отчалила под теми парусами… которые вы видите там. Вдали.

– Как ты узнал?

– Хм, просто я спросил про белую дамочку, смазливую блондиночку, которая должна быть здесь, в Панаме!

– Ты спросил у солдат.

– Нет, капитан… Нет, у одной дикарки, которая так чертовски любезна, что ждет вас.

Буа-де-Шен указал на красивую молодую индеанку, которая держала за руку мальчугана лет семи-восьми.

– Иди поиграй, Мартен… – сказала она и отослала ребенка в сад. Затем направилась прямо к тому месту, где притаились моряки.

Кривой, выйдя из-за стены, снял свой берет.

– Мой товарищ сказал, сеньора, что, вероятно, вы можете мне помочь, я разыскиваю…

– Донью Зефирину.

Великан удивленно посмотрел на индеанку.

– Вы с ней знакомы?

– Я ее «сестра» Малинцин… Ты Фульвио… Фульвио Фарнелло, ее супруг… Она говорила о тебе. Иди за мной.

– Но, монсеньор… А если вас обнаружит Кортес? – прошептал Паоло, держа князя за рукав его изношенной блузы.

Малинцин обернулась:

– Не бойтесь, я друг. Положитесь на меня. Кортес ничего не узнает. Пойдем, Фульвио…

Красавица Малинцин повлекла Фульвио и его спутников к потайной двери панамского дворца.

ГЛАВА XXVII ДЕТИ СОЛНЦА

Тюмбес, главный порт империи инков, где стояло на причале множество парусных судов, производивших внушительное впечатление, лениво нежился среди пальм под жарким солнцем.

С борта корабля восхищенная Зефирина любовалась соборами, дворцами, низенькими квадратными домиками, расположенными рядом со сверкающим морем.

Тройная крепостная стена ограждала город, делая его неприступным.

Франциско Пизарро причалил немного южнее. И со своими пушками направился к городу, чтобы зажать его в тиски. Глядя с бригантины на город, Фернандо де Сото не знал, как поступить. Он опасался сопротивления. Длинноволосые жители носили одинаковую одежду независимо от пола. Они были далеко не дикарями и показали себя очень радушными. В белых хлопковых рубашках без рукавов, коричневых плащах и сандалиях из кожи ламы, они открыли все ворота на море и на суше, чтобы выйти к испанцам.

У сановников были короткие волосы. Они носили длинные золотые серьги. Конкистадоры сразу же прозвали их Oregones[130].

Их жены тоже были все в золоте, на которое испанцы смотрели с завистью. У женщин были великолепные волосы, собранные на макушке и волной ниспадающие по плечам. Зефирина заметала, что они очень блестят, и ей стало интересно, как достигается подобный эффект. Кроме того, она отметила выщипанные брови и нарумяненные щеки.

Толпа, обступившая испанцев, была такой плотной, что могла легко раздавить их. Зефирина догадывалась, что несмотря на свой гордый вид, Фернандо де Сото опасается этих людей.

– Оставайтесь позади меня, сеньора, – прошептал конкистадор.

Уцепившись за свою хозяйку, мадемуазель Плюш и Пикколо усиленно крестились, чтобы отвести от себя дурной глаз индейцев.

Зефирина улыбалась детям, приветствовала женщин и мужчин. Она понимала – опасаться нечего. Сбывалось предсказание их Виракоши: инки предлагали подарки посланцам «белых богов, спустившимся с небес»!

Они стекались со всех сторон. Среди них были священники, одетые в белые шерстяные стихари, окаймленные красной бахромой. Эти святые люди носили на голове тиары, украшенные золотым солнцем, над которыми вздымались перья попугая.

– В конце концов их священники носят костюмы, похожие на одеяния наших епископов, не считая перьев! – прошептала Зефирина монаху Вальверде.

Служитель божий ответил разъяренным взглядом. Он ненавидел эту сатанинскую женщину и этих злосчастных неверных.

Соединение с армией Франциско Пизарро состоялось вечером.

Как и опасалась Малинцин, негодяю и его братьям даже не пришлось стрелять из пушек для устрашения туземцев, он официально объявил себя Виракоша, богом инков, который пришел по волнам.

Всю вторую половину дня происходили празднества и танцы в честь богов Манко Капас и Маммы Оккло, сына и дочери солнца! Чтобы достойно отпраздновать это событие, жрецы привели грациозное животное с длинной шеей и длинной коричневой шерстью – ламу – и перерезали ей горло, принеся в дар светилу.

Зефирина отвернулась. Она не переносила вида крови, даже крови животного.

– Варвары! Безбожники! Еретики! – метал громы и молнии доминиканец Вальверде.

Этот монах ужасно раздражал Зефирину. Она вместе с Плюш и Пикколо решила попытаться разыскать в толпе солдат Диего де Альмагро.

Очень быстро она узнала все, что хотела. По словам испанцев, Альмагро высадился на двадцать пять лье ниже Тюмбеса и уехал в неизвестном направлении.

Зефирина раздумывала, как ей поступить, когда заметила братьев Пизарро, Фернандо де Сото и монаха Вальверде, которые поднимались на борт, чтобы подготовиться к своей «конкисте».

Оставив Плюш и Пикколо на берегу, Зефирина проскользнула на бригантину в смежную с залом совета каюту, где могла, никого не страшась, слушать, о чем беседуют знаменитые капитаны.

Первым заговорил Франциско Пизарро:

– Я дал приказ Альмагро не ждать нас здесь, а двигаться прямо в центр страны.

– Но, Франциско, разве нам не следует идти на север в Кито, столицу владений инки Атагуальпы? – перебил Сото.

Франциско Пизарро насмешливо возразил:

– Ты меня за ребенка принимаешь, Фернандо. Вот уже два года, как я завербовал шпионов среди здешнего населения[131]. Это мне обошлось достаточно дорого! Значит, вы не поняли? У инков сейчас в самом разгаре гражданская война. Император Атагуальпа оставил Кито и направился на юг, он выиграл очень важное сражение у своего сводного брата Гуаскара здесь в Кахамарке… Посмотрите на карту, которую я нарисовал, дубовые головы, если хотите понять. Страна большая. Мы находимся здесь, в Тюмбесе… над нами Кито… Спустившись к югу, мы окажемся в Кахамарке, где остановился инка Атагуальпа, затем ниже в Куско, где Гуаскар был окружен сторонниками своего брата. Эта семейная распря превосходно служит нашему делу!

– Каковы в точности твои намерения, Франциско? – спросил Сото. – Нас двести человек, население этой страны, по-видимому, миллионное. Все очень хорошо организовано… У них мощеные дороги, гораздо лучшие, чем в Испании, армия, система постов, мостов, оборонительных сооружений, они очень развиты и…

– До чего же ты любишь болтать, Сото! – прорычал Пизарро, – ты боишься? Давно ли десять миллионов дикарей стали стоить хотя бы одного солдата Карла V?

Не является ли Испания мечом Божьим? Ведь не позволим же мы неверным падать ниц перед идолами и приносить Человеческие жертвы. Ваше мнение, отец мой?

Услышав шепот монаха Вальверде, Зефирина поняла, что он читает молитву.

– Согласен, сын мой.

– Вы хотите знать, что я намерен делать. Что же, взять их, вот так, одной рукой!

Пизарро раздавил орех в своей рукавице.

– Тебе известно, что мы последуем за тобой в ад, Франциско. И если мы колеблемся, не из страха. Просто этих макак уж очень много, – сказал Гонсало Пизарро.

Голос Франциско смягчился:

– Я понимаю вас, друзья мои. Доверьтесь мне, как я доверяю вам. Чтобы успокоить вас, я открою один секрет: с этим идиотом Альгамбро я отправил сообщника… очень умную женщину, преданную нашему делу. Донья Мария – это отличный друг нашего императора Карла V! Поверьте, она ловко устранит все препятствия. Отправимся туда, друзья мои, в Кахамарку, чтобы повидать инку! Только не забывайте повторять всюду, что мы – возвратившиеся белые боги! Как бы ни было жарко, не снимайте доспехов, которые их ослепляют. Дайте подобный приказ своим людям! Инки никогда не видели лошадей. Чтобы напугать дикарей, гарцуйте, заставьте скакунов вставать на дыбы! Все понятно? Отец мой, благословите нас на доброе дело.

– Благословляю вас во имя Отца, Сына и Святого Духа, дети мои…

– Когда выступаем, Франциско? – спросил Сото.

– У нас есть время подготовиться. Мы снимаемся с места через три дня.

Зефирина слышала уже достаточно. Несмотря на жару, возвращаясь к себе в каюту, она вся дрожала.

«Таким образом, донья Гермина – сообщница Пизарро, готовая заманить инков в ловушку. Волчица не удовольствовалась тем, что похитила Луиджи у матери, ей захотелось новых приключений!»

Зефирина в спешке собрала кое-какие вещи, сменное белье, – все пожитки завернула в шаль. Затем сошла с бригантины так же тихо, как и поднялась на нее.

Солдат охраны узнал ее и поприветствовал княгиню.

Зефирина отыскала среди толпы мадемуазель Плюш и Пикколо, которые очень нервничали, оставшись ждать среди инков.

В нескольких словах молодая женщина передала им содержание беседы, свидетельницей которой стала. Она решила уехать из Тюмбеса, чтобы опередить конкистадоров. Имя Пандо-Пандо оказалось известным в городе. Какой-то подросток отвел Зефирину и ее спутников к квадратному кирпичному дому с соломенной крышей, свидетельствовавшей о привилегированном положении хозяина.

Пандо-Пандо приветливо принял Зефирину. В ушах он носил длинные золотые серьги.

– Ты, бледнолицая богиня, быть вместе с богами, спустившимися с неба! – сказал Пандо-Пандо на исковерканном испанском.

– Я – Зефирина, – ответила Зефирина, не желая выдавать себя за ту, которой не являлась. – Моя сестра Малинцин послала меня к тебе.

Имя Малинцин распахнуло настежь двери дома инки. Ужиная вместе с Пандо-Пандо и его супругой жареным маисом и пюре из красной фасоли, Зефирина объяснила индейцу, что ей необходимо добраться как можно быстрее до Кахамарки и найти своего ребенка, похищенного злой женщиной с черными глазами!

– Мы выходить вместе с солнцем! – без колебаний произнес индеец.

Он предложил своим гостям на ночь шкуру ламы, разложенную на сене. Зефирина заснула между мадемуазель Плюш и Пикколо.

Когда она проснулась, жена Пандо-Пандо мыла волосы какой-то желтой жидкостью.

– Смотрите, сударыня, вот что делает их волосы такими красивыми! – восхитилась Плюш.

Зефирина спросила Пандо-Пандо об этом таинственном растворе индейских женщин. Гордый ответ инки заставил троих путешественников окаменеть от изумления: как все женщины инки, госпожа Пандо-Пандо мыла голову своей собственной мочой!

– Ты не мог идти так, бледнолицая женщина! Ни ты, старая богиня, пришедшая с неба, – добавил Пандо-Пандо, взглянув на мадемуазель Плюш.

Та перепугалась.

– Помилосердствуйте, сударыня, что он хочет этим сказать?

– Чтобы мы сняли наши испанские одежды, Плюш!

– Боже милостивый! Ничто меня не спасет! – стонала бедная Артемиза, пока Пандо-Пандо протягивал ей превосходный костюм инки: рубашку, штаны из белого хлопка и коричневый плащ.

Часом позже в сопровождении четырех лам, которые везли небольшой багаж, Зефирина, мадемуазель Плюш и Пикколо двинулись в путь вслед за Пандо-Пандо.

Маленький отряд в туземной одежде не привлекал внимания. Сначала путь лежал вдоль берега. Пейзаж быстро менялся: на смену тропической растительности пришли чахлые жители пустыни, источники попадались редко.

Началась пустыня Сешура. Зефирина и ее спутники страдали от жажды. Пандо-Пандо бережно разделил между ними сок коки[132] и лимона.

– Если бы только эти грязные твари повезли нас, как хорошие лошади. Помогите мне, Пикколо! – Заявила Плюш, пытаясь забраться на спину ламы.

Смачный плевок в лицо Артемизы Плюш был ответом животного.

– Лама возить не очень тяжелый, не тебя, старая бледнолицая богиня, – заметил Пандо-Пандо.

Уязвленная словами инки и поведением ламы, Плюш, ворча, продолжила путь пешком.

Ночью они спали бок о бок, но все равно дрожали от холода. На следующий день показалось подножье Горы[133].

Ее огибала превосходная мощеная дорога.

– На каком мы расстоянии, Пандо-Пандо? – поинтересовалась Зефирина.

Инка пустился в сложные объяснения.

На веревке, которую он назвал quipou[134], он принялся делать узелки.

Зефирина восхищалась изобретательностью инков, понимая, что узелки обозначают цифры. Промежутки между ними – нули. Более замысловатые узлы служили сложными числами.

– Судя по его словам, думаю, что Тюмбес находится на расстоянии ста двадцати пяти лье[135] от Кахамарки, – объяснила Зефирина своим спутникам.

– Иисус, Мария, Иосиф! Мы никогда не доберемся! – простонала Плюш.

– Но Пандо-Пандо утверждает, что через гору пролегает самый короткий путь! – заметила Зефирина.

После непродолжительных споров путники приняли решение следовать этим путем.

Сначала все шло хорошо – мощеная дорога в шесть футов шириной петляла между лугов и фруктовых садов, изобилующих плодами. Затем тропинка стала все круче, она вилась по пастбищам, лесам, иногда проходила по краю глубоких ущелий.

Пандо-Пандо шел впереди, беззаботно относясь к трудностям пути. Зефирине иногда стоило большого труда уговорить мадемуазель Плюш и Пикколо продолжать путь.

По дороге она расспрашивала Пандо-Пандо о цивилизации инков. Система письменности как таковая у них отсутствовала, но были идеограммы, нарисованные на ткани, которые их проводник изобразил на земле.

Всегда жаждущая новых знаний, княгиня просила преподать ей начальные знания кечуа, официального языка империи. Через несколько дней она уже знала сотню слов, догадавшись, что их звуки – что-то среднее между «б» и «в», «н» и «л», «о» и «у», «и» и «е».

Иногда путешественников обгоняли бегущие chasquis[136]. Они носили шляпы с перьями и головную повязку в форме звезды на лбу.

Пандо-Пандо объяснил своим спутникам, что инки бегуны разносят послания в четырех направлениях империи. У них есть сменные пункты на дороге и в горах. С помощью раковин они подают сигнал, услышав который, один chasquis бежит к другому, чтобы взять послание. Зефирина поняла, что таким образом новости могут передаваться на огромные расстояния – до шестидесяти лье в день[137].

По мере того как текли дни и отряд продвигался все дальше в глубь страны, Зефирине становилось все спокойнее за инков, поскольку она убеждалась в их уме, замечательной организации, силе. Путешествие проходило спокойно, но Зефирине казалось, что они слишком медленно продвигаются. Ей хотелось взвиться в небеса над горами, чтобы вырвать как можно быстрее Луиджи из когтей доньи Гермины.

– Вперед, бледнолицая женщина…

Но Зефирина, услышав этот крик Пандо-Пандо, в испуге попятилась назад. Висячий мост качался между двух скал: несколько досок, подвязанных четырьмя тросами из растительных волокон.

Среди скал продрогшие путешественники встретились лицом к лицу с вечными льдами.

Пандо-Пандо дал им по шкуре ламы, чтобы укрыться. Холодное солнце освещало вершины гор. В небе парили кондоры.

Зефирина и ее спутники дрожали, не решаясь ступить на такой ненадежный мост.

Словно не видя пропасти, на дне которой бесновался горный поток, Пандо-Пандо прошел по мосту вместе со своими ламами, такими же равнодушными к бездне, как и он.

– Иди же, старая бледнолицая богиня! – крикнул Пандо-Пандо мадемуазель Плюш.

Зеленая от страха и холода, Артемиза спряталась за Зефириной.

– Я, сударыня, лучше умру здесь, мне никогда не перейти на тот берег, – решила она.

– Я тоже не пойду, это не мост, это качели на дьявольских лианах, – заявил Пикколо.

– Тебе идти, Зефирина, бледнолицая сестра Малинцин… тебе, отважной женщине!

Крик Пандо-Пандо подбодрил Зефирину. Она видела лишь один выход преодолеть страх. Встав на колени, она на четвереньках двинулась по мосту.

– Плюш и Пикколо, за мной! Это приказ! Или вы останетесь одни! – крикнула Зефирина.

Она двигалась вперед с закрытыми глазами. Увидев, что хозяйка покидает их, Артемиза и Пикколо решились последовать за ней таким же манером.

На другом берегу веселился Пандо-Пандо, видя «белых богов, спустившихся с небес», ползущих по злосчастным мосткам на четвереньках.

– Видишь, бледнолицая женщина, – сказал индеец, помогая действительно очень бледной Зефирине прийти в себя, – если нападение врага, инки разрушать мосты!

– Но, Пандо-Пандо, нападение началось, испанцы – за нами, а вы ничего не предпринимаете! – возразила Зефирина.

Казалось, инка не понял.

– Виракоша вернуться! Виракоша очень добрый! Он стоял на своем.

Зефирина схватила поводья своей ламы, и маленькая группа вновь пустилась в путь по скалам.

На следующий день после ночевки в гроте путешественники вышли на плато.

Зефирина и ее спутники были на последнем издыхании, ноги у них подкашивались. А под ними расстилалась огромная долина.

Гора напротив вся состояла из уступов. От подножья и до вершины ее покрывали сады и террасы. Белые с золотыми крышами дворцы города утопали в роскошной зелени парков.

Город был окружен огромным количеством палаток. Около сорока – пятидесяти тысяч инков защищали это неприступное место, лагерь их императора.

Пандо-Пандо протянул руку:

– Вот Кахамарка!

ГЛАВА XXVIII ВЕРХОВНЫЙ ИНКА

Зефирина поклонилась до земли. Она видела, что так делали именитые граждане, представ перед Верховным Инкой.

Стоявшие сзади мадемуазель Плюш и Пикколо последовали ее примеру.

Император Атагуальпа тихим голосом расспрашивал Зефирину. Пандо-Пандо служил переводчиком.

– Всемогущий верховный Инка спрашивает, бледнолицая женщина с зелеными глазами, кто ты и откуда?

Через три дня после своего появления в Кахамарке, Зефирине удалось, наконец, добиться аудиенции. Среди двадцатитысячного населения города она повсюду искала донью Гермину, но не находила никаких следов.

В окружении сорока тысяч воинов, своей семьи и двора Верховный Инка жил в одном лье от города во дворце с фонтанами с теплой и холодной водой.

Император готовился к походу на столицу своей империи – Куско.

Атагуальпа сидел на очень низком стуле. Его окружали женщины, закутанные в переливающиеся ткани, покрытые разноцветными камнями, и придворные сеньоры с длинными серьгами в ушах, грудь их была усыпана золотыми пластинками.

Зефирина чувствовала себя нищей в своем хлопковом одеянии. Она сожалела, что не смогла привезти с собой роскошные платья с кринолинами, подаренные Кортесом.

Восхищение инков подействовало бы на нее благотворно.

Одетый, словно божество, – белая туника из вигоневой шерсти, колени перевязаны золотыми лентами, на плечи наброшен длинный плащ с геометрическим рисунком, разноцветные галуны с длинной красной бахромой до самых глаз, голова увенчана короной из драгоценных камней, на которой развевались белые и черные перья, – Атагуальпа явно с недоверием относился к той, кого удостоил своими расспросами.

– Скажи его величеству всемогущему верховному Инке, сыну Виракоши, хозяину красоты солнца, что я друг, пришла предупредить об опасности – враги в его стране. Пусть его величество встретит их любезно, как гостей, но остерегается и не дает слишком много власти…

Пока Пандо-Пандо, согнувшись пополам, переводил ее слова своему государю, Зефирина смогла лучше рассмотреть Атагуальпу.

Это был тридцатилетний мужчина с красивым медным лицом, загадочный и грустный. Его, словно выточенный из красного дерева, профиль напоминал хищную птицу.

Внезапно Зефирина побледнела: на шее у Верховного Инки красовалось колье из изумрудов необыкновенной величины и блеска. Это была увеличенная копия трех таинственных колье дочерей Саладина[138]. Но в этом колье все символы объединились в один. Украшение заканчивалось тремя центральными камнями, которые сжимал в когтях орел, обвивала кольцами змея и пожирал леопард.

В отличие от трех колье, которые Зефирина держала в руках, центральные камни были расположены на массивном золотом нагруднике, оправленном в драгоценные камни, которые складывались в изображения трех треугольников, пересеченных стрелой, трех кругов с факелами, трех прямоугольников, пронзенных копьем.

Те же, что и в гроте на Канарских островах… Те же, что и сиреневатые пластинки, которые носила на шее Зефирина. Она машинально нащупала медальон под своей хлопковой белой рубашкой.

– Ты не ответила, бледнолицая женщина, – проговорил Пандо-Пандо.

– Хм, ты можешь повторить, друг?

Зефирина совершенно не слышала вопроса.

– Сапа Инка, всемогущий повелитель, в бесконечной доброте своей желает знать, откуда ты, бледнолицая Зефирина?

– Из страны, находящейся по другую сторону океана, управляемой великим королем, добрым и милостивым…, – подумав о Франциске I, ответила Зефирина.

– Верховный Инка, Властитель Всего хочет знать: твой король могущественнее, чем он?

– Конечно, нет. Мой король велик и силен, но он «брат» Верховного Инки на земле.

– Верит ли он в Виракошу?

Зефирина не колебалась.

– Как и Всемогущий верховный Инка, мой король верит в Господа, властителя всего, что существует на земле.

– Почему ты осмелилась сказать Великому Инке, чтобы он не доверял возвращению Виракоши, господина небесного океана?

– Слушай внимательно, Пандо-Пандо… Объясни его величеству Сапе Инке, что чужеземцы с белыми лицами, как мое, не дети вернувшегося Виракоши, они всего лишь люди… Испанцы с другого берега океана…

– Святотатство! Верховный Инка, хозяин всех земных плодов, очень недоволен, бледнолицая Зефирина! – дрожа проговорил Пандо-Пандо. – Инка знает, что ты лжешь! Появившиеся из океана белые боги пришли, чтобы короновать его. Они уже недалеко… Извинись, бледнолицая Зефирина! – добавил испуганный Пандо-Пандо.

– Боже мой, сударыня, что вы наделали?! – прошептала Плюш.

Верховный Инка поднялся со своего трона. Свита столпилась вокруг него.

Его глаза метали молнии ярости. Зефирина поклонилась, приложив руку к сердцу.

– Мои намерения чисты, Сапа. Инка, властитель земли и гор. Пусть его величество поверит в мою искренность. Если кто-то, Пандо-Пандо, утверждал, что чужеземцы – боги, он или она лгали… Объясни его величеству Верховному Инке, властителю всемогущего трона, что бледнолицая женщина с черными волосами, называющая себя доньей Марией, распространяет ложные слухи… Белые люди, пришедшие с моря, не Виракоша, а сама эта женщина украла моего ребенка!

Атагуальпа испустил гортанный крик. Его палец протянулся к Зефирине. Двенадцать стражников с длинными серьгами в ушах, белых туниках и с серебряными пиками в руках бросились на молодую женщину и ее спутников.

Когда ее тащили, Зефирина услышала смех. Она вздрогнула. Этот смешок она узнала бы даже в аду. Она обернулась, уверенная в том, что, спрятавшись под вуалью, среди придворных дам, здесь присутствует донья Гермина. Расстроив замысел своей падчерицы, волчице удалось втереться в доверие наивному инке. Как она должно быть, веселилась, злодейка, глядя на согнувшуюся в поклоне перед Атагуальпой Зефирину.

– Я действительно сожалею, Пандо-Пандо! – Только и сказала Зефирина, а стражники без всяких церемоний бросили их всех четверых в каменный мешок.

– Несмотря на всю вашу ученость, сударыня, вы не поняли, что не всегда полезно говорить правду. И с некоторыми людьми ничего нельзя поделать, если они отвергают реальность! – с упреком пробормотала Плюш.

Снаружи лило как из ведра. Зефирину и ее спутников поместили в отсыревший карцер. Когда наступила ночь, стражник бросил им немного пищи.

Узники разделили между собой странные сухие клубни chuno[139], которые мадемуазель Плюш нашла отвратительными. Они выпили немного воды из глиняного кувшина. Зефирине показался странным вкус этой застоявшейся воды. Как и ее спутников, ее клонило ко сну, и она быстро уснула на сырой соломе.

Ей снился Каролюс. Он положил ей на лоб руку и шептал: «Не беспокойся, Зефирина, я здесь… я охраняю Луиджи, и тебя тоже я охраняю… Спи, племянница, бедное мое дитя».

Пальцы карлика слегка касались ее шеи. Задыхаясь, она хрипло вскрикнула, затем восторженно вздохнула. Ее сжимал в объятиях Фульвио, она чувствовала на губах вкус его губ. Зефирина протянула руки к Фульвио, она чувствовала на губах вкус его губ. Она протянула руки к Фульвио, к своему любимому…

Вздрогнув, Зефирина проснулась. Она была закутана в одеяло из шерсти гуанако, ее спутники тоже. Какая-то добрая душа принесла им ночью эти теплые покрывала. Зефирина зябко запахнула на груди рубаху. Пальцы искали цепочку медальона. Ее не было. Ползая на четвереньках по соломе вместе со своими друзьями, Зефирина обшарила темницу, но безуспешно. Пришлось признать очевидное. Пока она спала, у нее украли медальон с тремя таинственными пластинками. Она вспомнила свой сон и руки, гладившие ее по лбу. Приходил ли этой ночью Каролюс? И зачем? Чтобы похитить драгоценности? Может быть, это он принес одеяла?

Больше всего Зефирина сожалела о пряди волос Луиджи. Несмотря на шерсть гуанако, она дрожала от холода, поскольку Кахамарка находилась высоко в горах. При мысли о сыне, который, возможно, находился совсем близко, ею завладело отчаяние.

Под стук дождя они провели в отсыревших стенах еще один мрачный день.

После полудня стражник швырнул им маисовую похлебку. Изголодавшиеся узники проглотили все до последнего зернышка.

Иногда Зефирина слышала в крепости шаги. Она вздрагивала, уверенная, что сейчас появится донья Гермина с кинжалом в руке, чтобы зарезать ее. Ничего подобного не происходило.

Таким образом прошло три дня. Чтобы не потерять счет времени, Зефирина делала пометки на стене с помощью камешков.

Узники покрылись грязью, их одолели паразиты, они страдали от голода, от изоляции, от ужасного холода по ночам (без одеял они бы погибли) и прежде всего – от неизвестности.

В качестве развлечения Пандо-Пандо перечислял им весь набор наказаний, к которым caracas[140] могут их приговорить за оскорбление величества Верховного Инки.

– Сапа Инка приказать запереть нас вместе с жабами, змеями, крысами, выколоть левый глаз, повесить нас за волосы на дереве… или забросать камнями… Но если Сапа Инка будет очень добрый, мы получать только сто ударов хлыста, публичное внушение и конфискацию имущества!

Мадемуазель Плюш сопровождала эти перечисления звуками вроде «Ай, ай, ай», и стонами, которые в других обстоятельствах были бы смешными.

Зефирину мучила совесть за то, что она увлекла за собой бедную Артемизу и Пикколо в эту незнакомую страну. На утро четвертого дня Зефирина и ее друзья были выведены из состояния прострации ужасающим шумом: гремели барабаны, трубы, ржали лошади, раздавались выстрелы. Стены дрожали. Палили из пушек.

– Испанцы! – прошептала Зефирина.

Она забарабанила в дверь. Стража, видимо, бежала.

– Нужно колотить в дверь без перерыва! – приказала она.

Два часа они, сменяя друг друга, выли, звали на помощь, стучали, обдирая руки о стены, кричали через решетки слухового окна.

Они уже отчаялись быть услышанными, когда чудо свершилось. Дверь карцера раскрылась, на пороге стоял Фернандо де Сото. Никогда еще Зефирина не была так счастлива при виде испанца. От волнения она уткнулась носом в его кольчугу.

– Святая Дева, княгиня, что с вами сделали эти дикари?

Зефирина ушла от ответа, рассказав лишь о путанице, вызвавшей недовольство Верховного Инки. Вместе со своими спутниками она последовала за Фернандо де Сото.

Теперь в Кахамарке воцарилась тишина. Испанцы вошли в город с помпой, чего и добивался Пизарро. Кавалькада и выстрелы пушек совершили чудо.

Большинство испуганных жителей, решивших, что видят перед собой белых богов, убежало к лагерю своего государя, а оставшиеся поступили на службу к испанцам.

Пизарро расположил свою штаб-квартиру в опустевшем дворце.

– Вы нас тайно покинули, сеньора… и вот результат! – увидев Зефирину, усмехнулся он.

Трое братьев издевались над ней. Зефирине хотелось дать им пощечину. С достоинством она объяснила конкистадорам, что у нее не было времени предупредить их о своем отъезде, так как ее торопило дело личного свойства. Конечно, она не упомянула о донье Гермине.

Пизарро притворился, что верит ей. В глубине души он смеялся над этими сказками глупой женщины. Если она станет слишком докучать ему, он найдет способ избавиться от нее.

Но пока она подруга Кортеса, да и де Сото, кажется, питает к ней слабость. К тому же у Пизарро своих дел навалом!

Он заключил безумное пари: с двумя сотнями солдат, изнуренных лишениями, покорить страну инков.

Он отправил Фернандо де Сото с двадцатью всадниками в качестве посла к Верховному Инке. Ослепленный лошадьми и доспехами, государь не задержался с ответом: «Сапа Инка повелевает передать, что он лично приедет в город, чтобы принять посланцев Виракоши!»

Под предлогом, что она хочет восстановить силы, Зефирина осталась во дворце в штабе Пизарро. Никто не обращал на нее внимания. Она видела, как конкистадор, потирая руки, приказывал:

– Господа, Верховный Инка пожалует сюда… Приготовим западню!

Трое братьев издевались над ней. Зефирина рассказала Пандо-Пандо о том, что готовится. Как предупредить верховного Инку? Пандо-Пандо сомневался, нужно ли возвращаться в лагерь властителя.

– Сапа Инка не верить тебе… Сапа Инка недовольный, отдаст тебя главному священнику, чтобы зарезать за ложь вместо ламы! – любезно предупредил Пандо-Пандо.

– Сударыня, будьте благоразумны… вы же видите, они не хотят верить вам. Подумайте о себе и о нас! – простонала Плюш.

Трое братьев издевались над ней. Зефирина прислушалась к их доводам. Она не может в одиночку броситься в пасть к волку. Твердо решив разоблачить донью Гермину, которая, она была уверена, спряталась среди придворных властителя, Зефирина должна была сначала привести себя в порядок.

Как всегда находчивый, Пандо-Пандо проводил ее с мадемуазель Плюш и Пикколо в покинутое жилище одного аристократа инки.

Четверо друзей наслаждались покоем и комфортом. Четыре дня лишений истощили их силы. Чтобы прогнать усталость, Пандо-Пандо приготовил им сок коки с капелькой лимона. Выпив этой жидкости, трое европейцев почувствовали себя превосходно.

Посреди двора находился каменный бассейн, где бил теплый источник. Зефирина и мадемуазель Плюш скинули свое тряпье и с удовольствием помылись. Пока мужчины принимали ванну на другом дворе, женщины прошли в комнату, которая, видимо, служила спальней хозяину дома. Стены украшали ковры с вытканным разноцветным рисунком.

Зефирина надела голубую тунику из вигоневой шерсти, с разрезом на боку. Она добавила к этому костюму шаль, застегивающуюся на груди золотой булавкой. Княгиня отыскала такой же, только красный, костюм для Плюш. Чепчик, защищающий от холода, и длинные золотые серьги дополняли ансамбль.

Удовлетворенная своим нарядом инки аристократки, Зефирина вместе со спутниками вернулась в штаб-квартиру Франциско Пизарро.

На главной площади Кахамарки конкистадоры готовились к исторической встрече. Уже темнело. Зажгли факелы, Зефирине вспомнился «Золотой лагерь» во Франции.

Испанцы, встав на колени, исповедовались и причащались, не снимая доспехов.

Мало-помалу стали возвращаться жители города. Они уже без страха взирали на новых богов. Людей становилось все больше и больше, собралась многотысячная толпа. Зефирина немного успокоилась – что может сделать горстка солдат против этой массы народа?

Спрятавшись среди инков, она наблюдала за Пизарро. Как и его солдаты, он надел свои лучшие доспехи. На боку пристегнута шпага, на руках – железные рукавицы. Вслед за монахом вместе со своей свитой Пизарро пел старинный священный псалом: Excurge Lomine et judicia causam tuar (Явись, Господи, и будь судией дела своего).

Освещенные языками пламени, глаза Пизарро под шлемом сверкали, как горящие угли.

Зефирина вздрогнула. Этот человек, словно брат, был похож на донью Гермину. Он носил в себе дьявольскую ненависть!

ГЛАВА XXIX ЗАПАДНЯ

Колыханье перьев и тканей возвестило о прибытии Верховного Инки.

Зефирина поднялась на цыпочки. Сотни слуг, одетые во все красное, подметали дорогу пальмовыми листьями, чтобы очистить ее от пыли.

Хриплое пение – что-то вроде речитатива – вылетало из их глоток. За ними двигались yanas[141], которые несли золотые вазы и серебряные молоточки.

– Что на них нашло? Зачем они вытащили все свои богатства? – прошептала Зефирина, увидев заблестевшие глаза испанцев.

– Дань уважения Виракоши, – ответил Пандо-Пандо с удовлетворенным видом.

В своих клетчатых одеждах медленно вышагивали впереди стражники, вслед за ними появились благородные воины в синих туниках с тяжелыми золотыми подвесками в ушах. Это были, как догадалась Зефирина, телохранители императора. Наконец, показался паланкин Верховного Инки, украшенный золотыми пластинками и перьями попугая, которые носили лишь самые важные сановники королевства.

Верховный Инка предстал перед своим народом и испанцами, словно идол, возвышающийся на массивном золотом троне. За ним помещались на меньших носилках члены его семьи и любимые наложницы.

Среди многочисленных жен Зефирина заметила одно юное создание, чья красота немного напомнила ей красивый разрез глаз и экзотическую прелесть Малинцин.

– Это принцесса Наска Капак… любимая сестра Сапа Инки Атагуальпы, – сказал Пандо-Пандо Зефирине.

Молодая женщина заметила горящие взгляды солдатни. К жажде золота примешивалась похоть, ведь они так долго не видели женщин.

Пока все шло хорошо.

«Пизарро понял, что их слишком много. Он не осмелится ничего предпринять», – успокоившись, подумала Зефирина.

На холмах, окружающих Кахамарку, она увидела тысячи солдат инков. Все же Атагуальпе нельзя было отказать в предусмотрительности.

Кортеж выехал на площадь. Вместе с Плюш и Пикколо Зефирина лихорадочно искала под шляпками и вуалями женщин инков донью Гермину. Ни одна фигура, ни одно лицо не напоминало это исчадие ада.

– Негодяйка опять от нас ускользнула, – сокрушалась Плюш.

В костюме инки, с надвинутым на уши чепцом, с покрасневшим носом Артемиза выглядела чрезвычайно уморительно.

Придворные поставили паланкин Верховного Инки перед ступенями дворца. Внезапно Зефирина заметила, что на площади не осталось ни одного испанского солдата. Они исчезли как по волшебству!

У входа стоял только монах доминиканец Винсенте де Вальверде.

Зефирина сделала знак Пандо-Пандо и своим спутникам. Расталкивая толпу локтями, они пробрались к Верховному Инке.

Зефирина понимала, что властитель тоже удивлен отсутствием посланцев Виракоши.

Монах подошел к паланкину. В одной руке он держал Библию, в другой – распятие.

– По приказу моего государя я должен изложить вам, монсеньор, доктрину истинной веры… – громко провозгласил доминиканец.

Верховному Инке перевели. По мере того как монах говорил о Триединстве, о создании человека, об искуплении Христа, о первородном грехе и об едином Боге католической веры, удрученная Зефирина видела, как на красивом медном лице Атагуальпы появляется изумление.

– Пусть король инков отречется от своих ошибок, пусть примет истинную веру, признает власть испанского короля, которого будет почитать как верный вассал. Тогда он будет спасен! – закончил монах, протягивая Атагуальпе для поцелуя Библию и распятие.

Сапа Инка взял их с отвращением, повертел в руках, затем издал хриплый крик, который дрожащий переводчик объяснил:

– Инка Всемогущий не вассал! Он не знает триединого, и единственного Бога, о котором ты говоришь, иностранец, он знает только Виракоши, сына солнца, высшего Бога!

Гневным жестом Атагуальпа швырнул Библию и распятие на землю.

– Боже мой! – прошептала Зефирина, сложив руки.

– Святотатство! Святотатство! – гремел монах. Видимо, это было паролем, поскольку на ступеньках появился Франциско Пизарро. Он развязал свой белый шарф и принялся размахивать им над головой. Это послужило сигналом. Монах истерично завыл:

– Идите сюда, сыновья Господа! Они ваши, я даю вам отпущение грехов!

Испанские солдаты высыпали из укрытий на площадь, оглашая ее криками:

– Святой Иаков! Нападаем на них!

Жерла пушек, спрятанных за охапками соломы, извергали пламя. Из-за повозок аркебузиры начали обстрел. Перескочив через изгородь, всадники принялись рубить саблями стражников Верховного Инки.

Зефирина и ее спутники отползли в сторону, укрывшись за стеной. Сцена была ужасной.

Оглушенные адским грохотом канонады, подвергшиеся нападению бородатых демонов, задыхающиеся от дыма инки, испуганные этим «небесным огнем», не знали куда бежать.

Стражники Верховного Инки бесстрашно защищали своего властителя. Пиками они пытались проткнуть покрытых попонами лошадей и были безжалостно зарублены.

Инки пытались укрыться во дворце. Их рубили саблями или убивали аркебузиры, спрятавшиеся за колоннами.

Кончилось тем, что во время всей этой суматохи королевский паланкин рухнул.

Выброшенный на землю жалкий, униженный Сапа Инка выполз из портшеза. Он оказался недалеко от стены, где укрылась со своими спутниками Зефирина.

Молодая женщина сделала знак Пандо-Пандо и Пикколо. С риском для жизни, поскольку костюмы инков подставляли их под сабли завоевателей, Зефирина и ее друзья вышли из укрытия, чтобы добраться до Сапы Инки.

Под радостные вопли испанцев и крики умирающих Зефирина проскользнула к тому, кто еще минуту назад был абсолютным властителем своего королевства.

Видимо, Атагуальпа получил сильный удар по голове. Он лежал без чувств среди золотых помпонов своего трона. Возбужденные видом крови, всадники перескакивали через тело, рубили все, что шевелилось.

Зефирина сняла свой чепчик индеанки. Вид ее золотистых волос остановил саблю Фернандо де Сото.

– Сударыня, что вы здесь делаете?

Зефирину загораживали Пандо-Пандо и Пикколо, она же оберегала безжизненное тело Верховного Инки, обхватив его голову руками. Он еще дышал. Зефирина взъерошила его черные волосы, склеившиеся от крови и пыли, и удивленно вскрикнула. На шее за ухом у Сапа Инки темнело родимое пятно: роза… кровавая роза… на коричневой коже.

Какие узы соединяли Луиджи, Карла V и Инку Атагуальпу?

Несчастный владыка открыл глаза и увидел склонившуюся над ним Зефирину. Лицо его исказилось ужасом.

– Кровожадная богиня! – прошептал он. Внезапно раздался крик:

– Шайка идиотов! Верховный Инка жив!

Пизарро появился среди всеобщей бойни. Капитан опасался, как бы его люди не убили Верховного Инку.

Перешагивая через трупы, которые кровавым ковром устилали землю, Пизарро бросился к Зефирине.

– А вы не так глупы, как остальные, – прорычал он вместо благодарности.

Пинком сапога он отбросил в сторону Пандо-Пандо, Пикколо, схватил Атагуальпу за волосы и потащил внутрь дворца. Фернандо де Сото спешился.

– С вами ничего не случилось, сударыня? – осведомился он, обеспокоенный видом Зефирины с пятнами крови на лице.

Молодая женщина вытерлась тыльной стороной руки.

– Нет, капитан, все хорошо… если можно так сказать.

Она с отвращением смотрела на побоище. Жители Кахамарки разбежались. Войска Сапы Инки, избежавшие резни, скрылись в горах.

Те, что должны были спуститься для атаки, остались на вершинах, окаменевшие от ужаса.

Ошеломленная, Зефирина стояла на залитой кровью площади. За несколько минут мир перевернулся.

Где-то рядом раздался вопль. Это была мадемуазель Плюш, которую тащил торжествующий испанец. Он считал, что захватил знатного вельможу.

– Остановись, кретин, это моя дуэнья! – крикнула Зефирина.

Она стащила с несчастной Артемизы, которая была ни жива ни мертва, чепец. Увидев седеющие волосы достойной девы, конкистадор выругался и бросился догонять своих.

Начался грабеж. Солдаты вламывались в дома, грабили сокровища инков.

– Сударыня, – проговорил Сото, – в знак благодарности капитан Пизарро приглашает вас на ужин!

Зефирина решила, что ослышалась.

– Что вы сказали, Сото?

– Франциско Пизарро будет счастлив видеть вас за ужином!

«Да это же звери!..», – думала Зефирина, вслед за Сото входя во дворец.

Оставив Пандо-Пандо и мадемуазель Плюш в кабинете под охраной Пикколо, она присоединилась к победителям.

Прямо среди трупов, словно ковром устилающих дворцовый зал, Пизарро приказал устроить роскошное пиршество. Среди приглашенных, кроме Зефирины, были также его трое братьев, Сото, принцесса Наска Капак, сестра Верховного Инки, и сам Атагуальпа.

Свергнутый властитель пытался сохранить достоинство. Зефирине было очень жаль его, горло сжималось, она не могла проглотить ни кусочка. Это был кошмарный ужин.

Очень веселый, Пизарро ворковал с принцессой инкой, которую окрестил «донья Инес».

Потрясенная Зефирина догадалась, что сестра Атагуальпы не осталась равнодушной к чарам негодяя-конкистадора.

За десертом Пизарро занялся Верховным Инкой.

– Ситуация очень проста, монсеньор. В Куско вы оставили пленника, здесь, в Кахамарке, вы наш пленник. Но мы, испанцы, готовы скорее вас признать принцем этой страны, чем Гуаскара… За свою свободу что вы можете дать мне из золота?

Зефирина предчувствовала, что сильнее всего потрясет Атагуальпу эта скрытая угроза Пизарро: «Если вы не станете сотрудничать с нами, я признаю вашего брата Гуаскара королем инков…»

Атагуальпа встал и поднял руку над головой.

– Золото… много, вот так!

– Высотой шесть футов… неплохо, – произнес Пизарро. – Сделка заключена.

Пизарро показал пальцем на изумрудное колье и золотую пластину Атагуальпы.

– Для начала в залог нашей «дружбы» подарите мне эту безделушку.

Колье Сапы Инки перешло к завоевателю.

Довольный Пизарро сжал руку пленника. Тот не сумел сдержать гримасу отвращения, и Зефирина поняла, что он глубоко переживает свой позор.

Ужин подходил к концу. Попрощавшись, Франциско Пизарро приказал провести Верховного Инку по дворцу, превратившемуся в тюрьму для высокопоставленных особ.

– Княгиня Зефирина, я плохо думал о вас. Благодаря вашему хладнокровию, Верховный Инка жив и хорошо нам послужит для истребления всей этой швали. Мне бы хотелось отблагодарить вас. Чего вы желаете? – спросил Пизарро.

Колье сверкало на его кирасе. Он указывал на добычу, которую притащили его солдаты: кувшины, блюда, золотые сосуды, серебряные птицы, декоративные пластины для кровли… лежали грудой во дворе перед дворцом.

Чтобы не раздражать конкистадора Зефирина решила подыграть ему. Она выбрала массивную золотую чашу.

– Вот это мне бы очень хотелось, капитан Пизарро.

– С удовольствием. Возьмите это и еще что-нибудь, если хотите.

Дьявол проявлял великодушие. Зефирина взяла сосуд.

– Я восхищена тем, как ваша милость провели все дело…

– Не правда ли? – важно произнес Пизарро.

– Когда я думаю, что этот собака-инка осмелился бросить меня, урожденную княгиню, в подземелье…

Зефирина прекрасно разыграла негодование.

– Успокойтесь, макака за все заплатит. Я оставил ему жизнь только потому, что сейчас он нам полезен. Надо утихомирить население… Совсем скоро Сото отправится в Куско, чтобы сделать предложение Гуаскару… Мы выберем того, кто даст наибольшую цену… Но я остерегаюсь нападения со стороны дикарей.

Пизарро почесал голову под каской. «Как бы поговорить с Атагуальпой?» У Зефирины возникла идея.

– Мессир Пизарро, мой слуга Пандо-Пандо знаком с Атагуальпой. Позвольте мне пойти к нему с каким-нибудь угощением… Я попытаюсь войти в доверие и таким образом смогу помочь вам… узнаю то, что может вас заинтересовать.

Обрадованный Пизарро попался в ловушку. Он отдал приказ своим лейтенантам. Через несколько мгновений Зефирину и Пандо-Пандо отвели в камеру Верховного Инки. Это была комната с железными решетками на окнах, пятнадцать футов в ширину и двадцать в длину.

Обессилевший Атагуальпа лежал на шкуре ламы, брошенной прямо на пол. Куда девалась прежняя роскошь?

Послушные приказу капитана стражники оставили Зефирину и Пандо-Пандо наедине с Верховным Инкой.

– Мессир, если вы помните, я приходила как друг…, – прошептала Зефирина, протягивая Аатагуальпе фрукты.

Несчастный с испуганным видом приподнялся и хрипло прошептал несколько слов.

– Всемогущий Инка говорит, что у тебя дурной зеленый глаз, бледнолицая Зефирина. Он говорит, что добрая богиня предупреждала его.

«Без сомнения, это донья Гермина говорила с Инкой!»

– Пандо-Пандо, скажи его величеству, что его обманули. Женщина в черном, приходившая к нему, солгала. Я заклинаю открыть мне, где она находится. Всюду она сеет несчастья и смерть. И вот доказательство! Разве не предупреждала я Верховного Инку относительно испанцев? Не советовала остерегаться их? Пусть он скажет мне, где донья Мария.

Пока Пандо-Пандо говорил, Зефирина ясно видела, что в душе узника происходит борьба.

– Белая богиня в черном ошиблась, – заявил Атагуальпа. – Она уехала в Куско, но, преданная Верховному Инке, она собирается устранить его соперника.

«Господи помилуй, донья Гермина пообещала убить Гуаскара!» – ужаснулась Зефирина.

– Но ты не понял, Инка, – сказала она вслух. – Вам нужно договориться, брату и тебе! Если вы объединитесь, то сможете противостоять захватчикам, навязать им свою волю!

Подавленный несчастьем, Атагуальпа повторял:

– В королевстве ни одна птица не пролетит, ни один лист не упадет, если на это не будет моей воли. Вира-коша отомстит за Инку!

Зефирина сжала руки Сапы Инке.

– Виракоша ничего не сделает для тебя, если ты не будешь бороться, Атагуальпа… Скажи мне, заклинаю, был ли ребенок у той женщины в черном, у доньи Марии?

Атагуальпа, поколебавшись произнес:

– Ребенок предназначен храму солнца! Виракоше!

Зефирина ничего не смогла больше вытянуть из властителя. Встав на колени на шкуру ламы, он повторял молитву своему Богу.

Ах, Виракоша, властитель всего сущего,

Господин рождающего света, где ты?

Удрученная и грустная покидала Зефирина Верховного Инку. Она отослала Пандо-Пандо к Плюш и Пикколо, а сама направилась в большой дворцовый зал.

Пизарро обхаживал принцессу Наско Капак. При виде Зефирины он с трудом выпрямился.

– Итак, сударыня, добыли ли вы какие-нибудь сведения?

Он рыгнул. От него разило перегаром. Сдерживая отвращение, Зефирина ответила:

– Инка исполнит свое обещание, мессир, исполните и вы свое! Когда он передаст вам обещанное золото, вы должны отпустить его на свободу… и он будет сотрудничать с вами.

– Конечно, моя красавица!

Шатаясь, Пизарро встал.

– Капитан Пизарро, – проговорила Зефирина, – я хотела бы отправиться с отрядом разведчиков Фернандо де Сото!

– Ре… решено, княгиня!

Снова рыгнув, пьяный, как свинья, Пизарро потащил принцессу Наско Капак в спальню.

– Иди, моя Инес, иди, моя Пизпита[142]! Не стать ли мне зятем Верховного Инки? Смотри, а то убью тебя, – шатаясь пообещал конкистадор.

Сестра Верховного Инки казалась испуганной, но не сопротивлялась.

Зефирина пожала плечами. У нее не было полномочий выступать в качестве стража добродетели индейских дам. Это уж их забота защищаться от захватчиков.

Во дворце царили обжорство, пьянство и похоть.

Братья Пизарро на свой манер ублажали благородных дам инков. Солдаты довольствовались наложницами императора или их служанками.

Сердце у Зефирины забилось. На каменных ступенях сидел и пил в одиночестве Фернандо де Сото.

– Вы не участвуете во всеобщем веселье, капитан де Сото? – язвительно бросила Зефирина.

– Нет, сударыня, я испытываю отвращение к такого рода празднествам. Я солдат, а не мясник или сатир!

Зефирина села рядом с конкистадором.

– Простите меня, Фернандо, я очень устала… и мне грустно.

Сото наполнил кубок хмельным вином и протянул его Зефирине.

– Это нормально, печаль вечером после победы, мне знакомо это чувство. Выпейте, княгиня, это очень хорошо перебивает вкус крови… Выпьем… чокнемся за вас, за меня, за нас… за мою любовь к вам, божественная Зефирина с чистым сердцем и зелеными глазами, которые бередят мне душу! Ах, Зефирина!

С величайшим почтением Фернандо де Сото поцеловал Зефирине пальцы. Она смотрела на молодого красивого мужчину с золотисто-карими глазами. Упасть в его объятия, забыть весь этот ужас… как это было бы приятно!

Вздохнув, она покачала головой.

– Из всех испанских завоевателей, которых я знала, вы самый гуманный, цивилизованный человек, Фернандо… Я очень вас люблю, хотя вы можете подумать, что это из корысти, поскольку я хочу, чтобы вы взяли меня с вашим авангардом, я должна как можно быстрее уехать отсюда. Не могу объяснить вам всего, но вы мне необходимы, Фернандо, и…

– Не утруждайтесь, Зефирина, я знаю, что тело ваше здесь, а душа где-то очень далеко… Я даже не хочу знать с кем, что у вас за тайна. Да, завтра я возьму вас с собой, мы выезжаем на рассвете. Позвольте охранять вас. Клянусь, даю слово рыцаря, буду чтить вас как даму сердца…

Фернандо де Сото повлек Зефирину в уединенный кабинет дворца. На шкуре гуанако они заснули так же целомудренно, как брат и сестра.

ГЛАВА XXX ПУП ЗЕМЛИ

Было ли это следствием высоты или просто предчувствием?

Зефирина взглянула на тысячи золотистых крыш, которые лежали у ее ног, и сердце ее забилось. Она почувствовала – путешествие подходит к концу.

Здесь решится ее судьба.

– Вот Куско, бледнолицая Зефирина, – объявил Пандо-Пандо. – На кечуа это значит «пуп земли».

На высоте в десять тысяч пятьсот футов[143], в высокогорной долине, окруженной тремя горами, раскинулся Куско, императорский город с сотней тысяч жителей. Словно напоказ, он выставил свое богатство перед завоевателями.

Переход из Кахамарки был стремительным. Путешествуя, как и мадемуазель Плюш, на крепкой маленькой андалузской лошадке, Зефирина страдала только от холода, когда пришлось пересекать горные цепи Анд.

В двадцати лье от Кахамарки они встретились с Диего де Альмагро, который возвращался, исполнив поручение, с пушкой и двадцатью пятью солдатами. Впервые Зефирина увидела того, кто увез донью Гермину. У него было лицо мошенника, а взгляд убийцы. Зефирина сразу же возненавидела этого Альмагро. Внутренний голос велел ей не попадаться ему на глаза, и она спряталась в палатке, стоявшей рядом с палаткой капитана.

Альмагро, отдыхая, разговаривал с Сото.

– Надеюсь, этот воришка Пизарро оставил мою часть сокровищ.

– Он ждет тебя в Кахамарке, Диего.

– Самая тяжелая работа досталась мне. Я первый высадился, я всегда страдаю больше всех, – жаловался Альмагро.

Это было основной темой разговора. Зефирина чувствовала, что Диего де Альмагро испытывает смертельную ненависть к Пизарро. У Зефирины возникло смутное предчувствие, что капитаны однажды перережут друг другу горло[144].

– Мне нужно вновь отправляться в путь… Я встретил в Куско нашего друга, донью Марию, она очень мне помогла… А до отъезда я видел Инку Гуаскара, которого держат в плену сторонники его брата. Он надеется, что мы освободим его! Займись этим, Фернандо!

Альмагро вышел от Сото, не заметив Зефирины. Отряд продолжил свой путь на юг. Иногда небольшие группки индейцев тревожили разведчиков. Жители деревень смотрели с ужасом и восхищением на то, как проходили «белые бородатые боги, выплевывающие огонь». Чтобы укрепить эту легенду, инки, перешедшие на сторону испанцев, рассказывали в деревнях о «покорении» Атагуальпы.

По мере того как Зефирина продвигалась на юг по этой превосходной королевской дороге, построенной из щебенки, снабженной ступеньками на горных перевалах и висячими мостами над реками, восхищение этим индейским народом уступило место унынию. Империя – теперь напоминала тело обезглавленного великана.

Лишившись своих властителей, инки были неспособны сами решиться атаковать шестьдесят разведчиков-чужеземцев.

Дорога проходила через Уамашуко, Викосас, Куско и заканчивалась у озера Титикака.

Фернандо де Сото поддерживал мнение о том, что он направляется в Куско, чтобы освободить Инку Гуаскара и посадить его на трон вместо Атагуальпы.

Постоянно вспоминая таинственные слова Верховного Инки о «предназначении ребенка» и одержимая мыслью добраться до места как можно быстрее, Зефирина не сердилась на капитана за распространение ложных слухов.

Она чувствовала глубокую нежность к конкистадору, ее трогала эта робкая любовь. Верный своему обещанию, Фернандо де Сото чтил ее и охранял. Он был для нее братом, о котором она все время мечтала. Но Зефирина была слишком женственна и сознавала, что такая целомудренная дружба не может продолжаться бесконечно.

Казалось, все жители Куско вышли из своих домов при появлении испанцев. Одно слово, жест – и разорвали бы отряд на куски.

Чтобы произвести на жителей впечатление, всадники гарцевали, заставляя лошадей вставать на дыбы. Солдаты стреляли из аркебуз в воздух.

Мадемуазель Плюш подъехала на своей лошадке почти вплотную к Зефирине. Пикколо подошел к Пандо-Пандо.

Однако испанцам нечего было опасаться – уже разнесся слух, что белые боги пришли освободить Гуаскара.

Город был разделен на две части: Анан Куско и Урин Куско… «высокий город и низкий город», объяснил Пандо-Пандо, который взял на себя обязанности гида и переводчика в экспедиции.

По просьбе Сото он провел завоевателей по мощеным улицам, среди серых стен, мимо храмов, покрытых золотыми пластинами, дворцов, инкрустированных драгоценными камнями, домов из розового кирпича в северную часть города.

Саксауаман, крепость, где засели сторонники Атагуальпы, темной громадой возвышалась на холме.

Зефирина содрогнулась. Место было зловещим. Три круговых вала сжимали в кольцах три квадратные башни, одна из которых была выше остальных.

Чтобы продемонстрировать превосходство, Сото приказал «выплюнуть огонь», то есть выстрелить тремя ядрами в воздух. Этот маневр оказал магическое действие. Ворота цитадели открылись, и показался воин в украшении из перьев, с серьгами в ушах. Это был верховный полководец, родственник императора. За ним следовала стража. Он поклонился «белому богу».

– Что повелевает Виракоша своему слуге?

– По приказу Инки Атагуальпы проводи меня к Гуаскару! – приказал Сото.

– Я бы хотела пойти с вами, – прошептала Зефирина. Фернандо де Сото потрепал ее по щеке.

– Да, но не привлекай к себе внимания, божественная Зефирина.

С каждым днем он все больше влюблялся в нее и ни в чем не мог ей отказать. Зефирина спешилась. Вместе с Фернандо, двумя испанскими лейтенантами и Пандо-Пандо она последовала за военачальником в крепость.

Через маленькие узкие ворота испанцы вошли за стены циклопической кладки. Зефирина заметила, что каждое отверстие могло быть закрыто плитой, положенной рядом на землю, которая в случае необходимости вставлялась в бойницу. Изобретение было гениальным, делало крепость практически неприступной.

Военачальник провел гостей к башне, где находился пленник.

Стены этого помещения были покрыты орнаментом из драгоценных металлов. Драпировки, охраняемые солдатами, служили дверьми, на пол были брошены шкуры животных, в стенных нишах взглядам посетителей представилось гармоничное смешение охряной и черной красок, яркими пятнами украшавшей глиняную посуду.

– С Инкой Гуаскаром очень хорошо обращаются! – заметил военачальник.

Отстранив стражу, он приподнял последнюю портьеру, издав несколько гортанных звуков, чтобы предупредить пленника о приходе «белых богов».

Зефирина вслед за Сото прошла в комнату. Повернувшись лицом к стене, Гуаскар спал на шкуре. Военачальник почтительно приблизился, наклонился и прошептал несколько слов.

Гуаскар не шевелился. Индеец тронул его за плечо и вдруг вскрикнул.

Зефирина и Сото поспешили к нему. Гуаскар скрючился, в его груди по самую рукоятку торчал кинжал. Индеец лежал в луже крови. Несмотря на ужасную рану, несчастный был еще жив. Его прекрасное лицо было воскового оттенка. Взгляд остановившихся глаз выражал ужас, смешанный с изумлением. Зефирина заметила, до какой степени он был похож на своего сводного брата Атагуальпу.

Пока капитан отдавал приказ, чтобы послали за колдуном-целителем, а испуганные солдаты инки наводняли комнату, Зефирина и Сото опустились на колени рядом с умирающим.

– Быть может, вынуть кинжал, чтобы облегчить его страдания? – прошептала Зефирина.

– Конечно, нет, мы вызовем у него удушье, – ответил Сото. – Взгляните, Зефирина, на инкрустированной рукоятке кинжала изображена золотая yawirka[145], символ королевской власти.

– Кинжал инков! – простонал военачальник.

В ожидании колдуна каждый из присутствующих в комнате излагал свое мнение по поводу того, как помочь несчастному.

Индейские солдаты принесли толченую яшму, чтобы остановить кровотечение, другие стали собирать человеческие испражнения, чтобы выгнать дурных духов. Испанцы были сторонниками прижигания каленым железом. Зефирина понимала, что все это бесполезно. Стараясь не испачкаться в крови императора, она наклонилась над несчастным, чтобы вытереть красную пену, показавшуюся на его губах.

– Вы страдаете? – прошептала Зефирина на кечуа.

Зачарованный лицом «белой богини с зелеными глазами», склонившейся к нему, умирающий издал какое-то бульканье. Он явно хотел что-то сказать. Рука Гуаскара судорожно вцепилась в пальцы Зефирины. Сото и капитан инков стояли по обе стороны от молодой женщины. Но остекленевшие глаза Гуаскара смотрели только на Зефирину.

Сверхчеловеческим усилием Верховный. Инка выпрямился, лицо его исказилось от боли, на одном дыхании он прошептал:

– Мамма Оккло… Мамма Оккло… посланная Атагуальпой, Брат… Бе…

Несчастный Гуаскар замертво рухнул на руки Зефирине. Выражение ужаса исчезло с его лица, и оно снова обрело цвет красного дерева. Огромные глаза остались открытыми; казалось, он улыбается.

Зефирину потрясла смерть незнакомого ей принца. Сото закрыл ему глаза, а военачальник преклонил голову на меховую подушку. Зефирина же смотрела на шею умершего. Она ожидала этого. Как у его брата Атагуальпы, за ухом у Гуаскара красовалась кровавая роза.

Зефирина выпрямилась. Рядом с ней стоял Пандо-Пандо, дрожащий с ног до головы.

– Мамма Оккло пришла убить Гуаскара по приказу Атагуальпы! – стонал Пандо-Пандо.

Этот крик подхватили присутствующие инки. «Атагуальпа приказал убить своего собственного брата богине Мамма Оккло!»

Фернандо де Сото устраивал такой оборот дела.

– Чего вы хотите, Зефирина? Если они убивают друг друга, мы ничего не можем поделать!

– Атагульпа стал единственным Верховным Инкой в стране! – пробормотала Зефирина.

– Этого он и хотел. Он не отступил даже перед преступлением, чтобы добиться своих целей. Вы не согласны, дорогая?

Пока инки-священники с пением возлагали цветы, Зефирина обошла главную башню, изучая стены, а затем через бойницы осмотрела другие башни цитадели.

– Башни должен связывать подземный ход, который образует лабиринт и ведет в город[146], – решила она.

Когда же княгиня спросила об этом у военачальника, тот подтвердил ее догадку. Крепость Саксауман имела сеть подземных ходов, связывавших ее с городом и даже с более отдаленными районами.

– Но отважиться на такое путешествие весьма опасно, – предупредил инка, указывая на темное отверстие и ступени, открывающиеся за золотой плитой… – лишь несколько человек знают этот секрет!

Зефирина решила, что он не лжет. Он был искренне потрясен тем, что убили узника, находившегося под его охраной.

– Какого дьявола вы разыскиваете? – поинтересовался Сото.

– Это и в самом деле дьявол, – ответила Зефирина.

Для нее Мамма Оккло была реальным существом из плоти и крови со своим лицом, голосом, запахом… Донья Гермина. Повсюду эта проклятая женщина несла смерть, измену, отчаяние.

– Не думаю, что Гуаскар хотел сказать: «Брат безбожник»… – продолжала Зефирина. – Мне кажется, он недоговорил: «Брат, берегись!»

Фернандо де Сото озабоченно посмотрел на Зефирину.

– Что вы хотите сказать, дорогая моя?

– Что Атагуальпе грозит большая опасность. Фернандо, не задерживаясь, возвращайтесь в Кахамарку… Помешайте другому преступлению, которое может навсегда опорочить испанского льва!

– А вы, Зефирина? Вы едете со мной? – спросил Сото, беря ее под руку.

Зефирина покачала головой.

– Нет, я остаюсь здесь, мне нужно уладить одно семейное дело!

ГЛАВА XXXI ХРАМ СОЛНЦА

Безвольно растянувшись на шкуре белой ламы, Артемиза Плюш тянула уже третий утренний бокал сока коки. Достойная старая дева привыкла к этому напитку, который приводил ее в хорошее расположение духа и снимал боли в суставах. Она пребывала в состоянии эйфории.

Зефирина ходила из угла в угол.

– Мне кажется, дорогая Плюш, вы слишком пристрастились к этой коке. Осторожнее, как бы вам не привыкнуть…

– Сударыня, ну что вы в самом деле? Делайте, как я. После всего, что произошло, нам здесь так хорошо! – еле ворочая языком, возразила Плюш.

Она витала в облаках, вдали от реальности.

С большой неохотой Фернандо де Сото расстался с Зефириной в Куско. Уехав неделю назад, он оставил трех испанских военных, чтобы в случае опасности они помогли Зефирине. Кроме того, они представляли власть Карла V.

Один из них – молодой капитан Себастьян Гарсиласо де ла Вега и Варгас – очень нравился молодой женщине. В отличие от Пизарро он любил инков, ценил их культуру и мечтал о великой объединенной испано-андской империи, где сохранились бы индейские традиции.

Зефирина, мадемуазель Плюш, Пикколо, Пандо-Пандо вместе с тремя испанцами остановились в доме у одного именитого инки, который с невероятной любезностью и гостеприимством предложил им флигель в парке своего дворца.

Не сознавая опасности, исходившей от чужеземцев, население города жило обычной жизнью, почтительно и приветливо относясь к Зефирине и ее спутникам.

После смерти Инки Гуаскара его брат Манко готовился пойти к «посланцам Виракоши», дабы предъявить свои права на трон. «С таким же успехом он мог бы отправиться к Люциферу!», – думала Зефирина. Но ей не хотелось больше заниматься делами инков. Вместе со своими спутниками она предпринимала усиленные поиски в городе.

Она побывала во всех четырех округах Куско, во всех двенадцати районах с живописными названиями: на «Говорящей площади»[147], «Серебрянной змее», «Хвосте пумы», «Оловянном чердаке», у «Ворот святилища», на «Цветах канту» (маленькие гвоздики); рыская везде – даже за общественными зданиями, покрытыми золотыми листами, среди мумий императорских дворцов, – Зефирина расспрашивала всех, по крупицам собирая сведения.

В очередной раз донья Гермина испарилась.

Зефирина как раз собиралась выпить сок коки, чтобы успокоить нервы, когда в дом с торжествующими криком ворвался Пандо-Пандо:

– Мамма Оккло нашлась!

Зефирина, стуча сандалиями из кожи гуанако, бросилась к индейцу.

– Ты знаешь, где донья Мария?

– Да, бледнолицая Зефирина!

– О, говори же! Не томи!

– Мамма Оккло в Кориканше, храме Солнца!

Как она раньше не догадалась! Единственное место, куда ей не удалось пробраться!

– Поймем туда, – только и сказала Зефирина. Пандо-Пандо остановил ее.

– Ты не можешь идти вот так, бледнолицая Зефирина… В полдень, когда солнце высоко в небе, открываются ворота, большая церемония для индейского народа… В честь погибшего Гуаскара девственницы будут принесены в жертву богу Солнца!

Зефирина облизнула губы.

– Пандо-Пандо, ты хочешь сказать, что вы собираетесь убить этих девушек?

– Бледнолицая Зефирина, девственницы воспитывались, чтобы умереть за Виракошу, – терпеливо объяснил Пандо-Пандо. – Жертва – очень хорошо для народа инков. Боги довольны. Ты иди вместе с Пандо-Пандо. Очень красивая церемония – праздник Солнца!

Психология инков была недоступна пониманию Зефирины. Степень их развития восхищала, человеческие жертвы ужасали. Себастьян Гарсиласо де ла Вега попытался успокоить ее.

– Черт возьми, Зефирина, а наши экзекуции на лобных местах, разве это не такие же кровавые жертвы?

Зефирине встряхнула золотисто-медными косами.

– Совсем нет, мессир Себастьян. Там речь идет о наказании виновных.

– Смерть человека от руки другого человека это всегда смерть, – возразил Гарсиласо де ла Вега.

– Но ведь эти несчастные – невинные жертвы.

Зефирине было известно, что Себастьян влюблен в принцессу инков Чимпу[148]. Он часто ходил во дворец ее семьи (польщенной этими визитами «белого бога») и готов был оправдать все варварские обычаи туземцев.

Прекратив бесполезный спор, Зефирина тщательно приготовилась к церемонии.

В костюме индейской аристократки, в чепчике с белыми лентами молодая женщина оставила неспособную подняться мадемуазель Плюш дома и, не предупредив испанцев, ушла с Пикколо и Пандо-Пандо.

Под лучами палящего солнца толпы людей запрудили улицы. Под навязчивый ритм заунывных песнопений священники в золотых сандалиях хлестали себя кожаными плетками. Мужчины в одеждах, унизанных жемчугом, несли на плечах массивных золотых идолов, усыпанных драгоценными камнями. Другие прикрепили к спинам черные и белые крылья кондора. Некоторые воткнули в волосы птичьи перья или надели деревянные короны. Группа людей демонстрировала свои обнаженные торсы, изборожденные красными полосами, а вот эти надели на себя шкуры пумы, голова зверя демонстрировала хищный оскал. У Зефирины сложилось впечатление, что она присутствует на параде хищников.

Скандируя, процессия медленно приближалась к самому священному месту в империи: Кориканше, или храму Солнца в Куско.

Смешавшись с этой пестрой толпой, Зефирина вместе с Пикколо и Пандо-Пандо незамеченная прошла в ворота.

На большой площади жрецы, одетые в белое, с золотыми коронами в виде солнца, начали жертвоприношения с черных лам. Они поворачивали головы животных к солнцу и перерезали им горло, прежде чем бросить их внутренности в пылающий костер вместе с маисом и кокой.

Испытывая отвращение к запаху жареного мяса, Зефирина поднялась на цыпочки. Жрецы представили колдуну сердца и легкие, вырванные у животных.

Колдун осмотрел их и произнес свое суждение:

– Lamac… Capac Ayalon chachi… anitas caras!

– Что он сказал? – прошептала Зефирина.

– Бог-солнце, плохое настроение. Дурное предзнаменование, большая грусть… грозное будущее, сказать колдун. Хотеть много других жертв, – перевел Пандо-Пандо.

Действительно, Зефирине показалось, что солнце стало светить слабее.

Под напором толпы Зефирина и ее спутники вошли в главные ворота, украшенные тем же орнаментом из золота и серебра, что и храм. Стены, потолок, крыша были отделаны драгоценными металлами. Никогда Зефирина не видела подобной роскоши и богатства.

На алтаре полыхало солнце, три ламы и огромное золотое яйцо – символ изобилия. Но церемонии проходили не там. Все еще находясь во власти людского потока, Зефирина и ее спутники проходили по разным залам, посвященным молнии, мумиям, луне. Наконец они достигли места самого чарующего, которое только может увидеть человек на земле: золотого сада.

Зефирина вскрикнула от восхищения. Насколько хватало глаз, простирались террасы, парки, фруктовые сады. Эти «поля» спускались к реке Гуатанау. Все там было из золота: трава, цветы, рептилии, птицы, пастухи – высочайшее почтение народа всемогущему богу – свету.

Вокруг костра пела группа молодых девушек небывалой красоты. Одетые в белые и золотые одежды, они с радостью восходили на алтарь. Восхищение Зефирины сменилось тоскливым ужасом. Скрестив руки поверх своей белой сутаны, спускающейся до колен, усыпанной золотыми листьями и драгоценными камнями, с брильянтовой тиарой на голове, «вилкаома», или верховный жрец, дал жрецам приказ на заклание жертв.

Жрецы три раза обвели их вокруг идола, золотого солнца, прежде чем перерезать им горло.

Увидев, что девственницы со счастливыми лицами восходят на алтарь, Зефирина поняла, что их, должно быть, опоили «чичей» или же заставили выпить приличную дозу коки.

Оракулы были плохими, бог упорствовал в своем дурном настроении.

Народ, впав в отчаяние, разразился стонами.

Большое белое облако закрыло солнце. Это был знак ужасной опасности, неминуемой катастрофы.

«Вилкаома» на своем помосте испустил крик, подняв голову к небу. Девственниц сменили хорошенькие дети от пяти до десяти лет, которых жрецы резали или душили веревками, но бог не показывался.

Зефирина не могла больше выносить этот кошмар. Сдавленная толпой, она хотела бежать от этих кровожадных хищников. Рядом с ней Пикколо, бледный как смерть, казалось, вот-вот лишится чувств.

– Пойдем отсюда, Пикколо, – прошептала Зефирина.

– С радостью, сударыня!

Их остановил крик. Толпа скандировала:

– Мамма Оккло! Мамма Оккло! Спаси нас! Спаси нас с тем, кому это предназначено!

«Богиня» в черном одеянии с тиарой на голове в виде платиновой луны поднималась по ступеням, чтобы занять место рядом с верховным жрецом.

Лицо у нее было спрятано под вуалью. В руках она несла прекрасного обнаженного ребенка десяти – двенадцати месяцев от роду, этого мальчика отдавали в жертву Виракоше.

– Донья Гермина, Луиджи… злодейка хочет отдать моего ребенка их богам! – простонала Зефирина.

Ее сотрясала нервная дрожь. С нечеловеческой силой Зефирина буквально протаранила толпу.

– Безбожники! Святотатцы! Убийцы! Мой сын!

Завывая, она прокладывала себе путь среди перепуганных людей. «Вилкаома» так и остался стоять, подняв руку к небу. Жрецы замерли с веревками и кинжалами, занесенными над детьми.

Воспользовавшись всеобщим оцепенением, Зефирина вспрыгнула на помост, где находились верховный жрец и Мамма Оккло.

– Злодеи! – вопила Зефирина.

Она вырвала ребенка из рук богини и хотела бежать со своей драгоценной ношей. Верховный жрец жестом указал на нее страже. Выйдя из оцепенения, та накинулась на Зефирину. Через мгновение ее привязали к золотому столбу, но ребенка она не выпустила. Верховный жрец и богиня подошли к ней.

– Machac расас intiillapa yaloula accla cula inti mayni Viracocha! – оросил верховный жрец.

Зефирина уже достаточно выучила кечуа, чтобы понять смысл этих слов:

– Ты демон… женщина, избранная, чтобы умереть во имя Солнца!

Лицо молодой женщины было исцарапано. Она опустила глаза и взглянула на ребенка, исступленно сжимая его в объятиях. Красивый младенец с вьющимися темными волосами и золотисто-карими глазами смотрел на нее и смеялся, не сознавая нависшей над ним опасности.

Даже не видя розы на его шее, Зефирина была уверена, что прижимает к сердцу своего сына. Тошнотворный запах духов доньи Гермины заставил ее поднять голову. Мамма Оккло откинула вуаль, и взгляду Зефирины предстало изможденное лицо проклятой мачехи.

– Идиотка, ты спутала мои планы… но так даже лучше. Мы собирались короновать твоего сына как Сапу Инку, но сначала умрешь ты, моя милая!

Донья Гермина выхватила Луиджи из рук Зефирины, княгиня закричала, как раненое животное.

– Господи! Это слишком несправедливо! Боже, верни мне моего ребенка! Я проклинаю вас, Гермина!

Она выла, рыдала, пыталась разорвать свои путы. Донья Гермина, усмехаясь, подошла к верховному жрецу и что-то шепнула ему на ухо.

Тот покачал головой. Все еще держа Луиджи на руках, донья Гермина спустилась в помоста и направилась к золотым строениям главного храма. Жрецы с пением подошли к Зефирине.

Жертва должна была веселиться. Они запрокинули ей голову и вынудили выпить сильную дозу коки. Их помощники танцевали вокруг столба.

Очень быстро напиток оказал свое действие. Одурманенная Зефирина больше не плакала. Она была счастлива, что держала сына в объятиях. Она знала, что сейчас умрет, и радовалась этому.

В садах народ разразился криками ужаса. «Изголодавшееся» солнце скрылось за черной тучей.

Сонно покачивая головой, Зефирина улыбалась. Она слышала странные звуки. Это звучали небесные барабаны и трубы в ее ушах. Совсем рядом грянул гром.

Жрец медленно приближался к Зефирине.

Ничто уже не могло ее спасти. Человек в красном занес над ее обнаженной шеей длинный кинжал.

ГЛАВА XXXII ВСТРЕЧА

«Как это легко – умереть!» – думала, обливаясь кровью, Зефирина.

При виде парившего над ней ангела она улыбнулась.

Заиграла божественная музыка. У чудесного ангела было лицо любимого человека… Из-под серебряного шлема на нее смотрели его встревоженные глаза.

– Вы ранены, Зефирина? – спросил ангел.

Он сощурил один глаз, другой же скрывала черная повязка.

– Ты ждал меня на небесах, ты тоже умер, любовь моя? – пролепетала Зефирина.

Она была так счастлива, обретя Фульвио в мире ином!

В раю царило оживление. Повсюду стреляли.

– Фульвио, – простонала Зефирина.

Ангел покинул ее, чтобы с мечом наперевес ринуться на жрецов. Преследуемые другими ангелами, которые, впрочем, иногда напоминали дьяволов, священники разбежались, падали на землю, пронзенные длинными Пиками.

Со всех сторон раздавались крики. Народ на площади бросился врассыпную. Люди падали, подкошенные небесным огнем. Зефирине не было страшно. Она парила над всей этой сумятицей. Ангел вернулся к ней. Его блестящие доспехи были выпачканы кровью. Он склонился над молодой женщиной. Его мощный силуэт закрыл ночное небо.

– Salut! Sardine![149] – услышала Зефирина.

Толстая птица, напоминавшая Гро Леона, примостилась на плече архангела, ибо только ангел высшего ранга мог принять обличье Фульвио.

– Вы ранены?

Из под испанского шлема он с беспокойством смотрел на нее, перерезая путы, удерживавшие жертву у золотого столба.

Зефирина упала в его объятия. От прикосновения его рук разум, затуманенный наркотиками, начал проясняться. Она поняла, что жива.

Но она еще не доверяла этим ощущениям. Ноги не держали, но ангел обнимал ее крепко. Другие ангелы палили из пушек…

– Верховный жрец бежал со своей свитой! – вскрикнул ангел, похожий на Фернандо де Сото.

– Донья Гермина… Луиджи… храм! – удалось выговорить Зефирине.

– Не шевелитесь! – сказал первый ангел, уводя ее под прикрытие алтаря.

Он бросился на подмогу своим товарищам. Удар огромной силы сотряс сады. Главные ворота храма вдребезги рассыпались от удара пушечного ядра.

– Sang! Sangdieu! Scelerats![150] – прокаркала птица, ущипнув Зефирину за щеку.

Ошеломленная Зефирина сползла на мощеный пол. Она наконец поняла, что кровь на ней – это кровь мертвого жреца, лежащего рядом. Галка – похожа на Гро Леона! Ангел – испанский солдат, как две капли воды напоминавший Фульвио. Тот вернулся с лицом, потемневшим от пороха.

– Не смотрите на этот труп, мне пришлось зарубить его прямо на вас. Но, ради всего святого, поговорите со мной, очнитесь, Зефирина! В храме больше никого нет, они все исчезли. Почему вы думаете, что там донья Гермина вместе с Луиджи?

Расспрашивая, солдат тряс ее и ощупывал с невероятным бесстыдством.

– Потому, что я ее видела!

– Буа-де-Шен! – позвал солдат. Подошел кривоногий детина.

– Монсеньор?

– Не уходи из храма, наблюдай за окрестностями. Вероятно, мерзавка все еще внутри с моим сыном, спряталась где-нибудь. Не упусти ее, но думаю, что она уже улизнула… Я помогу жене, ночью мы вернемся и все обшарим.

Солдат-ангел говорил «мой сын», «моя жена». Отдав приказы упомянутому Буа-де-Шену, он взял Зефирину на руки.

– Почему… вы… похожи на Фульвио! – с трудом выговорила Зефирина.

– Потому что я – Фульвио, твой муж! Ради Бога, приди в себя, Зефирина! – ответил лже-ангел, лже-солдат, лже-Фульвио!

Появился еще один ангел. Этот принял обличье сурового Паоло.

– Путь свободен и площадь более или менее очищена, монсеньор, где Буа-де-Шен?

– Он остается здесь, мы вернемся позже. Княгиня считает, что донья Гермина прячется в храме. Я предполагаю, она уже далеко… Пойдем.

Фульвио без церемоний взвалил Зефирину на плечи и вступил на поле битвы.

Покачиваясь на его плече, Зефирина как во сне видела Фернандо де Сото и Гарсиласо де ла Вега, которые преследовали беглецов.

– Saperlipopette! Sardanapale![151] – каркал Гро Леон, кружа над полем битвы.

Прозвучали последние выстрелы аркебузы. Прокладывая себе дорогу среди окровавленных тел, князь Фарнелло добрался до испанцев.

– Все хорошо, друзья, благодаря вам я успел вовремя. Думаю, моя кузина не ранена, а только находится под влиянием наркотика.

– Идите вперед, мы вас догоним, – сказал Сото. «Моя кузина»! Зефирина уже ничего не понимала.

– Пикколо укажи нам путь!

Зефирина с удовлетворением заметила Пандо-Пандо рядом с оруженосцем. Последний охранял инку-проводника.

Князь Фарнелло шел быстрым шагом со своей ношей по улицам, запруженным испанскими солдатами.

Еще звучали выстрелы пушек. Некоторые жители пытались защищаться, бросая камни. Всадник врезался в толпу, и несчастные разбежались.

Раздались крики. Началось мародерство. Испанские солдаты выносили из домов золотые вазы, статуи, одежду, расшитую жемчугом. Этот страшный шум пробудил Зефирину, свежий воздух вывел ее из наркотического дурмана.

– Отпустите меня, Фульвио… донья Гермина бежала с нашим сыном! – проговорила Зефирина, пытаясь встать на землю.

– Не беспокойтесь, Буа-де-Шен этим занимается. Что касается вас, дорогая, трудненько мне было отыскать вас, теперь вы моя, я буду присматривать за вами…

И Фульвио, словно в подтверждение, хорошенько шлепнул Зефирину по мягкому месту, расхохотался и направился за Пикколо к флигелю, где нашла убежище его жена.

«Итак, он здесь… живой… все тот же… Фульвио!»

Зефирина без устали разглядывала своего мужа, ошарашенная тем, что видит его целым и невредимым. Не считая нескольких серебряных нитей в его волосах, черных как смоль, и бороде, которую он отпустил, Фульвио не изменился. Гордая осанка, широкие плечи, плотно обтянутые кольчугой, мощная шея, обрамленная воротничком, загрязнившимся во время битвы, бедра, обтянутые пестрыми штанами, – князю Фарнелло и сейчас подходило его прозвище «Кривой красавец из Ломбардии». Гибкий, крепкий, безжалостный воин и опасный противник, Фульвио снял кирасу, кольчугу и рубашку, чтобы освежиться.

Красные вздувшиеся рубцы испещряли его спину.

– Боже мой, что это, Фульвио? – подходя к мужу, спросила Зефирина.

Она была еще слаба, но рассудок к ней вернулся.

– Несколько слабеньких ударов хлыстом… не так ли, Паоло?

– Точно так, монсеньор!

– Объясните мне, Фульвио, – прошептала, оробев, Зефирина.

После столь долгой разлуки она не решалась дотронуться до мужа. Его мужественное лицо осветилось улыбкой, а взгляд темных глаз стал властным. Он явно развлекался, наблюдая за ней. Она хорошо его знала. Быть может, смотря на нее, он бросал вызов. А в настоящий момент он принялся дразнить Плюш.

– Моя прекрасная Артемиза, вы не ожидали увидеть меня.

– Честно говоря, нет, монсеньор. Какой сюрприз! – закудахтала Плюш.

– Surprise! Serenite![152] – каркнул Гро Леон.

– Надеюсь, хороший сюрприз для всех. – Сказав это, Фульвио посмотрел на Зефирину. Она, в смятении, смущенная, отвернулась. Ее переполняло счастье – она видит его, но не знает, как показать это.

– Пикколо, Паоло, принесите нам поесть! – приказал Фульвио.

Не было никаких сомнений. Это действительно он. Там, где появлялся Фульвио, все тотчас приходило в движение. Он отдавал приказы, настаивал, командовал. «Господин – я – так – хочу». Да, Фульвио вернулся.

Хозяин инка и его семья бежали из дворца во время вторжения испанцев. Оруженосцы отправились готовить обильный ужин.

Чтобы избавиться от воздействия коки окончательно, Зефирина выпила много воды. С помощью мадемуазель Плюш она смыла с тела засохшую кровь, переоделась в чистое, взяв одежду из гардероба женщин-инков.

– Итак, ты жив, Гро Леон. Знаешь, я очень волновалась за тебя? – с упреком говорила Зефирина, почесывая серый хохолок галки.

– Souci! Saucisse! Segneur![153] – согласилась птица.

Зефирина была готова. Она нашла своего мужа в главном зале флигеля.

– Фульвио, – произнесла она сразу же… – нашего сына Луиджи похитила донья Гермина! Она бежала с ним, мы должны не терять времени и идти по ее следам.

Фульвио взял Зефирину за Подбородок и заставил поднять голову.

– Я уже вернулся, я здесь, поверьте мне. Вы слишком долго были одни. Вы считаете, меня не интересует судьба нашего ребенка?

– Но, Фульвио… – пролепетала Зефирина.

Ее глаза наполнились слезами.

– Здесь… Здесь…

Фульвио заключил Зефирину в объятия. Он поглаживал ее по голове, делая это нежно, словно всадник поглаживает свою кобылу.

– Если донья Гермина прячется где-то в храме со своими сообщниками, она в конце концов выйдет. Нужно, чтобы все стихло, чтобы солдаты покинули те места. Буа-де-Шен останется на месте. Мы присоединимся к нему, как стемнеет… Милая моя, если он обнаружит что-либо, он скажет нам. Пойдем, вечер обещает быть холодным. Сейчас, дорогая, вам нужно набраться сил, а я умираю с голоду…

Фульвио повлек Зефирину в столовую. Ей пришлось признать резонность его доводов, но она заметила, что он еще не поцеловал ее.

ГЛАВА XXXIII КНЯЗЬ ФУЛЬВИО ФАРНЕЛЛО

– Ну так что же? Боже! Ради всех святых! Монсеньор! О! Какое счастье! Так что же произошло?

Этими криками и вопросами мадемуазель Плюш выводила Зефирину из себя. Молодой княгине хотелось бы остаться с глазу на глаз со своим мужем, взять его за руку, попросить говорить только для нее одной. Вместо этого Фульвио выступал перед аудиторией, состоявшей из Пикколо, Паоло, Пандо-Пандо и, разумеется, Гро Леона.

– Когда мы расстались в Сицилии, Паоло и я, после тщетных поисков Луиджи, не смогли добраться до вас. Магма нас разделила. В надежде, что Зефирина с Коризандой и свитой смогли бежать, мы покинули дворец и спрятались в гроте. Ночью, задыхающиеся от дыма и от раскаленной пыли, мы направились на западный берег Сицилии. Мы надеялись найти корабль и догнать вас, моя дорогая, если вам удалось достичь Сардинии или Мальты… У бухты нас арестовали солдаты Карла V. Вместе с Паоло нас бросили в трюм одной каравеллы. Я был ранен в грудь. Если бы не Паоло, который ухаживал за мной с самоотверженностью матери, я бы умер, Зефирина… И сегодня вы по-настоящему были бы вдовой, – подчеркнул он, глядя на молодую женщину.

Она не опустила глаз.

– Видно и вправду, – продолжал Фульвио, – дурная трава всегда идет в рост, поскольку, когда мы достигли берегов Испании, я был здоров. Нас бросили в подземелье в Барселоне. Я предстал перед судилищем инквизиции, которая признала меня виновным в иконоборческих мыслях, колдовстве, мятеже против нашей святой матери Церкви и его величества Карла V, предательстве, вероломстве, клятвопреступлении, измене, должностном преступлении, обмане и много еще чего в том же духе… Меня взяли с оружием в руках, защищающего свою страну от испанцев, короче говоря, меня приговорили к сожжению после того, как я принесу публичное покаяние. Следующей ночью таинственный посланец Карла V нашел меня в карцере. Он предложил мне помилование императора, если я подпишу клятву в верноподданнических чувствах и признаю себя его вассалом…

– Какой из себя был посланец Карла V? – перебила его Зефирина.

– В маске, высокий, суровый, важный, из под надвинутой на глаза шляпы выбивались волосы с проседью!

«Дон Рамон де Кальсада», – подумала Зефирина.

– Почему вы спрашиваете?

– Просто так, – поспешно ответила Зефирина, – продолжайте, друг мой.

– Я отверг предложение, поскольку мои земли свободны, и просил лишь милости для Паоло. Мои мысли обратились к вам и к нашим детям, Зефирина, я ждал смерти. По приказу императора нас привезли на борт галеры, и мы встретились – Паоло и я – за веслами… Не так ли, Паоло?

– Да, монсеньор, уж мы гребли, так гребли, ваша милость!

– Вы были на «Санта Крус» в Барселоне? – взволнованно спросила Зефирина.

– Как вы узнали?

– Случайно…, – сделав усилие ответила Зефирина. – Я послала Ла Дусера, чтобы он связался с вами и попытался освободить.

– К несчастью, мы его не встретили, поскольку с «Санта Крус» нас перевезли на «Консепсион», взявший курс на Севилью. После этого мы не знали, куда направляемся. Нашим братом по несчастью был храбрый француз, прозванный Буа-де-Шен, нормандец, взятый в плен при Павии и приговоренный к тридцати годам на галерах. В аду каторги я быстро понял, что большинство приговоренных сосланы несправедливо. Там были арабы, негры, английские моряки, французские корсары и даже португальцы… Охраняли нас плохо. Этим людям недоставало главаря… На острове Гомера мы сделали стоянку. Среди каторжников пополз слух, что мы направляемся в Испанскую Индию. Однажды вечером я взглянул в иллюминатор, и моим глазам представилось видение: вы, Зефирина, в шлюпке… Паоло окликнул вас! Я видел, как вы обернулись, пытаясь понять, откуда кричат. Но я запретил Паоло подавать вам новый сигнал. Мысль, что вы увидите меня привязанным к скамье, была для меня достаточно неприятной. Либо имеешь достоинство, либо его не имеешь! Вы же меня знаете, дорогая! Вскоре после этого я снова увидел вас в превосходном светло-желтом платье рядом с этим негодяем Кортесом…

На этот раз под язвительным взглядом Фульвио Зефирина отвела глаза.

– Лишения и жестокое обращение истощило нас, когда на галере появился посланец рая… Это была ваша галка, Гро Леон. Описать вам нашу радость при виде этой птицы, Зефирина, просто невозможно. Это была частица вас, семьи, которая вернулась. Мы вновь пустились в плавание. В клюве Гро Леон приносил нам немного пищи, но для остальных несчастных и меня с нашими кровоточащими деснами самый маленький фрукт являлся лучшим лекарством. Несколько восстановив силы, я решил организовать бунт. Гро Леон принес маленький нож, с помощью которого мы перерезали путы. Однажды ночью бесшумно мы завладели задним шато. Когда солнце встало, вместо капитана Фернандеса «Консепсионом» командовал я. Мы не убили ни одного офицера, лишь связали и бросили их в трюм. Единственной моей мыслью было вырвать вас из лап вашей жестокой судьбы… поскольку вы находились в плену у Кортеса, не правда ли? – холодно спросил Фульвио.

– Кортес вел себя достойно, я поехала по доброй воле, чтобы освободить нашего сына Луиджи, не забывайте об этом, Фульвио! – так же холодно ответила Зефирина.

Леопард снисходительно улыбнулся, словно говоря «допустим», и продолжил рассказ:

– Я отправил послание, чтобы попасть на флагманский корабль, где вы находились…

– Но вы же не намеревались захватить «Викторию» с несколькими моряками с вашей шлюпки? – воскликнула Зефирина.

– Почему же… Я вез Кортесу бочонок с мальвазией, куда было подмешано сонное зелье. В мгновение ока на борту все, включая вас, погрузились бы в сон. А проснулись бы вы в моих объятиях, сударыня… К несчастью, внезапно разыгравшаяся буря помешала мне осуществить забавный план. Гро Леон присоединился к нам. В течение нескольких дней мы боролись, чтобы не пойти ко дну. Нас отнесло к Эспаньоле[154]. На пустынном берегу я оставил настоящего капитана Фернандеса и офицеров. Оттуда вместе с каторжниками, согласившимися пуститься в путь со мной, я на веслах добрался до Золотой Кастилии. Мы встали на якорь в Опаловой бухте. Я оставил своих людей и корабль, взяв с них обещание ждать меня. Если только они не нашли другого капитана, поскольку никто из них не способен управлять на море кораблем… Вот, дорогая Зефирина, вам известно почти все. Вместе с Буа-де-Шеном и Паоло мы бросились в джунгли следом за вами. Мы прибыли в Панаму в тот момент, когда вы уехали оттуда. Ваша подруга Малинцин поведала нам о вашем положении. Только от нее я узнал, что вы преследуете донью Гермину с нашим ребенком… Я встретил Кортеса, между нами будет сказано, очень огорченного вашим отъездом! Он говорил только о вас, причем восторг его переплетался с отчаянием. Черт, вы взволновали его, но не бойтесь, он до сих пор не подозревает, кто я такой… Благодаря Малинцин мне удалось выдать себя за андалузского наемника, рыщущего в поисках богатства. Ваш друг Кортес снабдил меня пропуском и тремя местами на корабле, отправлявшемся в Тюмбес… Вы догадываетесь, что случилось потом. Мы приехали в Кахамарку, чтобы присутствовать на суде и казни Инки Атагуальпы!

– Что вы говорите! – бледнея, воскликнула Зефирина.

В это время вошли покрытые пылью и кровью Фернандо де Сото и Гарсиласо де ла Вега.

– Увы, это так, княгиня. Ваш кузен Фернандо прав.

Фульвио сделал знак Зефирине, предупреждавший о том, что он назвался таким образом перед испанцами.

– Получив сокровища Верховного Инки, Франциско Пизарро и Альмагро вместе с отцом Вальверде организовали видимость процесса. Они приговорили Инку к сожжению живым, затем сказали, что могут сначала задушить его, если он согласится креститься… Несчастный принц согласился. Его назвали Хуан де Атагуальпа. Палач исполнил свою обязанность и задушил его, как раз незадолго до моего возвращения. Поверьте мне, княгиня Зефирина, я был подавлен, – сказал Сото. – Вы были правы, они воспользовались смертью Гуаскара и под предлогом того, что Верховный Инка послужил причиной гибели своего брата, они его… убили! Я хотел, чтобы Верховный Инка предстал перед судом Карла V. Мне страшно. Должен признаться, что перед смертью Атагуальпа проклял белых людей, предсказав, что позже они будут уничтожены собственным безумием – влечением к белому порошку, полученному из листьев коки[155]!

Бесстрашный Сото дрожал. Фульвио предложил ему выпить.

– Послушайте, друзья, не верьте в эти бабкины сказки, только наука – достоверна. Что касается меня, я не верю в проклятия.

– Ваш кузен, княгиня Зефирина, прекрасно воспитан, я оценил его присутствие, хотя и ревновал немного, ибо он так привязан к вам! – заметил Сото.

– Вот почти и вся история, Зефирина, – продолжал Фульвио, не обращая внимания на замечание Сото. – Мы познакомились с доблестным Фернандо, он сказал мне, что вы остались в Куско, и я отправился туда с армией Пизарро. По пути у нас было несколько стычек, и вы вошли в город во время праздника Солнца… Я искал вас везде. Мы встретили Гарсиласо де ла Вега, обеспокоенного вашей судьбой. Он думал, что толпа увлекла вас за собой в храм Солнца. Ходили слухи, что там приносят в жертвы людей. Гро Леон взвился в небо над нашими головами и вернулся с криком: «Sardin! Sang! Soleil! Secours!»[156] Вместе с Сото, Паоло, несколькими аркебузирами и пушкой мы пробрались в храм Солнца. Там я встретил Пикколо, который бежал за помощью. Выстрелами аркебуз мы разогнали этих безбожников, я еле успел вспрыгнуть на помост и схватить палача за руку… Что случилось потом, вам известно, любовь моя!

Фульвио похлопал Зефирину по руке.

– Вы спасли мне жизнь, Фульвио, – прошептала Зефирина.

Они обменялись Долгими взглядами.

– Пизарро ни в коем случае не должен был убивать Атагуальпу, это политическая ошибка! – бросил Гарсиласо де ла Вега.

– Инка Манко, брат Гуаскара, требует корону.

– Ты ошибаешься, Сото… Кажется, Манко впоследствии исчез.

– Можно ли опасаться восстания инков? – спросил Фульвио.

– Нас двести, а их десять миллионов…

Ужин подходил к концу. Глубокая грусть завладела Зефириной. Бывший свинопас Пизарро предал смерти наследника бога Солнца.

Опустилась ночь. Оставив мужа и конкистадоров продолжать их споры, Зефирина вышла из флигеля на террасу. Вдали за серыми стенами парка слышались крики солдат-мародеров.

Зефирина запрокинула голову. Взошла луна, и золотистые башни Куско замерцали в ее сиянии. Кроваво-красные блики отражались в серебряном диске. Крупные слезы брызнули из глаз Зефирины. Они струились по щекам, и молодая женщина не могла остановить их поток.

– Скоро нужно будет идти туда!

Рука Фульвио опустилась ей на плечо.

– Вот, в самом центре земли мы, наконец, вместе, Зефирина! Мы бы и хотели в это верить, но не можем. Я часто мечтал об этом мгновении, когда сидел на веслах рядом с Паоло. Но никогда ничего не происходит так, как себе представляешь. Я думаю, может, к лучшему, что я исчез. Все-таки она вышла за меня замуж против воли. Вдова – молодая и красивая, она без труда найдет себе супруга.

«Почему он так жесток?»

– Вы не имеете права так говорить, Фульвио!

Горькие рыдания замерли в груди у Зефирины. Фульвио поднял голову.

– Ты красива, еще красивее, чем раньше! – проговорил он с какой-то грустью.

Пальцами он вытер ее слезы.

– Ты не должна плакать, Зефирина.

– Я слишком страдала, Фульвио, вдали от вас, вдали от наших детей… Мне пришлось оставить нашу маленькую Коризанду во Франции у госпожи Маргариты… я… Я боюсь… Посмотрите на луну, этот кровавый свет – дурное предзнаменование.

– Да нет, это всего лишь отблеск пожара в небе.

– О, Фульвио, вы совсем не изменились, у вас всегда на все есть ответ! – простонала Зефирина, уткнувшись головой в грудь мужа.

Фульвио очень крепко сжал ее.

– Я знаю, вновь обрести друг друга – тяжело. Нам нужно время. В глубине души ты привыкла к свободе, я женился на маленькой Саламандре, юной и золотоволосой, а встретил женщину, свободную, вольную, оставляющую на своем пути разбитые сердца.

– Как вы можете говорить такое, Фульвио, все это время я не переставала думать о вас, – прошептала Зефирина.

Не отвечая, Фульвио взъерошил золотую шевелюру жены.

– Пойдем, пора. Нам нужно приготовиться. Иди, Зефирина.

Вздохнув, князь Фарнелло повел свою жену во флигель.

Испанцы откланялись. Они собирались отправиться за приказаниями в генеральный штаб Пизарро, расположившийся в бывшем дворце Верховного Инки.

Их не удерживали.

– Доброй ночи, Зефирина.

Сото очень нежно поцеловал руку молодой женщине. Она поспешно отдернула ее. Однако от сверкающего взгляда Фульвио ничто не ускользнуло из этой сцены.

Было где-то около десяти вечера, когда князь и княгиня Фарнелло в сопровождении Паоло, Пикколо, Пандо-Пандо и мадемуазель Плюш, которая наотрез отказалась снова остаться одной в этом «дьявольском городе», вышли на опустевшие улицы.

Кроме Гро Леона, летевшего над их головами, да нескольких мародеров, пробегавших то там, то здесь, казалось, в Куско не осталось больше ни одной живой души.

ГЛАВА XXXIV ОЗЕРО ТИТИКАКА

От стены отделилась тень. Это был Буа-де-Шен.

– Что там? – прошептал Фульвио.

– Ни одной живой души, и никто не входит и не выходит из этого их чертова собора, капитан… Кроме солдат, которые там все разграбили, клянусь честью нормандца, там больше никого нет!

– Вы слышали, Зефирина? – прошептал Фульвио.

– Держи, приятель!

Паоло принес немного еды для Буа-де-Шена, и пока нормандец с аппетитом уплетал ее, Фульвио представил его Зефирине.

– Это Буа-де-Шер, Зефирина, мой добрый товарищ по галерам!

– А, так эта великодушная дама заботилась о вас, капитан, – с набитым ртом воскликнул Буа-де-Шен. – Это вы о ней так горько вздыхали? Да, она того стоит, никогда еще я не встречал такой хорошенькой юбки.

Сомневаясь, чтобы и Фульвио отзывался о ней в таких же выражениях, Зефирина поблагодарила Буа-де-Шена за помощь и еще крепче прижалась к Фульвио.

При свете факела князь вместе с Паоло и Пикколо тщательно осмотрели внутреннее убранство огромного зала Кориканша. Среди опрокинутых статуй на выложенном плитками полу валялись тела священников. Под сводами раздался гулкий звук: это, набив мешок золотыми сосудами, удирал очередной мародер.

Князь и княгиня Фарнелло не хотели больше сталкиваться с испанцами. Гарнизон Пизарро, празднуя «победу», был мертвецки пьян.

Фульвио и его люди внимательно осматривали стены и лестницы.

– Нашли какой-нибудь знак?

– Ничего… Вы находились под действием наркотика, Зефирина, вы уверены, что видели, как сюда входила донья Гермина?

– Совершенно! – уверенно ответила Зефирина.

– И обратно она не вышла?

– Нет, она была вместе с высоким жрецом!

Фульвио покачал головой. Он свистнул, подавая знак Паоло и Пикколо, и они вместе направились в сад. Мадемуазель Плюш сидела на некоем подобии саркофага. Почтенная старая дева теперь раскаивалась, что согласилась последовать за своими господами в это опасное путешествие.

– Отец небесный, ну и мрачные же эти сады! – вздыхала она.

Почтенная матрона содрогнулась.

– Все в порядке, любезная Плюш? – спросил ее, проходя мимо, Фульвио.

– Сударь, все так ужасно, что я вся дрожу!

– Конечно, вам не следовало приходить сюда! – заметила Зефирина.

Она села рядом со своей милой Артемизой, чтобы немного передохнуть.

Внезапно Зефирина вздрогнула.

– Фульвио, там кто-то шевелится!

Князь приложил ухо к саркофагу. Шум доносился из-под земли. По знаку Фульвио Паоло и Пикколо подошли к нему, чтобы помочь сдвинуть плиту. Но плита была неимоверно тяжелой. И десять человек вряд ли бы справились с ней.

В разоренном саду показался Пандо-Пандо; над ним вился Гро Леон.

– Помоги нам, Пандо-Пандо.

– Т-с-с, бледноликая Зефирина, в подземелье много людей.

– Что ты хочешь сказать, Пандо-Пандо?

– Бледноликая Зефирина, у тебя чистое сердце, но белые люди Веракоши идут не за желтым металлом!

Зефирина раздраженно топнула ногой.

– Наконец-то ты это понял! Не забывай, что я первая предупредила тебя, а ты не хотел меня слушать, ни ты, ни Атагуальпа. Надеюсь, теперь ты помнишь, что нам нужно найти Мамму Оккло и моего ребенка, а вовсе не золото!

– Да, бледноликая Зефирина, но новый белый человек…

Пандо-Пандо не доверял Фульвио.

– Новый белый человек – мой муж, друг инков. Помоги нам, Пандо-Пандо.

Молодая женщина замолчала. Фульвио высоко поднял факел. Обняв Зефирину за плечи, он сделал знак остальным, чтобы все спрятались за деревьями или разграбленными алтарями.

«Он обнял меня, он сжимает меня в своих объятиях», – пронеслось в голове у Зефирины.

И она, счастливая, крепче прижалась к Фульвио. Она вновь почувствовала знакомый запах амбры и мускуса. «Фульвио, любовь моя».

Показался безмолвный кортеж паломников. Это были люди-пумы, те самые, что участвовали в утренней процессии. На головы у них были наброшены звериные шкуры; они вошли в храм и явно не собирались покидать его.

Пандо-Пандо задрожал всем телом. Зефирина знала, что люди-пумы принадлежали к кровавой секте горных индейцев и всегда наводили страх на равнинных инков.

– Если они нас видеть, они нас убивать! – прошептал Пандо-Пандо, делая жест, словно отрезая себе голову.

Фульвио бесшумно поднялся. Пригнувшись и спрятавшись за плитой саркофага, он подал знак Паоло, Буа-де-Шену и Пикколо, чтобы те подобрались к нему. Притаившись за огромным идолом, четверо друзей молча набросились на замыкавших кортеж индейцев. Процессия исчезла в храме, и никто не заметил исчезновения замыкающих.

Фульвио быстро роздал звериные шкуры. Их хватило на всех. Потом они затащили за саркофаг тела задушенных индейцев. Мадемуазель Плюш и Пандо-Пандо наотрез отказались влезать в вонючие шкуры. Чтобы убедить их, понадобился весь авторитет Фульвио.

– Если вы не оденете это, я оставлю вас здесь, мадемуазель Плюш. А ты, Пандо-Пандо, своим отказом рискуешь навлечь на себя гнев Виракоши!

Его доводы сломили последнее сопротивление, и маленький отряд, облаченный в одеяния людей-пум двинулся в храм. К несчастью, они опоздали, двери уже были заперты. Вокруг не было ни единой метки, по которой можно было бы определить, где находится потайной ход. При свете вновь зажженного факела они обшарили каждый выступ стены, нажимали на каждый вделанный в нее драгоценный камень, пытались сдвинуть золотые статуи, но Кориканша хранил свою тайну. Над их головами вился Гро Леон.

– Secret! Spectactateur! Sauve gui peut![157]

Он уселся на руку гигантского идола с глазами из изумрудов. От его прикосновения рука пришла в движение, заставив испуганную птицу вновь подняться в воздух. Статуя медленно повернулась, открыв скрытую за ней мраморную лестницу. Увлекая за собой спутников, Фульвио и Зефирина устремились в образовавшийся проход.

Лишний шум мог им повредить, поэтому Зефирина поймала за крыло Гро Леона и спрятала его под своим одеянием из шкуры пумы.

В конце лестницы виднелся золотой рычаг, украшенный рубинами. Фульвио опустил его. Над их головами идол бесшумно занял свое место. Подземное помещение было как две капли воды похоже на то, которое они только что покинули.

Преследователям больше не были нужны факелы. Сверкавшие фосфорическим блеском камни освещали комнату зеленоватым светом.

Фульвио снял черную повязку, которая делала его чересчур приметным. Взяв Зефирину за руку, он двинулся в высеченную в скале галерею. Впереди доносился звук, напоминавший шарканье тысячи ног. В том месте, где проход разветвлялся на три подземные галереи, Пандо-Пандо приложил ухо к стене. Этот туннель напомнил Зефирине римские катакомбы[158].

– Народ инка прячет Яавирка на острове Солнца. Не ходить сюда… это плохой ход, с ловушками для непрошеных гостей! – заявил Пандо-Пандо.

Заглянув в последнюю галерею, он сделал несколько Шагов вперед, внимательно вглядываясь в испещренные знаками стены. Затем вошел в следующий проход и тут же остановил всех, кто собрался следовать за ним:

– Пожалуйста, сюда не ходить, там большая дыра, нехорошая!

Зефирина увидела, что он стоит на краю пропасти. Не будь Пандо-Пандо, они скорее всего не заметили бы ее и рухнули вниз. Пандо-Пандо осторожно провел их по краю рва, дно которого было утыкано острыми кольями.

Подземные галереи были хорошо защищены, и конкистадоры не отваживались сюда соваться.

– Большой галерея Сапа Инка идти Тиагуанако, пересекать озеро, пройти через Пуна и Кача… Виракоша остановился, прежде чем вернуться в Куско, – пояснил Пандо-Пандо.

Фульвио и Зефирина с трудом разбирались, где кончается легенда и начинается правда. Молодые князь и княгиня чувствовали, что были единственными белыми людьми, кому выпал шанс увидеть эти каменные туннели. Испуганный Гро Леон спрятал голову в складки рубашки Зефирины и не шевелился. Через каждые несколько шагов приходилось останавливаться, чтобы Плюш могла перевести дух.

Однако кортеж впереди продвигался еще медленнее. На извилистом повороте Фульвио, шедший следом за Пандо-Пандо заметил впереди какие-то темные силуэты. Он сжал руку Зефирины и знаками приказал своему маленькому отряду надвинуть на головы шкуры пум. Вскоре они догнали процессию, но никто не обернулся и не обратил на них внимания.

Так они шли уже несколько часов. Даже Зефирина выказывала признаки усталости. Не будь поддерживающего ее Фульвио, она бы уже несколько раз упала.

«Он не отпускает меня, значит, он по-прежнему меня любит; но почему тогда он так холоден? Ему нажаловалась Малинцин? И что рассказал ему Кортес?» – повторяла она про себя.

Совесть ее была неспокойна.

«Все, что я делала, я делала только ради него, чтобы найти и освободить его, я не предавала! Я никогда не переставала любить его, мечтать о нем… даже, когда была с доном Рамоном и Кортесом!»

Понимая определенную уязвимость своих доводов, Зефирина двигалась как во сне. Она заметила, что из каменных стен сочится вода и обратила на это внимание Фульвио. Туннель снова стал подниматься вверх. Вскоре в лицо Зефирины ласково подул свежий ветер. Она судорожно перевела дух и поняла, что, несмотря на прекрасную вентиляцию подземных ходов, ей всю дорогу не хватало воздуха.

Следуя за людьми-пумами, распевавшими монотонную протяжную песнь, маленький отряд по мраморной лестнице вышел из туннеля.

Над землей всходило громадное оранжевое солнце. Они шли всю ночь.

Зефирина и Фульвио с трудом сдержали возглас изумления, пораженные открывшейся перед ними величественной картиной. Пандо-Пандо не обманул их. Вместе со своими спутниками они находились на острове. Вокруг раскинулись серебристые воды озера Титикака, сверкавшие в лучах восходящего солнца.

Потайные туннели действительно вели на остров Солнца.

Две или три тысячи верных людей последовали за братом Гуаскара Манко. Уяснив, наконец, коварство «белых богов», новый Верховный Инка решил бежать из Куско вместе со своим сокровищем.

Индейцы, погруженные в гипнотический транс, воздавали хвалы Явирке – страшному змею, свитому из огромной золотой цепи, толщиной с бедро взрослого мужчины и длиной семьсот футов[159], инкрустированной алмазами, рубинами, изумрудами. Двести человек с трудом поднимали ее.

Первые конкистадоры успели увидеть ее; затем она исчезла навсегда.

Фульвио и Зефирина поняли, почему им удалось нагнать инков. Спрятать эту невероятно тяжелую змею и протащить ее по подземным галереям, ускользнув от алчных взоров захватчиков, было делом нелегким. Чтобы остаться незамеченными, Фульвио и его спутники принялись раскачиваться, подражая движениям ритуального танца, который исполняли все присутствующие. Плюш с огромным трудом удавалось подстраиваться к ритму.

– Смотрите, Фульвио, – прошептала Зефирина.

Она вцепилась в руку мужа. На возвышении, выстроенном на берегу озера Титикака, Манко и великий жрец протягивали навстречу солнечным лучам три головы фантастического змея.

Покрытые красноватым металлом, испещренным узорами, словно кожа рептилии, они являли собой головы орла, леопарда и змеи.

Это было гигантское воспроизведение знаменитого изумрудного ожерелья.

Фульвио сжал руку Зефирины, чтобы успокоить ее. По ступенькам навстречу Манко поднималась фигура в черном.

– Мамма Оккло! Спасать Явирка! – пронесся шепот по рядам инков.

– Донья Гермина, – яростно прошептала Зефирина.

Словно обезумев, она рванулась к возвышению. Волчица несла на руках ребенка. Однако Фульвио не дал ей двинуться с места.

– Луиджи! – простонала Зефирина.

– Стой смирно, Зефирина, подождем! – прошептал ей на ухо Фульвио.

– Но там же наш ребенок! – возмутилась Зефирина.

– Вы лишь подвергнете опасности свою жизнь, мы окружены и безоружны. Если Луиджи будет грозить опасность, я прорвусь вперед, и мы умрем все вместе, – пообещал Фульвио.

Сознавая правильность доводов мужа, Зефирина, трепеща от страха за сына, как завороженная смотрела на разворачивающееся перед ней зрелище.

Стоя между великим жрецом и Манко, Мамма Оккло повелительным жестом указала пальцем на озеро. Инки быстро спустили на воду тростниковые гондолы. Не переставая петь, они выстроились в цепочку, борт к борту, образовав огромный понтонный мост, затем, подняв золотого змея, медленно, друг за другом двинулись вперед. Пройдя восемьсот футов среди спокойных вод Титикака, они повернулись, ожидая приказа великого жреца.

– Чтобы спасти династию и Явирку, Мамма Оккло приказывает вам погрузиться в воду! – прокричал великий жрец.

Двести инков вместе с золотым змеем прыгнули в воду.

– Силы небесные! – заохала Плюш.

– Какой ужас! – прошептала Зефирина. Фульвио крепко сжал в объятиях свою молодую жену.

Он, побывавший во множестве сражений, был возмущен этой добровольной жертвой. Сине-зеленые волны забурлили. Несколько индейцев, барахтаясь, всплыли на поверхность, прежде чем окончательно погрузиться вместе с сокровищем в озеро Титикака.

– Да свершится воля Виракоши. С нами Мамма Оккло, она спасет нас вместе с Избранником.

Великий жрец указал на ребенка, которого Мамма Оккло показала толпе. Фульвио отпустил Зефирину и приготовился к прыжку. Тут заговорил Инка Манко.

– Братья инки, вместе с Маммой Оккло мы укроемся в Затерянном Городе, вдали от лживых белых богов. Все, кто хотят, могут последовать за нами. Возблагодарим же Виракошу, пославшего нам свою дочь, Мамму Оккло, чтобы спасти нас!

Фульвио, Зефирина и их спутники, как все, вынуждены были преклонить колено перед Маммой Оккло. Держа на руках Луиджи, преступница спустилась с возвышения.

Там ее ожидал Каролюс. Из-за маленького роста Зефирина до сих пор не замечала его. Карлик взял ребенка на руки и ковыляющей походкой зашагал в сторону золотого храма.

Донья Гермина, великий жрец и Манко вошли в дом следом за ним. В ожидании своего императора инки расселись на земле. Некоторые принялись жевать маисовые лепешки. Зефирина утерла пот, градом катившийся у нее по лбу. Фульвио прижал ее к себе.

– Успокойся, самое худшее уже позади, по крайней мере сейчас.

– Фульвио, я не понимаю, как этой злодейке удалось выдать себя за их богиню!

– Посмотри на этих несчастных, они опередили нас в знаниях и в цивилизованности, однако они готовы поверить всему. Как они могли принять Пизарро за белого бога? – усмехнулся Фульвио.

От волнения слова его прозвучали излишне громко. Люди-пумы подозрительно посмотрели на них. Фульвио знаком приказал своим спутникам опустить головы и замолчать. Всегда предусмотрительный Пандо-Пандо извлек из своих карманов лепешки.

Зефирина и мадемуазель Плюш, слишком потрясенные коллективным самоубийством, от еды отказались. Фульвио пришлось заставить их.

– Вам необходимо подкрепить силы, – едва слышно прошептал он, чтобы не услышали соседи.

Действительно, Зефирина с удивлением обнаружила, что умирает с голоду. Все семеро принялись молча поедать лепешки. Гро Леон под рубашкой Зефирины стал выказывать признаки беспокойства. Она бросила ему несколько крошек. Галка, склевав их, снова заснула.

Ожидание под лучами палящего солнца казалось бесконечным. К тому же дышать становилось все труднее. Фульвио нашел этому объяснение.

– Я думаю, мы поднялись очень высоко, возможно, на двенадцать тысяч футов[160]… Это озеро – единственное в своем роде.

Судя по положению солнца, наступил полдень, когда великий жрец, Инка Манко и Мамма Оккло вышли из золотого храма. Сопровождаемые охраной, придворными и преданными им людьми, они прошествовали в двадцати пяти шагах от Зефирины и Фульвио.

Молодая женщина вздрогнула, узнав среди тех, кто следовал за доньей Герминой, бычий торс ее верного слуги, преданного душой и телом – Бизантена. Теперь этот отвратительный убийца нес на руках Луиджи.

Опустив голову, как и все инки на пути Сапы Инки, Фульвио успокаивал Зефирину. Время действовать еще не пришло.

Манко и его свита спустились в подземелье. Смешавшись с толпой, Фульвио, Зефирина и их друзья последовали за ними.

И опять они шли несколько долгих часов. Зефирине казалось, что теперь они идут по другим коридорам.

Пандо-Пандо подтвердил ее предположение. Процессия свернула на северо-восток. Была глубокая ночь, когда семеро спутников вышли из подземелья.

Они с удивлением обнаружили, что находятся в густом лесу.

ГЛАВА XXXV НОЧЬ В ЛЕСУ

Дрожа от холода, Фульвио и Зефирина со своими спутниками оторвались от колонны, чтобы немного отдохнуть.

Гро Леон взлетел на ветку. Женщины были измучены до предела. Ноги Зефирины и мадемуазель Плюш покрылись волдырями, желудок требовал пищи. Пандо-Пандо направился к прогалине и вернулся с несколькими листиками коки, которые все тут же принялись жевать. Скоро муки голода прекратились, и они быстро уснули.

«Я рядом с ним, он обнимает меня», – мелькнуло в голове у засыпавшей Зефирины.

Внезапно она почувствовала, как губы Фульвио коснулись ее шеи, и у нее закружилась голова. Руки мужа проникли к ней под рубашку и принялись ласкать ее грудь. Затем Фульвио впился в ее рот яростным поцелуем. С силой раздвинув губы, он принялся неистово кусать их. Она столь же страстно отвечала ему.

– Однако же у нас слишком неподходящее ложе для любви, сударыня! – усмехнулся Фульвио.

И отстранился от нее.

Зефирина, застонав, вновь придвинулась к нему. Телом она чувствовала, как его горячая плоть желает обладать ею.

– Фульвио, любовь моя… – прошептала она. Нежно, но вместе с тем решительно он вновь отстранился от нее.

– Спите, моя дорогая.

Луна осветила лес своим бледным светом. Фульвио встал. Растерянная Зефирина задрожала.

– Куда вы идете?

– Спите, не бойтесь, я вернусь.

Зефирина съежилась на своей зеленой подстилке. Слезы навернулись у нее на глаза. Фульвио отверг ее. Однако усталость взяла свое, она уснула, продолжая вздрагивать во сне.

Фульвио похлопал по плечу Буа-де-Шена и Паоло.

– Ты останешься дежурить, – сказал он итальянцу.

Сам же он в сопровождении нормандца двинулся мимо расположившихся на земле индейцев к началу колонны. Там посреди леса были поставлены три палатки, которые охраняли вооруженные инки. Из одной донесся крик ребенка, которому что-то привиделось во сне.

– Это ведь ваш малыш, да, капитан? – прошептал Буа-де-Шен.

Фульвио мгновенно оценил расстановку сил. Чуткие стражи были начеку. Нападающим пришлось бы столкнуться не меньше чем с пятью сотнями индейцев.

– Нет, подождем!

Фульвио и Буа-де-Шен столь же тихо вернулись к месту ночлега своих спутников.

– Я скоро сменю тебя! – сказал Фульвио Паоло. Затем он вновь – вернулся к Зефирине. Шкура пумы соскользнула с ее головы, и можно было любоваться ее золотистыми волосами. В неярком свете луны Фульвио склонился над молодой женщиной. Он внимательно изучал тонкие черты лица Зефирины. На этом лице, ставшем еще прекрасней, чем прежде, он различал следы горестей, тревог и печалей.

«Неужели моя Саламандра предала меня?» – с горечью подумал Фульвио.

До знакомства с Зефириной прекрасный князь Фарнелло всегда вел себя с женщинами как надменный завоеватель, и когда они надоедали ему, безжалостно бросал их. Неужели она смогла заставить его страдать, она, его маленькая жена, которую он некогда встретил в Павии? Неужели это она выкрикивала ему свои проклятия, свое презрение?

Чем дольше она отвергала его, тем больше Фульвио желал ее, стремился подчинить ее себе. Когда же наконец Саламандра сдалась, то оказалось, что Фульвио просто не представлял себе, что можно так любить женщину.

Страсть, которой пылала к нему Зефирина, разжигала пламя его собственных чувств. Рождение близнецов буквально ослепило его. Жестокое расставание стало самым страшным испытанием. Жизнь в неведении об участи детей и Зефирины была ужасна. Увидев Зефирину рядом с Кортесом, Фульвио испытал столь сильное потрясение, что до сих пор не мог оправиться от него. Перед его взором постоянно вставали Канарские острова и фелука, где была Зефирина. Она улыбалась, обратив лицо к конкистадору. Фульвио очень хорошо знал жизнь. Он безошибочно угадал в ее взоре любовное вожделение.

Извиваясь словно зверь, разъяренный от бессилия изменить ход событий, горделивый Леопард «видел» Зефирину в объятиях Кортеса. Вряд ли Малинцин приукрашивала события, признаваясь Фульвио, что она несчастна, потому что Кортес любит «бледноликую Зефирину» и постоянно думает о ней.

Сгорая от ревности, в Панаме Фульвио отомстил за себя, утешив Малинцин.

В течение многих дней Фульвио скрывался во дворце, наслаждаясь золотистой кожей прекрасной индеанки из племени ацтеков. Если бы князь был до конца искренен, то, вероятно, признал бы, что, будучи долгое время лишен общения с женщинами, он просто поддался своему инстинкту мужчины-завоевателя. Но как бы там ни было, Малинцин быстро ответила ему взаимностью, и быть может, даже побудила его сделать первый шаг. В объятиях друг друга любовники нашли утешение в своих сердечных горестях.

Зефирина зашевелилась во сне.

– Фульвио… Луиджи… Коризанда! – слетело у нее с губ.

Из груди Фульвио вырвалось рыдание. Забыв о ревности, Фульвио лег рядом с Зефириной. Затем он лежал и слушал ее ровное дыхание. Фульвио зарылся лицом в ее волосы. Он вновь медленно обретал сладость этого тела, к которому некогда был так привязан. Его руки обвили гибкую талию. Зефирина повернулась. Движением, унаследованным от далеких предков, она во сне положила голову на плечо мужа. Фульвио вздохнул. С Зефириной никогда нельзя было ничего предугадать.

Стоило только Фульвио решить, что его вновь обретенная супруга заслуживает лишь презрения за ее предполагаемую измену или измены (ибо в случае с Сото у него не было уверенности), как он тут же бросился спасать ее от жертвенного кинжала жреца. Он хотел бы подвергнуть ее подробному допросу, но события разворачивались так, что у него просто не было такой возможности.

Из-за деревьев донеслось мычание альпаги. Горький ком подступил к горлу Фульвио. Он коснулся пустой глазницы потерянного в сражении глаза. Он, великий кривой Ломбардец, князь, перед кем все сгибались в почтительном поклоне, могущественный монсеньор, владеющий многочисленными поместьями, дворцами, землями, слугами, лежал на мху, содрогаясь от рыданий из-за женщины, чье место дома за прялкой.

«Если когда-нибудь мы выберемся отсюда, клянусь честью, я выдрессирую ее на свой лад!», – думал Фульвио, снедаемый ревностью.

И с этой мыслью князь Фарнелло заснул, прижимая к себе Зефирину.

ГЛАВА XXXVI ЗАТЕРЯННЫЙ ГОРОД

Обходя долины, откуда поднимались ядовитые испарения, инки шли вперед, огибая с восточной стороны город Куско. Они поднимались на север по высокогорной местности, неизвестной захватчикам. По мере того как «сыны Солнца» продвигались по горному склону, их ряды становились все многочисленнее.

Отовсюду прибывали беглецы, желающие присоединиться к Сапе Инке Манко. Они рассказывали о жестокостях, творимых внизу «белыми богами».

Фульвио распорядился, чтобы маленький отряд следовал за инками на расстоянии двух часов пути. Он боялся, как бы его спутники, невзирая на шкуры пумы, не выдали себя. Они обзавелись кое-каким имуществом. Пандо-Пандо достал лам, и они навьючили на них тюки с одеждой, раздобытой ими у горцев, воду и пищу, столь необходимые для выживания в этих краях.

Мадемуазель Плюш по-прежнему не терпела лам. Эти обидчивые животные никогда не упускали возможности выпустить ей в нос обильную струю слюны. Помощь Гро Леона была просто неоценима. Он летал над инками, а затем возвращался к хозяевам и указывал им нужное направление.

Вот уже пять дней как они шли по лесу, именуемому горная сельва. Зефирине казалось, что чаща становится все более непроходимой. Чтобы прокормить людей, Пан-до Пандо и Буа-де-Шен охотились на гуанако. Их жестковатое мясо пришлось всем по вкусу. К сожалению, его приходилось есть сырым, потому что разводить костер было слишком опасно.

Каждую ночь Фульвио, нормандец и Пандо-Пандо, которому, как понял князь, вполне можно было доверять, прокрадывались к палаткам. Но Мамму Оккло слишком хорошо охраняли, нападение исключалось.

– Ты ждать Затерянный Город, мужчина бледноликой Зефирины! – говорил Пандо-Пандо.

Он упрямо именовал Фульвио в такой досадной для мужчины его склада манере.

С той ночи, когда он позволил себе обнять Зефирину и лечь спать подле нее, Фульвио старался избегать ее. Он был любезен, всегда приходил на помощь, когда надо было перейти по камням горный поток или перебраться через скалу, но затем, под предлогом неотложных дел, которых у него как у начальника отряда всегда хватало, тут же удалялся. По ночам он спал, завернувшись в шкуру ламы, рядом с Буа-де-Шеном и Паоло или же нес караул. Место Зефирины было рядом с мадемуазель Плюш. Подобная холодность приводила молодую женщину в отчаяние. Фульвио беседовал с ней только о детях. Зефирина описывала ему красоту Коризанды, рассказала Фульвио о своем путешествии, о Мадриде, Франциске I, Карле V. Разумеется, она лишь мельком упомянула о доне Рамоне Кальсада и свела на нет рассказ о Кортесе, ибо оба эти имени вызывали в ней глухие угрызения совести. Но Фульвио, словно ясновидящий, снова и снова уводил рассказ к этим людям, а также к Сото. Он был безжалостен. Сменив тему, Зефирина поведала ему, что в тюрьме инков она потеряла талисман Саладина. Она попыталась заинтересовать его, рассказывая о «кровавых розах», обнаруженных ею у Карла V, Атагуальпы и Гуаскара.

– Черт побери, моя дорогая, должно быть, вы были весьма близки к ним, раз сумели заметить то, что обычно никто никогда не видит! – с усмешкой ответил Фульвио.

Зефирина кусала губы. Все оборачивалось против нее. Теперь к списку ее побед добавились еще король Испании и Сапа Инка!

Фульвио упорствовал в своей ревности. Чувства его не поддавались никакой логике: он содрогался от страха, видя ее под кинжалом жреца; теперь же, когда она была спасена, решил, что она должна дорого заплатить за измены.

Бредя вперед, Зефирина мучительно пыталась понять, действительно ли ее мужу что-нибудь известно или его обуревают всего лишь подозрения. Глядя на его высокую фигуру, широкие плечи и мускулистые ноги, легко преодолевающие любое препятствие, Зефирина размышляла:

«Он хочет испытать меня. Фульвио, ну почему вы так жестоки? Я люблю вас, неужели в вас нет ни капли жалости? Я так страдаю!»

В зависимости от времени суток мысли ее иногда принимали воинственное направление.

«Если он считает, что я приползу к его ногам, стану вымаливать у него прощение, то ошибается. В том, что произошло, виноват прежде всего он сам, это он не хотел меня слушать на Сицилии! Разве я не говорила ему, что нельзя доверять Карлу V? Но монсеньор всем распоряжается, всеми командует, все знает… Но я не позволю помыкать мной!»

К вечеру пятого дня пути Зефирина пребывала в весьма воинственном состоянии духа. В этот вечер маленький отряд перевалил через крутой перевал. Открывшаяся перед их глазами величественная картина, привела всех в восхищение.

– Мачу Пикчу, – сказал Пандо-Пандо. Он указал на высившуюся впереди остроконечную вершину горы – затерянный город, плохие белые боги никогда не находить его[161], – добавил он.

Измученные подъемом, Зефирина и ее спутники расположились на отдых на одном из утесов; с тревогой изучали они раскинувшуюся перед ними местность.

По дну долины несла свои зеленые воды река Урубамба, над ней, словно орлиное гнездо, нависал таинственный город, спрятавшись в отрогах Мачу Пикчу. Он напоминал зверя, карабкающегося по горному склону.

Зефирина понимала, что если они спустятся в долину, то город скроется от их взоров. Два каменистых круглых холма закроют его.

– Huavana Picchu[162]… Pata Varca![163] – указал Пандо-Пандо.

Восхищенная тремя устремленными к небу скалистыми пиками, Зефирина неожиданно вспомнила предсказание Нострадамуса:

«Вы пересечете три океана, Зефирина! На трех вершинах трех неведомых гор, когда с неба посыпятся огненные шары, будут погребены три гидры, мерзкие… злобные… страшные… Вы все будете познавать трижды… Жизнь! Кровь! Смерть! Богатство! Бедность! Изгнание! Любовь! Славу! Ненависть! Болезнь! Золото! Страсть! Трое мужчин разделят с вами вашу жизнь… Первый даст вам свое имя и свою любовь, второй…»

– Вы идете, Зефирина?.. О, вы размечтались, дорогая?

Услышав сухой голос Фульвио, Зефирина поднялась.

Князь держал совет с Пандо-Пандо, Буа-де-Шеном, Паоло и Пикколо. Мадемуазель Плюш дремала подле одной из лам. Гро Леон улетел на разведку.

Указывая на пять десятков выдолбленных в скале лестниц, высокие серые стены, храмы, дворец Инки в центре города и окружавшие его дома знатных индейцев, оживленные улочки города, по которым вечно сновали люди, князь спросил каждого, что, по его мнению, следует предпринять, чтобы проникнуть в город. Единственные огромные ворота бдительно охранялись, и стражи внимательнейшим образом осматривали входивших через них инков и их лам.

– Нужно попытаться захватить их врасплох, капитан, – предложил Буа-де-Шен.

– Подождем наступления ночи, – сказал Паоло.

– Но тогда закроют ворота, – возразил Фульвио.

– Посмотрите! – воскликнула Зефирина.

Она указала на возделанные поля на горных террасах, где трудились индейцы, коренные жители Анд. К террасам с помощью сложной гидравлической системы, приводимой в движение несколькими мужчинами, подводилась для полива вода из источника.

– Если бы мы могли спуститься в долину, а потом снова подняться на Тору, мы бы несомненно натолкнулись вон на то место, которое, как мне кажется, является кладбищем. На том камне лежит связанный покойник или приговоренный к смерти. А налево, посмотрите, в стене есть низенькая дверь. Похоже, она никем не охраняется. Смотрите, они уносят покойника обратно.

Зефирина указала на процессию. Нам надо делать так же, как они, и тоже взять с собой «покойника».

Скрепя сердце, князь Фарнелло вынужден был признать, что план, предложенный его женой, наиболее удачен.

Хлопая крыльями, подлетел Гро Леон.

– Scelerate! Soleil! Serpent![164]

Так он сообщал о присутствии в городе доньи Гермины.

Извилистой тропой они спустились в долину, перешли вброд реку и сделали привал в скалистом гроте. С горы сбегал горный ручей. Путешественники утолили жажду. Затем, смыв дорожную пыль, они устроились в гроте и принялись закусывать мясом альпаги, предусмотрительно захваченным Буа-де-Шеном. Нормандец в совершенстве освоил охотничье искусство и мог потягаться с лучшими охотниками инков.

Зефирина вернулась к ручью. Ее волосы пропахли запахом пумы. Укрывшись за скалой, она разделась и подставила свое тело под струю воды. Откинув ниспадавшие до самой талии волосы, она закрыла глаза. Ее лицо и тело наслаждались живительной влагой.

Когда она открыла глаза, перед ней стоял Фульвио. Он смотрел на нее так, как не смотрел никогда ранее. С какой-то болью, смешанной с вожделением, разглядывал он прекрасное тело.

Подавляя в себе желание, он внимательно изучал ее высокие груди и густой кудрявый треугольник золотистых волос. Он сгорал от желания впиться поцелуем в эту грудь, до боли целовать это перламутровое тело. Он научил ее всему. Именно он заставил ее издать первый стон любви, научил наслаждаться любовными играми.

Так, значит, она отдала все эти сокровища другим?

В жилах Фульвио текла кровь ломбардцев и сицилийцев; он чувствовал, как она закипает в его венах, приливает к голове, слепит глаза; в бессильной ярости он был готов наброситься на нее. Чтобы овладеть собой, Фульвио впился ногтями в ладони.

– Фульвио… – прошептала Зефирина.

Она прикрыла руками грудь, но в глазах ее читался призыв.

– Будьте осторожны, вы можете простудиться, – бросил Фульвио и, развернувшись на каблуках, ушел.

– Будьте осторошны! – просюсюкала мадемуазель Плюш.

При других обстоятельствах ее совет вызвал бы только улыбку. Но сейчас всем было не до смеха. Каждый отдавал себе отчет в серьезности их положения. Видя, как молодая хозяйка и князь карабкаются по каменным ступенькам лестницы в направлении Затерянного Города, достойная Артемиза прильнула к плечу Пикколо и разрыдалась.

Было решено, что Плюш вместе с оруженосцем останутся в гроте и будут ждать возвращения Фульвио, Зефирины и их спутников.

– Если мы не вернемся через три дня, уходите отсюда, Пикколо. Постарайтесь выжить, постарайтесь добраться до Тюмбеса, а оттуда до Золотой Кастилии, – распорядился Фульвио.

Подъем был труден. Ступени, высеченные в скале, были высоки.

– Девятьсот девяносто восемь… девятьсот девяносто девять… тысяча.

Фульвио вполголоса считал ступени. Досчитав до двух тысяч, он предложил своим спутникам немного отдохнуть, укрывшись под нависшим плоским камнем.

– Sardariapale! Sentinelle![165] – предупредил Гро Леон, круживший над головами своих хозяев.

До сих пор маленький отряд нельзя было увидеть со стороны города. Теперь же, когда они покинут свое укрытие, их можно будет заметить с городских стен.

Все было отрепетировано еще в гроте. Из ветвей смастерили носилки. Роль покойника, как самой легкой, была отведена Зефирине. Чтобы никто ничего не распознал, ее плотно укутали в шкуры.

Фульвио, Пандо-Пандо, Буа-де-Шен и Паоло, подняв носилки, продолжили восхождение.

– Две тысячи пятьсот! Мы уже недалеко от террасных полей… две тысячи шестьсот, все в порядке, вот и источник! Индейцы-землепащцы увидели нас. И, похоже, не обратили никакого внимания. Они кончают работу… Две тысячи восемьсот! Мы добрались до кладбища.

Пряча лицо под шкурой пумы, Фульвио шел рядом с носилками и вполголоса рассказывал Зефирине о том, что они видели вокруг.

Солнце садилось за горизонт.

– Yumac… ibtipata… nusta yalalla?

Стражник обратился с вопросом к людям-пумам.

Фульвио скромно кивнул в сторону Пандо-Пандо.

– Winay… pata marca ururamba… puracassitama… putu-rutu… sampona… Pincullus.

Ответ индейца, гласивший, что один из их племени был убит на охоте возле реки и что теперь они хотели бы положить его на ночь на камень Луны, был весьма правдоподобен.

Страж поверил ему и пропустил людей-пум. За высеченным в скале идолом Фульвио разрешил Зефирине встать с носилок. На Мачу Пикчу опускалась ночь. Буа-де-Шен и Паоло привязали к камню Луны скатанную шкуру гуанако, которую в темноте вполне можно было принять за тело человека.

По знаку Фульвио маленький отряд направился к низкой двери. Они подошли как раз вовремя, ибо в эту минуту второй страж уже закрывал вход в город.

Пандо-Пандо повторил свою историю. Издалека страж видел «тело», лежащее на камне Луны. Он махнул рукой, приглашая новоприбывших войти, и следом за ними закрыл вход, привалив к нему огромную квадратную плиту, подтолкнув ее с помощью толстого бруса. Затем накрепко закрепил плиту кожаными ремнями. Фульвио и Зефирина переглянулись. Они находились в Затерянном Городе.

В городе инки завершали свои дневные труды. Женщины несли горячую воду из источников. Улочки были освещены факелами.

В сопровождении друзей Фульвио и Зефирина продолжили подъем. Они прошли мимо низеньких хижин, где жили простые индейцы. По дороге им нередко встречались люди-пумы, поэтому пятеро путников не привлекли к себе никакого внимания.

По мере того как маленький отряд поднимался к центру города, его архитектура заметно менялась. Красивые двухэтажные дома, разделенные узкими проходами, были сложены из светлого гранита, при каждом доме был внутренний дворик. Дома украшали террасы, окна и ниши смотрели на восток. Все дома знатных инков охранялись. Когда маленький отряд вступил в часть города, где проживали благородные инки, люди-пумы стали встречаться все реже и реже. Теперь крайне необходимо было раздобыть другие костюмы.

Буа-де-Шен и Паоло поманили в темный проход двух стражей в богато украшенных перьями нарядах. Пара умелых ударов, и инки уснули вечным сном.

Фульвио нацепил на себя один из костюмов. К счастью, в него входил длинный красно-белый плащ, закрывавший ноги, слишком светлые для индейца. Головной убор, украшенный бусами и перьями, скрывал лицо. Пандо-Пандо упорно не желал переодеваться. Зефирине пришлось нежно, но настойчиво просить его.

– Черт побери, дорогая, этот парень беззаветно предан вам! – шепнул Фульвио.

– Вы правы, я могу приворожить любого мужчину, кроме собственного мужа! – мстительно бросила Зефирина.

Паоло закашлялся, призывая господ к порядку. Сейчас было не до семейных сцен.

– Salope! Salon! Seigntur! SinCa![166]

Гро Леон вернулся, чтобы сообщить эти важные сведения.

Маленький отряд снова двинулся по улицам, на этот раз совершенно пустынным. Однако чтобы достичь главной площади, надо было подняться еще выше.

– Мы достигли наивысшей точки, – произнес Фульвио. – Поднялись ровно на три тысячи четыреста пятьдесят одну ступеньку!

Зефирина подошла к мужу.

– Что вы сказали, Фульвио?

– Мы достигли наивысшей точки.

– Да, а потом? – настаивала Зефирина.

– Мы поднялись на три тысячи четыреста пятьдесят одну ступеньку и…

Зефирина сжала руку Фульвио.

– Вспомните: возле мудрого брата, огонь и солнце – это послание трех тысяч пятидесяти одного, два раза по десять… крест три и три креста!

Сраженные внезапным воспоминанием о послании Саладина, Фульвио и Зефирина принялись внимательно оглядываться по сторонам. Они стояли возле храма Луны, немного поодаль возвышалась башня Солнца. В конце площади высился дворец Инки, чьи остроконечные башни образовывали три пирамиды.

Поднялся ветер. В воздухе запахло грозой. Сгрудившись вокруг Мачу Пикчу, Гуайана Пикчу и Пата Марка спрятали свои сумрачные вершины в черных тучах.

Дворец Инки был закрыт. Гро Леон указывал дорогу. Следуя за галкой, князь направился вдоль стены с нишами, где стояли маленькие статуи. Он легко взобрался на стену, затем протянул руку Зефирине; остальные без труда последовали его примеру. Надо было идти, сохраняя равновесие, ибо шпалерные сады резко уходили вниз. Фульвио нащупал плечо какого-то идола. Он обхватил его и соскользнул вниз.

Зефирина колебалась последовать за ним. Она всегда боялась темноты и пустоты:

– Давай же…

Фульвио схватил ее за Щиколотку. Закрыв глаза, Зефирина заскользила вниз, поддерживаемая Фульвио. На мгновение она очутилась у него в объятиях, дыхание их слилось.

– Отлично, ты очень храбрая! – прошептал Фульвио и поцеловал ее в висок.

Может быть, так он просил извинения за свою грубость?

Пандо-Пандо, Паоло и Буа-де-Шен последовали тем же путем. В сопровождении порхавшего у них над головами Гро Леона они осторожно двинулись по аллеям сада, удачно проскользнув мимо нескольких охранников. Передвигаясь короткими перебежками, прячась за статуями и бордюрами, они подобрались к стенам дворца. Обогнув его, вышли к западному фасаду; теперь охрана не могла их увидеть.

Глыба серо-зеленого гранита представляла собой превосходную ступеньку. Кажется, это были солнечные часы. Фульвио вскарабкался на них. Наклонившись, он заглянул в одно из окон и тотчас же спрыгнул вниз.

Хотя была темная ночь, Зефирина заметила, как страшно он побледнел.

– Что с вами?

– Она…

– Донья Гермина…

У Зефирины подкосились ноги, и она была вынуждена прислониться к стене.

– Эта Медея уже здесь… вместе с нашим сыном и Инкой.

– Надо напасть на них! – прошептала Зефирина.

– С ними не меньше трех десятков людей.

– И среди них Каролюс?

– Я не смог разглядеть их.

– Посмотри, Гро Леон! – приказала Зефирина. Галка поднялась к окну и уселась на ветку, укрывшись за густой листвой.

– Капитан, путь свободен!

Это вернулся из разведки Буа-де-Шен. Он оглушил индейца-охранника, связал его и заткнул ему кляпом рот. Путь к винтовой лестнице был свободен. Она вела вниз, к низкому отверстию, сквозь которое мог протиснуться только один человек.

Солдат, обезоруженный нормандцем, охранял этот проход. Через него маленький отряд проник во дворец.

Фульвио и Паоло тщательно закрыли за собой вход, привалив к нему большой камень и закрепив его ремнями.

Фульвио определил направление. Взяв за руку Зефирину, он начал осторожно подниматься по высеченной в скале лестнице. Вся охрана собралась в одном помещении. Уверенные в неприступном расположении города, его глухих и прочных стенах, они не опасались нападения.

Воины поглощали кашу из маиса с той невозмутимостью, которую Зефирина успела заметить в индейцах, живущих в Андах. Все их вооружение из камня, дерева и меди[167] было сложено в прихожей.

Фульвио быстро раздал своим спутникам массивные палицы и кинжалы, и они спрятали их под плащами. Вместе с товарищами Фульвио и Зефирина пересекли вымощенные камнем внутренние дворики, добравшись до следующей лестницы. Тихо, по-кошачьи, они поднялись наверх и очутились в навесной галерее. Встревоженные доносившимся до них шумом голосов, они отступили в нависавшую над залом нишу.

Скрытые золочеными перилами, они, оставаясь незамеченными, могли прекрасно видеть и слышать все, что происходило внизу, в тронном зале Инки. Рядом с доньей Герминой стояли Каролюс и ее верный Бизантен.

Держа на руках Луиджи, скрытого под черной вуалью, Мамма Оккло вещала своим скрипучим голосом:

– Сегодня вечером, Манко Капак, я исполню свое обещание, теперь дело за тобой!

ГЛАВА XXXVII СОКРОВИЩЕ САЛАДИНА

Манко восседал на золотом троне. Подле него стоял великий жрец. На старческом лице, обрамленном перьями, застыло некое подобие улыбки.

Позади императора расположились его наложницы, несколько касиков[168], солдаты и люди-пумы.

Манко бесспорно был похож на своих братьев Гуаскара и Атагуальпу – с той разницей, что выглядел более хрупким и изнеженным. Его взгляд не осмеливался встречаться со взором зловещей Маммы Оккло. Казалось, что он был одновременно зачарован и напуган доньей Герминой. Зефирина снова задалась вопросом, каким образом ее мачеха получила такую власть над инками. И ответ не замедлил явиться.

– Да, я дочь Виракоши, Сапа Инка Манко, – уверенно провозгласила донья Гермина. – В наших странах на восточных берегах океана его называют… Саладином!

Ногти Зефирины впились в ладонь Фульвио. Неужели, обретая Луиджи, они также раскроют тайну их далекого предка, повелителя пустыни?

– Преданный, как и ты, Манко, своей семьей, побежденный белыми язычниками, сарацинский император отправил своих верных слуг на кораблях в далекие края. Они доставили бесценное сокровище твоему предку, первому Манко Капаку, ставшему основателем твоей династии. Саладин и Инка были связаны кровными узами через своих бабушек! Знай же, Сын Солнца, что не одно тысячелетие наши страны были связаны между собой, люди пересекали океан на больших плотах с парусами, скользивших по волнам Сумеречного моря… Саладин не желал, чтобы его сокровища достались жестоким крестоносцам. Он разобрал на части трех золотых змей и отправил их инкам; потом золотых дел мастера из Куско вновь собрали их. Первая змея теперь покоится на дне озера Титикака. Я поклялась, что достану для тебя вторую, Манко Капак. Она укрепит твою власть. Третья будет принадлежать моему сыну Рикардо, который станет править после тебя…

– Рикардо! – простонала Зефирина.

Фульвио своей рукой зажал ей рот, призывая ее к молчанию. У Зефирины внезапно закружилась голова. Ей показалось, что она раскачивается между небом и землей. Ощущение это было недолгим. Все быстро стало на свои места.

Внизу также произошло некоторое замешательство. Манко Капак по-прежнему сидел на троне, но его жены с визгом разбегались в разные стороны.

– Что случилось? – спросила Зефирина.

Фульвио отер пот со лба. Буа-де-Шен и Паоло были бледны, лицо Пандо-Пандо приобрело землистый оттенок.

– Земля содрогнулась! – прошептал князь Фарнелло.

В тронном зале великий жрец что-то сказал на ухо Манко.

– «Вилкаома» заговорил, Мамма Оккло! Он говорит, что это земля подает свой знак. Ты воистину дочь Виракоши! Избранное дитя станет моим наследником. Он будет править империей инков. Теперь яви нам свое могущество, Мамма Оккло!

Исполненный достоинства, хрупкий наследник династии инков встал. Он выглядел совсем юным. При свете факелов, которые несли слуги, Инка и Мамма Оккло, в сопровождении Каролюса и вооруженного аркебузой Бизантена, торжественно покинули зал.

Фульвио, Зефирина и их товарищи со всяческими предосторожностями вышли из своего укрытия. Гро Леон с взъерошенными от страха перьями забился под плащ Зефирины.

Держась на достаточном расстоянии, пятеро преследователей двинулись за сверкавшими впереди отблесками пламени. Инку сопровождали человек двадцать преданных ему индейцев. Пройдя через внутренние дворики, процессия ступила на лестницу, ведущую в подвалы дворца. Подземные помещения были богато украшены статуями.

Зефирина гадала, будет ли этот путь таким же длинным, как путь из Куско до Титикака. Миновав множество подземелий и пройдя по вырубленным в скале ступеням, процессия вступила в зал, вдоль стен которого выстроились гигантские статуи.

Фульвио, Зефирина и их друзья притаились за постаментом одной из них.

Инка, Мамма Оккло и великий жрец остановились перед огромной пирамидой. В центре ее помещались три плиты с выгравированными на них пронзительного (фиолетового, малинового…) цвета изображениями: три треугольника, пронзенных стрелой, три круга с факелами, три прямоугольника, пронзенных копьем, и рядом цифры: (3451:10) 3.

– Это здесь, Мамма Оккло, – произнес Манко Капак. – никто не может сдвинуть камень Луны. Никто, кроме того, кому известен секрет потайного механизма. Если ты говоришь правду, открой эту дверь!

Донья Гермина откинула черную вуаль. Зефирина могла разглядеть ее изборожденное морщинами лицо, несшее отпечаток ненависти, преступлений и пристрастия к наркотикам.

Молодая женщина вздрогнула. Донья Гермина вручила Луиджи Бизантену. Принимая на руки ребенка, тот вынужден был прислонить к камню свою аркебузу.

– Надо напасть на них, – шептала Зефирина.

– Терпение! Еще не время! – отвечал Фульвио.

Мамма Оккло сняла с шеи медальон Зефирины. Сдвинув в нужном порядке накладки фиолетового цвета, она показала медальон Манко Капаку. Инка внимательно сравнил изображения на пирамиде и на медальоне.

– Отошли своих слуг, Манко Капак… – властно распорядилась донья Гермина.

Инка беспрекословно подчинился Мамме Оккло и сделал знак воинам удалиться. Он сам взял факел; великий жрец, Каролюс и Бизантен последовали его примеру.

Под гулкими сводами раздался звонкий лепет. Это маленький Луиджи проявлял свой веселый характер.

– Вот я и дошла до конца своего пути, Люцифер! Подойди и посвети мне, Каролюс, – продолжала своим пронзительным голосом донья Гермина. – Я долго искала, и я благодарю тебя, Вельзевул, что ты увенчал мои поиски успехом.

Говоря эти слова, донья Гермина повернулась лицом к стене и резко отбросила вуаль, затрепетавшую, словно крылья демона зла.

– Чтобы войти в храм Луны, Манко Капак, надо подняться на три тысячи четыреста пятьдесят одну ступень. Согласно посланию, эту цифру надо поделить.

Фульвио невольно сдавил руку Зефирины. Разве он еще раньше не догадался, что речь шла о способе счета, изобретенном арабами и названном алгеброй?

– Это даст нам 354,1. Затем, как указано на талисмане, мы должны умножить это число на три, и получим 1035,3.

Донья Гермина развернулась и направилась к одной из статуй.

– Смотри, Манко Капак!

На постаменте статуи было выбито число 1035.

– Это тысяча тридцать пятая статуя, считая от реки. Идол, напоминающий сфинкса, чьи лапы находились на высоте человеческого роста, сжимал в когтях змею, орла и леопарда. На шее последнего была видна цифра 3. Донья Гермина взяла три блестящие пластинки. Некоторое время она ощупывала поверхность скульптуры, а затем погрузила пластинки в углубление, точно соответствующее их форме.

Все оставалось на своих местах.

С хриплым криком донья Гермина надавила еще сильнее. Словно горюя об этом грубом насилии, огромная каменная глыба, весящая не меньше двадцати тысяч фунтов[169], с протяжным звуком сдвинулась с места, приведенная в движение скрытым механизмом.

Инка и великий жрец в страхе отступили.

Когда первое изумление прошло, Инка, великий жрец, донья Гермина и ее двое слуг подошли к краю отверзшейся пропасти.

– Час настал, оставайтесь на месте, Зефирина! – прошептал Фульвио.

Он убедился, что его товарищи также готовы действовать.

– Осторожнее с ребенком! – предупредил Фульвио.

Он сжал руку Зефирины и, выскочив из своего укрытия, тенью метнулся к лестнице. Разумеется, Зефирина и не думала подчиняться и бросилась бежать следом за Буа-де-Шеном и Паоло. За ними устремился Пандо-Пандо.

Князь и его друзья бесшумно приблизились к Инке, донье Гермине, великому жрецу и безоружному Бизантену. Последнего Фульвио решил взять на себя, чтобы не дать возможности тому причинить вред его сыну.

Друзья одновременно подняли палицы и кинжалы. Тут раздался вопль:

– Хватайте этих бледнолицых!

Приказ исходил от разъяренной фурии. Фульвио и его товарищи обернулись. Это была ловушка! Пять десятков воинов-инков окружили их, наставив на них свои копья.

– Не дайте ей уйти! – взвизгнула донья Гермина, указывая на Зефирину.

Фульвио, Буа-де-Шен и Паоло попытались оказать сопротивление, но сломленные численностью противника, были быстро обезоружены и связаны; у них отобрали также плащи из шкуры пумы. Фульвио, Зефирину и их товарищей подвели к Инке и донье Гермине.

– Ты была права, Мамма Оккло, эти плохие бледнолицые добрались до Мачу Пикчу.

– Сапа Инка, мы не собирались покушаться на вашу жизнь, мы только хотели забрать нашего ребенка, которого украла эта женщина! – воскликнул Фульвио.

Донья Гермина прервала его.

– В прошлый раз вы не были таким кротким, князь Фарнелло. Тогда я была вашей пленницей. Сейчас роли переменились, теперь ты и Зефирина в моей власти… Я знала, что ты станешь преследовать меня… Разве не так, Каролюс?

Карлик опустил голову. Он не осмеливался взглянуть на Зефирину.

– Я десять раз могла убить тебя, но месть – это такое блюдо, которое надо вкушать холодным! Вы знаете тайну, но не знаете, где находится сокровище… Скоро вы сможете увидеть его, полюбоваться им… и умереть возле него на медленном огне.

Донья Гермина провела ногтями по щеке Зефирины. Молодая женщина мужественно приняла вызов мачехи.

– Нам не нужно ваше золото, верните нам нашего сына Луиджи, иначе берегитесь, вам не уйти от мщения небес! Отдайте ребенка, Гермина. Это все, чего мы хотим, и клянусь, что я забуду все зло, которое вы мне причинили.

Говоря эти слова, Зефирина бросила взгляд на малыша Луиджи, сидевшего на руках Бизантена. Ей показалось, что ребенок издалека улыбнулся ей. Теперь одной рукой Бизантен держал аркебузу; дуло ее было направлено на пленников.

Презрев мольбы падчерицы, донья Гермина обернулась к Инке:

– Идем, Манко Капак.

Подчиняясь этому ужасному созданию, индеец послушно стал спускаться по ступенькам в грот.

Окруженные многочисленной стражей, Фульвио, Зефирина и их спутники двинулись за ними. Вскоре в свете факелов перед ними предстал огромный зал высотой от тридцати до сорока футов. Две гигантские змеи, точное подобие Явирки, покоящейся на дне озера, возносили к потолку свои кольца. У каждой змеи было по три головы: орла, змеи и леопарда, и все три были повернуты друг к другу. Золотые рептилии взирали друг на друга алмазными глазами.

Манко Капак и великий жрец опустились на колени. С радостным криком донья Гермина устремилась к змеям. Подле них стояли широкие чаши, наполненные драгоценными камнями, самыми красивыми и самыми огромными, какие только можно было себе представить.

Донья Гермина сладострастно запустила в них руки. По ее лицу и шее, словно капли дождя, покатились алмазы, изумруды, рубины.

В облике этой стареющей женщины, упивающейся богатством, было нечто отталкивающее.

Зефирина с отвращением отвернулась. Фульвио попытался привлечь ее внимание. Вместе с князем Фарнелло были схвачены только Буа-де-Шен и Паоло. Пандо-Пандо исчез.

Зефирина почувствовала, как у нее на груди зашевелился Гро Леон. Умная галка затаилась, даже не пытаясь высунуть голову.

– Иди сюда, Каролюс!

Донья Гермина нашла широкую золотую пластину. На драгоценном металле было выгравировано послание, написанное на латыни. При свете факелов донья Гермина принялась громко читать:

«…Ныне… научившись распознавать судьбу с помощью звезд, предвижу, что через триста тридцать лет один из моих наследников сумеет найти это сокровище, переданное на сохранение моему брату, заокеанскому властителю Манко Капаку.

Я проклял своих дочерей Гелу, Гортензию и Гелену, покинувших меня ради язычников… Я благословляю того из их сыновей, кто будет столь умен, что сумеет обнаружить это место, неведомое неверным. Из трех змей одну я отдаю моему брату Манко. Две другие будут принадлежать тому, кто станет плотью от плоти моей.

Итак, я, предводитель верных, признаю своим кровным наследником того, кто будет нести на себе розу пустыни, знак моего рода, или того, чье имя будет начинаться на магическую букву «Г», с которой начинаются имена моих любимых дочерей. За все то зло, что дочери мои причинили мне на земле, я дарую им свое прощение тогда, когда они удалятся в сады Аллаха. В год луны 1187.

Я, Саладин,

повелитель сарацинов».

У Зефирины не было времени разбираться в охвативших ее противоречивых чувствах. Донья Гермина испустила пронзительный вопль:

– Вот доказательство, которое я искала всю свою жизнь! Я, дочь Сармора, не являюсь незаконнорожденной, я единственная наследница Саладина… Мое имя Генриетта… Оно начинается с магической буквы «Г»!

Разъяренная фурия потрясала пластиной перед глазами Зефирины.

– Как вы должны были страдать, Гермина, чтобы дойти до такого состояния! – печально проговорила Зефирина.

Безумный огонек зажегся во взоре доньи Гермины.

– Твоя мать не имела права ни на что, но она забрала у меня все. Дрожи, Зефирина. Саладин сказал свое слово!

– Это действительно очень волнующее послание, Термина! – согласилась Зефирина… – Но…

– Замолчи, молчите вы все!

Донья Гермина задрожала, зубы ее стучали. Она была во власти одного из своих обычных нервных припадков. На губах ее выступила пена. Каролюс бросился к ней с флаконом сока коки, заменившего густую зеленую жид-кость из Аравии[170], которая всегда быстро успокаивала ее.

Инка и великий жрец молча смотрели на «богиню», пребывавшую во власти безумия.

Бизантен положил Луиджи в одну из чаш с драгоценными камнями. Завернутый в пеленки младенец был в прекрасном настроении. Он высвободил ручки и пытался схватить алмазы.

Фульвио напрягал мускулы, силясь разорвать веревки. Этот человек, никогда никого не боявшийся, бледнел при виде отвратительной Медеи. Он, привыкший почтительно относиться к любой женщине, с удовольствием задушил бы ее.

Внезапно Фульвио. почувствовал, как земля уходит у него из под ног. Он зашатался и упал на Буа-де-Шена, Зефирина наткнулась на Паоло. Как и в первый раз, все быстро прекратилось, но этих мгновений хватило, чтобы посеять панику среди воинов-инков. Они бросились к выходу из грота.

Подземный толчок швырнул донью Гермину на землю. С пеной у рта она вновь поднялась.

– Иди, Бизантен. Делай, что я тебе приказала.

Верный телохранитель выстрелил из аркебузы, что окончательно повергло в панику стражей Инки. Манко встал, Бизантен бросился на него. Ударом по голове он оглушил индейца и живо привязал его к одной из статуй.

Великий жрец поднялся с колен и приблизился к Мамме Оккло.

– Ты… Дочь Солнца… Мамма Оккло… Королева!

По взгляду, которым донья Гермина одарила верховного жреца, Зефирина поняла, что ее мачеха с помощью какого-то сексуального волшебства сумела приворожить к себе служителя культа Солнца. Наставив свою аркебузу на пленников, Бизантен заставил их отступить к Манко. Он привязал их к той же самой статуе.

Извиваясь, словно ядовитая кобра, донья Гермина подошла к Фульвио и Зефирине.

– Вот вы и соединились, милая моя семейка! Вы снова вместе! Вы хотите получить вашего ребенка? Я оставляю вам его. Мне больше не нужна его кровавая роза… Я стану единственной королевой инков. Я вернусь через месяц, когда никого из вас уже не будет в живых!

И донья Гермина разразилась демоническим смехом. В сопровождении Каролюса, Бизантена и покорного ей великого жреца она начала подниматься по лестнице, ведущей к выходу из грота. Луиджи в чаше с алмазами продолжал играть.

– Гермина! – протяжно закричала Зефирина. – Вы не имеете права обрекать мое дитя на столь мучительную смерть!

Фульвио словно безумный бился в своих путах. Узлы, завязанные Бизантеном, были прочны.

Свет факелов становился все более тусклым.

«Мы пропали, Нострадамус… – простонала Зефирина. – Молю тебя, спаси нас!»

Грот погружался в темноту.

ГЛАВА XXXVIII БОЖЬЯ КАРА

Раздался адский грохот. Он походил на топот огромного конского табуна, пустившегося в галоп. В сокровищнице все содрогалось. С пронзительным скрежетом падали змеи. Оседали каменные глыбы. Идол, к которому были привязаны пленники, опрокинулся набок. Слышались крики. И так же внезапно, как разразилась катастрофа, все стихло.

Зефирина открыла глаза, удивляясь тому, что еще жива. Не считая слабого мерцания в верхней части лестницы, кругом царил мрак.

Связывавшие ее путы ослабли. Что-то липкое текло по лицу. Это была кровь из легкой раны на голове. Зашевелился Гро Леон.

– Sangolitn! Sardanapale! Sapristi![171] – прокаркала ошалелая птица.

– Зефирина, ты здесь?

Придя в себя от шока, Фульвио полз к ней, живой, но с поврежденным плечом.

– Луиджи! – воскликнули оба одновременно.

Ползком, на ощупь они искали ребенка меж перевернутых глыб. К ним приближался кто-то с зажженным факелом.

– Бледнолицая Зефирина!

Молодая женщина радостно вскрикнула, узнав Пандо-Пандо. Оказалось, верный инка прятался за скалой. Он окончательно освободил Фульвио и Зефирину от уз, затем быстро проделал то же с Буа-де-Шеном, Паоло и Инкой. Последний оказался в скверном положении, прижатый цоколем статуи.

Манко раздробило ногу. У Паоло были сломаны несколько ребер. Буа-де-Шен отделался царапинами.

Они принялись двигать цоколь, чтобы освободить Манко; потом воззвали к Фульвио и Зефирине:

– Скорей, помогите нам.

Буа-де-Шен и Пандо-Пандо раздвигали змеиные кольца. Фульвио и Зефирина на четвереньках обшаривали раковины с драгоценными камнями в безуспешных поисках Луиджи.

– Sulver! Suivre![172] – прокаркал Гро Леон.

В ответ послышался лепет. Он шел из глубины пещеры. Ползком, между обломками статуй Фульвио вместе с Зефириной, которая держала факел, добрались до того места, откуда слышался детский голос.

Они застыли, окаменев от ужаса. Раковина, в которой лежал Луиджи, соскользнула как раз под змеиные кольца в конце зала.

Во время землетрясения там открылась расщелина. Непрочно расположившись на растрескавшейся руке одной из статуй, «колыбель» Луиджи висела над черной бездной.

В глубине пропасти ревел бурный поток. С трепетом глядя на сына, который качался над бездной, Фульвио пядь за пядью продвигался вперед.

– Гро Леон, не надо! – взмолился он.

Исполненная лучших намерений птица спускалась на мальчика.

Фульвио дотянулся до ребенка, и тот зашевелился. Раковина опрокинулась в пустоту.

Фульвио удержал Луиджи за одежду.

– Sauve! Sauve![173] – истошно прокричал Гро Леон.

У Зефирины от волнения выступили слезы. Фульвио медленно подтянул ребенка, а затем вручил его Зефирине.

– Вот ваш сын, дорогая!

При слабом свете факела она увидела кровавую розу за ушком Луиджи и горячо припала к ней губами.

«Сын мой… дорогое мое дитя!»

Над их головами раздался треск. Было неблагоразумно оставаться под этим нагромождением золота и статуй.

Фульвио снова взял Луиджи на руки. Молодые супруги ползком стали выбираться назад, прочь из этого проклятого места. Паоло и Буа-де-Шен ждали их.

– Капитан, надо бы подняться туда! Здесь завал, вход закрыт. Неплохо бы проверить, что там наверху.

Фульвио передал Луиджи в руки Зефирине и последовал за своими товарищами вверх по развалинам, в которые превратилась лестница. Наверху упавший обломок скалы преграждал вход в пещеру.

– Зефирина, не подходите сюда, – приказал князь.

Огромная статуя и несколько балок, сорвавшись, опрокинулись на донью Гермину, Каролюса, Бизантена и жреца. Двое последних лежали бездыханные, с разбитыми головами.

Донья Гермина, которой завалило ноги до самых бедер, выла от боли.

– Ко мне! Спасите! О! Я умираю! Каролюсу каменным брусом раздавило грудь.

– Мы вас освободим! – произнес Фульвио.

– Нет, слишком поздно… Рыжуха… это ты? – простонал карлик.

Прижав голову Луиджи к своему плечу, чтобы он не видел этого отвратительного зрелища, Зефирина приблизилась к своим родичам.

Несчастный уродец, несомненно, сильно страдал.

– Вот божья кара! Рыжуха, ты знаешь, я вас не… оставил бы… умирать. Я хотел вернуться этой ночью… когда она уснет! Я хлопотал о Луиджи. Прости меня, Зефирина, я не мог ей изменить, это моя сестра! Прости ее… она не ведает, что творит! – произнес Каролюс свистящим шепотом.

– Да, Шарль-Анри, я прощаю тебя, потому что знаю, ты хотел мне помочь, – с грустью ответила Зефирина.

– Это я… покрывала в Кахамарке, я взял медальон, чтобы спасти тебя… иначе она бы тебя убила! – сбивчиво выговорил Каролюс.

У него вырвался предсмертный крик. Фульвио и Буа-де-Шен начали разбирать каменные обломки, чтобы добраться до бруса. Когда он был сброшен с груди карлика, у Каролюса хлынула горлом кровь. Между тем донья Гермина извергала вопли.

– Ко мне! Спасите меня! Зефирина, ты не оставишь меня умирать! У тебя нет больше родных! – стонала злодейка.

Каролюс схватил руку Зефирины.

– Заклинаю тебя, не… обрекай ее… на медленную смерть, Зефирина… Живи и будь… счастлива… Прощай… Рыжуха!

Голова Каролюса откинулась на безобразное кривое плечо. Карлик был мертв. Но глаза навыкате остались открытыми.

Зефирина отпрянула. Она знала, что Каролюс не раз спасал ей жизнь, но его болезненная верность донье Гермине отталкивала.

Фульвио провел пальцами по его векам.

– Да покоится с миром! – тихо, с состраданием проговорил князь.

Затем помог Зефирине подняться.

– Ко мне!.. Пожалей меня, Зефирина! – кричала жалобным голосом донья Гермина.

Фульвио отвел жену в сторону.

– Нас слишком мало, чтобы сдвинуть этот камень. Землетрясение может повториться с минуты на минуту. Выход закрыт, а секретный механизм не действует. Гро Леон и Буа-де-Шен нашли, как можно выбраться отсюда по подземной реке. Нужно уходить как можно скорее… Должны ли мы бросить ее умирать?

Зефирина прижала маленького Луиджи к груди. Она трепетала всем своим существом.

– Фульвио, ты спрашиваешь меня…, – пробормотала она.

– Я думаю, что будет милосердно убить ее! Предчувствуя, что замышляется, донья Гермина взмолилась:

– Не слушай его, Зефирина, спаси меня! Вспомни, я могла бы тебя убить… Будь милосердна! Я уйду в монастырь! Умоляю! Я не убила твоего ребенка, я могла… а-а-а… мне плохо… Я не убила Луиджи… О! Рикардо, помоги своей матери!

Пригвожденная к полу, с обагренным кровью ртом и волосами, торчащими, как у Горгоны, донья Гермина воплощала смертные муки в их самом отталкивающем виде. Преодолевая отвращение, Зефирина приблизилась к ней.

– Я прощаю вам, сударыня, все зло, что вы причинили моей семье. Прощаю убийство моей матери, отца и все ваши козни против моего мужа, ребенка и меня! Головой моего Луиджи клянусь молиться за вас и ваши грехи… Прощайте, донья Гермина!

Зефирина обернулась. Фульвио поднял аркебузу Бизантена.

– Нет, только не это! – взвыла донья Гермина.

– А вот я не прощаю вам, сударыня, зло, которое вы причинили моей жене и моему ребенку. Но из соображений гуманности освобождаю вас от страданий. Покайтесь, вам предстоит явиться перед Богом!

– Мой Бог – дьявол… Я вас ненавижу, князь Фарнелло, я ненавижу тебя, Зефирина… Будьте прокляты, будь…

Фульвио выстрелил. Голова доньи Гермины дернулась. Злодейка была мертва.

Щелчок аркебузы отозвался под сводами. Упало несколько обломков скалы.

Зефирина застыла, как вкопанная. Фульвио обнял ее за плечи.

– Не будем терять время!

Пандо-Пандо уже сделал перевязку Манко. Буа-де-Шен и Фульвио смастерили с помощью двух брусов носилки. На них был уложен Сапа Инка…

Фульвио приказал своим соратникам набить карманы драгоценными камнями. Он сам показал пример и заставил Зефирину сделать то же.

– Боюсь, эти богатства принесут нам несчастье, – прошептала молодая женщина.

– Ребячество, дорогая…, наоборот, они помогут нам! – возразил Фульвио.

Зефирина с волнением отметила, что он называет ее, как прежде, ласковыми итальянскими словами.

Фульвио, погладив прижавшиеся друг к другу головки жены и сына, произнес вполголоса:

– Вперед, мои любимые…

Князь, взяв Луиджи из рук Зефирины, повел жену и всех своих соратников к узкому ходу, который спускался к подземной реке.

Прежде чем покинуть зал, хранивший сокровища Саладина, Зефирина не смогла удержаться и оглянулась, чтобы в последний раз посмотреть на сломанных золотых змей, разбитые статуи, перевернутые раковины короля сарацинов.

Последнее убежище доньи Гермины и Каролюса…

На какие только преступления не толкало сокровище Саладина!

– Скорей, Зефирина.

Фульвио, вернувшись за женой, повлек ее к проходу. Впереди Буа-де-Шен и Пандо-Пандо тащили носилки, на которых стонал Инка. Паоло бежал, прихрамывая.

Наконец, они добрались до реки.

Раздался глухой рокот, и волна пыли вырвалась из подземного хода, который только что покинули беглецы.

– Все рухнуло… нам повезло! – воскликнул Фульвио.

Зефирина подумала, что отныне никто в мире не сможет открыть тайну Мачу Пикчу.

Хотя положение было не блестящим, она почувствовала облегчение.

Вода шумела у их ног. Беглецы были замурованы на глубине пятисот футов под землей, в горном массиве Анд.

Тем не менее Зефирина следовала вдоль подземной реки за мужем и вновь обретенным сыном с сердцем, исполненным надежды.

Загрузка...