Кубрик: фривольные рассказы

4

Чу, запахло родиной!

Как это? Где это? Что это?

Неужели родина к нам приближается и настолько то становится очевидным, что не уйти нам, не деться никуда от ее аромата? Вспомните, как это было: только ты открываешь двери на камбуз, как в нос тебе бьет ужасное кислое духовище.

Вот и с родиной так же – просто задохнуться можно от внезапно нахлынувших чувств.

Вот идешь ты, идешь, никому не мешая, бормоча про себя всякую звонкую дребедень, покачивая на ходу в такт головой, и вдруг – как тебя шибанет.

Словно всего тебя скорежит, скрючит, продерет насквозь, холодом-холодом, мурашами, дрожью обдаст, а потом и жаром нестерпимым пойдешь ты изнутри, словно пылаешь, словно горишь, а это все она – родина.

Не отпускает.

Зовет.

Кличет: «Приди ко мне, сынку, приди! Уж я-то тебя обниму! Уж я-то тебя приюлю, приголублю, потому что люблю!»

Вот ведь пропасть какая! Юдоль, да и только! Право слово, юдоль, ежели не чего похуже. Будто налипло что-то и никак не отцепить, разве что о стену обмазать, только вот есть ли где-то стена? Тускло как-то, несвежо впереди!

«Кто там?» – шепчешь ты в полнейшем кошмаре, потому что видишь перед собой вдруг не девицу красную, а ведьму полночную, всю в крови невинных младенцев, с клюкой, с бородой до пят, с прыщами незарастающими, с язвами, струпьями – она. Точно она!

Полноте! Не может родина так себя повести. Что мы для нее, чтобы к нам она так приближалась? Мы для нее тлен и прах. Нас бы замесить во что-то полезное, а потом на лопату да в печь – вот и выпечется что-то угодное.

А так, сами по себе, на кой мы ей.

А вот съела, и хорошо.

Это ой как хорошо! Сыта на сегодня, вот и полноте!

А тебе все-то неймется. «Я, я!» – говоришь.

Чего ты-то, косоротенький? Угомонись! Упластайся! Твое дело очереди своей дожидаться.

А она настанет. Она придет. Очередь.

Вот тогда и употребят тебя.

Так что жди.

Знаете, чем может закончиться ухаживание мужчины за женщиной?

Оно черт-те чем может закончиться. Вот послушайте.

Воскресное утро в доме капитана третьего ранга Петрова было тем уже хорошо, что это был тот самый, редкий для морского офицера, выходной.

В эти минуты мы нежимся в голом виде в постели с женой или без жены, если она уже встала и отправилась колдовать на кухню. В последнем случае мы зеваем, обещаем себе еще немного соснуть и в то же время потягиваем носом – не готовится ли нам что-либо вкусненькое.

Петров потянул носом, но этот орган чувств никакой информации ему не принес – что же она там делает?

И Петров – как был, голый – отправляется на кухню. Там он видит: жена с увлечением гладит постельное белье.

Бесшумно подкравшись к жене сзади, наш бедолага обнял ее, и жена шутливо оттолкнула его со словами: «Отстань!» – а за ними стоял старинный дубовый кухонный шкаф, украшенный всякими такими резными штучками.

И попал Петров от толчка собственной жены голой жопой на ключ.

Ключ торчал из ящика.

Ну сколько раз говорить женам, что этот ключ вынимать надо?

Сколько раз им все это повторять?

А ключ – хороший, старинный, с разными завитушками – вошел Петрову точно в анус и там замер.

Вернее, они оба замерли – и ключ, и Петров. Он даже не вскрикнул, и мышцы, окружающие анус Петрова, так здорово схватили тот самый ключ за головку, что их даже от этого судорогой свело.

– Что? – спросила жена, заметившая, что лицом Петров потемнел.

Он молча указал на свой зад, скрипнув при этом зубами.

– О Господи! – вскричала жена, и после этого она совершенно машинально дернула Петрова на себя.

И вот тут заорал Петров. Это был крик дикого фазана, взмывшего свечкой из кустов.

Жена немедленно позвонила в «скорую помощь», и те обещали приехать.

Когда они вошли, то увидели Петрова, стоящего вплотную у старинного шкафа. Сверху, для благообразия, на него была надета только что выглаженная ночная рубашка жены.

– Ну? – сказала «скорая». – Что у нас тут?

А тут у нас был Петров, его жопа, ключ и ящик.

«Скорая помощь» очень долго пыталась влезть между Петровым и ящиком, задирая на нем ночную рубаху и полностью скрываясь под нею. Ничего не получалось. Петров стоял, прижимая ящик, и от малейшего прикосновения вскрикивал.

– А что, если вытащить сам ящик? – осенило наконец «скорую помощь». – Вытащим ящичек, а там и легче будет!

Но и ящик вытащить они не смогли. Провозившись, «скорая помощь» сказала:

– Зовите спасателей. Пусть они сначала вытащат его вместе с ящиком, а там уже и мы им займемся.

Спасателей я люблю за то, что они сплошь набраны из бывших военных, поэтому прибывают они очень быстро, а думают они при этом еще быстрее.

– А вы не могли бы сами, медленно двигаясь вперед, выдвинуть, хотя бы немного, этот ящик? – обратились они к Петрову.

И он попробовал двинуться вперед и жопой вытащить ящик.

Вперед-то он, воя внутренне и внешне, двинулся, а вот ящик – нет.

– Странно! – сказали спасатели. – Странный какой-то ящик.

– Старинный, – сказала жена.

– Оно и видно! – сказали спасатели. – Это как же он там застрял-то?

Пришлось и им рассказать всю историю с воскресным отдыхом с самого начала.

Петров в это время отдыхал под рубашкой.

И тут один из спасателей неожиданно протянул к нему руки, ухватился за него и дернул его на себя. Глаза у Петрова вывернулись наизнанку, а кричать он уже не мог – он был в глубокой коме.

Держать его в вертикальном положении какое-то время удалось только с помощью санитаров «скорой помощи». Потом все хором быстренько наклонили вперед шкаф, и ящик из него сам выехал.

В одно мгновение спасатели вывернули с той стороны замок ящика и вытолкнули его вперед вместе с ключом, после чего «скорая помощь» быстренько заставила мышцы Петровского ануса выплюнуть ключ.

– Андрей Антоныч, у Котова палец на ноге нарывает!

Это я обратился к старпому после утреннего построения на подъем флага.

Андрей Антоныч посмотрел на меня не без интереса.

Я понял, что требуются детали.

– Вчера он, как и положено, доложил об этом своему непосредственному начальнику – старшине команды снабжения, а уже тот – мне.

Интерес у Андрей Антоныча не проходил. Можно сказать, что он у него разгорался. Сначала выражение лица у старпома было почти сочувствующее, а потом – очень сочувствующее.

– Саня! – сказал Андрей Антоныч, – ты мне все это зачем говоришь?

– Я докладываю, Андрей Антоныч. Надо же человека в госпиталь вести.

– Не понял! Я его, что ли, поведу в этот ебаный госпиталь?

Я почувствовал в словах старпома некоторое раздражение. Я решил все еще раз объяснить.

– Он же на камбузе стоит, Андрей Антоныч. А там, если его в госпиталь увести, стоять больше некому.

– Значит, сам встанешь у бачка, если ты не нашел на это дело ему замену. Или у того бачка встанет непосредственный начальник товарища Котова, старшина команды снабжения. Или вы вместе с ним разделите это непосильное бремя.

– Но, Андрей Антоныч.

– Как я понял, оперировать у плиты его нельзя.

– Я, Андрей Антоныч.

– Я еще не закончил! Так вот, оперировать у плиты – то есть разрезать пальчик, вычистить, обработать, зашить и сверху на него непромокаемый гондон надеть– не получается. Правильно я понял? Хорошо! Значит, будете нести вахту. Вместо него. Люди на замену Котова у тебя есть?

– Нет!

– А ты думал, что я тебе людей нарожаю в темпе вальса?!! Ты зачем мне все это доложил? А? У нас кто назначен химиком, медиком, помощником командира и вечным дежурным по кораблю?

– Я, Андрей Антоныч!

– Вот и решайте поставленные перед вами задачи, искусно уклоняясь от ярких проявлений потомственной идиотии! Не хочешь оперировать его у плиты – в последний раз спрашиваю?

– Так. Андрей Антоныч! Я же не хирург!

– Зато я хирург! Я вам всем сейчас чего-нибудь ампутирую! Вырежу нахер! А старшине команды снабжения – особенно! Где эта пизда на колесах?

– Здесь!

– Давай его сюда!

Мичман Зуйко, испуганный еще в утробе, нарисовался перед старпомом в один миг.

– Зуйко! – сказал старпом.

– Я, Андрей Антоныч! – проблеял мичман.

– Есть такое выражение «выпиздень яйцеголовый»! А еще есть другое выражение: «лупиздень пустоголовый». Выбирайте для себя любое. А ущербное выражение лица при общении со мной лучше не иметь. УЧТИТЕ!!! Мне уже надоела эта страна, где никто на себя никакую ответственность не берет! Когда вы, товарищ Зуйко, в виде скупой и мутной капли у своего папаши на печальном харитоне уныло висели, я уже служил маме Родине в качестве старшего помощника командира. А теперь ответьте: почему я должен регулярно вам сопли подтирать? А? Неужели трудно хотя бы раз в день напрячь в себе ту козявку, что даже у дождевых червей считается мозгом? Вы у меня засохнете у этой плиты, если сейчас же не доставите на пирс дежурного медика, который в три минуты, в нашей амбулатории, сделает Котову уникальную операцию. На все про все у вас один час! Не уложитесь – будете у меня иметь вид бледной спирохеты, обожравшейся отечественными антибиотиками!

Через полчаса на пирсе был дежурный медик, нанятый мичманом Зуйко за бутылку спирта и банку прошлогодней тушенки.

Через десять минут Котову сделали операцию прямо у плиты.

Потом ему на палец надели свежий гондон.

– Андрей Антоныч, на экипаже надо провести агитацию по предстоящим выборам президента!

Зам имел вид запыхавшийся, обычный для того состояния, когда все в стране озабочены выборами президента.

А Андрей Антоныч имел вид вековой сосны, которой до нежной промежности все на свете выборы всех на свете президентов.

А я вообще никакого вида не имел, потому что я готовился получить от Андрея Антоныча очередных кюкздюлей под видом очень важных указаний на текущий день.

Казалось, Андрей Антоныч не слышит зама, но он внимательно на него посмотрел.

Когда Андрей Антоныч так смотрит, то в этом случае лучше забыть о том, что ты только что ему сказал, и сделать вид, что все вокруг просто отлично.

Но наш зам не столь чувствителен. Он подумал, что старпом его не услышал, поэтому он повторил про агитацию.

– Сергеич! – Андрей Антоныч наконец заговорил. Он был почти ласков. – Ты чего от меня все время хочешь?

Тут старпом сделал многозначительную паузу, после чего продолжил:

– В какой части агитации вы, наш замечательный заместитель, видите мое личное участие? Я должен отгадывать шарады, петь, плясать или же музицировать? Или я должен непрерывно рассказывать всем о том, как я люблю текущий момент? А может, мне напиться в хлам? Я что должен делать для успеха вашего предвыборного роения? Потеть под мышками? Ржать в голос? Скандировать что-то лохматое и ужасное? Или же мне следует идти строями, крепко древко сжав? Может, мне обернуться в какую-нибудь предвыборную ерунду и везде ею трясти? Вот почему, Сергеич, вы все время нам выдумываете жизнь? Когда я говорю «вы», я имею в виду не только тебя, счастливого и безудержного, но и всех тех, присосавшихся, которые всегда и всюду правильно себя ведут. Почему вам все время надо делать так, чтоб мы – нормальные люди – были заняты не своими прямыми обязанностями, а вашими – кривыми? Мне так кажется, что это все отвлечение. Вам надо нас отвлекать. Все равно чем, только чтоб мы ни на секунду не оставались без забот. И заботы эти должны быть мелкими, злобными и глупыми. И сами мы от таких забот должны непрерывно чуметь. Вот тогда на нашем фоне вы, наделенные от природы умом ящерицы – где бы ухватить, чтобы только сожрать, – будете выглядеть спасителями разлюбезного Отечества. И чтоб больше ты ко мне с выборами, агитацией, кандидатами и депутатами на пушечный выстрел не подходил. А то я не сдержусь и урою тебя так, что ты потеряешь к себе все остатки самоуважения. И ни одного матроса не получишь. И на Саню с надеждой не смотри. Я его сейчас работой загружу по самое адамово яблоко. Можешь на стенке свои плакаты уже сейчас начинать самостоятельно развешивать. Понял?

В общем, все плакаты у нас скоро были на стенках лично замом развешаны.

И на этом – все.

– Андрей Антоныч, к нам едет мама Хабибуллина! – Это я доложил старпому про маму Хабибуллина.

А узнал я про нее от Витьки-штурмана.

А ему позвонили с дальнего КПП, где ее, безо всяких разрешительных документов на въезд, только что высадили из рейсового автобуса, и теперь она сидит у них в дежурке, где ее уже успели напоить чаем. Вот это все я Андрей Антонычу и изложил.

Он на меня посмотрел так, что я сразу пожалел о том, что я доложил не заму, а ему.

Вот ведь какая у меня странная привычка. Нет чтобы сначала пойти найти зама и сперва его этим повествованием облагородить. Так мне обязательно надо старпома проверить на присутствие у него музыкального слуха.

– Кто к нам приехал? – хрипло спросил Андрей Антоныч, и я в этом его вопросе ничего хорошего для себя не почувствовал.

– Мама Хабибуллина!

– Слушай, Саня! – Андрей Антоныч был совершенно непроницаем. – Мало того, что я хорошо знаком с самим Хабибуллиным, а также, как ты помнишь, заочно с его покойным дядей, которого мы тут все хором в гроб пристраивали; так мне еще предстоит знакомство с родной мамой бедняги Хабибуллина, которая примчалась на край света вообще безо всяких на то документов, и на этом простом основании она поится сейчас крепким чаем в этой богом забытой конуре на дальнем КПП.

– Андрей Антоныч.

– Я еще не закончил. Пора бы знать, что перебивать начальство следует только в случае ракетно-ядерного недомогания! А теперь скажите мне, уважаемый дежурный, выяснили ли вы, по какому поводу в столь ранний час у нас появилась не просто мама, а мама самого Хабибуллина?

– Тык.

– Что «тык»? Не знаем ни хрена? Блядь! А фильтровать дерьмо нашей боевой повседневности мне прикажете? Что говорит сам Хабибуллин? Ничего он не говорит? А мама его что говорит, на КПП чай прихлебывая? Тоже не ведаете? А где у нас зам?

Фу! Ну наконец-то! Наконец-то старпом вспомнил про зама.

– Где-то здесь был.

– Где он был «где-то здесь»? Вы в себе ли, товарищ дежурный? Обстановку надо знать! А не гадать: «Тута вот, где-то здесь»! Зама ко мне! Хабибуллина отмыть, как рыбку золотую, одеть, как Бельмондо, и тоже его сюда! Штурману сказать, чтоб пропустил маму, а то она родит там на этом КПП, пока мы будем официальное разрешение для нее добывать. Маму отвезти ко мне домой и сдать на руки моей жене с запиской от меня: как и чем ее кормить и где ее отдыхать положить! Где зам?

– Зам?

– Блядь! Я вас сейчас задушу, товарищ дежурный! Зама, я сказал, сюда!!!

Через мгновение рядом с Андрей Антонычем нарисовались зам и помытый Хабибуллин.

– Сергеич! – обратился к заму старпом. – Ты выяснил, по какому поводу к нам приехала мать матроса Хабибуллина?

– Видимо, проведать. – проблеял зам.

– Так! – сказал старпом, и глаза у него вылезли из орбит. – Никто ни хрена не делает! Ну ни хрена!!! Страна полуденная! Отсутствие ума, как норма жизни! Мысль появляется только в результате озарения, а само озарение на манер вирусного заболевания – только если не едим чеснок! Хабибуллин! Иди в курилку и жди там. Сейчас тебя до твоей мамы проводят. Сергеич, берешь себя и идешь к маме! К МАМЕ!!! Проводишь ее до моей мамы, и уже там осторожненько выясняешь, каким это ветром ее к нам принесло и не проглядели ли мы чего в деле воспитания ее сына! И учти! Мама – это очень серьезно! Мама тебя может до печенок достать! И права будет! Абсолютно! Потому что ты, Сергеич, и я – как последняя в этой стране бюрократическая инстанция – получили ее сына только во временное пользование. Только во временное пользование! И он должен быть здоров, сыт и весел, как ты, надеюсь, все еще помнишь. Так что не дай бог, если что-то случилось и есть на этом корабле что-то, чего я еще не знаю! Я вас всех так отшкворю, что месяц будете вздрагивать, глядя на солнечные зайчики!

И мы немедленно взялись за работу!

Видели бы вы нашего зама – помолодел, глаза горят, сам взглядом по сторонам как взрыщет – ну вылитый орел.

А мама Хабибуллина действительно приехала на край света, чтоб просто его проведать.

То есть во всем наблюдалась абсолютно ложная тревога!

Когда зам об этом узнал, он смеялся просто как ребенок, забытый в люле.

У нас вот какая приключилась история. Нашего бывшего боцмана Касьянова, который теперь уволился в запас и краба вовсю добывает, захотели в местные органы самоуправления выбрать. Чуть ли не в председатели или в мэры (не помню, как это правильно у нас называется).

Там все зам суетился. Видимо, верхнее начальство эту идею через зама захотело протолкнуть. Городок у нас маленький и военный, а гражданская власть в виде мэрии и всего прочего у нас только недавно начала нарождаться. Вот начальство и решило, что если во главе этого безобразия встанет бывший мичман, то и договориться с ним будет легко и просто.

Вот только я очень сильно сомневаюсь, что с нашим Касьянычем легко можно договариваться. Там же школа Андрей Антоныча, а со школой Андрея нашего Антоныча договариваться бесполезно.

Но Касьяныч вроде бы кивнул.

– Как кивнул? – Андрей Антоныч смотрел на меня, как на врага народа. – Куда это он кивнул? Куда его зам тянет? Какие опять выборы? Чего это снова-здорово? Ни хрена не можем сделать, а только выбираем и выбираем?!! Это что еще за дерьмо, я спрашиваю?!!

– Андрей Антоныч, я здесь ни при чем! – завозражал я.

– А где зам?

Через минуту перед светлыми очами Андрей Антоныча уже был зам.

– Сергеич! – Андрей Антоныч голосом был строг. – Ты куда это Касьяныча сватаешь? В МЭРЫ?!!

– Андрей Антоныч.

– Не перебивай папу! Я ращу народ, а вы здесь, значит, приходите и смущаете его прекрасными видами? У вас опять? Видения начались? Ты куда это чистое существо тянешь? Новое светлое будущее уже отковали? Теперь требуется председатель? Чего ж ты этим председателем никак у нас не становишься? Вот взял бы и встал во главе! Почему мы все время за чьими-то спинами ошиваемся? Кукольники! Как язву наживать, так это кто-то, а не я? Показать тебе одно место вместо Касьяныча? Оно еще хуем называется! Ты эти мысли оставь! Брось, я сказал! И начальству нашему передай, что если ему не терпится власть ручную в поселке поиметь, то пусть оно само этой властью и становится! И не порть мне народ! Слышишь? Не порть! Весь этот разврат я прекращаю! Раз и навсегда! Из нормальных людей не надо мне блядей делать! Не получится! Не выйдет! Делалка сломается! И не вводите меня в грехи тяжкие! Кому надо впадать в блуд и паскудство, тот пускай и впадает! У него на роду написано! С пионеров! Понял?!!

А потом наступила очередь Касьяныча.

– Ты куда собрался, боцман, на старости лет?

– Я, Андрей Антоныч. – начал было Касьяныч.

– Погоди! Не перебивай! В грязь захотелось?

– Я, Андрей Антоныч…

– Или я в тебе ошибался? Или я вообще по жизни ошибался? Может, я в людях ни хрена не понимаю? Ты куда полез, балбесина? Они детьми своими за христопродавство рассчитаются, а ты чем будешь рассчитываться? Тоже детьми? Ты что, не видишь, куда тебя тянут? Ты мичман! Боцман! И человек! Ты куда это в нелюди полез, балясина? Среди говна один хороший? В говно попал, говном и будешь! Не было еще по-другому! Не придумал Бог!

– Андрей, Антоныч, так ведь я же…

– Же! Я!

Помолчали. Андрей Антоныч еще ноздри немного пораздувал, на том и закончили.

Не выбрали Касьяныча нашего в мэры.