Кровь на эполетах

16.

Если полководцем Александр I был никаким, то в государственных интригах разбирался блестяще. Операцию с Польшей он провернул ловко. Для начала собрал бывшее правительство Герцогства Варшавского и объявил свою волю: польскому государству не бывать, а его земли отходят Пруссии – те их них, что до 1807 года этому государству и принадлежали.

Ответом шляхты стало восстание. Сразу в нескольких городах бывшего герцогства случились разрозненные, но отчаянные нападения на русские гарнизоны. Возглавляли отряды инсургентов бывшие офицеры армии Наполеона – те самые, кого «светлые» головы в окружении царя предлагали взять на русскую службу. Успеха восстание не имело. Во-первых, отряды были малочисленными, во-вторых, нападения ждали – Багратион дал войскам соответствующий приказ. Бунт подавили быстро и жестко. Уцелевших главарей повесили, сошек помельче отправили по этапу во глубину сибирских руд. После чего царь собрал магнатерию и со скорбным выражением лица объявил, что глубоко разочарован неблагодарностью польской знати. Он-де проявил доброту и великодушие, приказав армии не чинить насилия и грабежей на территории бывшего герцогства, не желая уподобляться полякам, которые творили бесчинства на русских землях. И что же? Ответом стал подлый удар из-за угла. Погибли русские солдаты и офицеры. А раз так, то имущество организаторов и вдохновителей мятежа – в число вдохновители записали всех магнатов – будет конфисковано в пользу пострадавшей стороны, то есть Российской империи.

В поместья и дома знати отправились специальные команды, которые вывезли оттуда все ценное, оставив голые стены. Забирали провиант, скот – все, до чего дотянулись. А вот крестьян и их небогатый скарб не тронули. Во-первых, брать почти нечего, во-вторых – зачем? Специальным указом царь объявил, что православный люд или тот, кто готов перейти в православие, может переселиться в Россию. Желающие получат в собственность землю – по десятине[89] на члена семьи, волю, освобождение от податей на 10 лет и по пять рублей подъемных. Безлошадным дадут коня, совсем скудным – корову, заодно окажут помощь в переезде.

Указ всколыхнул польских крестьян. Как ни плохи были отдельные русские помещики, но в сравнении с панами они выглядели ангелами. Шляхта к «хлопам» относились хуже, чем к скоту. А тут земля и воля! Пусть в другом государстве, но не в немецком же! Язык близок, бог один, а креститься справа налево или наоборот, щепотью или ладонью – дело десятое. Что на латинском языке мессу слушать, что на церковно-славянском обедню – без разницы. В специально открытые вербовочные пункты повалил народ. Организовать переселение царь поручил генерал-интенданту русской армии Канкрину, и Егор Францевич блестяще справился с задачей. Крестьян предполагалось селить на белорусских землях в конфискованных имениях польских магнатов. Многие из них поддержали Наполеона – ну, и расстались с собственностью. Война не пощадила их поместья, крестьяне большей частью умерли от голода и болезней. Александр не страдал благотворительностью: эти земли перешли в собственность монаршей семьи, так что облагодетельствовал он, прежде всего, самого себя. Деньги для выплаты подъемных, лошади и другой скот брались из конфиската. Все сделали грамотно. Весной к новому месту жительства отправились мужчины. Их задачей было вспахать и засеять свободные земли. Пусть яровыми – они менее урожайные, чем озимые, но зато весь хлеб останется крестьянам – подати-то платить не нужно. Подтянувшиеся семьи засадят огороды – голодать не будут. Переселенцев заселяли в опустевшие избы; там, где их не хватало, отрывали землянки. Перебьются по первости, далее отстроятся. Местным властям было велено всячески в том помогать – в частности, выделить строевой лес.

В считанные месяцы селения в восточных землях герцогства обезлюдели – переселение начали с них. Следом пришел черед центральных областей. Тут всполошились пруссаки. Здесь захватывают земли не для того, чтобы прирасти территориями. Чем больше подданных, тем больше поступления в казну и богаче государство. Переселенческую программу остановили, но к тому времени из Польши уехали не менее 50 тысяч «хлопов». Считая с семьями – четверть миллиона человек. Если учесть, что в бывшем герцогстве до войны проживало около 2,5 миллионов – серьезный удар по экономике.

Пребывать во взбудораженной восстаниями Польше царь не пожелал, и двор переехал в Берлин – вернее, Потсдам. Фридрих Вильгельм выделил Александру свой дворец Сан-Суси. Время монархи проводили весело: балы, смотры войск – русских и прусских попеременно, балет, опера, охота… На офицеров обеих армий пролился дождь наград: Фридрих Вильгельм жаловал прусские ордена русским, Александр – российские пруссакам. Мне неожиданно перепал орден Черного Орла – голубой крест на оранжевой ленте. Вручая его, Фридрих Вильгельм нарушил устав ордена: эта высшая награда Пруссии полагалась аристократам с прямым дворянским происхождением от восьми предков, чего у меня и близко не имелось. Но король так ненавидел Бонапарта, которого мы грохнули, что наплевал на эти обстоятельства. Перепало и от англичан – орден Бани, я стал почетным рыцарем-командором. На Большой Крест британцы не расщедрились – чином не вышел. Вот был бы генералом… У англичан насчет этого пунктик – любая награда строго по чинам. Может, оттого, что они офицерские патенты продают, причем официально. Мало заплатил – и всего лишь лейтенант, дал больше – и полковник. Нация торгашей… Придуманные мной пули для штуцеров англичане получили, о чем мне довольно сообщил их посланник при русском дворе граф Кэткарт. Ну, и хрен с ними! Это вы еще про пули Минье не знаете, а они куда лучше. Англичанин и вручил мне орден, а вот денег не дал. Жлоб. Ну и ладно, нас и в России неплохо кормят.

Великосветская жизнь раздражала меня невероятно. Все эти поклоны, расшаркивания, строгое следование этикету. Советов моих царь больше не спрашивал, да и что я мог ему сказать? История изменилась кардинально, и мои знания, принесенные из своего времени, превратились в труху. Дворы веселились, противостоящие армии копили силы, готовясь к предстоящему сражению, а я тосковал. Из-за этого близко сошелся с государыней. У беременной императрицы проявились симптомы позднего токсикоза – достаточно редкое заболевание, в отличие от раннего. Обычно встречается у женщин старше 35 лет. Елизавета Алексеевна была моложе, однако нервная обстановка, неправильное питание, пребывание в душных помещениях… Лейб-медики обоих дворов не смогли помочь, и государыня вспомнила о Руцком. Я назначил строгую диету, прогулки на свежем воздухе и прочую нелекарственную терапию. Елизавета, будучи немкой, выполнила рекомендации скрупулезно и почувствовала себя лучше. После чего попросила супруга на время беременности прикомандировать графа к ней. Царь охотно согласился: желаниям супруги он потакал, ну, а граф ему на хрен не сдался. Теперь вместо балов и приемов я проводил время с императрицей: следил за ее здоровьем, сопровождал в прогулках по замечательному парку Сан-Суси, развлекал беседами. Меня даже допустили к монаршему столу – невероятная честь для безродного. Правда, пришлось перейти на диетическое питание – не просить же жареного барашка, в то время как государыня ест молочные кашки, но это не напрягало. Я был рад тому, что не приходится торговать лицом на пышных приемах, ловя на себе завистливые и неприязненные взгляды придворных. Мое возвышение многим не нравилось.

Елизавета оказалась милой и приятной женщиной. Мы много беседовали – и не только о медицине. Она расспрашивала о войне, жизни за границей (здесь я, как мог, переводил разговор на другие темы), дочке, женитьбе. Удивилась, узнав, что Груша подвизалась в лазарете для раненых. Как можно?

– Помяните мое слово, государыня, – ответил я, – придет время, и из числа женщин появится много достойных лекарей. Они к этому очень способны, поелику умны, прилежны и милосердны. Только наша косность не позволяет сегодня обучать их медицине. В нашем представлении женщина должна хранить семейный очаг и рожать детей. Но, во-первых, не всем выпадает такая возможность. Во-вторых, женщина может прекрасно совмещать эти занятия. Будь моя воля, я б открыл в России лекарское училище для дам.

– И кого бы стали туда принимать? – полюбопытствовала императрица, которой понравился комплимент женщинам.

– Тех же бесприданниц. Сколько их в дворянских семьях! Сегодня они чахнут, никому не нужные – даже родным[90]. А теперь представьте: их обучили лекарскому делу, тому же акушерству. Общество получит пользу, сами акушерки – цель в жизни и доход, за счет которого смогут содержать себя и помочь родным. Возможно, обретут семейное счастье. Ничего необычного в участии женщин в родовспоможении нет. У тех же крестьян и мещан имеются повивальные бабки, да и купцы их зовут. Не каждый может пригласить акушера, да и мало их.

Почему я выбрал дворянок? Потому что только они в России обучены грамоте. Почему акушерство? Другой специальности учить женщин не позволят, а мужчины не пойдут. Что говорить, если и я тут официально не лекарь – диплома-то нет.

– Вам приходилось принимать роды? – спросила императрица.

– Да, государыня, – подтвердил я.

Если работаешь в скорой помощи, рано или поздно примешь ребенка в карете – не всех рожениц удается довезти вовремя. Некоторые беременные тянут до последнего. В период моей работы в ФАП-е как-то принял роды в акушерском пункте – скорая не смогла пробиться по занесенным снегом дорогам.

– Не предполагала, что военные лекари этим занимаются, – удивилась Елизавета Алексеевна.

– Я не всегда был военным, государыня. С вашего позволения, дам совет. Когда придет время рожать, потребуйте от лейб-акушера, чтобы он тщательно вымыл руки с мылом. Пусть облачится в полотняный халат, тщательно выстиранный и проглаженный утюгом. Простыни должны быть такими же. Это убережет вас от родильной горячки, а младенца – от лихорадки.

– Вот как? – заинтересовалась императрица. – Мы, пожалуй, сделаем по-иному. Роды примете вы.

– Я?.. А как же лейб-акушер?

– Такова моя воля! – отрезала она. – Не смейте перечить!

Пришлось подчиниться. Это случилось в конце мая – ребенок появился на свет преждевременно. Тем не менее, роды прошли легко, мальчик оказался здоровеньким, хотя, конечно, не добрал веса. Наверстает. Царь в это время танцевал в Берлине на очередном балу. Вызванный гонцом, он примчался в Сан-Суси к шапочному разбору: роженица и младенец, чистые и довольные, уже спали каждый в своей кровати. Императрице я дал лауданум – все равно ребенка не кормить, здесь это не принято, а новорожденные, если не едят, то спят. Я уже без халата, в мундире и при шпаге дежурил у постели роженицы. Шпага – это чтобы отгонять придворных, которые лезли в спальню, аки мухи на дерьмо. Дескать, имеют право засвидетельствовать почтение и поздравить государыню. Бациллоносители трипперные… Пообещал проткнуть любого, кто переступит порог, не разбирая чинов и титулов. Угомонились.

Царь в бальном мундире ворвался в спальню и подбежал к нам.

– Поздравляю с наследником, ваше императорское величество! – сказал я, вскочив со стула.

– Как… они? – задыхаясь от волнения, спросил Александр.

– Здоровы, спят. Все прошло как нельзя лучше. Там, – я указал на маленькую кроватку, богато изукрашенную золоченой резьбой, – мальчик. Здесь – ее императорское величество.

Поколебавшись, Александр первым делом подошел к кроватке ребенка, некоторое время смотрел на него, затем склонился и осторожно коснулся губами лобика младенца. Вернувшись к кровати, поцеловал жену. Затем взял меня под локоть и отвел к двери.

– Жалуются на вас, граф, – сказал вполголоса. – Угрожали убить каждого, кто посмеет войти к государыне.

– Всего лишь охранял ее покой, – отмазался я. – Ее императорское величество нуждалась в отдыхе.

– А еще лейб-акушера к роженице не допустили, – сощурился он.

Ага, настучал немец. Небось, на лестнице царя перехватил.

– Такова была воля ее императорского величества, – поклонился я.

– Это она велела вам взять акушера за ворот, вытащить за дверь и пригрозить заколоть шпагой, если вздумает воротиться? – улыбнулся царь.

– Извините, ваше императорское величество, – вздохнул я. – Но что оставалось делать? Этот немец лез к ее величеству с грязными руками и в мундире, полном микробов. Я предложил ему вымыть руки и надеть чистый халат. В ответ он пренебрежительно заявил, что лучше знает, как следует принимать роды.

– Что такое микробы? – заинтересовался Александр.

– Мельчайшие крохотные существа, которые обитают вокруг нас. Можно рассмотреть только в микроскоп. Попадая в рану, могут вызвать воспаление – вплоть до заражения крови. Потому роды надлежит принимать в чистой одежде, проглаженной утюгом, руки не только тщательно вымыть, но и протереть спиртом. Если акушер этого не знает, то следует гнать его в шею! Убьет мать и ребенка.

– Забываю, что вы лекарь, – вздохнул царь. – В это трудно верить, глядя на ваш мундир и ордена. Ладно, с акушером сам поговорю. Вы принесли мне великую радость, граф. Что хотите в награду?

– Позвольте после войны открыть лазарет для рожениц и акушерское училище для женщин.

– Странное желание, – удивился он. – Почему для женщин?

– Они к этому способны. К тому же роженице легче с дамой-акушером, не будет стесняться. Ее величество, – я кивнул на постель, – одобрила.

– Если такова воля супруги, не возражаю, – развел он руками. – Но это не награда, Платон Сергеевич. Как понимаю, лазарет и училище собираетесь содержать за свой кошт?

– Именно так.

– Тогда жалую вам десять тысяч душ из казны.

– Благодарю, ваше императорское величество, – поклонился я.

– А теперь идите, Платон Сергеевич, – сказал он. – Хочу побыть с сыном и супругой. И постарайтесь никого не заколоть за дверью.

Он улыбнулся и пошел к постели…

15 июня объединенная армии России, Пруссии и Швеции (последняя присоединилась к коалиции в последний момент) форсировала Эльбу и подошла к Лейпцигу. По иронии судьбы, именно здесь, как и в моей реальности, должна была состояться грандиозная битва. Переправа через реку прошла без сучка и задоринки. Я подсказал Багратиону, как навести мост из заранее подготовленных понтонов, которые соединяют в цепь на своем берегу, а затем течение разворачивает ее поперек реки. Князь опробовал метод на Шпрее, убедился в его эффективности и отдал соответствующий приказ. Переправы наводили русские саперы. Наплавных мостов построили несколько – в тех местах, где французы нас не ждали. Первой на левый берег реки перешла кавалерия, следом двинулась пехота и пушки. Поняв, что его обыграли, Даву отвел войска к Лейпцигу, где и укрепился, заняв господствующие высоты. 21 июня обе армии встали друг против друга и принялись готовиться к сражению, которое обещало стать кровопролитным. Войска коалиции под командованием Багратиона (считай, Александра I) превосходили французов численностью, но уступали им в плане организации и дисциплины. Разноязыкая армия, где пруссаки и шведы подчинятся Багратиону номинально. Захотят – выполнят приказ, не захотят – саботируют, и что ты им сделаешь? Нажалуешься Фридриху Вильгельму или Бернадоту[91]? Ну, погрозят они пальцем виновнику, возможно, отберут какой-то орденок, но битва-то проиграна.

На душе у меня было погано: крови прольется море. В моей реальности французы под Лейпцигом потеряли около 70 тысяч человек, включая пленных, союзники – около 54 тысяч ранеными и убитыми, из которых 23 тысячи – русские солдаты и офицера. Получил смертельное ранение генерал-лейтенант Неверовский, были убиты еще семь генералов. В русской армии царила мрачная решимость: все собирались драться, но подъема, который имелся в России, не наблюдалось. Воспользовавшись паузой, я навестил свой полк, где по-прежнему числился командиром. Так здесь принято: служишь в Свите, но по спискам – в полку.

Услышанное от Спешнева встревожило. Полк собирались использовать как обычный егерский. То есть ставить в линию, стрелять по колоннам французов, а потом идти в штыки. Представляю потери… Мой бывший батальон – де-факто спецназ в этом времени. Бросить его в рукопашную – идиотизм. Только начальство не убедишь. Кто станет слушать майора, пусть даже из Свиты императора? Сходить к Багратиону? Пошлет. Он все понимает, но царь требует победы – решительной и безоговорочной. Тут не до какого-то полка.

Офицеры ходили мрачными, и я предложил Спешневу посидеть, как бывало. Он согласился. Быстро организовали стол. Провианта хватало – пруссаки поставляли его бесперебойно. Кое-что прикупили у маркитантов. Нашлось, что выпить и закусить. После пары тостов я взял гитару:

Лица старших офицеров посуровели, у юных прапорщиков – наоборот, приобрели мечтательное выражение. Сейчас добавим:

Офицеры заулыбались. Пою припев и завершаю:

– Умеете вы настроение поднять, Платон Сергеевич, – сказал Спешнев, когда я смолк. – Что ж: последний – так последний! – он сжал кулак.

– Хотел быть завтра с вами! – вздохнул я. – Только не позволят.

– Вам нельзя, – покачал головой Синицын. – Мы сгинем – невелика потеря, а вот вы у России такой один. Сколько уже сделали! Говорят, даже наследника у государыни приняли.

– Было дело, – кивнул я. – Ее императорское величество так пожелала.

– А еще немца-акушера пинками от государыни прогнали, – продолжил Потапович.

Надо же! И здесь знают.

– Пинать не пинал, но за шиворот волок, – признался я. – А вот нечего к русской императрице с грязными лапами лезть!

Офицеры захохотали.

– Какой он, наследник? – спросил Синицын.

– Младенец как младенец, – пожал я плечами. – Ест, спит, пачкает пеленки. Даст Бог, вырастет умным и здоровым.

– Сохрани его Господь! – перекрестился Синицын. Другие офицеры поддержали. Любят здесь царя, это не в двадцатом веке.

Из полка я вернулся в приподнятом настроении, но мне его мгновенно испортили.

– Где вас носило, граф?! – раздраженно напустился на меня царь, к которому меня потащили сразу по прибытии.

– Навестил свой полк, – ответил я. – Счел нужным сделать это перед сражением.

– Ваша обязанность – неотлучно находиться при моей особе! – отрезал Александр. – Почему вас должны искать?

– Виноват, ваше императорское величество! – поклонился я.

– Ладно, – махнул он рукой. – Слушайте меня. Даву, едва выслушав наши предложения, приказал отправить парламентеров обратно. Не вышло у них. Помнится, вы выказывали желание говорить с маршалом?

– Точно так, – подтвердил я.

– Вот и поезжайте! Если примет…

– Что могу ему обещать?

– Что угодно – в рамках разумного, конечно. Главное: пусть откажется от сражения. Багратион, прусские и шведские генералы не уверены в успехе – неприятель силен.

Понятно: у царя Аустерлицкий синдром. Тогда он грубо вмешался в управление войсками и потерпел поражение. Хлесткий удар по самолюбию. Не хочет ходить со славой битого императора.

– Мы позволим Даву беспрепятственно уйти в Париж и не станем преследовать, – продолжил Александр. – Сами встанем на границах, намеченных в наших предложениях. Французы не желают их признавать миром – посмотрим, что запоют, когда увидят наши армии.

Это кто ж такой «умный» совет царю дал? Если Даву вернется в Париж, отказавшись от сражения, его отдадут под суд. Маршал на такое ни за что не пойдет. А морковку ему предложить? Большую и сладкую? Не додумались?

– Разрешите отправляться, ваше императорское величество?

– Поезжайте, Платон Сергеевич! – кивнул царь. – Помогай вам Господь! – он перекрестил меня. – И знайте: убедите маршала – быть вам генералом. А еще за мной орден Андрея Первозванного.

М-да, крепко у Александра подгорело. Высший орден Российской империи! В штабе раздобыл белый флаг, сел на Каурку и отправился к французским аванпостам. На одном из них меня и остановили.

– Я офицер Свиты русского императора, – пояснил подошедшему лейтенанту. – Мне нужно видеть генерала Маре.

– Назовите ваше имя! – потребовал француз.

– Платон.

– И все? – удивился он.

– Этого достаточно. Генерал хорошо меня знает. Более того: будет рад видеть.

Пусть лейтенант думает, что я французский шпион в русском лагере. Не убедил: лицо офицера выразило сомнение.

– Генерал в городе. Это далеко, – буркнул он.

– Можете взять мою лошадь. Будет быстрее.

Я спешился и протянул повод французу.

– Ждите, мсье! – кивнул он, взобрался в седло и ускакал.

Ждать пришлось где-то час. Я маячил перед аванпостом, размышляя: приедет ли Маре? Вдруг прикажет приколоть посланника и закопать по-тихому? А вместе с ним – и неудобную для себя тайну. А так нет человека – нет и проблемы. Скажет солдатам: этот гад застрелил Наполеона, режь его! – и кирдык. Остается уповать на профессиональное любопытство француза.

Солдаты на посту не спускали с меня глаз. Дружелюбия в их взорах не читалось. Такие ткнут штыком – и не поморщатся. Побегу – пристрелят… Маре появился, когда я уже приготовился к худшему. Спрыгнув с лошади, он быстрым шагом подошел ко мне и отвел в сторону.

– Вы с ума сошли, господин посланник! – прошипел вполголоса. – Зачем явились? Если в лагере узнают, что я разговаривал с убийцей императора…

– Я не назвал своей фамилии, а в лицо меня не знают.

– Что вам нужно?

– Поговорить с Даву.

– Зачем?

– Я сделаю ему предложение, от которого он не сможет отказаться.

Он насупился.

– Если вы решили шантажировать нас известными вам обстоятельствами…

– За кого вы меня принимаете, генерал? – в свою очередь возмутился я. – Те бумаги, если речь о них, давно сожжены, а пепел развеян. К тому же я дворянин – более того, граф. У меня есть сведения, которые маршалу, как я полагаю, будет интересно услышать. Не забывайте, что я из будущего. Решение в любом случае останется за вами.

– Хорошо, – сказал он, подумав. – Едем. Только мне придется завязать вам глаза. Офицеру вражеской армии нельзя видеть наши позиции.

Я кивнул. Раз завязывают – убивать не собираются. Так и трясся на Каурке где-то с полчаса, ничего не видя. Наконец, копыта застучали по мостовой, и повязку сняли. Мы въехали в Лейпциг. Маре отконвоировал меня к зданию с башней – как я понял, к ратуше, там мы спешились и поднялись на второй этаж. В приемной генерал оставил меня на попечении адъютантов, с любопытством воззрившихся на меня, а сам скрылся за высокой дверью. Обратно появился скоро.

– Заходите, граф! – пригласил, указав на открытую дверь. Мы вошли. Даву встретил нас, сидя за столом, заваленным бумагами. Выглядел он усталым.

– Бонжур, ваша светлость! – поклонился я.

Он в ответ окатил меня хмурым взглядом.

– Если вы пришли, граф, чтобы убедить нас отказаться от сражения и уйти во Францию, то напрасно тратите мое время, – сказал он, наконец. – Генерал уговорил меня принять вас, сказав, что вы принесли интересные сведения. Слушаю.

– Предлагаю капитуляцию вашей армии и Францию в границах 1792 года! – выпалил я.

– Что?! – он вскочил. – Вы посмели явиться ко мне с этим? Вы наглец, господин посланник! Помнится, в Москве я обещал вас расстрелять. Пришло время исполнить обещание.

– Сначала выслушайте, – поспешил я. – Приговоренный к казни имеет право на последнее слово.

– Хорошо, – сказал он, опускаясь в кресло. – У вас пять минут.

– Для начала вопрос: что случается с государством, армия которого капитулировала?

– Обычное дело, – пожал он плечами. – Его территорию займет противник. Ограбит население, обложит государство контрибуцией. Может свергнуть прежнего монарха и поставить своего. Или аннексировать земли.

– А теперь факты, ваша светлость. Аннексия Франции России не нужна – у нее достаточно своих земель. В моей реальности русская армия во Франции никого не грабила и ничего не разрушала. За все платила. Когда русские возвращались домой, их провожали с цветами.

Даву насупился. Ага, забрало. Вспомнил, как вели себя французы в России?

– Теперь о власти. Давайте представим: вы вручаете шпагу моему императору и тут же получаете ее обратно. Две армии встают плечом к плечу и отправляются в Париж. Там Сенат низлагает Регентский Совет и отправляет семейство Бонапартов туда, где ему самое место – пасти коз на Корсику.

Уголки губ маршала тронула улыбка. Угадал. Достали тебя Бонапарты.

– Вместо прежнего Совета регентом при малолетнем императоре Наполеоне до его совершеннолетия становится лучший маршал империи, герцог Ауэрштедский, князь Экмюльский Луи-Николя Даву. Мой император и регент подписывают договор о вечном мире, после чего русская армия отправляется домой.

– Полагаете, Сенат утвердит мое назначение? – сощурился маршал.

– А куда он денется? Если под окнами встанет Старая гвардия с ружьями и примкнутыми штыками – проголосуют единогласно, – заверил я. – Можно и пушки прикатить. Хотя, думаю, излишне. Ваше назначение Париж встретит с радостью. На улицах будут танцевать.

– Ваш император согласится сохранить трон за сыном Бонапарта?

– Почему бы нет?

– Британцы хотят видеть Бурбонов.

– Разве Англия победила в войне? Сколько лет они возятся в Испании? Чья армия стоит сейчас у Лейпцига? Решать будет русский император, а он не сторонник Бурбонов. Эта династия сойдет со сцены. В моем мире так и произошло. Последним императором Франции был племянник покойного Бонапарта Наполеон III.

В глазах Даву мелькнуло удивление. Ну, да, я об этом ранее не говорил.

– Хорошо, – сказал он, подумав. – Пусть так. Но границы 1792 года… Регентскому Совету ваш император обещал другое.

– Границы можно обсуждать, – не стал спорить я. – Это мое личное предложение. Император, отправляя меня к вам, не давал строгих инструкций. Почему предлагаю это условие? У Франции не останется врагов. В моем мире, утвердившись в старых границах, она получила мирную передышку на несколько десятилетий. Благодаря чему успешно развивалась и стала могущественной державой на континенте. Зачем вам нищие княжества и герцогства, за которые вдобавок придется воевать? На планете полно земель. В девятнадцатом веке европейские государства будут богатеть за счет колоний. Посмотрите на Британию. Что бы она значила без Индии и других земель за океаном? Впрочем, можете поступить, как вам заблагорассудится.

– Подождите в приемной! – велел маршал. – Мы с генералом обсудим ваше предложение.

Ждать мне пришлось больше часа. Адъютанты поглядывали на меня, но разговор не заводили. Я, в свою очередь, не стремился. Внутренне переживал случившийся разговор. Я прошел по лезвию ножа. Или еще нет? Стукнет Даву моча в голову, и за мной придет расстрельная команда. Кирдык посланнику. Груша останется вдовой, Маша осиротеет…

Мои грустные мысли прервал Маре.

– Зайдите, граф! – сказал, растворив дверь кабинета.

Я подчинился.

– Передайте это вашему императору, – маршал протянул мне пакет. – На словах: в семь утра жду ваших парламентеров. Следует обсудить церемонию. Генерал вас проводит.

Неужели срослось? Ай да Платон, ай да сукин сын! Я забрал пакет, сунул его в сумку на боку и пошел к двери.

– Погодите, граф! – окликнул маршал.

Я встал и повернулся.

– Император Наполеон II… Каким он был в вашем мире?

– Унаследовал от отца ум и отвагу, – ответил я. – Из внешности – только нос. Очень красивый юноша – стройный, с тонкими чертами лица. Его с матерью отправили в Вену, где мальчик рос, никому не нужный. Умер в двадцать один год от туберкулеза. Многие, однако, сочли, что принца отравили – слишком многим мешал. Ибо его имя могло поднять народы в Европе.

– Этот туберкулез… Вы сможете его вылечить?

– Вылечить – нет, здесь не существует нужных лекарств. Но я знаю, что делать, дабы им не заболеть. Это и вам нужно, ваша светлость – в моем мире вы умерли от туберкулеза.

– Хорошо, – торопливо кивнул Даву. – Мы поговорим об этом позже.

Глаза мне на обратном пути не завязывали, из чего следовало, что врагом более не считают. Это получило подтверждение за аванпостом.

– До свиданья, граф! – Маре протянул мне руку, которую я охотно пожал. – Знайте: если все сбудется, в моем лице у вас появится верный друг.

– Буду счастлив им стать, господин генерал! – церемонно поклонился я и поскакал к себе.

День клонился к закату. В приемной Александра меня встретил знакомый адъютант.

– Его величество занят, – ответил в ответ на просьбу доложить. – У него главнокомандующий и генералы. Обсуждают завтрашнее сражение.

– Сообщите, что прибыл Руцкий с пакетом от Даву, – настоял я.

Он поколебался, но скользнул в дверь кабинета. Скоро появился обратно и предложил заходить. Я шагнул за дверь. Кабинет был ярко освещен, в глазах зарябило от обилия золотого шитья на генеральских мундирах. Присутствующие с любопытством уставились на меня. Я подошел к Александру и протянул пакет.

– От маршала Даву.

Царь взял пакет, сломал печати, развернул бумагу и впился глазами в текст.

– Что?! – удивленно воскликнул он минуту спустя. – Французы согласны капитулировать?

Генералы изумленно загомонили.

– Это правда, граф? – Александр посмотрел на меня.

– Пакет вручил мне лично маршал. Перед этим мы имели беседу. Я предложил ему капитулировать, он согласился. На определенных условиях.

– Ах, да! – царь углубился в чтение. – Все свободны! – объявил, закончив. – Обсуждать завтрашнее сражение не имеет смысла. Попрошу остаться вас, граф, – он посмотрел на меня. – И еще вас, Карл Васильевич.

Когда генералы вышли, Александр протянул Нессельроде письмо Даву. Тот принялся читать. Царь ждал с выражением нетерпения на лице.

– Что скажете, Карл Васильевич? – спросил, когда Нессельроде закончил.

– Англичане будут против, – ответил будущий министр иностранных дел. – Они хотят видеть на французском троне Бурбонов.

Вот же англофил! Или хочет угодить царю: тот с британцами дружит.

– Ваше мнение, Платон Сергеевич? – спросил Александр.

– У нас есть возможность завершить кампанию с великой славой и пользой для России, ваше императорское величество, – решительно сказал я. – Мы несли основную тяжесть войны, пока британцы сидели на своем острове. Нам и решать. Англичане получат отмену континентальной блокады, из Испании и германских земель французы уйдут – чего ж им больше? Если станут возражать, можно предложить им завершить кампанию самим. Будет любопытно посмотреть, что выйдет.

– Не любите вы англичан, – покачал головой Александр.

– Я не люблю всех, кто пытается нанести вред моему Отечеству, ваше императорское величество. Почему русские солдаты и офицеры должны умирать за интересы британцев? Если им так дороги Бурбоны, пусть выделят им земли на своем острове. Или где-нибудь в Индии.

– Только не скажите это графу Кэткарту! – погрозил мне пальцем царь. – Мне предстоит неприятный разговор с ним. Хотя признаю вашу правоту – интересы России важнее. Что по поводу остальных условий маршала? – повернулся он к Нессельроде.

– Он просит даже меньше, чем мы предлагали Регентскому Совету – Австрийские Нидерланды и несколько германских герцогств.

Ага, Даву все же не удержался от территориальных претензий. Ну, это его проблемы. Австрийские Нидерланды, к слову, – будущая Бельгия, Брюссель отойдет к французам. Может, через двести лет оттуда не будут учить нас, как жить?

– Принимается, – кивнул Александр.

– В семь утра Даву ждет наших парламентеров, – сказал я. – Намерен обсудить церемонию капитуляции.

– Я знаю, кому это поручить, – кивнул царь. – Отдыхайте, Платон Сергеевич! Вы сегодня сделали много больше, чем я ожидал. Постарайтесь раздобыть к утру генеральский мундир. Орден за мной.

Я поблагодарил и вышел.

Что вам рассказать про следующий день? У придворных хроникеров получилось бы лучше. А так… Полдень. Стоит ясная и солнечная погода. Войска двух армий выстроены шпалерами друг против друга. В передних рядах русской стороны – гвардия, в том числе и мой полк. Широкий коридор между войсками. По нему навстречу друг другу рысят две кавалькады всадников. Впереди нашей скачет Александр, французскую возглавляет Даву. Оба на белых жеребцах. Сблизившись на десяток шагов, кавалькады замирают, царь и маршал спешиваются и идут друг к другу. Останавливаются на расстоянии шага, Даву что-то говорит, извлекает из перевязи золотую шпагу и с поклоном протягивает царю. Александр берет ее, после короткой речи возвращает маршалу, затем неожиданно для всех заключает Даву в объятия. В этот миг обе армии завопили. Французы кричали: «Вива Император!», русские: «Ура!». До всех окончательно дошло: войне – конец, вернемся домой живыми. Многие не сдержали слез, я – тоже…

Затем были смотр войск и торжественный обед бывших неприятелей, на который пригласили и генерала Руцкого. Спасибо Паскевичу: у него нашелся запасной генеральский мундир, а фигурами мы схожи. Иван Федорович был рад оказать услугу шефу Лейб-гвардии Белорусского егерского полка – в указе царя, к моему удивлению, оказалась такая строчка. Впервые за время, прожитое в этом мире, я обогнал Спешнева чином и должностью. Семен, впрочем, не переживал, даже радовался – лучше иметь в шефах друга, чем царского лизоблюда.

А дальше был поход на Париж. Пруссаки и шведы во Францию не пошли, потому что не фиг. Не вы Бонапарта победили. Пруссакам царь кинул кость – княжество Саксен-Виттенберг из саксонских земель, и те вприпрыжку побежали устанавливать там свою власть. Шведам не досталось ничего, но они не настаивали – англичане им хорошо заплатили. Британцы слегка побурчали, но в конце концов смирились – воевать в одиночку против Франции им не хотелось – тем более, за каких-то Бурбонов.

В Париже все прошло как по маслу. Бонапартов сместили, Даву стал регентом и от имени императора подписал мир с Россией, Британией, Пруссией и Швецией. Австрию в этот список не включили. Хитропопая империя тянула до последнего, выбирая, к кому прислониться, и в результате осталась без ничего. Даже итальянские княжества, которые Даву поначалу намеревался им отдать, не получила. Маршал заявил, что берет их под протекторат. Александр за австрийцев хлопотать не стал, хотя те очень просили. Память у русского царя хорошая, и зло он не забывает. Поддержали Бонапарта, отказались воевать против Даву? Ну, так сосите сухари. Никакого Венского конгресса в этом мире не случилось, все решилось в Париже. Заодно и я устроил кое-какие личные дела. Но об этом как-нибудь потом…