Кубики

Украденные глаза

Малышев знает, что он третий муж у своей жены; первый просто развелся, а вот второй муж хотел зарезать, бегал за ней по поселку с ножом, пока его не повязали. Жена, когда вспоминает об этом, плачет. Она не хочет брать фамилию Малышева и остается при девичьей фамилии — Липатова. Зовут жену Марина.

Малышев уже полгода живет у Липатовых в Пресненском, а на работу ездит на мотоцикле в город и там пересаживается за руль грузовика. Малышев — водитель по профессии.

По вечерам в гараже механики за бутылкой ведут долгие разговоры обо всем. Малышев как-то проговорился, что переехал в Пресненское, а ему сразу доложили: самая там страшная семья — это Липатовы. Малышев теперь стесняется сказать товарищам, что дочь Липатовых, Марина — его жена.

— А что они такого сделали? — вроде из праздного любопытства спрашивает о Липатовых Малышев.

— Поговаривают, что Липатовы ведьмачат, — отзывается шофер Судаков. — Одна девушка из Пресненского должна была замуж выйти за старшего сына Липатовых. А потом расхотела и за другого пошла. И почти сразу после свадьбы начались у нее болезни. Сначала на шее появились нарывы, голова очень сильно болела. Как же она, бедная, мучилась. Затем под мышками вспухли лимфоузлы, и она умерла. Вещи ее перебирали, нашли свадебную фату, и на ней был крест вырезан и вышита буковка «Л» — сокращенно то ли «Липатов», то ли «Лукавый». Все в Пресненском догадывались, чьих это рук дело. А когда поминали по умершей девять дней, то к ним пришла старая Липатова и говорит: «Я так рада, так рада, так рада, что ее запечатали в церкви». Колдуны всегда рады чьей-то смерти и должны трижды говорить правду, вот Липатова и сказала: «Рада», — а словами про церковь свою правду завуалировала.

— У Липатовых, — говорит водитель Лунев, — два сына и дочь. В Пресненском все родители запрещали детям дружить с Липатовыми.

С ними боялись водиться. Чуть что не по-ихнему: «Горя хотите? Будет вам горе от нашего папы!». Так и получалось. Кто с Липатовыми поссорится — месяц пройдет, ребенок худой делается, бледный, круги под глазами. Бабы, что с Липатовой свяжутся, болеют по-женски — грудь отрежут или яичники. Мужики пьют, вешаются. Вначале найдут под калиткой узелок с землей, голову куриную, а потом — начинается.

— Если хочешь, тоже расскажу тебе кое-что про Липатовых, — встревает механик Гришин, радуясь возможности поговорить. Его история о втором липатовском зяте, который теперь проживает в городе на попечении родителей. Бывший тоже работал в этом гараже диспетчером — звали его Агеев Максим, и пока он не сошел с ума, был приятелем Гришина. Раньше, до женитьбы, Агеев был общительный, а то вдруг начал говорить, что его отравили холодцом, и кругом колдовство, и жена не родная, а ведьма. А потом чуть не зарезал жену. Вначале дошли слухи, что Агеев ослеп, но не по-настоящему, а от безумия. В какой-то день Агеев на час прозрел. Снял с ноги сапог и наперво расколотил им зеркало в прихожей. Затем попросил жену дать ему не белую, а красную рубашку. Жена, от досады за разбитое зеркало, вспылила: «А тебе, слепому, не все равно в какой рубашке?» — но все же пошла за красной; пока искала, он стоял как вкопанный, старался не смотреть на жену. Марина Липатова спрашивает его: «Что ты молчишь?», а он отвечает: «Как с тобой говорить, если ты собака!» — и выхватывает нож. Жена бежит на улицу, Агеев за ней, а навстречу собачий выводок. И жена для безумного Агеева вроде потерялась в этой своре. Он стал бить всех собак ножом, чтобы найти свою жену-ведьму. Пока расправлялся с собаками, мужики набежали, водой ледяной окатили, он вроде чуть опомнился, и его повязали. По существу, Агеев никого, кроме нескольких собак, не зарезал. Поэтому строгих мер против безумного не предприняли. Жена с Агеевым просто разошлась, и его отдали на попечение родителям. Это было больше года назад.

Механики и прочие грузовые водители хорошо знали Агеева. В стаканы льется водка — за здоровье выбывшего диспетчера. Бутылка выпита, Малышев украдкой подходит к Гришину и спрашивает про второго мужа: где найти?

— А зачем тебе? — удивляется Гришин и вспоминает лишь примерный адрес. Но Малышеву этого достаточно. Он решает разыскать второго мужа и выпытать у него про Липатовых. Дело в том, что Малышеву очень странно в семье у Липатовых. Не то чтобы плохо, но странно.

А иногда накатывает тревога, ломит в груди и на глаза набегают слезы, словно от горя.

Закончив рабочий день, Малышев едет на окраину города. Там, в пятиэтажном панельном доме по улице Тракторостроителей, живет бывший второй муж — загадочный Агеев. Малышев решает спросить на улице, где проживает сумасшедший, и ему сразу говорят: «Агеев Максим, что ли? Который жену чуть не зарезал? Он из шестого дома».

Малышев садится во дворе и ждет, не выведут ли родители больного сына на прогулку. Вскоре пожилая женщина сводит по ступеням подъезда слепого Агеева, провожает его до столика, где присел Малышев. Хоть Агеев по возрасту и ровесник Малышева, он похож на раннего старика: костист и сед, у него дрожат руки, а на лице застыла вечная судорога безумия. Мать говорит Агееву:

— Побудь здесь, сынок, я в булочную, всего на десять минут, — а Малышеву шепчет:

— Вы не переживайте, он смирный. Малышев идет за матерью Агеева:

— Слепой он?

— Нет, — отвечает мать. — Он все время что-то видит, но не то, что перед глазами. Он только иногда прозревает, раз в несколько дней на час или больше, а потом снова слепнет. А вы кто?

— Я из гаража, где раньше ваш сын работал. Пока вы в булочной, я посижу с ним, приветы от ребят передам, — так говорит матери Малышев и возвращается к Агееву.

— Извините за беспокойство, — обращается он. — Меня зовут Андреем. Я после вас третьим женился на Марине Липатовой...

Безумный поворачивает на голос слепую голову:

— Знаешь, что новый Сатана свирепей прежнего?

Малышев вздыхает и молчит, уважая психическую болезнь собеседника.

— Думаешь, я с ума сошел? — резко спрашивает Агеев. — Я нормальный. Просто меня сглазили. Понимаешь, что такое — сглазить?

— Ну, порчу навести, испортить, — поддерживает разговор Малышев.

— Сглазили, означает — глаза отняли! — рявкает Агеев. — А порча — это не сглаз! Ты холодец у Липатовых ел?

— Ел, — удивленно признается Малышев.

— Тогда поздно, — вздыхает слепой. — Отравили тебя... — он невидяще смотрит на Малышева. — Как же тебя угораздило к Липатовым? Неужели ты запахов нечисти не почувствовал?

— А чем пахнет нечисть? — интересуется Малышев.

— Не знаешь? — удивляется бывший муж. — Мочой, калом, женскими половыми запахами. А испражняется нечисть холодцом. Которым мужей кормят. — Он качает головой: — Ладно я зимой женился, у меня насморк был, вот и не вынюхал... А что-нибудь странное в доме обнаруживал? Кости сухие, перья, пучком связанные, веревки с узелками, отрубленные лапы куриные?

— Сразу и не вспомню. В буфете видел банку с опарышами, марлечкой прикрытую. Я подумал, тестю для рыбалки.

— Для рыбалки? — зло усмехается Агеев. — Это опарыши с трупа. На них Липатовы раковые опухоли готовят... Еще вспоминай!

— Однажды на чердаке нашел тетрадь всю исписанную, читал и ничего не понял. Вроде словами написано, а смысла нет. Еще ночью на двор вышел и тещу увидал. Она на корточках сидела и рыла под собой руками. Заметила меня, материться начала шепотом. Я думал, она разозлилась, что я подсмотрел, как она мочится. А еще, когда огород Липатовым вскапывал, нашел два кошачьих хребта...

— В одной постели с Мариной спишь?

— Жизнью интимной раз в неделю живем, а ночуем всегда порознь. Она говорит, что со мной не высыпается. У меня отдельная кровать.

— Крошки в простыне находил? Темные такие и пахнут плесенью...

— Бывали, — задумывается Малышев.

— Это земля с кладбища. Плохо твое дело, погубят и тебя колдуны Липатовы, глаза отнимут.

— Как отнимут? — с испугом спрашиваете Малышев.

— Как у меня, — вздыхает второй муж Areев. — Я был здоровый человек, а меня эти Липатовы искалечили и высушили, хотели сделать обезьяной в жизни. За это и убить хотел жену свою, Марину Липатову. Убить хотел умышленно, никаких драк и ссор между нами не было. Липатовы глаза мои украли. Я до сих пор помню, как это было. Вначале, как и ты, холодец ел. А каким-то вечером смотрел телевизор, и что-то непонятное стало вливаться в мое тело. И так каждый день понемногу заполняло с пальцев ног, потом ноги, живот, грудь, руки. Я чувствовал, как оно медленно вытесняет то, что находилось в моем теле, и наполняет чем-то другим. Я даже ощущал духовную перепонку между собой и новой субстанцией. Ничего не мог поделать с этим. Через некоторое время у Липатовых в прихожей на стене вместо иконы появилось большое зеркало. Когда я поглядел в зеркало, у меня возникло такое ощущение, что вроде на меня из моих глаз смотрит кто-то чужой, и зрачки сделались красные, как на фотографии со вспышкой. Я, допустим, разговариваю в гараже или с женой, а сам чувствую, глаза сами в сторону уходят или по кругу начинают бегать. А липатовский холодец, он все рос и меня настоящего вытеснял. Я в туалет по-большому схожу и понимаю, что собой, своим естеством сходил, себя выдавил, чтоб холодцу место освободить. И так жутко осознавать, что мое — это кожа снаружи, а остальное — вражеское. Однажды ночью я проснулся оттого, что невозможно стало. И такая боль: хоть застрелиться или голову об стенку расколотить. Я кричу, зову жену Марину, тесть прибежал и теща, схватили меня и держат. А глаза точно кто-то изнутри пальцами выдавливает...

Слепой Агеев замолчал и опустил голову, вспоминая страшную ночь:

— А когда холодец глаза мои выдавил, я перестал видеть. Лишь слышал, как кто-то неизвестный к Липатовым пришел и взял мои глаза. Он их себе вставил, и я тоже вдруг начал видеть из его головы. Я понял: так он себе душу заменил, чтобы среди людей жить. А я с того момента пустой сделался и слепой. И вроде как души у меня нет. Липатовы за мной для виду ухаживали, а на самом деле из меня дойную корову устроили для колдунов и бесов: те ко мне по ночам приходили энергию сосать. А меня уже не было, только эхо прежней личности. Так бы и сдох от истощения, но Липатовы не учли одного. Тот, кто мои глаза присвоил, сам того не желая, мне выход подсказал. Он бывал во многих страшных местах, и в аду бывал, разное видел, а я вместе с ним. Так я узнал, как на время зрение вернуть. Надо двух кошек убить, вынуть у них глаза, сжечь и этой сажей из кошачьих глаз свои веки намазать. И все увидишь. Но это временные кошачьи глаза...

Агеев вздрагивает, промаргивается и зряче смотрит на Малышева:

— Вот ты какой...

— Ты видишь меня? — удивляется Малышев.

— Сейчас да. Тот, кто носит мои глаза, заснул. Он так редко спит! Максимум час или два. Пока он спит, я вижу пространство перед собой. Сейчас тебя вижу. Эти его короткие сны, о которых Липатовы не подозревали, мне помогли. Я исхитрился, я тайно пищу прятал в карманы. А потом кошек прикармливал. Чтобы они ко мне привыкли и не боялись. Меня Липатовы на улице дышать воздухом оставляли. Кошек прикормил. Затем в один из снов спички на кухне украл. В другой раз, когда прозрел на час, закричал: «Кис, кис», — кошки набежали, я двух задушил, глаза у них выковырял и на спичках сжег, сажу завернул в бумажку и спрятал. А когда слепнул, то сажей веки мазал и все видел, только в зеленом свете, а Липатовы об этом не догадывались. Ты, наверное, хребты тех самых кошек в огороде откопал.

Агеев зло сжимает кулаки, вспоминая прежнее.

— От того, кто с моими глазами ходит, я узнал, как убить колдунов Липатовых. Выведал случайно, он прогляделся, а я увидел и запомнил. Нужен нож специальный! Нечисть вообще ножей боится. У меня в доме кругом ножи. Они повсюду, только скрытые. Ими и защищаюсь от колдунов. Под порогом нож острием вверх забит, чтобы не пришли за мной Липатовы. В каждом окне по ножу приспособил — посередине и лезвием вниз. В дымоход вставил нож, в отдушины. Ни бес, ни колдун не пролезет...

— Одолжи мне на время твой нож против колдунов, — просит Малышев.

— Нету, — печалится Агеев. — Отобрали. Да и не мог бы я тебе его сейчас отдать. Ты же к вечеру пришел. А после захода солнца нельзя давать острое.

— А сам говоришь, что дома у тебя полно ножей, — обижается на жадность Малышев.

— Так эти ножи не помогут! — с досадой восклицает Агеев. — Они же обычные, магазинные. На колдуна нужен нож с перекрестка трех дорог. Он вырастает в земле на первую ночь новолуния. Я кошачьей сажей веки мазал и тайно по ночам ходил перекресток искать. Нашел ближний, достал из земли нож. А воспользоваться толком и не сумел! — Агеев с досадой бьет рукой по столу. — Дурак я, за женой погнался, а надо было тестя с тещей первыми резать! И нарисованные сажей глаза подвели. Я на улицу побежал за женой, а мне кто-то из ведра водой плеснул. Сажу смыл, и я снова ослеп. Вот колдуны меня и повязали. Только все равно не помогло бы! Одного ножа мало. Колдуна недостаточно подрезать, его сжечь потом следует. Это я позже из своих украденных глаз подсмотрел, когда уже у родителей поселился. Слушай, — Агеев берет Малышева за руку. — Найди перекресток трех дорог, возьми нож. Он колдуна парализует. А после его бензином облей и подожги. Бензин прежде надо в церкви освятить, как воду, но так, чтобы священник не знал. Вначале колдуна ножом обездвижишь и священым бензином сожжешь!

— А где перекресток трех дорог? — спрашивает Малышев.

— Тот, что я возле Пресненского нашел, колдуны сторожат, и новый нож раньше те вынимают. Ищи другой перекресток, но торопись, пока глаза свои остались.

Малышев с грустью и жалостью смотрит на сумасшедшего Агеева.

— Ты старайся в красном ходить, — советует Агеев. — А будут Липатовы белое предлагать, не носи. И еще: перед тем, как бензин святить, надо поставить свечки в трех церквях, там где за упокой: «Упокой, Господи, врагов моих». Спаса купи, над кроватью повесь, молитвы читай — помогает. А теперь прощай, — говорит Агеев. — Больше мы не увидимся.

— Почему? — спрашивает Малышев.

— Ты мне не поверил и скоро пропадешь.

— А если я от них просто съеду или с Мариной Липатовой разведусь?

— Они тебя уже не отпустят. А даже если и сбежишь, спрячешься — все равно поздно. Сглазили тебя Липатовы!

С тяжелым сердцем Малышев едет домой в Пресненское. Всю дорогу он думает об Агееве. Уж слишком безумны его речи. Малышев решает пока не торопить события и присмотреться к Липатовым. Он вспоминает: в прихожей действительно торчит в стене пустой гвоздь, где по словам Агеева, раньше висела икона, а потом зеркало, что Агеев расколотил...

Малышев видит пруд и решает искупаться и охладить разгоряченную голову. Сворачивает мотоцикл с дороги, подъезжает к берегу, поросшему сухим камышом. На деревянных мостках, свесив ноги, сидит девочка. На светлой, в горошину, ткани платьица две черных косички.

— Теплая вода? — спрашивает издалека Малышев, чтобы не испугать девочку. Та, не поворачиваясь, хрипло говорит:

— Скажешь Липатову, пусть икону сегодня вешает.

Во рту Малышева сохнет слюна:

— Какую икону?

— Не твое дело. Липатов сам знает. Так передашь или других просить?

— Это в кого же ты деловая такая? — строгим голосом говорит Малышев.

— В отца своего, — пожимает плечами девочка.

— А кто он?

— Молитву «Отче наш» знаешь? — спрашивает девочка.

— Знаю, — говорит Малышев.

— Тогда прочти.

— Отче наш, иже еси на небесех... — послушно читает Малышев, доходит до последней строчки: — И не введи нас во искушение, но, избави нас от... — язык Малышева заплетается.

Он пытается повторить: — Но избави нас от... — и смотрит в худенькую спину девочки.

— Мой отец тот, — две косички на миг превращаются в змеек, — про кого ты произнести не можешь. Теперь поезжай к Липатовым! — приказывает девочка.

Малышев, пятясь, убегает к мотоциклу, заводит мотор. Малышева колотит озноб. Только встречный ветер и ухабы, сотрясающие мотоцикл, окончательно прогоняют наваждение.

А в прихожей у Липатовых, на пустом гвозде, где раньше висело разбитое Агеевым зеркало, уже появилась икона с непонятным святым. Это даже не икона, а портрет старика, написанный в стиле иконы. Имя святого выведено внизу золотой полустертой вязью, которую не разобрать. Малышев смотрит на святого, и ему почему-то делается страшно.

С того вечера тревога поселяется в душе Малышева. Он старается лучше приглядываться к чужой семье. Он также нюхает запахи, чтобы разобраться, где нечисть. В доме часто пахнет калом или мочой, а Марина Липатова источает половые запахи.

Малышеву чуть ли не каждый день дают есть холодец. Малышев теперь от холодца отказывается, хоть теща и бубнит над ухом, дескать, зять распоясался и домашнего не ест. Также Малышев ходит в красной футболке. Марина Липатова говорит, что футболка пропотела. Однажды спросонья он слышит, как теща советует его жене Марине: «Пусть в белом ходит, не давай ему красное носить». С утра Малышев не находит своей красной футболки. Он требует: «Верни!» — но Марина отмахивается: «Не помню, куда ее сунула, возьми белую футболку».

Малышев начинает ругаться, но тут входит тесть и стыдит его, что по таким пустякам не ссорятся.

Много чего странного замечает теперь Малышев. К примеру, теща на столе месит тесто, а по телевизору показывают шахту в Донбассе. Тесть при этом сообщает: «Вот, мы пироги сделаем, а там беда получится...»

Малышев догадывается, о чем идет речь: вроде как из-за пирогов погибнут шахтеры. И верно, вскоре передают об аварии на шахте.

Малышеву как-то снится, будто тесть с тещей насильно накормили его холодцом. Он просыпается, и что-то липкое стекает с губ по подбородку. Малышев утирается и думает, что это просто слюна, а не холодец. Скрутило кишечник, Малышев идет на двор в туалет оправиться. Потом глядит в выгребную яму. На душе почему-то возникает ощущение расставания и сиротства. Малышев понимает, что сходил в туалет частью себя. Он возвращается в дом. В прихожей вдруг высвечивается икона с неизвестным святым, словно за окном полыхнула фарами случайная машина. У святого злые, пустые, без зрачков, глаза. Малышева одолевает страх. Изображение гаснет. Малышев замечает в прихожей черный силуэт, горящие глаза и лохматое лицо, и ожившая тень проходит сквозь Малышева.

До утра Малышеву снятся кошмары. Их реальность ужасает. Будто бы ночью он просыпается от стука в окно, там тесть Липатов, и морда у него длинная, как у лошади. Он стучится оторванной человеческой рукой. Затем Малышев просыпается на заре и слышит, как шепчутся Липатовы: «Пора отнимать», — говорит тесть и выносит из сарая охотничье ружье. Тесть с тещей выходят за ограду дома и идут к лесу. Малышев потихоньку крадется за ними. В лесу к Липатовым присоединяется какой-то парень, не знакомый Малышеву. Плача, парень говорит Липатову: «Не забирайте у меня глаза, я лучше сам застрелюсь!».

Тесть протягивает парню свое охотничье ружье. Тот скидывает сапог, приставляет стволы к голове и ступней в черном носке нажимает на спусковой крючок. Гремит выстрел. Кровь, как из разбитой банки с краской, плещет на дерево. Верхняя половина черепа с глазами цела.

Тесть достает глаза и прячет в карман. Малышев хрустит веткой, тесть с тещей оборачиваются и видят Малышева. Он дико вскрикивает и снова просыпается.

Наутро Малышев не находит в прихожей иконы. Вместо нее уже висит зеркало. Малышев изучает свое лицо и видит, как из отражения глаза вылетает черная мошка. Он трогает зеркало пальцами и оставляет грязный след. Чтобы теща не ругалась, он хочет вытереть отпечаток, дышит на зеркало, и его дыхание оседает на поверхности странным рисунком: холмик и крест, которые за несколько секунд истаивают. Малышев вдруг чувствует тяжесть в себе, словно кто-то пытается присосаться к его глазам изнутри.

Малышев вспоминает о советах Агеева. Ему нужен нож против колдунов. До новолуния еще две недели. Пока что необходимо найти тройной перекресток. По пути в гараж и с работы Малышев лишний час колесит в поисках по проселочным дорогам. Проходят дни, а перекресток так и не найден.

Однажды тесть устраивает семейное застолье. Малышев вынужден сидеть и выпивать. Он давно хочет подняться и уйти, но тесть обижается.

— Ты стал от нас отдаляться, — с горечью говорит он Малышеву. — Не ешь с нами. Со мной рюмку выпить не хочешь. Вот, опять отвернулся. А глаза — зеркало души.

Малышев с тошнотой догадывается, зачем нужны Липатовым глаза. Это или сама душа или же ее заменитель для того, кто однажды заберет себе глаза Малышева.

— Давай выпьем, — предлагает тесть. Он наливает Малышеву водки и произносит странный тост: — За главнокомандующего Земли!

Малышев чокается с тестем и выливает рюмку за плечо. Тесть это видит и кривится. Из левого уха у него выползает юркая сороконожка и прячется под воротник. Малышев даже не успевает испугаться.

В первый день новолуния Малышева посылают отвезти груз в район. Он заблудился среди одинаковых кукурузных полей. Малышев тормозит, чтобы спросить кого-нибудь, как доехать в поселок Знаменка. Навстречу ему попадается шаткий от хмеля мужик. Малышев спрашивает, мужик неопределенно машет рукой, указывая путь.

— Не понял, — переспрашивает Малышев. — Тут же две дороги. По которой ехать?

И тут Малышев замечает, что есть еще одна дорога, не асфальтовая, а грунтовая, с давним тележным следом, и идет из перелеска в поля. Но это определенно дорога. И она третья! Малышев вздрагивает от радости, он нашел перекресток трех дорог. В качестве приметы он выбирает два худых тополя на обочине поля Малышев примеряется по времени. До этого места, что от города, что от Липатовых, ехать чуть больше часа.

Возвратившись в гараж, Малышев занимает у приятеля денег и едет в Пресненское к Липатовым. Вечером он говорит, что ночью калымит: подрядился привезти за хорошие деньги грузовик кирпича.

Липатовы беспокойны. Марина не хочет отпускать мужа в ночь.

— Он небось к любовнице едет! — с плачем кричит жена. Это притом, что она никогда не отличалась ревностью.

— Совсем с ума сошла, — отбивается Малышев. — Я денег нам хочу заработать!

Малышев решителен. Он готов уехать хоть со скандалом. Малышев понимает, что может не дотянуть до другого новолуния.

— А сколько платят? — спрашивает теща.

— Двести рублей! — говорит Малышев. Жадность в Липатовых побеждает.

— А ну, я в глаза ему погляжу, — говорит тесть Липатов.

Малышев делает безучастное лицо. Тесть изучает глаза Малышева. Потом заключает:

— Он не к любовнице едет, а по делу.

Малышев мчится на мотоцикле к найденному перекрестку. Кругом темень. Только фара его мотоцикла освещает путь. В темноте Малышев долго кружит среди полей. Вот ему кажется, что он нашел верную дорогу. Он замедляет ход, чтобы не пропустить развилку.

Наконец он видит вдалеке два тополя, похожие на козьи рога. Малышев глушит мотор и слезает с мотоцикла. Три дороги, две асфальтовые и грунтовая, пересекаются в одной точке. Малышев поворачивает руль так, чтобы фара осветила пересечение. Там посверкивает полоска отраженного света. Малышев подходит к этому месту и с дрогнувшим сердцем видит воткнутый нож с белой пластмассовой ручкой — самый обычный, каким режут хлеб. Малышев протягивает руку к ножу, вытаскивает его и прячет за пазуху. Теперь он вооружен.

Малышев возвращается под утро и протягивает Липатовым вроде бы заработанные деньги, а на самом деле те, что он занял в гараже. С ножом Малышев не расстается, носит его всегда при себе.

На следующий день Малышев берет в гараже две десятилитровых пластиковых канистры с бензином и едет в церковь. Батюшка равнодушно святит канистры, не подозревая об их содержимом. В той же церкви Малышев покупает молитвенник, иконку Спаса Оплечного и ставит первую заупокойную свечку — все как учил Агеев. Посетив еще две церкви, он возвращается к Липатовым. Заветные канистры спрятаны в коляске мотоцикла.

Липатовы бледны и сварливы. Все трое ощущают недомогание, жалуются на боль в желудке и голове. Над тестем вообще кружат медленные зеленые мухи.

— Наверное, мы раками отравились, — говорит теща. Она стала вся землистого цвета и голову обвязала полотенцем.

— Где был? — сварливо спрашивает Малышева жена.

— В церковь ездил, — смело признается Малышев.

Тесть недовольно бурчит с дивана:

— Дожили! Раньше в космос летали, теперь по церквям ходим. Посносить эти церкви надо! Там учат колдовать или ставить свечи живым за упокой!

В эту ночь Малышев вешает над кроватью иконку Спаса, пришпилив ее к деревянной стене булавкой, зажигает в комнате свечки и читает из молитвенника все подряд, лишь бы читать. После каждого его «аминя» за окном каркает ворон.

От молитв Малышеву становится хуже. Живот ходит волнами, появляется какое-то ускорение в глазах, из желудка в горло поднимается ком, колет в легких, словно внутри оторвалась кость. Малышев отрыгивает длинный ноготь. Малышев пытается молиться, но из него начинает идти хриплый голос. Малышев, к примеру, читает:

— Верую во Единого Бога Отца Вседержителя, — а голос говорит:

— Не веруй, не веруй!

Малышев говорит:

— Аминь, — а голос возражает:

— Не аминь! Не аминь!

Малышев крадется к мотоциклу. Там он берет в коляске канистру и отпивает чуть свяченого бензину. Голос замолкает.

Утром Малышев видит, что иконка полиняла, а глаза Спаса налились кровью. Малышев хочет поправить иконку, вытаскивает булавку и видит, что она вся ржавая, будто год пролежала в земле, а ведь вчера еще была как новая.

Из соседней комнаты зовет Липатов. Малышев, пристроив за поясом нож, идет к тестю.

Липатов очень встревожен. Он вышагивает по комнате и рассуждает, что надо сходить в лес по дрова. В прихожей стоит теща и крестится на зеркало. Малышев понимает: Липатовы решили раньше времени забрать у него глаза, — и выхватывает нож. Тесть напряженно говорит:

— Если ты меня тронешь, наши с тобой рассчитаются...

Малышев вонзает нож тестю в живот. Тесть падает, но не умирает. Он только ругается матом. На Малышева сзади набрасывается теща. Малышев тычет за спину ножом, удар идет вскользь, по руке, теща сразу валится, но Малышев для надежности колет ее с десяток раз, теща тоже цепенеет и ругается. Заходит жена Марина. Увидев Малышева с ножом, она визжит, сразу превращается в собаку и бросается прочь. Ее лапы издают железный цокот, словно бежит не животное, а женщина на каблуках. Малышев понимает, что жена улизнула. Тесть и теща лежат и матерятся: «Малышев, еб твою мать!», и угрожают: «Все равно глаза заберем!».

Малышев окатывает говорящие трупы бензином и сваливает в подпол. Потом он берет канистру, поливает в доме, поджигает и выходит во двор. Утробно кричат мертвые тесть с тещей: — Помогите! Пожар! — их пронзительные голоса сзывают окрестных ведьмаков на выручку.

Малышев кидается к сараю, где стоит охотничье ружье:

— Я вам покажу, как глаза воровать! — бормочет Малышев, набивая карманы патронами.

На зов мертвых Липатовых со всех сторон бежит нечисть с ведрами. У мужиков лица, как у тестя, а все бабы похожи на тещу.

Зарезанный тесть, чувствуя подмогу, призывно кричит из подпола:

— Тушите нас, тушите!

— Помогите! — вторит ему теща. — Мы в подполе! Сгораем!

Через калитку на Малышева выбегает колдун с ведром. Он плещет в лицо Малышеву, думая, что у того глаза из сажи. Малышев смеется: «У меня пока еще свои глаза, сволочь!» — и стреляет. Картечь отшвыривает колдуна. Второй ведьмак, увидев результат выстрела, бросает ведра и с воплями бежит прочь. Малышев тратит второй дробовый патрон, на спине ведьмака выступает кровь, он падает. Малышев подходит к лежащему на земле, переворачивает и видит, как у того меняется лицо с липатовского на собственное. Это сосед Липатова, татарин Габаев. Он громко просит:

— Андрюха, детей пожалей!

— Детей пожалею, — отвечает Малышев и бьет Габаева ножом, чтобы надежно обездвижить.

Уже полчаса Малышев держит оборону. Дом вовсю полыхает. Ведьмаки оробели и боятся соваться на выстрелы. Из подпола уже не слыхать Липатовых — сгорели.

Нечисть прячется за кустами. Малышев изредка палит на бегающие голоса. Он видит, как подъехала желтая с голубым машина, вылезает участковый с пистолетом в руке.

— Милиция, не подходи, ради Бога! — кричит Малышев. — Уезжай!

— Брось ружье, Малышев! — орет участковый. — Не стреляй!

Он приближается, Малышев на всякий случай переспрашивает: — Ты кто?

— Раб Липатова! — скалится участковый.

— Тогда умри! — Малышев нажимает на спусковой крючок. Ружье грохает, милиционер падает лицом вперед, и Малышев закрепляет нечисть ножом. Подкатила «скорая помощь» и еще две милицейских машины.

Малышев палит дуплетом по «скорой», спрашивает:

— Я кого-нибудь убил?

— Нет, ранил! — отзывается мертвый милиционер. — Гад! Липатовых пожег!

У Малышева в стволах заклинивают отстрелянные гильзы. Пока Малышев выковыривает их, сзади подкрадываются милиционеры. Малышев загоняет в стволы патроны, но выстрелить не успевает. Его валят с ног, отнимают ружье и в ярости лупят сапогами по голове. Малышев слышит голоса:

— Хватит, хватит! Глаза повредите!

К лицу Малышева тянутся цепкие руки, и свет навсегда меркнет.

Нас в семье двое детей, я и сестра моя Вероника. У сестры в классе училась Марина Липатова, она с Вероникой за одной партой сидела. Их, Липатовых, было пятеро: отец с матерью, Марина и двое ее братьев, но братья, они были старше меня на пять и семь лет, и я с ними не дружил. Мы между собой были просто знакомы, как и с Мариной. В Пресненском школы не было, они ездили в нашу восьмилетку. Вообще с Липатовыми мало кто дружил. Марина была младше меня на три года и меня знала как брата ее одноклассницы. В школе я Марину не замечал, и до армии тоже, она еще маленькая была, а я считался самым видным и у нас в поселке, и в Пресненском. На меня многие хорошие девушки заглядывались. Но я ни с одной серьезно не встречался. Вероника мне говорила, что я очень нравлюсь Марине, а я лишь смеялся — мало ли кому я нравлюсь. Отслужил я армию, вернулся и на танцах увидел Марину — ей восемнадцать лет исполнилось. И что-то со мной произошло. Я словно ее заново разглядел. Мы с ней разок потанцевали, и она мне очень понравилась. Я к ним пару раз в Пресненское заехал. Снова с ней на танцы сходил в наш клуб и прямо только о ней стал думать и говорить. Мне мои родители сказали, чтобы я с Липатовской дочкой не путался, это плохая семья, они ворожат, но я сказал, что мне Марина нравится и я буду делать так, как считаю нужным. И чем больше отговаривали родители, тем сильнее к ней тянуло. Я прямо среди ночи поднимался, садился на мопед и ехал в Пресненское увидеть ее. Я сказал Марине, что хочу на ней жениться. Она согласилась и засмеялась. Когда у нас в поселке узнали, что я женюсь на Липатовой, меня осуждали. А я злился и говорил, что у нас с Мариной все будет хорошо. Мои родители были очень против, что мы поженились. Я с ними из-за Марины поссорился и переехал жить к Липатовым. На работу устроился на вагоноремонтный завод. Мне предложили комнату в малосемейном общежитии. Я сказал Марине, что мы в город переезжаем. Она сразу не захотела, и ее родители возражали, так что я какое-то время ездил в город на мопеде. И еще я поступил в строительный техникум на вечернее отделение. Днем работал, вечером учился, потому что решил поступить в институт на инженера. Мне было трудно всякий раз из поселка добираться. И я настоял, чтобы Марина ко мне переехала. И вот когда мы в городе жить начали, я стал по-другому на нее смотреть, слово бы прозревать. И то, чему раньше я не придавал значения: как она ко мне относится, ругается на меня, что я лишь работаю и учусь и ей внимания не уделяю, — все это я отмечал и задумывался, как же меня угораздило сойтись с такой женщиной, которая меня не понимает. И я обратил внимание еще: только мы сильно поругаемся, на следующий день приезжает тесть или теща и еду привозит. Я домой приду, покушаю, и вроде опять все нормально, я люблю Марину и готов с ней жить и терпеть ее. Но в целом жили мы плохо, через день точно собаки грызлись, и так на протяжении года. Я даже думал, как с такой женой детей заводить? Все силы свои направлял на зарабатывание денег, старался хорошо в техникуме успевать, а Марина учиться не хотела, работала нянечкой сутки— трое, а в свободное время меня скандалами мучила. И вот однажды случилось такое, что заставило меня разойтись. Я отпросился с работы, чтоб нормально к экзамену подготовиться. Марина мне говорит: «Раз ты дома, я поеду к маме с папой в Пресненское». Я говорю: «Пожалуйста», — потому что мне так даже лучше было, без нее за книжками посидеть. Она уехала, я учебник зубрю, и тут за окном такой характерный шум мотора— «Запорожец» Липатовых. Я в окно выглянул — тесть с тещей. Получается, Марина к ним поехала, а они к нам, и разминулись. Так мне не хотелось с ними встречаться, разговаривать, что я потихоньку вышел, дверь закрыл — и к соседям. У Липатовых все равно ключи от нашей комнаты были. Через полчаса я услышал снова, как мотор затарахтел, выглянул — уехали Липатовы. Я вернулся, дома стоят сумки с едой. Наверное, тесть с тещей подумали, я как обычно до ночи на учебе, и оставили сумки, уверенные, что Марина раньше меня домой вернется. Я стал их разбирать. И тут нахожу две странные склянки, на них наклейки и ручкой написано: «В еду» и «В питье» — какие-то порошки. Я открыл понюхать: болотом пахнет, плесенью. Нашел еще два конверта, открыл — в одном сушеная черная жаба, а в другом — змеиная шкура и скорлупа толстая какая-то, не куриная и не утиная. А в общежитии у меня есть сосед, он очень верующий, хороший человек. Я к нему с этими склянками и конвертами пришел. Он сразу говорит: «Ведьмачьи привороты. Тебе эту дрянь в пищу подмешивают». И мне словно все открылось. Я сразу вспомнил, как я эту Марину полюбил— это мне сестра пирожок дала съесть, сказала, что от Марины, а потом я ее на танцах увидел. И когда я к ним в гости заходил, меня киселем угощали, после которого я только о Марине и думал. Вот она пришла домой, я ей эти склянки и конверты показываю: «Объясни, что это такое?».

Она смутилась так, бормочет: «Это чтобы ты не пил, не гулял...».

Меня от злости прямо затрясло. Я говорю: «Убирайся к своим родителям, я с тобой жить не буду, развожусь. Ты построила нашу семью на обмане». Она в крик, плакала, просила, но я уже знал ее истинное нутро. Я даже не ночевал, чтоб с ней ненароком не помириться в постели. И на утро я поехал в ЗАГС и заявление о разводе написал. Марина уехала, прошло несколько дней, и у меня словно пелена спала. Я понял, что она мне никогда не нравилась! Что она меня жабами оморочила. Приехали Липатовы— Маринины вещи забрать. Они вели себя вежливо, тесть сказал: «Ну, подумаешь, не ужились, всякое бывает», — а теща говорит: «Подушки тебе оставлю. Как же ты без подушек в городе будешь?». И так я с ними мирно простился и стал жить свободный, один. Я эти подушки сложил в шкаф, и они там лежали больше года.

А потом я познакомился с хорошей девушкой, которую по-настоящему полюбил. Мы поженились, и она переехала ко мне. И тогда я вытащил из шкафа подушки, что подарили Липатовы. С новой женой я сначала жил хорошо и дружно, только мы вдруг стали оба болеть. Иногда ссорились без причины до криков, оскорбляли друг друга последними словами, я чуть ли не руку на нее поднимал, а после мы сидели и не понимали, как два близких человека могут так ругаться. У меня голова все чаще болела, тошнило. Учиться было сложно, память ухудшилась. У жены мастопатию нашли в груди. Мы очень хотели ребеночка завести, но у нас не получалось, потому что у жены за год было два выкидыша. И так мы жили и горевали, но продолжали через силу любить друг друга.

И вот однажды пришел я домой с занятий, мы поужинали, легли спать. Я ворочался долго, взбивал подушку, снова лег и обо что-то укололся. Ощупал под наволочкой — там словно палка торчит. Я взял ножницы и распорол подушку. А там не палка, а высушенная кость! Мы высыпали содержимое подушки на газету. И чего там только не понапихано было: семена тыквы раскрашенные с буковками написанными, рыбья чешуя, когти с лап куриных, перья, связанные ниткой, узелки с землей. Мы распороли вторую подушку — еще похлеще: зерна кукурузные, мелкие кости, клюв петушиный, змеиная шкурка, голубиное крыло, кошачья лапка высушенная, веревки с узлами, земля, клубки волос и шерсти.

Жена испуганно спрашивает: «Откуда у тебя эти подушки?»

Я все понял и говорю: «От прежней жены-ведьмы остались». И сразу вспомнил, как теща мне подушки всучивала. Я снова позвал соседа. Он увидел, перекрестился и говорит: «Вам сделано на ссоры, бесплодие и болезни». Говорит, надо пойти в церковь, посвятить бензину, все содержимое подушек тщательно собрать и сжечь с молитвой. Тогда тот, кто нам такое устроил, сам обожжется.

Мы так и сделали: посвятили бензину, вышли на пустырь, колдовство из подушек облили и вместе с наволочками и наперниками сожгли. Пока горело, читали «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся». И после этого мы стали гораздо лучше жить, жена опять забеременела. А от своих родителей я узнал, что в Пресненском у Липатовых пожар был, и старые Липатовы сгорели.