Кровавый триптих

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ Бег на длинную дистанцию

Дистанция была немалая — от пляжного шезлонга до операционного стола, но я покрыл эту дистанцию — и дня не прошло. Дистанция была немалая — от яркого солнца, мирной голубизны бассейна, бездонной лазури чистого высокого неба до прокуренного подвального бара в Гринвич-виллидж, до молодой леди по имени Рози — почти столь же нагой, сколь нагим был автоматический пистолет в её руке, до перестрелки в гараже на Девятой авеню, когда мне пришлось прикрываться трупом, точно щитом, до амбала по имени Зигги, который выпускал в меня одну за другой пули и некоторые из них попали в цель; до крови и грязи и мерзкого смрада смерти. Немалая была дистанция, но я пробежал её — все тем же летним днем.

Вечеринка накануне того дня протекала в лучших традициях нью-йоркских пирушек. Это был банкет по случаю премьеры нового мюзикла, устроенный продюсером (и его сворой ангелочков) в шестнадцатикомнатном особняке на Западной Сентрал-Парк-стрит, — один из тех банкетов, который как правило развивается по одному из двух сценариев: удачно или обнадеживающе.

На обнадеживающих вечеринках царит атмосфера скабрезного веселья в то время как сердца главного режиссера, продюсера и ангелочков в унисон тревожно екают в паузах между скучнейшими речами о финансовых проблемах театра, ибо все они с нетерпением ожидают двух часов ночи — времени «Ч», когда появляются утренние выпуски «Таймс» и «Трибюн» — в отчаянной надежде, что театральные критики, по мановению волшебной палочки, либо по необъяснимому капризу настроения, либо по здравому размышлению превратят заготовленную ими сухую жвачку в воздушное сахарное суфле. Обычно такого рода приемы внезапно комкаются сразу же после прибытия газет с рецензиями.

Но довольно об этом.

Вечеринки же удачные совсем иного рода. Тут царит подлинный дух веселья. Главный режиссер, продюсер и ангелочки рано или поздно (скорее рано) достигают состояния нирваны, что в просторечии именуется «упиться в сосиску». Тут никто не ждет рецензий. Улюлюканье и возгласы безумствующих гостей сами по себе являются рецензиями. Нескончаемые требования вновь и вновь поднять занавес сами по себе являются рецензиями. Тут никто не чувствует никакой неловкости или скованности. Успех тут столь же очевиден, как беременность в летнюю пору. Общее веселье заразительно. Банкет достигает кульминации. Шампанское льется рекой, как и положено шампанскому, виски — как и положено виски, а коктейли «водка-мартини» с однообразной регулярностью превращают гостей в бездыханные манекены, завалившиеся за стул или диван. Сюда собирается весь город — от фамильярных официантов ресторана «Линди» до печального мэра, бубнящего о неминуемой забастовке водителей городских автобусов.

Вот они какие, нью-йоркские веселые вечеринки. Каковой была та, куда пригласили меня.

Все были веселы — кроме меня. А виной всему была как всегда девушка (и я безнадежно, беспомощно, безжизненно пожимаю плечами).

Смуглая, с глубоким свежим загаром. Блондинка с блестящими губами. Высокая, с отличной фигурой. Глаза голубые и сияющие, рот красный и сияющий, золотые волосы тоже сияли. Она была в едва прикрывавшем её нагое тело черном платье из искристого атласа, строгого покроя, без всяких там финтифлюшек, плотно облегавшем фигуру. Платье начиналось где-то на середине её загорелой груди и доходило до икр. Ее стройные ноги были облачены в черные нейлоновые чулки. Наряд завершали черные туфли на высоких каблуках. Если девушке хватает духу появиться в обществе в черных нейлоновых чулках, значит, она какая-то особенная. В ней и было нечто особенное. Я глядел на неё во все глаза: когда она шагала ко мне, чуть в раскачку, высоко подняв голову и отведя плечи назад, точно шла наперекор штормовому ветру. Я глядел ей вслед: у неё были дерзко отведенные назад плечи, сильные руки, осиная талия а ниже крутая линия размеренно перекатывающегося двухолмия, которого так стесняются женщины и так обожают мужчины. Да, я не спускал с неё глаз ни когда она шла в мою сторону, ни когда удалялась. На ней не было никаких драгоценностей, кроме трехкаратного золотого колечка — явно подарка жениха.

Это колечко испортило мне все настроение.

Я впервые заметил её довольно поздно — было уже, наверное, часа два ночи. Возможно, она приехала слишком поздно, возможно, все её просто поглотил людской водоворот — четыреста гостей в шестнадцати комнатах двухэтажного дома. Шла игра в кости, отчаянная игра между мужской и женской командами, мне пришел черед бросать. Только я изготовился, припав на одно колено, как мой взгляд упал на неё — она стояла в дальнем углу комнаты — и у меня тут же пропала всякая охота к игре и весь азарт улетучился. Я отдал свои кости соседу, выпрямился и направился к ней, но она уже выходила. У лестницы я её потерял. Меня поймали в свои объятья две пухлые дамы-близняшки в одинаковых очках в роговой оправе и зеленых платьях — им вздумалось обсудить со мной перипетии национально-освободительного движения в Африке. Я удачно избежал этой участи, задушив дискуссию в зародыше несколькими глупыми замечаниями, чем выказал свое полнейшее невежество в данном предмете, и оставил их ошарашенным и возмущенными.

После тщетного прочесывания дома, я нашел её опять на первом этаже в окружении мужчин в смокингах — никто из них не был мне знаком. Но тут мимо прошествовал продюсер, отнюдь не трезвый, но ещё не утративший способности разумно мыслить. Я быстро заговорил с ним, слегка подталкивая его локтем и усиленно подмигивая, и держал его за руку до тех пор, пока в его затуманенном мозгу не блеснул луч понимания.

— А, ясно, ясно, я понял, — наконец промычал он.

Он прорвался сквозь шеренгу смокингов и вернулся с ней. Потом он не без труда отвел нас в более или менее спокойный уголок, одарил её взглядом, одарил меня взглядом и, сияя, произнес:

— Вам надо познакомиться. Вам непременно надо познакомиться. Лола Сазерн. Питер Чемберс.

— Здравствуйте! — сказал я.

— Почему? — спросила она.

Он удалился.

— Простите?

— Зачем? — повторила она

— Зачем — что?

— Зачем нам надо знакомиться?

— Ох, не знаю, правда, не знаю. Но он мне все уши прожужжал по этому поводу, все показывал вас в толпе и повторял, что нам с вами надо познакомиться.

— Все уши?

— И правое, и левое.

— Но я же приехала сюда минут десять назад.

Я только рот раскрыл.

Но она была со мной мила. Ее голубые глаза медленно проехались по мне, потом она улыбнулась и, честно говорю, тут-то я и погиб. Когда она улыбнулась, обнажились два ряда идеально белых зубов, обрамленных ярко-красными губами, но дело было не в этом. Ее ослепительно белые зубы обрамлялись губами точно сияющей рамой, глаза её сузились и ноздри небольшого носика затрепетали. Но даже и не в этом было дело. Все дело было в выражении, которое возникло у неё на лице с этой улыбкой. Можно было подумать, что ей только что рассказали скабрезнейший анекдотец, и она восхищалась каждым произнесенным словом, хотя и пыталась это скрыть изо всех сил, и улыбнулась как бы против воли, то есть как бы улыбалась, чтобы скрыть свою естественную реакцию. От этой улыбки у меня по спине и затылку мурашки забегали.

— Вы тоже заняты в этом мюзикле? — спросила она — Но ведь вы не танцуете. Только не надо меня уверять, будто вы танцор.

— А что вы имеете против танцоров?

— Ничего. Если они женщины. — Улыбка стала ещё шире.

— Нет, я не участвую в спектакле.

— А глядя на вас, можно подумать, что вы из театрального мира. Вы такой импозантный мужчина. Я никогда не стесняюсь этого говорить мужчине прямо в лицо. Так лучше. Зачем водить вас за нос. Мужчина бреется и прихорашивается и то и се — почище всякой женщины, а когда знакомится с незнакомой девушкой, вечно мучается вопросом, как он ей понравился. А девушка молчит. И он думает, что утратил сексапильность. Ну а вы…. нет. Мне нравятся красивые мужчины… Как вы сказали, ваше имя?

— Чемберс. Питер Чемберс.

— И не участвуете в мюзикле.

— Как и вы.

Она нахмурилась. Очень мило.

— Почем вы так считаете?

— Все очень просто. Если бы вы участвовали в спектакле, вы бы и так знали, что я не из труппы.

— Вы очень проницательны!

— Это моя работа

— А в чем заключается ваша работа?

— Шевелить мозговыми извилинами.

— О, боюсь, вы мне не по зубам.

— Очень жаль.

— Нет, правда!

— Я полицейский.

— Э, нет. Вы совсем не похожи на полицейского. Не надо мне врать.

— Я частный полицейский. Частный детектив. Это правда.

— Знаете, странное дело, мне очень трудно это себе представить, ну, я имею в виду частных детективов. Я, знаете, и не думала, что они и в самом деле существуют на свете, я всегда считала, что их ну… придумали специально для кино, где они играют свою таинственную роль. Как, вы говорите, вас зовут?

— Питер Чемберс.

— А знаете… — Ее улыбка увяла и глаза приняли задумчивое выражение. — Я вас знаю. Я уже видела вас. Вы ведь ухаживали за Джейн Роллингс. Так?

— С тех пор уж столько воды утекло…

— Сейчас она живет в Европе.

— На Бермудах.

— Ах да, верно, на Бермудах. И счастлива со своим мужем.

— Да, познакомилась в Константинополе с принцем, свадьба состоялась в Цюрихе, после чего они обосновались на Бермудах. Та ещё история.

— И… вы не переживали?

— Я? Я не тот человек, леди. Я, знаете ли, как жертва случайного наезда на темном шоссе. Отделываюсь легкими ушибами и… эфемерными переживаниями. Так, пожалуй, можно это назвать.

— А мне о вас говорили… Я теперь смутно припоминаю — довольно лестные отзывы о ваших деловых качествах.

— А, значит, они все-таки существуют, эти лихие ребята!

— Кто?

— Частные детективы.

Она капризно сжала губки.

— Я не думаю, что…

— Но вы же слышали обо мне лестные отзывы. Вы же смутно припоминаете. Кстати…

— Да?

— А как вас зовут?

Улыбка вернулась. Одна бровь чуть приподнялась и голубой глаз лукаво сверкнул.

— Один ноль. Туше! Лола Сазерн. Уроженка Нового Орлеана — города, который ношу в своем сердце. А вы чертовски милы! Но честно говоря, что касается памяти на имена и род занятий, то я запоминаю все это точно персонаж кинофильма — представьте себе: парень случайно встречается с девушкой, а на ней красное платье — вырви глаз — и под ним ничего, и она раз-другой оказывается в его объятьях, и он ощущает её близкое тело, а потом на сцене появляются суровые ребята и учат нашего героя уму-разуму на первый раз ласково. Мне продолжать?

— О да! Я заинтригован и очарован….

— А вы мне нравитесь. Правда. Очень рада, что встретила вас здесь.

— Взаимно, мисс Новый Орлеан. Жутко нравитесь! Как вы сказали, вас зовут?

— Лола. Рифмуется с «кока-кола» — это напиток такой прохладительный. Сазерн — вовсе не то же самое, что «сазан», так как не имеет отношения к пресной воде. А вы Питер Чемберс, и мне о вас много рассказывали и сейчас я просто балагурю, изливаю на вас поток сознания. Мне продолжать?

— Несомненно.

— Итак, они учат нашего героя уму-разуму, а потом уволакивают куда-то, и он оказывается в крохотной вонючей квартирке и пытается сбежать, но его опять учат уму-разуму, на этот раз уже по-серьезному — он теряет сознание и тут все в кадре начинает вертеться кружиться концентрическими кругами, и когда наш герой наконец приходит в себя, он понимает, что его то ли накачали наркотиками, то ли ещё что-то в этом роде. И вот старая дама — ей лет сто не меньше — она добрая тетушка одного из гангстеров — входит в комнатушку как раз в тот самый момент, когда наш герой завершает свое мучительное путешествие по концентрическим кругам. Она поднимает его с кровати, к которой он привязан веревками, и начинает водить его за ручку, водить, водить несколько часов. Он приходит в себя и свихивается…

— Свихивается? Как это?

— Он начинает избивать людей. Всех и каждого. Он ломает незнакомым людям пальцы, ломает им носы, ломает им руки, выбивает зубы, прошибает им черепа. Кровь льется рекой, бьет ключом, разливается морем разливанным. И очень скоро все плохиши валяются вокруг в синяках и кровоподтеках, а наш герой принимается за девчонок. Девчонки разных цветов кожи и разной комплекции, но они всегда голые, абсолютно голые, в чем мать родила, и он их всех убивает выстрелом в пупок, что ему не составляет никакого труда. А расправившись со всеми пупками по соседству, он накидывается на нашу старую знакомую в красном платье, ну и, разумеется, она-то и есть то самое… она и есть его злой гений, который совершил все предыдущие убийства, поэтому она остается той единственной преградой, которая отделяет его от получения всей страховки от несчастного случая. Это означает, что ему надо расправиться ещё с одним пупком. И вот он срывает с неё красное платье и стреляет прямехонько в пупок… и ему это не составляет никакого труда.

— Пора выпить, — прервал её я.

— Вы читаете мои мысли.

— Что вы будете?

— Мартини. А у меня для вас новость.

— Новость?

— Я уже выпила несколько бокалов…

— Это для меня не новость, сестренка. Стойте здесь и не двигайтесь.

Я пошел к бару и скоро вернулся, стараясь не разлить наполненные до краев бокалы с мартини. Мисс Лолу Сазерн уже окружили пятеро задумчивых молодцов — трое были во фраках, а двое в смокингах и кто-то из из них оказался чертовски проворным, потому что мисс Сазерн держала в обеих руках по бокалу мартини. Только между нами — мисс Сазерн была натянута все равно что нахлобученная на уши шляпа в осеннюю непогоду. Или точнее сказать, была во время нашей с ней беседы. Теперь же она заливалась журчащим смехом и высоко поднимала то один бокал, то другой.

Вот тогда-то я и заметил у неё на пальце кольцо.

Я пробормотал какой-то жалкий тост, чокнулся со всей компанией и залпом заглотил оба своих мартини. Я, увы, не смог браво разбить пустые бокалы о каминную решетку, потому как в комнате камина не было, так что я поставил их на первый попавшийся поднос. После чего я вернулся в комнату, где шла игра в кости, и остаток в ночи уже не видел Лолу Сазерн. Хуже того, я просадил двести семьдесят долларов, делая очень неплохие, как мне казалось, ставки. Я все ждал, когда же кому-нибудь подфартит. И не дождался.

На следующее утро я проснулся от настойчивых взрывчиков, сотрясавших мои внутренности. Я выбрался из постели, погрузил одеревеневшую голову под струю холодной воды из-под крана и дождался, пока она немного помягчеет. Потом я принял душ, побрился, выпил полбанки томатного сока и отправился к себе в офис. Моему настроению соответствовал бы промозглый дождливый лень, но уж коли наступает невезуха, то не везет по-черному, сами знаете. День выдался чудесный — теплый и ясный. В небе нагло изгилялось огромное желтое солнце.

Обстановка в офисе была куда лучше. Я появился там в половине первого и не обнаружил ни записок, ни писем, ни чеков, ни клиентов, а моя смертельно-бледная Миранда, моя секретарша, стала жаловаться на расстройство желудка. Я отпустил её домой. Она переключила свой коммутатор на мой аппарат и ушла. Мне естественно, оставалось только одно: взять такси, доехать до площадки для поло, раздеться и пойти загорать на левом поле. И я вознамерился именно так и поступить. Я выключил свет, вырубил коммутатор и, позвонив в секретарскую службу, попросил их позаботиться о моем бизнесе. Открыв дверь в коридор, я столкнулся с Лолой Сазерн.

— Уходите или только пришли? — спросила она.

— Как вам будет угодно.

— Уж и не знаю, как мне к этому отнестись.

— Опять могу повторить: как вам будет угодно.

— Я хотела пригласить вас на прогулку.

— Отлично. Я собираюсь уходить.

— Куда?

— Куда прикажете, мисс Сазерн.

Я проследовал за ней к лифту. Мы спустились вниз, и я распахнул перед ней дверь парадного. На ней был бледно-голубой костюм и голубые босоножки на высоких каблуках, с немыслимо сложно переплетенными ремешками. Ее изящные и тонкие лодыжки плавно переходили в полненькие мускулистые икры. Свои золотистые волосы она собрала сзади в конский хвост, который болтался, касаясь плеч. Ее походка безошибочно выдавала события прошлой ночи: она шагала, слегка покачиваясь, но достаточно заметно, чтобы вынудить стоящих в вестибюле мужчин проводить её многозначительными взглядами и сложить губы в безмолвном присвисте.

Перед парадным, прямехонько под знаком «Стоянка запрещена», стоял кадиллак с откидным верхом — последняя модель — черный и блестящий.

— Это мой, — заявила она.

— Это ваш?

— Ну да.

— Неплохо.

Она села за руль, а я устроился рядом с ней.

— Видите, я рисковала получить штрафной талон. Вот как мне необходимо было увидеть вас.

— Вы же могли позвонить.

— Но я не могла бы умыкнуть вас — по телефону.

Мы довольно долго мчались в северном направлении и наконец оказались на обсаженном тенистыми деревьями шоссе Уэстчестера. Я спокойно сидел, откинув голову на мягкие подушки, курил и молчал. Наконец Лола Сазерн произнесла:

— Вам не интересно, куда мы едем?

— Мне и так хорошо — рядом с вами.

— Странный вы тип!

Молчание. Я чуть приподнял голову и выглянул из окна. Мы ехали к Коннектикуту.

— Мне следует извиниться за вчерашнее, — сказала она.

— Извиниться? За что?

— Я наклюкалась. Сильно наклюкалась.

— Да и я нельзя сказать чтобы был трезв. Послушайте, можно задать вам вопрос?

— Валяйте.

— Чем вы занимаетесь?

— Что значит чем?

— Ну, чем зарабатываете на жизнь?

— А! Я занимаюсь нырянием в воду.

— Просите, не расслышал.

— Нырянием в воду.

Я некоторое время переваривал эти слова, потом швырнул сигарету в окно и сказал:

— То есть вы, значит, надеваете маску, ласты и разглядываете рыб на глубине?

— Нет, ни маска, ни ласты мне не нужны. Я надеваю только купальник, забираюсь на вышку и прыгаю в воду. Очень красиво.

— И этим вы зарабатываете себе на жизнь?

— Я начала заниматься прыжками просто потому, что мне это нравилось. Теперь я профессионал. Прыжки в воду приносят мне неплохой доход.

— И этот кадиллак куплен на те деньги?

— Нет. Это совсем другая история.

— Предназначенная для моих ушей?

— Да.

— Я весь внимание.

— Не сейчас.

Обожаю слушать всякие истории. Когда на горизонте частного сыскаря появляются молодые леди, снимают его с насиженного места, сажают в новенький автомобиль и везут по живописным сельским автострадам, давая ему возможность подышать здоровым свежим воздухом, все их истории как правило имеют прямое касательство к частному сыску — а я лучший в мире слушатель историй, имеющих самое непосредственное касательство к частному сыску. Но моя леди сказала: «Не сейчас» — так что я отбросил всякие меркантильные соображения. И заметил:

— Прыжки в воду. Боже мой, милая моя, я мечтаю как-нибудь взглянуть на вас.

— Еще взглянете.

— И когда же?

— Очень скоро. Мы как раз туда едем.

— Мы будем прыгать в воду?

— Не мы — я. В будущем месяце открывается новое водное шоу. Я там одна из главных выступающих. У коротышки, который организует это шоу, есть потрясающее имение в Оук-Биче. Знаете Оук-Бич?

— Это где-то около Вестпорта?

— Именно. Там у него шикарное имение. Плавательный бассейн и все такое прочее. Сейчас он в Европе, но он мне разрешил пользоваться этим бассейном в любое время. Для тренировок.

— А раньше вы там бывали?

— Вообще-то нет — с тех пор как он уехал — ни разу. Для тренировок у меня есть свои места. Но сегодня я решила, что было бы очень неплохо туда съездить. Погода отличная, тепло, солнечно и мне захотелось побыть с вами наедине там, где мы могли бы спокойно поговорить. Вчера на банкете я, конечно, дурачилась — насчет вас и вашей профессии. Но сегодня мне нужен ваш совет.

— Я привык к этому.

— К чему?

— Сначала со мной дурачатся, а потом рано или поздно просят оказать услугу.

— У вас есть какие-то возражения?

— Ни единого!

Имение в Оук-Биче скорее напоминало мавританский замок Мы подъехали по извилистому гравийному проселку к высоким железным воротам Я вылез из машины и дернул за небольшой колокольчик, который издал оглушительный звон — точно колокол пожарной машины. На звон из крохотной сторожки вышел человек, помахал нам и поспешил к воротам. Лола высунула из окна свою золотистую головку и помахала ему в ответ. Он распахнул ворота, и я вновь занял место в кадиллаке рядом с Лолой. Мы вкатили на территорию имения. Лола обменялась с сторожем очередными приветственными взмахами, и скоро мы потеряли его из вида, завернув за поворот все той же гравийной дороги. И вскоре достигли самого дома Ничего себе дом! Это было величественное здание с фундаментом из красного кирпича, над которым монументально высилось новомодное деревянное сооружение в шесть этажей с по меньшей мере сотней комнат внутри. Сторож, должно быть, позвонил предупредить о нашем прибытии: сверху по лестнице нам навстречу уже спешил дворецкий. Лола поставила кадиллак на ручной тормоз, и мы вышли.

— Добро пожаловать! — произнес дворецкий. — Как приятно видеть вас здесь, мисс Сазерн.

— Привет, Фред.

— Я отгоню вашу машину, мэм. Вы с джентльменом будете завтракать?

— Нет, спасибо. Я просто хочу немного потренироваться. Бассейн наполнен, надеюсь?

— Да, все в порядке.

— В таком случае мы с этим джентльменом хотим переговорить наедине. В бане никого нет?

— Никого. Здесь вообще никого нет за исключением слуг, и мы никого не ждем. Не желаете, чтобы я вас туда подвез, мэм?

— Нет, мы прогуляемся.

Ну и прогулка, доложу я вам! Мы топали добрых три четверти мили, а я, надо сказать, отнюдь не мастер спортивной ходьбы даже после месяца трезвой жизни. Так что когда мы добрались до бани, я просто впал в дверь. Кстати, это она тоже сказанула — баня! Когда говорят «баня», ты думаешь: ага, значит, баня. Но это оказалось вовсе не то самое: это был коттедж из красного кирпича с кухней, где можно было наготовить еды на маленькую армию, и двадцать симпатичных комнаток, обставленных спальными гарнитурами, причем в каждой был свой сортир. Попав на кухню, я первым делом открыл холодильник и увидел, что он забит провизией под завязку, достал бутылку пива, откупорил и залпом выпил.

— Вы и впрямь хорошо знакомы с парнем, которому принадлежит это имение?

— Он женат. — печально ответила она.

— Ну пойдемте к бассейну, а то я сейчас расплавлюсь.

— Я сама просто об этом мечтаю.

— А что мне надеть вместо плавок? Или ничего?

— Во всех спальнях есть мужские и женские купальные принадлежности сколько угодно и все простерилизовано. Выберите себе по размеру. Увидимся у бассейна.

Я стал бродить по «бане», разглядывая все вокруг и бурча себе под нос что-то о том, как же здорово иметь кучу бабок. Наконец я нашел себе подходящие плавки желтого цвета. Я сбросил одежду, надел плавки и отправился к бассейну.

Широкий и довольно длинный бассейн был наполнен прозрачной голубой водой с зеркальной поверхностью и выглядел довольно мирно. По парапету бассейна были расставлены шезлонги и простые стулья вокруг столиков, на которых стояли ведра для льда. По углам бассейна стояли шкафчики. Я подошел к одному из них и, открыв дверцу, обнаружил там полный набор — от джина до шампанского.

Лолы нигде не было видно. А мне уже было невтерпеж. Я дымился как печеная картофелина. Я бултыхнулся в бассейн, нарушив сонное спокойствие воды. Вода была холодная и освежающая. Я немного поплавал и поплескался, потом вылез, поколдовал у одного из шкафчиков, сварганил себе выпить, улегся в шезлонг и стал обсыхать на солнце. Мне было хорошо, чертовски хорошо.

А через секунду стало ещё лучше.

У дальнего края бассейна я увидел Лолу Сазерн. На ней был белый купальник, белая шапочка, на плечи наброшено полотенце. Если одетая Лола Сазерн была неотразима, то Лола Сазерн в купальнике была неотразима ещё больше. Я подумал, как же выглядит Лола Сазерн без купальника.

— Эй! — крикнула она мне. — Вы хорошо смотритесь! Лучше, чем я предполагала.

— Но не то что вы.

— В смысле?

— Вы вписываетесь в этот пейзаж.

Она улыбнулась, и даже на таком расстоянии можно было ощутить, какая у неё умоляющая улыбка, улыбка, скрывающая тайные намерения, соблазнительная, влажная, теплая улыбка. Потом она сбросила простыню, взбежала на трамплин, встала на самый краешек доски, раскинула руки и прыгнула в воду. Красиво, ничего не скажешь. У меня даже дыхание перехватило. Прыжок был геометрически идеальным, безукоризненным, четко рассчитанным. В последующие полчаса я купался в море наслаждения. Представление было настолько фантастическим, что я и думать забыл о её теле. Почти забыл.

Потом она крикнула:

— Ну вот и все. Закончила. Прыгайте сюда и поедем.

Я прыгнул в бассейн и мы поплавали немного. Она подплыла ко мне, рассекая воду, — на губах у неё играла улыбка, легкая, но упрямая, ротик чуть кривился. Я положил ей руки на плечи и поцеловал. Она прильнула ко мне всем телом. Потом отпрянула и, лукаво поглядев на меня, заметила:

— А ты мне нравишься. Очень нравишься. Я даже немножко влюблена в тебя. Наверное, это случилось вчера вечером. — Она с плеском отплыла подальше. — Пойдем.

Выйдя из воды, она сняла купальную шапочку и, растрепав волосы, вытерла лицо полотенцем, потом вытерла мое лицо.

— Давай посидим немного на солнышке, — попросила она. — Поговорим.

— Давай.

Кожа её блестела и переливалась. У неё были полные сильные бедра вытянутые, с блестящим загаром. Она вообще вся сверкала — губы, волосы, тело. Я стал думать, что все это от солнца, что этот светло-коричневый цвет кожи не её естественный цвет, что такой или такой же коричневый оттенок имеют и прочие участки её тела даже под купальником…

— Садись, — сказала она. — Мне кажется, ты можешь мне помочь.

— Я с удовольствием попытаюсь.

Мы растянулись на шезлонгах рядом друг с другом. Солнце палило нещадно. Я впал в дремоту, но слушал её внимательно.

— Для женщины это все так сложно. Этот бизнес.

— Но ты великолепна. Ты блистательна.

— Если этим приходится зарабатывать себе на хлеб насущный, то это ерунда.

— А ты зарабатываешь?

— Раньше нет. Теперь — да.

— Что-то я не врубаюсь.

Она потянулась, вытянула руки над головой и тут же вся моя сонливость прошла.

— Когда-то я была замужем — совсем девчонкой, — продолжала она. — Мой муж был много старше меня, почти на тридцать лет. Он оставил мне хорошее наследство. По крайней мере, так оно сначала казалось.

— Ты хочешь сказать, что он умер?

— Да.

— Естественной смертью?

— Да.

— Потом деньги кончились. Ты это хочешь сказать?

— Да.

— А как же прыжки в воду?

— Ерунда все это. Прыжки в воду приносят мне жалкие гроши.

— Но ты же можешь заняться чем-то другим. Это хорошее начало. У тебя несомненный талант, ты молода, красива. В тебе есть коммерческий потенциал.

— Заняться? Чем? Где? Как?

— Кино. Телевидение. Много чем. Другим то удалось сделать себе карьеру. Пловцам, например…

— Все не то, друг мой. Чтобы стать актрисой, надо много учиться.

— Другим же удавалось.

— Они начинали в глубоком детстве. Давай взглянем правде в глаза. Мне уже двадцать восемь. Нельзя начать карьеру кинозвезды с нуля, в возрасте двадцати восьми лет.

— Тебе не даешь…

— К черту лесть. Мне двадцать восемь. Мне делали предложения, очень много. Но ничего из этого не вышло… — Она передернула плечами. — потому что ничего и не могло выйти. Ничего кроме одних неприятностей от кучи скучающих мужиков. Один гонялся за мной вокруг рояля, другой приставал у письменного стола, третий прижимал к радиатору центрального отопления, а сколько их лезло целоваться, так что плеваться хотелось. И все равно ничего. Ничегошеньки. Я не хочу себя обманывать. — Она внезапно разразилась нервным звонким смехом, обнажив белые зубки, и в её глазах зажегся лукавый огонек. — Я взвалила себе на плечи непосильный груз.

— А на палец?

— Не поняла…

— Кольцо.

— А, это как раз связано с историей, которую я хочу тебе рассказать.

— Колечко-то в три карата как минимум.

— Шесть, друг мой, шесть.

— Вот видишь, какой я специалист. Ну выкладывай свою историю.

Она заерзала, чтобы поудобнее устроиться в шезлонге, и я поймал себя на мысли, что сонливости моей как не бывало.

— Я в жизни много чего повидала. Должна тебе это заявить сразу. Я вовсе не чопорная дамочка, не старая дева, не провинциалка. Я щедро раздавала свою благосклонность, кажется, это так называется…. но не без разбору. Только мужчинам, которые мне нравились. И принимала их благосклонность. От мужчин, которые мне нравились. Но только пойми меня правильно. Я не гулящая. И не дешевая шалава. Так что давай, чтобы тут все стало ясно.

— Отлично. С тобой все ясно. Продолжай.

Она протянула руку со сверкающим на пальце кольцом.

— Четыре месяца назад я была помолвлена. Не знаешь старика Бена Паланса?

Старик Бен Паланс был когда-то моим клиентом — семидесятилетний флотский капитан в отставке, со сморщенным лицом и с гривой седых волос.

— О, ты никак одумалась после неудачи с первым мужем? поинтересовался я. — Но у этого вообще ни гроша за душой! — И сразу же пожалел, что сказал это. В её глазах показались слезы. — Я просто идиот, поспешил заметить я. — Извини. Сегодня у меня что-то башка не варит.

— Наверное, я этого заслуживаю.

— Да нет же. Я просто пытался поострить. Продолжай. И пожалуйста, прости меня.

— Помнишь, я вчера сказала, что слышала о тебе. Только потом уже, когда я уехала, мне пришло в голову, что это Бен мне про тебя рассказывал. Он о тебе очень высокого мнения.

— А я о нем. Но где связь?

— Я помолвлена с сыном Бена.

— С Фрэнком? С Фрэнком Палансом?

— Ты с ним знаком?

— Нет. Я о нем слышал, конечно, но мы ни разу не встречались. — Я привстал. — Послушай… Только не обижайся. Восприми мои слова буквально. Ладно?

— Валяй.

— Ты девочка, которая привыкла к приятностям в жизни и которая не видит для себя никакого будущего в своей нынешней профессии, потому что она не приносит ей материального благополучия, поэтому девочка думает: уж если когда я и выйду замуж, то удачно… а под словом «удачно» она имеет в виду деньги.

— Ну и?

— Ну и что там у вас с Фрэнком Палансом?

— Не понимаю.

— Как я слышал, он отличный малый и все такое, но он моряк или что-то в этом роде. Точка. Старший помощник и что-то в этом роде.

— Неверно.

Я вздернул брови, а она подняла левую руку.

— Кольцо это мне купил Фрэнк. Кадиллак — подарок Фрэнка. У него собственный дом с кучей слуг в Скарсдейле и десятикомнатная квартира в Нью-Йорке. Он не старший помощник капитана. Он владелец собственного торгового судна.

Пораженный услышанным, я только и смог выдавить из себя:

— Жаль, что никто не удосужился дать мне полный отчет о старине Фрэнке.

— Я познакомилась с ним месяца четыре назад. У нас был бурный роман так это называется. Но потом я поняла, что все это страшная ошибка и, чем дальше, тем все больше это становилось мне ясно. Фрэнк — мерзкий тип.

— В каком смысле… мерзкий?

— Мерзкий, злой, мстительный, отвратительный… Вот в каком смысле. Я его до смерти боюсь. Я не могу тебе передать, каким кошмаром для меня были эти четыре месяца. К счастью, он много времени проводил в плавании.

— А со стариком ты об этом говорила?

— Нет. Зачем его расстраивать. Фрэнк уже взрослый. Какой смысл бегать к его отцу и жаловаться.

— А какой тогда смысл жаловаться мне?

— Потому что ты… Я хочу, чтобы ты мне помог.

— Но как?

— Я хочу, чтобы ты меня защитил от Фрэнка. И… — Она запнулась на мгновение. — Я хочу оставить себе подарки Фрэнка… Я их заработала.

— И в каком сейчас состоянии дело?

— Какое дело?

— Ваш роман.

— Я расторгла помолвку накануне его ухода в рейс.

— Когда это произошло?

— Три недели назад.

— Когда он возвращается?

— Сегодня.

Я неловко заерзал. Мне предстояло затронуть малоприятную тему.

— Кто платит гонорар?

— Какой гонорар?

— Ну, мне надо есть пить, платить за квартиру…

— Я тебе ничего не могу предложить. Я практически разорена.

— То есть как ничего?

Наши глаза на секунду встретились, и потом, точно два подростка, застигнутые врасплох под темной лестницей, мы страшно смутились. Уставившись на солнце и заморгав, я заметил:

— Между вами что-то произошло — ссора, что-то в таком духе?

— Да.

— Нечто, что обострило ваши отношения. Нечто, из-за чего все рухнуло?

— Ну да. Соблазнительная брюнетка по имени Роуз Джонас. Певичка в клубе «Рейвен». В каком-то смысле можно сказать она стала для меня подарком судьбы. Ее появление дало мне прекрасный повод.

— Он с ней давно знаком?

— Пару месяцев.

— Как они познакомились?

— Понятия не имею.

— А когда он её встретил?

— Не знаю.

— А когда у вас произошла ссора? И где?

— Я же сказала. Накануне его отплытия в рейс. В его городской квартире. Ссора была серьезная. Очень. Он меня даже ударил — один раз, но и этого было достаточно. Он потребовал вернуть кольцо и машину, и заявил, что перепишет полис — немедленно — на её имя.

Я сел в шезлонге и взглянул ей в лицо. Полис! Тут пахло деньгами. Деньги. Ни одна ищейка в мире не может похвастаться лучшим нюхом, чем я, когда дело касается хрустящих зеленых бумажек дяди Сэма.

— Какой такой полис?

— Ну, это был его очередной широкий жест — надо думать. Вроде шестикаратного кольца и кадиллака.

— К черту жесты! Что за полис?

— Он застраховал свою жизнь и составил страховой полис на мое имя. С условием выплаты двойной компенсации в случае смерти от несчастного случая.

— Ты вдруг заговорила как страховой агент. Не обращай внимания — я опять пытаюсь острить. И сколько же?

— Пятьдесят тысяч долларов ноль-ноль центов.

— Неплохо.

— Неплохо-то неплохо, но все уже в прошлом. Он же сказал, что собирается изменить завещательное распоряжение и уж если он сказал, так он и сделает. Так что можешь губы не раскатывать.

— Мои губы не имеют никакого отношения к страховым полисам, — возразил я.

— Неужели? — коварно изумилась она и встала — Ну так что, берешься за мое дело?

Я оглядел её с ног до головы.

— Надо подумать.

— Подумай в бане. Я изнываю от жары.

Мы двинулись к коттеджу.

— Умираю от голода, — сказала Лола. — Не надо одеваться. Мы примем душ, выпьем, я приготовлю чего-нибудь этакое.

— Не возражаю.

В коттедже я сразу потерял её в анфиладе спален, принял теплый душ, побрился, оросил лицо приятно пахнущим лосьоном, который нашел в аптечке, и причесался. Все ещё голый, я стал рыскать по всем шкафам и наконец в какой-то кладовке нашел белоснежный махровый халат. Я надел его, и он тут же впитал в себя весь солнечный жар, полученный моим телом на воздухе. Я широко зевнул. Мною вновь овладела дремота. Но меня ждала работа — и ещё было не время погружать свое размякшее тело в манящий уют мягкой постели. В ящике письменного стола я нашел ручку и листок бумаги. И написал:

Я поставил дату и провел черту для её подписи. Положив составленный документ на стол, я улегся в кровать, вздохнул, потянулся и уже был готов погрузиться в сон, как в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул я.

На ней тоже был махровый халат. Тоже белоснежный, но немного не такой, как у меня, да и форму имел несколько иную. В верхней его части отчетливо просматривались две выпуклости, далее он сужался к поясу, а ниже опять расширялся. Мое сердце забилось так, словно в нем поселился маленький негритенок с там-тамом. Она расчесала свои золотистые волосы, которые ниспадали волной на плечи, и наложила косметику на лицо. Ее пухлые губы сияли красной помадой. Как же романтично, черт побери!

— Подпиши бумагу там на столе! — стараясь сохранять спокойствие, сказал я.

Лола прочитала, поставила подпись и, отложив ручку, улыбнулась.

— Хоть ты и умный парень, ты себя обманываешь. Ведь этот полис уже не в мою пользу. Я же Фрэнка знаю. Но если все пока остается в силе — что ж, тебе же лучше. Я с удовольствием заплачу тебе двадцать процентов. — Теперь улыбка была широкой и радостной, — потому что тогда мне достанется восемьдесят процентов… Но я надеюсь, ты не собираешься его укокошить?

— Нет. Не собираюсь.

— Очень жаль. Ладно, теперь, когда бумага подписана, ты будешь работать на меня?

— Угу.

— Ну тогда тебе причитается настоящий гонорар. По крайней мере, аванс.

— Неужели?

— Аванс, — повторила она, подходя к кровати. — Небольшой аванс! Улыбка сползла с её полураскрытых губ, и ноздри слегка затрепетали. Она наклонилась надо мной: от неё исходил сладкий аромат — солено-сладкий, если говорить точнее, — и она прижалась к моему рту пухлыми красными губами.

Я не шевелился. И не обнял её. Мы соединились только ртами, только широко раскрытыми влажными губами и горячими языками. Потом её щека заскользила по моей щеке, а язык проник мне в ухо, и я услышал её дыхание и теплый шепот:

— Я люблю вас, мистер Чемберс. Я от вас с ума схожу, и знаю это, но я вас люблю, люблю, люблю…

Потом она выпрямилась, отошла и встала около кровати. Не улыбалась только глаза сверкали и губы блестели. Ох уж этот её влажный теплый блеск…

— Я тут недавно думал кое о чем…

— О чем же? — Ее голос долетел до моего слуха точно издалека.

— Ты такая смуглая.

Теперь она заговорила хрипловато и медленно.

— Нет. Вовсе не смуглая. Я же блондинка. И кожа у меня молочно-белая. А это загар.

— Мне очень нравится твоя смуглая кожа.

— Так странно. Даже смешно, когда смотришься в зеркало. Словно я какая-то двухцветная. Коричневая — белая, потом опять коричневая и белая…

Я молчал. Ни слова не сказал. Я не произнес: «Интересно было бы посмотреть» — я молчал как рыба, и тут эта её улыбочка опять зазмеилась по губам, по блестящим красным полным губам, и губы эти извивались словно две маленькие непоседливые гусеницы позади которых виднелись ослепительно белые зубы. Не отрывая от меня взгляда, она медленно развязала пояс и резким движением отбросила халат в сторону.

В Нью-Йорк мы вернулись в пятом часу. Она жила в доме номер 880 по Мэдисон-авеню. Поцеловав её на прощанье, я сказал:

— Сиди дома и ни о чем не думай, я буду действовать.

Я доехал на такси до отеля «Вэлли» — угол Восемьдесят шестой и Вест-Энд-авеню. Здесь жил старик Паланс. Я позвонил ему снизу, и он с радостью пригласил меня зайти. Он ждал меня у раскрытой двери. На нем была футболка, джинсы и сандалии. Старик Паланс был здоровенный, но не жирный. В момент рукопожатия с ним вам сразу становилось ясно, что он все ещё мужчина в расцвете сил.

— Очень рад тебя видеть, Пит. Молодец, что заглянул ко мне.

— И я рад тебя видеть, Бен.

— Ну, заходи, заходи. — Он впустил меня в комнату и закрыл дверь. Давай-ка я тебе налью стаканчик. — Он махнул рукой на почти пустую бутылку на бюро. — Я предпочитаю бурбон. Но у меня есть и для гостей. А если нет, я заказываю в баре. Ты что будешь?

— Ничего, Бен, спасибо.

Его глаза опечалились.

— А что такое? Ты не болен?

— Нет.

— Завязал?

— Нет.

— Значит, это деловой визит. В чем дело?

— Дело связано с Фрэнком.

В голосе старика зазвучали тревожные нотки.

— У него неприятности?

— А почему ты спрашиваешь, Бен?

— Потому что он, дурак, сам нарывается на неприятности. — Бен залпом осушил свой стакан, выдвинул стул для меня, а сам уселся на другой. и, набив трубку и закурив, продолжал. — Ты садись, садись. Моя старуха, мир её праху, родила мне шестерых. Пятерых девчонок — ангельских созданий, а шестого — мальчишку. И он недоделком вышел. — Старик передернул плечами. Не знаю, может, общий баланс и хороший. Так что случилось, Пит?

Я вкратце изложил ему суть. Когда я умолк, он покачал своей седой головой и заговорил, не выпуская изо рта трубку.

— Она хорошая девочка, эта Лола. Слишком хорошая для него. Слушай, Пит, не хочешь сегодня вечерком сходить со мной?

— Куда?

— Я встречаюсь с ним поле рейса. Вечером в у него в офисе. Он должен прибыть в восемь. Парню уже тридцать пять, а старый папаша все равно за ним ходит как за малым дитятей. У меня есть ключ от его конторы. Я буду его там ждать. Мне надо с ним кое-что обсудить. Не Лолу — массу других вещей, но сегодня у нас состоится последний разговор. Или мы поладим, или конец всему. Я уже три недели только об этом и думаю.

— Но я-то что могу сделать? Я же к вашим делам никакого отношения не имею.

— Ты мой друг. И ему это известно. Он про тебя все знает. Вы же с ним не знакомы?

— Нет.

— Ну, тогда пойдем вместе. Дело пахнет скандалом, знаешь, какие бывают разборки между отцом и сыном, но пусть уж все одно к одному. В конце концов ты представляешь своего клиента. — И он грустно улыбнулся. — Мне это не нравится. Сильно не нравится. Может быть, поэтому я и не хочу идти туда один, мне нужен кто-то для поддержки. Кто-нибудь помоложе да поэнергичнее. Ничего себе разговор отца о собственном сыне, да?

— Я тебе сочувствую, Бен.

— Пора нам с ним кое-что выяснить раз и навсегда. И я хочу, чтобы ты присутствовал, Пит.

— Хорошо.

— Куда мне за тобой заехать?

— Я сам за тобой заеду. Сюда. Около половины восьмого.

— Отлично.

Далее мой путь лежал в клуб «Рейвен» в Гринвич-виллидж. Клуб оказался типичным «подвалом» — злачным местечком со всеми характерными примочками. Посетителей здесь развлекали слащавой попсой, танцем живота и пародиями на популярных актрис, причем местным пародистам не надо было слишком напрягаться, чтобы изображать особ женского пола. Это было обыкновенное кабаре, где все — от бармена до гардеробщика — норовили тебя обжулить, но дела тут шли хорошо, ибо отбоя не было от публики, обожающей подобные низкопробные зрелища. Этот «Рейвен» находился здесь довольно продолжительное время и по праву считался старейшим увеселительным заведением в округе, постоянно обновляя свой репертуар. Многие наши нынешние знаменитости начинали свою карьеру на эстраде «Рейвена» и нередко стремительное падение с вершины славы забрасывало их обратно на эту же сцену. Интерьер заведения был прямо скажем мрачноватым: черные стены, черные столики с черными стульями и красные фонари, освещающие красный потолок. Оживал клуб довольно поздно — около десяти вечера, а последний заказ на спиртное тут принимали в четыре утра. В столь ранний час главный зал был ещё заперт, но бар уже работал, и всякий мучимый жаждой посетитель, которому удавалось сюда проникнуть, обслуживался по первому классу. Менеджера звали Том Коннорс — в своем заведении он подрабатывал вышибалой и в этом качестве в иные ночи ему приходилось крутится почище уличного пса, сражающегося со своими блохами. В одну из таких ночей (точнее, ранним утром) я случайно оказался в этом клубе и наблюдал следующую сцену: изрядно подвыпивший — и, видно, имевший слишком высокое о себе мнение — громила замахнулся на Тома пивной бутылкой, и Том ответил ему ударом в челюсть, одним, но точным ударом. Парень рухнул на пол, а когда кто-то решил его все-таки поднять, обнаружилось, что он мертв. Потом выяснилось, что у этого скандалиста пошаливало сердчишко — оно-то его и доконало в тот вечер, но сие происшествие и для Тома, и для «Рейвена» могло обернуться серьезными неприятностями, не слишком крупными, но нервотрепки бы всем хватило (ведь строго говоря, никакого преступления Том не совершил). В те времена мое слово для городской администрации кое-что да значило, и я это слово произнес. С того дня в глазах Тома Коннорса я стал большим человеком.

В баре «Рейвена» я заказал себе шотландский виски с содовой и спросил у бармена, где Том.

— А ты кто такой будешь, земляк?

— Питер Чемберс.

— Сию минуту!

Бар представлял собой отгороженное от главного зала темное круглое помещение с кабинками вдоль стен и единственным официантом, который выглядел куда более потрепанным жизнью, чем престарелый молодожен. Бармен подал знак официанту, тот подошел, перегнулся через стойку, выслушал шепот бармена, взглянул на меня, не разгибаясь, ускользнул прочь и вернулся с Томом Коннорсом. Том положил свою лапу мне на спину и слегка потрепал по плечу.

— Здорово, Пит-приятель. Давненько не виделись.

— Выпьешь со мной, Том?

— Не возражаю, — Он бросил бармену. — Джин и тоник в бокале. И в счет не ставь. Это старый друг заведения. Когда бы он ни появлялся здесь, счет ему не выставляй. Ты меня понял?

— Да, — бармен смешал ему джин с тоником и поставил бокал на стойку. Том поднял бокал и отсалютовал мне.

— Так вот я и говорю, давненько ты у нас не появлялся. Что, надоели наши представления? У нас тут появились две девочки, они танцуют самбу так, что у тебя волосы на голове зашевелятся.

— Может, перейдем в кабинку, Том?

— А чего ж нет. Бери свой стакан. — Мы зашли в кабинку и устроились за столиком друг напротив друга. — Ну, выкладывай, что у тебя за дело. Не скрывай ничего от старины Тома. У тебя здесь дипломатический иммунитет. Выкладывай.

— Ты знаешь парня по имени Фрэнк Паланс?

— Знаю.

— И что за парень?

— Парень и парень. Постоянный клиент. Больше ничего о нем сказать не могу. В кредит не просит, ведет себя тихо. Хорошая рекомендация, как думаешь?

— А кто такая Роуз Джонас?

— Малышка поет у меня.

— И какая связь?

— Ты о чем?

— О связи между Фрэнком Палансом и Роуз Джонас.

Он не спеша пил джин с тоником, и его зубы слегка лязгнули о край широкого бокала, когда он расплылся в усмешке.

— Нет мне это нравится — как ты со мной толкуешь. Прямо-таки следователь или адвокат. Я тебе никогда не рассказывал, как меня однажды вызвали свидетелем в суд? Взяли как-то одну дамочку, которая держала веселый дом, и нашли в её записной книжечке мое имя, а я женатый человек, у меня сын учится в колледже в Нью-Джерси…

— Какое это имеет отношение…

— К Нью-Джерси?

— Нет, нет к Фрэнку Палансу и Роуз Джонас.

Он оттолкнул пустой бокал и сложил руки на столе.

— Мальчик любит девочку — вот какое отношение.

— А девочка мальчика?

— А девочка нет.

— Ну, и на что это похоже?

— Она им играет.

— И велика ли её добыча?

— Судя по тому, сколько он просаживает, — велика.

— А у неё кто-то есть? Кто-то особенный?

Он кивнул, многозначительно подмигнув.

— Большой человек.

— Кто?

— Джо Эйприл.

— Большой человек?

— Очень большой.

— Но очень глупый?

— Как пробка.

Я запустил эту информацию в свой компьютер, но никакого вразумительного ответа не получил

— Джо Эйприл, говоришь… Большой и крутой. — Я покачал головой. Что-то не склеивается. Не может он быть таким большим, каким ты его мне обрисовал. Я давно в этом бизнесе, но о таком ничего не слышал.

— Склеивается, ещё как склеивается.

— Как?

— А так, что он гангстер из Калифорнии.

— Да ну!

— Из Фриско. Прибыл к нам со своей маленькой мафией. Играет по-крупному и выигрышем сорит направо и налево. Либо он у нас все под себя подгребет, либо его быстро скрутят. Тут же высшая лига. У этого парня кишка не тонка. Но что касается шариков в башке — тут я не уверен в их наличии. Я же видал их, приятель. Самые башковитые как правило сидят тише воды ниже травы. А этот парень звонит очень много.

— А что Роуз Джонас?

— Он привез её с собой с Запада.

— Кто, Эйприл?

— Ну я же говорю.

— Тогда как сюда затесался Фрэнк Паланс?

— Этот Эйприл перетрахал половину телок в Нью-Йорке. Паланс смазливый парень. Я думаю, она его использует как кнутик для Эйприла.

— А с чего это ей надо зарабатывать себе на жизнь?

— Да они ведь разные бывают, приятель. Одни любят полеживать себе на шелковом белье да спать до полудня, другим нравится чем-то заниматься, не сидеть на месте, быть в центре внимания — аплодисменты, успех…

— Ну и как, удается ей вызвать ревность у своего друга?

— По-моему, не очень. Я так думаю, что Эйприл уже сыт по горло девчонкой Роуз. И похоже, Роуз это тоже чует. У неё в последнее время даже туго стало с деньгами.

— А что Паланс?

— Не понял.

— Ну, допустим, Эйприл снял её с довольствия.

— Ну и?

— Фрэнк-то Паланс, насколько я знаю, подаяния не просит. Так что Роузи-малышка, наверное, с голоду не умирает.

— Да ты бы видел эту Роуз, приятель. Имеет страстишку к купюрам. Но у неё прямо-таки дар растратить все вмиг — тут с ней никакая дама не сравнится, я уж, доложу тебе, видал всяких. Она может поспорить на шампанское для всех посетителей клуба — а их бывает до двух сотен человек и если проигрывает, может поспорить по новой. Просто хохмы ради.

— И что она хороша?

— В каком смысле?

— Как певица.

— Ничего себе.

— И внешние данные?

— Красавица.

— А как считаешь, хоть чуточку она к Фрэнку испытывает теплые чувства?

— Я считаю, она его терпеть не может.

— Но почему?

— Когда леди играет крапленой колодой, а у неё все идет наперекосяк, она может эту самую колоду порвать и выбросить. Так они часто поступают, бедовые леди. Посмотрел бы ты, как она на него иногда смотрит… когда он сам этого не замечает… — Том поднял руки над столом и хлопнул в ладоши. Недобрым взглядом смотрит она на него, вот что я тебе скажу.

— И как они познакомились?

— Их свел Эйприл.

— А откуда он Эйприла знает?

— Вот тут я пас. Слушай, приятель, дай-ка я тебе дорасскажу ту историю, как я был свидетелем в суде, где та маленькая мадам начала колоться насчет своей маленькой черной записной книжечки, которая вовсе не была маленькой, да и черной её назвать было трудно, что бы газеты там ни писали на этот счет…

Я зашел за стариком Беном в половине восьмого. Мы с ним выпили по стаканчику, поболтали, потом спустились вниз, поймали такси, и старик Бен сказал шоферу:

— Саут-стрит. Когда приедем, я покажу дом.

Саут-стрит без пяти восемь летним вечером тиха, пустынна и пропитана смогом, а старые дома выглядят мрачными и сильно потрепанными временем. Мы вышли из такси и оказались на абсолютно пустой улице, чью пустоту нарушал только черный автомобиль, замерший у тротуара. Сидевший за рулем человек спал. На улице не было ни души. Я последовал за Беном в узкий темный подъезд пропахший ароматами кухни, мы поднялись пешком по деревянной лестнице и оказались у двери с табличкой, освещенной желтым светом коридорной лампы:

— Лихо? — пробурчал старик. — А по мне, так черт знает что.

Он вставил в замочную скважину большой ключ, отпер замок, толкнул дверь внутрь и, оставив ключ торчать в замке, пропустил меня вперед, потом вошел следом. Мы оказались в старомодном большом офисе. Письменный стол, кресла, скамейки, шкаф для бумаг, телефон и напротив входной дери у стены огромный сейф.

— Тут в такое время суток прямо чувствуешь себя как в фантастическом замке, тебе не кажется? — заметил я.

— Да нет. Что тут такого фантастического. — Он выдвинул нижний ящик письменного стола и извлек оттуда бутылку и два стаканчика. — Шотландский. Ты ведь это предпочитаешь?

— Как всегда. А что же ты, Бен?

— Я могу пить все что угодно. Хотя предпочитаю определенные этикетки. — Он разлил виски по стаканам. — Воды плеснуть?

— Сделай милость.

Он подошел к раковине в углу комнаты, повернул кран и подставил мой стакан под тонкую струйку воды со словами:

— Скажи, когда будет довольно.

— Довольно.

Он подал мне стакан. Свой виски он выпил неразбавленным. Потом выдвинул кресло, уселся в него и задрал ноги на стол. Он наполнил свой стакан и продолжал пить виски как воду. Я же, опустившись на деревянную скамью, стал неторопливо поглощать содержимое своего стакана. Он пустился рассказывать мне всякие морские байки, и я слушал его вполуха и клевал носом. Так прошел час. Потом дверь распахнулась и появившийся на пороге парень весело произнес:

— Привет, шкипер!

Он появился бесшумно. Это был высокий мужчина с сильно отросшей щетиной. У него были черные быстрые глаза, тяжелые черные брови, квадратная нижняя челюсть и волевой подбородок. Одет он был в черные полотняные штаны, в черный свитер с высоким горлом, сюртук и флотскую фуражку. В руке он держал тяжеленный саквояж.

Старик снял ноги со стола и поднялся. Я поставил свой стакан на скамью и тоже встал. Вошедший поставил саквояж на пол и обменялся со стариком рукопожатием.

— Привет, шкипер, — повторил он и спросил. — А как зовут твоего друга?

— Питер Чемберс.

— А… я о вас слышал. — Он выбросил вперед ладонь и я её пожал. — Я Фрэнк. Паршивая овца в стаде. — С этими словами он улыбнулся. У него были большие белые зубы. Он сдвинул фуражку на затылок. У него оказались черные волосы, сальные и курчавые. Заметив бутылку на столе, он налил себе в отцовский стакан, выпил до дна и со стуком поставил стакан на стол. — Ну так. Чем обязан столь неожиданному визиту?

— Нам надо поговорить, сынок. Прямо сейчас.

Фрэнк указал на меня пальцем.

— В его присутствии?

— Он мой друг. Все, что ты намерен сказать мне, можешь говорить и при нем. Даже если ты скажешь, что ты убийца, мне наплевать — говори при нем. Он друг, а я своим друзьям доверяю.

— Что ж, друг так друг.

— Ну, говорить будем? Пора бы наконец нам все выяснить.

— Ладно, говори. Но у меня времени в обрез. Что тебя тревожит, шкипер?

— Мне кажется, ты занимаешься перевозкой нелегальных грузов, и это меня тревожит. Мне кажется, ты связался с мафией, и это меня очень тревожит. Мне кажется…

— Перестань, шкипер.

— Как ты мог в это вляпаться? Чем ты занимаешься? Откуда у тебя взялись деньги на покупку собственного торгового судна? А дом в Скарсдейле? А вся эта роскошная жизнь? На какие шиши? — В голосе старика зазвучали металлические нотки.

Парень ухмыльнулся.

— Да я ещё и не раскрутил дело по-настоящему. — Он наклонился к саквояжу, раскрыл его и вытащил стальной чемоданчик-сейф. Он поставил его на стол и любовно погладил ладонью. — Ты только посмотри сюда, папа. Здесь выручка от продажи груза, который я доставил в Южную Америку… наличными… американскими банкнотами. Знаешь, сколько тут? Сто пятьдесят «кусков» — вот сколько! И из них десять процентов — чистыми, не считая накладных расходов — мои! Неплохо, а, за один рейс? А дальше будет больше. Я сейчас над этим работаю.

— И что ты собираешься с этим делать?

— С чем?

— С этими деньгами. С наличными.

— Положу их в сейф, сяду и буду ждать. Потом зазвонит телефон. Потом приедут двое и заберут. Плохо ли?

— Ничего хорошего. И ты это прекрасно понимаешь.

— Все изменится к лучшему.

— Каким образом?

— А таким, что я буду полноправным партнером. У тебя, шкипер, очень честолюбивый сын. — Фрэнк взял чемоданчик и двинулся с ним к сейфу. Он встал на колени и начал крутить цифровой диск, набирая код замка, а мы смотрели за его манипуляциями, отвернувшись от двери.

— А представь, если бы из них семьдесят пять тысяч были мои! воскликнул он ликующе. — Семьдесят пять «кусков» за один рейс! Что ты на это скажешь, шкипер?

— Скажу, что ты подлый вор! Скажу, что ты завяз в грязном бизнесе. И все это мне кажется недобрым делом, а недобрые дела имеют обыкновение рикошетить прямо в тебя.

— И именно сейчас и отрикошетит! — произнес вдруг голос у нас за спинами.

Не успели мы и слово вымолвить, как тот же голос продолжал весьма сурово:

— Не оборачиваться! А иначе схлопочете пригоршню пуль, которые уж точно не отрикошетят. Вот вам для затравочки.

Прогремел выстрел, и пуля влетела в стену. Комнату наполнил ядовитый запах горелого пороха. Мы не шевелились. Голос продолжал:

— Так. Ты там с чемоданчиком, протяни его мне назад и не вздумай оборачиваться!

Голос был тяжелый, горловой и скрипучий — незабываемый голос.

Фрэнк подтолкнул ящик назад.

Голос продолжал негромко отдавать команды.

— Так, ещё немного. Еще немного. Вот умник. Так, теперь достаточно.

Фрэнк проговорил:

— Мне надо сказать одну вещь.

— Говори. Только тихо.

— Я обращаюсь к отцу и его другу. Я вас прошу: не предпринимайте никаких необдуманных шагов. Я не хочу, чтобы кто-то из вас пострадал. Если это грабеж — ладно, деньги все равно застрахованы. Поэтому не надо никаких героических порывов.

— Умница, — произнес голос. — А теперь вставай.

Фрэнк поднялся.

— Замечательно. — продолжал невидимый гость. — А теперь положите ладони на затылок. Замечательно. Теперь подойдите лицом к стене — так и стойте. Замечательно.

Все дальнейшее произошло в мгновение ока.

Прогремели пять коротких выстрелов.

Фрэнк упал.

Хлопнула дверь.

Лязгнул в замке ключ.

Из коридора донесся топот ног — человек сбегал по лестнице.

Старик склонился над сыном, а я бросился к двери. Она не поддавалась. Внизу на улице взревел мотор и, визжа шинами, автомобиль укатил.

— Он умер, — пробормотал Бен. — Он умер.

Я стал звонить в полицию.

Когда прибыл детектив-лейтенант Луис Паркер, дверь была уже открыта. В кармане у Фрэнка я нашел ключ, вытолкнул из скважины торчащий снаружи ключ и открыл замок. Я выскочил на улицу и огляделся по сторонам, но, конечно, никого не увидел.

Фотографы и эксперты Паркера сделали свое дело и вскоре и они и старик ушли. Труп увезли. Паркер сунул сигару в рот.

— Ну и что ты скажешь, приятель?

— Убийство, малыш.

— И что же это за убийство, приятель? Убийство во время совершения другого преступления — или что-то другое?

— Что-то другое.

— Но ведь из твоих слов следует…

— Чистой воды преступление. И совершил его неизвестный. Фрэнк Паланс сам сказал, что не хочет героических жестов, что не хочет неприятностей. Неизвестный завладел чемоданчиком с деньгами, у него был ключ от двери, а трое мужиков точно манекены покорно стояли у стены, уткнув носы в обои и держа руки на затылках. Ему не обязательно было стрелять, так?

— Неубедительно.

— И еще.

— Что?

— Пять выстрелов в одного. Не в меня, не в старика. Он стрелял не в целях самообороны, лейтенант Это было хладнокровное преднамеренное убийство, убийство первой степени.

— Тут ты прав на все сто, — согласился Паркер.

Раздался стук в дверь.

— Входите! — крикнул Паркер.

Кэссиди, молодой детектив, распахнул дверь, мигнул мне в знак приветствия и обратился к Паркеру:

— Фрэнк Паланс был официальным владельцем судна, лейтенант. — Он сунул руку в карман и вытащил сложенный листок бумаги.

— Это ещё что? — спросил Паркер.

— Таможенная декларация, сэр. Из неё явствует, что было на борту.

— И что же, Кэссиди?

— Канаты, сэр.

— Канаты?

— Да, сэр. Канаты и веревки на тридцать тысяч долларов.

— А как же насчет полутораста тысяч долларов в чемоданчике?

— А ты сам видел? — спросил Паркер.

— Чемоданчик?

— Деньги.

— Нет.

— Тогда откуда же ты знаешь, что в чемоданчике были деньги?

— Я этого не знаю. Но предполагаю, что судно перевозило контрабанду, — Я взглянул на Кэссиди. — Этот «торговец» достаточно большой, чтобы взять на борт дополнительный груз?

— На эту громадину можно погрузить Статую Свободы.

— Это только предположения, — заявил Паркер. — Теперь давай займемся тобой, Питер. Ты что здесь делал?

— Пришел со стариком.

— Это мне известно. Зачем?

— Я знаком с девицей, с которой Паланс был помолвлен. У них все разладилось. Девица боялась, как бы он ей не стал мстить. Мы со стариком были много лет друзьями, вот я и пошел поговорить с Беном, а он сказал, что говорить мне надо не с ним и что сегодня он встречается со своим сыном. Он пригласил меня пойти с ним. Вот и все дела.

— Ясно. Теперь уходим. И не исчезай, Пит. Позванивай. Почаще.

Было без четверти одиннадцать, когда я позвонил в дверь Лоле. Она отозвалась из-за двери:

— Кто там?

— Пит.

Лола открыла дверь — и я расплылся в улыбке. Девочка, похоже, с каждым часом расцветала все больше и больше. На ней была голубая атласная пижама с откровенным декольте, доходящим до пояса. Она поцеловала меня, закрыла дверь и прильнула ко мне всем телом, обвив руками мою шею. Лола не отпускала меня и, подхватив её на руки, я отнес её в гостиную. Она умело изобразила бездыханное тело: голова её бессильно свесилась, руки болтались, тело обмякло. Я осторожно положил её на широкий мягкий диван и сел рядом. Я снова поцеловал её, повинуясь требованию, горящему в её взоре. Тут она села и спросила:

— Что случилось?

— А что?

— Ты не расположен к поцелуям. Ты где-то далеко. Не со мной. — Уголок её рта дрогнул. — Как, уже?

— Нет. Не так же быстро.

— Тогда в чем дело?

— Ты подписала со мной контракт.

— Ну и? — На её лице возникло недоумение. — Послушай, если я могу рассчитывать, что ты меня сумеешь защитить от Фрэнка, если мне можно не беспокоиться о сломанном носе или выбитом глазе, тогда я готова выплатить тебе двадцать процентов до последнего цента — чего ты все равно не получишь, потому что, как я уже тебе говорила, он переписал страховой полис.

— А кольцо? А кадиллак?

— Я их не верну. Поверь, я не шутила, когда говорила, что заработала их. Но только не думай, что я какая-то там алчная дрянь. Я не такая. Клянусь, я впервые в жизни не хочу возвращать то, что от меня требуют вернуть. Но только никому не удастся сделать из меня дуру. Никому!

— Никто и не собирается.

— Я ведь не такая плохая, какой могу показаться. Уж поверь мне, — Она отвернулась.

— Верю, — я взял её за подбородок и повернул лицо к себе. — Тебе можно теперь не думать о Фрэнке — до самой смерти. И кольцо, и кадиллак — они теперь твои.

Между бровей у неё пролегла морщинка.

— Что-то я не понимаю.

— Он мертв.

Ладонь Лолы взлетела к её рту, прижалась к губам. Во взгляде, медленно встретившемся с моим, сквозил ужас.

— Ты… убил его?

— Нет.

Ужас растворился в её глазах и сменился испугом, недоумением и отчаянием. Рука бессильно упала.

— Что случилось?

Я ей все рассказал.

Когда я закончил свой рассказ, кровь отлила от её лица, пальцы дрожали.

— Где ты держишь эликсир жизни? — спросил я.

— Что?

— Виски. Тебе надо глотнуть.

Она указала на дверь. Я пошел к двери, толкнул её и оказался в кухне. В белом шкафчике над раковиной я обнаружил целую батарею бутылок. Я налил в бокал брэнди, принес в комнату и заставил Лолу выпить залпом. Ее щеки быстро порозовели.

— Но ведь и тебя… могли убить, — прошептала она.

— Такая возможность предусмотрена в издержках производства. Моего бизнеса. Это нормальный риск моей профессии и учитывается в размере гонорара. Кстати, о гонораре. — Я сел рядом с ней на диван. — Этот страховой полис теперь играет куда более важную роль, чем вчера.

— Но я же сказала…

— Я знаю, что ты мне сказала. Но ведь это ты мне сказала. Лучше мне послушать страхового агента. Ты не знаешь, кто он?

Она приложила пальцы к вискам, пытаясь припомнить.

— Фрэнк мне говорил как-то. Сейчас подумаю. Кейт. Или Грант. Не помню. Кейт Грант или Грант Кейт.

— Ну, это несложно выяснить. У тебя есть телефонный справочник?.

Лола встала с дивана и принесла мне книгу. Мы уселись рядом и стали листать справочник. Агента звали Кейт Грант. В справочнике были указаны два номера — офиса и домашний. Для звонка в офис было уже поздновато. Я позвонил ему домой. После нескольких звонков на другом конце провода раздался сонный голос:

— Алло?

— Мистер Грант?

— Да, это я.

Я постарался изменить голос и заговорил на две октавы ниже. Лола прижала свое ушко к трубке вместе со мной.

— Это мистер Паланс.

— Фрэнк?

— Нет, отец Фрэнка. Бен Паланс.

— Да? Да, мистер Паланс?

— Простите, что потревожил вас так поздно

— Ничего страшного, сэр.

— Дело очень срочное. Речь идет о страховом полисе Фрэнка. Он говорил мне о том, что изменил полис в пользу другого бенефициария. Это произошло накануне его ухода в рейс. Он упоминал имя молодой леди по имени Роуз Джонас.

— Да, сэр, — подтвердил страховой агент. — Я помню: перерегистрация бенефициария. Он со мной связывался. И отдал мне соответствующие распоряжения. Роуз Джонас — совершенно верно.

— Благодарю вас, — Я положил трубку.

— Ну вот, видишь? — воскликнула Лола.

— Вижу, — мрачно заметил я и попрощался.

— Ты куда?

— Работать.

В «Рейвене» было шумнее, чем в зале сената при обсуждении госбюджета. На сцене выступала Роуз Джонас со своей версией «Звездной пыли». Мне доводилось слышать вариации и получше, но аранжировка оказалась очень удачной, а уж зрелища подобного этому я в жизни не видывал, Она была сложена так, что, без сомнения, в койке могла обеспечить комфорт: практически обнаженная верхняя часть колыхалась в символическом бюстгальтере, а остальное тело без всяких признаков нижнего белья томилось в узком черном с блестками платье, в котором ей, надо думать, было невозможно сесть. Черные волосы были зачесаны на бок, так что виднелось одно ухо, а с другой стороны они волнами падали на обнаженное плечо. У неё были черные, как угли, широко посаженные глаза с дьявольским блеском, впалые смуглые щеки и страстный рот с ярко-красными губами. Она источала секс в зрительный зал, и каждая впадинка и возвышенность её тела, выставленного на всеобщее обозрение, посылали откровенный призыв. Я мог понять Фрэнка Паланса. Эта девица легко могла заткнуть за пояс любую блондинку.

Найдя Тома Коннорса, я спросил у него:

— Могу я подождать малышку?

— Где?

— В её гримерной.

— Что, запал на нее?

— Очень может быть. Но пока нет. У меня башка другим забита.

— Неприятности?

— Возможно. Ее дружок должен появиться?

— Нет.

— Почему такая уверенность?

— Обычно он сначала звонит.

— Тебе или ей?

— Или мне или ей.

— Ей сегодня звонили?

— Нет.

— Давно она здесь?

— С семи.

— Ладно. проводи меня в гримерную.

Гримерная как гримерная — во всех кабаре такие: комнатка со сладким ароматом кольдкрема, трюмо с яркими лампочками вокруг зеркала. Я закурил и стал ждать. Том ушел. Когда Роуз наконец появилась, она не проронила ни слова. Она взяла пачку сигарет «Шерман», вытащила одну и закурила, глубоко затягиваясь и быстро выпуская струйку дыма.

— Что вам здесь надо? — Она говорила медленно. Низким голосом.

— Меня послал Фрэнк, — ответил я.

— Какой?

— Фрэнк Паланс.

— Вы кто?

— Пит.

— А дальше?

— Просто Пит.

— И вас послал Фрэнк? Зачем?

— Мне надо вам кое-что сообщить.

— Хорошо. Сообщайте.

— Он мертв.

Длинная коричневая сигарета замерла в воздухе. Черные глаза прищурились. Между красных губ показался кончик красного блестящего языка и, скользнув по нижней губе, вернулся обратно в рот. Потом она произнесла:

— Какого черта? Что вам надо? Кто вас послал?

— Нам надо поговорить, Роуз.

Сигарета вернулась в рот и из её ноздрей вылетели две струйки дыма. Она сощурилась, размышляя над моими словами. Медленно оглядев меня, спросила:

— Говорить будем прямо здесь?

— Честно говоря, здесь мне бы не хотелось

— Мне можно одеться?

— Разумеется.

Она затушила сигарету в пепельнице, зашла за ширму, переоделась в платье и туфли, вышла и спросила:

— Можно я сама отведу вас? Туда где можно спокойно поговорить.

— Ради Бога!

Она набросила на плечи норковый палантин, достала из комода сумочку и бросила мне на ходу:

— Пошли, герой. Пытаешься подзаработать лишний доллар?

— Ну да. Всегда пытаюсь честно подзаработать лишний доллар.

Мы отправились на такси в Нижний Ист-Сайд и всю дорогу молчали только переглядывались. Мы вышли на углу Аллен-стрит и Ривингтон. Я расплатился и она повела меня к ветхому зданию, которое лет тридцать не ремонтировалось — знаете, в таких сортиры находятся не в квартирах, а в общем коридоре. Мы прошли через вестибюль, воняющий крысами, свернули направо, и она быстро вставила ключ в скважину. Очень шумно отперла замок, распахнула дверь, и мы вошли. Я первым.

Это была старенькая грязная комнатушка — гостиная и кухня одновременно — и пара незакрывающихся дверей в правой стене. Единственным признаком современности был телефонный аппарат на древнем дребезжащем холодильнике. Я обернулся к Роуз.

В руке она держала пистолет.

Маленький автоматический умелец.

Он ей был ужасно к лицу.

— Ну, чмыш, чего ты хочешь? Говори! — Роуз сняла палантин и сбросила его на пол. Потом уронила на него свою сумочку и повторила: — Давай, чмыш, говори, что тебе от меня нужно.

— Фрэнк мертв.

— Это ты уже говорил. Откуда ты знаешь?

— Что знаю?

— Что он мертв.

— В газете прочитал.

— Врешь.

— Почему?

— Это произошло слишком поздно, чтобы попасть в утренние газеты, и слишком поздно, чтобы попасть в вечерние газеты. Сообщение появится не раньше завтрашнего дня.

— А ты-то откуда знаешь?

— Поиграть решил со мной? — Она улыбнулась, и я опять заметил кончик её быстрого красного языка. Она устремила взгляд мимо меня на дверь в стене и позвала: — Тихоня! Выходи.

Дверь отворилась и из неё показался толстенький коротышка. На нем были штаны и больше ничего. Округлое брюшко, начинавшееся сразу под грудью, поросло волосами. Ноги у него были босые и грязные. Глазки утопали в жирных складках лица и поблескивали точно у зверька, а когда он перевел взгляд на Роуз Джонас, блеск в его глазках стал ярким и хищным — ну совсем как у дикого зверя.

— Привет, Роузи. Красивое платье. Очень тебе идет. Новое? Оно мне нравится, Роуз.

Она указала ему на меня стволом автоматического пистолета.

— Этот один из новеньких ребят Джо?

— Нет.

— Уверен? А то этот умник все что-то вынюхивает. У него есть информация. Я же с тобой разговариваю, Тихоня.

Коротышка нехотя отлепил свои глазки от её тела. Он посмотрел на меня и криво улыбнулся. Во рту у него недоставало одного переднего зуба.

— Этот, что ль?

— Ты его знаешь?

— Знаю. Он был с ними. В конторе у Фрэнка.

— Тогда все ясно. — Она подошла ко мне ближе. — Так кто же ты, черт побери?

— Пит.

— Кончай свою волынку, Пит. Ты кто?

— Никто.

— Расстегни пиджак.

Я расстегнул. Она залезла внутрь рукой и стала искать документы, а я перед тем, как это сделать, сладко улыбнулся: это же было все равно, что отнять булку у восьмидесятилетнего старика. Левой рукой я схватил пистолет, а правой двинул ей в челюсть. Она рухнула как подкошенная на свой норковую палантин. Тихоня метнулся ко мне с изяществом беременного носорога, и даже если в голове у него были россыпи бесценных мыслей, каждая из них втолковывала ему, что самое главное в этой ситуации — направленный на него пистолет. Тихоня остановился на как вкопанный и, похоже, был на грани истерики.

— Эй, не надо! Только не делай необдуманных поступков, парень. Подумай сначала!

— А никто и не собирается совершать необдуманные поступки. Вот разве что мозги твои разбрызгаю по полу. Да вот только грязи тут от этого вряд ли прибавится.

— Не надо. Прошу вас. Не говорите так, мистер.

— Ты на кого работаешь, толстун?

— Ась?

— Работаешь на кого?

— Слушайте, мистер…

— Сам слушай, толстун. Ты сегодня пристрелил одного парня. Убил.

— Не вам об этом говорить!

Я вдруг сорвался на пронзительный фальцет.

— Не мне? Да я же там был! Помнишь?

— Не вам говорить об убийстве, мистер. Об этом пускай скажет судья и присяжные. А мне положен адвокат.

— Послушай, умник! Ты мне лекцию о правосудии не читай! Мне нужна информация. Не воображай себя шибко умным, толстун. Ты стреляешь в стену только для того, чтобы мы поняли, что у тебя в руке пушка, и тут же просишь не шуметь. Но вот что постарайся понять. Хорошенько постарайся. Или я получу от тебя информацию, или ты получишь… свинцовую плюху. Такое бывает с теми, кто оказывает сопротивление при аресте.

— Ты легавый?

— Частный. На ладно. Монетка в автомате. Где же музыка?

— Я работаю на Джо Эйприла.

— Давно?

— Пару месяцев.

— Ты из Калифорнии?

— Нет.

— Откуда?

— Детройтский я.

— Чем занимается Эйприл?

— Не знаю.

Я засомневался, что он не врет, но не стал настаивать.

— Где его логово?

— Чего?

— Пасется где он?

— Гараж «Армандо».

— Это где?

— Угол Тридцать первой и Девятой.

— Ладно. Где твой ствол?

Он мотнул головой на раскрытую дверь.

— В спальне.

— Двигай!

Я вошел с ним в вонючую комнатенку. Его кобура болталась на металлической стойке древней кровати. Я вытащил револьвер и, выведя коротышку обратно в кухню-гостиную, приказал ему сесть.

Он сел. Роуз по-прежнему находилась в горизонтальном положении на полу.

— Настоящее имя? — спросил я у него.

С достоинством:

— Родерик Даллас!

Я подошел к холодильнику и во вторай раз за сегодняшний вечер позвонил в полицию, но на сей раз вызвал лично детектива-лейтенанта Луиса Паркера.

Когда под окнами завыли полицейские сирены, Роуз Джонас все ещё полеживала на полу без движения.

Я сыграл заключительный акт вместе с Паркером. Нам пришлось долго уламывать кое-кого, но в конце концов уломали. Затея была лихая, но ведь они и сами были лихие, эти крутые ребята из Калифорнии, которые обожали звонить почем зря. Надо было пробиться в самое их лежбище и брать всех скопом — накрыть всю их малину молниеносно и без шума. Должно было сработать. У нас могла получиться не просто облава, а лучше, чем облава, но для начала нам пришлось выдержать натиск стряпчих, слетевшихся со всех сторон с воплями о нарушении каких-то там поправок к Конституции. Я этих умников впервые видел, да и они меня, кажется, тоже. Вот их-то и понадобилось уламывать, но Паркер-то был полицейским до мозга костей и ему хватило ума понять, что именно так — одним наскоком быстро и без шума — мы сможем накрыть всю их малину.

Такси домчало меня до гаража «Армандо» за четверть часа. Гараж представлял собой мрачное и на вид неприступное здание с задраенными окнами и спущенной металлической дверью на замке. Я нажал на кнопку звонка и услышал внутри шум и лязг. Открылось малюсенькое окошко и меня спросили, чего мне надо.

— Эйприл, — коротко ответил я.

— Ты от кого?

— От Тихони.

Окошко захлопнулось. Наступила тишина. Потом что-то заурчало и металлическая дверь, дернувшись, отъехала вверх — на достаточную высоту, чтобы я смог войти. Я вошел. Металлическая дверь со скрежетом опустилась. Сторож сказал:

— В офисе.

В длинном гараже стояло не больше пяти машин — новеньких, полированных. Мой провожатый открыл дверь офиса и я вошел. Здесь света было побольше. Теперь я рассмотрел провожатого — он оказался длинным худым парнем со смуглым рябым лицом. На нем был пиджак с подкладными плечами и светло-серая узкополая шляпа. Сидящий за письменным столом выглядел совсем по-другому. Открытое улыбающееся лицо, светлые волосы, ослепительно-белая рубашка с французскими манжетами и с монограммой Д.Э. на нагрудном кармашке — в общем, джентльмен с журнальной обложки.

— Джо Эйприл? — уточнил я.

— А тебе на что?

— Я из Детройта. Вчера приехал. Повидался со старым корешом Родериком Далласом, которого все кличут Тихоней. Он посоветовал к тебе ткнуться.

— Зачем?

— Работенка нужна.

— Постой. А откуда тебе известно, где Тихоня залег?

— Да я Тихоню знаю с тех пор, как он под стол пешком ходил. Мы с ним частенько беседовали — можно сказать душу изливали — посредством междугородной телефонной связи.

— Ишь ты какие словеса плетешь.

— Сие есть предмет моей гордости, сэр.

— И ты, значит, вел с ним междугородние телефонные разговоры аж из Детройта?

— Это я могу себе позволить. Да и Тихоня рассказывал, что он здесь не нуждается.

— Ладно. Так чего ты хочешь?

— Очень немного. В Детройте я что-то слегка переработал и вот приехал в Нью-Йорк на краткий заслуженный отдых. Первым делом я решил навестить своего старинного кореша Тихоню, а он мне говорит, что залег на дно пока, так как он замочил какого-то чмыша сегодня. Он говорит, может, я тебе на что сгожусь. Я, признаться, обожаю собирать зелененькие хрустящие бумажечки с портретиками наших славных государственных деятелей. Вот я и пришел.

Он меня пристально оглядел.

— Баранку вертеть умеешь?

— Шутишь! Я вертел баранкой, когда Тихоня ещё вертел мамкиной сиськой.

— Помолчи-ка, приятель. Как тебя зовут?

— Скотти. Скотти Сондерс.

— Помолчи, Скотти. — Он потянулся к телефону, набрал номер, подождал и произнес:

— Алло? Тихоня?

— Это я, босс. — Тихонин свистящий шепот, казалось, эхом зазвучал под низким потолком гаража.

— Как ты там?

— Нормально. Малость поджилки трясутся. Но ничего.

— Тут у меня твой дружок.

— Который?

— Скотти Сондерс.

— А, да, босс. Стоящий парень.

Лицо Эйприла просветлело. И на нем появилось выражение удовольствия. Он не испытывал бы такого удовольствия, зная, что в эту самую секунду «кольт» Паркера уткнулся стволом в висок бедняге Тихоне. Так что Тихоня не соврал насчет трясущихся поджилок.

Эйприл решил устроить ещё одну проверочку.

— А откуда он, этот краснобай?

— Который?

— Скотти Сондерс.

— Оттуда же, откуда и я — из Детройта, босс. Очень смышленый паренек.

— Ладно. Сиди и не рыпайся там. Я с тобой свяжусь. — Эйприл положил трубку, взглянул на рябого и кивнул на меня. — Познакомьтесь, ребята. Джек Зигги. Скотт Сондерс.

Мы обменялись рукопожатием.

— Вообще-то это хорошо, что ты подвалил. — сказал Эйприл. — Пока Тихоня залег на дно, у нас как раз одного человечка и не хватает. Ты знаком с Блохой Бернсом?

— Нет.

— Блоха из Калифорнии. Он мне рекомендовал Тихоню. для работы здесь. А теперь погляди на Зигги повнимательнее.

Я поглядел и спросил:

— А зачем?

— Вы с Зигги будете работать в паре. Сегодня. Ты сегодня свободен?

— Если заработок подходящий, то свободен.

Эйприл кивнул Зигги, и тот вышел. Я услышал, как заурчала открываемая металлическая дверь. Потом дверь с таким же урчанием закрылась.

— Садись, сынок, — предложил Эйприл.

— Спасибо, — ответил я и сел.

— Я тебе сейчас обрисую картину. Мы начали по новой заниматься старым рэкетом. Мы перегоняем автомобили по заказу.

— Как это — по заказу?

— К нам поступают заказы со всех концов… ну, словом, отовсюду — с Кубы, из Мексики, из Южной Америки. Заказчик говорит. что ему требуется. И все. Зеленый «бьюик» с откидным верхом? Пожалуйста. Черный «кадиллак»-седан? Милости просим. Вот так-то. Мы рассылаем наших следопытов, чтобы они разыскали нужный нам образец — и угнали его. Ба-бах и все! Потом мы товар малость перекрашиваем, меняем молдинги — и дело в шляпе. Ну, как тебе?

— Нравится. А какой навар? Для шестерок вроде меня.

Он выдвинул ящик стола. Там лежал автоматический пистолет и куча банкнот. Он взял несколько бумажек со словами:

— Тут пять сотен. Ну вот, теперь, считай, тебя внесли в платежную ведомость. Своим я плачу хорошо. Жаловаться не на что. Если будешь работать чисто и прилежно, я сделаю тебя богачом. Скурвишься — ты покойник.

— Как этот Фрэнк Паланс? — тихо произнес я.

— У Тихони слишком длинный язык

— Когда он мне шепчет на ушко, не слишком длинный.

— Фрэнк Паланс. Я взял его в дело, сосунка этого. Стелил ему мягко, купил на свои сухогруз, научил его, как все провернуть.

— А как?

— Он у нас экспортом занимался. Краденые тачки сплавлял за кордон.

— Ну, и где же он лопухнулся?

— Возомнил из себя невесть что, мало ему стало. А когда моим ребятам вдруг становится мало и они пытаются у меня под носом отстегнуть себе лишнего, то им каюк, братец! Я этого сосунка Паланса ввел в дело, я его и вывел. Да только мне захотелось это сделать самому.

— Что-то не совсем ясно.

Глаза у Эйприла были голубые. Он меня ими просто припечатал к стулу. И сказал серьезно:

— Ты как считаешь, Тихоня любит пушкой баловаться?

— Тихоня — нет!

— Он сегодня такой шухер устроил — сильно меня подставил. Я попросил его взять Паланса за яйца, забрать бабки и принести все мне Бабки-то он принес, а Паланса угрохал — дурррак! А может, парень раскаивался, может, он бы смог оправдаться — в чем я сомневаюсь — но я теперь этого уж не узнаю. Тихоня вдруг с катушек слетел. И стал палить… Как думаешь, может, Тихоня слишком нервный для такой работы?

— Не знаю.

Эйприл выложил на стол пять сотенных купюр.

— Вот бабки. Будет больше. Но только смотри, не зарывайся как этот Паланс. Играй спокойно, головы не теряй — и ты далеко пойдешь. Малый неплохо зарабатывал на этом деле, очень неплохо. Но вдруг ему захотелось хапнуть сразу много. Ну вот ему и запихнули весь его навар в глотку. Ну ладно, малыш, бери свои бабки.

Я взял деньги, встал и засунул банконоты в карман.

Заурчав, дверь гаража поднялась, потом снова опустилась.

Вошел Зигги с револьвером в руке.

— Ну что там? — спросил Эйприл.

— Я ходил проверить, как дела у Тихони.

— Так?

— Ни Тихони, никого. Об остальном рассказала мне Лили.

— Что за Лили?

— Хозяйка кондитерской напротив. Тихоню замели.

— Кто?

— Легавые — кто же еще. Легавые замели Тихоню и Роуз Джонас тоже замели. — Он махнул револьвером в мою строну. — Этот гад подсадной.

Эйприл плотно сжал губы.

— Вот тебе и краснобай. Ладно. С ним я сам разберусь. — Он потянулся за автоматическим пистолетом в ящике письменного стола.

Эти ребята не были дилетантами. Обитатели этого гаража были не то что Роуз Джонас, которая держала свой пистолет точно вареную сосиску. Здесь тебя могли бы пристрелить и никто бы бы ничего не узнал, ни одна живая душа. Такое было местечко. Здесь тебя пришьют — ты и глазом не успеешь моргнуть. Так что терять мне было ровным счетом нечего. А вот получить я мог жизнь. Тут дело не в мужестве или отваге… Просто мне ничего другого не оставалось, если, конечно, я не хотел превратиться в труп.

Я прыгнул на него, невзирая на то что другой держал меня на мушке. Я прыгнул на него, хотя он достал свой автоматический, а другой помахивал стволом прямо перед моим носом. Я сделал изящный прыжок, который мог бы оказать честь Лоле Сазерн, мощно оттолкнувшись от пола, и вместе с Эйприлом и его вертящимся креслом покатился по полу, а Зигги заскакал вокруг нас, выбирая удобный момент для выстрела.

Наконец ему показалось, что такой момент настал. Он выстрелил. Дважды. И убил босса.

Автоматический пистолет Эйприла оказался у меня в руке, и я, воспользовавшись его трупом точно щитом, три раза выстрелил и промахнулся, а потом пуля попала мне в плечо, а ещё одна прошила труп и достала мою грудь, но потом я уж не промахнулся, и во лбу Зигги разверзлась кровавая дыра, из неё хлынула кровь и покрыла ему лицо красной маской, а из дыры вдруг забелела раздробленная лобная кость, и он упал, а я переполз через мертвого Джо Эйприла, попытался встать на ноги, но не смог…

Я полулежал в кровати, прислонившись к подушке, и ждал их появления Паркера и прочих действующих лиц. Радости я не испытывал. Через три дня я собирался покинуть это заведение. Одна пуля прошла навылет через левое плечо и рана оказалась неопасной. Ее промыли, забинтовали — и все дела. Даже кость не задело. Другая пробила мышцу около легкого, но и тут мне повезло. Легкое не было задето. Но все же врачи решили его проверить, и мне сказали, что эта рана неприятная. Потому-то я и оказался на больничной койке. Но на три дня всего.

Заснуть я не мог и в голове у меня крутились одни и те же мысли. Наконец я привстал, снял трубку с телефонного аппарата на столике и набрал номер Паркера. И вот теперь я ждал Паркера с гостями. Единственное, что сказал мне Паркер так это то, что ни Тихоня, ни Роуз Джонас не были поставлены в известность о смерти Эйприла и Зигги, что, конечно, делало честь сообразительности Паркера, но какого черта — убийство Фрэнка Паланса все равно было пока не раскрыто: мы знали, что его продырявил Тихоня, но не знали почему. Пока не знали.

Я услышал в коридоре шаги и попытался придать себе как можно более бравый вид. Первым в палату вошел Паркер и долговязый худой парень с мешками под глазами. Паркер представил нас друг другу — Кейт Грант, Питер Чемберс — но у меня не было времени на обмен любезностями.

— Мистер Грант, — пустился я с места в карьер, — в страховом полисе Фрэнка Паланса действительно был пункт о двойной компенсации в случае смерти от несчастного случая?

— Да, сэр, именно так.

— Полис у вас? — обратился я к Паркеру.

— Нет, он в управлении. Он же вступает в силу.

— Он больше не нужен, мистер Грант, — продолжал я. — Кто бенефициарий? Вы знаете?

— Да.

— Отлично. И кто же?

— Вы хотите знать — кто им был первоначально?

— Да.

— Фанни Ребекка Форцинрассел.

— Что-о?

— Это такое имя, сэр. Фанни Ребекка Форцинрассел.

— Ладно. В таком случае накануне его ухода в рейс три недели назад, насколько я понимаю, вас попросили изменить завещательное распоряжение. Верно?

— Верно.

— На чье имя?

— Простите…

— Вы изменили имя бенефициария — на чье имя?

— А… На некую Роуз Джонас.

— Постойте. Фрэнк Паланс занимался перевозками… противозаконных грузов. Он собирался пробыть на судне целый день. Вы хотите сказать, что он смог выбрать время для того, чтобы покинуть судно, приехать к вам в контору и обсудить страховые дела?

— Нет, все было не так. Он отдал мне распоряжения по телефону. Я подготовил бумаги, как он и просил.

Тут явно был прокол. Огромный прокол, как в автомобильной покрышке, напоровшейся на трехдюймовый гвоздь. Я мысленно скрестил пальцы на правой руке.

— Так значит он не успел ничего подписать?

— Нет.

Нет! Я шумно выдохнул Для меня это «нет» означало двадцать тысяч долларов. Нет!

— А он собирался их подписать?

— Да. Я же все подготовил. Но как вы верно заметили, у него в тот день не было времени. Я все сделал, как он просил, и бумаги дожидались его возвращения.

Я заговорил уже спокойно и веско — ну точно дипломированный адвокат.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, мистер Грант, но без подписи субъекта договора страхования изменение завещательного распоряжения не имеет юридической силы. Другими словами, в условиях страхования жизни Фрэнка Паланса сохраняется статус-кво. Правильно?

— Абсолютно.

Паркер усмехнулся.

— Фанни Ребекка Форцинрассел. Повезло девчонке!

— Благодарю вас, — сказал я с жаром. — Премного вам благодарен.

Паркер выпроводил его из палаты и вернулся с Тихоней, Роуз Джонас и полицейским.

— Ох ты, парень, тебе здорово досталось! — сказал Тихоня.

— Тебе будет хуже, приятель. Тебя посадят на стул.

На сей раз он предстал передо мной одетым — ботинки, штаны и плохо сидящий пиджак.

— Очень может быть. — сказал он. — А может и нет. Таким тихоням, как я, частенько выпадает джокер.

— В твоей колоде есть только один джокер, который может спасти тебя от стула. И этот джокер у меня, приятель.

— У тебя? И ты его предлагаешь мне? — В уголках губ этого коротышки показалась слюна.

Паркер удивленно вскинул брови, наблюдая за нами. Роуз Джонас достала пачку сигарет и задымила как паровоз.

— Ты, Тихоня, большой любитель пострелять по живым мишеням?

— Я-то не очень.

— Ты Тихоня такой ненадежный. И пострелять любишь по живым мишеням? Жмешь на спусковой крючок от страха, да? Стоит вас пугнуть, как вы уже палите во все стороны без разбора. Ты такой, Тихоня?

— Это не про меня.

— Да ведь над тобой издеваются, Тихоня. Тебя выдают за трусливую собачонку с поджатым хвостом. Ненадежный. Палит почем зря. Да они же смеются над тобой, Тихоня.

— Кто смеется? Кто?

— Да все. Вся братва. Джо Эйприл. Зигги.

Он захихикал.

— А, так ты с ними сцепился. Вот откуда у тебя свинцовые плюхи в брюхе.

— Оттуда, оттуда. Но они надо мной не смеются, Тихоня. Они смеются над тобой. Они хохочут до колик. Они же на тебе крест поставили. Большой жирный крест. Тихоня-то наш — да его хлебом не корми — дай только кого-нибудь замочить. Нервный. Пугливый. Слышал бы ты, какие они шуточки про тебя отпускают.

— Я этого не люблю. Не люблю, когда про меня шуточки рассказывают.

— Да ведь и она над тобой смеется. Роуз Джонас.

— Только не Роузи.

— Она тоже считает, что ты обожаешь палить из пушки почем зря. Она такие шутки откалывает про тебя, когда остается наедине с ребятами. Она даже легавым хохмы откалывает. Про тебя, лопух.

— Только не Роузи. Она-то знает, что я не такой.

— Заткнись! — бросила Роуз.

Тихоня повернул к ней.

— Не надо так со мной разговаривать, Роузи. Разговаривай тихо.

— Заткнись! — повторила Роуз.

Тихоня смотрел на неё так, точно собирался расплакаться.

— Выведи её отсюда, — попросил я Паркера.

Паркер кивнул полицейскому, и тот вывел Роуз из палаты.

— Я же знаю, что ты вовсе не большой любитель стрельбы, — сказал я Тихоне. — Ты не такой. Ты надежный, ты вовсе не трус. И не любишь палить из пушки почем зря. Ведь так?

— Это точно. И не люблю, когда зубоскалят про меня.

— А они все зубоскалят. У тебя за спиной. Особенно Роуз — она больше всех изгиляется. Все хи-хи да хи-хи. Да она же пойдет в отсидку ненадолго, а отсидит, так и выйдет на волю. Вот потому-то она и смеется над лопухом-Тихоней. У нее-то что, на пушку, которую она носит в сумочке, лицензии нет. Вот это она и получит срок — и всего-то делов. По сути-то выйдет сухой из воды. Не то, что ты. Ты-то влип по-серьезному. Сядешь на стул как миленький. А Роузи будет только смеяться над лопухом-Тихоней. Как только остается наедине с ребятами, вечно откалывает про тебя всякие шуточки.

— Не может быть. — глухо ответил Тихоня.

— А ты спроси у лейтенанта.

Паркер вступил в игру.

— Вопроса нет. Роузи над тобой смеется больше всех. Только о тебе и зубоскалит.

На глазах у Тихони выступили слезы. Из этих слабоумных можно веревки вить.

— Мне это не нравится. Зачем надо мной смеяться. Надо мной не надо…

— Ты просто лопух.

— Может быть.

— Она же тебя в это дело втянула.

— Может быть.

— Ну и лопух!

— Может быть.

— Она тебя уговорила, но она тебя не включила в список.

— Это ты о чем?

— О бабках.

— О каких бабках?

— О страховом полисе Фрэнка Паланса. Он же пообещал ей, что перепишет завещание на нее. Она тебе об этом говорила?

Тихоня не ответил.

— Говорила она тебе, лопух?

— Нет, не говорила.

— Ну, теперь понимаешь?

— Что?

— Что ты лопух с большой буквы «л». Она тебе про бабки ничего не сказала, потом распускает про тебя байки, что тебя хлебом не корми — дай только замочить кого-нибудь. Ну, не лопух ли ты после этого?

— Лопух, — согласился он.

— И обожаешь из пушки палить?

— Нет.

— Это она попросила тебя. Она знала, что тебя послали туда взять деньги и привести Фрэнка к Джо. И вот она тебе сказала: прихлопни его для меня. Прихлопни его. Он за моей спиной крутил с другой. Я хочу, чтобы он сгинул… и тогда… я буду твоя. Вот что она тебе сказала. Что-то вроде этого, а ты оказался таким лопухом, что клюнул и согласился. Так дело было, приятель? Так, Тихоня?

— Да, так оно и было.

— Ты от неё без ума, да?

— Да. Я лопух. Ладно. Я лопух, но шутки шутить про меня не надо. Не люблю, когда по меня шутки распускают…

— Теперь послушай меня, Тихоня.

— Я слушаю.

— Если ты скажешь мне правду, может быть, тебя признают виновным в убийстве второй степени. Если её признают виновной в соучастии, тогда тебе не подпалят задницу. Вторая степень — это значит, что тебе дадут пожизненное. А когда у тебя пожизненное, всегда есть шанс помилования. К тому же никто над тобой не будет смеяться. Люди скажут: ну что ж, парень лопухнулся из-за девчонки, с кем не бывает — да таких случаев миллион. И все будут знать, что ты не убийца поганый и не трус, и никто над тобой подшучивать не станет. Понял?

— Да вроде бы.

— Она тебя обвела вокруг пальца, приятель. Надо её наказать.

— Надо наказать.

Паркер увел его. Должно быть, в коридоре толклись полицейские, потому что Паркер сразу вернулся.

— Отличная работа. Окружному прокурору ты бы очень понравился. Как же тебе это удалось?

— Как считаешь, до суда он не передумает давать показания?

— Уверен, что нет. Надо только их держать порознь. Как только мы получим его показания на бумаге, с подписью и печатью… она начнет его топить и очень скоро совсем запутается. Спасибо тебе, Пит. Но как же тебе удалось?

Я поправил подушку. и ответил:

— Я же постоянно находился в центре событий. И наблюдал за их развитием.

Паркер усмехнулся.

— Ты мне зубы не заговаривай.

— Нет, правда. Я же все сам видел. Видел, что она не особенно опечалилась, когда я ей сообщил о смерти Фрэнка. Она знала об убийстве. Потом она повезла меня в дом, где отсиживался Тихоня. И нацелила на меня пушку, прежде чем я успел ей сказать хоть слово. Она спросила, откуда мне известно про смерть Фрэнка, и я ответил, что из газет. Она знала, что я вру, потому что ей было известно даже время убийства. А как бы ей это стало известно, если бы она сама не приложила руку к этому делу? Тихоня ничего ей не сказал после — он принес чемоданчик с деньгами своему боссу, и босс позаботился, чтобы он залег на дно. Он не поехал в клуб смотреть на Роуз и, значит, не общался с ней.

— Но он мог позвонить.

— Мог, но не звонил. За весь вечер Роуз никто не звонил. Это я знаю из первых рук. Я видел, какими глазами смотрит Тихоня на ту девчонку, и знал, что Эйприл — он мне сам сказал — приказал Тихоне доставить ему Фрэнка. Доставить но не убивать. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сложить все эти разрозненные фактики воедино…

— Котелок у тебя варит, Пит. Мягко говоря.

— Мисс Сазерн там?

— Да. Чересчур сладкая булочка даже для Питера Чемберса.

— Пригласи её ко мне, лейтенант. Да, и… я бы обошелся без свидетелей.

— Вас понял, сэр. Доброй ночи и желаю удачи.

— Доброй ночи, лейтенант.

Несколько минут я провел в одиночестве. Потом вошла Лола — в черном костюме, черной кружевной блузке и черном беретике. Она вошла в палату на цыпочках, немного бледная, немного встревоженная.

— Ты в порядке? — спросила она. — Скажи мне правду. В порядке?

— В полном. Через три дня меня выпишут.

— Я рада. Поцеловать тебя можно?

— Нежно.

Она поцеловала меня в губы. Нежно. Мое выздоровление началось.

— Так ты Фанни Ребекка Форцинрассел? — спросил я в лоб.

Она вспыхнула до корней своих чудных золотистых волос.

— Обалдеть можно, правда?

— Это точно. — Мы оба рассмеялись, а я спросил: — Ты можешь это доказать?

— А это необходимо?

— Да.

— Почему?

— Потому что это может стоить сто тысяч долларов.

Она решила, что я шучу, и подыграла мне:

— Знаете, сэр, если речь идет о ста «кусках», то от этих «кусков» у меня голова кругом идет, но уж если надо что-то доказывать, то будьте уверены, что я собираюсь получить все сполна и ни центом меньше. А что это за шутка?

— Никакая это не шутка. Фрэнк знал про это твое имя?

— Знал. Между прочим, это настоящее. Роскошно звучит, да? Но где ты откопал эту строго секретную информацию?

— Это имя фигурирует в страховом полисе Фрэнка Паланса. Имя его бенефициария.

— Фигурировало, ты хочешь сказать. Завещательное распоряжение было изменено. В пользу Роуз Джонас.

— Ошибка.

— Но ты же сам звонил при мне страховому агенту. Кейту-как-там-его…

— Он получил распоряжение изменить условия страхового договора в пункте о бенефициарии. Все бумаги были готовы, но Фрэнк не успел ничего подписать. Он собирался это сделать после своего возвращения из рейса. И если бы он подписал — тебе бы ничего не досталось. Однако Фрэнка поторопились убить. Поэтому страховой полис сохраняет свою прежнюю силу и бенефициарием покойного выступает некая Фанни Ребекка Форцинрассел, которой предстоит получить двойную страховую сумму.

— Не может быть! — Она учащенно задышала. — Вот это да!

— И за меня тоже можешь порадоваться. Сумма страховки составляет пятьдесят тысяч, но Фрэнка застрелили, а это смерть от несчастного случая, и в этом случае выплачивается двойная страховка — сто тысяч долларов. И все они твои…

— Ух ты…

— Ну что, тебе не жалко выплатить мне причитающиеся двадцать процентов? Если да, то пора начинать бухгалтерию…

— Только не тебе, милый. Для тебя мне ничего не жалко. Я же тебя люблю. — Лола склонилась ко мне и пощекотала губами мое ухо. — Я хочу, чтобы ты поскорее выбрался отсюда. Я не могу дождаться…

— Я тоже — уж можешь мне поверить.

В палату неслышно вплыла крахмально-белоснежная сестра.

— Больной в очень тяжелом состоянии, — проскрипела сестра крахмальным голосом. — Вы нарушаете все правила внутреннего распорядка — с этими полицейскими и прочими посетителями… Больной утомился, мисс.

— Разве? — изумился я.

Лола послала мне воздушный поцелуй:

— Приду завтра.

— Ты прелесть!

— В часы, отведенные для посещения.

— Я буду с нетерпением ждать этого момента.

На её губах заиграла лукавая сияющая улыбка.

— Я тоже!

Крахмальная сестра увела её.

Я лег и стал размышлять. Через три дня меня выпишут. Как приятно выписаться из больницы через три дня и попасть в горячие объятья соблазнительной блондинки. Я стал вспоминать, как впервые её увидел, вспомнил ту игру в кости на банкете, вспомнил нашу поездку в Оук-Бич и вид её роскошной изящной фигуры, когда он замерла на кончике трамплина, и резкое движение руки, развязывающей пояс белого махрового халата, и коричневое тело с двумя белыми полосками…

Она была похожа на меня — давно уже не ребенок, много чего в жизни испытавшая… Возможно, она сказала мне правду о своем возрасте, возможно, нет: а так очень на меня похожа — решительная, увлекающаяся, двужильная: бежит, падает, встает, падает, снова встает… Интересно, надолго ли этот союз — Лола Сазерн и Питер Чемберс. Но сколько бы он ни продолжался, все в нем будет так же, как и в нашей жизни — будем спотыкаться, падать, снова подниматься и упрямо бежать вперед. Я выдвинул ящик тумбочки и достал подписанный ею в бане на Оук-Бич контракт. Перечитав короткий текст, сложил листок и положил обратно в ящик.

Контракт обещал мне ровно двадцать тысяч родных и незаменимых долларов.

Любовь любовью, но кушать-то человеку тоже надо.