Кто дерзнет сказать, что солнце лживо

Ю.Семенов

"Кто дерзнет сказать, что солнце лживо?"

(Чили, Перу, Курасао)

Заметки

Когда книга уже была в работе, мир узнал о кровавом путче в Чили, об убийстве президента Сальвадора Альенде, об аресте вождя коммунистов Луиса Корвалана, о выстрелах, прогремевших в столь далекой, но так полюбившейся нам стране Латинской Америки. Все те завоевания Народного единства, которые наполняли гордостью сердца чилийцев, растоптаны военной хунтой. Лучшие сыны народа томятся в концлагерях, скрываются в горах, пьют горькую чашу эмиграции.

Но то, что было в Чили, никогда не сможет быть забыто: сладкий вкус свободы входит в людей как их второе "я" - навечно, до последнего вздоха.

Телеграф сообщает о том, что народ оказывает сопротивление хунте; я, как и многие из тех, кто жил в Чили, убежден, что последнее слово еще не сказано: посеявшие ветер, пожнут бурю.

Просмотрев дневник, который я вел в Сантьяго и Пунта-Аренас, на Чилоэ и в Пуэрто-Монт, я решил ничего не править: свидетельство очевидца только тогда становится документом, когда точно зафиксирован определенный момент истории.

Путь к социализму труден, но как бы ни злобствовали враги великой идеи Маркса и Ленина, будущее - так или иначе - именно за этой идеей, которая была практикой чилийской жизни и которая, как бы ни был труден путь к ней, восторжествует вновь в Сантьяго.

...Итак, декабрь семьдесят первого. Вместе со мной в Париж летит много японцев. Для меня это добрая примета - японец в самолете. Плохо, конечно, если примета - фетиш, в который веруешь "по наследству", как все. У меня было раз восемь: лечу с японцами - путешествие отменное; нет в самолете японцев - и все как-то не складывается. А может быть, я полюбил этот народ на всю жизнь после путешествия в Японию, и всякая встреча с этой страной стала для меня "положительной эмоцией". Словом, я летел в Париж и был уверен, что увижу много интересного, и путешествие будет хорошим, и люди будут встречаться такие, что в сердце они отложатся на всю жизнь, и по прошествии многих лет, вдруг увиденное на киноэкране памяти заставит подняться с кровати, если болен, прервать пирушку, если весел, оторваться от любимой, если любишь, сесть к столу и записать то, что явилось.

Рядом со мной сидела парочка - парень и девушка "смешанной крови"; красота ее особая, слишком, я бы сказал, броская. Лицо слоновой кости, огромные карие круглые глаза. Чисто японское в ней - руки. У японцев особые руки, они необыкновенно выразительны, даже в статике.

Парень с севера, из Саппоро. Тамошние японцы считаются самыми типичными японцами в Японии. Паренек, я видел, был нежен с этой очаровательной девушкой. По странному совпадению ее звали Ватанаба, как моего давешнего знакомца из партии "Комейто", с которым я встречался в Токио.

Паренек был с Ватанабой очень нежен, но когда к нему подходили другие юноши и девушки, он всячески подчеркивал свое устало-снисходительное отношение к милой соседке. Сначала я решил, что это от молодости: мы все скрываем свои чувства к любимой, стараясь казаться суровыми и мужественными. Но потом я понял: Ватанаба - девушка "смешанной крови", она - пария. Он, конечно, может любить ее, это его личное дело, но он всегда будет помнить, что его жена "не чистая". Наивная, но кровавая жестокость нашего мира... Я заметил, как паренек замирал, прикасаясь к руке Ватанабы, как он торопливо зажигал для нее спичку и заботливо укрывал ее ноги пледом, когда никто не видел этого. А когда к ним подходили, тембр его голоса менялся, движения делались резкими и развязными. Как же иначе: ведь он "чистый"... И девушка замирала, и огромные ее глаза становились испуганными...

Но боже, как преобразилась Ватанаба в Париже! Паренек, ее спутник, сразу же сник, растерялся, хотя Орли не очень сильно отличается от японских аэродромов. Теперь уже Ватанаба была подчеркнуто небрежной к своему спутнику. А сама она стала объектом всеобщего внимания. Парижане "обтекали" ее, задерживаясь. Я видел, как пожилые мужчины долго раскуривали подле нее сигарету, молодые ребята - те честнее, останавливались и рассматривали ее в упор. (В Испании они бы не просто рассматривали эту красавицу японку, а причмокивали губами и говорили: "Гуапа" - "красоточка", - так полагается там: идти рядом с девушкой и пришептывать самые нежные слова. Идти нужно рядом, совсем близко, но спаси господь дотронуться до девушки хоть пальцем - это уже оскорбление.)

"Бедная Ватанаба, - подумал я, - дома она "не чистая", не японка, "смешанная", а здесь она японка, и только японка, и не важно, что отец ее голландец, здесь она - экзотика, очаровательная инородность. Где же она сможет обрести покой? Где ее дом? В какой части света? Дитя войны, она обречена на горе - и там и здесь"...

Встретил меня корреспондент ТАСС Олег Широков. Как всегда, он торопится; как всегда, весь на шарнирах. Завтра он выезжает в Лион.

- Старик, не взыщи, - говорит Олег, - у меня есть только два часа. Я еще не успел собрать свой чемодан и зарядить пленки. Так что давай эксплуатируй меня побыстрее.

Сразу же с аэродрома едем в бразильское посольство. Там я подробно излагаю просьбу, меня участливо слушают и переадресовывают на Елисейские поля - в консульство. Олег извиняется: "Старик, больше не могу" - и уносится по своим делам. Я отправляюсь в консульство пешком. Багаж мой у Олега в "ситроене", погода в Париже солнечная, мягкая, декабрьская; дышится легко; от Сены тянет сырым, шершавым холодом, в голубом небе - серые дымки: Париж топит свои камины и печки, как и в старину.

В бразильском консульстве седая дама с великолепным английским языком, выслушав мою просьбу - я нуждаюсь в транзитной бразильский визе, - улыбчиво отвечает: "Нет проблем, сэр, пожалуйста". Я протягиваю ей мой паспорт. Женщина закуривает, поднимает глаза с паспорта на меня и замечает так же улыбчиво и доброжелательно: "Есть проблема, сэр". Она уходит с моим паспортом в какие-то дальние, таинственные консульские комнаты, возвращается через пять минут и говорит:

- Вам нужно заполнить анкету, а ждать ответа из министерства иностранных дел Бразилии придется месяц.

- Но ведь мне нужен транзит всего на один день, я лишь посмотрю Рио-де-Жанейро и тут же улечу в Сантьяго.

- Очень сожалею, сэр, но вам придется ждать ответа месяц...

От бразильцев я поехал в венесуэльское консульство, попросил у них визу на неделю в Каракас.

Очень любезные чиновники пообещали прислать ответ в Сантьяго. Заполнив анкету, я понял, что свободен и у меня есть два "пустых" дня до следующего самолета, так как места в Латинскую Америку здесь бронируют на три дня вперед. Милые девушки из "Эр Франс" пообещали воткнуть меня в самолет, выходящий через Дакар и Буэнос-Айрес - в Сантьяго, воткнуть по так называемой "очередной лицензии". Это значит, что я должен приехать на аэродром за два часа перед вылетом и ждать: если кто-то из пассажиров откажется от билета, я буду первым претендентом на освободившееся место. (Как у нас в кинотеатре, когда десяток молодых ребят стоит возле кассы, моля и бога и черта, чтобы те, у кого есть броня, сегодня сидели дома в пижамах и смотрели футбол по телевизору.)

Итак, я свободен и можно бродить по Парижу. Только сейчас я замечаю, как Париж начинает готовиться к празднику Рождества. Елисейские поля - все ряды деревьев - украшают длинными, тонкими латунными пластинками. Когда налетает ветер (особенно это заметно ночью), в воздухе стоит тихий, сказочный перезвон. В неоновых огнях декабрьской ночи деревья на Елисейских полях кажутся сказочными, словно бы принесенными сюда добрыми гномиками в островерхих шапках и больших деревянных башмаках.

Я вспомнил Вьетнам, канун Рождества. После службы в католическом храме я, воспользовавшись перемирием, объявленным на сутки, выехал на юг. В джунглях на пальмах висели такие же длинные латунные полоски - только белые ("серебряные"), а не желтые (мои дочки говорят "золотые"), как в Париже. Вьетнамцы объяснили мне, что эти латунные листки американцы бросают с самолетов, чтобы затруднить работу локаторам - создать "завесу помех" и нанести бомбовые удары по городам через десять минут после того, как кончится светлый праздник Рождества Христова.

Встретился с Алексом. В прошлом он был депутатом Парижского муниципалитета. Сейчас работает в сфере бизнеса. Быстрый, смешливый, с розеткой Почетного Легиона в петлице, он перебрасывается в разговоре с предмета на предмет.

- Я тебя прошу, остановись и вдохни воздух, - не то чтобы просит, а попросту приказывает он.

Я останавливаюсь и вдыхаю воздух. Это было возле прелестного парка Монс-Элизе. Чугунные решетки парка переносят в наш Летний сад - сходство поразительное, будто лили одни мастера. Листва на деревьях облетела, жестяно перекатывается под ногами, бурая, ломкая. (А в Ленинграде уже снег.)

- Ну? - спросил Алекс. - Ты ощущаешь запахи листвы и деревьев?

- Нет, я ощущаю запах бензина.

- О! - сказал Алекс. - Ты умница, с тобой можно варить кашу. Я выступал в муниципалитете восемь раз, я говорил о том, что мы травим парижан и губим город, - смотри, как закоптились стены домов! Я подсчитал - транспорт Парижа пускает в воздух чуть не тридцать миллиардов франков в год! Из-за пробок! Я считаю грубо: вынужденный "простой" рабочего человека равен пяти франкам в час; два франка - стоимость бензина, сожженного впустую. Умножь все это на миллион автомобилей, которые прописаны в Париже. Вот тебе и получается - семь миллионов франков в день. Я предлагал убрать все машины из центра Парижа, разбросать по улицам такси, пятьдесят тысяч такси, со счетчиками для взимания ренты. Садишься в машину, опускаешь пять франков и едешь километр; надо дальше - платишь больше. Громадная разгрузка была бы для центра города. Мы бы спасли Париж! Можно было бы дышать! Увы, со мной не согласились. Тогда я начал покупать землю и строить дома в шестнадцатом районе, для проклятых буржуев... Что? Я? О, нет! Какой же я буржуй?! Я "работяга". У меня в Барселоне яхта и домик в Альпах. А живых денег нет ни франка. Настоящий буржуй - это тот, кто сидит на своем миллионе и чурается всех проблем. А в Париже масса нерешенных проблем. Например, в метро работает три тысячи контролеров. Страна электроники, автомобильной промышленности, самолетостроения, ядерной физики до сих пор не может убрать три тысячи контролеров из метро. И они - довольно ощутимая заноза в бюджете города. Ты спрашиваешь, в чем дело? А контролеров некуда трудоустроить. И кто их будет трудоустраивать? Куда? Гарантии? Анархия, кругом анархия...

Кстати, незадолго до моего приезда в Париж около известной площади Сен-Жермен де Пре, - впрочем, какая площадь Парижа неизвестна, - если пойти по улице Абей, можно увидеть небольшое здание, - именно там, в центре Парижа, на улице Дерен, 44, проходил Второй всемирный конгресс анархистов. (Тех самых черное знамя, "анархия - мать порядка!".) Первый состоялся в Италии. Руководители современных анархистов во главе с Морисом Жуайи разругались там со сторонниками "спонтанных действий" во главе с ультралевым Кони Бендитом.

Ha конгрессе в Париже были кубинцы из Майями, американцы, норвежцы. Должны были приехать два китайских делегата, но почему-то не приехали. (Говорят, что в подполье Шанхая сейчас есть анархистский профсоюз водителей грузовых машин. Во время "культурной революции" профессор Пи Сук Ци из Шанхая, сотрудник анархистского подпольного издательства "Пин Мин пресс", покончил с собой, когда ему приказали провезти по улицам тележку с мусором. Это сообщение было опубликовано еженедельником "Черное знамя", печатным органом небольшой группы анархистов, главным образом врачей.)

"Кубинская" делегация из Майями была изгнана с первого же заседания конгресса анархистов. Но конгресс так и не удалось провести, потому что как только 214 участников заняли свои места, "иберийская федерация" анархистов начала дискуссию по поводу "дела Суши".

Восьмидесятилетний немец Августин Суши - старый активист анархистского движения. Он принимал участие в испанской революции. В 1964 году он вернулся в Мадрид, чтобы издать там свою книгу "Ночью по Испании". Шведское анархо-синдикалистское движение оплатило ему половину дорожных расходов. Однако, вместо того чтобы установить контакты, он встретился лишь с бывшими членами анархистской организации, которая ныне сотрудничает с франкистскими синдикатами.

Вождь каталонских анархистов Федерика Монсеньи выступила на конгрессе против Суши с гневной речью. Однако англоязычные пришли на помощь Суши. Они обвинили Монсеньи в том, что она и три ее товарища входили в правительство Ларго Кабальеро и сама она тогда была министром здравоохранения.

Против англоязычных европейцев выступили представители Латинской Америки. Суши, заявили они, читал лекции рабочим в "Юнайтед фрут компани" в Гондурасе, получая за каждую лекцию по 500 долларов от американцев.

...Гуэреро, знаменитый анархист мексиканской революции, в свое время сказал: "У меня нет энтузиазма, у меня есть лишь убеждения". Делегаты Второго всемирного конгресса анархистов с энтузиазмом склочничали три дня, так ни о чем и не договорившись. Бедные анархисты!

(Я вспомнил Бориса Чиркова в роли Махно, когда он пел: "Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, с нашим атаманом не приходится тужить". Об этом фильме Сталин сказал: "Врут, как очевидцы". Фильм, однако, был отмечен, потому что слово искусства поразительно по своей силе: с тех пор как Чирков сыграл батьку Махно, понятие "анархия" вызывает в нашей стране улыбку - всего лишь. А экранного времени на это ушло минут десять, не больше...)

Вечером позвонил "Володьке-водочнику". Он бывший князь. Я был у него в гостях в прошлый приезд.

Особнячок у "Володьки-водочника" обшарпанный. Некогда прекрасная вилла сейчас выглядит жалко и провинциально. Князь ездит на велосипеде, как коммивояжер, и продает образцы "смирновской" водки.

- Я жду вас! - сказал он, когда я позвонил. - Буду рад принять вас завтра в четыре пополудни.

Я вспомнил, как мы сидели за столом, а стол был колченогий, и дворецкий, который уехал из Батуми вместе с князем (тогда семилетним мальчиком), нес мне в граненом стакане жидкий чай (в таких стаканах у нас в маленьких провинциальных железнодорожных буфетах продают водку), и рука у него тряслась, и я хотел принять у него чай, чтобы он не расплескал его, но старик, краем глаза взглянувший на князя, изменился в лице:

- Ваше превосходительство, да что вы?! Я сам!

Брючки у него были тщательно заутюженные, заштопанные. И ботинки в заплатках начищены до зеркального блеска: нищета, второсортность, одно слово эмиграция!

На этот раз прийти к "моему" князю я не смог. Вечером накануне я отправился в театр - решил второй раз посмотреть великолепный хиппи-спектакль "Волосы". Это некий сплав памфлета и мюзикла о молодом поколении Америки, памфлет, который требует прекратить войну во Вьетнаме, памфлет, который воспевает марихуану как единственное средства защиты от жестокости XX века, от Молоха капиталистической действительности, памфлет, посвященный поиску чистоты - -через грязь. Рассказать об этом спектакле трудно. Там нет ударных эпизодов, таких, какой был, например, в лондонском театре, когда актеры поставили пьесу против вьетнамской войны. Они играли довольно сложный сексуальный полудетектив, и это устраивало публику, которая пришла посмотреть на чудачества "длинноволосых". Но в конце спектакля актеры разделись догола и вышли на сцену. И это тоже не предвещало ничего тревожного, этому даже поаплодировали. Потом актеры выпустили из спичечных коробков живых бабочек. И это рассмешило публику. Но после они взяли несколько самых красивых бабочек и стали медленно давить их пальцами. Поднялся вопль и свист. Тогда один из актеров шагнул на просцениум и сказал: "Вам жаль несчастных бабочек? Вы честные люди, вам чужда жестокость, не так ли?! Тогда почему вы не кричите, когда каждую минуту и каждый час во Вьетнаме вот так же убивают людей?!"

"Волосы" - это пьеса, составленная из отдельных музыкальных новелл. Они имеют свои подзаголовки - "Марихуана", "Интернационал", "Я жгу призывную карточку". Нельзя пересказать какой-то один эпизод, нужно рассказывать весь спектакль. А его не расскажешь, его нужно смотреть и слушать, ибо талантливое и новое - непересказуемо.

Заехал к друзьям. Меня шатало, голова раскалывалась. Я померил температуру, термометр показал 39,8. Видимо, вирусный грипп. Очень весело.

Оставаться у друзей неудобно - всех перезаражу. Весь раскаленный, я отправился в отель. Алекс привез "синописм" - французские горчичники в клеенчатой оболочке - огромные, толстые, не похожие на наши. Промучившись с этими адскими горчичниками всю ночь - они прожигают тело насквозь, - утром я почувствовал себя чуть легче. Алекс привез фруктов - "верь только йогам, сказал он, - когда болен - не ешь ничего, кроме фруктов. Через день ты поправишься".

Поправился я через два дня. (Поправился - это условно, просто температура упала до 37,5. "Вот тебе и побродил по Парижу, - горестно думал я, вылеживая на необъятной кровати в голубенькой мансарде в отеле "Монс-Элизе". - Никогда нельзя: а) загадывать вперед, в) подсчитывать возможный гонорар и с) бахвалиться здоровьем".) Заехал Алекс, и мы отправились перед моим вылетом перекусить в маленький кабачок.

- Задача будущего общества изобилия - уменьшить долю пищи для каждого человека, а задача сегодняшнего общества процветания - все-таки увеличить эту дозу, - сказал я.

- Браво, - сказал Алекс, - выпей еще рюмку, и отправляемся.

Мы приехали в Орли. Алекс оставил меня в машине, взял билет и пошел ворковать с девицами в кассах. Вернулся он через полчаса, встрепанный и яростный.

- Не знаю, успеешь ли, через десять минут твой самолет уходит в Дакар, а у меня сейчас будет инсульт из-за наших авиабюрократов. Бежим!

После вирусного гриппа бегать с чемоданом по километровым зданиям Орли занятие не из приятных, и отдышался я только в самолете, облившись пятью потами.

Моими соседями оказались две славные пары: мужья - алжирцы, жены испанки, живущие во Франции. Когда принесли обед, есть я ничего не смог и предложил моей соседке торт и сандвич. Поблагодарив меня, она немедленно сунула все это в рот, расхохоталась и сказала: "Травахо, мучо травахо". Это я понял: "Работаю, много работаю".

Она постучала себя по животу и добавила: "Пуза нет". Это я понял по жесту. Вообще артисты миманса в переводчиках не нуждаются - счастливые люди.

Потом стюардессы опустили два белых экрана и началась одновременная демонстрация двух ковбойских цветных фильмов. Один - с любовью, другой - с выстрелами. Самолет наш был не очень забит, поэтому люди разбрелись по громадному лайнеру, заняли места, откуда лучше видны экраны.

И в это время началась гроза. В самолете становилось то ослепительно бело из-за близких разрядов, которые замирали в небе, словно сожженные деревья, то делалось непроглядно темно, когда исчезали зловещие зеленые "сучья" молний...

Я посмотрел в иллюминатор - по белому крылу ползли голубые точечки электрических разрядов. На высоте десяти километров над океаном это зрелище не из приятных.

Интересно, что на грозу реагировали только те пассажиры, что постарше. Люди среднего возраста, рожденные в век авиации, приучены все просчитывать на своих личных компьютерах "временной" выгоды. На Западе люди умеют считать все и вся. Это относится и к приему друзей, и к покупке машины. А статистика говорит, что авиация значительно безопаснее в сравнении с другими видами транспорта. На первом месте по количеству катастроф - автомобили, самый, казалось бы, безобидный вид транспорта: ведь ты хозяин скорости, именно ты сидишь за рулем; на втором месте - морской транспорт, на третьем железнодорожный, а уж только на четвертом - авиация.

Но когда я смотрел на голубые электрические точечки, которые ползали по крыльям, а из-под одного из креплений выбивало масло, мне очень не хотелось, чтобы электрическая точечка дошла до того места, где жирное, горячее масло струйками сбегало по поверхности крыла...

Пилоты вели самолет мастерски; они то кидали его вниз, то поднимали вверх, то круто сворачивали, ломая курс. Я подумал тогда, что военная авиация принесла громадную пользу авиации гражданской. Когда летчик бомбардировщика получает задание уничтожить город, для него нет преграды - гроза или туман. Есть приказ, а приказ нужно выполнить.

Занятно: неужели изнуряющая подготовка к войне служит миру?

Я "схватил себя за руку", вспомнив беседу с одним профессором из ФРГ, который говорил мне: "Ну и что - атомная война? В этом смысле я согласен с теорией Мао Цзэ-дуна. Да, погибнет большая часть человечества. Да, я убежден, что потом жизнь будет лучше. Ведь и в Германии и в Советском Союзе после второй мировой войны

жизненный уровень значительно вырос". Старичок профессор был из нацистов.

...Я смотрел на голубые электрические точечки, которые ползли по крылу, и вспоминал Антуана де Сент-Экзюпери и, признаюсь, испытывал постоянное ощущение беззащитности в этом громадном, комфортабельном, алюминиевом доме, поднятом мощью турбин, геометрической пропорцией крыльев и людской устремленностью к знанию (не к войне) на десять километров в небо...

Я зашторил свой иллюминатор, чтобы не видеть эти голубые точечки. Соседи мои, испанки и алжирцы, сидели в хвосте самолета, смотрели фильм, и я прилег на сиденье. Не спалось. Впереди, на восемнадцатом ряду, лежал мальчишечка. Отец и мать смотрели кино в первом салоне. Мальчик, закрыв лицо руками, тихонько плакал, скулил, как собачонка. Я положил ему руку на голову, мальчишечка обернулся ко мне, шмыгнул носом, я вытер у него слезы со щек, он взял мою руку, по-хозяйски положил ее себе под щеку, и мы с ним сразу же уснули.

(Я потом записывал в дневнике: "Ограниченные роком ответственности и знанием возможной беды, мы должны знать, что тело ребенка - чужого, вихрастого, сопливого, в очках, красных брюках и белых ботиночках - укрепляет веру и дает силу каждому, кто прикоснется к нему, потому что ребенок - это всегда истина".)

В Дакаре, на ночном, пустынном, душном, освещенном прожекторами аэродроме, пахло океаном, водорослями и йодом. Небо было звездным, трещали цикады странно, пронзительно, по-африкански.

А когда наш "боинг" взял курс на Буэнос-Айрес (лететь предстояло девять часов), минут через сорок мы снова вошли в грозовой фронт и шли через этот плотный грозовой фронт еще шесть часов. Самолет кидало вверх и вниз, высверкивали голубые сполохи то справа, то слева, и сидевший рядом крепкоплечий человек беседовал со мною о том, чем я последнее время так интересуюсь: о судьбе тех гитлеровских преступников, которые эмигрировали в Латинскую Америку - "в заокеанскую крепость", как говорил Борман в своей последней шифрованной телеграмме.

По профессии мой спутник врач; он переселился в Аргентину в июле 1945-го; до этого он жил и работал в Мюнхене.

Пощупав мой пульс, он сказал:

- Вам бы в кроватку, под две перины. И много аспироля. А вы все о прошлом. Надо забыть прошлое, надо забыть...

Сообщения, которые появляются в газетах вот уже двадцать восемь лет то о Бормане, то о кровавом палаче Освенцима докторе Менгеле, то о шефе гестапо Генрихе Мюллере, то об оберштурмбаннфюрере СС Рауффе, который до сих пор живет в Чили, грешат сенсационностью и определенного рода неточностями. Я не лротив сенсаций, я лишь за ту сенсацию, которая в подоплеке своей имеет истину, а истина - это поиск. Подчас, играя на горьком человеческом интересе к судьбе изуверов, определявших варварство государственной и партийной машины Германии, наживают моральный капитал те люди, которыми движет либо честолюбие, либо желание как следует заработать. Все те материалы, которые связаны с гитлеровскими военными преступниками, скрывшимися от возмездия, должны быть просеяны, с моей точки зрения, сквозь двойное и тройное сито фактов.

Мой спутник говорил:

- По-моему, шумиха о том, что в Латинской Америке скрывается огромное количество военных преступников, - дань обывательскому интересу. Уверяю вас, даже те люди, которые действительно были связаны в какой-то мере с Гитлером, по существу, лишь выполняли свой долг перед нацией. Сейчас они, как говорится, вышли в тираж. Они не представляют ни опасности для будущего, ни интереса для настоящего.

Я возражал. Я говорил, что зло (а Борман, Рауфф, Менгеле - это коричневое зло, самое страшное зло XX века) обязано быть публично наказанным, в назидание тем, кто когда-либо захотел бы повторить националистический эксперимент Гитлера.

- Эксперимент Гитлера может быть повторен, если в той или иной стране создадутся условия, которые потребуют своего фюрера. Ведь Гитлер пришел в Германию как противодействие Версалю. Вильсон и Чемберлен унизили Германию, они хотели видеть нацию на коленях. Пришел фюрер и сказал: "Немцы, восстаньте!" И немцы восстали из пепла, - жестко сказал мой сосед.

Самолет продолжало трясти, моторы ревели натужно и тяжело. Сосед сделал еще один глоток виски, поежился, укрылся пледом и усмехнулся:

- Лучше падать вниз сонным, а?

- Нет, - ответил я, - лучше лететь дальше бодрствующим.

Сосед мой то ли спал, то ли старался уснуть, а я продолжал думать о том, почему фашизм смог найти себе приют в Латинской Америке. Если бы, как говорил мой собеседник, немецкий фашизм, прятавшийся в Андах и Кордильерах, действительно не представлял никакой силы, если бы действительно это была горстка людей, разобщенных и затаившихся, - тогда одно дело. Но судьба врача-убийцы Менгеле говорит о другом: за ним стоит мощная организация прикрытия, которая невозможна без организации действия.

Я прослеживаю интересную закономерность. В 1967 году из Куритибы (Бразилия) было передано, что восемь человек с автоматами арестовали в местном муниципалитете Иозефа Менгеле. Назавтра газета "Эстаду де Парана" напечатала официальное разъяснение: "военные власти не подтверждают этого сообщения". Через год одна из аргентинских газет сообщила, что Менгеле был опознан крестьянином Педро Оливейро Монтанья на фотографиях, которые хранились в досье батальона пограничной охраны. Та же газета утверждала, что человек, которого считают Иозефом Менгеле, работал в местном муниципалитете под именем Кирилла Чавеса Флореса.

Следующее сообщение принадлежит журналисту Адольфо Сисеро Чадлеру. В газете, выходящей в Рио-де-Жанейро, он писал: "Я нашел Иозефа Менгеле в Эльдорадо на реке Парана и смог заснять его на шестнадцатимиллиметровую пленку".

Чадлер сообщил, что когда он был возле водопада Икуасу на реке Парана, он узнал, что брат Менгеле содержит в Эльдорадо ферму, часть которой принадлежит некоему Кофетти. Чадлеру сказали, что сам Иозеф Менгеле часто приезжает из Парагвая к брату на моторном катере "Викинг", который так назван в честь дивизии "СС". Катер зарегистрирован на имя доктора Энгвальда.

Обосновавшись в машине неподалеку от дома Кофетти, Чадлер смог сфотографировать Менгеле. Два человека в Асунсьоне, которые смотрели эту пленку, опознали врача-убийцу. Они сказали, что раньше Менгеле жил в столице Парагвая, в отеле "Астра", список постояльцев которого был впоследствии конфискован па-.рагвайскими властями. Иногда Менгеле приходил сюда с красавицей Хильдой Пирберг.

Доктор Отто Виссом из Асунсьона, которому были показаны эти хроникальные кадры, заявил, что несколько лет назад он лечил в одном из окраинных районов парагвайской столицы человека, который страдал хронической язвой желудка. Вместе с этим больным был другой человек. Этим человеком был Иозеф Менгеле, а человеком, который жаловался на язву желудка, как утверждал Виссом, был Мартин Борман.

Аргентинский еженедельник "Конфирмадо" сообщил через несколько месяцев, что Менгеле живет в изолированном маленьком местечке Лаурелес. Добраться туда можно только по реке Паране. Посторонний человек туда практически попасть не может, поскольку неподалеку расположена летняя резиденция парагвайского диктатора Альфредо Стресснера и весь район охраняется войсками. Кроме того, широко разветвленная система оповещения и постоянное военное патрулирование немедленно обнаруживают всякого нового человека. Считается, что этот район охраняют еще и потому, что там находятся взлетно-посадочные полосы и секретные инженерные сооружения, которых обычно не бывает в таких глухих и отсталых поселках, как Лаурелес...

Читая это сообщение, я думал о "ядерной версии": нацизма (и старого и нового), ибо тот, кто станет обладателем ядерного оружия в Латинской Америке, тот многого достигнет в своекорыстных целях.

Репортерам "Конфирмадо" удалось попасть в Лаурелес под предлогом осмотра тех мест, где будет возводиться плотина гидроэлектростанции. Они сделали ряд снимков, но на обратном пути охранники засветили всю пленку. (Электростанция и засвечивание пленки - лишнее подтверждение правильности моих рассуждений по поводу "атомной версии" нацизма.)

После опубликования этих сообщений десятки журналистов, детективов, представителей различных организаций антифашистов прилетели в Латинскую Америку.

Если Менгеле, как утверждают антифашисты - бразильцы, аргентинцы и парагвайцы, - действительно жив, он будет схвачен.

Но как раз в это время произошла довольно интересная история.

Дождливой осенью в Лондонском аэропорту человек, прибывший из Буэнос-Айреса, передал агентам полиции свой пистолет и жетон сотрудника бразильской секретной полиции на имя Эриха Эрдштейна. В 1968 году Эрдштейну исполнилось шестьдесят. Он эмигрировал из Вены за день перед тем, как туда вошли гитлеровские танки. Ему было двадцать семь лет, когда он приехал в Бразилию и поселился в штате Парана. Здесь он начал служить в секретной полиции и здесь, в 1967 году, как он утверждает, увидел Менгеле.

Однажды в Куритибе, столице штата Парана, появился некий Эухен Парес. Он оказался личностью подозрительной, и Эрдштейну было поручено допросить его. Во время допроса Парес признался, что у него возникли разногласия с его "товарищами" по "национал-социалистской рабочей партии Германии", вместе с которыми он скрывался в Латинской Америке, и он бежал из гитлеровского лагеря, который был организован в джунглях.

Показания его были интересными, он обещал продолжить их. Эрдштейн распорядился отправить Пареса в отель. На следующий день Парес был обнаружен задушенным. Полиция подняла на ноги город, был допрошен хозяин отеля. Выяснилось, что вчера ночью в соседнем с Паресом номере поселились два немца. Они выехали из отеля на рассвете. Обнаружить их не удалось. Пареса убили опытные бандиты: на шее отпечатков пальцев не было - преступники работали в перчатках, по методе, разработанной в школах СД.

Эрдштейн начал заниматься немецкими поселениями, которые, как кольцо, охватили юг Бразилии, Аргентину, Парагвай, Чили и часть Боливии. Эрдштейн видел в поселениях "железного кольца" великолепные ранчо, портреты Гитлера на стенах; "Хорст Вессель" - гимн нацистов - там распевали и утром и вечером.

В Аргентину, Бразилию, Боливию и Чили из Парагвая периодически приезжали эмиссары "мозгового центра" нацистов. Они выступали на встречах, вели беседы с молодежью.

Два наиболее ценных осведомителя сообщили, что в окрестностях маленького бразильского городка Донна Эма, в штате Катарина, есть великолепная вилла, принадлежащая доктору Леннерту. Этот врач, широко практиковавший в городе, был связан с наци. Несколько раз к нему приезжала зверообразная гоночная "Альфа-Ромео" с четырьмя таинственными пассажирами. Один из пассажиров, голубоглазый, улыбчивый, высокий мужчина, заросший рыжей бородой, был, по утверждению осведомителей, Менгеле.

Эрдштейн установил точное время, когда "Альфа-Ромео" с таинственным пассажиром приехала к Леннерту, и приказал окружить дом. Вилла была оборудована на манер концлагеря: вокруг громадного особняка шла колючая проволока, через которую был пропущен ток высокого напряжения. Когда полиция во главе с Эрдштейном ворвалась в здание, здесь было только три немца из охраны доктора Менгеле.

Во время обыска нашли несколько фотографий - Менгеле во время его работы в Освенциме и Менгеле, который живет сейчас в Латинской Америке. Выяснилось, что Менгеле использовал особняк доктора Александра Леннерта как свою операционную. Здесь была великолепная хирургическая палата, оборудованная по последнему слову техники.

Спустя два месяца один из агентов Эрдштейна обнаружил Менгеле в джунглях возле Сан-Хуан-де-Алкалина. Когда Менгеле увидел пистолет, направленный на него, он усмехнулся: "Вы зря теряете время, все равно здесь меня никто не тронет".

В Куритибе Эрдштейн сказал Менгеле: "Я знаю, кто вы". - "Да и я в общем-то не очень скрываю, кто я", - ответил тот.

Эрдштейн передал врача-изувера в полицию, однако назавтра утром ему сказали, что доктор освобожден по приказу свыше.

Через некоторое время Эрдштейн выяснил, в каком месте реки Парана Менгеле переправляется в Парагвай. Он пролежал несколько дней в прибрежных кустарниках и задержал нациста. На этот раз Эрдштейн повел себя иначе. Он сказал: "Я готов сотрудничать с вами, вы победили. Доверьтесь мне, я верну вас обратно в Парагвай. Там вы будете в безопасности, а здесь под влиянием общественности наши власти будут вынуждены арестовать вас".

Менгеле согласился с доводами Эрдштейна, и тот спрятал его на баркасе, который стоял посредине реки. На этот раз Эрдштейн связывается не с Бразилией, где очень сильны пронацистские тенденции, а с Аргентиной. Он начал переговоры с аргентинскими властями. Менгеле все это время был на баркасе. Каждый день Эрдштейн возвращался на баркас и вел беседы с Менгеле, и тот говорил о том, что обвинения, выдвинутые против него, чудовищны; он утверждал, что работал в концлагере лишь в интересах медицины и экспериментировал только на тех людях, которые были обречены.

Когда наконец Эрдштейн договорился с полицией Аргентины, что он передаст им Менгеле, и поехал за ним на баркас, то напоролся на засаду: Эрдштейн доверил охрану Менгеле парагвайцам, но "герр доктор", видимо, уплатил им больше. Поняв, что Менгеле и сейчас уйдет из его рук, Эрдштейн, по его словам, выпустил в доктора обойму.

После этого Эрдштейн надел черные очки, купил в жаркой Аргентине теплое пальто и отправился в Великобританию, ибо теперь, как он заявил в интервью, был со всех сторон обложен нацистами, которые не простят ему убийства Менгеле.

Это была сенсация, облетевшая весь западный мир. Однако, по моему глубокому убеждению, Эрдштейн либо задумал аферу "сенсацией", которая всегда хорошо оплачивается на Западе, либо он выполнял задание тех, кто охраняет Менгеле.

Спустя некоторое время после "сенсации" Эрдштейна президент Федеративной Республики Германии Хейнеманн выступил со специальным заявлением. Он заявил, что Парагвай отклонил его просьбу о выдаче Менгеле. Более того - Парагвай отказался посадить Менгеле на скамью подсудимых в Асунсьоне.

Президент ФРГ доктор Хейнеманн заявил, что несколько лет назад Менгеле получил парагвайское гражданство и в настоящее время находится в джунглях, на границе между Парагваем, Бразилией, Аргентиной, и переходит из страны в страну, опасаясь ареста. Лишь только после этого заявления президента парагвайское руководство дало ордер на арест Менгеле; вероятно, выдав ордер на арест нациста, диктатор Стресснер, друг Менгеле, посоветовал врачу-изуверу чаще менять места своего пребывания, а своей гвардии он приказал еще более надежно охранять этого гитлеровца.

(Совсем недавно было выяснено, что паспорт NoСИ 4039316 на имя Альфредо Мальено, аргентинца, на самом деле принадлежал Менгеле. Документально подтверждено и то, что Иозеф Менгеле "паспорт No3415754" уехал в Парагвай 2 октября 1958 года из Буэнос-Айреса, "временная виза действительна по 1 января 1959 года". Однако позже парагвайские власти выдали Менгеле вид на постоянное жительство.)

В Буэнос-Айрес мы прилетели под утро. Сверху город казался громадной огнедышащей жаровней. На пустынных проспектах, которые угадывались по громадным линиям голубых фонарей, нет-нет да проползали белые, осторожные светлячки автомобильных фар, которые ощупывали туманную дорогу...

В аэропорту было пусто, прохладно, сердито урчали кондиционеры. Мой спутник, который почему-то был убежден, что я швед и лечу из Стокгольма, пожелал мне приятного вояжа в Сантьяго.

- И не верьте вы писакам, - заключил он, - ради заработка они предадут еще до того, как прокричит петух. Гитлер допустил много ошибок, порой он был излишне жесток, но смешно отрицать тот факт, что он был личностью. А это так редкостно в наш век... Хрипловатый со сна голосок дикторши объявил: - Доктора Вилли Шауренбаха около второго подъезда дожидается Алоиз Менгеле. Повторяю: сеньор Шауренбах, около второго подъезда вас ждет сеньор Алоиз Менгеле.

Я увидел, как мой спутник подхватил синюю сумку "Люфтганза" и побежал ко второму подъезду. (Друзья потом рассказали мне, что доктор Алоиз Менгеле, коммерсант, брат Иозефа Менгеле, живет в Аргентине и открыто путешествует по Европе и Америке.)

...Из Буэнос-Айреса в Сантьяго два часа лету - сплошь над Андами. Вспомнил аргентинскую пословицу: "Прежде чем увидать Чили, туда надо добраться". Перевалив через снежные пики и синие ледники, мы приземлились в жарком декабрьском лете. Весна здесь уже кончилась, начинался декабрьский зной...

На громадном, выжженном солнцем поле аэродрома сухо пахло Кубанью: прекрасный, непередаваемый, полынный, горько-пряный, изумительно русский запах - в нем безбрежье и чистота. И огромное количество больших божьих коровок, и кузнечики - до щемящей боли в сердце - подмосковные... Было около шести утра. Солнце было и маленьким и злым - знойным.

Когда прилетаешь в Гагры в ноябре и залезаешь в море, то относишься к этому чуду с радостным изумлением: "Не может быть!" А здесь, за семнадцать тысяч километров от Москвы (Сантьяго - самая удаленная от нас столица), к зною в декабре относишься как к должному. Вспомнил отчего-то Щедрина: "Хорошо иностранцу - он и у себя дома тоже иностранец".)

Злой таксист, похожий на нашего привокзального калымщика, привез меня в посольство. Дорога шла мимо глиняных заборов (чем-то похоже на дувалы в Самарканде), расписанных левыми, сильными, выразительными рисунками и лозунгами: "Да здравствует революция", "Да здравствует коммунизм!", "Да здравствует Альенде!"

Дежурные в посольстве, подозрительно осмотрев меня, тщательно проверили документы (борода!). А потом, признав, сразу же отвели в умывальню, постелили простынку на диване в библиотеке; я лег, хрустко распрямился, думал уснуть, но уснуть не мог - началась моя чилийская жизнь.

* * *

Сантьяго разделен на несколько районов, поразительно отличных друг от друга. Барри Альто - разноцветные особнячки, бассейны, декоративная зелень, "мерседесы" с молчаливыми шоферами в синих униформах, гольф-клубы - тишина, благость, затаенность... Центр - пересечение улиц Уэрфанос, Театинос, Пласа-ла-Монеда. Здесь громадины банков, типично английская архитектура конца XIX века. Рабочие районы, где сейчас идет огромное строительство: маленькие одноэтажные домики, пеналы-квартиры. И трущобы. Трущобы - это и "бидонвили" домишки из цинка, и хижины из тростника, и фанерные сарайчики. Переезжая из одного района столицы в другой, никак не можешь согласиться с мыслью, что все это соседствует в одном городе.

Тишине и сдержанности Барри Альто противостоит истинно "гишпанский" шум центра. В кафе "Гаити" - самое популярное место города - собираются пикейные жилеты; здесь за чашечкой душистого, без сахара, густого кофе они "свергают" и "организуют" новые кабинеты, повышают и понижают акции на бирже - все это, естественно, в мечтах; говорят о том, какому министру они положили бы в рот палец, а какому не положили бы; пикейные жилеты - не символ; здесь действительно собираются старики в пикейных жилетах и в шляпах канотье - злые, беззубые мумии...

...Когда я взобрался на гору Сан-Кристобаль, и посмотрел на Сантьяго сверху, с птичьего полета, и увидел пересохшую реку Мопочу, особнячки Барри Альто, громадину центральной магистрали Апокуинду, далекие районы трущоб, махину "даунтауна" - центра Сантьяго, то лишний раз подивился тому, как этот город странно, трагически странно, спланирован.

(Занятное ощущение: когда смотришь сверху, то кажется, что находишься в кратере вулкана. Впрочем, ученые, с которыми я потом встречался, считают, что так и есть на самом деле, что это не ощущение, а сущая правда: Сантьяго центр кратера вулкана.)

Сегодня обзванивал всех тех, к кому у меня есть рекомендательные письма; решал вопрос с жильем. Директор одной из столичных радиостанций, которому я передал записку от московских друзей, сразу позвонил президенту Союза писателей Луису Мерино Рейесу. Прогрохотав своим низким, раскатистым басом в трубку слова обязательных приветствий, Луис Мерино сказал:

- Зачем Хулиану жить в гостинице?! Мы предлагаем ему комнату в нашем доме, в "Каса-де-лос-Эскриторес"! Это в центре, неподалеку от площади Италии, улица Альмиранте Симпсон, семь, пусть он приезжает, смотритель будет предупрежден, внизу наш маленький ресторанчик, где Хулиан может обедать, телефон есть, никто ему не будет мешать!

Спасибо Луису Мерино Рейесу! Я прожил в доме писателей месяц. Отсюда я улетал на Огненную Землю, на остров Чилоэ; отсюда я улетел на север, а потом в Перу, в Панаму, на Курасао.

Я приехал на улицу - маленькую, тихую - Альмиранте Симпсон. Двухэтажный особнячок чем-то похож на наш писательский клуб, если входить с улицы Воровского. Выбежал Фернандо, мажордом "Каса-де-лос-Эскриторес", и немедленно вырвал у меня из рук чемодан.

- Сеньор не должен таскать свой багаж, - назидательно сказал он.

Мой спутник заметил:

- Это неистребимо, это от "испанского духа". Каждый писатель обязательно "гранд" и "сеньор". К тому же социализм стал главенствующей идеологией в Чили всего год назад, не забывай об этом.

Сегодня с утра Сантьяго бурлит. На четыре часа назначен митинг, направленный против "кастрюльной демонстрации", которая состоялась за три дня перед моим приездом, когда сытые дамы из Барри Альто вышли на улицы города, подняв над головой кастрюли, взятые напрокат у своих кухарок. Дамы молотили по кастрюлям ножами и ложками. Конечно, кастрюльный бой разнится от барабанного, но и в том и в другом был слышен фашизм. Дамам из Барри Альто "не хватает" мяса. Раньше рабочие вкуса мяса не знали. Его было много, но купить его они не могли. Теперь - могут. Во всех магазинах свинина, свежая рыба, фрукты, но это не устраивает дам из Барри Альто, они привыкли к парной говядине. А этой зимой и прошлым летом в районе Огненной Земли случилось бедствие - ящур. Сотни тысяч голов крупного рогатого скота пали. При этом - саботаж латифундистов. При этом - необъявленная блокада. Перебои в снабжении парной говядиной стали удобным поводом для антиправительственной демонстрации.

Я вышел на площадь Италии - это рядом с моим домом. Здесь назначен сбор демонстрантов. Я стоял и Курил, приготовив камеру. Вдруг, словно по какому-то незримому сигналу, со всех улиц на эту гигантскую площадь начали стекаться толпы народа. Очень много молодежи. Над головой плакаты партии коммунистов и социалистов; пришли ультралевые миристы, члены левой христианской партии, активисты МАПУ - ,"Движения единого народного действия".

Я заметил, с каким пристальным вниманием правые, захватившие юридический факультет университета, этот центр антиправительственного студенческого движения, наблюдали за сбором демонстрантов. Над громадным, немецкого стиля, зданием мятежного факультета, лозунг: "Революция без законов - это диктатура". Правые студенты, окопавшиеся здесь, устраивают драки, налеты на левых активистов, они вооружены, зайти на территорию факультета практически невозможно - сплошное беззаконие.

Рядом с площадью Италии трехэтажное здание "нацистов". Их так все и называют здесь - "чилийские нацисты". Это штаб-квартира организации "патриа и либертад". Старые члены этой организации, которые ныне ратуют за "свободу", во времена Гитлера ходили в коричневой форме, со свастикой на рукавах.

Все окна закрыты стальными решетками и деревянными ставнями. Здание охраняют усиленные наряды карабинеров, - нацистов в Чили ненавидят.

В руках у демонстрантов портреты Ленина, Че Гевары, Альенде.

За час на площади Италии собралось не меньше двадцати тысяч человек, и они двинулись по широкой Апокуинде к центру - к президентскому дворцу "Ла Монеда". Остановившись около штаб-квартиры "патрий и либертад", многие молодые ребята весьма выразительно жестикулировали (наши милиционеры наверняка определили бы эти жесты как нецензурные, шокирующие женщин, однако женщины жестикулировали точно таким же образом). Рабочие, студенты, трудовые интеллигенты Чили понимают, что фашизм оскорбить нельзя. Фашизм можно победить, фашизм нужно уничтожить.

На площади Ла Монеда собралось около шестидесяти тысяч человек. (Впрочем, правая газета "Меркурио" сообщила, что это была "жидкая демонстрация, на которой присутствовало всего лишь двадцать тысяч".)

Аплодисменты грохотали на площади, когда выступали социалисты, коммунисты, сенаторы, парламентарии, когда выступали левые христианские демократы.

Я стоял неподалеку от трибуны. Я видел, как Сальвадор Альенде отвечал на приветствие чилийцев - добро и достойно. Красивое, сильное лицо президента сейчас жило жизнью людей, собравшихся на площади. (Через полтора года озверевшие фашисты выстрелят из автомата в это лицо - в лицо Человека и Гражданина, который и после смерти остался вождем чилийской революции.)

Мой спутник, чилийский журналист, сказал:

- Мы внимательно изучали опыт Испании тридцать седьмого года. Трагедия республиканцев была в отсутствии единства. Объединенным силам фашизма может противостоять лишь монолит. Когда анархисты занимали одну позицию, социалисты - вторую, коммунисты - третью, тогда Народный фронт оказался неспособным к действиям, подточенным изнутри. Мы не боимся многообразия форм. Мы боимся расхлябанности, догматической болтовни и взаимного недоверия.

Когда единомышленники перестают верить друг другу, тогда революцию "режут по живому" - начинается уничтожение своих; а у революции слишком много реальных врагов. Именно поэтому наша главная задача в дальнейшем - единение всех левых сил.

...Назавтра, просмотрев газеты, вышедшие с сообщениями об этом гигантском митинге, я подивился кардинальной разности оценок. Поехал в газету коммунистов "Эль Сигло". Потом беседовал с журналистами из правительственного официоза, и у меня начало складываться определенное представление о том, "кто есть кто" в сфере средств информации: какая газета кого представляет. А это необходимо уяснить, потому что в ежедневной прессе сталкиваешься с полярными оценками фактов, с разной трактовкой одного и того же явления, с взаимоисключающими утверждениями, которые, естественно, не могут не вносить путаницу в умы людей.

Самой серьезной и правдивой газетой по праву считается орган коммунистов "Эль Сигло".

"Насьон" - по чилийской традиции - правительственный официоз. Там сейчас много старых работников, которые раньше поддерживали правительство Фрея. Меняются правительства, а сотрудники "Насьон" составляют постоянную "команду". С приходом нового президента меняется лишь главный редактор.

Массовая газета - "Кларин". Ее тираж около 200 тысяч. Главное, что отличает это издание, - скандальная хроника и довольно фривольное воскресное приложение. Впрочем, в политике "Кларин" занимает нейтралистскую позицию.

"Пуро чиле" - дневная газета левой ориентации. "Ультима оро" - вечерняя левая газета, тираж ее невелик - всего 35 - 40 тысяч.

Из трех столичных телевизионных каналов два - национальный (седьмой) и канал Чилийского университета (девятый) - поддерживают правительство. Канал католического университета (тринадцатый) тяготеет к демохристианской оппозиции.

Правая газета "Меркурио", принадлежащая банковскому концерну "Эдвардса", самая мощная в Чили - 200 тысяч экземпляров. Газета пытается не портить репутацию желтой пропагандой, стараясь быть "объективным чилийским "Таймсом". Для публикации желтой и скандальной хроники "Меркурио" использует дневную "Ультимас нотисиас" и вечернюю "Секунда".

Бизнес дорожит своим главным органом и пока что не идет на риск открытых столкновений с правительством.

Антиправительственной клеветой сейчас славится газета христианских демократов "Пренса". Особо стоят правые журналы "Пек", "Сепа", "Инпакто". "Инпакто" - это реакционная газета полуфашистского толка. Директор "Сепа" и "Инпакто" в дни моего приезда был арестован и заключен в тюрьму по обвинениям в оскорблении президента. (Арест, впрочем, продлился несколько дней.)

...Газета Диего Порталеса, великого государственного деятеля XIX века, "отца чилийской демократии", называлась "Эль амбриенто". Подзаголовок гласил: "Общественный листок, не литературный и не политический, но полезный и веселый". Его газета была действительно полезной и "политичной" в лучшем смысле этого слова - памфлеты Порталеса служили делу народа. Правые любят клясться именем Порталеса, но не очень-то следуют его заветам...

Шел сегодня по городу - такси взять невозможно, чилийские шоферы капризны и проносятся мимо тебя на огромной скорости. Скоро Рождество, уже продают первый виноград - самый вкусный, декабрьский. На улицах россыпи персиков, ананасов, яблок. Вдоль многокилометровой набережной Мопочи выстроились тысячи маленьких лоточков и лавочек, в которых шумные и веселые торговцы продают подарки к Рождеству: медные колокольчики с изумительным нежным звоном; чеканные маски, портреты Че Гевары, выбитые в тяжелой, черной меди; какие-то диковинные ракушки, деревянные поделки с острова Пасхи. Рождественский базар шумит, радуется, поет, танцует, визжит, хохочет.

Газеты продолжают комментировать митинг в поддержку правительства Народного единства. "Меркурио", никогда не работающая "лобово", так сверстала первую полосу: огромный портрет Никсона на Бермудах; он идет, окруженный журналистами, и броская шапка - сообщение о девальвации доллара. Внизу значительно меньший портрет Альенде, сидящего на трибуне во время демонстрации.

Казалось бы, поражение американского доллара - почему оно так броско и крупно дается? Газета правая, проамериканская. В чем дело? А дело в том, что даже поражение "патрона" обращено против правительства Народного единства, ибо интерес читателя фиксируется не на митинге в поддержку президента Альенде, а на событиях, происходящих в Соединенных Штатах.

Вообще политическая журналистика сейчас в чем-то стала сродни кинематографу. Она впитала новшества самого нового из искусств. Журналистика теперь умеет "делать" героя, пользуя для этого нужный ракурс, набор объективов, подсвет; она теперь умеет выстраивать "мизансцену" снимка и полосы, радио-, телепередачи. Даже политические обзоры в газетах пишутся словно сценарии - по эпизодам. Получилось так, что разность ракурсов, насыщенность и информативность диалогов, точная мизансценировка факта стали сейчас компонентами политики, ибо политика немыслима без журналистики.

На Уэрфанос увидел сегодня стайку китайских дипломатов. Все в одинаковых синих френчах, в синих брюках, в черных ботинках, в синих фуражках. Я заметил, с каким ужасом, с каким горестным недоумением оборачивались прохожие на этих униформистов. Они смотрелись дико среди веселых, красиво и легко одетых парней и девушек, со значками Ленина, Че Гевары и Альенде на груди. Они, эти китайские униформисты, шли по улицам города, который провозгласил в Чили эру борьбы за социализм. Казалось бы, китайцы не должны были чувствовать себя здесь чужими, но они были чужими. Чилийским комсомольцам с гривами вьющихся волос джинсы и модные рубашки неимоверных расцветок не мешают отдавать все свое свободное время - после окончания трудового дня или учебы в университете - работе в низовых партийных и комсомольских организациях, в школах, клубах, в агитбригадах Районы Парра. Скажи им, что социализм по китайскому образцу "единственно верный" (социализм конформизма, "одной гребенки", слепого повторения чужих слов), - они восстанут против такого "социализма".

Неужели национализм до такой степени слеп, что позволяет унижать сограждан, полагая, что фанатичное следование доктрине "кормчего" ведет к возвеличиванию народа? Или Мао делает ставку на то, что мир устал без истеричной идеи, в подоплеке которой авторитарность, желание поклоняться, преданность - чему бы то ни было или кому бы то ни было?

...Три дня подряд я провел в ЦК Компартии Чили. Попросил генерального секретаря ЦК товарища Луиса Корвалана рассказать о себе. Товарищ Корвалан закурил дешевенькую сигарету, прошелся по своему маленькому кабинету, за окнами - гомонливый шум близкой улицы, дверь распахнута настежь: в зале пленумов играют дети, потому что родителям - функционерам ЦК - не с кем их оставить. Кто-то из малышей, заигравшись, забежал к Корвалану. Тот достал из кармана конфету, протянул мальчугану, не прерывая разговора. Поправив черное сомбреро - Корвалан всегда ходит в этом сомбреро, - он тяжело, по-крестьянски, затянулся (пальцы коричневые от горячего табака):

- Рассказать о себе? Компаньеро Семенов, о себе я сейчас рассказывать не буду. Я лучше расскажу о наших болячках - их немало, и они поучительны. Но времени у меня сейчас в обрез: я должен написать статью для "Правды", подготовить речь на праздновании пятидесятилетия компартии, набросать передовицу для "Сигло". В первое же "окошко", которое у меня будет, мы обязательно увидимся. Я позвоню, или ты позвонишь, заходи ко мне, посидим и обо всем поговорим подробно и без спешки. А пока тебе помогут члены ЦК Володя Тейтельбойм и Хулиета Кампусано. (Через полтора года товарищ Корвалан будет схвачен хунтой; весь мир подымется на защиту этого замечательного коммуниста.)

...Сенатор Хулиета Кампусано - секретарь ЦК и член Политической комиссии. Здесь, в международном отделе, всегда лежит кипа новых газет, здесь можно услышать самые последние новости. В международном отделе работают двое товарищей, которые кончили Университет дружбы народов в Москве. Эта комната во время пребывания в Чили стала моей самой любимой и дружеской.

Возвращаясь домой через Европу, я остановился в Париже и, сняв маленький номер в меблирашках Латинского квартала, написал для газеты репортаж об этих трех днях, проведенных в штабе чилийских коммунистов:

"...Каждое утро в семь часов мальчишка - продавец газет пробегал под моим окном и высоким, пронзительным голосом выкрикивал важнейшие новости, напечатанные в номере:

- Правые требуют отставки министра-социалиста Тоа! Правые провалили бюджет! Забастовка правых радиостанций и телевидения! "Фашизм не пройдет!" говорят коммунисты!

Да, те недели в Чили были тревожными. Правые силы начали прибегать к саботажу; активизировалась деятельность фашистской организации "патриа и либертад"; молодчики из буржуазных семей, организованные в штурмовые отряды по гиммлеровскому образцу, уезжают в горы и там проводят учебные стрельбы; в консульском отделе посольства США выстраиваются очереди - томные матроны с ухоженными детишками улетают на север.

Но именно в те дни вся страна отметила как всенародный праздник пятидесятилетие компартии. Именно в те дни еще шире развернулись мероприятия по проведению в жизнь аграрной реформы; все большее и большее количество рабочих привлекается к управлению национализированными предприятиями.

В стране происходит поляризация сил; каждый чилиец сейчас стоит перед выбором - или страна пойдет по новому пути, или ее отбросят назад, к олигархии и национальному предательству.

Я пишу этот репортаж и вспоминаю январское солнце над Чили. Оно было сухим и обжигающим. Оно калило медные, с зеленью, плиты, на которых были отлиты названия банков; оно загоняло пешехода в жаркую тень, которую образовывали черные полотнища над витринами, и только завсегдатаи кафе "Гаити", где подают лучший в городе кофе, неторопливо вышагивали по солнцу.

Сантьяго - странная столица. Центр - средоточие министерств, банков, фирм, магазинов - похож на мощный североамериканский город: улицы прорублены прямо и ровно, бескомпромиссно по отношению к творчеству архитектора. Никаких излишеств: мрамор, стекло и алюминий - бизнес не нуждается в атрибутах изящного. За ним как-то без всякой подготовки резко начинаются блоки двух-трехэтажных домов, а уже потом город делится на два враждующих лагеря: на район буржуазии Барри Альто и на трущобы, скопления жалких лачуг.

Как раз на границе делового центра и пыльного, старого района жилых кварталов, на улице Театинос, в двухэтажном доме No416 находится ЦК Коммунистической партии Чили. Здесь всегда людно, шумно, приветливо, демократично. Я провел здесь много дней, повстречал многих людей, ставших моими друзьями; здесь я понял, отчего "компаньерос коммунистас" пользуются таким большим и заслуженным авторитетом в Чили.

...Товарищ Хулиета Кампусано вся в движении. То ее увидишь в большом зале пленумов, где сейчас расположились рабочие из Чукикаматы, актеры из Театра университета, нефтяники из провинции Магальянес; то она в небольшом кабинетике Генерального секретаря КПЧ товарища Луиса Корвалана; то она поит чаем малышей (их много в здании ЦК, так как родителям не с кем оставить их дома, и дети устраивают свои шумные, веселые игры на возвышении, возле трибуны); то она, присев на краешек стула, разговаривает по телефону с районными комитетами партии. Громадноглазая, седая, она становится юной, когда улыбается "компаньерос" а улыбается она часто, и улыбка у нее полна нежности и большой человеческой любви к своим товарищам.

Она многое помнит, компаньера Хулиета. Она помнит, как пятьдесят лет назад был арестован ее отец и как рабочие Токопилья помогали ее матери, неграмотной прачке, бороться за освобождение отца, и как они добились его освобождения. Отец оказался в черных списках, и пятнадцатилетняя девочка пошла работать. Она получала восемьдесят песо, а за квартиру надо было платить шестьдесят. Мать плела соломенные шляпы, а отец пытался найти медь на маленьком руднике. Девочка кормила семью и слушала, как говорили о будущем друзья ее отца, коммунисты. А когда был организован "Союз свободной молодежи", Хулиета была делегирована на первый съезд в Сантьяго. Мать, узнав об этом, запретила ей уезжать к безбожникам, в город. Хулиета отправила записку отцу на рудник. Он прислал ей ответ: "О таких делах, как твое, разрешения ни у кого не спрашивают". Хулиета поехала в Сантьяго. Потом началась работа в партии. Хулиете приходилось несколько месяцев служить, чтобы скопить денег для семьи, а потом она снова посвящала себя целиком работе в партии.

- Знаешь, - говорит она, - у меня тогда появилась любовь к партии. Не уважение, не преданность или благодарность, а именно любовь. Знания и опыт пришли позже, они лишь укрепили эту мою любовь.

Тогда в стране царствовала ложь во всем; когда от голода в горах умирали дети, первые страницы газет пестрели броскими заголовками о поединках боксеров; когда в тюрьмы бросали борцов за свободу, на улицах устраивались шумные карнавалы; когда тупые правители обрекали Чили на отсталость и нищету, проводились конкурсы красоты. И лишь коммунисты тогда говорили правду народу несмотря на тюрьмы, издевательства, террор. А людей, которые всегда и всюду говорят правду и борются за нее, нельзя не любить.

В Кокимбо партия тогда была в подполье, потому что американцы, хозяева медных рудников, объявили коммунистов вне закона. Чилийская земля там не принадлежала чилийцам, и жили они по вашингтонским законам. Было принято решение дать бой чужеземным монополистам и вывести партию из подполья, чтобы голос правды стал громким. Хулиета предложила:

- Товарищи, я одна, у вас дети. Так что давайте не будем спорить: то дело, которое мы решили сделать, буду делать я.

И коммунисты провели первомайский митинг, и флаг коммунистов понесла Хулиета Кампусано, и полицейские не решились в нее стрелять, и коммунисты в тот день вышли из подполья. Все ведь так просто - надо, чтобы был первый, кто сможет пойти под пули, - другие пойдут следом. В 1944 году Хулиету избрали членом ЦК. А в 1947 году, в годы "холодной войны" и террора, её арестовали.

Она тогда ждала ребенка. Там, в тюрьме, родилась ее дочка, Долорес Ампаро. Десять месяцев Хулиета была под домашним арестом, ждала ссылки в далекий лагерь "Ультима эсперанса" ("Последняя надежда"). Товарищи смогли переправить ее в надежное убежище в провинцию.

А в 1965 году она стала сенатором. Политические противники выступали на предвыборных собраниях: "Женщина принесет несчастье рудникам!" Хулиета отвечала:

- Когда я работала здесь, на этих рудниках, которые принадлежали американцам, несчастий не было, а сейчас будут?!

Секретарь ЦК КПЧ, член Политической комиссии, сенатор Хулиета Кампусано не сидит на месте...

- Компаньеро, с тобой хочет говорить министр. Хулиета, тебя ждут ребята-художники из агитбригады Рамоны Парра. Товарищ, на проводе "интенданте" Пуэрто-Айсена. Компаньеро, в девять у тебя встреча на заводе, а туда на автобусе добираться не меньше часа...

(Через полтора года хунта начнет охоту за этой замечательной женщиной, которую знают в Чили все и все - кроме бандитов - любят.)

Товарищ Рохас, член ЦК, журналист, высок, кряжист, черноволос и похож скорее на южного украинца. Он и говорит-то неторопливо, обстоятельно, точно отливая свои мысли в слова, формуя их емко, как литейщик плавку,

- Правительство Народного единства - первое революционное правительство в Чили. Оно выступает против олигархий, империализма, за народную, демократическую революцию; оно поведет Чили по пути к социализму. Ядро левого блока - союз коммунистов и социалистов. Вокруг этого блока объединяются все левые силы. Оппозиция далеко не вся едина и одинакова. Есть оппозиция демократическая, уважающая законы страны, а есть "патриа и либертад", националисты - чисто фашистская оппозиция; есть правые христианские демократы, возглавляемые Фреем. Чтобы было ясно, кто такие националисты, я назову Харпа, их лидера. Во время войны он носил свастику и был одним из руководителей чилийской НСДАП. На кого опирается эта фашистская оппозиция? На крупных латифундистов, среди которых много нацистов, на крупных торговцев. А за спиной у них - ЦРУ, американская разведка. Перед выборами правые развернули в газетах и на телевидении "кампанию страха": "Бойтесь Альенде, бойтесь Народного единства, бойтесь коммунистов!" На страницах газет появились фотомонтажи: напротив президентского дворца "Ла Монеда" - краснозвездный танк. Почерк был старым, известным. Левые смогли заполучить документы в фирме "Андальен": это были чеки на деньги, выписанные в США, и инструкции ЦРУ, как проводить антикоммунистическую кампанию. Эти документы были опубликованы в бюллетене палаты депутатов; директор фирмы "Андальен" бежал за границу и продолжает шуметь оттуда... Да, фашисты сейчас поднимают голову, это верно. Но ситуация теперь иная, поскольку в правительстве представлены народные силы, которые хорошо помнят лозунг: "Но пасаран!" Главная проблема? Экономика! Наш доход от экспорта - семьсот тысяч долларов. Больше половины этой суммы приходится выплачивать ежегодно нашим кредиторам. Есть ли резервы? Есть! Главные резервы - это рабочий класс и увеличение производительности труда. Производство тяжелой индустрии в 1971 году возросло на двенадцать процентов! А в 1970 году всего на полпроцента. Рывок? Бесспорно! Мы достигли этого за счет скрупулезного использования всех мощностей, всех резервов индустрии.

Есть проблемы иного плана. Недавно забастовали рабочие медных рудников Чукикаматы. Это был удар для нас. Они потребовали повышения зарплаты на пятьдесят процентов! Правительство не может давать безответственных обещаний, и правительство было вынуждено отказать рабочим, предложив увеличение зарплаты лишь на тридцать процентов. В Чукикамату вылетел министр труда; туда прибыли представители рабочих, профсоюзные функционеры. Выяснилось, что забастовку инспирировали полярные силы - ультралевые миристы и господа из фашистской "патриа и либертад". И тем и другим не нравится то, что происходит в Чили.

О средней буржуазии. Сначала были допущены ошибки по отношению к средней буржуазии: увеличили налоги, лишили кредитов. Сейчас, после открытой, объективной критики, положение изменилось: представителям средней буржуазии дают кредиты, большие кредиты, налоги снижены самым существенным образом. Посмотри витрины магазинов обуви, одежды, загляни в рестораны - и ты убедишься, что представители средней буржуазии охотно сотрудничают с Народным единством.

Почему мы так уверенно смотрим в будущее? Потому что только за один год новое правительство национализировало земли латифундистов (с выплатой им денег) больше, чем это сделал Фрей за все шесть лет своего правления. Потому что повысили минимум зарплаты рабочим с шестисот до девятисот эскудо; потому что каждый рабочий теперь имеет право на бесплатную медицинскую помощь; потому что каждый чилийский ребенок в школе и детском саду получает ежедневно бесплатно пол-литра молока; потому что мы начали повсеместно строительство школ и больниц. И, наконец, потому что мы проводим революцию по законам, которые приняты в стране и которые неукоснительно соблюдаются. (Через полтора года товарищ Рохас будет схвачен хунтой и брошен в тюрьму без суда и следствия, без предъявления обвинения - в нарушение всех законов Чили.)

Члену Политической комиссии ЦК, сенатору Володе Тейтельбойму большую часть времени приходится проводить в сенате. Ему отдают честь карабинеры, стоящие у подъезда; ему приходится раскланиваться здесь с лидерами оппозиции. Но и тем приходится раскланиваться с теми избирателями, которые приходят к "компаньеро Володя" в сенат, - с рабочими и крестьянами.

Товарищу Тейтельбойму пятьдесят пять лет. Из них сорок лет он отдал коммунистическому движению. Он начал с работы в нелегальных газетах, прошел школу подполья. Известность пришла к Тейтельбойму в шестнадцать лет. Он тогда подготовил и издал свою первую книгу - "Антология чилийской поэзии". Пабло Неруда сказал: "Это новая полоса в нашей литературе". В стране начался скандал - впервые в поэзию пришли люди в рабочих блузах и в пастушеских пончо. На смену рифмованному "ничто" пришло революционное "нечто".

В 3943 году, в разгар борьбы против гитлеризма, Тейтельбойм издает книгу исторических эссе. Она вся пронизана антифашизмом. Она рассказывает о том, как император Германии когда-то дал двум известным немецким банкирам, Фуггеру и Бельцеру, право на завоевание Венесуэлы и Чили. Фуггер смог захватить Венесуэлу, но это кончилось для него через десять лет катастрофой. Бельцер не смог завоевать Чили, ему удалось лишь организовать в стране несколько немецких колоний. До сих пор сильны немецкие позиции в городах Пуэрто-Монт, Вальдивия, в ряде районов на юге страны.

Гитлер в "Майн Кампф" писал: "Идиоты потеряли возможность завоевать Америку. Мы эту возможность вернем". Издание антинацистской книги дорого стоило автору: в дни террора времен "холодной войны", когда к взмахам дирижерской палочки Вашингтона внимательно присматривались гитлеровские недобитки, наводнившие в первые послевоенные годы многие страны Латинской Америки, в том числе и Чили, Тейтельбойму пришлось снова уйти в подполье, изменить внешность, жить под чужим именем. Именно тогда, в 1947 году, в Сантьяго была издана "черная книга" - "30 000 фамилий". 30 000 людей были занесены в эту книгу - те, кто подлежал аресту и лишению гражданских прав. Пабло Неруда был вне закона, ему было запрещено писать и публиковаться. По всей стране были организованы концлагеря: у тогдашних чилийских правителей были опытные консультанты из Майданека и Дахау. Находясь в подполье, "компаньеро Володя" написал романы - "Сын селитры" и "Семена в песке", которые потом были переведены на многие языки.

Его знают в Чили все. Его выступления в сенате страшат врагов и радуют товарищей. Он отдал себя служению партии, и он счастлив, потому что его жизнь и его дело служат родине. (Через полтора года Володя Тейтельбойм окажется за границей, и лишь это спасет его от расстрела.)

Знакомые газетчики рассказывали, что сложность ситуации в Чили просматривается, в частности, и в тех письмах, которые приходят к президенту Альенде чуть ли не каждый день от немцев, проживающих в южных провинциях. Они категорически требуют не распространять на их латифундии аграрную реформу правительства. (Между прочим, в одном лишь Сантьяго есть четыре памятника, воздвигнутых немцами в честь своей "новой родины" - республики Чили.)

...История повторяется: Диего Порталес, один из основателей традиций демократического Чили, в свое время опубликовал интересный памфлет - он читается сегодня так же злободневно. Публикация была вызвана тем, что в 1832 году иностранные консулы, аккредитованные в Сантьяго, заявили протест президенту Чили, потому что министр Порталес намеревался призвать их соотечественников на службу в армию.

"Кабатчики, лавочники и все иностранцы, посвятившие себя деятельности, заниматься которой закон разрешает только чилийским гражданам, - писал Порталес, - должны наряду с чилийцами служить в гражданской гвардии. Будем справедливы к иностранцам, окажем им широкое гостеприимство, но не следует ставить их выше чилийцев. Необходимо дать им понять, что мы не собираемся превратиться в мишень для их насмешек или презрения, и что мы намерены держать их в определенных рамках, дабы они никогда не смогли игнорировать наше законодательство... Это могло бы произойти исключительно благодаря нашей мягкотелости и нашему попустительству..."

Только и разговоров среди журналистов о роли американских информационных агентств в Чили. Сугубо неблаговидно ведут себя некоторые американские газетчики в Сантьяго. Особенно достается людям из крупнейшего информационного агентства ЮПИ.

Латиноамериканский центр "Юнайтед пресс Интернейшнл", обосновавшийся в Аргентине, получает основную массу материалов от газет "Пренса", выходящей в Буэнос-Айресе, бразильских "Журналь ду Бразиль" и "Эстаду ди Сан-Пауло", газетного треста мексиканского магната Ромула О'Фариля; колумбийских газет "Тьемпо" и "Экспектадор" и могущественной чилийской "Меркурио".

Каждый из корреспондентов ЮПИ в странах Латинской Америки располагает значительными "спецассигнованиями", которые записаны в неконтролируемую графу "представительских расходов". Эти "представительские", превышающие жалованье работников корпункта, предназначены для дачи взяток директорам местных газет и - когда получается - государственным чиновникам.

Корреспонденты, более напоминающие резидентов, регулярно информируют центральный аппарат ЮПИ в Нью-Йорке обо всем, что касается свершившихся или предстоящих изменений в высшем военном командовании; дают подробные биографии наиболее видных офицеров - сообщают об их политических взглядах, семейных и родственных связях, материальном положении, на каких языках они говорят и даже о том, что является их любимым хобби и какими видами спорта они предпочитают заниматься.

В вечерних выпусках газет громадные фотографии и кричащие шапки: "Карабинеры избивают солдат!" Какой-то пьяный солдатик был задержан карабинерами, началась перебранка, кончившаяся дракой, - проходившие мимо офицеры хотели забрать у карабинеров шумного пьянчужку в казарму. "Секунда" вечерний выпуск "Меркурио" - не скрывает своего торжества по этому поводу. Это понятно: правые мечтают вбить клин между армией и карабинерами. По чилийской традиции, армия всегда нейтральна, обязана быть вне политики и присягает на верность республиканской конституции, закрепившей основы чилийской демократии. Карабинеры же подчинены непосредственно МВД Чили. А в парламенте уже вторую неделю идет расследование "обвинений", выдвинутых правыми депутатами против министра внутренних дел Тоа. Его обвиняют в нарушении конституции, поскольку карабинеры с его ведома разогнали демонстрацию ультраправых. Это обвинение звено в цепи антиправительственного саботажа; видимо, оно обращено и к .армии: смотрите, мол, офицеры и солдаты, именно мы боремся за соблюдение конституции, и это не наше, а ваше дело!

Маленький и незначительный эпизод с пьяненьким солдатом правые стараются превратить в событие государственного масштаба. Кто-то стоит за всем этим, кто-то "дергает веревочку". Кто? Генералы, "прошедшие школу" в Штатах, или верхушка полиции? (Сюжет: солдатик из левых выпил, пошумел, был арестован, отрезвел назавтра, - а в стране переполох. И все из-за него, ибо в политике важен повод. Шум в сенате, речи в парламенте. Эрго: ответственность каждого за свои поступки, особенно в момент кризисных ситуаций.)

...Ночью грохотала летняя, январская, зеленая гроза. Я вспомнил молнии на крыле самолета и подумал, что в момент опасности даже при скорости в девятьсот километров четко ощущаешь каждый преодоленный метр, каждое мгновение движения. Легко все-таки обманывать людей. Стрекочет себе в салоне камера - это стюарды, тщательно скрывающие испуг, крутят фильм, а толстые, в руку, молнии рыскают вокруг аэроплана. Но раз идет фильм, значит, все в порядке, считают люди и не думают о возможности близкой гибели. Техника (а не только политика) заставляет пилотов, людей "чистого дела", обманывать свою "паству" - пассажиров. Главные обманщицы, пророки лжеца капитана - стюардессы. Ими руководит чувство ответственности при абсолютной вере в искусство летчика, при убежденности в мощности моторов и надежности трепещущих как листья, крыльев. (Я подумал, что если бы дипломаты поняли этическую философию техники так же точно, как они поняли этику межгосударственных переговоров, они сумели бы отладить реальную систему всеобщего процветания.)

Встретился с Марией Малуэнда - выдающейся чилийской актрисой, депутатом парламента. Недавно она организовала новый театр - "Компани де лос Кватрос". Мария предложила мне сегодня пойти в ведущий чилийский Театр университета. Там играют "Мать" Брехта - Горького. Завтра будем смотреть в театре Марии Малуэнды спектакль "Двадцать потерянных лет". Пьесу написал двадцатидвухлетний бразильский эмигрант Педро Виана, успевший посидеть в тюрьме Рио-де-Жанейро и узнать "вкус" пыток.

(Ситуация в Бразилии сейчас напряженная - латиноамериканский вариант афинских полковников.

Жена бывшего бразильского министра, вышедшая из семьи банкиров, сказала:

- Пытка не является чем-то новым в Бразилии, но впервые в нашей истории пытке электрошоком и избиением плетьми подвергаются не только бедняки, но и наши дети. В общем, пытки нас демократизировали.

Недавно в полиции был убит профессор Ивон Барбьериш, аполитичный литератор. Вместе с несколькими студентами он создал группу, которая занималась структурным анализом. Командование первой армии подтвердило исчезновение Барбьериша, но заявило, что ему неизвестно, какими службами он арестован. Однако случается, что специальные службы освобождают через несколько месяцев одну из своих жертв, для того чтобы этот человек, изуродованный физически и сломленный морально, служил живым предостережением коллегам и близким.)

Поехал в сенат, к члену политкомисии ЦК компартии Володе Тейтельбойму. Встретил он меня как старого приятеля, похлопал, по чилийскому обычаю, по плечу, пригласил в буфет: "Я забыл сегодня выпить чаю". Официанты в белых ливреях; туго накрахмаленные скатерти; громадные дубовые столы; тишина, благость. Мэтр, затянутый во фрак, почтительно склоняется перед коммунистическим сенатором в стареньком, затрапезном костюме - галстук чуть приспущен, воротник расстегнут, рубашка простенькая, шоферская.

- Ком эста, Хулиан? - спрашивает Володя. - Как дела, товарищ, с кем успел познакомиться? Что интересного записал в дневник?

Я рассказал ему, что сейчас особенно много времени провожу с журналистами, беседую с представителями ряда политических партий, интересуюсь, как всегда, недобитыми нацистами.

- Тогда тебе нужно увидеть Умберто Мегуэса, он был в свое время прокурором и вел дела "наших" нацистов.

(К сожалению, я не мог встретиться с сеньором Умберто Мегуэсом. Когда я позвонил к нему, жена сказала, что он уже восемь месяцев лежит парализованный, потеряв речь...)

- Потом, - продолжал Володя, - тебе следует повидаться с Эктором Доносо это новый шеф ЭНАП ("Импрессо националь петролеум" - "Национальная компания по добыче нефти Чили"). Поскольку ты интересуешься вопросами культуры, повидайся с Карлосом Мальдонадо - он один из самых серьезных литературных критиков Чили. Советовал бы встретиться с писателем Хосе Мигель Варресом - он работает на телевидении, с нашим гениальным композитором Серхио Ортега. - Володя вдруг улыбнулся. - Я говорю "гениальным" не потому, что он сейчас пишет оперу по моему либретто, а потому, что это правда.

...Мы не успели допить наш черный пахучий чай с сушками: на Володю налетели тележурналисты; фигура он в Чили популярнейшая - писатель-коммунист, отдавший себя служению делу партии, выступать перед журналистами ему приходится несколько раз на день. Поднимаясь, он сказал мне:

- Ты спрашиваешь, когда я успеваю писать? Честное слово, не знаю... С одиннадцати вечера и до двух ночи... Ежедневно. А сейчас еще труднее; раньше мы были в оппозиции; теперь мы взяли на себя бремя ответственности, а оно тяжелое, это бремя, очень тяжелое...

Беседовал с представителями миристов, этой ультралевой, по возрастному цензу самой молодой партии. Своими крикливыми "коммунистическими" лозунгами они сейчас наносят серьезный вред революционному движению Чили. Если правые прилагают все силы к тому, чтобы свалить правительство президента Альенде под лозунгами: "Долой социализм, долой Народное единство!", то ультралевые хотят опередить процессы, происходящие в Чили, и требуют "немедленного и повсеместного социализма".

Впервые движение левых революционеров (rnuvimento Iskerda Revolution) оформилось в организацию восемь лет назад, когда был выдвинут лозунг: "Партизанская борьба решит все". (Явный парафраз известного маоистского постулата: "Винтовка рождает власть".) Приметно и то, что партия эта стала организованной "единицей" именно в тот год, когда Пекин начал открытую борьбу против международного коммунистического движения. Именно в середине шестидесятых годов во многих латиноамериканских странах "истинные революционные партии" начали расти как грибы, - со своими газетами, арендованными дорогостоящими зданиями, вояжами по миру, - как говорится, кто кому платит, тот тому и танцует...

...Генеральный секретарь "мира" - Мигель Энрикес, преуспевающий врач, сын радикала из города Консепсьон. (Вообще Консепсьон сейчас стал центром миристов, особенно тамошний университет.)

Накануне выборов 1969 года миристы утверждали, что в условиях буржуазной демократии невозможно добиться победы левых сил путем парламентских выборов. "Ленин ошибался, - говорили они, - когда требовал использования всех легальных трибун для борьбы за дело революции".

Этому предшествовал первый кризис "мира": в середине шестидесятых годов они "шли" к социализму с идеологией Мао и Троцкого. Они считали, что на "бумажного тигра" надо только топнуть ногой - и он немедленно сбежит, сдав все свои позиции. Когда эти наивные "тигриные" лозунги потерпели поражение, когда стало ясно, что эти наивные лозунги бессильны помогать борьбе, миристы начали авантюры, "игры" в революцию - ненужная, наивная конспирация, кровавые "эксы", погони и перестрелки. Руководители "мира" обратились к молодежи: "Нужны деньги для того, чтобы достать оружие". По стране прокатилась волна ограблений банков и магазинов. Полиция провела облавы, молодых ребят преследовали по всей стране. Миристы ушли в подполье, укрылись в горах. Там они организовали свои партизанские лагеря, а от участия в подготовке к выборам шестьдесят девятого года вместе с блоком Народного единства отказались. И когда к власти пришло правительство Альенде, это оказалось крахом идеологии "мира". (Правые, кстати, очень точно использовали ультралевую фразеологию миристов накануне выборов: "Смотрите, чего хотят эти волосатые! Они хотят национализировать не только землю, но и жен, они хотят анархии! - кричали заголовки правых газет. - Это гибель республики!")

После победы Сальвадора Альенде миристы опубликовали декларацию: "Мы вели неверную тактику; мы убедились в том, что через выборы можно прийти к власти". Часть миристов в это время сидела в тюрьмах. Правительство Альенде объявило амнистию. Однако после этого "Контралориа Хенераль" (это нечто вроде генеральной прокуратуры - независимый орган, стоящий и над судом и над президентом) признал, что амнистия президента незаконна. Однако по конституции президент имеет право вторично дать амнистию, и тогда уже "Контралориа Хенераль" бессильна.

Миристы были освобождены. Кое-кто из Народного единства до сих пор считает их "молодыми идеалистами-революционерами", которые лишь проводили неверную тактику. Но стоило только им освободиться из тюрем, как они начали выступать по всей стране с лозунгами: "Альенде и коммунисты медленно ведут страну к социализму, незачем оглядываться на законы, надо брать дело революции в свои руки; надо захватывать заводы и земли и хозяйствовать самим, надо изгнать всех буржуазных спецов!"

Многие миристы ушли из городов в деревни. ("Большая деревня победит город", - опять-таки Мао.) Они организовывали налеты не только на крупные помещичьи латифундии, которые так или иначе будут национализированы, они нападали на мелких и на средних земельных собственников, разжигая кровавые страсти. Они стали инициаторами захвата нескольких фабрик. Они же подбили рабочих - и на медных рудниках Чукикаматы, и в Консепсьоне - провести забастовку, и эта забастовка - объективно контрреволюционная - была проведена.

Я видел газету миристов "Ребельде". Если коммунистическая газета "Эль Сигло" и правая "Меркурио" раскупаются моментально, то "Ребельде" так и висит в газетных киосках на прищепках, словно старое белье, пересушенное на солнце.

Недавно "мир" пережил вторую кризисную ситуацию. Люсиано Крус, студент-медик, один из руководителей миристов, был очень популярен среди единомышленников и - реально - стоял над генеральным секретарем партии Мигелем Энрикесом. Он был найден в своей комнате, отравленный газом. Считали, что он умер во сне; миристы, толком не разобравшись в его гибели (ходило много разных слухов: говорили, что Люсиано был убит своими конкурентами), решили использовать смерть Круса в своих эгоистических интересах: они потребовали у правительства, чтобы тело покойного было выставлено в "Доме просвещения", принадлежащем профсоюзам. Однако профсоюзы отказали, потому что Крус не был ни руководителем рабочего движения, ни даже членом Единого профсоюзного центра Чили.

Миристы пригрозили, что выставят тело Люсиано Круса на улицах Сантьяго. Начался открытый шантаж правительства. Кончилось все скандалом: чилийцы еще раз увидели демагогию миристского руководства. Шантажировать трупом - это верх непорядочности!

В рядах "мира" много образованных интеллигентов - им бы помогать Народному единству советом, практикой, работой. Этого так ждут в стране - притока интеллигенции в ряды строителей социализма. Правительство держит открытыми двери для миристов. Ничего подобного: "Слова, слова, одни слова!" А их поддержка - на деле, а не на словах - могла бы оказать серьезную помощь Народному единству.

Особенно остро почувствовал я всю, в лучшем случае, наивность миристов, когда говорил с моим новым знакомым - Серхио. Широкообразованный человек, серьезный ученый, он сейчас депутат парламента. Расхаживая по прохладному фойе сената, заложив руки за спину, он, по-профессорски четко, формулировал:

- Усовершенствование технологии не приведет к экономическому скачку, пока оно не внедрено в производство. Это - аксиома. В благоприятном экономическом климате (а он сейчас в Чили благоприятен, если говорить о широкой общественной тенденции) основной пружиной процесса развития является руководитель. Никакая группа людей не играет сейчас более важной роли в организации развития страны, чем ее руководящие кадры, - особенно в общественном секторе, промышленности и сельском хозяйстве.

Серхио - беспартийный технократ, один из немногих, ставших с первых дней на позиции правительства Народного единства. Какие-то его положения, бесспорно, весьма и весьма дискуссионны, однако он работает во имя нового и поэтому слушать его более полезно, чем попусту дискутировать.

- Руководство, - продолжает он, - важный элемент в творческом использовании имеющихся ресурсов (включая в это понятие ученых и инженерно-технический состав). Без эффективного руководства, увеличение расходов на промышленность может лишь привести к напрасной затрате валюты и людской энергии.

Сейчас в Чили административно-руководящие кадры с технико-экономической подготовкой, а также конструкторы и инженеры более ценятся, чем ученые и исследователи.

Некоторые американские экономисты сейчас убеждены, что "первым требованием для экономического подъема должно быть формирование минимального штата способных руководителей, горячо стремящихся к деятельности". Я согласен с этим, но я сугубо не согласен с омерзительной практикой переманивания наших специалистов в Штаты. Вы, видимо, понимаете, как сейчас важно отношение общественности к административно-управленческой деятельности. Миристы, например, отвергают деловую эффективность как достойную цель жизни, а мотив материального интереса они считают противоречащим культурным ценностям прогресса.

Серьезное использование возможностей развития требует пересмотра отношения к роли управления. Необходимо создать также условия, чтобы молодежь стремилась к административно-управленческой деятельности. По-настоящему это может сделать лишь революция. В Чили, например, много молодых людей влилось в управленческий аппарат и великолепно там работает. Но правые и ультралевые мешают нам в этом. Предательство? Политическая слепота? И то и другое.

(Я вспомнил Западный Берлин: как же заботливо тамошние ультраправые поддерживают интерес к левакам, как ловко они спекулируют на их крикливых лозунгах, пугая обывателя "ублюдочным коммунизмом" экспроприации, ненужного насилия и показного призыва к террору.)

Когда я беседовал с миристамй, требующими "расширения" революции, вооруженной борьбы против собственников, уравниловки и полной демократии анархического толка, на ум снова приходили слова Порталеса:

"Демократия, которую проповедуют мечтатели, является абсурдом в таких странах, как американские, где процветают пороки, а граждане еще лишены качеств, необходимых для установления подлинной Республики. Монархия также не является американским идеалом: незачем кончать с одним злом, чтобы прийти к другому. Что же остается? Республика - это та система, которую нам надлежит принять. Хотите знать, как я ее понимаю в применении к нашим странам? Сильное централизующее правительство, чьи представители являют собой образец добродетели и патриотизма. Оно могло бы воспитать граждан и навести порядок в стране. Когда же повысится общий моральный уровень, будет создано правительство абсолютно либеральное, свободное и воодушевленное высокими идеалами, представляющее интересы всех граждан". (Такое правительство было создано Альенде, за которое проголосовали чилийцы. Это правительство было расстреляно фашистами, которые сейчас по-фарисейски клянутся именем Диего Порталеса.) Истинно классовая подоплека путча фашистов проявилась и в том, что первыми после Альенде были схвачены министр экономики Педро Вускович и бывший министр финансов Орландо Мильяса - добрые мои друзья, которые служили народу, а не американским монополиям.

* * *

...Китайская агентура в Латинской Америке делает ставку на отсталость, взывает к объединению не по классовой принадлежности, но по цвету кожи, а это сугубо опасно. Ленинизм, победивший в России, был потому воспринят рабочими Парижа и крестьянами Италии, что главная его цель - создание общества, передового не только идеей, но и техникой, индустрией, наукой, сельским хозяйством. В самые трагические годы гражданской войны Ленин не считал зазорным требовать от русских коммунистов учиться у капиталиста хозяйствовать, беречь старых специалистов, заботливо привлекать их к труду, создавать им максимально благоприятные условия жизни. Звать сейчас "назад, к большой деревне" - объективно предавать революцию. Отрицание промышленного развития, замалчивание роли научно-технического прогресса неминуемо будет смыкаться с расизмом, а, как известно из истории, расизм был не только белым - мы помним монгольское иго, китайское великоханское нашествие на Вьетнам и японскую сферу "сопроцветания"...

"Государственная зависть" так же омерзительна, как зависть индивидуальная. Если обычный завистник мечтает о том, чтобы у соседа сдохла коза, то "государственный завистник" мечтает о гибели миллионов людей в сопредельных странах. Геббельс, например, мечтал, чтобы все англичане поумирали от инфлуэнцы...

Нельзя считать себя революционером, повторяя, как заклинание, что "большая деревня победит большой город". Нельзя заигрывать с отсталым крестьянином-индейцем - это бесчестно по отношению к прогрессу, составной частью которого этот индеец обязан стать. Китайская агентура и миристы всячески заигрывают с отсталостью и темнотой. Еще Маркс отвергал "революцию люмпена". Сейчас, в эпоху техники, революция "люмпена" попросту невозможна.

Политика - это наука. Когда наукой занимаются авантюристы - льется кровь...

Вечер и ночь провел в Театре университета. После спектакля "Мать" спустился к актерам в гримуборную. Проговорили часов до двенадцати. Потом Мария Малуэнда пригласила к себе. Она живет в центре Сантьяго, в доме, который раньше принадлежал Пабло Неруде. Но когда вы попадаете туда, вас не покидает ощущение, что вы в деревне - маленькая, выложенная большими камнями терраска; потом по крутой каменной лестнице наверх: там стеклянный куб - гостиная. Кресла, сделанные из пней, кругом зелень, тишина...

Малуэнда вспомнила, как в этом доме Неруда и она принимали первую делегацию советских писателей.

- Тогда у нас не было дипломатических отношений с Советским Союзом. Но в Чили уже много лет постоянно аккредитованы ваши послы - Маяковский, Шостакович, Хачатурян, Пастернак, братья Васильевы, Ромм, Станиславский, Уланова... Великолепные послы...

Спорили о пьесе Брехта - Горького.

- Я против постановки "Матери" в таком виде, в каком осуществил ее режиссер Педро Бунстер, - говорила Мария. - Он подчеркивает в Брехте "отчуждение чувства" от политики и от личности. Когда актер вынужден разделять себя на две ипостаси - на человека, который плачет, потеряв друга, радуется, увидев своего первенца, и на личность, которая выходит под пули на демонстрацию с красным знаменем, - в этом есть что-то от большой неправды. Я не видела Брехта в Берлине, но лозунговая трактовка Брехта, хотя она и пользуется огромным успехом, меня не устраивает. Впрочем, - Мария Малуэнда улыбнулась, - быть может, я придираюсь. Мы ведь в искусстве все "гробокопатели". Каждый отстаивает свою точку зрения, считая ее единственно верной. То, что нас в какой-то мере не устраивает, мы подвергаем остракизму. Мы не дискутируем, мы отвергаем. Я понимаю, - она вздохнула, - это неправильно. Я стараюсь быть самокритичной, но при этом я вправе высказать свою точку зрения и отстаивать ее...

Я тоже отстаивал свою точку зрения: я до слез был тронут тем, как Педро Бунстер, маленький, черноглазый флегматик, свел актеров в ансамбль резкого, атакующего действия. "Мать" - Пелагея Власова была чилийским символом, но, быть может, сейчас именно этого и ждут зрители?

Поздно вечером пришел сын Марии, студент университета. Рассказывал, как правые пытаются сорвать реформу образования. Студенты юридического факультета, оккупировав помещение университета, - они выступают против Народного единства, - получили американское оружие. Вводить в университет войска правительство не хочет, рассчитывая, что разум так или иначе возьмет верх. Но студенты других институтов, которые поддерживают правительство (а их большинство), не могут начать переговоры с юристами - те избивают каждого, вошедшего к ним без пропуска.

Беседовал в парламенте с представителями Христианско-демократической партии, главной силы оппозиции. (ХДП правила в Чили несколько десятилетий; государственная власть переходила от одного лидера партии к другому.) Сейчас ситуация в ХДП весьма сложная. Наиболее сильное влияние имеет правое крыло, возглавляемое экс-президентом Эдуарде Фреем. Правые начали противопоставлять себя Народному единству после убийства Суховича - бывшего министра в правительстве Фрея. Комбинация была проведена по известным рецептам: вину за покушение возложили на ультралевых - те гомонливо кричат о терроре; однако среди убийц были обнаружены трое полицейских, служивших при Фрее, и два агента ЦРУ.

Но в ХДП есть и левые силы.

Сейчас появилось третье, промежуточное направление во главе с сенатором Фуэнтэальбой.

Партия пережила раскол. Вышедшие из ХДП создали "Левое христианское движение".

Манифест "левых христиан" призывает чилийцев-католиков участвовать в построении социалистического общества, привлекая к этому процессу всех верующих: "Мы считаем, что социализм является продуктом непрерывной революции, в результате которой всеми привилегиями и правами будет пользоваться подавляющее большинство страны - трудящиеся массы".

Довольно серьезной, по мнению газетчиков, силой является МАПУ - "Движение единого народного действия". МАПУ была создана в мае 1969 года, после выхода из ХДП большой группы демохристиан во главе с Чончолем и сенаторами Гомусио и Хересом.

После победы Народного единства к руководству МАПУ пришло левое крыло.

Молодые члены МАПУ поставили перед собой цель превратить "Движение единого народного действия" в марксистскую организацию. Против этого выступал Жак Чончоль. Разногласия кончились тем, что Чончоль, Гомусио и Сильва Солар вышли из МАПУ и создали "Левое христианское движение".

- Если разногласия в МАПУ и среди левых католиков будут продолжаться, говорили мне демохристианские парламентарии, старающиеся казаться непредубежденными, - то, видимо, левые христианские организации исчезнут, влившись в ряды социалистов и коммунистов. Христианские экстремисты, естественно, уйдут в "мир", к ультралевым.

- Следовательно, - спросил я, - демохристианское движение не выдерживает крена влево? Только вправо?

- Ну, почему же? Есть ведь еще и центр.

Но и с "центром" дела довольно сложные. Один из лидеров демохристиан, сенатор Тонич, выставлявшийся в свое время на пост президента, хотя и занимает центристскую позицию, но, тем не менее, до сих пор не занял определенной позиции в своем отношении к правительству. Впрочем, это сделал его зять Педро Рамирес, тоже член руководства ХДП (через полтора года он будет брошен за это фашистами в концлагерь). Кое-кто в ХДП сейчас увлекается маоизмом.

На следующий день пошел в театр Малуэнды смотреть пьесу "Двадцать потерянных лет". К театру, который помещался в полуподвальчике, рядом с кино напротив "Пастеллерии Помпадур", ресторана "Шанхай" и магазина панталонов, - я пришел заранее. Шумная толпа обтекала меня; парочки, обнявшись намертво, замирали возле витрины с панталонами; к "Пастеллерии" подъезжали машины с томными, чуть отяжелевшими помпадуршами; два хиппи, затягиваясь марихуаной, рвали струны гитар и орали песни, оскорблявшие слух тех, кто воспитан на традиции андалузской "Кантэ хондо". Мимо большой афиши театра прошли сотни людей - на спектакль "завернуло" всего несколько десятков. Это происходит из-за того, что раньше чилийская публика редко посещала театры - билеты были дороги, да и дома есть телевизор. Только сейчас в стране замечается интерес к театральному зрелищу. И, как всюду на Западе, важно имя драматурга - идут на знаменитых.

...В полупустом, темном и прохладном фойе я оказался в ином мире: на стенах были развешаны листовки, которые выпускает бразильское подполье; подобрана фотохроника о положении в Бразилии - великолепие градостроительства и пытки в застенках...

Пьеса Педро Виана поставлена Марией Малуэнда в строгой реалистической манере. Это история врача, который помогает демократу, бежавшему из тюрьмы. (Доктор прячет беглеца не из соображения солидарности, а лишь как человек, обязанный помочь больному.) Врывается полиция. Доктора и его жену отправляют в тюрьму. Главному сюжетному ходу пьесы предшествует личная линия - у доктора нет детей. Данные медицинского обследования показали, что в этом повинна жена. Доктор не говорил ей об этом, он принимал вину на себя - не хотел ранить любимую.

Страшны тюремные сцены. Я такого в театре еще не видел - сцены утонченных пыток поставлены так, что мороз подирает по коже. Жену доктора насилуют у него на глазах. Через полгода их, сломанных и поседевших, выпускают из тюрьмы. Жена доктора ждет ребенка.

Заканчивается пьеса трагично - женщина кончает жизнь самоубийством. Бесстрастный дикторский голос зачитывает список патриотов, которые убиты в полиции, - долгий список.

Первую рецензию на спектакль написала парагвайская поэтесса Кармен Солер, маленькая, улыбчивая женщина, - я познакомился с ней в Сантьяго. Она прошла тюрьму у палачей Стресснера: на плечах содрана кожа, спина прижжена раскаленными прутьями...

Вечером, когда я пришел к Марии Малуэнде, говорить о спектакле было трудно: вещь обнаженно публицистическая, она равнодушным не оставляет никого. Педро Виана, автор пьесы, - паренек с гривой длинных кудрявых волос, ниспадающих до плеч, в драных джинсах и грубой холщовой куртке, надетой на голое тело, с амулетом на груди, говорил из кухни по телефону с Рио-де-Жанейро, со своей мамой. Он кричал ей что-то на своем быстром португальском языке, смеялся и плакал. А мы сидели за столом и смотрели на этого мальчугана, красивого детской еще красотой, но уже прошедшего на своей родине ужасы тюрьмы.

Двадцатидвухлетний драматург (о нем бы у нас сказали - "молодой писатель"). А он уже борец; он солдат справедливости, он заглянул в глаза фашизму, и он смог выстоять, и теперь он продолжает борьбу... (Через полтора года театр Марии будет разогнан, все спектакли запрещены, многие актеры арестованы.)

Встретился с Карлосом Мальдонадо, критиком, профессором философии. Карлос рассказал:

- За последние десять лет дело организации культуры для народа изменилось у нас в лучшую сторону. Большее количество людей начинает интересоваться книгой, спектаклем, фильмом. Но сейчас выявилась новая, неожиданная для нас проблема, - говорил он мне. - Чем славилась чилийская литература пять - десять лет тому назад? Гневным протестом против чужеземцев и своих монополистов. Сейчас, после победы Народного единства, стране нужна литература утверждения. А писателям и поэтам трудно приспособиться к новому моменту. Литератор явление саморегулирующееся. Он не поддается директиве и не всегда внемлет просьбе - не может, сердце не позволяет. Он хочет протестовать против того, что происходит в Парагвае, и пишет цикл стихов, и правильно делает; он хочет протестовать против того, что происходит во Вьетнаме, в Бразилии, и верно делает. Но кто же будет поддерживать - поэмой, новеллой, романом - тот революционный процесс, который происходит в нашей стране? Кто создаст литературу утверждения? Причем голая агитка нам не нужна - она лишь скомпрометирует революцию и ее сложнейшие проблемы. Мы не вправе ориентироваться на арьергард читателей, революцию делает авангард. Мы не вправе мелочить проблемы: сейчас век бурного роста техники, век знания, он отомстит нам промышленной отсталостью, если мы замкнемся в проблемах, интересовавших лишь безземельного крестьянина и неграмотного сезонного рабочего. Безземельных крестьян у нас больше нет, а сын рабочего поступает на математический факультет университета. Будущее страны будут определять дети, а они станут умнее нас, и меня это не обижает, а радует.

Карлос быстро закурил сигарету и продолжил: - Возьми ситуацию в кинематографе. Я один из директоров "Чили-фильма". Нам трудно, у нас до сих пор нет ни одного фильма, утверждающего революцию. Нет настоящих кадров режиссеров, нет денег. К тому же у нас очень сложные отношения с кинобизнесом Соединенных Штатов. Сейчас владельцы кинотеатров - ив Сантьяго, и в других наших городах - имеют прямые контакты с американцами. Американцы, купившие в свое время на корню владельцев кинотеатров, прокатывают лишь те фильмы, какие им выгодны и с коммерческой и с политической точек зрения. Мы сейчас думаем о реформе. Мы хотим покупать у американцев то, что нам нужно; мы намерены платить им истинную, а не спекулятивную цену за ленту, а прибыль мы будем отчислять в фонд развития отечественной кинематографии. Подобная ситуация, кстати, сейчас почти во всех странах нашего континента. Ты - талантливый режиссер; ты стоишь на позициях революции; ты хочешь делать антиимпериалистический фильм? Пожалуйста! Тебе никто не вправе помешать делать то, что ты хочешь. Делай свой фильм на здоровье! Но где его прокатать, где показать свой труд людям? Негде! Все кинотеатры в руках тех, кто очень не любит революцию, давно служит северному соседу и в искусстве ценит лишь одно выгоду.

Что еще интересно? Новая волна в нашей живописи. Чилийская чеканка сейчас считается одной из лучших в мире, причем эта новая волна пошла от устоявшихся художников-реалистов, от людей нашего с тобой поколения, от сорокалетних, которые знали, что такое революционная борьба, не на словах, а на деле. Эти люди прошли эмиграцию, тюрьмы, горечь замалчивания их творчества на родине. Очень советую тебе познакомиться с бригадами Районы Парра, сокращенно БРП.

Района Парра - комсомолка, убитая правыми, - символ борьбы чилийской молодежи против фашизма. БРП сейчас есть почти во всех городах Чили. Это некое латиноамериканское подобие "Окон РОСТА" Маяковского, только увеличенное до масштабов гигантских. Бригадиры БРП расписали не только стены большинства домов, но и километровую набережную Мопочи. Вся история рабочего движения в рисунках - великолепное зрелище! Иной чересчур ревностный хранитель традиций реалистической живописи вправе предъявить художникам из БРП множество претензий, - действительно, их манера условна, урбанистична (это, видимо, легче всего объяснить - в век техники ребята, вытащенные революцией из глухого захолустья, не в силах сдержать восторг перед мощью индустриального города; тяга "к возвращению на природу" появляется, как правило, после пятидесяти лет), в чем-то гротескова. Но манера эта, чуждая реализму по форме, великолепно выражает чилийскую реальность - революцию.

Руководил работой по украшению городов Чили в дни праздника компартии семнадцатилетний "Зайчонок", а помогали ему студенты и школьники - "Жирафа", "Прохиндей", "Ишак" и "Параллелепипед", - молодые художники любят клички. Они и одеты, как истинные художники, подчеркнуто неряшливо, и волосы у ребят лежат на плечах, а девушки, наоборот, коротко подстрижены. И общаются друг с другом, словно разыгрывая спектакль высокомерной снисходительности и. усталого цинизма; они меняются лишь во время партийных и комсомольских собраний, когда слышат:

- Компаньерос, вчера был ранен наш товарищ Алехандро выстрелом из-за угла, а сегодня фашисты избили товарища Хулиану - ей пятнадцать лет, она кончает школу в Консепсьоне, она сейчас в больнице, положение ее критическое.

- Теперь правые все чаще стреляют в "бригадиров", - продолжал Карл ос, ибо они, эти молодые художники, прямая угроза фашизму. Суть их работы пронизана революцией, манера взята от Дени и Маяковского, только трансформировано это в наши, латиноамериканские размеры. Руководитель всех бригад Рамоны Парра - Алехандро Гонсалес. Я тебя познакомлю с ним. Он разбрасывает группы по разным районам Сантьяго, - хорошо бы тебе с ребятами поездить, у них есть свой грузовик. (Я потом катал с ними на этом грузовичке, там у них бачки с краской, кисти. Ребята чумазые, перепачканные, приезжают на каникулы в Сантьяго, - работают впроголодь, естественно - бесплатно.) Вдохновителем бригад и теоретиком их творчества стал сорокапятилетний профессор Хосе Вальнес, директор Института пластического искусства. (Через полтора года члены БРП, которые не успели уйти в подполье, будут брошены в концлагеря, замучены и расстреляны.)

- Как видишь, - Карлос улыбнулся, - наше поколение далеко не всегда состоит из ретроградов. Потом ты должен встретиться с руководством Союза писателей. Мне уже звонил президент союза, он хочет организовать на этих днях беседу.

Ездил в Вальпараисо - главный порт Чили. Красивый город, очень живописная дорога, чем-то похожая на крымскую. Все время, пока крутили по здешним "тещиным языкам", шофер то и дело поглядывал на приборный щиток. Я спросил:

- В чем дело, Педро?

Он спокойно ответил:

- У меня патрубок для тормозной жидкости вот-вот полетит. На соплях держится. И тогда мы, - он расхохотался, - очень красиво полетим в пропасть как в кино...

- Так ведь тормозного датчика в щитке нет...

- Меня это не волнует. Я всегда беспокоюсь лишь за бензин... Плохое давление масла, недозарядка аккумулятора - это все, по-моему, ерунда. Это чтобы нас пугать. Кому суждено разбиться на машине, тот не умрет от триппера.

Вообще чилийцы ремонтируют машины только в самых крайних случаях: когда отказывает мотор, летит мост или кузов. До этого - никакого ремонта. Они ездят без крыльев, без стекол, без запаски, с грохотом и ревом, чуть ли не на ободьях. В этом - какой-то особый шик: "В конце концов, техника для нас, а не мы для техники..."

На заборе в Вальпараисо огромный лозунг: "Сегодня не время для революционной теории, сегодня время для революционной практики". И подпись: "БРП".

В центре Сантьяго, неподалеку от улицы Уэрфанос, расположен немецкий район. Стены хорошеньких домиков, которыми владеют немцы, расписаны революционными лозунгами бригад Районы Парра. В тех районах Сантьяго, где живут местные правые, лозунги и рисунки БРП моментально стирают или заклеивают листками фашистской "патриа и либертад" с нацистскими ликторскими стрелами, а на немецких домах революционные лозунги никто не стирает, хотя хозяева открыто тяготеют к правым.

Я спросил у одного из владельцев маленьких немецких кабачков:

- Вы за Народное единство?

- Я против, - ответил он, но, подумав, добавил: - Однако мирюсь.

- Почему вы не стираете лозунги левых со стен вашего ресторана?

Он пожал плечами:

- Но ведь не было приказа.

(Я вспомнил, как в сорок пятом году, когда было много опасений по поводу "Вервольфа", кто-то из наших военных товарищей очень умно предложил: "Надо издать приказ, напечатав его в типографиях, и сопроводить припиской: "Выполнение строго обязательно". А текст должен быть таким: "С сегодняшнего дня всем членам вооруженных групп "Вервольф" приказано сдать оружие, а "Вервольф" считать распущенным". Ей-богу, исполнят: дисциплина ведь, "приказ есть приказ".

Говорил это генерал со смехом, скорее всего рассуждая, чем приказывая, но действительно после опубликования этого объявления "Вервольф" сразу же сдал оружие.)

Сегодня - Рождество. Сантьяго в состоянии всеобщего ажиотажа. Такое бывает... я даже не знаю, где еще такое бывает, я подобного еще не видел. (Лишь в какой-то мере нечто в этом роде я наблюдал в дни Тэта - буддийского Нового года в Ханое. Было объявлено трехдневное перемирие, город не бомбили, на улицы высыпали тысячи людей. И только подарков, как в Сантьяго, выставленных в тысячах витрин и разложенных на десятках тысяч самодельных лотков, в Ханое, естественно, не было: вьетнамцы дарили друг другу ветки распускающейся фисташки.)

Последние три дня перед Рождеством события развивались по нарастанию: если позавчера в центре еще могли ездить машины, то вчера это было уже почти невозможно - люди не умещались на тротуарах; бесконечные заторы; рев полицейских сирен; крики продавцов счастливых рождественских лотерейных билетов: "Я даю вам гарантию, я клянусь честью и достоинством моего рода, а мы - выходцы из Гренады, мы платим за бесчестье кровью, - на этот билет вы выиграете "фольксваген"!"; песни молодежи; крики обезумевших от ощущения близкого праздника мальчишек - все это начиналось днем и кончалось поздней ночью.

Узнав, что послезавтра я вылетаю на Огненную Землю, товарищ Хулиета Кампусано познакомила меня с Хосе.

- Товарищ Хосе полетит с тобой, - сказала Хулиета. - На юге не очень-то любят людей, говорящих по-английски. Я не хочу, чтобы тебя принимали за янки, - ты тогда ничего не увидишь.

- А если я приколю красный бант к лацкану? - пошутил я. - Может, это примирит со мною южан?

- Они решат, что ты маскируешься, и станут вдвойне бдительными, улыбнулась Хулиета.

Рыжеволосая красавица, жена Хосе, смотрела на мужа скорбными глазами: виданное ли дело - сразу после Рождества, в канун Нового года, ее муж, молодой, сильный Хосе, похожий на андалузского фламенго или на перуанского индейца, уезжает, причем впервые за три года супружества! (Господи, как я ненавижу это слово "супружество": мещанство за ним видится неистребимое!)

...Хосе пригласил меня отпраздновать Рождество вместе. Вообще-то, я знаю, что Рождество на Западе праздник семейный, но Хосе так просто и открыто пригласил меня, что надобность в обязательных полурешительных отказах отпала сама собой.

- У нас рабочий дом, - сказал Хосе. - Наверное, Хулиан, по атмосфере тебе это должно понравиться: мы наполняем традиционный праздник новым пролетарским содержанием...

(Я сразу вспомнил героев наших книг времен двадцатых годов. Передается не только дух революции, ее героика и чистота; передается и нежная, трогательная до слез наивность фразеологии. Как это объяснить? Теория спирали? "Все уже было"? Видимо, нет. Скорее всего эта общность фразеологии выражает единство глубинных общественных процессов, - к общественной жизни приходят люди, ранее лишенные книги, музея, театра; люди, получившие образование в кружках, где интеллигент в "первом колене" рассказывал им и о прошлом и о будущем языком первой социалистической революции - языком нашей революции.)

...Я приехал в рабочий район Сантьяго часов в десять, когда последние приготовления к празднеству уже закончились. Хосе повел меня по району. Дома здесь одноэтажные, барачного типа. Каждая семья имеет две комнаты, кухню и маленький, метра на три, палисадничек. Хосе живет вместе с родителями жены. Отец - Энрике, мать - Туана, дочери - Глориа, Моника, Исабель, сыновья Карлос и Теобольдо. Красиво звучит, а?