Крупным планом (Роман-дневник). 2007.

Иван Сабило

Крупным планом (Роман-дневник)

2007

1-5 января. Первые дни Нового года почти всегда скучны и малопродуктив­ны. Кроме того, изобилие выходных вселяет тревогу - страна стоит. Гитлер, что­бы напасть на СССР, выбрал утро воскресенья. А здесь треть месяца не рабочая!

Одна радость - Мария! Правда, кашляет, температурит. Но не чувствует себя больной. По крайней мере, не показывает, что она больна. Её маме и папе тоже нездоровится. Только мы с Галиной в строю. Чем я это объясняю? Не тот грипп, не универсальный. Действует только на молодёжь.

В этом году у меня целый букет юбилеев и памятных дат:

- 50 лет назад окончил Минское железнодорожное училище;

- 45 - Ленинградский техникум физической культуры и спорта;

- 40 - Ленинградский институт физической культуры имени Лесгафта;

- 30 - вышла первая книга «Пробуждение», по которой в том же году Лентеле- видение поставило двухсерийный фильм-спектакль с тем же названием;

- 10 - вышла первая в новое время книга «Приговор» (после девятилетнего перерыва, вызванного «перестройкой»). Собственно, и выпускать было нечего, потому как ничего не лезло в голову в это бессовестное, бездарное время, когда особо ловкие люди расхватывали, раздирали на части, как оказалось, не такое уж прочное тело Советского Союза. И жалеть можно было только детей.

Есть одна особая, скорбная дата - 45 лет назад не стало моего отца, Ивана Яковлевича Сабило. Будь он живой, в этом году ему исполнилось бы 99 лет.

6 января. Уезжаем в Москву. Мы с Сашей - утром, на машине. Галина, Оль­га и Мария - в 16-00, поездом.

Обратная дорога уже не та, совсем не та. Запружена транспортом, в основном фурами и автовозами. Ехали долго, и солнце светило в глаза, правда, всего час или полтора. Но к поезду, на котором приехали наши из Петербурга, мы успели.

7 января. Москва. Всё ещё праздник, православное Рождество. На ули­це - шесть тепла. У Марии - 38. Но по-прежнему весела и общительна. Никаких лекарств не даём, потому что знаем: дети растут, болея.

9 -16 января. Обычная рабочая неделя. В СМИ всё ещё кипят российско- белорусские газонефтяные страсти.

Ф. Кузнецов попросил меня прочесть черновик его статьи «Правовой беспре­дел», которую он собирается передать в «ЛГ». Статья - о прошедших судебных заседаниях по строению №3 «Дома Ростовых». Даже не статья, а письмо в редак­цию «ЛГ» группы писателей, чьи подписи ранее подделал А. Ларионов, таким образом «узаконив» продажу. Вместе со мной её читали Бояринов, Салтыкова и юрист Сысоев. Высказали свои замечания. В целом одобрили.

17 января. Рабочий секретариат. Посвящён подготовке к заседанию Арби­тражного суда, который должен состояться 29 января.

Кузнецов сказал, что к суду всё готово. В том числе письмо писателей, которые не принимали решения о продаже части «Дома Ростовых» на заседании Исполко­ма МСПС 13 марта 2003 года. В письме, в частности, говорится:

«Арбитражный суд г. Москвы в лице судьи Белозерцевой И.А. своим реше­нием от 01 декабря 2006 года отказал в удовлетворении иска Международному сообществу писательских союзов к ООО «Фирма Глория МАКС». В нём выдви­галось требование вернуть писателям принадлежащую им собственность - одно из зданий «Дома Ростовых», незаконно, в обход Исполкома МСПС, проданное этой фирме бывшим заместителем председателя Исполкома МСПС Арсением Ларионовым.

Решение Арбитражного суда г. Москвы от 01.12.2006-го как бы подтверждает версию Ларионова, будто именно мы, члены Исполкома МСПС, во главе с пред­седателем С. Михалковым, продали здание. Это бросает тень на нашу репутацию и требует объяснения перед писательскими организациями России и стран СНГ, которые делегировали нас в состав Исполкома МСПС.

Легендарный «Дом Ростовых», уникальный по стилю историко-архитектурный комплекс, неразрывно связанный с именами Л. Толстого и М. Горького, - родной дом писателей России и стран СНГ, принадлежащий им с 1934 года. Оставшись в собственности МСПС - наследника Союза писателей СССР, этот дом, объеди­няющий всех писателей России и стран СНГ, - единственный источник существо­вания нашего писательского Сообщества. Будучи общественной организацией, МСПС не имеет бюджетного финансирования и может существовать только на средства, получаемые от аренды. Лишиться «Дома Ростовых» означает поставить под вопрос само существование Международного сообщества писательских со­юзов, нанести огромный ущерб писателям России и стран СНГ.

О том факте, что за нашей спиной, втайне от председателя Исполкома МСПС С.В. Михалкова, заместитель председателя А. Ларионов умудрился продать, при­чём за бесценок, одно из зданий «Дома Ростовых», мы, члены Исполкома, узнали только после совершённой им и уже зарегистрированной сделки. Ларионов вошёл в сговор с владельцем ресторана, арендовавшим у МСПС это здание, выходцем из Азербайджана В. Давыдовым, который ради осуществления этой операции специ­ально создал фирму «Глория Макс». А когда афера была раскрыта, тут же создал ещё одну фирму - «Гелиос» и спешно перепродал ей наше здание.

Незадолго до освобождения от должности А. Ларионов попытался продать це­ликом «Дом Ростовых», заключив договор купли-продажи с неким ООО «УКП», но договор этот, к счастью, не был зарегистрирован благодаря вмешательству руководителя регистрационной службы Москвы, ныне первого заместителя Ге­нерального прокурора РФ А.Э. Буксмана.

Такова история вопроса, которую не может не учитывать Арбитражный суд.

Далее - о самой сути судебных тяжб, о маневрах суда, когда он на своём пер­вом заседании принимает решение в пользу писателей, а на втором - в пользу жу­ликов. Вот почему мы, члены Исполкома МСПС, коль скоро на нас брошена тень незаконной продажи здания «Дома Ростовых», решили обратиться в газету, чтобы публично представить нашу аргументацию, дабы невозможно было замолчать её в Арбитражном суде.

Во избежание упрёков в неравноправности мы не будем возражать, если и про­тивная сторона представит в прессе список неких членов Исполкома МСПС из числа поименованных в Протоколе № 4, готовых заявить, что они участвова­ли в заседании Исполкома МСПС 13 марта 2003 года и голосовали за продажу «Дома Ростовых». Мы твёрдо знаем: таких членов Исполкома МСПС нет. Ибо незаконная продажа фирме «Глория Макс» здания «Дома Ростовых», затеянная А. Ларионовым и псевдоресторатором В. Давыдовым, - неправедное, постыдное деяние, а точнее, пошлый шулерский фарс. Что касается защиты со стороны таких судей, как И. Белозерцева, столь очевидно неправого дела, то мы расцениваем её решение как правовой беспредел, компрометирующий саму идею объективности, справедливости и неподкупности арбитража.

Как члены Исполкома МСПС, чьи интересы прямо затронуты в данном арби­тражном процессе, просим девятый Арбитражный апелляционный суд рассматри­вать данное письмо, опубликованное в «ЛГ», как наше официальное заявление в суд и приобщить его к «Делу».

Члены Исполкома МСПС двух созывов: Герой Социалистического Труда, председатель Исполкома МСПС С.В. Михалков. (и ещё пятнадцать человек)».

Кузнецов рассказал Михалкову о том, что сделано в подготовке к суду, и об­ратился к нему:

- Сергей Владимирович, мы просим вас, по возможности, принять участие в за­седании суда. Поприсутствовать хотя бы полчаса, а потом покинуть зал. А также позвонить директору ФСБ Н. Патрушеву и попросить его прочитать письмо, ко­торое вы направили ему некоторое время назад.

Сергей Владимирович не выдержал:

- А что вам остаётся, если всё это буду делать я? «Михалков, приди! Михалков, позвони!» А вы зачем?!

- Вы руководитель. Это необходимо для дела, для нашей победы в суде. Мы сделаем всё остальное. Необходимо показать суду, что мы правы. Что ещё, по- вашему, мы должны сделать?

- Должны все уйти! Ни черта не делаете. Судимся, судимся, и всё без толку.

- Сергей Владимирович, но ведь никаких бы судов не было, если бы вы не передоверили руководство организацией Ларионову, - вмешался я. - Именно его бесконтрольная деятельность привела к такой беде.

Михалков поднял глаза на меня, долго всматривался, затем перевёл их на Куз­нецова:

- Хорошо, что я должен делать?

- Прежде всего, позвонить Патрушеву.

- Мы должны Сергею Владимировичу составить короткий текст, - сказал я. - А в нём обозначить то, что он должен сказать Патрушеву по телефону.

- Да, сделаем, - включилась в разговор Салтыкова.

Вскоре обо всём договорились. Когда наступила пауза в нашем заседании, я сказал Михалкову, что звонил из Минска первый секретарь Союза писателей Беларуси Аврутин и попросил прислать список членов редакционного совета бу­дущего 50-томного издания российско-белорусской библиотеки.

- Это нереально, - сказал Михалков. - Такая библиотека нереальна. Не дадут на нее денег.

Расходились бодро. Некогда унывать, нужно готовиться к суду.

19 -21 января. Мария поправилась. Нормальная температура, хотя кашель ещё не прошёл. Но уже ходит гулять. И постоянно разговаривает. Всё своё, только ей одной понятное. Сама не своя от чтения. Приносит книгу, кладёт тебе на коле­ни, забирается на диван и командует:

- Читай!

Самые популярные у неё книги - «Сказки Пушкина» и «Айболит».

Читаю. Иногда нарочно не дочитываю какое-нибудь слово или даже строчку - она тут же их произносит - помнит наизусть. Часто, взяв книгу, сама «читает». С такою страстью, с таким выражением, как будто и правда читает. Произносит почти все слова, но по-своему, иногда приходится долго соображать, что же она сказала.

22 января. Подготовил документы на свой роман, который Исполком МСПС решил выдвинуть на премию Союзного Государства. Собрал часть рецензий на него, опубликованных в газетах и журналах Петербурга, Москвы, Минска, Крас­нодара. Получилось ровно десять. Сергей Владимирович Михалков подписал об­ращение к Министерству культуры РФ, в котором отмечены достоинства романа «Открытый ринг», и рекомендовал его на эту премию.

29 января. Должен был состояться суд, но не состоялся - перенесли на 28 февраля.

В суд передан номер «Литературной газеты» с открытым письмом «Правовой беспредел», которое подписали многие писатели, в том числе и я.

Суд для проведения экспертизы отобрал у противной стороны оригинал до­веренности на продажу части «Дома Ростовых», которую, по утверждению Ла­рионова, подписал С. Михалков. Юрист, представлявший противную сторону, требовал вернуть, но суд ему отказал.

Нам предписано снова, уже в который раз, обратиться к писателям, которые якобы принимали решение о продаже строения № 3. То есть требуют от нас дока­зательств, что мы не принимали такого решения, а не от противной стороны - что они это решение принимали.

30 января. Собрались у Кузнецова. Он рассказал о вчерашнем суде. Тяжело вздохнул, когда сообщил о нашей задаче - снова собрать писательские подписи и заверить их у нотариуса. Контроль поручили мне.

Я сказал:

- Меня удивляет, почему Арбитражный суд требует от нас подписей писате­лей, которые не участвовали в этой позорной сделке? Подделаны их подписи, брошена тень на их имена, и от них же требуют доказательств их невиновности. Не проще ли суду потребовать у противной стороны подписи этих же писателей? И где она их возьмёт? Что она может представить? Не это ли главное доказатель­ство их фальсификации и подделки?

- С точки зрения прокурора Иван Иванович прав, - сказал Кузнецов. - Но мы идём на такое, потому что это в наших интересах. Мы готовы документально доказать, что не участвовали в принятии решения о продаже части «Дома Росто­вых». Если же потребовать доказательств от противной стороны, нет уверенности, что они снова не подделают наши подписи и не представят их в Арбитражный суд в полном объёме. И тогда процесс либо решится в их пользу, либо затянется до бесконечности.

Отвёз документы и три экземпляра книги «Открытый ринг» в Министерство культуры РФ на Китайгородский проезд. Сдал в экспедицию. Каковы мои надеж­ды? Немалые, если судить по откликам на роман всех тех, кто его прочитал.

2 февраля. Ходил с Марией в поликлинику - здесь Марии делают массаж. Я решил посмотреть, поучиться. Но массажистка Вера Николаевна недружелюбно встретила меня. Спросила, зачем я пришел. Усляшав в ответ, что учиться, крити­чески окинула меня взглядом.

Марию посадили на высокий стол, Вера Николаевна угостила её сушкой. И на­чалось. Движения, которыми она делала массаж, мне знакомы, и она это поняла. Спросила:

- Что я сейчас делаю?

- Разминание и растирание - упражнения, которые закрепощают мышцы внеш­ней стороны ноги.

Посмотрела несколько иначе.

- Откуда вы это знаете?

- Я окончил в Ленинграде сначала техникум физической культуры и спорта, а затем - институт имени Лесгафта. Нас учили.

- На Декабристов, тридцать пять! - обрадовалась она. - У меня в Ленинграде, на Декабристов родственники живут!

И всё. С этой минуты мы - друзья. Она рассказывает, как они в Питер ездят на машине: про дорогу, про водителей, про лихачей.

- Дважды мы даже на Чёрное море ездили. И, представьте, с маленьким ре­бёнком.

- Но ведь это не меньше суток?

- И что? Вполне комфортно. Дитёнок не чувствует усталости. А сейчас что я делаю?

- Расслабляете мышцы внутренней стороны ноги.

- Да, правильно. Теорию вы знаете, а как на практике?

- Могу показать. На вас.

- Да? Интересно. А как посмотрит на это ваша жена?

Такая вот непринуждённая беседа. Кажется, увлёкшись разговором, Вера Ни­колаевна забыла о времени и делала массаж дольше, чем положено.

7 февраля. Кузнецов попросил меня прочитать написанный им перечень ме­роприятий, которые планирует МСПС в связи с Указом Президента Путина о про­ведении в России «Года русского языка»: здесь и конференция по русскому языку, и семинар для переводчиков, и литературный вечер с приглашением Путина.

8 февраля. И снова расширенный секретариат, так как на него приглашены литераторы, которые должны подписать (уже в который раз!) заявление о том, что они не участвовали в заседании Исполкома 13 марта 2003 года и не принимали решения о продаже части «Дома Ростовых». Приглашён также нотариус, хотя его участие стоит немалых денег. Кроме сотрудников МСПС - членов Исполкома, приехали и пришли: В. Гусев, Л. Котюков, Ю. Колесников, С. Есин, В. Фомичев, В. Сорокин, А. Ужанков, Ш. Ниязи, А. Эбаноидзе.

Быстро собрали подписи и приступили к работе. Открыл заседание Кузнецов и предоставил слово мне. Я сказал, что, несмотря на стрессовое состояние, кото­рое пережил коллектив сотрудников МСПС в связи с авантюрой Ларионова, у нас преобладает не только творческая, но и дружеская атмосфера. А положительное решение нашего главного вопроса в Арбитражном суде ещё больше сплотит кол­лектив.

Были вопросы, связанные с участием МСПС в выполнении программы «Года русского языка». Решили обратиться в Минкульт и в мэрию Москвы о финансовой поддержке планируемых нами мероприятий. Нужно сделать так, чтобы не чинов­ники проводили «Год русского языка», а мы, то есть те, кто прекрасно понимает, что такое русский язык. Чиновники проведут его формально и только для себя.

11 февраля. Вечером раздался телефонный звонок - Александр Скоков из Питера. Сказал, что писатель, директор Центра современной литературы и книги Дмитрий Каралис собирается издать книгу «100 автобиографий современных питерских писателей». В эту сотню включён и я, поэтому мне нужно прислать свою автобиографию - на 3,5 страницы, не указывая полученные премии, а рассказывая о себе только живую суть.

- Прочитайте автобиографию Сергея Есенина - он там пишет о своей жизни, о своих дядьках. И напишите подобную.

Я поблагодарил его и сказал - постараюсь.

Когда лёг спать, долго думал над своей биографией - что в ней особенного? Как будто ничего, что отличало бы меня от моих ровесников. Дитя войны, которая пришлась на самый ранний возраст - почти от рождения и до пяти лет. Причём в одном из самых страшных мест Второй мировой - в Минске. Мама и я были на­столько ослаблены недоеданием и болезнями, что, казалось, не выживем. Вернув­шись с войны, отец увидел меня и заплакал, потому что перед ним стоял скелет, обтянутый кожей. Ещё город лежал в руинах, ещё на улицах и площадях было не счесть безруких и безногих победителей, просивших милостыню, а меня уже определили в железнодорожный детский сад, чтобы и накормлен был, и ухожен. Затем в первом классе, вместе с другими малокровными детишками, направили на два месяца под Минск, в лесную школу «Дрозды». И, можно сказать, поставили на ноги, за что советской власти большое спасибо. После седьмого класса - Минское железнодорожное училище с питанием и обмундированием, потом индустриаль­но-педагогический техникум «Трудовых резервов», в котором проучился полтора года, а там уже как спортсмен уехал в Ленинград и поступил в техникум физиче­ской культуры и спорта, тоже «Трудовых резервов». Окончив его, стал работать руководителем физического воспитания в ремесленном училище №29 при объ­единении «Светлана» и учиться вечером в институте физической культуры имени Лесгафта. Если добавить к этому, что с детства сочинял стихи, а потом перешёл на прозу, то можно сказать, что в этом вся моя судьба.

Это то, что я сделал сам. Остальное от Женщины - дала жизнь, сделала отцом и дедом, уберегла от излишеств и таким образом не только сохранила, но и укре­пила меня. Такая вот наиболее точная биография. С некоторыми дополнениями и уточнениями. И с гневом, когда вижу, сколько сейчас бездомных, голодных и нищих детей, оставленных без призора и без надежды на будущее. Жаль, нет на них советской власти.

13 февраля. Отправили в Минск поздравительную телеграмму моей младшей сестре Валечке. Сегодня ей исполнилось 55. Совершеннолетняя!

14 февраля. Приехал на работу, а здесь переживают новую беду: грабители проникли в квартиру главного редактора журнала «Дружба народов» Александра Эбаноидзе, похитили какие-то деньги и убили его жену. Вернувшись с работы, он застал её мёртвую на диване.

15 февраля. Написал и отправил в Питер «Автобиографию».

Когда-то Сергей Довлатов мне советовал написать автобиографию раз и на­всегда, и придерживаться её всю жизнь, чтобы не вносить путаницу в даты и со­бытия. Не получается. Во-первых, сама жизнь вносит коррективы. Во-вторых, с годами приходит понимание того, чего ты раньше не понимал. В третьих, даже когда изображаешь на бумаге факты своей жизни, тебя подстерегает творческое начало. Неизменными могут оставаться лишь даты: тогда-то пошёл в школу, тогда-то поступил в институт, тогда-то умер отец. Нет, не получается держаться раз и навсегда написанной автобиографии.

Сегодня в МСПС - встреча с редакцией «Парламентской газеты». Должен был вести её Феликс Кузнецов, но он не может, попросил меня. Я подверг критике Гос. Думу за то, что до сих пор не принят Закон о творческих Союзах, а принятый

Думой Закон о Государственном языке - куцый, не отвечающий за сбережение и использование русского языка.

Давно заметил: журналисты - те же дипломаты, говорят ни о чём. Или говорят о чём попало, но только не о том, о чём надо говорить. Наша так называемая «чет­вёртая» власть всё ещё далека от народа.

16-18 февраля. Вдруг остро ощутил свой долг перед юношеством и взял­ся за роман «Возвращение “Гардарики”». Пора подумать о том, что происходит с нынешними российскими семьями. Но собираюсь изображать не маргиналов - пьяниц, бандитов, проституток, - а людей вполне дееспособных, в меру своих сил и понимания отвечающих за собственную жизнь и за жизнь своих детей.

Основным местом событий будет особая часть Ленинградской земли - ис­ток Невы и берег Ладоги: городской посёлок имени Морозова, Шлисселбургская крепость, Валаам, сама Ладога. А также Ленинград-Петербург. Я уже начинал эту книгу, но никак не удавалось продолжить: то некогда, то мало творческого духа, то необъяснимый страх перед большой формой. Всё время тормозящее чув­ство: не то, не о том, не с того начинаю. И часто не хватало воли преодолеть его. А может, просто нехватка времени и необходимой сосредоточенности, которая возникает в процессе работы. Теперь, кажется, выходит.

19 февраля. Салтыкова познакомила меня с Дмитрием Викторовичем Сил- каном - главным редактором каталогов «Знаменитые люди Москвы» и «Женщины Москвы». Он представляет Издательский Дом «Кислер Компани» и его директора Михаила Ивановича Фомичёва. Их заботит состояние современной русской лите­ратуры, и они решили совместно с МСПС учредить литературную премию в пяти номинациях: проза, поэзия, детская литература, публицистика, зарубежная книга русского автора. С вручением денежной премии, Почётного диплома и Золотой медали «За просветительскую деятельность на благо России». Предполагается эту премию вручать ежегодно в день рождения Сергея Владимировича Михалкова. И назвать её решили так, как называется одно из стихотворений Сергея Михал­кова - «Облака».

- Согласны ли вы, Иван Иванович, войти в состав оргкомитета по присужде­нию премии? - спросила Салтыкова.

- Да, с большой радостью.

22 февраля. Канун «Дня защитника Отечества», в который страна чествует нашу Армию и Флот. Ещё совсем недавно - «День Советской (Красной) Армии и Военно-Морского флота». Правильное название. Каждый понимал, кого мы чествуем в этот день. «День защитника Отечества» - не точное название, если иметь в виду только Вооружённые Силы. Разве Отечество защищают одни военные?

На улице - 20-градусный мороз. Солнце, пронизывающий ветер, но не особен­но заметно, чтобы москвичи меняли одежду: всё, как в обычные, не столь холод­ные дни. Многие мужчины и женщины без головных уборов.

Галина сегодня уезжает в Чернигов к брату, Захваткину Евгению Фёдоровичу. Полковник запаса, много лет отдавший службе в Группе советских войск в Герма­нии, тяжело болен, только что из госпиталя - после второго инсульта. В 1969 году он с одиннадцатилетним сыном Геной приезжал к нам в Ленинград. В застольной беседе, после трёх или четырёх рюмок, с гордостью, но без хвастовства, расска­зывал о своей службе в ГДР: «Иван Иванович, вы себе не представляете, какою мощью мы располагаем в Европе. Только в Германии наша группировка состоит из полумиллионной армии, пяти с лишним тысяч танков, а самолётов, ракет и про­чих военных припасов не сосчитать. Одним нажатием пусковой кнопки можно поставить на колени всю Западную Европу. Так что их хвалёное НАТО не пикнет, не успеет». - «А как же насчёт того, что даже худой мир лучше доброй ссоры и обходится куда дешевле?» - «Золотые слова! Только пускай именно НАТО их не забывает. А мы их не забудем уже хотя бы потому, что хорошо помним, во что нам обошлась война».

События предроковых восьмидесятых и роковых девяностых отозвались острой болью в душах многих советских людей, но прежде всего военных. Сот­ни офицеров и даже ряд генералов не выдержали позора и покончили с собой. И хотя лично я считаю такой поступок не чем иным, как дезертирством, вместе с тем понимаю их стыд, боль и обиду, несовместимую с жизнью. Я хорошо помню своё ни с чем не сравнимое унижение, которое я, не военный человек, пережил, наблюдая в дни так называемого путча сытых высокопоставленных государствен­ных деятелей, с экрана телевизора тупо глядевших на меня, фактически отдавая на поругание Страну. Чего они ждали? Что люди бросятся снимать их с горшков? Нет, товарищи бывшие, мы уважаем бойцов даже на ринге и на футбольном поле, уже не говоря о политике. А вы - сдатчики и трусы, которым место там, где вы сейчас находитесь.

Жаль страну, но более всего жаль бывших военных людей, одним из которых является Евгений Фёдорович Захваткин.

Шёл с работы, торопился застать Галину и проводить её на поезд. Успел, хотя она уже выходила из дома. Крепкий мороз, снег под ногами хрустит, «будто заяц капусту грызёт». На Киевском вокзале я пожелал ей счастливого пути. Моя жена едет к брату, а брат неизлечимо болен.

23-25 февраля. Переделкино. Приехал поздно. Принял душ. И тут в холле второго этажа раздались смех, крики, молодые голоса. Прикатила компа­ния, человек пятнадцать. С девушками, с вином, с настольным теннисом. Мама, караул!.. В два часа ночи вышел к ним и, ничего не говоря, приложил палец к гу­бам. До меня уже кто-то выходил, скандалил - не помогло. Потом скажут, что это был композитор Гамаюнов. Наутро он напишет гневное заявление директору Дома и уедет, не дождавшись окончания срока... Но меня почему-то послушали. Или уже и сами собрались расходиться. Половина этих ребят - кавказцы. Один из них заверил меня: «Всё, всё, папаша, заканчиваем, извините».

Кое-как, в полудрёме дождался утра. После пробежки и завтрака перебрался на первый этаж в мой любимый 8-й номер. А компания на втором этаже продолжала бушевать. Ничего не скажешь, славное место она выбрала для своего «активного» отдыха.

В санчасти перед ужином из спортивного интереса померил давление: 130 на 70. Чувствую себя превосходно.

По утрам бегаю мимо дачи Бориса Пастернака до речки, делаю разминку. И с жалостью гляжу на загубленное поле - когда-то здесь росла кукуруза под три метра высотой. Как лес. Теперь возводят железобетонную коробку. Удивительное дело: население России неумолимо сокращается, а количество домов, зданий, со­оружений и прочих многоэтажных монстров катастрофически растёт. Странная зависимость.

В День защитника Отечества по телевизору выступил новый Министр обо­роны Анатолий Сердюков. Точнее, считывал с телесуфлёра своё выступление. Натужно, плоско, без характера и души. Как будто ни о чём. По крайней мере, ни одно его слово не зацепило сознание. И где наши власти обнаружили это диванное лицо?

26 февраля. Солнечно. Ярко. Нет ветра. Мороз 12-14 градусов.

Ф. Кузнецов пригласил меня в свой кабинет на встречу с белорусскими писа­телями: председателем Союза белорусских писателей Алесем Пашкевичем, ди­ректором Литфонда Беларуси (к сожалению, не запомнил его имя) и советником Литфонда - Александром Ковалёнком.

Пашкевич рассказал, как и чем живут белорусские писатели. Неважно живут. В особенности сейчас, когда возник оппонент в лице Союза писателей Беларуси во главе с Н. Чергинцом. Помещения лишили, возможности издаваться лишили, встречаться с читателями и то запретили. Министр образования Беларуси на­ложил вето на встречи в школах и вузах с представителями Союза белорусских писателей.

- Мы, - сказал Пашкевич, - лишились даже юридического адреса и зарегистри­ровали свой Союз в посёлке Раков. А в качестве запасного аэродрома, если будем принуждены покинуть Родину, зарегистрировались в Литве.

Кузнецов посмотрел на меня. Я сказал, что не вижу в этом ничего неожидан­ного. В 1997 году Президент Беларуси принимал у себя нас, большую группу рус­ских писателей, в которую входили Ганичев, Распутин, Крупин, Карпов, Володин, Лыкошин, многие другие, в том числе и я. С белорусской стороны были Шамякин, Зуёнок, Бондарь, Скобелев. Тогда Президент при нас предупредил белорусских писателей: «Если будете предоставлять Дом литератора многочисленным мис­сионерам из Польши, Литвы, Германии и прочим любителям нас поучить, мне придётся решить вопрос о передаче Дома для хозяйственной деятельности Адми­нистрации Президента. Как не соответствующего своему прямому назначению. Нас ни политике, ни экономике учить не нужно. В особенности полякам и литов­цам - пускай сначала у себя наведут должный порядок, а мы уж как-нибудь сами».

Алесь Пашкевич сказал, что это выдумка, никакие поляки и литовцы не учат белорусских писателей. Это обычная уловка. И уже непосредственно ко мне:

- Вот Вы, Иван Иванович, были на съезде Союза писателей Беларуси. А писа­телей Вы там видели? Могли бы назвать хотя бы десяток имён?

- Я помню доклад председателя мандатной комиссии, - сказал я. - Он сооб­щил, что из 341 члена Союза на съезде присутствуют 309.

- Липа это, - сказал Пашкевич. - Там были только функционеры, состоящие на госслужбе, которым не хочется терять свои должности, и ещё несколько за­блудших.

Понимая, что никакой логики в нашем разговоре не предвидится, мы с Куз­нецовым перевели разговор на проблемы Белорусского и Международного Лит­фонда. И услышали, что белорусские писатели в Хозяйственном суде Республики отстояли Дом творчества «Ислочь». Но он требует ремонта, а значит, немалых средств, и они предлагают председателю МЛФ Кузнецову найти инвесторов и привести Дом в порядок. А затем совместно использовать его в писательских целях. Кузнецов попросил документально подтвердить, в каком состоянии Дом, назвать законного владельца и хотя бы приблизительную сумму на его ремонт и восстановление.

- В советские годы многие писатели, пожив и поработав в «Ислочи», с вос­хищением отзывались о его деятельности, - сказал Кузнецов. - Но после развала страны нет ничего удивительного в том, что за последнее время он пришёл в такое состояние. Будем думать, что можно предпринять.

Видя, что Кузнецов намерен завершить разговор, я спросил, где остановились наши белорусские коллеги. Оказывается, пока нигде - с поезда прямо к нам. Я по­просил Кузнецова связаться с Домом творчества в Переделкино и решить эту проблему. Он так и сделал. И наши гости отправились туда. Завтра они поедут в Международный Литфонд для продолжения разговора. Но уже без нас.

Есть ли моя вина в том, что писатели в моей Беларуси разделены? Чтобы от­ветить на этот вопрос, нужно разобраться в причинах. Главная из них - политиче­ская. Многие белорусские писатели не приемлют Александра Лукашенко, прежде всего потому, что он, как они полагают, не отстаивает и не собирается отстаивать «национальную идею». Они за то, чтобы Республика Беларусь была независимой, и первейшим условием этого является единый Г осударственный язык - белорус­ский. Мне лично это требование представляется абсурдным: почти 80% белорусов разговаривают, а главное, думают на русском языке. Так сложилось исторически, что на протяжении веков белорусскую мову вытесняли то поляки, то «россияне» во главе с царями и прочими государственными и религиозными деятелями. Они считали её «мужицкой», грубой и малопригодной для использования. Я уже не раз высказывался по этому поводу, но подчеркну, что «плохих» языков не быва­ет. Всякий язык от Бога и дан нам для того, чтобы не перемешались мы в своём существе, не растворились, не сделались общечеловеками, а сохранили себя как народ - великий числом или малый.

Вместе с тем не следует никого насильственно принуждать к тому, чтобы он разговаривал, читал и думал только на каком-то определённом языке. Здесь долж­на быть свобода выбора. Но нельзя забывать и о том, что если ты живёшь в стране, где государственных языка два, ты должен знать оба. Писатели это чувствуют как никто другой. Писателям, белорусской интеллигенции далеко не всё равно - будет у белорусов родной язык или нет. Они знают: нет языка - нет белоруса. Какой вы­ход? Для писателей, на мой взгляд, он прост: писать как можно лучше.

Долго я про это пишу, нужно короче и точнее. Мои записи грешат длиннотами. Важна только суть, только мысль, а её выразить всегда непросто. Сейчас боль­шинство современных, модных авторов валяют свои книги без мысли. А иные идут дальше - бессовестно берут чужие мысли (и сюжеты), вскарабкиваются на них, как жуки-наездники, и скачут, как им кажется, к успеху. Успеху у кого?!

Этики нам не хватает, господа и товарищи, судари и сударыни, паны и панен­ки. Всё дело в этике!

12 марта. Написал рецензию на книгу Аскольда Шейкина, предложу её в «Московский литератор».

Приехал на работу, а здесь драма: ночью люди в масках представились охране сотрудниками ЧОП, заставили открыть дверь якобы для проверки, после чего избили и связали охранников, заклеили скотчем рты и, взломав замки и сейфы, что-то искали. Денег не было ни в сейфе канцелярии, ни в кабинете Кузнецова, ни в бухгалтерии. Документов тоже. Скорее всего, это вылазка тех, кто, зная, что 15 марта в МСПС должно состояться выездное заседание Арбитражного суда, пред­приняли охоту на документы. Не вышло. А разор учинили немалый.

13 марта. День рождения Сергея Михалкова. Мы с Кузнецовым звонили ему, хотели поздравить, но никто не ответил, и мы решили оставить наши поздра­вительные слова на послезавтра, когда к нам явится Арбитражный суд и когда после него мы соберёмся в конференц-зале.

15 марта. В кабинете Михалкова выездное заседание Арбитражного суда по делу о продаже Ларионовым части «Дома Ростовых». Все трое судей в мантиях, со всеми судебными атрибутами. Здесь же Михалков, он только что вернулся с какого-то южного острова, загорелый, атлетичный, «со взором горящим». Одна беда, плохо слышит.

Задача суда - взять оригинал подписи Михалкова и текст, написанный его рукой, объёмом в одну страницу, для проведения экспертизы, чтобы сравнить оригинальную подпись Михалкова с той, которая якобы поставлена на доверен­ности Ларионову - о продаже части здания. Подпись нужно поставить не менее двадцати раз в два столбика на отдельном листе.

Поставил. С текстом сложнее. Кузнецов стал диктовать ему информацию из «Вестника МСПС» за 2003 год, то место, где говорится, что 13 марта 2003 года в МСПС отмечали 90-летие Михалкова. С трудом, но Сергей Владимирович спра­вился с заданием. С трудом, потому что плохо слышит и каждую фразу, а точнее, каждое слово ему приходилось повторять многократно.

Кузнецов рассказал суду о нападении на МСПС в ночь с 11 на 12 марта, выска­зав предположение, что искали документы, касающиеся продажи части «Дома». Он с убеждённостью заявил, что дальнейшее затягивание очевидного дела с про­дажей, а точнее, с похищением части «Дома Ростовых» может привести к не­предсказуемым последствиям. И заметил при этом, что МСПС приходится оправ­дываться в том, чего оно не совершало. А для пущей убедительности вспомнил анекдот, который ему когда-то рассказывал Михаил Шолохов: «Бежит с огромной скоростью Заяц. Волк спрашивает: - Куда бежишь? - Я не бегу, я убегаю. - От кого? - Сказали, ловят верблюдов и подковывают. - Но ты же не верблюд? - А вот поймают, подкуют, доказывай потом, что ты не верблюд!».

Судьи спокойно отреагировали на фольклор.

После суда собрались в конференц-зале, где всё было готово для небольшого торжества, чтобы отметить день рождения Сергея Владимировича, а заодно вру­чить премию «Облака» пяти лауреатам:

Михалкову С.В. - в номинации «За вклад в литературу»;

Токмаковой И.П. - «Литература для детей». Книга «Повести земли русской»;

Салуцкому А.С. - «Проза». Роман «Из России, с любовью»;

Замшеву М.А. - «Поэзия». Книга стихов «Любовь даётся людям свыше»;

Переясловой М.В. - «Критика и публицистика». Книга «О самом главном».

Я вёл этот вечер. После выступления известных писателей, после многих по­здравлений Михалкову - поэту, общественному деятелю, лауреату, академику - я предоставил слово гостье из Петербурга Татьяне Михайловне Захаровой. Она со своей 17-летней внучкой - студенткой музыкального училища, к тому же автором только что опубликованного сборника стихов «Взгляд» Катей Ждановой - при­ехала из города на Неве, привезла мне рукопись своей будущей книги, которую я согласился редактировать. Коллега Сергея Владимировича по самой высокой советской награде - Герой Социалистического Труда, писатель, публицист, Та­тьяна Михайловна вручила ему цветы и свою книгу «С чем придёшь к людям». И сказала:

- Я сегодня счастлива, что имею возможность поздравить вас, дорогой Сергей Владимирович, и сказать большое русское спасибо за вашу яркую жизнь, за ваш талант, за ваше верное служение Родине. В моём городе Ленинграде-Петербурге знают и любят вас и желают вам здоровья и многих лет жизни.

Михалков поблагодарил её и спросил у меня, кто это. Я ответил, за что и мне он сказал спасибо. Затем Сергей Владимирович обратился к лауреатам, поздравил их и поблагодарил всех, кто пришёл его поздравить с днём рождения.

Я предложил вручать эту премию всегда в его присутствии.

Выходя из зала и глядя в глаза писателю Анатолию Салуцкому, он вдруг задал вопрос:

- Что такое академик?

И сам ответил:

- Старый член на куче денег!

Принялся читать и править рукопись Татьяны Захаровой «Горсть земли». Несколько лет назад я редактировал её книгу «С чем придёшь к людям», уже вы­шедшую из печати. Это был том в 40 печатных листов, к сожалению, с досадными стилистическими и смысловыми огрехами. Я же написал предисловие к переиз­данию, и вскоре питерские издатели повторили тираж.

Её книга - о времени, о судьбах людей, которые встретились ей на жизнен­ном пути. Написана просто, с любовью к стране, в которой она родилась и где выросла, стала рабочим человеком, химиком, Героем Социалистического Тру­да, а затем писателем. Меня всегда привлекали книги, написанные «из жизни», с той правдой, которую несут в себе искренние, простые люди. На таких книгах убеждаешься в том, что есть народ, что он мудрее, чистоплотнее, сильнее многих «образованцев», у которых давно всё смешалось - ум, глупость, правда, лицеме­рие, желание самоутвердиться и что-то кому-то доказать. А ничего доказывать не надо. Живи, работай и помни о смерти.

Редакторское дело трудное, но тоже увлекательное, если внимательно отно­ситься к тексту и стараться понять автора. Хороший редактор - друг, почти со­автор. Таких редакторов у меня было двое - писатель Анатолий Белинский в из­дательстве «Дума» и Галя Быкова в «Молодой гвардии». Галя к тому же красивая. Красивую женщину слушать и понимать проще. Её слова обретают дополнитель­ный авторитет и доходят быстрее.

Правки много. Ошибки, речевые обороты, что-то ещё. Но смысл не приходится менять или даже уточнять. Всё прозрачно, как вода в чистом ручье. Много повто­ров, но я их не убираю, памятуя пословицу «Повторение - мать учения».

В общем, обычная краеведческая книга, которую отличает одно хорошее ка­чество: всё, что пишет Захарова, кажется твоим, тем, что ты сам пережил, сам прочувствовал. И это спасает книгу.

20 марта. Мария оправилась от очередной простуды. За время недомога­ния похудела неимоверно. Она и так миниатюрная, а болезнь сделала её совсем худенькой. Всё время говорит, в основном по-своему, но верит в то, что говорит внятно и раздражается, когда её не понимают. Стала выражаться фразами: «Мама поехала на работу, а папа - на машине»; «Были в магазине, купили масла, смета­ны, сосисок». Пока ещё не задаёт вопросов, но скоро явятся и они.

Завтра пойдут с бабушкой на спортивно-танцевальные занятия, что недалеко от нас, при библиотеке.

На работе ко мне подошла Турсунай Оразбаева и спросила, может ли она, буду­чи секретарём Исполкома МСПС по казахской литературе, повесить свой портрет на первом этаже «Дома Ростовых», где уже висят портреты членов Исполкома и выдающихся советских писателей. Я сказал, что, очевидно, существует какое-то положение о том, чьи портреты могут висеть в МСПС. Она в ответ:

- Но я раньше висела, а потом почему-то сняли.

- Ну, раз висела, так повесьте и сейчас.

Она повесила - яркая, красивая казашка - единственный женский портрет сре­ди многих портретов мужчин.

Написал и набрал на компьютере предисловие к новой книге Т. Захаровой «Горсть земли». Получилось длинновато, но ведь и книга - почти 500 страниц.

Смотрел по телевизору футбол: Эстония - Россия. Победила сборная России 2:0, а впечатление такое, как будто не игроки на футбольном поле, а Сизифы, на­тужно катающие гигантский валун.

25 марта. У внучки день рождения, 2 года! Ужинали в её честь. А Мария - настоящая хозяйка вечера - никого не обделила своим вниманием.

26 марта. Участвовал в Неделе детской книги, которая в этом году посвяще­на большому культурному событию - Году русского языка. По традиции в Рос­сийской государственной детской библиотеке состоялся большой Книжкин празд­ник. Открыла его директор библиотеки Лидия Михайловна Жаркова. Поздравила всех участников и попросила стать ведущей праздника знаменитую детскую пи­сательницу Ирину Токмакову.

Гостями юных читателей - а в зале собрались школьники с 1-го по 10-й класс - стали известные московские писатели, художники, журналисты.

Мы рассказали ребятам о величии русского языка, о проблемах его использо­вания и защиты. Прежде всего, нужно сохранять изначальные смысловые значе­ния русских слов, не позволять их заменять другими, чаще всего иностранными словами. В особенности теми, которые меняют смысл и значение русских слов.

Тепло участниками праздника была встречена внучка Корнея Ивановича - Еле­на Цезаревна Чуковская. 1-го апреля одному из самых любимых детских писателей исполняется 125 лет. Ребята выходили на сцену и читали его стихи: «Айболит», «Мойдодыр», «Федорино горе». Библиотека для них подготовила хорошие по­дарки - книги Корнея Чуковского, Самуила Маршака и других русских писателей.

29 марта. В МСПС состоялся творческий вечер московского поэта Глана Ар­менаковича Онаняна. Я прочитал две его книги стихов, что называется, профес­сионально сделанных, крепких. Написаны они человеком умным, образованным (он кандидат технических и доктор философских наук), тонко чувствующим, чем живёт он сам и его страна - Россия.

Удивительными бывают судьбы некоторых людей, например, судьба Глана Онаняна. Родился он, вырос и получил образование в Тбилиси, советский фи­зик-ядерщик, русский поэт-лирик, поэт-созерцатель, поэт-философ. И друг всему человечеству.

Я открыл вечер. Вел его Михаил Синельников. Было много тёплых слов, вы­ступлений. Некто Зурабов посетовал на то, что в одной из книг Онаняна слиш­ком много перечислений его заслуг: и лауреат он, и академик, и кавалер многих медалей, и почётный поэт. И совсем ничего не сказано о том, что он отличный товарищ и просто прекрасный человек. А под конец вечера один из выступающих с могучим армянским акцентом сказал:

- Несмотря на то, что ты, Глан, родился и вырос в Грузии, что в тебе течёт армянская и еврейская кровь, ты, что называется, на совесть постарался и стал хорошим русским поэтом.

Глан Арменакович поклонился в знак благодарности и стал читать стихи.

1 апреля. Купил книгу Олега Волкова «Погружение во тьму» и листал её все свои выходные. Пожалуй, это лучшее из того, что мне доводилось читать о ГУЛАГе. Пишет сдержанно и оттого ещё более сильно, чем, например, А. Сол­женицын. Тот обличает, а Волков вызывает во мне чувство соучастия. Но, пожа­луй, самым привлекательным для меня является то, как Волков изображает зэков и жизнь ГУЛАГа. Здесь многие люди, не только заключённые, помогают и под­держивают друг друга в суровых лагерных условиях, насколько это возможно.

Впрочем, ничего нового в книге Волкова я не увидел. Я так и представлял себе ГУЛАГ по ранее прочитанному, прежде всего, по книге Тамары Петкевич «Жизнь - сапожок непарный». Оба произведения созданы одарёнными людьми, в которых природное чувство собственного достоинства сохраняется и даже укре­пляется в самых невероятных условиях.

Есть в книге Волкова один непонятный для меня ход: почему надо было лишь в самом конце её сказать о том, что он женат и что он отец двух дочерей. Чем это вызвано, автор не объясняет. И даже не вспоминает о них, не задумывается - ка­ково им без него, может быть, ещё хуже, чем ему здесь, в лагере. Обычно только о чём и печётся человек, так это о своих родных, беспокоится, что с ними. А тут - ни мысли, ни памяти, ни чувства - как будто их не существует...

2 апреля. Ходил в Литфонд России, заполнил «Личную карточку», уплатил Людмиле Николаевне Мережко взнос - 250 рублей. Правда, не знаю, для чего. Я не москвич, не состою на учёте в Московской городской писательской организа­ции, так что полноценным членом московского Литфонда быть не могу. А значит, нет у меня льготной поликлиники (её нет и у московских писателей: знаменитая, одна из лучших в городе, поликлиника Литфонда, возведённая при советской вла­сти на писательские взносы, вдруг чудесным образом оказалась в собственности некоего частного лица - якобы гражданина Израиля). Хотя я до сих пор обходил­ся без участия в моей жизни врачей. Три года назад по настоянию жены прошёл медицинское обследование в Петербурге - врач сказала, что я здоровее любого допризывника и даже призывника. Но иногда, из спортивного интереса, измерив давление, удивляюсь, что оно скачет: 152/82, 158/90. Это, как правило, по вечерам. Утром - 130/78, 133/79. Пульс - 58-62 удара в минуту.

Дочка говорит, надо сходить к терапевту и сделать кардиограмму. Ладно, мо­жет, летом, когда буду в Питере. Чувствую-то я себя отлично. Каждое утро начи­наю с пробежки - до 1,5 км. Делаю зарядку типа разминки, занимаюсь у школы на перекладине и с резиновым 5-метровым бинтом, а также провожу короткий «бой с тенью». Так что было бы странно, если бы при отличном самочувствии нашлись какие-то недочёты со здоровьем.

Мария произносит: сярики (шарики - виноград), камаяны (макароны). И фра­зами: «Дети болеют - и не ходят на танцы». Или: «У меня есть деньги, дед дал, пойду в гамазин, куплю сыру, колбасы и хлеба».

Для двух лет не так уж мало!

Часто поёт: «Кьясота, кьясота, мы везём кота.»

Третий день у неё небольшая температура. Бабушка говорит, что это я про­студил её, когда мы в пятницу шли с танцев и я расстегнул ей куртку, а шапку она сама сняла. Может быть, и я, кто знает. Но было душно, 19 градусов, и я видел, что она слишком тепло одета для такой погоды.

Однако суть в том, что ей необходимо закаливание. Каждый вечер и утро хотя бы немного протирать её смоченным в холодной воде полотенцем. Сначала ноги, а со временем выше.

Звонил из Минска Анатолий Аврутин - у него вышла книга «Избранное». А в журнале «Новая Немига литературная» опубликована моя повесть для под­ростков «День первой встречи». Обещал прислать. Сообщил он также, что дирек­тор издательства «Мастацкая лггаратура» В. Мачульский собирается в Москву, чтобы с Кузнецовым и со мной решать вопрос по изданию 50-томника.

Потом я разговаривал с Кузнецовым, сказал ему, что собираюсь написать пись­мо Гос. секретарю Союзного Государства П. Бородину, в котором постараюсь обрисовать наш проект и сделать предложение о личном контакте - хоть у него, хоть у нас. Кузнецов согласился.

3 апреля. От имени Исполкома написал поздравительную телеграмму Белле Ахмадулиной:

«Дорогая Изабелла Ахатовна!

Исполком Международного сообщества писательских союзов сердечно по­здравляет Вас, знаменитого русского поэта, со славным юбилеем! Ваше творче­ство, Ваши книги давно стали частью российской культуры. Ваш литературный путь - пример созидания самобытного и всегда нового художественного мира (.) Желаем Вам здоровья, счастья и благополучия».

Показал текст телеграммы Салтыковой - она сказала, что после слов «знаме­нитого русского поэта» неплохо бы добавить - «красивую женщину». Я добавил, но спросил, не провинциально ли?

- Ну и что? - сказала она. - Изабелла Ахатовна была красивой, а сейчас пере­живает свои далеко не лучшие дни. И, скорее всего, не пишет. Пускай знает, что мы её любим и прежнюю, и такую, какая она сегодня.

Жаль, если не пишет. Ахмадулина - одно из наиболее звучных имён в совре­менной русской поэзии, её нежная нота. Однако даже самая нежная нота не может звучать бесконечно.

8 апреля. Выходные прошли впустую. В пятницу прямо с утра в квартиру прибыли мастера - будут приводить в порядок лоджию. Привезли кучу матери­алов - доски, плиты, блоки, утеплитель и пр. Шум, грохот, визг болгарки, разре­зающей блоки.

Пытался читать, от нечего делать смотрел какую-то ахинею по телевизору; почти все передачи - рвотный порошок с участием бездарных лицедеев. Настоль­ко всё вычурно, наигранно, рассчитано на дураков, хотя в жизни дураков не так уж много. Откуда их столько в телевизоре?

В воскресенье - Пасха. В нашей семье не соблюдается пост, но мы любим этот праздник и всегда отмечаем его. Вчера ездили на кладбище, к могилам Людмилы Леонидовны и Николая Ивановича. Поправили землю, возложили цветы, помол­чали.

Сегодня бились крашенными луковой шелухой яйцами, завтракали по- праздничному и всем, кто нам звонил, отвечали:

- Воистину Воскресе!

9 апреля. Заседание секретариата. Г лавный вопрос - участие МСПС в объяв­ленной Президентом Путиным кампании «Год русского языка в России и в мире». Уже всем понятно, что нужны срочные меры для того, чтобы остановить сужение ареала русского языка. Только было бы правильнее назвать: «Год русского языка и русской литературы». Но то ли он не догадался, то ли вездесущие всезнайки подняли гвалт: «А почему русской литературы, а не российской?» Хотя русская литература одна, а российских - множество. Поэтому тему «Русская литература» писатели должны подверстать сами.

Подверстали. Изложили её в письме Президенту за подписью С. Михалкова, Ф. Кузнецова, Ю. Полякова, и вскоре Поляков вручил его Путину при личной встрече. Письмо, как водится, затерялось, и только спустя некоторое время его отыскали в Министерстве культуры. От нас тут же потребовали представить план мероприятий и смету для их проведения. Кузнецов, бухгалтер МСПС и я соста­вили её - получилось, что расходов набирается на 7,2 млн. рублей. В Минкульте приняли без каких-либо вопросов и сразу утвердили. Да ещё похвалили нас за опе­ративность и квалифицированную подоплёку.

На сегодняшнем заседании нам необходимо утвердить план, главным пун­ктом которого является проведение Международной писательской конференции в «Лицейский День» 19 октября 2007 года в ЦДЛ под названием: «Русский язык - связующая нить культур». Я предложил назвать не конференцией, а конгрессом - смысл одинаковый, а звучит солиднее. Со мной согласились.

Обозначили ответственных за другие мероприятия: семинар переводчиков, семинар молодых писателей и др. Мне поручено сформировать оргкомитет по проведению конгресса и к следующему секретариату, который состоится через неделю, представить его на утверждение.

12 апреля. Купил железнодорожные билеты до Няндомы и обратно - по­еду на Литературный фестиваль Севера, который будет проходить в Каргополе. Говорят, интересные места, многие из них связаны с именем Николая Рубцова.

Из Питера позвонил Николай Коняев, попросил войти в состав редколлегии журнала «Аврора» и сказал, что теперь он будет возглавлять журнал. Я дал со­гласие и порадовался такой новости. Он попросил переговорить с Михалковым - Сергей Владимирович входил в прежний состав редсовета, согласится ли теперь на вхождение в новый. Я сказал, чтобы включал его - журнал должен вот-вот выйти, - а я переговорю либо с самим Михалковым, либо с его помощницей Сал­тыковой и, думаю, получу добро.

Ровно 10 лет понадобилось нам, чтобы разобраться с журналом «Аврора», с ко­торым я дружу более 30 лет. Когда-то авроровский «Салон СЛОН» (сатирическо- лирическое обозрение нравов) опубликовал мой рассказ «Трусы на память» - как один из победителей конкурса. Потом печатались рассказ «Роль женщины», по­вести «Показательный бой», «Человек, которого не было», «Товарная станция».

В общем, дорога мне «Аврора», в особенности после публикации в ней «Показа­тельного боя». За него брались многие журналы: «Нева», «Юность», «Неман» - и ничего. Присылали отличные внутренние рецензии, но как доходила рукопись до главного редактора, так звучала команда: «Стоп!». А вот «Аврора» взяла и на­печатала, хотя и не обошлось без «соавторства» с цензурой.

Впрочем, и «Аврора», пока в ней заведующим отделом прозы был Вильям Козлов, тоже отказывалась печатать. Мне Козлов сказал: «Знаешь, старик, повесть твоя не ко времени остра, а тут скоро съезд партии - как я такую острую вещь буду печатать? Да ещё о молодёжи, о студентах. Меня не поймут и выгонят. И что тогда? Ты хочешь, чтобы на моё место пришёл какой-нибудь еврей?» - «Какой- нибудь - не хочу, - сказал я. - Но толковому, да ещё не трусу, я бы сам помог занять твоё место». - «Ну, старик, так не принято разговаривать с редакторами, в этом случае мы с тобой не договоримся».

Я хотел сказать, что и с писателями, хотя бы и с молодыми, тоже так разго­варивать не принято. Но не сказал - бесполезно. Попросил вернуть рукопись, но Вильям Фёдорович ответил, что рукописи моей нет - отдали на рецензию Ирине Муравьёвой. Я ушёл. А потом, совершенно неожиданно для меня, «ушли» Коз­лова. Редактором прозы стал Глеб Горышин. Он же пригласил меня в редакцию, похвалил повесть и вручил рецензию Ирины Муравьёвой. В ней она не просто как критик, литератор, но как заинтересованный читатель и друг написала добрые слова: «честный автор, честная повесть.»

- Значит, будете печатать?

- Будем, - кивнул Г орышин. - Твою рукопись прочитал главный, Владимир Торопыгин. Он просил тебя зайти для знакомства.

Зашёл. Увидел плотного, внешне привлекательного (наверное, в особенности для женщин) человека, который встал с кресла, поздоровался.

- Спасибо, что решили напечатать, - сказал я. - Во многие журналы посылал. Вроде бы тоже собирались, потом отказывали.

- А мы напечатаем, - кивнул Торопыгин. - И не нам спасибо, а тебе, что на­писал хорошую повесть. Я читал в напряжении, даже не выдержал - в конец за­глянул. Хороший конец, выстраданный.

Через неделю снова позвали - пришли гранки. Вычитал и был рад - всё как я написал. А когда напечатали, обнаружил, что выпали многие «фрагменты». Объ­яснили: цензура. Например, эпизод, где герой - точнее, даже не сам герой, а некто, о ком рассказывает один из героев, - чтобы не идти в армию, пьёт чифирь; по­ложат его в больницу на обследование - мочится в постель: дескать, недержание ночное. Так что удалось «откосить». А сердце угробил, теперь инвалид. В этом эпизоде чётко обозначена позиция и героя, и автора: так плохо, так нельзя, так во вред самому себе. Нет, вырезали. Конечно, цензоры понимают больше автора, им виднее. Дескать, в нашей стране нет и быть не может подобных молодых людей, которые пьют чифирь и писают в постель, чтобы не пойти служить.

Ладно, когда-нибудь напечатаем целиком. И напечатали! В 2003 году в питер­ском издательстве «Дума» под редакцией Анатолия Белинского вышла моя книга «От земли до неба», в которую уже целиком вошёл «Показательный бой». Но по­требовалось для этого более четверти века.

Глеба Горышина вскоре уволили. В одном из номеров «Авроры» он поместил рассказ Виктора Голявкина «Юбилейная речь», причём в номере, где поздравляли Леонида Ильича Брежнева с семидесятипятилетием, на 75-й же странице. В рас­сказе сам юбиляр говорит о себе, вот, дескать, все думают, что «я уже умер, что меня нет в живых, а я всё продолжаю жить.» И так далее, всё в том же духе. То есть так, как Голявкин-автор думает о самом себе. А искусствоведы в штатском отнесли это к Брежневу. Да ещё в номере, где говорится о юбилее великого госу­дарственного деятеля. Да ещё на 75-й странице.

В общем, всё сошлось: виноват Горышин, который после смерти Владимира Торопыгина стал главным редактором «Авроры». Многие говорили, что подстро­ила это работавшая тогда в журнале «шустрая журналистка» Магда Алексеева, чтобы убрать его. Но убрали и его, и её, изъяв при этом почти весь тираж.

Подобный казус не первый у «Авроры». За пять лет до этого журнал на своих страницах поздравлял с 60-летием участника советско-финской и Великой Отече­ственной войны, Героя Социалистического Труда, знаменитого ленинградского поэта Михаила Александровича Дудина. У него есть такие строчки:

Стихи не каприз и не шалость,

Стихи не сдаются на милость.

Ему без стихов не мечталось,

Ему без стихов не любилось.

Снега, обагрённые кровью,

Горячие, милые губы.

И пели над первой любовью

Самой Революции трубы...

В этом же номере поместили стихотворение московской поэтессы Татьяны Бек «Поэт»:

Был и ты когда-то молод,

Зол и этим интересен.

Бескорыстие и голод,

Мало денег _- много песен.

Звук был низок и неистов.

А потом пошёл на убыль...

Что мне бронзовые губы

Облупившихся горнистов!

Случайно? Возможно. Только трудно себе представить, чтобы при могучем институте редакторов советского времени ленинградский популярный журнал мог допустить такую случайность.

После Горышина должность главного редактора «Авроры» занял выпускник ЛГУ и Академии общественных наук при ЦК КПСС, кандидат филологических наук, журналист и высокопоставленный партийный функционер Эдуард Шевелёв. К тому времени редакция «Авроры» с Литейного проспекта переместилась на Ап­текарский переулок, угол улицы Халтурина (в прошлом и ныне - Миллионной). Здесь просторнее, зал для встреч с читателями, для выставок. И само место - центральнее уже ничего нет, только Дворцовая площадь, до которой пять минут ходьбы.

С Эдуардом Шевелёвым я познакомился в 1984 году, когда в составе писа­тельской комиссии проверял работу журнала. Итоги нашей работы мы подводили в редакции на заседании редколлегии, в которую входили многие известные пи­сатели, а также народный художник России Владимир Александрович Ветрогон- ский и учёный Никита Алексеевич Толстой.

Дело шло к перестройке, тиражи многих журналов росли как на дрожжах, но комиссия указала на тот факт, что журнал изначально создавался для школьни­ков, учащихся техникумов, профессионально-технических учебных заведений, студентов. А, по сути, стал обычным литературным журналом, в котором менее всего отражена жизнь учащейся молодёжи и юношества.

Потом перестройка, бешеные тиражи, взлёт интереса к «остренькому» типа «Интердевочки» В. Кунина или рассказа «Плечевая» В. Кржишталовича. В об­щем, «чего изволите, господа?». Хотя само слово «господа» в то время не произ­носили, считая его чуть ли не лакейским. «Перемен! Хотим перемен!» - голосами нерадивых школьников вопили одурманенные Горбачёвым наши молодые и не только молодые граждане. Остановитесь, милые, одумайтесь. Умнейшие люди предостерегали себя и нас молитвой: «Не дай Бог нам жить в эпоху перемен!». Не прислушались, не захотели оставаться в эпохе «застоя». Не задумались над тем, что при переменах, особенно крупных - переворотах, революциях, перестройках, преимущества получают, прежде всего, самые наглые - те, кому начхать на всё и на всех, лишь бы потуже набить собственное брюхо и собственный кошелёк.

Так и случилось.

К чести редколлегии «Авроры» и поначалу её главного редактора Шевелёва, она не стала оголтелым рупором перестройки. Тиражи, взметнувшиеся до небес, быстро упали - думающий читатель увидел не только явный перебор критики минувшего, но также издевательство над его, читателя, прошлой жизнью, над историей его страны. Журналы и писатели столкнулись с нищетой. А потом сго­рел Дом писателя и на его пепелище оказались разделившиеся к тому времени на «апрелевцев» и «традиционалистов» Союз писателей Санкт-Петербурга и Санкт- Петербургская (бывшая Ленинградская) писательская организация Союза писа­телей России. В нашу писательскую организацию целиком вошла секция научно­художественной публицистики, во главе которой стоял ныне покойный участник Великой Отечественной войны, капитан первого ранга Евгений Скрябин. Он об­ратился ко мне с предложением принять в Союз писателей Шевелёва: во-первых, он неплохой критик и публицист, во-вторых, с его приёмом мы сохраняем за на­шей писательской организацией «Аврору». Э. Шевелёв собрал свои опубликован­ные работы, передал их Ивану Виноградову, который тогда возглавлял приёмную комиссию, и вскоре тот мне сказал, что работы Шевелёва - писательские, можно принимать. Но посетовал на то, что Шевелёв человек пьющий и это может отри­цательно сказаться на работе журнала.

- Примем его, - сказал я. - Но, по примеру большевиков, назначавших на пост директора завода какого-нибудь идейно выдержанного, «правильного матроса», а главным инженером к нему - хорошего специалиста, назначим Шевелёву хоро­шего заместителя.

То же самое я сказал Скрябину. И тот посоветовал сделать заместителем Ше­велёва Ивана Медведева, военного человека, капитана первого ранга, к тому же не писателя, который будет заниматься финансовыми вопросами и следить за об­становкой в журнале. Однако делу это не помогло. Вскоре между ними возник конфликт, в который были втянуты многие сотрудники журнала. А затем некие ребята со стороны во главе с М. Любомудровым не только предъявили свои права на «Аврору», но и выставили из неё и Шевелёва, и всех неугодных.

Мы двумя судами отстояли «Аврору», вернули ей главного редактора Шевелё­ва и понадеялись, что теперь Шевелёв будет не только умнее, но и осмотрительнее со своим пьянством. Но снова ошиблись, «Аврора» стала пускать пузыри. И тогда к нам обратились сотрудники журнала - наши писатели Ирина Моисеева и Евге­ний Попов: «Надо спасать «Аврору», а Шевелёва срочно убирать, иначе и журнал погибнет, и лишимся помещения, которое он занимает».

Собрал правление. Стали обсуждать положение дел в журнале. Шевелёв не пришёл, не посчитал нужным. Решили сместить его, а обязанности главного ре­дактора возложить на Николая Коняева и на меня - сделать нас соредакторами, как в «Звезде» Андрей Арьев и Яков Г ордин. Для проверки финансовой деятель­ности «Авроры» пригласили из Москвы председателя контрольно-ревизионной комиссии Союза писателей России М. Числова и главного бухгалтера Н.С. Они приехали, остановились в гостинице «Октябрьская». Мы встретились с Число­вым - маленький, никогда не смотрит в глаза. Объяснили ситуацию. Он сказал, что переговорит с Шевелёвым, а Н.С. проверит его бухгалтерию.

Почти пять часов Н.С. проверяла «Аврору», и всё это время Числов и Шевелёв пили у него в кабинете - не смог устоять председатель КРК перед тихим обаянием главного редактора. Вечером Числов позвонил мне и заплетающимся языком со­общил, что направляется к нам в писательскую организацию. От «Авроры» до нас 10 минут ходьбы, но ему потребовалось около часа. Не знаю, как он дошёл такой пьяный. Я вызвал такси и, ни о чём не спрашивая, отвёз его в «Октябрьскую».

На следующий день мы, члены правления, встретились с Числовым и Н.С. Мнения проверявших не совпали. Бухгалтер говорила о вопиющих финансовых нарушениях в «Авроре», а Числов хвалил работу главного редактора и без конца пил из пузатой полиэтиленовой бутылки «Ессентуки». С тем и уехали.

Вскоре после этого мне стало известно, что Глеб Горышин собрал в «Авроре» полтора десятка писателей и прочитал им своё заявление, в котором критиковал деятельность руководителя писательской организации, то есть мою, а также Ни­колая Коняева и моего заместителя Александра Скокова.

Борис Сергуненков мне потом рассказывал, что многие писатели из тех, кого собрал Горышин, не согласились с Глебом Александровичем. Сергуненков обру­шился на него, заявив, что он своим заявлением вносит раскол в работу писатель­ской организации. Расходились они, глубоко удручённые состоявшимся разгово­ром. А через два дня стало известно, что почти все писатели после этой встречи тяжело заболели гриппом. Глеб Александрович попал в Мариинскую больницу, где и скончался от сердечного приступа.

«Аврора» почти утонула. Администрация Питера предложила Шевелёву «спа­сительную» мысль - отдать городу занимаемое ею помещение - 240 кв.м - взамен на три комнаты в полуподвале, на Петроградской стороне. А за это город будет финансово поддерживать «Аврору».

Мне об этом рассказал сын Шевелёва, который приехал к нам в писательскую организацию. Ещё он сказал, что знает, какую борьбу мы ведём за журнал, и что его отец - безнадёжный алкоголик. И чем скорее он освободится от журнала, тем больше шансов у него остаться в живых.

Но что мы могли? Время смуты, время безвластия. Свою лепту в распад Ше­велёва вносили сами писатели - многие из них после публикации в журнале явля­лись к нему с бутылкой, а Эдуард Алексеевич не находил в себе сил отказаться.

Он сдал помещение городу, получив за него три обещанные комнаты. Гово­рят, что его сговорчивость помогла ему улучшить и свои квартирные условия. Не знаю. А журнал превратился в альманах, который может выходить, не придер­живаясь определенной периодичности. При этом он уже и не журнал, а какой-то календарь, в котором означены даты рождения и смерти известных людей.

Будучи членом Издательского совета Санкт-Петербурга, мне приходилось принимать решения по поддержке альманаха «Аврора», на которую город выде­лял немалые средства. И всякий раз члены Издательского совета не могли понять, какое издание они поддерживают. Из чего я сделал вывод, что помещение «Авро­ры» на Аптекарском переулке ушло не без участия Комитета по печати.

И вот смена руководства «Авроры». Да, только сейчас, когда наш литератур­ный крейсер стал походить на разбитое корыто. Но и его будем держать на пла­ву. Дай бог Николаю Коняеву и шеф-редактору Валерию Новичкову справиться с трудностями, прежде всего, с нищетой одного из лучших - в прошлом - ленин­градских изданий.

Вечером Денис Устинов, узнав, что я прямо с работы собираюсь в Передел­кино, предложил зайти к его отцу в Академию поэзии. Чтобы я вместе с ним отправился в дорогу. Зашли. Хорошее помещение на первом этаже по Большой Никитской. Чисто, светло. Познакомился с двумя симпатичными молодыми жен­щинами, одна из которых - жена Дениса, ленинградка.

Ехали с Валентином Алексеевичем в электричке. Я дал ему посмотреть объ­ёмный сборник стихов А. Аврутина «Наедине с молчанием». Устинов заинтересо­вался, принялся читать предисловие Анатолия Андреева, и я заметил, как быстро меняется лицо этого уже немолодого человека, становясь всё более хмурым. Ког­да подъехали к Переделкино, он вернул мне книгу и сказал:

- Стихи хорошие, а предисловие к ним - дрянь. Оно не об этих стихах.

- Аврутин прислал заявление на приём в Академию поэзии, - сказал я.

- Да, стихи хорошие, примем. Передайте, пожалуйста, ему, что как только он появится в Москве, так и примем.

От станции он повёл меня «кратчайшим путём» - напрямую, параллельно же­лезной дороге. Я сказал, что обычно хожу вдоль шоссе.

- Там шумно, много машин. И дальше, чем здесь.

- Но там идёшь мимо церкви, мимо кладбища. Есть о чём подумать.

Он промолчал. Вёл меня по каким-то закоулкам, вдоль высоких заборов. По­том пошли железные мусорницы, и, наконец, оказались у зелёных стальных ворот. Он толкнул калитку - закрыто. Толкнул сильнее - закрыто. На калитке написано белыми буквами: «Вход запрещён!»

Валентин Алексеевич громко чертыхнулся, и мы направились к шоссе.

13-15 апреля. Переделкино. Читал поэтический сборник Анатолия Ав- рутина. Его стихи я знаю давно, около 10 лет, знаю и люблю. Крупный современ­ный поэт, о нём я писал в эссе «Мальчишка с того перекрёстка», которое публико­валось в газетах и журналах и вошло в мою книгу с тем же названием. Радуюсь не только словарному запасу моего земляка-минчанина, но также его собственному стилю - это у современных авторов весьма редкое явление.

Три дня в Переделкине вёл дневник и писал рассказ, который пока что назвал «Мне папа привезёт велосипед». Возможно, поменяю название, нужно, чтобы его прочитали дочка, жена и Саша. Ещё у меня подрастает совсем юная читатель­ница - Мария. Книги с нею постоянно. Она говорит: «Пойду сейчас в магазин, куплю колбасы, молока, конфет и книгу. Колбасу и молоко отдам бабушке, тебе книгу, а конфеты сама съем». И ещё: «Я книги читать умею не так, как деда, я их вижу. Книги красивые, там картинки. А без картинок - некрасивые».

В воскресенье за мной приехали Саша и Ольга. По дороге я сообщил, что на­писал рассказ, который назвал «Мне папа привезёт велосипед». Дочка сказала:

- Мне кажется, это еврейское название.

- Почему еврейское?

- Ну, они как-то особенно любят подчеркнуть интонацию.

- Вообще-то у меня в Питере был приятель-еврей, Сергей Вольф. Он писал рассказы с такими названиями: «Отойди от моей лошади», или «Кто там ходит в высокой траве?», или, ещё кудрявее, «Хороша ли для вас эта песня без слов?».

- Красивые названия, поэтичные, - сказала дочка. - А твоё, мне кажется, прак­тичное и чуточку хвастливое.

- Ладно, подумаю, но сначала попрошу тебя прочитать.

Поздно вечером дочка прочитала рассказ и предложила назвать его «Ожи­дание». Прочитала Галина, сказала, рассказ хороший и название вполне подхо­дящее. Прочитал Саша. Он согласен с Ольгой - ещё бы, муж и жена! И дал мне прочитать чей-то «ничейный» коротенький рассказик, где главный герой - маль­чик - готов оплатить рабочий день отцу только за то, что он хотя бы один раз не уйдёт на свою вечную работу.

Жаль, не может прочитать мой рассказ Мария, у неё было бы своё мнение.

16 апреля. Очередное заседание секретариата Исполкома. Единственный вопрос: «Международный писательский конгресс: “Русский язык - связующая нить культур”». Я прочитал список лиц, которые предлагаю включить в состав оргкомитета по подготовке конгресса. Одобрили. Добавили ещё несколько имён.

Подготовил обращение от имени С. Михалкова:

«Дорогие друзья!

Как давний член редколлегии, от всей души приветствую выход в свет обнов­лённого журнала «Аврора». В прежние годы он был одним из лучших в стране. Его любили читатели, в особенности молодёжь, которой сегодня необходим чест­ный, высоконравственный собеседник. Буду рад, если моим коллегам, писателям Санкт-Петербурга, окажется по силам возрождение былой славы «Авроры».

Искренне, Сергей Михалков».

В среду придёт Сергей Владимирович, если посчитает нужным, подпишет.

18 апреля. Утром, когда ехал в метро, позвонил Аврутин:

- Почему ты не сказал мне, что Россия выдвинула тебя на премию Союзного Государства?

- Забыл. А что?

- Мне сейчас предложено подготовить о твоём творчестве статью. Буду делать это с большим удовольствием. И думаю, Премию ты получишь. От России ты единственный писатель, ещё какой-то артист и театральный коллектив.

- Хорошо бы, - вздохнул я. И огорчился, когда он сказал, что поездка его с Мачульским в Москву откладывается, здесь они появятся не скоро. Значит, включа­ются тормозные системы нашего библиотечного проекта.

Для интервью НТВ пришёл Михалков. По лестнице, опираясь на палочку, он поднялся сам, а когда шли по коридору, пришлось поддерживать его под руку. Спросил у меня, вошёл ли я во все МСПСовские дела? Ну да, кажется.

- Видите, Иван Иванович, 95 лет, с трудом хожу (на самом деле - 94). А бегать уже вообще перестал.

- Древние греки говорили: «Больше ходишь - дольше ходишь», - напомнил я.

- Древние греки много чего умного говорили, но, судя по их нынешней жизни, мало что им теперь пригодилось.

- Устали, - сказал я. - Идёт процесс накопления для будущих подвигов Г ерак- ла и прочих героев и богов.

- Никаких подвигов не будет, Америка не даст. Она сама живёт серой, потре­бительской жизнью и диктует эту серость всему миру.

- И нам тоже? - спросил я.

- А вы что, телевизор не смотрите? Что там, кроме серости? И ещё трагедий и катастроф.

Вошли в канцелярию - здесь его ждали телевизионщики. Сергей Владимиро­вич проследовал к себе в кабинет, я отдал ему на подпись его обращение к воссоз- дателям «Авроры», которое он тут же подписал. Я по факсу отослал в Петербург, Коняеву.

Две скорбные вести: умер писатель Роман Солнцев и покончил с собой поэт из Томска Александр Казанцев.

С Казанцевым мы нередко встречались в Москве. В прошлом году он, будучи председателем Томской областной писательской организации, принимал меня и Дениса Устинова. Мы там представляли МСПС, я - как секретарь Исполкома, Устинов - как заместитель главного редактора журнала «Дом Ростовых» (главный редактор - Ф. Кузнецов). Нас на своей машине встречал в аэропорту местный поэт Геннадий Скарлыгин - не член Союза писателей, но стихи пишет хорошие, и я со­действовал его вступлению в Союз.

Той же осенью в Томске прошло отчётно-выборное писательское собрание, на котором подавляющим большинством голосов руководителем вместо Александра Казанцева был избран Г еннадий Скарлыгин. Произошло это по нескольким при­чинам, главная из которых - «связь» Казанцева с девочкой-малолеткой.

Я посочувствовал томским писателям, которым приходится решать столь далё­кие от творчества вопросы. А Казанцев, перестав быть их руководителем, остался главным редактором большого литературного журнала «Сибирские Афины».

В одном из номеров газеты «Российский писатель» я увидел письмо, подпи­санное Казанцевым, где он просил руководство СП России во главе с Ганичевым обратить внимание на вопиющую несправедливость, что его сняли с должности руководителя. Не знаю, как реагировал Ганичев и что происходило в самом Том­ске, только стало известно, что Александр Казанцев покончил с собой, выбросив­шись из окна. Якобы его лишили не только должности, но и журнала, а родители девочки обратились в правоохранительные органы, обвиняя Казанцева в недо­зволенной связи с их дочкой.

Звонил из Сухума Мушни Ласуриа - президент Ассоциации писателей Абха­зии, напомнил о том, что грядёт 90-летие Баграта Шинкуба, и сказал, что они хо­тели бы видеть у себя известных писателей, прежде всего Михалкова, Кузнецова, Ганичева, Куняева и др. Я ответил, что Ганичев в эти дни будет проводить выезд­ной Пленум в Белгороде. Михалков далеко не в том состоянии, чтобы пускаться в дальнюю дорогу. У Кузнецова - бесконечные суды. Но Куняев дал согласие приехать. Сообщил также, что подготовил обращение Михалкова к участникам торжеств и письмо - благодарность за приглашение Президенту Абхазии Сергею Багапшу.

- Мы хотели бы ещё видеть у нас Римму Казакову и Андрея Битова, - сказал Мушни.

- Пожалуйста, созванивайтесь с ними. У нас, к сожалению, мало контактов.

Не успел положить трубку, как снова звонок, на этот раз - Кузнецов. Он только

сейчас общался с Михалковым, и тот сказал, что кто-то из нас обязательно должен быть в Абхазии. Но так как он, Кузнецов, по уши занят подготовкой документов к суду, возможно, придётся ехать мне.

Из Минска позвонил Аврутин - меня приглашают в Брест на Международный фестиваль русской поэзии в Республике Беларусь «Созвучье слов живых». Отъезд из Москвы 17 мая.

19 апреля. С пригласительным билетом в кармане и с немалым интересом пришёл в ЦДЛ на юбилейный (60 лет) вечер Бориса Николаевича Тарасова - рек­тора Литературного института, писателя, философа, автора многих книг, в том числе в серии ЖЗЛ: «Паскаль» и «Чаадаев».

Зал - битком. На сцене - юбиляр, Ганичев, Костров, Гусев, Палиевский, кто- то ещё и единственная женщина - Наталья Алексеевна Нарочницкая. Уже давно я питаю к ней глубокое уважение за ум, определённость взглядов, смелость в суж­дениях, любовь к Отечеству. До неё выступали многие, в том числе депутат Го­сударственной Думы Иосиф Кобзон. Наконец, слово предоставили Нарочницкой. Я не ошибся, её речь понравилась мне и залу: умно, по делу, в органической связи творчества юбиляра и его книг с днём нынешним. И подумалось: интересно, а что получила бы страна, если бы эта женщина стала Президентом России? Праздная мысль, потому что не готова сейчас страна иметь Президента-женщину!

Выступил и другой мною уважаемый человек - Пётр Палиевский. Запомни­лось его обращение к юбиляру:

- Вы, Борис Николаевич, собрали здесь такую православную рать, перед кото­рой враг рода человеческого «трепещи, воспламенись и исчезни». Однако этого не происходит. Наоборот.»

Большую радость мне и залу доставил сын Бориса Тарасова - Андрей. Сочным, красивым басом он исполнил несколько романсов, и это было прекрасное допол­нение к биографии отца, к его обоснованной жизни.

Позвонил президент Академии российской словесности Ю.А. Беляев, попро­сил быть во вторник в Свято-Даниловом монастыре на встрече с митрополитом Кириллом. Сказал, что будут Д. Жуков, В. Муссалитин, А. Печерский, Ю. Поля­ков и другие. Нам предстоит ответственное дело - вручить митрополиту Кириллу Диплом Почётного президента Академии (до него был Виктор Сергеевич Розов).

20 апреля. Гулял с Марией. Завтра идём в цирк, и я долго рассказывал ей, что это такое. Про воздушных гимнастов, про акробатов. Про обезьян, медведей, кошек, собак и слонов. И, конечно, про клоуна. Больше других её заинтересовал клоун, она уже теперь ждёт с ним встречи.

- Клоун рыжий, - сказал я. - У него огромные ботинки и красный нос.

- Я околона (клоуна) не боюсь, - сказала Мария. - Я тоже буду околоном.

В хоккейной коробке у школы женщина бросала своему фоксику резиновую утку, и тот мчался вдогон, подбирал её и приносил обратно. Мария неотрывно следила за ними, а когда они ушли, подобрала прутик и попросила, чтобы я тоже бросал, а она будет приносить. Вот она уже сама может придумывать игры.

21 апреля. С утра с Марией гуляли у школы. Ночью шёл дождь, и с утра на асфальт вылезли розовые дождевые черви. Мария аккуратно обходит каждого червяка, говорит:

- Боюсь. Убери, убери их, зачем они?

Я сказал, что черви - отличное удобрение земле и корм птичкам. Они уже вы­вели птенцов, им нужно хорошее питание, и червячки специально вылезают для того, чтобы птичкам было чем их кормить.

- Жалко червячков, - вздохнула она.

Вечером поехали в цирк на проспект Вернадского. Огромный шатёр, много взрослых и детей. Праздник! Мария у папы на коленях. Г аснет свет. Звучит музы­ка. Начинается представление.

С цирком у меня давние трогательные отношения, о коих я написал в «Откры­том ринге». Но с годами моё уважение к мастерам этого удивительного искусства только возрастает. Потому что цирк - честная работа во всём, даже в иллюзионе и фокусничестве. Труднее всего приходится клоунам, они всегда должны быть в ладу с юмором, а юмор, как известно, обязан оставаться вечно живым и новым.

Я утверждаю, что в цирк нужно ходить с детьми и смотреть представление их глазами. Так было и на этот раз, и всё шло хорошо, пока под куполом не появились воздушные гимнасты. И тут у нашей Марии сдали нервы. Сначала она закрыла от страха глаза, заплакала, закричала: «Боюсь!» Потом отвернулась и стала искать глазами выход, продолжая кричать. А гимнасты летали под куполом, как птицы, гремела музыка, бушевали аплодисменты.

Мама и бабушка с Марией встали со своих мест и стали подниматься по сту­пенькам к выходу. Наверху остановились и наблюдали за тем, что происходило в манеже. А там - настоящие медведи - маленькие, средние и большие. Самый большой - бурый медведь, наверное, весом килограммов 400, но ловкий и прыт­кий, как заяц. Вскоре наши вернулись, и теперь уже Мария не боялась. Она радо­валась каждому номеру и аплодировала вместе со всеми. Больше всех ей понра­вился клоун, или «околон», как произносит она. Может быть, своей нелепой, не похожей ни на какую другую, одеждой. Даже слоны - а их было два - не вызвали в ней столько восторга. Впрочем, слоны появились в самом конце программы, и наша малышка встречала их, крепко подустав.

Когда сели в машину и поехали, Мария, глядя на здание цирка, помахала ему рукой и воскликнула:

- Пока, пока, цилк, я ещё к тебе плиду!

Дома же, как обычно после новых впечатлений и переживаний, стала каприз­ничать, долго не могла уснуть, но зато ночь проспала не пошевельнувшись.

Утром спросил, что ей больше всего запомнилось из представления.

- Околон! - развела она руками.

- Хочешь стать клоуном, когда вырастешь?

- Нет, воздушной гинасткой.

22 апреля. Мне 67 лет.

Проснулся в семь утра, оделся и вышел на пробежку.

У родника со мной поздоровалась незнакомая женщина - как будто догада­лась, что у меня день рождения. Нужно бы остановиться, о чём-нибудь спросить, а я помчался дальше как заведённый.

Мальчиком, или точнее, почти юношей, я трепетно относился к девушкам, к женщинам. Мне видны были в них возвышающие людей качества: в словах - правда, в поступках доброта и благородство. И даже когда соседки по дому ссо­рились из-за какого-то пустяка, мне казалось, они шутят, разыгрывают друг дру­га и вот-вот рассмеются и обнимутся. Моё романтическое чувство переполняло меня, и я удивлялся, как такие возвышенные существа могут находить себе спут­ников жизни среди нас, мужчин, грубых, некрасивых и часто невежественных. Теперь понимаю, что такие мои «субъективные» мысли возникали недаром, они приближали меня к женщине, будя во мне иную, ещё не испытанную мною жизнь. Я мечтал о встрече с женщиной и был счастлив своим ожиданием, предчувствием встречи. А рядом была мама, но она не была женщиной, она была мамой. Измени­лось ли во мне что-то с годами? Наверное, да, я стал жалеть женщин, потому что им не хватает счастья на всех. И думал, что если мне доверится какая-нибудь из них, я буду заботиться о ней, чтобы она была счастливой.

Поэзия - глубокое понимание природы - как рая.

Только вернулся домой, принесли «Правительственную» телеграмму, подпи­санную Председателем Совета Федерации Сергеем Мироновым:

«Уважаемый Иван Иванович!

Поздравляю Вас с Днём рождения! (.) Тема судьбы страны и современни­ков, размышления о противоречивости жизни, боль за Отечество звучат в Ваших произведениях особенно искренне и пронзительно. Председатель Совета Фе­дерации Федерального Собрания Российской Федерации, председатель партии «Справедливая Россия» С.М. Миронов».

Должность, однако, звучит не менее оригинально, чем «Ленинградский ордена Ленина метрополитен имени Ленина».

Большое спасибо, дорогой Сергей Михайлович, что вспомнили. Мы ведь с вами неоднократно встречались в Питере, у Каралиса, в Центре современной литературы и книги, и я всегда отмечал ваше пристальное внимание к писатель­скому делу, к делу культуры.

Под вечер всей семьёй отправились в центр Москвы, в итальянскую тратто­рию. Впятером уселись за стол. Марии даже предоставили особое детское кресло, которое сначала ей не понравилось, но вскоре она поняла, что в нём удобнее - не нужно вытягивать шею, чтобы увидеть, что подают на стол. Заказали пиццу, са­латы, рулеты, что-то ещё и, конечно, любимые камаяны (макароны спагетти) для Марии. Ужин нам пришёлся по вкусу. Мария в восторге. Когда наелась и напилась различных соков, потребовала выпустить её из-за стола. В сопровождении папы гуляла по залу, влюбляла в себя посетителей и официантов.

Оказывается, в ресторан, точно так же как в цирк, лучше ходить с детьми.

Вернувшись домой, посмотрел боксёрское шоу (я бы назвал дешоу): на ринг выходили мужественные, но слабо подготовленные технически звёзды кино и те­левидения, метелили друг друга чуть не до смерти, и это вызывало восторг зрите­лей. Если бы при такой подготовке в плавании или в горных лыжах их вбросили в бассейн или выпустили на слаломную трассу, они бы все утонули и переломали ноги и рёбра.

23 апреля. Умер Борис Ельцин. Его кончину более века назад прозорливо описал Лев Николаевич Толстой в «Холстомере».

24 апреля. Выйдя из метро «Тульская», ахнул - такой очереди, у которой ни начала ни конца, я ещё не видел - тысячи, десятки тысяч людей стояли в Свято-Данилов монастырь к святым мощам - деснице Святого Спиридона. Он жил 18 веков назад, был пастухом и чудотворцем. Одно из сказаний о нём повествует, что однажды к нему пришла женщина с мёртвым ребёнком на руках и с мольбою, чтобы он помог ей вернуть сына. Спиридон призвал Высшие Силы и оживил мальчика. Увидев сына живым, женщина сама мёртвой упала на землю. Но Спи­ридон и её вернул к жизни.

С трудом пробираясь между толпой справа и машинами на проезжей части слева, прошёл во двор монастыря, а там - сквозь строй бравых казаков - к дому, в котором расположен Отдел внешних церковных связей Русской Православной Церкви, который возглавляет митрополит Кирилл. На крыльце уже собрались пи­сатели: Ю. Беляев, Д. Жуков, В. Муссалитин, А. Печерский. Должен был прийти Ю. Поляков, но смерть Ельцина поменяла его планы.

Молодой монах проводил нас сперва в гардероб, а затем на второй этаж, в не­большой зал с иконой Господа Бога и большим складнем, на котором - слева и справа - по три изображения Патриарха Алексия. Овальный стол, стулья. Мы присели в ожидании митрополита. Телевизионщики установили камеру.

Явился митрополит Кирилл в обычном церковном одеянии. Поздоровался, присел к узкой части стола, так что оказался как раз посередине между нами. Его я вижу, знаю уже много лет, точнее, со Второго Всемирного Русского Народного Собора, который проходил здесь, в Москве, в начале декабря 1995 года. А за ме­сяц до этого умер митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн.

Все мы - верующие и неверующие - скорбели об уходе из жизни одного из благороднейших, умнейших людей современности, прекрасного человека и ав­торитетного священника. Мне не довелось напрямую общаться и разговаривать с ним, но его речи, статьи, его глубокое понимание той беды, которая пришла с перестройкой в Россию, вызывали к нему уважение и даже почтение.

На Соборе среди других выступлений было и моё, и моему волнению не было предела. Но больше всего меня тронуло выступление митрополита Кирилла. Об­ращаясь, прежде всего, к писателям, он говорил об острой необходимости соз­дания в современной литературе положительного героя. Те бескультурье и по­шлость, которые ныне хлынули на страницы книг и журналов благодаря особо «продвинутым» авторам, самым негативным образом влияют на нашу жизнь, на наши идеалы, на саму суть человеческого бытия.

Здесь, в Актовом зале Свято-Данилова монастыря, где проходил Собор, мы сидели вместе с Глебом Горышиным. Я сказал:

- Вот кого я хотел бы видеть митрополитом в Санкт-Петербурге.

- Ты о чём? - Глеб Александрович сделал вид, что не понял.

- Надо поговорить с митрополитом Кириллом - может быть, это возможно?

- Не вмешивайся, они примут решение без тебя.

- В том-то и дело, - вздохнул я. - Но какое?

- Можешь попробовать. Поговори.

- Давай вместе?

- Нет, уволь. Ты - руководитель писательской организации, тебе проще.

- А ты - известный писатель, наверное, он тебя знает.

- Нет, спасибо, я здесь не для этого.

Помню с детства мамины слова: «Если тебе пришла какая-то мысль, не отвер­гай её, в особенности если она подталкивает тебя на какое-то действие, сначала разберись. Только трус либо человек нерешительный отвергает всё что ни придёт ему в голову». Конечно, она не такими «культурными» словами говорила мне это, но я помнил смысл её назидания и старался ему следовать всю свою жизнь.

Дождался перерыва, подошёл к сцене, с которой должен был спуститься ми­трополит Кирилл, и стал ждать. При этом я посматривал в зал - нет ли там Нико­лая Коняева или Бориса Алмазова, чтобы они присоединились ко мне. К сожале­нию, не видно.

И вот митрополит Кирилл сходит со сцены, и тут же его окружают «соборя­не» - каждому хочется что-то спросить, что-то сказать или просто поблагодарить за выступление. Я стою в некотором отдалении, он видит меня, понимает, что я хочу к нему обратиться, но не при всех. Завершив разговоры, сам подвинулся ко мне.

- Владыка Кирилл, - сказал я, когда мы оказались вдвоём. - Нас, петербужцев, постигло горе - ушёл из жизни митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн.

- Да, все мы скорбим, - кивнул он.

- И здесь, на Соборе, я подумал о том, что заменить его могли бы вы. Я слу­шал ваше выступление и укреплялся в мысли, что именно вас мы приняли бы с чувством глубокого уважения. Мне даже показалось, что ваша речь - это речь ленинградца, питерца.

- Да, я родился и вырос в Ленинграде, - кивнул он. - Но что касается вашего предложения, могу только ответить, что на всё воля Божья.

- Да, так, но, может быть, и от нас, от людей, что-то зависит? Мы тоже способ­ны чем-то помочь, если чувствуем в этом необходимость.

Он опустил глаза:

- Даже не знаю, что посоветовать. Можете попробовать обратиться к Патриар­ху Алексию. Написать ему. Какое он примет решение, я не знаю.

Я поблагодарил его за совет и решил, что так и сделаю, как только вернусь в Петербург.

Вечером должны были состояться закрытие Собора и, по приглашению Па­триарха, трапеза в Свято-Даниловом монастыре. Я приехал в гостиницу, что­бы собрать свои вещи и взять их с собой - из монастыря сразу поеду на вокзал. И тут мне передали, что со мной ещё до трапезы хотел бы встретиться Валерий Г аничев. Я покинул гостиницу и поехал на Комсомольский проспект. Думалось всякое, прежде всего, о моём разговоре с владыкой Кириллом, - может быть, я, действительно превысил свои делегатские полномочия и забрался не на свою «территорию»? Успел даже подумать о правоте Горышина, который не согласил­ся поддержать моё обращение к владыке.

Но как только я вошёл в кабинет Ганичева, он встал мне навстречу, пожал руку и с некоторым даже удивлением сказал:

- Иван Иванович, это ведь очень серьёзное предложение, которое вы сделали митрополиту Кириллу.

У меня, что называется, отлегло. Но откуда Ганичев знает о нашем разговоре с митрополитом? Несомненно, от него самого. Г аничев - заместитель Предсе­дателя Всемирного Русского Народного Собора Патриарха Алексия, и владыка Кирилл не мог не сказать ему о нашем с ним разговоре.

- Сегодня вечером перед трапезой, - продолжал Г аничев, - я буду представ­лять Патриарху гостей нашего Собора. Вас попрошу подойти в самом конце, я и вас представлю и скажу, что вы хотите обратиться к нему лично. Вот и вы­скажете ваше предложение. Постарайтесь как можно короче, только самую суть.

Так и сделали. Когда к Патриарху подошёл последний из тех, кого представ­лял Ганичев, вслед за ним направился я и, после того как Ганичев назвал меня, сказал почти дословно то, что до этого говорил владыке Кириллу. И заметил, что Патриарх словно бы чуточку выпрямился и стал как будто выше и неприступнее. Взглянув мне в глаза острым, пронизывающим взглядом, строго произнёс:

- Спасибо за ваше предложение, большое спасибо. Будем думать.

Я отошёл с осознанием исполненного долга. И даже подумал, что Патриарх, при всей своей строгости и величии, может вполне просто принять такое решение. Сказал о разговоре с ним Ганичеву - тот чуть склонил голову к плечу и неуверен­но ответил:

- «Будем думать» - единственный в данном случае ответ. Ничего другого он и не мог сказать. Хотя, как я понимаю, надежды мало.

Его отвлекли (всегда в какой-нибудь особо ответственный момент подбежит дамочка с неотложным делом), и мы прервали разговор.

Поздно вечером, оказавшись в одном купе с Борисом Алмазовым, я рассказал ему о своих переговорах с владыкой и Патриархом. Алмазов усмехнулся:

- Ничего у вас не получится, Патриарх не назначит в Петербург владыку Ки­рилла. А назначит кого-нибудь не столь яркого и умного. Потому что назначить

Кирилла - это заранее получить могущественного соперника. Всем известно, что Патриархами всякий раз становились те, кто возглавлял Петербургскую епархию.

- Выходит, Ганичев этого не понимает, если решил поддержать меня?

- Может, и не понимает. Или полагает, что Патриарх действительно хочет равноценной замены питерскому митрополиту Иоанну.

Прошло всего несколько дней, и я убедился в том, что Алмазов был прав. Ми­трополитом Петербургским и Ладожским стал митрополит Ростовский и Ново­черкасский Владимир (Котляров). Его я впервые увидел и услышал в июне 96-го, на торжестве, посвящённом избранию первым губернатором Санкт-Петербурга В. Яковлева (до него А.Собчак был мэром). Приём проходил на Каменном остро­ве, в резиденции губернатора. Полторы или две сотни приглашённых - вся деловая и творческая элита города. За роскошно сервированными столами располагаются гости. Рядом со мной наш писатель, он же Председатель Санкт-Петербургского городского суда Владимир Иванович Полудняков. Выступает губернатор, пре­дупредив, что подготовил доклад минут на сорок, но попробует уложиться в пять. И уложился, напомнив, что в городе много проблем, их нужно решать и он на­деется на понимание и помощь всех горожан, и прежде всего тех, кто в данный момент находится в зале.

Выступили ещё двое-трое. А затем слово предоставили новому здесь челове­ку - митрополиту Петербургскому и Ладожскому Владимиру. Невысокого роста, полноватый, большебородый, несколько суетливый, он подошёл к микрофону, слегка покашлял и начал:

- Вот когда я сейчас ехал сюда, обратил внимание, какие красивые автомоби­ли ездят по городу. Большинство иностранного производства, лёгкие, удобные для передвижения. А что мы имели ещё несколько лет назад, в советское время? Какие-то жигули, волги, невзрачные москвичи. Или ещё обратил внимание на ви­трины магазинов - какие они нарядные, красивые. Город наш становится краше, и мне это о многом говорит.

Я видел, как люди, собравшиеся здесь, опускают глаза, словно от неловкости, с какой слушают не священника столь высокого ранга, а безголосого певца, кото­рый к тому же фальшивит.

Дождавшись, когда он окончит речь, Владимир Иванович сказал:

- Ему бы о духовном, а он о материальном.

Дома Галина слово в слово повторила то, что сказал Владимир Иванович.

Сегодня, идя на встречу с владыкой Кириллом, я невольно задумывался, рас­сказать ли ему о своём давнишнем разговоре с Патриархом? И решил, не надо. Раз тогда моё предложение не прошло, значит, действительно на всё воля Божья. И, возможно, Бог ещё что-то поправит.

Мы вручили владыке Кириллу Диплом Почётного президента Академии рос­сийской словесности. Он с благодарностью принял его, сказав, что у него много всевозможных наград и званий, но он с радостью возлагает на себя обязанность помогать общественному объединению - Академии российской словесности. Ибо видит в ней организацию, которая служит делу культуры, делу сохранения и раз­вития русского языка. И пообещал способствовать в нахождении людей, которые могут содействовать решению возникающих перед Академией задач.

Беляев рассказал о составе академии, о людях, которые являются её действи­тельными членами - академиками и членами-корреспондентами. Всё это выдаю­щиеся лица - умные, высокообразованные, талантливые, но, к сожалению, в по­давляющем своём большинстве глубоко пожилые - средний возраст их 68 лет. И необходимо «омолаживать» состав, чтобы столь серьёзная, нужная культуре и науке организация могла действовать более эффективно во благо России.

Затем начался обмен мнениями о современной жизни, о понимании каждым из нас того, чем живёт страна и что предстоит делать. Г оворили, в основном, о куль­туре. Я сказал:

- У нас в последнее время делаются попытки выработать ряд концепций ско­рейшего развития страны - экономическую, промышленную, оборонную, кос­мическую, аграрную и пр. К сожалению, никто не думает, а значит, и не говорит о концепции культурного противостояния тому грубому, вульгарному, унижаю­щему человеческое достоинство «искусству», которым потчуют нас телевидение, газеты и многие книги так называемых авторов. Без этой концепции, без выра­ботки определённого отношения общества к проблемам нынешней культуры нам грозит потеря нашей самобытности, нашего языка, а значит, и жизни.

Владыка Кирилл поддержал меня. Он сказал, что вопросы культуры, языка занимают одно из главенствующих мест в решении других вопросов, от которых зависит жизнедеятельность нашего государства, его способность противостоять бескультурью и разрушению российского общества.

Уходил я вместе с Владимиром Муссалитиным. Пока шли до метро, говорили о наших дочках и сошлись во мнении, что они радуют нас, отцов. Потом он стал говорить о своём журнале «Форум», с которым много проблем. Любой главный редактор сейчас озабочен одним: на что выпускать? Прощупывал он и меня - чем я могу посодействовать? А чем? Только добрым словом, утверждающим качество и авторитет «Форума». Лет десять назад он напечатал большую подборку стихот­ворений белорусских поэтов С. Законникова, В. Зуёнка и А. Письменкова в моём переводе. Гонорара, конечно, никакого, и когда я приехал в Минск и привёз моим авторам журнал, у меня было ощущение, что они ждут и мзды. Могли даже по­думать, что их гонорары я присвоил. Так что прежде чем порадовать кого-либо переводом и даже публикацией в солидном издании, предупреди о возможной безгонорарной публикации...

25 апреля. Третий день только и разговоров, что о смерти Ельцина. Точнее, разговоров на телевидении и радио, а москвичи об этом почти не говорят. Лишний раз убеждаешься в справедливости этического правила: «О мёртвых - либо хоро­шо, либо ничего». Хорошо о нём говорят только его бывшие подручные: Чубайс, Гайдар, Филатов...

А вот Никита Сергеевич Михалков постарался вывести себя из ряда прибли­жённых Ельцина. Он заявил, что не слишком часто встречался с ним, но помнит его ответ, когда он, Никита, посетовал на то, что в стране слишком мало внимания уделяется культуре. А Ельцин якобы ему ответил: «Да, нехорошо, ведь культура - это мать народа». (Интересно, а кто же его отец?)

Крепко сказано, только вот кто же, как не вы, Борис Николаевич, один из её сы­новей, держали свою мать-культуру в нищете и унижении? И не только культуру вообще, но каждого из её деятелей в отдельности: художника, писателя, компо­зитора... Вы же первый не подписали (пусть даже куцый) Закон о творческих Со­юзах и творческих работниках. И тем самым обрекли их на жалкое существование и бесправие. У любого инженера, слесаря, продавца, столяра, врача, лётчика есть рабочее место, зарплата и оплачиваемый отпуск. А в случае болезни - больнич­ный лист и, в конце концов, пенсия по старости (хотя бы нищенская). Писатель, художник, композитор, отдавшие свою жизнь созданию вещей не менее значи­мых, чем представители вышеперечисленных профессий, лишены такого права. Что это, как не целенаправленное разрушение, а по сути, убийство в творческих людях желания и самой возможности творить?

Да, разумно этическое правило: «О мёртвых - либо хорошо, либо ничего». Но перед правдой все равны. А правда о Ельцине такова, что уже через год даже его сторонники постесняются произносить это имя.

Позвонили из Постоянного комитета Союзного Государства - назначают встречу с Гос. секретарём Павлом Павловичем Бородиным для обсуждения во­проса о 50-томном российско-белорусском издании. Ого, это уже кое-что! Зна­чит, не дремлют чиновники. Стараются поддержать то хорошее, что намечается в культуре. Тьфу-тьфу, не сглазить бы!

26 апреля. В МСПС - вечер памяти, посвященный народному поэту Кал­мыкии, Герою Социалистического Труда Давиду Никитичу Кугультинову. Мне поручено быть ведущим. Если бы он был жив, то ему уже исполнилось бы 85. Но в июне прошлого года его не стало...

С ним я дважды встречался: первый раз - в конце 80-х, в Ленинграде, куда он приезжал в составе небольшой писательской группы. Выступал с трибуны Дома писателя. Оратор он отменный. Рассказывал о своей жизни: как раскулачивали его родителей, как с детства писал стихи, как восемнадцатилетним пареньком его приняли в Союз писателей, как в девятнадцать пошёл на фронт, а в двадцать два попал в ГУЛаг, где еле выжил, и только через 13 лет вернулся в родную Калмы­кию.

Сидящий в соседнем кресле Виктор Конецкий иногда поворачивал ко мне го­лову и говорил:

- Этот не врёт, но и заговорил лишь теперь, когда всем позволили языки раз­вязать. А раньше молчал и стал Героем.

Не помню, что ещё говорил тогда Давид Никитич, но помню, что говорил беззлобно, желая не поразить слушателей, а только представить им свою жизнь такою, какою она была. Но и с пониманием всей той жуткой несправедливости, какую он пережил в молодые годы.

Когда подошёл к концу вечер в Доме писателя, мы с Конецким стали спускать­ся в кафе, но тут нас догнал руководитель Ленинградской писательской организа­ции Анатолий Чепуров и обратился ко мне:

- Иван Иванович, кажется, вы живёте недалеко от места дуэли Пушкина с Дан­тесом?

- Да, в Приморском районе, рядом со станцией метро «Пионерская».

- Тут вот какое дело, наш знатный гость Давид Кугультинов хочет посетить это место, он там ещё не был. Не составите ли вы ему компанию? Покажете, по­знакомитесь.

- Машину дашь? - спросил Конецкий.

- Конечно, стоит у входа.

- Тогда и я поеду, они меня на Петроградской высадят.

- Вот и хорошо, - обрадовался Чепуров. - Я сейчас.

Через несколько минут Давид Никитич и Анатолий Николаевич спустились к нам. Мы вышли из Дома, сели втроём в чёрную «Волгу». Давид Никитич на переднем сиденье, рядом с водителем, а мы с Конецким сзади. Виктор тут же стал задавать ему вопросы, но тот либо устал после своего яркого выступления, либо вопросы оказались ему не совсем по душе - про ГУЛаг, про порядки в нём, про характеры зэков, так что только сдержанно отвечал:

- Ничего такого, как везде... разные были: и политические, и уголовники, и просто дураки, которых загнал в ГУЛаг язык. Но работали много, и это спасало.

У Дворца культуры Ленсовета Конецкий вышел из машины, а мы поехали дальше. Сам Давид Никитич не задавал вопросов, а я не считал возможным что- либо говорить, если он молчит.

У станции метро «Черная речка» он попросил остановить машину, вышел и ку­пил штук сорок гвоздик. Вернулся, половину отдал мне, остальные бережно дер­жал в руке.

Пролетели по набережной и свернули на «Коломяжскую дорогу». Вот и наше место. Вышли из машины, я повёл Давида Никитича под деревья, а там по широ­кой аллее - к невысокому каменному обелиску, установленному в 1937-м, в год столетия со дня смерти Поэта. Молча постояли рядом, затем Давид Никитич пер­вым возложил цветы к подножию обелиска. Выпрямились, отошли на несколько шагов. Давид Никитич сказал:

- Спасибо, Поэт, что в своём творчестве ты не забыл и нас, калмыков. Мы не только друзья степей, но мы и твои друзья, и почитатели твоего таланта. Спасибо, что в мои самые тяжёлые дни ты не покидал меня, а звал к свету и свободе. Мне всегда хотелось знать столько, сколько знал ты, и я к этому иду всю свою жизнь. А ты пришёл раньше, совсем в молодые годы.

Он умолк, я думал, он ещё что-нибудь скажет, а он повернулся и пошагал к машине. Здесь мы пожали друг другу руки и расстались. Машина повезла его в гостиницу.

Второй и последний раз мы с ним встретились через 10 лет, в 1997-м, когда отмечали 100-летие со дня рождения классика казахской литературы Мухтара Ауэзова. В двадцатые годы Ауэзов учился в ЛГУ, поэтому юбилейные торжества были разделены на две части. Конференцию мы проводили в Санкт-Петербурге, в Таврическом дворце, концерт мастеров искусств Казахстана - в Доме Дружбы, на Фонтанке. Ответственными за литературную часть были мы с директором ИРЛИ (Пушкинский Дом) Н. Скатовым. Вечер в Доме Дружбы вёл я, там же познакомился с младшим сыном Ауэзова - Муратом, который пригласил меня и Скатова приехать осенью в Алма-Ату на продолжение торжеств.

Осенью, в сентябре, я прилетел в Алма-Ату один. Скатов не смог - он уже тогда себя неважно чувствовал, пошатнулось здоровье.

Поселили меня в высотной гостинице «Казахстан». Среди множества гостей - главный редактор журнала «Днепр» Михаил Шевченко, Чингиз Айматов, приле­тевший из Люксембурга, и, к моей радости, единственный мой знакомый - Давид Кугультинов.

На торжественном собрании в Парламентском центре выступали многие пи­сатели. Говорили разное, в том числе и то, что не особенно вписывалось в рамки международной этики. Например, М. Шевченко, очевидно, чтобы понравиться местным инициаторам ещё большего отъединения Казахстана от России, ут­верждал, что две самые близкие матери в мире - это казахская мать и украинская «нэнька». И что Казахстану и Украине нужно особенно остерегаться нашего об­щего северного соседа. И что-то ещё в том же духе, отчего становилось не столько жалко оратора, сколько смешно.

Выступил Давид Кугультинов. Он говорил о своих многочисленных встре­чах с Мухтаром, о дружбе с ним, о том, что Мухтар тоже мог разделить судьбу Кугультинова. В 1930 году Мухтара арестовали, и несколько лет он провёл в за­ключении. Но по воле Бога не попал в ГУЛаг, где ему, Кугультинову, пришлось хлебнуть немало унижений и горя. А если бы попал, то, скорее всего, живым бы не вышел.

Я слушал его и думал о том, как удивительно устроена наша жизнь: в юбилей знаменитого писателя другой знаменитый писатель говорит не про его творче­ство, не про его книги, а про аресты, тюрьмы и лагеря. Словно бы речь идёт не о великом труженике и мудреце, а о разбойнике.

В перерыве я встретился с Чингизом Айтматовым, пригласил в Петербург - его у нас примут как одного из самых любимых писателей. Он дипломатично выдер­жал паузу и, глядя куда-то за мою спину, сказал:

- Да, в Ленинграде я давно уже не был. Теперь живу в Европе, дела, всё не­когда.

Его отвлекли, и разговор наш прервался. Потом мы ещё встречались, но он ни разу не вспомнил о моём приглашении.

А с Давидом Никитичем мы поговорили в театре, перед началом торжества. Я вспомнил нашу поездку на место дуэли Пушкина, вопросы Виктора Конецкого, на которые он тогда не дал ответа, и сам спросил:

- Так всё-таки теперь, когда прошло немало лет после заключения, что вы можете сказать о ГУЛаге? Чем в государстве была вызвана эта неадекватная мера наказания для многих советских людей?

- Прежде всего, недоверием большевиков к собственному народу. Во-вторых, страхом преобразований, которые могут лишить их власти. Они, по сути, пошли против своего народа и даже против самих себя. Скольких они отправили на тот свет, кто был с ними, делал революцию, а затем строил страну!

- Но я уже второй раз слушаю ваши выступления, и у меня не складывается ощущения, что вас переполняет месть к стране, к государству, которое столь же­стоко распорядилось многими годами вашей жизни. Тогда как Солженицын, мне кажется, стал мстителем: Сталину, стране, эпохе...

- Солженицын пишет правду, и в этом его спасение как писателя. Я не задумы­вался над тем, мститель он или нет, наверное, в какой-то степени да. Лично я не собираюсь никому мстить, не до этого. Разобраться бы во всём, вот моя задача.

И сказать такое, чтобы предостеречь всякие новые власти от повторения больше­вистского разгула...

Сейчас, годы спустя, я, наверное, не совсем точно восстанавливаю слова Ку- гультинова, но хорошо помню, что он сдержанно говорил на такую больную для него тему.

Уже тогда Алма-Ата как столица доживала свои последние годы. Все только и говорили о том, что столица будет перенесена далеко на север, на место, где сейчас стоит Целиноград. Для неё пока что не придумано имя, но, без сомнения, оно будет казахское. И Республика не пожалеет никаких средств, чтобы столица стала прекрасным современным городом. Это поможет навечно утвердить за Ка­захстаном его северные территории.

А наш вечер в МСПС... Какой может быть вечер Кугультинова без самого Кугультинова?!

27 апреля. Умер Кирилл Лавров.

Умер Мстислав Ростропович.

Поезд «Москва-Северодвинск» прибыл в Няндому в 10 часов с минутами. На перроне мы увидели мужчину с табличкой в руках: «Литературный фестиваль. Встречаю москвичей». Оказалось, он встречает меня и Сергея Куняева. Сели в ма­шину и полетели в Каргополь.

Поселились в двухэтажном кирпичном здании гостиницы «Каргополочка» - одном из немногих среди деревянных строений широко известного на Руси стиля «баракко». Зато храмы такие величественные, просто загляденье храмы! Почти дюжина их на крошечный городок с населением меньше десяти тысяч. Высокие, белокаменные, они глядятся, будто любуются собой, с низкого берега в Онегу. Когда-то их строили купцы, богатые люди. Строили красиво и качественно, на века.

Какой-нибудь бедный человек, к тому же не особенно умный, но тщеславный, напишет или нацарапает где-нибудь на дереве или на камне: «Здесь был Рассо­лов!» (Сейчас подумал, что среди множества подобных «документов» мне ни разу не довелось увидеть написанного женской рукой и подписанного женским име­нем. Что здесь? Осторожность человека, который боится расплескать себя, или внутренняя культурная установка - не пачкать?). А человек богатый, например купец, к тому же грешник, каких свет не видал, поступит иначе - построит до не­бес храм божий, чтобы в тени его спрятать свои грехи, оказаться хоть сколько- нибудь чище. Но это дело напрасное: храм остаётся храмом, а купец грешником. Да и храмы стоят пустые - в Каргополе и его ближайших окрестностях нет такого числа прихожан, чтобы наполнять их.

Однако история...

Всякий раз, когда видишь сплошной разор, удручающую бедность и бесхозяй­ственность, первым желанием является кого-то просить, куда-то писать - прави­тельству, Президенту. Потом задумаешься: «Вот наш Президент живёт в столице, ездит во всякие благолепные места: в Санкт-Петербург, Париж, Иерусалим... Да заедь же ты сюда, в Каргополь, избранник ты наш. И окинь проницательным оком тутошнюю жизнь. И заплачь от вида, в коем пребывает часть твоей Родины. Нет, тебя не везут сюда по железной дороге, как по мусорной свалке. Не мелькают пред тобой разорённые, разбитые, как после войны, станции. И где же наше хвалёное путевое начальство, которое допускает на вверенном ему хозяйстве такой упадок и антисанитарию?! И не только здесь, но повсюду в России. Невольно вспомнишь, сколь ухожены, приведены в порядок железные и автомобильные дороги соседней Беларуси. Поезжай, посмотри и возьми пример, авось пригодится. И не оскверняй родную землю, по которой тебе ходить годы, а лежать в ней вечность.

Но здесь отступление по случаю...

Теперь по делу, которое нас сюда привело. Называется оно «IV-й областной литературный фестиваль молодых поэтов и прозаиков». Двумя семинарами по­эзии руководят Инэль Яшина - Сергей Куняев, Мария Аввакумова - Александр Логинов. Я вместе с архангелогородским поэтом Еленой Кузьминой буду ру­ководить семинаром прозы. Кузьмина мне хорошо знакома - в 1999 году она была участницей Конференции молодых писателей Северо-Запада в Петербурге, которую я возродил за два года до этого. Тогда же по итогам Конференции мы рекомендовали её в Союз писателей России.

Здесь в нашем семинаре 12 человек. Начали с творчества Елены Гермаковской, она пишет прозу, но представила сказки. Зря. Проза у неё лучше, одухотворённее. Сказки не лишены внешней, сценической привлекательности - их сыграют актё­ры, - но почти лишены «сказочного» содержания. Или того волшебства, которое отличает сказку от фантастики.

Елена Гермаковская рассказала, что сказки она пишет для сцены и сама их исполняет для маленьких ребят, и многим из них её сказки нравятся. То есть её сказки помогают воспитывать детей.

Потом были другие авторы. Лучшие из них Сергей Мурашёв, Александр Ки­ров, Олег Борисов, Татьяна Москвина. У красивой, статной Москвиной - про­заические миниатюры, не лишённые новизны, понимания окружающего мира и человека в нём. Она пишет стихи и песни, к сожалению, в большей степени эстрадного характера, для сиюминутного звучания. Посетовала на то, что сейчас быстро увядает литературная критика. А ту, что ещё не увяла, отличает излишняя жёсткость и даже озлобленность. По мнению Татьяны Москвиной, критика долж­на идти от возвышенного, сердечного. Критикуя, нужно давать воздух автору, а не подрезать его крылья.

По итогам нашего семинара мы рекомендовали в Союз писателей юного Сер­гея Мурашёва и пятидесятилетнего Олега Борисова.

Оба поэтических семинара смогли рекомендовать в Союз писателей только Ингу Артееву из Нарьян-Мара.

Какой вывод можно сделать по итогам работы семинара прозы? Все его участ­ники пишут в традиционной для русской литературы манере, не впадая ни в мо­дернизм, ни в постмодернизм. Реалистическое письмо - подтверждение одарён­ности авторов и ещё того, что душа их здорова. А здоровая душа острее чувствует как свою боль, так и боль других. Одна беда: герои рассказов и повестей большин­ства авторов глубоко несчастные люди. Они живут в несчастливом месте, в не­счастливое время. Страна больна, и неизвестно, когда пойдёт на поправку. Пора молодым писателям осознать, что русской литературе, всему российскому обще­ству нужен полный сил, созидающий герой. Я, например, не могу читать книгу, герои которой бедны духом, слабовольны и ни в кого и ни во что не влюблены. Такая книга, вместо того чтобы мне помочь укрепиться духом, сама высасывает из меня последние соки. Я без сожаления расстаюсь с ней, не дочитав.