Кто убил герцогиню Альба, или Волаверунт

1

Имеются в виду студенческие волнения во французской столице в мае 1968 года. (Здесь и далее подстрочные примечания переводчика, кроме с. 20.(занумерованы примечания автора, расположенные в книге в конце каждой главы. Прим. верстальщика fb2-файла.))

2

Ошибки свойственны людям (лат.).

3

Альфонс XIII — король Испании в 1902–1931 гг. В результате начавшейся в 1931 г. революции был изгнан из страны, жил во Франции, затем в Италии. Умер в 1941 г.

4

Petite histoire — рассказ, история (фр.).

5

1 "Критические и апологетические мемуары", относящиеся к истории правления сеньора Карла IV Бурбона, действительно были опубликованы Годоем между 1836-м и 1842 годами (в первоначальном — испанском — издании они состояли из шести томов). Дон Мануэль датирует свое "Предуведомление для читателя" 1848 годом, из чего можно заключить, что этот новый "Мемуар" — названный кратким лишь применительно к представлениям о размере произведений этого жанра, свойственным барокко, — был написан между началом 1847 года (для Годоя это и был его "порог восьмого десятка"," поскольку он родился в 1767 году) и 1848 годом.

6

2 "Мемуары" Годоя завершаются 1808 годом, доходя до событий при Байонне[130] или даже захватывая несколько месяцев после ее падения. Автор не сообщает никаких сведений о смерти герцогини и вообще ни разу не упоминает саму герцогиню, таким образом полностью игнорируя влияние, которое столь известная, деятельная и отважная личность оказывала на общественную жизнь Испании Карла IV, притом что ее необычная женственность, любезность и страстность натуры уже обеспечивали ей место в светской хронике и в хронике уголовной. Или в истории искусства, всегда фатально связанной с хроникой преступлений.

7

3 Действительно, в 1848 году из лиц, имевших то или иное отношение к смерти герцогини, в живых оставались только Годой, умерший три года спустя, и Пепита Тудо, которая скончалась лишь в 1868 году.

8

4 Этот чрезмерно витиеватый, перегруженный и напыщенный стиль еще в большей степени, чем Годою, был присущ аббату Сицилии, тому самому, кому, по рекомендации Мартинеса де ла Росы, поручили окончательное редактирование "Мемуаров"; Сицилия, несомненно с целью продлить действие контракта и тем самым увеличить вознаграждение, коварно разбавлял текст водой. Достаточно напомнить, что Менендес-и-Пелайо[131], неукоснительный поборник языковой ортодоксии, квалифицировал испанский язык "Мемуаров" как "извращенный".

9

5 У Годоя была только одна дочь, от герцогини де Чинчон, — Карлота, родившаяся в 1800 году (в знаменитом портрете Гойя обессмертил беременность ее матери) и вышедшая в 1820 году замуж за знаменитого итальянца — герцога Русполи, при этом сама она носила титул герцогини Шведской, который, по ходатайству ее дяди кардинала Луиса де Бурбона, разрешил ей оставить Фердинанд VII после того, как он лишил титулов Годоя. От незаконной связи с Пепитой Тудо Годой имел двух мальчиков: Мануэля и Карлоса, безвременно умершего в 1818 году в Пизе, где папская дипломатия обязала поселиться Пепиту, чтобы не скандализировать Рим ее внебрачным сожительством с Годоем. В 1848 году отпрыски другого сына, Мануэля, учились в Париже и жили со своим дедом в его доме на улице Нёв де Матюрен.

10

6 Дон Мануэль вполне мог держать в памяти "Дона Альваро, или Силу судьбы" герцога де Риваса и перевести "силу судьбы" как "волю рока" — подобно тому, как при переводе на итальянский это сделал в своей опере Верди, но это произошло 14 лет спустя, следовательно, Годой не мог ее слышать. И по "воле рока" именно мы оказались теми, кому во исполнение последней воли дона Мануэля выпало отложить публикацию этого интересного документа вплоть до 1951 года, хотя мы имели возможность сделать это намного раньше[132]. И пусть мне будет дозволено добавить, что я не могу слышать "Дона Альваро" Верди — знаменитое начало дуэта во втором акте ("В этот торжественный час…"), где как раз дону Карлосу доверяют какие-то бумаги, не могу слышать этого, не вообразив, что это сам дон Мануэль разговаривает со мной или поет из загробного мира.

11

1 После смерти Марии-Луизы в Риме и Карлоса IV в Неаполе в январе 1829 года Годой был вынужден покинуть дворец Барберини, где он жил до того вместе с ними, и укрыться на вилле Кампителли — просторном особняке, который он сам подарил когда-то Сокорро Тудо, сестре Пепиты, и где Сокорро и ее третья сестра, Магдалена, обосновались со своими семьями. Дети, игравшие за стенами того, что Годой называет "своими комнатами", составлявшими только часть виллы, могли быть только детьми Сокорро и Магдалены.

12

2 Пр-видимому, было бы уместно освежить в памяти читателя, что происходило в Испании в 1824 году. После вторжения Ста Тысяч Сыновей Святого Луиса и казни Риего, совершенной за год до этого, реакция свирепствовала с невиданной силой. Сам Гойя, весьма важное лицо в этой истории, дошел до того, что стал уже опасаться за свою свободу. Между январем и апрелем 1824 года под нависшей угрозой возможных доносов он искал убежища в доме одного каноника, а в мае под предлогом лечения на целебных водах просил у короля разрешения выехать во Францию, в Пломбьер.

13

3 Эти переговоры, в которых принимали участие испанский посол в Риме и ватиканское ведомство иностранных дел, увенчались успехом только через шесть лет, когда Годой, уже вдовец после смерти герцогини де Чинчон, женился на Пепите Тудой и обменял свой высоко ценимый и оспариваемый титул Князя мира на поместье Бассано близ Сутри, владельцу которого Папа Римский дал в свое время титул князя Римского, но за это поместье, помимо отказа от испанского титула, Годой должен был заплатить 70000 пиастров. Шурином Годоя был не кто иной, как кардинал Луис де Бурбон, архиепископ Толедский, который до самой своей смерти в 1823 году занимался по доверенности Годоя его тяжбами и исками; потом эта обязанность легла на плечи Карлоты, дочери Годоя, и она кончила тем, что сама судилась с отцом из-за денег.

14

4 Моратин, Сильвела и генерал Герра действительно жили в Бордо в 1824 году, кроме них там жили и другие испанские эмигранты — Пио Молина, генерал Пастор, дон Дамасо де ла Торре, художник Бругада. Но в это время там, конечно, не могло быть Ириарте, который умер за десять лет до этого, в 1814 году, о чем Годой не знал в "4824 году или забыл в 1848-м.

15

5 По пути из Испании Гойя проезжал через Бордо; пробыв два месяца в Париже, он действительно обосновался в Бордо в октябре того же года. До того как написать в ноябре письмо Годою, он уже обратился к Фердинанду VII с прошением продлить разрешение на проживание во Франции, опять-таки под предлогом воображаемого водолечения.

16

6 Стало быть, Гойя нарисовал свое знаменитое "Еще учусь" сразу, как только приехал во Францию, в порыве энтузиазма, вызванном его первыми французскими открытиями: техникой литографии и гением самого Делакруа. До сих пор этот рисунок датировался весьма неопределенно, как относящийся к бордоскому периоду (1824–1828), но письмо Гойи рассеивает сомнения.

17

7 Это место письма подтверждает то, что до сих пор было лишь wishful thinking[133] искусствоведов: Гойя не только видел полотна молодого Делакруа во время своего пребывания в Париже, которое совпадает с выставкой его великолепных "Scenes des Massacres de Scio" в Салоне 1824 года, но, кроме того, и познакомился с ним лично, был в его мастерской и воздал должное его мастерству.

18

8 Годой действительно жил во дворце Барберини с того момента, как приехал с королями в Рим, и до самой их смерти. Его несколько загадочное упоминание о садах Тиволи, возможно, является не чем иным, как литературным оборотом или проявлением личного вкуса. Что касается титулов, то похоже, что Годой уже отказался от их употребления, хотя по-прежнему продолжает настаивать перед Фердинандом VII на своем праве пользоваться ими.

19

9 Набросок, который Гойя послал Годою и который, несмотря на некоторые портретные отличия, так напоминает известный "Волаверунт", исчез, из чего можно допустить, что потерю копии довершило и уничтожение оригинала. Во всяком случае, невозможно установить, не является ли он одним из тех двух рисунков, которые в 1828 году, после смерти художника, были внесены в опись его имущества под номером 15 и идентифицированы как "Два капричос, эскизы". Можно считать, что интересующий нас рисунок действительно является одним из них; но можно также думать, что благодаря чьей-то заинтересованной руке он исчез или хранится до сего дня где-нибудь в укромном месте, вдали от внимания общественности и от каталогизаторов произведений Гойи.

20

10 Это одна из наиболее очевидных ошибок в воспоминаниях — и кратких, и полных — дона Мануэля. Он не мог присутствовать в ноябре 1824 года в Риме на представлении "Лукреции Борджиа", потому что Доницетти еще не написал ее и впервые она была поставлена в миланской "La Scala" только в 1833 году. Либо Годой намеренно искажает действительность, либо он смешал две оперы со сходным содержанием, либо спутал постановку оперы в Риме с какой-то более поздней постановкой в "Opera de Paris", где, возможно, у него и возникла эта ассоциация стакана с ядом, порожденного фантазией Доницетти, с похожим стаканом его собственных воспоминаний.

21

11 Сам Годой в своих "Мемуарах" дает понять, что почти все его книги и бумаги были конфискованы и впоследствии исчезли и лишь немногие из них смог спасти и вернуть ему Мюрат. Уничтожение и утаивание документов, вольное или невольное, характеризует вообще все, что касается жизни и смерти Каэтаны де Альба. Как будто потомки были заинтересованы стереть все, что о ней известно, и не оставить ничего, кроме загадочного лица на портретах и рисунках Гойи. Но даже и они не все смогли спастись от инквизиции, как мы показали в девятом пункте комментариев к этой главе.

22

1 На этом прервалось мое чтение. Не хватало, думаю, одной или двух страниц донесения с выводами, которые не меняют существенно содержание донесения. Гипотеза об отравлении была отвергнута из-за отсутствия улик, непризнания ее врачами и особенно из- за отсутствия видимых причин. Ее посчитали плодом народного воображения и придворного злословия, подогретых царившей тогда жарой.

23

1 Не известно, по какой причине, возможно, что и по более веской, чем застарелое соперничество с королевой, герцогиня де Альба входила во враждебную королеве и Годою тайную группу, объединявшуюся вокруг вызывающей споры фигуры молодого принца Астурийского; другой заметной личностью в этой группе был министр Корнель, имевший интимную связь с герцогиней где-то около 1800 года, однако было бы весьма рискованным предполагать, что кто-либо из любовников имел на герцогиню сильное интеллектуальное влияние и мог склонить ее примкнуть к той или иной политической партии. С другой стороны, было так же. маловероятно, что существовала хоть какая-нибудь естественная симпатия между двумя столь разными личностями — такой жизнелюбивой и независимой женщиной, как герцогиня, и таким бездушным и мрачным мужчиной, как будущий Фердинанд VII. Уместно предположить, что герцогиня с увяданием ее привлекательности просто решила немного поиграть в политику, как это делали в ее положении многие другие замечательные женщины.

24

2 Наверняка найдутся люди, которые будут считать, что угрызения совести Годоя граничат с лицемерием, но если вспомнить тот образ неподкупной личности, который он сам несколько лет назад пытался создать в своих "Мемуарах", то надо признать, что в этом свидетельстве восьмидесятилетний старец старается быть искренним.

25

3 В дальнейшем мы еще подчеркнем специально: употребление яда было так распространено в Европе начиная с Возрождения, что приписывать венценосцу или высокому правителю убийство путем отравления выглядело не более необычно, чем в наше время предполагать, что какой-нибудь глава государства подстрекает тайные службы устранить политически опасное лицо посредством огнестрельного оружия.

26

4 Годой явно лжет Гойе. Идея обосноваться в Англии никогда не была более чем смутным прожектом, обсуждавшимся в его дружеской переписке с лордом Холландом. Замечание об "исключении Парижа" — несомненно, из-за большей нестабильности французских правительств той эпохи — призвано подкрепить правдоподобие высказанной лжи. Письмо в целом выдает его автора как хитрого политика, всегда способного уклониться от ответа, который мог бы его скомпрометировать, в данном случае — от ответа, который он должен был дать на предложение Гойи "сообщить ценные факты, относящиеся к прискорбному происшествию".

27

5 В этом отношении Годой сдержал свое слово. В "Мемуарах" он практически не уделяет внимания ничему личному, ничему частному. Даже намек на его женитьбу на герцогине Чинчон связан исключительно с политическим аспектом этого союза. Ни разу не появляется в нем Пепита Тудо, не упоминается не только о его отношениях с королевой, не упоминается даже молва о существовании этих отношений. Все это он пытается покрыть неопределенной и никогда не уточняемой формулой — "клевета и злословие".

28

6 Годою, когда он писал это письмо, было 57 лет. И возможно, что бездействие и неудачи действительно могли пагубно подействовать, как он сам утверждает далее, на его некогда сильное и красивое тело бывшего генералиссимуса и бывшего гвардейца.

29

7 Годой столько лет не видел Гойю, что предпочитает весьма туманно говорить о "родственниках, которые сопровождают" его, нигде не упоминая ни подругу Гойи донью Леокадию Вейсс, ни ее сыновей; он, правда, рискует вспомнить Хавьера, сына Гойи, которого, возможно, он видел вместе с отцом до 1808 года, когда тому было 24 года и который теперь, когда ему было уже за сорок, вероятнее всего, жил отдельно.

30

1 Ни в одной биографии Годоя, ни, разумеется, в его "Мемуарах" нет и намека на это путешествие и на связанные с ним надежды: надежды на что? — на возвращение в Испанию? на государственный переворот?

31

2 Обратите внимание, как Годой бессознательно колеблется между лицемерной условностью и доверительной простотой, называя одних и тех же лиц в одном и том же абзаце то "графиня Кастильофьель", то "Пепита и все мои". Это, подобное маятнику, качание между соблюдением приличий и исповедальной откровенностью присуще всему "Краткому мемуару".

32

3 Возможно, что Годой непреднамеренно преувеличивает беспокойство, которое могла причинить его поездка в 1825 году папскому ведомству внешних сношений и его секретным службам. Попросту говоря, это еще одна его иллюзия.

33

4 Гастрономические традиции Лиона уходят в глубокую древность.

34

5 И в своих "Мемуарах" Годой так же, а может быть еще, более пространно и настойчиво, стремится создать "привлекательный образ", когда дело касается его культурно-политической программы конца XVIII — начала XIX века; при этом действительно нельзя не признать, что его правительства были умеренно просвещенными и в них входили многие выдающиеся мыслители и ученые того времени, благодаря которым было сдельно много хорошего, но их, надо сказать, никто не преследовал, как это делал впоследствии одержимый инквизиторским рвением Фердинанд VII.

35

То любезный, то угрюмый (фр).

36

Сплетница, испанская болтушка, обожающая семейные скандалы (фр.).

37

6 Гойя, как мы уже видели, начинал говорить о Пломбьере и своем водолечении всякий раз, как наступало время просить короля Испании о продлении отпуска, однако в действительности он, кажется, никогда не собирался ехать туда лечиться, что бы там ни говорила в своих путаных воспоминаниях эта услужливая дама.

38

7 Кондитерская, в которой собиралась испанская "intelligentsia", принадлежала находящемуся в изгнании испанцу по имени Браулио Пок.

39

8 И на самом деле он был скопирован Гарнье и без ложной скромности воплощен в Парижской Опере.

40

9 Сильвела действительно находился в Бордо в 1825 году, ему было тогда только сорок четыре года.

41

10 "Нелепый самообман", о котором пишет Годой, обусловлен всей совокупностью противоречий, свойственных испанским идеологиям в эпоху правления Карла IV, когда одни и те же идеалы просвещения и прогресса нередко разделялись представителями противоборствующих политических лагерей; противоречия достигли наибольшей остроты в период между нашествиями французов, то есть во время правления Наполеона и Войны за независимость. Но в целом эта тема выходит за рамки данных комментариев.

42

11 Моратину в 1825 году было шестьдесят четыре года, и в декабре того же года, спустя шесть недель после встречи с "дряхлым", как пишет Годой, старцем, с этой "развалиной", Моратин тяжело заболел, и после нескольких кратковременных периодов улучшения болезнь свела его в могилу, он умер в 1828 году.

43

12 Баулио Пок, как мы уже сказали, был земляком Гойи.

44

13 Меткое наблюдение Годоя, которое, возможно, дает нам ключ к правильному пониманию портрета Гойи, написанного Висенте де Лопесом в 1826 году, на котором Гойя изображен "обуржуазившимся", весьма непохожим на свои автопортреты; до сих пор это различие приписывали скорее особенностям видения самого Лопеса, чем каким-либо изменениям его модели, но именно это предположение следует из замечания Годоя.

45

Голос мало что может (ит.).

46

Голос не обманывает (фр).

47

14 Безусловно, Годой восхищался искусством Малибран в более позднюю эпоху, когда он уже жил в Париже, но это ретроспективное сопоставление, напомним, сделано им уже в 1848 году.

48

Ветерок (ит.).

49

Легкий ветер (фр.).

50

15 И в данном случае говорить о "месье Крещендо" мог только Годой 1848 года: этим насмешливым прозвищем французы наградили Россини уже в последние годы его карьеры.

51

16 Леокадия Вейсс познакомилась с Гойей на свадьбе его сына Хавьера с Гумерсиндой Гойкоэчеа, ее двоюродной сестрой; тогда Леокадии было 15–16 лет, поэтому в описываемое время ей должно было быть около тридцати пяти. Что касается связи с Гойей, то, хотя и нельзя точно датировать ее начало, известно, что она возникла где-то в 1813 году, когда Леокадия окончательно порвала с Вейссом.

52

Гвалт (фр.).

53

Болтовня (фр.).

54

17 Не только Годой, но и вообще никто не мог с уверенностью определить, была или не была Росарита Вейсс дочерью Гойи, хотя Гойя любил ее как отец. Годой также не грешит против истины, говоря, что о ее дальнейшей судьбе как художницы мало что известно и что она была учительницей рисования молодой Исабелы II.,

55

18 Известно, что Гойя использовал шляпу, похожую на описанную Годоем, когда работал над фресками в церкви Сан Антонио. де ла Флорида, а кроме того, существует предположение, хотя и не доказанное точно, что он надевал подобную шляпу и тогда, когда писал черные картины в своей Кинта дель Сордо — Доме Глухого. Сам Гойя еще за много лет до этого увековечил себя в таком виде на нескольких автопортретах.

56

19 Утверждения Годоя совпадают с тем, что говорится в критической литературе и биографиях Гойи. Весь 1825 год — за исключением нескольких недель весной, когда Гойя снова заболел (так же как в 1793 и 1816 годах), — художник целиком посвятил работе над миниатюрами с изображением быков, получивших название "бордоских".

57

Отравление свинцом.

58

1 Упомянутый вечер в Аламеде скорее всего можно отнести к 1785 году, к тому времени, когда Гойя пишет первые портреты герцогини — графини Бенавенто-Осуна. Каэтане де Альба было тогда 23 года. Десять лет спустя, незадолго до того, как Гойю назначили директором Академии Сан-Фернандо (ее почетным председателем была как раз мать герцогини), его навестили герцоги де Альба, и он получил заказ написать их обоих, что тогда же и выполнил. С этого времени Гойя начинает посещать герцогиню, которая в конце того же года стала вдовой, а в 1796 и 1797 годах отношения между художником и его моделью-подругой-покровительницей достигают кульминации. Именно к этому времени относится их совместное пребывание в Санлукаре-де-Баррамеда, чудесным свидетельством которого остается альбом рисунков, на одном из которых изображена герцогиня, играющая со своей чернокожей служанкой.

59

2 Портрет, о котором несколько путано говорит Гойя, — самое известное из всех созданных им изображений герцогини: она предстает на нем в черном платье и черной мантилье, указывая пальцем на землю. Портрет действительно (противно всякой логике) находился у художника, когда в 1812 году умерла его жена Хосефа Байэу и была произведена опись имущества, передаваемого по нотариальному акту его сыну Хавьеру. Это полотно фигурирует там как "Портрет де Альбы под номером 16, <оцененный в> 400 реалов".

60

3 Сады Хуана Эрнандеса, излюбленное место отдыха и развлечений жителей Мадрида, оставались открытыми для всех до тех пор, пока герцогиня не предъявила на них старинные права собственности, вернула их себе и построила на их территории дворец Буэнависта. Этот поступок сделал ее крайне непопулярной, и герцогиня, столь любимая прежде жителями Мадрида, теперь нередко обнаруживала, что ее подвергают хуле в бульварных листках, расклейке которых не смогли воспрепятствовать ни инквизиция, ни король. После смерти герцогини Годой, как нам известно, добился, чтобы местная власть — аюнтамьенто — выкупила для него дворец Буэнависта, а после падения самого Годоя дворец отошел под военный музей, был резиденцией регента (1840), а затем в нем размещались турецкое посольство, артиллерийское управление и, наконец, военное министерство.

61

4 Упоминаемые эскизы росписи стен и потолков не сохранились. Возможно, их уничтожил сам Гойя, поскольку он был недоволен ни разработкой тем, ни их исполнением; не исключено также, что на решение уничтожить эскизы, восславляющие герцогиню, повлияла ее смерть.

62

5 Историки чаще всего упоминают о желтой лихорадке 1803 года, явившейся катастрофой для Андалусии (сам Годой посвятил многие страницы своих воспоминаний описанию этой эпидемии и рассказу о мерах, предпринятых для борьбы с нею), однако вспышки эпидемии происходили каждое лето, и в 1802 году, как видно из текста, она была достаточно серьезной.

63

6 Гойя, несомненно, не питал склонности к мифологическим сюжетам, в чем он тут и признается. Кроме четырех или пяти первых произведений, относящихся к годам его ученичества в Италии, живопись Гойи в целом не содержит никакой мифологии, за исключением разве что его собственной, которую можно найти в "Капричос" и "Сумасбродствах", — и это в самый расцвет неоклассицизма.

64

7 Таким образом, здесь находит подтверждение одна из наиболее распространенных точек зрения относительно создания мах: Гойя написал их по заказу Годоя, собственностью которого они были в момент конфискации его имущества в 1808 году. Что касается галантного кабинета, то он действительно существовал (хотя в 1802 году, возможно, еще в виде проекта во дворце Буэнависта), и кроме мах в нем были такие шедевры, как "Венера с зеркалом" Веласкеса, "Школа любви" Корреджо и "Вакханка" Тициана, которые Князь мира приобрел у наследников герцогини.

65

8 Гойя здесь весьма просто объясняет то, что так волновало критиков, — загадку невыразительного лица махи.

66

9 Кроме сообщения о допросе, текст которого Гойя воспроизводит по памяти с замечательной точностью, все следы процесса и даже решение о его прекращении бесследно исчезли из следственных архивов инквизиции. Очевидно, параллельно этому следствию велось какое-то другое, которое было заинтересовано в сокрытии всех следов. Здесь мы сталкиваемся с еще одним случаем замалчивания всего, что так или иначе связано с жизнью и чудесами знаменитой Каэтаны.

67

10 Благодаря этому месту наконец появилась возможность точно датировать письмо Гойи к Сапатеру, которое комментаторы относят к весьма широкому периоду — между 1795 и 1800 годами; Гойя пишет своему другу в Сарагосу: "Жаль, что ты не мог быть у меня и видеть, как ко мне в мастерскую заявилась наша де Альба с тем, чтобы я раскрасил ей лицо, и как вышла от меня расписанной…" Письмо могло быть написано только двадцать третьего числа, утром, когда Гойя еще не знал, что "наша де Альба" умирает в своем дворце.

68

11 Письмо королевы сохранилось и было опубликовано. Донья Мария-Луиза говорит в нем буквально следующее: "Сегодня у нас была эта де Альба. Она и Корнель приезжали отужинать с нами, потом она уехала; она очень изменилась — стала похожа на сушеную рыбу, думаю, теперь она тебя не соблазнила бы, как раньше, надеюсь также, что ты раскаешься в том, что было…" Намек на старую любовную интригу между Годоем и "этой де Альба" достаточно прозрачен.

69

12 Интерес к американским растениям и их редким медицинским свойствам был настолько велик в Испании той эпохи, что каждый год публиковалось сразу несколько томов "Перуанской флоры" дона Иполито Руиса и дона Хосе Павона. Сам Годой в первом томе своих "Мемуаров" пишет: "В те годы мы получали все новые посылки для пополнения собраний перуанской и чилийской флоры, которые нам отправлял наш ботаник Хуан Пафалья; было получено более ста новых видов, способствовавших не только расцвету науки, но и развитию медицины, поскольку многие из присланных нам растений, корений и коры обладали необычными свойствами". И нет ничего удивительного в том, что одно из этих растений с "необычными" свойствами оказалось в руках герцогини.

70

13 Действительно, Гойя дважды писал Тирану — в 1794 и 1799 годах, но Риту Луна, насколько известно, он не писал до 1814 года, поэтому либо существовал какой- либо другой утерянный к этому времени портрет актрисы, либо Гойю обманывает память, либо память обманывает Годоя, когда он вспоминает рассказ Гойи. Тирана и Рита Луна были знаменитыми актрисами, и вполне логично, что именно они приходят Гойе на ум в тот драматический момент, когда он гримирует герцогиню.

71

14 Серебряные белила, называемые также свинцовыми или белилами Кремса (углекислый свинец), практически были единственной белой краской, которой пользовались художники вплоть до середины XIX века; они относятся к самым ядовитым художественным краскам. Вызываемая ими болезнь носит мрачное название "сатурнизм" [56]. От сатурнизма умер бразильский художник Портинари. Однако в данном случае опасения Гойи явно чрезмерны, ибо, хотя и не рекомендуется глубоко вдыхать запах серебряных белил, эффект отравления ими имеет кумулятивный характер: он проявляется лишь при накоплении определенного числа незначительных воздействий. Правда, не один Гойя преувеличивал опасность серебряных белил, их всегда считали опасными и применяли все меры предосторожности.

72

15 Фиолетовый кобальт представляет собой мышьяковистую соль кобальта и требует особой осторожности в обращении; желтая неаполитанская — антимониат свинца, а веронская зелень (как ее называют во Франции), или темно-зеленая (в Испании), или изумрудно-зеленая (в Англии), швейнфуртская зелень (в Германии) является соединением соли мышьяковистой кислоты с ацетатом меди. Это и есть самая опасная из всех красок; чтобы скрыть ее ядовитость, ей дают самые фантастические имена. (Зеленая Шеля, употреблявшаяся в более отдаленные времена, была простым арсениатом — не исключено, что Гойя использовал именно эту краску, называя ее именем другой, близкой к ней зеленой.) Не должно удивлять, если Гойя называл ее веронской зеленью. Не говоря уже о том, что он вполне мог привыкнуть к этому названию во время своего пребывания в Италии, существует и другое объяснение: дело в том, что на испанскую живопись второй половины XVIII века большое влияние оказал венецианец Тьеполо, известно также, что Гойя не избежал этого влияния; Тьеполо же, по-видимому, называл зеленую краску "веронской", восприняв это название от маэстро Паоло.

73

16 Как мы помним, эти три человека, а также дон Карлос Пиньятелли, оба домашних врача герцогини и ее камеристка донья Каталина Барахас были наследниками, которым герцогиня завещала свое личное состояние в завещании, составленном в Санлукаре-де-Баррамеда еще пять лет назад — 16 февраля 1797 года, — из чего можно заключить, что ее уже давно посещали мысли о смерти.

74

17 Во время возведения дворца, как свидетельствуют документы, было совершено несколько попыток его поджога."

75

18 Исидоро Майкес и Рита Луна составляли супружескую пару, оба были известными комиками; Костильярес — один из лучших тореро тех лет; графы-герцоги Бенавенто-Осуна — представители самой древней и самой знатной испанской аристократии, причем в первую очередь зто касается графини-герцогини — блестящей женщины, достойной соперницы герцогини де Альба при сверкающем предзакатным блеском дворе Бурбонов.

76

19 Этот досадный эпизод (а также, как мы еще увидим, письмо Ховельяноса) ставит под сомнение умение Годоя, которым он так гордился, вести сразу несколько параллельных жизней таким образом, что они не сталкивались и не мешали друг другу. Раньше это называлось грубой бестактностью.

77

20 Гойя знал ее совсем маленькой, потому что в 1783 году, в самом начале своей карьеры придворного художника, он писал инфанта дона Луиса (брата Карла III) вместе с его морганатической семьей — женой и двумя детьми — в их загородном доме в Ареиас-де-Сан-Педро. Существует семейный портрет, где они изображены все вместе, и отдельный портрет Марии Тересы (того же 1783 года), на котором сделана следующая надпись: "Сеньора донья Мария Тереса, дочь сеньора инфанта дона Луиса, в возрасте двух лет и девяти месяцев". Это объясняет, почему девятнадцать лет спустя Гойя продолжает называть ее Майте.

78

21 По-видимому, Каэтана де Альба, приглашая Годоя так неформально и наспех, тем не менее предполагала, что он явится на праздник со своей законной супругой, и поэтому именно появление Пепиты положило начало всему происшествию.

79

22 Мануэлита де Сильва-и-Вальдстейн, вышедшая замуж за графа де Аро, когда ей еще не исполнилось четырнадцати лет, год спустя после свадьбы была изображена Гойей (подробнее об этом будет рассказано ниже), а в 1805 году она умерла. По отцовской линии она приходилась близкой родственницей герцогине, которая также принадлежала к роду Сильва-и-Альварес де Толедо.

80

Сорт нюхательного табака.

81

23 Годой здесь впервые открыто признает то, что до сего дня было лишь предметом противоречивых спекуляций, основанных на слухах, зафиксированных бытописцами той эпохи, а также на знаменитом "ревнивом" письме королевы и на некоторых других косвенных свидетельствах.

82

24 Либо графиня-герцогиня отказалась впоследствии от этого проекта, либо Гойя, который уже за пятнадцать лет до этого разговора писал народные сцены для Аламеды, а пять лет назад — свои не менее известные сцены с колдунами, на этот раз не пожелал браться за третью серию подобных картин. Не забудем, что после смерти герцогини Гойя, как он рассказывает сам, долгое время вообще ничего не писал.

83

25 Новое предположение о возможном убийце. Теперь мы по крайней мере знаем, что, по мнению Годоя, убийцей был один из сотрапезников на том праздничном ужине.

84

26 Для тех, кого поражает, что герцогиня, если верить Гойе, имела в своем распоряжении целую армию слуг, поясним, что после ее смерти их насчитали триста с лишним душ.

85

27 Весьма неосторожный (или, наоборот, хорошо обдуманный — все зависит от того, как посмотреть) намек герцогини на мрачную славу неаполитанского двора в связи с принятым там слишком свободным обращением с ядами. Не будем забывать, что — как можно видеть из "Мемуаров" Годоя, а также из его переписки с Наполеоном и даже с самой Марией-Луизой — три года, прошедшие после свадьбы Фернандо до смерти его жены принцессы Марии-Антонии Неаполитанской, ознаменовались целой чередой покушений на королеву, которая опасалась, что в любой момент ее могут отравить люди, подосланные неаполитанским королем. Не исключалось также, что отравителем могла стать и ее собственная невестка. По иронии судьбы обстоятельства смерти принцессы, которая скончалась от туберкулеза, но при жизни боялась взять в рот хоть что-нибудь, что не прошло строжайший контроль (о ее "пристрастии к салату, чистому уксусу и блинчикам с моццареллой и острым перцем" упоминает сама королева в одном из своих писем), породили подозрения, павшие как раз на ее свекровь. Годой старался развеять их. Вся эта история достойна того, чтобы изобразить ее "неаполитанской желтой".

86

28 Герцог де Альба умер молодым в 1795 году, вскоре после того, как Гойя написал его прекрасный портрет, на котором он показан листающим партитуру Гайдна.

87

29 Гойя написал несколько портретов Луиса и Марии Тересы де Бурбон-и-Вальябрига. Он, как мы уже говорили, изобразил их в возрасте шести и трех лет соответственно на общем семейном портрете, а потом по отдельности на двух портретах, образующих диптих, как Гойя обычно писал супружеские пары благородного сословия или буржуа, да они, в общем, и были такой парой; портреты Луиса уже как кардинала и Марии Тересы, уже обрученной с Годоем, Гойя закончил в 1797 году; в последний же раз он писал их в 1800 году: это его самый знаменитый портрет беременной в то время Марии Тересы и портрет Луиса в одеянии кардинаяа-архиепископа. Что касается "новых портретов", о которых говорит кардинал, Гойе уже не довелось написать их: 1800 год оказался последним для этой пары.

88

30 Возможно, это та самая донья Тадеа Ариас де Энрикес, портрет которой Гойя писал восемью годами раньше.

89

31 Документы той эпохи засвидетельствовали этот порыв герцогини, грозящей поджечь свечой свой собственный дом. Небольшое различие состоит лишь в том, что ей приписывались иные слова: "Я своими руками сделаю то, что не удалось сделать другим!"

90

32 Каталина Барахас — камеристка герцогини и, как мы уже знаем, одна из шести ее наследников.

91

33 Не следует упускать из виду, что смерть от яда была самым обычным делом в Европе той эпохи. Чтобы не ходить за примерами слишком далеко и не углубляться в мрачные истории семейства Борджиа, среди которых был даже один Папа-отравитель, напомним только о деле Парацельса, или о нашумевшем "affaire de poisons" — "деле о ядах", потрясшем в 1679 году Францию, так как в нем оказалась замешана сама любовница Людовика XIV мадам де Монтеспан, или о том, что именно при испанском дворе конца XVIII — начала XIX века имели место по крайней мере четыре случая, вызвавших сильнейшее подозрение в отравлении, — покушение на Ховельяноса (1797), смерть герцогини Альба (1802), ужасное состояние, в котором, как мы уже видели, несколько лет (с 1802 по 1805 годы) пребывала королева Мария-Луиза, страдавшая от страха, что ее отравит подстрекаемая родственниками невестка Мария-Антония Неаполитанская, и, наконец, смерть той же Марии-Антонии (1805), в которой молва обвиняла ее свекровь, решившую таким образом освободиться от постоянно мучившего ее страха. И примерно в те же годы (1792) не кто иной, как Моцарт, умирал в Вене, охваченный ужасным подозрением, что его отравили, впоследствии это предположение — что его убийцей был маэстро императорской капеллы Сальери — укрепилось еще более. В те времена при австрийском дворе смерть от яда называли не иначе как "итальянской болезнью".

92

34 Согласно некоторым письменным свидетельствам, подозрения в отравлении герцогини коснулись и шести ее наследников, которые якобы на некой сходке решили устранить завещательницу. Гойя либо не знал об этих слухах, либо уже не помнил о них в 1825 году. По-видимому, он был непоколебимо уверен в том, что все подозрения падали лишь на королеву и Годоя; это, собственно, и объясняет его более позднюю исповедь.

93

35 Действительно, в завещании, составленном герцогиней, фигурирует и сын художника Хавьер. Он объявляется там наследником, которому причитается указанное в пункте 16, а в этом пункте говорится, что остальным ее наследникам надлежит выплачивать "сыну художника Франсиско де Гойи десять реалов в день пожизненно".

94

36 Существует письмо Марианито — внука Гойи, сына Хавьера и Гумерсинды Гойкоэчеа, адресованное Кардераре, которому он иногда продавал кое-какой антиквариат, что позволяло ему выжить. В письме говорится: "Уважаемый сеньор! Будучи лишен средств к существованию и зная Вашу приверженность к антикварным вещам, посылаю Вам бакал, тот самый, который всегда брала с собой в путишествия герцогиня и которым она пользовалась, когда жила загородом. Это герцогиня де Альба. Да. Ма. Тереса де Сильва. Она аставила этот бакал моему деду чтоб тот хранил его как память о ней". Как можно догадаться, Гойя в семейном кругу объяснял появление у него венецианского бокала обстоятельствами, которые на самом деле относились к другому стакану.

95

37 Дон Мануэль, присвоивший многие самые дорогие драгоценности герцогини, разумеется, мог легко представить себе эту картину. Возможно ли, чтобы Гойя забыл об этом?

96

38 Стенная роспись исчезла со своего первоначального места — гробницы герцогини в церкви Отцов Миссионеров Спасителя, известной как церковь Послушника. Сохранился только один набросок, возможно, именно его Гойя делал в тот момент, когда появился Пиньятелли и сказал ему о бокале.

97

39 Эскиз к портрету графини де Аро полностью подтверждает слова Гойи: хотя юная модель, безусловно, выглядит на нем привлекательной, в повороте ее головы и в глазах можно уловить это напряжение и страх.

98

40 Действительно, и графиня, и доктор Керальто, написанные Гойей предположительно в начале 1803 года, в самый разгар зимы, умерли в 1805 году, и с их смертью исчезли двое из трех свидетелей, которые могли сказать что-то о бокале с ядом. Не исключено, что это было убийство…

99

1 Хотя Годой лишь бегло касается этой темы, уместно напомнить, что после смерти герцогини де Альба он с разрешения королей добился того, что аюнтамьенто (муниципалитет) Мадрида сам приобрел для него дворец Буэнависта, и Годой, не страдая от избытка щепетильности, устроился там, где при трагических обстоятельствах умерла его бывшая подруга и любовница. И так же, как королева использовала свое положение, чтобы купить по дешевке драгоценности герцогини — после того как ей не удалось попросту присвоить их по королевскому указу, — Годой сумел завладеть большей частью принадлежавших Каэтане произведений искусства, среди них, в частности, "Венерой с зеркалом" Веласкеса, "Школой любви" Корреджо, одной из мадонь Рафаэля и даже, как свидетельствуют документы эпохи, ее слугами.

100

2 Большинство историков также придерживаются мнения, что Мария-Луиза поспешила со свадьбой Годоя, чтобы нейтрализовать его страсть к Пепите Тудо. Сам Годой в своих "Мемуарах" рассказывает, что Кар- лос IV ввел его в свою семью "с тем, чтобы… поднять на такую высоту, где я стану недосягаемым" (имеется в виду недосягаемым для политических противников). И дальше: "Этот план, как и назначение меня министром, был порожден исключительно его абсолютной волей. Карлос IV так организовал все, что мое согласие, свадьба и выполнение необходимых формальностей следовали друг за другом практически непрерывно. Я подчинился ему так же безоговорочно и покорно, как делал это и в других случаях". А немного далее можно найти единственный намек на Пепиту в связи с ходившими по этому поводу слухами: "Время расставит все по своим местам и развеет клевету, которую распространяли враги и завистники, утверждая, что этой свадьбой я разрываю другие священные узы". Как бы то ни было, не остается сомнений, что Мария Тереса де Бурбон-и-Вальябрига на долгие семнадцать лет стала жертвой "государственных интересов", то есть сентиментальных переживаний королевы, и черствости будущего мужа, не смевшего ослушаться королевской воли.

101

3 Начиная с 1848 года Годой ностальгически вспоминает эту золотую эпоху. В 1819 году умерли короли, а в 1835 году Пепига оставила его одного в Париже, чтобы лично вести в Мадриде нескончаемые судебные тяжбы Годоя, и никогда больше не вернулась к нему. Годой теперь стал неким экстравагантным "месье Мануэлем" (по-видимому, большим выдумщиком), который любил греться на солнышке на скамейке в саду Пале-Рояля, где он рассказывал своим недоверчивым друзьям — маленьким детям — истории о древних битвах и забытой славе. Полное одиночество, несомненно, располагало Годоя к идеализации своей юношеской способности соединять работу с любовью. Правда, свидетельства той эпохи действительно подтверждают его исключительную погруженность в государственные дела, однако тот же Ховельянос в своем дневнике отмечает, что цинизм, с которым Годой выставлял напоказ свою аморальную любовную жизнь, вызывал отвращение. "Князь пригласил нас на обед в свой дом, — рассказывает он. — Справа от него сидела княгиня, а слева, бок о бок, Пепита Тудо… Это зрелище окончательно привело меня в смущение; душа не принимала его; я не мог ни есть, ни поддерживать разговор, я был возмущен увиденным и вскоре сбежал оттуда; в тот вечер дома я чувствовал себя усталым и подавленным, хотел заняться чем-нибудь, но только напрасно терял время". Этот пассаж из дневника, свидетельствующий о крайней строгости нравов Ховельяноса, в то же время дает наглядное представление об упоминаемом Годоем "искусстве" смешивать разные чувства, "даже если они казались совершенно несовместимыми".

102

4 Мятеж в Аранхуэсе. Падение Бурбонов. Вторжение Наполеона. Война.

103

5 Сегодня документально подтверждено, что природная недоверчивость молодого Фернандо и его склонность к- жестоким интригам были многократно усилены злонамеренным влиянием священника Эскойкиса, которого за несколько лет до описываемых событий не кто иной, как сам Годой, назначил наставником принца.

104

6 Годой не преувеличивает. Герцогиня де Лука, бывшая королева Этрурии, дочь Карлоса IV и Марии- Луизы, вскоре после смерти матери рассказала своему брату Фернандо: "За день до смерти она подозвала меня к кровати и сказала: "Я умираю. Советую тебе выйти за Мануэля. Когда будешь с ним, поймешь, что никто никогда не сможет любить тебя и твоего брата так, как он". Я поцеловала ей руку и сказала, что люблю ее всем сердцем. Это был наш последний разговор…"

105

7 Память снова подводит Годоя. Дворец "Касита дель Лабрадор" — Хижина пахаря — был построен позднее, уже в начале XIX века, правда, по приказу все тех же Карлоса IV и Марии-Луизы.

106

8 Рассказ Годоя о его первой встрече с принцем и принцессой Астурийскими развенчивает одну легенду и частично объясняет другую. Представляется совершенно не заслуживающей доверия версия, согласно которой Карлос и Мария-Луиза в первый раз обратили на него внимание, когда лошадь молодого Мануэля вдруг встала на дыбы и он, укрощая ее, продемонстрировал незаурядную смелость и умение; другая версия гласит, что внимание принца и принцессы привлекла сначала гитара Мануэля, что, по-видимому, следует рассматривать как экстраполяцию действительно имевшего места случая — его появления на балу в наряде хуглара с бутафорской лютней в руках.

107

9 Обращает внимание не только высокий уровень классической культуры двух этих лиц, который сегодня может пок^затьря даже необычным, особенно если учесть, что впоследствии никто не считал их высокообразованными людьми, но также и то обстоятельство, что разыгрываемые Малу и Ману "комедии" находятся в прямом родстве с темами европейской литературы конца XVIII — начала XIX века. Жестокий турок и христианская пленница или их противоположность — крестоносец и арабка — неизбежно воскрешают в памяти произведения лорда Байрона; стыдливая дева с тонущего корабля и моряк явно навеяны книгой Бер-нардена Сен-Пьера "Поль и Виргиния"; палач и Еедь- ма напоминают нам о жестоких сценах английского готического романа; садовник и монахиня — безусловно, образы французской романтической литературы. Но прежде чем вообразить Марию-Луизу и Годоя прилежными читателями последних издательских новинок, следует вспомнить, что писатели воплощали в своих произведениях мифологию, жившую в умах общества еще до того, как она была отражена в книгах.

108

10 Эпизод с мундирами во дворце Барберини описывает и Боссе в своих "Memoires anecdotiques sur l'in- terieur du palais imperial" с той только разницей, что, по Годою, этот случай произошел незадолго до смерти королевы, а согласно Боссе — несколькими годами раньше.

109

11 Можно предположить, что Годой, не выносивший Фердинанда VII, сильно сгущает краски, рассказывая об этом происшествии, тем более интересно сопоставить его с другим широко известным и исторически достоверным инцидентом, случившимся в 1814 году, во время поездки Фердинанда из Валенкая в Валенсию, связанной с принятием им королевского сана. Его противником на этот раз по странному стечению обстоятельств оказался не кто иной, как шурин Годоя — кардинал Луис де Бурбон, бывший в то время председателем Конституционного Регентского Совета, уже переместившегося к тому моменту в Леванте, где он должен был принять присягу короля. Свиты Фердинанда и кардинала встретились в Пусоле, в 18 километрах к северо-востоку от Валенсии. Фердинанд и кардинал вышли из своих карет, и каждый стал дожидаться, когда другой пойдет ему навстречу. В конце концов кардинал не выдержал и направился к Фердинанду, и тот протянул ему руку для поцелуя — как король. Но поскольку он еще не принес присягу на конституции и не мог считаться законным королем, кардинал, естественно, заколебался. Фердинанд, помедлив с минуту, покраснел от гнева, ткнул руку в нос кардинала и приказал: "Целуй". Кардинал наклонился и поцеловал. Невольно напрашивается вопрос: разве это "целуй" при всей несхожести обстоятельств не напоминает самодурство и упоение властью, которое продемонстрировал принц в спальне Годоя?

110

12 Во второй главе своих "Мемуаров", после рассказа о том, как он был принят в гвардию Карла III, Годой пишет: "У меня было там два товарища, братья Жубер, французы, оба родились во Франции, получили там образование, были прекрасно подготовлены, отличались прилежанием, исполнительностью, нежным нравом и хорошими манерами, с ними меня связывали узы дружбы, глубокой и пылкой, какой она бывает в юношеские годы". Обращает на себя внимание повторение — много лет спустя — этой характеристики — "нежный". Возможно, не будет слишком смело предположить, что именно один из Жуберов был тем самым "иностранцем", который соблазнил Годоя?

111

13 Во второй части "Мемуаров" Годоя можно найти подробное описание неудавшейся попытки автора убедить Карлоса IV отложить эту свадьбу. Там же сообщается, что она была назначена на 14 апреля 1802 года.

112

14 Как мы уже знаем, после смерти герцогини Гойя вообще перестал писать. Однако в письме к Сапатеру по поводу макияжа герцогини Гойя упоминает о заказе на конный портрет, из чего следует, что Годою все-та- ки удалось уговорить его.

113

15 Не кто иной, как Пиньятелли, которого Гойя так часто упоминает в своем рассказе, был объектом знаменитого соперничества между герцогиней и тогдашней принцессой Астурийской. Рамон Гомес де ла Серна пишет о нем: "…красивый гвардейский офицер, счастливый влюбленный, разжег костер страсти сразу двух дам, но его погубили их подарки: перстень с крупным бриллиантом, который он получил от де Альба, и золотая шкатулка, которую ему поднесла принцесса". Дон Рамон де ла Серна забавляется, рассказывая в деталях, как принцесса с этим перстнем на руке появляется на балу во дворце, чтобы полюбоваться яркой краской, заливающей лицо соперницы, а пылающая негодованием де Альба порывает с Пиньятелли и в отместку дарит парикмахеру золотую шкатулку, которую Пиньятелли уже успел передарить ей, — парикмахер у нее был общий с принцессой. Все кончилось тем, что Пиньятелли сослали в Париж. "Разгоревшаяся между ними вражда, — завершает свой рассказ автор, — проявлялась в самых разных формах, дело дошло да того, что де Альба одевала своих служанок в наряды, похожие как две капли воды на те, что принцесса получала из Парижа…" Как видим, у Годоя были все основания говорить о вражде этих дам.

114

16 Череда любовных побед, засвидетельствованных бытописцами эпохи, действительно говорит о чрезвычайно высокой сексуальной энергии премьер-мини- стра и герцогини, однако замечания Годоя об их красоте, если судить по портретам этой пары, несколько преувеличены, по крайней мере на современный вкус.

115

17 Трогательная наивность, с которой Годой, сам того не подозревая, характеризует себя морально. Был ли он чем-то большим, нежели благодарный и добросердечный жиголо королевы?

116

18 Прожитых ею лет… Герцогине к этому времени исполнилось тридцать восемь. Годой был на пять лет моложе.

117

19 Неприязнь Годоя к Фернандо, будущему Фердинанду VII, настолько сильна, что невольно возникает сомнение в объективности его оценок этой личности, однако история свидетельствует, что в них нет преувеличения: Испания никогда не имела такого злокозненного, такого отвратительного правителя.

118

20 Пожалуй, это не слишком любезно со стороны Годоя по отношению к герцогине, в апартаментах которой в ту ночь, и не только в ту ночь, как он сам признается дальше, он занимался не одним лишь чтением писем Фернандо…

119

21 Готовясь к этой двойной свадьбе принца Фернандо и инфанты Исабель, Карлос IV и Мария-Луиза, как говорится, из кожи вон лезли с того самого момента, как итальянские жених и невеста сошли с корабля в Барселоне и прибыли в королевский дворец в Аран- хуэсе на бутафорском корабле, достойном занять почетное место в музее аллегорических фигур века барокко.

120

22 Воистину, Годой также не упускает ни одной возможности высказать свое мнение о принце…

121

23 Бокал, практически ничем не отличающийся от того, который описывают Гойя и Годой, был в 1979 году выставлен в Британском музее в экспозиции "Золотой век венецианского стекла".

122

24 Это письмо принца будущей свекрови сохранилось в архиве королевы Неаполитанской. По низости содержания оно сопоставимо только с печально знаменитым письмом того же автора, отправленным в октябре 1807 года императору Франции.

123

25 Годой в коротком абзаце касается стольких аспектов международной политики, что прокомментировать их в одном примечании не представляется возможным, настолько сложной и запутанной была испанская дипломатическая стратегия в эпоху Карла IV. Поэтому ограничимся здесь замечанием, что письмо Фернандо действительно было предательством по отношению к родителям и тем самым по отношению к правительству его страны.

124

26 У принца были и гувернеры, и учителя, но проходил год за годом, а он, к отчаянию родителей, ничему не мог научиться. Говорят, что он всю жизнь оставался невежей. Однако его высказывания, которые цитирует Годой в "Мемуарах" и "Кратком мемуаре", свидетельствуют о незаурядной хитрости принца.

125

27 Воспоминания Годоя — единственный документ, сообщающий, что принц был подвержен припадкам; возможно, это был истероидный синдром, провоцируемый фрустрацией ц злобностью, однако еще не превратившийся в эпилепсию, о которой пишет Годой.

126

28 Но разве не то же самое произошло пятью годами раньше?

127

29 Такое поведение герцогини де Чинчон вызвало впоследствии озабоченность королевы. В нескольких письмах, адресованных Годою, она тревожится по поводу холодного молчания, в которое замкнулась герцогиня. Так, 3 января 1806 года Мария-Луиза пишет: "Я хотела бы, чтобы твоя жена поговорила с тобой, а не уходила в полное молчание…" И 10 января 1807 года: "Мне очень жаль, что с твоей женой не все в порядке и что она такая молчаливая, ведь это вредит ее здоровью; да поможет ей Бог, пусть облегчит ее душу, сделает ее более открытой и спокойной…"

128

30 Эпитет "бессильный" употреблен здесь явно не случайно: Фернандо действительно страдал импотенцией, от которой, правда,

со временем ему удалось вылечиться. Известно, что он почти целый год не мог завершить плотским союзом свой брак с

Марией-Ан- тонией Неаполитанской, и это явилось причиной озабоченности его родителей и отчаяния самой принцессы.

129

31 Ходили также слухи — Годой не упоминает о них, — что королева использовала яд кураре, с которым оба они в какой-то степени были знакомы. Действительно, Мария-Луиза и ее брат Фердинанд, герцог Пармский, были в детстве учениками Кондильяка (что отчасти опровергает расхожее представление о ее интеллектуальной ограниченности), а Кондильяк был хорошо знаком с южноамериканской практикой использования кураре и с посвященными этому яду исследованиями Ла Кондамина, опубликовавшего в 1751 году (то есть в год рождения Марии-Луизы) брошюру о своем путешествии и открытиях; что касается Годоя, то он в 1799 году беседовал с Гумбольдтом (Гумбольдт встречался в Мадриде с тогдашним государственным секретарем Испании Уркихо, но виделся также с королями и с Годоем), а энциклопедические познания этого выдающегося натуралиста об американской флоре не могли не включать сведений о кураре. Все это позволяет заключить, ^то Мария-Луиза и Годой имели возможность обладать обширной информацией об этом яде и для них не составляло труда приобрести его в Америке. Однако подобные подозрения по понятным причинам могли появиться не у простого народа, а лишь у образованных людей.

130

Байонна — город на юго-западе Франции, недалеко от Бискайского залива, где после мадридского восстания 5 мая, направленного против французских войск, встретились Наполеон, Карл IV, королева и Годой, а также Фердинанд. Вскоре после этой встречи Наполеон издал декрет о возведении на испанский престол Жозефа Бонапарта.

131

Марселино Менепдес-и-Пелайо (1856–1912) — выдающийся испанский историк, библиограф и литератор. Труды Менен- деса-и-Пелайо считаются образцовыми с точки зрения языка и стиля.

132

Это единственное место, где маркиз де Пеньядолида посвящает нас в свои намерения: отложить публикацию "Краткого Мемуара" с 1936 года, которым датируется его "Предуведомление", до 1951 года, когда он был уже не в состоянии опубликовать что-нибудь, так как был погребен на Пер-Лашез, где пребывает и сейчас; и также погребенным останется и "интересный документ", и его собственный пролог, пока я не найду их после очередного проявления воли рока (прим. автора).

133

Благие пожелания, принятие желаемого за действительное (англ.).