Кто дерзнет сказать, что солнце лживо

Выдающийся поэт Перу Варгас как-то сказал мне:

- Испанская культура убила культуру инков. И знаете почему? В принципе этого не должно было случиться: ведь, как правило, культура побежденных влияет, а иногда и преобразует культуру победителей. Но в нашем, перуанском, случае культура победителей возобладала потому, что у инков не было письменности. Мы не вправе более рисковать. Мы обязаны дать знания народу. Только тот народ, который понимает литературу и слово, не позволит закабалить себя вновь.

Национальная устремленность освободившихся стран Латинской Америки впервые в истории выгодна не клике местных воротил, а народу. И проверяется это делом, а не словом. В Парагвае, например, диктатор Стресснер уже много лет разглагольствует о "нации, народе, о великом Парагвае", а крестьяне голодают, обрабатывая латифундии, и рабочие нищенствуют в би-донвилях, а рядом высятся стеклянные особняки парагвайцев по крови, эксплуататоров по сути.

Как долго народ, который Стресснер называет в своих речах "великим", будет терпеть голод, тюрьмы, унижения? Когда о забитом и угнетенном народе диктаторы говорят, как о "великом", это самая возмутительная форма демагогии, и долго так продолжаться не может. История тоже развивается по законам логики, а "дрожжи" истинного национального достоинства и свободы так или иначе сбросят "кирпичи с крышки кастрюли", какими бы тяжелыми они ни были. Демагогия противна честным людям - вне зависимости от национальности, идеологии или вероисповедания.

Я помню, как известнейший перуанский священник, писатель Бодо Идальго говорил мне, что сейчас в Перу национальные, этические и классовые проблемы сплетены воедино. Судьба самого Идальго поразительна. (Когда меня с ним знакомили, поэтесса Каталина Ракаварен пошутила: "Поп, расстегни сутану, ты взопреешь". Резкость ее слов еще больше оттеняла нежность стиха этой женщины.) Я тогда подумал, что беседа с Идальго будет сложной, потому что примирить догмы религии и нашу идеологию в творчестве трудно, точнее - невозможно.

- Знаете, моя религия - это справедливость, - щуря близорукие глаза, говорил член Совета Мира, священник Идальго. - Я выпустил в свое время книгу "Христианство и национальное освобождение". Ее продали за несколько дней, и тираж был невиданный для Перу - двадцать тысяч экземпляров. Меня объявили еретиком, так как я утверждал, что христианству сейчас в Латинской Америке надо бороться за национальное освобождение. Я говорил об этом и на Всемирной сессии Мира. Когда власти узнали, что я посетил Советский Союз, меня посадили в тюрьму - это было десять лет назад. Мне удалось бежать из камеры - сутана помогла. - Он обернулся к Ракаварен: - Она иногда помогает, Каталина, эта сутана... А потом я скрывался в Лиме: меня прятали прихожане, давали еду и кров. И все это время я писал. Днем иногда выступал на улицах с проповедью, а по ночам писал, это ведь такое счастье - писать о том, что думаешь и во что веришь...

...Я понимаю, почему рабочие Караганды, интеллектуалы Парижа и солдаты Вьетнама так радуются победам национально-освободительного движения в Латинской Америке: "Лишь только тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой!" Но все то время, пока я жил там, меня не оставляло чувство горечи: как же много времени упущено - какие замечательные художники ушли из жизни, не дождавшись освобождения; какие великолепные мысли остались в дневниках...

В Чили я встретил много эмигрантов из Боливии, Парагвая, Бразилии. Талантливые писатели, поэты, живописцы, они вынуждены были покинуть родину, коммунисты, они не могли молчать. Коммунизм - это правда, и невозможно было этим людям мириться с террором, нищетой, унижением человеческого достоинства.

- Это ненадолго, - говорили мне эти товарищи, - мы вернемся на родину, и мы отдадим себя служению нашему народу... Ведь Пабло Неруда тоже когда-то был изгнан из Чили, и его книги тоже были запрещены... (Сейчас мне говорят мои чилийские друзья: "Мы вернемся на родину, мы вернемся и победим, как бы ни тяжела была борьба!")

...Известный перуанский режиссер Роблес Годой как-то рассказывал мне о том, как в Бразилии бизнесмены, занимающиеся кинематографом, дискутировали с ним вопросы культуры.

- Вы хотите, чтобы мы показывали хорошие фильмы? Черта с два! Не будет этого, не ждите! Вам хочется, чтобы мы дали зрителям эталон правды и таланта? А что тогда будут делать все те, кто сейчас исполняет любое наше предписание? Не ждите этого!

Роблес вздохнул, упрямо наклонил голову и закончил:

- А я все равно жду!

Помню вечер, проведенный с президентом Союза писателей и актеров профессором Греем. Это было в новом Доме Союза. Собрались почти все писатели и поэты Лимы. Я понимаю, что это было вызвано отнюдь не интересом к моей персоне, а жадным вниманием к каждому советскому человеку, приезжающему в Перу: еще несколько лет назад получить сюда визу было практически невозможно...

- Писать я начал с девяти лет. Именно тогда я впервые дал анализ действий правительства, - смеется Грей. - Однако только сейчас, когда мне за шестьдесят, я понял, что могу писать и высказывать мнение о перспективах. (Как всегда, он скромничает, милый мой друг Грей. Известнейший перуанский журналист, профессор университета, юрист и экономист, он известен всей стране, к его голосу прислушиваются.) Впрочем, об экономике я и сейчас могу с достоверностью утверждать лишь одно: мини-юбки воистину экономичны. И поскольку писателя обязан отличать в первую голову юмор, я скажу сейчас кое-что серьезное: юмор, по-моему, есть не что иное, как ясное, грубое выражение драматической ситуации. Выброси из юмора проблему - останется комикование. Отними у Дон-Кихота его монологи, а у Санчо - мысли, - и ты посмеешься над двумя идиотами, один из которых при этом дерется с ветряными мельницами. Для меня нет ничего более драматического, чем экономика личности, живущей в Перу. Из людей слагается общество; из ограниченности бюджета слагается национальная нищета. А если завтра выпадет золотой дождь и мы все станем богачами? Что важнее: земля, которой много, или золото, которого мало? Богат не тот, кто имеет многое из того, чего не хватает другим, ибо если он не обладает всем, чем обладает род людской, значит, скудно общество, в котором он живет. Единственно допустимое неравенство - это неравенство таланта, но оценить это неравенство может нация, обладающая знанием.

...Помню, как наш маленький поезд, с трудом протащив пять вагончиков через тоннели и шаткие мосты, переброшенные поверх яростных, пенных потоков, остановился на станции Мачу-Пикчу, у подножия уничтоженной завоевателями древней столицы инков. Облака лежали рядом с нами - так высоко было здесь, и стояла вокруг высокая торжественная и грустная тишина, прерываемая щелчками фотокамер американских туристов, которые видели Мачу-Пикчу, сказочный храм, сложенный на вершине скалы из громадных каменных глыб, лишь сквозь дырочки японских фотоаппаратов. Они хотели привезти домой цветные слайды, а для гида, Гомеса Бенавидеса, Мачу-Пикчу была не экзотикой, а жизнью, достоинством, прошлым и будущим его родины.

Я помню, как в аэропорту мы ожидали опаздывающий самолет, а у заокеанских туристов была пересадка в Панаме, и они боялись, что там лайнер, не дождавшись их, улетит в Сан-Франциско, и один из туристов сказал, обращаясь ко мне:

- Что вы хотите, это же дикость, это не Америка, это - Латинская Америка!

А я вспомнил слова Гомеса:

"Почему время обращения Земли вокруг Солнца по Грегорианскому календарю составляет 365, 242, 500 суток, а майя, "дикие" майя, соседи "диких" инков, считают, что этот период равен 365, 242, 129 суткам? А ныне ученые установили, что этот период равен 365, 242, 398 суткам. Почему "дикие" майя были точнее в астрономии двадцатого века? Почему инки строили так, что завоеватели не были в состоянии разрушить их храмы? Почему по тем шоссе, которые проложили инки, и поныне идут автобусы?"

...Я против умиления и преклонения перед прошлым. Уповать на целительное прошлое в век электронной техники означает предательство прогресса, и я был рад, когда в разговорах с моими перуанскими друзьями явно чувствовалась устремленность в будущее, базирующаяся на уважении к прошлому, но лишь к тому, которое не унижало достоинства крестьянина и рабочего властью императора, в казематах которого трудились каменщики, астрономы, гончары, инженеры и художники...

Помню разговор с профессором экономики из Нью-Йоркского университета, моим попутчиком из Лимы в Панаму. Когда кончилось время похлопываний по коленкам и обмену обязательными соседскими любезностями, профессор сказал:

- Не кажется ли вам, что в тех странах Латинской Америки, о которых говорят как об освободившихся, сейчас поднимается волна националистического антиамериканизма?

Я подумал тогда: а почему, собственно, Америкой на том континенте считаются лишь США? Кто дал монопольное право североамериканцам считать себя представителями всей Америки?

И еще я вспомнил эпиграф, взятый Львом Толстым: "Мне отмщение, и аз воздам". Североамериканцы шли на юг со своей культурой, но это была не великая культура Хемингуэя, Фолкнера, Кэнта, Фроста. Это были дешевые фильмы Голливуда с ковбоями и злыми индейцами, которых надо убивать, если их нельзя перевоспитать. Они шли с надсмотрщиками, с побоями, бранью; они шли с грабежом национальных богатств и с насилием, которое было прежде всего обращено против национальной культуры.

Вспоминаю швейцара из отеля Лимы. Он пожаловался мне:

- Раньше было больше американских туристов, хорошо давали, а теперь жизнь стала хуже, чаевых не хватает...

Что ж... Можно на историю смотреть даже из подворотни, но нужно все-таки смотреть на нее иначе - шире и гражданственнее.

На Курасао хорошо платят чаевые, американцев там много. Но на этом сказочном острове нет ни одного театра и ни одного издательства; язык папьяменто здесь сконструирован из английского, испанского и голландского, и по вечерам на красивейших улицах Вилемштадта, этой маленькой красивой Голландии, гремит шумная музыка севера, а народные мелодии слушают в тех ресторанах, куда местному не войти - дорого.

Когда искусство народа становится придатком вечернего отдыха, тогда будущее чревато молниями. И местное население красивое, рослое, шоколаднокожее; и служащие из Голландии кажутся на этом острове некиими придатками громадного нефтяного концерна "Шелл" - куда ни глянь - всюду ракушки, эмблема этой гигантской нефтяной махины, космополитичной по своей сути, озабоченной лишь одним - переработкой нефти в золото. Национальные проблемы не интересуют концерн - все подчинено механическому молоху наживы.

Я далек от того, чтобы голословно отрицать что-то лишь потому, что это чужое. Отнюдь. Я был очарован красотой и архитектурными ансамблями Вилемштадта; мощно, в новом стиле, распланированы заводы и отели, но забвение проблем национальной культуры не есть процесс особый: национальная культура некий сколок общественного развития, по которому можно определить главную тенденцию, ибо социалистический путь предполагает расцвет национальных культур; капитализм же вопросы развития культуры не интересуют. Главное дело, прибыль, доход, - этому подчинено все...

...Я улетал из Курасао под вечер. Над океаном глухо грохотала гроза. В воздухе пахло синевой и свежестью; этот предгрозовой запах прекрасен; буревестники взлетали над водой, и в тревожном освещении солнца крылья их казались багрово-красными.

...Через пять месяцев, вернувшись домой, я получил телеграмму из Лимы: "Федерико Свенд, эсэсовец, посажен в тюрьму, как один из убийц Луиса Банчеро, выступившего за национализацию. Владельцы монополий используют нацистов как свои штурмовые отряды в борьбе против прогресса. Лопес и Салмон".

1971 - 1973