Кровь Моего Монстра

Кровь Моего Монстра

КНИГА: Кровь Моего Монстр

АВТОР: Рина Кент

СЕРИЯ: Трилогия «Монстра» #1

Просим НЕ использовать русифицированные обложки книг в таких социальных сетях, как: Тик Ток, Инстаграм, Твиттер, Фейсбук!

Перевод группы https://t.me/dreambooks1

Каждой девушке, которая была очарована монстрами.

Примечание автора

Привет, друг-читатель!

Если ты раньше не читал мои книги, возможно, ты этого не знаешь, но я пишу более мрачные истории, которые могут расстраивать и тревожить. Мои книги и главные герои не для слабонервных.

Кровь Моего Монстра — первая книга трилогии и НЕ является отдельной.

Трилогия «Монстра»:

#1 Кровь Моего Монстра

#2 Ложь Моего Монстра

#3 Сердце Моего Монстра

Плейлист

Blood in The Water – Joanna Jones as The Dame

Find You – The Phantoms

The Darker The Weather // The Better The Man – Missio

Villain – Halflives

Darkside – Oshins & Hael

Love You More – LIynks

Born For This – The Score

Gone Away – Five Finger Death Punch

Unsteady – X Ambassadors

Dark Things – ADONA

Tether Me – Galleaux

Guardian – Aether Realm

Animals – Architects

Private Eyes – Lenachka

Beautiful Crime – Tamer

Ссылка на плейлист в Spotify:

https://open.spotify.com/playlist/6L9v9EwEIoNBrICFg4RUsD?si=038a038bcb884d22

Глава 1

Саша

Я не хотела быть здесь.

Или, может быть, вернее сказать: меня здесь быть не должно.

Я притворилась и пробралась в это учреждение, которое никогда не обслуживало женщин и, вероятно, никогда не будет.

По иронии судьбы, это самое безопасное место для меня и единственная среда, в которой я могу выжить, если не считать метафорической бомбы замедленного действия, которую я носила с собой годами.

Мои мышцы болят, и я стону при каждом движении. Я вялая, мне не хватает энергии, и я утяжелена увесистыми армейскими ботинками. Каждый шаг вперед — это борьба, каждый вздох судорожный и сдавленный.

Жужжащий звук отдается эхом в моих ушах, и я прислоняюсь к стене возле туалета, чтобы отдышаться.

Я поднимаю руки под ярким флуоресцентным светом мрачного серого коридора. Яркость добавляет слой ужасных визуальных эффектов в мои глаза, делая их более красными.

Вид крови возвращает меня к ужасным воспоминаниям. Бассейн. Выстрелы. Крики.

Они шипят в моей голове, то снижаясь, то усиливаясь в спорадическом ритме, пока визг не заполнит мои уши. Мои руки дрожат, а тело так неподвижно, что меня можно принять за статую.

Все кончено.

Дыши.

Ты должна дышать.

Неважно, сколько раз я повторяю эту мантру. Мой мозг уже решил, что мы с ним должны жить прошлым, зажатые между теми трупами, которые мы не смогли спасти, и душами, которые оставили позади.

— Кто это у нас здесь?

Характерный голос, говорящий по-русски, вырывает меня из моего сюрреалистического опыта. Я выпрямляюсь, позволяя моим нетвердым рукам опуститься по обе стороны от меня.

Коридор снова попадает в фокус, мрачный с желтоватыми пятнами и темными стенами, которые принадлежат тюрьме, а не военному учреждению. Неестественно яркие огни делают вид слепящим, даже навязчивым.

Мои глаза переходят к тому, кто только что говорил. Матвей. Он однополчанин в моем подразделении и заноза в заднице, проявляющий серьезное токсичное поведение.

Как назло, его сопровождают еще четыре солдата, которые стоят по обе стороны от него и наблюдают за мной с нескрываемым отвращением и унизительным пренебрежением.

Все они в два раза больше меня, у них злые черты лица и суровые взгляды. Они одеты в футболки и штаны карго, которые, вероятно, намного удобнее, чем боевое снаряжение, в котором я до сих пор.

Я ждала, пока они закончат принимать душ, чтобы я могла запрыгнуть внутрь, что обычно делала с тех пор, как восемнадцать месяцев назад пошла в армию.

Несмотря на фактор запугивания, я расправляю плечи, пока они не ударяются о стену позади меня. Я подавляю дрожь и смотрю Матвею прямо в лицо. Не нужно быть гением, чтобы понять, что он лидер их маленькой группы.

— Если это только не слабак Александр, — насмехается он своим грубым раздражающим голосом. Четверо его товарищей хихикают, хлопая друг друга по плечу, как будто это самая смешная шутка.

Моя первая мысль — дать Матвею коленом по яйцам и закричать на всех остальных. Но, увы, это ничем не отличается от подписания собственного свидетельства о смерти. С моей нынешней силой я едва могу защитить себя от одного из них. Пять — полный перебор, из-за которого я либо попаду в больницу, либо аккуратно лягу в гроб.

Кроме того, мы из совершенно разных слоев общества. У большинства мужчин здесь либо тяжелая жизнь, либо тяжелые обстоятельства, и они пошли в армию только потому, что это стабильный доход. Некоторые даже подделывают для этого свой настоящий возраст. Если бы их не было здесь, они, вероятно, были бы в бандах.

Подняв голову, я пытаюсь пройти мимо Матвея и говорю своим притворно-мужским голосом.

— Если вы меня извините.

— Если вы меня извините, — издевается Матвей и преграждает мне путь своим здоровенным телосложением. — Такой благородный маленький мальчик с хорошими манерами. Интересно, есть ли у него яйца между ног?

Остальные расхохотались. Я стараюсь сохранять спокойствие, но не могу сдержать жар, который вспыхивает на моей шее и распространяется по ушам.

— Пропусти меня, Матвей, — говорю я ясным тоном, глядя на него и стоя на своем.

— О, боюсь, боюсь. Пропусти меня. Пропусти меня, — его скрипучий голос заставляет мое горло сжиматься, а желчь подниматься в животе. — Ты слишком скован для своего же блага, Александр. Расслабься немного, ладно?

Он хватает меня за плечо, и я напрягаюсь. Онемение проносится через мои конечности, как это было в тот день, когда я потеряла все.

— Блять. Ты не только выглядишь как девчонка, но и ощущаешься как девочка, — он гладит меня по плечу, и, хотя наша кожа разделена одеждой, преобладающая потребность сбежать становится сильнее.

— Неудивительно, что ты слабак в лагере, — рука Матвея сжимается, словно в доказательство того, что он обладает физическим превосходством и может причинить вред, если захочет. — Кто-нибудь говорил тебе, что армия не для слабаков?

— Я не слабак, — рычу я ему в его тупое лицо, сопротивляясь желанию ударить его коленом по яйцам.

Остальные хихикают, насмехаясь на заднем плане, а я не могу отвести взгляд от Матвея. Маниакальная ухмылка расползается по его губам, тревожно растягивая черты лица.

— Говоришь прям как слабак.

— Может, все-таки проверим ситуацию с яйцами, а, Матвей? — говорит один из его головорезов.

Опасный характер ситуации озаряет меня внезапным наводнением. Я бросаюсь вперед, пытаясь высвободить плечо из хватки Матвея, но он так легко толкает меня обратно к стене, что я чувствую, как слезы наворачиваются на глазах.

Я слабая.

Неважно, как долго я занимаюсь физическими упражнениями или пытаюсь накачать мышцы. Правда остается, у меня нет силы как у этих парней. Они не только мужчины, но и служат в армии дольше, чем я.

— Ой, ты плачешь, мальчик? — Матвей трясет меня. — Мне позвонить твоей маме, чтобы она забрала тебя? Ой, прости, у тебя нет мамы, не так ли? Или папы, если уж на то пошло. Бедный Александр пытается быть мужчиной…

Его слова обрываются, когда я хватаю его за плечи и поднимаю колено, ударяя его по яйцам так сильно, что он теряет дар речи.

И выражения, видимо, потому, что его лицо на какое-то время застыло в опустошенном состоянии. Все остальные тоже замирают, вероятно, не веря в то, что только что произошло.

Его хватка с моего плеча ослабевает, и я пользуюсь случаем, чтобы освободиться и выскользнуть из-под его безвольной руки, пока он стонет от боли.

— Ты, блять… блять… я тебя убью! — кричит он у меня за спиной, но я уже бегу к выходу. Если найду капитана или хотя бы других солдат, я буду в безопасности.

На заметку: никогда больше не оставаться наедине с Матвеем и его бандой. Никогда.

Мои мускулы визжат от усталости, а сапоги утяжеляют мой побег, но я все равно не перестаю бежать.

Как и тогда, я знаю, просто знаю, что моя жизнь зависит от того, как быстро и далеко я бегу.

Как только выход оказывается в пределах досягаемости, меня крепко тянут за затылок, отбрасывают назад и швыряют на пол, как старый ковер.

Стук доходит до костей, я стону и хватаюсь за болезненное место на руке. Ну, дерьмо. Она либо растянута, либо сломана.

У меня нет времени сосредоточиться, когда на меня падает тень. Я медленно смотрю вверх и вижу, что надо мной парит очень разъяренный Матвей, его головорезы идут за ним.

— Ты действительно облажался, маленький ублюдок, — он тянется ко мне, и прежде чем я успеваю уйти, он поднимает меня, яростно хватая мою куртку.

Материал рвется вверху, почти обнажая повязку на груди, и я впиваюсь ногтями в его руку, хватая все, что могу, из своей куртки, чтобы удержать ее на месте.

Впервые я рада, что надела свое боевое снаряжение поверх футболки и, следовательно, не буду полностью голой, даже если он порвет ее.

Но это поставило бы под вопрос повязку на моей груди.

Его ладонь обвивает мою шею, оказывая достаточное давление, чтобы перекрыть мне дыхание. Я хриплю, но воздух почти не попадает в мои легкие.

Мои ноги болтаются в воздухе, а другие солдаты насмехаются, смеются и хихикают. Матвей бьет меня спиной о стену и тянется к моим штанам.

— Давайте посмотрим на эти крошечные яйца.

Я дергаюсь, царапаюсь и кричу, но с моих губ слетает только навязчивый звук.

Каждый из головорезов Матвея хватается за конечность и приклеивает ее к стене позади меня, фактически не давая мне двигаться.

Матвей ухмыляется, увидев выражение ужаса на моем лице, затем медленно отпускает мою шею, чтобы посвятить все свое внимание моим штанам.

Пожалуйста, остановись, вертится у меня на языке, но, если я скажу это, нет сомнений, что они пойдут дальше. Они соблазнятся моим попрошайничеством и будут искушены доказать, что я действительно слаба.

— Иди на хуй, — рычу я, даже когда захлебываюсь, а последние мои надежды начинают скукоживаться и умирать.

Ответ Матвея — широкая улыбка.

— Но это ты, наверное, любишь брать его в жопу, содомит (устаревшее значение гомосексуала).

Я ухмыляюсь, желая — нет, нуждаясь — выколоть ему глаза за то, что он фанатичный мудак.

Матвей — это та самая ядовитая мужественность, которой не место здесь. Он считает, что мужчина должен быть мачо и не проявлять эмоций, иначе его заклеймят недочеловеком. Согласно его глупой, неосведомленной логике, быть геем — это тоже слабость. Так он и его друзья называли меня с тех пор, как я сюда попала.

Я не мужчина и не гей, но я все еще чувствую обиду от имени всех, кого Матвей заставил пройти через эту дискриминацию.

Быть женщиной в мире мужчин так же плохо.

Это одна из причин, по которой я постриглась и пошла в армию мужчиной. Мой дядя помог мне, подкупив судмедэксперта и нескольких других чиновников, чтобы они держали в секрете мой пол и помогли мне интегрироваться в это учреждение.

Если мой пол узнают, меня убьют. Все просто.

Теперь, если Матвей, из всех людей, обнаружит эту часть информации, мне пиздец.

Я толкаюсь всем телом вперед в последней отчаянной попытке освободиться, но это только заставляет их крепче сжимать мои конечности.

Матвей расстегивает мои штаны, и я чувствую, как пот покрывает мою кожу. Воздух начинает пропадать , медленно, но верно пожирая мою внутреннюю напористость.

За двадцать лет своей жизни я уже второй раз чувствую себя такой беспомощной и разорванной, что выхода нет.

Первый был, когда я потеряла большую часть своей семьи и была вынуждена бежать, спасая свою жизнь.

Цепь текущих событий играет перед моим мысленным взором. Матвей узнает, что я женщина, он и его головорезы могут напасть на меня, и тогда либо донесут на меня капитану, либо потребуют сексуальных услуг в обмен на сохранение моей тайны.

Шантаж или изгнание из самого безопасного для меня места. Черт, меня даже могут посадить в тюрьму за ложь военному учреждению.

— Ты послушный маленький ублюдок, не так ли? Держу пари, ты покорный и дерьмовый, — Матвей многозначительно облизывает губы.

— Твой отрезанный член будет свидетельствовать об обратном, — я смотрю на него. — Думаю, это делает тебя покорным, ублюдок.

Я слышу это раньше, чем чувствую. Его кулак касается моего лица, отбрасывая его в сторону. Брызги крови на стене, мои губы кажутся вдвое больше, а нос мгновенно закладывает.

Тем не менее, я смеюсь, как маньяк. Звук такой сильный и неуправляемый, что все останавливаются, чтобы посмотреть на меня.

— Такой мачо и большой, но в то же время такой маленький. Может, стоит взглянуть на твой член, Матвей.

— Ты, черт возьми… — Он снова поднимает кулак, и я смотрю ему прямо в глаза.

Я дразню и провоцирую его намеренно. Если он озабочен тем, чтобы избить меня до полусмерти, то увидеть мои несуществующие яйца будет последним, о чем он будет думать.

— Что тут происходит?

Все движения останавливаются при гулком командном голосе. Во всяком случае, кажется, что мир замирает на долю секунды, когда новоприбывший шагает в нашем направлении.

Мое состояние бдительности медленно угасает, но затем снова усиливается при виде его.

Он высокий и мускулистый, но не такой ярко-желтый, как окружающие меня солдаты. У него такие физические данные, которые подошли бы ловкому шпиону или бойцу спецназа. На самом деле, судя по его черной рубашке с длинными рукавами и брюкам карго, он, вероятно, из спецназа.

У них есть свой лагерь, но в этот период они у нас в гостях для специальных совместных тренировок.

Мой взгляд поднимается к его лицу, и меня поражают его черты. Они темные, резкие и, самое главное, пустые. Как будто я смотрю на несуществующую сущность, которая только проецирует себя на физический мир.

Он красив в чистой, мистической манере. Больше всего меня поражает то, что его внешний вид ничего не говорит о том, что скрывается внутри него.

И хуже всего то, что он выглядит странно знакомым. Его присутствие ощущается как встреча, скрытая за неразрешенными чувствами и нетронутыми воспоминаниями.

Где я его раньше видела?

Гравитация тянет меня вниз, когда солдаты отпускают меня, а мудак Матвей даже хватает меня за плечо, как будто мы лучшие приятели, прежде чем они все выстраиваются в очередь и отдают честь.

— Капитан.

Он капитан? Кроме того, почему эти отбросы знают его, а я нет?

Его черные ботинки останавливаются прямо перед нами, и он смотрит на меня. Я стою на месте и отдаю честь, чувствуя себя новичком.

Соберись. Я обычно самая дисциплинированная, когда дело доходит до военных кодексов поведения.

Капитан идет параллельно нам, не предлагая обычное «непринужденное» поведение, которое большинство начальства делает после приветствия. Так что мы все остаемся в одной и той же позе, глядя вперед, и настолько напряженные, что я чувствую боль в суставах.

Это также может быть связано с моей разбитой губой и забитым носом.

Движения капитана неторопливы. Во всяком случае, они следуют методичному ритму, когда он останавливается перед каждым солдатом, чтобы изучить его лицо.

Я чувствую, как напрягается тот, кто рядом со мной, прежде чем наступает моя очередь заслужить такое же обращение. Я продолжаю смотреть вдаль, но он опускает голову, и его светло-голубые глаза впиваются в мои. Они ледяные и такие светлые, что напоминают арктических волков.

Мало того, что на них неприятно смотреть, я также чувствую, что дрожу под их пристальным взглядом.

Что за черт?

Я вытряхиваю из себя оцепенение и пытаюсь смотреть вперед. Ключевое слово — пытаюсь. Невозможно игнорировать его присутствие, когда он так близко. Я вынуждена вдыхать его с каждым вдохом.

От него пахнет свежестью и чистотой, что редкость в тренировочном лагере.

— Я спрошу во второй и последний раз. Что тут происходит? — его сдержанные слова скользят по моей коже, а приказы в них отражаются у меня в груди. Его русский язык отличается от языка этих парней и любого другого в армии.

Все говорят в разговорной манере, но слова у него более возвышенные, почти такие же, как меня воспитывали.

Мои губы дрожат, желая выговориться, но Матвей делает шаг вперед.

— Мы просто шутили друг над другом, сэр.

Да он издевается.

Я должна прервать свою приветственную стойку, потому что капитан отталкивает меня дальше, что заставляет меня немедленно вернуться в правильное положение.

Господь.

Я забыла, что он был прямо перед моим лицом.

Нет, не забыла. Это было бы невозможно сделать. Скорее, я была ошарашена дерзостью Матвея.

— Разве шутки включают в себя окровавленные нос и губы, солдат? — он спрашивает Матвея, но все еще смотрит на меня.

— Иногда да, сэр, — уверенно, как нищий, отвечает Матвей.

— Очень хорошо, — капитан, наконец, отталкивает меня, но прежде чем я успеваю нормально вздохнуть, он размахивает кулаком и бьет Матвея по лицу с такой силой, что тот отшатывается от удара.

По залу разносится коллективный вздох, из носа Матвея течет кровь и капает на землю.

Капитан опускает руку, позволяя ей небрежно повиснуть на боку.

— Тогда, допустим, я пошутил над тобой, солдат. Я также сообщу о вас пятерых вашему непосредственному начальнику за неподчинение, чтобы он научил вас, что это учреждение не терпит таких игр.

Затем он разворачивается и уходит большими, ровными шагами, привлекающими мое внимание.

Матвей хватается за нос и ругается, а остальные лебезят перед ним, пытаясь остановить кровотечение.

Я не жду, чтобы принять последствия их гнева и снова оказаться в их ловушке. Итак, не позволяя себе слишком много обдумывать ситуацию, я следую за капитаном.

Может быть, только может быть, я наконец нашла кого-то, кто научит меня, как не быть слабой.

Глава 2

Саша

Хотя мне нравится думать, что я практичный человек, который много думает, прежде чем действовать, бывают случаи, когда я действую из чистого импульса, не учитывая возможные последствия, обстоятельства или реакцию людей.

Это как-раз тот случай.

Мои шаги становятся легче, поскольку я полностью игнорирую боль от ботинок и общий дискомфорт, вызванный забитым кровью носом и распухшими губами.

Я начинаю бежать, чтобы догнать широкий шаг таинственного капитана.

Вы знаете, как некоторые люди оказываются на вашем пути по определенной причине? Я думаю... нет, я уверена, что он здесь именно поэтому.

Он не что иное, как феномен, событие, которое, я уверена, случается раз в жизни, и, если я не воспользуюсь этим шансом, мне не дадут другого.

Его удаляющаяся спина отдаляется все дальше и дальше, исчезая в унылом коридоре с мерцающими люминесцентными лампами.

Я не могу не заметить, как он уверенно прогуливается. Нет, не прогуливается. Он определенно идет вперед, выглядя как капитан, даже когда он не на дежурстве.

Как раз в тот момент, когда он вот-вот завернет за угол, мой разум сходит с ума от перспективы упустить его — и мой шанс.

— Капитан! — я зову его изо всех сил, которые у меня есть.

Он не выказывает никаких признаков того, что слышит меня, и на мгновение мне кажется, что я его потеряла. Что всей моей силы не хватило.

Затем одним быстрым движением он разворачивается, и я замираю на месте. Он дальше, чем раньше, но теперь я вижу его яснее, и у меня нет другого выбора, кроме как погрузиться в его проницательный взгляд.

Неумолимая суровость его диких глаз приковывает меня к месту. Это поражает меня.

Он выглядит как человек-оружие.

Мне не нужно видеть его в действии, чтобы догадаться, что он очень эффективен и хладнокровен.

У меня не должно быть никаких заблуждений об этом человеке только потому, что он спас меня раньше. Он сделал бы то же самое для любого на моем месте, учитывая, что он выше по званию.

Это долг. Не меньше и не больше.

Он скользит взглядом по всему моему телу, сузив глаза с острым чувством… неодобрения.

— У тебя есть привычка не здороваться с начальством, солдат? — снова его четкий, глубокий голос.

Я впадаю в транс из-за тонкой властности в нем и снисходительности в его тоне.

Он поднимает идеальную густую бровь, и я выпрямляюсь, затем отдаю честь.

— Сэр, нет, сэр.

Между нами повисла долгая тишина, и я думаю, он повернется и запретит мне идти за ним на этот раз, но его голос снова разносится в тишине.

— Как тебя зовут, солдат?

— Рядовой Липовский, сэр.

— Полное имя.

Меня пробирает дрожь. Он мог спрашивать мое имя, чтобы сообщить обо мне или что-то в этом роде, но я отбрасываю свои сомнения и отвечаю.

— Рядовой Александр Абрамович Липовский, сэр.

Еще один долгий момент натянутой тишины. Те несколько секунд, которые тикают, кажутся часами. Как бы я ни пыталась устоять на своем, я не могу сдержать пот, стекающий по моему позвоночнику.

Звук тяжелых сапог эхом отдается в воздухе и вторгается в мои уши, когда он приближается ко мне. Когда он останавливается передо мной на расстоянии вытянутой руки, мне становится трудно дышать.

Всегда ли тишина была такой невыносимой или только вокруг этого капитана?

Я не готова к тому, что он заговорит своим властным голосом. И неважно, что он тоже был близок ко мне раньше. В его присутствии есть край напряженности, к которому невозможно привыкнуть.

— Почему ты преследуешь меня, рядовой Липовский?

— Я не…

— Ты не что? — что-то меняется в его тоне. Хоть и тонко, но я чувствую эскалацию его обычной команды, и мой позвоночник дергается.

Дело не в том, что я съеживаюсь перед фигурами власти. Я никогда не поступала и не чувствовала себя так со своим непосредственным начальством. Однако этот капитан попадает в новую категорию, с которой я раньше не сталкивалась.

— Я не преследовал, сэр, — говорю я более низким тоном, чем мой обычный «мужской» голос, и делаю паузу, когда он наклоняет голову в сторону, изучая меня так внимательно, что это граничит с навязчивостью.

— Не хочешь объяснить, почему ты в том же пространстве, что и я?

Он теряет терпение. Мне не обязательно видеть это на его лице, когда я слышу это громко и ясно в его голосе.

Если я не воспользуюсь этим шансом, этот момент просто останется в его памяти как безликая встреча.

— Я соврал, сэр.

— Ты соврал? — в его голосе слышится нотка веселья. Нет, на самом деле не развлечение, а что-то вроде «ты что, серьезно сейчас?»

— Да. Я следовал за вами, но только для того, чтобы спросить вас кое о чем, сэр.

— Ты не в том положении, чтобы меня о чем-то спрашивать.

— Я знаю, и я пойму, если вы мне откажете, но я предпочел бы быть отвергнутым, чем сожалеть о том, что не сделал этого шага, сэр.

— Какого?

Я намеренно встречаюсь с ним взглядом впервые с тех пор, как проследила за ним. Метафорически меня сбивает с ног ярость, которая смотрит на меня в ответ, и я почти сбиваюсь с пути своей миссии.

Почти.

Тем не менее, я не тороплюсь, чтобы дышать через равные промежутки времени и заставляю себя вспомнить, что здесь поставлено на карту. Это касается не только меня.

На карту поставлена остальная часть моей семьи.

Они слабы, скрыты, и некому их защитить, кроме меня.

— Пожалуйста, потренируйте меня, сэр, — я говорю ясным, решительным голосом.

— Тренировать тебя? — повторяет он. Хотя его тон спокоен, в нем есть что-то пугающее, что косвенно заставляет меня сомневаться в собственных словах.

Однако мне удается сохранять хладнокровие.

— Да сэр.

— Зачем?

Ни его выражение лица, ни его поведение не меняются, но это может быть не так хорошо, как кажется. Тем более, что внешне он ничем не отличается от прочной стены, возвышающейся между мной и моей целью.

Хотя его вопрос логичен, ответ найти не так просто. Я сомневаюсь, что он из тех, кто любит, чтобы ему целовали задницу, поэтому, если я скажу, что это потому, что думаю, что он сильный, он назовет это чушью. Я не только никогда не видела его в действии, но даже не знаю его имени.

Если скажу, потому что хочу участвовать в спецоперациях и потенциально обладать такой силой, которая поможет членам моей семьи, это ничем не отличается от их продажи.

Поэтому я делаю глубокий вдох и иду самым прямым путем.

— Потому что я не хочу быть слабаком, сэр.

— Ты не хочешь быть слабаком. Интересно, — обычно это последнее слово сопровождалось ноткой любопытства. Но не с капитаном. Вместо этого он покрыт темными краями и мрачным весельем.

Сочетание в лучшем случае странное.

— Это связано с твоими огрубевшими носом и ртом? — он выставляет свой подбородок в общем направлении моего лица.

По какой-то причине это заставляет меня стесняться своей внешности и слабости, которую он, должно быть, видел в предыдущей сцене. Хотела бы я вырыть яму и зарыться в ней, просто чтобы скрыть унижение.

Но опять же, это касается не только меня. Поэтому я медленно киваю.

— У тебя есть голос, используй его, Липовский.

Этот человек… диктатор? Еще не поздно отступить, не так ли?

Под его пристальным взглядом я говорю.

— Да, сэр.

— Тебя загнали в угол сослуживцы, избили и немного растрясли, поэтому ты решил обратиться за помощью. Как я понимаю, ты не подходишь для этого места. Для всех будет лучше, если ты соберешь свои вещи и уйдешь.

Сначала меня охватывает удивление, но потом оно сменяется острым чувством ярости.

— При всем уважении, вы ничего не знаете о моей жизни и обстоятельствах, и, следовательно, вы не можете просить меня уйти, сэр.

Он не упускает из виду, как я произношу слово «сэр», и смотрит на меня так пристально, что я думаю, что загорюсь и буду гореть в ямах ада.

— Нет, я не могу. Однако, что я могу сделать, так это дождаться, когда обстоятельства сложатся в тот день, когда ты уйдешь.

— Я достаточно силен, чтобы быть здесь.

Он тянется к моему животу, и я собираюсь отступить, но он бьет меня ботинком по икре. Он не такой сильный, но резкий и быстрый. У меня подгибаются ноги, и я падаю на пол, в последний момент ловя себя рукой.

Когда я поднимаю глаза, он смотрит на меня сверху вниз.

— У тебя даже нет нормального баланса тела, а ты смеешь говорить о силе? Сдавайся, рядовой.

Унижение бьется под моей кожей, и во рту взрывается вкус горькой иронии. Я не первый раз в такой ситуации.

Сдавайся, Саша.

Это то, что все привыкли и продолжают говорить мне. Я физически, умственно и эмоционально слаба. Чем больше я борюсь с приливами, тем ниже опускаюсь. Но если бы я следовала этой логике, то никогда бы не нашла в себе силы подняться над этой ситуацией и восстановить контроль, который был у меня украден.

Капитан начинает поворачиваться, стирая меня с лица земли, словно я надоедливая муха.

— Нет, — говорю я достаточно громко, чтобы слово отскакивало от окружающих нас стен.

Я вижу точный момент, когда капитан решает уделить мне время. В очередной раз. Он останавливается как вкопанный и смотрит мне в лицо — полностью.

И снова я ошеломлена его впечатляющим телосложением и каждой выпуклостью его мускулов. Я понимаю, что он ближе всего к машине для убийства человека, которую я когда-либо встречала.

Он скрещивает руки и смотрит на меня. Только сейчас все по-другому.

Нет никакого пренебрежения, и хотя это должно быть хорошо, это не так. На его место приходит калечащее чувство… вызова.

Возможно, раньше он сказал мне сдаться, но сейчас он, похоже, готов заставить меня это сделать.

— Нет? — медленно, неторопливо повторяет он, и я уверена, что это тактика запугивания.

Этот человек привык все делать по-своему, и любой намек на бунт, вероятно, в его книгах наказуем.

— Нет, сэр, — произношу я, и, клянусь, в его глазах промелькнула тень, слишком мимолетная, чтобы ее уловить или изучить должным образом.

— Ты на коленях, потому что не смог удержаться на ногах после простого маневра, и имеешь наглость говорить мне «нет»?

Это вопрос, но он звучит риторически. Слова впрыснуты с таким пренебрежением, что у меня по коже бегут мурашки.

Я начинаю вставать, но он толкает меня обратно, просто ладонью по плечу. В этой позе он так близко, что я чувствую запах его лосьона после бритья, или геля для душа, или чего-то еще, что пахнет чистотой.

— Я разрешил тебе подняться?

— Нет, сэр, — я сглатываю, и звук эхом разносится в окружающей тишине.

Тем не менее, я смотрю в его пугающие ледяные глаза, даже чувствуя себя застывшей на месте без выхода.

Да, глаза у него пугающие, но нет ничего страшнее моей участи, если меня выгонят из армии.

И, главное, судьба всех остальных.

— Возможно, сейчас у меня нет силы, но я хочу ее, — я говорю резким тоном, не в силах контролировать эмоции, переполняющие меня. — Я буду много работать для этого. Я буду самым дисциплинированным солдатом, который у вас есть, если вы просто дадите мне шанс.

— Дать тебе шанс, — на этот раз это не вопрос. Простое повторение фактов. — Есть более компетентные солдаты, чем ты. Почему я должен выбрать тебя?

— У меня нет ответа на этот вопрос, сэр, но я знаю, что никогда не сдаюсь.

Он приподнимает бровь, снова глядя на меня так странно, что я не могу понять.

— Сначала прояви себя, — говорит он с легкостью, как будто метод является данностью.

На моем лице должно быть написано замешательство, когда я спрашиваю.

— Как мне это сделать?

— Теперь это та часть, в которой ты должен разобраться сам, — он отстраняется и бросает на меня еще один строгий взгляд. — Посмотрим, хватит ли у тебя сил занять место мужчины, Липовский.

А потом он разворачивается и уходит.

Мои брови хмурятся при его последних словах. Он не сказал место другого человека. Он сказал мужское место.

Интересно, почему он так выразился.

В любом случае, это не важно сейчас, когда у меня наконец-то появился шанс восстановить контроль над своей жизнью после резни, которая забрала у меня все.

Глава 3

Кирилл

Холодный пот покрывает мою кожу, когда я сижу на твердой поверхности военной кровати.

Меня окружает гробовая тишина, и я вскакиваю, бесшумно ступая ногами по полу.

Образы из кошмара краснеют перед глазами и проигрываются в замедленном темпе в темных уголках моего подсознания.

Все и все, что я вырезал из своей жизни, медленно возвращалось в мое непосредственное присутствие. Не лично, а как призраки и тени.

Я смотрю на порезы и следы, скользящие по моей коже, служащие постоянным напоминанием о том, что произошло до того, как я попал сюда.

Причина, по которой я избежал всего этого.

Это также причина, по которой у меня есть эта чертова потребность вернуться и управлять всем этим. Каждым последним куском этого.

Никто не может контролировать меня, если я лидер. Никто не может запретить или приказать мне сделать что-либо. На самом деле все будет наоборот.

Но не здесь и не сейчас.

Я надеваю штаны и футболку, затем выскальзываю из комнаты в пустой тренировочный лагерь. Солдатам была дана одна ночь, так что они все съебались, чтобы напиться и получить немного киски, пока у них была возможность. Включая моих собственных людей, которые обычно следуют за мной, как подражатели — тени.

Тем лучше. Пустая тьма дает мне необходимое пространство, которое позволяет мне бежать и доводить себя до предела своих физических возможностей. Это верный способ перезарядиться и стереть кровавые события из ночного кошмара.

Или скорее память.

Несмотря на яркий лунный свет посредине неба, морозно. Холодный воздух с каждой минутой все глубже проникает в мои кости, но я всегда находил утешение в морозной погоде.

Что-то в суровых природных условиях позволяет мне слиться с ними и увидеть себя частью экосистемы.

Я сущность разрушения, которая без колебаний топчет все на своем пути.

Мой выбор безграничен, и все, что я делаю, будет помечено как стихийное бедствие.

Я не выбирал такой путь, но так случилось, и вместо того, чтобы бороться с этим, я принял это. В полной мере.

Без всяких вопросов.

Либо так, либо я был бы побочным ущербом в более крупной и опасной игре.

С другого конца пути до меня доносится стонущий звук, и я останавливаюсь.

Это снова звучит как низкое «тьфу» очень знакомым голосом.

Я осторожно следую за ним, не издавая шума. Ночь служит мне камуфляжем, а тишина — моим прикрытием.

И действительно, когда я достигаю источника шума, я обнаруживаю темную фигуру, которая отжимается от земли.

Только не все так мрачно.

Руки, выглядывающие из-под футболки, в ночи бледно-белые, а лицо красное от напряжения.

Его движения дезориентированы, не скоординированы, а конечности бесконтрольно трясутся.

— 109, 110, 111, 112… — с каждым прошептанным номером он слабеет, его ритм, дыхание и нетерпение нарастают, пока он не превращается в мириады бурной энергии.

Я прислоняюсь к колонне, скрестив ноги и руки.

— Ты все делаешь неправильно.

Липовский поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, затем спотыкается и падает на бок, его слабые мускулы наконец отказывают.

Секунду он наблюдает за мной со своего положения на земле, как будто я какая-то извращенная форма спасения, брошенная на его пути.

Он сделал это неделю назад, когда попросил — умолял — взять его в свою команду с его несуществующими навыками.

Это был смелый шаг. И он наглый маленький ублюдок, учитывая то, как он смотрит на меня без намека на приветствие.

У этого парня либо есть желание умереть, либо ему просто не следует служить в армии — как я ранее пытался его убедить.

Это могло быть из-за моего пристального взгляда или, хотя это очень маловероятно, он осознал свою дерзость, потому что наконец встал с большим трудом и отдал честь.

— Капитан.

Он выглядит в лучшем случае грубо в нелицеприятно в брюках-карго и оверсайз футболке, пропитанной потом спереди и сзади.

— Если это твой способ проявить себя, то можешь сдаться. Мои солдаты делают 200 в устойчивом ритме, не моргнув и глазом. Ни трясущихся рук, ни стонов, ни нытья, ни дилетантства.

Глаза Липовского расширяются, на мгновение он кажется встревоженным, прежде чем вспоминает, как изменить выражение лица.

— Я улучшил свои навыки по сравнению с моим предыдущим рекордом, и я сравниваю свои достижения только с собой, сэр.

Понятия не имею, смеяться мне или ударить его по голове.

За годы службы в спецназе я встречал много таких, но только у него была эта возмутительная привычка возражать даже вышестоящему начальству.

— Это глупый способ сказать, что ты никогда не станешь лучше. Твое прошлое не является мерилом успеха, и, если ты только будешь сравнивать себя, мир пройдет мимо, прежде чем ты это заметишь, — я выпрямляюсь. — На землю, рядовой.

Его глаза какое-то время изучают меня, вероятно, задаваясь вопросом, верно ли то, что он услышал.

— На. Землю, — повторяю я. — Продолжай то, что ты делал.

Он собирается возразить. Я вижу это в его глубоких карих глазах, любопытная смесь земли и леса. А поскольку здесь морозная зима, они словно застряли в другой вселенной, в альтернативное время с нетрадиционными обычаями.

На кончике его языка таится протест, но у него есть менталитет самосохранения, чтобы медленно опуститься на землю для отжиманий.

— Раз, — считаю я, и он падает. — Два.

— Сколько я должен сделать?

— Пока я не перестану считать. Три.

Он остается в той же стойке, но его спина немного изогнута.

— Четыре. Пять. Шесть.

— Сэр, могу я говорить?

— Ты уже говоришь.

Он смотрит в землю. Я вижу это, потому что нахожусь в двустороннем положении, когда могу наблюдать за ним и за его стройным, костлявым телом, которое вообще не должно было быть принято в армию.

— Мой предел — 120, сэр, и я уже закончил его. Я добавляю по десять отжиманий в день уже на протяжении шести дней, так что больше не могу, — он напрягается с каждым словом, и его задница выгибается вверх.

Я вдавливаю свой ботинок ему в спину и нажимаю так, чтобы он выпрямился.

— Твое желание присоединиться к моей команде должно быть решающим фактором в том, сможете ли ты пойти дальше. Семь.

Требуется мгновение, всего несколько секунд тяжелого дыхания, стонов и хрипов, прежде чем он опускается ниже.

Я считаю быстрее и держу свой ботинок у него на спине, а когда он становится грязным, на его заднице.

Его лицо краснеет еще больше, и у меня возникает искушение оставить его там, просто чтобы выебать его голову. Однако он достаточно умен, чтобы слегка приподнять спину и привлечь к ней мое внимание.

Как только я переключаю свой ботинок на его позвоночник, он больше не поднимает задницу. Ни разу.

Однако он на грани срыва.

Хорошо. Очевидно, он никогда не доводил себя до физического истощения, когда он больше не чувствовал своих конечностей, и именно поэтому я делаю это.

Ему нужно осознать, что ограничения придуманы только в его уме и могут служить лишь самодельной клеткой.

Сейчас мне двадцать восемь, так что я могу это понять, но давным-давно, когда я был моложе его и имел дело с играми моего отца, я был таким же забывчивым, как этот ребенок.

— Сэр, я больше не могу. — Его голос и руки дрожат.

— Тридцать пять.

— Сэр…

— Тридцать шесть.

— Я…

— Тридцать семь.

— Я не могу… — его голос сбивается, и он падает, внезапно обмякнув.

Он только что… упал в обморок?

Я касаюсь его потного лица один раз, затем делаю паузу. В тот день, когда я увидел, как эти солдаты загнали его в угол, я услышал косые замечания. Вещи как:

Он похож на девчонку.

Слабак.

Бьюсь об заклад, он берет его в задницу.

Содомит.

Обычно я бы ушел от такой сцены, и ввиду того, насколько упорным стало это дерьмо с тех пор, как я спас его, и, вероятно, должен был оставить его в покое.

Но я этого не сделал.

Интересно, почему. Вероятно, это было связано с отчаянием на его лице и с тем, как он собирался выдержать побои, какими бы жестокими они ни были.

Теперь я снова думаю о словах тех солдат. Точнее, девичья часть.

Его кожа такая мягкая, под моими пальцами она почти как масло, и это… пиздец.

Не из-за женской части, а из-за того, что такой хрупкий человек, как он, одержим желанием пойти в армию. Это место для грубиянов и изгоев вроде меня.

Люди, которые умеют только убивать и нуждаются в лицензии, чтобы делать это свободно и по уважительной причине.

Это гнездо для сирот, бедняков и мужчин, которым обычно некуда вернуться. Те, кто защищает общество — это те, кого оно отвергло.

Я на девяносто девять процентов уверен, что Липовский — женщина. Единственная причина, по которой я продолжаю обращаться к нему как «он», заключается в том, что это тот пол, который он предпочитает показывать снаружи. На самом деле, он прилагает много усилий, чтобы не выделяться.

Он начинает хрипеть, его дыхание становится нерегулярным. Я хватаю его за рубашку и переворачиваю так, чтобы он лежал на спине.

Мои ботинки с обеих сторон его талии, и я снова останавливаюсь при виде его лица в ярком лунном свете. Тонкие, нежные черты лица, маленький нос и рот, мягкие изгибы лица.

Я действительно единственный, кто видит это?

Я собираюсь отпустить его, когда чувствую что-то тугое на его груди, прямо под огромной футболкой. Я позволяю его голове упасть на землю и тянусь к ней.

Маленькая рука хватает меня за запястье, останавливая на месте. Глаза Липовского сияют в темноте, напоминая дикого раненого зверя. Я почти уверен, что он в любой момент начнет рычать и шипеть.

Как бессильный котенок.

Он один раз качает головой, то ли предупреждая, то ли умоляя, я не уверен. Этот маленький ублюдок имеет наглость прикоснуться ко мне.

Я выдергиваю свое запястье из его руки и встаю в полный рост, но не меняю позы, так что смотрю на него сверху вниз.

— Ты знаешь или не знаешь, что упал в обморок, solnyshko?

Красный оттенок ползет по его шее. Ни хрена. Он брызгает на бледную кожу и растекается, пока полностью не закрывает уши.

Он… краснеет?

— Я же говорил вам, что больше не могу, сэр, — чуть ли не объявляет он, как будто это своего рода любительская тренировка, которую он может бросить, когда пожелает.

— Повтори, — мой голос стал холодным, почти убийственным, без намека на прохладу.

С его лица исчезает хоть капля румянца, и он встречает мой усталый взгляд.

— Ты проглотил язык?

Он поджимает губы, но у него достаточно сдержанности, чтобы перестать говорить и неизбежно заслужить дисциплинарное взыскание.

— Ты будешь продолжать выполнять эту тренировку каждый день, а также добавишь программу для наращивания мышечной массы. Каждую ночь. Каждое утро. Если я узнаю, что ты что-то пропустил, можешь попрощаться с армией, потому что я могу — и хочу — уволить тебя, рядовой.

Выражение чистой паники отражается на его чертах, а голос звучит немного слабым, даже настороженным.

— Я… не могу уйти.

— Почему нет?

— Я просто не могу. Там небезопасно для меня.

— Тебе здесь тоже небезопасно, если ты останешься на этом уровне.

Он садится, отчаяние окутывает его аурой.

— Пожалуйста, сэр, не увольняйте меня.

— Попрошайничество довольно бессмысленно. Так что вместо того, чтобы предаваться бесполезным вещам, как насчет того, чтобы делать то, что тебе говорят?

Он на несколько дюймов приближается и сжимает в кулаке нити моих ботинок, его глаза сияют в серебряном свете.

Я не уверен, что это отчаяние, крайняя мера или что-то среднее.

— Сэр, я…

— Капитан.

Слова Липовского замирают у него в горле, когда в тишине материализуется новое присутствие. Мне не нужно оглядываться назад, чтобы узнать, кто это.

— Слово, — настаивает он своим хриплым голосом.

Я вытягиваю голову, чтобы мельком увидеть своего давнего компаньона, моего телохранителя с детства и человека, который готов отдать свою жизнь за меня на блюде.

Виктор.

Он сложен как великан, у него больше мускулов, чем ему нужно, и он был моей правой рукой как до армии, так и в армии.

Излишне говорить, что он записался только потому, что я это сделал. На самом деле, большинство людей в моем подразделении такие же, как Виктор, и имеют такой же уровень возмутительно стойкой преданности.

Часть их раздражающего поведения заключается в том, что они не считывают атмосферу. Живой пример — как Виктор прервал то, что Липовский собирался сказать.

Он соскальзывает обратно на землю, а затем отталкивается и принимает стоячее положение, своеобразно наблюдая за Виктором. Как будто он уже видел его раньше.

Если на чьем-то лице можно наблюдать дискомфорт, то у Липовского он распространяется волнами.

Вид стоит увидеть, но не настолько, чтобы Виктор заинтересовался им или, что еще хуже, внес его в какой-то список дерьма.

— Помни, что я тебе говорил, — говорю я, затем поворачиваюсь и направляюсь к своему охраннику.

Виктор бросает последний взгляд на рядового, прежде чем встать рядом со мной.

— Кто это был? — спрашивает он с ноткой сомнения, подозрения и любого другого синонима.

Недоверчивость — его самая сильная и самая слабая сторона.

— Никто, о ком тебе нужно беспокоиться, — я смотрю на него. — Что ты делаешь в лагере? Разве ты не должен пить или следить за тем, чтобы другие не пили слишком много?

— Слишком поздно. Дураки пьют впустую.

— В этом нет ничего удивительного. Они празднуют выход из-под твоего диктаторского правления, Витек.

— Ты уверен, что это не должно быть обращено к тебе, капитан?

Он смотрит вперед, ему наплевать на весь мир после того, как он бросил заявление, как будто это данность.

— Ты, должно быть, устал жить, — я говорю своим обычным мрачным тоном, но Виктора это ничуть не трогает.

— Кстати, о жизни, — он движется передо мной и останавливается, заставляя меня сделать то же самое. — Твой отец требует твоего немедленного возвращения в Штаты. Судя по всему, дела обстоят не лучшим образом.

— Когда они обстояли иначе?

— Он сказал, что это приказ.

Моя челюсть сжимается.

Напоминание о моем так называемом доме и моем отце всегда вызывает у меня во рту чертовски горький привкус.

Слишком рано возвращаться в эту кровавую яму.

Не то чтобы здесь не было крови, но здесь она на моих условиях и с моими методами.

— Дай угадаю, ты снова будешь его игнорировать, — говорит Виктор, нахмурив брови, и в его взгляде мелькает обычный расчет.

— Ты правильно угадал. Похлопай себя по спине.

— Кирилл, нет. Он не позволит этому сойти тебе с рук.

— Он не может сделать мне дерьмо, пока я здесь.

— Но…

— Этот разговор окончен, Виктор, — я прохожу мимо него. — Давай заберем солдат, пока у кого-то не появились проблемы.

Они единственные люди, которые имеют значение. Все остальные, включая мою семью, нет.

Глава 4

Саша

Четыре недели проходят как в тумане.

Поначалу ритм невыносимо утомлял и доводил меня до предела физических возможностей. Меня чуть не вырвало, и я несколько раз потеряла сознание. Я подумывала уйти, но об уходе из армии не могло быть и речи.

Как настаивал мой дядя, если я выберусь отсюда, это будет вопросом времени, когда меня найдут и убьют. Хуже того, я могла бы даже привести их к остальной части моей семьи, чтобы они могли закончить резню, которую начали.

С другой стороны, моя выносливость со временем улучшилась, и я могу ходить часами, не чувствуя необходимости упасть в обморок.

Когда капитан поймал меня и начал это испытание, я думала, что никогда не продвинусь так далеко, но, как он сказал мне, это всего лишь игра разума; как только я выучу правила, все будет проще.

Кирилл Морозов. Это имя капитана.

Я выучила его за то время, когда я физически истязала себя, чтобы нарастить мышечную силу.

Это был крутой подъем с большим количеством работы ног, рук и брюшного пресса. Он не собирается делать меня бафом, так как, по его наблюдениям, моим главным преимуществом является скорость и «приличная» цель.

Однако у него все еще есть намерение вывести меня за пределы моих возможностей.

Давным-давно я гордилась тем, что я сильная, решительная девушка. Я любила бороться с папой, моими дядями, моим братом и моими двоюродными братьями. Бег, спарринг с деревянными мечами и лазание по деревьям были обычным явлением.

Я чуть не доводила свою бедную маму до сердечного приступа каждый раз, когда возвращалась домой в рваном и грязном платье, с грязным лицом и растрепанными волосами. Она обычно читала мне самую длинную лекцию, когда снова купала и наряжала меня.

Тогда я смотрела в зеркало и любила, как я выгляжу. Я обожала кружевные платья и свои длинные светлые волосы, в которых отражалось солнце. Раньше я играла со своими прядями и царствовала, как принцесса, над своими двоюродными братьями.

Несмотря на мою мальчишескую активность, мне нравилось, какой хорошенькой меня делала мама. Я просто не могла устоять перед тем, чтобы присоединиться к моему брату и двоюродным братьям, когда бы они ни отправлялись в озорное приключение.

Если бы они увидели, что я сейчас борюсь с тренировками, они бы поддразнили.

— Это все, что ты можешь сделать, Сашенька?

Мои плечи опускаются, когда я спрыгиваю с металлической перекладины и стою на земле. Я продолжаю смотреть себе под ноги, мои руки сжались в кулаки. Напоминание о том, что они больше не здесь, чтобы дразнить или называть меня Сашенькой, наполняет мое сердце облаком удушливого дыма.

Я хлопаю себя по груди, сопротивляясь желанию заплакать.

Чем больше я нажимаю, тем сильнее становится клаустрофобия. Ужасные образы прокрадываются в мое подсознание.

Я почти чувствую вес тел моих кузенов, накрывающих меня. В воздухе эхом разносится хлоп, хлоп, хлоп. Испуганный визг, резкий металлический запах крови и, наконец, то, как они стали тяжелыми.

Они были такими тяжелыми, что раздавили меня. Я не могла ни дышать, ни говорить. Я не могла…

Пара больших ботинок останавливается передо мной, и я выпрямляюсь, благодарная за то, что отвлеклась.

Понятия не имею, почему эти воспоминания бьют меня сейчас сильнее, чем прежде. Некоторое время они были бездействующими, но в последнее время они вернулись с удвоенной силой.

— Пришло время утренней встречи, — объявляет новоприбывший хриплым, неприветливым голосом.

Это лейтенант Виктор. Правая рука капитана Кирилла. Или больше похоже на постоянную тень. Всякий раз, когда капитана нет рядом, чтобы наблюдать за моим прогрессом, появляется Виктор, который ведет себя так же неприветливо, как и выглядит.

Я предпочитаю компанию капитана. Нет, не компанию. Он здесь не для того, чтобы быть моим другом. Дело в том, что, если бы мне пришлось выбирать, я бы выбрала его присутствие, надзор и внимание к деталям.

Иногда мне кажется, что он знает о моем прогрессе, моих слабостях и сильных сторонах больше, чем я сама.

Виктор просто резок без всякой причины и смысла, и я не думаю, что я ему нравилась с момента нашей первой встречи той ночью.

— Да, сэр, — говорю я вместо того, чтобы спросить, почему капитана здесь нет.

Виктор просто смотрел на меня, заставляя меня чувствовать себя ниже грязи под его ботинками даже за то, что я спросила, а затем он в конце концов отмахивался от меня или просто игнорировал.

Он идет по коридору, а я иду за ним. Ботинки больше не тяжелые, и они не утяжеляют меня, несмотря на истощение мышц. Это потому, что я привыкла тренироваться утром и вечером в дополнение к официальной тренировке.

Обычно мое непосредственное начальство не позволяло бы мне этого делать, но я думаю, что капитан Кирилл нашел способ обойти это правило, потому что никто не беспокоил меня с тех пор, как я начала этот марафонский темп.

Я жду, пока Виктор выйдет в холл, прежде чем войти внутрь. Я беру поднос с едой и сажусь на единственное доступное место, которое, к сожалению, оказывается со стороны Матвея и его банды.

Пять пар глаз смотрят на меня, но это предел того, что они могут сделать на публике. После этого капитан Кирилл наказал их нашим капитаном. Я не сомневаюсь, что Матвей довершит начатое и отомстит за уязвленное самолюбие, если представится случай. Вот почему я позаботилась о том, чтобы не оказаться в положении, подобном тому, что было тогда.

Я сильнее, но недостаточно сильна, чтобы сразиться с пятеркой. Черт, даже одного Матвея было бы трудно победить.

Я наполняю щеки безвкусной едой. Раньше я ела намного меньше, чем эти мужчины, но теперь я такой же зверь, как и они. С другой стороны, это означает, что я повышаю свою выносливость.

Это все благодаря…

Я вытягиваю голову, чтобы мельком увидеть стол спецназа. Во главе его сидит Виктор, и, несмотря на его угрюмый характер, от остальных ребят исходит общая веселая атмосфера. Они все одеты в черное, поэтому они выделяются на фоне нашей зеленой формы.

Некоторые лица такие же суровые, как у Виктора, некоторые молоды, а другие кажутся приветливыми, серьезными и, ну… преданными.

Я так много слышала о них. Большинство из этих мужчин последовали за Кириллом из Соединенных Штатов. Они русские, и большинство из них родом из России, но многие, включая самого капитана, родом из Америки. Они по-прежнему имеют российское гражданство и имеют право служить в российской армии, если захотят.

Остальных он набрал из профессионально подготовленной пехоты, которые, по его мнению, были достойны вступить в его ряды.

Один из них, мальчишка помоложе, наверное, моего возраста, громко смеется, а Матвей цокает языком, потом шепчет.

— Куча титулованных ублюдков, которые думают, что они все такие.

Я прищуриваюсь, глядя на него, но тактично решаю сосредоточиться на еде.

— Они даже не настоящие русские, — соглашается головорез номер один.

— То, как они думают, что некоторые американизированные ублюдки достойны спецназа, мне не по плечу, — говорит головорез номер два, прежде чем подавиться едой.

Отлично. Надеюсь, он умрет.

— Вы когда-нибудь думали, что это может быть что-то вроде, я не знаю, мастерства? — спрашиваю я, приподняв бровь. — Кроме того, в каком месте они менее русские, чем вы, когда безукоризненно говорят на языке?

— Ты заткнись, Липовский, — огрызается на меня Матвей. — Тебя однажды спас капитан, и ты вдруг стал новообращенным?

Я фыркаю, но ничего не говорю. Его зависть к спецназу очевидна, и любой, включая его головорезов, может это видеть.

— Тебе есть что сказать, содомит? — его тон становится жестче, и мой гнев вспыхивает.

Тем не менее, я восстанавливаю контроль, когда говорю.

— О, ничего. Я подумал, может быть, эта враждебность связана с тем, что ты подал заявку в спецназ и дважды подряд получил отказ.

— Ты черт… — он тянется ко мне, но я пригибаюсь и притворяюсь, что все мое внимание сосредоточено на еде.

Один из головорезов возвращает его вниз, шепча что-то о том, что за нами следят.

Я мило улыбаюсь Матвею, даже когда он становится темно-красным, который может взорваться в любую секунду.

— Они скоро вернутся в свой лагерь, — говорит головорез номер три, пытаясь сменить тему. — Скатертью дорога.

Мое тело замирает.

Они… уходят?

Бросаю взгляд на стол, и, словно зная, что я посмотрю на них, Виктор встречает мой неприветливый взгляд.

Ни он, ни капитан не сказали мне, что уходят.

Странное ощущение сжимает мою грудь, и я хочу потереть ее, но не делаю этого на публике. Я кладу ложку на стол, внезапно теряя аппетит.

Дело не в том, что я не могу продолжать этот темп самостоятельно. Со временем я смогу стать достаточно сильной, чтобы бросить вызов Матвею и победить его.

Но что-то меняется, когда капитана нет рядом.

Да, он суров, неумолим и таинственным образом дестабилизирует меня, но все это меркнет по сравнению с тем, как он подталкивал меня к тому, чтобы стать сильнее.

Он вложил в меня свое время и педагогические способности, чего никогда не делал никто, кроме моей семьи.

И теперь, когда он уходит, я понятия не имею, что делать.

Если бы я только могла быть за тем черным столом. Им так повезло, что он у них капитан. Нашему плевать на нас на индивидуальном уровне. Все, что его волнует, это коллективные результаты. Всякий раз, когда я отстаю, он смотрит на меня так, словно я заноза в его боку.

Болтовня стихает, все встают и отдают честь. Я следую примеру нашего капитана и капитана спецназа, которые входят внутрь вслед за майором и генерал-лейтенантом.

Меня не может не тянуть к Кириллу. Он самый высокий из группы. У него также есть эта мистическая аура, которую невозможно не заметить.

Его целеустремленные шаги съедают расстояние, даже если он остается позади других руководителей. Но почему-то он чувствует себя здесь самой авторитарной фигурой.

К тому же он самый властный.

— Вольно, — говорит наш капитан, как только они все оказываются на трибуне, откуда открывается вид на весь зал.

В комнате эхом разносится коллективное опускание рук, за которым следует гробовая тишина.

— Как вы все знаете, спецподразделение было с нами для совместной подготовки, но она в настоящее время подошла к концу, — объявляет наш капитан полускучным тоном. — Все в курсе, что через два дня часть покинет наш лагерь. Но что не является общеизвестным, так это то, что капитан Морозов был здесь с разведывательной миссией. Он внимательно наблюдал за каждым из вас, изучал ваши файлы, характер, сильные и слабые стороны и умственные способности. Он выбрал пятерых лучших солдат, которые уйдут с его отрядом. Если он назовет ваше имя, сделайте шаг вперед, — он бросает взгляд в его сторону. — Капитан.

Я чувствую, что дышу через соломинку. Мое сердце бьется сильно и быстро, в такт каждому его шагу вперед.

Если меня выберут для участия в спецоперациях, у меня будет лучшая охрана, чем в обычном военном учреждении. Черт, быть ближе к начальству — это верный способ получить информацию о резне моей семьи.

Может быть, если мы с дядей сможем найти людей, стоящих за этим, мы сможем быстрее отомстить и начать новую жизнь.

Может быть, только может быть, мы не застрянем в этой жизни навсегда.

Капитан Кирилл назвал первое имя, крупный мужчина, лучший в нашей части. Он так хорош в рукопашном бою, что даже Матвей к нему не подходит.

Я понимаю выбор, но не могу сдержать легкое поникание в плечах.

Называется второе имя. Далее следуют третье и четвертое. Все являются лучшими членами своих отрядов.

С каждым именем, которое не принадлежит мне, мое сердце падает к ногам. Но я не теряю надежды. Капитан Кирилл не уделил бы мне столько внимания, если бы уже не думал о том, чтобы я присоединилась к его отряду.

Бьюсь об заклад, он не уделял тем, что уже выбрал, того же внимания, что и мне.

Если… он это сделал? Может быть, поэтому он иногда посылал Виктора. Возможно, он предпочитал использовать свое время для лучших кандидатов, таких как эти люди.

Глаза капитана Кирилла бесстрастно изучают толпу, прежде чем останавливаются на мне. Это секунда или всего лишь доля секунды, но этого достаточно, чтобы задушить мое дыхание.

Затем он снова обращается к солдатам.

— Василий Коросов.

Человек, о котором идет речь, делает шаг вперед, и мое сердце сжимается и умирает медленной мучительной смертью.

— Спасибо, капитан… — генерал-лейтенант собирается взять бразды правления в свои руки, но я полностью отключилась.

Я провалилась.

Снова.

Как бы я ни старалась, я не смогла добиться успеха. Я только и делаю, что проигрываю, не в силах никого защитить. Даже себя.

Эта потеря ударила по мне сильнее, чем я ожидала, потому что я действительно работала усерднее, чем когда-либо прежде. Я бросила вызов своим физическим, умственным и эмоциональным ограничениям. Я так усердствовала, что у меня начались судороги.

На прошлой неделе, в наш выходной, я сняла повязку с груди и пошла по этому поводу к врачу.

Она сказала, что это потому, что уровень тестостерона в моем организме слишком высок, и это нарушает мой гормональный цикл. Она сказала мне, что, может быть, лучше переключиться с уколов на таблетки, но это будет означать возобновление месячных, поэтому я отказалась.

И все же я продолжала в том же темпе, к которому привыкла, и выхожу за пределы ментальной клетки, созданной для меня моим разумом.

Этот лицемер Кирилл даже сказал, что мои стрелковые способности — это природный талант. Он также кивнул, когда увидел мою улучшенную физическую карту.

Несмотря на все эти заверения, мне до сих пор нет места в его отряде.

Я хочу задушить его.

Он мог просто уйти. Почему он дал мне надежду, а потом решил не развивать ее?

— Еще кое-что, — говорит капитан Кирилл, застигнув остальных врасплох. — Я знаю, что выбрал только пятерых, но есть еще один участник, который продемонстрировал наибольшие улучшения с тех пор, как я попал сюда, и доказал в действии, что у него правильный менталитет, чтобы присоединиться к группе специальных операций. Александр Липовский, шаг вперед.

Первое, что я вижу, это выражение лица Матвея с открытым ртом, которое напоминает рыбу, вытащенную из воды.

Следующее, что я вижу, это расплывчатость в моем зрении, но я сдерживаю слезы огромной благодарности и триумфа.

Не знаю, как мне это удается, но я делаю шаг вперед и отдаю честь. Я благодарна, что моя рука не дрожит, и я не начинаю рыдать.

Капитан Кирилл встречается со мной взглядом, но в его ледяных глазах нет одобрения. Он действительно холодный человек с камнем вместо сердца.

Генерал-лейтенант поздравляет нас и бла-бла-бла, а я не могу налюбоваться капитаном.

Моим новым капитаном.

Я знаю, что он суров и неумолим. Я знаю, что у него есть склонность заставлять людей чувствовать себя неловко в их собственной шкуре.

Ходят слухи, что он происходит из семьи, которая занимается теневым бизнесом. Черт, даже его зачисление в армию окутано тайной и попахивает необычными обстоятельствами.

Но я готова забыть обо всем этом до тех пор, пока он помогает мне улучшить свою силу.

Я понятия не имею, что ждет меня в будущем, но одно можно сказать наверняка.

Я стану достаточно сильной, чтобы пролить кровь тех, кто убил мою семью.

Глава 5

Саша

— Ты попала в спецназ?

Я киваю, отталкивая несколько камешков, затем медленно, почти смущенно поднимаю голову и смотрю на дядю Альберта.

Он старше моего покойного отца, у него густые брови, круглое лицо, большой нос и заостренные уши. Мои кузены и я называли его толстым эльфом в наши невежественные молодые годы.

Дядя Альберт только отшутился и даже попросил папу и другого моего дядю не делать нам замечаний.

Он был посредником в семье, хранителем счетов и миром, который поддерживал мост между моим третьим непостоянным дядей и моим вспыльчивым папой.

Теперь есть только он и я, чтобы защитить двух других оставшихся членов нашей семьи. И, надеюсь, однажды найду моего брата.

Маленькие ручки тянутся к моему лицу, хватая воздух.

— Саша… Саша…

Я вырываю своего младшего кузена Майка из лап дяди. Ему четыре года, и он единственный выживший из детей дяди Альберта. На самом деле, он мой единственный двоюродный брат, который остался жив.

Майку посчастливилось быть спрятанным матерью в шкафу во время резни. Ценой этой жертвы была ее жизнь, но он, по крайней мере, не видел всей крови. Он ее тоже не помнит, так как ему тогда было всего несколько месяцев.

Я бы отдала свою жизнь, чтобы защитить невинность, сияющую в его светлых глазах. Они переводят все красивое и чистое. Всякий раз, когда я смотрю на него, я вспоминаю смех, приключения и озорство, которые мы с его старшими братьями и сестрами считали само собой разумеющимися.

Только когда я потеряла их около четырех лет назад, я поняла, насколько привилегированными мы были.

Светлые волосы Майка отросли, стали длиннее и гуще, почти съедая его маленькое лицо.

— Тебе нужно подстричься, Мишка.

Он хихикает, а затем хлопает меня по щеке.

— Мужчина, Саша.

— Я? — я говорю своим мужественным голосом, и он начинает хихикать, обнимая меня крепче.

— Ты!

— Мой медвежонок уже такой взрослый, что даже может сказать, как я звучу.

— Ага! Бабушка говорит, что я буду большим мальчиком и помогу тебе.

— Ты сможешь?

Он закатывает глаза с таким настроем для четырехлетнего ребенка.

— Конечно! Ты не можешь сделать это сама, Саша. Ты не Супермен.

— И ты?

— Я им стану. А еще я не дам бабушке плакать каждую ночь.

Мое сердце сжимается, и я поднимаю голову, чтобы оценить реакцию дяди Альберта. Он прислонился к стене старого заброшенного склада, где мы договорились встретиться.

Мне потребовалось несколько часов, чтобы добраться сюда автостопом, но он расположен достаточно далеко от центра Санкт-Петербурга, чтобы никто не мог проследить или найти меня.

Наша связь осуществляется строго через зашифрованный телефон со стороны моего дяди и через записывающее устройство с моей стороны. Я могла бы получить такой же, как у него, но шансы, что его конфискуют военные, намного выше, чем я готова рисковать.

Мрачная тишина ползет по воздуху маленького сарая, когда ледяной беспощадный зимний воздух просачивается из щелей в стенах. Сильный ветер дует и свистит в яростной симфонии.

Четыре года назад мы потеряли семью, социальное положение и бизнес. Нам приходилось скрываться и постоянно перемещаться из одного уголка России в другой. Два года назад нас нашли наемники, подосланные нашими врагами, и как только они узнали, что я еще жива, им почти удалось меня убить, если бы не дядя.

Поскольку мой отец был главой семьи, я единственная живая наследница. Единственная, кто смог собрать свои контакты и восстановить наш бизнес с нуля. Дядя и бабушка сказали, что будет опасно, если они узнают, что я еще жива, поэтому они инсценировали мою смерть, и с тех пор мне пришлось жить как мужчина. С вымышленным именем и прошлым.

Через несколько месяцев после того инцидента я пошла в армию, чтобы выяснить, кто заказал убийство.

У дяди остались там контакты, и он тоже пытается восстановить нашу сеть, но это тяжело, когда наша фамилия в черном списке в России.

— Это правда про бабушку? — спрашиваю я дядю.

Он вскидывает пренебрежительно руку.

— Это сейчас не важно. Тот факт, что ты повысила уровень, имеет значение.

— Разве ты не говорил, что чем выше я поднимусь в звании, тем лучше?

Он торжественно кивает, с трудом отталкивается от стены и сжимает мое плечо, как мой отец сжимал моего старшего брата. От воспоминаний мой желудок скручивается, а дыхание становится глубже и тверже.

— Я горжусь тобой, Саша, — голос дяди Альберта звенит в пустоте моей грудной клетки. — Я знал, что у тебя есть дух воина.

— Я сделаю все для нашей семьи, — и я имею в виду каждое слово. Я была слишком молода и слаба, чтобы остановить предыдущую атаку, лишившую нас всего.

На этот раз все будет иначе.

На этот раз у меня есть шанс сделать что-то еще.

— Я знаю, — он еще раз хлопает меня по плечу, прежде чем отпустить. — Обещай мне, что будешь осторожна и не раскроешь свой пол или личность. Ты в безопасности только тогда, когда ты кто-то другой, Саша.

Я киваю.

— Не приближайся к тому, кто склонен раскрывать твой настоящий пол.

Еще один кивок.

— Я знаю, что ты должна чувствовать себя одинокой, но, если ты заведешь друзей и они узнают, кто ты на самом деле, никто из нас не будет в безопасности. Я могу легко исчезнуть, но не с твоей бабушкой и Майком. Они замедлят меня, и в конце концов мы окажемся в опасности.

— Этого не произойдет. Обещаю.

Стресс последних двух лет, с тех пор, как мы впали в немилость, отразился на его чертах. Я останавливаюсь, смотрю на морщинки в уголках его глаз и замечаю, что он, кажется, постарел лет на десять или больше с тех пор, как все пошло наперекосяк.

С тех пор, как я поступила на военную службу, я избегала посещения, чтобы за мной не следили. Дядя, однако, скован семейными делами — здоровьем и характером бабушки, потребностями и средствами к существованию Майка, а также всеми другими мерами, которые он должен предпринять, чтобы хорошо их скрывать и присматривать за ними.

Я понятия не имею, что бы я делала без него.

Позволив Майку поиграть с застежкой на моем пальто, я наклоняюсь дальше и шепчу.

— Ты узнал что-нибудь об Антоне?

Блеск печали покрывает его лицо, прежде чем он качает головой.

— Прости, Саша.

Мое сердце сжимается, но я выдавливаю улыбку.

— Я уверена, что мы найдем его. Может быть, он покинул страну или континент. Или, может быть, он затаился, зная, что нас ищут.

— Я предлагаю тебе принять во внимание и худшее.

Я яростно качаю головой.

— Нет. Мы не нашли его тело, значит, он жив. Я просто знаю это.

Мой брат не бросил бы меня. Если бы он был мертв, мы бы нашли его труп, но его не было. Я уверена, что он сбежал и ждет момента, чтобы отомстить, как дядя Альберт и я.

Возможно, он был тяжело ранен и нуждается в медицинской помощи. Какой бы ни была причина, я уверена, что Антон там. Где-то.

Он на пять лет старше меня, так что ему сейчас двадцать пять. Наверное, делает все, что в его силах, чтобы выжить, как и мы вчетвером.

Иногда мне было больно, я думала, как он мог нас бросить. Прошло почти четыре года, а первоклассные связи моего дяди так и не смогли найти его следа.

Даже если бы Антон был травмирован, ему не потребовались бы годы, чтобы поправиться, верно?

Если не считать праздной болтовни и веселых звуков Майка, еще одно облако мрачной тишины настигает склад.

Я глажу его волосы, жадно питаясь его яркой энергией. Трудно поверить, что когда-то я была такой, как он — беззаботной, веселой и совершенно не подозревавшей о назревавшей на заднем плане катастрофе. Те времена, кажется, были вечность назад.

— Теперь, когда ты в спецназе, нам придется ограничить эти встречи, — объявляет дядя Альберт.

Мои пальцы останавливаются в волосах Майка, и его отец должен уловить изменение в моем поведении, поскольку он уточняет.

— Это небезопасно.

— Но я могу, по крайней мере, время от времени видеть тебя и Майка, верно?

— Нет, Саша. Если ты покинешь базу, чтобы встретиться с твоими предположительно мертвыми членами семьи, это только потребует внимания. Это последнее, что нам нужно.

Мой подбородок дрожит, и я ненавижу внезапное желание плакать. Рана, которая пульсировала под моей плотью четыре года, грызет и рвет поверхность.

Как будто я снова посреди этой крови. Теряю остатки своей семьи, и ничего не могу с этим поделать.

— Может, раз в несколько месяцев? — я пытаюсь таким слабым голосом, что удивляюсь, как он это слышит.

Дядя снова качает головой.

— Нет, пока ты в спецназе. У них более строгие правила и более сильный интеллект. Я просто рад, что мы все еще можем подкупить судебно-медицинского эксперта и дать тебе некоторые привилегии, но все остальное — темные воды, к которым мы не должны приближаться.

— Тогда, когда я смогу вас увидеть?

— Год или несколько. Зависит от того, сможешь ли ты найти в армии того, кто заказал убийство.

Боль в груди растет и раздувается.

— Он был комендантом, да? Я не смогу подобраться к нему, если меня не повысят несколько раз. На это уйдут годы, если не десятилетия.

— Разве это время того не стоит?

— Дело не во времени, дело в том, чтобы больше тебя не видеть.

— Небольшая жертва.

— А… Бабушка знает о моем будущем отчуждении от семьи?

— Она предложила это.

— Ой, — мои ноги шатаются, и мне нужно все, чтобы устоять на ногах. Я никогда не была любимой внучкой моей бабушки, но она любит меня. В своей строгой, несколько патриархальной манере.

Не секрет, что она предпочитает мальчиков. Девочки — это обуза, средство, которое может принести несчастье и бесчестье их семье, как это сделала моя отчужденная тетка, когда сбежала.

Мне всегда казалось, что бабушка не любит меня за то, что меня спасли четыре моих двоюродных брата, которые все умерли. Ее глаза говорят мне, что она хотела бы, чтобы мы поменялись местами. Но когда я поговорила об этом с дядей Альбертом, он сказал, что я слишком много думаю.

Однако он умеет избегать конфликтов. Конечно, он пытается построить мост между ней и мной. Как он делал с папой и моим третьим дядей.

— Ты все еще одна из нас. Даже если мир знает тебя под другим именем, полом и внешностью, я всегда буду помнить тебя своей Сашенькой.

— Дядя…

— Произнеси свое имя вслух, чтобы никогда его не забыть.

Мои губы дрожат. Это было так давно, что это кажется чужим на моем языке.

— Александра Иванова.

— Саша… Саша… — скандирует Майк у меня на руках, и я улыбаюсь.

Когда дядя Альберт пытается забрать его, он закатывает истерику и отказывается уходить. Он даже объявляет, что не разговаривает со своим отцом.

Я целую его в лоб и приглаживаю его золотую гриву волос.

— Мы еще встретимся, Мишка.

— Но когда?

— Когда ты станешь старше и сильнее и станешь Суперменом.

— Хорошо! — он ухмыляется, его глаза полны очаровательной невинности.

Мысль о том, что я не увижу, как он растет, и не услышу его очаровательного смеха в ближайшем будущем, наполняет меня тяжелым отчаянием.

На этот раз он идет к отцу без особых протестов, и я хватаюсь за его пальто слишком долго, прежде чем целую его в щеку и, наконец, отпускаю.

— Если что-то срочное, пришли мне обычный код, — говорит мне дядя Альберт.

— А как ты со мной свяжешься, если у вас будет что-то срочное?

— У меня достаточно друзей, чтобы добраться до тебя. Не волнуйся.

Я смиренно выдыхаю, когда он натягивает на себя и Майка капюшоны, затем они выходят на морозный воздух. Мой двоюродный брат продолжает махать мне руками и бросать поцелуи, пока видит меня.

В тот момент, когда они исчезают вдали, я сползаю на землю, подтягиваю колени к груди и, наконец, выпускаю слезы.

***

После того, как я прощаюсь с моим дядей и двоюродным братом, меня охватывает калечащее чувство одиночества. Становится так плохо, что мне трудно дышать или думать.

Чтобы меня не допрашивали, я не возвращаюсь сразу на базу. Я сейчас на грани, и могу слишком легко сломаться под давлением.

Обычно в выходной день я делала упражнения для укрепления мышц, но сегодня я сделала перерыв и была так взволнована, увидев дядю и Майка. Я чувствую себя еще более успешной с тех пор, как поднялась в звании.

Оказывается, это продвижение скорее проклятие, чем благословение.

Прошла неделя с тех пор, как я присоединилась к спецподразделению, и, хотя это более интенсивно, чем в моем предыдущем подразделении, я научилась подталкивать себя и постепенно избавляться от своей психической клетки.

В тот момент, когда я осваиваюсь с определенным темпом, капитан Кирилл полностью его ниспровергает. Мало того, у него также есть Виктор в качестве ответственного надзирателя, и он не что иное, как стальная, несгибаемая скала.

Другие солдаты привыкли к нему и его манерам, так что только мне приходится приспосабливаться. Даже новобранцы приспособились лучше, чем я.

Несколько часов я рассеянно брожу по заснеженным улицам. Холод леденит мои слезы, но я все иду и иду. Мои ноги останавливаются перед красивым кружевным платьем у входа в магазин. Кремовый цвет придает элегантность, а кружево придает изделию красивый женственный оттенок.

Мое сердце набухает. Настанет ли когда-нибудь день, когда я снова надену платье?

Я внутренне качаю головой. Даже если у меня будет шанс, буду ли я знать, как двигаться в платье?

Прошли годы с тех пор, как я носила его.

Я неохотно отхожу от магазина и исчезаю в толпе людей. Как только я успокаиваюсь и лучше контролирую свои эмоции, я возвращаюсь на базу.

Я иду с прямой спиной и широкими шагами. Странным образом это дает мне уверенность, в которой я так отчаянно нуждаюсь в моем нынешнем состоянии.

В тот момент, когда я ступаю в спальню, передо мной появляются большие сапоги. Я знаю, кому они принадлежат, прежде чем поднять взгляд, и еще больше выпрямляюсь, прежде чем отдать честь.

— Куда ты ходил, Липовский? — в тишине звучит хриплый голос Виктора.

— Я вышел прогуляться, — технически я это сделала, так что это не ложь.

— Прогулка важнее тренировки, солдат?

— Нет, но у меня выходной.

— Что ты только что сказал?

Мой позвоночник дергается, и я понимаю, что, возможно, облажалась и не должна была так отвечать. Не то чтобы я врала, и нельзя было ожидать, что я буду доступна для тренировок в выходные дни, но кто-то такой жесткий, как Виктор, не понял бы. У него свои взгляды и мнения, и он подобен непоколебимой горе.

Чем-то он мне бабушку напоминает.

— Оставь новичка в покое, Виктор, — другой голос раздается позади меня, прежде чем его владелец останавливается рядом со мной.

Новоприбывший — еще один член отряда. Он выглядит на несколько лет старше меня, сложен как стена, с угловатыми, но странно приветливыми чертами лица.

— Ты, — Виктор указывает на него. — Не лезь в это, Максим.

— Нет, не могу. Ты издеваешься над беднягой, — Максим хватает меня за плечо и буквально вытаскивает обратно.

Я не сопротивляюсь, даже когда чувствую убийственную энергию, исходящую от Виктора.

— Ты уверен, что это была хорошая идея? — шепчу я, когда мы выходим на улицу. Мгновенно мой нос начинает течь, и иглы холода пронзают мою кожу.

Я лучше останусь в подобии тепла внутри, но вряд ли Максим услышит эту просьбу. Он кажется из тех, кто сбивает вас с ног ради какого-нибудь приключения.

— Не бери в голову! Ты этого не знаешь, но Виктор похож на гору, на которую иногда приходится взбираться или просто перепрыгивать, чтобы он перестал быть занозой в заднице, особенно когда у нас есть предлог, например, выходной… Господи, ты такой мелкий, новичок.

Я напрягаюсь, но затем снова заставляю себя расслабиться.

— Меня зовут Александр.

— Я Максим. Я заметил, что на прошлой неделе ты был чопорным и одиноким, а мы не занимаемся этим дерьмом в этом подразделении, — он наклоняет подбородок вперед. — Как насчет того, чтобы повеселиться?

Мы останавливаемся перед полем для… футбола.

Солдаты делятся на две команды по одиннадцать игроков. Концентрация и презрение сияют на их лицах, как будто они на поле боя.

Идет откровенная война. Они не только бьют друг друга, но и наступают друг на друга на искусственном газоне.

Максим, почти не заботясь о жестокой игре, выходит в центр атаки и отбирает мяч. Затем он тактично ускользает из лап нескольких разгневанных игроков.

— Ты и ты. Вон, — он указывает на двух солдат. — Мы с Липовским подменим вас.

При упоминании моего имени почти все внимание переключается на меня. Может, я и не получила от этих парней столько дерьма, сколько от Матвея и его головорезов, но и они ко мне не прониклись. Они держат меня на расстоянии вытянутой руки и почти не обращаются ко мне за обеденным столом.

На самом деле, Максим первый, кто со мной заговорил.

— Все в порядке, — говорю я, чувствуя неприятную энергию. — Я могу смотреть.

— Бред какой то, — все еще держа мяч, Максим приходит за мной, волоча меня в полуудушающем захвате, который перекрывает мне воздух, но я узнала, что парни обычно обращаются друг с другом грубо.

Теоретически я могу бороться с волочением, но на деле не могу. А может быть, просто может быть, не хочу.

Несмотря на протесты моей матери, я играла в футбол со своими двоюродными братьями и братом все время, пока мы росли. Это одна из тех игр, которая занимает особое место в моем сердце.

— Отдай мяч, ублюдок! — кричит кто-то издалека.

— Это Юрий, — говорит мне Максим. — Настоящий ублюдок в этом подразделении. Не спи рядом с ним, Александр, иначе тебя ждет медленная смерть. Он храпит, как умирающая свинья.

Некоторые солдаты смеются и указывают на Юрия, который смотрит на каждого из них.

— Готовы, сучки? — Максим стоит в середине поля, затем, что неудивительно, бросает мяч не в центр, а в сторону нашей команды.

Судя по всему, в этом нет никакой формации. Я не уверена, должна ли я играть в защите, полузащите или нападении. Оказывается, все играют сразу на всех спотах.

Все двадцать два солдата там, где мяч.

Никакие фолы не засчитываются, независимо от того, сколько ударов было обменено. Карточки? Забудьте об этом. Честная игра? Ни за что. На самом деле судья подстрекает команды и обзывает их за то, что они не забили.

Сказать, что это хаос, ничего не сказать.

Это должно быть помечено как боевой футбол, а не обычный.

Тем не менее, мы продолжаем отдавать мяч более агрессивным игрокам другой команды. Они также крупнее, что заставляет нервничать даже смотреть на них, не говоря уже о попытках бороться с ними за мяч.

При одной из наших бесцельных атак я отхожу в сторону и говорю Максиму сделать то же самое. Он поднимает руки и кричит.

— Но мы пропускаем все самое интересное!

— Поверь мне, — говорю я, не сводя глаз с мяча. — Я буду правым, а ты левым. У кого мяч, тот бежит вперед, понял?

— Ну ладно. Лучше бы этот план стоил того, чтобы пропустить действие.

— Стоит, — уверенно говорю я.

Как и ожидалось, игрок другой команды перехватывает мяч и бежит в нашу сторону.

Естественно, все остальные следуют за ним, как стадо. Максим застает врасплох того, у кого мяч, и крадет его.

— Липовский! — кричит он, но я уже бегу к цели. Когда он передает мяч, я его ловлю.

Другая команда с пугающей скоростью бежит ко мне. Я не жду лучшего выстрела, а вместо этого иду вслепую.

Пара тел врезается в меня, и я вот-вот свалюсь с ног, но нет.

Те, кто напал на меня — мои товарищи по команде, и они поддерживают меня, аплодируя во все горло.

Я забила.

Святое дерьмо. Я забила.

Максим трясет меня за плечи, затем хватает голову.

— Я знал, что ты подойдешь, Александр.

Я впервые улыбаюсь с тех пор, как попрощалась с дядей Альбертом и Майком.

— Можешь звать меня Сашей, — говорю я ему.

— Зови меня Макс, — он хватает меня за плечо и смотрит на остальных. — Я готов пойти на жертвы, чтобы привести в команду бомбардира.

Они ругают его за это заявление, а он просто обзывает их, а потом они все друг друга подкалывают.

Некоторые солдаты хлопают меня по спине, другие приветствуют меня на борту, и даже члены другой команды показывают мне большие пальцы.

Означает ли это, что я сломала лед между нами?

Я… наконец-то принадлежу этому месту?

Моя улыбка дрогнула, когда мой взгляд столкнулся с ледяным взглядом. Иногда мне кажется, что я смотрю на кусочек Северного Ледовитого океана.

Капитан Кирилл.

Всю последнюю неделю он в основном игнорировал мое существование. Виктор был тем, кто наблюдал за моей индивидуальной тренировкой, пока отдавал приказы издалека.

На секунду я думаю, что, может быть, он наблюдает за игрой, но его руки скрещены, и его взгляд падает на меня.

Так пугающе.

Мое сердце почти выпрыгивает из грудной клетки. Я думаю, что проблема во мне. Иначе с чего бы мне чувствовать, что он сдирает с меня кожу и раскрывает все мои секреты?

И почему-то мне кажется, что он вполне способен на это.

Реальность ситуации поражает меня тогда. Капитан Кирилл, может, и делает меня сильнее, но он также и опасен.

Опасность, которая поглотит меня заживо, если я не буду держать карты прижатыми к груди.