Круг. Альманах артели писателей, книга 4

День ласкался весел и лазорев,

Малым, старым будоражил кровь.

В этот день он по цареву слову

Пять удалых отрубил голов.

Четверо то были супостаты,

Кровянили все пути и Брынь;

Пятый был веселый, кудреватый,

Не хватался в страхе за вихры,

Не скулил, как те, на комья глины

Не упал, не плакал, не просил…

Вышел к плахе, словно именинник,

Поклонился нищенской Руси:

— Вы простите, сирые и смерды!

Не вините, — ради вас я сгиб!

— Посытнее царь-отец обедай,

Голову возьми — на пироги!

Оттолкнул попишку в черной рясе,

Усмехнулся палачу — ему:

— Ну-ка, братец, половчее хрясни!

И скатился в земляную тьму.

День плескался лаской и лазорью,

Девьи щеки рдели, что кумач.

Веселились и луга, и взгорья,

Но не весел был седой палач.

Ночью месяц заиграл на скатах,

Вспыхнули кресты у покрова,

А ему все снился кудреватый,

Чудились последние слова.

Кажет солнышко

Лицо вешнее,

В зарянице

Купола.

— «Что ты, жонушка,

— Не прежняя,

— Отчего не весела?

— У божницы

— Хороводиться

— Со свечами али прок..?

— Брось угодников и угодниц то,

— Государев вспень медок!»

Молча жонка снеди ставила,

Полнит чару до краев,

Только вспыхнула черным заревом,

От усмешливых тех слов.

— «Ну и ладная! Ну и баская!

— Слаще пасхи-кулича!

— Да почтож глядишь с опаскою

— На хрыча, на палача..?»

Ой, как вздрогнула! ой, как грохнулась

На дубовую скамью!

Да вот крикнула, да вот охнула,

Думу выдала свою…

Ах, проклятое, ах, бездольице!

Что-ж угодники молчат!

Ведь как молится! Только молится

Не за старого хрыча

Палача!

В кружале крик —

Гуляет сброд.

Гроза-старик

Запоем пьет.

— Чего жалеть!

К чему добро!

Спускай и медь,

И серебро!

Трень-трень-трень-трень-трень!

Ха-ха-ха! Топ-топ!

А палач, как пень,

Не расхмурит лоб.

Трень-трень-трень-трень-трень!

Языком звони!

— Эй, кафтан одень!

— Ковшик хватани!

Гугнявит дьяк:

— Ах, мать-растак!

Винюсь: люблю

Жену твою!

— Что?.. Ах, ты… — Бац!

Дрожит изба.

Дьяка за дверь, —

Гугни теперь!

Трень-трень-трень-трень-трень!

Языком звони!

— Эй, запрячь кистень!

Ворот растегни!

Кто там сказал

Про кровь?.. — Вина!

Да чьи ж глаза

В слюде окна?

С чего знобит,

Мутит мозги?..

Чей смех: Руби!

— Уйди… сгинь! сгинь!

Трень-трень-трень-трень-трень!

Бряк о стол, как пень.

Трень-трень-трень! Ха-ха!

Долго ль до греха!

Набрались вдостоль певни,

Синим небо залило.

Солнце кинуло молельни,

В гусли загуслярило:

— Эй, вставайте, лежебоки!

Выходи не мешкая!

А не то слетят сороки,

Заклюют усмешкою!

— За работу с песней красной,

С думами сокольими,

Чтобы молвить: не напрасно

Жили-своеволили!

Брел домой, сгибая плечи,

Муж-запойник, в третий день.

Не горят пред спасом свечи,

Нету жонки, нет нигде.

Сапожок сафьянный брошен,

Кольца, серьги на полу.

Только кошка с пухлой рожей

Отсыпается в углу.

— Нет! Ну ладно же! достану!

Вздыблю! не уйти тебе!

Венецийские стаканы

Раззвенелись по избе.

Аксамиты смяты в груду.

— Да куда ж бежать с тоски?

Перегляды, пересуды,

Чешут бабы языки.

На знакомый полушалок

Харкнул, сапожищем ткнул,

И опять-опять в кружало,

К балалайкам и вину.

— Эй, пляши леса и горы!

Нету счета серебру!

И опять царева свора

Кличет к делу — к топору.

Ой, и мчатся дни-быструхи

Неугончивые,

Не успеешь оглянуться

И очухаться!

Заходили Русью слухи

Переметчивые.

Из конца в конец метнутся, —

Послухайте ка:

— Объявился-разгулялся атаман удал,

Беспорточникам — утеха, богачам — беда.

А еще беда спесивой знати показной,

Скольких в петлю проводили с песней озорной:

«Поболтайся-повиси,

Пузо-брюхо растряси!

Будет боровом гулять,

Да поганить Землю-мать!»

— Ну и шалая ватага! в тыщу человек!

Атаман то, значит, баба! не пымать вовек!

Даден ей зарок великий — взять царя в полон, —

За дружка — на месте Лобном жисть окончил он.

Бают: видели на всполье самое, вчерась,

У царя от страха шапка с плеши сорвалась.

Не с того ль холопы грабят барское добро?

Не с того ли с новой плахи хлещет кровь ведром?

Не с того ли шлют заставы, да на все пути,

Атамановскую славу сцапать — загасить?

Ой, и мчатся дни-быструхи

Неугончивые,

Не успеешь оглянуться

И очухаться!

Заходили Русью слухи

Переметчивые,

Из конца в конец метнутся, —

Ой, не слухайте!

Сладко, валко московитам спится,

Лишь на вышках не заснет дозор,

Да не спится палачу в светлице.

Не задремлет с давних пор.

— Вон про что калякают в народе!

Али правда?..

Ой, не одному

Быть в застенке!

Месяц колобродит

В пасмурном заоблачном дыму.

Стукнул-брякнул сторож в колотушку,

Гавкнул пес спросонок у ворот.

Пуховую мнет палач подушку,

Шелковое одеяло рвет.

— Сгрудят бабу! право слово сгрудят!

Государь-царь на расправу скор!

Будет угощеньице паскуде,

Вот уж встречу! навострю топор!

Ненароком столько насказали

О тебе, беспутница, везде!

Попадись!

Да чьими же глазами

Побледнелый месяц поглядел?

Вольно кудри чьи же разметались?

Чьи слова шепнули тальники?

Отчего забилось сердце, сжалось,

Леденит железные виски?..

Не успело солнце в руки гусли взять

Расстегнуть кафтан кармазиновый,

Полетела молвь по Москве гулять,

Будто во́роны пасть разинули:

— Тащут бабу-атамана

Ко приказному двору,

Ко приказному двору,

К палачеву топору!

— Выдал бабу окаянный

Пустопляс — гугнявый дьяк!

— Ах, ты, мать-его-растак!

Пустопляс, гугнявый дьяк!

Не успело солнце щегольнуть — запеть

Выйти козырем перед селами, —

Вот сорвется смерть, вот нагнется смерть,

Над глазами, над сокольими!

Выходили

Бирючи —

Горлачи,

Завопили

Горлачи —

Бирючи,

Созываючи —

Скликаючи

Народ

Из всех ворот:

— Будут голову смутьянную рубить!

Будут славу государеву трубить!

А палач-то лют и дюж,

А палач-то — ейный муж!

— Эй, вали валом!

Эй, гуди гудом!

— Эй, на ус мотай!

Дури не хватай!

Проходили

Бирючи —

Горлачи,

Провопили

Бирючи

До ночи!

За царевы калачи!

День смутьянил, бражничал гульливо,

В звоне сбруи, в храпе жеребцов.

В этот день к диковинному-диву

Съехались-сошлись со всех концов:

От Пыжей, с Остоженки, с Басманной,

И с Таганки и от деревень,

Перегрудились ордой горланной,

Где топор горел, как день.

Заодно все дрогнули: — гляди-ко-сь!

И утихли шопоты и гул.

Индо каменный Иван Великий

Золотую голову нагнул.

— Ну и ладная! Ну и баская!

Своевольные уста!

А повадка — атаманская,

Не гнетет ни робь, ни страх!

Запечалились смерды, нищие,

Засутулились — хил и дюж,

Заворочала знать глазищами

— Вот уж встренет жонку муж!

А она идет — головушка не клонится,

А угодникам-святителям не молится,

Не склоняется у шапки государевой,

А идет как будто заревом одаривает!

Еще больше знать-бояре улюлюкают:

— Не длинен правеж с бесчинницей-гадюкою!

— А и влить ей в глотку олова, сорвать кумач!

— А руби ей голову, руби, палач!

Затрубил трубач,

— Начинай, палач!

Вытирал палач с лица крупен пот,

Грозовой топор, ой, топор берет!

Зашарахались конные, пешие,

Закричал палач:

— «Напотешусь я!»

А и тут жена мужу глянула

В его буркалы бестыжие,

Говорит ему таковы слова,

Не от тех-ли слов ветры стихнули:

— Зарубить меня ты силен-волен,

Да ведь Правду-мать не загнать в полон!

— Эй, насильники зажирелые,

Без меня мое дело сделают!

— Отворяй, палач, мою кровь-руду,

Не один алтын — не один дадут!

Как расхлопался царь глазищами!

Подлыгалы, спесь да знать!

Как взбурлили смерды, нищие,

Словно встали воевать!

— Ну, и ладная! Ну, и баская!

Не похерить, не сгасить,

Ни запугами, ни острастками

Атамановскую прыть!

А и что-ж ты, палач, на расправу не скор?

А и что-ж ты, палач, опустил топор?

А и что с палачем ныне деется,

И с чего ныне кровь не безделица?

Аль прожгло слепоту-глухоту да смрад?

Отчего твои руки, палач, дрожат?

Затрубил трубач,

Начинай, палач!

И взметнулся он, — и охнул

Сброд прислужный и кричат,

Как топор широкий грохнул

У царева у плеча.

— Взбесновался что ли, леший!

Не бывало никогда!

И над царской дышат плешью,

А народ-от кто — куда!

— «Промах! Дьявол!»

Как спросонка

Руганул палач судьбу.

— «Ты дозволь-дозволь мне, жонка,

Во едином лечь гробу!»

Ой, и мчатся дни-быструхи

Неугончивые,

Не успеешь оглянуться

И очухаться.

Заходили Русью слухи

Переметчивые,

Из конца в конец метнутся,

Дослухайте-ка:

Сгиб палач у покрова,

Умирал, зарок давал:

— «Ты сними-сними, кровяник-топор,

Мой великий грех-зазор!

Ты сумей, сумей до самых плеч

Кривде голову отсечь!

Чтоб на белом на свету-свету,

Позабыли маету!»

— Вон что бают до ночи

Малыши, бородачи!

Видно, молвь то неспроста,

Значит будет вольгота!

Звонко, звонко утро дышет, —

К чорту сны и марево!

Залихватски солнце вышло,

В гусли загуслярило:

— За работу, с песней красной,

С думами сокольими,

Чтобы молвить: не напрасно

Жили-своеволили!