Круглый год с литературой. Квартал третий

6 ИЮЛЯ

Один из рано умерших писателей, с которым я дружил, – Борис Исаакович Балтер, родившийся 6 июля 1919 года.

Боря и ещё один мой друг – Лёва Кривенко были очень близки с Паустовским, который их, фронтовиков, выделял ещё, когда руководил семинаром прозы в Литературном институте.

Балтер участвовал в обеих войнах – в финской и Великой Отечественной. Командовал полком дивизионной разведки. Кончил войну майором. Поступил в академию имени Фрунзе. И даже год (1945-1946) в ней отучился. Но был отчислен. Официально по болезни. Но, как писал он сам, «незадолго до войны меня убедили, что я нужен армии и должен избрать военную профессию пожизненно. Она бы и была пожизненной. Но на войне меня не убили. А после войны офицеров осталось больше, чем нужно было в армии в мирное время. Мне предложили выбирать новую пожизненную профессию по моему усмотрению…». Почему предложили именно ему, Борис не сомневался: из-за пятого пункта, то есть из-за национальности. После войны набирала обороты политика государственного антисемитизма. Майор, пришедший в академию, должен был выйти из неё полковником. Руководство академии этого позволить Балтеру не захотело.

Борис поступил в Литературный институт. Учился в нём (1948-1953). За год до окончания в альманахе «Владимир» напечатал повесть «Первые дни» – о начале войны. Она потом вошла в первую книжку Балтера (1953). Ни повесть, ни книжка не были художественно совершенны. Но в них была правда войны, которую уже тогда пытались замолчать. Тем более начало войны. Словом, повесть не заметили. Институт Балтер окончил как раз в тот момент, когда евреев на культурную (она считалась идеологической) работу не брали.

И здесь Балтеру помог однокурсник хакас Михаил Кильчичаков. Он замолвил слово за товарища в Хакасском обкоме. Борису дали жилплощадь в Абакане и назначили заведующим отделом в хакасском НИИ языка, литературы и истории. На этом посту он обрабатывал подстрочники хакасских сказок. В переводе, литературной обработке и с предисловием Балтера вышли «Хакасские народные сказки» и две книги исторических повестей о прошлом хакасского народа «Степные курганы» и «О чём молчат камни».

В Москву он переехал благодаря Виктору Полторацкому, который, став главным редактором только что открывшейся газеты «Литература и жизнь», предложил Борису место репортёра.

Но долго на этом месте Балтер не пробыл. Он не умел приукрашивать действительность. «Правда всегда горьковата, – писал Борис своему учителю Паустовскому. – Я благодарен Вам за то, что люблю этот привкус». Он-то любил и писал, что видел. А редакцию это не устроило. Он перешёл в «Литературную газету» на нештатную работу при знаменитом в ту пору отделе литературы. Отвечал на письма вместе с Наумом Коржавиным и Владимиром Максимовым. С ними и с работниками отдела Лазарем Лазаревым, Бенедиктом Сарновым, Станиславом Рассадиным Борис сохранил дружбу на всю жизнь.

Известность принесла ему повесть «До свидания, мальчики!», опубликованная в «Юности» в 1962 году (Балтер назвал её по строчке из песни Булата Окуджавы, с которым дружил). Точнее, она была републикована. Потому что за год до этого появилась в разгромленном властями сборнике «Тарусские страницы» под названием «Трое из одного города». Справедливости ради, отмечу, что Балтер сменил в ней не только заглавие, но существенно её переработал.

Я хорошо помню, как трудно было взять в библиотеках журнал с этой повестью. На него записывались в очередь. Вышедшая отдельной книгой в 1963 году повесть на полках магазинов не лежала. Скупали, как только узнавали о поступлении в магазин!

Повесть «До свидания, мальчики!» была переведена на многие языки мира.

Балтеру предложили встать на учёт в партийную ячейку «Юности» («Я вступил в партию не для карьеры и не ради того, чтобы мне легче жилось, – писал Борис. – В феврале 1942 года под Новоржевом 357-я стрелковая дивизия попала в окружение. В этой обстановке самой большой опасности подвергались коммунисты, войсковые разведчики и евреи. Я был начальником разведки дивизии и евреем. Тяжело раненный, я вступил в партию»). Началась недолгая эпоха его триумфа. Вместе с В. Токаревым он написал пьесу по мотивам повести. Она шла во многих театрах. Вместе с кинорежиссёром Михаилом Каликом Балтер написал по мотивам повести сценарий. В фильме «До свидания, мальчики!» Михаила Калика трёх друзей сыграли Евгений Стеблов, Николай Досталь и Михаил Кононов. Причём для Стеблова и Кононова это были дебютные роли. А Н. Досталя знали до этого, как режиссёра.

В октябре 1965-го «Юность» напечатала рассказ Балтера «Проездом». Рассказ был данью популярности Балтера, но её не укреплял. Читатели ждали новых публикаций.

И не дождались. В 1968 году Балтер подписал письмо советскому руководству в защиту арестованных Юрия Галанскова и Александра Гинзбурга. Руководство приказало первичным партийным организациям разобраться с коммунистами, подписавшими письмо. Ячейка «Юности» фактически выступила в защиту Балтера. «Для меня, – сказал, например, будущий министр культуры России, а тогда заведующий отделом критики журнала Евгений Сидоров, – майор Борис Балтер являет собой пример подлинного коммуниста». Получив выговор, Боря отправился в райком партии, где его спросили, кто ему дал подписать письмо и кто передал письмо западным корреспондентам. Категорически отказавшись сообщить, кто дал ему подписать письмо, на второй вопрос Балтер, усмехнувшись, ответил, что это ни для кого не является секретом и что на Запад подобные материалы передаёт известный стукач Луи Филипп.

У Бориса была смешная привычка путать имена и фамилии. Вот и здесь. Он назвал имя французского короля по созвучию. Имя и фамилия стукача, работавшего в АПН, была Виктор Луи.

Разумеется, не эта путаница побудила райком исключить Балтера из партии. Борис вёл себя на том заседании вызывающе. Не только не повинился, хотя его упрашивал об этом секретарь партбюро «Юности» Натан Злотников, но сказал, что, подписав письмо, он поступил согласно своей партийной и гражданской совести.

В СССР исключение из партии подчас было исключением из жизни. Особенно, когда речь шла о писателях. Печататься под своим именем Балтер больше не мог. Все заключённые с ним договоры были расторгнуты. Друзья нашли для него выход. Ему давали подстрочники прозы писателей национальных республик. И он обрабатывал их. Чаще всего под именем кого-нибудь из друзей, который потом получал и отдавал ему деньги за перевод.

Неподалёку от подмосковного дома творчества писателей «Малеевка» в деревне Вертушино Борис приобрёл старый дом, который перестроил вместе с мастерами. Там мы с ним встречались, когда я приезжал в Малеевку.

Там Борис и умер 18 июня 1974 года.

Родившийся в Париже 6 июля 1934 года Никита Игоревич Кривошеин оказался в Советском Союзе в 1947-м, приехав со своими родителями на их родину, откуда они бежали после Октябрьской революции.

После Второй Мировой многие эмигранты поверили сталинскому прощению и дарованной Сталиным милости вернуть им гражданство.

Семья репатриантов Кривошеиных по возвращении была направлена в Ульяновск. Там Никита работал на заводе, одновременно учась в вечерней школе рабочей молодёжи, которую закончил.

Его отец Игорь Александрович Кривошеин, побывавший во время оккупации Франции в гитлеровских концлагерях Бухенвальде и Дахау, очень быстро заинтересовал компетентные органы, которые его арестовали и отправили отбывать наказание в ту самую шарашку в Марфине, где сидели Копелев, Солженицын, Панин. Копелев очень интересно рассказал о нём в книге «Утоли моя печали».

Никита же Кривошеин окончил Московский институт иностранных языков и в августе 1957 года был арестован за напечатанную во французской газете неподписанную статью о подавлении советскими войсками венгерского восстания.

Был в мордовских лагерях, где содержали политзаключённых.

Освободившись, прописался в калужском городке Малоярославце. Десять лет (1960 – 1970) работал письменным и синхронным переводчиком. Добивался разрешения выехать назад во Францию.

В 1971-м ему это разрешили.

С тех пор занимается переводами русской литературы на французский язык, печатает рассказы, статьи, публицистику во Франции и в России. Был активным автором сетевого «Ежедневного журнала», к которому сравнительно недавно власти очень усложнили доступ.

Стал одним из персонажей документального фильма в пяти сериях М. Демурова и В. Эпштейна «Не будем проклинать изгнание».

Столкнувшись в декабре 1825-го с бунтом, император Николай I, родившийся 6 июля 1796 года, остался навсегда им напуганным. Его цербер Бенкендорф озвучил для Пушкина, написавшего по просьбе Николая записку «о народном воспитании», мнение царя: «Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному».

Любопытная закономерность, правда? Как только самодержец или избранный президент поведут дело к самодержавию, они обязательно обрушатся на просвещение! Чувствуют, кто и что может помешать их планам!

Напомнив о том, что его брат и предшественник Александр I не дал крестьянам волю, Николай сказал: «Я тоже никогда на это не решусь […] в настоящую эпоху всякий помысел о том был бы не что иное, как преступное посягательство на общественное спокойствие и на благо государства».

Лицедей, он начертал на рапорте о тайном переходе двух евреев через реку Прут: «Виновных прогнать сквозь тысячу человек 12 раз. Слава Богу, смертной казни у нас не бывало и не мне её вводить!»

Наконец, его речь перед депутатами петербургского дворянства 21 марта 1848 года: «У меня полиции нет, я не люблю её: вы моя полиция. Каждый из вас мой управляющий и должен для спокойствия государства доводить до моего сведения все дурные действия и поступки, какие он заметит».

Так что совершенно справедливо и поделом П.А. Валуев, будущий глава правительства Александра II, в своей «Думе русского» обрисовал угрюмое казарменное николаевское правление: «Везде пренебрежение и нелюбовь к мысли, движущейся без особого на то приказания […] Пренебрежение к каждому из нас в особенности и к человеческой личности вообще водворилось в законах […] Ограничением числа обучающихся в университетах стеснены пути к образованию. Узаконениями о службе гражданской сглажены, по мере возможности, все различия служебных достоинств, и все способности подведены под мерило срочных производств и награждений».

Как видите, история повторяется. И не по одному разу. И не обязательно как фарс!

О его смерти 2 марта 1855 года утверждают разное. Одни считают, что это была естественная смерть, другие, что он покончил самоубийством, проиграв крымскую кампанию.

С Василием Павловичем Аксёновым, умершим 6 июля 2009 года (родился 20 августа 1932-го), я познакомился в начале шестидесятых в «Юности». Он дружил с критиком Станиславом Рассадиным, который был и моим другом. Одно время они с Рассадиным были не разлей вода. Даже вместе писали от Васиного имени статью в «Правду», после того как Хрущёв на встрече с интеллигенцией обрушился на Аксёнова, заподозрив, что тот выступает мстителем за репрессированных родителей. «Правда» предоставила тогда возможность оправдаться обруганным Хрущёвым на той встрече писателям.

А потом Вася опубликовал в «Литературной газете» сатирический рассказ, герой которого был литературным критиком по фамилии Рассолов. И Рассадин с Аксёновым рассорились навсегда.

На наших с Васей отношениях их ссора не отразилась. Мы хорошо относились друг к другу. В то время Аксёнов был женат на Кире, родственнице моего старшего друга – Владимира Михайловича Померанцева, и мы встречались и у Владимира Михайловича, жившего у метро «Семёновская».

Ранние произведения Аксёнова «Коллеги», «Звёздный билет», «Апельсины из Морокко», «Пора, мой друг, пора» мне нравились. Конечно, в них был налёт ремаркизма, в чём упрекали Василия критики. Но Вася писал, не отступая от исторической правды: мы все тогда увлеклись освобождёнными от сталинских запретов и возвращёнными нам Ремарком и Хемингуэем. Так что это не Аксёнов подражал Ремарку, а его герои. Вася же зафиксировал в своих романах время.

Но потом большие вещи Аксёнова мне нравиться перестали. Началось это с «Затоваренной бочкотары» и продолжалось до самого отъезда Васи из СССР в 1980 году.

Ни «Ожог», который мне дал почитать сам Аксёнов, ни самиздатовский «Остров Крым» меня не увлекли. Ему я это не говорил, но мне кажется, что он это почувствовал. Однако на наших отношениях это не сказывалось.

Зато я очень любил его рассказы. «На полпути к луне», «Папа, сложи!», «Победа», «Местный хулиган Абрамашвили». Я носился с ними как с писанной торбой. Всем их рекомендовал. Хвалил их автору. И Вася чувствовал, что я не кривлю душой.

При мне в писательском доме творчества в Дубултах Гриша Поженян, Овидий Горчаков и Аксёнов сочиняли роман-пародию на западный боевик. Гриша и Вася приносили мне написанные главы. Я отнёсся к ним без восторга. Потом книга «Джин Грин – неприкасаемый» была напечатана под коллективным псевдонимом Гривадий (ГРИша+ ВАся+ овиДИЙ) Горпожакс (ГОРчаков+ПОЖенян+АКСёнов). Но я её целиком так и не прочёл.

Как известно, Аксёнов уехал в Америку в 1980 году после того, как выступил одним из редакторов-составителей неподцензурного альманаха «Метрополь». Позже Феликс Кузнецов, первый секретарь московской писательской организации и ретивый погромщик талантливых людей, утверждал, что Аксёнов сознательно спровоцировал скандал, который ему был выгоден на Западе. Это ложь. Вася был человеком добрым и бескорыстным. Никаких сценариев заранее не проигрывал. Его имя на Западе значило много и без «Метрополя». А его не опубликованные в СССР книги «Золотая наша Железка», «Ожог» и «Остров Крым» нашли своего издателя и читателя в Америке как раз тогда, когда он в неё приехал.

Там Аксёнов работал профессором русской литературы в разных университетах. Больше всего на последней своей работе в университете Джорджа Мейсона в Виргинии, где начал читать лекции за два года до возвращения ему советского гражданства и куда приезжал преподавать и после того как вернулся в СССР.

На Западе, кстати, он продолжал проявлять свою удивительную работоспособность. Написал пять или шесть романов. Рассказы. Кстати, выучил английский настолько, что смог писать и на нём. Его роман «Желток яйца» был первоначально написан по-английски. Вася потом перевёл его на русский.

Последним законченным романом Аксёнова стала «Таинственная страсть». Она издана с подзаголовком «Роман о шестидесятниках». Здесь Аксёнов поступил, как Катаев: укрыл под прозрачными псевдонимами легко узнаваемых мастеров литературы и культуры шестидесятых годов.

Лев Васильевич Пумпянский умер 6 июля 1940 года (родился 5 февраля 1981-го).

В 1918-1919 гг. жил в Невеле, преподавал литературу в Невельской единой трудовой школе и участвовал в деятельности Невельского философского кружка вместе с другими учёными М.М. Бахтиным и М.И. Каганом.

В 1921-1924 гг. преподавал литературу в Тенишевском училище Петербурга. Участвовал в работе сектора по изучению русской литературы XVIII века в ИРЛИ РАН (Пушкинском доме).

По делу религиозного кружка «Воскресенье» был арестован в 1928 году, но через непродолжительное время выпущен: компромата на Льва Васильевича следователи не нашли.

В 1934 году Пумпянский – профессор Ленинградской консерватории, а в 1936-м – профессор филологического факультета Ленинградского университета.

Был выдающимся исследователем литературы XVIII века и творчества её основателей – Ломоносова, Тредиаковского, Кантемира. Оставил замечательные труды по творчеству Пушкина, Лермонтова и Тютчева, по истории русского классицизма и сентиментализма.

Считается, что отдельные черты Пумпянского изображены в образе Тептелкина в романе К.К. Вагинова «Козлиная песнь» и в Пупочке – персонаже романа философа А.Ф. Лосева «Женщина-мыслитель».

Пумпянский оставил нам в своих записях лекции и выступления М.М. Бахтина 1924-1925 гг. Есть они в Интернете.