Кругосветное путешествие короля Соболя

I

Я урожденная Афанасия Нилова. Моя мать была дочерью шведа, сосланного в Сибирь. К своему несчастью, в двадцать лет она вышла замуж за моего отца. Конечно же, она надеялась, что этот коренной русский офицер императорской армии позволит ей наконец занять достойное положение в стране, где она по стечению обстоятельств родилась. Увы, отец никогда не умел поддерживать свое положение в обществе. Его природная, ничем не умеряемая склонность к выпивке имела пагубные последствия для карьеры. Получая все менее престижные назначения, он искал утешения во все более обильных возлияниях, чем окончательно погубил свои шансы на продвижение.

Таким образом он оказался на Камчатке, получив назначение на пост коменданта острога. Отец считал это повышением. На самом деле от него просто избавились.

В какой-то момент мать понадеялась, что он уедет один. Но чтобы придать необходимый блеск своей должности и чувствовать себя истинным сатрапом, он потребовал, чтобы мы его сопровождали.

Две мои старшие сестры уже были замужем. Против своей воли они вышли за военных, чьей единственной доблестью было умение всячески поощрять отца в его попойках. Они жили вдали от нас и были очень несчастливы. Будучи намного младше их, я последовала за матерью на Камчатку вместе с моим младшим братом. Ему едва исполнилось десять, а мне уже было семнадцать, и я смотрела на него как на ребенка. Почти все время переезда я провела в чтении и мечтаниях.

Необычайно долгое путешествие прошло хорошо, насколько это было возможно. Под усиленной охраной казаков наш огромный обоз вез множество вещей, которые должны были обеспечить нам комфорт на месте. Отец также рассчитывал, что мы будем устраивать пышные приемы, и велел матери взять с собой роскошные наряды для торжественных случаев. Их наличие казалось все более неуместным по мере того, как мы углублялись в необъятные дикие пространства.

Прибыв в Большерецк, мы устроились в служебном доме, расположенном внутри крепости. Не только в Москве, но и в любом маленьком городке это здание выглядело бы невзрачным. На Камчатке оно считалось дворцом. Мне была отведена просторная комната, даже слишком просторная, потому что ее невозможно было протопить. Наши предшественники обставили гостиные в вызывающе помпезном вкусе. Картины, обтянутые шелком кресла, шкафы из березового капа были привезены из Санкт-Петербурга и мужественно боролись с влажностью и огромным перепадом летних и зимних температур. Отец сидел во главе стола во время торжественных ужинов в этих темных и мрачных залах всякий раз, когда в нашей глухомани объявлялись приезжие, достойные, как он считал, такой чести.

То немногое, что я успела увидеть на Камчатке, не вызывало во мне никакого желания познакомиться с нею поближе. Это край вулканов и горячих источников, постоянно окутанный туманами. Сельским хозяйством там по-настоящему заниматься невозможно. Край целиком отдан на откуп дикой фауне. Торговля мехами составляет главное занятие местных жителей, но из-за неумеренной охоты наиболее ценные виды зверья постепенно исчезают. Охотников и торговцев мы видели редко – отец считал общение с ними ниже своего достоинства. Они жили одной общиной со ссыльными. За осужденными надзирал казачий гарнизон под начальством нескольких офицеров, и царским указом арестантам предписывались очень суровые условия содержания. Они не имели права ни на какое личное имущество, им запрещался доступ в дома свободных людей. Они обязаны были определенное время работать на государство, и их использовали на самых грязных работах. И наконец, в самом низу этого маленького общества находились коренные камчадалы, к которым отец относился с возмутительной жестокостью.

В общем и целом это был застывший мир, девять месяцев в году испытывавший тиранию холода, связанный с остальным светом только редкими кораблями, которые ходили между Камчаткой и Сибирью, делая остановку в нашем порту.

В этой ссылке большую часть времени я проводила одна или с матерью. Она отдавала мне нежное предпочтение и желала, чтобы я избежала незавидной участи двух моих сестер. Возможно, мое присутствие служило ей утешением в тех жестокостях, которые она вынуждена была терпеть от мужа. Их отголоски иногда доносились до меня сквозь закрытые двери.

Я восхищалась матерью. Она была тем человеком, на которого я больше всего хотела походить. Но она же была и той, кем я ни в коем случае не хотела бы стать. Возможно, этот парадокс вас шокирует, господин Франклин. Вы мужчина и, конечно же, полагаете, что следует строго разграничивать отдельные грани реальности. А мне нравится думать, и вы это еще заметите, что не нужно однозначно разделять противоположности. И если в жизни я твердо придерживаюсь принятого решения, вплоть до того, что кажусь упрямой, то в моем представлении о вещах и людях всегда сосуществуют весьма несхожие точки зрения, которые логика велела бы исключить.

В любом случае факт тот, что большую часть времени в Большерецке я проводила в обществе моей дорогой матери. Добавьте к этому горничную и местного цирюльника – вот и весь круг моего общения. Целыми днями я играла с двумя собачками, черной и белой. Один из богатых камчадалов, желая снискать благоволение отца или же смягчить гонения, подарил их ему. У меня еще была музыкальная шкатулка под названием органчик. Она пела, как птичка, благодаря оловянным трубам и маленькому свистку. Я часами крутила ручку, которая приводила ее в движение.

Отец огорчался тому, что я редко бываю в обществе, которое он считал «светским». Он настаивал, чтобы мы с матерью принимали участие в официальных церемониях. Сначала я неохотно подчинялась. Потом стала решительно уклоняться, так как он использовал эти визиты, чтобы подстраивать встречи с разными субъектами, среди которых надеялся подыскать мне мужа. Однажды утром мать после целой ночи ссор с ним сказала мне, сдерживая слезы, что отец остановил свой выбор на одном человеке. Я видела, что она потрясена едва ли не меньше, чем я. Она поклялась, что сделает все возможное, чтобы расстроить эти планы.

Чуть позже прибыл обоз со ссыльными, среди которых был и Август.

Все предыдущие дни мы слышали, как свистит ветер и завывает буря. Моя горничная, которая всегда приносила мне редкие новости городка, сообщила, что ночью до порта добралось одно сильно поврежденное судно. На борту взбунтовалась часть экипажа, капитан был вынужден заковать старшего помощника в кандалы и попросить помощи у группы осужденных, которую перевозил. Именно самоотверженности одного из них корабль обязан своим спасением.

Я услышала стук копыт на улице и увидела, как проскакала группа казаков в полном обмундировании – обычный переполох при каждом прибытии судна в порт. Отец за обедом сообщил нам о дюжине новых ссыльных, доставленных к нам, и добавил, что сегодня же вечером устроит небольшую церемонию знакомства.

Эти заключенные в большинстве своем принадлежали к высоким офицерским чинам императорской армии и были выходцами из семей потомственных дворян. Отношение к ним отца было двойственным. С одной стороны, благородство их происхождения, обширные познания и потенциальная полезность внушали уважение к этим падшим, ведь пали-то они с очень большой высоты. Он ценил их манеры и с удовольствием перечислял их титулы – военные или аристократические, – когда к ним обращался. И в то же время он старался пользоваться, насколько возможно, таким поворотом судьбы, который поставил этих офицеров и вельмож в полную от него зависимость, превратив его в их хозяина. Ему нравилось лично зачитывать им суровые императорские предписания, касающиеся ссыльных. Он был одновременно исполнителем и толкователем этих указов, что давало ему двойную власть применить их или сделать исключение.

Церемонии знакомства с ссыльными всегда были для меня причиной больших разочарований. Заметьте, что мой еще нежный возраст и одиночество, в котором я жила, не полностью лишили меня детских иллюзий. Мечта о прекрасном принце еще жила во мне. Против собственной воли, отправляясь на представление вновь прибывших, я продолжала надеяться, сама над собой посмеиваясь, что однажды среди них окажется мужчина, который составит мое счастье. Вместо этого я всякий раз видела череду отвратительных персонажей, да еще и больных, которые казались мне ужасно старыми. Большинство дерзко меня разглядывали, адресуя мне жуткие улыбки. В их глазах блестели порочные огоньки. Мое разочарование оборачивалось гневом, и я смотрела на них с ледяным презрением.

Вот почему, наученная горьким опытом, я шла на такие церемонии с неохотой. И ничего не делала, чтобы предстать в выгодном свете. В то утро я даже оставила на голове чудовищный клетчатый чепец, в котором обычно спала.

И горько об этом пожалела. Потому что на этот раз в группе людей, которая была нам представлена, оказался мужчина, который сразу привлек мое внимание. Он выделялся среди прочих так же явственно, как самородок среди грязи. Его товарищи как будто знали об этом: они держались чуть позади и вели себя скромно и смиренно. А он, с его высоким ростом и естественной непринужденностью, оглядывал все вокруг хозяйским глазом. Так же он взглянул и на меня, но не задержался, как если бы принял к сведению мое существование наравне с мебелью и окружением. Мне бы и не хотелось, чтобы он начал меня разглядывать, как это часто делали другие. Однако мне стало больно, когда он отвел от меня взгляд.

Вернувшись к себе в комнату, я опустилась на край кровати и сидела неподвижно, тяжело дыша, словно получила удар в живот. Что я почуяла в нем? С тех пор я так переменилась, что сегодня мне трудно проникнуть в мысли той, кем я была тогда. После всех прочитанных книг, мечтаний и наивных разговоров со служанками в голове моей гулял ветер, я верила в любовь как в заоблачный мир, не соприкасающийся с обычным. Я думала, что одной своей силой она способна избавить от всего, что составляет уродство и уныние обыденной жизни. Любимое существо может быть только идеально красивым, блистательно умным и бесконечно добрым. Какие бы недостатки ни были присущи ему в реальной жизни, предмет любви, которого коснулась благодать этого чувства, был избавлен ею от любых несовершенств. Мой влюбленный взгляд уловил в этом мужчине только гармонию его черт, мощь и молодость, отбросив как ничтожную оболочку грязь его тела, измученного путешествием, и убожество залатанной одежды. Я вспоминала его синие глаза, такие живые и блестящие, крупный, четко очерченный рот, густые волосы, ждущие ласкового прикосновения моих рук. Я была покорена природной властностью, исходящей от него, и тем ощущением господства, которое так контрастировало с его положением. Он, пленник, был настолько же свободен, насколько мой отец, тюремщик, был рабом своих амбиций и страхов.

И в то же время это лицо вожака выражало, по крайней мере на мой влюбленный взгляд, нечто детское и нежное. Контраст между мощью этого человека, его решительным видом, с одной стороны, и чистотой, свежестью, я бы даже сказала, проказливостью его взгляда казался мне бесконечно привлекательным.

С годами мои тогдашние первые впечатления дополнятся, а некоторые и окажутся ложными. Теперь я знаю, что меня в нем покорило совсем иное. Тогда я была еще не в состоянии это осознать. А если бы мне сказали, я бы яростно заспорила. Но для моего признания еще слишком рано. Откровения придут в свое время.

Истина же в том, что в ту первую встречу меня пронзила стрела любви, а я настолько впитала подобные литературные штампы, что нимало не удивилась, когда это случилось со мной в действительности.

Я едва слушала отца, когда тот излагал стоящим перед ним ссыльным суровые правила их заключения. Я знала: сейчас он объявит, что они могут свободно передвигаться и что им выдадут съестные припасы на три дня, а в дальнейшем они должны заботиться о своем пропитании сами. Таков был закон на Камчатке: ссыльным предоставлялась свобода, но лишь для того, чтобы они сами обеспечивали свои нужды и ничего не стоили государству. В любом случае на этом полуострове, с трех сторон окруженном морем, а с севера запертым высокими горами, их тюрьме не нужны были стены.

Правительство по доброте своей даже предоставляло им мушкет и порох, а также пику и нож, чтобы они могли охотиться и заниматься рыбной ловлей. А еще они получали инструменты, чтобы построить себе жилище.

Вот это меня сильно встревожило, напомнив, что ссыльные не остаются в окрестностях острога – они рассеиваются по деревням, где сооружают себе жалкие хибары. Я в тех деревнях никогда не бывала, и у меня не было никакого повода там появиться. Кстати, и отец никогда бы этого не позволил. Что до пленников, их было запрещено принимать в доме без особого разрешения коменданта.

Едва заметив Августа и даже не зная еще его имени, я уже испытала тоску при мысли, что буду навсегда от него отдалена. Мне нужно было найти способ приблизить его к себе.

Вернувшись с церемонии, я выслушала, как отец, по своему обыкновению, расписывает нам, кем были новые заключенные, отданные в его полную власть. По его мнению, чем именитее был список, тем значительнее становился он сам. Перечисляя титулы, отец бросал на мать и на меня хвастливые взгляды. Упомянув всех русских, он заговорил о двух иностранцах, шведе и венгре, захваченных во время войны с поляками.

– Венгр – это тот здоровый верзила, который стоял чуть впереди остальных, он вроде бы считается их предводителем. Говорят, именно он взял на себя командование кораблем во время бури и спас его.

– Отец, а что делал венгр в Польше? – спросила я небрежным тоном, делая вид, что не слишком заинтересовалась.

Комендант, который опросил каждого узника по отдельности еще накануне, пустился в долгие объяснения по поводу войны в Польше и той роли, которую играл в ней Август. Похоже, история этого человека привлекла его особое внимание.

– Представьте, он говорит на многих языках: венгерском, разумеется, польском и русском, а также на французском и немецком, потому что когда-то служил в австрийской армии. Он даже имеет серьезные познания в английском и латыни.

Я отдельно отметила для себя этот важный момент и по возвращении попросила мать зайти ко мне в комнату. Там я убедила ее поговорить с отцом, чтобы один из ссыльных обучал меня языкам. Уже очень давно, говорила я ей, моим самым горячим желанием было выучиться французскому.

Мать ласково убрала прядь с моего лба. Насколько я знаю, эта женщина никогда не ведала любви, но она, безусловно, всегда желала ее и способна была ее распознать. Она видела меня насквозь, и мне было трудно скрыть от нее свои чувства. Мать обещала сделать все, чтобы способствовать моему счастью.

II

Для коменданта, моего отца, не составило никакого труда исполнить просьбу жены. Он назначил ссыльного венгра моим учителем.

Эта обязанность предполагала, что он будет принят у нас в доме и мы будем с ним разговаривать, а это запрещалось императорским декретом. Однако отец рассудил, что в силу своего поведения на корабле этот офицер имеет право рассчитывать на признательность России, а следовательно, и на привилегированное обхождение.

Он сам представил нам нового учителя. Видно было, что к этому заключенному он питает немалое уважение. С ним он не пускал в ход то отстраненное, окрашенное легким презрением обхождение, которое приберегал для остальных. Такая доброта показалась мне маленьким чудом. В то же время со всей наивностью мечтательной девушки я полагала почти естественным, что весь мир должен признавать блистательные достоинства, которые и привлекли мое внимание к этому мужчине.

Преподаватель устроился за столом напротив нас с братом, а отец покинул комнату. Я сердилась на брата за неуместное присутствие. Однако он же избавил меня от неловкости остаться наедине с незнакомцем. Робость помешала бы мне выдавить хоть слово. Я позволила брату задать первые вопросы. Он был под впечатлением, но не так взволнован, как я.

У мужчины был красивый мягкий голос, и его акцент – для русского уха непонятно, какой именно, но, возможно, французский, – был очарователен и придавал его интонациям почти детское звучание. Он сказал, что его зовут Август Бенёвский и он граф. Рассказал о своем детстве в замке и о военной карьере. Брат расспрашивал его о сражениях. Тот перечислил те из них, в которых принимал участие. Пока он говорил, я внимательно его разглядывала. Вблизи и без верхней одежды он выглядел таким же высоким, но невероятно худым. Я не могла оторвать глаз от его запястий, где еще виднелись следы кандалов, в которые он был закован. Во время путешествия мы несколько раз встречали подконвойные группы арестантов, и я знала, какие жуткие страдания они вынуждены были испытывать. До сих пор их беды мало меня трогали. Но сейчас, глядя на Августа, хотя и защищенного отныне от такого рода гонений, я чувствовала такую боль, что едва не расплакалась. Я постаралась думать о чем-то другом, чтобы не выставить себя смешной плаксой. Но тут мой дурачок-брат, поддавшись любопытству маленького мужчины, пожелал увидеть раны, которые наш учитель получил в боях. Тот закатал рукав и показал ужасный шрам. Я вскрикнула. Он опустил рукав и перевел на меня взгляд своих синих глазах. Мне показалось, что он впервые увидел меня, хотя сегодня я знаю, что это не так. Позже он сказал мне и может подтвердить это перед вами, что заметил меня еще в тот день, когда его вместе со спутниками представили семье коменданта острога. Мне такое в голову не приходило, и я предпочитала думать, что охватившее меня волнение, название которому я пока не могла дать, привлекло ко мне этого мужчину, хоть он и не подозревал о его причине. Я разозлилась на себя за вскрик, который мог приподнять завесу над моей тайной.