Ксенофонт. Киропедия

Глава I

Такими делами был занят Кир. Армянский же царь, выслушав прибывшего от Кира гонца, испугался и признался в душе, что поступил несправедливо, задерживая выплату дани и не присылая войска. Более же всего он опасался, что станет известно о начатых им работах в царской резиденции, предпринятых с целью сделать ее укрепления достаточно мощными для отражения вражеского нападения. Испытывая страх по причинам, уже указанным, он разослал гонцов, чтобы собрать войско. Одновременно он отослал в горы своего младшего сына Сабариса, вместе с женщинами — своей женой, женой сына[61] и дочерьми, дав им проводников. С ними он отправил также самые ценные украшения и утварь. Сам царь выслал вперед лазутчиков, чтобы выведать намерения Кира, и в ожидании их собирал свое войско из прибывших армян. Скоро прибыли к нему другие армяне, сообщившие, что Кир следует за ними по пятам.

Тут царь решил избежать плена и начал отступление. Когда армяне увидели, что он отступает, они все разбежались по домам, чтобы укрыть свое имущество. Кир, увидев множество бегущих и несущихся вскачь всадников, заполнивших долину, направил к ним гонцов, которые передали армянам, что Кир не предпримет никаких враждебных действий против тех, кто останется на месте. Но если он захватит кого-либо бегущим, он поступит с ним, как с врагом. Многие армяне решили остаться, но были и такие, которые отступили вместе с царем. Между тем отправившиеся вместе с женщинами армяне, продвигаясь вперед, натолкнулись на ту часть войска Кира, которая заняла горы. Они сразу подняли крик и стали разбегаться, многие были тут же захвачены в плен. Напоследок были взяты в плен и сын царя, жены и дочери. Были также захвачены все драгоценности, которые они везли с собой. Армянский царь, узнав о случившемся несчастье, совершенно растерялся и, не зная, куда направиться, кинулся бежать в направлении ближайшей горы. Услышав об этом, Кир с имевшимися у него воинами окружил эту гору, а к Хрисанту отправил гонца с приказом сниматься с позиций и, оставив гарнизон, прибыть к нему. Так у Кира собралось все его войско, и он отправил вестника к армянскому царю, повелев ему спросить цари о следующем:

— Царь армянский! Желаешь ли ты, оставаясь здесь, бороться с голодом и жаждой или же ты согласишься спуститься в долину и сразиться с нами?

Армянский царь отвечал, что одинаково желал бы избежать как голода, так и сражения. Тогда Кир вновь через вестника спросил:

— Что же ты продолжаешь оставаться на горе и не спускаешься сюда вниз?

— Затрудняюсь решить, что мне надлежит сделать, — отвечал царь.

— Тебе вовсе не следует раздумывать: ты можешь спуститься вниз и дать ответ перед судом.

— А кто выступит судьей?

— Ясно, что тот, кому божество и без того предоставило возможность сделать с тобой все, что он захочет.

Тут армянский царь смирился с необходимостью и спустился вниз, в долину. Кир поместил его вместе со свитой и имущестом в середине, разбив вокруг лагерь (а все войско Кира было уже при нем).

В то время, как происходили эти события, старший сын армянского царя, Тигран, вернулся из тех мест, куда ои уезжал, Некогда он бывал вместе с Киром на охоте. Узнав о том, что произошло, ош тотчас же в чем был, отправился прямо к Киру. Когда Тигран увидел отца, мать, братьев и собственную жену в плену, он, естественно, заплакал. Встретившись с ним, Кир не проявил никакого дружеского расположения к нему, заметив только:

— Ты явился вовремя, чтобы присутствовать на суде, где будет держать ответ твой отец.

Тотчас же Кир созвал представителей персидского и мидийского войска. Пригласил он и тех знатных армян, которые оказались поблизости. Армянских женщин, сидевших в своих крытых дорожных повозках, он не прогнал и тоже разрешил им присутствовать на суде. Устроив все наилучшим образом Кир так начал свою речь:

— Царь армянский? Прежде всего хочу посоветовать тебе говорить на суде правду, чтобы предостеречь тебя от поступка, вызывающего среди прочих, особенно сильную ненависть. Ты должен хорошо знать, что человек, изобличенный во лжи, менее всего может рассчитывать хотя бы на самое малое сочувствие. Кроме того, о всех твоих делах знают и твои дети, и вот эти женщины, и те из армян, которые здесь присутствуют. Если услышат они, что ты говоришь неправду и не рассказываешь о том, что действительно происходило, а я дознаюсь до истины, они будут считать, что ты сам приговорил себя к самому тяжкому наказанию.

— Спрашивай, Кир, меня обо всем, о чем только захочешь, — отвечал царь Армении, — я же буду говорить только правду, чего бы мне этого ни стоило.

— Тогда скажи, не вел ли ты некогда войны против Астиага, отца моей матери, и против всех остальных мидян?

— Да, вел.

— А будучи побежден им, не согласился ли ты выплачивать дань, выступать вместе с ним в поход со своими войсками по первому его требованию, а также не иметь в своей стране крепостей?

— Да, так было.

— Тогда почему ты ныне и дани не платишь, и войска не присылаешь, и сооружаешь укрепления?

— Я хотел стать свободным. Мне казалось прекрасным и самому добиться освобождения, и оставить свободу в наследство своим детям.

— Действительно, — отвечал Кир, — это прекрасно — сражаться за свободу. Но если человек, побежденный на войне или порабощенный каким-либо другим способом, будет изобличен в том, что пытался бежать от хозяина, — разве ты станешь считать его доблестным человеком, совершившим прекрасный поступок? И разве ты первым не накажешь его как преступника, если поймаешь?

— Накажу, конечно; ведь ты не позволяешь мне говорить неправду.

— Отвечай тогда ясно на каждый из следующих вопросов. Если у тебя какое-либо должностное лицо совершит преступление, ты оставишь его на занимаемой им должности или же поставишь вместо него другого?

— Поставлю другого.

— А если у него окажется много денег, ты оставишь ему его богатство, или же отнимешь его?

— Разумеется, отниму все, что у него окажется.

— А если ты узнаешь, что он перешел на сторону врага, как ты поступишь в этом случае?

— Казню его, — ответил армянский царь. — Чем умирать, будучи изобличенным во лжи, я лучше умру, говоря правду.

Услышав эти слова, сын армянского царя сорвал с головы тиару и разодрал свои одежды,[62] а женщины в голос завопили, царапая себе лица, оплакивая отца, его предстоящую смерть и свою собственную гибель. Тогда Кир приказал им замолчать и сказал:

— Пусть будет так. Таков, значит, тот взгляд на вещи, который ты полагаешь справедливым. Но, основываясь на этом, как ты посоветуешь нам поступить?

Царь Армении замолчал, не находя в себе сил посоветовать Киру казнить его, но и затрудняясь в то же время предложить Киру поступить иначе, чем он сам, по его же словам, поступил бы в подобном случае. Тут сын его Тигран обратился к Киру со следующим вопросом:

— Скажи мне, Кир, — поскольку мой отец, по-видимому, затрудняется с ответом, — разрешишь ли ты мне дать совет, как с ним поступить? Он, как я полагаю, будет для тебя наиболее выгодным.

Кир еще в те времена, когда они вместе охотились, знал, что Тигран проводил много времени в обществе какого-то мудреца,[63] которым он особенно восхищался. Поэтому Кир загорелся желанием услышать, что он может сказать, и с готовностью разрешил Тиграну говорить все, что он сочтет нужным.

— Я советую тебе, Кир, если ты с одобрением относишься к тому, что мой отец намеревался совершить или уже совершил, подражать его образу действий; напротив, если тебе кажется, что он во всем действовал ошибочно, я рекомендую тебе не следовать ему.

— Итак, поступая справедливо, я ничуть не буду походить на человека ошибающегося?

— Да, это так.

— Тогда, если следовать твоему совету, надо покарать твоего отца, поскольку справедливо карать человека, совершившего преступление.

— Но скажи, Кир, назначая то или иное наказание, желаешь ли ты, чтобы оно было сопряжено с твоей выгодой, или же, напротив, чтобы оно нанесло тебе ущерб?

— Я сам себя наказал бы в таком случае, — отвечал Кир.

— Но ты, Кир, много потеряешь, если казнишь находящихся в твоей власти людей, тогда как сохранив им жизнь, ты извлечешь огромную выгоду.

— Но, Тигран, какую ценность могут представлять собой люди, содержащиеся под стражей за совершенное ими преступление?

— Они приобретают ценность тогда, когда становятся благоразумными. Мне представляется, Кир, что дело обстоит именно так; ведь без благоразумия все прочие добродетели становятся бесполезными. Что пользы в сильном и мужественном человеке, если он лишен благоразумия, (что в искусном наезднике)?[64] Чем полезен богатый или могущественный в подобном случае? Между тем всякий друг, отличающийся благоразумием, всегда полезен, и всякий слуга, обладающий благоразумием, — хороший слуга.

— Ты утверждаешь, таким образом, что твой отец в течение одного дня из неразумного стал благоразумным?

— Да, именно так.

— Следовательно, ты считаешь благоразумие определенным душевным состоянием, подобно огорчению, а не предметом познания. Но ведь нельзя в короткий срок из неразумного превратиться в благоразумного, поскольку сначала надо обрести разум и лишь после этого можно приобрести благоразумие.[65]

— А почему бы и нет, Кир? Разве ты не встречал таких людей, которые необдуманно нападали на более сильного противника, Но затем, оказавшись побежденными, тут же избавлялись от своих безрассудных устремлений? И опять-таки, разве тебе не известны такие случаи, когда некоторые государства первыми начинали войну против других, а затем, оказавшись побежденными, изъявляли готовность повиноваться победителю?

— О каком поражении своего отца ты говоришь, Тигран, которое, как ты настаиваешь, так его образумило?

— Да о том, которое, клянусь Зевсом, он глубоко переживает в своей душе. Стремясь к свободе, он вместо этого стал рабом более, чем когда-либо; то, что он надеялся сохранить в тайне, стало явным; а попытка оказать сопротивление обернулась для него собственным поражением. Теперь он сознает, что ты сумел перехитрить его, как хотел, — так, как обманывают слепых, глухих или совсем уже неразумных. Тебе же, как ему сейчас совершенно ясно, удалось полностью скрыть свои военные планы. Подобные просчеты привели к тому, что горы, на которые он надеялся как на свое укрепленное убежище, ты сумел незаметно превратить в место его заключения. А в быстроте маневра ты настолько превзошел его, что успел приблизиться к его резиденции раньше, чем он смог собрать свое войско.

— Следовательно, ты полагаешь, что подобная неудача и признание превосходства другого над собой могут сделать человека благоразумным? — спросил Кир.

— В гораздо большей степени, чем военное поражение, — отвечал Тигран. — Ведь в борьбе побежденный может надеяться, укрепив свое тело различными упражнениями, возобновить состязания. И государства, побежденные более сильным противником, рассчитывают, приобретя союзников, добиться возможности возобновить борьбу. Напротив, люди очень часто и без всякого принуждения повинуются тем, превосходство которых над собой они с готовностью признают.

— Ты, Тигран, по-видимому, считаешь, что люди дерзкие в жизни своей ни разу не видели людей благоразумных, воры — честных, лжецы — правдивых, а несправедливые — справедливых. Неужели ты не понимаешь, что и отец твой нынче обманул нас и нарушил договор, заключенный с нами, хотя хорошо знал, что мы-то ни в чем не нарушили условий договора, заключенного некогда Астиагом.

— Я ведь и не утверждаю, Кир, будто одно знакомство с людьми, превосходящими нас, делает нас более благоразумными; для этого необходимо нести ответственность перед ними, подобно тому, как держит ныне ответ перед тобой мой отец.

— Но твой отец пока не понес никакого наказания, хотя мне и хорошо известно, что он опасается самого тяжкого.

— Но что может больше подавить человека, чем сильный страх? Разве, Кир, ты не знаешь, что люди, получившие ранения мечом, — а он считается самым сильным орудием наказания, — горят желанием, несмотря на это, вновь сразиться со своими врагами, тогда как испытывающие сильный страх перед своим противником не решаются поднять на него глаза, даже тогда, когда их ободряют.

— Ты утверждаешь, Тигран, что страх перед наказанием сильнее действует на людей, чем само наказание?

— Ты, Кир, сам знаешь, что я говорю правду. Тебе ведь известно, что люди, опасающиеся изгнания или поражения, когда им предстоит сражаться, всегда ведут себя малодушно. Равным образом (и те, кто плывет на корабле и опасается кораблекрушения),[66] и те, кто боится попасть в рабство или в тюрьму, не могут ни есть, ни пить от страха. Напротив, став изгнанниками, или уже потерпев поражение, или даже попав в рабство, они могут спокойно есть и спать, и притом еще больше, чем живущие благополучно. Как сильно подавляет людей страх, особенно ясно можно увидеть из следующего. Бывает, что люди, боясь, как бы их не захватили в плен и не убили, от страха сами умерщвляют себя заранее: одни бросаются в пропасть, другие вешаются, иные закалываются. Так страх поражает души сильнее, чем все прочие беды. Теперь ты можешь представить себе состояние моего отца, который страшится не только за свою жизнь, но и за меня, за жену, за всех своих детей. На это Кир ответил:

— Теперь и мне представляется весьма вероятным, что он чувствует себя именно так. Но кажется мне, что одному и тому же человеку свойственно при благоприятных обстоятельствах вести себя дерзко, а в несчастье — падать духом, и освобожденный из-под стражи может вновь повести себя высокомерно и вновь доставлять неприятности окружающим.

— Наши ошибки действительно могут служить причиной твоего недоверия к нам, Кир, клянусь Зевсом. Но ведь у тебя есть возможность выстроить крепости, занять укрепленные пункты и вообще получить любые залоги верности, какие захочешь. И можешь быть уверенным, что мы не станем сильно огорчаться по этому поводу; ведь мы будем помнить, что сами во всем виноваты. Но если ты передашь управление в этой стране лицам, ничем перед тобой не провинившимся, и станешь проявлять к ним недоверие, то смотри, как бы они в ответ на твое благодеяние не стали твоими врагами. А если ты, опасаясь проявлений их ненависти, не наложишь на них крепкой узды, чтобы упредить их дерзкие поступки, то как бы тебе не пришлось применять к ним еще более сильные меры, возвращающие благоразумие, чем даже к нам.

— Но клянусь богами, Тигран, мне было бы неприятно иметь таких союзников, которые, как я знаю, служили бы мне только по принуждению. Кажется, мне будет легче переносить ошибки людей, с преданностью и искренней привязанностью выполняющих свой долг, чем ненависть тех, кто точно, но по принуждению исполняет мои повеления. На это Тигран ответил:

— Но где еще найдешь ты более искреннюю любовь, чем та, которую ты ныне можешь приобрести у нас?

— Я полагаю, Тигран, что смогу найти ее у людей, никогда не проявлявших ко мне враждебных намерений, если захочу оказать им такое благодеяние, какого ты ныне у меня просишь.

— А можешь ли ты отыскать сейчас человека, которого ты смог бы облагодетельствовать больше, чем моего отца? Ведь если ты оставишь жизнь человеку, ничем перед тобой не провинившемуся, на какую благодарность ты сможешь рассчитывать? Поскольку ты не отнимал у него ни жены, ни детей, будет ли он питать к тебе такие искренние чувства признательности, какие станет питать к тебе человек, сознающий, что ты имел полное право отнять их у него? И знаешь ли ты людей, которые бы огорчились более, чем мы, если наш отец не получит армянского царства? Отсюда ясно и следующее: кто испытает столь сильное огорчение, потеряв царскую власть, тот, получив ее, почувствует к тебе самую глубокую благодарность. А если тебя беспокоит мысль о том, кому бы ты смог оставить наше царство наименее потрясенным, когда будешь покидать его, то подумай сам, в каком случае здесь лучше сохранится спокойствие: при новом управлении или же при сохранении прежнего? И если ты хочешь получить как можно большее число воинов из нашей страны, то кто же, по-твоему, сумеет скорее собрать их, если не тот, кто неоднократно собирал это войско? И если тебе недостает денег, то кто доставит их тебе быстрее, чем хорошо знающий возможности страны и располагающий соответствующими средствами? Доблестный Кир, ты должен остерегаться, как бы, расправившись с нами, ты не навредил себе сам больше, чем мог навредить тебе мой отец. Так говорил Тигран.

Слыша эти слова, Кир был чрезвычайно обрадован, понимая, что исполняется все то, о чем он говорил Киаксару. Он ведь помнил, что обещал сделать армянского царя другом более преданным, чем он был прежде. Кир тотчас же обратился со следующим вопросом к армянскому царю:

— Царь армянский! Если я поступлю согласно вашей просьбе, то скажи мне, сколько воинов ты отправишь вместе со мной и сколько денег на ведение войны ты нам выплатишь? На это армянский царь ответил:

— Кир, самый простой и правдивый мой ответ будет заключаться в следующем. Я покажу тебе все имеющееся у меня в наличии войско, а ты сам посмотришь, какую часть его ты поведешь с собой, а какую оставишь в Армении для несения гарнизонной службы. Так же правдиво я отвечу на твой вопрос о деньгах: я покажу тебе всю наличную сумму, а ты сам решишь, сколько ты возьмешь и сколько оставишь.

— А как велика численность твоего войска, — спросил Кир, — и сколько денег имеется у тебя в наличии?

— Всадников армян всего 8000, пехотинцев же до 40000. Что же касается денег, то вместе с сокровищами, оставленными моим отцом, общая сумма составит, если перевести на серебро, более 3000 талантов.[67] Не раздумывая, Кир сказал тогда:

Поскольку твои соседи халдеи[68] продолжают вести против тебя военные действия, ты отправишь со мной половину имеющегося у тебя войска. Что же касается денег, то вместо пятидесяти талантов, которые ты ранее выплачивал, ты уплатишь Киаксару двойную сумму за то, что самовольно прекратил выплату дани. Мне же ты дашь в долг сто талантов. Со своей стороны, я обещаю, если божество ниспошлет нам удачу, оказать тебе благодеяния, стоящие гораздо больше, или же отдать эти деньги, если я буду в состоянии это сделать. Если же я не смогу их отдать, то только по причине отсутствия денег, и никто не упрекнет меня в нарушении закона справедливости. Тогда армянский царь сказал:

— Во имя богов, Кир, не говори так. Если ты не перестанешь говорить об этом, я не обрету спокойствия. Все деньги, которые ты оставишь в моей казне, ты можешь считать своими в такой же мере, как те, которые ты унесешь с собой.

— Пусть будет так, — сказал Кир. — Но скажи, сколько ты мне уплатишь за то, чтобы получить обратно свою жену?

— Все деньги, сколько я смогу собрать!

— А сколько за то, чтобы получить своих детей?

— И за этих столько же.

— Таким образом, ровно вдвое против того, что есть у тебя в наличии.

А ты, Тигран, какой выкуп ты готов заплатить, чтобы вызволить свою жену из плена? Тигран недавно женился и до безумия любил свою жену.

— Я, Кир, — сказал он, — готов и жизнь свою отдать за то, чтобы она не изведала долю рабыни.

— Тогда получай свою жену и веди к себе. Я не считаю ее своей пленницей, поскольку ты никогда не убегал от нас. И ты, царь армянский, бери свою жену и детей безвозмездно; пусть они сознают, что возвращаются к тебе свободными. Теперь вы все поужинайте вместе с нами, а после каждый может отправиться туда, куда пожелает. И все они остались ужинать у Кира. После ужина, когда все стали расходиться, Кир спросил Тиграна:

— Скажи, куда делся человек, бывший вместе с нами на охоте, которым, как мне казалось тогда, ты особенно восхищался?

— Его казнил присутствующий здесь мой родитель, — ответил Тигран, показывая на отца.

— За какое преступление?

— Отец заявил, что этот человек меня развращает. В действительности же он оказался настолько благородным и доблестным мужем, что накануне казни призвал меня и сказал: «Тигран, не гневайся на своего отца за то, что он приказал меня казнить. Он делает это не по злому умыслу против тебя, а по неведению. Проступки, которые люди совершают по неведению, я считаю непредумышленными преступлениями».

— Жаль этого мужа, — сказал Кир. Услышав эти слова, царь Армении обратился к Киру:

— Скажи, Кир, разве мужчина, застав у своей жены любовника, убивает его только за то, что тот толкнул его жену на безрассудный поступок? Разве в действительности причиной убийства не является чувство, что он, законный муж, обворован и чужой человек воспользовался любовью принадлежащей ему жены? Ведь именно за это мужчины расправляются с любовниками своих жен, как с врагами! Так и я проникся ненавистью к этому человеку, сумевшему, как мне казалось, внушить моему сыну любовь к себе более сильную, чем та, которую Тигран испытывал ко мне.

— Ты, царь армянский, совершил свойственную людям ошибку, — сказал Кир. — Но ты, Тигран, все же прости своего отца.

После этих бесед, в которых проявились дружественные отношения между армянами и Киром, восстановленные, как это и естественно, вследствие состоявшегося примирения, они сели на колесницы и с радостным сердцем уехали.

Прибыв домой, они только и говорили, что о Кире: один превозносил его мудрость, другой — силу, третий — кротость его нрава. Были и такие, кто прославлял его красоту и статность. Тигран спросил свою жену:

— Армянская царевна, тебе Кир тоже показался таким красивым?

— Клянусь Зевсом, — отвечала она, — я вовсе не смотрела на него.

— На кого, же ты тогда смотрела?

— На того, кто сказал, что отдал бы свою жизнь, лишь бы не видеть меня рабыней.

На этом их разговор закончился, и они, как следовало ожидать после таких переживаний, отправились на отдых.

На следующий день армянский царь отправил Киру и всему его войску подарки. Одновременно он предупредил своих воинов, которые должны были отправиться вместе с персами на войну, чтобы они прибыли на третий день. Он отсчитал также двойную сумму денег против той, которую обещал Киру. Но Кир взял ровно столько, сколько было условлено, остальные же отослал назад. При этом Кир спросил, кто поведет войско, сам царь или его сын. На это армянский царь ответил:

— Поведет войско тот, кому ты прикажешь. Сын же сообщил Киру:

— Я не оставлю тебя, Кир, даже в том случае, если мне придется сопровождать тебя в качестве носильщика. Тогда Кир, улыбнувшись, сказал:

— А сколько ты заплатишь за то, чтобы твоя жена услышала, как ты занимаешься ремеслом носильщика?

— А ей не надо об этом слышать. Я приведу ее сюда, чтобы она сама увидела, чем я занимаюсь.

— В таком случае вам пора уже укладывать снаряжение, — сказал Кир.

— Ты можешь твердо положиться на нас, и мы прибудем со всем тем, что даст нам отец. После этого воины Кира, получив подарки, расположились на отдых.

Тлава II

На следующий день Кир, взяв с собой Тиграна и лучших мидийских всадников, а также столько своих друзей, сколько ему представлялось необходимым, отправился в поездку по стране, чтобы выбрать место, пригодное для строительства крепости. Поднявшись на одну из горных вершин, он спросил Тиграна, где расположены горы, откуда халдеи совершают свои грабительские набеги на их страну. Тигран показал их, и тогда Кир сказал:

— Сейчас, наверно, никого нет на этих горах?

— Есть, клянусь Зевсом! Там всегда находятся их разведчики, которые сообщают остальным обо всем, что они наблюдают.

— А что делают те, которые получают от них, сообщения?

— Они посылают подкрепления для защиты позиций на горах, кто сколько сможет.

Кир внимательно выслушал этот ответ. Осматривая страну, он заметил, что большая часть Армении опустошена, и земли остались невозделанными из-за военных действий. После этого Кир со свитой вернулся в лагерь и, поужинав, расположился на отдых. На следующий день явился полностью экипированным сам Тигран и с ним около 4000 всадников, до 10000 стрелков из лука и столько же пельтастов. Пока они собирались, Кир принес жертву богам. Так как жертвы дали благоприятные знамения, он приказал созвать предводителей персов и мидян. Когда те собрались, Кир обратился к ним со следующей речью:

— Друзья! Горы, которые высятся перед вами, заняты халдеями. Если мы завладеем ими и построим там нашу крепость, то и армяне, и халдеи будут вынуждены повиноваться нам. Жертвы, которые мы принесли богам, дали благоприятные знамения. Теперь, чтобы все это совершить, необходимо к мужеству и воинскому рвению присоединить прежде всего быстроту. Если мы поднимемся на эти горы раньше, чем соберутся с силами наши враги, то мы или совершенно без боя захватим их, или встретим там немногочисленные и слабые отряды противника. Так что нет дела проще и безопаснее, чем то, которое нам предстоит теперь совершить, при условии быстроты действий. Теперь идите и вооружайтесь. Вы, мидяне, пойдете на левом фланге. Половина армянского войска будет двигаться на правом фланге, а другая половина выступит впереди всего войска. Вы, всадники, будете следовать позади нас, подгоняя и ободряя поднимающихся в гору воинов, и, если кто будет отставать и проявлять слабость, не допускайте этого.

Произнеся эту речь, Кир выстроил лохи в колонны и повел их вперед. Как только халдеи увидели войско Кира, устремившееся к вершинам, они тотчас же передали это известие своим, а затем стали криками созывать свои отряды и собирать их вместе. Кир же ободрял своих воинов следующими словами:

— Персидские воины, сигналы врагов означают, что нам надо спешить! Если мы поднимемся на горы раньше их, дело наших врагов будет проиграно!

Каждый халдей имел на вооружении плетеный щит и пару метательных копий. Повсюду шла о них слава как о самом воинственном народе. Они нанимались на службу ко всем, кому нужны были наемные солдаты, так как отличались храбростью и были бедны, ибо земля их гориста и малоплодородна. Когда воины Кира вплотную приблизились к вершинам, сопровождавший Кира Тигран сказал:

— Знаешь ли ты, Кир, что очень скоро нам самим придется вступить в сражение? Армяне ведь не выдержат натиска врагов!

Кир ответил, что знает это, и сразу же обратился к персам с призывом готовиться к преследованию врага, сказав им:

— Бегущие армяне приведут вслед за собой своего противника, и мы столкнемся с ним лицом к лицу.

Армяне продолжали наступать. Между тем, стоявшие на горах халдеи, как только те приблизились, по своему обыкновению, с криком бросились в атаку против них. Армяне, как всегда, не выдержали натиска. Преследуя армян, халдеи столкнулись лицом к лицу с персами, когда те, вооруженные одними мечами, устремились вверх. Столкнувшиеся с персами халдеи были тотчас же перебиты, другие бежали, а некоторые попали в плен. Так Кир завладел вершинами гор. После того как воины Кира захватили эти горы, они заметили внизу селения халдеев и увидели, как те спасаются бегством из расположенных поблизости жилищ.

Как только все воины Кира собрались в одно место, Кир подал сигнал к обеду. После обеда, разведав на местности сторожевые посты халдеев, укрепленные и обеспеченные источниками воды, он сразу же начал строить там крепость. Тиграну он приказал послать нарочного к отцу и передать, чтобы тот прибыл, захватив с собой всех имеющихся у него плотников и каменотесов. Вестник отправился к армянскому царю, а Кир занялся строительством крепости, используя людей, бывших у него в наличии.

В это время к Киру привели пленников, израненных и в оковах. Заметив раненых, Кир приказал тотчас же освободить их от оков, вызвал к ним врачей и приказал их лечить. Халдеям Кир заявил, что явился сюда не с целью их уничтожить и не потому, что жаждет вести воину, а желая установить мир между халдеями и армянами:

— До того, как мною были заняты вот эти горы, вы, я знаю, не желали мира и, чувствуя себя в полной безопасности, грабили и расхищали имущество армян. Теперь вы сами видите, в каком положении вы оказались. Я отпускаю вас, пленники, по домам и поручаю вам посоветоваться с остальными халдеями, станете ли вы нашими друзьями или же будете продолжать вести с нами войну. Если вы выберете войну, то, будучи разумными, не приходите сюда без оружия; но если вы решите, что вам необходим мир, то можете прийти сюда безоружными. Я сам позабочусь о том, чтобы вы жили в благополучии, коль скоро вы станете нашими друзьями.

Выслушав эти слова, халдеи стали превозносить Кира до небес и после долгих рукопожатий отправились к себе домой.

Когда армянский царь узнал, для какой цели призывает его Кир, он, захватив с собой строителей и все остальное, что он полагал необходимым, отправился как можно скорее к Киру. Прибыв к Киру, он сказал:

— Как мало мы, люди, способны предвидеть будущее, принимаясь за большие дела! Так и ныне, пытаясь добыть себе свободу, я попал в самое тяжкое рабство; а оказавшись в плену и потеряв всякую надежду на спасение, мы теперь находимся в такой безопасности, как никогда ранее. А вот халдеев, постоянно причинявших нам неисчислимые бедствия, я вижу ныне в таком тяжелом положении, в каком давно мечтал увидеть.

Знай, Кир, что я дал бы во много раз больше денег, чем те, которые ты получил ныне, только бы прогнать халдеев с этих гор. Ты уже исполнил свое обещание облагодетельствовать нас за те деньги, которые ты взял, так что теперь мы сами в долгу перед тобой. И если мы честные люди, то пусть нам будет стыдно, если мы не отблагодарим тебя за все это.

Так говорил армянский царь. Халдеи же явились к Киру с просьбой заключить с ними мир, и Кир спросил их:

— Не потому ли вы, халдеи, хотите заключить мир, что, овладев этими горами и установив мир, мы сделали вашу жизнь, как вам теперь стало ясно, более безопасной, чем когда шла война? Халдеи отвечали утвердительно, и Кир продолжал:

— А если вы получите еще и иные блага благодаря заключению мира?

— Тогда мы будем рады еще больше, — ответили халдеи.

— Вы считаетесь бедняками только потому, что земли ваши неплодородны, не правда ли? На этот вопрос халдеи также ответили утвердительно.

— Так не согласны ли вы, — сказал тогда Кир, — платить такие же налоги, что и армяне, если вам разрешат обрабатывать столько земли в Армении, сколько вы пожелаете?

Халдеи отвечали на это предложение согласием, но лишь при условии, что им не будут чинить обид. Тогда Кир обратился с вопросом к армянскому царю:

— А ты, армянский царь, согласен ли на то, чтобы твои ныне пустующие земли обрабатывались ими при условии, что они будут платить установленные тобой налоги?

— Я дорого дал бы за то, чтобы это осуществилось, — отвечал царь, — ведь доходы государства тогда намного увеличатся.

— А вы, халдеи, обладающие прекрасными горами, позволите ли вы армянам пасти здесь свои стада, если они станут платить вам по справедливости?

Халдеи согласились, ибо, по их словам, они получили бы от такого соглашения большую выгоду и притом без всякого дополнительного труда.

— А ты, армянский царь, захочешь ли пользоваться пастбищами халдеев при условии уплаты небольшой суммы халдеям, но получая при этом большую выгоду?

— Весьма охотно, ибо, как я полагаю, буду пасти свои стада в полной безопасности.

— Вы, разумеется, будете чувствовать себя в безопасности тогда, когда горы станут вашими союзникамл? — спросил Кир. Армянский царь согласился с этим.

— Но мы готовы поклясться Зевсом, — сказали халдеи, — что нам не будет покоя, и не только на земле армян, но даже на нашей, если эти горы будут принадлежать им.

— А если горы будут вашими?

— Тогда мы будем уверены в своей безопасности.

— Но, клянусь Зевсом, — сказал армянский царь, — мы не будем спокойны, если халдеи вновь займут эти вершины, да к тому же укрепленные. Тогда Кир сказал:

— Итак, я поступлю следующим образом. Никому из вас я не передам Власти над этими горными вершинами, и охранять их мы будем сами.

А если кто из вас совершит несправедливый поступок, мы примем сторону обиженного.

Армяне и халдеи, услышав такое решение, похвалили Кира и заявили, что только при этом условии мир, заключенный между ними, будет прочным. При этом они обменялись залогами верности и заключили соглашение о том, что оба их народа будут свободны и независимы. Были узаконены браки между мужчинами и женщинами из обоих народов,[69] установлено право обоюдной обработки земли и право обоюдной пастьбы, а также заключен оборонительный союз на случай, если одна из сторон подвергнется нападению извне.

Все это было совершено тогда, и соглашения, заключенные в те времена между халдеями и владыкой Армении, еще и поныне сохраняют свою силу.

Заключив такой договор, оба народа соединенными усилиями принялись строить крепость, которая должна была служить им общим сторожевым постом, и начали свозить в назначенное место все необходимое для строительства.

Когда же наступил вечер, Кир пригласил к себе на ужин представителей обоих народов, ставших уже друзьями. Во время ужина один из халдеев назвал этот мирный договор желанным для большинства своего народа. «Но есть и такие среди нас, — добавил он, — для кого единственным источником существования служит военная добыча; они не умеют, да и не захотят заниматься мирным трудом, привыкнув жить войной. Эти люди всегда или занимались грабежом, или становились наемными солдатами, нанимаясь на службу то к индийскому царю, владеющему, по их словам, несметными богатствами, то к Астиагу». Услышав это, Кир сказал:

— Почему бы им теперь не поступить на службу ко мне? Я буду платить им самое большое жалованье, какое когда-либо получали наемные солдаты.

Халдеи охотно согласились и заявили, что найдется много желающих поступить к нему на службу.

Вот что происходило у Кира в то время. Прослышав о том, что халдеи часто бывали у индийского царя, и вспомнив, что от него приходили послы с целью узнать о положении в Мидии (они затем отправились в стан врагов, чтобы узнать об их делах), Кир захотел, чтобы индийский царь узнал о совершенных им подвигах. Поэтому он начал такую речь:

— Царь армянский и вы, халдеи! Скажите мне, если я захочу теперь кого-нибудь из своих людей отправить послом к индийскому царю, смогут ли этого моего посла сопровождать ваши соплеменники, указывая ему дорогу и оказывая всяческое содействие, чтобы мы могли получить от индийского царя то, что нам необходимо? Мне хотелось бы получить от него побольше денег, чтобы иметь возможность платить жалованье воинам, а также одаривать и награждать достойных соратников. Ради этого я и добиваюсь, чтобы в моей казне было изобилие денег, полагая, что имеющиеся у меня суммы недостаточны. Я с удовольствием воздержусь брать деньги у вас, ведь вы уже стали моими друзьями. Но от индийского царя я охотно взял бы их, если он согласится дать. Мой посол, для которого я прошу у вас провожатых и помощников, придя в Индию, передаст следующее: «Царь индийский! Меня прислал к тебе Кир. Он говорит, что нуждается в деньгах, так как ожидает прибытия новых войск со своей родины, из Персии». (Я действительно их ожидаю, — заметил Кир). «Если ты пошлешь ему, сколько сможешь, то Кир, по его словам, в случае, если боги даруют благоприятный исход его предприятию, приложит все усилия, чтобы ты считал оказанную ему поддержку удачно принятым решением». Эти мои слова посол и передаст царю. Вы же со своей стороны поручите вашим людям передать индийскому царю все, что считаете нужным. Получив от царя деньги, мы сможем свободно располагать большими суммами, а если мы их не получим, то будем знать, что ничем ему не обязаны, и в наших взаимоотношениях с ним станем руководствоваться только собственной выгодой.

Такую речь произнес Кир, надеясь, что послы армян и халдеев, отправляющиеся к индийскому царю, станут говорить о нем и восхвалять его, и пройдет о нем в мире слава, которой он желал. После этого, когда наступило время, они закончили обед и разошлись на отдых.

Глава III

На следующий день Кир отправил своего посла с поручением передать индийскому царю все то, о чем он говорил в своей речи. Вместе с послом Кира армянский царь и халдеи послали своих людей, которых сочли наиболее годными для этого дела. Они должны были поддержать Кира и подобающим образом прославлять его в своих речах, с которыми собирались обратиться к индийскому царю. После этого Кир занялся крепостью, снабдив ее достаточно сильным гарнизоном и всеми необходимыми припасами. Начальником гарнизона он поставил одного мидянина, который, как он полагал, был наиболее угоден Киаксару. Затем он покинул горы, взяв с собой войско, с которым прибыл в Армению, и присоединив к нему еще отряды армян и до четырех тысяч халдеев, считавшихся самыми лучшими воинами. Когда Кир спустился в равнину Армении, все население, мужчины и женщины, покинуло свои дома и вышло ему навстречу, радуясь заключению мира; они несли и везли ему в подарок самые ценные вещи, которые имели.[70] Армянский царь не сердился на это, полагая, что уважение, оказываемое его подданными Киру, будет тому особенно приятно. Наконец, навстречу Киру вышла и супруга армянского царя вместе с дочерьми и младшим сыном. Она несла различные дары, а также золото, которое Кир ранее отказался взять. Увидев это, Кир сказал:

— Вы не заставите меня брать плату за мои добрые дела, совершенные в этих походах. А ты, женщина, возьми это золото и уходи. Не давай армянскому царю зарывать его в землю, но купи на это золото самое красивое вооружение для своего сына и отправь его в поход. А на оставшиеся деньги купи себе, своему супругу, дочерям и сыновьям то, что украсит вас и вашу жизнь и сделает ее более приятной. В земле же следует скрывать только тела людей после их смерти.

Сказав это, Кир уехал. Его сопровождали армянский царь и все остальные армяне, называя его благодетелем и благородным человеком. Так они провожали его до границы. Вместе с Киром армянский царь отправил большое войско; он смог это сделать потому, что в его стране установился мир. Кир отбыл, обеспечив себя не только деньгами, которые он получил; благодаря избранному образу действий, он подготовил возможность получить их в еще большем количестве в случае нужды.

Свой лагерь Кир разбил в пограничной области. На следующий день он отправил войска и деньги Киаксару, который, как и обещал, находился поблизости. Сам же Кир вместе с Тиграном и самыми знатными персами с увлечением охотился на диких животных всюду, где они водились.

Прибыв в Мидию, он раздал деньги своим таксиархам, сколько каждому требовалось. Сделал он это с той целью, чтобы они тоже могли поощрять своих подчиненных, достойных награды. Кир был уверен, что если каждый, выполняя свой долг, заслужит похвалу, то и все его предприятие в целом будет иметь благополучный исход. И сам он, замечая что-либо, могущее украсить его войско, немедля приобретал и раздавал наиболее отличившимся воинам, полагая, что все прекрасное и достойное в войске служит украшением ему самому, как полководцу. Распределяя награды из накопившихся у него сумм, Кир обратился к таксиархам, лохагам и всем воинам, которых награждал, со следующей речью:

— Друзья! Мы полагаем, что ныне у нас есть все основания радоваться от души, ибо в нашем распоряжении в изобилии имеются деньги, и поэтому перед нами открывается возможность награждать других, кого мы пожелаем, и самим получать награды, каких каждый будет достоин. Но не забудем, каковы были подвиги, послужившие первопричиной всех этих благ. Внимательно рассмотрев эти причины, вы откроете, что это было и умение обходиться без сна там, где это необходимо, и способность легко переносить тяготы и лишения, и быстрые марши, и стойкость перед лицом врага. Такими же доблестными вы, воины, должны оставаться и в будущем, твердо помня, что послушание, стойкость, способность переносить опасности и лишения в минуты тяжелых испытаний приносят великие блага и великие радости.

Когда Кир уверился, что его воины достаточно закалены и подготовлены к перенесению тягот и лишений, связанных с ратными делами, что их воинский дух настолько силен, чтобы с презрением относиться к врагу, что они научились умело обращаться со своим оружием, что они с готовностью повинуются командирам, он проникся желанием немедленно начать военные действия против врага, хорошо сознавая, что промедление дорого обходится полководцу, ибо при этом значительная часть усилий, затраченных на подготовку войска, теряется напрасно. Помимо этого, Киру бросилась в глаза враждебность, с которой многие его солдаты стали относиться друг к другу; причиной же тому было возросшее честолюбие воинов, соревновавшихся между собой. Это также побуждало его как можно быстрее повести войска в бой. Кир ясно понимал, что общие опасности сближают участников похода между собой. В это время они перестают завидовать красивому вооружению у одних, стремлению к славе, проявляемому другими; напротив, они прославляют и восхищаются такими соратниками, понимая, что честолюбие их способствует достижению победы, являющейся общим благом для всех. Поэтому он постарался как можно лучше вооружить свои войска и привести в образцовый порядок каждое подразделение, а затем созвал мириархов,[71] хилиархов, таксиархов и лохагов. Эти командиры не включались в состав тактических единиц, и когда у них возникала необходимость что-либо сообщить полководцу или выслушать его приказ, подразделения не оставались без командира, и всем на месте распоряжались додекадархи и гексадархи. Когда командиры собрались, Кир повел их вдоль рядов выстроившихся воинов и стал показывать, в каком отличном состоянии находились войска, а также пояснять, в чем заключалась сила каждого союзного отряда. После того как созванные командиры также воспылали желанием поскорее начать военные действия, Кир приказал им отправиться к своим отрядам и воодушевить своих подчиненных точно таким же образом, как он, Кир, воодушевлял их самих. Кир поставил перед ними задачу возбудить в каждом воине жажду ратных подвигов, чтобы все отправились в поход в радостном и бодром настроении. Утром все должны были собраться у ворот дворца Киаксара.

Командиры разошлись и стали выполнять все, что приказал Кир. На следующий день рано утром они явились к воротам дворца. Кир вместе с ними вошел к Киаксару и сказал царю следующее:

— Я знаю, Киаксар, что ты уже давно и ничуть не менее меня задумываешься над тем, что я собираюсь тебе сейчас сказать. Но ты, наверное, стыдишься высказать во всеуслышание свою мысль, чтобы не показалось, будто тебя тяготят расходы на наше содержание, если ты напомнишь нам о необходимости выступить в поход. Но, поскольку ты сам и молчишь, я скажу и за тебя и за нас. Мы все, находясь в состоянии полной боевой готовности, решили выступить — не ждать, пока враги вторгнутся в твои владения, и не сидеть, сложа руки, в дружественной стране, но как можно скорее вторгнуться в земли врагов. Ведь ныне, пребывая на твоей земле, мы поневоле причиняем тебе ущерб. Но если мы вторгнемся на земли врага, мы без оглядки станем разорять его владения. Ныне ведь ты вынужден содержать нас, расходуя на это большие средства. Напротив, выступив в поход, мы сможем содержать себя за счет врагов. Если бы нас ожидали там большие опасности, чем грозящие нам здесь, мы, возможно, могли бы выбрать более безопасное для нас решение. Но ведь нам предстоит сразиться с одним и тем же врагом, останемся ли мы здесь, или же, ворвавшись в страну врага, встретимся с ним там. И мы сами остаемся все теми же, ожидая врага здесь или столкнувшись с ним на его земле. Да и воинский дух в наших войсках усилится и укрепится, если мы сами выступим против врагов, а не станем поступать подобно людям, поневоле ожидающим прихода неприятеля. В свою очередь, враги будут больше бояться нас, узнав, что мы вовсе не трепещем от страха, сидя у себя дома, но, услышав о их приближении, сами двинулись им навстречу, чтобы как можно скорее вступить с ними в сражение; что мы не ожидаем, когда враг станет опустошать нашу землю, но, опередив его, сами разоряем его страну. Действительно, если мы напугаем врагов, а сами станем вести себя смелее, это, я полагаю, будет немалым приобретением, и создавшееся положение станет, как я думаю, безопаснее для нас и более опасным для врага. Наконец, и отец мой всегда утверждает, и ты говоришь это же, да и все остальные согласятся с тем, что судьба войны определяется силой духа воинов, а не их физической мощью. Так говорил Кир. А Киаксар ответил ему:

— Пусть ни тебе, Кир, ни вам, остальные персы, не приходит в голову, будто меня тяготит необходимость тратиться на ваше содержание. Однако мысль о том, что нам следует вторгнуться в страну врагов, и мне самому представляется во всех отношениях превосходной.

— Поскольку мы единодушно принимаем это решение, — сказал тогда Кир, — давайте начнем подготовку. И если знамения богов окажутся благоприятными, выступим как можно скорее.

После этого они отдали воинам приказ готовиться к походу. Кир же стал приносить жертвы богам,[72] первому Зевсу Царю, а затем и всем остальным, чтобы они были и верными соратниками, и союзниками, и подателями благих советов. Он обратился с молитвой и к героям — покровителям и защитникам мидийской земли. После того, как жертвы дали благоприятные знамения, все его войско собралось к границе, и Кир, вопросив вещих птиц, вторгся во вражеские земли. Быстро перейдя границу, он сразу же почтил возлияниями Гею, принес жертвы другим богам и умилостивил героев — покровителей Ассирии.[73] Совершив все это, он вновь принес жертвы Зевсу Отчему, не забыв при этом ни одного из других богов, явивших ему какие-либо вещие знаки.

Все эти жертвы дали благоприятные знамения, и, продвинувшись с пехотой на небольшое расстояние, они разбили лагерь. Конница стала совершать набеги, захватывая богатую и разнообразную добычу. В дальнейшем они продолжали менять расположение лагеря, в изобилии добывая все необходимые припасы и опустошая вражескую страну в ожидании появления неприятеля.

Когда разнеслась весть о том, что враги находятся на расстоянии меньшем, чем десять дней пути, Кир обратился к Киаксару со следующими словами:

— Киаксар, настало время двинуться вперед, чтобы ни враги, ни наши собственные воины не подумали, будто мы от страха не выступили им

навстречу. Напротив, всем должно стать ясно, что мы горим желанием вступить в сражение.

Киаксар согласился с этим. Выстроив войска в боевой порядок, они продвинулись в течение дня на достаточно большое расстояние. Ужин воины готовили днем, а ночью огней в лагере не разводили; их зажигали перед лагерем, чтобы следить за теми, кто случайно приблизится, в то время как сами воины, находясь в лагере, оставались незамеченными. Часто огни зажигались и позади лагеря, чтобы ввести в заблуждение врага. Поэтому бывали случаи, когда лазутчики врага, полагая вследствие такого расположения огней, что они находятся впереди лагеря, попадали в руки сторожевых постов.

Когда оба войска уже сблизились, ассирийцы и их союзники окружили свой лагерь рвом, подобно тому как это и ныне делают цари варваров и: где бы они ни разбивали лагерь, они тотчас же окружают его рвом, располагая большим количеством рабочих рук. Ведь они знают, что ночью конница пуглива и ее трудно пустить в дело, особенно варварскую. Коней они держат у яслей стреноженными, и, если кто-нибудь ночью нападет на них, они должны снять с лошадей путы, взнуздать и оседлать их, надеть панцирь и, вскочив на коня, выехать из лагеря. Проделать все это ночью совершенно невозможно. По этой причине и ассирийцы и остальные варвары окружают свой лагерь укреплениями. В то же время они считают, что укрепленные позиции позволяют им вступить в сражение тогда, когда они сочтут нужным.

Итак, действуя подобным образом, оба войска сблизились. Когда расстояние между ними уже равнялось одному парасангу,[74] ассирийцы разбили лагерь по способу, уже описанному выше, и, хотя он был окружен рвом, он легко просматривался. Кир же, напротив, разбил свой лагерь таким образом, чтобы он, располагаясь позади селений и холмов, оказался менее всего доступен для обзора. Кир знал, что на войне все, предпринятое внезапно, действует на врага устрашающе.

В эту ночь, выставив, как полагалось, сторожевые посты, оба войска расположились на отдых.

На следующий день ассирийский царь, Крез и остальные вожди дали возможность своим воинам отдохнуть в укрепленном лагере. Напротив, Кир и Киаксар, выстроив войска в боевой порядок, выжидали, чтобы вступить в бой, когда враг приблизится. Когда стало ясно, что в этот день враги не покинут своих укреплений и не рискнут начать сражение, Киаксар, пригласив Кира и других начальников, сказал:

— Друзья, наши войска уже выстроились в боевой порядок, и нам надлежит, я полагаю, сейчас же двинуться на вражеские укрепления, чтобы тем самым доказать свою готовность сражаться. Даже если враги не выйдут нам навстречу, наши воины отойдут, уверившись в своем превосходстве над противником. А противник, убедившись в доблести наших воинов, устрашится еще более. Таково было мнение Киаксара. Однако Кир возразил на это:

— Киаксар, во имя богов, воздержимся от этого выступления! Если мы выйдем из лагеря, обнаружив тем самым численность наших сил, как ты предлагаешь, враги получат возможность в полной безопасности следить за нами, когда мы двинемся на их укрепления, сознавая, что им ничто не угрожает; а когда мы, ничего не добившись, отойдем, они вновь смогут подсчитать численность наших войск, намного уступающую их численности. Проникнувшись к нам пренебрежением, они на другой день выступят против нас с гораздо большей уверенностью в своих силах. Ныне же, зная, что мы уже подошли, но еще не видя нас, они — будь уверен в этом — не относятся к нам с пренебрежением, но ломают голову над тем, что бы это могло означать, и не перестают, я знаю, говорить о нас. А когда они выступят из лагеря, тогда-то нам и следует обнаружить себя, устремиться против них и сразиться врукопашную, захватив врага там, где мы давно желали с ним сразиться.

После того как Кир произнес эту речь, Киаксар и все остальные с ним согласились. Поужинав и выставив сторожевые посты, перед которыми были зажжены многочисленные костры, они удалились на отдых. На утро следующего дня Кир с венком на голове стал приносить жертвы богам, приказав остальным гомотимам, чтобы они надели венки, присутствуя при жертвоприношениях. По свершении обряда Кир собрал их и сказал:

— Воины! Как объявили прорицатели и как полагаю я сам в согласии с ними, боги предвещают нам сражение и обещают, согласно знамениям, спасение и победу. Я устыдился бы напоминать вам, как надлежит вести себя в предстоящем сражении; это вам прекрасно известно и составляет предмет особенных ваших забот, да и слышали вы это неоднократно, так что, пожалуй, могли бы и других научить. Но выслушайте следующее, если только это не приходило на ум вам самим. Необходимо напомнить тем, кто совсем недавно стали нашими союзниками и кого мы стараемся во всем сделать подобными себе, за что Киаксар выплачивает нам жалованье, о доблести, в которой мы постоянно упражняемся, а также для чего мы призывали их самих, в каком деле они добровольно — по их словам — собираются стать нашими соперниками. Напомните им и о том, что день этот покажет, чего каждый заслуживает. Если люди вынуждены учиться чему-то в позднем возрасте, совсем не удивительно, что иные из них нуждаются в напоминаниях. Но все же приятно, если они смогут стать доблестными мужами, хотя бы и с помощью внушений. Поступая так, вы одновременно проверите и самих себя. Воин, сумевший во время подобного испытания и других сделать более храбрыми, естественно, получит право считать самого себя безупречно доблестным. Тот же, кто постарается вести себя так, как говорилось выше, забыв о других и восторгаясь при этом собой, может, естественно, считаться доблестным только наполовину. По этой причине я не обращаюсь к ним сам, а призываю вас говорить с ними, чтобы именно с вас они старались брать пример; ведь вы постоянно общаетесь с ними в своих отрядах. Знайте, что если вы сами проявите смелость и отвагу, то, видя это, и они, и все остальные под вашим влиянием станут отважными не на словах, а на деле.

В конце своей речи Кир приказал им идти на обед, не снимая венков, и, совершив возлияния в честь богов, с этими же венками явиться в свои отряды. Когда они ушли, Кир созвал командиров арьергардных частей и разъяснил им их задачи в следующих словах:

— Персидские воины, вы стали гомотимами и принадлежите к избранным. Вас считают равными лучшим, а рассудительностью и умом вы даже превосходите других, умудренные годами. И место в строю вы занимаете ничуть не менее почетное, чем те, кто стоит впереди. Находясь позади и видя впереди себя храбро сражающихся воинов, вы имеете возможность их подбодрить и вселить в них еще большую отвагу. А если кто проявит слабость, вы, заметив это, не допускайте, чтобы они запятнали себя трусостью. В вашем возрасте и с вашим тяжелым вооружением вам, как никому другому, необходима победа. Когда стоящие впереди станут призывать вас атаковать противника, следуйте за ними и, чтобы не оказаться хуже их, в свою очередь призывайте их быстрее вести на врага. Идите, а после обеда вернитесь в свои отряды с венками на голове.[75]

Такими делами были заняты Кир и его воины. Ассирийцы же успели пообедать и, смело выступив из-за своих укреплений, стали энергично выстраиваться в боевой порядок. Их строил сам ассирийский царь, проезжая перед строем на колеснице. К своим воинам он обратился со следующей речью:

— Ассирийские воины, теперь вы должны доказать свое мужество. Вы будете сражаться за свою жизнь, за землю, на которой вы выросли, за родные дома, за своих жен и детей — за все, что вам более всего дорого. Одержав победу, вы останетесь, как и прежде, обладателями всего этого, но если вы потерпите поражение, то знайте, что все это достанется врагам. Поэтому жажда победы должна пылать в ваших сердцах. Будет безумием, если тот, кто сражается за победу, обратится в бегство, открывая врагу спину — часть тела, лишенную рук и оружия. Безумным будет и тот, кто, желая сохранить себе жизнь, побежит с поля боя; знайте, что в живых останутся только победители, что беглецы гибнут гораздо чаще тех, кто стойко сражается. Окажется безумцем и тот, кто, стремясь владеть богатством, допустит, чтобы над ним одержали победу. Кому не известно, что победители сохраняют и свое имущество и захватывают достояние побежденных, побежденные же теряют и свое имущество и собственную свободу.

Так говорил ассирийский царь. Киаксар же известил Кира через гонцов о том, что наступил самый подходящий момент для нападения на противника. При этом он сказал:

— За пределы укреплений вышло еще небольшое количество врагов, но число их будет увеличиваться, пока мы станем к ним приближаться. Не будем ждать, когда наши враги получат численное превосходство, но атакуем их, пока у нас есть еще надежда без особых усилий одержать победу. Кир на это ответил:

— Киаксар, если число побежденных врагов составит менее половины общей их численности, они смогут заявить, будто мы испугались всего их войска и поэтому напали только на часть его. Они не признают себя побежденными, и тогда тебе придется дать еще одно сражение, в котором враги, возможно, изберут более выгодный для себя образ действий. А теперь они дают нам возможность самим установить их чиcленность и вступить в сражение с таким количеством, какое мы сочтем для себя желательным.

Выслушав это, гонцы Киаксара отправились обратно. В это время к Киру прибыл перс Хрисант и некоторые другие гомотимы, ведя с собой перебежчиков. Кир, естественно, стал расспрашивать их обо всем, что касается вражеского войска. Перебежчики отвечали, что ассирийцы уже выступили за свои укрепления с оружием в руках и что выстраивает их в боевой порядок сам царь, также покинувший укрепления. По словам тех, кто его слышал, он обращается в этот момент с многочисленными и энергичными призывами к своим воинам, выступающим в поле. Тут Хрисант сказал:

— Не следует ли и тебе, Кир, созвать войско и, пока еще есть время, обратиться к нему с ободряющими словами, чтобы поднять его дух?

— Хрисант, — отвечал Кир, — пусть не огорчает тебя весть о том, что ассирийский царь ободрял свое войско. Нет таких прекрасных слов, которые могли бы сделать храбрецами трусов, как только они эти слова услышат. Слова не сделают стрелков меткими, если они до этого долго не упражнялись, и то же можно сказать о метателях дротиков и всадниках. Даже свои тела они не приучат к тяжелому труду, если раньше не занимались делами, требующими физических усилий.

— Но ведь хватит и того, Кир, что ты укрепишь в них воинский дух!

— А разве может одна речь сразу же возбудить в душе человека чувство стыда или удержать его от постыдных поступков, или вызвать в нем воинское рвение ради одной только славы, или стремление преодолеть любые опасности? Может ли она заставить его предпочесть смерть в бою — спасению, добытому в бегстве?

Если вы хотите, чтобы люди прониклись подобными чувствами и остались верны им, то необходимо, прежде всего, установить законы, согласно которым доблестным будут предоставлены почет и свобода, а трусы будут наказаны таким позором, что жизнь их, исполненная горестей, станет для них невыносимой.[76] Далее, я полагаю, над людьми должны быть поставлены наставники и руководители, которые будут справедливо управлять ими, наставлять их и приучать к доблестным поступкам, пока они полностью не осознают, что по-настоящему доблестные и славные оказываются и самыми счастливыми, а трусы и опозоренные — самыми несчастными из людей. Именно такие чувства должны воодушевлять воинов, от которых ждут, что полученное ими воспитание окажется сильнее страха, внушаемого врагом. Если бы в момент, когда люди с оружием в руках выступают в бой, — а многие в это время забывают и то, что давно усвоили, — кто-нибудь, выступив с декламацией наподобие рапсода, смог бы в один миг сделать их доблестными, то было бы самым легким делом и усваивать, и обучать людей величайшей добродетели, которая только и может быть им свойственна. Что касается меня, то я не стал бы полагаться на стойкость людей, которых мы нынче сами обучаем, если бы не ваше присутствие: вы будете показывать им пример того, каким должен быть воин, и напоминать об этом, если они что-либо забудут. Что же касается людей, вовсе не усвоивших воинских добродетелей, то, Хрисант, я был бы весьма удивлен, если бы произнесенная перед ними прекрасная речь пробудила в них мужество в большей степени, чем прекрасно пропетая песнь научила бы мусическому искусству людей, никогда до этого не обучавшихся музыке.

В таком духе шла между ними беседа. Между тем Киаксар вновь прислал гонцов, передав Киру, что если он будет медлить и не выступит тотчас же против врагов, то совершит ошибку.

— Доложите Киаксару, — отвечал Кир гонцам, — что враги еще не вышли в надлежащем количестве за пределы своего лагеря. Сообщите это открыто, в присутствии всех. Однако, если он безусловно так хочет, то я выступлю.

Дав такой ответ гонцам и помолившись богам, он стал выводить войско для боя. Начав движение, он сразу же ускоренным шагом повел воинов вперед, а те в полном военном порядке следовали за ним, обученные и привыкшие быстро идти в походном строю, так как были охвачены духом соревнования друг перед другом, а также потому, что все их командиры шли впереди. Они с радостью устремлялись в бой, сознавая свой долг; ведь они знали, усвоив эту истину в результате длительного предшествующего опыта, что самым безопасным и легким путем к победе является ближний бой с неприятелем, особенно с его стрелками из лука, метателями дротиков и всадниками. Когда они находились еще вне пределов досягаемости вражеских стрел и дротиков, Кир передал пароль: «Зевс Союзник и Вождь»[77] После того, как пароль обошел всех и вернулся назад к нему, Кир, по обычаю, запел пэан,[78] и все воины громко его подхватили, чтя божество. В эти мгновения люди богобоязненные менее всего подвержены действию страха. Пропев пэан, гомотимы выступали вперед с радостными лицами, со взорами, обращенными друг на друга. Они называли по имени стоявших рядом и позади, обращаясь к ним часто со словами: «Вперед, друзья! Вперед, храбрецы!» — призывая друг друга атаковать противника. Те же, которые двигались позади них, слыша эти слова, в свою очередь ободряли двигавшихся впереди, призывая их храбро вести воинов вперед на врага. Войско Кира, было исполнено доблести, честолюбия, силы, отваги, бодрости духа, благоразумия и дисциплины, что, как я полагаю, более всего устрашает противника.[79]

Что же касается ассирийцев, то с приближением персидского войска те во из них, кто выступал впереди, сражаясь на колесницах, вскочили на свои колесницы и вернулись к своему войску, а их стрелки, метатели, дротиков и пращники метнули свои орудия много раньше, чем они могли попасть в противника. Когда все эти стрелы оказались под ногами наступающих персов, Кир бросил клич: «Храбрецы, пусть каждый ускорит шаг и, на деле доказывая, каков он есть, воодушевит других!» Воины передали этот клич другим. Полные воинского рвения и гнева, стремясь поскорее вступить в бой, отдельные солдаты начали наступать быстрыми перебежками и вся фаланга бегом последовала за ними. И сам Кир незаметно перешел с шага на бег. Ведя войско вперед, он кричал: «Кто за мной? Кто настоящий храбрец? Кто первым поразит врага?» Воины, слышавшие эти призывы, повторяли их, и через все ряды пронесся этот же самый клич: «Кто за мной? Кто настоящий храбрец?».

В таком воинственном порыве персы устремились в бой. Враги не устояли и, обратившись в бегство, помчались к своим укреплениям.

Персы преследовали их до самых крепостных ворот и перебили множество толпившихся там вражеских воинов. Многие из них падали во рвы, и персы, спрыгнув туда, убивали людей и лошадей без разбора; некоторые колесницы в беспорядочном бегстве тоже свалились в ров. Мидийская конница, видя все это, помчалась в атаку против вражеской конницы, и тогда началось преследование и избиение вражеских всадников, людей и коней. Ассирийцы, стоявшие на вершине насыпи внутри своих укреплений, уже не думали о том, чтобы стрелять из лука или метать дротики в персов, устроивших настоящую резню; они не могли этого делать под влиянием представшего перед ними страшного зрелища. Заметив, что некоторые персы уже пробились к воротам их крепости, они вскоре повернули вспять и побежали уже с самой насыпи. Видя их бегство, жены ассирийцев и их союзников подняли крик в самом лагере и в страхе начали метаться туда и сюда, и те, что были с детьми на руках, и те, что помоложе. Они стали раздирать на себе одежды и царапать в кровь лица, умоляя каждого, кто попадался им на пути, не оставлять их и не бежать, но защищать детей, жен и самих себя. Тут уж и сами цари с надежнейшими воинами, встав у входов в укрепления и поднявшись на вершину насыпи, стали сражаться и сами, и других призывать к отражению врага.

Узнав о том, что произошло, Кир из опасения, как бы персы, даже если они ворвутся во вражеские укрепления, из-за своей малочисленности не понесли урона от превосходящих сил противника, приказал отступать, держа фронт обращенным к неприятелю,[80] чтобы защищаться от его метательных орудий. Здесь каждый смог бы легко убедиться в дисциплинированности гомотимов: они быстро выполнили приказ Кира и так же быстро передали его другим. Как только они оказались за пределами досягаемости метательных орудий противника, они выстроились в полном порядке, точно зная каждый свое место — намного лучше, чем это знают хоревты в хоре.