Кровавое золото Еркета

Глава 31

август-ноябрь 1717 года

— Я схожу с ума! Это невыносимо…

Бекович сдавил ладонями виски — последние дни он чувствовал себя не просто отвратительно, порой жуть пробирала. Стоило закрыть глаза, как видел тонущую женщину и двух девочек — рвался к ним на помощь, хотел вытащить из пенистой воды, но все было бесполезно. Он прекрасно осознавал, что это видение из разряда кошмаров, ведь гибель жены и дочерей настоящий князь просто видеть не мог. Однако задавить в себе чужую память с чувствами не мог, как не старался. Все же он был не всевластен над телом и разумом своего дальнего предка, в котором оказался по неизвестному приговору судьбы. И это оказалось не подарком свыше, а самым настоящим проклятием — жизнь оказалась в тягость!

Князь прикрыл глаза — и тут же пришло новое видение, на этот раз память показывала настоящее, причем его рук дело. И весьма нехорошее, постыдное и кровавое свершение. Может быть, и обычное для жителя этих мест, в начале 18-го века. Но не для него — выходца из 20-го века, с его гуманистическими и коммунистическими идеалами, верой в социализм и социальную справедливость.

— Упырь я, кровавый тиран — кровь Чингиз-хана проклятие! За два месяца я погубил тысячи человеческих жизней, прервав нить в будущее — ведь от них могли быть дети, внуки и правнуки, которые могли бы свершить много полезного — а я по ним острой сталью прошел. Нет мне прощения, нет, и никогда не будет. Я проклят!

Бекович выругался — в последнее время он стал крайне нервным, и постоянно прибегал к тем словам «великого и могучего», которым владел в совершенстве — ведь он был его вторым родным языком. И, закурив трубку от свечи, задумался, припоминая минувшие дни.

Экспедиционный отряд дошел по протокам до низовий Амударьи, и теперь начал продвижение на юго-восток — к богатым городам древнего Хорезма, главным из которых была столица — знаменитая Хива. Но перед этим он приказал совершить гнуснейшее преступление — приказал перебить взятых у Саракамышского озера пленных, которые согласились ему служить. Понятно, что под впечатлением чудовищного разгрома хивинского войска, но они были люди. А он поддался на уговоры атамана Бородина и казначея Досим-бея, что, как ни странно, верно служил ему, подавая порой весьма ценные советы, которыми было не грех воспользоваться — сановник был умным и знающим, но крайне жестоким.

Они привели ему массу доводов, главным из которых был один — вчерашние разбойники плохая поддержка, «гнилая опора для поддержки моста великих замыслов могучего и славного повелителя», без которой всем лучше обойтись, если только новый хан хочет полностью подчинить себе Хиву. И уговорили — он отдал приказ совершить злодейство, возложив его проведение на хитроумного советника, кайсака Доржи-мурзу, что первым присягнул ему в походе, каракалпакские инак Кучук-хан и бек Гаиб.

По каким-то ведомым только им признакам из предназначенных на заклание двух тысяч узбеков и туркмен, они отобрали около пяти сотен. Досим-бей объяснил, что оставленные жить из слабых родов. Дальнейшее существование которых будет зависеть исключительно от милости великого хана. А вот остальные как раз из тех родов, что всегда играли судьбой хивинских ханов, навязывая им свою волю, перечить которой те не могли. А потому подлежат умерщвлению.

Пленников малыми отрядами развели по селениям, якобы для прокормления, и внезапно напали — с саблями и пиками на безоружных, к тому же без коней. И вырезали без всякой жалости — однако тела захоронили, тем самым скрыв следы преступления. Все понятно и просто — его союзники, вернее подданные, кровью друг друга «повязали», и теперь у них нет иного выбора, чем служить новому хану…

— Узбекские кочевые племена, кунграты и мангыты, слишком сильны и влиятельны, и будут устраивать против тебя, повелитель, постоянные восстания. Ведь они лишаться всего, и власти, и влияния — а потому убьют тебя в любой момент. Поверь, великий хан, так оно и будет. Теперь необходимо их полностью обескровить с помощью великолепных русских ружей, мой повелитель. Юрты, награбленные разбоем богатства и табуны с отарами отобрать в казну. Их женщин сделать невольницами — они покладисто будут рожать хозяевам детей, такова их участь. А всех мальчиков, что выше середины колеса арбы, продать в рабство — в Бухаре их охотно купят.

Досим-бей сидел напротив него на кошме, поглаживая свою бородку, в которой были переплетены с черными серебряные нити седины. Бекович задумчиво посмотрел на бывшего казначея и негромко произнес:

— Ты почему мне служишь, Досим-бей?!

— Ты чужак, великий хан, но ты чингизид! Я тоже чужой для здешних кочевников, более того из презренных местной знатью сартов. Земледельцы тут на бесправном положении, их руками создаются все богатства Хорезма, они кормят не только весь народ ханства, но и кочевников в бескрайней степи. И они никто — даже меня при прежнем хане постоянно подвергали унижениям и оскорблениям, ибо за мной не стоит могущественный род. И лишь покровительство Шергази-хана спасало меня от смерти — ведь все любят запускать свои руки в казну, а я не давал этого делать.

«Отсюда и природа твоей честности, Досим-бей — она в страхе быть казненным даже по пустяковому обвинению. Ты чужой для этих земель, но близкий для половины населения — ты сарт. А потому мне не изменишь, и не предашь — ведь наши цели полностью совпадают».

— И сейчас не будешь давать никому этого делать, почтенный — казна должна наполняться, а не разворовываться.

— Ты снова назначаешь меня казначеем, великий хан?!

— Нет, как казначей ты мне не нужен!

Досим-бей побледнел, на лбу выступили капельки пота — он со страхом ждал слова от замолчавшего Бековича. В шатре сгустилась тишина, и словно электрическим разрядом прозвучали слова князя:

— Ты будешь моим визирем!

От этих тихо сказанных слов старик буквально лег на ковер, взял полу парчового халата пальцами и с почтением ее поцеловал.

— Сядь, не нужно мне оказывать наедине ни знаков почтения, ни говорить льстивых слов — они только мешают делу.

— Да, хан, я понимаю.

— Что нужно нам с тобою сделать, визирь, чтобы власть нашу приняли и все хивинское ханство покорилось?

— Кочевых узбеков посадить на землю, мой хан — тогда они станут покорными тебе полностью. Но чтобы это сделать — нужно истребить знать поголовно, и тех, кто привык жить разбоями — из них воинов не будет. Могу ли я узнать, хан, на какое время великий падишах Севера дал тебе своих великолепных грозных воинов?!

— На десять лет, визирь, и даже согласился платить им жалование первый год, но потом им обязаны выдавать жалование из ханской казны. Вообще-то, они предназначались для Шергази-хана, но я собрался взойти на опустевший трон повелителя.

— Ты совершенно правильно решил, хан — если убил прежнего властителя, то нужно этим воспользоваться немедленно. А будет ли тебя падишах поддерживать дальше?!

— Да, царю Петру Алексеевичу нужно золото.

— Увы, хан, у нас его нет. У бухарского эмира золото моют в горах, из него чеканят тилли. А у нас нет ни золота, ни серебра, оттого тут пользуются исключительно бухарской монетой, хотя в ходу есть персидские, и арабские динары с дирхемами.

— Золото есть, много золота, Досим-бей, и я знаю, где оно лежит — в бухарских землях, совсем близко от наших владений, между реками в пустыне. И его не так тяжко добыть, просто там совсем мало воды, колодцы очень редки в тех местах, да и караванные дороги в стороне.

— Это хорошо, хан, раз эмир не знает, что есть в пустыне. Потому ее нужно отобрать — за песок воевать не будут!

Глаза Досим-бея вспыхнули, заблестели — он потер ладони, хотя постарался это сделать незаметно. Лишь тихо спросил:

— А много ли там золота, повелитель?

Перед глазами Бековича предстал огромный искусственный «кратер» Мурунтау, а затем в памяти пошли вереницей воспоминания — все же столько лет отработал, занимаясь добычей руды. И осторожно ответил на вопрос хивинца, многократно уменьшив объемы возможной добычи «солнечного» металла, прекрасно понимая уровень местных технологий.

— В год до ста маннов добыть можно. Весом в четыре тысячи мискалей каждый. А потом, по мере обустройства и удвоить добычу не представляет большого труда — там очень много золото и оно близко к поверхности. Так оно и есть, поверь мне.

— Четыреста тысяч золотых тилли?!

Досим-бей только ахнул — и Бекович его прекрасно понял — сумма для любого казначея показалась бы чудовищной. Даже если себестоимость будет составлять половину суммы, то прибыль с доходом станет просто сказочной, и это без учета возможного ее удвоения. А ведь вполне реально — первые сорок тонн добыли в 1960-е очень легко. Так что даже если по две тонны золота добывать, а бухарский манн в 20 кг, или примерно нынешний русский пуд с десятью фунтами, по весу так и выходит, то на двадцать лет работы только одного этого богатейшего участка хватит.

Хотя, чтобы найти его придется здорово потрудиться — но приметное место для отсчета он знал, так что времени на поиски уйдет с год, не больше. А там и первое золото добыть можно будет — царь Петр до небес возрадуется, добравшись до мифического «иркетского золота».

— Даже если великому падишаху Севера половину отдать, он сюда войска направит, хан. Такое богатство требует пригляда.

— Еще какого, Досим-бей — это золотыми червонцами примерно на полмиллиона серебряных рублей выйдет. Но большое войско царь не отправит, а лишь подкрепления, и то, по мере возможности. Караванный путь через пустыню нужно обустраивать.

— Это хорошо, — Досим-бей не скрывал радости. — Тогда он свергать тебя с трона не будет, а наоборот поддерживать. Все верно — половина золота ему, половина тебе, великий хан. А с такими деньгами ты станешь повелителем всего Мавераннахра за десять лет, а то и раньше, ведь русским ружьям и пушкам никто противостоять не сможет.

— Не торопись, Досим-бей, — одернул старика Бекович, — можно сто раз сказать «халва», но во рту слаще не станет. Русские недаром говорят, что нельзя делить шкуру неубитого медведя.

— Мудрые слова, хан, мы не будем торопиться. Вначале власть над Хивой, затем все остальное. А потому позволь мне осведомиться, кто будет султаном и командовать всем твоим войском?

— Полковник Хрущов пехотой, драгунами и артиллерией. А также конницей — ногайцами, кайсаками, каракалпаками — мурза Тевкелев, имеющий майорский чин от самого царя. У казаков свой атаман имеется. С ними и решай все вопросы, если они возникнут. Я буду только контролировать, ибо невозможно всеми делами руководить одновременно. И ты свою ношу неси, а достоин будешь — награжу!

— Ты мудр, великий хан, ведь даже великий воитель никогда не сможет биться с охапкой сабель, когда ему нужна лишь одна…

Глава 32

— Досим-бей ведь тебе говорил, что вскоре сведет с тобой счеты, Рашид?! Предупреждал, а ты не внял! Что говорил против меня, Девлет-Гирей-хана, не помнишь?! Память короткой стала?!

— Великий хан, помилуй…

Вопль прервался, так как Бекович повел рукою, растопырив пальцы. Накинутый нукерами на шею шелковый шнурок сдавил покрытое складками жира горло. Толстяк в шелковом халате с побагровевшим лицом силился что-то сказать, но было поздно — по знаку новоявленного хивинского хана его телохранители повалили мятежного бека на пыльную землю, стащив с ковра и принялись душить.

Бывший властитель Ходжейли, назначенный прежним ханом и ненавидимый всеми жителями этого богатого города, корчился несколько секунд, но охранники сильно дернули голову. Раздался хруст ломаемого позвоночника, бек дернулся в предсмертных конвульсиях и вскоре затих.

Все это время Бекович хладнокровно наблюдал за муками потенциального изменника — требовалось максимально «зачистить» государственный аппарат от ставленников прежнего хана, которые со смертью своего покровителя теряли слишком много. От таких можно было ожидать измены и заговора, так что требовалось по ним нанести превентивный удар. А казни неизбежный атрибут, как и водружение головы на кол — данное событие вызывало у жителей, и особенно у яремчи не скорбь по хозяину, а всеобщее ликование. Потому что все хозяева мульков кроме половины урожая драли с них еще множество поборов. Горожанам было не слаще — их грабили напропалую, взяточничество процветало — вот и приходилось прибегать к репрессиям, ибо других мер не оставалось.

Да и не поймут милосердие с гуманизмом на Востоке!

— Великий повелитель, твоя справедливая кара настигла предателя. Кому из своих верных мин-баши ты велишь передать мульк — земли должны получить хозяином верного тебе тысячника. Для юз-баши такой надел сверх всякой награды — слишком велик для сотника.

— Я хотел упразднить частное землевладение…

— Не делай этого, повелитель. Я говорил с твоими тысячниками — в русском царстве есть вотчина и поместье. Мульк соответствует первому — он передается по наследству. Так и сделай — но отбирай в случае предательства дарованную тобой землю. И раз ты хочешь продолжить деяния праведных халифов, то пусть яремчи платят в будущем половину от половины — и они будут благословлять твое правление!

Досим-бей лукаво усмехнулся и понизил голос, склонившись к плечу Бековича, он сидел за его спиной:

— А у тебя будет постоянный повод наложить опалу на любого бека, ведь они захотят выжать больше, чем им положено. А это будет харам, и карать ты их сможешь, когда захочешь. К тому же теперь налоги будут браться с мульков в полном объеме.

— Пожалуй, так и надо сделать. Ты прав, визирь.

— А земли эти передай мин-баши Каспар-бею, и он будет служить тебе с утроенным рвением.

— Почему именно этому силезцу?!

— У него нет собственного хана, он ходил по вашим разным ханствам и предлагал свою службу. Дав ему землю и дехкан, ты его привяжешь к себе навечно, ему не нужно будет искать нового властителя. А мин-баши выделит наделы для своих юз-баши — и за свои земли, дарованные тобой, их повелителем, они будут яростно сражаться, и служить тебе покуда живы. И дети их будут целовать на верность полу твоего халата.

— Но они христиане…

— И что?! Не язычники, а люди «книги». К тому же примут со временем ислам, в том я не сомневаюсь.

— Как раз нет, они стойки в вере.

— Великий хан! Если стойкость в вере поставить на одну сторону для воина, кто уже давно не соблюдает ваши христианские заповеди. То есть убивает, грабит, прелюбодействует — но таково военное ремесло. А на другой стороне будет хороший дом, ласковые жены, уважающие седую бороду отца дети, покорные слуги и работящие дехкане с плодородной землей и садами, то нетрудно определить дальнейший выбор. А их сыновья сделают свой выбор уже осознанно.

— Хм, пожалуй, что-то здесь есть рациональное…

— А тем воинам, кто не захочет принять нашу веру, можно просто дать большие наделы в одном месте, и пусть живут на отдалении и служат тебе верно и преданно.

— Но если они будут мне служить, то кто будет возделывать их землю?! Да и где найти свободные наделы для них?!

— Невольники и дехкане будут работать — это их долг! Если есть сильное войско, а оно у тебя, великий хан имеется, и равного ему в этих краях нет, то будут и невольники, и сарты, что сами придут на твои земли. Ведь таких поборов на них не будет, как есть у твоих соседей — бухарского эмира или кокандского хана.

— Где эти земли, Досим-бей?

— Это устье Амударьи, оно мало заселено, и там кочуют верные тебе каракалпаки. Это берег Аральского моря, а на нем много островов, и есть колодцы. А еще Сырдарья, что в древности Яксартом именовалась — в низовьях калмыки Аюки-хана, их легко прогнать — ведь они теснят твоих «черных шапок», и если ты двинешь войска, то легко займешь эти земли, по которым течет благодатная река.

— А еще есть пригодные для поселения земли?

— Их много, хан — Амударья русло свое меняет, и люди оставляют не только селения, а целые города. Тут рядом, путь всего в четыре фарсаха, занесенный песком Гургандж — древняя столица Хорезма. Река ушла, и город умер без жителей, что перебрались в новый Ургенч.

— Хорошо, я тебя понял, Досим-бей. А каракалпаки будут мне верны, как ты думаешь? Не захотят ли они жить своим укладом, не предадут ли со временем, так многие делают.

— Нет, повелитель — они пришлые, столетие тому назад пришли из-за Яика, и поселились в низовьях рек. Но недавно пришли калмыки и изгнали их из низовий Сырдарьи. А теперь они будут самыми верными у стремени твоего коня — иначе их вырежут туркмены из племени йомудов. А вот они твои злейшие враги, и тебя ждет с ними тяжкая война. Хотя туркмены адыклы-хызыр признали твою власть, и они помогут — у них старые счеты с соседями. А так как у них крепость Ак-Кала на протоке Дарьялык, то борьба с йомудами не станет столь тяжкой как была раньше — хивинским ханам никак не удавалось их подчинить.

— Разберемся со временем и с ними, надо только регулярную кавалерию сколотить, или хорошую конницу на манер казачьей, если не получится. И наладить производство ружей — железную руду найдем, как и многое другое, недра этих земель богаты, хотя все покрыто песком.

Бекович задумался — ситуация потихоньку вырисовывалась все отчетливее. И он был доволен, что сделал ставку на Досим-бея. Старик выходец из сартов, и уже привлек к управлению много своих единоплеменников. Ведь именно они были тем становым хребтом экономики хивинского ханства, кочевники играли гораздо меньшую роль, зато имели вполне реальную власть. А сейчас все изменится с точностью до наоборот — оседлые узбеки, составляющие большую половину населения Хивы, получив от него значительные льготы, в сравнении с прежними порядками, станут его надежной опорой. Но на это нужно долгое время, и то нужно набрать рекрутов и формировать из них местную пехоту — сарбазов.

— Скажи, Досим-бей, почему ханы не вооружали сартов пищалями — ведь получили бы подкрепление в войско.

— А зачем, великий хан. Лук бьет гораздо дальше и точнее, чем фитильная пищаль, а ими кочевники владеют великолепно. А давать ружья сартам опасно — мало ли что удумают. Потому сартов обложили «милтик пули» — налогом на приобретение любого огнестрельного оружия.

— Нельзя так бояться своих верноподданных, визирь, — усмехнулся Бекович — теперь эта «ахиллесова пята» ханства должна была стать совсем иной по его расчетам.

— А потому, чтобы моя власть стала крепче, нужно призвать рекрутов — двух самых сильных и крепких, и еще здоровых и холостых из десяти молодых парней. А также взять служить по собственной охоте всех тех, кто согласен учиться огненному бою и получать жалование в моем войске. Тех можно брать и женатых. Рекрутам положу жалование в полтаньга раз в семь дней, а кто собственной охотой придет, то уже одна таньга в неделю, вдвое больше. И на службе их будут обильно кормить, и всем выдадут одного цвета халаты и шаровары, сапоги добрые, рубашки и чалмы.

— Это хорошие деньги, великий хан, да еще кормежка и одежда. Многие придут служить с охотой, и станут тебе надежной опорой и угрозой для соседей — ружья намного лучше луков.

— Их года два учить только надо, так что служить мне будут десять лет. А в кишлаках им будет дан надел, обрабатывать который будут их односельчане, а пока служит, ни закят, ни ушр с того участка не брать. Вообще ничего не брать! И не только десять лет службы, но и десять лет после нее.

— Почему, хан, ведь сарбаз не будет уже в твоем войске?

— А затем, что если начнется война, то я их всех призову под знамена — и эти опытные войны мне снова будут служить. А все десять лет они будут хранить дома обмундирование и оружие, и присягу в том особую давать токмо мне. А у кого чего не будет для ухода на войну — надел отбирать, и дурную голову с плеч долой. Ежели калекой станет на службе, то надел его обрабатывать соседям — пусть кормят увечного служивого. И часть закята, с кишлака собранного, на житье таких воинов дополнительно отпускать. Все жители должны видеть — Девлет-Гирей-хан думает о своих сарбазах. И о них постоянно заботится.

— Все выполню, повелитель!

Бекович знал, что его визирь ничего не забывает — рядом с Досим-беем всегда были писцы с бумагой и чернильницами. И распоряжения немедленно выполняют, с прилежанием и возможной быстротой. К тому же показательные казни хороший стимул для рвения. Да уж — не хотел к этому прибегать, а пришлось, потому что каковы времена, такие в них и нравы. А наместник в Ходжейли жалости не вызывал — ритуальная жертва врага всегда необходима, как и его голова на коле возле крепостных ворот. Недаром один из французских королей любил приговаривать, что ничего в мире не пахнет так приятно, как труп казненного врага и предателя…

Глава 33

— Так вот ты какой, древний Гургандж! Столица хорезмшахов, разрушенная Чингиз-ханом, воспрянувшая из пепла, и снова в прах обращенная, стоило уйти водам Амударьи!

Высоченный минарет Кутлуг-Тимура буквально тянулся острым шпилем в голубое небо, подобный ему он видел раньше только в Афганистане, где в окаймлении гор стоит Джамский минарет. И построен он был, как и множество мавзолеев и мечетей еще во времена хорезмшахов. Эти кирпичные сооружения уцелели после разгрома древней столицы туменами Чингиз-хана, и лишь отход вод Амударьи привел огромный город в запустение. Но то что он видел раньше в двадцатом веке, не шло ни в какое сравнение с нынешним временем — ведь едва сто лет минуло, как люди покинули Гургандж, так было настоящее имя древнего Ургенча.

— Река ушла, повелитель, и люди ушли, — Досим-бей печально смотрел на огромный город. Старик нисколько не запыхался, поднимаясь по высоким ступеням вверх — а их было почти полторы сотни на винтовой лестнице, а высота этого чуда более шестидесяти метров. В самом вверху едва два метра в диаметре, а внизу в шесть раз больше — толщина высокого конуса впечатляла. Древние мастера Хорезма возводили удивительные сооружения много сотен лет назад, еще до того, как на Руси стали строить собор Святой Софии, что дожил до 21-го века, в то время, как только в одном Гургандже уцелело больше десятка сооружений к третьему тысячелетию.

— Река придет, и люди придут! Ведь вода придет, и жители снова здесь поселяться — так, Досим-бей?!

— Так и произойдет, великий хан!

— Тогда не будем ждать милостей от природы, — Бекович усмехнулся, вспомнив давнее высказывание большевиков, время которых осталось для него в прошлом, а для нынешних жителей лишь будет в далеком будущем, через три долгих века.

— Надо объявить по всему ханству сбор людей и отрыть большой канал, что дойдет до возрожденного Гурганджа. И вся земля от Ходжейли досюда снова станет зеленой, а это тысячи тарпанов оазиса.

— Это потребует больших усилий, великий хан! И огромных денег, а казна пуста. Хотя… Если ты отберешь богатства у знати, что владеют мульками по прихоти Шергази-хана, то деньги у тебя будут.

— Надо хорошо вложиться сейчас, Досим-бей, и отнять у пустыни эти земли. Очистить и восстановить город — это столица хорезмшахов, и таковой и останется для всего Хорезма! Именно Хорезма, ты не ослышался мой визирь — пора возродить древнее величие этой земли, и начать с этого. А также пора чеканить собственную монету! И на все про все у нас с тобою только три года — и тогда начнутся великие свершения!

Досим-бей несколько минут оторопело смотрел на Бековича растерянными глазами, а затем взор его прояснел, у визиря подогнулись колени и он поцеловал полу халата.

— Ты прав, мой повелитель. В Хиве тебя будут считать чужаком, но тут ты станешь настоящим владыкой! Ханов много, но ты сам начнешь ставить и убирать их, потому что по праву будешь хорезмшахом! Ты объединишь все эти земли, и станешь владыкой всего Мавераннахра!

Бекович оценил перспективы и вздрогнул — ему стало настолько нехорошо, что он озвучил пришедшую в голову мысль:

— Это сколько народа перебить придется?!

— Не так и много, владыка, — Досим-бей поднялся, глаза его сияли, старик явно пребывал в восторженном состоянии. — Сарты тебя везде будут встречать с ликованием как нового праведного халифа, иного мнения у них и не будет! А кто не склонится перед тобой — потерпит ущерб и умрет, все богатства его и семья станут твоими, великий повелитель! И твое имя будут произносить со страхом все твои враги, как и благословлять подданные за то счастье, что ты им подаришь своим правлением!

«Придется резать всех несогласных, иначе бояться не будут. Какая на хрен Джамахирия — до народоправства тут века должны пройти. В общем, благие помыслы остались благими помыслами, а мы все живем в жуткой реальности. Так что придется поступать по суровым законам нынешнего времени, раз иного варианта нет!»

— Так и сделаем, и следующий раз поднимемся с тобой на этот минарет, когда Гургандж предстанет в прежнем величии! А пока пошли вниз — спуск будет не столь тягостным как недавний подъем…

Город впечатлял, хотя большинство зданий, построенных из кирпича-сырца, были разрушены. И сейчас Бекович размышлял над тем, сколько нужно времени, сил и средств, чтобы восстановить Гургандж, который будут связывать именно с его именем. Хива останется для него чуждой только потому, что там очень сильны позиции духовенства, которое примет многие из его нововведений в «штыки». И особенно прибывших вместе с ним гяуров — русских, шведов, казаков, да тех же калмыков-буддистов, которым есть что предложить, чтобы они перешли на службу именно к нему.

«Чингиз-хан решил проблему просто — перебил мулл, и земля ему покорилась. А мне нужно действовать гибче, методом кнута и пряника. Переманить на свою сторону лояльных ко мне имамов и суфиев, и к будущим переменам, а таких здесь хватает, и не так мало. И сделать упор на их учеников, то есть мюридов. А значит взять под контроль медресе, особенно те, которые начнут готовить кадры для управления государством».

Бекович прикинул варианты, и жестом подозвал к себе визиря — они стояли в тени величественного мавзолея, брать с собой шатер или кибитку для поездки на короткое расстояние он не стал, хотя верблюды заранее доставили воду для людей и коней. Да на полпути можно было отдохнуть в оазисе — небольшом саду, где имелся колодец, и проживало несколько семей дехкан, что выращивали урожай на небольших огородах.

— Ты сказал, что большинство слуг придворных бывшего хана именно сарты, и они ведали всеми делами?!

— Да, мой повелитель — ведь не станут же беки утруждать себя делами! Они только принимали подношения и требовали себе вознаграждения. А смотреть за работами им не хотелось.

— Подготовь заранее проскрипционные списки — всех ханских прихвостней от власти нужно отрешить немедленно, оппозицию нужно подавлять исключительно репрессиями!

— Я уже их составил — резать надо всех, гаремы и детей продавать, богатства отнимать. А репрессии, — старик не понял этого слова, но по наитию быстро догадался о содержимом понятия, — лучше делать казнью на колу, она устрашающая, и заливать глотку расплавленным курдючным салом. Можно сварить в котлах, перебить кости колотушками или содрать кожу. Палачи очень опытные и выполнять любое твое повеление.

— Вот и хорошо, что ты все предусмотрел. Поначалу нужно казнить половину, но лучше треть, чтобы другие подумали, что казни их не коснутся. А потом, как укрепимся — начнем перебирать оставшихся. Везде ставь сартов — но передай им — кто будет по старому трудиться и вымогать подношения сверх пристойных, потеряет разом все, включая голову. Коррупцию нужно выжигать каленым железом!

— Будем их жечь, если предадутся этой самой коррупции — даже смысла ее знать не хочу, настолько мерзко звучит это слово!

— И смотри за муллами везде, не допускай, чтобы они возбуждали народ против моего войска. Пусть сарты везде знают, что эти воины помогут нам победить всех врагов, а подати все тогда станут платить еще меньше. Вражескую агитацию в зародыше надо гасить собственной пропагандой. Пусть говорят, что муллы клевещут на меня и хотят возвратить прежние порядки, потому что получали серебро от ханских приближенных, которые ради этого грабили народ и обложили его огромными податями.

— Я уже отправил людей в города, они говорят всем о твоих милостях, мой повелитель. Да ты и сам видишь, как тебя встретили Ходжейли — ворота были открыты, и народ ликовал, протягивая руки!

— Так и продолжать нужно триумфальное шествие!

— Из Хивы могут побежать ханские прихвостни — а они вывезут драгоценности и золото.

— У меня есть тысяча каракалпаков — ее возглавляет мин-баши Кучук-хан. Отправлю его, и кайсацкую тысячу с Доржи-мурзой! Думаю, они справятся, и возьмут в полон беглецов.

— Прости, великий хан, но лучше отправь мурзу Тевкелева — у него пять сотен ногайцев и столько же туркмен с узбеками, что вырезали твоих врагов. На них можно положиться — уйти никому не дадут, а мудрый и хитрый мурза будет твоими глазами и устами! И он тоже мин-баши, но гораздо важнее — он правая рука, а Кучук-хан левой будет. Тысячника Доржи-мурзу, как и Борода-мурзу, с его казаками, лучше держать близ себя — они разобьют любую конницу, если ее выведут против тебя уцелевшие инаки.

— Хорошо, Досим-бей, сегодня же отправлю в Хиву отряд — двух тысяч будет достаточно, а две с половиной тысячи останутся со мною.

— Укрепи верность туркмен и каракалпаков, повелитель — верней псов у тебя не будет, порубят всех.

— Денег, что ли дать, или добычи часть?!

— Зачем, владыка?! У Кучук-хана старшая дочь красавица, ей четырнадцать лун миновало. Возьми ее в жены — честь для «черных шапок» немыслимая. Прикажи ее доставить — ты в походе, а потому церемоний не нужно, наоборот, это только подчеркнет оказанную тобой милость.

— Как так можно?!

Бекович немного ошалел от такого предложения, настолько оно было для него неожиданным.

— Все знают, что ты в горе после гибели своей драгоценной и любимой ханум. Но жизнь идет — и тебе не стоит соблюдать траур. А две юных жены тебя скрасят жизнь — в Хиву ты должен войти с достойными ханум. Чтобы все знали, что твой род будет продолжен.

— Две жены?

— Да, одна от каракалпаков, вторая из туркменского племени, что подвластно тебе у Саракамыша. Тем ты их прочнее к себе привяжешь — потребуй, и они будут рады!

— Хорошо, скажи им, — кивнул Бекович, и действительно впервые себя ощутил человеком этого времени…

Глава 34

— Каспар, среди твоих драгун есть те, кто разбирается в постройке каналов, плотин, дамб, шлюзов? И особенно в установке водяных колес для мануфактур и заводов?!

Осторожный силезец задумался — майор фон Франкенберг никогда не торопился с ответом, всегда и все тщательно выверял. Так и сейчас — после короткой паузы, взятой на размышление, офицер начал говорить:

— Такие люди есть, ваша светлость. Ты хочешь проложить канал до заброшенного в пустыне города?

— Не только, майор. Поставить на нем плотины, сделать запруды и соорудить там водяные колеса. Тогда можно будет не только правильно распределять воду, и озеленить всю заброшенную землю, но и соорудить мануфактуры. В первую очередь по очистке хлопка и ткацкие — нужны сукно и ткани, нам армию одевать надо, да и на продажу пойдет.

— Зер гут, тут хватает этого растения, ткани из бумазеи мне понравились, они прочные и легкие. Хуже шелка и льна, но хорошие. Такие мануфактуры поставить можно, князь, прорыть каналы не так и трудно. Тем паче с работниками проблем нет — их хватает.

— Будет намного больше, если потребуется. Вот только воздвигать сооружения нужно капитальные, чтобы служили очень долго. И дно каналов делать плотным, как и сами берега — вода не должна пропадать втуне, и уходить в землю и песок. Извести и глины тут хватает, если поставить печи для пережога, то можно получить цемент, который использовали еще римляне в древности, когда свои сооружения возводили.

— «Щебенка» или «дробленый камень»? Я слышал об этом и видел в Риме, когда там был. Действительно — в застывшем виде он напоминает камень, — в глазах силезца заблестели огоньки любопытства.

— Я знаю способы как его сделать, и что для этого нужно. Но давай сразу договоримся — люди, который начнут работать над цементом, должны будут прожить здесь десять лет. Ничего страшного, ведь вы все собрались отслужить в гвардии хивинского хана по семь лет, а тут всего на три года больше положенного срока. Но зато все твои солдаты станут богатыми, очень зажиточными. Любой, кто присягнет мне, получит землю во владение, дам невольников, крестьян и каждый станет владельцем вотчины. Здесь очень богатый край — и этим нужно воспользоваться.

Бекович посмотрел на силезца — на лбу того легли глубокие морщины, и то был хороший признак — немец посчитывал выгодные варианты из откровенно сделанного предложения.

Князь усилил психологический натиск, ведь если майор начал размышлять, исходя из поговорки, что «рыба ищет, где глубже, а человек где лучше», то нужно дать как можно больше вкусных «плюшек», ведь аппетит приходит во время еды. А европейские кондотьеры сюда именно и пожаловали в поисках лучшей доли.

— Здесь есть золото, Каспар, очень много золота. И серебро — но все во владениях бухарского эмира. Здешняя земля неимоверно богата, просто ее нужно разрабатывать, закладывать рудники, начать плавку металлов. Но первым делом золото — не только царю Петру оно пригодится, но в первую очередь всем нам, каждый из моих воинов станет богатым. Это я не только обещаю, а даю слово, что через пять лет ты будешь держать в своих руках слитки золота. И эти желтые бруски убедят тебя, что это не сон, а сказочная страна Эльдорадо, которую столь долго и безуспешно искали испанские конкистадоры Кортес и Франциско Писарро.

Бекович внимательно наблюдал за разгорающимися огоньками в глазах бывшего офицера армии шведского короля Карла, что под двенадцатым номером. И понял, что его слова стали для того непереносимым искушением, потому что ответом прозвучало:

— Я отберу знающих людей, ваша светлость. Среди моих драгун кого только нет — есть рудных дел мастера, даже два богемца, что добывали серебро в рудных горах, и им приходилось плавить золото и чеканить монеты. Есть металлурги и оружейники, опытные суконщики, кузнецы и даже бывший ученик ювелира. Кстати, неплохо разбирается в драгоценных камнях, и считает, что этот край на них богат.

— Он сам не представляет, насколько богаты здешние места, особенно горы. Но вы там будете и все увидите собственными глазами.

— Ваша светлость, а ты нас не заставишь менять веру?

Силезец неожиданно встрепенулся, словно что-то заподозрив, и Бекович поспешил развеять его сомнения, сразу же успокоить.

— Ни в коем случае, Каспар. Для того и надо отвоевать у засухи те брошенные земли. Их я отдам твоим драгунам — каждый получит по десятку тарпанов и станет землевладельцем. И мусульман не будет на этих землях, и нет нужды строить там мечети, за исключением, понятное дело, возрожденного Гурганджа — город будет столицей моего Хорезма, а отнюдь не Хива. И сей город будет в твоей власти — я решил назначить тебя губернатором этого края, отсюда и до озера Саракамыш.

— Меня… Губернатором?!

Силезец был ошеломлен сказанным, даже отступил на один шаг. Еще бы — столь сказочной карьеры он не ожидал. Такое даже в голову не приходило повидавшему жизнь кондотьеру.

— Отбери две сотни людей из своих драгун, определим их на постой в старой крепости. Здешний управляющий подобран визирем — человек он толковый, из оседлых узбеков. Досим-бей меня уверил, что служить будет честно и верно, как и другие сарты — я им всем дам возможность продвинуться. А ты и твои люди будете их учить, и заниматься строительством мануфактур и прокладкой новых каналов и арыков. Ты сам осмотри здешний край, посмотри, как все сделать лучше и толковей. Ведь тебе и твоим людям тут придется жить, так что для себя стараетесь.

— Сделаю, ваша светлость!

— Вот и хорошо, господин полковник, или мин-баши, как тут именуют по чину тысячника. В самые ближайшие недели тебе наберут несколько сотен сарбазов, пока только тех, кто придет в мою армию охотой. Позже введу рекрутчину — регулярное войско создавать надобно.

— То правильно, князь, вот только будут ли преданно служить тебе? И ведь басурман придется вооружать ружьями и пушками.

— Более того — через два года мы сами должны начать изготавливать собственные фузеи и пистоли, отливать пушки. Так что оружейных дел мастеров береги особо. И найди в пороховых делах людей сведующих — нужно уже сейчас закладывать ямы для ямчуги, селитры то есть — ей ведь поспевать надобно время долгое. Визирь пришлет Ходжу Алиша — он твой помощник в делах разных и советник, так что не обижай и язык учи — рядом с сартами ты их речь быстро освоишь.

— Так и есть, ваша светлость. А еще наложницы помогут — ночью ведь и поговорить охота.

— Ах ты хитрец, мин-баши, — Бекович усмехнулся, сразу поняв куда клонит новоявленный губернатор.

И произнес:

— Мы пришли сюда освобождать христиан, так что невольников среди них не будет. Наймете слугами и служанками, платить придется, понятное дело. Но силой девок и баб не брать, и без оплаты не оставлять. Так и скажи своим драгунам — а за нарушение сего указания профосам неслухов отдам. А ясырок, пленниц и рабынь дам, но их из крепости не выпускать. По местным нравам мусульманка не должна прелюбодействовать с иноверцем, хотя мы в их глазах не кяфиры, а «люди Писания». А потому не вздумайте к магометанкам приближаться, и платки с лиц срывать — мне только резни тут не хватало. Нарушителей запрета казни безжалостно! У всех на глазах — чтобы другим неповадно было!

— Я и сам о том уже подумал, князь, и все капралы мною о том настрого предупреждены.

— И пьянствовать только в крепости, здесь на вино харам! То есть запрет полный положен по учению Магомета!

— Так пьют же многие тайком?!

— И вы также пейте и на глаза имамам не попадайтесь, а то народ против нас возбудить могут — а оно нам надо?!

— Никого выпивши караул из-за стен отпускать не будет! А кто пьяным из города возвратится — тому быть битому батогами!

— Вот и правильно!

Бекович внимательно посмотрел на силезца — по взгляду понял, что тот его приказы будет выполнять с привычной дотошностью — въедлив к службе немец, спрос со всех держит строго.

— Бабами вас обеспечат, кабак в крепости поставь, что ли — фискалам указание дам, зерно тут есть, так что хлебное вино гнать можно. Так что распоряжусь. Да, вот еще что — моряков и флотских служителей тебе оставлю, пусть верфь закладывают и легкие струги строят, чтобы на веслах по реке ходили, и по морю плавали.

— Исполню, ваша светлость!

— Тогда я спокоен, Каспар, за тыл! Послезавтра я с войском на Хиву ухожу, а ты тут порядок наводи, да за местными приглядывай крепко — мятежа возможного допустить нельзя!

Глава 35

— Все же не так жарко идти, как в июле или в начале месяца — а после дождя вообще благодать настала!

Полковник фон дер Виден пребывал в прекрасном настроении — трудный марш до реки Эмба был закончен ровно за семь дней. Нет, он бы сам и продолжал пребывать в Гурьевском городке, но десять дней тому назад прибыл из Санкт-Петербурга смертельно уставший лейтенант Давыдов с именным повелением царя. Петр Алексеевич приказывал выступать в самом скором времени на Хиву сикурсом к князю Бековичу.

О последнем не было ни слуху, ни духу вот уже больше месяца, как приехал обратно царский гонец, сказавший, что отряд князя бодро идет по пустыне, а калмыцкий владыка Аюка-хан всячески препятствует в том, и ведет тайные переговоры с повелителем Хивы Шергази-ханом. В оном предательстве и сам голландец уже полностью уверился — войска с обозом и артиллерией были давно собраны. А три обещанных полка калмыцкой конницы так и не подошли, что внушало стойкое подозрение в верности союзника, о чем полковник немедленно отписал царю.

Но и собранных войск вполне хватало — астраханский обер-комендант Чириков на пополнение отправил две с половиной сотни поправившихся в «гошпиталях» солдат, еще такое же число обученных рекрутов. Были присланы орудия с упряжками и артиллеристы, собрано семьсот пудов пороха и всяческие припасы, доставленные кораблями.

Всего в поход в составе второй Хивинской экспедиции вышли два батальона Астраханского полка и батальон Пензенского, перевезенный из крепости святого Петра, канониры и обозники, да несколько десятков работных людей. Подошли яицкие казаки и ногайцы — три неполных полка, до тысячи двухсот всадников с заводными лошадьми. Так что под началом полковника фон дер Видена собралось до трех тысяч человек, сопровождавших огромный караван из пары сотен повозок, большого число коней и лошадей — свыше четырех тысяч голов.

И что самое главное — это Бекович уходил в неизвестность, а сейчас поход должен был пойти по проторенному маршруту. Тем более аральские кайсаки явственно отшатнулись от властвовавших здесь калмыков, стали открыто поддерживать русских…

— Гонец князя Бековича к царю!

— Проси сюда!

От громких слов адъютанта полковник Виден проснулся, прогнал одолевавшую его дремоту, и подскочил с мягкой кошмы, на которой отдыхал в эти дневные часы. Погода благоприятствовала — два дня в подряд прошли первые за лето дожди. Пересохшая Эмба, которая походила на вытянувшуюся цепочку сотен больших луж, глубиной по пояс или по колено, заполнилась водой, причем лишь чуть солоноватой, вполне пригодной для питья. Речка обрела живой вид, хотя вода в ней текла мутная и грязная.

Однако солдаты радовались ей как дети — весь отряд плескался в ней целый день, начиная с утра, отдыхая от марша, да и коней мыли. Воду для питья брали из многочисленных колодцев, выкопанных в июне — большая их часть была наполнена относительно пригодной и чистой влагой. Так что за три дня, отведенных на бивачный отдых, все хорошо отдохнут перед долгим маршем через безводную степь и полупустыню.

В откинутый полог загнул капитан-поручик Воротников, старый знакомец, командир роты в Пензенском полку, усталый, с черными кругами под глазами, но с таким довольным видом, что у голландца сердце радостно екнуло. И Виден не сдержался от вертевшегося на языке вопроса, что его беспокоил уже много недель до головной боли.

— Что в Хиве?! У тебя есть письмо Бековича ко мне?! Да, прости, рад тебя видеть, здравствуй!

— И тебе не хворать, господин полковник. Вот тебе письмо от князя, — офицер протянул футляр, его явственно качнуло — от усталости он еле держался на ногах. Да и говорил слабо, язык во рту заплетался. — Хивинское войско мы разгромили, Шергази-хан убит. Князь ему голову отрезал и на блюдо водрузил. Приказал содрать шкуру и набил ее соломой — так хивинский владыка обещал поступить с ним самим…

— Какой мерой меряете, такой и вам отмерят, — пробормотал полковник, все же несколько ошарашенный поступком Бековича. Хотел расспрашивать гонца дальше, но тот бесцеремонно разлегся на кошме и уснул, с блаженной улыбкой на потрескавшихся губах.

— Эй, кто там?!

На зов Видена в палатку первыми сунулись денщики и тут же получили приказ от командира:

— Гонца раздеть, обмыть, надеть чистое исподнее. Всю одежду постирать, высушить, ботфорты начистить. Да, вот еще что…

Полковник наклонился и вытащил из-под полы мундира еще один футляр, запечатанный большой желтой печатью, покрытой восточной вязью. Посмотрел надпись — послание от князя Бековича-Черкасского и нового повелителя Хивинского Девлет-Гирея-хана великому государю и русскому царю Петру Алексеевичу.

Почтительно склонил голову и убрал футляр в шкатулку, тут же заперев ее на замок. А ключ не положил рядом, как делал всегда, оставаясь в палатке в одиночестве, а повесил на шею, благо витой шелковый шнурок был заранее завязан. И правильно сделал — и за меньшее небрежение к царской корреспонденции жестоко наказывали, и пока гонец в его лагере, то он, полковник фон дер Виден, за него полностью отвечает.

— Каково сопровождение у капитан-поручика?!

— Два казака, они тут свалились, и полдюжины кайсаков, те в кочевом ауле, что на реке рядом, остались. Тысячу верст без малого меньше чем за две недели прошли, благо в кочевьях подставы были с лошадьми свежими, да в юртах спали.

— Хорошо, пусть лошадей самых лучших отберут, и свежих, да быстрых — дело государево спешное. А как капитан проснется, то сразу ко мне — и пусть угощение немедленно подадут, — полковник взмахом руки отпустил адъютанта, а сам уселся на кошму, развернул послание Бековича и углубился в чтение приказа, а таковым и было письмо в своем содержимом. И с первых строк охватила его печаль с лютой завистью.

Ведь писал ему не просто капитан лейб-гвардии Преображенского полка и командующий экспедицией, а премьер-майор оного полка и генерал-майор по армии — правда, сам князь о том пока не знал, ибо именные указы были у лейтенанта Давыдова. Но не это огорчало кондотьера, давно предложившего московскому царю свою шпагу.

Печаль была в том, что этот баловень судьбы, крещеный татарский мурза, оказался не принявшим христианства поклонником Магомета, и совсем даже не мурзой, которых на русских землях, как говорят пруд-пруди, а ставший новым хивинским ханом.

— А ведь царь признает его новый титул! Он мусульманин, это раз, второй знатного рода от самого Чингиз-хана, а третье — убил Шергази-хана, и занял освободившееся место. А по их законом все формальности тем улажены, и все произошло правильно.

Полковник фон дер Виден крепко недолюбливал Бековича-Черкасского за его высокомерие, но сейчас прекрасно понимал, что неприязнь нужно спрятать, и никому ее не показывать. Ибо для царя Петра вассальный и угодный ему, полностью зависимый хан куда ближе будет, чем строптивый полковник, который к тому же, по прямому на то предписанию, служить должен хивинскому хану и полностью ему покоряться. И не указано — какому именно, может в этом и был расчет Петра Алексеевича.

Лучше признать князя безропотно, а там глядишь, получишь намного больше, ибо ханство, по слухам, очень богатое, в нем будет, чем поживится бедному голландскому кондотьеру. А лет через десять оставить службу хану, купить приличный дом, даже усадьбу в одной из «семи провинций» и тихо доживать отпущенный срок, женившись на девице из приличной семьи с хорошим приданным или молодой богатой вдовушке.

— Так, князь занял всю северную часть ханства и покорил три племени кочевников и пять городов. Хм, громко сказано — сотню кибиток поставили за глиняной стеной, вот им и град посреди пустыни. И требует от меня выступать спешным сикурсом, а кочевья калмыков и Доржи-мурзы окажут мне помощь в пути водой и отдыхом. Хоть что-то…

Полковник задумался — марш требовалось ускорить, благо до начала сентября осталась пара дней по нормальному европейскому летоисчислению, а не русскому юлианскому календарю. Крупные города Хива и Ургенч могут не покориться, а их защищают толстые кирпичные стены. А у князя нет осадной артиллерии, только с десяток полковых пушек.

Зато две 24-х фунтовые гаубицы, с 12-ти фунтовой пушкой и одной двухпудовой мортирой имеются у него в отряде. Да еще три шестифунтовые и восемь трехфунтовых орудий — полтора десятка стволов с обильным запасом пороха, бомб, гранат и ядер с картечью. Да, тащить их тяжело, но если прибыть вовремя, то новоявленный хан оценит его рвение. И полковник негромко сказал, обращаюсь к адъютанту:

— Дневку сокращаем на сутки, так сделал князь в прошлый раз. Передай по ротам мой приказ — завтра быть готовыми к маршу!

Глава 36

— Вроде бы успели, пришли как раз вовремя. Теперь главное успеть страшилки имамам рассказать, чтобы до глубины души прониклись. Интересно, придут на переговоры или нет?!

Бекович шептал по себя, посматривая на высокие стены Хивы, в которых словно клыки среди резцов, торчали многочисленные башни. Кирпичная кладка вряд ли долго могла сопротивляться ударам чугунных ядер осадных орудий, которые не зря именовали в эти времена «стеноломными», но уж больно не хотелось прибегать к штурму, тем более собственного города, на который у него имелись планы. Да и гаубиц с мортирами не имелось, когда их полковник Виден протащит через пустыню одному аллаху известно, так что оставалось уповать только на силу доводов. Причем не последнего, как отливалось буквами у французских королей на пушках.

— Если я не ошибся в подсчетах, то солнечное затмение произойдет именно сегодня после полудня, и произведет на всех определенное впечатление. Своих вояк я уже убедил, что дарованный с небес знак пойдет нам во благо, осталось в этом убедить хивинцев.

Александр хмыкнул, вспомнив, как мучительно страдал, пытаясь извлечь из памяти число знамения. Выходило приблизительно, примерно плюс-минус одни сутки, однако если поставить их непрерывной полосой, то три дня в подряд достаточно приличная дистанция.

А ведь это солнечное затмение, как он знал, сыграло роковую роль в судьбе русской экспедиции в той истории, которая ныне повторилась, но совсем с иными итогами. Тогда хивинцы, крепко получив от русского отряда, поневоле вступили в переговоры, страшась наступления гяуров. И когда солнце на небе почернело, превратившись в блестящий полумесяц, а землю укутала мгла, восприняли это не со страхом, а с ликованием, посчитав хорошим знаком, ниспосланным им аллахом.

А дальше все просто — хозяева на переговорах обдурили Бековича, перенесшего личное горе, а потому и невнимательного, заставив того отдать приказ войску разделиться на отряды. А затем вероломно напали на русских, истребив их поодиночке — тут огнестрельное оружие уже не могло выручить. Самого князя и нескольких человек из его окружения, ждала горшая участь — их люто казнили, предав жесточайшим мукам.

Сейчас требовалось радикально переменить смысл будущего знамения, а потому осадив с вечера Хиву, войско стало лагерем, благо казаки, туркмены и каракалпаки свою задачу выполнили — столица ханства была обложена со всех сторон без всяких затруднений. Даже наоборот, с изрядной помощью. В окрестных селениях колодцы горожане не успели закидать падалью — им не позволили сделать это местные жители, что с восторгом встретили войска нового хивинского хана, которого все уже втихомолку объявляли наибом праведных халифов, времена которых были тысячу лет тому назад, и о них все основательно подзабыли.

Бекович хорошо понимал сторонников бывшего хана, те еще кровопийцы — скостить за раз с народа столько налогов и податей мог только либо праведник, или мятежный безумец, что с точки зрения правящего класса являлось равнозначным. Однако силенок у его врагов было мало, а большая часть населения от них просто отвернулась.

Только два города — Хива и Ургенч — закрыли перед его полками ворота, не признав его новым ханом. В них были сильны позиции родственников и сторонников бывшего правителя Шергази-хана, причем при поддержке мулл, которых в столице ханства было чересчур много — сановники и вельможи были к ним щедры и постоянно давали подачки.

Имамам к тому же сильно не понравилось, что в войске Девлет-Гирея-хана большую часть составляют христиане. К тому же всех рабов единоверцев, они немедленно отпустили на волю, мужчин, женщин и детей, не заплатив их хозяевам ни таньга. С многими рабовладельцами, кто относился к невольникам с жестокостью, «расплатились» острой сталью, отомстив за невинные жертвы. И при этом отобрав все имущество с домами, а семьи обратив в рабское положение…

— Хива не откроет перед тобой ворота, Девлет-Гирей-хан! Нам не нужен повелитель, что привел на наши земли войско гяуров от белого падишаха Севера! Уходи по добру — мы сами выберем нового хана!

— У меня правоверных намного больше, айхун! Туркмены, кайсаки, каракалпаки, мангыты, ногайцы — куда многочисленнее христиан! А еще сарты — их под мои зеленые знамена с охотой пришло несколько тысяч. Христиане, великолепные войны, их учат «огненному бою». Пройдет два года, и никто ни в Мавераннахре или Хоросане не смогут им ничего противопоставить, они уничтожат любого моего врага!

— Пусть так, хан! Но они гяуры…

— Султанам Блистательной Порты служат много христиан, причем на флоте капудан-пашами, а в войске сердарами. И воюют со своими единоверцами, принося султанам победы и славу. Нечестивец Шергази, поклявшийся на Коране, и задумавший вероломство, уже погиб от их рук. Ты уже посмотрел на его голову, пусть высохшую — она на коле торчит! И к ней могут добавить еще многие неразумные головы — всех тех, кто не внемлет моему слову и не склониться передо мною! К тому же меня не нужно выбирать — сами сабли говорят о том, что я властитель по праву!

Седобородый старец, глава всех верующих в Хиве, смутился — айхун уловил в словах неприкрытую угрозу. А Бекович продолжал негромко говорить, понимая, что его позиция более выигрышная.

— Это они сейчас гяуры, хотя «люди Писания» — а потому с ними имамы Ходжейли и других наших городов говорят ласково, склоняя к праведной вере. А я их щедро наделяю землею и водою — и как корни дерева, что саженцем укрепляются в почве, так и они со временем врастут в наше общество и без всякого принуждения примут нашу веру. И научат наших сарбазов воевать должным образом, а их дети будут служить моим наследникам. И Хорезм станет великим государством, как в прежние времена — кто тогда сможет выступить против нас?!

Айхун промолчал, впервые отведя взгляд в сторону — хивинцы брали в пример далекую от них османскую державу, так что доводы нового хана были вескими, привести что-либо в ответ было затруднительно.

— Но хан…

— Я не хан, почтенный айхун. Многие носят этот титул, но мне он не нужен! Я пришел возродить величие Хорезма, и по праву чингизида и потомка праведного халифа беру то, что мне принадлежит, и то, что на несколько веков забыто. Отныне я, и навеки мои потомки, будут с титулом хорезмшаха! И я покараю любого, кто возразит против этого!

Заявление было громким, тем более данным в присутствии военачальников — все разом приосанились, ухватившись за рукояти сабель. Драгоценности на их халатах отражали яркий солнечный свет — в глазах искрило. А Бекович, не дал опомниться айхуну, или сделать старику заявление, после которого придется его казнить. Последнее было-бы крайне невыгодным делом, а такие вещи здесь могут и не простить, громко заговорил:

— Отправляясь в поход, я потерял супругу-христианку и дочерей. И было мне видение, и сказал в нем мне сам пророк — «Иди на Хиву! И как подойдешь, я дам всем знак — закрою солнце и на нем появятся месяц! И покорятся тебе, как хорезмшаху и праведному халифу все земли Хорезма, и объединишь ты Мавераннахр и Хоросан. А те, кто не внемлет этому знаку с небес — святотатцы, и пусть далее не носят свои глупые головы!»

Бекович обвел тяжелым взглядом притихших военачальников и прибывшего на переговоры айхуна с имамами.

— Я все сказал, и теперь ждем знамения. А ты, айхун, помолчи — а также жди знака с небес. Но отправляйся в Хиву, и о том видении расскажи всем жителям! И как оно появится на небе — то пусть открывают ворота хорезмшаху и падают ниц, прося пощады за то жуткое оскорбление, что мне нанесли, закрыв ворота! А если они продолжат слушать родичей убитого мной Шергази, и не принесут их головы на блюдах, то…

Князь сделал долгую паузу, смотря в побледневшие лица имамов — те клятвенные слова, которые он давал, были страшны:

— Много веков назад муллы Хорезма вознеслись в своей гордыне и одобрили убийство хорезмшахом послов Чингиз-хана. Тот пришел с войском и уничтожил всех, и разгромил Гургандж. И теперь я обращаюсь к тебе, айхун, и к вам, почтенные имамы. Не сотворите подобного кощунства! Шергази убил в Хиве двух моих послов. А раз вы закрыли ворота, то одобряете это преступление — но я прощаю вас и жителей!

Бекович остановился, все же время жаркое и требовалось сделать короткую передышку и чуть отдышаться.

— Но когда появится знак на солнце и тьма накроет землю — подумайте и покайтесь! А если вы этого не сделаете, то клянусь — Хива будет разгромлена, и пощады не будет никому! Пока я смотрю на вас как на неразумных детей, и накажу, но щадяще. Но потом пощаду не просите — не дам! И срок вам сутки! Смотрите все время на небо!

Взмахнув правой рукой, он отправил айхуна и имама восвояси. И немного постояв, Бекович медленно и величаво удалился к себе в шатер, искоса посмотрев на солнце и расстроенно вздохнув — светило горело как всегда и ничто не выказывало признаков скорого затмения. В душу закралась тревога — слова то были сказаны…

Глава 37

— Ни хрена себе! На самом деле затмение, и в масть попало! Как я его верно высчитал — повезло, что память хорошая!

Бекович тихо бормотал сам себе под нос, не в силах удержать нахлынувшие мощной приливной волной эмоции. Но вряд ли кто сейчас обратил бы в наступившей темно-серой мгле на шевелящиеся губы новоявленного, с нынешнего дня, хорезмшаха.

— Аллах акбар!

Окружавшие его мусульмане просто бесновались, но не от страха, а от ликования — все терпеливо ожидали знамения несколько часов, и вот оно состоялось. Видения яркого полумесяца привело воинство в состояние полного экстаза, причем основательно пробрало и христиан.

— Аллах акбар!

«Судя по взглядам, которые на меня бросают офицеры, состояние у них полного охренения, если не сказать матерно. И смотрят в мою сторону боязливо, даже полковник Хрущов. У многих руки подрагивают. Пророков никто и никогда не любит, хотя зело опасаются, особенно тех, кто при власти. Так что царю донесут, тут к бабке не ходи.

Хотя…

А чего мне опасаться — выдам Петру Алексеевичу свою позицию по насущному вопросу — свой человек на хивинском троне для него к выгоде. И еще один вопрос с ним решить как можно быстрее нужно — а то он ведь скоро под топор своего сына Алексея отправит. А так у меня есть шанс расправы не допустить, а то пойдет чехарда с престолонаследием, с дворцовыми переворотами, да долгим «бабьим царством».

А на хрена такое надо, спрашивается?!

Алексей Петрович вполне вменяемый парень, и не столь жесток и крут, как его папенька. Образован достаточно, усидчив, не рубит никогда с плеча, предпочитает все обдумать. «Птенцов гнезда Петрова» ненавидит всеми фибрами, хотя тщательно скрывает. Да и сами «птенчики» горласты, вельми нахальны и зело вороваты.

Один «светлейший князь» Меншиков многого стоит — в мое время историки спорили, то ли Александр Данилович на полтора годовых бюджета России прикарманил, а может и на все два бюджета. Денег и ценностей всяких у него при аресте отобрали много, счет чуть ли не на пять миллионов рублей звонкой монетой пошел.

Так что мне лучше заняться воспитанием царевича, хотя ему 28-й год пошел. Научить могу многому, да и свой человек на царском престоле зело как нужен, а с ним мы договоримся».

Бекович оторвался от мыслей и посмотрел на солнце — тьма потихоньку стала проходить, а полумесяц стал намного тусклее, так что еще минута и светопреставление будет окончено. А вот значение затмения переоценить невозможно — теперь все население Хорезма будет уверено в божественном происхождении его власти. Причем отнюдь не хивинского хана, а именно хорезмшаха, и этот титул оспариваться не будет даже бухарским эмиром, наиболее влиятельным и сильным из ближайших соседей. Хотя кто его знает, ведь расчеты это одно, а просчеты весьма созвучный термин, но с отрицательным значением.

«Так, все пошло как нельзя лучше — хивинского ханства, разбойничьего по своей сути, больше не будет. А развитие Хорезма пойдет совсем по иному пути — стране нужны реформы, и я их проведу, благо есть на кого опереться. Так что нужно закладывать рудники, причем я точно знаю где, строить заводы и мануфактуры — ремесленные мастерские слишком маломощные, чтобы исполнить все мои задумки.

Да и продукция у них весьма «кусается» — а мне нужно насытить товарами внутренний рынок и вырвать местное население из запредельной нищеты. Без этого никак не обойтись — с повышением уровня жизни пойдет расширение образовательного уровня. Так что медресе и мактаби нужно строить, да учительские кадры создавать, благо образованных кадров хватает — только у них однобокое было обучение, и этот перекос нужно постепенно исправлять — лет так за двадцать, или десять, в лучшем случае.

С продовольствием полный порядок, два урожая в год, а вот с товарами народного потребления глухо, как в танке. Хлопок отлично растет, шелковые ткани выделывают, как и сукно из шерсти, каракуль везде спрос имеет — а ходят оборванцами. Так что надо правильнее перераспределить доходы и сделать упор на создание именно государственного сектора, конкурировать с которым частникам просто не под силу.

Ладно, потом будем думать, надо сейчас что-нибудь моим правоверным душевное сказать — вон все ниц попадали, в песок уткнулись лбами, да задницы приподняли.

Покорность свою выказывают, и запредельное почтение!

А ведь теперь в меня все воины поверили окончательно и бесповоротно. Значит, дисциплину навести можно достаточно легко, а она основа любой регулярной армии.

Держитесь, соседушки, мы скоро придем в гости к вам!»

Бекович поднял над головой руку, и, повинуясь его жесту, тысячи воинов в разноцветных халатах поднялись на ноги — они толпились, не зная строя, но покорно молчали, ожидая, что им скажет повелитель. А вот шведы и русские стояли шеренгами, никто и не вздумал выходить из них. Солдаты держали на плече фузеи, офицеры обнажили шпаги.

— Войны, вы все сейчас видели знамение, посланное аллахом — о нем я вам говорил! И теперь знайте — вы моя армия, и все враги будут вами побеждены. А за службу я буду жаловать вам землю и воду, дома и ткани, красивых невольниц и много серебряных таньга и золотых тилли! Но все это получат только те, кто будет выполнять все мои приказы. А посему учить вас будут «люди Писания», в руках которых самое смертоносное оружие. Их надо слушать и подчиняться — скажут идти — идите, а скажут стрелять — будете палить из ружей, как научат!

Бекович посмотрел на притихшие толпы азиатов — такого они не ожидали, и растерялись. И усилил нажим:

— Они будут десятниками и сотниками до тех пор, пока лучшие из вас не научатся настолько, чтобы самим занять их места. Понятно?! Кто не захочет учиться, или будет тупым — отведает палок и станет бит! Если не поймет — то забит насмерть — мне глупцы ни к чему, но их гибель станет для других примером. А все обученные станут славой Хорезма, и враги будут дрожать от страха, услышав стук копыт наших коней!

В общем, речь удалась — нукеры заголосили так, будто каждого золотом осыпали, счастливые, совершенно не догадываясь, какая муштра их ожидает. Но не всех — в кадровые части Бекович решил набирать исключительно молодых парней. Их и дрессировать намного легче, и все новое молодежь воспринимает буквально на лету. Да и с оружием будут проблемы — царь Петр не откажет в поставках фузей и пороха, но лучше рассчитывать на собственное производство. Караванами через пустыню много не навозишь, тем более, если подготовить список самого необходимого, то он окажется чрезвычайно длинным и плотным, на пару листов…

— Хива ожидает тебя, повелитель!

Делегация горожан была представительной — айхун с имамами, празднично разодетые чиновники прежнего хана, огромная толпа горожан, вывалившая из открытых ворот. И расстеленные длиннющей дорожкой разноцветные ковры, что тянулись до толстых створок.

И вдоль длинного пути на коврах лежат отрезанные головы на блюдах — на первый взгляд около сотни, или чуть меньше, но их было много, очень много. Горожане управились с родственниками хана и его сторонниками очень быстро. По ходу дела убив всех тех, кто призывал их закрыть ворота и воевать до конца против пришлого гяура, который оказался в итоге не просто правоверным, а настоящим чингизидом и потомком праведных халифов. Да за такое убить отступников мало! Предать лютой казни, вот только времени на расправу было отведено мало!

Знамение ведь на небе все видели, а предупреждение о том айхун на весь город сделал — так что все поверили, что пришел настоящий хорезмшах, который в полном своем праве миловать и казнить. Так что все его оппоненты поплатились собственными жизнями за сопротивление. А никак иначе в «игре за престол» не бывает.

Проигрыш всегда оплачивается жизнью!

— Я не въеду в Хиву! И быть городу от меня в опале, раз ворота перед своим повелителем не открывал так долго! И до тех пор обиду держать на всех жителей буду, пока мои условия не выполните в точности, и со всем прилежанием. А они таковы…

Глава 38

— Никаких мальчиков кровавых перед глазами! А ведь сколько народа за эти пять месяцев по моим приказам ухайдокали! И не подсчитать — счет давно на тысячи пошел, и за половину первого десятка явно перевалил. Да уж — постарался я, чего тут скажешь!

Лежать на мягких кошмах было комфортно, а под ватным одеялом и тепло. Все же октябрь месяц в здешних краях начало осени, и в отличие от сентября начинается похолодание, днем температура десять-пятнадцать градусов по Цельсию, и после жаркого лета, что начинается в мае, становится ощутимо прохладнее. И так до конца декабря, когда наступает зима и температура держится чуть ниже нуля на три-четыре градуса. Но так как в пустыне постоянно дуют ветра, то всегда кажется, что в здешних краях холодно. А в марте-апреле опять начинается весна — благодатный край, где мягкая, почти бесснежная зима стоит всего пару месяцев.

Правый бок сильно пригревала своим телом юная наложница — стройная как тростинка, с выразительными глазами, и чудным именем «пятничный цветок», которую он сокращенно называл привычным именем Аня. Была у него в той жизни с таким именем русская девчонка, любовь на третьем курсе — но не сложилось как-то, видимо не судьба.

— Повелитель, не уходи, — тонкая ручка обвила ему шею, узкая ладошка стала шаловливо поглаживать грудь. А нежные губы стали целовать плечо, а зубки иногда покусывать кожу. И хотя он всю ночь рьяно «трудился», скажем так, но желание обладать девушкой, для которой месяц назад он стал первым и единственным мужчиной в жизни, чуть превысило чувство долга — Александр решил, что все дела можно отложить на часок.

— Ты так желанен, Искандер, могучий лев Хорезма, шах-ан-шах, мой возлюбленный. Я так хочу подарить тебе наследника…

Анна застонала, но то уже было от наслаждения, а не от боли, как бывало прежде, в первые две недели. А он насыщался ее, медленно и неторопливо, получая жгучую радость обладания своей женщиной.

Но мысли текли в голове своим потоком, никак не мешая чистую воду разума в мутном потоке сладострастия. Да и слова со стонами привычно пропускал мимо ушей, хотя и возбуждался при этом. Когда у тебя фактически три жены, как пел когда-то Юрий Никулин в бессмертной комедии, то научишься относиться вполне спокойно к фразам и словам, которые повторяются каждой ночью в той или иной интерпретации разными мелодичными и медоточивыми голосами.

«Да, в многоженстве есть свои положительные стороны, и все они обусловлены простым обстоятельством — жены вынуждены жестко конкурировать между собой за внимание мужа и доброе отношение его к ним. Это невольно настраивает женщин на исключительно позитивное и доброжелательное настроение, которое редко встретишь при единственной избраннице, какая бы внимательная она не была.

На что хороша моя первая супруга, в той прожитой жизни, с чудным советским именем Владилена — в честь Владимира Ленина так названная — но порой хотелось сбежать из дома. Раз в месяц, как по расписанию, начинала мне выносить мозг, а порой я совершенно не понимал, почему она поджала губы и строила из себя жертву, как в песне — «ты меня обидел, слез моих не видел». Лишь через несколько лет до меня дошло, что таким образом дражайшая «большевичка» пыталась доминировать надо мной — в женщинах такая программа природой установлена.

Все в ход идет, особенно интим — «я наработалась, устала, голова болит, хворости женские одолели». Так и хотелось спросить — а язык не болит «отмазки» постоянные «лепить», и тяжко ему слова добрые сказать, видимо?! И попытка установить полный контроль — над финансами, настроением и встречами. И перечень вопросов соответствующий, как «заезженная» пластинка известной советской фирмы «Рекорд» — «куда пошел, зачем пошел, о чем говорил?!»

И просьбы соответствующие — «я с тобой, посиди со мной, мало денег — надо бы больше, как у моей подруги — муж о ней заботится, на руках носит и любой каприз выполняет, а ты нет!»

Так что в начале восьмидесятых пришлось расстаться — после Афгана увидела хромого и губы поджала, и выяснилось, что пока за «речкой» находился, она богатенького мужичка нашла, и быстренько от него «залетела». Так что не мудрено, что нравы в бывшем СССР оскотинились, особенно у русских. Их женщин уже полностью развратила западная пропаганда — требуют себе богатств и трепетного отношения, а при этом ничего не представляют ценного. И сами никогда не дорожат доброму отношению собственных супругов, меняют их как перчатки.

Наши женщины совсем не такие, хотя в век интернета растление их тоже коснулось. Но еще сильны родовые связи, да и общественное порицание свою роль играет. Да и ислам сильный сдерживающий фактор — в соседнем Иране за прелюбодеяние казнить могут, а у нас любую шалаву за ворота выставят. Так что хочешь, ни хочешь, но нравственность соблюдать нужно, особенно когда ВИЧ характер эпидемии давно принял.

Нет, я лучше здесь поживу — хоть и глухое средневековье, но оно нравится, по сердцу пришлось. И я рад, что люблю всех своих жен, они мне нравятся и хорошо с ними, впервые гарем имею».

Александр несколько раз поцеловал мягкие и податливые губы наложницы — та почти не отвечала и провалилась в сон, разморенная и усталая, с блаженной улыбкой на губах.

— Спи, Анечка.

Бекович встал, накрыл любимую одеялом, поцеловал щечку, подоткнул края плотного покрывала. Медленно оделся, не забыл проверить, как пристроены под халатом ножны с кинжалом, а в рукавах два стилета. Времена такие, нужно быть вечно настороже. Недаром у русских поговорка есть на этот счет — «береженого бог бережет».

Умылся над серебряным тазиком, почистил зубы мелом, вытер лицо полотенцем. Посмотрел на небольшое блюдо с отборными фруктами — сизая гроздь винограда, красный гранат, желтые абрикосы. Отщипнул несколько ягод — блаженно прищурил глаза — сладко, но не приторно. И открыв толстую резную дверь, вышел из опочивальни в коридор. Там стояли два телохранителя — в серых халатах с серебряными нитями — на одеяниях для личной охраны хорезмшах не скупился, ведь эти люди должны в любую минуту быть готовыми отдать за него жизнь.

В саду было хорошо, и совершив намаз на коврике, Бекович удалился в беседку, покрытую коврами — там его уже ждал горячий чай и подставка с трубками и лампой, где уже горел огонек свечи. Не для освещения, для прикуривания, ибо в этом мире зажигалок и спичек не имелось. Не раз посещала его мысль купить у туркмен «земляное масло», пирит и кремень имелись, огниво тоже — так что высечь искру на пропитанный «самопальным» бензином фитиль не представляло труда. Такой вот аналог фронтовой «катюши» — отец эту зажигалку привез с войны.

Посмотрел на натянутый кусок кожи, на который была нанесена русским офицером карта — «чертеж владений Хорезма». Обитаемые земли шли вдоль русла Амударьи, причем города возводились исключительно по левому берегу — на правом напротив Ургенча находился лишь один единственный Кят, который в будущие времена будет переименован в Бируни, в честь известного астронома.

От Хазараспа на крайнем юго-востоке и до Ходжейли тянулась долина длиной в двести верст. И до пятнадцати шириной — узкая полоса орошаемых земель, протяженный оазис вдоль северной кромки безжизненной пустыни, известной под именем Каракумы. Но территория на самом деле гораздо больше — от Ходжейли вплоть до Арала полторы сотни верст и только один приличный город — Кунград. А от Хазараспа, второго города Хорезма после Хивы, в котором он сейчас находился, граница с Бухарским эмиратом в ста с лишним верстах, а то и побольше. Как бы не полных полторы сотни на круг выйдет — кто там считал пески эти. Граница как раз на полпути между Хазараспом и Чарджоу, «четыре арыка» — как называют этот город, славный своими дынями, что Бухаре сейчас принадлежит.

Так что полтысячи километров выйдет, плюс на сто верст отворот к юго-западу двух проток до озера Саракамыш. Уникальная река Амударья — сейчас впадает в два озера одновременно, как и Кубань. Но последняя река направлена в два моря — Черное и Азовское.

Но если с пустынями считать, то бывшее Хивинское ханство просто огромное — три сотни верст на юго-запад, в Каракумы, да столько же на северо-восток, а то и все полтысячи, в Кызылкум — песчаное безводье, где от колодца к колодцу кочуют табуны и отары. А дальше течет Сырдарья, но то уже владения казахов, с которыми спорят бухарцы и кокандцы.

— И что мы с этого можем иметь, в такой вот диспозиции?!

Задав самому себе вопрос, Бекович раскурил трубку и задумался, поглядывая на карту. По всем прикидкам выходило, что место Хорезма стратегически удачное — экспансию можно развивать во все стороны, вот только зачем такой дурью заниматься?!

От воинственных туркменских племен отделяют Каракумы — пустыня служит надежной преградой, а отучить кочевников от набегов можно простым способом — пройтись по их кочевьям огнем и мечом в отместку, да так, что урок этот на всю жизнь запомнят. До Каспия вообще безводные степи и полупустыни, да и кайсаки тамошние союзники, как и калмыки вроде бы. Но последних можно и нужно вытеснить из низовий Сырдарьи, или примучить к подданству — тогда все Аральское море станет безраздельным владением. А большая часть северного направления прикрыта Кызылкумом, но именно в этой пустыне сейчас скрываются крупные месторождения не только золота, но и других полезных металлов и прочих нужных руд. А в предгорьях вообще кладезь много чего полезного, включая сосновые леса.

— Хочешь, не хочешь, но лет через десять нужно Мавераннахр с Хорезмом объединять в единое государство, и прекращать все вялотекущие войнушки. И промышленность развивать нормальную — сырьем можно обеспечить себя полностью. А на золото с серебром у царя очень многое купить можно, и союз заключить бы не помешало. Россия деньги от нас получит, и очень много, так что не придется драгметаллы по Европам закупать и голландские дукаты в Москве чеканить целое столетие, для оплаты закупок. А вот колонией нельзя становиться, лучше избежать столь печальной перспективы. Из-за проклятого хлопка тут все в пестицидах будет, Арал пересохнет и в пустыню превратится. Потому что половину воды Амударьи туркменский канал отбирать будет. А оно мне надо, жуткие проблемы народам в будущие века создавать?!

Бекович принялся мысленно загибать пальцы — хлопок и рис можно спокойно выращивать в низовьях Волги и Дона, в Крыму, на Кубани и Северном Кавказе. Тогда и не будет у «белых падишахов» необходимости лезть в Среднюю Азию и Туркестан, ломая все на своем пути. Да и зачем, если есть богатейшие черноземы юга России и Украины — то самое «Дикое поле», где кочуют ногайцы и крымские татары, что устраивают набеги за «живым товаром» к северным соседям. Да и практически безлюдную Сибирь нужно заселять народом, а не крепостное право устраивать.

— Вот этим мне и нужно заняться вплотную — царь Петр не дурак, увидит перспективы. И Алексея спасти надобно — с ним на будущее договориться можно, а потом помочь на трон взойти…

Глава 39

— Рад тебя видеть, полковник. Мы снова встретились с тобою, но теперь в глубине Хорезма, не на берегах Каспия, с его зеленоватыми водами. Надоело, поди, в Красных Водах обретаться?

— Как говорят русские — хуже горькой редьки!

Пожал плечами в ответ голландец, кланяясь хорезмшаху. Фон дер Виден быстро уяснил, пока добирался до далекого Хазараспа, что власть здешний правитель держит твердой рукой. И крови совершенно не боится — везде встречались головы на кольях. Как ему рассказал майор Каспар фон Франкенберг, ставший вали, то есть правителем области, в Ходжейли, по приказу Бековича практически вырезали подчистую всех родичей бывшего хана. А мальчиков кастрировали и продали в неволю вместе с женами гаремов и их дочерями. От такой немыслимой жестокости голландца немного замутило, но он отнесся с пониманием, прекрасно зная, что такое династические войны. И даже мысленно одобрил предусмотрительность князя — все же тот басурманин, а у них свои нравы и обычаи.

— Единственное пригодное место только крепость святого Петра — астраханский обер-комендант взял ее под свое попечение, даже подземные цистерны для пресной воды начали сооружать, из камня и кирпича выкладывать. Из Астрахани многое привозят, даже фруктовые деревья целиком выкапывают. Теперь там жить можно, даже зимовать спокойно…

— Это хорошо, и туда будем постоянно караваны верблюдов отправлять — эти животины по пятнадцать пудов груза легко переносят на сорок верст в день, и проходят там, где лошадь давно бы умерла от бескормицы и безводья. А им хоть бы что, идут и идут по пескам в самую жару. Только у калмыков верблюды сильнее чем здешние, да и крупнее — я их для развода оставил, раз купил, то самому пригодится. Пойдет бойкая торговля — благо те земли под моим контролем будут.

Бекович усмехнулся и закурил трубку — на парчовом халате сверкала алмазами царская парсуна — небольшой медальон с портретом Петра Алексеевича, необычайно ценная и значимая награда. Расщедрился государь, наградил гвардии премьер-майором пожаловал, и чином генеральским одарил. Вот только непонятно, как отнесется к новоявленному хорезмшаху, но тут пришлось принять превентивные меры для предосторожности.

Фон дер Виден привел три батальона столь нужной инфантерии, и теперь их число нужно было удвоить, поделив их надвое и влив до полного штата набранных сарбазов. Последних даже с излишком — на две с половиной сотни русских солдат приходилось четыре сотни сартов. Бекович рассудил прагматично — четверть местных новобранцев или помрет, не вынеся тягот службы, или будет искалечена. Батоги ведь не зря «прописаны» в уставе, да и офицеры с сержантами в ход трости пускать будут. И ничего тут не поделаешь — недаром такой распорядок «палочной дисциплиной» именуют. А смысл ее прост — забить до смерти одного, зато двоих выучить. Но зато потом такие солдаты неприятеля вообще не боятся, свои капралы их намного больше страшат.

— Странно как-то на солдат смотреть, ваше шахское величество, — осторожно произнес голландец. — Все в халатах, но смотрятся достаточно браво! Да и выправка во фрунте чувствуется!

Везде на карауле стояли русские солдаты, но уже не в привычных зеленых мундирах, в желтых с черными полосками халатах, с красными наплечниками Хазараспского батальона, такого же цвета чалмами, и кожаных сапожках с невысокими голенищами и чуть загнутыми носками. А вот вооружены они прилично — с фузеями в руках, тесаками в ножнах на поясах и патронными сумками, на ремнях через плечо.

— Так они русские и есть, только переодеты на здешний манер, чтобы европейские одежды глаз не резали. Да и в здешних халатах и шароварах намного удобнее — не подходят кафтаны, парики, камзолы с чулками и туфлями для здешних мест. Из пустыни ветра дуют постоянно, песок несут. Да ты и сам знаешь — тяжко в этих краях. А привычную форму служивые в гарнизонах и крепостях донашивают — материи на халаты ведь токмо на два батальона хватило, хотя все города перетряхнули. Так что и твои служивые мундиры будут донашивать, пока их в новую справу не переоденем — но то к лету будет, никак не раньше.

— Понятно, ваше шахское величество. Государь мне отписывал, что солдаты будут в гвардии вашей, и довольствие всякое от казны получать. И жалование также…

— Деньги будут уплачены немедленно — их привезут, и по батальонам раздадут. Уплата в таньга, каждый в пять алтын или пятнадцать копеек, бухарским серебром полновесным. И, кроме того, получите еще одно месячное жалование сверху, но запреты соблюдать тщательно, надеюсь, ты сам солдат своих предупредил настрого?!

— А как же, ваше величество — к мусульманкам не приставать и паранджу не сдергивать, как и платки с лица. В городах не буянить и вести себя пристойно, вино и свинину не употреблять. За все платить и ничего не отбирать, а ежели служивые выпить захотят, то в цитадели каждой кабак будет — там вино и покупать, пить, но за ворота не выходить. Служанок не обижать, полюбовно договариваться и таньгу платить пристойно.

— Вижу и ты сам все запомнил, так что спокоен буду. Квартирное расписание составлено, роты по гарнизонам ставить. Господам офицерам, сержантам и капралам к обучению рекрутов приступить, учить их нашему языку, и местные наречия тоже выучить — сам проверять буду. А кто на здешних языках бойко лопотать начнет — жалование на треть тому увеличу. Можешь о том всем и передать!

— А ежели все русские научаться, то денег хватит всем платить?! Ведь на две тысячи персон раскошелиться придется?!

— Монет хватит — все получат от меня сполна, в казне достаточно и серебра, и злата.

Бекович говорил чистую правду — только монет было конфисковано у репрессированных родственников и сторонников Шергази-хана свыше двух миллионов таньга, а это триста тысяч рублей. Да имущества всякого, тканей, посуды, одежды и прочих товаров на огромную сумму, и это не считая домов и земли. Драгоценности и оружие, украшенное различными камнями, сразу же ушло в сокровищницу.

Однако часть этой богатейшей добычи уже была отправлена в Санкт-Петербург с посольством — оставалось надеяться, что Петру Алексеевичу подарки понравятся. Как и десяток пусть и небольших, но тяжелых хурджинов, опечатанных печатью визиря. В каждом было до двух пудов золота — слитками, самородками и песком, а половина мешков заполнена монетами — бухарскими тилли, арабскими динарами и прочими золотыми кругляшками, чуть ли не со всех мусульманских стран Востока. Примерно на сто тысяч червонцев, или двести с лишним тысяч рублей — закрома бывшего хивинского хана и его родичей оказались полнехоньки…

— Вот что я тебе скажу, атаман, — Бекович наклонился к Бородину, что по-восточному скрестив ноги, сидел напротив его на дорогом хоросанском ковре. И был абсолютно невозмутим, хотя прознай кто-то об этом разговоре, из царских людишек, конечно, то живо бы кричал «слово и дело государево», ибо речь пошла о важных делах.

— Цари вас, казаков, давить будут изо всех сил, как только надобность минует. Ваши вольности, что московскому боярству, что нынешним генералам — кость в горле. С донским атаманом Булавиным как поступили, не помнишь?! А с астраханскими бунтовщиками, которые к вам за помощью обращались, но ее так и не получили?!

— А тебе какая в том корысть — ты теперь сам хорезмшах, — атаман ощерился, словно степной волк, но тут же смягчился.

— Прости, сам вижу, что о простом народе заботу имеешь непритворную. Помочь не смогли — сзади ногайцы, с бухарской стороны кайсаки одолевают — лягаемся как тот конь во все стороны, да еще калмыки. Городки наши маленькие, казаков в них и трех тысяч не наберется, всех кто саблю держать может. Да и не трогают нас пока царские воеводы, далеко мы, земли со всех сторон инородческие, татарские да башкирские еще к северу. Но сам вижу, как потихоньку их подминают, башкирское восстание недавно подавили жестоко, а там, глядишь, и до нас доберутся. Но не скоро, лет тридцать у нас еще есть в остатке.

«А ведь почти угадал, атаман. Емелька Пугачев яицких казаков на бунт легко подобьет в 1773 году. А бузить они начнут за десять лет до того, когда губернаторы им глотку сдавят. Только поздно будет, слишком уж силы неравными окажутся».

— А я тебе так скажу — земли от низовий Амударьи и Сырдарьи, и Арал также весь, я за яицкими казаками оставлю. Они пустынны сейчас, а вы заселяйтесь, коли подопрет. И беглецов ко мне всяких пропускайте, помощь им окажите, особенно тем, кто старой веры придерживается. Но предупреждайте — казацким укладом жить будут, податей брать не стану никаких, саблей острой мне пусть платят.

— Любо, батька, теперь есть куда черному люду уходить. А почто такую доброту проявляешь?!

— Приживутся люди, моей опорой станут. Я государство свое создаю, народов разных будет множество, как и религий. Никого притеснять не стану, лишь бы верно служили. И вас поддержу со временем, но пока тайком — сам понимать должен, что не с руки сейчас.

— А как же, разумение имею.

— Вот и хорошо. Но уговор — на мои землями походами не ходите, и я своим степнякам не дам — так что только от кайсаков нападения ждите. За переселенцев вам сполна отплачу товарами всякими — караваны ходить между нами будут. Вам добро — нам люди всякие, особенно умельцы. И еще одно — две сотни казаков яицких служить мне здесь должны постоянно, жалование хорошее положу. Но уговор — здешние нравы блюсти и никого не обижать. Так что, по рукам, атаман?!

— По рукам, батька!

Хорезмшах и походный атаман яицких казаков хлопнули ладонями, сцепили пальцы, и Бекович негромко спросил:

— Когда на Бухару с войском пойду через три года — ко мне присоединитесь полками?

— А как же, с тобою любого бить сподручно. Мы сейчас на Яик такую добычу с полоном отведем, что никогда еще никто в городках наших и не видывал. Так что пять полков дадим, не сомневайся. И вообще — если что недоброе случится, то шли на Яик вестников…

Глава 40

— Князь Бекович-Черкасский возьмет Хиву, али нет?! Как на духу мне ответствуй, ничего не тая!

— Так и будет, государь! Перед ним все города Хорезма ворота открывать стали, народ в ноги валится скопом. Не то, что полы халата целует, прах от следов его, — лицо капитан-поручика Воротникова скривилось так, будто целый лимон съел, медленно разжевав. И офицер, набравшись решимости, бухнул откровенно, громким голосом:

— Прости, государь, но не князь Бекович-Черкасский он ныне, а Девлет-Гирей-хан, в магометанстве обретающийся. О том он еще в Гурьевском городке на Яике громко кричал в беспамятстве…

— О том ведаю, гонец ведь обратно прискакал!

Петр Алексеевич отмахнулся рукою, будто докучливую муху прогонял от лица, что жужжала и мысли прогоняла. И, прикурив трубку от горящей свечи, снова обратил свой взор на замолчавшего посланца.

— Ежели надо было князю к своей природной вере вернуться, то его дело, никто и так не принуждал. Тем паче в край пришли, где магометанство стойко обретается и правителя иной веры быть над подданными не может. Так что все правильно сделал Девлет-Гирей-хан, таковым его впредь именовать буду, раз уж правителем ханства Хивинского стал. Что замолчал, ты мне дальше рассказывай все без утайки, а то послание я прочитал, но бумага все стерпит и о многом умолчит, в отличие от глаз наблюдательных, что любой поступок заметят, хоть добрый али худой.

— Государь, как на духу — зело жесток князь, Шергази-хана убил сам и голову отрезал — на блюдо положил, и всем показывает. Хивинцы, что с нами сражались, пощады попросили — он тысячу человек отобрал, из туркменского племени, что ему первым поклонилось, и мангытов, а две тысячи туркмен и узбеков, что руку прежнего хана крепко держали, приказал вырезать без всякой жалости и тела в пустыне закопать. И дело то кровавое, верные ему магометане совершили. Как переметники, что от прежнего хана своего сбежали, так и свои вроде, кто раньше всех Бековичу присягнул — кайсаки, ногайцы и каракалпаки — их «черными шапками» именуют.

— Вот дает — зверь прямо-таки. Не ожидал такого от Сашки…

Меншиков, что присутствовал при разговоре в мастерской — здесь, при работе, царь любил принимать посланцев или сановников с докладами — оскалился в недоброй улыбке, но тут же стушевался под гневным взглядом Петра, который презрительно произнес:

— Не тебе о том судить, Данилыч. Девлет-Гирей все правильно делает, чо истребляет поголовно прежних сторонников Шергази-хана, потому что мертвые заговора не устроют, и кинжал в спину не воткнут. Я ведь если стрельцов в Москве казням бы не предал, как из посольства возвратился, то давно бы оные злодеи бунт учинили, наподобие астраханского, или того что Кондрашка Булавин затеял.

Лицо царя исказилось в такой гримасе, что его верный наперсник счел за нужное резко пойти на попятную, не хватало еще чтобы самодержца приступ падучей свалил, или беспричинно гневаться начал. А в таком состоянии самодержец и за кортик схватиться мог.

— Что ты, мин херц — просто не ожидал, что Александр такую жестокость проявить сможет.

— Правитель обязан быть суровым — дабы всех в послушание себе привести. А иначе любое царство в расстройство придет, а слуги верные всю казну разворуют до последней монетки.

Меншиков, услышав яростный выкрик Петра о таком деликатном деле как государственные финансы, моментально замер, постарался скукожиться и стать меньше ростом. Казнокрадство, которым он любил заниматься, часто заканчивалось лютыми побоями царственного друга, после которых он себя прескверно чувствовал.

Так что лучше лишний раз промолчать — целее будешь!

Петр сунул погасшую трубку в поставец, взял новую и медленно ее раскурил. Пыхнул дымком, задумался — несколько раз прошелся по мастерской, о чем-то размышляя. Повернулся к замершему Воротникову и отрывисто бросил:

— Дальше сказывай! И в подробностях, все припоминай!

— Повелитель каракалпаков Кучук-хан верный клеврет, дочь свою отдал в жены Бековичу, и туркмены двух красавиц, дочерей вождей своих, наложницами князю передали в полное владение.

— Ух ты, зараз с тремя девками, — помимо воли восхитился Меншиков, и даже хлопнул себя ладонью по ляжке. Букли завитого парика накрыли «светлейшему князю» глаза, и он отодвинул их пальцами.

— Кто метресок считать будет, — презрительно произнес Петр Алексеевич, всегда крайне пренебрежительно воспринимавший женщин и имевший прорву случайных любовниц, которых иногда отдавал замуж за понравившихся ему офицеров, и при этом продолжал ими пользоваться. Но кто самому царю возражать осмелится?!

А царь продолжил говорить, жестко и уверенно:

— Ему наследник трона потребен будет — а трое смогут родить достойного гораздо лучше, чем одна жена. И воспитать тоже, а то положишься на верного человека, а тот и сам писать не умеет, и воспитатель хренов — не наследника, а изменника вырастит.

Меншиков побледнел, стоял затаив дыхание, ни жив, ни мертв. Именно он, не умея толком ни читать, ни писать, отвечал за воспитание сбежавшего за границу царевича Алексея, который попросил убежище у свояка, австрийского цезаря. Хорошо, что посланник Петр Андреевич Толстой сумел выманить беглеца из замка, и везет его сейчас в Россию. И хотя царь обещал своему сыну прощение, можно было не сомневаться, что розыск начнется жестокий. И первым делом государь вздернет на дыбу своего первенца — а там под пытками тот оговорит всех виновных. Да и невинных тоже — Петр Алексеевич истязать будет самолично, умелец в этом деле редкостный, даже упрямых стрельцов ломал. Те во всех грехах тяжких сознавались, оговаривали себя и других, лишь подвывая о милости царской просили — казни предать, чтоб от мук нечеловеческих поскорее избавиться.

— Хивинцы во всех селениях его радостно встречают, и города ворота открывают. Только Хива и Ургенч, где родни Шергази-хана много, по слухам биться готовы. Я когда гонцом к тебе, государь, был направлен, то князь собирался с войском на мятежные города идти — до них меньше двухсот верст от Ходжейли. Мыслю, что взяли их либо штурмом, или осадой — но скорее жители ворота сами откроют и хивинских бояр на казнь выдадут, аки изменников. А там им головы и отрубят!

— И правильно сделает, я сам наших бояр многих хотел на голову укоротить за дела их подлые — так что Бековича, али Девлет-Гирея, как он желает себя именовать, понимаю прекрасно. Измену с корнем выкорчевывать нужно, и каленым железом прижигать! Просто топором головы рубить маловато будет, тут четвертовать надобно.

От слов царя повеяло таким жестоким гневом, что в мастерской тишина сгустилась. Все прекрасно знали, насколько быстро и решительно царь от слов мог перейти к делу.

Однако Петр Алексеевич задал иной вопрос:

— А чем это Бекович привлек на свою сторону население, что посулил такого, что ворота открывать стали?

— Народ там ужасно беден, государь, а земля родит прекрасно, по два урожая в год снимают. Летом даже не тепло — жара с начала мая по октябрь стоит. Вроде и богатая земля, но с крестьян, их там дехканами именуют, два десятка разных податей заставляют платить. Вот Бекович их всех и отменил, оставил только два главных налога, что в басурманской «священной книге» определены — сороковую часть закята от всего, и десятую часть от созданного — иль хлеб вырастил, либо шкуру содрал, хоть горшок вылепил. Сказал, что если правильно собирать эти две подати, и сразу в казну их принимать по счету, минуя вороватые руки басурманских дьяков с подьячими, то дохода вполовину больше будет поступать.

— Хм, это он умно поступил, я и сам хочу подушной податью все население обложить, а прочие подати с крестьян убрать. Так сборы намного увеличатся, проконтролировать их легче будет, и монеты к воровским рукам не прилипнут. А то есть у нас тут всякие, за которыми глаз да глаз нужен, и палка добрая в руках пригодится для их науки.

Петр Алексеевич метнул грозный взгляд на «светлейшего князя», который тот встретил с совершенно безмятежным видом, как бы говоря венценосцу — «мин херц, но зачем на меня напраслину возводить, чист я перед тобой аки голубь безвинный».

— Сняв тягости лишние с народа земель хивинских, он у дехкан и горожан опору обрел, и приказал с окрестного населения на службу рекрутов брать и охочих людей. Первый день я еще узрел, когда в Ходжейли несколько сотен людишек сами пришли в полк записаться, никто их не неволил. И всех изменников отловили — Бекович приказал их головы вдоль стен на кольях поставить. Дома и земли в казну отобрал, и все имущество. Драгоценности всякие в хурджин сгребли, большая сумка такая, на верблюдов их вешают. Золотые и серебряные украшения там, басурманские женки такие любят носить, с каменьями разными — яхонтами, изумрудами, алмазами. Денег еще взяли много, сундуки видел сам, с пару десятков нагребли, да несколько шкатулок золотых монет — там больше, чем на полмиллиона таньга серебром было, если по пять алтын на таньга брать, то выйдет…

— Семьдесят пять тысяч рублей, — Меншиков посчитал быстрее Пифагора, и такая тоскливая зависть прозвучала в его голосе, что Петр Алексеевич показал ему кулак.

— Богатый край, если в одном городе столько богатства в одночасье взяли, очень богатый, — задумчиво произнес царь и с немой просьбой в глазах посмотрел на посланца. Тот сразу заторопился с ответом на невысказанный самодержцем вопрос.

— Отправляя меня к тебе, Девлет-Гирей-хан сказал, что как только власть свою установит над Хивой и Ургенчем, то немедленно отправит в Санкт-Петербург посольство с визирем Досим-беком, это канцлер по-нашему так звучит, бывшим казначеем Шергази-хана, что на службу перешел охотно, ибо из дехкан родом своим происходит. А при нем дары будут великие. Мыслю, к концу ноября посольство то прибудет, а задержки ему чинить не станут — о том губернаторы мною в известность поставлены, и письмо твое им, государь, я показал.

Посланец помялся немного и решился сказать правду:

— А золота в Хиве нет нигде. Зато на Иркете есть, и рудное и россыпями — только воевать за него с бухарским эмиром придется. А потому помощь нужна будет — пушками, фузеями да пороховым запасом.

— О том думать будем, как на дары посмотрю, да с визирем переговорю. Тогда и решать будем…

Глава 41

— Что задумал этот русский коназ, что требует называть себя хорезмшахом?! И ведь не отказать ему в этом наглом посягательстве — ведь тогда он может пойти походом на Бухару!

Мухаммед-Хаким-бий был из племени мангытов и к кунгратам относился враждебно. Волей ныне правящего Абулфейз-хана из династии Джанидов, то есть Джучиева колена, Тука-Тимуриды, хитрый визирь был назначен аталыком Бухары, и сосредоточил в руках огромную власть. Вот только удержать ее было трудновато — правители крупных городов, сами эмиры, всячески пытались ослабить влияние Бухарского эмира, чингизида — а потому и хана, вот уже много лет. И добились все-таки своего, превратив нынешнего хана в игрушку в своих руках.

Шесть лет тому назад в результате заговора эмиров был убит Убайдулла-хан, и на престол был возведен его младший брат Абулфейз-хан, слабохарактерный и трусоватый, любящий проводить время в собственном гареме и в беседах с учеными улемами и суфиями. Всю власть в своих руках сосредоточил всесильный аталык Бухары и визирь Джаушан-калмык, правление которого оказалось недолгим, ибо против него единым строем выступили эмиры — и вскоре место близ хана стало вакантным, и на него уселся выходец из родовой знати мангытского племени.

Бухарский эмират раздирали племенные дрязги и споры, переходящие порой в кровопролитные междоусобицы. Вот уже как десять лет как в Коканде началась война против правления бухарских ханов. И теперь на свою голову он настоял, чтобы Абулфейз-хан назначил аталыком в тамошних краях инака племени узбеков-мингов Шахрух-бия.

Казалось, что ситуацию можно исправить!

Но благие намерения зачастую заканчиваются полным крахом, в котором нужно винить в первую очередь самих себя за допущенные просчеты. Там ситуация полностью вышла из-под контроля!

Аталык коварством захватил кокандские земли, всю Ферганскую долину, богаче которой нет земли во всем Мавераннахре, хоть обойди его вдоль и поперек. Шахрух-бий поднял там мятеж против Бухары, и силой выгнал бухарских чиновников и стражников. И провозгласил себя независимым и самостоятельным владыкой кокандских земель.

Нет, не ханом — ими мог стать только чингизид, но первый шаг уже сделан. Но эмиры признали его власть, теперь его сын, благо мать имеет в своих жилах благородную кровь Чингиз-хана, может провозгласить себя сахибкираном, подражая Амир Тимуру. И все — сил у Бухары нет, чтобы подавить этот мятеж, придется смирится с потерей, тем более второй по значимости город — Самарканд — не менее древний и богатый чем Бухара, тоже готов восстать и отделиться.

— И что мне делать, аллах всемогущий!

Мухаммед-Хаким зябко повел плечами — конец октября уже полон прохлады, а по ночам уже ощутимо холодновато. Воевать с мятежниками сил нет, а в подконтрольных городах зреют заговоры, того гляди или отравят, либо зарежут. А могут и накинуть шелковый шнурок на горло и удавить, или острую шпильку в ухо сунуть — хоть в гарем не ходи, приходится опасаться как евнухов, так и наложниц.

Визирь ощущал свою власть сухим песком в ладони — вроде тяжесть есть, но сдавливать нельзя — песок просто струйками попадает на сухую землю. Правитель Шахрисабза, древнего Кеша, эмир племени кенегес Ибрагим-бей приютил бежавшего из Хивы царевича Раджаб-хана, единственного кто уцелел в беспощадной резне, что устроил русский князь Бекович-Черкасский, оказавшийся на самом деле страшным чингизидом Девлет-Гирей-ханом, и что хуже всего — потомком третьего праведного халифа.

Новости из Хивы каждый день приходили такие, что холод леденил кожу, а страх засел глубоко в сердце. Этот хан действительно стал творить такие вещи, что вся чернь по всему Мавераннахру стала ждать его с нетерпением, открыто именую наибом «праведного халифата» и хорезмшахом. Это надо додуматься — отменить все подати и повинности, которые не указаны пророком и не записаны в Коране!

— Сумасшедший… Или он действительно от праведных халифов род ведет, вот кровь и сыграла?!

Вопрос завис в тишине, Мухаммед-Хаким-бей задумался. Новый владыка Хорезма не стал именоваться хивинским ханом, а объявил себя шахом, то есть, претендуя на значительную часть бухарских земель, что раньше входила в это государство, а то и на все — с этого безумца станется.

Страшный человек коназ урусов, и очень опасен — собирает сарбазов, учит их «огненному бою». «Падишах Севера» отправляет ему отряд за отрядом опытных воинов, что победили «короля Севера» — о событиях долгой войны между ними в Бухаре хорошо знали.

Этой весной Абулфейз-хан отправил к царю Петру посольство Кули-бека топчи-баши, с целью выяснить, что будет вскоре делать князь Бекович-Черкасский, который собирал большое войско в Астрахани, где по его приказу схватили бухарских купцов. Правда, полтора месяца тому назад они прибыли под охраной русских «стрельцов» и страшных яицких казаков с богатыми товарами и грузами — никого из них не обидели и не ограбили. Так что половину задачи Кули-бек выполнил, осталось надеяться, что хитрый посол сможет договориться с царем Петром. И тот не отдаст приказ Девлет-Гирею-хану вторгаться в Бухару — а ведь у того уже сейчас две тысячи урусов с ружьями, и три тысячи сарбазов — но тех еще учить нужно. Но всадников много — полтысячи гвардии из свеев, две тысячи казаков и пять тысяч хивинской, ногайской и каракалпакской конницы. И самое страшное — у хорезмшаха три десятка пушек, из которых он истребил воинство Шергази-хана. И смертоносные ружья, вставать против которых безумие!

— А может, как-то договоримся с ним?! Отдам Чарджоу, все земли по Сырдарье — все равно они не наши, пусть воюет с кайсаками и кокандцами. Война ослабит наших врагов, а мы усилимся. Пусть и с туркменами повоюет всласть — у тех обид к нему много. Да еще с персами поневоле схватится — тем не понравится, что уже будет два шаха.

Аталык задумался — ситуация стала видеться в несколько ином свете. Если раньше он категорически не воспринимал титул хорезмшаха, то теперь был готов хоть прилюдно признать этот титул — осталось только уговорить Абулфейза-шаха, и дело будет сделано. А заодно разрешить хивинцам закупить древесный уголь и сосновые бревна — в предгорьях росли прекрасные леса, и там издревле рубили толстые деревья.

И следует понять, почему новый хорезмшах приблизил к себе мангытов, ведь он сам из этого племени. Может быть здесь кроется разгадка тайны или намерений «белого падишаха»?!

— Жаль, что Девлет-Гирей отказался продавать ружья и порох, но можно их изготовить, мастера в Бухаре лучше, чем в Хиве. Но пока стоит кормить голодного тигра мясом, и лишь когда будут сделаны фузеи, то застрелить хищника, чтобы на соседей не бросался!

Глава 42

— Рубить не дам, всего три леса на весь Хорезм, и этот самый большой. А вам, морякам, его на год хватит — все вырубите, одна пустыня останется. Да и не годятся карагачи да тополя с ивами на постройку кораблей. Ты о деле думаешь, понимаю, а я обо всем крае попечение иметь обязан и заботу — чтобы потомкам нашим осталось. И учти, этот лес единственный на все государство, только в нем благородный олень обитает, кабаны, и пустынный тигр с леопардом там могут встретиться…

— Так хищники это свирепые, их убивать надо, — лейтенант Кожин ощерился. Как и все русские, привыкшие к обилию лесов, он совершенно не понимал, почему хорезмшах уцепился за небольшой тугайный лес, который так нужен для постройки кораблей. Ведь государь Петр Алексеевич никогда не шутил со своими приказами, и если царь отдавал их, то требовалось выполнять кровь из носа.

«Реликтовый лес уничтожить не дам — до 21-го века лишь небольшой кусочек дошел, единственный на всю Каракалпакию. А тут двадцать на десять верст. Не дозволю порубку, его своими личными угодьями для шахской охоты объявил, истреблять живность никому не разрешу — стражников и егерей с лесничими везде поставлю.

Хрен вам, а не древесину!»

— Это моя земля, и в ней мои законы, лейтенант. Ты ведь знаешь, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят?! Так и здесь — таковы правила, и их соблюдать все обязаны. Со всех городов и селений соберут высушенные бревна, какие есть потолще. Лесопилку поставишь, плотину возведем для запруды — и пилите на здоровье. Пяти сотен бревен хватит?!

— Хватит, ваше величество, — титул Кожин из себя кое-как выдавил, и не стал бы, но Петр Алексеевич таким мелочам внимание пристальное уделял. Да и Бекович-Черкасский, раз хорезмшахом стал, за непочтение мог обидеться. А там и секим-башка могла быть — это название все хорошо усвоили, благо масса примеров была.

— Малую галеру заложим, и полдюжины стругов, к лету управимся. А по весне и в плавание можно пускаться — озеро огромное, берегов не видно, как у моря Азовского.

— Море оно и есть, и шторма на нем такие бывают, что любой корабль потонет, али на берег выбросит. Так что это при постройке учитывай. А еще то что реки неглубокие, отмелей на них много, вода с песком идет. Если осадку у галеры больше двух футов сделаешь, может днищем на мель сесть. И учти — каждый год лоции менять надобно, одни банки песчаные размывает, другие наносит. Таковы здешние речки — и нрав их коварный. Если русло изменит во время паводка великого, то целые города в пустыне бросать приходится — Гургандж, поди, видел?

— Видел, и минарет там высоченный, выше любого маяка.

— Вот и занимайся своими делами — два селения к верфи приписал — припасы вам для прокормления всякие дадут, хлеб и овощи всякие, фрукты там. Овец пригонят — плов сварят. В саманных домах селитесь — тут из бревен дом построить — по цене дворца выйдет. Дорого здесь дерево — верблюжьими кизяками топите, они у бактрианов на все случаи жизни. От возгонки сажи после сжигания кизяка нашатырь извлечь можно, а если ртуть им обработать, то оная гремучей станет — а это основа капсюлей…

— Чего-чего делать то надобно?!

Моряк настолько ошарашенно посмотрел на него, что Бекович осознал, что сильно увлекся. Месторождение ртути он знал, где найти, объездил края в свое время. Изготовить капсюльный состав не проблема, если ингредиенты есть, научить можно — а колпачки не запалы, пальцы не оторвет. Изготовить латунь не проблема — и цинк, и свинец для пуль, и сера для приготовления пороха найдется. Просто нужно знать, где искать, а предгорья сами по себе целая кладовая полезных ископаемых.

— Потом делать будем, пока не забивай голову. На свете много чего есть интересного и необычного!

Отмахнулся Бекович — открывать знания царю Петру за здорово живешь, он не собирался. Ведь капсюльные колпачки практически не дают осечек, в отличие от того же пирита или кремня. И во время сильного дождя выстрелить можно, тогда как на открытой полке порох моментально намокнет. И главное — казнозарядное ружье сделать можно, с нарезным стволом, да бумажный патрон. Благо хлопка тут белое море, в советское время вся Ферганская долина ватой, как снегом, была усыпана. И что хорошо еще — ремесла здесь сильно развиты, все же цивилизации две с половиной тысячи лет, сюда сам Александр Македонский походами ходил, Греко-Бактрийское государство было обширное и развитое. О чем свидетельствовали огромные россыпи золотых и серебряных монет — в сундуках сокровищницы имелись даже полустертые драхмы с изображением совы, символом античных Афин. Он даже представил, что ими возможно расплачивался Перикл или Сократ, Платон или его заклятый друг Аристотель.

Так что пришлось распорядиться создать нумизматический музей — историков, как и поэтов, в Хорезме всегда доставало, ведь в медресе давали исключительно теологическое и гуманитарное образование. А заодно создать архив в отдельно отведенном здании — древних свитков на разных языках было множество, и требовалось во всем тщательно разобраться, благо имелись знающие смотрители.

— Ладно, иди пока — делом займись, рыбаки тут есть, и немало, лодки имеются. На службу найми тех, кто по реке плавает и хорошо ее знает вплоть до верховий — лоцманы зело нужны будут. И на Арале также — море обследуй внимательно, определи места, где городки построить можно, на колодцы внимание обрати. Если что, то в нужных местах опреснители поставим — в жаркие дни, а они тут почитай все лето, солнце само их нагревать будет. Ты их уже видел?

— Да, ваше величество, в Астрахани еще — зело полезная штука для пустыни, где соленая и горькая вода есть, а пресной мало. В плавание уйду, как подходящее судно построим.

— Учти, зимой северная часть Арала замерзает, да и штормит всегда — лучше не соваться. И в воде на зиму суда не оставляй — на берег вытаскивайте, тогда долго служить будет, и дерево меньше гнить станет. Дорого оно здесь, ценить его нужно и бережно относиться.

— Да я уже понял, — буркнул моряк и склонился в поклоне — строптивец унял свой характер, больно вознесся Бекович, на которого он доносы царю Петру писал. Но моряк дельный, умелый и знающий, так что новоявленный шах отпустил его мановение длани. И задумался, оставшись один — только на отдалении от беседки стояли телохранители в своих серых с серебром халатах, до зубов вооруженные и очень внимательные, ибо в случае гибели правителя от рук убийцы, все они ненадолго его переживут, как и семьи — жены и дети, родители.

Какие времена на дворе, такие требуются и гарантии! Железобетонные, на крови и смерти замешанные — иного сейчас не приемлют!

Бекович взял с блюда персик, впился зубами в сочную сладкую мякоть. Бросил косточку, вытер пальцы и рот платком.

— Надеюсь, Досим-бей выполнит свою миссию, и наши подарки царю по сердцу придутся. Может и удастся спасти Алексея, выкупить его голову. По крайней мере, я сделал все что мог — царевич намного лучше вечно пьяной блудливой мачехи, или двоюродной сестрицы Анны Иоанновны, или даже сродной младшенькой Лизоньки, что ему самому в дочки годиться. А заодно привезет картофель, помидоры и табак. Кукурузу, капусту и огурцы здесь уже выращивают, а вот для подсолнечника слишком жарко. Да и в мое время его не растили, так изредка встречались. Хорошо бы с чаем попробовать — может кусты и приживутся…

Бекович тяжело вздохнул — зеленый чай шел караванами из Китая, по «Великому шелковому пути», тючки с ним стоили баснословно дорого, но на него уже все «подсели», чайхана в любом селении была. А вот в Индии данный напиток пока не получил распространения, хотя в Ассаме в джунглях было много дикорастущего чая, причем отнюдь не кустами, а деревьями. Как он помнил, лишь в начале 19-го века англичане там начнут устраивать в Индии и на Цейлоне огромные чайные плантации.

Потому в голове родился план — привезти из Китая несколько сортов чайных кустов, причем приоритет отдать тем, которые выращивают высоко в предгорьях с их колебаниями дневной и ночной температуры. Ведь чай в его время выращивали в Персии, на южном побережье Каспия, в той же Гиляни, да азербайджанской Ленконрани. Да и в Казахстане, как он знал, в советское время эксперименты проводили на Сырдарье, а там ведь намного севернее Хорезма или той же Амударьи в верховьях.

— Дело стоит того — плантации великую пользу принесут. Если Петр свой персидский поход устроит, то и мне надо будет свою долю урвать — хорезмшах я или кто?! Но тогда надо как-то «отжать» или выпросить крепость на Мангышлаке, или туркмен начать присоединять понемногу. И выйти к Красным Водам с другой стороны. Стоит овчинка выделки, ох как стоит, и время есть на подготовку!

Бекович задумался, постукивая пальцами по блюду — ломоть ароматной дыни вздрагивал. До похода Петра оставалось четыре с половиной года, а за это время было необходимо повести реформы, создать регулярную армию, построить первые мануфактуры и заводы, начать добывать золото и серебро, а также другие полезные ископаемые.

Но все это невозможно сделать, ибо Хорезм малолюден и беден ресурсами, нужно покорять богатый Мавераннахр, начинать войну с Бухарой. Вот только там населения раз в десять больше, и таких городов как Хива или Хазарасп там много, а у него ровно полдюжины. Триста тысяч народа против трех миллионов — рискованное противостояние.

Одно хорошо — у соседа полный раздрай идет, эмиры не желают подчиняться Бухаре, Коканд с обширной Ферганской долиной отпал. Так что если царь Петр Алексеевич даст ружья и пушки, да солдат, то не грех такой ситуацией воспользоваться…

Глава 43

— Великий падишах Севера, государь и царь Петр Алексеевич, прими дары от хорезмшаха Девлет-Гирея, что преподносит тебе их с великим почтением. Желая твоего высокого покровительства и братской дружбы, как между монархами и положено, ибо они одной владыческой крови, и их властвование самими небесами благословляется. И позволь мне слуге верному хорезмшаха, визирю Досим-бею, спросить тебя, ваше царское величество — по здорову ли ты, нет ли хворости какой?!

— Здоровы мы, чего и тебе желаем, визирь! По здорову ли младший брат мой, его шахское величество Хорезма Девлет-Гирей, славный потомок родового корня Чингиз-хана?

Царь Петр Алексеевич говорил громко, на весь зал, в котором, несмотря на полдень, было сумрачно — все же конец ноября в столице, в его любимом «Парадизе». Свинцовые тучи нависали над строящимся городом, дул порывистый ветер с залива, шел мокрый снег, облипавший стены и крыши возведенных дворцов и зданий.

— Когда я уезжал из Хивы, дабы припасть к подножию трона великого падишаха Севера, хорезмшах Девлет-Гирей был в здравии, чего и вашему величеству искренне желал.

Визирь отвечал царю с низким поклоном, подобострастно, чуть заискивающим тоном. Они оба разыгрывали написанные заранее роли в действе, что сейчас шло перед глазами не только собравшихся европейских посланников, которые отчаянно силились понять, что перед ними происходит на самом деле, а перед представителями монархов двух значимых стран Востока — турецкого султана и персидского шаха.

А вот те мгновенно осознали суть происходящего, и оно им сильно не понравилась, особенно персидскому представителю. Еще бы — русский царь отправил послом в Хиву своего чингизида с сильным отрядом войск. А тот свергнул Шергази-хана с престола, разгромил его армию, которая большей частью, согласно древним традициям, перешла на сторону победителя, и стал новым хивинским повелителем.

Но это еще полбеды — этот проклятый вероотступник и прихвостень шайтана Девлет-Гирей провозгласил себя хорезмшахом, династия которых прекратилась после завоевания Хорезма Чингиз-ханом пятьсот лет тому назад, когда шахский титул перешел к законным владыкам Персии. И теперь, прилюдно, во всеуслышание русский падишах признает своего князя Бековича-Черкасского хорезмшахом.

Да за меньшее войны начинали!

Теперь шахиншах обязан или начать войну с русскими и хивинцами, либо признать новоявленного шаха Хорезма. В последнем случае на стороне Девлет-Гирея вековая традиция, он не самозванец, а чингизид, а потому может быть ханом. А также и то, что в древнем Гургандже правили шахи, которые распространяли свою власть не только на Мавераннахр и Хоросан, но на всю Персию и часть Афганистана.

Представитель Оттомонской Порты моментально оценил коварнейший поступок русского царя, который шесть лет тому назад получил от султанской армии громкую оплеуху на Пруте и подписал унизительный мирный договор, который дезавуировал все достижения Азовских походов. Ослабить векового врага — Персию — да еще чужими руками, было слаще халвы, вот только захват Хивы это уже чересчур как-то. Слишком вызывающе, что ли. Хотя экспедиция замаскирована под посольство, но то, что во главе ее правоверный, к тому же потомок Чингиз-хана, не давала возможности выразить свое неодобрение, тем более, что данный поход задевал интересы не османов, а персидского шахиншаха. А вот ударить последнего в спину, когда тот пойдет с армией на Хиву, представлялось весьма выгодным делом, так как можно было прибрать к рукам султана обширные владения. Так что поставь русские хоть двух шахов, можно было не сомневаться, что владыка Блистательной Порты признает обоих.

Если бы не одно «но», убийственное и неприемлемое — захватившего Хорезм шаха уже именовали не просто потомком праведного халифа, но его наибом — то есть заместителем — за его странные реформации, идущие на благо одной лишь черни. А вот слухи о сих действиях, таких как возвращения лишь к уплате податей предписанных пороком, разошлись по всем мусульманским странам с быстротой молнии. А такое было чревато бунтами и мятежами, тем более что султанам Блистательной Порты принадлежал титул «халифа» — главы всех правоверных.

Так что выходка Девлет-Гирея наносила сильный удар как по шахиншаху, так и по султану одновременно — у них появился враг, напрямую оспаривающий положение. Но пока ситуация не прояснилась, послы не сговариваясь, решили признать за Бековичем право быть хивинским ханом. Но после заявления русского царя стало понятно, откуда ветры дуют.

На бухарского посла Кули-бек топчи-башу смотреть было интересно — на бледном лице на одно мгновение после слов русского царя застыло выражение жуткого страха. И понять его было можно — среди эмиров брожение, никто не хочет признавать власть хана, все точат сабли и ножи. А если состоится вторжение хивинцев, поддержанных русскими, а в этом уже не было сомнений, то Бухаре не выстоять. Захвачен будет весь Мавераннахр, или его значительная часть — противостоять с копьями и саблями против пушек и фузей ополчение местных эмиров не сможет, несмотря на многочисленность — его просто сметут огнем.

Вот и стоит бледным Кули-бек — подарков от своего хана он не привез, так, чуть от себя отдарился, бедненько так. Послов не выручил — их отпустил Девлет-Гирей-хан, так что ничем своего повелителя он не обрадует. Хотя посол и старался, прекрасно зная русский язык — его мать была наложницей, купленной у хивинцев рабыней, которую захватили в набеге на северные русские городки. Девиц охотно покупали бухарские купцы — девственницы стоили неимоверно дорого. Отец Кули-бека купил девушку и взял не рабыней, а наложницей. Более того, разрешил потом остаться в православии — очень полюбил свою белокожую красавицу.

Недаром говорили, что в крови узбекских эмиров Бухары половина русской крови, а у хивинских беков она на две трети персидская — на землях Хорезма очень любили красивых персидских невольниц. Таковы были вкусы местной знати. Они всю жизнь промышляли не работорговлей, как бухарцы, а разбойничьими набегами на соседей.

— Великий падишах Севера, — хорезмский посол низко поклонился, — позволь показать тебе дары, пусть и недостойные тебя, но мой повелитель хорезмшах Девлет-Гирей смиренно просит своего старшего брата их принять — они от всего сердца дарованы покровителю.

— Да, пусть внесут дары, — Петр оживился — он их не видел, имел только тайную беседу с послом. Но о том, что прибывшее посольство сопровождал караван из сотни верблюдов с подарками, знал прекрасно — и теперь царю не терпелось посмотреть на присланное. Все же на экспедицию было истрачено больше двухсот тысяч рублей. Государь был от природы скуповат, и сейчас надеялся, что подарки хоть немного окупят его расходы.

По знаку Петра Алексеевича высокие двустворчатые двери распахнулись, все европейские посланники с нескрываемым интересом стали смотреть на нескольких небольшого роста хивинцев, что по трое вносили в просторную залу длинные рулоны свернутых ковров…

Глава 44

— Мин херц, откуда у них столько золота?! Да тут на сто тысяч червонцев, никак не меньше. Да еще драгоценностей на все двести тыщ — с ума сойти можно! Это же какие денжища без толку лежат?!

От горячечного шепота Меншикова, стоявшего за плечом, захотелось отмахнуться как от назойливой мухи, но Петр Алексеевич сдержался. Только немного дернул рукою, и его наперсник, знавший повелителя с младых лет, тут же унялся, только засопел натужно. Покосившись, монарх увидел, как горят глаза у «светлейшего князя» — да оно и понятно, его самого пробрало до самых печенок видение высыпанного из небольших ковровых сумок золота, небрежно сваленного хивинцами, относившихся к драгоценному металлу без всякого почтения, в одну большую медную лохань.

Два преображенца, крепкие, чуть ли не саженного роста гренадеры, занесли по последнему хурджину — сумка весом в два пуда изрядно оттягивала им руки, лица дюжих гвардейцев побагровели. Вроде и невелика по размеру ноша, но золото очень тяжелый металл, даже чугун намного легче. Солдаты поставили сумки на расстеленный перед троном ковер, и два ловких хивинца ловко открыли их. Поднатужившись, вдвоем подняли хурджин и стали медленно высыпать его содержимое в лохань. Вниз со звоном посыпали не самородки или золотой песок, и даже не небольшие бруски желтого металла, а монеты — золотые кружки падали мелодично, причем высыпали их так ловко, что ни один кругляш не упал на ковер.

Петр посмотрел на четыре открытых шкатулки, причем тоже из золота, стенки представляли различные узоры умелой чеканки, крышки были откинуты. Три из них, наполненные до краев всякими украшениями, принадлежали ему, а еще одна была подарена визирем супруге Екатерине — та во все глаза уставилась в причудливую игру драгоценных камней. От зажженных свечей синие, зеленые, желтые, розовые и алые камни переливались всевозможной гаммой цветов, отражаясь на благородном золоте и серебре оправ, ожерелий, подвесок, фермуаров и колье непередаваемой игрой. Смотреть на все это великолепие можно было часами — женщины вообще падки на подобные зрелища, забывая обо всем в жизни.

Вот только сам Петр Алексеевич сохранял полнейшее хладнокровие, поглядывая на европейских посланников, лица которых с каждой минутой вытягивались, на них застыло ошарашенное выражение, особенно у английского и голландского дипломатов. Было видно, что они уже прикинули сумму подношений, пересчитали ее в гинеи или гульдены, и теперь лихорадочно соображали, а как легче добраться до затерянной в пустыне страны, где даже просыпанный на ковер песок был золотым.

Вот оно, сказочное Эльдорадо, которое раздобыл себе русский царь! И не хочет ни с кем поделиться приобретенным!

— Мин херц, но это трудно оценить…

Голос Меншикова осекся, и было от чего — теперь в зал входили гвардейцы из Семеновского полка, ставя на ковер различные золотые и серебряные блюда и чаши, кувшины и тарелки. Все предметы были украшены чеканными узорами, многие каменьями. Царь вспомнил свои подарки, которые он послал Шергази-хану, убитого Бековичем — смотрелись они как милостыня нищему, по сути, прямое оскорбление, которое необходимо было смыть только кровью. Так что невольно он сам спровоцировал войну, в которой, к счастью, победил его ставленник.

На ковер теперь укладывалось оружие — с десяток сабель, с золотой насечкой, в каменьях. Каждая в богато украшенных ножнах — тысячи четыре рублей каждая, а то и более, цена у таких весьма высокая. А семеновцы все шли и шли, выкладывая на ковры рулоны драгоценного шелка — дамы в зале усердно заработали веерами, от вида этого великолепия многие из женщин побагровели даже под толстым слоем пудры и белил. А глаза буквально разгорелись, когда появилась вытканная золотой нитью парча — даже маленький рулон ее представлял огромную ценность.

Гвардейцы с невозмутимым видом принялись аккуратно укладывать шкурки каракуля — овца овцой, как не крути, но царь хорошо знал их ценность — как у самого дорогого аглицкого сукна втрое большего по весу. А стопки шкурок росли прямо на глазах, превращаясь в три солидные колонны, которые быстро росли — вначале по колено, потом по пояс, а последние уже чуть ли не в рост высоких гвардейцев — зрелище впечатлило всех собравшихся в зале. Многие европейцы даже дышать перестали, обозревая ошалевшим взглядом все это великолепие, и такая жуткая смесь зависти и алчности иногда проявлялась на их лицах. Но тут же силой воли они возвращали привычную невозмутимость с презрением — мол, и не такое видели, так что ты, московский царь, нас этим зрелищем не удивил.

Однако Петр Алексеевич уже прекрасно знал эти лживые повадки — прошло уже почти двадцать лет, как он впервые побывал в Европе, и смотрел на все, разинув рот. Многое тогда казалось удивительным в Амстердаме или Лондоне, где на него смотрели как на дикаря, только белого своей кожей, а не арапа, как его бывший слуга Ганнибал, или кафра.

— Великий падишах Севера, — визирь старательно выговаривал трудные для него слова, но за два месяца дороги этот умный и очень трудолюбивый от природы сарт, да к тому же хорошо образованный и знающий множество наречий, научился вполне сносно говорить на русском языке. А может быть еще и потому, что одна из его любимых наложниц была обрусевшей степнячкой, причем знающей такие слова, которые женщине неприлично произносить в любом обществе.

А еще он прекрасно понимал ситуацию, видя с каким вожделением, все европейцы смотрят на выставленные прилюдно невиданные богатства. Так что алчность охватила всех русских вельмож, и особенно советника царя, а также жену монарха. И никто из них даже не догадывался, что это была значительная часть богатств Хивы, которую собрали с невероятным трудом. Но это была лишь наживка, необходимая жертва, чтобы добиться того, что повелел ему хорезмшах, хитростью и коварством которого он уже восхищался, искренне считая что тот достоин стать владыкой всего края, а он сам, соответственно, стать визирем третьего по своей мощи мусульманского государства, а лучше первым — но то со временем будет.

— Великолепные кони посланы в дар — ты ими можешь наделить самых достойных из своих витязей и генералов, если сочтешь их недостаточно пригодными для себя, — визирь поклонился, и взял в руки шкатулку, откинув крышку. — А здесь учрежденный хорезмшахом Девлет-Гиреем орден Солнца Хорезма. Мой государь смиренно просит тебя, великий падишах, возложить на себя первый знак и ленту этой награды! Прими орден и кавалерию, ты самый достойный из правителей, которых мой государь знает!

Этот момент был заранее обговорен, и Петр Алексеевич извлек из шкатулки зеленую с двумя былыми полосками по краям шелковую ленту — расторопный Меншиков тут же помог расправить ее на груди и спине. Дальше появился ромбовидный золотой знак из золотой проволоки, представлявший сложный узор, усыпанный сверху бриллиантами. На массивной цепи из того же металла, украшенной эмалированными бляшками. И большую звезду, похожую на Андреевскую размером, но отлитую из золота и обильно украшенную небольшими бриллиантами. Лучшие ювелиры Хивы три дня трудились без сна и отдыха, но сотворили не только это чудо.

— Великий падишах! В этом ларце ордена Короны Хорезма — ты их можешь вручить наиболее достойным вельможам, который на твой взгляд заслуживают награды. А вот здесь, — Досим-бей извлек бархатный футляр и открыл его — внутри сверкнул алмазами ромб, точно такой же как только что врученный, только основа его была из серебра. По обе стороны от него были точно такие же по форме награды, но меньшего размера.

— А это орден Луна Хорезма, ибо если великий падишах подобен солнцу, что сияет над его верноподданными, то его достойная ханум как Луна отражает его блеск. А два малых знака для ее избранных дам, достойных жен великих супругов, твоих преданных сановников!

Петр Алексеевич взял в руки футляр, подержал его, всматриваясь в искус изготовленные знаки. Такого царь не ожидал, а потому задумался…

Царь курил трубку, отойдя от своего любимого токарного станка, на котором только что закончил работать. Петр Алексеевич уже несколько дней размышлял над предложением Бековича, но все еще не мог принять решение. Угрюмо посмотрел на разодетого Меншикова, что нацепил на себя сразу пять «кавалерий» — двух «орлов» — прусского Черного и польского Белого, датского «слона», андреевскую и новую — короны Хорезма, самой нарядной и ценной — золотой ромб которой буквально был усыпан зелеными изумрудами и алыми рубинами.

— Что скажешь, Данилыч?!

— Отправь ты блудного сына в Хиву, мин херц. Ведь что выходит — если Алешка не примет край, как твой сын, то его оставит за собой Бекович, а он не станет отправлять тебе столь большие подарки как эти. Алешка же проконтролирует, и все пересчитывать будет, особенно когда до золота Еркета доберутся. Только царского сына они примут, а более никого — в краю ведь наших войск почти и нет, и для Бековича никто не указ.

— А если я тебя с войском отправлю?

— Готов отправится, государь, токмо рать нужно немалую — тысяч двадцать драгун и казаков, — Меншиков отвечал браво, а глаза подозрительно заблестели. Это сильно не понравилось Петру Алексеевичу, который хорошо знал своего любимца, и монарх раздраженно буркнул:

— Дров ты там наломаешь, Алексашка, так что тут оставайся. Рано тебе еще — а вот когда золотишко добывать начнут, тогда и нужно будет брать весь край под свою руку. Так что пускай Алешка едет, смирю себя — не стану его на дыбе ломать. А там посмотрю на сына непотребного — не справится в Хиве, то казню, как и Бековича — не нравится мне этот хорезмшах с такими просьбами, мыслю, что юлит и хитрит князь.

— Так он такой и есть, государь — иначе бы не взял Хиву, хитростью хана одолел. Все же басурманская страна, без этого там никак.

— Вот и я о том мыслю. А пока его нельзя трогать — пусть Бухару завоюет и золото начнет добывать, а потом ты с «помощью» явишься, дам тебе драгун и казаков с пушками. А что по поводу Персии думаешь? Нужно нам все побережье Каспия под себя брать?!

— Нужно, государь! Опять же в Гиляни хлопок растят и рис, тепло там — может кофе и чай там расти будут, все казне прибыток, как и шелк с каракулем. Да и путь в Индию откроем — а там богатства несметные накоплены, нам во благо пойдут…

— Вижу, уже воровать, Алексашка, ты решил, кубышку свою набить, как глаза у тебя забегали!

— Да нет, государь, о пользе державы нашей только думаю. Богатства там неслыханные. Ты из казны на поход Бековича триста тысяч потратил, а вдвойне все вернулось уже, да еще флот остался построенный, с крепостью, что воротами на Хиву является. А вот Мазендеран персидский, как завоюем, нужно хорезмшаху отдать, пусть его обустроит, и еще одну караванную дорогу на Хиву проведет — а мы потом все отберем и войска сам поведу — по карте смотрел — вроде близко и речки есть — будет, чем коней поить.

— Хорошо, — Петр раскурил трубку, — отдаримся тысячей рекрутов обученных, сорок пушек дам, две тысячи пудов пороха и три тысячи фузей разных и пистолей. Свинец получит, генерала толкового в помощь отправлю, присмотрит там. Сукна не дам — у него и так много разного добра. Кавалерию Андреевскую получит с чином генерал-аншефа и достаточно. Визирю парсуну мою с алмазами вручить, и подарки достойные. Да крепость святого Петра передам подарком — все равно там наш торг будет. Пусть ее хивинцы пока содержат, накладно для казны нашей. А мы ее потом отберем, причем без боя — она для них будет как чирей на заднице.

Царь медленно прошелся по мастерской, размышляя. Затем подытожил разговор твердо и уверенно:

— Как только мир со шведами заключим, сразу походом на персиян пойдем. Но пока готовиться к нему будем — три али четыре года потребно. А потом на Хиву двинем — Бекович полностью покорится, вот еще — «младший братец» у меня выискался, курам на смех. Я потому хивинские подарки европейским гостям показал, как и признал сего «хорезмшаха», чтобы внимание отвлечь — пусть англичане помучаются, а мы в Индию свой путь проложим, и золото Еркета нашим будет!

Глава 45

— Вот с этой армией мне и придется создавать «Великий Туркестан» в самое ближайшее время — лет за десять, но может и двадцать, но то самый крайний срок. Мне как раз к середине шестого десятка возраст подвалит — по нынешним временам чуть ли не старик.

Бекович окинул взглядом марширующих на обширном плацу сарбазов. Их желтые халаты в черную полоску как нельзя лучше подходили в качестве обмундирования. Под цвет местности пошитая униформа отлично маскировала солдат. Халаты с шароварами и сапогами удобны в ношении в отличие от европейского обмундирования, совершенно непрактичного и в материале, и в размерах — особенно бесили башмаки, которыми можно было черпать песок, как поварешками, и треугольные шляпы.

Дороговаты халаты из сукна, но дело того стоило — зимы тут не шуточные, иной раз морозец пробирает, а так вполне комфортно, сарбазу тепло. А летом все получат полотняные рубашки и штаны, халаты из бумазеи, да видоизмененные под местный головной убор знаменитые туркестанские панамы. Последние ему приходилось носить в давние для себя времена, они подходили как нельзя лучше, также как и легкие ботинки с высокими голенищами. Так что лучше один раз хорошо вложится, но обеспечить всю армию нормальным обмундированием, подходящим для жаркого климата — все же семь месяцев сплошное лето.

Армию Бекович решил сколачивать на профессиональной основе, отбирая самый пригодный для службы человеческий материал — неприхотливый, выносливый и здоровый. Если не хватит тех, кто по собственной «охоте» пойдет, то есть рекрутские наборы. При многолюдности местного населения проблем с подбором служивых не будет, тем более что льготы и привилегии у служивых дадены им значительные, а многие кочевые народы чрезвычайно воинственны, и прекрасные «природные» всадники, выросшие на коне. А кавалерия и ездящая на конях и верблюдах пехота при здешних просторах самое то, особенно при поддержке орудийных запряжек.

— Мануфактуры настоятельно нужны, сукно и полотно в промышленных объемах ткать. И доходность станет приличной — еще одна экспортная статья для государства, да и обеспечение нужд населения станет непритворным — домотканым полотном тут не обойдешься.

Бекович задумался, он все тщательно взвесил. Производимого хлопка хватит на все задумки, нет нужды покрывать страну арыками и гнать «белое золото» любой ценой, губя процветающий край — море обмелеет, превратившись в горько-соленые лужи, земля будет сплошняком отравлена пестицидами — экологическая катастрофа и полная задница, фигурально выражаясь. А потому требуется разумная экономическая политика с учетом интересов будущих поколений.

А ведь кроме хлопка есть еще шерсть — овец много, а если закупить длинношерстные породы у европейцев, акклиматизировать их, то доходность резко возрастет — местные жители прекрасные овцеводы. Плюс увеличить посадки тутовника — здешний шелк уже и так отправляется в соседние страны большими партиями. А еще выращивается лен и конопля — а их ценность немаловажна, ведь флот на Каспии заводить придется, а для кораблей паруса и канаты необходимы.

— Может быть, мне стоит европейцев на гашиш с опиумом подсадить?! Вот и уймут свои экспансии по всему миру, в наркотическом дурмане пребывая! Мысль, конечно, интересная, надо ее хорошенько обдумать. Тут уже и собственных наркоманов хватает, надобно строжайшие запреты ввести и со здешних «наркобаронов» шкуру содрать!

Бекович ухмыльнулся, представив как под сводами английского парламента клубиться густой дым, депутаты из палаты общин курят «косяки» и беспричинно смеются. А вот лорды ведут себя «чинно и благородно», только бурлит время от времени благоуханная вода в кальянах, и сладковатый запах гашиша дурманит им сознания — отчего все пребывают в нирване. Картина была настолько ощутимой, будто появилась в реальности.

Но тут же показался в тумане высоченный первый русский император с налитыми кровью глазами, с окровавленным топором в руке, и с «косяком», прилипшим к губе — обычная самокрутка. В точности, как сержант Прохиндеев (вот уродился же с такой фамилией) с дурными глазами после дозы гашиша — за неимением водки многие советские солдаты отведали в Афганистане этого дурманящего зелья. Хотя командование с данным злом беспощадно боролось, вот только политинформации плохо стресс снимали, как и комсомольские собрания.

Видение будущего императора Петра Алексеевича, пребывающего в наркотическом дурмане, оказалось настолько страшным, что Бекович сразу вздрогнул и очнулся от грез.

— Ну его на фиг — пусть водку пьет, от нее хоть голова дурная и с похмелья тяжко, но гашиш напрочь «башню» срывает. Лучше уж британским колонистам в Америку эту гадость тюками поставлять.

Александр пожал плечами, осознав, что применение такого оружия как наркотики палка о двух концах, и неизвестно какой из них больно ударит. Вроде бумеранга — выкинул, а он обратно прилетит и ударит. Так что лучше не торопиться, а все тщательно обдумать. Особенно с опиумом — в качестве болеутоляющего средства он наиболее хорошо подходит.

— Ряд медресе надо лечебными делать, поднимать все старинные рукописи — здесь ведь Ибн Сина, известный европейцам как Авиценна трудился, да и другие известные лекари. А ведь их наследие обширно и сохранилось — нужно книгами издавать. Ох, дел то сколько!

Мысленно он уже давно ничего не записывал — пододвинул специально сшитую для него тетрадь, где страницы были озаглавлены по разделам — «Военное дело», «Мануфактуры», «Города», «Руды» и прочие, нашел нужный и вписал несколько соображений. Подумал немного, и в графе исполнители указал куш-бека, благо сарт, находящийся на этой должности был хорошо образован, энергичен и исполнителен. Так что найдет нужных врачей, да и займется реформами, а потом важно толкового «министра здравоохранения» подобрать, и все вопросы подготовки с «министерством просвещения» вдумчиво согласовать.

— За что не возьмись, а все одно за другое цепляется. И самое главное, тут товарищ Сталин полностью прав, это кадры!

Бекович задумался, щелкнул пальцами — стоявший на отдалении слуга тут же бросился к небольшой печи. Там в джезве ему уже сварили кофе — его запах доносился до беседки и чрезвычайно будоражил. Дождался, пока ему не принесут маленькую чашечку — отпил горького напитка, блаженно закрыв глаза. Кофе доставили персидские купцы, которые купили его у арабов в Йемене и перепродали втрое дороже. Однако чашечка арабики того стоила, и если в дополнение к традиционным чайханам добавятся персидские или турецкие кофейни, только во благо пойдет.

«Если удастся выцарапать Алексея, то половина дела совершена — свой император на престоле, к тому же благодарный за спасение, хороший козырь при последующих раскладах. Для того я и выгреб все золото, должны же они разжечь аппетит и поверить, что получат намного больше, если отправят ко мне царевича. Если этого не произойдет, то следует ожидать новой экспедиции — за золотом Еркета, которого нет.

И тогда будет война, а добываемое в Кызылкуме золото станет кровавым. Отправят Меншикова с корпусом, и он раздавит тут все, и пограбит. Но край не удержит — с басмачами столкнется. Нужно любой ценой выиграть время. Через семь лет умрет Петр, и даже если его жена будет править два года, что сомнительно, потом власть перейдет к Алексею. А он сделает все, чтобы не потерять Азербайджан и Гилянь — это хлопок и сахарный тростник, будущие плантации чая. Жирный кусок — так что будущие походы в Среднюю Азию царям уже будут не нужны.

Ведь в перспективе имеется выход на богатейшую Индию. К тому же серебра много на Алтае, а золота на Урале и Амуре — тут можно русских подтолкнуть к более раннему освоению всей Сибири и Дальнего Востока, включая будущие американские владения на Аляске. Там золото тоже есть, как и в Калифорнии — форт-Росс, что рядом с будущим местом Калифорнийской «золотой лихорадки».

А я создам свое государство — северная граница по Сырдарье — Хорезм, Мавераннахр и Хоросан. Тюркское население, включая северные провинции Афганистана с узбеками, и северо-восточные Персии, за Горганской стеной — там туркменов больше персиян. И нужен Мазендеран, по тем же причинам — сахарный тростник, чай, уголь, железо. И лояльное население, не очень любящее персов. Но без долгосрочного альянса с русским царем я просто не удержу Астрабад, ни Хоросан с Голестаном. Впрочем, их еще нужно присоединять, как и Бухару с Кокандом, да и таджиков по обе стороны Пянджа надо брать под свою руку.

Нужно ждать подкреплений и оружия — собственными силами я смогу занять Бухару, но не весь Мавераннахр — нужны ружья и пушки, порох и свинец. Так что буду ждать весны и возвращения Досим-бея, сейчас гадать ни к чему. И без того прорва дел — все успеть нужно!»

Бекович прикрыл глаза, и устало вздохнул — прошлая жизнь уходила из памяти, ведь новая не оставляла времени ни для воспоминаний, ни для сожалений…

1989–1991 г., Иркутск