Крутой сюжет 1993, № 1

Владимир Моргунов ПРОФЕССИОНАЛЫ Повесть

Шоссе с асфальтовым покрытием без выбоин и небрежно наложенных заплат для этой местности было вещью обычной. Как и ограждение, функции которого можно было понять однозначно — густо натянутая «колючка» на железобетонных столбах, за первым ее рядом — контрольно-следовая полоса, потом еще один ряд, с той же прочностью, аккуратностью и колючестью. А еще мог возникнуть на обочине шоссе — ухоженностью своей заставляющего вспомнить дороги Подмосковья, ведущие к правительственным дачам, — дорожный знак, запрещающий проезд, хотя лента шоссе убегала дальше; насколько доставал глаз.

Мимо одного такого знака лихо пронесся автомобиль серебристо-серого цвета с вытянутым, опущенным вниз капотом и коротким, словно обрубленным, багажником. Никелированная сеточка спереди капота, перечеркнутая по диагонали полоской с прямоугольным значком на ней, сказала бы человеку, в автомобилях мало-мальски разбирающемуся: это «Вольво», 760-я модель, выпущена совсем недавно, стоит весьма недешево — до 25 тысяч долларов. А уж каким путем автомобиль попал в Союз и приобрел номерной знак, указывающий, что владельцем его является частник, ему оставалось бы только гадать.

Сержант срочной службы, вышедший из кирпичной будки КПП, в иностранных автомобилях не разбирался, ему было достаточно, что у владельца машины есть спецпропуск. На фото этот владелец выглядел так же, как в жизни: худое, продолговатое лицо, пухлые губы, залысины, очки. Человек с пухлыми губами и залысинами попросил сержанта доложись полковнику Антоновскому о прибытии. Наконец, шлагбаум был поднят, и серебристо-серый автомобиль, негромко урча своим шестицилиндровым двигателем, вкатился на территорию объекта.

Метров через пятьдесят от ворот автомобиль свернул с асфальтного покрытия на прямую, как линейка, просеку, покрытую мелким синевато-зеленым гравием. Проезд был узким, здесь, пожалуй, два автомобиля не смогли бы развернуться. Но ехать пришлось недолго. Вскоре взору человека в «Вольво» открылся двухэтажный особнячок, обнесенный невысокой металлической оградой, преодолеть которую, однако, было бы затруднительно — стальные прутья ограды заканчивались вверху острыми пиками. Естественно, что приехавший перелезать через ограду не собирался. Он посигналил, дверь особняка открылась и высокий широкоплечий человек в форменных брюках и ботинках, но цивильной спортивной куртке, направился к стальной калитке в ограде.

— Рад приветствовать науку, — с довольно заметным украинским акцентом произнес Антоновский, пожимая сухую ладонь прибывшего своей широкой мягкой лапищей. — Пунктуальным становишься, еще чуть-чуть — и сделался бы вполне армейским человеком. Так нет же, бежишь…

— Климат здешний не подходит, — равнодушно отшутился гость.

— Климат как климат. На широте Эдинбурга, между прочим, находимся, бывает и похуже.

— Конечно, не в климате дело. Хотя там, в ридной Украине он помягче. Чего я тебе объяснять буду, ты сам оттуда, — говорил мужчина в очках, сопровождаемый хозяином в особняк. — Но я ведь физиолог, мне иной простор для деятельности нужен, не этот таежный.

— Да, этого тебе маловато, — иронично хмыкнул Антоновский.

— Кандидатскую ты где еще так скоро защитил бы? А «тачку» вроде этой, где бы смог купить? Три жизни при другой раскладке на все это надо, Вовочка, — он сделал ударение на последнем слове, отчего мужчина в очках и с залысинами поджал губы.

— Кандидатская, допустим, закрытая, да и творчества настоящего в ней мало…

— Ну, не скажи! — прервал его Антоновский. — Я этот фильм просматривал — ни с какой «порнухой» и «крутым боевиком» не сравнится. Ты, конечно, желаешь посмотреть?

— Естественно, за этим и приехал, — поджатые губы расплылись в слабой улыбке, круглые очки блеснули.

— А я думал, со старым знакомым попрощаться.

— Ладно тебе, успеется. Кино крутить будешь?

Просторная комната на первом этаже, обставлена была весьма скудно, если не считать декоративного камина и огромного — не менее метра по диагонали экрана — телевизора. Антоновский взял с этажерки кассету, взвешивая ее в руке.

— Сколько она тянет, а?

— Много тянет, — пожал плечами мужчина в круглых очках. — Но и у других такое тоже есть.

— Есть, да не такое, не скромничай. Хозяин вставил кассету в видеомагнитофон.

— Вот, любуйся, очень занятно. Некоторое время они смотрели молча, потом мужчина в круглых очках сказал:

— Н-да, видел я много похожего. Только там объектом обезьяны были. Практически никакого отличия в поведении.

Зал тот видел официальные торжества, слеты и конференции, концерты звезд эстрады и научные лекции. А вот теперь его озарил лучами славы и согрел своим биополем известный в здешних краях экстрасенс.

Раздвинулся роскошный занавес и присутствующим в зале — точнее, набившим зал до отказа — представилась почти пустая сцена: небольшой овальный столик с цветами в вазочке, казенный стул, микрофон, две огромные усилительные колонки по краям сцены.

Экстрасенс, довольно упитанный мужчина, неторопливо вышел из-за кулис. Он, казалось, не замечает публику, напоминая какого-нибудь рабочего сцены, электрика или плотника, занятого своим делом и не отвлекающегося на разную ерунду, вроде обвала аплодисментов при его появлении. Экстрасенс неторопливо достиг стула, взял его за спинку, отодвинул и только после этого, словно очнувшись и заметив восторженную публику, сменил выражение своего лица с устало-равнодушного на ласково-снисходительное.

— Здравствуйте, друзья мои, — обратился он к залу. А в тот самый момент за кулисами замерли у плоской коробки прибора с экраном два человека. Один из них стал плавно двигать рычажок. Нули, горевшие раньше на индикаторе, сменились другими цифрами, потом цифры запрыгали, сменяясь следующими.

— Полегче, без света зал оставишь, — проворчал второй, наблюдавший за индикатором.

— Не оставлю, — сказал первый. — Фонограмму врубай.

Из звуковых колонок в зал полилась тихая музыка.

— Вы забыли обо всем, вас охватывает состояние покоя, полного покоя, — словно запел на сцене экстрасенс. — У вас все хорошо. Все ваши заботы, неприятности, горести — все очень, очень далеко. Все, что с вами случилось плохого, было так давно, что вы даже и не знаете, с вами ли это случилось… После этого выступления экстрасенс, наконец, решился. Он позвонил, добился встречи и изложил свои требования человеку, от которого в значительной степени зависел. Разговор происходил в отдельном номере гостиницы, который экстрасенс занимал, поэтому собеседник экстрасенса — мужчина в круглых очках, с длинными залысинами и обиженно поджатыми губами — говорил ему «ты», как это повелось с самого начала их отношений.

— Слушай, святой Иорген, мне кажется, что ты зарываешься, — мужчина в круглых очках захватил в горсть свой подбородок и задумчиво его помял. — Ведь ты член нашего кооператива и обязан соблюдать устав, не говоря уже о том, что существуют некие неписанные нормы приличия, которые цивилизованные люди тоже должны соблюдать.

— Владимир Александрович! — напомаженный кок экстрасенса дернулся. — Если вы считаете соблюдением правил приличий выплату всего двадцати процентов от сборов, то у меня на этот счет существует иное мнение.

— С каких пор это мнение… возникло? — усталое удивление слышалось в тоне мужчины в круглых очках.

— С некоторых, — экстрасенс повел головой, освобождая полную шею от тесного воротничка сорочки, его пухлое лицо порозовело. — Ну что ж, тогда наш ансамбль можно считать распавшимся. Я понимаю, что у тебя уже есть имя — ты так считаешь, во всяком случае — но ведь может так случиться, что останется от твоего имени пшик.

— Там видно будет, — строптиво сказал экстрасенс. — Афиши я как-нибудь и без вашей помощи смогу штамповать, музыкальное сопровождение мне тоже вроде бы ни к чему.

— Да? — взгляд серых глаз, слегка увеличенных стеклами очков, не выражал даже любопытства. — Что ж, аргументы резонные. Вижу, нам действительно надо расторгнуть договор.

Мужчина в круглых очках не остался на самом деле таким невозмутимым, каким казался. Поэтому он на следующий день встретился со здоровяком под сто девяносто сантиметров ростом и весом не менее ста двадцати килограммов. У здоровяка были черные, густые, сросшиеся на переносице брови, он питал пристрастие к короткой стрижке, благодаря которой не так бросалась в глаза довольно обширная для его возраста плешь. Рассказав здоровяку о вчерашнем разговоре с экстрасенсом, мужчина в круглых очках выразил свой взгляд на события следующим образом:

— Это обычный болван. Правда, личность, как ее определяет специальный термин, акцентуированная, с сильным креном в истерию. Мог стать обычным мошенником, а тут, согласно духу времени, подался в экстрасенсы, в целители. Он даже не понимает, чем мы воздействуем на публику во время сеансов.

— А если он теперь вдруг обнаружит, что эффект совершенно не тот?

— Оздоровительного эффекта и так не было. Просто всякий находившийся в зале словно получал изрядную дозу морфия. Как бы кто ни был расстроен или возбужден, его так било по мозгам, что все впадали в благостно-расслабленное состояние. Теперь, если рассмотреть худший вариант, что придет человек, уже несколько раз на подобных сеансах побывавший… Этот человек сможет, наверное, внушить себе подобное состояние…

— Наверное? — перебил его здоровяк со сросшимися бровями. — Значит, полной уверенности нет?

— Разумеется, нет. Но если человек хочет быть обманутым, он постарается им стать.

— Нет, так не годится, — сказал здоровяк. — Могут ведь заметить, да?

— Ну, могут, — пожал плечами мужчина в круглых очках. — Нам-то что? Был у человека дар и вдруг пропал. Кончилось волшебство, и все тут. Перестала функционировать одна из отраслей нашего кооператива. Довольно заметная, конечно, потеря, — по пять-семь тысяч за сеанс снимали. На тридцать выступлений в месяц помножить… Но! У меня взамен проклюнулась пара неплохих идей, босс.

— Нет, так не годится, — покачал головой здоровяк.

— Не годится, значит не годится, — мужчина поправил очки на переносице. — Одним дураком больше, одним меньше.

Поселок Калитино в составе города не числился, он принадлежал Юсинскому району, хотя маленький городок Юсино находился на расстоянии километров двадцать от хутора, тогда как до городского кольца трамваев отсюда было не более двадцати минут пешком.

На грунтовой дороге, ведущей от шоссе к поселку, оперативный уполномоченный Винников искал следы. Это было все равно, что искать прошлогодний снег после весеннего таяния.

— Так, говоришь, здесь машина стояла? — спросил Винников у Пети Фильчакова, личности в Калитино известной. Петя Фильчаков в детстве переболел менингитом и теперь отличался некоторой странностью поведения.

— Ну да, — очень серьезно ответил Петя. Ему было под сорок. Винников Петю не подкалывал, никакой скрытой насмешки, столь характерной в разговорах с односельчанами, Петя в его голосе не улавливал. Петя очень неплохо разбирался в людях, гораздо лучше многих так называемых нормальных, просто мышление его витало в иных сферах.

— А я вон там сидел.

— И они тебя не заметили? — недоверчивое выражение лица Винникова от Пети не ускользнуло.

— Кто? — Фильчаков выиграл несколько секунд для раздумья над ответом.

— Ну, те, что в машине сидели.

— Нет, не заметили. У них фары на ближний свет были переключены. Здесь правый поворот, а я как раз справа сидел, только дальше от угла. Машина метров десять-пятнадцать проехала и остановилась. Потом они фары вообще вырубили. И в кабине тоже темно было. Я как раз закурить хотел. — Петя немного подумал.

— Да-да, — перебил Петю Винников, прервав готовые хлынуть рассуждения на общие темы. — Дальше-то что было?

— Ну, вроде как мотор заработал, только звук не такой, потише. Как будто гул какой-то, одним словом. И меня вдруг словно по башке что долбануло, свет вспыхнул.

— Где свет вспыхнул — в машине?

— Нет, в глазах у меня. Как вроде бы искры посыпались.

— А потом что?

— Потом я вроде как опьянел сразу. Поплыло, поплыло все, и я «отключился». Очнулся — никакой машины уже нет. Я у забора лежу. Поднялся и домой пошел.

— И сколько же времени прошло, пока ты… спал?

— Не знаю, — покачал головой Фильчаков. — Я когда уходил из дома, программа «Время» заканчивалась. А домой вернулся — уже половина двенадцатого.

— Н-да, — Винников пригладил свои светлые пушистые усики. — И у тебя… ничего ты после этого не чувствовал?

— Вроде нет, — пожал плечами Петя. Взгляд его зеленовато-желтых глаз был невозмутим и направлен куда-то поверх головы оперативного уполномоченного.

Винников этим случаем интересовался не по службе. У него в поселке — с той стороны, за прудами — жила мать. О случае, произошедшем позапрошлым вечером, она ему рассказала. Случай того стоил.

Семья Сысоевых около десяти часов вечера находилась дома. Ходить в поселке некуда, да еще хозяйство, да на работу с утра — не тот случай, чтобы разгуливать. Мать с двенадцатилетней дочерью смотрела телевизор, а ее муж, Леонид Сысоев, вышел в летнюю кухню, покурить. И случились странные вещи: супруга, захотевшая переключить программу, потому что вдруг пошли помехи, обнаружила, что подняться из кресла не может. Еще она ощутила нечто такое, чего словами выразить нельзя. Сколько времени это состояние продолжалось, Сысоева сказать не могла. Пожалуй, не больше минуты. Но еще более странные последствия имело происшедшее для Сысоева — мужа. Когда он пришел в себя — лежа на полу кухни, то не узнал окружающей обстановки, не узнал своей дочери. Почему-то он был убежден, что ему сейчас двадцать пять лет, что живут они у родителей (родители жили через три дома), а дочери, соответственно, один год…

Примерно в то самое время, когда Винников беседовал с Петей Фильчаковым, к магазину в центре Калитино подъехал «Москвич» серого цвета. Из автомобиля вышел молодой человек, купил в магазине пять бутылок пива «Жигулевское», очень своему приобретению обрадовался и объяснил продавщице, что пиво в городе теперь днем с огнем не сыщешь. Покалякав с присутствовавшими в магазине «поддатыми» местными мужиками о том, о сем, молодой человек сел в свой автомобиль незаметного серого цвета и укатил. Через полчаса он в центре города звонил из телефона-автомата.

— Федоров говорит. Здравствуйте, Николай Михайлович. У меня к вам срочное дело. Принять сейчас можете?

Получив утвердительный ответ, молодой человек снова сел в автомобиль, проехал еще метров триста и остановился на тихой улочке. Старые клены и липы давали здесь очень густую тень. Молодой человек подошел к двери в стене старого кирпичного дома. Дом, наверное, построили сразу после войны, кирпич даже мхом порос. А дверь была почти новой, сколоченной из толстых брусьев, основательно пропитанных олифой и покрытых лаком в несколько слоев. Молодой человек нажал на кнопку звонка. Через некоторое время раздалось приглушенное жужжание замка с электромагнитным приводом, дверь открыли изнутри, и он вошел внутрь…

— … Так вот я о чем думаю, товарищ майор: может, это провокация какая? В народе всякое болтают… В Чернобыле, мол, опять какая-то утечка, а тут радиация раз в десять выше нормы. От Калитино ведь завод недалеко. Ну, все ведь знают, что это за завод. Бахает там время от времени, а если откровенно говорить — совсем часто. Испытания проводят, наверное. Так в Калитино все говорят. Я не к тому, что кто-то там специально заводом интересовался, но ведь все на экологии сейчас помешались. Машину, говорят, какую-то видели недалеко от дома Сысоевых. Опять же про облучение какое-то говорят… Молодой человек излагал услышанное в Калитино еще минуты две, на большее его не хватило, потому что информацию он получил только от тех двух сельчан, с которыми общался полчаса назад в магазине…

Еще через день в Калитино появился репортер вечерней газеты. Ему охотно рассказывали о случившемся, он побывал в доме Сысоевых, где выяснил, что Леонида направили на лечение в стационар. Репортера случившееся заинтересовало, он намеревался рассказать о калитинских событиях в разделе инопланетян и полтергейста. Канунников — такова была фамилия репортера — успешно доедал неизвестно какую по счету собаку в сочинении легенд о летающих тарелках и домовых. Он состоял в областном клубе уфологов.

Материал уже почти пошел в номер, но вдруг заметкой почему-то заинтересовался главный редактор. Заинтересовался лично, вплотную, попросив Канунникова к себе. Постукивая желтыми от никотина пальцами по крышке огромного полированного стола, Федя, как все между собой называли главного, спросил у Канунникова:

— Что-нибудь опять откопал, Толик?

Канунников начал вдохновенно и складно рассказывать о событиях в поселке Калитино. Землистого цвета, сморщенное лицо главного редактора сморщилось еще больше.

— Слушай, это же все домыслы! — бросил он, не дав Канунникову закончить. — Ты самого Сысоева видел?

— Самого Сысоева я не видел, но…

— Он где сейчас?

— В психдиспансере, — неохотно сказал Канунников.

— Вот, ты его в психдиспансере не навещал, с лечащими врачами не беседовал. Вся твоя версия, — после этих слов у Канунникова возмущенно поднялись плечи и округлились глаза, но он не посмел перебивать главного, — вся твоя версия основывается только на словах его жены.

— Но почему? Еще дочка подтвердить может. И главный свидетель есть, который машину видел — Фильчаков.

— Хм, — Федя достал из кармана импортной куртки отечественный «Дымок», вытащил из пачки сигарету. — Хм, — повторил он, щелкнув зажигалкой и затянувшись. — Тут все просто, как дважды два. Дочке сколько лет? Десять?

— Двенадцать.

— Ну, все равно ребенок. Впечатлительность, отсутствие ориентации… Что матери показалось, то она и подтвердила. Сосед, который машину якобы видел? С ним более чем ясно. У него «сдвиг по фазе», насколько я понимаю.

— Откуда вы это знаете?

— Как это — откуда? От тебя все и знаю. Ты же мне только что все рассказал.

«Я ему ничего не говорил про Фильчакова, кроме того, что он житель Калитино. Или моя память ни к черту, и мне пора менять профессию. А вообще цепь событий напоминает детскую фантастику, пора остановиться.»

Но Канунников не остановился. Выйдя от главного, он уже через несколько минут звонил некоему Лихолету, вице-президенту областного клуба уфологов, договариваясь о встрече для «строго конфиденциальной беседы».

Вице-президент ожидал Каннуникова у памятника русскому поэту Жуковскому, не имеющему к городу никакого отношения. Вице-президент отличался лысиной, розовым родимым пятном на лбу (знак гения, как объяснял он сам) и светлыми бешеными глазами.

— Так-так, — ласково сказал Лихолет, выслушав рассказ Канунникова. — А мы с тобой, Анатолий Васильевич, не можем сейчас же поехать на то место?

Канну ников, естественно, согласился. Для того он и назначал встречу вице-президенту, чтобы место происшествия было всесторонне исследовано. Для таких целей Лихолет всегда носил с собой собственноручно изготовленные приборы, помещавшиеся в черном, видавшем виды портфеле.

— Так что там с этим Сысоевым? — недовольно спросил здоровяк со сросшимися густыми бровями.

— Наблюдается в диспансере у Сени Ребковца. Ребковец говорит, что пациент теперь вряд ли когда вспомнит, что с ним случилось за последние десять лет. Правильно вообще-то говорит, — мужчина в круглых очках поморщился. — Но то, что они там «засветились» — дурость, разгильдяйство и ничего больше.

— Ладно, с кем не бывает, — примирительно, словно наступила его очередь оправдываться, сказал здоровяк. — Все контролируется, никто ничем больше не будет интересоваться — ни органы, ни пресса. Это я на себя беру. Лозоходцы пусть ходят, они не опасны.

— Какие лозоходцы? — удивился мужчина в очках.

— С рамкой бродил какой-то придурок. Обнаружил излучение на местности. Почти доказал приземление НЛО.

Мужчина в круглых очках улыбнулся.

— Нет, маэстро, — твердо сказал Ковригин в трубку. — Это вам требуется, не мне. Да. Но вам все равно больше. К тому же вы на машине.

На противоположном конце провода что-то проворчали, потом голос — низкий, ленивый баритон — произнес:

— Хорошо, я через полчаса подъеду.

Клиент в самом деле уложился за полчаса. Он оказался мужчиной среднего роста, весьма полным, на вид ему можно было дать лет сорок. Модная рыжая щетина, широкополая темная шляпа, туфли «Резидент», белый шарф с демонстративно повернутой наружу надписью «Диор» среди отворотов шерстяного пальто, — так он выглядел.

— Конечно, — невозмутимо сказал Ковригин, кивнув на новенький «Ниссан» цвета кофе с молоком, — такого красавца особенно беречь надо.

— Мне вообще-то ненадолго, гараж уже строится, а пока он в «жестянке» кантуется.

— Ага, значит он у вас в металлическом гараже? — переспросил Ковригин. — Гараж цельный купили?

— Нет, состряпали мне в одном месте на скорую руку.

— Хорошо, — удовлетворенно констатировал Ковригин. — Сделаем и мы вам, очень быстро и сверхнадежно, — он вынул чертеж из нагрудного кармана.

— Я на пальцах, — Ковригин сделал ударение на последнем слове, — объясню. Значит, ключик у вас будет электронный, «замочек» естественно тоже. То есть, электроника только подает команды, а ригель замка двигает электропривод. Ригель мощный, из титанового сплава — если ножовкой пилить, несколько часов провозиться придется, желающих мало найдется. Естественно, вы можете каждый день менять сигнал, отпирающий устройство. Главная прелесть, однако, в другом, в том, что при приближении постороннего человека к «замку» ближе чем на полметра у вас в квартире раздается звуковой сигнал. Вы на расстоянии можете выключить сирену или дать электрическое напряжение на корпус гаража. Все это надежно действует в радиусе до километра. С этим у вас как? — он вопросительно глянул на владельца «Ниссана».

— У меня намного меньше. Метров триста или четыреста.

— Тогда все о'кей, — подытожил Ковригин. — Для вас процедура установки выльется в четыре тысячи. Кругленький владелец «Ниссана» не дрогнул, и Ковригин с сожалением подумал, что надо было просить пять. Потом заказчик отвез Ковригина на место, где тот за час смонтировал все устройство. Заказчик с видимыми удовольствием наблюдал процесс движения ригеля замка, в то время как Ковригин с расстояния метров в сто отпирал и запирал гараж. Потом они поменялись местами. «Пончик» слушал пронзительный писк из маленькой коробочки, когда Ковригин подносил руку к металлической двери.

Тут же был произведен расчет.

— Приходится, конечно, принимать меры, — важно сказал клиент. — Сейчас ведь так получается — кто кого. Чего только не придумают! Вот у меня приятель есть, в охране одного солидного СП работает. Хотя надо уже говорить «работал». Потому что его СП очень красиво грабанули, а самое главное — бесшумно. Этот приятель мне рассказывал: стою, мол, и чувствую голова кружится, туманится, в глазах мельтешение. И — полнейший «отруб» потом. У троих охранников и водителя машины, что полмиллиона привезла. Конечно, когда они очухались, пятьсот «штук» как не бывало.

— Н-да, — неопределенно сказал Ковригин. — Может, газом каким их усыпили?

— Не было никакого газа. На открытом воздухе дело происходило.

— Тогда и в самом деле чудеса, согласился Ковригин. — Ладно, будьте здоровы и счастливы. Если что не так, звоните, мой телефон у вас есть.

Табличка была окрашена желтой эмалью, а по желтому фону расположились ярко-синие буквы: «Предприятие „Гарант“. Изготовление замков, противоугонных и сигнальных систем». Снизу была нарисована синяя стрелка, загибающаяся вниз. Высокий мужчина в пальто с серым каракулевым воротником, в каракулевом «пирожке» проследил направление конца стрелки, покачал головой и улыбнулся. Улыбку вызвало название предприятия в сочетании с указателем, направленным в землю. Потом он спустился по ступенькам, ведущим в полуподвал, толкнул дверь.

— Сигнализацию в квартиру заказать можно? — мужчина прямо с порога обратился к молодому человеку, который что-то паял за стойкой. Молодой человек поднял лицо, ярко освещенное настольной лампой. У него был длинноватый ровный нос и густые усы с проседью.

— А, Виталий Дмитриевич, — улыбнулся молодой человек, увидев вошедшего. — Милости прошу. Он отключил паяльник, положил его на подставку. Потом выбрался из-за стойки, пожал руку посетителю и запер входную дверь.

— Проходите, Виталий Дмитриевич, — он указал на дверь в заднюю комнату.

Обстановку этого небольшого, уютного помещения составляли два удобных кресла, низкий журнальный столик, высокие шкафы вдоль стены, крытые шпоном под черное дерево. Окно и одну стену без шкафов прикрывали тяжелые шторы темно-лилового цвета.

— Богато живешь, Коля, — покачал головой гость, раздеваясь и вешая верхнюю одежду на изогнутые хромированные рогульки.

— Не очень чтобы очень, Виталий Дмитриевич, но фирма функционирует исправно. Клиенты все состоятельные.

— А сапожник без сапог не ходит? — Виталий Дмитриевич обвел рукой стены и потолок.

— Обижаете, — улыбнулся хозяин. — Технический гений компаньона Мосейкина плюс солидная элементная база дали результат. Во-первых, — он отодвинул дверцу одного из шкафов и вынул небольшой цилиндр с прикрепленной к нему рамкой из медной трубки. — Во-первых, вот этот «миноискатель». Ваши часики, — он поднес рамку к запястью Виталия Дмитриевича, — ваши электронные часики дают довольно заметную подсветку. — Небольшой квадратик на ручке прибора засветился нежным светло-зеленым светом. — Если врубить кофемолку, которая сейчас приготовит нам кофе, вот смотрите, эта штука заполыхает ярче светофора. Вообще способна обнаружить любого «клопа» на расстоянии до полутора метров. Во-вторых, — он отключил кофемолку, положил «миноискатель» на место.

— Вот, во-вторых. — Он достал кассетный магнитофон и щелкнул клавишей. — Я говорю всякую ерунду, а эта великолепная вещь, сработанная японскими мастеровыми, все запечатлевает, не упуская ни хрипов, ни дыхания. Он перемотал пленку, потом опять включил магнитофон, «… ерунду, а эта великолепная вещь, сработанная японскими мастеровыми…» — звучание в самом деле было чистым.

— А теперь, — молодой человек, достал из шкафа вещь, напоминающую по форме эстрадный микрофон, положил ее на пол и снова включил магнитофон на запись.

— А теперь, что бы я ни говорил, то ли в крик, — он слегка повысил голос, — то ли шепотом — результат будет один и тот же. Будет шум. Работает прибор от обычной батарейки, но способен испортить любую запись в радиусе не менее двадцати метров. Незаменим, если хотите сделать кому-то пакость с его любимыми записями. Магнитофон, включенный на воспроизведение, издал последовательность странных звуков, напоминающих то ли кваканье, то ли чавканье.

— Ладно, Ковригиня, ты всегда был умным парнем. Меня ты ничем не удивишь. Рассказывай, зачем позвал.

Лицо Ковригина стало серьезным.

— На днях я говорил с одним клиентом… В общем, ограбили совместное предприятие, использовав устройство, имеющее, по-моему, прямое отношение к проекту «Сигма».

— Правильно, Коля, имел место такой случай. Предприятие советско-китайское. Ограбление совершено две недели назад. Я тебе еще кое-что расскажу… Говоришь, гарантия от подслушивания стопроцентная?

— Виталий Дмитриевич!..

— Так вот, чуть больше месяца назад в поселке Калитино ночью похожим образом вывели из строя водителя одного малого предприятия. Только его покрепче шарахнули — память, что называется, начисто отшибло, разве что «мама» говорить не разучился. Воздействовали на него передвижным излучателем, установленном на автомобиле, метров с сорока-пятидесяти. Видишь, чего достигли уже. И — самое странное — поступивший в наш департамент сигнал о данном происшествии блокировали.

— Как так? — Рука Ковригина, держащая турку, застыла в воздухе.

— А вот как. Клюеву, ты его вроде знал, он тезка твой, информация поступила. От его человека, ну, добровольного помощника. Клюев доложил начальству.

— И…

— И у него сложилось впечатление, что кому-то невыгодно дальнейшее развитие событий — по полученной информации, то есть.

— Начальству невыгодно?

— Начальству в том числе. Ладно, давай кофе пить. Глядишь, умственная деятельность простимулируется.

У парня были светло-серые наглые глаза, короткий нос, полные щеки. Широкие плечи обтягивала рыжая кожаная куртка.

— Ладно, мужик, спешим мы, — в улыбке парня Ковригину почудилось скрытое ликование. Ковригин помнил такое с юных лет.

— В подобных случаях излишни банальности типа: «Выйдем, что ли?» В то же время это был не тот взгляд, который Ковригин мог встретить в аналогичной ситуации лет двадцать назад — меньше человеческого во взглядах молодых теперь, больше от животного и от робота одновременно.

— Все спешат, май янг френд, — сухо сказал Ковригин. — Если уж очень спешишь, так после этой девушки и возьмешь. Сытое лицо парня расплылось в широкой улыбке. Но улыбка была какой-то резиновой, а глаза светились сумасшедшим огнем. Они выходили, и Ковригин пропустил Лилю вперед, потом чуть задержался в дверях, пропуская какую-то старушку, так что когда на его плечо легла тяжелая рука, Лиля была уже метров на десять впереди.

«Вот и хорошо», — подумал Ковригин, боковым взглядом поймав все тот же наглый взгляд серых глаз из-под припухших век, радостно вздернутые улыбкой полные щеки. И не стал раздумывать. Поймав руку толстощекого на своем плече, Ковригин резко обернулся вокруг собственной оси, все крепче зажимая правой рукой мясистую ладонь и выворачивая ее. А когда парень послушно побежал по кругу, он резко вздернул руку вверх, одновременно нажимая левой ладонью на локоть нападавшего. Парень нырнул вниз с невысокого, в две ступени порожка, и тяжело ударился спиной об асфальт, раздирая на плече и спине дорогую рыжую куртку.

Еще одного взгляда Ковригину было достаточно, чтобы оценить ситуацию — кроме того, выведенного на время из борьбы, еще двое жаждали выяснения отношений. Первый из них, высокий, какой-то весь крученный, прыгнул навстречу устремившемуся на него со ступенек Ковригину и резко, умело выбросил правую ногу, целясь в подбородок. Ковригин ушел в сторону, прихватив левой рукой тонкую, гладковатую ткань широких брюк чуть пониже колена, а правым кулаком изо всех сил саданул в незащищенный подбородок противника. Оставалось только вовремя подкрутить вверх захваченную ногу, и длинный улетел, сверкнув белыми рубчатыми подошвами кроссовок.

В этот момент на Ковригина словно наехал грузовик. Захват сзади за шею был произведен так мощно, что у Ковригина сразу перехватило дыхание и поплыли фиолетовые круги перед глазами. О том, чтобы осуществить бросок вперед, не могло быть и речи: противник оказался слишком тяжелым, он тащил Ковригина за плечи вниз и назад. Ковригин чуть подсел, пытаясь правой рукой хоть немного ослабить удушающее кольцо на шее. Это удалось, потому что противник потерял равновесие и передвинулся. От резкого движения у Ковригина вспыхнула боль в левом, покалеченном когда-то колене. Извернувшись и удерживая нападавшего за толстое мощное запястье, Ковригин изо всех сил саданул его носком ботинка в пах, тут же почувствовав сильный удар ногой в левое бедро.

«Ох, что же так левой не везет!» Боль была столь сильной, что он не удержался на ногах. Ковригин уперся пальцами рук в асфальт. Следующий удар попал бы ему в лицо, если бы он не выбросил навстречу голени бьющей ноги костяшки левого кулака. Бивший взвизгнул, опрокинулся на спину и стал кататься, дрыгая ногами.

Только теперь Ковригин обратил внимание на девушку. Мертвенно-бледная, она стояла возле стены, прижимая к груди светло-зеленую сумочку. Цвет сумочки странным образом гармонировал с цветом лица Лили. Чуть прихрамывая, Ковригин подбежал к ней, взял под локоть и повел, поминутно оглядываясь. Из троих его врагов боеспособным был, пожалуй, только тот длинный в черных широких брюках, но и он счел целесообразным воздержаться от дальнейших активных действий в отношении Ковригина. А еще Ковригин вдруг подумал о том, что люди, оказавшиеся рядом никак — ну абсолютно никак — не прореагировали на драку. Словно ничего не произошло.

Окно комнаты было обращено на восток. Тонкие, лимонного цвета занавески не только не задерживали солнечный свет, но, казалось, делали его еще ярче, и все в комнате словно горело в этом золотисто-зеленом пламени.

Ковригин выпростал из под одеяла длинные жилистые ноги, положив их пятками на деревянный бортик кровати. Левую ногу повыше колена пересекал шрам — словно в гладкую пластилиновую поверхность вдавили ребром линейку.

— Проспать в таких условиях трудно, — хрипло проворчал Ковригин. — Светило действует лучше всякого звонка. Вообще, говорят, световые раздражители действуют сильнее звуковых. Специально такие занавески подбирала?

Ответа не последовало. Ковригин повернул голову вправо. Светлые волосы на подушке при таком освещении напоминали цветом персик.

— Я ведь знаю, что ты не спишь, — продолжал Ковригин монотонно. — Графинюшка, на государственную службу опоздаешь.

— Идет она, пляшет, это государственная служба, — голос девушки был свеж, сна в нем не чувствовалось. Тонкая рука с длинными пальцами выпорхнула из-под одеяла, повисла в воздухе, потом, качнувшись, приблизилась к ноге Ковригина, пальцы легли на шрам.

— Миледи, нехорошо концентрировать внимание на чьем-то увечье. Если бы ты была инвалидом…

— Ничего себе инвалид! Я вчера так испугалась — представь себе, за тех ребят испугалась. Как ты их начал молотить…

— Я?! Это я-то начал их молотить? Ну, у вас, у современной молодежи, «крыша поехала» у всех сразу, действительность поэтому воспринимаете искаженно.

— Не надо меня утешать, я к молодежи вряд ли могу быть причислена. Хоть и прошла дистанцию от первой встречи с тобой до постели за несколько дней, это у меня не от молодости, не от ветрености, а от чувства, Ковригин. Так что ты ничего такого не думай.

— Я ничего такого и не думаю. Может, это судьба. Ты же могла обратиться насчет сигнализации в какую-нибудь другую фирму, и я бы остался вообще вне сферы твоего внимания.

— Да, а если уж начинать с самого начала, то во всем следует винить «Жигули».

— Ну да, «Жигули» твоих родителей.

— Они вообще-то не родителям принадлежали. Это брата машина была, моего старшего брата.

Виталий Дмитриевич продул папиросу — все тот же любимый «Казбек» — щелкнул зажигалкой.

— Ты машинку свою включил? — шутливо нахмурил Виталий Дмитриевич седые брови. — Ту, что из любого разговора абракадабру делает?

— Да с этим-то все в порядке, — махнул рукой Ковригин. — А вот некая последовательность событий меня настораживает. В общем, к нам в «Гарант» недавно пришла одна девушка. Надо было поставить сигнализацию на родительский гараж. Раньше машина принадлежала ее брату. Этот брат, насколько я понял из рассказа — типичный неудачник.

— Ты что же, настолько близко с ней познакомился, что она тебе и о брате рассказала? — тон Виталия Дмитриевича исключал даже намек на шутку.

— Так уж получилось… Ага, значит, старший брат. В свое время закончил институт радиоэлектроники. Понятно, специальность ничего не стоит, если не сумеешь попасть в хорошее место. Он не мог. И характер был не подарок, и идеализмом, что называется, страдал. Только получил квартиру — развелся с женой. Все оставил жене с дочерью — квартиру, мебель. Что называется, ушел, в чем был. И вдруг — бац! Прошлым летом он зарабатывает кучу денег. Заработал столько, что сразу купил себе машину. «Жигули», представляете? Почти что новые. Сколько на это отстегнуть надо?

— Да уж, — покачал головой Виталий Дмитриевич. — Но сейчас многие богатеют в одночасье. То кооперативы, то малые предприятия, совместные предприятия…

— И опять нет! Он в лаборатории работал. В НИИГР — во как свирепо звучит! Геологоразведки, значит. Двести пятьдесят рэ оклада, премий практически никаких. Не распрыгаешься, одним словом. И вдруг этот Евгений Зубов — так его звали — в декабре прошлого года уходит из дома — он у родителей жил — и все, исчезает. Ненадолго, правда, исчезает, на три дня. Потому что на четвертый, после разных поисков и расспросов отец обнаружил его мертвым в их садовом домике. Ну, участок у них был садово-огородный, из тех, что сейчас громко зовутся фазендами.

— Отчего же он умер?

— От болезни сердца. Сердечная недостаточность. Хотя, опять же по словам этой милой девушки, на сердце он никогда не жаловался.

— А сколько ему было лет?

— Тридцать пять.

— Ну, вполне можно объяснить. Принимал все близко к сердцу, стрессы всякие… Вот — с женой развелся.

— Может быть. Но это не самое главное, Виталий Дмитриевич, главное — вот! Взгляните на эту схему и на заметки.

— Да я в этом деле, мягко говоря, не очень понимаю… Хотя погоди. «Модуляция радиоволн частотами ЭЭГ» и три восклицательных знака. Что такое ЭЭГ?

— Электроэнцефалограмма. Дотумкал электронщик Зубов, докопался до чего-то. И рисуночек этот — схема генератора, который как раз такие модулированные волны излучает.

— Ого! — Виталий Дмитриевич положил листок на стол и потер виски. — На ловца и зверь бежит.

— Меня сразу будто током ударило, когда я эту схему увидел. Она закладкой в книжке служила. И сразу подумал: что же это за цепь таких слишком закономерных случайностей? Почему эта девушка приходит ко мне, почему она со мной так быстро знакомится? Почему именно у ее брата была эта схема? Хотя эта девушка рассказала о своем брате еще кое-что, в версию «подставка» не очень укладывающееся. Зубов летом или осенью прошлого года сетовал на то, что приходится «вкалывать на разных шарлатанов», что лабораторию приборостроения НИИ превратили в «лабораторию алхимиков». А сразу после его смерти в доме родителей кто-то учинил самый настоящий обыск. В его комнате буквально все перерыли, не то, чтобы беспорядок особенный, но заметны следы поисков. Мать с отцом, конечно, испугались — чисто мистически все это восприняли.

— Ладно, Коля, мистика мистикой, а ты выясни все вокруг Зубова. Узнай, чем лаборатория, в которой он работал, на самом деле занималась, разузнай про руководство. Какая помощь понадобится — дай знать. Ребят тебе подкину еще, если надо.

На стене будки сторожа висело какое-то объявление. Впрочем, объявление висело так давно, что даже полиэтилен не смог уберечь текст от уничтожения. Можно было разобрать только «Доводится до сведения… товарищества „Звезда“». Черная небольшая собачонка выпрыгнула из будки, молча пробежала в направлении Ковригина до тех пор, пока позволяла цепь, потом хрипло залаяла.

— Что ты, Жучка, что ты, дурочка? — ласково сказал Ковригин и хлопнул себя по ноге. То ли черную собачонку и в самом деле звали Жучкой, то ли тон Ковригина ее расположил, но собачонка устыдилась своей агрессивности, опустила голову, виновато замахала хвостом и поплелась обратно к будке. Дверь сторожки приоткрылась, показалась голова — седые растрепанные волосы, седые кустистые брови, седая щетина, морщины, покрасневшие веки и глаза человека, которому давно «все до фени».

— Здорово, начальник! — бодро окликнул уставшего от жизни сторожа Ковригин.

— Здравствуйте, товарищ… Вам кто нужен? — осторожно поинтересовался сторож.

— Кто нужен, того уже нет, начальник, — Ковригин немного посуровел. — На одиннадцатом участке у вас тут в прошлом году человек умер. Зубов его фамилия. Знал такого?

— А, помню…

— Друг это мой, понимаешь, — поспешил объяснить Ковригин. — Давно мы дружили, а потом так случилось, что жизнь в разные стороны разметала. На Севере я был, только что вернулся — месяца еще нет. Захожу к нему домой. Ну и… Сам понимаешь, в общем. Собеседник Ковригина согласно кивнул. Хотя и не совсем понимал, зачем все-таки этот высокий худой парень появился на территории, охрана которой вверена ему.

— Да что мы с тобой на улице разговариваем? — Ковригин быстро передвинул черную сумку из-за спины на живот, еще быстрее ее раскрыл, а уж бутылка «Русской» появилась вообще с нарушением причинно-следственных связей. Сторожу показалось, что бутылка была с самого начала, а сумка к бутылке вроде как приложилась, да и то неизвестно зачем. Потом сторож никак не мог вспомнить, каким образом они с незнакомым высоким парнем, у которого были красивые густые усы, оказались за столом в сторожке, как и откуда возникли полбатона вареной колбасы, банка лосося — уже открытая — и буханка хлеба.

— Дефицит, начальник? — подмигнул Ковригин. — Эх, елки-палки, а что сейчас не дефицит? Отрываешься вот так от цивилизации, ишачишь, как проклятый, без отпусков, без выходных, «бабки» все зарабатываешь. А потом глядь — они уже ничего не стоят, в мусор превратились. Стаканы у тебя тут есть? Молодец, это нынче тоже дефицит — стаканы.

Хлопнув по первой, гость пустился в воспоминания.

— Женька, он голова, конечно был. Это я о Зубове. Молодец мужик. Он учился знаешь как? Не то, что я. Я-то что?.. Перекати-поле. И вот на тебе. Я жив-здоров, а он… Это и в самом деле у него так со здоровьем неладно было?

— Кто его знает, — дипломатично ответил сторож. — Пришел, поздоровался. Я к тому, что зимой редко кто сюда ходит, потому и вышел поглядеть. Ну, а потом к себе на участок пошел.

— Постой, постой! — Ковригин даже жевать перестал. — Так ты дежурил тогда?

— Ага.

Следующим собеседником Ковригина был Лев Кузьмин из прокуратуры.

— Лева, ну что за ерунда получается? Нигде ни слова о том, что ограда на значительной части периметра отсутствовала. Так что зубовский визитер спокойно мог сторожу не представиться.

— Следов в домике никаких не обнаружили, понимаешь, — как и большинство флегматиков, Кузьмин был толстым.

— С чего следам каким-то остаться, Лева? Температура ведь минус шестнадцать была. Да, такой вот холодный период в прошлогоднем декабре случился. И при такой погоде в домике горит свет, а обогреватель отключен… Ковригин злился на флегматичного Леву, прекрасно понимая, что это выведенная вовне злость на самого себя. Его действия сейчас напоминали действия с нулями: сложение, вычитание, возведение в степень давало один и тот же результат. Все в материалах расследования, в заключении судмедэкспертизы, в протоколах и справках было круглым, как пресловутые нули. Но если Ковригин стремился получить хотя бы одну единицу из всех манипуляций с нулями, то для Виталия Дмитриевича самым существенным был вопрос: по каким правилам, по каким закономерностям вообще нужно вести поиск неизвестных? Было ли оказано давление на следствие? Было ли предопределено направление расследования? Какую роль играла смерть Зубова в процессе, остающемся пока «за кадром»? То, что Зубов был причастен к чему-то существенно важному, было уже определено однозначно, хотя Виталий Дмитриевич не располагал пока ничем конкретным, кроме четвертушки бумаги с нарисованной схемой, графиком и фразой с тремя восклицательными знаками. Это было величиной действительной. Вся масса разрозненных фактов, догадок, версий была множеством величин мнимых. Все напоминало сон призраков: телефонные звонки, когда разговор ведется полунамеками; распоряжения, которые не фиксируются документально; беседы в коридорах, когда удивленно поднятые брови, кивки, усмешки значат гораздо больше слов. В другой город Виталий Дмитриевич послал в командировку подчиненного. По прибытию тот в первый же вечер посетил своего старого знакомого и бывшего сослуживца. Визит, нанесенный старому другу, к цели командировки абсолютно никакого отношения не имел. Просьба, с которой командированный обратился к бывшему сослуживцу, не вызвала у того особого удивления, хотя нужные ему данные можно было получить только по специальному разрешению. Эти данные — несколько сот фамилий с адресами, характеристиками, биографиями — были записаны на одну дискету. На следующий день бывший сослуживец, едва появившись на работе, отвел в конец коридора женщину, с которой его связывало нечто большее, чем пребывание в одних стенах в служебное время и попросил ее сделать распечатку дискеты. А вечером того же дня командированный получил распечатку. Они засиделись за полночь, вспоминая прошлое и сходясь на том, что будущее совершенно нельзя проанализировать, хотя они оба знали гораздо больше, чем остальные граждане страны. И еще они заключили, что надо держаться друг друга, что бы ни случилось, какие бы ветры не реяли над одной шестой частью суши. Виталий Дмитриевич внимательно изучил содержание распечатки и пришел к выводу, что он знает теперь, по какой логике ему следует вести операции с мнимыми числами. Он незамедлительно вызвал на встречу Ковригина.

— Итак, — перед обращением Виталий Дмитриевич сделал некоторую паузу, иронически приподняв седые брови, — капитан запаса, поработали мы с тобой не зря. Работал в одном почтовом ящике некий Вовенко Владимир Александрович… Вот, кстати, полюбуйся.

Ковригин всмотрелся в ксерокопию фотоснимка. Продолговатое лицо, залысины, круглые очки, обидчиво сложенные пухлые губы.

— Так вот, упомянутый «почтовый ящик» имел непосредственное отношение к программе «Сигма». Скажу больше — мне кажется, что там вообще делали основную часть работ по этой теме. Года три назад Вовенко из «ящика» уволился и вернулся в родные места — он выходец из нашего города, здесь заканчивал мединститут, с отличием, кстати, заканчивал, работал потом на кафедре физиологии. В общем, скорее это он нашел программу «Сигма», чем она его. В «почтовом ящике» он проработал восемь лет, защитил там кандидатскую, был женат, имеет дочь, развелся. Вернувшись сюда, сразу же организовал солидный кооператив «Физмед», про который ты наверняка слышал. А известный тебе Панков Александр Михайлович, директор НИИ геологоразведки, является Вовенко довольно близким родственником — двоюродным братом. Однако Вовенко по-настоящему серьезный ученый, а Панков сделал карьеру как аппаратчик, так что его докторское звание не более чем условность. Ведь он директор авторитетного НИИ, стало быть, обязан иметь докторскую степень.

— Теперь нам с тобой ясно, что имел в виду покойный Зубов, упоминая об «алхимии» — лаборатория НИИ работала на «Физмед». Кстати, неизвестно еще, только ли одна эта лаборатория. Неизвестных величин у нас по-прежнему больше, чем известных. Вот, например, сотрудничал с «Физмедом» новоявленный целитель, Додонов Андрей Петрович. Сотрудничал, да вдруг помер скоропостижно. В гостинице «Олимп» проживал. В гостиничном номере и скончался от инсульта. Инсульт, как и инфаркт, конечно, «помолодел», но все же внезапная смерть в возрасте сорока девяти лет наводит на некоторые размышления. А другой «икс» вроде бы ни в какое уравнение не укладывается: Сысоев из поселка Калитино никакого отношения ни к «Физмеду», ни к Вовенко, ни к Панкову не имел. Опять же непонятно, кто и с чьей подачи совершил ограбление совместного предприятия. То, что Вовенко сказочно обогатился за столь короткое время — сменил почти новый автомобиль «Вольво» на роскошный «Понтиак», построил не просто дачу, а самый настоящий замок, да еще по два раза в год ездит в дорогие круизы — просто вынуждает сделать предположение о том, что он нечист на руку. Но не грабежом же он существует, не рэкетом. Нет, Вовенко живет на «более высоком этаже». И кто-то его должен обязательно поддерживать. Кто? Во всяком случае не Панков, тот сам не больно важная шишка.

Номер этого телефона мало кто знал. Тем более, что о хозяине четырехкомнатной квартиры площадью в сто пятьдесят квадратных метров, в доме, облицованном белой импортной плиткой, нет сведений в телефонном справочнике. Итак, однажды вечером телефон зазвонил. Хозяин квартиры поднял трубку и услышал низкий хрипловатый голос:

— Добрый вечер, Петр Григорьевич.

— Добрый, — без особой радости ответил Петр Григорьевич.

— Ты сейчас свободен? Надо переговорить по делу, больше важному для тебя, чем для мня.

— Что же за дело такое? Петр Григорьевич, один из секретарей областного комитета партии, знал человека, который сейчас напрашивался на визит. Он также прекрасно знал, что дело, о котором тот хочет поговорить, для него гораздо менее важно, чем для человека на другом конце провода. Он его просто хочет использовать, может быть, даже прикрыться.

— Ладно, — вздохнул Петр Григорьевич, если так срочно, приезжай.

Положив трубку, он подумал, что власть уходит бесповоротно. Он, Петр Григорьевич Линник, обладал интуицией. Иногда его решения и поступки казались необъяснимыми для окружающих. Потом, когда он выигрывал или оказывался в самом выгодном положении, недруги и завистники считали, что ему просто везет. Он курировал «органы», которые всегда олицетворяли силу этого государства. Место первого секретаря его не прельщало. Он знал, что никакие деловые качества не помогут удержаться в высоком кресле, если отсутствуют связи и поддержка в республиканском ЦК или в Москве. Первого секретаря сменили в прошлом году, после того, как на площади перед обкомом несколько дней в подряд гудела злая, наэлектризованная толпа. Толпе бросили кость в виде отставки первого лица, и она поутихла, расползлась, разошлась — кто знает, на какое время? Власть уходит к людям, которые были его, Линника, соратниками. Или подчиненными. Или теми, кого он опекал, кому покровительствовал. Туда ушли огромные деньги, 6 которых большинство трудящихся даже представления не имеет. Они, которых Петр Григорьевич вытаскивал, которым составлял протекции, помогал, сидят теперь в креслах директоров совместных и малых предприятий, концернов и ассоциаций, обществ с ограниченной ответственностью. А ему придется теперь идти к одному из них — может, даже к сегодняшнему визитеру — на вторые роли.

Почему же он опоздал на этот раз? Ведь всегда был трезвым прагматиком и ни на йоту не верил в лозунги, начертанные на знаменах его партии. Даже в так называемых массах в них всерьез верили только законченные идиоты и старые маразматики. И все же он опоздал. Разленился или постарел? Чепуха, ведь ему нет и шестидесяти.

В то время как Линник в раздумье мерил шагами ковры в своем кабинете, две черные «Волги» проехали мимо шеренги аккуратных елочек, обогнули газон. Из стеклянной будки выглянул милицейский сержант и известил по рации внутреннюю охрану. Из одного автомобиля выбрался крупный, широкоплечий мужчина, настоящий здоровяк, в черном плаще и черной шляпе. С легкостью и мягкостью, неожиданными для его комплекции, он преодолел пространство, покрытое аккуратно состыкованными бетонными плитами и толкнул стеклянную входную дверь, внося с собой запах дорогого одеколона.

— Я к Петру Григорьевичу, доложи, — бросил здоровяк дежурному.

— Он уже сообщил сюда, проходите, — ответил ему человек в штатском, сидевший за стойкой. Поднявшись на одиннадцатый, предпоследний этаж, посетитель нажал кнопку звонка у двери, забранной витиеватой решеткой с толстым матовым стеклом под ней.

Хозяин встретил его в прихожей. На Линнике был темно-вишневый халат, под которым виднелись сорочка и галстук.

— Пошли ко мне в кабинет, — вместо приветствия сказал он гостю, подавая сухую длинную ладонь, которую тот осторожно пожал своей огромной лапищей. Открыв дверку зеркального бара, Линник предложил:

— Виски, коньяк, джин, водка?

— Давай виски. Потому что погода мерзопакостная, британская.

Получив порцию в высоком стакане с толстым тяжелым дном, здоровяк опустился в кожаное кресло.

— Итак, я сразу перехожу к делу. Моя партия относится к твоей партии, скажем так, с сочувствием. А у твоей партии времена нынче сложные. Так вот, через несколько дней мэстные, — он специально выделил слово, утрируя диалект, — мэстные дерьмократы будут проводить митинг. Санкционированный, конечно.

— Ничего экстраординарного в этом событии нет, — пожал плечами Линник.

— То-то по этому поведу милицию со всей области сюда согнали, — ухмыльнулся гость. — Да еще ОМОНу щиты и каски выдали. Надо полагать, все это делается для охраны демократов. Однако демократы в цивилизованном мире являются цивилизованными. Зато эти, которые здесь соберутся, «руховцы» — деструктивные силы. От них чего угодно ждать можно. Вон какой шухер по стране идет. Перестройка перманентно переходит в перестрелку.

— Значит, ты пришел ко мне, чтобы выдать прогноз. Вроде как предсказатель, — в тоне Линник слышалось вежливое раздражение.

— Это не прогноз, а, если хочешь, предложение. Нормальное прохождение митинга тебя, Петр Григорьевич, не устраивает, как мне кажется.

— Почему не устраивает?

— А потому, что каждое такое удачное мероприятие означает еще один шаг твоей партии к краю пропасти.

— Давно ли сам в этой партии состоял? — покачал головой Линник.

— Ладно, Петр Григорьевич, давай серьезно. Я располагаю такими… в общем, такими средствами, которые не хуже нейтронной бомбы действуют. Эту аппаратуру можно испытать сейчас в действии.

— Какую аппаратуру? — Линник был неприятно удивлен. Этот нахал, который стольким ему обязан, сейчас недвусмысленно поясняет, кто хозяин положения.

— Аппаратуру, с помощью которой можно управлять толпой, — черные глаза здоровяка хмуро глядели из-под сросшихся густых бровей. — Толпа — это толпа. Это не просто скопище человеческих особей, а… Короче, вот тут все написано, — он сунул руку в карман пиджака и вытащил газету, сложенную вчетверо таким образом, чтобы нужный материал срезу оказался перед глазами.

— Что это? — оторопело спросил Линник.

— Газета, как видишь. Центральный печатный орган. По нашей области, да по нескольким соседним немало ее подписчиков найдется. Но лучше будет, если послезавтра наша «Вечёрка» эту статью перепечатает. Я уже с Федей Шапоренко, с главным редактором говорил. Он — за.

Через несколько дней областное телевидение показало запись событий, происшедших на площади перед обкомом партии. Кадры с датой и временем в углу бесстрастно фиксировали плотную толпу, внезапно заколыхавшуюся и прорвавшую цепь из щитов и касок. Толпа ударила во второе кольцо оцепления — цвета маренго. Замелькали щиты, древки флагов, резиновые палки, руки, лица, искаженные напряжением и яростью. Голос диктора бесстрастно сообщил, что беспорядки спровоцировали участники митинга и что среди работников правоохранительных органов имеется полтора десятка раненых.

Перекрестье бинокля поймало открытую форточку, скользнуло по занавескам. Через форточку и незанавешенную часть окна была видна полуоткрытая дверь в прихожую. В прихожей стоял шкаф, а сверху на нем, под самым потолком, лежал какой-то сверток.

— Это рулон обоев, — сказал Рудюк, не отрываясь от бинокля.

— Или сверток материи.

— Как же, — Мосейкин взял у него бинокль, — ателье у него пошивочное на дому, так он тебе рулоны и держит. Я на что угодно готов поспорить — это свернутая вьетнамская портьера. Из тонкого бамбука. Это колоссальное везение, мужики. Особенно, если учитывать стальную дверь в квартиру гражданина Вовенко.

Да, входная дверь могла повергнуть в состояние шока любого взломщика — кнопка звонка, ручка и никаких замочных скважин. Сверху дверь была оклеена шпоном под дерево, но стоило постучать слегка, как под ним угадывалась сталь. Толщина листа, судя по звуку, не менее пяти миллиметров. Газовый резак или несколько килограммов динамита — эти радикальные средства помогли бы, но вызвали бы живую заинтересованность жильцов остальных трех квартир, размещавшихся на той же лестничной площадке.

Рудюк, Мосейкин и Купцов наблюдали сейчас два окна квартиры «объекта» с чердака дома напротив, через вентиляционную амбразуру.

— Почему, ты считаешь, это везение? — осторожно спросил Рудюк.

— А хотя бы потому, что туда можно воткнуть микрофон. Еще лучше эта прихожая будет видна часа через два, когда солнце станет клониться к закату. Если, конечно, хозяин не вернется и не прикроет дверь или занавески не задернет.

— Микрофон? Конечно, можно, — охотно согласился Рудюк. — Средств существует сколько угодно. Можно поймать воробья и выдрессировать его, чтобы он доставил туда микрофон и сам же его воткнул. Только, я так полагаю, дрессура слишком много времени займет. Форточка к тому времени закроется, потому как зима опять придет. Значит, придется использовать таракана, тот в любую щель пролезет. А чего, микрофон-то грамм двадцать от силы весит…

— Витя, нехорошо дерзить старшим, — прервал его Мосейкин. — Надо срочно придумать средство заброски микрофона в форточку.

— Его выстрелить надо, микрофон, — тихо сказал Купцов.

— Браво, Валера! Пятерка, — воскликнул Мосейкин. — А из чего?

— Ясно, из чего, — Купцов кивнул на длинную спортивную сумку. — Только капсулу какую-то соорудить надо.

— Вот ты и соорудишь, — Мосейкин посмотрел на часы. — Двух часов, чтобы смотаться в мастерскую, выточить капсулу и вернуться назад, за глаза хватит. Валер, ты тоже с ним поезжай.

Рудюк и Купцов, прихватив с собой сумку, бесшумно спустились по стальной лестнице на площадку девятого этажа, потом съехали вниз в лифте, сели в «уазик» с надписью по борту «Аварийная» и укатили. Одеты они были соответственно: грязные синие тужурки, мятые брюки, разбитые кроссовки у одного и нечищенные туфли у другого.

Возвратились они через один час и сорок семь минут. Из сумки было извлечено короткое, напоминающее обрез, пневматическое ружье калибра девять миллиметров. Мосейкин переломил ствол ружья и вставил капсулу, на конце которой помещался войлочный фестончик. Потом с громким щелчком сложил ружье.

— Теперь, ребятки, как говорится, с Богом! — он подошел к амбразуре и вскинул ружье, ловя через оптический прицел нужное окно.

Заходящее солнце к тому времени в самом деле заставило сиять интерьер квартиры Вовенко золотисто-розовым светом. Перекрестье прицела поползло вверх по янтарной полированной поверхности стенного шкафа, замедлило свой ход на рулоне, где, как показалось сейчас Мосейкину, просматривались даже отдельные прутики, уперлось в верх дверной притолки. Мосейкин шумно вздохнул, выдохнул и стал очень медленно опускать короткий тупорылый ствол ружья. Когда перекрестье совместилось со скрученной в рулон циновкой, ружье сказало «прунг!»

— Отлично! — сказал Рудюк, поглядев в бинокль. — Торчит, как миленький. Только бы хозяин не вздумал теперь эту занавеску вешать.

— Микрофон в его квартиру забросили несколько дней назад. Аппаратура пишет все подряд. Однако интересного мало. Правда, кое-какие действующие лица добавились. Желательно их проверить, Виталий Дмитриевич. Ковригин вынул из-за переплета записной книжки квадратик толстой мелованной бумаги, покрытой бисером букв и цифр.

— Ты в своем амплуа скромника, — покачал головой Виталий Дмитриевич. — Да тут этих «действующих лиц» десятка два.

— Двадцать три человека. Причем, я их в порядке важности расположил — то есть, как мне кажется.

Рация Мосейкина запищала.

— Гена, — послышался голос Ковригина, — у вас там шум какой-то, похоже? Сигнал тревоги на их КП поступил.

— Да уж куда больше шума! Тут к воротам только что подъехали «Жигули», ну да, те вишневые. Из машины вывалились четверо крепких парней, перемахнули через ворота и скрылись во дворе.

— Вовенко сейчас там?

— В том-то и дело! Подъехал буквально перед ними. Едва-едва ворота успели закрыться.

— Н-да… Кто бы это мог быть? Номера на «Жигулях» какие?

— Вроде бы «частники».

— Ждите. Сейчас к Вовенко должна подмога подоспеть.

— А мы?..

— А что вы? Невелика потеря, если они Вовенко и шлепнут. А вот вам рисковать, тем более в непонятной ситуации, совершенно ни к чему.

Тут из усадьбы послышался пистолетный выстрел. Потом почти сразу второй.

— Мне показалось? — спросил Мосейкин у Рудюка?

— Нет, вроде вправду палят.

— Ну, дела! Средь бела дня. Палермо, да и только.

— Да вроде уже и официально признали, что наша мафия — самая «крутая» в мире.

— Ты думаешь, что визитеры — это рэкетиры?

— Очень даже может быть. Видел, как шустро они ворота преодолели. Выучка чувствуется.

— Тогда… Стоп, внимание! Машина идет.

— Быстро. Четыре минуты всего прошло. Где же они размещаются?

«Волга» светло-серого цвета, не сбавляя скорости, промчалась мимо дачи Вовенко.

— Не то.

— Следующий — мотоциклист. Явно не к ним в гости.

— Ага, а вот «Жук» тарахтит. Этот тоже мимо.

И тут произошло то, чего ни Мосейкин, ни Рудюк не ожидали. «Жук» съехал на обочину, дверца кузова открылась, один за другим оттуда выпрыгнули пять человек. Они были одеты разношерстно и неброско: двое даже в штормовках с нашивками строительной организации на рукавах.

— Елки-палки! — сказал Рудюк. — Ни фига не понимаю.

— Одно из трех, — начал было Мосейкин. — Нет, два варианта сразу отпали. Ребята потрясающе организованы. — В самом деле, двое из приехавших сразу побежали вдоль забора в противоположные стороны, а трое устремились к воротам, створки которых немедленно разъехались в стороны. Они вошли, мужчина, входивший последним, огляделся по сторонам, потом ворота закрылись.

Мосейкин присвистнул.

— Охрана у этого Вовенко — что у дона Корлеоне. Только не поздно ли они приехали, а? Ладно, подождем, поглядим, что дальше будет.

Ждать им пришлось недолго, не больше десяти минут. Ворота раскрылись, вышел высокий мужчина в светлом плаще. Раньше Мосейкин и Рудюк его не видели. Мужчина посмотрел по сторонам, пошел к вишневым «Жигулям», вынул что-то из кармана.

— Снимай! — сказал Мосейкин, почему-то свистящим шепотом, словно боясь, что его услышит мужчина в светлом плаще, находившийся на удалении в пятьдесят метров. Рудюк поднял камеру.

Мужчина в светлом плаще открыл дверцу автомобиля, сел в него, «Жигули» вкатилась в ворота, которые так и остались открытыми. Рудюку и Мосейкину стал виден «Понтиак» Вовенко во дворе. Потом один из «строителей» трусцой выбежал за ворота, сел в «Жука» и загнал машину тоже во двор. Теперь створки ворот задвинулись.

— Ну, брат, сдается мне, что когда этот стальной занавес раздвинется, тех четверых, что прикатили на «Жигулях», мы уже не увидим, — сказал Мосейкин.

— Похоже, — согласился Рудюк. На этот раз ворота раскрылись быстро — всего минуты две прошло. Первым пятился «Жук», он быстро достиг дороги, развернулся и покатил в сторону поселка Рудник. Вишневые «Жигули», в которых теперь сидело только двое, рванули следом.

— Куда они могут ехать? — Мосейкин просто размышлял вслух. — Очень может быть, что, не доезжая до железного переезда, свернут налево, а там дорога через лесопосадку в поле, на Алексеевку.

Обе машины действительно свернули у железного переезда влево, направившись по разбитому асфальтовому шоссе, усаженному с обеих сторон старыми тополями. Потом асфальт закончился, сменившись еще более разбитой и неровной мощенкой. Проехав километров пять-шесть, автомобили свернули с дороги на Алексеевку, пробираясь по заросшей травой колее. Небольшой лесок, окаймлявший балочку, выглядел островком среди тянувшегося до самого горизонта поля.

«Жигули» въехали на пригорок перед балкой, водитель и сидевший рядом с ним мужчина вышли, открыли задние дверцы. Водитель сдернул истертую ковровую дорожку, что-то прикрывавшую. Между задним сиденьем и передним лежало тело. Водитель подхватил труп под мышки, потащил. Его напарник приподнял ноги убитого, подтолкнул.

— Постой, — сказал он. — Не тем занимаемся. Давай через спинку перекантуем.

Убитый был молодым человеком лет тридцати, светловолосый, круглолицый. Его светло-желтая майка под джинсовой курткой намокла от крови, прилипла к животу, светло-голубые джинсы сверху тоже были потемневшими и влажными. Перевалив труп через спинку сиденья, они подошли к багажнику. Ключ прокрутился в замке, крышка пошла вверх, открывая взору еще одно неподвижное тело. Кожаная черная куртка, спортивные брюки, высокие кроссовки. Этот был совсем молодым — лет восемнадцати-двадцати. Впрочем, сейчас о возрасте свидетельствовали только матовые, без морщин щеки. Большая часть лица юноши была залита кровью, пуля вошла чуть пониже переносицы.

Когда второе тело тоже втиснули на переднее сиденье, в салон автомобиля вылили почти полную канистру бензина. Затем водитель и его напарник столкнули автомобиль вниз по склону балки. Он замер, немного въехав на противоположный склон, потом опять скатился вниз и качнувшись на рессорах, остановился.

Один из исполнителей жуткого ритуала спустился следом за «Жигулями», аккуратно выливая бензин из канистры. Дойдя до передней дверцы, стекло которого было опущено, он плеснул на корпус машины, на капот, а остаток вылил в салон. Выбравшись из балочки, пробежал к «Жуку», стоявшему чуть поодаль, передал канистру в распахнувшуюся дверцу, потом вернулся к напарнику и сказал:

— Давай!

Тот присел, чиркнул зажигалкой, пламя резко побежало вниз по склону.

На следующее утро дворничиха одного из домов в центре города обнаружила возле двери, за которой размещался мусоросборный контейнер, двух молодых людей. Один сидел под самой дверью, другой стоял рядом, прислонившись к грязной стене. Модно одетые парни, с современными прическами, и с одинаково тупыми, остановившимися взглядами остекленевших глаз. Дворничиха сразу квалифицировала их как наркоманов, поэтому даже не пыталась устранить непрошеных гостей собственными силами. Дежурный с ближайшего пункта охраны порядка явился минут через двадцать. Вообще-то он очень надеялся, что наркоманы сами уберутся еще до его прихода, но такого не случилось. Тот, что сидел на корточках, теперь завалился набок и полулежал у двери, а его товарищ — дворничиха готова была в этом поклясться — оставался у стены в той же позе, что и полчаса назад.

Милиционер опасливо подошел к стоявшему. Держась на расстоянии вытянутой руки от странного человека, он толкнул его в плечо. Наркоман пошатнулся, но не упал, выставив, хотя и с некоторым опозданием, ногу для опоры. Голова его очень медленно повернулась, и в милиционера уперся ничего не выражающий взгляд.

— Во, блин, до какой степени обсадились, — покачал головой милиционер. — Что же мне с ними делать?

— Как что? — сварливо откликнулась дворничиха. — Забрать отсюда. Мне работать надо.

Наркоманов убрали, доставили в ближайший медвытрезвитель. Фельдшер вытрезвителя понюхал их, приподнял веки, констатировал наркотическое опьянение и посоветовал привязать к койкам, не умея предсказать дальнейшее поведение клиентов. Поведение было самым естественным, и скоро постельное белье и матрацы пришли в негодность. Вечером того же дня дежурный по вытрезвителю звонил в райотдел.

— Они дряни какой-то напились или нанюхались! Мозги расплавились, совсем из строя вышли! Тут, между прочим, вытрезвитель, а не дурдом! Нет, я не знаю… А куда мне звонить? — кричал он в трубку.

Дежурный недаром упоминал о дурдоме. Не прошло и двух дней, как неизвестных направили в дом инвалидов, единственный в области. А еще через несколько дней, их портреты предъявили гражданам для опознания в вечерней передаче областного телевидения.

В машине рядом с Виталием Дмитриевичем сидел человек с погонами подполковника милиции, и Виталий Дмитриевич убедительно просил его:

— Ваня, надо срочно выяснить, вводили им в организм какую химию или нет. Скорее всего, ответ будет отрицательным. А это предполагает только две причины: либо вводимые препараты достаточно совершенны — в этом случае какой угодно анализ уже через сутки дает нулевой результат — либо воздействие было не медикаментозным.

— Что же за воздействие такое? — вскинул «Ванюша» тяжелый квадратный подбородок. — По голове чем ударили?

— Именно, — Виталий Дмитриевич сдержал улыбку. — Ударили. Только, Ваня, я тебя очень прошу — сделай так, чтобы поменьше народу знало, а? И — молчок, для кого это.

Результат, как и предполагал Виталий Дмитриевич, оказался нулевым. Двое, портреты которых демонстрировались по телевидению для опознания, оказались студентами местного института физкультуры, в свободное время промышлявшими рэкетом. Сгоревшие в вишневых «Жигулях» — кооператор, которому машина принадлежала, и фарцовщик — тоже были из четверки, совершившей налет на особняк Вовенко. Умело сделанная подсказка сразу повернуло следствие в нужное направление. Несколько жертв вымогателей подтвердили, что видели этих четверых вместе.

— Вот, Коля, прав ты оказался, поставив Олега Федоровича на первое место в списке из двадцати трех. Виталий Дмитриевич положил на стол фотографию.

— Серьезный дядя, — покачал головой Ковригин.

— Серьезный, — подтвердил Виталий Дмитриевич. — Бывший мастер спорта по классической борьбе, кстати. Но этот самый Олег Федорович Папулов по спортивной стезе не пошел. Пошел по комсомольской. Потом почему-то стал начальником захудалой строительной конторы. Пути номенклатуры неисповедимы. Наверное, так надо было начинать хозяйственную деятельность. Через два года Папулов сел в кресло директора швейной фабрики. Вот тут-то он уж развернулся — наворовано было два с лишним миллиона, по тем временам цифра внушительная. Дело даже открыли, но Папулов почему-то проходил по нему как свидетель. Дело кончилось ничем, а Папулов всплыл в промышленном отделе обкома партии. И уже оттуда десантировался в бизнес. Есть такая итальянская фирма «Олтре». Название это — вообще-то аббревиатура, но само слово означает «сверх, свыше», а еще «по ту сторону». Последнее значение ей, пожалуй, больше всего подходит. Раньше фирма сотрудничала со странами третьего мира, процентов девяносто вероятности, что выступала в качестве посредника при продаже оружия. А когда у нас стало все разрешено, Папулов создал с ней совместное предприятие. Начал вроде бы с мелочевки — перепихнул за кордон больше миллиона ложек и мисок. Ложки и миски буржуи покупали не для использования по назначению — у них даже в тюрьмах получше посуда используется. Данные изделия покупались потому, что сделаны они из алюминия. Это года два назад было, а теперь Папулов такими пустяками не занимается. У него сейчас оборот в сотни миллионов.

Ковригин опять взглянул на фото. Тяжелый подбородок, густые, сросшиеся на переносице брови, короткая стрижка.

— Но это еще не весь список достоинств и деяний господина Папулова. Кстати, он ненамного тебя старше — ему тридцать шесть всего. Да-да, просто он так выглядит. Итак, насчет достоинств — он лидер социал-демократической партии. Слыхал про такую?

— Слыхать-то слыхал, да что толку. Их, партий, сейчас развелось, что эстрадных ансамблей, — пожал плечами Ковригин.

— Это так, только ведь неизвестно еще, как события дальше развиваться будут. История — дама своенравная, Коля. Теперь слушай самую важную информацию. Чуть больше года назад, а именно в марте прошлого, погиб депутат республиканского Верховного Совета Шостак.

— Да, я помню. Автомобильная авария.

— Авария аварии рознь. Если это и было подстроено, то будь уверен — комар носа не подточит. Расследовали из республиканской прокуратуры, потому что оппозиция в Верховном Совете большой шум подняла: политическое убийство и ничего более. А у нас, естественно, расследовали люди из отдела Кравченко. Так вот: смерть Шостака наступила от удара грудью о руль. Скорость была приличная, машину почему-то вынесло на обочину, хотя до поворота метров сто оставалось. Никаких следов торможения. Только один столбик ограждения слегка задет. Автомобиль не то что не «вписался» в поворот, а ехал прямо, пролетел над склоном и врезался в дерево. Капот буквально в гармошку сложился. Но если бы даже дерево не оказалось на пути, у Шостака шансов уцелеть — один из ста. Очень крутой там склон.

— Так могло случиться, если начисто отрубили тормоза, — сказал Ковригин.

— А вот как раз и нет. В полном порядке тормоза оказались.

— Тогда можно предположить, что он заснул.

— Предположить можно, только его жена утверждала, что спал Шостак в последнюю ночь нормально, утром пил кофе. Да и время, когда авария случилась, ранним назвать трудно — около половины восьмого.

— Плохо стало? — не совсем уверенно, словно ожидая подсказки, произнес Ковригин.

— Очень даже может быть, Коля, — Виталий Дмитриевич прикрыл глаза и стал массировать веки большим и указательным пальцем.

— Очень даже может быть. Но… Ни обмороков, ни приступов у Шостака не случалось — опять же со слов жены и близких знакомых.

— Анализы, естественно, тоже в полном порядке?

— Да, представь себе, в полном порядке. Ни алкоголя в крови, ни наркотиков.

— Трудная задачка…

— В самый раз для тебя задачка, Коля. По теме, что называется.

— Так уж и по теме, — Ковригин помотал головой и невесело усмехнулся.

— Дело в том, — пыхнул Виталий Дмитриевич папиросным дымом, — что наличие устойчивых связей Вовенко с Папуловым, если поставить эту связь в систему уравнений с несколькими неизвестными, позволяет определить неизвестные. В том числе некоторые обстоятельства гибели Шостака, доселе неизвестные и загадочные. Но пока это все только мои умозаключения. И все же… У Папулова с самого начала карьеры должна была иметься «лапа», не так ли?

— Конечно, — кивнул Ковригин. — Иначе чем объяснить столь стремительное продвижение.

— И как бы он из «двухмиллионного» дела вывернулся? Тогда ведь Андропов был. Итак, «лапу» я проследил. Наверное, в данном случае вероятность ошибки невелика. Это Линник.

— Ух ты!

— Вот, Николай Борисович. «Смычка» со службами, которые он курирует, у Линника всегда была тесной. Что наше начальство, что МВД от своего высшего руководства достаточно далеко находилось, а Петр Григорьевич вот он, рядом. Это лет сорок назад «органы» могли от Линника рожки да ножки оставить, а с некоторых пор партия имела власть практически неограниченную.

— То есть, вы полагаете, что инициатива по устранению Шостака могла исходить как от Папулова, так и от его покровителя Линника.

— Или от обоих одновременно, — удовлетворенно констатировал Виталий Дмитриевич.

— Да-а, протянул Ковригин, — а уж какие у Папулова «крутые» исполнители, я имел возможность убедиться. Кстати, одного из «боевиков», что тогда рэкетиров в доме Вовенко устраняли, ребята опознали — бывший спецназовец.

— Вот, Коля, расследовать все обстоятельства гибели Шостака — задачка по теме. Свяжись с майором Шрамченко из прокуратуры, я тебе все координаты его дам, возьмешь у него материалы дела, внимательно изучишь. Может, какая неординарная мысль у тебя и возникнет.

— Виталий Дмитриевич, — осторожно сказал Ковригин, — а ведь Шрамченко дело должен брать из архива. А вдруг «засветится», ведь дело наверняка «на контроле» было.

— Не «засветится». По той причине, что у Шрамченко копия с самого начала неучтенная была. Значит, так: позвонишь завтра Шрамченко, скажешь, что ты от Фомина, у которого он кое-что брал…

Шрамченко назначил встречу в сквере у кинотеатра «Буратино» — недалеко от места своей работы. Майор прокуратуры был одет в свитер, вполне модерные брюки и туфли. И по возрасту он был не старше Ковригина, некоторая полнота лет не прибавляла, наоборот, делала похожим на серьезного отличника-пятиклассника. Ковригин не удивился, что майор так уверенно подошел к нему: очевидно, тот получил точное описание. Но на всякий случай Ковригин, поздоровавшись, сказал:

— Это я вам звонил.

— Да-да, — кивнул Шрамченко. — Как там Фомин?

— Нормально, — лучшего ответа Ковригин придумать не мог.

— Ну, хорошо. Вы меня извините, бежать надо. Вот, — он передал сумку.

Вернувшись домой, Ковригин сумку открыл и, к своему удивлению, обнаружил там ласты, маску и ружье для подводной охоты.

— Хорошо еще, что акваланг сюда не сунул, конспиратор, — пробормотал он. Впрочем, на дне было то, ради чего устраивалась встреча — толстая ледериновая папка. Папка содержала материалы расследования гибели Шостака. Это были ксерокопии документов, а также фотографии — очевидно, дополнительные экземпляры.

Ковригин занимался папкой до вечера, потом наскоро поужинал и опять сел за стол, все время представляя ехидно прищуренные глаза Виталия Дмитриевича. «Неужели у него есть разгадка? Зачем же тогда он заставил меня заниматься этим делом?» Часа в два ночи он лег, немного беспокоясь по тому поводу, что к восьми утра надо в мастерскую.

Проснувшись, он поглядел на часы: всего-навсего половина восьмого, значит, спал он всего ничего, надо позвонить Мосейкину и еще чуток поваляться. Но вместо этого зачем-то пошел на кухню и зажег огонь под чайником, хотя о чае вообще-то не думал. Что-то не давало ему покоя, словно маленький камешек в ботинке. Конечно, надо позвонить Мосейкину, тот уже в мастерской.

— Гена, я буду часа через два, — коротко бросил Ковригин после приветствия, положил трубку и застыл вдруг. Потом сорвался с места, раскрыл папку, начал лихорадочно листать, нашел фотографию, всмотрелся в нее.

— Неужели все дело именно в этом? — пробормотал Ковригин.

Потом он оделся, вызвонил Шрамченко — чувствовалось, что тот удивлен — назначил ему встречу.

— Слушай, Витя — давай, кстати, на «ты», если не возражаешь — я вот о чем хочу спросить: почему никто не обратил внимания на оборванный подголовник на кресле водителя?

— Н-не знаю, — я вообще-то подзабыл уже обстоятельства дела. Времени вон сколько прошло. У нас скучать не приходится, особенно в нынешние времена. А он и в самом деле оторван?

— В том-то и дело.

— Хм, это объяснимо наверное, — Шрамченко выпятил нижнюю губу. — От удара…

— Удара чем?

— Головой, естественно, — Шрамченко ответил машинально, словно о чем-то другом раздумывая.

— Череп цел, а обшивка порвалась?

— Но ведь шейные позвонки…

— Да, но ты представляешь, какой силы нужен прямой удар, чтобы разорвать обшивку?

— А ведь и правда, — согласился Шрамченко. — Это если бы удар был по касательной… Хотя, кто ж его знает, Шостака, какие действия у него были перед тем, как он в дерева врезался?

— Ладно, пойдем дальше. В тех «Жигулях», что остановились у места аварии, два человека было — водитель и пассажир?

— Да, двое.

— Они, стало быть, первыми заметили, что автомобиль Шостака не «вписался» в поворот и съехали с дороги?

— Ну да, ведь это в деле все есть.

— И они попытались оказать Шостаку помощь, спустившись вниз по склону?

— Правильно, но двери заклинило.

— Угу. А как скоро следующая машина подъехала, — то есть, еще одна машина, кроме этой? Минуты через две-три — это со слов кандидатов в спасатели?

— Да, так получается. — Шрамченко не понимал, что хочет «раскопать» Ковригин. Если у него есть предположение, что Шостака аккуратно «сковырнули» с шоссе, то в таком случае на боковой поверхности машины какие-никакие царапины бы остались. А ведь ни царапин, ни вмятин сбоку и сзади не было, только передок «всмятку».

— Ты можешь — только осторожно, конечно — вызвать еще раз того свидетеля, что подъехал вторым?

Мосейкин положил перед Рудюком фото.

— Витя, у меня склероз, кажется. Глядел я на это фото, глядел и все вспоминал: где я его мог видеть? А вот ты сразу, наверное, скажешь.

— Ну-ка… — Рудюк наклонился, охватив прямоугольник фотографии пальцами, словно боясь, что она упорхнет. — Погоди, погоди! Да ведь это — водитель «Жука». Того, что подоспел тогда на помощь Вовенко.

— Да, Витя, склероз у меня, точно. Но для справки: водитель этот — бывший автогонщик. Видишь, кого Папулов в свою команду набирает. Так вот, именно он был за рулем той машины, что подоспела первой к месту гибели депутата Шостака.

— Зловещее совладение, честно говоря, — покачал головой Рудюк.

— Совпадений тут — только за голову успевай хвататься. Вот этот бывший гонщик ныне является водителем малого предприятия «Руно», учредитель которого — фирма Папулова.

Бывший автогонщик Григорий Черняк бегал по утрам, причем очень рано — в половине шестого. Черняк маршрут никогда не менял: от своего дома через небольшую рощу, потом по берегу пруда до насыпи. Иногда, при соответствующем настроении, взбегал на насыпь. И всегда возвращался в рощу на полянку, где разминался: делал растяжки, вращения, имитировал удары руками и ногами.

В этот раз Черник тоже вернулся туда, замедлил бег, потом пошел шагом по кругу, делая махи руками. Затем остановился и стал делать наклоны, доставая носки кроссовок сначала кончиками пальцев, потом вторыми суставами, потом костяшками и наконец попытался коснуться кроссовок ладонями. На этот раз попытка удалась, это означало, что он в хорошей форме, что мышцы и суставы не забиты всякой ерундой.

Черняк выпрямился и вдруг почувствовал, как в правую ягодицу что-то резко и довольно болезненно кольнуло. Потянул или порвал мышцу? Приступ невралгии? От того места, где кольнуло, расползлось тепло и ноющая, чуть дергающая боль. Черняк машинально ощупал мышцу, пальцы его наткнулись на кончик какого-то металлического стерженька. Дрожь прошла по спине, взбираясь все выше, словно ища выход через поры кожи на голове. Опасность? Опасность! Черняк резко обернулся, вглядываясь в чернеющие кусты и пытался рассмотреть там источник тревоги и страха, вдруг охвативших его. Он пожалел, что не захватил с собой пистолет. Черняк никогда не брал с собой оружия, ему почему-то даже в голову не приходило, что с ним что-то может случиться так близко от дома. А сейчас надо вырвать металлическую занозу. Он поднял край куртки, сунул руку под брюки, пальцы сразу нащупали влажное липкое пятно. И заноза — вот она. Черняк сжал стерженек пальцами и дернул. Боли он почти не почувствовал, но наступила слабость, в ушах зашумело, все поплыло…

… Очнулся Черняк от того, что кто-то похлопал его по щеке. Голос, незнакомый, издалека:

— Как ваше имя и отчество?

— Григории Маркович.

— Расскажите, где вы живете.

Провал. Голос почему-то звучит недовольно. Он что-то не так сказал?

— На какой машине вы ездили?

— …

— Где вы стояли? Кто проезжал мимо? Кто вас видел? Он проваливался во что-то мягкое, теплое, обволакивающее. Но голос был беспощаден, он вытаскивал его, терзал. Надо было говорить, говорить, чтобы голос наконец оставил его в покое, чтобы наступило блаженное полузабытье…

… В какой уже раз он пришел в себя? Или это опять приснилось ему? Майские вечера были еще прохладны, Черняк задрожал. Где он?! Пощупал рукой — холодная трава в росе. Голова раскалывалась, во рту было сухо. Черняк уперся руками в землю и попытался приподняться. Перед глазами все поплыло, затошнило. Он был пьян накануне? Постанывая и кряхтя Черняк выпрямился. Звезды в небе, в пруду отражены огни многоэтажек. Ага, вот где он! Который теперь час? Часы на руке были, но он не мог рассмотреть положение стрелок.

Черняк побрел по тропинке вверх. Выйдя на свет, рассмотрел стрелки на циферблате — половина одиннадцатого! Значит, ночь. Что за кошмар?! Он стал хлестать себя по щекам. Боль была настоящей, ощутимой. Но ведь его не ограбили, не избили, одежда и обувь на нем, дорогие часы тоже, ключи… Ключи от квартиры, от гаража.

Поднявшись на свой этаж, Черняк отпер дверь, включил свет в прихожей. И тут зазвонил телефон.

— Где ты болтаешься?! — загрохотало в трубке. — Тебя обыскались, звонили повсюду. Шеф несколько раз спрашивал.

— Я… Побегать утром вышел, — голос был сиплым, натужным.

— Что значит — утром? Сейчас времени сколько, ты знаешь?

— Знаю…

— Да ты нажрался, падла, что ли?!

— Нет, — с усилием выдавил Черняк, начиная подозревать, что с ним случилось нечто похуже…

— Вот, значит, как оно было, — Виталий Дмитриевич покачал головой.

— Вы что же — с самого начала предполагали все это? — спросил Ковригин.

— Куда там! О том, что Шостака убили, я догадывался процентов, может на шестьдесят, то есть немного больше чем наполовину уверен был. Но вот, что механизм устранения таким оказался… Это просто фантастикой отдает.

— Да, дистанционно включился излучатель, вмонтированной в подголовник. Шостак был оглушен, надо думать. Машина, которую вел Черняк, шла чуть поодаль. Когда автомобиль Шостака подъезжал к повороту, поступил радиосигнал, заставивший включить излучатель. И мозг Шостака отключился на несколько секунд. Черняк достаточно подробно рассказал о действиях напарника, что позволяет установить именно такой механизм убийства.

— А напарник-то, Саричев, исчез, — вздохнул Виталий Дмитриевич. — Что ж, реагируют они адекватно. Считать, что не могут отличить налет рэкетиров-дилетантов от спланированной акции похищения, с последующим допросом при помощи «химии», значит попросту их недооценивать. Но и переоценивать не следует. Они — непрофессионалы. И пока не прибегли к услугам профессионалов, надо взять Вовенко, поговорить с ним.

Широкоплечий мужчина в темной свободной куртке вышел из подъезда, огляделся. Потом сделал едва заметный жест, и Вовенко выбрался из автомобиля. Он юркнул — иначе подобную манеру передвижения назвать нельзя было — мимо телохранителя в подъезд. Телохранитель прошел следом, но вскоре опять появился на улице.

— Внимание! Сейчас должен поступить сигнал, — сказал Мосейкин.

Телохранитель наклонился к открытому окну автомобиля, мужчина, сидевший там на заднем сидении, что-то держал в руке.

— У них обычная рация типа милицейской. Наверное, Вовенко им сообщил, что в его квартире все в порядке, и теперь они могут ехать.

Автомобиль, словно услышав слова Мосейкина, сорвался с места, достиг перекрестка и свернул за угол.

За несколько дней до этого на стальную, оклеенную «под дерево» дверную раму, была прилеплена небольшая, размером с почтовую марку пластинка. Ее прилепили на самом верху, под бетонным перекрытием. Толщина пластинки вместе с наклеенной на нее пленкой с рисунком (тоже «под дерево») составляла не более двух миллиметров. Рудюк, прикреплявший пластинку, снял ее на следующий день. Пластинка хранила запись сигнала, отпиравшего электронный замок. Сигнал «срисовали» и изготовили «ключ», т. е. устройство, этот сигнал воспроизводившее и работающее от батарейки для электронных часов.

«Ключ» немедленно опробовал все тот же Рудюк. Стальная дверь на удивление легко открылась, но оказалась не единственной — за ней была полированная деревянная, отпиравшаяся обычным ключом.

А сейчас Мосейкин, включил прослушивание квартиры. Сначала микрофон уловил два-три щелчка — это Вовенко отпирал ключом деревянную дверь. Потом послышалось смачное «пых» — это закрылась дверь стальная, плотно пригнанная к проему. Затем опять щелчок — захлопнулась деревянная дверь. Приглушенные шаги, шорохи. Видеть Вовенко наблюдавшие не могли — после нападения на свой загородный дом, Вовенко в городской квартире постоянно держал окна зашторенными. Предстояло ожидание. У приемника остался Рудюк. Мосейкин и Купцов спустились к «уазику», сели в него и укатили. Они должны были вернуться, когда совсем стемнеет, привезти с собой Ковригина.

Когда стемнело, вернулся «уазик», Рудюк узнал звук его мотора. Ковригин, Мосейкин и Купцов минут через пять беззвучно возникли на чердаке.

Свет в спальне Вовенко погас не раньше, чем еще через час.

— Не храпит? — шутливо спросил Ковригин.

— Пока вроде рано, — тихо отозвался Рудюк. — А самое хреновое, если у него бессонница.

Подождали еще с полчаса.

— Пора, — сказал Ковригин. — Не забывайте только ничего. Не исключено, что завтра здесь кто-то появится. В подъезде дома Вовенко было тихо, только в подвале журчала вода — где-то сорвало заглушку или сильно подтекал кран. Они поднимались без лифта, с интервалом в два-три шага. Рудюк шел первым. Дойдя до двери квартиры Вовенко, он вынул из кармана плоскую пластинку и приставил ее торцом к притолоке, чуть ниже уровня ручки двери. Почти одновременно он потянул за ручку. Плавно, без скрипа стальная махина поплыла, скользя на массивных, хорошо смазанных навесах.

Рудюк молниеносно сорвал сумку с плеча и извлек из нее связку отмычек. Воткнув первую отмычку в замочную скважину деревянной полированной двери, он рукой указал на лампу, освещавшую лестничную клетку. Купцов быстро вывинтил винты, крепящие плафон, крутнул лампу, площадка погрузилась в полутьму. Чувствуя, как у него мокреет спина и пробегают по затылку мурашки, Рудюк лихорадочно менял отмычки. Прошло не менее двух минут, пока замок удалось открыть.

— Все в стороны! — шепотом приказал Ковригин, вынимая из под пояса «Глок» — австрийский револьвер с коротким стволом, очень смахивающий на игрушечный, но стреляющий пулями калибра десять миллиметров.

Рудюк присел на корточки и толкнул полированную дверь. Оказавшись в квартире, он на полусогнутых ногах быстро шмыгнул в сторону, в проход из прихожей на кухню. В квартире царила тишина. Следующим в дверной проем нырнул Ковригин. Он сразу бросился к двери спальни… и почувствовал присутствие человека. Скорее интуитивно, или каким-то рудиментарным инстинктом определив положение невидимого врага, Ковригин сделал шаг в сторону, прижимаясь спиной к стене, а правой рукой схватил за шею человека-невидимку. Раскручивая его плавно со всем нарастающим усилием, словно метая диск, Ковригин сделал шаг к противоположной стене. Пришельцу из темноты пришлось с глухим стоном врезаться в стену верхней частью тела и по стене сползти вниз.

…Вовенко с трудом разлепил веки и поглядел на часы, стоявшие на столике. Без четверти пять. Уже совсем светло, как и положено летом. Голова болела. Это от того, что его ударили головой о стену? Запекшаяся кровь в ноздре и на верхней губе. Да, его слегка зашибли, но главное было потом. Он ведь специалист, обманываться не может — потом был пентотал натрия. Эликсир откровенности.

Значит, это тоже были профессионалы? Не надо торопиться, лучше все разложить, рассортировать… Итак, электронный замок на входной двери. Можно предположить, что кто-то из разработчиков схемы или непосредственных изготовителей решил разбогатеть — вроде того кретина Зубова, продавшего генератор обычным грабителям. «Прокол» тогда получился досадный, тем более что «гастролеры» исчезли, словно в воздухе растворились. Но случай не смертельный. Если они где-то нарвутся, и генератор всплывет, след все равно обрывается на Зубове, которого уже нет…

Он им много чего рассказал, он им практически все рассказал, что знал. И про клинику Ребковца, где опыты с психами проделывал, и про лабораторию в институте Панкова, и даже про шофера Сысоева, чем-то не угодившего своему шефу, оказавшемуся близким другом Папулова. Папулов сам во многом виноват: нельзя пользоваться такими средствами по любому поводу и при каждом удобном случае.

Так что же теперь делать? Рассказать Папулову, и пусть он, используя свои связи, блокирует дальнейшие действия этих ночных посетителей. А вдруг Папулов захочет убрать самого главного свидетеля — его, Вовенко? Да-да, заблуждаться не стоит, он — только шестеренка в механизме, управляемом Папуловым.

Черт побери, почему ученые всегда оказываются в роли слуг, «подхватчиков»? Что он сам получил в результате? Виллу, которая в этой стране нуждается в усиленной охране, «иномарку», которую тоже в любой момент могут поджечь, угнать, взорвать? Он же на привязи, на поводке, да и поводок не слишком длинный — сколько раз срывался его выезд за границу. Всякая шушера, спекулянты — если называть вещи своими именами — шастают туда и обратно чуть ли не каждую неделю. Да, у него есть валютный счет в банке, но когда он сможет добраться до того банка, вот главный вопрос. Тупичок, тупичок, Владимир Александрович. Ты считал, что управляешь Папуловым, поскольку дал в его руки такое оружие, поскольку многое организовал для него, а на поверку оказывается, что от тебя утаивают информацию. Что случилось с Черняком, где он? Зубов, Додонов, Сысоев — их устранили с твоей помощью, а кто знает, с чьей помощью уберут тебя и когда это случится? Нет, ни в коем случае нельзя признаваться. Ничего не произошло.

Ковригин вставил кассету, видеомагнитофон тихо щелкнул, «съев» ее, на экране появилась изгородь — бетонные столбы и сетка, сверху дополнительно протянута колючая проволока. Потом по экрану поехала черная «Волга». Она немного задержалась перед воротами, задняя правая дверь открылась, выскочил высокий мужчина, услужливо распахнул переднюю дверь, камера «взяла» крупным планом Папулова.

— Видишь, как расшаркивается перед шефом, — сказал Рудюк. — Это некий Марков. Занимался самбо и каратэ. Больше прославился как организатор, спортсмен не выше среднего. Потом промышлял куплей-продажей аудио- и видеоаппаратуры. Нашел большого босса Папулова. Насколько я понимаю, у него он исполняет обязанности начальника охраны. Учитывая физподготовку и габариты большого босса, это вроде бы ни к чему. Ну, для Папулова любая роскошь позволительна.

Изображение сменилось, теперь в кадре был особняк, построенный в виде буквы «Г». Более длинное его крыло, одноэтажное, располагалось перпендикулярно дорожке, ведущей к нему от выездных ворот, и прикрывало бассейн во внутреннем дворике. Еще с двух сторон бассейн был прикрыт довольно высоким, аккуратно подстриженным кустарником. Со второго этажа на бассейн смотрела просторная лоджия.

— Да, — бесстрастно прокомментировал увиденное Ковригин, — вкус у босса есть, специфический, правда. Я бы сказал, что особнячок этот выстроен в стиле латиноамериканских диктаторов. Сколько соток у него усадебка эта, Витя?

— На сотки в данном случае мерить не приходится. Я так полагаю, гектар с гаком. Там вон, видишь, теннисный корт. Эти деревца — фруктовые. Молодые, правда, потому что сад недавно разбит.

— А это у него в одноэтажном крыле сауна, что ли?

— Скорее всего. Но сейчас будет главное — интересный посетитель.

Теперь Папулов сидел в лоджии в изящном кресле с легким стальным каркасом. Казалось просто удивительным, что кресло его выдерживает. На Папулове были шорты и светлая майка. Напротив его в таком же модерном кресле располагался мужчина, одетый несмотря на жаркое время года (июнь выдался как никогда), в строгий костюм. Мужчина сидел вполоборота к снимавшей его камере, Папулов — анфас.

— Где у тебя стоп-кадр, Витя? Ага. Серьезный мужик.

У «серьезного мужика» было тяжелое лицо и аккуратная прическа.

— Знакомый тип, — пробормотал Ковригин.

— Еще бы! Щенников, заместитель начальника областного УВД, — весело выдохнул Мосейкин.

— Хорошо-хорошо! А с какого расстояния ты их брал, Витя?

— Метров с восьмидесяти, — ответил за Рудюка Мосейкин.

Камера продолжала фиксировать беседующих долго — минут пять, не меньше. Потом изображение исчезло, пошла светлая рябь. Мосейкин и Рудюк молчали, загадочно улыбаясь.

— Я вас насквозь вижу, джентльмены, — наконец, произнес Ковригин. — Сюрприз подготовили?

— Ничего от тебя не скроешь, начальник! — притворно засокрушался Мосейкин. — Ладно, вот запись их беседы. Он передал Ковригину листок с машинописным текстом.

«Щенников. Значит, двадцать второго июня?

Папулов. Да, в субботу. Два контейнера. Получатель первого — фирма в Стамбуле. Морем ближе всего.

Щенников. Да, по морю здесь рядом, считай. У тебя вот тоже — кусочек моря. Вода как получилась такой голубой? Папулов. Ерунда, морская соль. Это, понимаешь ли, запасные части. Выключатели, контакты.

Щенников. Понимаю, что контакты. И догадываюсь, что они серебросодержащие. Так что ты мне тюльку не трави.

Папулов. Никто ничего не травит. Этого добра на свалках — бери не хочу. А они за него валютой расплачиваются, как известно. Продаю я, заметь, по цене раз в пять большей, даже с учетом теперешних тридцати „деревянных“ за один „бак“. Одни налоги, которые я плачу этому государству, стоимость серебра в контактах окупят.

Щенников. Ладно, все путем. На сколько этот контейнер тянет?

Папулов. Тонны на две. Я уже точно не помню. Второй контейнер поменьше. Получатель — Ливийская Джамахирия, Триполи.

Щенников. В нем что?

Папулов. Медицинское оборудование.

Щенников. Чье производство?

Папулов. Мое собственное, есть у меня… (Конец съемки).»

— Впечатляет, — Ковригин отложил листок в сторону. Двадцать второе июня через шесть дней.

— Абсолютно точно, — подтвердил Мосейкин. — видеозапись сделана вчера утром.

— А расшифровка беседы?

— Тоже вчера. Есть у меня хороший знакомый по имени Юра. Почти совсем глухой, но разговаривать выучился прилично. Я имею в виду, что глухота у него врожденная. Так вот он по губам мне этот диалог и воспроизвел.

— Отлично воспроизвел. Да и съемка, что называется, уникальная.

— Чего тут уникального — ведь мы знали, что встреча планируется.

— Все равно повезло.

— Это уж точно, — согласился Мосейкин. — Все это поплывет по морю из нашего порта, я так думаю?

— Ты правильно думаешь, — кивнул Ковригин. — У нас есть время, чтобы проинформировать В. Д., а у него — чтобы принять меры.

Телевизор был черно-белым. С минуту назад закончилась передача. Виталий Дмитриевич сообщил ведущему и телезрителям, какие средства были спасены областной госбезопасностью от расхищения, от вывоза за границу. Называлась сумма несколько десятков миллионов рублей. Ковригин наверняка знал, что цифры взяты с потолка или еще откуда-нибудь, и с действительностью имеют мало общего. Его обескураживало другое — два папуловских контейнера благополучно уплыли, хотя оставалась уйма времени, чтобы помешать этому. Он известил В. Д. сразу же, а уж какими соображениями руководствовался тот… И тут случилось то, что обалдевшему от жары Ковригину сначала показалось галлюцинацией.

Лиля сказала:

— Коль, а я ведь этого человека знаю. Тон ее был странен, но Ковригин не сразу обратил внимание.

— Какого человека? — машинально спросил он, думая о своем.

— Ну, который выступал только что, заместителя этого… Фамилию я все время забываю.

— Вот как?! — на Ковригина словно холодной водой плеснули.

— Да, — Лиля старалась не смотреть на него. — Я тебе не должна была этого говорить. В-общем, это он мне посоветовал тогда обратиться в твою мастерскую.

— Н-да-а… — протянул Ковригин. — Мир, выходит, тесен.

После паузы он пригладил усы, откашлялся и спросил:

— Так что же — и схема была не настоящей?

— Нет, схема была настоящей. Все было настоящим… Понимаешь, брат, оказывается, письмо написал. Ну, туда… Незадолго до того, как он… умер в домике. Он предвидел, что с ним что-то случится. И вот случилось…

— Так ведь случилось зимой, а тебя вызвали когда?

— В середине апреля.

— И ты сразу пришла ко мне?

— Почти сразу. Дня через три. «В конце концов я ему первый предложил эту игру», — Ковригин вспомнил «пончика» — владельца «Ниссана».

— Коль, — продолжала Лиля умоляюще, — но ты не думай…

— Что я не должен думать? «Ладно, мы с ним профессионалы. Но почему она?..»

— Я раньше тебе хотела сказать. Да все думала, что ты сам знаешь. Ты ведь должен был знать, — она была готова расплакаться.

— Должен, должен, — Ковригин улыбнулся. Он просто заставил себя улыбнуться.

Вовенко сделал шаг в сторону, пропуская к газетному киоску какого-то толстяка в обтягивающей огромное пузо рубашке с темными от пота подмышками. Толстяк все-таки коснулся его локтя животом, и Вовенко, отойдя подальше, брезгливо вытер локоть носовым платком.

— Извините, вы не подскажете, здесь где-то поблизости должен быть дом быта, — высокий худой мужчина с усами словно из пустоты материализовался.

— К дому быта?

— Ну да, мне часы в ремонт надо сдать.

— Ах, да. Сядете на троллейбус пятого маршрута…

— Сяду. А вы сегодня в семь часов вечера должны быть дома, Вовенко, — тихо, но четко произнес мужчина.

— Что?!

— Ничего. В своей городской квартире, не в загородном доме. Охрану-то, я гляжу, сняли. И то дело, нельзя все время столько народу отвлекать.

Мужчина говорил тихо, совершенно невпопад жестикулируя, зачем-то показывая рукой вниз по улице. Вовенко вдруг почувствовал, что ему тоже следует говорить потише.

— Кто вы такой? — спросил он.

— Я вам наносил визит. Ночью. С месяц назад, — мужчина продолжал улыбаться, усы его при этом слегка топорщились. — Мы с вами тогда поговорили. Я вас спрашивал, вы мне отвечали. Это очень хорошо, что вы о нашей беседе умолчали. Для вас в первую очередь хорошо. Итак, сегодня в девятнадцать ноль-ноль в вашей квартире за бронированной дверью. Не советую избегать встречи или приглашать какое-то третье лицо, — мужчина лучезарно улыбнулся.

Ковригин взглянул на часы, потом на окна квартиры Вовенко. Не спеша вошел в подъезд, подошел к лифту. Выйдя из лифта и направившись к двери в квартиру Вовенко, он обнаружил ее закрытой. Ковригин сунул руку в сумку, потом, оглянувшись, локтем нажал кнопку звонка, отступил к лифту. Не успел он сосчитать про себя до десяти, как бронированная дверь распахнулась. Одним длинным, пластичным прыжком Ковригин преодолел расстояние до двери, и Вовенко, не успев даже испугаться, с удивлением обнаружил, что входная дверь захлопнулась, деревянная полированная тоже закрыта, а гость стоит рядом с ним в прихожей и держит у его бока револьвер. То, что это был револьвер, Вовенко успел рассмотреть краем глаза — хотя возможность такая представилась всего на долю секунды, так как незнакомец левой рукой развернул его за плечи, поставив впереди себя и с непонятным весельем сказал:

— Если здесь кто-то еще есть, Владимир Александрович, ты умрешь на секунду раньше меня. Шагай вот сюда, налево. Вовенко прошел в комнату. Странное дело, он почти не боялся. Гость окинул комнату взглядом, развернул Вовенко еще раз, так, что тот вроде сам по себе сел на диван.

— Ну, знакомиться мы не будем, Владимир Александрович, — гость держал в правой руке черный револьвер с коротким толстым стволом, а левой рукой быстро двигал кресло к книжному шкафу сзади от себя. — Знакомиться, говорю, не будем, потому как я о тебе знаю довольно много, тебе обо мне знать неинтересно. Кстати, я предлагаю быть на «ты». Нет возражений?

Вовенко пожал плечами.

— В моем положении трудно диктовать условия, — криво улыбнулся он.

— Значит, договорились. Итак, я не обманывал сегодня днем. Я действительно был здесь однажды ночью…

— Кого вы представляете? — перебил его Вовенко.

— Мы ведь договорились перейти на «ты». Представляю я организацию. Какую, не стану уточнять. В этом направлении я вообще не смогу удовлетворить твое любопытство, Владимир Александрович. Жарко сегодня, правда?

— Жарко, — согласился Вовенко.

— Так вот, ты мне дал информацию о Папулове. Я сразу расставлю акценты. Информация записана на магнитофон. Папулов, естественно, твой голос узнает. Называй это шантажом, или как тебе еще заблагорассудится, но я дам Папулову запись для прослушивания, если ты сейчас не расскажешь мне все о ваших разработках психотропного генератора. Для начала мне хотелось бы выслушать нечто вроде лекции. Почти популярной. То есть, узнать, во-первых, на каких явлениях все это базируется?

— На каких явлениях? — Вовенко положил ногу на ногу, охватил колено скрещенными пальцами рук. Ковригину бросились в глаза его тощие плечи.

— Явления такие, — продолжал Вовенко, — что центральная нервная система — проще говоря, мозг — формировалась в геомагнитном поле. Поэтому она реагирует на малейшие изменения этого поля исключительно чутко — вот взять хотя бы «магнитные бури». Низкочастотные пульсации геомагнитного поля приходятся на диапазон от одной десятой герца до ста герц, а самая большая амплитуда этих пульсаций соответствует диапазону от восьми до шестнадцати герц. Человеческий мозг тоже продуцирует электромагнитные колебания, нервная система вообще является своего рода «электромагнитным образованием» в организме, поэтому внешние электромагнитные поля в первую очередь влияют на нее, по принципу «поле на попе». И, конечно, не случайно частота колебаний, продуцируемых центральной нервной системой человека накладывается на низкие частоты магнитного поля Земли, в диапазоне от ноль целых пяти десятых при дельта-ритме до тридцати пяти-сорока при гамма-ритме. Но в то же время любое действие нервной системы есть следствие химических реакций. Моя идея заключалась в том, чтобы поймать зависимость, так сказать, химии и электромагнетизма. Вот, например, при воздействии магнитным полем определенной частоты на мозг в нем увеличивается количество аммиака, а это значит, что усиливаются процессы анаболизма и наступает торможение, сонное состояние. Центр сна, кстати, локализуют в гипоталамусе — есть в мозгу такой отдел — так как он, по многочисленным наблюдениям, наиболее чувствителен к электромагнитному полю. Ну, а при других параметрах внешнего поля можно вызвать подавленное состояние, страх, депрессию…

— Угу, — перебил его Ковригин, кивнув. — Понятно, доходчиво. Меня вот что интересует: в прошлый раз ты упомянул о «детекторе лжи». Его разработки у вас на какой стадии? Это пока еще теория, или устройство такое сделано уже?

— Уже сделано, — Вовенко опять слабо улыбнулся.

Они оба вдруг словно бы со стороны на себя взглянули — милая беседа, любознательный дилетант внимает снисходительно-усталому профессионалу. Правда, у дилетанта на колене лежит револьвер, пуля из которого способна разнести череп профессионала вдребезги.

— Этот «детектор» в одном экземпляре или он уже… растиражирован?

— Сделано несколько образцов.

— Они все в этом городе?

В ответ Вовенко пожал плечами, неопределенно покачал головой. Тогда Ковригин сунул руку в «визитку», достал оттуда небольшой черный цилиндрик.

— В пределах этой квартиры и даже вне ее нас никто не может подслушать, — сказал он.

— Не в этом дело, — Вовенко вытер вспотевший лоб. — Я контролировал только процесс изготовления — если только я контролировал его полностью — а уж распределение без моего вмешательства происходило.

— Тогда ответь мне на совсем конкретный вопрос: в «замке» Папулова, который он в Григорьево поставил, это устройство есть сейчас?

— Скорее да, чем нет.

— Хм, тяжело с тобой беседовать. Улица Бородина, трехэтажный особняк с зелеными башенками, в котором ваш офис — там есть?

— Там нет.

— Но где-то же еще есть?!

— Есть в лаборатории НИИГР.

— Слава Богу, разродились. В самом здании института?

— Улица Тургенева, семь, цокольный этаж.

Эту квартиру Папулов купил для своей подруги. Подруге весной исполнилось двадцать семь лет. Когда-то она закончила экономический факультет местного университета, после чего работала в бухгалтерии завода электромеханического оборудования.

Инна — так звали подругу — никогда всерьез не занималась спортом, не изнуряла себя диетами, ела на ночь, любила подолгу валяться в постели — и тем не менее была стройной, гибкой, всегда выглядела свежей. Она умудрялась даже выглядеть моложе своих двадцати семи еще лет на пять.

Папулов встретил ее случайно. Она напомнила ему победительниц различных конкурсов, где критериями служат соотношение объема бюста и бедер, длина ног, линия ягодиц и тому подобные параметры. Трудно сказать, чего у него было больше — настоящей, естественной страсти или желания подражать богатым людям на цивилизованном Западе или нефтяном Востоке, берущим в жены фотомоделей и победительниц конкурсов красоты. Итак, Папулов приобрел для Инны квартиру. Конечно, поближе к центру. Разумеется, с телефоном. Этот телефон зазвонил, вернее, даже зачирикал — звук его напоминал пение какой-то экзотической птицы — в тот момент, когда Папулов пил сок на кухне.

— Инна, сними трубку, — крикнул он.

— Ты ведь тоже рядом с телефоном, а мне ползти неохота, — отозвалась подруга Папулова.

Столик с телефонным аппаратом в самом деле находился с другого края кровати. К тому же Инну обижала конспиративность их отношений, ведь у Папулова не было семьи, чего прятаться.

— Подними, подними. Может тебе любовник звонит, а я его спугну, — нельзя было понять, шутит Папулов или говорит серьезно. Инна знала его уже больше года, но никак не могла научиться различать полутона.

Вздохнув, Инна перекатилась через кровать, сняла трубку. Но то, что она услышала, удивило ее: мужской голос потребовал Олега Федоровича.

— Кого? — переспросила Инна.

— Олега Федоровича Папулова. Позовите его к телефону.

Папулов стоял в двери спальни, голый, огромный, обросший по всему телу густой темной шерстью. Инна показала пальчиком с длинным наманикюренным ногтем сначала на трубку, потом на него. Секунды шли. В итоге разыгравшейся пантомимы Папулов все-таки подошел и взял трубку. Голос не был знаком ему. Однако собеседник представился:

— Я — полковник Фомин из областного управления КГБ.

Естественно, о Фомине он слышал, хотя встречаться не приходилось. Задавать в этой ситуации вопросы типа: «Как вы узнали, что я здесь?» мог только кретин. Папулов ответил почти машинально:

— Чем могу быть полезен?

— Не могли бы вы сегодня подойти ко мне в семь часов вечера?

Можно было спросить: «Зачем?», или сослаться на неотложные дела. Но Папулов лишь уточнил:

— На улицу Пархоменко?

На этой улице находилось областное управление.

— Нет, зачем же, тут дело несколько частного характера…

И он подробно разъяснил Папулову, где следует быть в семь часов вечера, попросив никого больше не посвящать в содержание их разговора.

Отдав трубку Инне, Папулов провел ладонью по вспотевшей плеши и попытался отгадать, каким образом там стал известен — нет, не номер телефона, и не то, что он вообще здесь бывает, — а сам факт его нахождения здесь в данное время. Его машина стоит за квартал отсюда. Сейчас за ней наблюдает старший лейтенант милиций, которому он неплохо платит. Подводить Папулова лейтенанту с точки зрения финансового благополучия невыгодно. Никто из приближенных не знал, куда он едет, телохранителей он не брал в подобных случаях, поддерживая с ними связь по радиотелефону. Инна? Исключено, он ее сам выбрал. Выходит, его «вели», за ним следили. Значит, Линник не всемогущ.

Папулов поглядел на часы в хрустальном корпусе, стоявшие на ночном столике — без четверти шесть.

Без трех минут семь Папулов позвонил у неприметной двери с задней стороны дома. Обычно за подобными дверями размещаются ЖЭКи, детские комнаты милиции, разные конторы с ничего не значащими названиями. Дверь открылась, являя взору Папулова ухоженный интерьер: приятного цвета обои, идеально ровный пол, покрытый квадратиками розового и зеленого линолеума. От входа влево размещалась покрытая голубым пластиком дверь, она была полуприкрыта, за ней слышался стук пишущей машинки. Фомин — следовало полагать, что дверь Папулову открыл именно он — жестом показал посетителю на другую дверь, распахнутую настежь. Руки он не подал, только кивнул в ответ на приветствие Папулова. На вид ему было лет пятьдесят пять — пятьдесят семь. С коротким седым «ежиком», худой, одетый в летний костюм, состоящий из серой куртки с короткими рукавами и такого же цвета брюк. Он напомнил Папулову в силу какой-то странной ассоциации хромированную деталь механизма. Жестом худой жилистой руки Фомин указал посетителю на кресло, сам занял место с противоположной стороны стола, на котором были только телефонный аппарат и лампа.

— С чего начнем, Олег Федорович? — Фомин посмотрел на него в упор. — С хорошей новости или с плохой?

— Я не знаю, собственно, о чем вообще идет речь, — мощные плечи Папулова, обтянутые тонкой, мягкой материей, поднялись и опустились.

— Вот как? Тогда для начала новость ни плохая, ни хорошая. Нейтральная, так сказать. Но это не значит, что она неинтересная.

Фомин наклонился к столу, щелкнул чем-то невидимым, и сразу пошло, как понял Папулов, воспроизведение разговора. Беседа, очевидно, была включена не с самого начала. Первый голос произнес: «Черняк Григорий Маркович». Второй голос спросил: «Где вы живете?» Далее один голос спрашивал, а голос того, что назывался Черняком, отвечал.

Вопрос. Где вы работаете?

Ответ. Малое предприятие «Руно».

В. Кем работаете?

О. Водителем.

В. Восемнадцатого марта прошлого года, в понедельник, произошла авария на трассе по пути из города в аэропорт. Вы ехали позади машины, которая разбилась?

О. Да.

В. Кто с вами еще был в машине?

О. Саричев.

В. Кто такой Саричев?

О. Это… он из конторы шефа, из главной фирмы.

В. Кто ваш шеф.

О. Папулов.

В. Что за прибор был тогда у Саричева?

О. Устройство… дистанционное.

В. Чем это устройство управляло?

О. Другим каким-то прибором, тем, что в подголовнике размещался.

В. Что это был за подголовник?

О. Это… в кресле водителя, в автомобиле того депутата.

В. Какого депутата?

О. Не знаю, не помню…

В. Значит, вы ехали следом за машиной того депутата — вы и Саричев?

О. Да, ехали. Саричев говорил мне, на каком расстоянии… держаться.

В. И что же тогда случилось?

О. Когда тот… что впереди, подъехал к повороту, Саричев включил…

В. Дистанционное управление?

О. Да, дистанционное управление, и машина, что впереди…

Тут Фомин опустил руку под стол, и диалог прекратился. Папулов отметил про себя, что отвечавший говорил странно протяжно, нельзя было понять, то ли он пьян слегка, то ли засыпает от изнеможения.

— Восемнадцатого марта прошлого года в автокатастрофе погиб депутат Верховного Совета республики Анатолий Шостак. Установлено, что он бросил управление машиной на несколько секунд, находясь в состоянии, похожем на обморочное. Это состояние у него было вызвано генератором электромагнитного излучения, вмонтированным в подголовник кресла водителя. Управлял генератором, дистанционно, тот самый Саричев, который только что упоминался в прослушанной вами беседе. Вы не помните Саричева?

Папулов на несколько секунд задумался.

— Да, помню, — сказал он. — Работал у нас такой.

— Работал? Сейчас, значит, уже не работает?

— Вроде бы. Не могу припомнить, извините. Народу у меня во всех подразделениях не меньше двухсот человек.

— Да, предприятий и филиалов у вас много. Но все-таки, как мне кажется, Саричева вы должны помнить.

Фомин открыл ящик стола и выложил на стол фотографию, где был запечатлен Папулов и еще двое каких-то мужчин. Папулов был обращен к объективу правой стороной, в профиль, он что-то говорил в момент съемки. Мужчина в центре повернул голову к Папулову и внимательно его слушал.

— Вот. Этот, в центре — Саричев.

— Да, кажется, он. Но я не помню, когда это было, чтобы мы вот так стояли вместе.

— Помните, стало быть, что стояли, но не помните, когда.

Фомин положил на стол еще один снимок, отпечатанный с того же негатива, он изображал группу во весь рост.

— Может, конечно, и такое быть, — Фомин спрятал оба снимка.

— Но ведь вы не станете отрицать свое знакомство с неким Ребковцом Семеном Михайловичем.

Папулов настороженно поднял густые брови.

— Ну-ну, Олег Федорович, помните вы его, помните. Близко, правда, вы с ним не сходились. Не тот масштаб, личности несоизмеримы. Хотя, если посмотреть с другого конца — Ребковец выглядит довольно крупной фигурой. Как-никак главный врач областного психо-неврологического диспансера. Он утверждает, что достаточно хорошо знаком с вами. Хотите ознакомиться с его показаниями?

— Нет, зачем же? — влага скопилась на переносице Папулова, под бровями в глазных впадинах, он машинально собрал ее двумя пальцами. — Я не отрицаю, что знаком с Ребковцом.

— И хотя, как я уже сказал, вы близко не сходились с ним, все же Ребковец утверждает в своих показаниях, что достаточно широко сотрудничал с вами. Или с вашей… фирмой. Все-таки прочтите его показания, хотя бы вот здесь, — перед Папуловым на стол легли несколько страниц машинописного текста. По нумерации страниц, он понял, что они извлечены из какой-то папки или подшивки. И то, что номера страниц были двузначными, заставило Папулова прикинуть, сколько страниц вообще могло быть в такой папке или подшивке. Нет, в томе. Это ведь так называется — том дела.

События восьмилетней давности моментально вытеснили все из сознания, заставив настоящее уйти куда-то очень далеко, так что и девушка Инна в квартире, купленной для нее, и автомобиль, оставленный под надзором старшего лейтенанта — все стало не более реальным, чем картинка в журнале. Папулов остался один на один с угрожающей ситуацией, читая очень медленно — у него всегда в моменты опасности появлялось какое-то непонятное, неестественное спокойствие. Строчки проходили перед его глазами, подтверждая предположения и догадки: «И это он должен был сказать, и это скрыть не мог». Он с самого начала знал, что Ребковец, если окажется в подобной ситуации, поведет себя именно так. Все дело в том, что Ребковец в подобной ситуации не должен был оказаться, он, Папулов, сам ему это гарантировал. Поэтому теперь он не злился, не досадовал, не сокрушался. Он искал выход. Однако времени было слишком мало.

— Вы прочли уже… — скорее подтверждение, чем вопрос послышалось Папулову в голосе человека в сером, и он машинально отодвинул от себя листки по гладкой поверхности стола. Папулов почувствовал, что не просто вспотел. Обильная влага пропитала майку на спине и на животе, струйки стекали по шее, щекотали. Но это не вызывало ни раздражения, ни даже ощущения неловкости. «Рабочее состояние, — как определял давным-давно его тренер по борьбе. — Нормальная реакция здорового организма.»

Папулов достал из кармана брюк свежий, хранящий сладкий запах духов «Нина Риччи» платочек, аккуратно вытер им лоб, щеки, шею и ответил:

— Да, прочел.

Его собеседник, словно он такого именно ответа и ожидал, слегка кивнул, спрятал показания Ребковца в стол.

— У вас возникает вопрос: для чего я все это вам показал? — неожиданно добродушно и даже беззаботно как-то спросил Фомин. Настолько добродушно и беззаботно, что Папулов ощутил прилив жара к лицу и легкое покалывание в кончиках пальцев рук.

— Если и возникает, то только внутренне, — с улыбкой ответил он. — Про себя, так сказать. Вопрос, адресованный себе. Здесь ведь вы спрашиваете.

— Это не совсем так, а может быть, и совсем не так. У нас беседа, так что ритуал, где за вопросом одной стороны должен обязательно следовать ответ другой стороны, вовсе не обязателен. Вы ведь не просто глава крупной фирмы, что само по себе вызывает уважение. Вы еще и руководитель партии, правда, не очень многочисленной и влиятельной. Пока. Он взглянул на Папулова. Тот ничего не ответил.

— Да, — продолжал Фомин. — И на период этого «пока» я хотел бы вам посоветовать сменить ориентиры. «Ориентиры — это точное указание на Линника или?..»

— Я не совсем понимаю…

— Вы все прекрасно понимаете, Олег Федорович. Времена меняются, мы с вами на пороге больших перемен. Сейчас, как принято выражаться, канун значительных событий. Но в события надо не вмешиваться, а входить, вы уж поверьте моему опыту. Синхронно входить. Даже революции делаются не силами масс, более или менее многочисленных, и уж никак не волей вождей, а Ее Величеством Историей.

Тут уж Папулов почувствовал себя окончательно сбитым с толку. Тон собеседника и раздражал — профессор, поучающий дилетанта — и подавлял.

— Все меняется, как в калейдоскопе, — продолжал Фомин. — Случись наша встреча при наличии того же… — он сделал обдуманную паузу, — … материала лет десять назад, разговор был бы другим, это я откровенно должен признать. Но… Люди обязаны меняться. Не приспосабливаться к обстоятельствам, нет, но всегда быть на уровне понимания, как выражались в застойный период. Период этот давно прошел, сейчас у нас девяносто первый год, июль кончается…

Папулов ткнул пальцем в темноту над зелено-желтым крошечным глазком подсветки выключателя и вздрогнул: на мягком диване совершенно расслабленно и безмятежно располагался незнакомый ему мужчина. Высокий лоб, длинноватый нос, темно-каштановые усы, густой загар, мускулистые предплечья, спокойно лежащие на коленях крупные, но аккуратные кисти рук. Первым побуждением Папулова, чисто рефлекторным, было потянуться рукой к малозаметному квадратику, чуть выше выключателя. Квадратик этот казался деталью сугубо декоративной. Однако штучка эта декорацией не была. Над каждым электрическим выключателем располагалась такая же безделушка: в спальне, в кабинете рядом с письменным столом, на притолоке двери, выходящей в лоджию, в прихожей. Стоило прикоснуться пальцем к квадратной пластине размером два на три сантиметра, как возникал сигнал, который потом многократно усиливался и поступал в то место, что Ковригин назвал «КП». А оттуда незамедлительно выезжали боевики, несшие круглосуточное дежурство.

Папулов прикоснулся к сенсорному датчику мимолетно, словно снимая соринку или стирая какое-то пятнышко.

— Заблуждаешься, дражайший, — серьезно, даже как-то устало произнес усатый мужчина. — Логика отсутствует — раз я сюда проник беспрепятственно и без последствий, то уж здесь-то должен был со всем разобраться. Присаживайтесь, тем более, что апартаменты — ваши.

Папулов, внешне очень спокойный, не спеша подошел к стулу — тяжелому, с резной спинкой, с мягким сиденьем, обтянутым темно-зеленым бархатом. Он взялся своей огромной рукой за спинку, размещая стул поудобнее, и вдруг метнул его в мужчину на диване. Движение было резким, неожиданным, от дивана Папулова отделяло не более трех метров, — словом, шансов у противника не осталось никаких. Поэтому Папулов немедленно сделал к дивану длинный плавный шаг, напоминающий плавный прыжок крупного животного. И ощутил сокрушительный удар по ребрам с правой стороны. Боль, резкая, лишающая сил и способности думать о чем-то, кроме самой боли, заставила опустить руки, согнуться. Достаточно было одного толчка в спину, чтобы тяжелая туша рухнула на диван.

— Сюда смотреть! — послышался требовательный голос. Папулов повернул голову и увидел в руке усатого черный револьвер с толстым коротким стволом. Усатый стоял, широко расставив ноги. А рядом с ним возник невысокий широкоплечий крепыш с рыжеватой недельной бородкой.

— Отключай его! — бросил усатый. Крепыш направил на Папулова цилиндр, по виду напоминающий электрический фонарик…

… Примерно через полчаса из квартиры Папулова спокойно вышли двое мужчин. Один из них, высокий и худой, с усами, нес спортивную сумку с надписью «Бейсбол».

Звонок разбудил Виталия Дмитриевича.

— Виталий Дмитриевич, — рокотал в трубке бархатный бас, — я был у вас неделю назад.

Фомин вспомнил обладателя баса еще до того, как тот завершил фразу.

— Да, — сказал он. — Я вас прекрасно помню. Что случилось? Почему вы звоните в такое время?

Времени было без четверти два ночи.

— Я по телефону всего не могу рассказывать. Нам надо срочно встретиться. Я считал, что мы обо всем договорились, достигли полного взаимопонимания. Зачем же тогда?…

— Что «тогда»?

— Мне кажется, это были ваши люди.

— Какие люди? В чем все-таки дело?

В подземном переходе возле Курского вокзала в Москве Мосейкину преградили путь двое молодых людей. Прохожим могло показаться, что двое друзей встретили третьего. Один из встретивших похлопал бородача по плечу — может быть, излишне сильно, так что у того подогнулись колени и он пошатнулся.

— Ослабел, брат… — встречавший взял бородача под руку, другой подхватил у него видавший виды атташе-кейс, и вся троица устремилась по переходу дальше. Только у поворота невысокий широкоплечий бородач остался один, ощущая противную, до тошноты слабость, боясь пошевелить левой рукой — несколькими минутами раньше в ней, чуть повыше локтевого сустава, вспыхнула адская боль.

Он ожидал нападения каждую секунду. И все же оказался к нему неподготовленным. Легкий вроде бы хлопок по правому плечу отозвался вдруг острой болью в подреберье, потом боль, словно эхо, вернулась в руку, многократно усилившись, затем вошла в голову, отчего заломило над правой бровью. И едва он успел глотнуть воздуха, чтобы не задохнуться, как раскаленные тиски опять сжали его левую руку. Он прямо-таки облегчение испытал, когда из его правой руки плавно уплыл куда-то «дипломат». Мосейкин постоял с минуту, отмечая, как сияние неоновых ламп становится ярче, а фигуры в толпе обретают отчетливость, потом двинулся к выходу из туннеля. Выйдя на площадь у вокзала, он машинально взглянул на часы — половина одиннадцатого вечера — добрался до остановки троллейбуса, сел в первый подошедший, проехал несколько остановок, выскочил, будто бы в самый последний момент сообразив, что ему нужно сходить, когда снизу уже поднимались, толкались, шипели… Прошло не меньше часа с тех пор, как Мосейкина столь бесцеремонно остановили в переходе. В микрорайоне, выросшем неподалеку от окружной дороги лет пять назад, в бело-синей двадцатиэтажной башне, в квартире на седьмом этаже раздался звонок. Двое мужчин стремительно и одновременно двинулись к входной двери. На пороге, ослепительно улыбаясь, стоял Мосейкин. Он вытянул вперед руки, повернув их ладонями вверх.

— Ну, ты, однако… — протянул Ковригин. — Что так долго добирался? Где тебя ошмонали?

— В подземном переходе, сразу же, как только я спустился с перрона.

— Угу… — удовлетворенно констатировал Ковригин. — А я спокойно пошел поверху. Хорошо так пошел…

— Зато все случившееся очень не понравится ребятам, завладевшим моим кейсом, — помотал годовой Мосейкин. — То-то они сначала возрадуются, обнаружив там видеокассету, то-то они станут предвкушать…

— Заходи, — пригласил Ковригин, — не стой на проходе. — Знакомься с хозяином квартиры. — Он едва заметно улыбнулся. — Нелегальной.

— Женя, — протянул руку мужчина, молчавший до сих пор. — Пошли к столу, вы с дороги.

— Пошли-пошли, — подбодрил Ковригин, — у него пиво датское, баночное.

— Да, — продолжал Мосейкин, усевшись за стол, — откроют они кейс, достанут кассету, воткнут ее в видик, а там — эстрадный концерт.

— Что-нибудь стоящее? — с веселым сочувствием спросил хозяин квартиры.

— Нет, — пренебрежительно махнул рукой Ковригин. — Дребедень. Наша современная молодежь.

— Да уж, — согласился Мосейкин, — исповедь господина Папулова намного дороже стоит.

— Папулов все из своих мозгов вытряхнул, — кивнул Ковригин.

— Всю мерзость, что там держал. Во, Женя, эта штука, этот их «детектор лжи» — пентотал натрия — по эффективности на порядок как минимум превосходит. Я бы это устройство назвал «стимулятором откровенности». Куда там химии! Человек в полнейшем сознании находится. Даже, я бы сказал, мыслительные процессы заметно активизируются. Если эта папуловская исповедь будет представлена достаточно широкой публике, бывший наш покровитель Виталий Дмитриевич, и его шефы, прямые и непрямые, — никогда не простят нам.

— То-то, — хмуро произнес Мосейкин. — Мы все оглядываемся, как бы они на нас не обиделись, все норовим прощения заслужить. А они, хозяева жизни, папуловы, фомины и иже с ними… Да ну их к… Мне, мужики, кейса жаль. Я его давно купил, столько воспоминаний с ним связано. Я его, между прочим, в семьдесят девятом купил. Диплом я тогда только что защитил. Был такой магазинчик на Старом Арбате…