Крылья рока

Линн ЭББИ ГИСКУРАС

Иллире не нужен был особый Дар С'данзо, чтобы прочесть прошлое этого молодого парня. Он был и оставался бойцом трущоб. Его лицо говорило об отсутствии должного ухода и многих болезнях. Сидя за столом напротив, он смотрел на Иллиру с настойчивым отчаянием человека, которого не раз били и предавали, но который все же надеялся на победу. Встав из-за стола, Иллира попыталась взглядом прогнать посетителя, но тот положил на грубое серое сукно перед ней древнюю грязную монету.

— Хочу кое-что узнать. Мне сказали, что ты узнаешь все, тем или иным способом, — его поразительно глубокий голос превратил эти обыкновенные слова в обвинение.

— Иногда, — пожала плечами Иллира, прислушиваясь к размеренным ударам молота Даброу, и положила на монету руку.

После смерти Лунного Цветка и бегства ее дочери с Шедоуспаном к Иллире потоком хлынули посетители. Убийство старой гадалки, защищавшей ее право быть С'данзо на базаре, до такой степени потрясло девушку, что Иллира в знак траура хотела натянуть веревку поперек входной двери, повернуться спиной к Видению и дать дорогу горю, но посетители тянулись с монетами и требовали своего, а она не знала, как отказать им. Помогал Даброу, отсылая тех, от кого исходила опасность, но этого он пустил.

Указательным пальцем Иллира провела по золоту.

— Если ответ существует, иногда я вижу его.

Подобрав одной рукой юбку, она села за стол и знаком предложила посетителю говорить. Золото по-прежнему лежало на сукне, а карты были завязаны в шелк, когда посетитель начал свой рассказ.

— Вчера ночью я заколол свинью. На берегу Белой Лошади.

Приношение богу. Мне очень нужна удача.

Иллира ощутила, что это ложь. Санктуарий кишмя кишел бейсибцами, и присутствие Рэнке, разрываемого войнами и мятежами, постепенно слабело в этом уголке некогда Великой империи. Даже бойцы трущоб знали, что достаточно продать свинью за бейсибское золото, чтобы купить удачу на эти деньги.

— Я.., я отнес кровь в одно особое место, на алтарь. Он принадлежит мне и Вашанке. Я отдал кровь Ему.

Подавив дрожь, Иллира отложила карты в сторону. В отличие от большинства женщин С'данзо, что занимались гаданием во всех городах Империи, живя за счет того, что выслушивали своих клиентов со всей серьезностью, а карты использовали лишь для придания таинственности, Иллира обладала Даром и пользовалась картами только в минуты вдохновения, когда Видение нисходило на нее. Сейчас, когда она слушала этого парня, облегчавшего свою душу, во вдохновении нужды не было.

— Это было похоже на ветер. Оно было жарким и холодным, влажным и сухим одновременно.

— Тогда это не могло быть ветром, — сказала Иллира, хотя Увидела правду в его воспоминаниях, кружащих вокруг нее. Ее Зрение неожиданно вышло из-под контроля, и девушка постаралась обуздать его.

— Это был ветер. И кровь, сыпавшая искрами.

Иллира мысленно Увидела это тайное место: заброшенный в болотах алтарь, случайно обнаруженный этим парнем, который молился там, не зная, чем он был прежде, и совершал кровавые жертвоприношения — не свиной кровью, а человеческой: кровью бейсибцев и кусками их плоти, отсеченными от тел, — как дар его личного преклонения. Иллира Видела, как ужасный ветер хлестал парня, тогда как окружающее болото застыло без движения, и как бело-голубое пламя плясало на крови. Она услышала пронзительный детский смех, когда огонь поглотил лежащую на алтаре массу; затем Видение исчезло, и остался только оборванный перепуганный парень, называющий себя Зипом, в потугах скрыть от себя свое настоящее имя. Не отрываясь, он смотрел на нее.

— Ну, что ты видишь? Бог-Громовержец услышал меня? Вашанка благоволит мне? Продай мне снадобье, чтобы приворожить Его!

Иллира хотела выгнать парня: С'данзо не вмешиваются в дела богов и счастливы, когда боги отвечают им тем же. Неважно, что она может ответить на вопросы Зипа. Он сфокусировал ее Дар на боге, и она пошла на это; все, что было в его воспоминаниях, исчезло в тот момент, как Он заметил ее. Девушка все еще слышала смех, а значит, вред уже был сотворен, независимо от того, ответит она или нет.

Парень ошибочно принял ее колебания за немедленный отказ.

— Избавь меня от болтовни, — потянувшись через стол, он схватил Иллиру за запястье.

— Если хочешь говорить с Богом-Громовержцем, иди к жре… — ледяным тоном ответила она, быстрым незаметным движением, которого он не успел даже увидеть, высвободив руку.

Если бы не кузнец, чьи мерные удары звенели на солнце за дверью Иллира сама стала бы бойцом трущоб. Она знала эту самоуверенную породу — насколько парень жаждал этой восторженной славы, настолько же он и боялся ее, — и знала, как, впрочем, и сам Зип, что любая причуда судьбы может сломить его. Он вляпался в нечто слишком опасное, выходящее за рамки его воображения.

— Что жрецы? — усмехнулся он, словно они снизошли до разговора с ним. — Якшаются со змеями. И ничего не знают о Вашанке.

— Если тебе известно больше, чем им, то куда уж мне, гадалке С'данзо? — толкнула его золотую монету Иллира.

— Полукровка-С'данзо, которая предсказала, что прибудет этот проклятый флот, думаю, может, если осмелится, поговорить с Вашанкой.

Не обращая внимания на монету, Зип смотрел девушке в глаза.

Все, что выжило на задворках Санктуария, представляет собой опасность. Зип уже нарушил покой жилища Иллиры своими видениями; станет ли он еще опаснее, если откроется правда о его молитвах, жертвоприношениях и алтаре? Или наоборот? Иллира решила не рисковать:

— Оставь при себе свое золото и свои желания. Вашанки больше нет.

Парень отшатнулся, словно она ударила его. Да, он сам был свидетелем бури, что стерла имя Вашанки с фасада дворца! Но никак не хотел поверить, что ранканский Бог войны был повержен в небе над Санктуарием. Неужели это правда? Нет, не может быть! Если он хочет жить, ему нужно научиться сдерживать свои чувства.

— Я отдаю Ему в жертву кровь на своем алтаре.., и Он принимает ее!

— Глупец! Оставь богов жрецам. Ты нашел кучу замшелых камней среди болот у реки и решил, что сможешь привлечь Вашанку на свою сторону?! Ранканского Бога — кровью свиньи!

— Он слышит меня! Я чувствую Его, но не могу услышать сам!

Он что-то говорит мне, но я не могу понять Его!

— Глупости! Ну подумай сам! Могли ли ранканцы возвести храм Вашанки и уступить его реке, чтобы весь Санктуарий, кроме тебя, забыл о его существовании?

Иллира оперлась руками о стол и кричала это парню в лицо, не замечая ничего, кроме смеха, что звенел в ее голове. Она еще не могла Видеть то, что он пробудил, но постепенно, пока Зип продолжать сидеть, терзая ее своими воспоминаниями о жертвоприношениях, ей все становилось понятно.

— Вон отсюда! Убирайся! Вашанка не слышит тебя! Никто не слышит тебя! Не родилось еще божество, что услышит тебя, дурак! И пусть поднявшийся навоз поглотит тебя прежде, чем это произойдет!

Она не думала, что С'данзо дано проклинать, но парень поверил в это. Зип в страхе попятился назад, пока не вошел в полосу солнечного света, льющегося из двери, а потом, развернувшись, побежал, забыв или, возможно, не решившись забрать оставленную на столе золотую монету.

— Лира! Что случилось? — от двери окликнул жену Даброу.

Он сделал было шаг, чтобы последовать за парнем, но, обернувшись, поспешил к Иллире и подхватил ее прежде, чем она упала на стол. На руках, словно больного ребенка, кузнец отнес ее на кровать, мысленно коря себя за то, что не распознал опасность в этом молодом парне, а девушка лишь бормотала обрывки фраз на древнем языке С'данзо.

Парень с крысиным лицом заставил Иллиру Увидеть то, что Видеть не следовало. И каждый вздох, каждый удар сердца упрочивал знание в ее памяти. В отчаянии она старалась ослепнуть и не видеть происходящее, прежде чем оно, словно яд, разольется по жилам, обрекая ее так же бесповоротно, как парня из трущоб.

Придав знанию облик большой черной птицы-стервятника, из тех, что кружатся над скотобойней, Иллира, жалобно всхлипнув, выпустила его на свободу.

— Лира, что с тобой? — спросил муж, гладя ее волосы и вытирая ей слезы уголком пропотевшей туники.

— Не знаю, — искренне ответила она.

В ее памяти повисла мерцающая чернота собственных видений. Еще оставались страх и чувство обреченности, но само видение смыло напрочь, остался только звук детского плача.

— Дети, — прошептала она.

Оставив кузницу на молодого старательного ученика, Даброу через весь базар последовал за женой на улицу Красных Фонарей.

Дети являлись неизбежным продуктом жизни этой улицы, и хотя большинству из них было суждено копаться в грязи сточных канав, некоторые наслаждались здоровым беззаботным детством в публичных домах. Миртис, хозяйка подобной крепости под названием Дом Сладострастия, брала на воспитание как девочек, так и мальчиков и недавно отдала одного оборванца в ученики к Даброу в обмен на близняшек кузнеца и гадалки.

Под зноем полуденного солнца улица была тиха и спокойна.

Иллира выпустила руку мужа, уверяя себя, что никакой опасности нет, что чернота в ее мыслях — это кошмар, от которого она запросто может избавиться. Из задумчивости ее вывела молодая девушка, рухнувшая перед ней на колени уже у самого Дома.

— Хвала Шипри, вы здесь! Он спал вместе с остальными…

Истерика молодой женщины вновь пробудила к жизни Дар Иллиры. Она вдруг Увидела комнату, где нахмуренная Миртис склонилась над колыбелью, в которой пухленькая белокурая Лилис забилась в тень в углу, а ее полуторагодовалый братик молча лежал, еле дыша. Следуя Видению, Иллира стрелой понеслась по лестницам и коридорам.

— Быстро ты, — оторвавшись от колыбельки, произнесла хозяйка заведения в удивлении и смущении. — Тебе подсказал твой Дар? — смущение исчезло. — Тогда ты знаешь столько же, сколько я.

И она пропустила молодую мать к колыбели.

Мальчик лежал, застыв в каком-то лихорадочном параличе.

Его дыхание вырывалось спорадическими приступами, каждый из которых мог оказаться последним. Слезы высыхали на его грязных щечках. Иллира провела пальцами по потекам и вздрогнула, увидев мрак в самих слезах.

— Это не похоже ни на одну известную мне болезнь, — опечаленно сказала Миртис. — Я послала бы за Литанде, но адепт Голубой Звезды сейчас вне досягаемости. Можно попросить Стадвига или кого другого…

— В этом нет необходимости, — устало сказала Иллира.

Она все увидела дважды: один раз своими глазами и разумом, второй — при помощи Дара. Необычность происходящего ошеломляла, но, поскольку в дело был вовлечен Дар, удивления не было. Отдернув занавеску, к ним присоединился Даброу. Взглянув на него, Иллира Увидела всю его жизнь: детство, возмужание, зрелость, смерть — и быстро опустила глаза. Она снова сделала из Видения ворона и выпустила его на свободу, но чернота, оставшаяся после этого, не шла ни в какое сравнение с прежней.

Иллира ничем не могла помочь своему едва дышащему сыну, чья судьба была одинакова в обоих видениях, и лишь печально смотрела на него. Ее оставили в покое, когда она достала его из колыбельки.

Женщина сидела в кресле-качалке, чувствуя, как квадрат солнечного света из окна движется по ее плечам, потом ощутила первую вечернюю прохладу. Ей принесли жидкий бульон, на который она не обратила внимания, и укутали теплой шалью, оберегая от холодного ночного воздуха. Иллира почти не шевелилась, как и лежащий у нее на руках Артон.

Свежий ветер принес в Санктуарий прохладу: беззвучный поток прозрачных облаков стремительно бежал куда-то под луной.

Вероятно, была уже полночь или даже позже, когда высеченная лунным светом тень, махнув крыльями, присела у изголовья колыбели. Иллира склонила голову, позволяя ворону возвратиться.

Видение завяло, преобразилось, темнота исчезла. Девушка увидела лицо Зипа, его окутанный ночью алтарь и отпечаток Бога-Громовержца в затуманенных слезах своего сына.

У нее появилась надежда, когда Видение и видение стали одинаковыми, и там, где прежде был лишь сплошной мрак, проступила окаймленная серебром тропинка.

Ее замысел еще не сформировался окончательно, когда Иллира, положив ребенка обратно в колыбельку и поплотнее укутавшись в чужую шаль, не зажигая света, никем не замеченная, отправилась по темным коридорам Дома Сладострастия.

Было уже далеко за полночь, шум на Улице Красных Фонарей стих, луна исчезла. Со стороны порта наплывал туман, принесший темноту, тишину и опасность. Иллира, всегда испытывавшая нелюбовь к городу и выходившая на улицу по возможности редко, неожиданно для себя уверенно направилась к гарнизонным казармам, где жил ее сводный брат, капитан городской стражи. По пути она вспомнила все базарные слухи — насколько опасным стал теперь Санктуарий, когда к нему пробудился интерес стольких бандитов, воинов и наемников. Она также вспомнила, что ни одна С'данзо прежде не пользовалась Даром так, как это сделала она сейчас, направляемая им по улицам в кромешной тьме, полном одиночестве и абсолютной безопасности. Иллира хотела было проникнуться недоверием к сдержанному могуществу Дара, каким бы явным оно ни было, но ее сын еле дышал, испытав прикосновение какого-то неведомого Бога-Громовержца, и, уверенная в самом Взгляде, она отмахнулась от этих мыслей и спокойно продолжила путь, обходя сверкающие серебром отбросы.

— Ишад?

Иллира обернулась, не узнав ни имени, ни хриплого голоса, прошептавшего его. Глаза выхватили из тьмы оборванного нищего.

— Почему ты гуляешь одна в эту ночь? — спросил он.

Она тут же Увидела все о Моруте — царе нищих — и колдунье Ишад, за которую тот ее ошибочно принял. Иллира шагнула назад, а Морут попятился, ощутив, что она способна разглядеть в нем нечто такое, к чему была слепа даже колдунья. Новые возможности Дара уже стали привычными, и Иллира пошла дальше, не испытывая необходимости перенести Видение царя нищих в ворона, чтобы избавиться от него. Когда часовой у казарм окликнул ее, девушка так посмотрела на освещенное факелом лицо воина, что тот, смущенный собственной душевной наготой, отступил в сторону, впуская ее в помещение дежурного.

— Ситен? — окликнула Иллира, зная, что женщина находится в этой полной дыма комнате.

— Лира?

Оторвавшись от группы мужчин, женщина-наемница положила твердую властную руку на плечо С'данзо и отвела ее в угол.

— Лира, что ты…

Иллира посмотрела ей в лицо. Ситен на миг съежилась от страха и вспыхнула от ярости — на этот раз Иллире пришлось отвести взгляд.

— С тобой все в порядке? — спросила Ситен.

— Я должна видеть Уэлгрина.

— Он заступает на дежурство с рассветом и только что поднялся наверх, чтобы немного поспать.

— Я должна увидеться с ним — немедленно.

Ситен стиснула обшарпанный амулет.

— Лира, с тобой все в порядке?

— Я должна видеть своего брата, Ситен, — голос Иллиры дрожал от Видения и ее решимости переговорить с Уэлгрином до того, как восход прольет свет на алтарь Зипа.

Она подождала в кабинете командира, пока Ситен будила несчастного капитана. Он спустился в комнату, похожий на призрак с зелеными глазами, кипя яростью и сыпя угрозами, но Иллира спокойно встретила его взгляд с Видением в глазах.

— Мне нужна твоя помощь, — сообщила она своему ошарашенному суеверному брату. — Мой сын, которому вы дали ранканское гражданство, похищен.

— Стража патрулирует улицу Красных Фонарей, она в безопасности, как сам дворец, — начал защищать своих людей Уэлгрин, тем не менее привязывая кованые бронзовые латы к голени. — Ты сообщила им? Они искали?

— Им там нечего делать.

Отложив второй наголенник в сторону, Уэлгрин уставился на сестру.

— Иллира, что стряслось?

Теперь, когда она была рядом с братом, девушка почувствовала, что ее Видение становится не таким отчетливым. Она Видела, как он передает ее сообщение, но не Видела, как он приходит во главе своих людей к алтарю Зипа, чтобы уничтожить его.

— Один молодой парень пришел ко мне сегодня днем с рассказом об алтаре у Белой Лошади и духе Бога-Громовержца, которому он там приносит жертвы…

— Артон.., принесен в жертву?

Это было противозаконно, но тем не менее случалось.

Иллира покачала головой.

— Этот парень — обычно его зовут Зипом — внес своего грязного демона в мою жизнь. Он дотронулся до меня, а когда я отказалась, дух вселился в моего сына, и теперь Артон плачет черными слезами.

— Яд… Зип? — пристегнув второй наголенник, Уэлгрин улыбнулся, услышав имя парня. — Давно пора покончить с ним.

Нельзя допустить, чтобы пламя разгорелось в пожар. Я слышал, кое-кто из бейсибок умеет исцелять кровь. Если они вылечат ребенка Санктуария, это будет способствовать спокойствию…

Иллира обрушила на стол оба кулака. Ни Уэлгрин, ни Видение не шли в правильном направлении.

— Ты не слушаешь меня! Брат, в крови Артона нет яда. Его ищут духи. Духи богов, пробужденные на алтаре на берегу реки. Что ты сможешь сделать для Артона такого, чего еще не сделала я?

Что смогут сделать бейсибки с обнаженной грудью, когда дух Бога-Громовержца витает у алтаря, ожидая своего часа? Уничтожь алтарь, и я спасу своего сына.

Оглядев сестру с ног до головы, Уэлгрин оставил панцирь на столе.

— Иллира, мои люди бьются изо всех сил, чтобы удержать Лабиринт. В этом городе столько заговоров и убийств, что это невозможно даже представить, а ты хочешь, чтобы я таскался по болотам у реки в поисках груды замшелых камней? Если тебя беспокоит только алтарь, скажи Даброу — он разобьет его своей кувалдой.

— Я ничего не говорила Даброу.

Уэлгрин поднял брови, так как пребывал в полной уверенности, что у супружеской четы нет тайн друг от друга, и готов был уже задать новые вопросы, но Иллира отвернулась к очагу.

— Не знаю, почему я пришла за помощью к тебе, — обернувшись, она оглядела комнату. — Видение кончилось, и я не знаю, что делать дальше.

— Можешь подождать здесь, — почти ласково произнес Уэлгрин. — Я вернусь утром. А хочешь, я провожу тебя назад в Сладострастие, и ты побудешь там с Артоном.

Серебряная прозрачность Видения исчезла, Иллира и представления не имела, когда оно вернется. Сверхъестественная уверенность, которую оно вселяло, покинула ее. Казарма же пробудила в девушке слишком много жутких детских воспоминаний, чтобы принять предложение брата остаться здесь. Она попросилась обратно, и Уэлгрин, вызвав Ситен и двух стражников, пошел проводить ее. Вооружившись тяжелыми факелами, они двинулись в путь. Лишь небольшая стычка в одном из переулков задержала их.

— НФОС, — пробормотал Уэлгрин, когда возмутители спокойствия разбежались, но для Иллиры, почти не покидающей базара, это ничего не сказало.

Миртис встретила воинов кубками крепленого вина. Иллира сразу же поспешила в детскую; как она и ожидала, состояние ее сына не улучшилось. Вынув находящегося без сознания ребенка из кроватки, Даброу прятал его в своих объятиях, а Лилис, измученная и встревоженная необъяснимым поведением брата, с безумным видом сидела на полу, вцепившись отцу в ногу.

— Ты последовала интуиции С'данзо? — с обвинением в голосе спросил Даброу.

— Я подумала, что Уэлгрин сможет помочь, — сбросила с плеч плащ Иллира. — Он обещал, хотя не знаю, поможет это или же, наоборот, ухудшит положение. Будем молиться, это все, что нам осталось.

— Ты и молиться? — спросил ее супруг так, словно перед ним была незнакомка.

— Да — тому, кто хочет нашего сына.

Небо постепенно порозовело, потом стало ясно-голубым. Состояние Артона не ухудшилось, но и не улучшилось. Утомленные бессонной ночью, Иллира и Лилис приткнулись к кузнецу и задремали. Остальные дети, чтобы не беспокоить их, были уведены в дальнюю часть дома, оставив семью в молчаливом уединении.

Черная птица, не такая большая, как та, в которую Иллира превратила свое видение, но несомненно настоящая, шумно застучала в окно. Иллира проснулась в надежде, что это Дар возвратился к ней. Но не успела она разобраться, в чем дело, как в коридоре послышались шум и крики, завершившиеся появлением Верховного жреца Вашанки Молина Факельщика на пороге детской.

— Иллира, — позвал жрец, не обращая внимания на остальных.

Удивленная, девушка опустилась перед ним на колени: власть жреца была реальной, хотя бога его и не существовало больше.

— Как ребенок?

Она покачала головой, забирая Артона из рук Даброу.

— Все так же. Дышит, но и только. Откуда вы узнали? И почему вы здесь?

Молин издал сардонический смех.

— Обычно я не отвечаю на подобные вопросы. Я знаю, потому что взял за правило знать все, что происходит в Санктуарии, чтобы находить возможность управлять городом. Ты ходила в гарнизон. Ты сказала, что твоего сына «забрали». Ты говорила о духах и Боге-Громовержце, но не упомянула Вашанку. Ты хотела, чтобы твой брат расправился с алтарем, но всем остальным собиралась заняться сама. Говорят, у тебя есть легендарный Дар С'данзо, и я хочу знать, что именно ты Увидела.

Жрец, похоже, не удивился, когда Иллира в ответ лишь отчужденно уставилась в пол.

— Что ж, в таком случае позволь убедить тебя.

Ласково взяв за руку, он повел ее к крытому портику, где уже сидел ворон. Даброу поднялся было, чтобы последовать за ними, но двое немых из храма, вооруженные тяжелыми копьями, убедили его остаться вместе с детьми.

— Никто не предавал тебя, Иллира, и не предаст. Когда Уэлгрин рассказывает мне детали, он не видит всей картины целиком. Но ты.., я думаю, картина, которую видишь ты, даже полнее, чем моя. У тебя есть Дар, Иллира, и ты Видела Бога-Громовержца, ведь так?

— У С'данзо нет богов, — смущаясь, ответила девушка.

— Да, но, как ты сама призналась, что-то коснулось твоего сына. Это что-то связано с уже известными богами?

— Не с богами, с духами богов — гискуремами.

— Гискурем? — Молин со всех сторон обсосал это слово, и ворон тоже попробовал его на клюв. — Духи? Демоны? Нет, не думаю.

Вздохнув, девушка отвернулась, но заговорила громче, чтобы жрец услышал то, что до него не слышал ни один сувеш.

— Мы видим как будущее, так и прошлое. Люди сами творят богов. Если есть нужда в них или надежда на них, сначала появляются гискуремы, а потом боги — когда больше не остается нужды и надежды. Гискуремы похожи на людей, иногда в качестве их призываются демоны, и только когда они наполняются нуждами и надеждами всех людей, они становятся по-настоящему богами — существами более могущественными, чем люди и демоны. У народа С'данзо нет нужды в богах, поэтому мы и не вызываем гискуремов.

— Значит, Вашанка — не сын Саванкалы и Сабелии. Он — надежда и нужда первых битв, в которых сражались древние ранканские племена? — рассмеялся чему-то своему Молин.

— В определенной степени, да. Как правило, именно так и происходит, но трудно проследить прошлое настолько далеко, особенно в отношении такого бога, как Вашанка, — попыталась смягчить свое заявление Иллира. Ведь человек этот был жрецом Вашанки, и не стоило рассказывать ему о жизни и смерти его бога.

— Я полагаю, заглянуть в будущее проще. У моего бога сейчас не лучшие времена, не так ли, С'данзо? — голос Факельщика прозвучал резко, заставив Иллиру обернуться и посмотреть ему в лицо, хоть она и знала, что это чревато бедой. — Не притворяйся, С'данзо. Возможно, у тебя есть Дар, но я не был там. Вашанку вырвали из пантеона. Там сейчас властвует Ильс, но не думаю, что он и его семья смогут заполнить пустоту, оставшуюся после Бога войны. А ведь пустота есть, не так ли? Надежда? Нужда? Ранканского Бога-Громовержца, Бога Войны, Творца побед больше нет.

Кивнув, Иллира затеребила бахрому шали.

— Думаю, прежде такого никогда не случалось. Он менялся, рос, даже когда его заманили в ловушку и изгнали. Над Санктуарием словно натянута огромная сеть, жрец; она существовала еще до изгнания Вашанки, она есть и теперь. Многое нужно Увидеть, чтобы все стало понятно.

Иллира говорила с Молином как с обыкновенным клиентом, и на какое-то время тот оказался заворожен ею.

— Сколько надежды потребуется, С'данзо? Сколько нужды?

Может ли бог одного народа незаконно присвоить себе поклонение другого?

Казалось, жрец забыл про существование гадалки; сунув руку глубоко за обшлаг рукава, он достал лакомство для ворона, который послушно сел ему на руку. Когда Молин продолжил, его голос звучал спокойно.

— Я прибыл сюда вместе с принцем, собираясь воздвигнуть храм, когда в Рэнке только и говорили, что о войне с нисибиси, — неподходящее время для жреца-зодчего, который предпочитает закладывать фундаменты храмов, а не рыть подкопы под крепостными стенами. Все пошло наперекосяк. Внимание Вашанки должно быть привлечено к северу, войнам и армии, но Он был здесь почти все время, и этого я не понимал никогда.

Война приняла затяжной характер. Войска деморализованы, ропщут, бунтуют Император зверски убит вместе со всей своей семьей, и моей тоже — кого только смогли найти. Теперь войну ведет Терон, но положение стало еще хуже, и вовсе не потому, что новый император плохой полководец, а потому, что во всеми забытом захолустье Империи изгнан ранканский бог.

Санктуарием — этой помойной ямой Империи — досталось руководить мне, потому что никто больше не заинтересован в нем и не способен на это. Храм мой так и не был воздвигнут, а мой принц, единственный законный наследник трона Империи, живет без забот, хотя город заполонили тысячи бейсибцев, не считая змей, которые собираются ждать здесь вместе со своей императрицей, своим золотом и омерзительными обычаями, пока их богиня соблаговолит пошевелиться, чтобы принести им на блюдечке победу в войне, которую они сами не смогли выиграть у себя дома!

Он снова повысил голос, чем напугал ворона, который тут же клюнул кормящую его руку между большим и указательным пальцами.

— Я понял, что мне уже не суждено возвратиться назад, — продолжил жрец уже тише и стал перевязывать ранку, оторвав кусок ткани от рукава. — Точнее, я был вынужден признать, что Санктуарий — одно из самых забытых мест, созданных Творцом, — останется моим домом до самой моей смерти. Неосуществима моя мечта мирно скончаться в храме, в котором я родился.

Для С'данзо много значит Родина? Я родился в храме Вашанки в Рэнке. Моя плоть неразрывно связана с ним. Все части моего тела: глаза, сердце, внутренние органы — все, что я получил при рождении, — плоть от плоти храма и принадлежат ему. Гляди — птица клюнула меня, течет кровь, и на этом месте вырастет новая кожа. Кожа Санктуария, Иллира. Этот город для меня всегда останется лишь малой частицей, но для тебя — разве Санктуарий не внутри тебя, пусть ты и рождена С'данзо?

Жрец протянул ей руку, чтобы она посмотрела на его рану, выложив перед ней все аргументы, будто бы убеждал самого императора. Глаза их встретились.

— Иллира, если ты не поможешь мне, я не смогу помочь Санктуарию, а если я не смогу помочь Санктуарию, не будет иметь значения, спасешь ли ты своего сына. Используй свой Дар, посмотри вокруг. Есть надежда, нужда, есть огромная пустота там, где правил Вашанка.

Иллира отшатнулась от него.

— У С'данзо нет богов. Нам не важно, какой из гискуремов станет Гискурасом, новым богом, перед которым склонятся другие народы.

— До того как Вашанка был побежден, я устроил великий ритуал, посвященный ему, чтобы возвысить в его глазах Санктуарий и, сказать по правде, обрести над ним власть. Праздник Убийства Десяти и Танец Азиуны. Девушку изображала рабыня, обученная в храме в Рэнке, а Вашанкой был сам принц Кадакитис. Вероятно, это было мое самое большое подношение богу и самое неудачное. Девушка зачала и родила мальчика за две недели до того.., до того, как Вашанки не стало. Я думаю, ему сейчас столько же лет, сколько твоему сыну.

Это странный ребенок, подверженный вспышкам гнева и дурному настроению. Его мать и няньки, ухаживающие за ним, уверяют меня, что он ничуть не хуже, чем другие дети его возраста, но я в этом не уверен. Говорят, он одинок и отвергает всех детей из дворца, которых к нему приводят. Полагаю, мальчик сам должен выбрать себе товарищей — и вот сегодня утром я слышу о твоем сыне… — он умолк, ожидая ответа, но Иллира Ничего не сказала на это. — С'данзо говорят только за деньги, и мне нужно дать тебе древнюю илсигскую монету, как это сделал вчера тот парень?

Скажи, будет ли твой сын товарищем последнему сыну Вашанки?

Может, он новый бог, которому я должен служить, или же Гискурас какой-то другой надежды, которого я должен уничтожить…

— Почему вы спрашиваете меня о таких вещах? — беспомощно произнесла Иллира, чувствуя, что слова жреца пробудили в ней Дар.

— Я был Верховным жрецом и зодчим Вашанки. И я по-прежнему Верховный жрец и зодчий Бога-Громовержца — но я должен знать, кому я служу, Иллира. И если я хочу вернуть взаимопонимание Бога войны с его народом, я могу отнести твоего сына на тот алтарь и принести его в жертву; или взять его во дворец подпитывать как сына бога вместо того ребенка, который сейчас находится там. Скажи, какой выбор я должен сделать?

Иллира Увидела все возможности Верховного жреца и богов, тревожно взирающих на то, как гискурема втягивают в водоворот надежд и нужд Санктуария. Паутина смятения, которую она Видела над городом, сосредоточилась над тем местом, где когда-то хил Вашанка, и все колдовство управлялось надеждами и нуждами, которые вобрал в себя внезапно появившийся новый Бог-Громовержец.

Иллира зажала уши руками, не сознавая, что кричит. Когда девушка очнулась, она нашла себя лежащей на земле под портиком, холодные руки Миртис прижимали к ее лбу влажную тряпку. Даброу недобрым взглядом смотрел на жреца.

— Она — сильная женщина, — сообщил Факельщик кузнецу — бог войны не выбирает слабых вестников, — он повернулся к Иллире. — Я не дал имени последнему сыну Вашанки; у меня просто не нашлось подобающего. Теперь, полагаю, мы устроим торжественный обряд наречения и назовем его Гискурасом — по крайней мере до тех пор, пока он сам не выберет себе другое имя.

И, Иллира, надеюсь, твой сын будет присутствовать на этом обряде.

Щелчком пальцев подозвав слуг, он не прощаясь покинул портик, а огромный ворон, роняя перья, взлетел на крутую крышу Дома Сладострастия.

— Что я ему сказала? — спросила Иллира, хватая Даброу за руку. — Он не заберет Артона? Я ведь не говорила этого, правда?

Она ни за что на свете не отдаст сына жрецу или богам, даже несмотря на то, что в просьбе Факельщика блестит серебро истинного Видения. Но С'данзо не признают вмешательство богов.

Если понадобится, они покинут город, выскользнут ночью, как это сделали Шедоуспан и дочь Лунного Цветка, пусть даже Факельщик объявил, что никто больше не покинет Санктуарий без его позволения.

Пока Иллира беседовала с жрецом, Миртис удалось заставить мальчика проглотить немного жидкой овсяной каши с медом, но, возвращая ребенка в руки матери, хозяйка заведения дала ясно понять, что не надеется на то, что ребенок выживет, а учитывая интерес к нему со стороны жреца, она не хочет, чтобы тот умирал в Доме Сладострастия.

— Мы заберем его с собой, — просто ответил Даброу, собрав заодно и дочь и отправляясь на улицу. — В любом случае дольше в Санктуарий оставаться нельзя.

За годы труда Даброу и Иллира скопили кубышку монет, которая была спрятана там, где фундамент кузницы переходил в наружную стену их жилища. Но с приходом бейсибцев и появлением их золота даже этот благородный металл потерял ту цену, которую имел прежде, и молодая пара не могла позволить себе даже день безделья. Когда они шли домой, со стороны порта налетел ураганный ветер, принеся с собой ливень, который не был бы чем-то необычным в приморском городе в это время года, если бы капли дождя, бьющие по лицу Артона, вместо того чтобы смыть мутные слезы, не сделали их еще темнее. Иллира крепче прижала сына к груди и побежала через опустевший из-за непогоды базар.

Сплетникам и болтунам Санктуария потребовалось лишь несколько дней, чтобы связать воедино посещение Молином Факельщиком Дома Сладострастия, непрекращающийся яростный шквальный ветер и маленького мальчика-С'данзо, молча проливающего окрашенные бурей слезы. Из уст в уста передавались также рассказ о том, как кто-то подбросил недружественную змею в опочивальню змеиной шлюхи-императрицы, по ходу дела легко приукрашиваемый интимными подробностями, и более жуткая история о полуразложившихся трупах, разгуливающих по закоулкам Подветренной. Но когда на пятый день буря швырнула сотни рыб, некоторые размером с локоть, на лестницу так и недостроенного храма Вашанки, о них забыли, и все внимание жителей сосредоточилось на кузнеце, гадалке и их маленьком сыне.

— Говорят, это из-за нас, — сказал подмастерье как-то вечером, когда огонь уже был потушен на ночь, а на плите бурлила похлебка. — Говорят, это он, — вымолвил мальчишка, опасливо взирая на кроватку Артона.

— Просто пришло время штормов, и ничего больше. Об этом забывают каждый год, — ответил кузнец, стискивая железными пальцами плечо парнишки.

Подмастерье дальше ужинал молча, больше напуганный редкой вспышкой гнева Даброу, чем необычностью ребенка, но свою подстилку разложил как можно дальше от кроватки и, перед тем как отвернуться к стене, призвал на помощь всех богов, каких только смог вспомнить. Иллира не обратила на него внимания.

Она думала лишь об Артоне и овсяной каше с медом, которую, как она надеялась, ей удастся заставить его проглотить. Даброу, хмурясь, сидел на своем стуле до тех пор, пока парень не начал тихо сопеть.

Одинокий порыв пронесся по базару, затем, без предупреждения, по стенам и ставням забарабанил дождь. Задув свечу, Иллира уставилась в никуда.

— Опять слезы? — спросил Даброу.

Девушка кивнула, и тут же слезы покатились у нее самой.

— Лира, парень прав: люди собираются у лавки Слепого Якова и пялятся на кузницу со страхом в глазах. Они не понимают — и я не понимаю. Я никогда не вмешивался в твои дела, в карты и твой Дар, но, Лира, нам нужно что-то предпринять, иначе весь город поднимется против нас. Что случилось с нашим сыном?

Великан не шелохнулся, и голос его не потерял размеренной мягкости, но Иллира смотрела на него побелевшими от ужаса глазами. Поискав в памяти подходящие слова и не найдя их, она нетвердой походкой прошла через комнату, рухнув кузнецу на колени. Дар обнаружил жуткие вещи, но ничто не напугало девушку так, как выражение муки на лице мужа. Она рассказала ему все, что произошло с того момента, как сувеш поведал ей свой рассказ.

— Завтра я отправлюсь в город, — решил Даброу, выслушав про алтарь Зипа, сына бога, Молина и кончину Вашанки. — Один оружейник заплатит хорошую сумму за эту наковальню.

А мы навсегда покинем это место.

Новый порыв ветра заставил захлопать навес, но этот звук заглушил грохот рухнувшей где-то стены. Даброу крепко прижал к себе жену, и она, вся в слезах, забылась сном. Маленький масляный светильник перед ними угас еще до того, как ветер утих и дом погрузился в сон.

Иллира не знала, разбудил ли ее грохот под навесом, или же она проснулась оттого, что Даброу отстранил ее от себя и скрылся среди дождя и грязи. К тому времени, когда девушка зажгла свечу от углей в плите, кузнец притащил в дом молодого парня, чье посещение и явилось первоисточником всех несчастий.

— Решил что-нибудь стянуть, парень? — проворчал Даброу, для пущей убедительности поднимая того за шиворот.

Собрав все свое мужество, Зип согнул ногу, чтобы Лягнуть кузнеца в самое больное место, но за эту попытку оказался брошенным на грубый деревянный пол.

— Что тебе нужно? Твой золотой? — вмешалась Иллира, схватив шаль и стыдливо набросив ее на плечи. Она зашарила по шкатулкам. — Я сохранила его. — Найдя монету, она швырнула ее на пол перед лицом Зипа. — Поблагодари меня и уходи.

Схватив монету, Зип поднялся на колени.

— Ты украла Его. Ты прокляла меня и оставила Его себе.

Когда я снова позвал Его, у Него глаза пылали огнем. Я Ему больше не нужен!

Лицо парня было иссечено и окровавлено, но голос на грани срыва был результатом чего-то большего, чем просто физическая боль.

— Я хочу вернуть Его!

Отшвырнув монету, он достал из-за пояса нож.

Иллира не раз сталкивалась с маниакальной яростью, когда говорила возбужденным клиентам не те слова, что они хотели слышать, но при этом она всегда находилась с другой стороны прочного деревянного стола и тоже прятала нож в складках юбки.

Сейчас же Зип бросился на нее прежде, чем она или Даброу смогли осознать опасность. Кузнец не успел даже двинуться с места, как лезвие ножа глубоко вонзилось в плечо Иллиры.

— С этим Он примет меня назад! — торжественно крикнул от дверей Зип, потрясая окровавленным ножом, и скрылся среди бури.

Нож его оставил маленькую, но глубокую ранку, которая, на взгляд Даброу, не так уж сильно и кровоточила. Чтобы избежать заражения, нужны были мази и травы, что раньше означало бы обращение к Лунному Цветку. Теперь же им до утра оставалось полагаться лишь на свои инстинкты. О преследовании Зипа не могло быть и речи. Напуганный подмастерье был отослан к колодцу за чистой водой, а Даброу отнес Иллиру в постель.

Подмастерье едва успел поставить воду на огонь, как дверной проем заслонила старейшина С'данзо Санктуария. Высокая, тощая и ехидная, она не была самой старой по возрасту из амушем, гадалок, и, несомненно, далеко не самой Одаренной, но ее боялись больше всех. Именно ее слово запретило в свое время Лунному Цветку взять одинокую сироту Иллиру к себе в дом. И С'данзо, и сувеши знали эту женщину под именем Мегера, и даже Даброу отпрянул назад, когда она, сотворив знамение против злых сил, вошла в комнату.

Иллира оторвалась от подушки:

— Уходи! Мне не нужна твоя помощь!

Громко и презрительно фыркнув, Мегера отвернулась от девушки и выхватила пеленку из кроватки Артона.

— Ты поставила всех нас на грань исчезновения, и только ты можешь отвести беду — только ты. Ты Видишь богов, но закрываешь ли ты когда-нибудь глаза, чтобы оглянуться вокруг себя?

Нет. Даже Резель — а Дар твоей матери был мощнее, чем когда-либо будет у тебя, полукровки, — знала об этом. Сувеши молятся и якшаются с колдовством, но они создания, лишенные Дара, и никто не замечает их. Когда же женщина-С'данзо открывает глаза… Даже могущественнейший из богов не имеет Зрения, Иллира, помни об этом.

Фурия отвернулась, не желая больше ничего говорить. Иллира откинулась на подушки, чувствуя, что ее гнев и страх уступают место сомнению. Резель никогда не заботилась о том, чтобы рассказать своей малышке дочери об обычаях С'данзо. Это попыталась сделать Лунный Цветок, но ее прокляла сама Мегера, и Иллире было опасно мало известно о народе, чьим Даром она пользовалась.

— Не я призывала богов и гискуремов, — прошептала она в свою защиту. — Они сами нашли меня.

— Корабли демонов приплыли в порт, черные звери разоряют Лабиринт, бушуют штормы. Сувеши пытаются сотворить себе бога войны, Иллира, и гискуремы, которых они призвали в Санктуарий, не остановятся ни перед чем, пока один из них не станет богом. Сейчас С'данзо не имеют права применять Дар и карты.

— Я не пользовалась Даром, он не снисходил на меня с тех пор, как прикоснулись к моему сыну…

Иллира хотела продолжить, но закипел настой из трав, которые принесла старуха, и Мегера бросилась к нему, чтобы приготовить из него компресс, от которого, когда она приложила его к плечу девушки, у той перехватило дыхание.

— Дура, ты прокляла сувеша, а не гискурема, который двигался, — прошептала старуха так тихо, что только Иллира услышала ее. Она взглянула на колыбель, и презрение сменилось неприкрытым любопытством. — У него есть Дар?

Будь это возможно, Иллира рассмеялась бы. Мужчины не наследуют Дар, да и девочки узнают о том, что обладают им, только когда становятся значительно старше возраста Лилис и Артона.

Мегера заметила подобие улыбки на лице Иллиры.

— Да, мужчины-С'данзо не имеют Дара. Но кто скажет, что может быть у этого? Для С'данзо ты чересчур беспечна — и, как знать, возможно, я ошибочно Увидела в тебе опасность и попыталась отделить тебя от моего народа. Знай: много поколений пройдет, пока гискуремы превратятся в бога, и никогда еще они не претендовали на место столь могущественного бога, как Вашанка. Да, если должен родиться бог, сначала появятся они, гискуремы, призванные жертвой и нуждой, а потом один из них превратится в Гискураса — сольется воедино с избранным смертным.

И только тогда появится новый Бог войны.

Возможно, твой сын избран Гискурасом. И через него ты оказалась Ослеплена. Боги никогда не угрожали нам, но если Гискурас — твой сын, он будет обладать Даром и станет неуязвим.

— Но Гискурасом должен стать ребенок, живущий во дворце Молина Факельщика…

— Множество людей питают надежду и идут на жертвы, Иллира, но Гискурас только один. И кто он, пока неизвестно. Один из них должен умереть, чтобы среди людей смог появиться Гискурас перед тем, как стать богом. Если ты любишь своего сына и не можешь освободить его от паутины гискурема, убей его, пока не оказалось поздно для всех нас — и С'данзо, и сувешей.

Она прижала тряпку к ране и, зная, что жжение еще на какое-то время лишит молодую женщину дара речи, повернулась к ее мужу.

— Ты можешь подождать до тех пор, пока она не поправится, или пойти и убить его прямо сейчас за оскорбление всех С'данзо.

Иллира заплатит, но должен заплатить и сувеш, сделавший с ней такое. Никто из нас, гадающих на картах, не будет в безопасности, если это дело останется неотмщенным.

Даброу покачал головой:

— Если бы я поймал его тогда, я убил бы его на месте. Но я не умею вести смертельную охоту на человека, старуха. Я сообщу об этом в гарнизон. Там будут рады такой причине…

— Нет, — попыталась сесть на кровати Иллира. — Нет, пусть он отнесет Артона во дворец. Пусть он станет Гискурасом нового Бога-Громовержца.

— Этот тип напал на гадалку С'данзо, и его судьбу решать не гискуремам и богам. У С'данзо нет богов, чтобы защитить их, — есть только месть!

Старуха занесла ладонь над лицом Иллиры, но обнаружила, что ее перехватила стальная рука кузнеца.

— Она только наполовину С'данзо, старуха. Ты и твой народ прежде гнали ее. Если она не желает мстить, значит, и вы не должны мстить вместо нее.

Отпустив руку женщины, Даброу вытолкал ее в бушующую непогоду. Вытирая слезы со щек своей жены, он нахмурился.

— Сходить в казармы? — обратился к тишине подмастерье.

— Нет, подождем. Посмотрим, что будет.

Иллира забылась сном, но Даброу остался сидеть на стуле, не сводя с нее глаз. На рассвете он разбудил жену и сообщил ей, что его намерения не изменились. Он потихоньку продаст наковальню оружейнику и купит повозку. К заходу солнца они покинут Санктуарий. Его жена не спорила и притворилась, что заснула вновь. Лекарство Мегеры помогло: рана стала холодной на ощупь.

Как только Даброу ушел, Иллира смогла сама одеться и, придумав какие-то дела подмастерью, села на скамью у кузницы с Лилис, играющей у ее ног, озабоченно дожидаясь возвращения мужа.

Она задремала, забыв о боли в плече, и почти не замечала гомона утреннего базара, пока тяжелая тень не упала на кузницу.

Так начинались бури: темнота, затем ветер и дождь. С трудом поднявшись на ноги, Иллира, даже не взглянув на небо, велела подмастерью закрыть деревянные ставни. Вдруг весь базар мертвенно затих. Слышны были лишь отчаянные крики огромных стай птиц, ищущих укрытия. И тогда Иллира, как все, подняла взор на безоблачное небо. На горизонте появились вечерние звезды, а на бело-золотой диск солнца надвинулся диск черный. Кто-то закричал, что пожрали само солнце. Базар, да и весь город, переживший за последние недели столько природных и сверхъестественных катастроф, что лучше было не вспоминать о них, охватила всеобщая паника.

Прижав к себе детей, Иллира в оцепенении следила, как солнце превращается в светящийся полумесяц. Затем, когда казалось, что оно исчезнет совсем, вокруг черного солнца появился белый огненный нимб. Это было уж слишком — одним размашистым движением Иллира втащила Лилис и подмастерье внутрь, где они рухнули на пол возле колыбели Артона. Темнота превратилась в бурю, хлеставшую водой и грязью в раскрытую дверь.

Порывы ветра сорвали занавес и стучали им по камням кузницы, пока не унесли его прочь. Лилис и подмастерье выли от ужаса, а Иллира пыталась показать им пример храбрости, которой не чувствовала сама.

Буря уже начала утихать, когда Иллира заметила, что ее сын громко плачет. Отдав девочку на попечение подмастерья, она подползла к колыбели и заглянула в нее. Скинув одеяльце, Артон громко ревел, но слезы его опять были черными: черными, как сама буря. Схватив сына на руки, Иллира ощутила, как на нее нахлынуло странное неясное Видение, словно через какую-то пелену показавшее ей стаи алчных гискуремов, подпитываемых амбициями и жертвоприношениями людей вроде Зипа, рвущих душу смертного Артона, пытаясь превратить его и себя в Гискураса нового Бога-Громовержца. Иллира ощутила обуявший ее сына ужас и поняла, что из сострадания и любви должна отнять у него жизнь прежде, чем это сделают гискуремы, но вдруг, словно яркое солнце среди черных туч, блеснул луч надежды: возможно, его еще удастся спасти. Не обращая внимания на мольбы и крики подмастерья, она закуталась в шаль и вместе с Артоном шагнула в непогоду.

Ветер нес не столько дождь, сколько дым. Иллира пробиралась между перевернутыми и опрокинутыми повозками и прилавками. Повсюду царило разрушение, и в начавшемся хаосе никто не обращал внимания на женщину, осторожно пробиравшуюся к воротам со свертком в руках. В самом городе число пострадавших строений было невелико, но кое-где поднимались большие столбы дыма. По улицам носились отряды, одни оказывали помощь, другие же наживались на несчастье окружающих.

Иллира подумала о Даброу, находящемся где-то в этом сплетении улиц, но времени на его поиски не было, и она продолжила свой путь во дворец.

Ситуация совершенно не походила на ту, когда она смело шла по улицам Санктуария. Теперь ее тропу не окаймляла серебряная прозрачность Дара, и она не смогла бы убедить дворцовую стражу впустить ее с помощью Увиденного в их судьбах. К счастью, дворец, освещенный молниями, был самым большим строением в Санктуарий, и стража была поглощена охраной собравшейся здесь знати и арестом мародеров — на одинокую женщину со свертком в руках опять никто не обратил внимания.

Войдя внутрь огромного здания, Иллира принялась бродить по комнатам среди суетящейся дворцовой челяди, сама не понимая своей конечной цели. От тяжести Артона заныло плечо. Наконец, следуя какому-то шестому чувству, она оказалась в довольно большой комнате, пустой и темной. Укрывшись от случайных взглядов обитателей дворца, Иллира забилась в угол. По щекам ее текли слезы, но усталость милостиво закрыла ей глаза и погрузила в сон.

— Варвары!

Пронзительный Крик вывел Иллиру из забытья. Буря закончилась, оставив лишь тонкую дымку в ослепительно голубом небе. Благодаря контрасту между ярким солнцем и густой тенью в углу, где пряталась девушка, она могла незамеченной наблюдать за эмоциональным разговором, происходившим сейчас между мужчиной и женщиной. Женщина, судя по всему, была бейсибкой, хотя и оделась в скромное ранканское платье, мужчина — принц Кадакитис. Гадалка крепко прижала к себе сына, благодаря судьбу, что он спит.

— Варвары! Разве мы не открыли дворец, чтобы выслушать их жалобы, когда еще бушевала стихия? Разве мы лично не заверили их, что солнце и прежде исчезало, но всегда возвращалось? И что бури, что бы их ни вызывало, не имеют никакого отношения к солнцу? И разве я не замоталась в длинные куски тряпья и не взбила высоко волосы на голове, чтобы они видели во мне подобающую императрицу?

Иллира судорожно вздохнула, а Кадакитис покачал головой:

— Шуей, боюсь, ты не поняла моего советника Молина.

Бейса Шупансея, воплощение Матери Бей, полновластная, хоть и в изгнании, императрица Древней бейсибской империи, повернулась своей царственной спиной к принцу Кадакитису.

Иллира, несмотря на благоговейное почтение и страх, склонна была согласиться с тем, что прическа и платье бейсы были безупречно-ранканскими, но лицо она накрасила бейсибской косметикой, и прозрачная переливающаяся зелень от затылка до шеи лишь подчеркивала ее иноземный облик.

— Твой Верховный жрец ставит слишком много задач, — пожаловалась Шупансея, покачивая головой. Один локон выбился из ее тщательно уложенной прически, за ним другой, потом вдруг, вспыхнув изумрудной зеленью, по ее шее скользнула змея и спустилась по рукаву платья. Вздохнув, бейса попыталась обмотать ее вокруг запястья.

— Шуей, он хочет сказать только то, что до тех пор, пока народ Санктуария будет считать бейсибцев и тебя, в частности, захватчиками, все былые распри между илсигами, ранканцами и другими народностями будут забыты на время, и все они сплотятся в борьбе против вас, — пояснил принц.

Он протянул руку, чтобы прикоснуться к бейсе, но изумрудно-зеленая змея зашипела на него. Кадакитис отдернул руку, поднес ее ко рту и облизал пальцы.

Шупансея выпустила змею в кадку с цветком.

— Молин то… Молин се. Вы с ним говорите так, словно влюблены в этих варваров. Китус, тебя и твоих сородичей они любят не больше, чем меня и моих. Ваш собственный императорский трон узурпирован, и люди человека, который захватил его, шныряют по узким закоулкам этого отвратительного городка. Нет, Китус, пришло время показать не то, какие мы милостивые, а то, какие беспощадные. Нас подтолкнули к самому краю. Дальше уже некуда.

— Но, Шуей, — умолял принц, беря ее руки в свои, так как змеи больше не было, — именно это и пытается сказать тебе Молин. Нас действительно подтолкнули к самому краю, да и прежде мы были не так уж далеко от него. Твой род Бурек здесь в изгнании и надеется, что божественная Матерь Бей расправится с твоей кузиной-узурпаторшей. У меня же нет и такой надежды.

У нас есть только Санктуарий, но надо еще убедить город в том, что у него есть причина хотеть нас. Поговори со своим рассказчиком, если не хочешь слушать меня или Молина. Каждый прошедший день, каждая буря, каждое убийство, каждый разбитый горшок — все это только ухудшает наше положение.

Бейса оперлась о плечо принца, и какое-то время оба молчали. Вопросы жизни и смерти принца и императрицы, их шаткое положение в городе никогда не интересовали Иллиру — у нее хватало своих проблем. Но усталость в движениях молодой женщины и озабоченность юноши, знающего, что он совсем не подходит для тех задач, которые вынужден решать, нашли понимание в душе девушки, чувствовавшей примерно то же самое.

Внезапное сопереживание пробудило ее Дар в тот самый миг, когда бейса оторвалась от принца.

— Что ж, я буду носить все эти тряпки, и мои женщины тоже, и пусть мы будем похожи на рыбачек рода Сетмур. Это не ласковая земля Бей — с тех пор, как мы прибыли сюда, я мерзну до мозга костей. Но, Китус, я не возьму тебя в качестве своего супруга.

Я бейса. Мой консорт — Но-Амит, Царь Злаков, и его кровь должна быть принесена в жертву земле. Даже если твои варвары примут твою смерть от моих рук, я не сделаю любимого человека Но-Амитом лишь для того, чтобы двенадцатью месяцами позже вырезать из груди его сердце.

— Не Но-Амитом — Коро-Амитом, Царем Бурь. Как ты верно заметила, ты не в ласковой земле Бей. Здесь все по-другому.

Может, Санктуарий — это и не так много, но, если он будет нашим, никто не спросит, что мы будем с ним делать.

К тому же, что бы ты ни думала о словах Молина, ты видела ребенка, что живет во дворце. Ты видела его глаза, когда он вызывает бурю, и видела их, когда крыши сотрясает буря, вызванная не им. Даже твой прадед Террай Бурек говорит: мы должны сделать так, чтобы этот ребенок решил, что он принадлежит нам, а не кому-то другому, вызывающему бури.

Кивнув, бейса опустилась на каменную скамью. Она протянула руку, и бейнит спиралью стала подниматься по ее запястью.

— Я — воплощение Бей. Матерь Бей внутри меня, Она направляет меня, но я не похожа на этого мальчика. Во сне я слышу его, и Бей встревожена. Издревле Она принимала на своем ложе побежденных Богов Злаков, а иногда Богов-Громовержцев, впитывая их в себя.

Но на этот раз мы не покорили народ Бога-Громовержца, сам Бог был побежден без нас, и никто не знает, что поднимется на его месте. Даже Сама Бей. И если для того, чтобы ублажить нового бога, я должна взять Коро-Амита, то пусть это будет настоящий отец мальчика, этот Темпус Тейлз. Матерь Бей примет его, а когда все закончится, ты по-прежнему будешь со мной.

Принц и Иллира побледнели, принц по каким-то личным мотивам, а Иллира потому, что Дар показал ей Вашанку, Темпуса и ребенка в одном богоподобном видении.

— Молин убьет меня, если узнает, что я не только не отец маленького демона, но именно Темпус является им. И, Шуей, если даже лишь половина рассказов о Темпусе верна, когда ты вырежешь ему сердце, он просто вырастит себе новое. Я предпочел бы, чтобы ты вырезала мое сердце, но только не оказалась привязана к Темпусу и его сыну. Я и предположить не мог, что произойдет, когда посылал Темпуса занять мое место на празднике Убийства Десяти — и теперь хочу избежать катастрофы.

Иллира Увидела и правду откровений принца, и катастрофу, которая последует, если Темпус овладеет Шупансеей — конечно, если этому Видению позволят воплотиться. Образ войны и крови стиснул ее душу, оставив лишь маленькую серебряную тропинку, ведущую из ее угла.

— Я могу помочь вам, — заявила она, выходя на солнечный свет.

Бейса вскрикнула, и принц, забыв про змею, загородил ее собой, чтобы встретить опасность лицом к лицу. Спокойно, с убежденностью, основанной на Даре, Иллира напомнила принцу, что они уже встречались прежде, когда он принимал присягу Уэлгрина и отдал дар капитана — меч энлибарской стали — Темпусу. То ли Кадакитис действительно вспомнил ее, то ли просто был поражен демонстрацией могущества С'данзо, но в ответ на просьбу отнести мальчика к Верховному жрецу Вашанки он взял Артона на руки и первым направился к Молину.

Они нашли жреца неподалеку от детской, отдающего распоряжения перепуганным женщинам, нянькам ребенка. Сначала Молин посмотрел на бейсу и принца, потом на Иллиру и, наконец, на сверток в руках Кадакитиса. Увидев огромную черную птицу, чистящую перья над дверью, Иллира вспомнила, что Видела нечто подобное раньше, в Доме Сладострастия — перед тем, как отправилась на поиски своего сводного брата, работавшего на жреца, — и заставила себя забыть об этом.

— Вы победили, — признала она. — Я не хочу знать, что Санктуарий будет разрушен. Я не хочу видеть глазами то, что Вижу сердцем. Мне следовало раньше отдать вам его. Теперь он умирает, и, может, уже слишком поздно…

— Я мог бы силой забрать его, — ласково напомнил Молин. — У меня нет Дара и в настоящий момент бога. И все же я счел, что мне не следует помогать этому ребенку стать тем, кем он должен стать, для того чтобы Санктуарий выжил. И не стал забирать его.

Мне пришлось поверить, что каким-то образом ты поймешь это и принесешь его сама. Если я оказался прав, значит, думаю, еще не поздно. Возьми ребенка на руки и иди.

Обернувшись, он приказал открыть двери в детскую.

Там царил хаос. Повсюду валялись разорванные подушки.

Няньки были облеплены перьями, а устало выглядевшая женщина, оказавшаяся матерью ребенка, изучала багровый синяк у себя на руке. Сам же мальчик, бросив яростный взгляд на вошедших, отбросил распотрошенную подушку, чтобы схватить короткий деревянный меч. И бросился с ним на Иллиру.

— Гискурас! Остановись! — прогремел Молин. Ребенок повиновался. Маленький меч стукнулся о мраморный пол. — Вот так-то лучше. Гискурас, это Иллира, услышавшая твой плач.

Стоя неподвижно, ребенок с холодным вызовом посмотрел в глаза жрецу, на что не осмелился бы никто другой.

— Она принесла своего сына, чтобы ты поиграл с ним.

Иллира убрала одеяльце с глаз Артона и не удивилась тому, что они открыты. Она поцеловала его, решив, что он улыбнулся в ответ, и, опустившись на колени, дала детям возможность изучить друг друга.

Ребенок, названный Молином Гискурасом, действительно имел страшные глаза, однако взгляд их смягчился, когда Артон, улыбнувшись, протянул руку, чтобы дотронуться до его лица.

Гискурем исчез, исчезли и образы Вашанки и Темпуса — остались только Гискурас и Артон.

— Вы оставите его здесь? — спросил Гискурас. — Моя мать позаботится о нем до тех пор, пока сюда не прибудет мой отец.

К счастью, Молин не обратил внимания на его слова и не посмотрел в округлившиеся от ужаса глаза принца. Иллира поставила Артона, уже пытающегося сбросить одеяльце, на пол и отошла в сторону, когда в двери комнаты с шумом протиснулись Даброу, Уэлгрин и с полдюжины бейсибских стражников. А в это время Гискурас уже показывал Артону, как держать меч. Кузнец вынужден был признать, что теперь его сын, как ни печально, принадлежит этому месту, хотя ничего и не понял.

Какими бы неприятными и болезненными для народа Санктуария ни оказались последствия, дела обстояли не так уж плохо, как могли бы.