Кровавый триптих

ДЕНЬ ТРЕТИЙ Фальшивая нота

Это был огромный кабинет: квадратный, с высокими потолками и отличной звукоизоляцией. Стены темно-красного цвета были обшиты деревянными панелями, на полу лежал серый ковер с высоким ворсом. Мебель, хотя и незамысловатая, была солидная и очень дорогая. Всякому, кто попадал в этот кабинет, сразу бросались в глаза несколько украшений. На одной стене бледным пятном виднелся Ван-Гог — старый прямоугольный холст в большой коричневой раме (после смерти владельца полотно должно было перейти в коллекцию музея «Метрополитен»). На противоположной стене висело письмо, также обрамленное в коричневую узкую рамку. Письмо, подписанное бывшим президентом Соединенных Штатов, было адресовано Адаму Вудварду Уолл-стрит, 20, Нью-Йорк. Рукописный текст письма гласил:

Адаму Вудварду было семьдесят лет. Он был человек-легенда, бесстрашный и всемирно известный. Все представители клана Вудвардов с 1800 года были банкирами — все, за исключением Адама, который в ранней юности посвятил себя политике: восемь лет он просидел в кресле конгрессмена и ещё восемь лет прослужил губернатором одного штата на Западе, а затем ушел с политической сцены и стал журналистом, В своих репортажах он никогда не кривил душой. Его считали провозвестником политических бурь, Будучи независимым благодаря своему фамильному состоянию, человек независимых суждений и независимых политических воззрений, двадцать лет он отдал журналистскому ремеслу, двадцать лет он был доверенным лицом и сочинителем речей для многих высокопоставленных чиновников, двадцать лет являлся членом национальных и международных комитетов и комиссий, двадцать лет считался политическим деятелем мирового уровня, и все эти двадцать лет изо дня в день с редкими перерывами его колонка появлялась в газетах всей страны и её читали миллионы.

В половине десятого утра, в ветреный мартовский понедельник Адам Вудвард простер дрожащий палец над своим массивным столом красного дерева и, своим дребезжащим голосом, проспиртованным хорошим виски и прокуренным лучшим табаком, пронзительно закричал:

— Да я на весь мир раструблю, что ты кремлевский агент! Нация содрогнется! Я же газетчик и как газетчик я в восторге от этой новости, но как американец я стыжусь этого. Я не бью ниже пояса. Я не шпионю за людьми. В третий раз я дал тебе возможность доказать мне, что изложенные мной факты неверны. И в третий раз ты не смог представить мне доказательств. Теперь я напечатаю четырнадцать колонок подряд и разоблачу твое истинное лицо. Я восемь месяцев потратил на тщательное расследование, и у меня теперь на тебя вот такое толстенное досье. Факты, факты и неопровержимые документы. И я знаю, кто стоит за тайным обыском в моем кабинете и в моем доме. Но ты там ничего не нашел, верно? И не найдешь. И мне известны твои попытки наложить арест на мои банковские сейфы, но и это тебе не поможет, потому что там тоже ничего нет. Я на время положил досье на хранение в место, где никто ни одна живая душа — даже и не подумает искать. Даже ты не догадаешься, что это за место. И после того как я все это опубликую, от начала до конца, со своими блестящими комментариями, понятное дело, я передам это досье в надлежащие руки — и тогда уж твое будущее будет зависеть только от тебя самого. Все и все. А теперь убирайся отсюда!

Это была длинная речь.

И как оказалась, последняя длинная речь, какую когда-либо произносил Адам Вудвард.

Понедельник — не для холостяков. Понедельник в календаре холостяков следовало бы отменить…. но, разумеется, тогда, к несчастью, остается вторник. Понедельник — это пытка, всю свою жизнь я изо всех сил тщетно пытался избежать муки пробуждения утром в понедельник и сразу же прорваться — пусть и трудом, но неумолимо — в звенящий мир суетливого вторника.

Уик-энд я провел среди зелени за городом на какой-то вечеринке с возлияниями — то было веселье вперемешку с головной болью, коктейль забав и похмелья — и теперь, в понедельник, я возлежал на своей кровати под одеялом, надежно защищавшим меня, как хотелось надеяться, от золотой несносности рассвета и пронзительной наглости телефонных звонков. Что касается солнечных лучей, то защита была глухой. А вот телефон довел меня до исступления. В конце концов я вытряхнулся из стеганого кокона, бросил опасливый взгляд на часы — Боже, уже половина второго! — и, бросившись к телефону, поднял трубку, снова бросил на рычаг и после этого зарыл аппарат под подушками набивного кресла, чтобы заглушить невыносимый вой этого мерзавца.

Но это не помогло.

Я вернулся в постель, принял исходное положение под одеялом, прикрыл глаза и уже начал было проваливаться в сон — но тут разверзся ад… Затрубил дверной звонок, и чья-то могучая рука стала выделывать на дверной панели снаружи барабанную дробь.

Я отшвырнул одеяло и, ругаясь на чем свет стоит, побежал к двери, распахнул её и — мой гнев тотчас испарился при виде скорбного выражения лица мисс Миранды Фоксуорт, моей секретарши.

— Вы? — только и спросил я.

— Я.

Миранда Фоксуорт, невысокая, крепенькая, пухленькая и запыхавшаяся от торопливой прогулки.

— Вы, уж кому-кому но вам-то должно быть известно, что я не люблю, когда ко мне врываются в столь ранний час…

— Уже пол-четвертого!

Взгляд на часы подтвердил её правоту.

— Бежит же время… И ни на миг не остановится. Ладно. Только не смотрите на меня так укоризненно. Входите. — Закрыв за ней дверь, я натянул пижаму. — Кто остался в лавке?

— Никого.

— Великолепно! Ваш босс всегда считал вас отличной секретаршей, а теперь вы пришли и все разрушили. Я же могу нанять другую секретаршу, вам это известно?

— Когда я могу взять расчет?

Ну вот, только этого мне не хватало. Я быстро спустил пары.

— Простите, Миранда. Что-то я разворчался. Вы же понимаете понедельник. Утро.

— Уже половина четвертого.

— Ну я и говорю, вы же понимаете, понедельник, время к вечеру. Что-то очень срочное — раз вы бросили офис и пришли к мне?

— В этом не было бы необходимости, если бы вы подходили к телефону. Она оглядела комнату, подошла к креслу, освободила телефон из узилища, положила трубку на рычаг и водрузила аппарат на надлежащее место. — Звонил Адам Вудвард.

— Кто?

— Адам Вудвард.

Я тупо уставился на нее, ничего не понимая, но когда до меня дошло, я запрыгал на одной ноге, точно со мной случился припадок буйного помешательства.

— Говорите, Адам Вудвард?

— Именно.

— Тот самый?

— Есть только один влиятельный Адам Вудвард.

— И что ему надо?

— Вы.

Я нашел сигареты, вскрыл пачку, закурил и затянулся.

— Миранда, как же так — Питеру Чемберу звонит не кто-нибудь, а сам Адам Вудвард, а я сплю как бревно среди дня. Я вынужден просить прощения у вас, у Адама Вудварда, у всего света.

Ее голос подобрел.

— Вы с ним знакомы?

— Никогда в жизни не встречал. Странно, как это он узнал о моем существовании. Когда он звонил?

— В полдень.

— В полдень, — простонал я. — Всемирно известный клиент — вполне вероятно, что клиент — а я дрыхну без задних ног.

— Он уже два раза перезванивал.

— Но что ему надо? Миранда, он не говорил, по какому вопросу?

— Я была сама вежливость Я сказала, что вы занимаетесь очередным расследованием, что вас нет на месте, но я постараюсь вас найти. Еще я сказала, что вы скорее всего сами ему позвоните.

— И что он?

— Сказал, чтобы вы позвонили. Сказал, что это очень срочно. Сказал, что хотел бы просить вас заняться его делом. Сказал, что у него на примете есть ещё три частных детектива, но что список возглавляете именно вы, и что он готов подождать до четырех, но больше ждать не станет, и что если к четырем вы не проявитесь, он будет вынужден обратиться к другому…

Я одним прыжком оказался у телефона.

— Он оставил номер?

— Оставил.

Она назвала номер и я набрал цифры. В трубке послышался женский голосок, я попросил мистера Вудварда и когда голосок спросил, кто его просит, я ответил: «Питер Чемберс» — и голосок прощебетал: «Одну минутку», после чего наступила пауза, а потом хрипловатый мужской голос произнес:

— Мистер Чемберс?

— Да, это Питер Чемберс.

— Вы звоните из офиса, мистер Чемберс?

— Нет, сэр.

— Тогда откуда же?

— Из дому.

— Ладно. Повесьте трубку. Я перезвоню.

— Вам назвать мой номер?

— Не надо.

— Но он не значится в справочнике.

— Повесьте трубку. Я сейчас перезвоню. Не занимайте линию.

Он дал отбой, а я положил трубку и сказал Миранде:

— А клиент-то чем-то обеспокоен. Даже я у него вызываю недоверие.

— Что вы имеете в виду?

Я передал ей наш с ним разговор.

— Что-то я не понимаю, — удивилась Миранда.

— Он обеспокоен. Меня он не знает. Когда он звонит мне в офис, он уверен, что к телефону подойду я. Когда я сам ему звоню, он понятия не имеет, кто звонит. Я ему говорю, что я дома. Вот он и проверяет. Для таких больших шишек, как он, не существует незарегистрированных телефонных номеров. Сейчас он про меня все узнает, а потом позвонит. И будет знать наверняка, что к телефону подойдет нужный ему человек.

Вызвать у Миранды восхищение столь же непросто, как получить согласие миллионера на брак его единственной дочери с нищим, но она одарила меня кивком, вздернутой бровкой и легким подобием улыбки — для Миранды это очень много. Миранда в грош не ставит современную разновидность частного дознавателя. Миранда — почитательница Шерлока Холмса. Но сполна упиться самодовольством мне не удалось. Зазвонил телефон.

Я схватил трубку.

— Алло?

— Мистер Чемберс?

— Да.

— Это мистер Вудвард. Я звоню вам вот почему…

— Я знаю.

— Вы так думаете?

Я ему вкратце сообщил.

— Замечательно. Вы молодец. Я бы хотел вас видеть у себя в офисе.

— Когда?

— Как можно скорее. Дом 20 по Уолл-стрит. Кабинет 1901. Но туда не входите.

— А куда?

— В моем кабинете есть несколько приемных, с разных сторон. Когда я обсуждаю сугубо личные дела, я предпочитаю не сообщать своим секретарям, кто ко мне придет. Мой кабинет расположен у угла коридора. За углом есть дверь с табличкой 1910. Дверь ведет прямо в мой кабинет. Позвоните мне снизу из фойе, предупредите о своем приходе, а потом вы постучите в 1910, и я вам сам открою дверь. Вы меня поняли, мистер Чемберс?

— Да, сэр.

— Когда вас ждать?

— В течение часа.

— Отлично. Чем скорее, тем лучше. Тогда до встречи.

— До встречи.

Дом 20 по Уолл-стрит выглядел так, как и должно было выглядеть подобное здание: сооружение из стекла и бетона, устремленное в небо. Облицованный мрамором парадный подъезд, людской поток, текущий в обе стороны через массивные вертящиеся двери, обшитые бронзой, сотни окон, пылающих отблеском закатного солнца. Я позвонил ему из фойе и был вознесен на роскошном лифте к девятнадцатому этажу, потом совершил путешествие по длинному Г-образному коридору и, очутившись перед дверью 1910, постучал. Дверь мне открыл лично Адам Вудвард. Описывать его внешность нет нужды: вы же сами видели её в кинохронике: высокий, долговязый, голова увенчивает длинное туловище. Длинный тонкий нос, выдающийся подбородок, кустистые брови. Но меня поразила моложавая энергия его движений, пронзительные подвижные глаза, гладкая кожа лица.

— А вы Чемберс. Вы, оказывается, моложе, чем я думал, — заметил он. Ну, проходите.

Он сел за стол и сунул сигарету в мундштук. Я дал ему прикурить.

— Благодарю. Мне вас рекомендовали как весьма дельного специалиста…

— Кто, позвольте спросить?

— Фогерти, из Вашингтона.

— О, исключительный человек этот Фогерти, — отозвался я.

— Да, просто подарок судьбы для тех, на кого он работает, золотая голова, но это все лирика, давайте-ка перейдем к нашему делу.

— Давайте, сэр.

— Садитесь. Я узнавал о ваших обычных расценках. Я заплачу вам больше того, что вы обычно получаете.

— За что?

— Я хочу чтобы вы… стали моим телохранителем, что ли. Я хочу, чтобы вы были моим телохранителем до дальнейших распоряжений. Мне потребуется все ваше время, двадцать четыре часа в сутки. Я понимаю, что оторву вас от прочих дел — вот потому-то я и намерен платить вам сто долларов в день, начиная с этого вот момента. Вы согласны?

— Ну…

Он полез в левый карман брюк, достал бумажник, вынул оттуда семь сотенных и протянул мне.

— Недельное жалованье в виде аванса. Хорошо, мистер Чемберс?

Попробуйте сами отказаться от семи сотен наличными! Я не отказался и только смиренно сказал:

— Я работаю на вас, сэр. Позвольте узнать, в чем будет заключаться работа?

— Я вам вкратце сейчас изложу. Я разоблачил коммунистического агента, но не совсем обычного. Я полагаю, это будет весьма шумной сенсацией, безумно шумной сенсацией. Я задумал серию статей, основанных исключительно на фактах, которые постепенно подведут читателя к заключительной статье, где я во всеуслышанье обнародую имя агента. К тому времени я уже передам весь собранный компромат в соответствующие инстанции и тогда-то, полагаю, тут его губы искривила угрюмая усмешка, придавшая ему сходство с сытым волком, — я более не буду нуждаться в ваших услугах.

— В таком случае я могу предположить, что лицо, которое вы намерены разоблачить, подозревает о вашем намерении.

— Более чем подозревает, мистер Чемберс. Я открыто признался в своем намерении этому лицу. Я предложил лицу доказать мне мою неправоту и я оттягивал публикацию трижды, в последний раз — сегодня утром. Я абсолютно убежден, что у этого лица нет никаких опровержений.

— И вы полагаете, что он может прибегнуть к насилию против вас?

— Да, потому что к насилию прибегают в момент сильного нервного напряжения. При этом насилие может быть направлено против меня, но оно может получить и прямо противоположную направленность и иметь своим следствием самоубийство. Это уже не мое дело, но я нанял вас с целью пресечь всякую возможность первого варианта. Я впрочем, не верю, что подобная попытка может иметь место, но все же… — он пожал плечами. — Все мы психологически отрицаем факт насилия, направленного против нас, а я хочу избежать этой психологической ловушки — вот я и прибег к вашей помощи.

— А как зовут это лицо?

— Мне бы не хотелось этого говорить.

— Хорошо, но это мужчина или женщина?

— Давайте оставим этот разговор, мистер Чемберс. Но я вам вот что скажу. С того момента, как я объявил этому лицу о своем намерении, в моем доме в Ривердейле был учинен тайный обыск, ко-то пытался проникнуть в мой офис и очень может быть, что мой банковский сейф также был вскрыт. Банковские сейфы, увы, не столь уж неприступны, несмотря на два ключа от замка и внушительный антураж банковского хранилища. Ведь если некто обладает достаточно большими связями — а в моем случае эти связи могут быть очень и очень большими…

— И за чем же они охотятся?

— За компрометирующими документами, о которых я упомянул. Я составил солидное досье на эту птицу, там все документировано, и из этих строго документированных улик впоследствии может получиться очень занятная публикация с эффектом разорвавшейся бомбы… Но до поры до времени я, как говорится, схоронил все бумаги в надежном месте. И я хочу получить ваш совет, вы же специалист. Может быть, мне следует куда-то перенести этот тайник и поскорее — тут я буду целиком полагаться на ваше мнение и на предложенный вами способ транспортировки материалов. Мы об этом ещё поговорим.

— Когда, сэр?

Он усмехнулся, вынул сигарету из мундштука, вмял её в пепельницу и встал.

— Нам пора. Не откажетесь поужинать со мной? У меня дома. Я живу в Ривердейле, о чем уже упоминал. Идемте, мистер Чемберс.

Он подошел к массивной двери, в которую я вошел к нему, и закрыл её на три разных замка.

Я постучал по дверной панели.

— Солидная защита!

— Внутри листовая сталь. И посажена на особые петли. Как и эта! — с этими словами он подвел меня ко второй двери, толкнул её и вывел в крошечную прихожую, после чего запер дверь тоже на три замка.

— А вы сказали, что кто-то учинил обыск в вашем офисе, — заметил я.

— Я не сказал, что в офисе учинили обыск. Я сказал: кто-то влез. Неизвестным удалось проникнуть в приемные. Но сюда они влезть не смогли. Они — она или он — просто не предвидели, что на их пути возникнет стальная дверь.

— Значит, вы их прячете здесь?

— Что?

— Компрометирующие материалы.

— Не-ет. Можно проникнуть и сквозь стальную дверь, если очень надо. Нет. Перво-наперво они стали искать в офисе. Я же сказал: я говорил с этим лицом трижды. Когда мы разговаривали вторично, я убедил своего оппонента, что интерсующаяя его информация находится не здесь и что было бы глупо пытаться снова вслепую пробить стальную дверь. Полагаю, мои заверения возымели действие, потому что сюда больше не пытались вламываться. К тому же я за дополнительную плату поручил сторожу этого здания раз в полчаса осматривать офис в ночное время — чтобы пробраться сквозь эти двери в мой личный кабинет потребуется не меньше получаса.

— Тогда почему же вы не спрятали эти документы здесь?

— Потому что кто угодно может подкупить сторожа. Или убить его.

— Вот тут вы правы, мистер Вудвард.

Он провел меня через несколько помещений, где, склонив головы над какими-то бумажками, работали его клерки и секретари, и он со всеми прощался и с ним прощались, и наконец он помахал своей секретарше в приемной, мы спустились на лифте и вышли через вращающиеся двери на улицу, и скоро я уже с трудом поспевал за ним. Мы двигались в восточном направлении.

— Мой гараж находится недалеко от Перл-стрит, — пояснил он. Я попытался поддержать разговор на ходу.

— А «Нью-Йорк буллетин» — вы там печатаетесь, да?

— Угу.

— Очень люблю эту газету. Ваши колонки никогда не пропускаю.

— Хорошо.

— Никого там не знаю — только одного репортера.

— Кого же?

— Парня, который ведет колонку бродвейских сплетен. Пол Кингсли.

Он резко остановился и я машинально проскочил вперед. Нагнав меня, он пробурчал:

— Весьма честолюбивый молодой человек.

— Кто?

— Кингсли.

— Неужели?

— Очень честолюбивый.

— Я и не знал.

На Перл мы свернули направо, а потом ещё раз направо к реке и оказались на сумрачной широкой улице, сплошь застроенной оптовыми складами и пропахшей ароматами специй из бакалейных лавок.

— Гараж вон там! — сказал Вудвард. И тут я увидел большой черный автомобиль, который, набирая скорость, мчался прямо на нас, а в следующий мгновение я увидел высунувшуюся из окна черную палку, и тут я сильно ударил старика по спине — он покатился на тротуар и я за ним, да только во время падения я задрал голову, забыв о всякой предосторожности, и заметил, как палка плюнула огнем, а потом услышал выстрелы и противный визг летящих пуль, а затем увидел их обоих — одного с обрезом в руках и другого за рулем, после чего черный автомобиль-убийца пронесся мимо и, отчаянно визжа шинами, на повороте, скрылся за углом. Я узнал обоих.

Потом наступила тишина, ужасная мертвая тишина после смертоносного визга, лязга и выстрелов. Потом послышался топот бегущих ног и вопли людей и вокруг нас начала собираться толпа, а я, вскочив на ноги, тут же стал безымянным, безликим зевакой, быстро растворившимся в толпе.

Адам Вудвард был мертв, три пули засели у него в черепе. Он лежал недвижно с волчьим оскалом муки на лице. Вдали раздался вой сирены «скорой помощи». Я поспешил прочь и толпа лишилась одного очевидца происшествия.

Я узнал обоих: за рулем сидел Гарри Страм, а из обреза палил педрила, отчаянный и хладнокровный убийца, имевший привычку по-девчачьи хохотать, известный в городе только под фамилией Фейгл.

Я поймал такси и поехал домой, мучимый сомнениями.

Дома я вступил в поединок со своими сомнениями. Я выпил два хайболла, потом разделся, наполнил ванну, сварганил ещё один хайболл, прихватил пачку сигарет и погрузился в ванну вместе со своими сомнениями. Я пил, курил и сражался со своим вторым «я».

Итак, Адам Вудвард нанял себе телохранителя. Да это ж смех! Телохранитель, у которого даже пушки при себе не оказалось. Хотя, конечно, у меня для этого нашлись оправдания: телохранитель же не знал, что его собираются нанять в этом качестве. У меня было намерение по пути в Ривердейл заскочить к себе домой и взять ствол. У меня также было намерение задать ему кое-какие вопросы — конкретно, самый естественный: зачем он обращается к услугам частного детектива, почему не идет в полицию. Впрочем, я заранее знал ответ. Он же опасался связей «лица» и он опасался ненужных сплетен. Когда просишь полицию приставить к тебе охрану, надо пускаться в объяснения и никогда не знаешь, останутся ли твои страхи и твои объяснения в стенах полицейского участка или нет, и ты не будешь знать, что за человека тебе предложат — у тебя не будет выбора и придется брать что дают.

Все эти доводы лишь усилили мои сомнения. Что я имел — семьсот зеленых, мгновенно умершего клиента — уже, считай, бывшего — и неспокойную совесть. Самое меньшее, что я мог сделать — это поставить полицию на уши и пустить их по следу головорезов, которые пришили Адама Вудварда. Что вновь возродило мои сомнения. Я узнал киллеров и был уверен, что меня они не узнали. Фейгл мастерски управлялся с нарезным оружием, и на этот раз он воспользовался автоматом без суеты и уложил только конкретную жертву, хотя, разумеется, вполне мог бы потратить и на меня несколько пуль, если бы он знал, кто я такой, памятуя о первом правиле гангстерской науки: лучший свидетель — мертвый свидетель. Но ребята сидели в мчащейся на бешеной скорости машине, их клиент находился прямо перед ними на линии огня, на улице было не слишком светло, а я мог оказаться просто долговязым хмырем, который случайно оказался рядом с Адамом, шагающим навстречу собственной смерти. Итак — опять — сомнения: идти ли мне в полицию? Полиция, стрекот телетайпа, федеральный розыск, описание примет убийц переданы по радио и ТВ. Ребят повяжут и все обернется очередной блестяще провернутой полицейской операцией.

Меня же такой ход событий совсем не устраивал. Я хотел, чтобы все было шито-крыто, ни улик, ни свидетелей — ничего. Я хотел, чтобы ребята отпраздновали с блеском исполненное заказное убийство, чтобы они потратили честно заработанные бабки, чтобы потом они ходили по улицам не таясь, расслабились и тепленькими попали прямехонько ко мне в лапы. Я вздыхал, пил виски и курил одну за одной. Я шел против принципа. Вообще-то я не сторонник той идеи, чтобы становиться вершителем правосудия в одиночку. Так я себя убеждал. Я готов был стать помощником правосудия, его правой — или левой — рукой. Мне надо было найти их, сесть им на хвост — во всяком случае, зайти к ним с тыла — а потом уж навести на них правоохранительные органы, а себя предложить в качестве главного свидетеля совершенного ими убийства.

Так что вот. Никаких полицейских. Пока.

Я вылез из ванны и вытерся. Потом побрился, одел рубашку-апаш. Часы показывали восемь. Я позвонил в кафе на первом этаже и заказал ужин в комнату. Было ещё слишком рано отправляться в джунгли на поиски хищников. Да и джунгли-то ещё не были джунглями. это был пока что большой город с восьмимиллионным — причем благочинным — населением, посвятившим себя честному труду и пристойным отдыху и удовольствиям. Потом, значительно позже, когда многие из них отправятся мирно спать, наступит час моей охоты.

Но что делать теперь? С чего начать? За что хвататься? С кем поговорить? У кого узнать побольше информации об Адаме Вудварде? Я позвонил кое-кому, но результаты оказались неутешительными. Старик, давно вдовец, детей нет. Я сделал ещё один звонок — в приемную «Дейли ньюс» и попросил Эла Дэвиса, сотрудника с двадцатилетним стажем и моим старинным приятелем. Меня соединили довольно быстро.

— Привет, Эл. Пит Чемберс.

— А, здорово, сыскарь!

— Окажи услугу, старина.

— Так, а ещё что?

— Ты знаешь Пола Кингсли?

— Да кто же не знает Пола Кингсли.

— Ну и что скажешь?

— Желторотый гаденыш с неуемным темпераментом. Но далеко пойдет. Ведет довольно-таки мерзкую колонку и знает всех и каждого, как наверху, так и внизу. Работает как крот, но при этом лезет только вверх. Любит газетное дело, но мечтает оказаться среди сильных мира сего. Готов отдать правую руку лишь бы сесть в руководящее кресло. Умеет играть жестко, но знает, когда и кого нужно умаслить… слышал, он в прекрасных отношениях со своим боссом.

— Кто такой?

— Линкольн Уитни, владелец «Буллетина».

— А что он за птица?

— Это я хотел бы от тебя услышать: слишком высоко летает. А я простой репортер.

— А что Кингсли?

— Что именно?

— Ну, я хочу спросить, что он за человек, Эл. Ты же меня понял.

— Как я и сказал, гаденыш.

— И что сие означает в данном конкретном случае?

— Означает, что он интриган, пробивной малый, готов плясать под любую дудку. Короче, за душой ничего, ни достоинства, ни чести.

— Эк ты его любишь!

— Я его ни люблю, ни ненавижу.

— А как войти с ним в контакт?

— У нас что сегодня?

— Понедельник.

— Ну тогда считай, тебе повезло.

— Это почему?

— А потому, что в понедельник вечером наш Очарованный принц устраивает аудиенции у себя дома. Интервью, взятки, оплата долгов. Вечер понедельника он сидит дома.

— А где это?

— Дай-ка посмотрю, — он ушел, но скоро вернулся. — Пит?

— Я все ещё тут.

— Западная Сентрал-Парк, дом 262.

— Какая квартира?

— Это частный дом.

— Спасибо тебе, Эл.

— С тебя ужин в приличном ресторане.

— Заметано. Пока.

Я видел Пола Кингсли в злачных местах, которые сам любил посещать, а однажды стал героем его колонки. За последние два года он раз пять или шесть обращался ко мне за незначительной информацией и посему был моим должником. Теперь я собрался истребовать этот долг. Адам Вудвард был знаком с Полом Кингсли, И меня разбирало любопытство, насколько хорошо. Поэтому я надел рубашку с воротничком, повязал галстук, облекся в портупею, проверил обойму пистолета, прежде чем сунуть его в кобуру, затем надел пиджак, поверх него легкое пальто и отправился в дом 262 по Западной Сентрал-Парк. Означенный дом оказался светло-коричневым трехэтажным особняком с большой белой кнопкой звонка справа от полированной черной двери. Я вонзил палец в кнопку и услышал, как на весь дом заголосил звонок. Слушал я довольно долго, но ничего не произошло. Тогда я оторвал палец от кнопки, отступил назад и задрал голову вверх. В верхнем этаже горел свет, поэтому я подошел к черной двери, подергал за ручку и, удостоверившись, что дверь заперта, стал звонить. Звонил я долго — ведь все равно в столь ранний час других дел у меня не было. Наконец лязгнул замок и дверь распахнулась.

— Вы долго звоните, — заметила молодая особа.

— Ну, не преувеличивайте!

— Простите.

— Милая, если вы горничная, то будь я вашим хозяином, я бы вас немедленно уволил.

— Я не горничная.

— А я не ваш хозяин, — вздохнул я.

Малышка была одета в туго обтягивающий свитер-водолазку белого цвета, черную бархатную юбку, из под которой виднелись ножки в нейлоновых чулках и в черных кожаных туфельках на шпильках. Вместе с каблуками росту в ней было пять футов два дюйма, но выглядела она ужасно миленько. У неё были серебряные короткие волосы, нелепые черные очки в огромной оправе, живые голубые глаза, бледные щеки без тени макияжа, крошечный надутый ротик и всем своим видом эта особа словно хотела доказать, что она — воплощенная чопорность.

— Простите, вам кого? — спросила чопорная малютка.

— Я пришел к Полу Кингсли.

— Вам назначено?

— Разумеется.

— Как ваше имя?

— Питер Чемберс.

— Входите, пожалуйста.

Я очутился в квадратной прихожей с настенными бра и голубым ковром и последовал за ней, мягко ступая по ковру. Мы миновали арку, за которой оказался просторный холл — на полу все тот же голубой ковер, стены желтые, свет струился сверху от тяжелой люстры на толстой цепи. Холл был обставлен со вкусом подобранной современной светлой мебелью. Справа и слева располагались двери, а прямо в середине холла начиналась ведущая на второй этаж лестница, устланная, разумеется, голубым ковром. Она пошла к правой двери. У неё были тонкие изящные лодыжки, а бархат юбки соблазнительно обхватывал округлость зада. Она дважды постучала и обернулась. Впервые за все время её личико осветила улыбка, и от чопорности не осталось и следа.

— Когда он занят, то даже на стук не отвечает, — сказала она. Пройдите сюда, — с этими словами она указала пальчиком на вторую дверь. — Это что-то вроде приемной.

Она открыла левую дверь и на этот раз моя нога утонула в ковре, а глаза уперлись в темно-зеленые стены. Помещение освещалось лампами в кованых подставках, вокруг стояла темная резная мебель — комоды, шкафчики, масса стульев, — а в углу столик-бар с батареей бутылок. Мой взгляд, должно быть, слегка задержался на этикетках, потому что как только я взглянул на нее, она сказала:

— Угощайтесь!

— А вы?

— Если вы настаиваете, то немного брэнди.

— Я не настаиваю.

— Брэнди.

Льда я не нашел и сделал себе хайболл безо льда, а ей налил брэнди в широкий бокал.

— Я Марсия Кингсли, — представилась она.

— Жена Пола?

— Нет.

— Сестра?

— Нет.

— Но не мать же!

— Я сводная сестра. Меня удочерили родители Пола. Давно. Они уже умерли.

— Ясно. — Я прошелся по комнате. — И долго мне тут предстоит ждать?

— Он за вами придет, как только освободится. Мне нравится ваша походка.

— Простите?

— Она такая легкая, пружинистая.

— Это хорошо?

— О да! Вы похожи на тигра. А знаете, почему вы так долго стояли на улице под дверью?

— Почему же?

— Сегодня у горничной выходной. У нас есть и дворецкий. Но сегодня у него тоже выходной. По понедельникам, начиная с пяти вечера, все домашние собираются наверху. У Пола по понедельникам много разных посетителей, и мы не хотим болтаться под ногами. Он сам открывает дверь.

— Моего звонка он, видно, не расслышал?

— Иногда он бывает страшно занят и тогда ни на что не обращает внимания. Я к вам спустилась с третьего этажа.

— Спасибо. Я могу как-то вас отблагодарить — ну, походить перед вами пружинисто и легко как тигр?

— Сядьте.

Она села и я тоже сел, а когда уже почти совсем расслабился, она вдруг брякнула:

— А что вы думаете по поводу Адама Вудварда?

Этот вопрос заставил меня буквально выпрыгнуть со стула и я с трудом удержал в руках стакан. Я постарался скрыть свое изумление.

— Вудвард? — отозвался я как можно более спокойно, но слово прозвучало точно вороний крик. — А что?

— Он мертв.

— Адам Вудвард?

— Убит на улице. Из проезжающей машины.

— А вы откуда знаете?

— По радио и в теленовостях только об этом и говорят.

— Адам Вудвард, — задумчиво протянул я, усаживаясь обратно.

— Вы были с ним знакомы?

— Раз как-то встречался. А вы?

— О да! Чудесный был человек. Бедняжка Эдвина.

— Эдвина?

— Эдвина Грейсон.

— Танцовщица?

— Да-да.

— А какого хрена… Мм… простите… Какое отношение Эдвина Грейсон имеет к Адаму Вудварду?

— Надо думать, теперь по всему городу поползут сплетни…

— О чем?

— Об их отношениях.

— Каких?

Она отпила брэнди. Я уже успел составить о ней некоторое впечатление: ей двадцать шесть лет, окончила частную начальную школу, среднюю школу и колледж. Она обладала приятным глубоким голосом с немного горловым выговором, и в её манере говорить ощущалась та унаследованная культура, которая точно прилипает к человеку — так южный акцент не исчезает даже много спустя после того, как Южная Каролина остается в одних воспоминаниях детства.

— Они были очень долго знакомы… — начала она, но осеклась и по её решительному кивку головой я понял, что вдаваться в подробности она не намерена.

Я встал и долил виски в стакан.

— У Пола, я смотрю, дела идут неплохо. Хорошую берлогу он себе устроил.

— Этот особняк не его.

— А чей?

— Виктора Барри.

Имя показалось мне знакомым, но я не смог увязать его с кем-то определенным.

— Барри?

— Редактор «Буллетина».

— Ах, ну да. Богатенький?

— Не так что бы уж очень.

— Но такой дом…

— Да у него больше ничего нет. Получил его по наследству. Мы тут вроде как квартиросъемщики. Пол, Рита, я…

— А кто такая Рита?

— Жена Пола. Еще тут живет Марк Дворак. Мы платим каждый за себя.

— Это какой Дворак? Ученый?

— Да, мой коллега.

— Бросьте!

— А вы женоненавистник?

— Я женообожатель.

— Тогда что плохого в ученой даме?

— Ничего. Если она похожа на вас.

— Я вундеркинд. Колледж окончила в шестнадцать, это истинная правда, сэр! Потом защитила диссертацию, получила несколько стипендий от университетов с мировым именем. Наука! Моими руководителями были крупнейшие светила. Пусть вас не смущает мой вид маленькой девочки. Я брэнди пью уже лет десять. В своей области я большой авторитет. Работала в Оук-Ридже. Теперь работаю вместе с Двораком в составе группы гражданских специалистов в лаборатории корпуса связи в Форт-Монмуте.

— Ну… — начал я и тут моя челюсть отвалилась, точно к нижней губе привесили гирю.

— Нет, я правда знаменитость. Можете как-нибудь почитать справочники.

— Ну…

— А чем вы занимаетесь?

— Я?

— Вы.

— Я частный детектив.

— Правда? — тут у неё отпала челюсть. — Впервые в жизни.

— Я тоже впервые в жизни вижу женщину-ученого.

Она поставил бокал.

— Пойдемте навестим Пола.

Я поставил свой пустой стакан рядом с её бокалом и последовал за ней к двери Пола. Она постучала. Потом ещё раз.

— Не надо! — остановила она меня, когда я взялся за дверную ручку. Но я не послушался: если Пол был занят с посетителем, то ему предстояла встреча с очередным.

Но посетителей у Пола не было.

Пол был в одиночестве. Он сидел в большом кожаном кресле. На нем был синий костюм белая рубашка, красный галстук и черные остроносые туфли. У него был широкий двугорбый подбородок, длинный тонкий нос, песочные волосы коротко подстрижены. Он смотрел прямо на нас с далеко не веселой усмешкой. Он сидел, широко расставив ноги, и каблуки его остроносых туфель глубоко вонзились в коричневый ковер — такой же, как в соседней комнате. У него были белые как воск уши, вокруг глаз виднелись белые круги, а на рубашке слева расползлось красное пятно. Даже издали мне стало ясно, что он мертв.

Она пронзительно вскрикнула. Раз. другой.

Я и не подозревал, что у этой малышки-ученой такие могучие легкие.

Потом в комнату начали сбегаться люди.

В особняке по-прежнему толпилось много людей, труп уже унесли, а из полицейских осталось только трое детективов: Абрамовиц, старший детектив, здоровенный молчун, Кэссиди, старший детектив, здоровенный молчун, и лейтенант Луис Паркер, тощий говорун. Прочими присутствующими были Рита Кингсли, Виктор Барри и Марк Дворак. Среди присутствующих находились также Марсия Кингсли и я.

Рита Кингсли была высокой блондинкой с белым лицом, чья полная фигура покоилась в пижаме желтого шелка. Виктор Барри оказался высоким шатеном с карими глазами, плотно сжатыми губами и бегающими желваками. На нем были мокасины, светло-коричневые брюки и белая спортивная рубашка. Марк Дворак: седые виски, серые глаза, черные ресницы, римский нос и тонкие черные усики. Долговязый и широкоплечий, в черном бархатном блейзере, черных брюках и черных же шлепанцах с кисточками. По моей грубой прикидке Рите было тридцать, Виктору тридцать пять, Марку чуть за сорок.

— …вы все находились в доме, так что каждый из вас мог его убить, говорил Паркер. — Мой долг предупредить вас, что все вы находитесь под подозрением и все, сказанное вами, может быть использовано против вас.

— А не кажется ли вам, что он мог покончить жизнь самоубийством? — спросил Марк Дворак. Говорил он с едва уловимым иностранным акцентом, мягким как патока и мелодичным голосом. Он нервно ходил кругами, мягким и энергичным шагом спортсмена.

— Мы не отметаем никакую возможность. Пока. Но по первому впечатлению это не самоубийство. Предварительный анализ отпечатков пальцев показал отсутствие отпечатков на рукоятке ножа. Самоубийца не стирает свои следы. А если он убивал себя в перчатках, то должен был в них и остаться. А их на нем нет.

Марсия отерла ладони о юбку.

— Отпечатки пальцев вообще очень трудно распознать на рукоятке ножа, в особенности такой рифленой, как эта.

— Тут вы правы, леди. Потому-то я и отправил нож в лабораторию. Да и вскрытие кое-что нам прояснит на этот счет. — Паркер подошел к ней вплотную. — А откуда вам известно, как выглядела рукоятка ножа?

— Я же видела. Когда нож был воткнут в тело…

Паркер огляделся вокруг.

— Кто-нибудь из вас ещё видел нож?

Никто не ответил. Рита Кингсли поежилась. Правая половина её пижамного жакета чуть откинулась и обнажила верхнюю часть полной груди — кожа была юная и лоснящаяся. Она поправила жакет, продев большую пуговицу в петлю. В её больших голубых глазах не было ни слезинки. Она приходилась женой убитому, но не плакала.

— Вы совершите большую ошибку, если ограничите круг подозреваемых нами, — произнесла она. У неё был высокий голос и говорила она с чуть утрированными интонациями. Каждое слово у неё получалось как круглый камешек, но текли они одно за другим. Она говорила — точно выплевывала горошинки. — У моего мужа весь вечер были посетители. В дверь звонили не переставая.

— Кто-нибудь знает, что это были за люди?

Никто не ответил. Так оно было после приезда Паркера: все его вопросы присутствующие в основном встречали молчанием.

— Ладно, — продолжал лейтенант. — Давайте тогда разберемся с версией самоубийства. Здесь присутствует его жена, сестра, два его друга. Все вы живете в этом доме. У него были причины покончить с собой?

Никто не ответил.

Тут раздался звонок в дверь. Долгий и резкий.

— Это, должно быть, мистер Уитни, — сказал Паркер и кивнул Кэссиди. Откройте.

Кэссиди вышел и вернулся с высоким мужчиной могучего телосложения. Весь он был какой-то квадратный. Квадратные плечищи едва умещались в темно-сером костюме, сшитом на заказ. Толстая шея бревном торчала из белого воротничка и переходила в широкое складчатое и тщательно, до блеска, выбритое багровое лицо. Квадратный обрубок носа, квадратный агрессивный подбородок, квадратная верхняя губа над большим ртом. А черная шляпа-котелок и черный галстук придавали ему вид священника. Брови у него торчали уголком и волосы топорщились в разные стороны, точно усики насекомого. Арки бровей высились над глазами — маленькими, голубыми юркими, как у жучка, имевшими капризно-повелительное выражение. Глазки-жучки обежали всех присутствующих и мгновенно выхватили из толпы главное лицо лейтенанта Паркера.

— Я Линкольн Уитни. Это ужасно. Просто ужасно. Куда катится этот город?! Двое в один день!

— Двое? — отозвался Кэссиди.

Уитни на каблуках развернулся к детективу.

— Адам Вудвард. Пол Кингсли. Двое! — Он снял котелок и бросил его на письменный стол. По котелком оказались расчесанные на прямой пробор светлые волосы и высокий лоб, убегающий к почти плешивому темени. Он подошел к Паркеру. — Полагаю, вы лейтенант Луис Паркер.

— Так точно, сэр.

Уитни обвел всех рукой и его напряженное лицо немного разгладилось.

— Полагаю, вы не будете слишком долго отнимать время у этих людей. Вряд ли вы найдете убийцу среди них.

— Мы пытаемся прояснить вариант с самоубийством, — сказал Паркер.

— Самоубийство? Чепуха!

— Почему же, мистер Уитни? — спросил Марк Дворак. Он нервно крутил кончик своих усиков.

— Потому что у него было все, ради чего стоит жить. Вот почему. Взгляд Уитни прыгнул на Виктора Барри. — Ты им не сказал еще?

Барри держался спокойно. Это был сухощавый приятный на вид мужчина с добрыми, почти нежными карими глазами. Но было видно, что под маской спокойствия скрывается могучее самообладание — только беспокойные желваки выдавали его волнение. Он даже говорил будничным голосом.

— Нет.

— Отчего же?

— Просто мне казалось, что такая новость не должна исходить от меня. Официального сообщения ещё не было. Знали только вы, он и я. К тому же вы могли и передумать. Я в это бизнесе не первый год. Не люблю лезть без очереди…

— О чем это вы? — вмешался Паркер.

— Бергер, мой выпускающий редактор, уволился на прошлой неделе. А сегодня я вызвал Пола Кинсгли и объявил ему о новом назначении. На должность выпускающего редактора. Но попросил помалкивать пока я не поставлю в известность сотрудников.

— А он не выдержал, — подхватил Барри. — Он рассказал мне, а я пошел к мистеру Уитни и сказал ему, что Пол мне проболтался.

— Зачем? — спросил Паркер.

— Наябедничал. Я сам рассчитывал на это место. Я никогда не скрываю своего мнения и на этот раз не скрыл.

— Как бы там ни было, — заговорил Уитни, — Пол Кингсли получил то, о чем долго мечтал. И вряд ли он пошел домой и всадил себе нож в сердце от радости. Так что самоубийство можете вычеркнуть из списка, лейтенант. Ваш капитан все мне рассказал по телефону. Нет, это не было самоубийством, но и все эти люди не были убийцами. Пол вел колонку, довольно скандальную, и нажил себе немало врагов. Вот где бы я искал, лейтенант, — не среди друзей, а среди врагов.

— Правильно, сэр! — с готовностью кивнул Паркер. Он знал, когда надо подыграть. Уитни подошел ко мне.

— А кто вы, молодой человек?

— Питер Чемберс.

— Он частный детектив, — пояснил Паркер.

— Как, уже? — лоб Уитни покрылся морщинами, а брови ещё больше выгнулись. — И что же вы тут делаете?

— Меня пригласил мистер Кингсли. Я пришел по его просьбе. И я обнаружил тело.

— Понятно. Вы находились в это комнате с ним одни?

— Не выйдет, мистер Уитни! К тому ж я предпочитаю убивать людей не ножом — слишком много крови. Лучше всего удушить веревкой.

Уитни улыбнулся, протянул веснушчатую руку и похлопал меня по плечу.

— Он не при чем, — заявил Паркер.

— Не сомневаюсь, — отрезал Уитни. — Полагаю, вы можете отпустить этих людей с миром, лейтенант. — Он взглянул на часы. — Уже почти полночь.

— Так точно, сэр!

— Мне можно уйти? — осведомился я у Паркера.

— Уходи, но не пропадай.

Я совершил круг почета по самым что ни на есть злачнейшим заведениям города и только в полтретьего утра наконец-то обнаружил искомое колечко. Два колечка, точнее говоря. Я упустил их в паре мест, но я сорил деньгами как Рокфеллер на курорте и по крайней мере выяснил, что они шатаются по городу вместе и, самое главное, вызнал, что они держат путь к «Бенджи». Заведение «Бенджи» представляло собой двухэтажный барак на углу Томпсон-стрит в Гринвич-Виллидж. Дом был частный, но никто никогда в глаза не видел владельца: на самом же деле заведение принадлежало мафии и здесь привечали друзей, но с одним условием — карманы у друзей должны были быть набиты зеленью. Цены тут явно завышали, но подавали все что душе угодно любого цвета, любого размера, любого пола; можно было удалиться в отдельный кабинет, можно было окунуться во всеобщий бедлам, можно было поиметь бутылку, иглу, трубку, цепь, плетку; можно было вести тихую спокойную беседу, можно было горланить непотребные песни, можно было выписать себе целый оркестр и он наяривал бы тебе одному всю ночь, можно было окружить себя целой сворой лучших стриптизерок страны и они ублажали бы тебя одного своими порочными прелестями. Но все это при условии, что ты — друг, неважно откуда — с самой вершины социальной лестницы или из-под забора, и от тебя ждали, что ты будешь разбрасывать доллары как пшено птицам. Все помещения от танцевального зала до приватного кабинета были даже снабжены надежной звукоизоляцией; на всех окнах висели плотные черные занавески. Наружу не проникал ни единый лучик.

Словом, я попал куда надо. Я отпустил такси за квартал до нужного дома и остаток пути прошел пешком. От «Бенджи» вышли двое. Один из них оказался Гарри Страм. Его спутником оказался вовсе не Фейгл. Он появился в компании фигуристой блондинки, которая висела у него на руке и он её поддерживал. Страм был высокий, худой и смазливый и никогда не напивался до потери пульса. Он довел её через улицу к симпатичному неброской расцветки новенькому седану, одной рукой открыл дверцу, другой рукой втолкнул её внутрь, захлопнул дверцу, обошел автомобиль спереди, сел за руль и укатил.

Я вошел в заведение.

Чистенькое фойе имело весьма благопристойный, даже консервативный вид — приятное освещение, гробовая тишина.

На полу лежал толстый бежевый ковер, он же устилал ступени ведущей на второй этаж лестницы. Мебель была простенькая. Лифта не имелось. Справа располагалась небольшая комнатенка с раскрытой дверью. Комната имела девственно чистый вид: дубовый полированный пол, овальный китайский ковер в желтых, розовых и черных тонах, изящная мебель из тикового дерева, и тиковый же письменный стол. На столешнице виднелись шесть кнопок и телефонный аппарат — и ничего больше. Телефон этот был способен вызвать радость и смех, а кнопки — смерть и суматоху. В дальнем конце комнаты виднелась дверь. Я понятия не имел, что было за той дверью, да и не хотел знать. За столом восседал седой мужчина с добродушным лицом херувима. Звали его Дэнни Мэдисон.

У Дэнни Мэдисона была внешность удачливого миссионера лет шестидесяти, посвятившего свою жизнь спасению заблудших душ. На деле же Дэнни Мэдисон трижды проигрывался в прах, растратил крупную сумму, после чего надолго сел — но все это случилось с ним тридцать лет назад. С тех пор Дэнни нашел свое место в жизни. Он, наверное, видел все зло, на какое только способен человек, но после всех передряг у него осталось лицо улыбающегося ангелочка. Мужая и матерея, Дэнни усвоил ряд золотых житейских правил как нельзя лучше соответствующих его натуре: гляди в оба, но держи рот на замке, запоминай все, но держи рот на замке, живи как хочешь, но держи рот на замке. И Дэнни Мэдисон ничего не ведал ни сном ни духом — а уж его и записные бандюги ставили на цугундер и жгли ему пятки раскаленными утюгами, он попадал и в лапы противоположного лагеря — высиживал часами в комнате для допросов под свирепыми рожами легавых — но Дэнни Мэдисон как всегда ни сном ни духом… Поговаривали, что ему нравилось испытывать боль и он держался до последнего, пока не терял сознание — но при этом ни сном ни духом… Он только моргал, недоуменно пожимал плечами, сладко улыбался и… Можно было только подивиться проницательности и многомудрию высших заправил мафии, посадивших Дэнни Мэдисона за этот тиковый стол у «Бенджи», где он и восседал последние пятнадцать лет.

Когда я вошел, Дэнни поднял глаза и — ну, догадайтесь сами — широко улыбнулся. Я знал про Дэнни одну вещь, которую, должно быть, знали и другие: Дэнни открывал рот только тогда, когда ему этого очень хотелось только тогда. И Дэнни, как и прочие аксессуары у «Бенджи», стоил очень дорого. Я выудил из кармана одну из сотенных Адама Вудварда и положил её на стол перед Бенджи.

— У меня послание для Фейгла, — сказал я.

— Да?

— Я видел, как только что отсюда вышел Гарри Страм.

— Да?

— Страм попросил меня кое-что ему передать.

— Да?

Я вытащил ещё две сотни и положил их рядом с первой.

— У меня мало времени, Дэнни. Мне надо передать послание.

— Он гнида.

— Кто?

— Фейгл. Противный грубиян. Очень хорошо, что у тебя для него послание. Не нравится мне этот задира, у него плохие манеры, не уважает стариков. Посмотри в комнате 1-G.

— На первом этаже?

— Угу.

— Стучать надо?

— Не надо, если у тебя есть ключ. — Он выдвинул ящик. Там лежал ключ. Я его взял. — Оставь ключ в замке. Если возникнет шухер, я скажу, что ты меня огрел дубинкой и забрал ключ. Синяки у меня редко выскакивают — а если меня правильно бить, то вообще следов не остается.

— Спасибо.

— Иди передай ему свое послание. И не волнуйся ни о чем. Там его не найдут. Его найдут в сточной канаве, где ему самое место.

— Это не то послание.

— Заранее кто может знать… — Я пошел к двери. — Эй!

— Что?

— Он с оперением.

— Спасибо, Дэнни, я учту.

— Да пошел ты…

Мне не было нужды идти на цыпочках: толстые ковры в коридорах заглушал мои шаги. В левой я держал пушку, а правой подергал дверную ручку. Ключ мне не понадобился. Дверь отворилась. Фейгл был в этот вечер беспечен. С одного взгляда на него я понял причину.

Комната являла собой пейзаж кошмара из новеллы Боккаччо: золотые гобелены на красных стенах, диван с золотой обивкой и четырьмя зелеными подушками, из золотых бра струился красный свет, пол и потолок представляли собой были сплошное зеркало. Как и потолок. Из невидимых динамиков струилась сладкая музыка. На позолоченном столике с изящными ножками стояла бутылка виски, ведерко со льдом, сифон с содовой и стаканы. Еще там лежал «люгер». Фейгл сидел за столиком в непосредственной близости от «люгера». На нем были черные ботинки, черные брюки в обтяжку (под штанинами вздымались бугры мышц), черный широкий пояс и белая шелковая рубашка с открытым горлом. Сидящая рядом с ним дама удачно вписывалась в атмосферу комнаты: обтягивающее зеленое платье с одной лямкой, широкий золотой пояс, золотые туфли на каблуках, рыжие короткие волосы в мелких завитках, обильная косметика на лице, накладные ресницы. Да только дама оказалась не совсем дамой. На щеках у неё красовалась суточная щетина.

Я переложил свою пушку в правую руку. Стоя в дверях, я позволил им как следует меня рассмотреть.

— Как тебе живая картина, ублюдок? Гы! — осведомился Фейгл.

Рыжее с щетиной спросило:

— Ты его знаешь?

— Строгий дядя с пушкой. Стоит ему шевельнуть пальцем, как он свалится замертво от перепугу. Гы!

— Ты! — тихо сказал я.

— Я? — пропищало рыжее.

— Вон отсюда. Живо!

У Фейгла было приплюснутое узкое лицо и длинный подбородок. Светлые волосы конским чубом ниспадали на лоб. Глаза у него были бледно-серые, но серый цвет переходил в какой-то белесый вокруг неестественно расширенных зрачков. У него была привычка поджимать верхнюю губу к деснам, отчего обнажались желтые, широко расставленные, точно волчьи клыки, зубы. Он хихикнул и хлопнул рыжее по спине.

— Слыхал? Строгий дядя с пушкой желает потолковать. С глазу на глаз. Вали отсель. Жди наверху. Давай, не заставляй дядю ждать.

Рыжее встало со стула и прошмыгнуло мимо меня. Я закрыл дверь и прислонился к косяку. Фейл поднялся, пошатнулся, оперся рукой о столик. Ладонь легла рядом с «люгером».

— Ну что стряслось, приятель?

— Кто тебе заплатил за Вудварда?

Верхняя губа поджалась. Он засопел.

— Это тебе кто насвистел?

— А что?

— А то, что у легашей нет ничего. У легашей полный ноль. Мне доложили.

— Так кто платил, Фейгл?

— А тебе-то что за дело?

— Я работаю с этим делом.

— Тогда работай на соседней улице, приятель. А кто тебе насвистел про Фейгла?

— А тебе нужен офицер с блестящим значком? Тебе приятнее с ним толковать, чем со мной?

Фейгл больше не раздумывал. Он все сказал. Он схватил «люгер» и выстрелил, но Фейгл был дока по части длинноствольных — с пистолетом у него явно были нелады, но ему могло повезти, поэтому я опустил ствол и пальнул ему по ногам, но Фейгл превзошел сам себя. Я-то решил, что если заставлю его хромать, у него язык вмиг развяжется, но Фейгл, видно, в детстве насмотрелся вестернов и, сделав два отчаянных прыжка и походя разгромив зеркальную секцию потолка, он бросился на пол и там схлопотал свинцовую плюху в глаз. Кровь брызнула точно из гейзера — и он умер.

Я обтер ключ носовым платком, положил его на стол, потом тщательно вытер дверные ручки внутри и снаружи и, спустившись вниз, вышел от «Бенджи». Прошагав сотню-другую ярдов по улице, поймал такси.

Протяжный вопль будильника вырвал меня из объятий сна. Было одиннадцать часов утра вторника, но труба звала в поход. Я принял душ, и вода окончательно разбудила меня. Я побрился, позавтракал и отправился в управление полиции. Вид у Паркера был усталый.

— Как идут дела? — спросил я.

— Хреново. — Он сощурил свои черные глазки. — А у тебя что за интерес?

— Я нашел убийцу. И у меня профессиональный интерес.

— Нет, мистер. Из-за этого ты в такую рань не стал бы вылезать из постели и не поперся бы сюда через весь город.

— Я вострю свой топорик. И пока не хотел бы вдаваться в подробности.

— Но ты же поделишься со мной?

— Непременно.

— Мы старые знакомцы, Пит.

— И до сих пор не перебегали друг другу дорогу. Не будем портить отношения, Луи.

— Ладно.

— Так как продвигается дело?

— Говорю — хреново. Начальство на психику давит. Линкольн Уитни большая шишка, и он уж брызжет слюной.

— Вудвардом тоже ты занимаешься?

— Нет, Бог уберег. Только Кингсли. Самоубийство исключено. Экспертиза показала, что нож тщательно обтерли. Ну и убийца был в перчатках.

— А вскрытие?

— Ничего особенного. Да и тело у нас забрали. Он в часовне Мэннинга, на Семьдесят девятой.

— Что за нож?

Тут его глаза заблестели.

— Здесь есть кое-что интересненькое, но я пока держу эту карту про запас, и ты тоже помалкивай.

— Конечно, Луи.

— Нож иностранного производства. Вроде наших «перышек» с выбрасывающимся лезвием — но европейский. Я двадцать человек послал по следу. Этот ножичек — хорошая зацепка.

— Что-нибудь еще?

— Ничего. А у тебя есть что-нибудь для меня?

— Пока ничего. Не узнаешь для меня один адресочек?

— Давай.

— Эдвина Грейсон. Балерина.

Он нажал кнопку переговорного устройства и повторил имя в микрофон. Потом устало улыбнулся.

— Связано с нашим делом?

— Нет. С Вудвардом.

— Вудвард? — он даже подпрыгнул. — А что, есть связь между Вудвардом и Кингсли?

— Не знаю. Мой основной интерес — Вудвард.

Вошел полицейский в форме с информацией для меня. Эдвина Грейсон. Адрес и телефон. Она жила на той стороне парка. Восточная Восемьдесят четвертая улица, 15. Я поблагодарил Паркера и полицейского и снизу позвонил ей. Если уж для частного сыщика час был ранний, то и для балерины тем более. Ее надо было заранее предупредить о визите. Я представился, сказал, что это связано со смертью Вудварда, сказал, что это срочно. Она попросила дать ей полчаса. Я согласился. Потом позвонил в свой офис. Миранда передала мне, что звонил Линкольн Уитни. Он просил зайти к нему в три. Я поблагодарил Миранду, вышел на улицу и купил у старушки в киоске на углу свежий номер «Буллетина». Адаму Вудварду была посвящена большая статья. Полу Кингсли — поменьше, а на последней странице в девяти строках сообщалось у об убийстве гангстера Уоррена (Фейгла) Слитерхауса — что определенно явилось итогом бандитской разборки. Его труп обнаружили в сточной канаве на Ривингтон-стрит с пулей в глазу. Я вернулся к статье об Адаме Вудварде. В ней не содержалось ничего существенного, кроме одного: было объявлено вознаграждение в пять тысяч долларов за информацию об убийце или убийцах Вудварда. Топорик, который я вострил, потяжелел. Я свернул газету и вернул её старушке-газетчице, которая тревожно посмотрела на меня, точно я намеревался потребовать у неё назад свой пятачок.

Дом номер 15 по Восточной Восемьдесят четвертой улице оказался высоким узким зданием белого цвета с мраморным вестибюлем и псевдожемчужными кнопочками звонков около начищенных медных табличек с фамилиями жильцов. Я тронул кнопочку рядом с фамилией ГРЕЙСОН и дверной замок тут же лязгнул. Я поймал дверь, взглянул на номер квартиры — 6В. Небольшой чистенький лифт бесшумно вознес меня на шестой этаж. Она уже ждала у раскрытой двери. Меня пронзила холодная стрела, точно мой желудок затеял азартную игру с сердцем. Описать внешность Эдвины Грейсон точнее всего можно было только одним словом — ого!

Начну снизу: белые туфельки на пробковой платформе, мускулистые, но стройные загорелые бедра — голые под чистенькими теннисными шортами, стянутыми на талии белым плетеным ремешком, гладкий загорелый голый животик, короткий свитерок белой шерсти, начинавшийся там, где руки переходят в плечи, и заканчивавшийся ровно под выдающейся вперед грудью.

— Мистер Чемберс?

— Да.

— Входите.

Она была смуглая, черные волосы уложены сзади в кольцо, вздернутый носик, чей кончик чуть шевелился когда она говорила. высокие скулы, подбородок с ямочкой, полные губы, нижняя чуть оттопыренная и влажная. И глаза. Глаза занимали чуть не половину лица. Огромные черные, миндалевидные, сияющие, смелые, властные… Они были широко посажены и в уголках чуть загнуты кверху; губы были темно-алые, ресницы густые и длинные. Беспокойные глаза, пронзительный, пожирающий взгляд.

— Вы сказали, что дело серьезное, мистер Чемберс.

— Я частный детектив.

— Вы сказали, что речь идет о мистере Вудварде.

— Он нанял меня вчера. В качестве телохранителя.

— Вчера?

— Перед тем… как его убили.

Она отвернулась, я же не спускал с неё глаз. Это было все равно что смотреть на сцену: каждое её движение было точно выверенным, грациозным па танцовщицы.

— Почему же вы пришли ко мне?

— Потому что, как я слышал, вы были друзьями, добрыми друзьями.

— Верно! — в её голосе прозвучал вызов. Она повернулась ко мне. — Я знала Адама Вудварда десять лет. Он был мне предан.

Я даже не пытался угадать её возраст. У Эдвины Грейсон — у всех Эдвин Грейсон — нет возраста. Я не раз видел её на сцене. Эта была актриса с большой буквы, великая актриса, красивая, раскованная, своенравная, презиравшая общественные условности нашего времени, живущая в собственном мире, устроенном по её разумению. Для неё не существовало никаких преград. Она сама устанавливала для себя правила. Ее имя было постоянно связано со скандалами, которые никогда, впрочем, не потрясали моральных устоев, а всегда оказывались довольно забавными, и она неизменно была выше пересудов и недомолвок — даже люди, падкие на скандалы, знали это. Но мне никогда не доводилось ничего слышать о её связи с Адамом Вудвардом.

Я предложил ей сигарету, которую она отвергла. Тогда я закурил сам и начал ходить по комнате. Комната была просторная, хорошо обставленная. Типично женская комната: белый ковер, голубые стены, серо-розовые портьеры под цвет мебели, мягкие, уютные и очень удобные посадочные места.

— Вы никогда не танцевали, мистер Чемберс?

— Нет.

— Мне нравится ваша походка.

— Это цитата?

— Простите?

— Нет, ничего.

Она приблизилась ко мне.

— Вы высокий красивый мужчина с романтической профессией. Готова поспорить, вы пользуетесь успехом у женщин.

— Есть немного.

Она тронула меня за руку.

— И такой сильный. — Ее длинные красные ногти впились мне в кожу. Я выпустил струю дыма ей в лицо. — Вам больно?

— Да.

— Тогда почему же вы не отойдете?

— Только не от вас, сестра.

— Сестра! — Она рассмеялась. Зубы у неё были белые, ровные и правильной формы. — Все что угодно — только не сестра-монашка. У меня возникло безумное желание, мистер Чемберс — поцеловать вас.

Ну и балерина!

— Шутите? — недоверчиво спросил я.

— А вы попробуйте.

— Как нибудь в другой раз.

Ногти впились глубже.

— Ну же!

— В другой раз! — я отбросил её ладонь и отошел.

— А знаете, я сама себе нравлюсь.

— Слушайте, леди, перестаньте. Я на работе.

— Да зачем вам?

Она на миг одержала надо мной верх.

— Он же был старик. Быстрая смерть. Так и должно быть. Я бы хотела так же умереть.

— Но ведь… его убили. Кто-то его убил. И должен ответить за это перед законом.

— Вы полицейский?

— Я частный детектив.

— Вы полицейский?

— Нет.

— Тогда надзор за исполнением законов — не ваша прерогатива. Зачем вы вообще занимаетесь этим?

— Он же нанял меня. В качестве телохранителя.

— Но раз он умер — раз его убили, вы оплошали. Нет правда, выходит, не такой-то вы умелый… — дерзкие глаза оглядели меня с ног до головы, носик напрягся, — …телохранитель. Моя интуиция подсказывает, что вы куда способнее в качестве… мужчины.

Когда имеешь дело с артисткой, оказываешься в другом мире.

— Леди, я бы попросил вас…

— Так почему вы этим занимаетесь?

Я зашагал по комнате. Потом затушил сигарету в пепельнице. Я излагал ей причины, которые, как мне казалось, она была способна понять. Я уже собрался встать перед ней на четвереньки. И даже попытался.

— Оплошал как телохранитель — возможно. Но у меня есть оправдание. Масса оправданий. Но давайте пока не будем об этом. Вы актриса. У вас есть профессиональная гордость. Не могу себя причислить к актерам, но и у меня есть профессия, как и у вас, и у меня тоже есть некая профессиональная гордость. Мистер Вудвард заплатил мне семьсот долларов. Возможно, для вас это мелочь, но неважно. Его убили и мне это не по душе. Вот я и хочу добраться до тех, кто его убил. Можете назвать это профессиональной гордостью. Мне наплевать, как вы это назовете. Но мне надо довести дело до конца.

Она уперла руки в боки, грудь её вздымалась, глаза сверкали, и она глядела на меня точно добрая матушка на сыночка, который пришел с ней проститься перед отъездом в колледж.

— Я люблю вас, — сказала она.

— В другой раз.

— Нет, все-таки, что вам надо?

— Спасибо.

— Вы произнесли такую замечательную речь.

— Спасибо.

Ее улыбка превратилась в девчачью ухмылку.

— Я просто уверена, что вы великолепный любовник.

— В другой раз.

— Обещаете?

— Слово чести!

— Так что же вам надо?

Я сложил ладони. Они были влажными. Я насиловал свою природу, изображая труднодоступного.

— Вам известен кто-нибудь, кто ненавидел Адама Вудварда настолько, что желал его смерти?

— Нет.

— Это очень быстрый ответ.

— Я уже думала об этом. Как ваше имя, мистер Чемберс?

— Питер.

— Питер, я думала об этом с того самого момента, как это случилось. Если бы я кого-то знала, то сразу бы пошла в полицию, невзирая на то, что тем самым я бы… пошли бы сплетни, и весьма ядовитые… о нас с Адамом. Но нет никого — никого, мне известного. Он участвовал в большой политике, он был незаурядным человеком, у него конечно же были враги, но нет никого, кого я бы знала лично. Вот и все. Жаль. Но я ничем не могу вам помочь.

Здесь мне больше нечего было делать. До поры до времени.

— Спасибо большое.

— Выпьете чего-нибудь?

— Нет, спасибо.

— Знаете, кроме шуток, вы мне нравитесь. Я бы хотела вас узнать поближе. — Она подошла к столу, выдвинула ящик, достала бумагу, перо, что-то нацарапала. — Вот. Это в театр. «Уэбстер». Приходите за кулисы. Сегодня. Отдайте эту записку охраннику. Давайте поужинаем после спектакля. Ждите меня в моей уборной.

Я взял записку не глядя. Сложил и сунул в карман.

— Слышали о Поле Кингсли?

— Да. Ужасно.

— Вы знали его?

— Конечно. Я частенько бывала у него в доме на Западной Сентрал-Парк. Как и Адам. Та ещё семейка! — её глаза сузились и она улыбнулась уголками рта. — Да, кстати, а кто из них рассказал вам обо мне… и Адаме?

— Виктор Барри. — Терять мне было нечего.

— Та-ак. — Теперь её рот злобно изогнулся. — А о себе и Рите он вам тоже рассказал?

— О какой Рите?

— Жене Кингсли. Он разве не рассказал вам, что Рита ненавидела Пола? Он не рассказал вам, что они трахались прямо у Пола под носом? Что три года они просили Пола дать Рите развод, а он ни в какую?

— Почему?

— Из вредности, по-моему. У Риты к Полу не осталось никаких чувств. Пол бегал за каждой новой юбкой из Техаса. Но развод ей не давал, хотя оба — Рита и Виктор — буквально умоляли его об этом.

Я двинулся к двери.

— Что ж, это мотив.

— Для чего?

— Для убийства Пола.

Ей почему-то такая мысль не пришла в голову. Она же была балерина, а не следователь. Глаза у неё расширились и лицо приняло виноватый вид.

— Вряд ли. У них бы духу не хватило. — Возможно, эта мысль не пришла ей в голову, а может быть, она сделала вид, что не пришла. — Мне надо сожалеть?

— Отчего?

— Оттого, что у меня появилось мстительное искушение распустить сплетни.

— Обсудите это со своей совестью. — Я дотронулся до замка. На её двери был только один замок.

Она широко улыбнулась.

— А я уже это обсудила.

Взглянув на замок, я сказал:

— Пора идти.

— Сегодня вечером увидимся?

— Буду стараться из всех сил.

— А я ждать.

— Пока! — я закрыл за собой дверь.

Один замок. Старомодный.

К Уитни идти было ещё рано. День стоял чудесный. Я пошел по аллее на другую сторону Центрального парка и нажал на белый дверной звонок дома 262 по Западной Сентрал-Парк. Дверь открыла круглолицая негритянка.

— Кого вам нужно, сэр?

— Мистер Дворак дома?

— Нет, сэр.

— Мистер Барри?

— Нет, сэр.

— Миссис Кингсли?

— Нет, сэр.

— Последняя попытка. Марсия Кингсли?

Она широко улыбнулась.

— Да, сэр, она дома. Входите, пожалуйста. — Она провела меня в комнату с зелеными стенами и столиком-баром. — Как мне вас представить, сэр?

— Питер Чемберс.

— Спасибо.

Бутылка виски и бутылка брэнди стояли на столике, причем к бутылке брэнди, похоже, в последнее время частенько прикладывались. Льда не было, не было и содовой воды, поэтому я опрокинул стопку чистого скотча. И тут рядом со мной выросла Марсия Кингсли, источая аромат терпких духов и брэнди.

— Привет! Можно мне брэнди?

Чопорное выражение лица все то же, щеки без тени макияжа те же, но голубые широко раскрытые глаза блестели, что не скрывали даже большие очки с темными стеклами, и ещё в ней появилась какая-то живость, чего вчера не было. Я подумал, как она выглядит без очков, Она была неотразима в черных вельветовых джинсах, светловолосую головку обхватывала красная лента, на ножках были красные туфли. Ее одеяние завершали красный пояс и красная блузка с открытым горлом, причем под блузкой угадывался бюст, размер коего был тревожно велик для столь миниатюрного создания.

Я налил ей брэнди в бокал, но она поправила меня:

— Еще!

Я долил, она взяла у меня бокал и припала мне на грудь:

— Я должна вам кое-что сказать, — прошептала она. — Я нализалась.

— А что в этом такого?

— О, мне не пристало так переживать по поводу его смерти, у нас с Полом давно уже все было кончено, но все так неожиданно произошло…

— Знаю.

Она ещё теснее прижалась ко мне. У неё было мягкое теплое тело.

— Хорошо, что вы пришли. Я думала о вас. Даже пыталась вам позвонить. Но в книге указан только ваш офисный номер. Вас не оказалось на месте. Я попросила дать мне ваш домашний, но ваша секретарша мне отказала. И я не оставила записки.

— Что-то срочное?

— Нет, просто хотелось поговорить с вами. В доме никого нет.

Я назвал ей свой адрес и номер телефона.

— Запишите!

— Я и так запомню.

— Ага.

— На днях я к вам зайду.

— Конечно. А где все?

Она отшатнулась, и я сразу ощутил пустоту. Она отпила брэнди.

— Мы с Марком взяли отгул, но он ушел. И Рита ушла. А Виктор сегодня изображает большого человека.

— Это как?

— Ну, он же получил то, о чем всегда мечтал. Мистер Уитни назначил его выпускающим редактором.

— Я смотрю, смерть Пола обернулась выгодой для него.

— А вот это не смешно!

— Простите.

Она села в кресло, поджав под себя ноги.

— А вы милый. Походите! Своей тигриной походкой.

Но я не собирался изображать тигра. Сегодня. Сегодня мне предстояло прояснить кучу запутанных дел. Я глотнул виски, которое согрело мне желудок. Я посмотрел на свернувшуюся клубочком в кресле женщину. Я бы с радостью походил перед ней тигром, мне бы это очень даже понравилось, но только не сегодня. Как-нибудь в другой раз. Я хмыкнул.

— Что такое?

— Как-нибудь в другой раз… Сегодня я вынужден все откладывать на потом. Наверное у меня размягчение мозгов.

— Говорите загадками. Но все равно вы милый.

— До скорого!

— Вы куда?

— По делам.

Дела привели меня ровно в три часа к дверям редакции «Буллетина» на Восточной Тридцать четвертой улице, где я выдержал поединок с тамошним цербером, после чего очутился в многооконном офисе Линкольна Уитни. Уитни был в голубом пиджаке и голубом галстуке с жемчужной булавкой.

— Очень рад, что нашли время, молодой человек, — улыбнулся он. Солнечный свет освещал его круглое красное лицо точно прожектор. Ему на вид можно было дать не больше пятидесяти: напыщенный самоуверенный пятидесятилетний дядя с повелительными манерами, а ведь вчера вечером он выглядел куда старше.

— Отложил все прочие дела, — отозвался я.

— Ценю, ценю. Дело, конечно, идет о Поле. Полиция делает все что в их силах.

— Как всегда.

Он почесал пальцем бровь.

— Я бы хотел иметь более подробную информацию, я хочу быть в курсе расследования. Полиция, конечно, с нами сотрудничает, но это ведь закрытая организация.

— Вы предлагаете мне работу, мистер Уитни?

— Да. Я навел о вас справки. Вы справитесь. Вы как предпочитаете, твердый гонорар в конце или поденную оплату?

— На ваш выбор.

— Пятьсот?

— Звучит заманчиво, если только дело не слишком затянется.

— Если затянется, непременно попросите надбавку. — Он выдвинул ящик, достал пачку банкнот, отсчитал пять и передал мне. Иногда вот такое случается — ежедневно платят наличными и только сотенными. А бывает, считаешь каждый центик.

Он дал мне листок бумаг и махнул на мраморную подставку для карандашей и ручек.

— Напишите расписочку, пожалуйста.

— Конечно.

Пока я писал, он поинтересовался:

— А что от вас хотел Пол?

— Не знаю, — я отдал ему расписку.

— Простите?

— Я не знаю. Он позвонил и попросил меня прийти. Он не сказал, зачем.

Уитни встал — крупный, и какой-то шкафообразный в своем простом голубом пиджаке…

— Мне необходимо получать от вас отчет ежедневно, мистер Чемберс. И я полагаю, у вас есть связи… Я хочу знать, как продвигается расследование. Кстати, вам известно, что объявлено вознаграждение за поимку убийц Вудварда?

— Да, я читал.

— Вознаграждение объявили мы через наших адвокатов. Пять тысяч. Так что имейте в виду, молодой человек. Если вы не будете манкировать тем, за что я вам плачу, займитесь и этим тоже.

— Спасибо, сэр.

Он улыбнулся уголками губ и протянул мне свою веснушчатую толстенькую лапу.

— Ну что ж, тогда…

Мы обменялись рукопожатием и я ушел, а по дороге спросил, где находится кабинет выпускающего редактора. Мне объяснили, и я, войдя без стука, обнаружил Виктора Барри в объятьях Риты Кингсли. Они даже не слышали, как я открыл дверь.

— Ай-яй-яй! — воскликнул я. — Тело ещё не предали земле…

Они расцепились — лицо Барри вспыхнуло и обратилось в маску гнева, он двинулся на меня, играя желваками, но она встала между нами и оттащила его в сторону.

— Напрасно вы не дали ему помахать кулаками, — усмехнулся я. Она повернулась ко мне спиной и стала отгонять его растопыренными ладонями назад, пока не усадила за стол. Только после этого она сама уселась в кресло. Выглядела она очень клево, в узкой кирпично-красной юбке и крохотной шляпке с вуалеткой, а когда она закинула ногу на ногу, обнаружилась весьма соблазнительная икра и чуточку пухловатые лодыжки. в целом нога оказалась очень стройненькая.

Уперев ладони в стол, Барри проскрежетал:

— Что вам угодно?

— Поболтать. О Поле Кингсли.

— А вам-то какое до этого дело?

— Сотрите губную помаду со щеки!

— Убирайтесь вон!

Я склонил голову набок.

— Значит, разговора не получится?

— Разговора? О чем нам говорить? Вы ворвались ко мне без спроса. Убирайтесь пока я не приказал вас вышвырнуть силой.

Он был высокий, худой и такой весь аккуратненький в полосатой рубашке с воротничком на пуговках, но кровь ещё клокотала в нем: лицо было красное и на лбу выступили бусинки пота.

— Ворвался без спроса, говорите? Да не совсем. Убийство Кингсли входит в круг моих интересов. У меня клиент.

— Какой ещё клиент?

— Линкольон Уитни.

Костяшки пальцев, упертых в стол, побелели.

— Для убийства необходим удобный момент. У вас обоих таких моментов сколько угодно. Для убийства также требуется мотив. Вот эта дама с вуалью ненавидела своего мужа, а смерть ничуть не хуже развода. Вот вам и мотив. У перемазанного губной помадой парня с грозными желваками — тот же мотив. К тому же он получает наконец место, с которого его почти что согнали. Вот вам ещё мотив! — я направился к двери. — Хороший сегодня денек, ребята. Ну, продолжайте миловаться!

Выйдя на улицу, я поймал такси и отправился к себе в офис и выслушал нотацию Миранды. Когда она замолчала, чтобы перевести дух, я сообщил ей, что голоден, и строгая матушка в душе Миранды оттеснила проповедника, и она ушла купить мне что-нибудь на обед. Я набрал номер Эдвины Грейсон. Телефон звонил и звонил, пока наконец не прозвучал щебечущий голосок:

— Резиденция Грейсон.

— Мисс Грейсон, пожалуйста.

— Нет дома, сэр, — пропел голосок. — Ей что-нибудь передать?

Все телефонистки секретарской службы щебечут одинаково.

— Это секретарская служба?

— Да, сэр.

— Когда она вернется?

— А кто спрашивает?

— Питер Чемберс. Это по делу. И очень важно.

— Ее нет дома. Простите, сэр!

— Ей можно куда-нибудь позвонить?

— Нет! Ее не будет весь день. А вечером с ней можно связаться в театре.

— Спасибо. Огромное.

— Спасибо, сэр.

Я открыл сейф и вытащил чемоданчик с инструментами и проверил набор оборудования, которому позавидовал бы любой опытный взломщик. Я выбрал нужную отмычку, и в ту же секунду ощутил прикосновение щеки Миранды, которая потерлась о мою щеку с неодобрительным мычанием.

— Рано или поздно вас отправят за решетку.

— Миранда, прошу тебя…

— Рано или поздно…

— Да брось! Я же не облечен никакой властью. Я не полицейский. Так что мне не возбраняется иногда взять фальшивую ноту.

— Рано или поздно, — возразила она

— Миранда, я рыцарь без копья, герой без герольдов, гладиатор без победных труб. Такие как я, встречаются в любом бизнесе. Я то что стыдливо называют частная ищейка. Стоит тебе сказать, чем ты занимаешься, как все вокруг начинают хохмить, каламбурить, хихикать, поднимать брови. Я действую в пределах очень строго кодекса чести — моего собственного — и по-моему, я делаю немало добра. Да-да, можешь фыркать сколько угодно, но ведь даже ты, милая Миранда, должна признать, что… убийство омерзительно…

— Вот ваш обед, гладиатор!

Я проглотил пару сэндвичей и, прихватив отмычку, помчался к дому 15 по Восточной Восемьдесят четвертой улице. Я позвонил в несколько квартир, и сразу из нескольких мне открыли входную дверь, потом я прождал минут десять в вестибюле, потом поднялся на шестой этаж и приступил к отмыканию замка квартиры 6В. Потом я проник внутрь, заперев за собой дверь. Жалюзи были опущены, и в комнатах было прохладно и темно — идеальные условия для работы. И я поработал на славу. За час я узнал ничуть не меньше, чем за то же время могут узнать девочка с мальчиком на заднем сиденье автомобиля ночью. Ничего. Ни малейшей мелочи, представляющей хотя бы какой-то интерес, и признаюсь, я был страшно этим разочарован, потому что у меня было сильное подозрение, что я что-то найду. Я уже собирался сделать ноги, как вдруг услышал звук вставляемого в замок ключа. Я бросился в коридор и встал так, чтобы отворившаяся дверь скрыла меня, и уже приготовил объяснительную речь для хозяйки дома, но это была вовсе не дама, а мужчина, так что я, естественно, напал на него сзади. Мы сцепились как два борца в телевизионном поединке, но вскоре я уложил его на обе лопатки и смог заглянуть в лицо. Это был Марк Дворак. И я был ему больше удивлен, чем он при виде меня.

— Боже ты мой, да что вы, в самом деле… Отпустите!

Я повиновался. Он встал.

— Какого черта вы тут делаете? — спросил я.

Он поправил пиджак и легким движением руки привел в порядок усы. И на его лице вновь заиграла улыбка, и он заговорил привычным мелодичным голосом, по-старомодному протяжно выговаривая слова:

— У меня ключ. А что у вас?

— Ключ?

— Ну да.

Даже современный болван способен уловить намек, если ему этот намек разжевывают и кладут в рот. Я бросил на Дворака восхищенный взгляд.

— Ключ… А я-то думал, это Вудвард.

— Вудвард был стариком.

— А вы молоды?

— Как посмотреть. — Он достал пачку сигарет и закурил. — Ну так что вы тут делаете?

— Может быть, я ваш преемник.

Он и бровью не повел.

— Сомневаюсь, что преемник в данном случае подходящее слово. Вокруг Эдвины любовники ходят стаями. Конкурент, я бы сказал, а не преемник. Что ж, примите мои поздравления.

— Спасибо, конечно. И уж раз вы тут оказались и мы с вами вроде как братья по классу, давайте поболтаем.

— О чем?

— Да так, ни о чем. Давайте выберем какую-нибудь отвлеченную тему. Например, убийство.

Парень оказался кремень.

— Убийство — отлично. Кого убили?

— Давайте ближе к дому. Скажем, Кингсли.

— Вполне подходяще. — Он затянулся и выпустил дым через ноздри. — Мы сосредоточимся на каком-то определенном участке интересующей нас темы?

— Давайте поговорим об орудии убийства. Похоже, никто ещё не заинтересовался орудием.

— Ножом, что ли?

— Именно.

— Увы, я не могу это обсуждать, поскольку у меня не было возможности рассмотреть его. Марсия завизжала, мы все бросились туда, но вы — так решительно! — заставили нас остановиться на значительном расстоянии от трупа, чтобы ничего не трогать. К сожалению, нам придется оставить этот предмет в стороне.

— Принято. Тогда перейдем к более традиционному предмету. Мотив убийства.

— Давайте для начала включим свет. А то я вас уже и не вижу.

Он был прав. Уже стемнело.

— Это не праздное любопытство, — пояснил я, щелкнув выключателем. Мистер Уитни нанял меня разобраться в убийстве Кингсли.

— Уитни? — Магическое имя! Он постарался скрыть свое изумление, но не смог.

— Ладно, мистер Дворак, в интересах дела начните вы первый.

— Хорошо, сэр. Первым я назову вам Виктора Барри, достойного джентльмена, для которого, впрочем, смерть Кингсли открывала дорогу к занятию должности, на которую он давно уже метил.

Я захлопал.

— Браво! А я назову вам Риту Кингсли. У неё роман с Виктором, она ненавидела Пола. И после смерти Пола ей тоже открывается дорога к браку с Виктором.

Он явно опешил. И нервно затянулся сигаретой.

— А вы и впрямь поработали. Снимаю шляпу, сэр.

— Ваша очередь.

— Марсия. Пол отплатил Рите за её нелюбовь вдвойне. Он застраховал свою жизнь, кажется, на пятьдесят тысяч, и оформил страховку в пользу Марсии, а не Риты. Как, по вашему, есть тут мотив?

— Пожалуй, да. Итак, три члена семьи имели прямую выгоду в результате смерти Пола Кингсли. А что скажете о четвертом?

Он щелкнул каблуками и с улыбкой отвесил поклон.

— Обаятельный джентльмен, ученый, занимающийся исключительно важными исследованиями и абсолютно равнодушный к смерти или жизни соседа по дому, которого он считает велеречивым, ультрасовременным занудой.

— Вы его не любили?

— Мягко говоря. Но моя антипатия не была столь сильной, чтобы я желал его смерти, если вам хочется знать именно это.

— А как вы вообще оказались в этом доме?

— Очень просто. Барри получил в наследство большой многокомнатный дом, а доходов у Барри с гулькин нос — только жалование, которое он получает за работу в газете. Туда въехали Пол с Ритой — это было давно — они стали платить ему колоссальную ренту. Потом, когда Марсия вернулась из Оук-Риджа, она тоже поселилась там за, спешу добавить, весьма приличную плату. Я работал в Монмуте. Марсия вошла в мою группу и она настояла, чтобы я пожертвовал роскошью гостиничного номера ради более уютной комнаты в городском доме. — Он усмехнулся. — Я снимаю у них тоже за немалые деньги.

— Спасибо за откровенность, мистер Дворак.

— Не стоит благодарности. А теперь позвольте вам задать практический вопрос?

— Слушаю.

— Кто из нас двоих все-таки остается?

— Ну, это просто! — Я пошел к двери. — Будем соблюдать протокол. Вы все ещё занимаете место во главе стола. Поцелуйте её за меня.

— Извините. Я её поцелую за себя.

Потеплело. На небе высыпали звезды. Мне хотелось спать и подышать свежим воздухом. и я не мог решить, в чем нуждаюсь больше. Поэтому я пошел по улице. Прошагал я много, мысленно перебирая все события дня. И очень скоро я очутился перед театром «Уэбстер» и с удовольствием стал разглядывать на афише портрет Эдвины Грейсон во весь рост. Внизу была приклеена табличка «Билеты проданы». Надо же, представления были рассчитаны на двадцать недель, они уже отыграли три недели и все равно каждый вечер аншлаг. Эдвина Грейсон. Ценой нашего знакомства было убийство, нет два убийства, а я-то корчил из себя труднодоступного… Я передернул плечами. Нет, определенно, когда я работаю, у меня начинаются нелады с сообразилкой. Я пошел на угол, сел в такси и попросил отвезти меня домой. Расплатившись с шофером и перекинувшись шуткой с швейцаром, я поднялся на лифте, открыл дверь, зажег свет и увидел Гарри Страма, развалившегося на моем диване.

— Руки за голову! Хреновый у тебя замок. Ребенок может его вскрыть.

Я положил ладони на затылок.

— Все замки хреновые. Я знал одного мужика, который наставил у себя железные двери, да все равно ему всадили две пули в башку.

Гарри Страм. Высоченный и худющий, он сидел на низком диване и колени его торчали вверх, а локти покоились на торчащих коленях, и в руках он держал тупорылый револьвер 38-го калибра. Он спокойно и даже небрежно держал револьвер обеими изящными белыми руками, да и вообще он был спокойный парень с лицом зловещим, как у каменного идола, и белым, как у прокаженного, но все же смазливым, надо признать. Глубоко запавшие черные глаза, прямые черные брови над ними, впалые щеки, тонкий большой рот, точно шрам, и торчащий вперед подбородок. Гарри Страм в безукоризненно пошитом черном костюме, ослепительно белой рубашке, узком желтом галстуке, начищенных до блеска черных штиблетах и узких черных носках. Гарри Страм, худой и длинный, с револьвером в белых руках, казавшимся продолжением его тела, — этакий сапфир, сияющий на розовом сафьяне.

— Ты мусор, — у него была манера тихо, убаюкивающе говорить одними губами, а лицо при этом оставалось неподвижным как камень, а глаза пустыми. — Ты уже труп. Обрубок. Дуршлаг.

Гарри Страм. С револьвером. Нет револьвера — нет и Гарри Страма.

— Полегче, Гарри-дружок. Ты ошибся дверью.

— Может быть. Но я так не считаю. Ты с пушкой?

— Да.

— Честный малый. Люблю честных. Ценю. Я тебе сделаю хорошо. Не больно. Ты же знаешь Гарри. Гарри многих угрохал. Гарри может сделать больно. А тебе больно не будет. Я люблю честных ребят.

Один ноль в мою пользу. Гарри Страм любил почесать языком. Мне это было на руку. Он встал с дивана, весь из себя высокий, худой, гибкий, спокойный, подошел ко мне и сунул свой тупорылый мне в ухо. Потом запустил руку в мою кобуру, вытащил пистолет, отошел к дивану, бросил мой пистолет на пол, сел. Я шагнул вперед и тупорылый встрепенулся, точно черепашья голова.

— Ты куда, приятель?

— Руки с головы можно опустить, Гарри?

— Валяй.

Но я все же сумел подойти к нему ещё на шаг.

— Ты что тут делаешь, Гарри?

— Ты ж меня пригласил.

— Что-то не припомню

— Ах ты. А чего же ты ждал? Что я к тебе с медалью приду?

— За кого?

— За Фейгла.

— Гарри, ты сотрясаешь воздух. Но все без толку.

Теперь в его лице появилось выражение. Печали. У Гарри была ранимая душа.

— Ты со мной так не разговаривай, чмыш! Гарри всегда говорит с толком. Гарри не какой-то там вшивый чмыш из глухой деревни. Гарри городской. И не мочит хохмы ради. Гарри мочит либо по заказу, либо по личному. У Гарри и так дел по горло.

— А сейчас-то мочить собрался как?

— По личному.

— Кто-то дал тебе не тот адресок, приятель.

— Я так не считаю.

Я мотнул головой на столик, где лежала пачка сигарет.

— Закурить можно? — и сделал еще шаг вперед.

— Нет.

Но я уже сделал ещё два шага. То, что мне и нужно. Он был в пределах досягаемости. Теперь только бы он продолжал балагурить. В таком случае я бы смог отвлечь его хоть на мгновение…

— Если это не по заказу, Гарри, то можешь идти заниматься своими делами. Тебя надули.

— Ты мне мозги не крути! Ты же нас вчера искал, мне доложили. И ты нашел Фейгла у «Бенджи». Его рыжий дружок целый день сегодня рыдает, но в перерывах между рыданиями он описал гостя. Это ты был. А теперь скажи, что ты вчера не виделся с Фейглом у «Бенджи».

— Конечно, виделся.

— Зачем?

— А он пустил феню, что хочет встретиться со мной.

— Шутишь, парень.

— Мне с тобой шутки шутить нечего, Гарри.

— А с чего бы это ему с тобой встречаться?

— Он хотел сговориться.

— С кем? С тобой?

— С законом.

— Да у тебя мозги закипели!

— Слушай меня внимательно, Гарри. До Фейгла дошло, что полиция вешает на вас обоих мокрое дело, которое вы вчера провернули. Фейгл получил верную информацию — вас опознал незаинтересованный свидетель. У Фейгла-то котелок всегда варил. Он знал, что у меня большие связи. Вот он и шепнул, что хочет меня видеть. Ты сам подумай, Гарри. Как бы я сам додумался пойти к «Бенджи»? Ты спроси у его дружка. Рыдальщика. Сам спроси, разве Фейгл не приказал ему оставить нас вдвоем, что он захотел поговорить с глазу на глаз.

— У тебя была пушка. Ты её вытащил.

— Ну да. Я же не знал, что ему от меня надо. Пока он сам не сказал. А когда я сегодня прочитал в газете, что его замочили, я подумал на тебя.

Я подбирался все ближе.

— И чего он хотел? — теперь в его глазах сверкнул огонек.

— Он хотел, чтобы я пошел в полицию и предложил сделку. Он был готов им сдать тебя в обмен на помилование.

Гарри напрягся.

— Сволочь! — потом он успокоился. — Врешь, парень. — Потом он стал хитрить. — А кого вчера замочили? Как?

— Адама Вудварда. В центре у Перл-стрит. Ты был за рулем. Фейгл стрелял из обреза.

Он соединил колени и дернулся. Тут я на него прыгнул.

Я выбил у него револьвер из рук, одновременно рванул его вверх, оторвал от дивана и врезал ему в рот. Кожа на костяшках моих пальцев лопнула, но его зубы порвали ему верхнюю губу, и у него появилась какая-то чудовищная нечеловеческая улыбка, кровь хлынула ручьем и он повалился на пол. Я схватил его за шиворот и поднял голову вверх. Я схватил двумя пальцами его порванную верхнюю губу и оттянул вниз… Дыра была знатная, правда, зубы больше не белели.

— Ну, а теперь побеседуем спокойно, приятель, — сказал я.

Его трясло точно в лихорадке. Без револьвера Гарри был тьфу.

— Давай! — я толкнул его на диван и подобрал оружие, взяв свой пистолет в правую руку. Чемберс-двухстволка, в роли шерифа. Мне недоставало только шпор, шляпы, лошади и прерий за спиной. И красавицы-подружки. А в грозном противнике я не нуждался. Грозный противник корчился передо мной на диване, глотая кровь сквозь дыру на верхней губе — у него точно появились алые усищи. — Давай потолкуем, Гарри.

— Слушай, сыскарь, по рукам, давай по-мирному, я зла не держу. — Он шепелявил, кровь стекала струями. по подбородку. Он провел ладонью по губам и вымазал все лицо красными полосами.

Я опустил его револьвер в карман, переложил свою пушку в другую руку и приподнял его с дивана за черные волосы.

— Кто сделал заказ, Гарри? Теперь ты будешь говорить, приятель, или я тебя здесь же и кончу. — и я отпустил его. Гарри плюхнулся на диван.

Он смотрел на пистолет.

— Стреляй, сволочь! Стреляй, гад! — прошипел он.

Я с размаху чиркнул пистолетом по его лицу, несильно, но на щеке образовался короткий кровавый овраг. Мне это не доставляло никакой радости, но я начинал тихо закипать. Вот этого парень уже не смог вынести — я же говорю: Гарри без револьвера — тьфу! Из глаз у него брызнул слезы.

— Ты убийца, Гарри, — рявкнул я. — Ты мокрушник. Ты же не такой уж силач, вообще-то говоря. Я же совсем другое дело. Посмотри на меня, Гарри. Я не буду стрелять. Я из тебя отбивную котлету сделаю, Гарри! — Я приподнял его, схватив за галстук. — Последний раз спрашиваю, Гарри, кто сделал тебе заказ?

— Пол Кингсли.

Я так и ахнул. и выпустил его. Он рванул галстук вбок, расстегнул рубашку. Он задыхался. Потом стал трогать лицо, нашел рваные раны и осторожно их ощупал, потом взглянул на окровавленные пальцы.

— Мне нужно к врачу, сыскарь. Я задыхаюсь, кровь в глотку льется.

— Пол Кингсли. А зачем ему?

— Он не сказал. Он сделал нам заказ. И заплатил хорошо.

— Сколько?

— Шесть штук. По три. Мне и Фейглу.

Я бросил ему носовой платок.

— Приложи к губе.

— Мне надо к врачу.

— Сейчас вызову, не плачь.

Я пошел в кладовку, нашел там магнитофон и приказал ему все повторить. Он все повторил. Потом я позвонил в полицию.

В квартире у меня толпились полицейские. Гарри Страма зачинили и залатали. Четыре раза запись с его показаниями была прослушана. К ней добавился новый материал — беседа Паркера со Страмом. Наконец Паркер сказал:

— Ладно, мы проведем опознание и на этом закончим.

После чего вся компания двинулась в часовню Мэннинга с миссией извлечения тела из гроба и предъявления его Гарри для опознания. Гарри опознал, и его повезли в управление, а мы с Паркером отправились в кафе по соседству, где он заказал себе чай с лимоном и бутерброд с салями и соленым огурцом. Я рассказал ему все, начав со звонка Вудварда. Паркер закурил сигару.

— Первое что приходит на ум, — заметил он. — Кингсли был коммунистическим агентом, Вудвард его раскусил и Кингсли его убрал.

— Замечательно, но кто тогда убрал Кингсли?

— Мы почти у цели.

— Каким образом?

— Мы получили данные о продавце ножа. Иностранец, сейчас проживает на Стейтен-айленде, а в Нью-Йорке у него антикварная лавка. Мои ребята как раз сейчас им занимаются.

— Посвятишь меня?

— Как только, так сразу. А ты молодец. Пять тысяч вознаграждения твои. Что ж, желаю тебе удачи. У тебя нет случаем пушки, из которой пришили Фейгла?

— А то! Прошу, лейтенант! — с этими словами я вытащил из кобуры свой пистолет. — Глаза продавца за прилавком едва не вылезли из орбит. Паркер заметил это и крикнул через зал:

— Спокойно, приятель! — и посветил ему полицейским значком.

— Да, сэр, — пролепетал тот. Глаза у него все ещё грозили выскочить наружу. — Это честь для нас.

— Давай-ка двинемся отсюда, — предложил Паркер. — Расплатись — ты у нас сегодня богач.

— С превеликим удовольствием.

На улице он спросил меня:

— Не хочешь проехаться со мной в управление?

Я взглянул на часы.

— Не могу. Дела.

— Вечно у тебя дела, — вздохнул он. — Я смотрю, твой бизнес идет в гору. Где тебя искать, когда мы возьмем продавца ножа?

— Дома.

— Ладно. Я позвоню. Тебя подбросить куда-нибудь?

— К театру «Уэбстер».

Он иронически взглянул на меня. Мы сели в машину и я отлично прокатился по Нью-Йорку с полицейской сиреной.

— Не забудь поставить меня в известность, — сказал я ему на прощанье.

— Не забуду.

Я пошел к служебному входу, отдал охраннику записку, которую даже не разворачивал, но там, вероятно, было написано все что надо, потому что он сказал:

— Ясно, сэр. По коридору направо. Артистические уборные на втором этаже. Первая дверь направо.

Я вошел в уборную и увидел Эдвину Грейсон, лежащую на кушетке в костюме, который едва прикрывал её тело, длинные полные изящные ноги были обнажены до бедер. Она обратилась к своей костюмерше, пухлой седой женщине:

— Спасибо, Анна. Можешь пойти за кулисы. И подожди меня там. Мне после следующего номера понадобится твоя помощь.

— Слушаюсь, мисс Грейсон. У вас есть пять минут.

— Я буду через три.

Костюмерша вышла. Грейсон села и одарил меня ослепительной белозубой улыбкой. Она потянулась и провела ладонями по своим грудям.

— Отдыхаю. У меня ещё два выхода. Надеюсь, вы меня подождете.

— Обязательно.

Эдвина соскочила с кушетки. Я наслаждался каждым дюймом её тела. Она присела к туалетному столику и начала приводить в порядок лицо. Я огляделся. Уборная как уборная: кушетка, стулья, стол, телефон, туалетный столик, ширма, дверь в туалет с душем и огромный чемодан. Я кивнул на него.

— Не верю, что всеми вашими костюмами можно набить его доверху.

— Вы правы, — Она разговаривала с тремя моими отражениями в трехстворчатом зеркале. — В этом сундуке хранятся вещи, которые я годами не вынимаю. Чемодан артиста — это как чердак старого фермерского дома. — Она встала. — Ну, мне пора идти изображать балерину. Ждите.

— Есть!

Я закрыл за ней дверь и задвинул засов. Свой осмотр я начал с туалета и тщательно все исследовал. На это ушло немало времени, но я ничего не обнаружил, потом я обратился к чемодану — он был незаперт, и на его осмотр тоже ушло много времен, но я выудил со дна толстенький и дорогой на вид саквояжик. У саквояжика был медный замок и как только я заметил золотые инициалы А.В., по спине у меня заструился холодный пот.

Я водворил все вещи обратно в чемодан, отодвинул засов и открыл дверь — и столкнулся с ней. Эдвина шла вместе со своей костюмершей. В руках у меня был саквояжик.

— Вы же не уходите? — спросила она.

Они вошли, а я незаметно положил саквояжик инициалами вниз на туалетный столик.

— Мне пора. Я позвонил и… Мне надо идти.

Черные бездонные глаза буквально пожирали меня.

— Но у меня ещё только один выход.

— Мне надо быть дома. Может быть, запишете кое-какие цифры.

Седая костюмерша принесла мне карандаш и бумагу, и я продиктовал ей свой адрес и номер телефона.

— Жаль, что я не могу остаться! — с этими словами я двинулся к двери.

— Вы забыли свой саквояж! — крикнула она.

Я вернулся и пристально посмотрел на нее. У неё на лбу возникла поперечная морщинка.

— Я и не заметила, что вы с ним пришли. Ох уж эта работа. Даже отдыхая, постоянно о ней думаешь. Вы попали не в самый лучший момент, Питер. Обыкновенно я не принимаю гостей во время спектакля. Я-то думала, вы придете после.

Она даже не взглянула на саквояж. Подхватив его, я бросил:

— Люблю вас, сестра!

Сверкнули зубы и один глаз торжественно подмигнул мне:

— Взаимно, брат!

— Вам надо переодеться, мисс Грейсон, — сказала костюмерша.

— Пока! — попрощался я.

Она махнула рукой.

— Я позвоню. Не знаю, когда, но позвоню. И ничему не удивляйтесь. Никогда. Не зря же говорят, что я непредсказуема.

Я спустился по железной лестнице и вышел мимо охранника на улицу. Сев в такси, я стал думать об Адаме Вудварде. Конечно же, он сам припрятал саквояж в таком месте, где никто бы не стал искать — даже хозяйка чемодана. Она выступала здесь в течение двадцати недель и он мог бы забрать его в любое удобное время. Кому бы пришло в голову искать там? Но, пожалуй, он сделал это импульсивно — скорее всего, сунул саквояж в чемодан пока она выступала на сцене. Именно об этом он и хотел поговорить со мной и услышать мой совет.

Такси подкатило к моему дому, я расплатился, дал огромные чаевые и, прошмыгнув мимо швейцара, взлетел наверх, а вбежав к себе, сразу же приступил к замку саквояжа. Только я его открыл, как зазвонил телефон. Это был Паркер.

— Если поторопишься, успеешь к финалу!

— Куда?

— В дом, где жил Кингсли. Я их всех собрал. Поживее, дружок!

— Лечу, лейтенант!

Я схватил саквояж, запер дверь и заметил, между прочим, что Страм не составил на замке ни царапинки. Швейцар сказал мне:

— Это для вас — и вручил мне белый конверт.

— Где вы его взяли?

— Посыльный принес.

— Спасибо! — я сунул письмо в карман, выбежал на улицу, поймал такси, назвал водителю адрес и включил свет в салоне. Едва я успел перерыть содержимое саквояжа, как водитель объявил:

— Дом 262, сэр!

Я снова звонил в белый звонок. Дверь открыл Виктор Барри. Он поглядел на меня так, словно проглотил кусок ваты, думая, что это мороженое.

— Имейте в виду, я вас не приглашал! — после чего он проводил меня в комнату с зелеными стенами.

Они все были тут, включая и Линкольна Уитни, и все они выглядели как и раньше, за исключением Марсии, та была просто сногсшибательна в обтягивающем вечернем платье на узких бретельках. Был тут и Паркер в сопровождении целого взвода полицейских.

— Ну, вот у нас кворум, — объявил Паркер и обратился к полицейскому. Введите его!

Полицейский вышел и вернулся с низеньким лысым человечком в темном костюме. Лицо у него было все в морщинах как жилетка толстяка.

— Так, ну начнем, — сказал Паркер. — Назовите ваше имя, сэр.

— Антон Амстердам. — Чудно, что такой маленький человечек обладал столь низким голосом. Говорил он со странным акцентом, вроде бы французским.

— Вы давно живете в Соединенных Штатах?

— Восемь лет. Но я теперь американский гражданин. И горжусь этим.

— Чем вы занимаетесь?

— Я торгую антиквариатом.

— Откуда вы родом?

— Из Антверпена. В Антверпене у меня был процветающий бизнес, я…

— Ладно, — перебил его Паркер. — Сейчас я покажу вам нож — узнаете ли вы его? — Паркер вытащил означенный предмет из кармана и передал его Амстердаму.

— О да! — Лысый коротышка любовно держал нож. — Я же уже заявил вам, что узнал его.

Паркер ухмыльнулся.

— Помню. Но сейчас мы все повторяем. Чтобы все было по закону. Итак, вы узнаете этот нож?

— Да, это разновидность ножа с выбрасывающимся лезвием, отличная от аналогичных ножей американского производства. Он был сделан в Италии в эпоху позднего Ренессанса, возможно, в шестнадцатом веке. Он золотой, ручной работы с хитроумно спрятанным лезвием, которое выталкивается пружиной, после нажатия потайной кнопочки вот здесь. Вот так! — Словно из ниоткуда появилось шестидюймовое смертоносное лезвие. — А убирается лезвие путем нажатия на другую потайную кнопку. Вот так! — и лезвие исчезло в рукоятке. Теперь нож был похож на золотую безделушку с искусным орнаментом. Этот нож был одной из достопримечательностей моей коллекции в Антверпене. Там я и продал его.

— Квитанция сохранилась?

— Конечно, И фамилия покупателя.

— Вы ведете такой строгий учет?

— Да, сэр. Я привез все свои бумаги с собой в Америку.

— Могу я увидеть эти записи?

— Да, сэр.

— Передайте их мне, пожалуйста.

— Не могу.

Паркер озадаченно смотрел на коммерсанта.

— Послушайте, мистер Амстердам…

— Я ведь уже передал, сэр. Они у вас.

Паркер громко расхохотался.

— Полицейский я, может, и хороший, но юрист дрянной. — Он вытащил из кармана листок бумаги и отдал его Амстердаму. — Вот лист бумаги. Вы можете сказать, что это?

— Это мои записи. Я вел такие записи в своем магазине в Антверпене. Здесь содержится информация о продаже ножа эпохи Ренессанса.

Наши стройные ряды дрогнули. Марк Дворак подошел к Паркеру и сказал возмущенно:

— Полагаю, довольно ломать комедию. Можно взглянуть на нож? — Паркер передал ему нож. Тот осмотрел его и вернул. Потом подойдя к Амстердаму, вперил в него взор, улыбнулся и проговорил сквозь зубы:

— Ну конечно! — Потом заговорил с Амстердамом по-французски, тот в ответ улыбнулся и они быстро залопотали друг с другом по-французски и чуть не обнялись.

После этого Амстердам подошел к Паркеру и, указав пальцем на Дворака, произнес извиняющимся тоном:

— Это Марк Дворак. Знаменитый ученый. Это он купил у меня в Антверпене нож.

— Хорошо, — произнес Паркер. — Мистер Амстердам, вы свободны. Уведите!

Полицейский вывел Амстердама из комнаты. А Паркер обратился к Двораку.

— Ну, приятель, теперь ваша очередь.

— Я действительно купил этот нож в Антверпене, — заявил Дворак. — Мне он показался очень красивой вещицей. И полезной. — При этих словах Рита охнула. Дворак повернулся к ней. — Для вскрытия писем, а не для убийства! Тем не менее, мой дорогой лейтенант, уже год как он мне не принадлежит.

— Нам понадобятся доказательства более веские, чем ваши слова.

— Вы их получите.

— Итак, нож вам не принадлежит. Как это понимать?

— Я подарил его.

— Да что вы? А теперь вы будете меня уверять, что счастливый обладатель ножа недавно пропал без вести с экспедицией в Гренландию!

— Напротив. Обладатель ножа присутствует в этой комнате. — Он поклонился и простер руку в направлении присутствующих.

Рука уперлась в Линкольна Уитни.

У Паркера заклокотало в глотке.

— Линкольн Уитни? — прохрипел он.

Уитни приблизился к нему.

— Позвольте взглянуть?

Паркер передал ему нож. Уитни повертел нож в руках и с улыбкой вернул его лейтенанту.

— Совершенно верно, сэр. Марк подарил мне эту вещь около года назад. Я использовал его в качестве пресс-папье у себя в офисе.

— Вы не обнаружили его пропажу?

— Честно говоря, нет. На моем рабочем столе всегда царит страшный бедлам — это может подтвердить любой из здесь присутствующих.

— Так… Но ведь вы могли бы проинформировать меня, что имеете к этому ножу некоторое отношение, — недовольно проговорил Паркер.

Уитни повысил голос.

— Проинформировать вас, сэр? Разумеется, я бы вас проинформировал, если бы мне показали этот нож! Но этого не сделали! — Его внушительное лицо побагровело, складки на щеках затряслись. — Если это косвенное обвинение, офицер, то вы просто с ума сошли. Да любой мог стащить у меня со стола этот нож. Ежедневно сотни людей приходят ко мне в кабинет…

— Я вас ни в чем не обвиняю, мистер Уитни.

— А я обвиняю! — раздался в комнате мой голос.

Воцарилась тревожная тишина. Все замерли. У Паркера отвалилась челюсть. Уитни подскочил ко мне.

— Послушайте, вы, маленький… — его веснушчатая рука потянулась к моему горлу.

Я ударил.

Я ударил его по одной складчатой щеке, и складки на второй щеке затряслись как желе и он покатился по полу точно пивной бочонок, и когда он вскочил на ноги, в руке у его блеснул маленький пистолет 22-го калибра, а боковой карман пиджака свисал клоком вниз. Я же был безоружен. И снова его ударил. Он тяжело выдохнул — так автобус дает выхлоп, потом я сильно ударил его по руке с пистолетом и «двадцать второй» полетел на ковер. В дело вмешались полицейские и заломили мне руки за спину. На ковре рядом с пистолетом Уитни валялся мой кожаный саквояж. Паркер подскочил ко мне с перекошенным лицом и сверкающими глазами. Он заорал, брызжа слюной.

— Пит! Ты спятил? Ты совсем свихнулся? Что ты себе позволяешь?

Высвободившись из объятий полицейских, я спокойно сказал:

— А ты загляни в этот саквояж. Саквояж принадлежал Адаму Вудварду. Паркер нагнулся и поднял саквояж. — Там полно документов и все они говорят об одном, что… — тут я указал пальцем на Уитни, — этот гад коммунистический агент. Там факты, даты, имена его сообщников.

— Уитни? — задохнулся Паркер.

Уитни забарахтался, но полицейские цепко держали его.

— Старея, люди иногда выживают из ума. Богатым иногда требуется что-то ещё помимо денег. Может быть, власть. Возможно, наше государство перестало устраивать этого ублюдка. Возможно, ему захотелось купить себе звание комиссара или стать суперменом всех времен и народов. Я сам не знаю, чего ему надо было, но этот негодяй затесался в группу «агентов влияния» Москвы. И Вудвард каким-то образом про это узнал.

— Это невероятно! — подал голос Виктор Барри.

— Вудвард тоже так считал. Он считал поначалу, что все улики, какими бы достоверными они ни казались, возможно, были провокацией. И он вызвал к себе Уитни на откровенный разговор. И все ему выложил. И дал ему шанс искупить свою вину, отмыться. Да Уитни не пожелал. Трижды Вудвард заводил с ним этот разговор. В последний раз он вызвал его вчера утром. Вчера утром он предупредил Уитни, что собирается напечатать серию разоблачительных статей и опубликовать их по всей стране, а потом передать все компроетирующие Уитни материалы властям.

— Линкольн Уитни… — обескураженно протянул Дворак.

— Да, Линкольн Уитни. И кстати, вы-то что здесь делаете?

Он улыбнулся.

— Я позвонил сюда от своей знакомой. Мне передали, что полиция хочет меня видеть. Вот я и приехал. Продолжайте!

— Да-да, — заторопил меня Паркер. — Продолжай.

— Уитни попытался замять дело, предприняв попытку заполучить документы. Он проник в дом к Вудварду, устроил там обыск, потом вломился к нему в офис и уже собрался, наверное, проникнуть в личный депозитный ящик Вудварда в банке. Но бумаги были вовсе не там.

— А где? — спросил Паркер.

— Это не для всеобщего сведения, лейтенант. Я сообщу об этом в полицейском управлении.

— Ладно.

— Итак, вчера утром он начал действовать. Он избавился от Вудварда и сильно надеялся, что бумаги уже не всплывут, а если и всплывут, то он как-нибудь разберется и с этой незадачей. Но главной проблемой был Вудвард. И Уитни надо было действовать быстро. И он обратился к Кингсли, завсегдатаю всех злачных мест, приятелю гангстеров, умнику с непомерными амбициями. Далее я могу только догадываться…

— Продолжай играть в угадайку, — заметил Паркер. — Ты только посмотри на него!

Пот градом катился по лицу Уитни, он осел в руках полицейских. его маленькие глазки налились кровью и, не мигая, смотрели на меня — его точно загипнотизировали.

— Так вот, — он обратился к Кингсли, и тот сделал ему следующее предложение: убери Вудварда и я сделаю тебя выпускающим редактором, а вдобавок хорошо заплачу. Кингсли нанял двух бандитов — Фейгла и Страма — и они выполнили заказ. Фейгл убит — я его убил. А Страм признался в убийстве и назвал имя заказчика — Кингсли.

— Вернемся ко вчерашнему дню, — заметил Паркер.

— Да. Вудварда убили, но за убийством стоял Кингсли. Но наш московский агент не лыком шит. Кингсли был краном, который в любую минуту мог дать течь. Живой Кингсли представлял угрозу — двойную: с одной стороны он знал, что Уитни через него замешан в убийстве Вудварда, плюс Кингсли мог докопаться до истинной причины, побудившей Уитни организовать убийство Вудварда. По понедельникам Кингсли обычно устраивал вечер приемов, причем никто из домочадцев ему не мешал, и Кингсли сам открывал входную дверь. И вот к нему явился наш кремлевский заговорщик и коварно всадил ему в грудь свой клинок. Вот и все.

— Молодец! — похвалил Паркер.

— Он даже меня сегодня нанял. Я должен был заняться собственным расследованием убийства Кингсли. И мимоходом он задал мне вопрос: а не сообщил ли мне Кингсли, зачем он хотел меня видеть? Хитрый старый пройдоха готов был залезть в каждую дыру. Если угодно знать, то Кингсли мне и не звонил. Я пришел в этот дом по делу Вудварда. Старик нанял меня как телохранителя, но он пришел к этому решению слишком поздно, и его убили вскоре после того, как мы вышли из его кабинета. А наш кремлевский заговорщик занял круговую оборону — ведь он вменил мне в обязанность информировать его о том, как продвигается официальное следствие по делу Кингсли.

— Уведите его! — приказал Паркер.

— Я с тобой! — кивнул я ему.

Я был дома в два часа утра и пребывал в отличном настроении. Мне даже спать уже не хотелось: перевозбудился. Я обещал Паркеру утром приехать в управление дать показания для протокола. Я пил виски с водой и думал о том, что адвокаты Уитни, вероятно, вытащат его из петли, потому что Кингсли был мертв, а Страм понятия не имел, кто стоит за Кингсли, впрочем обвинения в государственной измене так или иначе никто с него снять не может, и Уитни был весь в дерьме как детский подгузник. Хотя это уже меня не касалось. Моя работа была завершена. У меня осталось чистыми четыреста с гонорара Вудварда, ещё у меня были пятьсот Уитни и ещё предстояло получить пять тысяч вознаграждения. И в сумме это было пять тысяч девятьсот баксов, а за окном вот-вот должно было забрезжить утро вторника, а я сидел дома в перевозбужденном состоянии. И я стал думать о приятной компании и перебирать в уме номера телефонов тех, кто бы мог не спать в столь поздний — или ранний — час. И тут я вспомнил про конверт, который передал мне швейцар.

Я нашел его, вскрыл и прочитал следующее:

Я разорвал записку в мелкие клочки и протанцевал с ними к мусорной корзинке, потом принял душ, побрился и надел черные брюки, черные тапки и белую футболку — в таких девчонки бегают по гаревой дорожке. И тут я вспомнил её сильные упругие ноги танцовщицы и безумные черные глаза и загорелую кожу — и заранее возликовал. Я достал бутылку шампанского, заготовил льда, сделал бутерброды и вытер везде пыль. Часы показывали три часа и зуммер домофона приветливо задребезжал. Я бросился в коридор, распахнул дверь и — увидел Марсию Кингсли.

Я остолбенел. Дубина!

— Ну, что вы стоите? Записку получили, надеюсь?

Вы себе многих можете вообразить, знаю, но многих не можете, но я вот ручаюсь, что вы не можете себе вообразить тип ученой дамы в очках, без всякой косметики на лице и со строгим выражением лица.

Ребята… этих вы себе и представить не можете.

Даже в розовом сне.