Куда убегает ваш утренний кофе?

6. Есть добровольцы с мясом хорошего качества?

Ниже речь пойдет о графической эмблеме РоСД

Вкратце: эмблема описывает широко известную формулу работы по снятию маски с человеческого сознания, с последующим (не после, а в ходе работы) выводом его за грань очевидного.

Красное кровянисто.

Маска это маска. Вы видите, что сквозь одну глазницу просвечивает синее. Но вы не можете знать, что в действительности под ней. А под ней — мозг, и он бесконечен, только заточен в невозможности осознать эту бесконечность. Смысл всей операции — сорвать кисею непонимания.

Желтое солярно.

Синее небесно.

Прозрачное — запредельно.

Зеленый ключ — ключ к тайному; первый ключ от первого замка; это земной ключ; совершенствующийся; подвластный обработке мастером; дикий, натуральный и т. д.

Второй ключ — трансцендентен. Он открывает, теоретически, все замки, и присутствует с самого начала, но его нельзя увидеть (на картинке он прозрачен, как и то, что за пределом синего круга).

Co. S. Ra. RoSD — провозглашение имени рабочего.

Заморскими буковками написано имя материала. Каббалистически равно 121 = 11 x 11. Но 121 также = ALYLYM, фальшивый кумир, ничтожество; это тактично напоминает созерцателю эмблемы о том, что отображенная Формула — сама по себе Ложь; она пуста и суха, лаконична, совершенна, выжата до предела, и ее нужно каждый раз порождать заново (на что указывает также и квадрат, хотя он и невидим). Кроме того, 11 + 11 = 22. Это указание на опасность, подстерегающую вас в случае остановки или зацикливания на одном из компонентов, пусть даже и самом возвышенном. 22 в данном случае — это Система.

В двух верхних углах отображены инструменты.

Вот его самый заурядный, средненький постинг. Это было на закате юзнета, когда начали расцветать списки рассылки. Лист представлял собой список адресов (не слишком большой), тех людей, которые договорились, что им интересно получать письма друг от друга. Каждое письмо любого из подписчиков приходило на почту сразу всем участникам. Кто хотел, отвечал на него. Ответ тоже получали все, и комментировали его, если хотели, или писали новое письмо на другую тему, и т. д.

Больше всего это было похоже на общий разговор в небольшой компании, где все перекидываются между собой короткими замечаниями, а человека три, например, углубились в серьезный спор, который слушают и комментируют остальные. Обычно список рассылки возникал под обсуждение какой-нибудь любопытной темы, а потом сворачивал на разные другие вопросы, и так и тянулся, пока народ не выдохнется. А поскольку люди в список рассылки подбирались интересные друг другу, разговоров было много. Тогда еще принято было писать длинно и очень длинно, и, отвечая человеку, вы брали каждую его фразу и отдельно комментировали ее, потому что считалось хорошим тоном в каждую фразу письма вкладывать некий обсуждаемый смысл. Современный молодой человек в таком листе бы пропал. Во-первых, там было слишком много текстов. Во-вторых, тексты были слишком большие. И, в третьих, над каждой фразой пришлось бы чуть-чуть подумать.

Вот ваш день: изучение последних поступлений из списка в почту (в тихую пору писем 5–6 экранов на 5 каждое, с комментариями), критические размышления о замеченных ошибках и заблуждениях, сочинение хитроумных ответов на несколько сообщений, о которых невозможно молчать, просчет ходов соперника и поиск сильных ответов для победы в индивидуальном поединке, создание новых тем, комментирование потока ответов на ваши сегодняшние сообщения — на всё это у вас могло просто не хватить времени. Но у вас хватало.

Вот что тогда называлось «сидеть в интернете», а не то, что вы думаете.

Как только списки рассылки стали сравнительно популярными, тут же образовались сервисы, позволяющие создавать листы рассылки с дополнительными удобствами: веб-интерфейсом и администрированием. Тогда появились концептуальные листы — в нашей компании все они оказались посвящены периодическим изданиям, которые делали участники. На них переместились примерно в том же составе, в каком сидели в списках рассылки. Дальше я буду рассказывать про события, которые большей частью происходили на этих листах с их постоянными участниками, не обращая внимания на технические подробности — так, как будто все жили в одной деревне. Уверяю вас, что было похоже именно на это.

Итак, вот самое заурядное, будничное сообщение на лист МЦН от его администратора. Кто он, неизвестно — живой это человек или виртуал, но во всяком случае он принц, и на его домашней странице имеется изображение под названием: «Принц ЕП попирает ногою кусок солнца в своем домашнем лесу». И действительно, на фотографии был какой-то прекрасный молодой человек с длинными белыми волосами, вероятно, принц, горделиво (поза демонстрации гениталий) засунувший руки в карманы джинсов и наступающий прямо на вас — и на солнце в лесу. Его имя звучало как не слишком смешная шутка. Его стиль произвел на меня двойственное впечатление: во-первых, он меня ужасно насмешил. Надо сказать что эмблема, описание которой я тут привела, была шедевром: ее явно кое-как слепили из кривых кругов, мелких штучек и крупнопиксельного бородатого типа, в пейнтбраше. В сочетании с приподнятым тоном описания это производило замечательный комический эффект. Да и сама серьезность тона вызывала сильные подозрения — похоже было, что автор использует оригинальную, довольно изящную форму подачи материала, когда юмор выражается преувеличенной серьезностью, серьезность балансирует на грани, и речь о возвышенных предметах (в иронических кавычках) становится вполне переносимой для современного слуха.

А во-вторых, он меня бесил. Этот человек хотел, кажется, сказать, что он знает, как надо и что такое правильно, и сейчас всех научит. Мимо такого посягательства на роль отца я спокойно пройти не могла. Я рассматривала эти претензии как прямую агрессию.

Так получилось, что роль отца, которого у меня никогда не было, попытался взять на себя из всех знакомых мужчин, один только мой бывший муж. И у него не получилось. Меня привлек оттенок высокомерия в его манерах, который я посчитала весьма аристократичными: он был мальчик-мажор. Я охотно согласилась считать его собранием достоинств и верхом совершенства, и тем, кто будет учить меня, что такое хорошо и что такое плохо — то есть я влюбилась. К сожалению, со временем это прошло. Дело в том, что хотя я может быть и мечтала об отце, но понятия не имела, что это такое, зато имела отличное понятие о том, как давят авторитетом — и не собиралась такого больше терпеть. Поэтому ему было трудно. Он примерно понимал, что меня надо как-то ставить на место, чтобы я ощущала его превосходство, и слушала, что он говорит — и тогда все должно быть хорошо, но немного пережимал. Отчего во мне тут же просыпался закаленный борец с деспотизмом, и не давал обидчику ни единого шанса. Тогда он нажимал ещё сильнее, и ситуация амплифицировалась. В конце концов, с горя, он стал объяснять, что я должна его слушаться, потому что живу в его квартире, и он может меня в любой момент выгнать, и младенца тоже. Тогда я за несколько дней нашла себе хорошую работу, сняла квартиру и наняла няню для младенца. Для женщины это скорее поражение, чем победа, но тогда я этого не понимала. Дальше стало хуже, он решил убедить меня, что я — полное ничтожество, и поэтому должна его слушать. В конце концов, я слишком часто стала приходить на работу с замазкой под глазом, как Зоя Космодемьянская, которая погибает, но не сдается. Наконец, однажды вечером я так увлеклась мыслями о своем новом друге, что только утром заметила, что муж не вернулся домой. Пусть его исцелят другие, пришедшие после меня.

Поэтому, когда я услышала знакомый непогрешимый тон, я почувствовала боевой задор и уверенность в победе — ведь я знала по опыту, что это всё дутые заявления.

Новое посягательство на роль отца в моем пространстве было даже более страшное, чем я уже описала, потому что «отцов» было аж двое. Второй персонаж, который точно знал, как правильно, составлял с ЕП красивый дуэт, так что многие считали, что за обоих пишет он один — АЧ. Его видали живьем. Про ЕП же не было известно ничего, кроме того, что он князь, сеньор и ко-медиум, и живет в великолепном дворце, как он сам сообщал в регулярных выпусках новостей. Эти тексты сначала многим нравились, после осталось несколько постоянных почитателей. Один эстетский издатель выпустил книжку с его рассказами тиражом в пару тысяч, она не имела шумного успеха. Мне он нравился за «безумие», и многих, и меня тоже фасцинировало загадочное, таинственное впечатление, которое он производил. Его тексты, особенно поначалу, были одновременно смешными и страстными. Меня в самом начале поразила одна его фраза: «Мне не надо, не надо ничего, лучше пусть не будет ничего, если это не навсегда!». Что-то такое я даже не осмеливалась думать.

А про АЧ ходили слухи, что он практикует черную магию, не сказать, чтобы без всяких оснований. У него на странице было видео, озаглавленное «После церемонии наведения порчи» — у него был своеобразный юмор — на видео он говорил: «Приятно работать вместе». Известно было, что он переводчик Кроули, что его девушка — психолог и он сам тоже психолог, потому что видит людей насквозь. Один талантливый юноша сказал, что АЧ похож на радиоприемник, который нельзя выключить. Он имел в виду меткие, незаживающие определения, которые АЧ давал людям. Рассказывали историю про одного общего знакомого — Винни Иуду Лужина, которому АЧ что-то такое сказал, и тот встал на колени в порыве благодарности. Впрочем, этот персонаж был довольно экстравагантный, так что встать на колени для него было вполне приемлемым юродством, если сильно зацепило. Потом, рассказывали, как он совершенно уничтожил кого-то, так что люди были просто раздавлены. Это называлось: «АЧ очень неприятно себя вел». Вообще, к нему многие испытывали неприязнь. Он ничуть не стеснялся называть себя одним из отцов-основателей русской сети, и так и было. Например, это он создал кодировку, которой пользовались все противники виндовса. У ЕП на странице на эту тему был романтический лозунг: «Кодировку выбирают лишь единожды!». Это напоминало клятву в верности.

АЧ уважали, недолюбливали и по возможности с ним не спорили, потому что он был дотошен до занудности, и на каждое свое утверждение, которое подвергали сомнению, заранее имел непробиваемые аргументы. А если нападали на эти аргументы, то выяснялось, что он с самого начала знал авторитетные источники, в которых утверждается то же самое. Можно было ещё возразить, что источники на самом деле не авторитетные, но вы наверно уже понимаете, чем это обычно кончалось. Безнадежное дело. При этом он то и дело сбивался на косноязычный канцелярит, заранее стараясь построить предложение как можно корректнее. Разбирать его тщательно выстроенные конструкции — это был серьезный труд, который осиливали не все.

АЧ, между всем прочим, известен был и тем, что первел на русский Книгу Закона, которую продиктовал Кроули его демон-хранитель Айвасс. Он не просто перевел, а ОТО в котором он никогда не состоял, официально признал его перевод лучшим среди всех переводов, в том числе самих телемитов. (Ordo Templi Orientis — оккультный орден со множеством степеней посвящения, охраняющий эзотерические тайны Кроулеанской Телемы). После чего он начал переводить ее заново, вместе с Анной Остапчук, главой русского отделения ОТО, попутно разъясняя неясные ей моменты. И чтобы уточнить некоторые оттенки значения одной строфы, выучил древнеегипетский.

Я увидела его впервые ещё до того, как ввязалась в эту зубодробительную войну, когда впервые встретились почти все подписчики первого, самодельного листа. Он произвел на меня впечатление альфа-самца. Он внимательно до назойливости меня изучал, а я смущалась, что было тогда для меня нехарактерно. Он был кряжистый, с широкими плечами, с широким лицом, с широкой бородой, но при этом простецкого впечатления не производил — взгляд был сильный, тяжелый и цепкий. Периодически по его лицу проходили какие-то волны — смена выражений. Он то и дело выпрямлялся и вскидывал голову, раздувая ноздри, так что в позе и мимике появлялась какая-то своеобразная горделивость: нос у него был изящный и хищный. Он опирался на палку, изукрашенную какими-то инкрустациями в виде звездочек, это почему-то добавляло ему таинственности. Все знали, что в детстве он попал под машину и одна нога у него изуродована, так что он вообще инвалид. Но вот уж «инвалид» к нему подходил меньше всего. Он держался как человек, которому всё тут вокруг принадлежит. Так это выглядело. Он говорил «мой народ» и «моя страна» так, как будто был на самом деле местным королем. Он мог так упомянуть какие-нибудь светлые силы добра, которые, как всегда, всем всё испортили — что с ним приятно было согласиться. Он вообще часто использовал этот прием — сшибку — когда вместо ожидаемого смысла на привычном месте появляется что-то неожиданное. Позже я узнала, что это один из приемов НЛП. В его биографии о нем чрезвычайно лестно писали от третьего лица, и там в частности говорилось, что он, как и Кроули, находил удовольствие в соединении в одно целое как можно большего количества враждующих аккордов. Биографию сочинил он сам.

В самом начале существования листа МЦН когда все еще принюхивались друг к другу, Эпс, деликатнейший естествоиспытатель синтетического мескалина, почти посторонний на этом листе, попросил АЧ рассказать о человечности. Если бы он понимал, как раздразнил народ, то никогда бы не осмелился на это. Разумеется, он немедленно огреб по полной сразу ото всех — брутальная МН сообщила ему, что он немедленно должен сделать: пойти на базар, купить анаши и сварить себе молочко покрепче, по рецепту, и употреблять, пока не поймет, куда попал. АЧ сразу послал его на хуй и при этом ещё перепутал с неприятным однофамильцем. Но Эпс и после этого не успокоился, чем вызвал даже симпатию.

И АЧ всё-таки сменил гнев на милость: «Да что мы всё о человечности? — спросил он нас наконец. — Давайте лучше поговорим о человечине! Есть добровольцы с мясом хорошего качества?»

Он называл себя благородным мужем. «Благородный муж» — это звучит довольно смешно, правда? — спрашивал он, не интересуясь ответом. Конечно, ЕП тоже был благородным мужем. Они постоянно пользовались пафосными терминами, и это выглядело (по крайней мере, в моих глазах), глупо и неловко. Я взялась высмеивать эту их «напыщенную серьезность» с чувством превосходства постмодерниста над наивностью модерна. Они угрожали мне, потому что вели себя так, будто знали истину. Так же вела себя моя мама.

Мне казалось, они, так же, как мама и мой муж, требуют, чтобы с ними беспрекословно согласились, покорились и подчинились. Я стремилась развенчать их претензии, поднять на смех и обесценить. Мне казалось, что это у меня неплохо получается, и победа недалеко. АЧ же, вместо того, чтобы отвечать мне, поделился с аудиторией таким наблюдением. Известно, сообщил он, что благородный муж сражается по правилам. Он соблюдает массу условностей в бою. Ожидается, что и его противник точно так же будет соблюдать ритуалы. Каждый из них мог бы победить, воспользовавшись запрещенным приемом. Но победа в поединке — для благородных соперников это не самое главное. Даже олени соблюдают правила и дерутся своими опасными рогами не в полную силу — иначе они просто перебили бы друг друга, вместо того, чтобы определить свои места в иерархии. Иерархия важнее любой победы. Женщина об этом не имеет никакого понятия. Она думает, что в поединке самое главное — победить любой ценой. Поэтому она жестока, беспощадна, и пользуется любыми, самыми подлым приемами. Таким образом, как противник, она имеет преимущество в бою.

Меня очень задели эти обвинения в низости и подлости, но я бы отрицала это до последнего, если бы кто-нибудь сказал. Подлость и низость — это были мамины понятия. Я попала. Меня атаковали со стороны идеального. Насмешка была против этого слабоватым оружием. Враг был внутри меня — несмотря на все мои протесты, меня воспитали в почтении к принципам.

АЧ, как и МВ со своей женой ЮФ, был кроулеанцем, и хотя я тогда понятия не имела, что это, быстро заметила, что все они поклоняются воле, сильной воле. Прямо этого не говорили, но, кажется, каждый из них считал, что воспитывает свою волю и побеждает постольку, поскольку ее проявляет. Это был один из маминых идолов — сила воли — и поэтому идея была чрезвычайно привлекательна для меня помимо моего сознательного желания. Телемиткой мама не была, она скорее восхищалась христианской добродетелью самоограничения, которую я и приписывала «людям с силой воли». Тогда заметить такие нюансы я не могла, а только предательски ощущала настоящую крутость наших телемитов. Они очень серьезно говорили о дисциплине. Смысл был в том, что человек должен жестко подчинять себя дисциплине, и тогда он существенно превзойдет безвольного, которого влекут во все стороны его аффекты. Я же ненавидела дисциплину и разговоры о ней — меня всегда подчиняли дисциплине из-под палки. Конечно, будучи взрослым человеком с разными обязанностями я подчиняла себя какой-то дисциплине, но моя мама столько говорила об удовольствии «преодолеть себя», что я просто ненавидела такие удовольствия. Экстремизм тоже был против дисциплины. И я не была готова наткнуться на старые мамины принципы у молодых людей, моих ровесников.

В глубине души я знала, что у меня на самом деле «слабая воля», поэтому они имеют основание чувствовать превосходство надо мной. Что у меня слабая воля, мне твердо внушили в детстве — каждый раз, когда я не выполняла то, что обещала — это было из-за моей слабой воли. Так объясняла мама. В некотором смысле она была права: если бы у меня была сильная воля, я бы просто наотрез отказалась давать такие обещания, которые не хочу выполнять. Я же нехотя обещала и всячески избегала делать. Я всегда ощущала разлад между правильностью — и самой собой. Я делала «как правильно» только по принуждению и ощущала себя закоренелой и нераскаявшейся преступницей. Я не ощущала своими те представления о правильном, которые мне внушали, и с детства привыкла к образу себя: плохой девочки, нарушительницы, лживой и безвольной. Этот образ был отчасти переработан в экстремистский бунт против системы.

МВ закончил Гарвард и работал математиком. Он был сетевой экстремист. АЧ говорил про него, что он бы с удовольствием поднял обоссанную жвачку с пола и разжевал, если бы это увидел его отец. Руки у него были все изрезаны, снизу доверху. Он объяснил однажды, что ему просто всегда очень нравилось резать кожу. По другой версии, он делал упражнение, разработанное Алистером Кроули для неофитов Телемского аббатства: им категорически запрещалось употреблять в своей речи личное местоимение «я». Если же ученик забывал и всё-таки говорил «я», он должен был сделать надрез на руке.

Судя по количеству шрамов, МВ забывал постоянно. Он был похож на медведя, потому что всегда смотрел исподлобья, и по выражению глаз нельзя было сказать, злится он или нет. Ещё он был похож на Лени Рифеншталь. Ещё у него была борода и длинные волосы, и то и другое какое-то неудачное, но он носил их всё равно, наверно потому что был против системы. Ещё он был за педофилию, легализацию наркотиков и резкое увеличение рождаемости. Детей у него было сначала двое, потом трое, потом четверо. Он любил лозунг Soсialistishes Patienten Collectеive — «Kill! Kill! Kill! For inner peace and mental health!» Это был лозунг официальной организации, которую создали пациенты психиатрической лечебницы в ФРГ. Я тоже любила этот лозунг. Кое в чем мы очень понимали друг друга. Он научил меня всему — андеграундной музыке индастриал, андеграундным журналам Ресерч, и Карренту 93, и Сайкик ТВ, и Бойду Райсу, и Церкви сабгениев, и ещё очень много чему он меня учил, что я забыла. Он знал очень много разных фактов. Ещё он был левый революционер, против собственности и за анархию. Математиком он был приличным и вполне успешным, так что постоянно ездил в разные страны. Они вообще с ЮФ не так давно вернулись из Америки, где долго жили, и он страшно ругал всё американское и просто балдел от Горбушки, где можно было купить пиратскую копию всего на свете. Он был против копирайта. Ещё он ненавидел Микрософт и из принципа никогда не пользовался виндовсом. У него стоял линукс. Также он ненавидел кодировку вин, и держался евразийской КОИ-8. Ещё он очень уважал философа Дугина и всегда соблюдал партийную дисциплину.

Однажды я его спросила, почему он все время ругается, просто постоянно с кем-то ужасно ругается, обещает срать на чьи-то могилы, топчет ногами и атакует в сети. Он подумал и грустно ответил: «Это должно быть потому, что я — сетевой экстремист.» Он был очень умный.

«Убежденности в истине жизни ищут многие, многие же и находят. Каждый находит в чем-то своем — необходимость видеть природу бытия так же, как и прочие, умирает вместе с отмиранием труда как товара. Рабы индустриального общества, презренные wage slaves, рассматривают спектр взглядов искателей как единую точку и называют его носителей „экстремистами“. Они неправы. Нельзя говорить об экстремизме маргиналов, когда творческое начало расы полностью маргинализовано. Экстремизм мертв. Мертвы и те, кто противостоят „экстремизму“, не видя целой вселенной радужных расцветок, высвобождающей себя из пут астрального детерминизма. Детерминизма вынужденного труда, тотального рынка и массовых убийств. Наши убийства будут строго индивидуальны.

„Human relationships must be grounded in passion, if not terror“.»

Цитата из одной статьи МВ.

Каждый, кто переживает свою непохожесть на нормальных людей, как вину и недостаток, одновременно подозревает, что на самом-то деле это его огромное достоинство. В этом убеждении бываешь совершенно одинок, пока не набредешь на подходящую идеологию. Я как раз набрела на подходящую идеологию и людей, которые её транслировали. Я их поняла примерно так: мы — выродки и извращенцы — с самого начала были не такие как все. Поэтому система справлялась с нами не так эффективно, как с привычным материалом — обычными людьми. Обычные люди не конфликтуют с системой, они являются её частью, шестеренками в механизме. В них система постоянно воспроизводится — её правила, запреты, наказания, рекомендованные мысли и чувства, стандартные представления из популярного набора и так далее. Почти все ощущают полную свободу выбора. Они не замечают тюрьму, а значит никогда не освободятся. Нарушить этот транс консенсуса может разве что сильный шок, смертельное оскорбление, отвратительная правда, слишком неприятная, чтобы в нее добровольно поверили. Это было всё то, что мне нравилось: угрожающие, пугающие, возмутительные, оскорбительные и извращенные вещи, которые система ещё не переварила. Эти вещи нравились мне по ощущению, в них чувствовался заряд, которым можно что-нибудь подорвать. Мои экстремистские друзья поделились ими со мной. Страшные суставчатые машины из мертвых животных, не вполне умершие существа, полусъеденные другой машиной, живут темной механической жизнью, формально прикидываясь живыми. Девушки Чарли Менсона, которые писали на стенах «Свиньи» кровью своих жертв. 39 веб-дизайнеров, которые написали 39 записок, о том, что улетают с планеты Земля, сняли 39 одинаковых пар ботинок, приняли 39 смертельных порций яда, надели на головы 39 пластиковых мешка и организованно покинули эту планету ради вечной жизни на священной комете, которая пролетает мимо нас только один раз за вечность. Американский подросток-вампир на электрическом стуле, лет 14, который ловил взрослых неприятных людей и пил их кровь вместе со своей подружкой. Индастриал и нойз — чудесная музыка — грохот, скрежет и удары — какофония из невыносимой становится невероятной и перерастает в чистый восторг: это слишком прекрасно для нормального человека, он этого не может вынести. Хаотический грохот растерзает его слух, он будет страдать, если заставить его слушать мучительный скрежет. Странные люди, которые приходят от нойза в дикий восторг, очевидно, ненормальные. Их бодрит страшный скрежет, и чем страшнее, тем им веселее. Они не ощущают себя жертвой звукового насилия, как обычные люди, а вместо этого отождествляются с насильником и агрессором, и разделяют с ним удовольствие тотального террора. Так чувство неполноценности конвертируется в агрессию.

Дорогая сестра, здравствуй, у нас тут опять жара, людям снятся кошмары, они просыпаются в холодном поту, поддерживая равновесие внешних и внутренних температур, по бокам тропинок пахнет мёртвыми зверьками, песок набивается между пальцев ног и в целом мир как-то особенно непереносимо сверкает. А как у вас, наверное, снова ночь, ты опять упираешься лбом в какую-нибудь железку, видно далеко, и нет никакой возможности закрыть глаза, всё правильно и удивительно резко.

Я впервые по-настоящему обратила внимание на ЮФ, когда она заговорила о высшей расе.

А надо сказать, что на ЮФ стоило обратить внимание. Во-первых, она была красавица — МН как-то назвала ее «черная роза», и было похоже. ЮФ — еврейка с большими глазами, большим носом и кокетливой родинкой над красивыми губами, из-за них у нее бывает такой вид, будто ее только что унесло отсюда ветром. А иногда, наоборот, как будто сейчас ее немедленно поцелуют. Она двигается как-то угловато, как подросток и вообще, она в большой степени действительно подросток. МВ, ее муж, забрал ее себе прямо из школы, она росла и менялась до тех пор, пока не стала этой школьницей, и тут он забрал ее себе, и бережно хранит, такую же школьницу, как раньше. Сейчас ей уже сколько-то за тридцать, у нее четверо детей, а ее так и принимают на улице за десятиклассницу или студентку, или за ровесницу старшей дочери. Она думает такими же молодыми мыслями, как много лет назад. Ее мысли очень быстрые, у них гибкая талия, и они похожи на Першинги. Я ещё не говорила? Она тоже очень умна, как и МВ. А так же то, что называется «смарт». В диалогах, особенно на письме, ей нет равных — она неожиданна, остроумна, ее чувство юмора безупречно, а если она пожелает совершенно уничтожить кого-нибудь, то ей хватит для этого нескольких убийственных слов. Она пишет плохие стихи, но многим нравится. Кроме стихов, она рассуждает на околополитические темы и злобу дня — это у нее от мужа, который в злобу дня безумно влюблен. Как и муж, она умеет как следует ругаться пидарасами на очередных одиозных персонажей масс-медиа или знаменитостей тусовки. Но это всё фигня, а вот когда она пересказывает свои разговоры с детьми, это получаются настоящие шедевры. Если вы их не видели, то не сможете себе представить, что в этом жанре бывает нечто по-настоящему великолепное. Ребенок у нее получается совершенно дикий, без купюр, — это каннибал, агент хаоса, саблезубый и прекрасный. Ей с ним ужасно интересно, и разговор выходит гораздо содержательнее, чем у взрослых — только и лопаются и радостно хрустят на зубах разнообразные шаблоны. Она всегда в разговоре с ребенком исходит из соображения, что никто никогда не угадает, что ещё придумает этот ее собеседник, пока он сам не сообщит. Поэтому его очень интересно слушать. И было бы скучно и нечестно отвечать на его действительно новые мысли что-то, что вам и так заранее было известно. Получается безумно смешно и интересно.

В прекрасность ЮФ я врубалась медленно и бесповоротно. Она была настоящая принцесса. Кончилось дело совсем плохо: принцесса превратилась в идеал.

А тогда о высшей расе получилось у неё между делом, когда она «лечила» мягчяйшего СШ. Он был влюблен и называл её «учитель Ф». А она его и учила. Это от нее я услышала о «пути», по которому идет Настоящий человек. Я так тогда поняла, что Настоящий человек отличается от ненастоящего тем, что у него есть Цель. Какая-то очень важная Цель, к которой он и идет. Всё, что происходит в его жизни — это шаги по «Пути». «Путь» очень труден, он не знает заранее, как достичь цели, и все должен открывать сам. Он ошибается, ударяется, плутает, но неуклонно движется к Цели. Эта картинка мне, честно говоря, понравилась. Я бы сразу записалась в такие настоящие люди, но вот беда — я понятия не имела ни о какой цели. Потом я сообразила, что как раз могу начать её искать. Сразу очевидно: надо, чтобы выяснилось, что я и раньше на самом деле всё время шла к своей Цели, просто не догадывалась о том, какая она. Таким образом от страха оказаться в «низших» мне пришла в голову новая идея — что на свете может существовать такая цель, и такие принципы, которые я смогу назвать своими. Судя по тому, как я недолюбливала все принципы, какие знала, это должно было оказаться чем-то совершенно новым в мире идей. Нечто уникальное, как я сама. В отношении к самой себе мне всегда безнадежно не хватало чувства юмора. Так что я решила нажимать на то, что я необыкновенное существо в очень странном поиске, и имею право на самые дикие выходки, которые придумаю. Я начала эпатировать экстремистов! Это бывалые люди, их довольно трудно эпатировать. Но всё-таки можно. Мне удалось шокировать аудиторию идеей о превосходстве обывателя над любыми элитарными претензиями. ЮФ заметила, что это уже настолько эпатажно, что начинает совершенно сливаться с фоном. Мне начали осторожно объяснять, что мои новые идеи похожи на полную фигню. Я торжествовала: это случилось!

Экстремальность моих идей уже перестали понимать самые отчаянные экстремисты. Как выясняется, я понимаю то, что не понимает больше никто — а, значит, сама обладаю потрясающей, уникальной и сложной истиной, которую одна могу поведать миру, и то с огромным трудом, тонкими намеками, штрихообразно, в своих странных высказываниях, которые ставят всех в тупик. Это слишком сложная истина, чтобы её можно было формулировать в лоб, она требует особых средств выражения, может быть самых неожиданных, поиском которых я и занимаюсь, особенно когда меня окончательно перестают понимать или начинают подозревать в каких-нибудь гнусностях.

Решив, что я знаю истину, я не могла ударить в грязь лицом, поэтому старалась говорить только такие вещи, от которых у меня самой волосы вставали дыбом. Это был верный признак, что мысль хороша. Что потрясающего я могу сказать? Детоубийство, в котором ни одна женщина не должна себе отказывать, если стремится иметь детскую кожу? Укрепляющий эффект учебной некрофилии для ранимых подростков? Это было бы банально. Всё это выглядело слишком респектабельным в нашем кругу.

Я шокировала публику поклонением перед элитарными брендами, воспеванием поэзии безудержного потребления и презрением ко всякой серьезности. Серьезность нельзя воспринимать всерьез, это слишком напоминает идиотизм. Общение с совершенно серьезным человеком похоже на разговор с умственно альтернативным собеседником. Он тоже не понимает, что вариантов всегда гораздо больше, чем один. Чтобы педалировать единственную позицию, не признавая существование остальных, надо быть довольно тупым. Человек считается «кул», если не имеет твердого мнения ни по каким вопросам. Главное — это красота и живость, и самое живое и красивое сейчас — это всяческий треш: двухголовые учительницы, оживающие мертвецы, домохозяйки в плену у инопланетян, кровавые маньяки-людоеды и так далее.

Меня увлекала идея, что всё по-настоящему хорошее парадоксально скрывается в самом плохом. Так можно делать плохие вещи, всё, что осуждают, а на самом деле это будут очень хорошие вещи. Например, анонимные нападения в гостевых книгах считались делом довольно подлым. Вообще анонимов презирали. Но я писала от множества анонимов, которые у меня вступали в сложные отношения, и жили своей жизнью, а на посторонних нападали только так, между делом. Жертве всё равно некому было дать сдачи, но это было не так уж и важно — главной была сложная игра хора персонажей, из которой получалась картина, как я считала, такое новейшее интерактивное «произведение искусства». Это казалось восхитительно абсурдным. Тем временем, мои друзья постепенно стали и чужих анонимов, даже совсем гнусных, принимать за меня. Я писала в характерном экспрессивном и разболтанном шизофреническом стиле, без заглавных букв и знаков препинания. Сначала так никто больше не писал — а потом я обнаружила, что в гостевой Русского журнала половина записей написана в этом стиле. Как выразилась ЮФ «Раньше и подписи ставить было не надо, а теперь уже и подпись, кажется, не поможет». Анонимы повторяли мои слова, доводя их до идиотизма, и из любой дискуссии получалась мусроная свалка. Тупые обывательские пошлости, которые изрекали анонимы как-то подозрительно стали напоминать пародию, и я заподозрила нехорошее. МН, которая рубила с плеча, решила, что за все эти гнусности достойно будет меня презирать. Пришлось выяснять отношения. Я объяснила, что это пишут уже другие, не я, и она поверила.

Я намекнула, что «эту подлость», кажется, совершает кто-то знакомый. Я подозревала АЧ, который и не анонимно начинал насмехаться над моими «обывательскими» ценностями. Я торжествовала: если он втихаря делает такую гадость, то фигня его принципы! МН тоже поделилась со мной сомнениями в благородстве АЧ.

МН жила в Австралии, на другой стороне Земли. Так далеко от дома — у нее даже воронка с водой закручивалась в другую сторону. Она там заканчивала аспирантуру по химии, ее специальность была нанотехнологии. Родом она была из Киева и говорила с тяжелым украинским акцентом. В текстах она была заметная, броская. Она очень душевно выражалась, с искренностью крупного человека, которому никогда не давали пиздюлей. На самом деле, она знала, как дают пиздюлей, и очень хорошо. Ее научный руководитель постоянно пытался присвоить себе ее результаты. Она ожесточенно занималась спортом, чтобы не сдуться, не упасть, не сойти с дистанции. И с дистанции не сошла. Её одинокий женский плач на чужбине был чрезвычайно привлекательным. Она просила, чтобы ей дали. Что-то такое важное чтобы дали. Смысла, может быть. И многие захотели дать, от своего богатства — кто что имел. АЧ захотел, и ЕП тоже захотел, и МВ и другие. ЕП ей всё разъяснял: как что следует понимать, и что надо делать. МВ знал столько же миллионов независимых групп, сколько она сама, и они с наслаждением ругались бесконечно насчет своей музыки. МВ так любил ее, что даже называл дурой и всячески страшно обзывался. На меня бы он никогда не стал ругаться, а тем более обзывать дурой — чего доброго, я бы еще восприняла всерьез. С МН не так — она точно знала, что ее любят. И те, кто ее любил, тоже точно знали, что она это точно знает. В каждой ее фразе чувствовалось, какая она сильная. И как нуждается в поддержке. У нее было нежное, мягкое сердце телки и ее же упрямые рога. Она напоминала медную Венеру, очень красивую, слишком тяжелую, сокровище, которое недавно откопали и всё тянули и тянули, но никак не могли вытянуть из-под земли. Она мне долго не нравилась, и полюбила я ее как-то незаметно, вместе с ЕП.

А в то время МН была увлечена расследованием загадки АЧ, будучи крайне заинтересованной, как женщина, и одновременно мрачно подозревая что «там не всё чисто». Она, так же как и я, не знала наверняка — один и тот же человек АЧ и ЕП или два разных. Какие-то события убеждали ее, что АЧ-ЕП занимается тем, что манипулирует людьми, и ею тоже, а манипуляции она ненавидела страстно. Вот почему она с подозрением отнеслась к потоку пародий на меня, которые неожиданно наводнили гостевую книгу «Русского журнала»

Пародии становились довольно злыми. Я старалась не замечать презрения, которое в них проскальзывало. Это стало опасным. Презрения я действительно боялась. Мама умела презирать как следует, от всей души — невозможно было не проникнуться. Я и проникалась. Отрицание, игнорирование, прочие защиты — это всё было потом, а сначала я становилась полным дерьмом. Я в этом совершенно не сомневалась, я чувствовала, что мама абсолютно права. Она и сама так чувствовала. Неправа была я. В глубине души я всегда это знала. Я знала, что меня можно презирать, и это нормально.

Одновременно я была польщена: как же, против меня устроили хитрую кампанию, обратили особое внимание, придумывали ходы — значит, посчитали меня достойной трудов. Главное — внимание, а с каким знаком, это уже частности. Я гордилась, что меня посчитали врагом. Это потому, что я оценивала статус АЧ как очень высокий. Статус в самом зоологическом смысле: он выглядел как человек, который командует, а остальные выполняют. По ощущению казалось, что если он станет со всеми подряд спорить, кто главный, то будет в основном побеждать. Это в этологии называется альфа-самец, которого я уже вспоминала. Перед ним не может устоять ни одна самка. Вот и я, как самка, была в восхищении. Это не мешало, а скорее даже помогало мне на него нападать — то есть обращать на себя внимание. То, что он включился в игру, был уже успех. Я прямо так не думала, просто чувствовала, что ругаться с АЧ — это круто. Почему он с самого начала выглядел в моих глазах довольно крутым, это неясно. Можно ли сказать, что я сразу же повесила не него проекцию? Он на самом деле старался вести себя с царским достоинством. Он был позер. Но главное было то, что он сам чувствовал свое превосходство. Такую уверенность сразу чувствуешь, если она есть. А я доверяла чувству. Вот меня и убеждало в его превосходстве то, что он действительно чувствовал это свое превосходство. На самом деле это так же убедительно, как и то, что человек действительно умен, потому что он сам в это верит. Меня такие мелочи не смущали. Как самка, я нисколько не возражала против превосходства самца — наоборот, это было желательно: чем выше статус у самца, тем он привлекательнее. Рядом с таким самцом мой статус тоже сразу повысится. Главное — его заполучить. Все эти расклады я смутно ощущала, но сознательно ими не занималась.

Но как свободный, и вроде бы даже уважаемый член сообщества борцов с системой, я не имела никаких причин признавать чье бы то ни было превосходство. Я такая же уродка как и все, равная среди равных — с какой стати кто-то будет меня поучать? Точно так же я могу вас поучать. Я не умела признавать авторитеты и сохранять при этом достоинство. Признать авторитет значит поставить себя под угрозу унижения, нарочно занять позицию низшего перед высшим — так я ощущала, а это на фиг надо! Я вообще плохо понимала, что значит — уважать. Мне это всегда казалось чем-то унизительным.

Поскольку моя гендерная часть не принимала в этом участия, она одна и воспринимала сравнительно спокойно чужой авторитет — если это мужчина, а особенно если у нас с ним могут быть сексуальные отношения. Вообще, всё, что касалось гендерных ролей было для меня настоящим спасением. Я очень хорошо относилась к мальчикам (мама считала что мужчины, которые ею интересуются — в основном низкие подлецы, а особенно мой отец.). Я считала секс чуть ли не самой хорошей вещью в жизни (мама допускала секс только в браке и с целью иметь детей, как необходимое зло). С мальчиками я «убегала от мамы», мои «порочные склонности» превращались в достоинства, мальчики одобряли меня за те вещи, за какие мама презирала, и большинство, слава революции, было на нашей, а не на ее стороне! Так что, хотя мама меня осуждала, и считала, что я виновата, я всё равно была права! Это было круто.

Поэтому все, что связано с сексом, было для меня очень желательным, а спасаться от мамы у мальчиков я начала, к ее ужасу, в раннем подростковом возрасте. Я не стала блядью назло маме только потому, что верила в высокую любовь. Всё-таки сказывалась ее школа. Требования были другие, а концепция та же.

Я всегда хотела, чтобы у меня была очень сильная, настоящая, высокая любовь. Главным образом её высота почему-то выражалось в том, что ради меня должны были совершать подвиги. Я тоже была готова на подвиги. Как-то раз мой будущий муж, который тогда еще делал вид, что дружит со мной, жутко обиделся на что-то и в раздражении встал и пошел по наклонной плоскости, свисающей с крыши. Этот был просто толь, безо всякой опоры — так что осталось неясно, почему он всё-таки не сорвался вниз — может, шел очень быстро? Но он не сорвался, и моё будущее было решено. Это был подвиг. АЧ делал такие же вещи, только без истерики.

Но пока что я не хотела даже признать его привлекательность. Я собиралась убедиться, что он противный, и по возможности, убедить всех остальных. От его косноязычия меня просто перекашивало, его вечное занудство было просто смешно и даже жалко, напыщенность и разговоры о высших выдавали глупость, от которой он не отступался только из тупого упрямства. При этом, несмотря на возвышенные разговоры, позволяя себе мелкие подлости с анонимами, так что было ясно, что на самом деле он низкий и неблагородный, только скрывает это. Я ему даже сочувствовала — я тоже что-то такое скрывала. Ясно, что такой человек не может сказать ничего важного. Только почему-то его высказывания, как назло, западали мне в душу. Я вообще-то собиралась не обращать никакого внимания — но меня всякий раз серьезно задевало.