Крупным планом (Роман-дневник). 2007.

И ещё: все авторы (может быть, чистая случайность?) внешне привлекательны. А хорошо известно, что красота физическая, внешняя подразумевает красоту ду­ховную, нравственную. Не зря же мы всю жизнь ищем красоту?

28 апреля. Наш с Куняевым обратный поезд в 2 часа ночи. Нас уведомили, что за нами в полночь придёт машина и отвезёт в Няндому. Помогали нам её ждать М. Аввакумова, С. Мурашёв, А. Логинов. Читали стихи, шутили. Вчера вечером Александр Логинов пригласил нас с Сергеем Куняевым в гости - «на рыбу», которую он сам наловил (и когда успел, он же всё время с нами!). Долго шли по шоссе, пока не оказались в колонии деревянных бараков. В одном из них, далеко не новом, живёт большой русский поэт Александр Логинов. Вошли - чи­сто, уютно, на крошечной кухоньке жарит рыбу жена, тоже поэт - вместе с мужем училась в Литературном институте. Интересуюсь:

- Часто муж на рыбалку ходит?

- Нет, в этом году ещё не был.

- Откуда же рыбка? - показал я на сковороду.

- А-а, вот вы о чём. Ох, Сашенька, он всегда и всем говорит, что сам наловил. Такой шутник, знаете.

Сидели под иконой. Поднимали рюмки за поэзию, за город Каргополь, за та­лантливых молодых. И было на душе спокойно, и верилось, что всё у нас будет по-людски.

Я то и дело поглядывал на часы. Когда стрелки показали половину первого, заказал такси. На поезд успели.

Только лёжа в купе, вспомнил, что вслед за Ельциным ушли из жизни М. Ро­стропович и К. Лавров.

С Мстиславом Леопольдовичем встретиться не довелось, а с Кириллом Юрье­вичем мы были знакомы много лет. Но дружил я не с ним, а с другим народ­ным артистом Советского Союза - Аскольдом Анатольевичем Макаровым. Часто встречался с его женой Нинелью Петровой и сыном Сашей, бывал у них дома, на Петроградской стороне. После девятого класса моя дочка Ольга оставила учёбу в Вагановском училище, и Аскольд Анатольевич пригласил её в свой театр «Хо­реографические миниатюры», чтобы уход из знаменитой академии танца не был для неё особенно болезненным.

В 1996 году губернатором Санкт-Петербурга избрали Владимира Анатолье­вича Яковлева (вместо мэра А. Собчака). Он начал процесс формирования ново­го состава питерского правительства. Мы с Глебом Горышиным и Вячеславом Кузнецовым написали ему письмо о недопустимости продолжения деятельности В.П. Яковлева («маленького Яковлева») в должности вице-губернатора и предсе­дателя Комитета по культуре Санкт-Петербурга. С нашим письмом я ознакомил Кирилла Лаврова и Аскольда Макарова. Макаров тут же подписал его и сказал, что это правильная постановка вопроса о человеке, который почти открыто вредит питерской культуре. Кирилл Юрьевич, прочитав письмо, задумчиво улыбнулся:

- В вашем письме есть бесспорное, но и спорное. И, наверное, я бы всё-таки его подписал, попадись оно мне первым. Но дело в том, что я уже подписал дру­гое письмо, где о «маленьком Яковлеве» утверждается обратное. Там поставили подпись Даниил Гранин, Андрей Петров, кто-то ещё. Так что теперь я не волен подписывать это.

На встрече в Смольном губернатор нам сообщил, что он получил оба письма. Здесь же кроме нас с А. Макаровым находились Д. Гранин, К. Лавров, А. Петров, многие члены Координационного совета Санкт-Петербурга. А также сам «малень­кий Яковлев».

Губернатор обратился ко мне:

- Иван Иванович, в подписанном вами письме говорится о негативной роли ви­це-губернатора, председателе Комитета по культуре Владимира Петровича Яков­лева. Чем вызвано такое ваше и тех, кто подписали письмо вместе с вами, мнение?

- Прежде всего, - сказал я, - в силу малого авторитета вашего однофамильца и его неспособности влиять на развитие культуры города. Убеждён в том, что Еле­на Драпеко, возглавлявшая Комитет до него, была много полезнее в этой роли. Но он сдал её, когда на Объединённом пленуме творческих союзов России, который проходил в нашем городе, она подвергла критике Ельцина, расстрелявшего Белый Дом. Он тут же позвонил в Москву, где в это время находился Собчак, и доложил ему, что она посмела сказать о Ельцине. И тем самым лишил её должности.

«Маленький Яковлев» остро поглядывал на меня, как будто собирался возра­жать, но не перебивал.

- Владимир Петрович, - продолжал я, - наверное, был неплохим ректором театрального института, но это его потолок. Моя главная претензия к нему - не растёт. Чтобы руководить культурой такого уникального центра, как Петербург, нужно постоянно совершенствовать себя, вникать в тонкости как организаци­онного, так и творческого процесса. За годы, которые он руководит культурой, у него не возникло желания встретиться с писателями. Он всегда только там, где и без него хорошо.

- Я могу сказать то же самое, - вступил в разговор Аскольд Макаров. - Сколь­ко лет мы не можем решить вопрос о помещении для всемирно известной труппы «Хореографические миниатюры», созданной Леонидом Якобсоном, которую те­перь я имею честь возглавлять.

При этом ни Д. Гранин, ни К. Лавров не проронили ни слова. Вероятно, они уже знали, что победителем выйдет их письмо.Так и случилось. Однако победа была недолгой - вскоре «маленький Яковлев» был лишён своих обеих правитель­ственных должностей и стал заниматься более органичным для него делом - ин­туристским бизнесом.

Помню ещё одну встречу - во дворце Кшесинской, на заседании Всемирного клуба петербуржцев. Вдова Макарова Нинель Петрова пригласила друзей Асколь­да Анатольевича - то ли это было 40 дней после его смерти, то ли день рожде­ния (День памяти). Собралось много людей, среди них и Кирилл Юрьевич. Мне предоставили слово в самом начале вечера. Я рассказал о нескольких встречах со знаменитым артистом и прочитал небольшой отрывок из предисловия к своему роману «Открытый ринг». Там я на похоронах Радия Погодина обращаюсь к Богу, чтобы Он не оставил семью Радия Петровича и помог ей справиться с трудностя­ми. И сейчас, повторив эту просьбу для семьи Макарова, подарил Нинели Алек­сандровне свою книгу.

В перерыве ко мне подошёл Кирилл Юрьевич и сказал, что хотел бы ознако­миться с моим романом. Я кивнул - у меня есть экземпляры этой книги, и я с удо­вольствием подарю ему. Но не случилось. Нужно было заехать в БДТ, художе­ственным руководителем которого он был, и вручить. Или просто оставить для него. Теперь жалею. Тем более что была у нас ещё одна встреча в торжественный для нас обоих день. Случилась она в день 300-летия города на Неве, 27 мая 2003 года, в переполненном зале Эрмитажного театра. Тогда губернатор Яковлев вру­чал нам с Кириллом Юрьевичем премии правительства Санкт-Петербурга в обла­сти литературы, искусства и архитектуры. Кириллу Юрьевичу - за большой вклад в развитие театрального искусства, мне - за роман «Открытый ринг». Сначала вручили мне, и я, обращаясь к собравшимся, сказал: «Фёдор Михайлович До­стоевский устами своих героев утверждал, что мир спасётся красотой. А сегодня здесь, в этом зале, собрались те, кто спасает саму красоту, спасибо вам».

Присутствовать на церемонии награждения и поздравить меня пришли мои друзья, среди которых чета Сиговых - Виктор Ивглафович и Галина Алексеевна, Валентина Евгеньевна Ветловская, Алексей Васильевич Воронцов, оргсекретарь нашей писательской организации Марина Васильевна Сенникова, писатели Нико­лай Коняев и Александр Скоков, художники - отец, Леонид Васильевич Птицын, и его сын Алексей. Они даже принесли мой портрет, который Леонид Васильевич написал не так давно и ждал этого события, чтобы преподнести.

Но несравненно больше было тех, кто пришли поздравить Кирилла Юрьевича. И, когда вручали ему премию, зал взорвался от аплодисментов и криков «браво!». Ясно, что это артисты или будущие артисты, а они умеют выражать свои чувства.

После торжества мы с друзьями отправились в кафе «Маска», что на левом берегу Фонтанки, почти напротив БДТ.

В ко нце своей жизни Лавров снялся в телефильме «Мастер и Маргарита» в роли Понтия Пилата. Уже там видно, сколь тяжело ему даётся эта работа. Од­нако сдюжил. И спасибо ему. И спасибо его дочери Марии, которая была ему до­нором и пусть немного, но всё же продлила жизнь отца.

1 мая. Прохладно. Ярко. Писал дневник. Всё время такое чувство, что не могу выйти на главное, на то, что составляет суть времени, в котором я живу, и своего понимания жизни. Ах, как изменился я после моего минского детства и юности. Разве тогда я усидел бы дома в такой день?! Сначала утро, потом школа, потом демонстрация - веточки в руках с чуть назревшими, ещё не распустившимися бе­рёзовыми листочками, девушки, разноцветные шарики, цветы, девушки, музыка, смех, улица, девушки, толпы весёлых людей, мороженое, девушки, небо... И это всё моё, для меня, со мной.

А сейчас? Словно бы густо черпаешь из той жизни детские радости, и пере­носишь сюда, в небольшой номер Дома творчества, и радуешься, что они у тебя были. И вспоминается песенка той поры:

Все, что было, всё, что ныло,

Всё давным-давно уплыло.

Только ты, моя гитара,

Прежним звоном хороша!

Теперь моя гитара, надо полагать, это мой чёрный ноутбук, на котором я едва играю - некогда и неохота осваивать это действительно великое создание в пол­ную мою и его силу.

2 мая. Позвонил Юрий Герасимович Богомолов - сын белорусского акаде­мика Богомолова. Сказал, что у него в руках роман минского писателя Василя Якименко «Пакутны век» («Страдальческий век»), который он просит меня пере­вести на русский.

Договорились, что посмотрю. Назначили встречу - он придёт ко мне в четверг, во второй половине дня, и принесёт роман.

Вернулась из Питера Галина, там в нашей квартире небольшая протечка. Она вызвала аварийную службу, которая вырезала кусок трубы и заварила вставку. Была на даче - наш домик перезимовал хорошо. Кое-что поделала, кое-что по­садила прямо под снег. В общем, не зря съездила.

На работе Кузнецов спросил, что мне известно про многострадальный Закон о творческих Союзах.

- Наверное, то же, что и вам, - сказал я. - В мою бытность руководителем Санкт-Петербургской писательской организации мы и депутаты Законодательно­го собрания Воронцов и Ягья даже пытались разработать закон только для Петер­бурга. Однако дальше разговоров и отдельных набросков в проект дело не пошло. Точно так же, как с законом об использовании и сохранении русского языка. Для этого закона мы даже создали Координационный совет, в состав которого вошли такие известные ленинградцы, как Михаил Аникушин, Глеб Горышин, Николай Скатов, Президент Русского географического общества Сергей Лавров и др. Но отсутствие квалифицированной юридической помощи остановило нашу работу.

- А вы какие-то аналоги имели?

- По закону о творческих Союзах - нет, а по языку - да. Я обратился в Гене­ральное консульство Франции в Петербурге, зная, что они ещё летом 1994 года приняли у себя такой закон, попросил предоставить нам его копию и приготовил­ся ждать. А утром следующего дня в своём домашнем почтовом ящике обнаружил ответ Генерального консула Франции - закон на французском и русском языках и обширный комментарий к нему ряда государственных деятелей Франции: пре­мьер-министра, министра культуры и др. Копию закона я передал депутату За­конодательного собрания Санкт-Петербурга Алексею Воронцову, а тот направил его в Гос. Думу. Прошли годы, прежде чем Дума приняла куцый, кардинально отличающийся от французского, «Закон о Государственном языке Российской Федерации».

- А закон о творческих Союзах?

- Нет, подобного закона у нас не было, хотя он должен быть. Нам присылали проект из Москвы, кажется, из Счётной палаты, и мы писали о нём своё мнение, вносили какие-то предложения, одно из которых я обнародовал ещё в 2004 году на съезде Союза писателей России в Орле. Оно сводилось к тому, чтобы творче­ские Союзы, прежде всего традиционные, которые существовали в СССР, не при­числяли к общественным организациям. К таким как ветеранские, спортивные, молодёжные, а также клубы по интересам. Общественные организации, вплоть до политических, ничего не создают, тогда как писатели, художники, композито­ры создают не только духовные, но и материальные ценности. Книги и картины продаются. И приносят государству немалый доход. Спрашивается, какие же мы общественники? Нас даже в том не подписанном Президентом законе называют работниками, точнее, творческими работниками. А это ещё выше!

- Если относить нас не к общественным организациям, то к каким же?

- К трудовым коллективам. К таким как театры, музеи, библиотеки, школы...

- Очень интересно. Но как это может отразиться на других законах, принятых в России? Не будет ли здесь противоречий?

- Разумеется, будут. Значит, нужно вносить и в них поправки.

- Думаю, наши либералы на это не пойдут. Они прекрасно понимают, что в дан­ной ситуации с творческими Союзами они на любых выборах останутся в мень­шинстве. А значит, будут всячески тормозить принятие такого Закона. И тормо­зят. Ждут, когда под экономическим, моральным, а часто и под криминальным давлением мы, творческие Союзы, рассыплемся и перестанем существовать.

- Не дождутся. Время показало, что большинство общественных организа­ций, включая многие политические партии, действительно рассыпались и раз­бежались. А в творческих Союзах, где люди объединены талантом и пониманием своей роли в деле культуры и жизни страны, они сплочены как никогда. И рано или поздно такой закон будет принят. А этот Федеральный закон о творческих Союзах, который приняла Дума и одобрил Совет Федерации, но не подписал Пре­зидент, точнее, тогда и.о. Президента, я бы на его месте тоже не подписал. Он гро­моздкий, там много невнятицы, а главное, он весь не о том. Мы не общественники вроде ветеранов настольного тенниса и не союз любителей книги, мы работники.

Кузнецов пригласил к нам заведующую канцелярией Нину Константиновну, передал ей какие-то бумаги и попросил сделать с них копию для меня.

- Я неспроста поинтересовался, знаете ли вы проблему с принятием этого за­кона, - сказал он. - Недавно Ганичев встречался с председателем верхней палаты Сергеем Мироновым, рассказал ему о сложностях, которые испытывают творче­ские Союзы в отсутствие этого закона, и попросил помощи. На что Миронов пред­ложил срочно подготовить наши замечания в непринятый закон и передать ему. Сейчас я занят этим делом. Прошу и вас внимательно прочитать закон и предста­вить мне свои предложения, чтобы я смог включить их в нашу работу.

Вошла Нина Константиновна и передала мне три документа: «Федеральный закон о творческих работниках литературы и искусства и об их творческих Со­юзах», принятый Гос. Думой и Советом Федерации в 23 декабря 1999 года и от­клонённый Путиным 3 января 2000 г. Второй документ - основания, по которым Путин отклонил его, и третий - проект Федерального закона «О внесении изме­нений в отдельные законодательные статьи РФ» (в части обеспечения творческим работникам гарантий социальной защиты).

Я коротко рассказал Кузнецову о поездке в Каргополь и вернулся в свой ка­бинет. Вникнув в положения закона, укрепился в мысли о том, что творческие Союзы не должны относиться к общественным организациям.

3 мая. В два часа дня, как договорились, пришёл Юрий Богомолов - огром­ного роста, богатырского сложения, голубоглазый, светловолосый. Родился в Мо­скве, жил в Минске, занимался баскетболом, играл в команде мастеров за «Локо­мотив». Сейчас в Совете Федерации он является помощником сенатора Алиева. Достал из портфеля большую книгу - роман Василя Якименко «Пакутны век».

- Ого! - восхитился я и заглянул в выходные данные: почти 39 листов! Сколько же понадобится времени, чтобы перевести?! - О чём он?

- Это вторая часть дилогии про всемирно знаменитого белоруса Бориса Кита, который, боясь репрессий, в конце 40-х переехал в США. Благодаря ему были созданы первые американские ракетные системы.

- Да, да, я что-то слышал о нём, но думал, что он...

- Нет, жив, здоров, и возраст его где-то под сотню лет. Посмотрите, вы знае­те язык, вам проще, - сказал мой гость. - Я слегка почитал, много интересного. С некоторым, я бы сказал, националистическим уклоном. Но во взвешенной, не грубой манере.

- Он уже искал переводчика?

- Не знаю, как он, а я обращался к Валерию Ганичеву с просьбой, чтобы он предложил Куняеву перевести и напечатать в «Нашем современнике». Ганичев немного знает белорусский язык, полистал и поморщился: «Россию ругает, к рус­ским питает недобрые чувства...» И отказался поддержать.

- Есть резон, - сказал я. - Как же вы собираетесь переводить в России то, что против России?

- На Украине уже перевели. Не успела выйти книга, её тут же перевели и вы­пустили на украинской мове.

- Ну, разнообразие нынешней украинской жизни нам хорошо известно, - ска­зал я.

Хотелось вернуть ему книгу, но, глядя в его светлые глаза, простое, хотя и с не­которой хитринкой, лицо, я сказал:

- Ладно, оставьте, посмотрю. Но я не готов к такому объёму, даже если роман заслуживает внимания.

4-6 мая. Переделкино. Несмотря на прохладную погоду, весна постепенно переходит в лето. Деловито порхают и скачут по земле воробьи, скворцы, сойки. Просыпаются они рано, в пятом часу утра. Начинают посвистывать, перекли­каться, приветствовать друг друга бодрыми голосами. К пяти затихают - заняты хлопотами по добыче пропитания для себя и для деток.

Утром наблюдал сцену: по зелёному газону, что против моего окна, расхажи­вает ворона. Вдруг прямо на неё пикирует сойка и, едва не задев воронью голову, улетает прочь. Тут же ворону атакует другая сойка - ясно, отгоняют от гнезда. И хищница, не выдержав яростных атак, ковыляет в сторону, а затем и вовсе уле­тает. А я себе думаю: это же надо сойкам как-то сговориться, чтобы действовать заодно.

В воскресенье вечером стало известно, что новым Президентом Франции стал бывший министр МВД Николя Саркози - француз с венгерскими корнями, с «ин­тернациональной» внешностью и часто комичным выражением лица. В его лице можно обнаружить черты и венгра, и француза, и еврея - кажется, такие носы, как у него, чаще всего у евреев. Впрочем, Де Голль имел такой же носище, писал стихи, был генералом, Президентом Франции и великим романтиком. Только ве­ликий романтик может завещать похоронить его не у «кремлёвской стены», а на сельском кладбище в нескольких сотнях километров от Парижа.

Есть страны, где не особенно важно, кто Президент. К ним можно отнести Францию, Штаты, Италию... Кого там ещё? Только не Россию. У нас ещё с цар­ских времён роль главы государства неоправданно завышена. Отсюда многие наши перекосы и беды.

Днём приехала Галина, встретил её у платформы. Солнечный день, тепло.

Зашли к Пастернаку. Здесь я бывал неоднократно, а Галина ещё нет. Большой клинообразный участок, наверное, с полгектара, большой двухэтажный дом, де­ревянный, с большими окнами веранды. Ухоженный, внутри чистый, без лишней мебели и прочих, часто ненужных, вещей.

Женщина-смотрительница, увидев нас, сказала:

- Пенсионерам дешевле, всего по 25 рублей. - И повела показывать.

Картины отца поэта, Леонида Осиповича. Книги, в основном, на лестнице.

Рояль.

Женщина-служительница рассказывает только то, что ей известно от экскур­соводов. На вопросы ответить не может, да нам и не нужны её ответы. Всё, что нужно знать о Пастернаке, мы знаем. Большой русский, советский поэт, судя по даче, пользовался всеми благами тогдашней советской жизни. А в конце её издал в Италии, затем в Англии свой скандально знаменитый роман.

В начале 60-х, когда у нас он был под запретом, я прочитал его. Тогда я хо­дил в литературное объединение молодых писателей «Голос Юности» при Доме культуры «Трудовых резервов», что на улице Софьи Перовской. Однажды к нам кто-то привёл уже немолодого, как мне тогда казалось, лет 30-32, американца Джона - стройного, совершенно лысого, с постоянной радостной улыбкой и от­личным русским языком. Он с женой приехал из Нью-Йорка, живёт то в Москве, то в Ленинграде, бакалавр, здесь, в Советском Союзе, изучает материалы о жизни и творчестве выдающегося русского писателя Ивана Бунина.

Очень скоро наш разговор коснулся событий, связанных с Борисом Пастерна­ком и его романом. Джон, словно бы слегка стесняясь, поведал нам, что привёз с собой несколько экземпляров «Доктора Живаго», но они остались в Москве. Скоро он туда уезжает, и если мы хотим получить эту книгу для прочтения, то нужно кому-то из нас поехать с ним в Москву, он подарит её.

- Я считаю, что молодые люди на родине одного из крупнейших художников слова - Пастернака - имеют право знать то, что он написал, - сказал Джон.

Согласился поехать Валерий Фёдоров и привёз роман. Читали по очереди. Когда я тоже прочитал, долго думал, чем эта интересная книга так всколыхнула наших «искусствоведов в штатском». Её главным достоинством является то, что она не оставляет равнодушным, потрогает сердце, что её герои - почти все - вы­зывают чувство жалости и сострадания. И невольно подумалось: «А нужна ли Революция, которая приводит к такому общественному слому и таким страдани­ям?» Это, конечно, не «Тихий Дон», это уже что-то логическое, что не могло бы появиться без «Тихого Дона». Словно сдержанный ответ на шолоховскую бурю событий, страстей, вероломства рождающегося нового мира. Как, впрочем, и ро­ман Даниила Гранина «Иду на грозу» не мог бы возникнуть, не появись задолго до него роман классика американской литературы Митчелла Уилсона «Живи сре­ди молний» (у нас в 1951 году опубликован под названием «Жизнь во мгле»). Но это уже совсем другие книги, а стало быть, другой разговор.

Двоякое чувство испытывал я, читая «Живаго». С одной стороны, был уверен в том, что я, начинающий литератор, должен знать всё, что знают другие. Прежде всего, то нашумевшее, сенсационное и почему-то запретное, что вызвало столько эмоций. Хотя кто имеет право запрещать мысль, художественное полотно? С дру­гой - испытывал чувство неловкости за то, что я клюнул на щедрый жест под­рывного элемента - янки и, как щенок, схватил кусок отравленного сыра. Потом это прошло. Но всё же сам роман не стал для меня событием, я ожидал большего.

В особенности после грандиозной шумихи, какую несколько лет перед этим под­няли как официальные, так и неофициальные круги.

Ещё, помню, Джон бурно расхваливал свою жену: красива, умна и - самое вос­торженное - «знает 14 кухонь»!

Я тогда учился в техникуме физической культуры и спорта, что входит в ком­плекс зданий Александро-Невской Лавры, и как-то проходя мимо Троицкого со­бора, увидел на его ступенях Джона с чудесной женщиной - юной, стройной, красивой, в светло-кремовом плаще и с зонтиком в руке. Мы поздоровались, Джон представил:

- Знакомься, тёзка, моя жена Рита.

Наверное, я долго смотрел на неё. Даже не просто смотрел, а любовался. И, чтобы так сразу не распрощаться с этим «чудным мгновеньем», стал приглашать их себе, на Пушкинскую, где в то время жил. Нет, они не могут, они сегодня уезжают, и неизвестно теперь, когда приедут опять, хотя Ленинград им по душе и они сохраняют надежду снова здесь побывать. Но обстановка политическая накаляется, Хрущёв действует жёстко, и это может привести к определённым напряжениям в отношениях Союза и Америки. А значит, в первую очередь, по­страдает интеллигенция.

Тогда я не был готов к разговору такого уровня (мне был двадцать один год), поэтому постарался утешить их и пожелал счастливого пути.

Да, ещё помню, «Доктор Живаго» был издан в штате Мичиган, в тёмно-синей твёрдой обложке, на которой, как и на корешке книги, не было ни названия, ни имени автора...

После дачи Пастернака пересекли шоссе и двинулись на другую сторону, к До­му-музею Корнея Ивановича Чуковского. Тут всё иначе, всё для детей: сказочные герои на заборе при подходе к Дому, сам Дом с каменной жёлтой стеной, сказоч­ное дерево, на котором вместо листьев и плодов - десятки пар детской и взрослой обуви: ботинки, туфли, босоножки, кроссовки, боты, сапоги, штиблеты, тапки, мокасины и даже кеды незапамятных времён.

В Дом мы не попали - экскурсия началась в 15-00, а сейчас половина четвёрто­го. Можно лишь погулять по заповедной территории. А территория во много раз больше пастернаковской. Можно представить себе, сколько жадных глаз зарятся на писательские, как им представляется, убогие лачуги, точнее, на примыкающие к ним территории. И сколько понадобится сил, чтобы удержать эти земли запо­ведными.

- В другой раз навестим, - сказал я.

- Да, вместе с Марией, - кивнула Галина. - Чтобы она своими глазами увидела«Чудо-дерево».

А под вечер приехали все наши. Мы встретили их у ворот. У Марии на щеке широкая ссадина - утром грохнулась с велосипеда.

- Болит? - спросил я.

- Да. Не знаю. Не болит, - ответила, не глядя на меня.

- Есть хочешь?

- Да, сейчас пойдём в ресторан и поедим макаронов.

После ужина вышли на детскую площадку. Детей нет, в песочнице горсть пес­ка, синий совок и четыре еловые шишки. Мария принялась играть. Родители и ба­бушка направились к машине, а вслед за ними и мы с Марией.

- Ты ко мне будешь приезжать? - спросил я.

- Да, всегда. Ты живёшь в Переделкине, а я люблю Переделкино.

- За что ты любишь Переделкино?

Ответить не успела. Увидела, что родители открыли дверцы машины, и побе­жала к ним. Бурно прощались.

Я вернулся к себе в номер - солнечно, светло. Вечернее солнце всегда на моей стороне, и это хорошо.

6 мая. Утром позвонил Станислав Куняев, спросил, кто едет в Абхазию? Я назвал Леонида Бородина, Бориса Тарасова, Анатолия Парпару, Глана Онаняна, Виктора Широкова. Он попросил назвать число, когда мы с Гланом вылетаем, - постарается взять билет на тот же рейс. Я напомнил ему, что Абхазия приглашает писателей с жёнами, но Станислав сказал, что его жена сейчас нездорова.

- Захвати, пожалуйста, с собой 3-4 книжки четвёртого номера «Нашего совре­менника» за этот год, - сказал я. - Ко мне с этой просьбой обратился Анатолий Аврутин - ты опубликовал его стихи. Я после Абхазии поеду в Брест, так что от­везу ему. Если хочешь, куплю, чтобы поддержать редакцию.

- Ничего подобного, я подарю.

- Не надо, у меня есть деньги. Если бы не было, тогда...

- Нет, подарю. Может быть, потом ты мне тоже окажешь какую-нибудь услугу.

- Я тебе и без этого окажу, - сказал я. - Мне по душе то, что ты делаешь всю свою жизнь, и я...

- Спасибо, спасибо, всё равно подарю.

Поговорив с Куняевым, позвонил в Петербург, в Пушкинский дом, сожалея, что нет там теперь директора Скатова. И вдруг услышал его голос.

- Николай Николаевич, неужто вернулись?!

- Нет, чуда здесь нет, - сказал он. - Просто изредка прихожу по небольшим делам, когда требуется помочь решить какие-то вопросы.

Поздравили друг друга с наступающим праздником. Я сообщил ему о пригла­шении в Абхазию - нет, он не может поехать, не те силы после двух инфарктов. Я спросил, избран ли новый директор Пушкинского дома.

- Да, Всеволод Евгеньевич Багно, - ответил он.

Более года назад, когда Скатов по состоянию здоровья вынужден был уйти с должности директора Пушкинского дома (ИРЛИ РАН), между собой стали со­перничать Всеволод Багно и Владимир Котельников. При голосовании на вну- триинститутских выборах Багно опередил соперника то ли на два, то ли на три голоса. Но при таком раскладе это не позволяло ему стать директором - слишком небольшой перевес. Ждали решения филологического отделения РАН, но оно тоже ничего не решило. Назначили исполняющим обязанности Юрия Прозорова, но он только кандидат наук, а значит, не может руководить академическим ин­ститутом. Тогда срочно сделали Багно членом-корреспондентом РАН, и он таки возглавил ИРЛИ.

Интересные дела - директором Института русской литературы «Пушкинский дом» становится литературовед-испанист, переводчик с испанского. Конечно, он знает и русскую литературу, но настолько ли, чтобы руководить ИРЛИ?!..

9 мая. День Победы. Наш главный национальный праздник. Один - для всех. А есть только мой, незабываемый...

Июль 44-го, только что освобождён Минск. Ранним утром мы проснулись от страшного грохота и увидели наши танки на Железнодорожной улице, что ря­дом с моим домом. Их было много, они стояли друг за другом - все не сосчитать. Готовились продолжить победный путь на Запад. Танкисты разрешили пацанам постарше взобраться на грозные машины, а меня, самого младшего, один танкист даже подсадил на свой танк. Потом они, рыча и выворачивая камни из мостовой, уползли, я прибежал домой, а мама говорит: «Сынок, у нас большая радость, ос­вободили Минск. А при большой радости нельзя быть одним, надо к людям. Со­бирайся скорей, пойдём к моей родной сестре, а твоей тёте Тоне, на Московскую улицу».

Когда мы пришли, то увидели, что наши танки стоят и здесь. И здесь такие же весёлые танкисты пустили нас, детей, на свои машины. Мы с моим двоюродным братом Женей забрались в танк. Женя, чуть постарше меня, стащил у танкистов перочинный ножик. Когда танки ушли, он радовался необыкновенно - ножик был красивый, с двумя лезвиями, большим и маленьким, и голубыми накладками на колодке. Я растерялся, нужно бы радоваться его радостью - экий хват! А я не радовался. Было не по себе: они освободили нас, пустили на танки и даже в танки, чтобы мы наяву почувствовали силу и свободу, а мы спёрли ножик.

Точнее, может быть, я тогда так не мог проанализировать этот позорный слу­чай. Но и радоваться вместе с ним не мог... Потом он плохо кончил, не столь­ко преступно, сколько глупо. Сначала из-за драки восемнадцатилетним попал в тюрьму - отсидел, кажется, полгода. Потом работал на стройке, украл несколько банок краски и пропил, и получил ещё год или полтора. В общем, пошло-поехало. Встретившись с ним после его очередной отсидки, я задал ему вопрос, есть ли у него живой пример человека, которому бы он хотел подражать? «Да, - ответил он. - Со мной сидел один по кличке «Прынц». Файный фраер, начитанный, до хре­на знает. Клеил богатых чувих, выдавал себя то за крупного спеца, то за писателя; они приводили его домой и оставляли на ночь. Утром бежали на работу, а он, сам понимаешь, учил их. Наставник жизни, профессор!»

Стало ясно, что с таким «идеалом» он долго не протянет. Ему было немного за тридцать, когда, напившись какой-то пакости, он ушёл на тот свет. И оставил жену и четверых детей, из которых лишь один - его. Остальных жена ему на­рожала, когда он сидел. Её ничуть не смущало, что дети не от мужа. И говорила, подбоченясь: «Он в тюрьме удовольствие получает, а я - здесь, на воле». Когда ему напоминали, что дети не его, он лишь усмехался в ответ: «Какая разница? Хорошо, что они есть. Травы много, вырастут!..»

Кто-то скажет: мол, подумаешь, переживут твои танкисты такой урон, это ж ребёнок, что с него возьмёшь! Да, там ребёнок, несмышлёныш, хотя и он, возмож­но, с этого поступка начал свой путь к распаду. Но вот в наши дни уже не детки, а великовозрастные карлики от политики крадут у танкистов, у Советской Армии победу. Жалко, мелочно долдонят, что мы не так воевали, не так строили оборо­ну, не те у нас были главные командиры. Лилипуты по жизни и по делам своим хохмят, высмеивают Гулливеров. Потому что не способен их тихий ум оценить то, как мы шли к Победе. Всё высокое, великое им легче понизить до себя, до своей лилипутской сути. Отсюда, как из фановой трубы, ужастики с НКВД, ГУЛАГом, штрафбатами - хоть в телевизоре, хоть в либеральных печатных органах. И всё это в отрыве от времени, от эпохи. И ничего удивительного: показать подвиг, создать положительного героя - это не по их талантам, потому что их идеал, как у несчастного Жени Пунтика, - «файный фраер Прынц».

Не выходит из памяти случай, который помогает мне утверждать принцип бес­корыстия. В железнодорожном училище в одной группе со мной учились два дру­га с улицы Чкалова - Вилька Моделевич и Миша Колганов - заядлые курильщики и любители анекдотов. Каждый понедельник, когда в кинотеатре «Центральный» начинали показывать новый фильм и когда билеты на утренние и дневные сеансы стоили всего рубль (цена 100 граммов пряников), они мотали занятия на одну-две пары и являлись только к обеду. Помощник директора по культурно-воспита­тельной работе Арон Ефимович Вольфсон их предупредил: «Ещё один прогул по неуважительный причине, и, кроме бледного вида, у вас ничего не останется».

Каково же было наше удивление, когда в следующий понедельник они снова явились только к обеду. Вольфсон и наш мастер на дыбы - мы вам покажем кино по понедельникам! Немедленно отчисляем и никаких гвоздей (мы - столярная группа, а настоящий столяр гвоздями не пользуется)!

Вильку и Мишу увели к директору. А вот что после мы узнали. Оказывается, ни в какой кинотеатр они сегодня не заходили, а по дороге в училище нашли маленькую женскую сумочку, в которой было немного денег, паспорт пожилой женщины, сберкнижка на 16 тысяч рублей (тогда легковой автомобиль «Победа» стоил 18 тысяч) и два золотых кольца - большое и маленькое. Недолго думая они отправились в милицию и сдали свою находку. Директор, Вольфсон и наш мастер не поверили, но в тот же день в училище прибыл старший лейтенант и принёс две благодарственные грамоты нашим героям - за бескорыстие и благородство.

Когда он ушёл, директор и Вольфсон сказали Мише и Вильке: «Олухи вы царя небесного! Вместо того чтобы принести находку в училище, вы на радостях по­скакали в милицию, да? И теперь благодарят они только вас двоих. А так бы всё наше училище благодарили, все бы газеты про нас написали».

10 мая. С Парпарой и Онаняном я встретился у метро, а в аэропорту «До­модедово» - с Куняевым.

Посидели в кафе аэропорта. Стакан чаю здесь стоит 79 рублей - столько же, сколько в магазине бутылка водки. Мы выпили по чашке. У Куняева - синдром похмелья, вчера бурно отметил День Победы. Но держится и даже помнит:

- Ты просил привезти несколько журналов для Аврутина, где я напечатал его стихи? А я привёз только один. Он в Минске мог бы и подписаться.

- Хорошо, скажу ему. Но, кажется, он выписывает «Наш современник».

- Тогда тем более.

В Адлере приземлились, когда стемнело. Встречал нас Мушни Ласурия, по­садил в машину. Сказал, что Леонид Бородин с дочкой, ректор Литературного института Борис Тарасов и поэт Виктор Широков уже прилетели.

Поехали в Пицунду. На выезде из Сочи - граница и таможня, скорая и необ­ременительная. Впрочем, может быть, только для нас?

Ехали в темноте. Разговаривали о событиях в Абхазии. В основном, о грузино­абхазской войне 1992-93 гг. сказал, что маленькая Абхазия понесла неисчисли­мые потери, тысячи и тысячи погибших, тысячи разрушенных домов, подорвана экономика республики. Кроме того, страна сейчас находится в международной изоляции. Население Абхазии приблизительно 250 тысяч человек, из них при­мерно 60-90 тысяч абхазов.

Я не участвовал в разговоре - думал. И ждал, когда мы приедем в наш так по­любившийся нам Дом творчества писателей в Пицунде. Сколько раз я с женой и маленькой дочкой Ольгой приезжал сюда в 80-е и в начале 90-х! Нет, здесь почти не писалось, но здесь море и солнце, и этим всё сказано.

- Надо подождать, чем закончится проблема с Косово, - услышал я. - Тогда и Абхазии будет легче.

- Не надо оглядываться на Косово, - вмешался я. - Свои проблемы Абхазия должна решать сама. И Грузия тоже. Но только свои, а не чужие.

Вот и наш Дом, правда, теперь уже бывший. Всё то же: ночь, правда, без звёзд, тот же двор, правда, теперь уже с будкой охраны и шлагбаумом. Просторный холл, как в былые времена, но теперь уже с деревянным барьером, за которым три сотрудницы, как в гостинице.

Короткая сверка фамилий, и я в шикарном номере на девятом этаже: прихожая, ванная с туалетом, две комнаты - гостиная и спальная - и рабочий кабинет с пись­менным столом и диваном. И окно на море. Чистота, уют, порядок.

В холодильнике - ужин: салат, мясо и рыба, что-то к чаю. Но в самолёте нас кормили, и еда осталась невостребованной.

Пришёл Мушни Ласурия. Рассказал о предстоящих событиях: конференция - попросил выступить; встреча с Президентом Багапшем - попросил сказать не­сколько слов; вечер в театре - попросил выступить, поездка в село Члоу, на роди­ну Б. Шинкуба - попросил сказать несколько слов на открытии музея его имени. Кроме того, посоветовал на встрече с Президентом затронуть тему Дома твор­чества Литфонда в Пицунде - как потенциальной базы пребывания российских писателей.

Эта тема мною обсуждалась в Москве с Кузнецовым и председателем Совета директоров ООО «Ассоциация предприятий Минатома» Виктором Артюшенко- вым. Дом творчества писателей Литфонда в Пицунде сейчас фактически принад­лежит Минатому, который арендовал его на 15 лет. Привёл в порядок, произвёл ремонт и сделал из него курортное учреждение, куда по путёвкам приезжают сотрудники Минатома, но не только. Договорились с Артюшенковым о том, что, когда я приеду в Абхазию, мы обсудим вопрос о возможности писателей приез­жать в Дом творчества работать и отдыхать. Для этого необходим договор между МСПС и Минатомом. И согласие местных властей в лице Президента Абхазии.

Ладно, это потом, а теперь - на минуту на балкон и спать.

Вышел. Ночь. Темно. Небо закрыто облаками. Прохладно. Там, где море, сплошной мрак. Оставалось замереть и прислушаться - вдруг долетит сюда всплеск волны. Нет, всё тихо, море молчит.

11 мая. Дорога в Сухуми, на конференцию памяти Шинкуба. Первый раз я здесь ехал двадцать два года назад - это были цветущие сёла, красивые камен­ные дома, полные фруктовых деревьев сады, бушующие зелёной жизнью огороды. Теперь слева и справа от дороги - дома, зияющие чёрными дырами бывших окон и дверей. Сплошное кладбище домов. Лишь кое-где в них сохранилась жизнь, блестят под солнцем уцелевшие окна, а людей не видно. У шоссе, а часто и на шоссе - коровы, телята, свиньи - не боятся машин и неохотно уступают проезжую часть. У свиней на шее - большие деревянные треугольники-хомуты, чтобы не смогли пролезть сквозь плетни и заборы в огороды.

При выезде из Пицунды море было слева, а сейчас оно справа. Поднимаемся в горы. Глазам радостно от того, что им открывается: горы и море, лес и небо. Преодолеваем перевал, в ушах постреливает, как при наборе высоты самолётом, хотя перепад небольшой.

Мушни рассказывает:

- Господь, раздав народам всю землю, крохотный кусочек её оставил для себя. Но, увидев, что абхазы остались без земли, отдал им - живите, радуйтесь...

Въезжаем в столицу Абхазии. И здесь разрушенные дома, только уже много­этажные. Остановились в центре города, где собрались люди - будет возложение цветов к памятнику классика абхазской литературы Дмитрия Гулиа. Мы с Куня- евым берём огромный букет роз и несём к памятнику. Но что это? У памятника нет головы - снесена, возможно, случайным, а возможно, направленным ударом снаряда. Венера без обеих рук - это ещё ничего, но памятник поэту без головы - тяжёлое зрелище.

Возложили цветы. Поклонились. Я подумал, что это не совсем правильно - оставлять просто букет, нужно его разобрать, раздать цветы людям, чтобы каж­дый мог принять участие в торжественном событии. У памятника Пушкину так и сделали. А потом - и на могиле Шинкуба, и везде, где приходилось возлагать цветы.

И вот конференция, или, как здесь её назвали, «Юбилейная научная сессия», посвящённая 90-летию со дня рождения Баграта Шинкуба.

Я в своём выступлении сказал, что в Баграте Шинкуба прекрасно сочетал­ся художественный талант поэта и государственного деятеля. Мне особенно по душе его роман «Последний из уходящих». Лишаясь своей земли и своего языка, человек теряет всё и становится пылью на ветру. Никогда и ничто не заменит ему родину и родной язык.

В перерыве ко мне подошёл сын Баграта Шинкуба - Бенур. Пожал руку:

- Спасибо, друг, мои земляки понимают смысл ваших слов и сохраняют свою землю, хотя в наших условиях это непросто...

На обратном пути в автобусе снова говорили о грузино-абхазской войне. Я ска­зал, что на ней погиб мой свояк - молодой поэт и журналист Александр Бардо- дым, племянник жены моего двоюродного брата Татьяны.

- В Абхазии это имя известно абсолютно всем, - сказал Виктор Артюшенков. - Абхазы его считают своим героем. Правда, нет точной информации, как он погиб.

- Я был дома, в Ленинграде, когда по телевизору услышал, что в Абхазии убит журналист Александр Бардодым, - сказал я. - Сообщили, что он ехал на машине, раздался выстрел - и насмерть.

- Бардодым с друзьями в Москве создал группу поэтов, куртуазных маньери­стов, - сказал Анатолий Парпара. - Они считали себя аристократами духа, созда­ющими литературные произведения, которые отличаются изящной словесностью, мягкой иронией и возвеличивают женщину. А кем он тебе приходился?

- Он родной племянник Татьяны - жены моего двоюродного брата Петра Са­било, в девичестве Бардодым, которая живёт в Минске. А Саша - сын её родного брата Виктора Бардодыма, который живёт в Москве.

- Да, родители Саши - художники.

- Сейчас мы подъезжаем к Новому Афону, он здесь похоронен, - сказал Вик­тор Артюшенков. - Можем сделать остановку, тут посреди небольшого озера - кафе, зайдём, посидим.

Подъехали к озеру, напоминающему городской пруд. Белые лебеди плывут по водной глади, зелень кругом. В небольшой лодке стоит человек, косит водоросли обычной косой и переваливает их через борт своей лодки - очищает воду.

По узкому проходу прошли с берега на островок-кафе, сели за столик. На дру­гой стороне пруда, на невысоком здании - цветной портрет молодого красивого человека. И слова, которых отсюда не прочитать.

- Саша Бардодым, его любят здесь, - сказал Виктор Артюшенков. - Там напи­саны строчки из его песни. Когда поедем на родину Шинкуба, на обратном пути заедем туда. Хотя нет, у вас будет свободный день, и можно сделать экскурсию в Новый Афон. Тогда и на могилу Саши зайдёте.

Посидели в кафе, выпили вина «Апсны» и поехали дальше.

К вечеру тучи разошлись, стало теплее, в ночном небе зажглись звёзды.

12 мая. Утро чудесное: солнце, синее небо, синее море. Вода холодная - 12 градусов. Но придя на пляж, я не утерпел и проплыл метров двадцать. Свело ле­вую ногу, я подтянул колено к животу и обхватил стопу руками - отпустило. Кое- как по непривычно острой гальке выполз на берег. Раннее солнце ещё не особенно греет. Вспомнил рассказ Радия Погодина «Кто нагрел море». Там мама привозит сына на море, отправляются на пляж, но, потрогав воду, мама находит, что она ещё холодная, и не разрешает купаться. Говорит: мол, когда солнышко нагреет воду, тогда будет можно. Постелила на песок полотенце, легла и уснула. А сын походил по камешкам и, ощутив, что они тёплые, стал бросать их в море. Долго бросал. Мама проснулась, потрогала воду - тёплая. И сказала: «Вот, сынок, сол­нышко нагрело море, и теперь можно купаться». А сын только улыбнулся - мама не знала, кто нагрел море...

Однако подул ветерок, и зябко стало мне на берегу. Словно бы и не юг, не Чёрное море, а родная Ладога, где почти всегда холодно.

Пришёл к нашему корпусу и нырнул в бассейн, где хорошим спортивным сти­лем плавал Куняев. Вода - почти как в ванне. Но плескаться в ней расхотелось: и тёплая, и не морская.

Завтракали в нашей прежней столовой, теперь здесь нововведение - шведский стол. Неплохо, конечно, всё вкусно и всего много. Не хуже, чем было тогда. Но всё же чего-то «тогдашнего» не хватает. Может быть, жены, которая тогда была на четверть века моложе? И дочки, которой тогда было 6 - 10 лет? А может быть, ощущения счастливого будущего, которое казалось ясным и полным радужных надежд? Оно и теперь как будто есть: в «удвоении ВВП, в желанной сочинской Олимпиаде...» В чём там ещё?

Здесь в наших поездках мы, как правило, сидим на переднем сиденье с Анато­лием Парпарой. Разговор обычный - о Питере, о Глебе Горбовском, Викторе Со- сноре, Вадиме Шефнере, Михаиле Дудине... Нами прожита большая часть жизни, есть о чём поговорить. Но разговоры неглубокие, тут же забываются. Правда, какое-то время помнилось, когда он сказал, что уже давно находится с Куняе- вым в неприязненных отношениях. Но и это вскоре забылось. Может быть, дело в природе - она забирает всё моё внимание. Хочется не только наслаждаться тем, что видишь, но и сохранить в памяти поросшие деревьями и густым кустарником горы, море до самого горизонта, небо, которое здесь, частично взятое горами, кажется не столь широким, как у нас на равнине.

В Сухуми посетили фотовыставку в Центральном выставочном зале. Лишний раз убедился в том, что более всего мне интересны фотопортреты. Они всегда ори­гинальны - старик ли это, или ребёнок, девушка ли, или сын с матерью. А дома, здания, фонтаны, памятники, пирамиды и даже древние развалины - как будто всегда одни и те же.

Встретились с Президентом Абхазии Сергеем Васильевичем Багапшем. Я пред­ставил московских писателей. Президент коротко рассказал о жизни в Абхазии - трудная жизнь, несмотря на благословенное место, трудные отношения с Грузией, с её неубывающей устремлённостью завладеть республикой, подчинив её своим интересам. Нет сомнения в том, что они попытаются силой навязать абхазам свою волю. Скудоумие и ничем не управляемые амбиции отличают ныне высших гру­зинских руководителей, и это может привести к новому конфликту, если не ска­зать, к новой войне.

Высказав это, он предоставил слово нам. Я сказал о наших интересах, связан­ных с построенным на писательские средства зданием Дома творчества Литфонда в Пицунде, и попросил помощи Президента в предоставлении писателям возмож­ности пользоваться «своим» Домом. Сергей Васильевич обещал содействие.

Завершив встречу, вместе отправились на вечер памяти Б. Шинкуба в Абхаз­ский государственный драматический театр имени родоначальника абхазской драмы Самсона Чанба (в 1937-м в возрасте пятидесяти лет репрессирован и рас­стрелян). Идти недалеко, и Президент шёл с нами. Леонид Иванович Бородин неважно себя почувствовал, его повезли на машине. А мы втроём - Багапш, Ку- няев и я - шли вместе, разговаривали. Мы с Куняевым сказали, что сейчас, когда Абхазия находится в международной изоляции, было бы правильно сделать «Дни Баграта Шинкуба» ежегодными, традиционными. С приглашением писателей, де­ятелей культуры не только из Москвы, России, но из многих стран, прежде всего из Беларуси, Украины, Казахстана.

Президент одобрил наше предложение, они здесь, в Абхазии, будут совето­ваться, как это сделать.

Торжественный вечер в театре затянулся из-за перевода выступлений доклад­чиков на русский язык. Возвращались в Литфонд поздно, ужинали у себя в номе­рах.

Ночью я вышел на берег моря. Тишина и покой. Звёзд не видно, значит, не со­всем чистое небо. Очевидно, пока мы здесь, нам не дождаться хорошей погоды.

13 мая. С утра отправились в Члоу - родное село Баграта Шинкуба.

Туманно, сыро, накрапывает мелкий дождик. Мокрый асфальт шоссе, мокрые деревья, хмурое, низкое небо. Южная ночь без звёзд и южный день без солнца. Но понимаешь, что подобное состояние природы временное. Не завтра, так послезав­тра погода изменится, вернётся солнце и всё вокруг засверкает яркими южными красками.

В автобусе рядом со мной сел Станислав Куняев. Отсюда он поедет в Белгород на выездной Пленум Союза писателей России. Я - в Беларусь, в Брест, на Между­народный фестиваль русской поэзии «Созвучье слов живых». Он будет проходить в рамках Дней славянской письменности и культуры. Мне предстоит возглавить жюри поэтического конкурса. Куняев собирается выступить на Пленуме с речью о необходимости Закона об использовании и защите русского языка.

- Толком не знаю, про что говорить, - вздохнул он. - Уже столько про это сказано, а дело не с места.

- Да, я об этом говорил в своём выступлении в Якутске ещё в 95-м году. За несколько дней до Пленума в газете «Санкт-Петербургские ведомости» вышла моя статья «Сберечь язык - сберечь народ». Комитет по образованию Питера предложил её старшеклассникам города в качестве «вольной» темы сочинения на выпускных экзаменах.

- Про что она?

- Про то, с чем тебе нужно выступать на Пленуме. Прежде чем её написать, я подумал, есть ли подобные законы в других странах. Пошёл в Публичку, попро­сил библиографов помочь. Они мне тут же сообщили, что самого Закона Фран­цузской Республики о языке они ещё не имеют, но есть сведения, что он принят во Франции летом 1994 года. Я намотал на ус.

А тут в Питере состоялся Пленум творческих Союзов России. В Доме актёра, где он проходил, я тоже выступил. И внёс предложение обратиться к Президенту Ельцину и в Гос. Думу к Рыбкину с предложением принять закон о защите рус­ского языка. По реакции зала было понятно, что далеко не все понимают, о чём идёт речь. Однако те, кто против всего русского, в чём бы оно ни выражалось, тут же стали протестовать против такого обращения. Один писатель сказал, что ему кажется ненужным такое предложение, ибо «язык сам себя защищает и защитит».

- Кто? - спросил Куняев.

- Ладно, не буду называть его имени, он потом погиб под колёсами автомоби­ля.

- И что зал?

- А в зале из предпоследнего ряда поднялся Михаил Константинович Анику­шин и сказал: «Только совершенно далёкий от этой проблемы человек не пони­мает, что предлагает Сабило. Если сегодня мы не защитим русский язык, завтра никто не будет защищать нас, творческую интеллигенцию».

Поставили вопрос на голосование. Незначительным числом голосов против­ники обращения победили, и предложение не прошло. Тогда мы его приняли на общем писательском собрании и отправили в Москву. А сразу после этого я об­ратился в Генеральное консульство Франции в Петербурге, и они мне тут же дали свой закон. В первой его статье говорится: «Являющийся государственным язы­ком Республики в соответствии с Конституцией, французский язык представляет собой основной элемент исторического лица и наследия Франции. Он служит языком образования, работы, обменов и услуг в государстве. Он является основ­ной связью между государствами, составляющими Сообщество франкоговорящих государств...» Во, помню!

- Хорошо сказано, - оживился Куняев. - А где у тебя эта статья?

- В Москве, в книге «Приговор». Закон Франции - в Питере. Вернёмся в Мо­скву, я тебе дам книжку.

- Я не еду в Москву, я отсюда - прямо в Белгород. Но хорошо, что ты мне это рассказал. Кстати, видел в Интернете сообщение о выдвижении твоей книги на Союзную премию. Это хорошая премия.

Мне боязно поддерживать разговор о премии, тем более что целый год будет приниматься по ней решение. В прошлом году её вручили Куняеву - за перевод средневековой поэмы белоруса Миколы Гусовского «Песня про зубра».

- Хорошо бы, - сказал я, - только до этого ещё надо дожить.

- Вот именно. Мне ведь тоже не с первого раза вручили. Первый раз там какие- то дамочки запаслись голосами членов жюри из тех, кто не принимал участия в голосовании, и прокатили.

Туман сгущается. Дождик слабый, и порой кажется, вот-вот перестанет. При­ехали в Члоу - море людей. И Президент Абхазии С. Багапш с ними - высокий, атлетически сложённый. Обычно возле президентов суетится свита - министры, помощники, телохранители. Здесь этого нет. К нему подходят люди. Здороваются за руку, разговаривают. Поздоровались и мы.

Нас пригласили в Дом-музей Шинкуба - всё просто: фотографии на стене, кабинет, письменный стол, просторные комнаты, ничего лишнего. Много книг, много света, несмотря на то, что за окнами туманный, дождливый день. Подумал: как много делает писатель! И как неприхотлив он в жизни, в быту. Каким мини­мумом обходится он, преодолевая путь, который ведёт только в небо.

Торжественно открыли музей. Выступал министр культуры Абхазии, произно­сили речи писатели, читали стихи поэты. Я говорил о детях, о нашей ответствен­ности перед ними. После выступления спустился вниз, стал прохаживаться по лужайке, под деревьями. Дождь кончился, и туман уже не такой густой, как час назад. Народу много, но все легко уместились в заранее возведённом гигантском шатре с деревянными скамейками и столами. На столах угощения - ешь, пей на здоровье в память славного сына Абхазии Баграта Шинкуба.

Рассказывали, что накануне грузино-абхазской войны высокопоставленные грузинские деятели обращались к Шинкуба и к первому Президенту Абхазии Вла­диславу Ардзинбе с предложением занять грузинскую позицию, обещали золотые горы, но получили отказ.

Сергей Васильевич Багапш и его министры тоже за столом. Тамада произносит тост и тут же передаёт микрофон тому, кто пожелает что-то сказать. Когда предложили поднять бокалы (белые одноразовые стаканчики) за дружбу Абхазии и России, все встали. Чокнулись без звона и выпили. Я подумал: как же теперь не хватает нам красивой лирической песни. И вот группа абхазов, сидевших за сто­лом у входа в шатёр, запела. Красивое пение, многоголосое. И не требуется пере­вода - всё про тебя, про твою жизнь.

14 мая. С утра - чистое небо, солнце, ласковое море. После завтрака вышел на пляж - вода по-прежнему 12 градусов, но всё же выкупался. Недолго попла­вал - и на берег. Нашёл камень, килограмма четыре, и позанимался. Море и пляж пустынны. Всё время в памяти - моя жизнь здесь более чем двадцатилетней дав­ности: жена, дочка, бородатый, ироничный Радий Погодин, маленький, комичный Эдвард Радзинский в светлых шортах и с теннисной ракеткой в руке. Ничто не предвещало той жути, которая начнётся с так называемой перестройки. Сколько сломанных судеб, сколько крови и несчастий принесёт она. Была черноморская жемчужина - Абхазия, а теперь что? Разбитые, сожжённые дома, чёрные провалы окон, тлен и разруха - вот апофеоз «перестройки». И не скоро ещё вернутся сюда покой и порядок. А до процветания и того дольше.

За теми из нас, кто желает посетить Новый Афон, прикатил маленький автобус. Желающих немного: Онанян, Парпара, Широков и я. И наш экскурсовод Галина.

Я ещё не был в Новом Афоне, знаю только, что это большой посёлок, где вели­чественный православный храм, построенный в XIX веке при мужском монасты­ре. По дороге к нему я искал глазами - не продают ли цветы? Но так и не увидел.

Приехали, вошли на территорию монастыря. Из храма навстречу нам вышел бородатый человек. Он сказал, что сегодня понедельник и все службы выходные. Заметив, что мы огорчились этому обстоятельству, предложил показать нам не­многое из того, что здесь построено.

- Сейчас идёт реставрация, - сказал он. - Меня зовут Нодар, я художник, один из тех, кто восстанавливает это святое место.

Вошли в храм - размеры его впечатляют. Убранство недорогое, сейчас Нодар воссоздаёт утраченные во время «большевизма» (так он выразился) ценности храма. Работы много. Средств отпускается крайне мало, отсюда медленный темп и недостаток специалистов.

После храма он привёл нас в свою мастерскую, показал макеты воссоздавае­мых атрибутов храма - всё в дереве, всё красиво.

Мы недолго ходили по монастырю. А когда спросили Нодара, как нам пройти к могиле Александра Бардодыма, он улыбнулся:

- Саша был моим другом. Идёмте, я покажу.

Мы спустились к пруду и подошли к невысокому обелиску, на котором на­писано:

АЛЕКСАНДР ВИКТОРОВИЧ БАРДОДЫМ 1966 — 1992

- Двадцать шесть лет было, когда он погиб, - сказал Нодар. - Талантливый был человек.

- Мне рассказывали, будто бы его застрелил алчный чеченец, чтобы завладеть каким-то особенно хорошим автоматом, - сказал я. - А ранее по телевизору объ­явили, что его сразила случайная пуля, когда он ехал на машине.

- Всё не так, - сказал Нодар. - Дело в том, что он был одним из тех, кто за­нимался поставками оружия в Абхазию. Точнее, был посредником в этих делах. Благодаря ему абхазы приобретали оружие значительно дешевле, чем у других поставщиков. И конкуренты не могли ему этого простить.

- Имел ли к этому отношение Шамиль Басаев? - спросил я.

- Не думаю. Басаев воевал на стороне абхазов. Это был ещё не тот Басаев, ко­торый потом станет убивать женщин и детей.

Я отошёл в сад, сломал две веточки каких-то мелких растений, похожих на цветы, принёс и положил их на могилу. Сфотографировались у обелиска, после этого я пригласил всех в кафе, что посреди озера, - помянуть свояка. Заказал вод­ки, яблок и маслин, и мы поговорили о войне и бренности человеческой жизни.

- Почему именно здесь он похоронен? - спросил я.

- Он поэт, он предчувствовал свою смерть, - сказал Нодар. - Когда он погиб, в его вещах обнаружили завещание, где он просил похоронить его в Абхазии, в Новом Афоне... Сюда приезжают его родители-художники. Горькая у них доля. И лишний раз подумаешь, какому страшному риску подвергаем мы себя, когда выпускаем на свет только одного ребёнка. Вы их знаете?

- Нет, я с ними незнаком, - сказал я. - Знаю только его тётку, Татьяну Григо­рьевну Сабило, что живёт в Минске. Она - вдова моего двоюродного брата Петра. И когда-то рассказывала, что в Москве у нее есть племянник Саша Бардодым, поэт, куртуазный маньерист. И что ей нравятся его стихи.

Выпили за здоровье его родителей и тётки Татьяны...

15 мая. Готовимся к отъезду. Пришёл на берег моря и, хотя купаться не хо­телось, заставил себя поплавать. Выходя, поцеловал море в лицо в память о преж­них поездках сюда. На берегу неуютно и холодно, хотя светит солнце. Наверное, от потянувшего прохладного ветра.

Позавтракали и в путь, в аэропорт.

Солнце печёт по-летнему. Особенно палит оно на границе с Россией. Вышли из автобуса, предъявили таможенникам документы - всё в порядке, пропускают. Потом долго на жаре ожидали, когда досмотрят и пропустят наш автобус. И вот мы благополучно прибываем в Адлер.

Здесь полно дорожной техники - расширяют, удлиняют взлётно-посадочную полосу. Сочи готовится к зимней Олимпиаде-2014. И правильно, лично у меня нет сомнений в том, что Олимпиада состоится именно здесь. Тем более что в мире нет страны, которая могла бы предъявить столь же внушительные достижения в зимних видах спорта, как Россия. А ранее - Советский Союз.

17 мая. Брест. Купания в Чёрном море не прошли для меня даром. Першит в горле, я почти лишился голоса. А тут новая поездка - в Брест. Приглашение прислал Сергей Молодов - председатель республиканской организации «Русское общество».

На мою родину, в Беларусь, меня особенно долго приглашать не надо: только намекни, что я для чего-то нужен, и я готов.

Из шести областных центров республики я был в четырёх - в Минске, Гомеле, Витебске, Могилеве. А в Гродно и Бресте побывать не довелось.

В Бресте видна всё та же ухоженность, что и везде по Беларуси. Порядок и чи­стота, но не музейная, когда ни цветочка, ни зелёного оазиса с голубой водицей, а настоящая, живая, хотя и городская, природа. Здесь две реки - Западный Буг и Мухавец, а при их слиянии - Брестская крепость.

Вместе со мной сюда приехал главный редактор московского журнала «Брати­на» Фёдор Черепанов. Из Минска прибыли поэты Анатолий Аврутин, Валентина Поликанина, Юрий Сапожков. А также поэты из Витебска, Гомеля, Гродно, Мо­гилёва. Всё как всегда: встречи, разговоры, сдержанная радость от того, что снова вместе.

И началась работа. Наши заседания проходили в актовом зале брестского ли­цея. Читали конкурсные стихи и слушали юных поэтов. Лучшими из них стали: М. Казеко, В. Сосновская, Е. Кисель, М. Гагарский. Лучшим исполнителем своих стихов признан Д. Родиончик. Первое место отдано 19-летней Марии Казеко, изящной и светлоокой студентке из Могилёва.

24 мая. Москва. Позвонили из Постоянного комитета Союзного Государства: встреча с Павлом Бородиным переносится на более поздний срок - у него срочная поездка.

Ну вот, а ты радовался.

По телевизору показали полковника ВДВ, он говорил: «Мы, с учётом того, что в войска сейчас придут священники, обратились в Минюст об учреждении благотворительного фонда имени Ильи Пророка. Минюст ответил: а согласны ли ближайшие родственники Ильи Пророка? Да, отвечаем, мы - ближайшие род­ственники Ильи Пророка - согласны».

13 июня. Из Минска позвонила начальник отдела организации пресс- конференций Интернет-вещания Елена Готовчиц. Сказала, что меня приглашают на «Славянский базар» в город Витебск. Там пройдёт творческая встреча номи­нантов на соискание премии Союзного Государства в области литературы и ис­кусства. Смогу ли я приехать?

- Постараюсь, - сказал я, радуясь этому приглашению и огорчаясь, что не встретился с Бородиным. Совсем иная поездка могла быть, если бы наша встреча прошла успешно.

Сказал о грядущей поездке дома - все в один голос: надо ехать, это серьёзно.

14 июня. Из Министерства информации Республики Беларусь по факсу пришёл вызов на «Славянский базар» в Витебск. Приехать нужно на три дня - 7-9 июля. Попросили сообщить, когда возьму билет.

Позвонил Татьяне Ильиничне Копушевой (ведомство П. Бородина) и спросил, как долго будет отсутствовать Бородин и возможна ли в принципе наша с ним встреча. Она сказала, да, возможна, только предварительно нам необходимо пред­ставить смету будущей библиотеки, чтобы разговор мог носить конкретный ха­рактер.

Вместе с Игорем Блудилиным-Аверьяном и Николаем Плиско составили сме­ту - и удивились: 50-томная библиотека тиражом 15 тысяч экземпляров обойдётся (в сегодняшних ценах) в 61 миллион рублей. Не так мало, но и не слишком много. В самый раз. То есть для нас в самый раз, а для них?

Татьяна Ильинична сказала, что на 2008-й год мы уже не попадаем, но у Боро­дина есть «свой» фонд и он может поддержать наше предложение. Только беда в том, что Бородин срочно отправляется в Минск, потом вернётся ненадолго в Мо­скву и тут же отправится в Витебск на «Славянский базар». Таким образом, она не может гарантировать нам встречу в летние месяцы.

Договорились, что мы пошлём смету по факсу, а встречу перенесём на вторую половину сентября.

26 июля. Полтора месяца не вспоминал о дневнике. Точнее, вспоминал, но ленился «думать» на бумаге. И вообще ленился, убеждая себя в том, что хорошая лень - как подзарядка аккумуляторов.

Самая большая радость - Мария.

Бабушка рассказала, что Мария, когда её привезли на дачу, целый день гуляла по двору, по участку, а вечером спрашивает:

- А где дача?

Недавно мне говорит:

- Деда, пойдём за шишками? (Их у неё уже огромная картонная коробка под крыльцом, но всё мало).

- Пойдём, бери полиэтиленовый мешок.

- Нет, не буду. Мы шишки соберём в твои карманы.

Пришли в лес. Шишек полно. Быстро наполнили карманы моих спортивных штанов. Возвращаемся.

- Там ещё много шишек осталось, - вздохнула она.

- Конечно. Ты же не захотела взять мешок.

Несколько секунд шла молча и вдруг, с горечью:

- Да, деда, я ошиблась.

Глеб Горбовский написал:

Они растут по миллиметрам,

А мы - по приходящим чувствам...

Не столько лень, сколько множество событий отрывало от дневника. Прежде всего, поездка в Витебск на большой, красивый праздник - «Славянский базар». Вместе со мной - другие соискатели премии Союзного Государства: Народный артист Беларуси Владимир Гостюхин, Народный артист Беларуси Михаил Фин- берг, Народный артист России, режиссёр Сергей Арцибашев, Международное те­атральное агенство «АРТ-Партнёр XXI век» (режиссёр Валерий Асхадов, актёры Сергей Безруков, Любовь Полищук (посмертно), Борис Щербаков), а также бело­русский скульптор, один из авторов мемориального комплекса «Хатынь» Вален­тин Занкович. Компания хорошая, но несколько смущает лицедейский перекос. Полагаю, это происходит по причине кино-и телепопулярности, хотя никакой ак­тёр не выйдет на сцену, если в уста его не вложит слова писатель. В пресс-релизе перечислены ещё несколько имён артистов, ставших лауреатами в прошлые годы. Среди них от России - Алексей Петренко и Александр Калягин. Но почему-то не оказалось, на мой взгляд, более значительных актёрских имён - Алексея Баталова и Вячеслава Тихонова. И ни одного оперного певца, как будто Беларусь и Россия петь перестали.

Пресс-конференция, возможно, из-за жары, прошла на удивление спокойно. Полный зал журналистов - газеты, радио, телевидение - и ни одного вопроса, ни к кому! Правда, организаторы нашей встречи постарались подготовить боль­шеобъёмный пресс-релиз, включающий самую подробную информацию о номи­нантах. Каждому из нас было предоставлено слово, чтобы коротко и лаконично поведали о себе.

Организаторы встречи обратились к залу - попросили слушателей поделиться впечатлениями. Запомнилось выступление руководителя Витебской писательской организации Тамары Красновой-Гусаченко. Она прочитала своё стихотворение «Три родины во мне живут», а затем с похвалой отозвалась о моём творчестве. После пресс-конференции ко мне подошли журналисты из Узбекистана, Москвы, Минска, Витебска и задали несколько вопросов. Я постарался ответить и вручил каждому из них по своей книге - на доброе чтение.

Вечером были на концерте-конкурсе в знаменитом Летнем амфитеатре. Весё­лое, жизнерадостное действо, живой оркестр, красивые, доброжелательные зри­тели.

А ровно через месяц я снова был в Беларуси, в городе Бресте. Теперь уже в со­ставе делегации Москвы на XV слёте городов-героев стран СНГ. Слёт прошёл при участии руководства города и области. Сама организация праздника - Дня города, обстановка, добросердечие горожан, величественный памятник защитни­кам Брестской крепости - всё это произвело сильное впечатление на нас, гостей Бреста.

А из Бреста сразу к маме, в Минск. Слава Богу, здорова, насколько позволяет возраст. Плохой сон, но хороший аппетит, уже не выходит на улицу, но почти целиком обслуживает себя сама.

Встретился с Анатолием Аврутиным, а затем, по его предложению, с замести­телем начальника Управления социально-культурной сферы Совета Министров Беларуси Натальей Голубевой. Пришли к ней в Дом Правительства. Она сказала, что сейчас идёт подготовка к принятию бюджета Республики на 2008 год, поэто­му необходимо определиться с суммой, которую можно будет заложить в него на издание 50-томной библиотеки. Я сказал, что нами в Москве подготовлена смета на 61 миллион, а также обширное пояснение к ней и они переданы по факсу Гос­секретарю Павлу Бородину.

- Много, - сказала Наталья Александровна. - Думаю, ваша сумма нереальна. Каков тираж по смете?

- Пятнадцать тысяч.

- Много.

- Но мы имеем планы обеспечить библиотеки Беларуси и России...

- Мало. Только в Беларуси более 7 тысяч, а в России их, наверное, не мень­ше 50.

- Да, но их число катастрофически сокращается, - сказал Аврутин. - И может случиться, что к выходу нашего многотомного издания, их количество будет со­ответствовать нашему тиражу.

- Мне нужна смета.

- Вам надо связаться с Москвой, они могут переслать её вам.

Я назвал телефоны, и Наталья Александровна обещала сегодня же это сделать.

Я думал, перед нами просто чиновница высокого ранга, оперативно принима­ющая решения, но при расставании она протянула мне книгу со своим портретом на обложке и названием: «Судьбы изменчивые лики». Сборник рассказов. На портрете - лицо надёжного человека. Так я подумал. И ей сказал. Она улыбнулась:

- Сохранится ли это мнение у вас после чтения книги?..

Встретились с Николаем Чергинцом - он нас с Аврутиным пригласил на обед в ресторан. Посидели, поговорили. Я сказал, что прочитал его книгу «Тайны овального кабинета». Автору удалось показать, откуда идут чёрные политические тучи и заразные, растлевающие сознание людей дожди.

- Не из-за этой книги вы стали не выездным в Штаты?

- Нет, в основном из-за того, что поддерживаю Президента Беларуси.

В октябре этого года Чергинцу исполняется 70 лет. Хорошо бы его юбилей отметить у нас в Москве. Нужно поговорить с Михалковым и Кузнецовым. И по­думать, как это сделать. Не обязательно осенью, можно и позже.

Я пытался хотя бы частично рассчитаться за ресторан, но Чергинец не позво­лил, и я пожалел, что с самого начала не условился с ним о равнодолевой оплате.

На следующее утро меня пригласили в редакцию газеты «Лггаратура i мастац- тва», где я дал интервью. Собираются опубликовать в августе.

28 июля. Меня радует, что мама выглядит и чувствует себя хорошо. Ей 94-й год. Послушал пульс - чёткого, ровного наполнения, 67 ударов в минуту. Сказал ей, что пульс у неё как у молодой. Наверное, она не расслышала, потому что спросила:

- Сынок, а ты приедешь меня хоронить?

- Ну да, если ты уйдёшь из жизни раньше, чем я.

- Ай, сынок, для тебя это связано с большими расходами, с потерей времени. Ты так занят, не беспокойся. Меня здесь дочки и родственники похоронят.

- Мам, живи себе сколько отпущено. Раньше ты говорила: «Чему быть, того не миновать». В одном могу тебя заверить: если случится непоправимое, сделаем всё как положено, по-людски.

- Тогда попрошу меня похоронить на моей родине, в Паздерках. Там сынок мой маленький Женя, мои папа и мама, и я бы хотела соединиться с ними.

- Хорошо, мама, твоя воля - для нас закон. А пока живи себе и не торопи то, что само приходит. Давай лучше споём песню, которую ты и бабушка Юлька пели мне в детстве.

- Это какую же?

- «На берегу сидит девица».

- Ты её помнишь?

- А как же! Песни, которые тебе в детстве поют бабушка и мама, не забывают­ся. К сожалению, теперь таких песен не сочиняют и не поют.

Мы начали. Удивительно, что при её серьёзной глухоте, она не путала мело­дию и пела в унисон:

На берегу сидит девица,

Она платочек шёлком шьёт.

Работа чудная такая,

А шёлку ей недостаёт.

Но вот, на счастье, парус вьётся

В сиянье голубого дня.

- Моряк, моряк, не найдётся ль шёлку,

Немного шёлку для меня?

- У меня есть шёлк, и разноцветный,

Какой угодно, для тебя.

Ты потрудись, моя дорогая,

Взойти на палубу мою.

Но парус снялся и уехал.

Моряк ей шёлку не даёт.

Он про любовь в стране далёкой

Ей песню чудную поёт.

От шума волн и звуков песни

Она уснула крепким сном,

А пробудившись, видит море,

Лишь море синее кругом.

- Моряк, моряк, пусти на берег,

Мне тяжко от волны морской.

- Проси что хочешь, но не это,

Ты здесь останешься со мной.

- Нас три сестры: одна - за графом,

Другая - герцога жена.

А я, моложе всех и краше,

Простой морячкой стать должна.

- Оставь, оставь, моя родная,

Оставь печаль, оставь мечты.

Не быть тебе простой морячкой,

А королевой будешь ты.

Я много лет искал по свету

Тебя, прекрасная моя.

А если знать ты хочешь, кто я,

Я - сын, наследник короля!

От песни, оттого, что уже давно не пела и, может быть, оттого, что песня у нас получилась, у мамы заблестели глаза, порозовели щёки, - она вздохнула и по­хвалила меня:

- А ты, сынок, не разучился петь. И голос у тебя красивый, почему ты не по­шёл в пение?

- Ходил, мама, прослушали и сначала взяли. А потом сказали, нет в голосе металла.Так что петь не буду, только напевать. Я и не стремлюсь. Я не пою, а рас­сказываю песню, стараясь придерживаться мелодии.

- Теперь мало поют. Теперь даже в застолье не всегда поют. А я помню, как мы пели. Особенно после войны. И песни какие были! Теперь не держат песню, не берегут. Даже не знаю почему. Может, у людей мало радости?

- Да, жизнь жестокая. И вместе с тем для многих разгульная, бесшабашная. Мы словно не живём, а лишь примериваемся к жизни. И песен таких, как раньше, нет. Измельчала жизнь - измельчали песни.

- А что делать, сынок? Как возвращать песню?

- Никак, сама вернётся. Вот осознаем, откуда мы родом, кто наши деды, отцы, матери, вот полюбим детей и жизнь - и песня вернётся.

Мы ещё долго разговаривали, пока она не захотела прилечь.

Всякий раз, бывая в Минске, стараюсь поддержать сестру Валентину - даю не­много денег. Они не бедствуют, Валентина и Мишка работают, у мамы неплохая пенсия. Валечка заботится о маме, жалеет её. Иногда помогает Алла, однако из нас троих на Валечке лежит основной уход за престарелой матерью.

Много раз я звал маму в Ленинград, но безуспешно. «Нет, сынок, мне там у вас хорошо только в момент встречи, когда я приезжаю к вам. А уже на следующий день чувствую себя оторванной от дома. У меня там ни родственников, ни зна­комых - никого. И как мне где-то находиться, когда я мыслями всё равно дома?»

2 августа. Петербург. Вернулся и сразу - на дачу.

Мария увидела, что я поморщился, ударившись ногой о лопату, когда подсы­пал песок в её песочницу, попросила:

- Покажи, пожалуйста, ногу.

Я задрал штанину - видна розовая ссадина. Она посмотрела и - тихонько:

- Ничего страшного, давай я тебя пожалею.

Ходили с нею в лес за шишками. По дороге я дал ей конфету. Когда возвра­щались домой, я заметил, что она держит кулачок всё время сжатым. Оказалось, в нём бумажка, которую она не может бросить - некуда. Ну, подумал я, у нас не будет проблем с твоей этикой.

Из Москвы позвонила корреспондент Нина Катаева. Она прочитала «Откры­тый ринг» и попросила дать интервью для газеты «Союзное вече».

14 августа. Умер Тихон Иванович Хренников - один из трёх моих самых любимых композиторов-мелодистов, наряду с Дунаевским и Соловьёвым-Седым. Так же как они, Хренников пришёл ко мне сначала по радио, потом из кино: «Сви­нарка и пастух», «Верные друзья», «Гусарская баллада» - фильмы, немыслимые без музыки. Он любил свою страну, своё дело; он 40 лет руководил Союзом со­ветских композиторов - тогда это был действительно коллектив, в котором почти что каждый - великий!

Под стать композиторам жили поэты-песенники, один из них - Михаил Матусовский:

Шёл ли дальней стороною,

Плыл ли морем я,

Всюду были вы со мною,

Верные друзья...

И:

Через годы я пройду дорогой смелою.

Поднимусь на крыльях в синеву

И отныне всё, что я ни сделаю,

Светлым именем твоим я назову.

Или Александр Гладков:

Догорает свечка,

Догорит дотла...

Спи, моё сердечко,

Ночь, как день, светла.

23 августа. Пригласил в гости своих друзей - доктора биологических наук, автора многих книг о природе и животном мире - Николая Ловелиуса (когда-то мы с ним окончили Ленинградский техникум физической культуры и спорта) и писателя Юрия Туйска, которому, как он говорит, я «дал путёвку в литературу».

Николай Владимирович среднего роста, на пять лет старше меня, в прошлом тоже боксёр, судья международной категории по боксу, хороший рассказчик. Детдомовец, сирота. Отец погиб в 43-м, под Ленинградом, судьба матери ему не­известна. Откуда у него такая фамилия, тоже не знает. Я предположил, что у него казачья фамилия, кубанская, на том основании, что у меня был друг из Красно­дара Пётр Придиус - руководитель Краснодарской писательской организации.

Но Николай Владимирович не согласился - ни в его памяти, ни в сохранившихся документах нет никакого знака, подтверждающего моё предположение.

Юрий Викторович Туйск - мой ровесник, дитя блокады. Высокий, крупный, с внимательным, готовым к улыбке лицом. Геолог, педагог, один из крупнейших знатоков минералов, автор популярной книги «Таинственный мир самоцветов». Она подтверждает вывод многих авторов, писавших о драгоценностях и судьбах людей, ими владевших, о том, что обладание алмазами, бриллиантами, изумруда­ми, гранатами, как правило, приносит несчастье. И даже смерть.

Мы с ним познакомились почти четверть века назад, когда в поездку по Ле­нинградской области его и меня пригласила Оксана Владимировна Соколова - от­ветственный секретарь Общества книголюбов Ждановского (ныне Приморского) района Ленинграда. В сельском Доме культуры я представил свою книгу - про юного партизана Великой Отечественной войны Сашу Бородулина. Из зала ко мне на сцену вышел пожилой человек, обнял меня и сказал, что моя книга «Остаюсь в заслоне» и про него тоже, потому что он участник описываемых в ней событий.

Все мы тогда порадовались такой встрече, а Юрий Викторович как-то особен­но живо воспринял необычный эпизод и сказал, что это большая удача писателя - встретить в жизни одного из героев своей книги.

С нами в поездке была пятнадцатилетняя девочка - дочка Оксаны Владимиров­ны. Как-то идя по дороге к лесу, она подняла красивый камешек и показала Юрию Викторовичу: «Не кажется ли Вам, что он тоже драгоценный?» Юрий Викторович внимательно оглядел его, сказал, что это кремень, и стал рассказывать о его це­лебных свойствах и о нём с таким знанием дела и так тепло, как будто случайный придорожный камень имел живую душу и особенную судьбу.

Я не удержался от шутки:

- Ну, Юрий Викторович, Вы рассказали, как настоящий художник. Вас хоть сейчас можно принимать в Союз писателей по устному жанру.

- Что вы, что вы, - смутился он. - Просто, я знаю камни, я долго их изучал.

Когда вернулись в Ленинград, я познакомил его с Геннадием Лисовым - жур­налистом и знатоком всяческой чертовщины - от летающих тарелок до полтер- гейстов, экстрасенсорики и телекинеза. А также с писателем-публицистом, со­ставителем знаменитого альманаха «Хочу всё знать» Анатолием Томилиным. Вскоре Юрий Викторович стал широко печататься в различных изданиях, а потом и книги явились - одна интереснее другой. Пришла пора, и я дал ему рекоменда­цию в Союз писателей.

До встречи с ними я прочитал их книги: «Овцебык в тундре России» про рас­селение овцебыка на Российском Севере - Ловелиуса (он составитель и один из авторов) и «Красоты России» - Туйска. Более содержательная и глубокая - про овцебыка: изумительное животное и крайне беззащитное. Его к нам привезли из Канады, и дай бог ему сохраниться, прижиться у нас, если, конечно, позволят двуногие безрогие со своими двустволками. «Красоты России» можно отнести к серии краеведческих книг, в которых, наряду с экзотикой, множество известных, давно освоенных мест. Занимательно и познавательно.

Пили водку, закусывали рыбой. С удивлением признали факт, что все мы уже вошли в старшее поколение. Многое утратили, зато научились восторгаться жен­щинами и детьми. Николай сказал, что недавно, в одной своей экспедиции на Се­вер, на него нахлынули стихи. Мы с Юрой попросили прочитать, что он и сделал. И спросил: как быть?

- Издавать! - сказал я. - Твои стихи - продолжение природы, они из чистой правды. Поэзия из чистой правды - сверхпоэзия. От неё, как от печки, можно пу­скаться в любую лирику, эпику и даже патриотику.

- Да, но мне говорили, что мои стихи не совершенны?

- Совершенные стихи ты напишешь потом, если получится. А эти издай, пу­скай небольшим тиражом, хотя бы в три экземпляра. Один оставишь себе и нам с Юрой по одному.

- Ну, если вы так считаете...

- За поэзию! - предложил Юра. И мы поддержали его.

- Сейчас меньше всего думают о таланте и той нравственной пользе, которую он приносит, - сказал я.

- Да, - сказал Юра. - А больше - о деньгах, которые на нём можно заработать. Даже если это бездарь, но «раскрученная» бездарь.

- Дело будет развиваться, если во главе его будут стоять специалисты, а не устроители, - добавил Николай. И мы выпили за специалистов.

- За границами ищем то, чего мы там никогда не найдём, - сказал Николай. - Тогда как в России столько чудес, что никакая заграница не сравнится.

И мы подняли рюмки за рифму: «заграница - не сравницца».

Более всего я радуюсь общению с художниками, писателями, учёными и про­стыми людьми. Тех и других объединяет труд - каждодневный, упорный, делаю­щий человека устремлённым в будущее. Потерянно выглядели бы рядом с ними выскочки, чиновники, лакействующие журналисты - этакие ломаки на службе у режима. Ни естества у них, ни слова правды. Мне близки люди, несущие свой крест - дохристианский символ жизни.

26 августа. Позвонила старшая дочка Вера - наверное, поселится с мужем у меня. Они купили себе новую квартиру недалеко от моего дома, на Ситцевой улице. Влезли в долги, собираются её сдавать, а жить у меня. И пускай себе живут, я рад, что могу им оказать хоть какую-то помощь.

4 сентября. Москва. Вернулся в столицу - и сразу в Переделкино. Дочка Оля прибыла сюда вчера вечером. Саша уехал на машине в Петербург, где нынче Галина с внучкой. В нашей московской квартире большой ремонт. Сначала по­клеили новые обои, сейчас кладут паркет. Работы на 10-12 дней, всё это время мы с дочкой будем жить в Доме творчества.

Раннее бабье лето - 23 градуса тепла. Синее небо, щедрое солнце. И почти нет жёлтых листьев, тогда как в Петербурге их полным-полно.

На службе встретился с Кузнецовым - он обрадовался, что я приехал раньше, чем он предполагал. Он сам собирается в отпуск, а здесь нужно заниматься дела­ми. Главное из них - участие в «Днях русской культуры в Армении», куда пред­стоит полететь мне. Но к этому вопросу мы ещё вернёмся.

Салтыкова озадачена и даже уязвлена: Владимир Георгиевич Бояринов попал в больницу, сделали операцию. Его состояние усугубляется тем, что он ушёл из семьи, «связался с молодой» (сотрудницей Московской писательской организа­ции), ездил с нею в Карловы Вары. Жена в гневе, приходила к нему на работу, грозила убить Бояринова, а его возлюбленной залить лицо кислотой. В общем, леди Макбет наших дней. Я однажды видел жену Бояринова - крошечного роста, женщина-ребёнок.

Салтыкова сказала, что Михалков об этом не знает. И хорошо, ему только этого не хватало.

Мне Владимир Георгиевич по-человечески интересен. Хороший поэт, а это в нём главное. В остальном - каждый человек сам себе режиссёр.

6 сентября. Дочка после работы приезжает поздно, и я каждый вечер её встречаю на станции. Она рассказывает о банковских делах, в частности, о систе­ме кредитования. Мне по душе её обширные знания, её понимание не только эко­номических, но и нравственных принципов. Мне в ней всё по душе, прежде всего, строгость в словах и поступках. Она никогда ни на кого не жалуется, хотя в её жизни, как во всякой другой, тоже немало обид и огорчений. Пятнадцатилетней девочкой она стойко перенесла уход из Вагановского училища, где была одной из лучших учениц, но где ей, к сожалению, не хватило физических данных. Чтобы расставание с мечтой стать артисткой было не столь болезненным, некоторое время занималась в молодёжном коллективе театра «Хореографические миниатю­ры». Потом - в ансамбле «Фламенко», даже ездила на выступления в Финляндию. После успешного окончания петербургской гимназии и университета, поступила в аспирантуру и стала кандидатом экономических наук. И всё это, хотя и с не­малым трудом, но вовремя, без срывов и метаний. Вовремя вышла замуж, родила дочку, определилась с профессией и работой. Весьма начитанная, современная молодая женщина. Её муж, Саша Докучаев, выпускник Санкт-Петербургской во­енно-космической академии имени Можайского. Познакомились они в кафе «Ме­тро», когда Оля училась на втором курсе «Политеха», а Саша - на пятом «Можай- ки». Была у него на выпускном вечере, после которого Саша получил назначение в Якутию на станцию слежения за спутниками.

Нам с женой казалось, что дочка спокойно относится к расставанию с другом: пишет ему письма, продолжает учёбу и нечасто в разговорах с нами упоминает его имя. Оказывается, всё далеко не так, мы её сдержанность принимали за спо­койствие. И однажды летом, когда я был на даче, она приехала: нужно со мной посоветоваться. Хорошо, пойдём на озеро, по дороге потолкуем.

До Лебяжьего озера от нас около четырёх километров. Пока шли, я узнал, что Ольга всё это время только и думает о Саше и беспокоится, всё ли у него хорошо. Я говорю: мол, он военный человек, служит, вот уже стал старшим лейтенантом. И тут она заявляет, что ей надо срочно к нему в Якутию. Она повидается с ним, побудет немного, а к учёбе вернётся, и всё пойдёт своим чередом.

В принципе, я мог согласиться с её доводами - пускай слетает к любимому. Но всё же решил воздержаться от прямой поддержки и выразить ей своё понимание. Я сказал: «Можно, конечно, поехать и навестить друга. Но вот как я представляю себе вашу встречу: сначала радость, восторг, что вы снова вместе, отличное на­строение и так далее. Но тут же возникнут проблемы, главная из которых - где тебе остановиться. Он военный человек, офицер, живёт там, где укажут, и что, скажи, ему делать с тобой? Куда селить? Мой совет: не тебе ехать в Якутию, а до­ждаться, когда он сам приедет в отпуск в Петербург или к своим родителям в Мо­скву. А там, возможно, он примет решение перейти на гражданку. Сейчас в нашей армии не особенно держатся за офицеров, так что препятствовать не будут».

Полагал, дочка станет возражать, доказывать, что раз уж надумала, то надо ехать, а она молчит. Пришли на озеро. Солнечный день, тепло. Но она не стала купаться, а простояла на берегу, пока я плавал и нырял. На обратном пути она сказала, что напишет ему большое письмо и пошлёт носки, связанные из шерсти нашей Дуни.

Вскоре мы с Галиной узнали, что Саша действительно уволился из армии, хотя командование части, в которой он служил, не хотело отпускать толкового офице­ра. Даже майорскую должность предлагали, но он с благодарностью отказался...

А когда Ольга окончила университет, мы у нас в Петербурге сыграли свадьбу в кафе недалеко от нашего дома. Это был красивый праздник, приехали из Мо­сквы родители Саши, их родные. Приехала из Минска Валечка с мужем и сыном. А также пришли Сашины и Ольгины друзья. Красиво было. Но наше торжество проходило под знаком беды - близкие Саши и мы с Галиной знали, что его мама Людмила Леонидовна неизлечимо больна.

Сразу после свадьбы Саша и его родные уехали в Москву.

Ольга стала готовиться к поступлению в аспирантуру.

Звонил в Петербург, Верочка с мужем поселились в нашей квартире. Саша вернётся в субботу.

Позвонила корреспондент «Союзного вече» Нина Катаева - в газете опублико­вано её интервью со мной. Сказала, что оставит на вахте для меня 5 экземпляров.

В конце рабочего дня поехал и забрал. Сидя в электричке, прочитал. Мне ка­жется, получилось неплохо. Никакой корреспондентской отсебятины, очищено от лишнего. Тираж газеты 330 тысяч, а я впервые держу её в руках.

7 сентября. По телефону сообщил данные своего загранпаспорта.

В Армению летит большая культурная делегация: писатели, молодые артисты, телегруппа, журналисты. Вместе со мной писательскую команду составили: Та­тьяна Жарикова, Леонид Бородин, Глан Онанян, Пётр Алёшкин с женой, Марина и Николай Переясловы.

10 сентября. Из Петербурга позвонила Татьяна Захарова - у неё вышла новая книга «Горсть Земли», которую я редактировал и к которой написал преди­словие. Она не скрывает своей радости, сказала, что в двадцатых числах в Москву приедет её внучка Катя и привезёт мне 10 экземпляров.

Не успел закончить разговор, как в мой кабинет поднялась Нина Константи­новна и сказала, что меня просит зайти Кузнецов.

Спустился. Здесь Кузнецов и Бояринов.

- Наш вопрос, - сказал Кузнецов и посмотрел на Бояринова, - о повышении зарплаты сотрудникам МСПС...

- Феликс Феодосьевич, - перебил его Бояринов, - я очень уважаю Ивана Ива­новича, но, по всей видимости, такой вопрос нужно решать без него.

- Объясните, почему? - спросил Кузнецов. - Он один из руководителей Ис­полкома, и кому, как не ему, знать, что у нас делается с зарплатой. Я прошу вас, Иван Иванович, остаться.

Неловкость, какую испытал Бояринов, заставила меня пожалеть его.

Была приглашена главный бухгалтер, и вопрос с зарплатой оказался нетруд­ным. И не бог весть какая сумма, на которую она повышалась: например, я теперь вместо 10 тысяч буду получать 13. А с вычетом подоходного налога и того мень­ше. Сокращается должность секретаря Исполкома Бронтоя Бедюрова - он напи­сал заявление об уходе, а также консультанта Шилова и одной из двух сотрудниц отдела кадров, которая занималась писательским архивом.

Когда вопрос был решён, Бояринов обратился ко мне:

- Ну вот, Иван Иванович, теперь не только у нас, но и у вас должна болеть голова о проблемах зарплаты.

- Пускай болит, - равнодушно проговорил я, понимая, что Бояринов не зря предлагал Кузнецову обсуждать этот вопрос без меня. Ведь при мне никто из них не сказал о главном - о зарплате Михалкова, Кузнецова и самого Бояринова. И бухгалтер не заикнулась об этом. Не знаю всей подоплёки подобной скрытно­сти, но понимаю, что это не украшает их.

Позже мы снова встретились с Кузнецовым. Говорили про обстановку в писа­тельской среде Армении. Там тоже нет единства: одни писатели - за более тесные связи с писателями России, другие - против и посматривают на Запад. Кроме того, у них весьма напряженные отношения с Азербайджаном из-за Нагорного Карабаха, так что нам, писателям, необходимо блюсти политес и не дать повода усомниться в наших благих намерениях.

Не успел подняться к себе, как пришла Турсунай и с ходу:

- Иван Иванович, вы знаете о том, что некоторые наши сотрудники кроме офи­циальной зарплаты получают дополнительную, в конвертах?

- И кто же они?

- Ну, Михалков, Кузнецов, Бояринов, Салтыкова.

- Кому это известно, кроме вас?

- Думаю, всем, но молчат, потому что боятся. А вам я об этом говорю, потому что уверена, что вы никаких конвертов не получаете.

- Нет, Торсунай, не получаю. И даже как-то стыдно, если такое практикуется другими. Могу я сослаться на вас, если поставлю этот вопрос на секретариате?

- Что вы, меня сразу уволят.

- Хорошо, поговорю об этом с Людмилой Дмитриевной. Но если она станет отрицать, у меня нет никаких доказательств.

- Да, это так, - кивнула Турсунай.

11 сентября. Ереван. В московской делегации семеро писателей: Леонид Бородин, Глан Онанян, Пётр Алёшкин, Александр Хорт, Николай Переяслов, Марина Переяслова и я. А также представители высших учебных заведений, Ми­нистерства культуры, студенты творческих вузов столицы, молодые актёры. Один из них, разговаривая в самолёте со своими коллегами, как-то уж совсем разнуз­данно матерился, и я рыкнул на него, чтобы перестал, а то не поленюсь и высажу из самолёта. Подействовало.

Ранним утром из аэропорта нас привезли в город. Леонида Ивановича Бороди­на, к его неудовольствию, почему-то поместили отдельно от группы, а нас посе­лили в гостинице «Ширак». Обыкновенная высотка, а внутри хорошо, удобно, всё приведено в порядок. Одноместный номер, кондиционер, балкон на 11-м этаже. Прямо передо мной - Арарат. Сегодня под солнцем он хорошо виден, в особен­ности - его белая снежная шапка. Слева от Большого Арарата - Малый, пониже ростом, как младший брат (или, если иметь в виду, что это гора, - как младшая сестра). Библейские горы, сюда воды всемирного потопа принесли Ноев ковчег. И хотя много путаницы и недоумений вызывают отдельные толкования этого мифа, одно не подлежит сомнению: величественный Арарат - символ Армении, её желанная (Арарат принадлежит Турции) и, по мнению многих, столь же ненужная часть. Учёные спорили и спорят о происхождении этого слова, его этимологии. Могу высказать своё понимание, откуда взялось оно. Полагаю, от имени древ­неегипетского бога солнца Ра. Две вершины - две освещённых солнцем головы. И, если даже прочитать Арарат наоборот, всё равно два Ра остаются. Шутка, но, впрочем, возможна доля правды.

Сделал дюжину снимков - на память о встрече.

С упоением снимал Ереван - отсюда, с одиннадцатого этажа, он далеко виден. Первое впечатление - бесконечное нагромождение каменных коробок, хотя пря­мо передо мной - небольшой островок зелени. Очевидно, армянская столица из тех городов, в которые нужно вглядеться. Как в иного человека.

Народ яркий, красивый, в большинстве своём - среднего роста. Женщины, девушки - ладные, черноволосые, с нежной смуглой кожей. Я был в Греции - ар­мянские женщины мне напомнили гречанок.

Много лет назад Андрей Битов в своей книге «Уроки Армении» сказал об осо­бой верности армянских женщин. И это его замечание почему-то запомнилось больше всего.

После обеда возлагали цветы к памятникам Александру Грибоедову, генералу Ивану Паскевичу и у мемориального комплекса «Цицернакаберд» памяти жертв геноцида армян 1915 года. Тогда турки вырезали половину армян - 1,5 миллиона человек.

На пресс-конференции в Министерстве культуры выступали, в основном, армя­не. Говорили о тесных культурных связях народов Армении и России на протяже­нии многих веков, о том, что в годы лихолетья мы всегда были вместе. Я ответил на вопрос - о журнале «Дом Ростовых», который мы выпустили как раз к нашей поездке. В нём большинство авторов - армянские писатели, поэты, публицисты.

По завершении пресс-конференции состоялся приём нашей делегации в Ар­мянском обществе культурных связей и Обществе дружбы «Армения-Россия».

За столом я сидел вместе с Леонидом Бородиным. Порадовались, что наши ар­мянские друзья владеют русским языком и нам нигде не требовался переводчик. Я сказал Леониду Ивановичу, что у меня задание от МСПС - подписать с армян­скими коллегами договор о сотрудничестве, но что-то наши армянские друзья молчат.

- И будут молчать, - сказал он. - В МСПС входит Азербайджан?

- Да, на полном основании.

- У армян к ним пристрастное отношение, такое же, как к Турции. Туркам они не могут простить геноцида 1915 года, а с Азербайджаном находятся в состоянии войны из-за Нагорного Карабаха. Только что не стреляют. Но вряд ли миром разрешится эта проблема. Азербайджан, который значительно богаче Армении, сейчас активно вооружается, и, похоже, новой войны между ними не избежать.

- Но воевать Азербайджану с Арменией значит воевать с Россией? У нас же здесь военная база, тяжёлая техника, авиация?

- Если бы не осознание этого, Азербайджан, думаю, уже начал бы войну. Кро­ме того, понимая зыбкость своего положения, армяне ведут переговоры с НАТО.

И американцы давно устремляют сюда свой орлиный взор - у них свои интересы на Кавказе.

- У них по всему миру свои интересы, - сказал я. - В конце семидесятых я одно время вёл спортивную работу в Ленинградском объединении «Пролетарский труд». К нам как-то приехала Валентина Терешкова, возглавлявшая тогда Коми­тет советских женщин. И привезла нескольких иностранок, среди которых была американка. На встрече с женщинами объединения та с гордостью заявила: «Я - гражданка Соединённых Штатов, я отвечаю за весь мир!»

- Так оно и есть, они чувствуют себя хозяевами на планете.

- Ну да, отвечают за мир, а порядок наводят бомбами и ракетами.

Наш разговор с Бородиным прервала блондинка, которая также входила в со­став московской делегации, - то ли университетский работник, то ли служащая министерства культуры. Она страстно стала говорить, какой прекрасный фильм «Мимино», как он сближает наши народы и как жаль, что кинематографисты не делают сейчас таких фильмов.

С нею согласились, и встреча закончилась.

Когда садились в автобус, я не удержался:

- «Мимино» - пример того, как против русских могут объединиться даже гру­зины с армянами.

Женщина резко повернулась ко мне, в глазах её вспыхнул полемический задор:

- Вы так считаете? Тогда советую посмотреть ещё раз. Надо же такое сказать про отличный фильм!

После ужина я увидел, что Леонид Иванович не особенно стремится в свой отдельный приют, и пригласил его ко мне. В лифте вместе с нами поднималась та же блондинка и вдруг, привычно улыбаясь, стала говорить, что она знает Бороди­на, его «жизненные обстоятельства», и выразила недоумение, что он согласился получить премию Солженицына.

- Вы разве не понимали, что получаете деньги из рук врага нашей страны? Это как если бы Сталину вручили премию Троцкого.

Что-то довлатовское, парадоксальное уловил я в этой фразе, вряд ли сама да­мочка додумалась до такого.

Лифт остановился на нашем этаже, блондинка вышла с нами. Она ждала ответа на свой вопрос, но Леонид Иванович не собирался отвечать. И чтобы поскорее расстаться с нею, я, как человек ответственный за своего гостя, сказал:

- Предлагаю отказаться от премии Солженицына, когда будут вручать её вам.

Глупые, конечно, слова, но других, к сожалению, под рукой не оказалось. Од­нако дама хлопнула ресницами и рассмеялась. Кажется, она была не прочь про­должить беседу, но мы пожелали ей всего хорошего.

В номере какое-то время оба молчали. Мы с Леонидом Ивановичем не настоль­ко близки, чтобы сразу включиться в разговор после выходки занозистой дамы. Он стоял у окна, смотрел на вечерний Арарат и вскоре нарушил тишину:

- Не она одна задаёт такой вопрос. Это от непонимания всего, что сделал Сол­женицын.

Я знал, что мы сейчас в разговоре касаемся особой темы, но и остановиться уже не мог. Во мне давно сформировалось и укрепилось негативное отношение к тому, кто на мести советской эпохе неимоверно разбогател, и я сказал:

- Я осилил почти половину «Архипелага» и подивился той множественности фактов насилия над человеком, которые приводит автор в своей книге. Мне кажет­ся, в «Иване Денисовиче» ему удалось больше, нежели в многотомном ГУЛаге.

- Так оно и есть. Но, видимо, сам материал диктовал ему объём книги. Хотя там действительно много повторов.

- Это как если бы кто-то взялся писать книгу о том, как мужья избивают и даже убивают своих жён, и стал перечислять поимённо всех, кто это делает.

- Нет, не могу с вами согласиться. Ласкать жён или бить их - дело частное, вы­текающее из личных отношений, а репрессировать сотни тысяч и даже миллионы людей только для того, чтобы блюсти утопическую идею, - совсем другое.

- Но вы тоже были репрессированы, много лет отсидели, однако в ваших про­изведениях, как я понимаю, нет сведения счётов...

- Для этого несколько причин. Первая - я не мог идти по пути, которым до меня уже прошли многие авторы. Но главная - меня интересует сам человек, если хо­тите, его душа. Причём не обязательно мой современник. Не всё получилось, но это уже зависело не от меня.

Мы разговаривали недолго, Леонид Иванович достал из кармана сигареты и направился к выходу. Я проводил его до лифта, и мы расстались.

Я не понимаю, как люди переносили тюрьму и лагеря. Я не представляю себя в тюрьме или в лагере. С моим характером я бы там добился того, что меня бы зарезали ночью или зарубили на лесоповале.

Вернувшись в номер, я пожалел, что наша беседа оказалась такой короткой. Но, может быть, мы её продолжим?

12—18 сентября. В Москве меня ждали сюрпризы. Первый - получив сдан­ную в багаж в Ереване сумку, дома я не обнаружил в ней фотоаппарата «Олим­пус», подаренного женой на день рождения, и мобильного телефона - подарка Ольги и Саши. Особенно жалко фотоаппарата, в нём столько снимков об Арме­нии! Даже думать об этом неловко - такая мелочность в системе наших авиа­перевозок. Но всё же позвонил в милицию аэропорта «Шереметьево», сообщил о краже. Мне вопрос: «А где, скажите, у вас пропали вещи - в Ереване или уже в Москве?» Я положил трубку.

Ещё сюрприз - экспертная комиссия по премиям Союзного Государства про­голосовала (тайно) за её вручение народным артистам В. Гостюхину, М. Финбергу и С. Арцибашеву. Что ж, поздравляю!

30 сентября. Прошёл сентябрь. Наша встреча с Павлом Бородиным так и не состоялась, ему некогда. Остаётся ждать заседания Совета Министров Союзного Государства - может быть, на нём решат вопрос о 50-томной библиотеке.

3 октября. Мария рвёт листы из папиной записной книжки.

- Машенька, книжке больно!

- Не нервничай, деда, я потом её вылечу.

Вчера она первый раз ходила в детский сад. И, вопреки нашему беспокойству, хорошо провела там время. После обеда её забрала бабушка. Настроение отлич­ное, внучка довольна.

4 октября. Мария вчера в детском саду ревела. Отказалась завтракать. По­требовала «мою Галочку». Её долго успокаивали воспитательница и медсестра.

Пришла «Галочка», забрала её, а дома она заявила, что завтра в садик не пойдёт - там не дают играть.

Во время ужина Ольга и Саша говорили о делах служебных, о банковской си­стеме, ипотеке, экономике. Мария слушала, не перебивая, не задавая вопросов. Но уходя спать, громко произнесла: «Экономика России, экономика России».

Прочитал новую книгу Игоря Блудилина-Аверьяна «Китайская шкатулка». Порадовался тому, что жизненные обстоятельства привели меня к встрече с ним.

Скоро у Владимира Путина день рождения - 55 лет. Дамская юбилейная дата. По просьбе Салтыковой написал поздравительную телеграмму от имени Михал­кова.

6 октября. С Галиной зашли на почту, где получили присланные из Витеб­ска Тамарой Красновой-Гусаченко два экземпляра журнала «Неман» № 9. В нём опубликована её статья «Открытый ринг Ивана Сабило» (раньше статью с таким же названием опубликовал А. Аврутин в газете «Лггаратура i мастацтва»). Хо­рошо написано, темпераментно. И не только о романе, но и о повести «Большой розыск». С цитатами, с глубиной понимания.

Галина похвалила автора. Сказала, что так искренне ещё никто обо мне не писал.

7 октября. Кончилось «бабье лето». Пошли дожди, это как нельзя кстати. Москва в жару почти всегда задымлена, трудно дышать. В дождик живётся пло­дотворнее.

Мария, которой уже два с половиной года, улеглась на бабушкином диване и заявила:

- Я здесь спать буду.

- А почему не в своей кроватке?

- Потому что у меня голова болит. И давление.

Еле уговорили перебраться в свою.

8 октября. С утра сильный дождь. Он и ночью лил не переставая. Даже не верится, что дождь может так щедро, так долго радовать глаз и сердце. Но шёл я всё-таки под зонтом.

Позвонили из Петербурга, сказали, что я вошёл в состав питерской делегации на съезд белорусов России, который пройдёт в Москве, в конференц-зале мэрии Москвы на Новом Арбате.

9 октября. В час дня пришёл Михалков. Сели у него в кабинете: Бояринов, Салтыкова и я. Говорили о предстоящем Международном конгрессе писателей. Михалков попросил меня подготовить его обращение к участникам форума.

Следующий вопрос - о предстоящем судебном заседании 23 октября, в котором примут участие Кузнецов, Бояринов, Задорожный и адвокат Наталья Романова.

- Достаточно ли четверых? - спросил Михалков.

- Суд не любит, когда много, - сказал Бояринов. - А наши писатели ведут себя в суде эмоционально, и судьи могут их попросить из зала.

Михалков кивнул, принимая подобный довод.

Но вот все разговоры кончились. Михалков пожал всем руки, а меня попросил остаться. Долго смотрел в глаза, потом медленно заговорил:

- Я почему, Иван Иванович, попросил вас задержаться? Мне кажется, дела в МСПС идут не так, как хотелось бы. И у меня на вас большие планы. Вы человек надёжный, и я просил бы вас стать заместителем председателя Исполкома. Нужно многое укреплять. Я сам, как вы понимаете, уже не могу постоянно заниматься творческими и другими делами. А вам вполне по силам возглавить творческую работу. Согласны ли вы?

Мне по душе этика Михалкова - он не сказал: «моим заместителем», а сказал: «заместителем председателя Исполкома».

- Почту за честь, - сказал я. - Прежде всего потому, что здесь работают многие уважаемые мной люди, наиболее яркие из которых Кузнецов, Онанян, Оразбаева, Блудилин-Аверьян. С ними можно решать любые задачи.

- Ну, Кузнецов не так прост, как вам может показаться, - сказал Михалков.

10 октября. Прохладно: +5. Дождик. Осень.

Мария что-то изображает в большой красной тетради.

Бабушка:

- Машенька, что ты рисуешь?

- Я не рисую, а пишу.

- А что ты пишешь?

- Экономику России.

- Ну и как, получается?

- Нет, не получается.

16 октября. Из отпуска вышел Феликс Кузнецов. Я передал ему Закон Французской Республики о языке. Он с ним знаком, но взял для подготовки своего выступления на Международном конгрессе. Показал ему свою статью «Сберечь язык - сберечь народ». Он бегло взглянул и сказал, что именно об этом и нужно говорить на конгрессе.

Пришёл Сергей Владимирович, и снова говорили о предстоящем Арбитраж­ном суде. На завтра назначена встреча Кузнецова и Бояринова с председателем Высшего Арбитражного суда Антоном Ивановым.

Михалков спросил у меня, приходилось ли мне в мою бытность руководителем Санкт-Петербургской писательской организации судиться в Арбитражном суде?

- Неоднократно, - сказал я. - И не с какими-то частными хватами, а с КУГИ - Комитетом по управлению городским имуществом. Он отнимал у нас помещение, в котором расположена писательская организация. Мы прошли пять судов и от­стояли, причём без блата и взяток.

- Вот, - сказал Михалков. - Значит, и наше дело не безнадёжное.

После короткого совещания у Михалкова перешли в конференц-зал, где со­стоялся секретариат по конгрессу. Мы планировали пригласить на конгресс как можно больше писателей стран СНГ и Прибалтики, но мэрия Москвы и Лужков стали настаивать на приглашении писателей дальнего зарубежья - русскопишу- щих. Пришлось искать компромисс.

После секретариата Салтыкова сказала мне, что Михалков строго поговорил с Бояриновым. О чём - ей неизвестно. Как она полагает, Сергей Владимирович недоволен, что в руках Бояринова сосредоточены финансовые рычаги не только Московской городской писательской организации, но и МСПС. Михалков даже хотел уволить Бояринова, но, кажется, они пришли к временному примирению.

Михалков и Кузнецов приняли решение утвердить меня в качестве заместителя председателя Исполкома по издательским и творческим вопросам. И сделать это на заседании Исполкома сразу после конгресса - 21 ноября.

«Чему быть, того не миновать», - вспомнил я, всё же чувствуя удовлетворение от того, что мне поручают столь необходимое в нашей организации дело.

17 октября. Сборная России по футболу в присутствии 80-ти тысяч болель­щиков одолела в Лужниках сборную Англии со счетом 2:1. Восторг и радость сумасшедшие. Мало, слишком мало у нас общих радостей, и хорошо, что есть футбол.

21 октября. Принялся за неоконченный роман «Возвращение “Гардарики”». Читая его страницы, с удивлением, переходящим в ужас, понимаешь, сколь изме­нилась наша российская жизнь за четверть века. Сколь ожесточилась и нравствен­но пала она по сравнению с тем, что было. То, что раньше считалось криминалом, сейчас можно рассматривать как лёгкую шалость. То, что раньше было позорным и даже преступным, например спекуляция, теперь поощряется и даже имеет своё новое название - бизнес. Отрицательный для своего времени герой Гайдара Ква- кин в наши дни - просто живой, разнообразных дарований, мальчик. Остап Бен­дер - милый, остроумный затейник и обаяшка. Недаром же в центре Петербурга, на знаменитой площади Искусств ему поставили памятник. И теперь аникушин- ский Пушкин именно на него указывает рукой - как на героя нашего времени. Сплошной постмодернизм не только в искусстве, в литературе, но и в жизни. Самый невинный - татуировка на женской груди. Раньше власти метили женщин лёгкого поведения татуированной на плече лилией, а теперь многие дамочки сами осуществляют на своём теле «резьбу по дубу». И не только они.

Нужно думать и думать над тем, как представить моих героев современному миру. А ещё написать бы о внутренней чистоплотности людей, которая не меня­ется, несмотря ни на какие катаклизмы, происходящие в обществе. Я знаю таких людей, они встретились мне в Минске, в Ленинграде-Петербурге, в посёлке имени Морозова, что в самом истоке Невы. И вот теперь в Москве... Кажется, «Возвра­щение “Гардарики”» - о них.

Послезавтра, 23 октября, день рождения Василия Ивановича Белова.

На выездном секретариате Союза писателей России, который проходил в Во­логде в декабре 1999 года, я подарил Василию Ивановичу свою книгу публици­стики «Приговор». Вскоре получил от него письмо, где он положительно ото­звался о ней, но не преминул сказать: «А с Михаилом Аникушиным ты бы мог поговорить и без магнитофона!» Не мог, Василий Иванович, не мог. Без магнито­фона я бы не вспомнил и пятой доли того, что он рассказывал.

22 октября. Был в театре киноактёра на вечере, посвящённом 70-летию со дня Указа, подписанного Сталиным, об учреждении в Советском Союзе почёт­ного звания «Народный артист СССР». Открыл его председатель Комитета по культуре Государственой Думы, Народный артист СССР Иосиф Кобзон. Сказал тёплые слова, применительно к этому событию, и запел: «Любимую землю, счаст­ливую землю, где мы родились и живём...», «Я люблю тебя, жизнь» и какую-то ещё. И Народный артист СССР Николай Сличенко тоже пел и плясал цыганочку. Из Народных артистов СССР были Инна Макарова, Юрий Соломин, Василий Лановой... Их приветствовали и поздравляли Герои Советского Союза и России - трогательно и тепло, с глубоким уважением к юбилярам.

Я сидел и думал, сколь серьёзно было всё, что делалось в Советском Союзе. Хоть в промышленности, хоть в армии, хоть в культуре. И о той строгости, с ко­торой подходило Государство к выполнению каждым человеком своих обязан­ностей. «За прогул - под суд!» До сих пор страна живёт прошлым заделом, почти ничего не добавляя и не приумножая. И как не вяжется с действительным вели­чием бывшей страны всё мелкое, всё жестокое, что творилось в ней в тридцатые- сороковые годы.

Сегодня же в Москве, рядом с театром киноактёра, открыли памятник перво­му русскому Нобелевскому лауреату по литературе Ивану Алексеевичу Бунину. Писатель предстал в полный рост, во фраке и галстуке, с плащом на сложенных вместе руках. Красив, изящен, по-писательски строг. Скульптор Александр Бурганов и архитектор Виктор Пасенко создали запоминающийся образ великого художника слова. Он стоит почти напротив дома, в котором когда-то жил и в ко­торый ему уже никогда не вернуться.

23 октября. На заседание Арбитражного суда отправились юрист Наталья Романова, Феликс Кузнецов, Владимир Бояринов, Людмила Салтыкова и я. А так­же представитель Министерства культуры, который собирается подтвердить не­возможность продажи как всего «Дома Ростовых», так и его части.

Меня и Салтыкову Бояринов брать не хотел, но Кузнецов настоял. Бояринов был против присутствия в судах и Кузнецова, и тот не ходил. Но ещё прошлогод­ней весной, когда Кузнецов сказал мне, что его не берут на судебные заседания, я удивился: в Питере я прошёл процедуры нескольких Арбитражных судов, и каж­дый раз со мной приходили наши наиболее известные писатели. При этом все во­просы у суда и у юриста противной стороны были ко мне, руководителю органи­зации. И никто, кроме меня, не мог бы на них ответить. Как же без руководителя?!

Кузнецов выслушал меня и согласился, что ему, Первому секретарю Исполко­ма МСПС, второму лицу после Михалкова, на суды нужно ходить.

- Вы должны знать всё и во всех деталях, - сказал я. - По крайней мере не меньше, чем Бояринов и даже юрист.

- Хорошо, - сказал он. - На следующие судебные заседания пойдём вместе...

Сейчас, когда процесс завершился в нашу пользу, я с большим удовлетворени­ем вспомнил тот наш разговор. Потому что выступил Кузнецов на суде блестяще. Он подготовил своё выступление в письменном виде и читал его в течение 20-ти минут. Чётко и обстоятельно, с учётом всех фактов дела он разъяснил суду суть того, что произошло, а заодно подчеркнул непримиримую писательскую позицию в отстаивании неприкосновенности «Дома Ростовых». Он пояснил, что факта про­дажи, или, точнее, разрешения на продажу части «Дома» Сергеем Михалковым не было. Равно как и выдачи для этого доверенности А. Ларионову не могло быть по нескольким причинам, главные из которых:

1. Для писателей «Дом Ростовых» такая же святыня, как для России - Москов­ский Кремль;

2. Михалков, если бы даже захотел продать часть «Дома», не смог бы этого сделать, так как в Уставе МСПС сказано, что вопросы имущественного характера решает только Исполком. Именно поэтому Ларионов утверждает, что в день сво­его юбилея - 13 марта 2003 года - Михалков якобы собрал Исполком, принявший решение о продаже части «Дома». На самом деле никакого Исполкома не было и решение не принималось. Я лично это подтвердил своим нотариально заверен­ным заявлением. Я приезжал на юбилей Михалкова, который проходил в кон­ференц-зале МСПС, а затем, вечером, в Государственном Кремлёвском Дворце. В тот же день домой к Михалкову приехал Президент России Путин и поздравил его. До Исполкома ли в такой для его председателя день? Но весь хитроумный расчёт Ларионова заключался в том, что члены Исполкома действительно при­ехали из разных стран и городов России. А главное, зная физическое состояние Сергея Владимировича, он надеялся на скорый уход Михалкова из жизни, а тогда уж было бы совсем легко доказать, что продажа части «Дома» была произведена с его согласия. 15 марта этого года в МСПС, в кабинете Михалкова состоялось выездное заседание Арбитражного суда. Председателю Исполкома было предло­жено поставить несколько десятков своих подписей и собственноручно написать какой-либо текст для проведения графологической экспертизы - та ли подпись на доверенности, разрешающей продажу? Спустя некоторое время стали известны результаты экспертизы - подпись на предъявленной Ларионовым доверенности фальшивая.