Куда улетает Ангел

1

Алексей Савич все же решил, что полетит на родину. Сестра из Беларуси дозвонилась ему накануне вечером, чтобы сообщить: в их родной деревне, где теперь никого из родственников и близких уже не осталось, состоится встреча одноклассников. Его выпуск. Двадцать пять годков миновало. Сообщила, что собираются все, желают видеть и его…

И сразу засвербело сердце: оказывается, все, что было в юности, помнил до мелочей, словно происходило вчера. Помнил хорошее и скверное, в особенности то, что случилось в десятом классе между ними… Пожалуй, недаром говорят, что свой грех носить всю жизнь. Хотя, если разобраться, какой у него грех? Он же тогда был совсем юным. А что она так…

Стоял жаркий июль. В Питере не было чем дышать, плавился асфальт, можно было одуреть от угара. В пригороде, на природе, было не так дурно. Он уехал на дачу еще неделю назад. Отдыхал. А вчера весь день корпел над научной работой, которую начал еще в прошлом году, в черновике положил на бумагу. Казалось бы, остались незначительные мелочи. Подчистить то, другое… Но телефонный звонок сестры смешал все мысли, и работа, как говорится, начала выпадать из рук. Исчез творческий настрой. Не клеилось что-то. Отложил бумаги в стол, не горит. Пусть подождет, созреет. Отлежится — лучше будет.

Савич принял душ и в полночь лег спать. Но уснуть так и не смог. Сомневался, надо ему ехать на эту юбилейную встречу или нет?

Почти ничего не задерживало. От студенческой суеты он уже немного отдохнул в уединении. Почему же не поехать? Заодно повидается с мамой и сестричками — все обещает, а никак не выберется навестить их. Но, если приедет, хотя и приглашают одноклассники, как они встретят того, кто когда-то оставил деревню с таким ужасным клеймом? И только под самое утро, много всего передумав, решился. Поедет!

…Перелет бизнес-классом был почти незаметным. В минском аэропорту сразу взял такси. Автовокзал «Восточный» он помнил. Приехал туда, имея запас времени на маршрутный автобус, следовавший в Житковичи. Взял билет, долго ходил вокруг вокзала, убивая время и раздумывая: правильно ли делает? И снова убеждал себя: правильно…

К Зинке, сестре, не заехал специально, хотя она жила недалеко, рядом с тракторным заводом. Решил, будет возвращаться назад, тогда и навестит. Несколько дней погостит у мамы, она давно прижилась в столице. Лишь перед самым отправлением автобуса набрал номер мобильного телефона сестры.

Она, конечно, пожурила, что брат не заехал. Сказала, что Серёжка, ее старший сын, мог бы отвезти его на своем «опеле» в далекую от столицы полесскую деревню и привез бы ночью назад. Волновалась, а он про это и не подумал, у кого же там брат переночует? Говорила, что племянник с радостью побыл бы вместе с питерским дядей в деревне, а он лишил его такой возможности.

Зинка даже поспорила: всегда он, Алексей, делает так, как ему хочется, всегда настаивает на своем. Но, может, потому и в профессора выбился, стал известным человеком. Кто же не знает в России и дома микробиолога Савича?! Сожалела разве об одном: сама не смогла бы уехать никак — не отпускали неотложные дела, которые, жаловалась, не дают уже и жить по-человечески (какие дела, так и не сказала). Но взяла с него слово, что поклонится могилам родных — она тоже давно в деревне не была. Просила, чтобы Алексей обязательно, как и обещал, возвращаясь назад, на недельку задержался в Минске. А еще, когда уж взял билет, то пусть едет, племянник же направится в деревню сразу, днем или ночью, как только Алексей позвонит, чтобы приехал за ним.

И вот автобус вез его в детство. Туда возвращаться было и радостно, и страшно. Удивительная вещь! После школы и того случая, из-за которого он вынужден был в спешке уехать из деревни, прошло четверть века. Алексей Савич думал о школьных друзьях. Всех ли он узнает?! А из учителей кто-нибудь остался? Все ли помнят его? А если помнят, то как?…

За окном появлялись и исчезали знакомые ему с подростковой поры населенные пункты, деревеньки и поселки. Читал на дорожных знаках их названия, но думал о родном уголке, в котором родился. А на душе было так неспокойно.

Когда сестра забрала к себе мать, а случилось это почти сразу после того, как он поступил в университет в Ленинграде, бывать в деревне ему не выпадало. Савич знал, хотя и редко приезжал в гости к сестрам и матери в Минск, родственники заботилась о могилах родных. Ездили, когда получалось, обычно на Радуницу. Ненадолго, на часок-второй. Убрать могилки, подкрасить оградки, оставить веночки.

Алексей свыкся с мыслью, что родной дом давно продали. Что ж, человек привыкает к новой жизни очень скоро. Но все же… Стоит ли он еще там, спрятавшись в тени большого сада? Кто теперь живет под его крышей?

С ним, их просторным домом, связано столько воспоминаний. Оттуда на деревенский погост вывезли на колхозном грузовике деда-фронтовика. А через год, неожиданно, когда Алексею исполнилось только шесть годиков, — отца. Рассказывали, он трагически погиб на лесоповале. Дедушку и отца Алексей почти не помнил, только некоторые черты лиц этих родных ему людей всплывают в памяти, словно из тумана. Все же он был тогда несмышленышем. Мать поднимала его, своего младшего, как и двух дочерей, сама.

Живы ли еще соседи? Наверное, многих уже нет. Хорошие были люди. Простые. Порядочные. Ненавидящие вранье. Теперь таких мало. Хотя однажды и они ему не поверили…

Боже, что же с ним такое происходит? То, что, казалось, навсегда исчезло из его памяти, снова наплывало, словно это было вчера, будоражило душу. А он же до этой поездки был уверен: вычеркнуто, выбелено там все пасмурное и неприятное, что связано с завершением его детства и началом юношества. Только вот почему и через годы, после того, как все случилось, он не смог больше никого полюбить по-настоящему?

Наверное, сам Господь избавил его возможности любить. Хотя, что на Бога ссылаться? Был и женат. Недолго, правда… И женщин не избегал — любил их красоту. Но это все было не то. Возможно, он не умел, просто не умел любить, как другие.

Теперь, сидя в новеньком, словно только с конвейера, автобусе, сомневался, а может, сам захотел, чтобы все так было?…

Неправда! Он врал себе. Еще на заре юношества с ним случилось то, что во всех романтических произведениях называют первой любовью. И она — такая горькая. Можно же было все забыть, зачем столько терпеть из-за того, что произошло, и не возвратишь, не исправишь? Зачем вспоминать все, что давно миновало и казалось даже неправдой? Профессор Савич понимал это и хотел бы забыть, отторгнуть из памяти. Но разве сердцу прикажешь?

Как же давно это было…

2

Совсем хрупкая, маленькая и рыжеволосая одноклассница долго оставалась его идеалом. Девчушка, похожая на Мальвину из детской сказки, лишила Алексея сна. Однако Галка всегда водилась с парнями постарше — с однолетками почему-то ей было не интересно. Понятное дело, что и его, особо ничем не отличающегося от других, казалось, просто не замечала.

В то время, кому быть ее провожатым, определялось за углом школы. Зачастую с кулаками. Алексей Савич, так как особым физическим здоровьем похвастаться не мог, смирился со своим заочным поражением. И пока где-то там шли «бои», танцевал вальс, танго, польку со всеми подряд девочками своего класса. Очень уж любил, в отличие от одноклассников и старшеклассников, танцевать. Но ее, увы, так и не посмел пригласить. Ни разу. Наверное, потому что кем-то было установлено приглашать Ангела (так ее, Галку, многие звали в школе, благодаря старушке-завучу, однажды милостиво наградившей успешную ученицу таким прозвищем) старшим односельчанам. И провожать домой тоже.

Несмотря на то, что учились десять лет в одном классе, он, как оказалось, совершенно не знал ее. Поэтому, в зависимости от настроения, рисовал в своих фантазиях девочку редко светлой, а зачастую все больше черными красками. Парень, правду сказать, не принимал на веру все, что доходило до его ушей. Не верил всякому вздору, касающемуся его божества, его Ангела. А молва была плохая. Он же, чудак, на что-то надеялся, втайне мечтал об этом совершенстве в юбке.

О, где эти шестнадцать лет! Юношеские мечты!

Он ведь так и не смог подойти к ней. И, наверное, так и не посмел бы…

Да, он все-таки любил последние два года учебы в школе — особой, одухотворяющей любовью — маленького сельского ангелочка по имени Галка…

Как, оказывается, больно, вспоминать…

Алексей Николаевич попытался отвлечься от своих мыслей. Полупустой автобус въезжал в Слуцк. Город он едва узнал. Чистый, уютный. Поймал себя на мысли, что, очутись случайно на его улицах, без чьей-то помощи вряд ли смог бы найти автовокзал. Двухэтажный красавец, наверное, построен позже. Он его не помнил. Хотя этот город из его детства. Подзаработав денег на заготовке вторсырья (на чем в детстве только нельзя было не заработать: весной — строчки и сморчки, круха, летом — черника, лечебные травы, грибы!), отправлялся к старшей сестренке в Минск. Она уже работала продавцом в продуктовом магазине недалеко от Привокзальной площади. Помнил, там за пять копеек можно было попить различных соков. Это были самые счастливые моменты из его детства-юношества!

Березовый сок особенно ему нравился. Ведь дома пили из бочки, кислый и крепкий, настоянный на дичке. А этот, из банки, был сладким, с удивительным привкусом. В деревне еще тогда не научились консервировать свежий березовик с лимонной кислотой и сахаром.

Слуцк же ему запомнился другим: за 8 копеек здесь можно было купить упаковку белоснежного зефира — новинка для сельского парня, еще не видевшего таких сладостей. В райповский сельмаг, пропахший селедкой и табаком, не завозили ничего подобного. А в этот город, о котором в народе говорили, что «у Слуцку ўсё па-людску», вспомнил, он приезжал с одноклассниками за подарками девчонкам к 8 Марта. Тогда купили им какие-то копеечные репродукции, так как понравились красивые рамки, и шоколадные конфеты…

Приобретя местные газеты, Алексей Николаевич вернулся в автобус. Пассажиров стало на десяток больше, а дышать тяжелее, жаркий день набирал свою силу, жестоко расправляясь с утренней прохладой.

Через минуту путешествие продолжилось. Следующая остановка в еще одном городке из его детства — Любани…

3

Был пьянящий летним зноем выпускной…

Алексей Савич все-таки умудрился получить неплохой аттестат, хотя мог, по мнению учителей, проявить в последний год учебы больше усердия. После официальных торжеств, к полуночи, выпускной класс на некоторое время остался без учителей на втором этаже. Всех посторонних (восьмые, девятые классы, бывших выпускников) выпроводили за двери давно, чтобы ребята смогли еще немного побыть вместе в стенах школы. Учителя по установившейся традиции собрались в учительской и по чуть-чуть пили шампанское, заранее подготовленное родителями, а бывшие уже школьники, хотя было далеко за полночь, сбросив с затекших ног новую обувь, неутомимо плясали, взявшись за руки, под только-только входивший в моду новый хит. Все громко, весело подпевали известной группе, словно клялись: «Если не расстанемся, значит, не состаримся…» Как-то так получилось, что она, Галка, очутилась рядом с Алешей. Рука Ангела, такая тонкая и хрупкая, вдруг оказалась в его руке, а их глаза встретились…

— Я так хочу сбежать… — вдруг горячо прошептала маленькая красавица прямо на ухо парню.

— От кого и куда? — взволнованно и одновременно удивленно переспросил он.

— Куда-нибудь… с тобой… — ее глаза не смеялись, она говорила правду.

Будто давно ожидая услышать именно такие слова от девочки-Ангела, Алексей предложил:

— Может, улизнем в колхозный сад…

— Нет, давай пойдем на качели… — предложила девушка. — На Горку…

— Пойдем… — волнуясь, согласился он, не веря в происходящее.

И вдруг его осенило: там, у центрального входа в школу, толпятся ее ухажеры. Неужели они ей надоели? Поэтому и хочет уйти незамеченной, а Горка — в другой части деревни, далековато, куда она, Галка, подевалась — никто не поймет. Но волновало и другое. Что же такое могло случиться, что она обратила на него внимание?

— Не додумаются нас на Горке искать… — словно подтвердив его догадки, сказала Галка и улыбнулась как-то виновато.

Они ушли из школы через запасной выход, не дожидаясь, когда одноклассники с классной руководительницей и директором или физруком выберутся встречать рассвет. Их выпустила добрая тетя Нина, уборщица, в глубокую ночь…

Шли по ночной деревне, взявшись за руки. Молчали. Но обоим было хорошо идти рядом, дышать парным, как молоко, воздухом, который, впрочем, немного охлаждался слабым ветерком. Ее белое платье издавало еле уловимый шелест. То тут, то там нарушали тишину дворняги, верно охранявшие хозяйские дворы. Дорога была длинной, но они пришли к выбранному месту удивительно быстро.

Горка — небольшое возвышение из желтого песка на краю деревни, у вырытого некогда строителями республиканского шоссе карьера, — встретила молочным лунным светом, пробивавшимся через раскидистые густые деревья. Они долго катались на качелях, в паре и по одному, достигая верхних густых ветвей сосен. О, чудо! Галка смеялась над его шутками, а у парня они каким-то непонятным образом сыпались как из рога изобилия. Хотя его мучило все это время то, что было сверх понимания: как могло случиться, что Ангел с ним? Разве мог мечтать об этом, да еще в последний вечер прощания со школой?!

Он разом вычеркнул из памяти все плохое, ранее услышанное о ней. Всякое ведь говорили старшие парни-односельчане об его спутнице, особо не стеснялись в признаниях и откровенных оценках. Во всей этой похвальбе да загадочных намеках часто подчеркивалось что-то состоявшееся во время известных провожаний: «Мордаха — что надо, а так — девка как все, ничего особенного».

Впрочем, плохо о ней начали говорить недавно. До этого побаивались многие в деревне Галкиного старшего брата-солдата. Но в прошлом году Николай возвратился домой в цинковом гробу. Село оцепенело от страшной вести: погиб парень в автокатастрофе где-то на Севере. Осталась девушка с неутешной матерью, которая, рассказывали, с горя запила, да старушкой-бабушкой.

Как же вначале ему было больно слушать о ней такое! Алексей огулом проклинал всю деревню, которая так неуважительно относилась к его Ангелу, его мечте. Но затем, отмучавшись полгода, парень несколько успокоился. Старался ее не замечать, как и она не замечала его. Заставил себя думать: «Кто она такая, чтобы он изводил себя?» И в голову настойчиво пробивалась мысль: «Может, и правду о ней говорят…»

Падший Ангел, горделивый и неприступный, тем временем продолжал учиться на отлично и все также лишал разума сельских парней, передравшихся за право быть ее очередным провожатым. Одно Алексей знал точно — она никого не выбирала сама. Ее выбирали! Не верил, что это так, но это было еще одной правдой не в ее пользу.

И вдруг — как это расценить? — она теперь рядом с ним, с тем, кого еще вчера не замечала, и кто мечтал, но не выстраивался в очередь на роль провожатого…

— Ты, Алёша, такой… — Галка вдруг улыбнулась. В лунном свете блеснули ее глаза. Он раскачивал качели, теплый ветерок развевал легкое белоснежное, словно невестино, платье девушки.

— Какой же? — удивился парень, оторвавшись от своих мыслей…

4

— Мамка, а куда ты сегодня собираешься? — Олежек, светловолосый мальчик-солнце, смотрел на мать обиженно. — Не хочешь признаться? Так я сам знаю…

Галина улыбнулась, нежно и участливо, погладив сынишку по головке, хотя на душе у нее было нелегко.

— И куда же, мой медвежонок?

— Я видел. Это телеграмма на телевизоре… Ты так расстроилась вчера, даже плакала, чтобы я не видел. А ведь мне обещала, что никогда не будешь плакать…

— Счастье мое, даю тебе слово: я никогда больше не буду плакать, только улыбаться. У нас ведь все хорошо, так, Олежка?

— Да, я так люблю тебя… Ты по правде никуда не поедешь? Пообещай тогда! — обрадовался мальчуган.

— Я не знаю, медвежонок. Мне, конечно, надо съездить в одну деревню. Я там родилась. Там жили мои папа, мама, брат, бабушка. Я училась там в школе… Понимаешь, когда я совсем молода была, еще меньше лет, чем нашему Миколке, дурочка совсем… Совершила непростительную глупость…

— Мамка, я знаю, как называется эта деревня. Прочитал в телеграмме — Ветчин?

— Догадливый ты мой, сыночек. Это название моей деревни. Именно оттуда пришла телеграмма.

— А что оно значит?

— Вот те на, я как-то об этом и не задумывалась… Знаешь, что? Вот я поеду и расспрошу у одной старушки-соседки, если та жива… — расстроилась Галина Петровна, поймав себя на мысли: она действительно мало что знает о своей родной деревне, а ей, учительнице, нехорошо это…

— А когда ты поедешь?

— Вечером, наверное. Миколка наш приедет ближе к обеду, и ты с ним останешься…

— Ура, братик приедет! — запрыгал на диване ребенок. Эта его искренняя радость передалась и женщине. Галина, поцеловав мальчишку, направилась в кухню, чтобы приготовить сыновьям еду на завтрашний день.

Она все же была взволнована новостью. За своим маленьким счастьем, что вдруг поселилось в ее квартире и в жизни, совсем забыла о запланированной еще пять лет назад встрече одноклассников. С надеждой ездила в деревню и на десятилетие окончания школы, и на пятнадцатилетие, и двадцатилетие. Встречи проходили чудесно, однако ей всегда было грустно. Она все-таки продолжала надеяться на чудо. На случайность, которую осуждают в произведениях талантливых писателей бездарные критики, не способные сами творить. Но чуда не происходило, не случалось. И она понимала, отчетливо и трезво, что в этом виновата сама…

Потом все забывалось, все снова забывалось на пять лет.

Сыновьям она решила обязательно запечь в духовке курицу. И, улыбнувшись себе, принялась натирать ее солью и пахучими приправами. В этот момент ей вспомнилось другое, счастливое и горестное, что изменило жизнь и принесло столько радости в ее дом. События многих лет сменялись одни за другими.

5

Вторую часть долгого пути Алексей Николаевич размышлял о своей жизни. Разве может он на нее пожаловаться?

Он любил свое дело, профессию, свой научно-исследовательский институт. Благодаря работе стал известен в различных кругах. Автор и соавтор многих работ. Член союзов творческих и ученых советов. Где-то в чем-то побеждал, получал признание как профи на государственном уровне. Но любое очередное звание лауреата давно не грело самолюбие состоявшегося ученого. Однако не только ради праздного любопытства Савич исколесил полмира.

Он просто любил жить. Поэтому и в бытовом плане все строил так, как хотел. Квартира, машина. В пригороде в прошлом году приобрел дачу. Небольшую, но уютную. С садом и современным ландшафтным дизайном…

И в сорок два собой еще недурен. Редкая седина, правда, уже угадывается. Выше среднего роста, худощав, подтянут. В общем, завидный кавалер, как говорит его сестренка Зинка, жаждущая всевозможными способами перетащить брата на ПМЖ на историческую родину. Но он шутил в ответ, упирался, как мог: привык к российской действительности, жесткой, не дающей расслабиться жизни. Его все устраивало в Ленинграде-Питере. Там есть все, чтобы реализовать себя в полной мере. В Беларуси, отшучивался, хорошо быть пенсионером, чтобы потихонечку тратить богатство, накопленное годами.

Но, что греха таить, с годами все больше тянуло сюда, в вылизанный и чистенький Минск. Сестры и мама часто гостили у него, скрашивая холостяцкую жизнь. Может быть, в этой их заботе и есть смысл человеческого счастья? Но было ли полным оно?

— Сынок, не приоткроешь люк? — обратилась к Алексею седовласая бабушка, сидевшая справа. — Нечем дышать становится, право…

— Хорошо, приоткрою… — Алексей вскочил со своего места, отрегулировал положение люка и вернулся на свое место.

Бабушка беззубо улыбнулась.

— Спасибо, сынок…

— Не за что…

Они только выехали за Любань и, обогнув дорожное кольцо, свернули в сторону Житковичей. Неожиданно на дорожном указателе он прочел знакомое название — Ветчин — и затаил дыхание. Не помнил, чтобы здесь в годы его юности стоял такой знак. От увиденного, словно земляка встретил, улучшилось настроение, появилось ощущение гордости: не каждый населенный пункт достоин такого упоминания в пути!

До родной деревни оставалось не больше часа езды. И он почему-то все больше и больше боялся этого момента: встречи с ним, своим детством.

Под шинами автобуса исчезали километры, Алексей Николаевич все больше нервничал, словно спешил на свидание.

Почему-то не хотелось верить тому, что сообщали сестры, казалось, он снова вернется в то время, когда только покинул деревню. А они не раз твердили, что от прежнего совсем мало что осталось. Кто-то уехал, кто-то умер. Колхоз, считавшийся далеко не худшим, давно присоединили к соседям. Кто остался — не могли простить прежнее руководство района, выполнившее установку высокого областного начальства. По доведенной разнарядке, в части укрупнения земель и хозяйств, провели такой эксперимент, и на бумаге он вроде бы удался. О людях и о деревне никто и не собирался думать…

Разве такое возможно? Он не мог в это поверить и упрямо не соглашался с сестрами: белорусы ведь так настойчиво в последнее десятилетие демонстрируют порядок и дисциплину. Примеров он мог привести немало. В отличие от российской сельской действительности, здесь деревни возрождают, агрогородки в них строят, вкладывая бюджетные деньги. Значит, на пользу сельчанам жизнь складывается.

Сейчас его прельщали виды из окна: поля ухожены, рожь в рост человека, залюбуешься. В придорожных селах завидная чистота, ровные окрашенные заборы, новые коттеджи. Да и короткие визиты в Минск и пристоличье, где у родных построены дачные дома, убеждали его без слов, что так в стране, давшей ему жизнь, везде. Конечно, в глубинке может быть похуже, но стоило ли сестрам рисовать жизнь в их родной деревне, где количество жителей во время его детства приближалось к тысяче, столь уныло и только черными красками? Ведь и Чернобыльская трагедия — он отслеживал — совсем не коснулась ее?…

Как ни старался перебить свои мысли другим, вопрос, на который он уже столько лет искал ответ, вдруг в нескольких десятках километров от родного села зазвучал с прежней болью в израненной душе. Алексей даже подумал, что, возвращаясь сюда, совершает непоправимую ошибку. Но что он сделал не так, чтобы расплачиваться за это всю жизнь? Готов посмотреть в глаза всем своим одноклассникам, учителям, землякам — ему нечего и некого стыдиться…

6

На кухне Галина вспоминала все то, что произошло за последний год с ней и ее семьей…

Их было семеро, тех, кого судьба собрала далеко от родных мест. Женщины работали здесь, недалеко от столицы, недолго, не более недели, а затем возвращались домой.

С дневной нормой, несмотря на тяжелую работу — убирали капусту, заполняли кругляками-кочанами разноцветные сетчатые мешки, — справлялись все. Даже она, Галина, не привыкшая к такой физической нагрузке. Старалась.

Она впервые приехала сюда за две сотни километров из своего маленького городка, затерянного в глубинке Полесья. Позвал обещанный заработок. Совершенно случайно прочла объявление в районной газете, что фермерскому хозяйству позарез нужны рабочие руки. Решилась сразу. Позвонила. Фермер дал добро. После договорилась, что напарница заменит ее и впопыхах написала на всю неделю заявление за свой счет…

Фермер оказался порядочным человеком, не скупился. Помимо оговоренной за шесть дней работы отличной оплаты, привозил для общего котла охлажденное мясо, обычно свинину, а овощей в поле — сколько душа пожелает. В приспособленных под временное жилье вагончиках, где ночевали, было две газовые плиты — только готовь себе, не ленись.

А хлеб, белый и черный, — бесплатно. По буханке того и другого на брата. Батоны всегда свежие и очень ароматные. Уже ими можно было наесться с горячим чаем…

Галина ловила себя на мысли, что в последнее время так вкусно и с желанием не ела.

А как она любила свежее печенье! Худой кости, невысокая, никогда не имевшая проблем с полнотой, в отличие от своих бывших коллег, она почти ежедневно, возвращаясь со школы, покупала себе ароматное домашнее печенье или свежеиспеченную пышку-сдобу в райповском магазине. Хорошо, что магазин рядом с пятиэтажкой, где была ее маленькая «двушка». И вот уже который месяц обходила торговый ряд со сладостями.

Муж всегда называл ее ласково сластеной. Когда ж это было?!

Нет рядом с ней Михаила. Давно уж нет. И сын вырос, учится второй год в Минске. Подрабатывает, бедняга, одновременно. Но что тут поделаешь…

По возрасту женщины «в заработках» были почти одинаковые. Моложе всех — она да Вера, только разменяли пятый десяток. Вера — старожил здесь, работает без передышки третью неделю. Только однажды съездила на побывку домой, чтобы помочь растившей ее деток (бросила Вера пропойцу-мужа и подалась в забытую Богом и людьми деревню) матери, отдать деньги и повидать малышек.

— А где я еще столько заработаю? — отвечала вопросом на вопрос Галине, что как-то сразу прониклась к новой подруге доверием. — От моего барбоса не алименты, а слезы! А девок на зиму надо одеть и обуть… Я же фельдшером-лаборантом работала в больнице, у свекрови перебивались. Жили… Только спроси вот, какая там жизнь? Горе целое. Но все б стерпеть, только бы не пил и не бил, зараза! А он творил, что хотел. Не выдержала. В деревне работу хорошую разве найдешь? Просилась дояркой в совхоз — поставили на очередь…

И заплакала.

Галина больше не заводила разговоры на больную тему. И тоже плакала. У самой на душе — сущий ад… Только признаться, рассказать не могла. Даже ей, Вере, открытой и простой бабе. Не перегорело еще все…

Они здорово сдружились, ведь были почти одногодками. В паре днем пели, в перерывах меж песнями вспоминали каждая свое. Хорошее. Больное не трогали. Так незаметно и проходили дни.

А ночью, несмотря на усталость, к тому же очень страдала спина, гудели натруженные, уставшие руки, Галина никак не могла сомкнуть глаз — плакала в подушку. Вспоминалось детство, закончившееся на выпускном балу, чудесный, наивный паренек Алёшка. Уж сколько она себя корила: обидела, ославила его ни за что. Дура. А ведь хороший одноклассник у нее был. Любил ее чистой, нежной любовью…

Слезы против воли текли и текли, а перед ней словно переживалось все сначала, пробегала в который раз вся жизнь. Боже, и за что с ней так? За что?!

7

— Какой-то неземной, Алёшка. Мечтатель… — тихо сказала Галка. И с грустинкой добавила. — Вот только о чем мечтаешь, боишься сказать…

— А это плохо, ты считаешь?

— Нет, это здорово… — девушка улыбнулась и, явно подбирая нужные слова, через несколько секунд продолжила. — Но… как-то странно, что в мире еще остались такие парни. Нет, не странно, скорее, удивительно. Я, признаюсь, всегда тебя уважала: ты, как мне кажется, знаешь, чего хочешь. И своего добьешься. Наверное, благодаря тому, что, как и Колька, мой несчастный брат, ты идеализируешь мир. А он далек от совершенства, увы…

— Это уже что-то из области философии… — рассмеялся Алексей. — Нет, я не идеализирую. Никого и ничего. Здесь я с тобой не соглашусь. Просто люблю все на свете. И эти качели, и эти сосны, и эти лавочки, и волейбольное поле перед нами, и эти березки… Людей, конечно, я тоже люблю…

— А меня ты любишь? — простодушно спросила Галка.

Он замолчал. Прямой вопрос застал врасплох. Парень не знал, как поступить. Сказать правду? Всю до остатка? Что вот уже два года страдает от любви, от безумного влечения. Как страшно переживал, каждый раз по-новому, когда после очередного школьного вечера ее провожал новый победитель кулачного боя, и уничтожал себя вопросом: ну почему же не он? И также до безумия ненавидел ее…

Впрочем, он ведь критически оценивал себя. Разве может среднего роста, худощавый, абсолютно ничем не выделяющийся парень, если не брать в расчет более-менее успешную учебу, претендовать на то, что принадлежало, казалось, более симпатичным и, главное, сильным? Ведь в их деревне сила была в почете всегда. Ум — потом. Может, все-таки стоит именно сейчас вывернуть наизнанку все, что происходит в его сердце, и облегчить душу? А вдруг посмеется? Ну почему он сомневается в ее откровенности? Она ведь сама сделала первый шаг? Так чего же стоишь истуканом, твоя мечта рядом, она с тобой говорит, и у тебя есть шанс…

— Теперь я уже и не знаю… — тихо ответил он, толкнул качели и вдруг отошел в сторону.

— Не знаешь? — не скрывала удивления Галка.

Алексею показалось, что она расстроилась, услышав такой ответ. В ту же минуту на лету девушка проворно соскочила с узкой доски-перекладины, прикрученной болтами к качелям и служившей сиденьем. Подошла к парню, стала напротив, совсем рядом.

— А раньше знал? — спросила прямо.

— Галь, это непросто… — оцепенел Алексей, опустив глаза.

Прошла минута, когда он, наконец, продолжил.

— Я не знаю, что происходит со мной… Я так давно уже…

— Любишь меня… — тихо дополнила Галка. — И, наверное, ненавидишь. Все из-за этих разговоров. Да?

Она также была взволнована, как и Алексей. На горизонте появлялись первые проблески зарождения дня. Девушка смотрела на парня, не отводя глаз.

— Галь… — несмело начал он.

— Я не такая, Алёша… — прошептала вдруг Галка. — Совсем не такая, как в деревне говорят. Я… смогу это… ты понимаешь… сделать, когда полюблю. Или только тогда, когда буду уверена, что меня действительно любят…

— Боже, я ни о чем таком… и не думал…

Он дотронулся до руки девушки и тут же отнял ее — словно его ударили электрическим током. Нет, на самом деле это ее руки были такими холодными! Вот же, дуралей, не догадался, что под утро девушке стало холодно! Он быстро снял пиджак и аккуратно набросил ей на плечи.

Галка не отказалась. Она молчала. Но вдруг ее худенькие плечи задрожали, и он почувствовал что-то неладное. Галка заплакала.

— Что с тобой?

— Ты мне не веришь? Кто мне тогда поверит, если не ты? Даже мать меня презирает… Плохо мне с ней, понимаешь? Как это жить и не любить свою мать… Она совершенно не думает ни о чем, кроме водки… — она вся дрожала. — А ты… ведь меня любишь, любишь, я это чувствовала всегда, но просто ты такой… нерешительный. И я… ведь тебя тоже…

— Галка, этого не может быть… — он был поражен этим внезапным признанием и растерян.

— Думаешь, я слепая? Бессердечная девчонка? — Галка вытерла слезы рукавом пиджака и посмотрела на него с обожанием. — Я давно все поняла. Ты можешь отрицать, но я права…

8

…Она всегда очень волновалось, ожидая первый день сентября. Еще с той поры, когда мама с бабушкой впервые привели ее в школу, осталось в ее душе ощущенье чего-то светлого и настоящего. Хотя, казалось бы, чего теперь уже волноваться: она ведь осталась на работе!

А могло ли быть иначе? Здесь, в специальной школе, она отработала немало лет. И словно это было вчера: перешла из деревенской десятилетки на подмену учительницы, ушедшей в отпуск по уходу за ребенком. Быстро пролетели два года, а когда та вышла на работу, Галина перешла на должность воспитателя. Да так прикипела, что осталась, хотя и место освобождалось учителя-предметника. Менялся статус школы, была она и интернатом для детей-сирот, и школой со специальным уклоном, а Галина Петровна оставалась с воспитанниками после уроков, жила их заботами и проблемами. Ее любили, звали мамой. Через годы, будто птицы, вылетали из гнезда во взрослую жизнь. И многие, обычно, вот чудо, самые тяжелые, непослушные и проблемные, сорвиголовы, на которых в интернате махнули рукой, слали ей поздравления, приезжали в гости, признавались, что скучают.

Последние годы детей в школе-интернате убывало: государство активно пропагандировало воспитание в семьях. Начальство не скрывало, что школу в любой момент могут закрыть. Досадно, но что сделаешь. Хотя и беспокоиться, как казалось, было незачем: она ведь не простой воспитатель, а воспитатель высшей категории. И уж кому, как не ей, найдется место в родных стенах!

Она очень расстроилась, когда последних детишек забирали в другое учреждение, и никто из уже бывших коллег не пришел с ними попрощаться. Забыли либо в хлопотах: коллектив был трудоустроен в разных местах по всему городку. Кто где. Она же наплакалась за всех, обняла каждого и поцеловала на дорогу. Перекрестила. А Олежек Мыслюк, с полнехонькими от слез синими, как само небо, глазами, обнял женщину своими худенькими ручонками сильно-сильно и жалостливо попросил:

— Мам Галя, забери меня!

Сердце ее, казалось, разорвется, лопнет на кусочки от отчаянья: нет, не может она! Не может. Так тяжело жить, сыну надо помогать…

Только и смогла шепнуть на ушко своему маленькому медвежонку, так его называла всегда:

— Я буду тебе звонить…

— Обещаешь?

— Обещаю, дорогой. Только слушайся там, на новом месте, учись как следует…

— Я буду ждать тебя, мам Галя…

И теперь, уже два месяца, стоит в ушах его, полный отчаяния, голос: «Я буду ждать тебя, мама…»

Из дома позвонила ребятам на следующий день. Поговорила с каждым из четырех детишек, кого не разобрали приемные семьи. А Олежек почему-то отказался подойти к трубке.

Она, думая о его обиде, проплакала всю ночь. Но завтра было уже первое сентября…

— Галь, что с тобой?… — очнулась, услышав ее стоны, Вера. — Чего ты не угомонишься…

— Спи, Верочка, спи… — успокоила напарницу Галина Петровна. — Я засыпаю уже…

— Давай, подруга… Завтра последний день… Завтра вкалывать… — сонно вздохнула та.

— Да…

Но растревоженное сердце не давало ей покоя…

— А вы зачем здесь? — новый заместитель директора гимназии, Галина Петровна еще и фамилию не запомнила, остановила ее на полпути, заморгала карими глазами.

Прибранная, как всегда на первое сентября, даже в парикмахерскую сбегала, она хотела стать рядом с учителями — ее теперешними коллегами. С сожаленьем подумала: «В новом коллективе, где ей доведется работать, из бывших работников осталось только несколько человек». Но она искренне радовалась, что оставили почти на прежнем месте, даже обязанности мало изменятся.

— А куда мне стать? — удивилась она. — Не с техперсоналом же?

— Почему нет? Работа ночной няни — техническая…

Казалось, провалилась под ногами земля. Еле сдерживая себя, чтобы не заплакать при всех, спряталась среди родителей. Цветов Галина Петровна не дождалась — впервые почти за двадцать лет…

Сразу после линейки постучалась к директору. Новый руководитель приняла приветливо. Выслушала, поняла, что произошло. Позвонила в отдел образования и, с ужасом в глазах, подтвердила:

— Знаете, а ведь должности воспитателя у нас впрямь нет в штатном расписании… Мне сказали, что вы, Галина Петровна, сами в отделе кадров написали заявление о переводе на должность помощника воспитателя, то есть ночной няни. По статусу эта должность не относится к педагогическим профессиям. Соответственно, вы утрачиваете право на отпуск и все, хотя и небольшие, учительские льготы. Это был ваш выбор…

— Но… я не знала… На ликвидационной комиссии утверждали, что только зарплата будет немного поменьше, а все остальное не изменится. Так хотела остаться здесь… — заплакала она.

— Я же ничего этого тоже не знала… — смутилась молодой директор. — А по образованию вы кто?

— Историк. Но работала воспитателем. У меня высшая категория… — с надеждой посмотрела на директора Галина Петровна.

— Мне, право, очень жаль, но вакансий теперь нет. Обратитесь в отдел образования, может, в других городских школах…

— Простите… — Галина Петровна едва вышла из кабинета, казалось, силы уходили от нее безвозвратно.

Домой шла, не видя дороги.

«Это он отомстил, Михаил! — пульсировала, не уходила из головы неожиданная догадка. Ну почему всю жизнь мужчины ее наказывают?! За что?»

С бывшим мужем она не разговаривала с того времени, когда призналась, что детей у них не будет. Может, потому и пошла на работу в интернат — там столько детишек, которые никому не нужны?

— Мамка, а ты чего сидишь такая? Это я тебя расстроил? Прости, я больше не буду… — Олежек бросился к ней, пытаясь обнять маленькими теплыми ручонками.

— Нет, что ты мой медвежонок… — постаралась улыбнуться сыну Галина Петровна. — Так, знаешь, вспомнила что-то не очень хорошее. Но я не буду плакать, я же тебе обещала.

— Правда-правда? — обрадовался мальчик.

— Правда-правда… Ты беги в комнату, играй, Олежек. А у меня тут на кухне много дел, — улыбнулась женщина.

Она пыталась что-то делать, но все почему-то валилось из рук.

9

…Ангел замолчала. Девушке было нелегко, она собиралась с силами, чтобы рассказать. Он это почувствовал, и уже не требовал каких-то слов. Но она, решившись, опередила его.

— Я не могла запретить, чтобы меня кто-то провожал… Погиб Николай, и все стало по-другому. Дома — сплошной кошмар, мать пьет, а бабушка… Бабушку мне очень жаль, старенькая, несчастная. В школе раздевают взглядами. И эти… провожатые психологически унижали меня. Это самое страшное. А защитить — некому, ты же знаешь… Я всегда убегала от ребят. Жутко боялась больше всех только троих — Серегу Косого, Мишу Сороку и Валеру Полипчука. Провожатые — курам на смех: руки сбитые, нос часто в крови. Привязались — не отцепишься. Словно я кукла бессердечная. Одна лишь бабушка не верила в эти разговоры. Всегда меня дожидалась в сенях либо на лавочке у калитки, иногда шла навстречу. После каждого школьного вечера. Только она меня понимает. Бабушка пораньше с улицы всегда звала, чтобы ничего не случилось, и я всегда убегала. Но после того, когда меня хотел… эта сволочь, Полипчук, а бабушка спасла, я просто измучилась и жила в постоянном страхе.

— Галка, может, не стоит… — тихо попытался остановить расстроенную девушку Алексей. Хотя услышанное и обрадовало его, казалось, с плеч свалился невыносимо тяжелый груз. Парень с облегчением вздохнул.

— Не плачь только, пожалуйста…

— Я с нетерпением жду дня, когда навсегда уеду отсюда. Навсегда, понимаешь. Жалко, что бабушка останется, ведь мать ее загонит в могилу, если не бросит пить. Но в это трудно верится…

— Мне так жаль…

— Не жалей. Лучше… поцелуй меня… — вдруг с дрожью в голосе сказала Галка. — Я давно мечтала, чтобы ты меня поцеловал…

Но он не смог, не решился это сделать, только очень сильно обнял дрожащую девушку, чтобы согреть ее в своих объятьях, и почувствовал, как стучит ее сердце — учащенно, словно готово вырваться из груди. Он молчал, а Галка, уткнувшись в его плечо, прошептала:

— Знаешь, эти подонки избивали каждого, кто мне нравился, кому невзначай улыбнулась. А тебя я берегла — сознательно избегала твоих взглядов, чтобы не догадались ни о чем. Берегла для сегодняшнего вечера, словно знала, что плохо все закончится…

— А что должно произойти сегодня? — Алексей вдруг похолодел только от одной мысли…

Галка плакала, а он не знал, как ее утешить, проклинал одеревеневшие руки, почему-то не решавшиеся дотронуться до ее чудесных волос, до головы, лица!

— Они… договорились. Давно. Вся тройка. Я, спрятавшись под лестницей, случайно услышала их разговор. Эти… твари стояли у окна и обсуждали, как это будет… Чтобы наказать меня за все… Ну, чтобы я не была больше девушкой. Все должно было случиться сегодня до встречи рассвета… Поэтому я убежала с тобой.

— Козлы…

— Хуже…

— Этого не случится…

— Случится. Это судьба. И ты будешь первым… — девушка смело посмотрела парню в глаза. — Я все последние часы только об этом думала…

— Галка… — у Алексея, казалось, остановилось дыхание.

— Молчи. Я все решила…

— Галчонок…

— Лучше с тобой, чем с этими подонками…

— Галка, я ведь и правда, кажется, все время любил. И так ненавидел тебя! Прости!

— Я все знаю…

— Нет, ты не можешь все знать! Я…

— Алёшка… — застеснялась вдруг она.

— Что?

— А ты знаешь…

— Что?

— Как это происходит?… — испуганно прошептала Галка, судорожно обняв руками за шею Алексея.

— У меня… еще не было…

Кровь прилила к лицу парня, а в голове зашумело от невероятного волнения. Они оба замолчали.

— А… ты не будешь жалеть?… — сбивчиво спросил он.

— Я люблю тебя, это главное…

— И я люблю тебя…

— Я очень-очень сильно… — прошептала Галка.

— Люблю тебя…

После долгого и несколько неумелого, почти детского, нежного поцелуя они улыбнулись друг другу.

Вдруг первые петухи завели перекличку, и это словно испугало их.

— Пойдем отсюда… — вдруг решительно потащил девочку за собой Алексей.

— Куда?

Галка даже испугалась этой его решимости, еле поспевая вслед.

— К Дикому полю. Туда, где во время Всенощной[1] всегда жгут костры. Ты вспомнишь… В прошлом году мы там убирали картофель…

Вскоре они пришли к опушке леса. Здесь, у старых великанов-дубов, в спрятанной от людского глаза укромном уголке, поросшем сочным низким разнотравьем, со стороны деревни слышались лишь отзвуки соперничающих между собой петухов.

Но парень и девушка не обращали на них никакого внимания. Как и на выпавшую росу, и на наступающий рассвет. Ошеломленные чувствами, они внезапно открывали друг в друге и в себе новое, несколько болезненное вначале, но приятное предназначенье…

10

…Миколку, белобрысого и веснушчатого малыша, привезли в интернат поздней осенью, ему едва исполнилось шесть. Когда Галина Петровна его увидела, сердце затрепетало, словно птица в клетке. Ладный мальчик, а несчастный, родители погибли. Никого в мире не осталось совсем. Он почему-то вдруг напомнил ей о ее безрадостном детстве, оборвавшемся так внезапно…

Сказала мужу, который в то время работал директором одной из школ.

Михаил наорал на нее:

— О чем ты только думаешь! Знаешь, какие у него гены?

— Я, наверное, не смогу родить… — призналась она.

— Так я не уломок! — зло ответил муж.

— Что же. Ищи такую, как сам… — загорелась, обиженная, Галина. — Я тебя не держу!.. А Миколку все же заберу. С тобой или без тебя…

— Тогда, дорогая, без меня… — Михаил, молча собрав вещи, ушел. Навсегда.

Через месяц после развода он женился на своем заместителе-перестарке, забеременевшей от Михаила после совместного отдыха на природе по случаю завершения учебного года. Свадьба совпала с родами. Квартира осталась Галине, а больше делить не было чего: что особого могли нажить молодые педагоги?

Она сама растила своего сына, обходила бывшего мужа столько лет стороной, хотя он вырос по служебной лестнице и с недавнего времени начал отвечать за все образование района.

Галина Петровна жила тем временем своей жизнью, гордилась сыном: Миколка окончил школу с золотой медалью. На городском празднике первую серьезную награду должен был вручать мэр, но тот неожиданно заболел, и женщина оцепенела, когда увидела, как ее сыну, Николаю Русичу, вручает награду тот, кто мог быть ему отцом. Бывший муж, побелевший, тоже понял, кому только что вручил медаль, и глазами средь сотен родителей нашел ее. Она не скрывала слез под вспышками фотокамер. Почему она не изменила, оставила после развода себе фамилию мужа?! Она стала через какое-то время и Миколкиной…

Все же решилась набрать рабочий номер Михаила: ее же обманули, она не знала, не разобралась, пусть поможет…

Русич поднял трубку.

— Михаил Николаевич, это Галина Петровна. Простите… — начала она, сбиваясь.

— Я вас слушаю… — сухо ответил тот.

— Я не знала, что мне, воспитателю высшей категории, предложат стать… почти уборщицей. Да и можно ли за эту зарплату прожить?…

— Разве вас кто принуждал? Возможно, вам не объяснили, что должность ночной няни не относится к перечню педагогических. Хотя удивительно, что вы, воспитатель высшей категории, не разобрались сами… — жестко прозвучало в трубке.

— Я же отправляла детей в другой интернат, не думала, что так будет… — смутилась она, поняв, что впустую потревожила. Да, впустую!

— Но ведь заявление есть, мы ничего не нарушили. Вы сами хотели остаться на этой работе, ведь так? Какие после этого могут быть обиды и претензии? Зарплату получаете согласно штатному расписанию. Простите, свободных должностей в сентябре не ищут. Обратитесь в отдел кадров в следующем году перед комплектованием…

Она поняла суровую правду: он дождался-таки возможности отомстить. Хотя бы так. Мужик называется! Боже, ну почему со школьных лет все только и хотят ее за что-то наказать!.. Так вот почему женщина в отделе кадров, приняв ее заявление, опустила глаза, словно стеснялась чего-то. «Для меня просто не существовало других должностей!» — догадалась Галина. Хотя знала точно, что есть вакансии — по профессии, ее опыту — в соседней школе и детском садике.

Через неделю, словно специально, директор школы пожаловала на ее смену и, между прочим, как бы сочувствуя, сообщила, что на эти вакансии взяли специалистов со средним специальным образованием. Бог им судья!

Она жила уже другим. Решилась! За неделю собрала все необходимые документы, чтобы усыновить Олежку. Дни у нее теперь были свободные. Съездила к нему — малыш обрадовался, словно действительно своей матери! Ей даже предложили работу там, в интернате, но как она бросит все… Вопрос же окончательно должен решиться в начале октября: бумаги в порядке, подтвердили в отделе образования города. В ее пользу. Мальчик тоже желает жить вместе с ней, называет мамой. И старшего, усыновленного сына, воспитала сама. Условия для проживания неплохие. Миколка тоже согласен, чтобы у него появился младший брат.

Пока разрешат забрать мальчика, она и решила заработать денег, на некоторое время им продержаться будет. Что-то на сберкнижку отложила, на черный день, проживут. Хорошо, что теперешнюю справку о заработке не потребовали — получает копейки…

…Последний день пролетел мгновенно — выполнили почти по две нормы. Довольный их работой хозяин заплатил даже больше обещанного. Подбросил ее и Веру к автобусной остановке.

Только к полуночи добралась домой. Соседка, которую пришлось разбудить, чтобы взять ключи от квартиры, объявила с порога: звонили ей. Разрешили забрать Олежку. В понедельник уже нужно ехать. Счастье какое! Куда и усталость подевалась?

В интернате поинтересовались только:

— Кем вам приходится некто Русич?

— Бывший муж.

— Интересные дела…

— А что такое?

— Оборвал телефон. Не хочет, чтобы мы вам мальчика отдали, мол, у вас средств нет, утверждает, что теперь на неквалифицированной работе…

— А вы?

— Мы позвонили в гимназию, там сказали, что берут вас еще на полставки учительницей истории через две недели, кто-то там увольняется или переводится… Так и сказали: «Ребенка вам доверить можно…»

— Я ничего не знала… Отпуск брала… — от боли и счастья заплакала Галина Петровна.

Вспоминая пережитое, женщина улыбнулась. В это время в комнату, словно ветер, влетел Олежек, обхватил за шею…

— Мамка, а что так вкусно пахнет? — спросил маленький сынок.

В это же время залился телефон, будто спешил сообщить хорошую новость. Это была ее новая подруга Вера, ставшая крестной ее сыночку.

11

В полдень автобус вынырнул из густого леса в бескрайнее поле, залитое солнцем ржи — и вот она, его деревенька! Алексей увидел первые хаты, и сердце защемило, затрепетало в унисон его чувствам. Он подхватил свой дорожный кейс и направился к выходу. Кейс был легкий, пару бутылок итальянского коньяка и шоколадные конфеты, несколько авторских книг и еще кое-какие мелочи, которые могут понадобиться мужчине в дороге. На всякий случай.

Лоб покрылся испариной, когда увидел аккуратно выбеленную автобусную остановку. Тут четверть века назад он прощался с деревней с болью в сердце. Правда, не знал, не мог представить, что навсегда…

Пожелав водителю доброго пути, мужчина внимательно вглядывался в лица молодых людей, которые собирались уезжать. Но, к своему удивлению, никого так и не узнал. «Это, наверное, вчерашние школьники, — подумал Алексей, — вероятно, едут навстречу своей судьбе. Как и он когда-то…»

Он остался на остановке один, проводив взглядом, полным растерянности, уходящий красавец-автобус. Алексей выдохнул и, наполнив грудь воздухом родной деревни, задумался: «Куда же теперь? Встреча запланирована на шесть вечера, и в его распоряжении целых пять часов».

Вспомнил сестру, ведь действительно не подумал, где может остановиться на ночь. Хотя предчувствовал, что спать совсем не придется, а утром, как договорились с Зиной, его заберет племянник в Минск…

Припекало. Алексей, сняв и набросив на плечо светло-серый пиджак, сделал первый шаг и вдруг остановился, словно вкопанный. Легкий знойный ветерок принес откуда-то сбоку особый запах, который он различил бы из тысячи других — быстро сохнущего на солнцепеке, только-только перевернутого сена. Уехав отсюда, никогда больше не держал в руках косу: она осталась воспоминанием из детства, и теперь, став мужчиной, не представлял, смог бы сладить с этим орудием труда полешуков в сенокос? Улыбнулся, согласившись сам с собой, что вряд ли…

Не удивился, что не увидел у близких хат, расположенных вдоль дороги справа, никого. Пора такая…

Сдвинулся с места, поняв, куда направится прежде всего.

Не более чем в трестах шагах от шоссейной дороги, напротив остановки, было старое сельское кладбище, огражденное потемневшим от времени забором. Подойдя к аккуратным воротам, Алексей вдруг засомневался, найдет ли могилы отца, деда, бабушки? Помнил, что они где-то в глубине большого кладбища. Был там всего несколько раз в детстве. В деревне не принято, чтобы дети шастали по кладбищу, считалось, что это большой грех.

Он долго искал и никак не находил родных бугорков. Кладбище заросло молодым подростом, густо, раскинув толстые ветви, стояли вековые дубы, создавая приятную прохладу. Алексею же казалось, что стало холодно от другого: неужели он так и не найдет могилу отца? Может, у кого-нибудь спросить? У кого же?

Он обошел кладбище дважды, остановившись у березы, плотно, снизу и в рост человека обвязанной рушниками и разноцветными ленточками. Эту березу, когда-то молодую и тонкую, он помнил отчетливо. Мама еще говорила, что на этом месте когда-то была деревянная церковь, построенная местным помещиком. Церковь сожгли в революцию, поэтому у деревни, по мнению матери, больше века нет защиты. Возвратится церковь — деревня будет защищена от всех невзгод, а нет — рано или поздно исчезнет. Поэтому на этом месте и молятся люди, чтобы деревня не исчезла, чтобы ее род людской не прекратился.

«Обязательно, сынок, перекрестись здесь…» — словно только что услышав эти мамины слова, он осенил себя трижды крестом. Рука, казалось, произвольно сама нащупала в кармане деньги, и он аккуратно положил под дерево несколько монет.

Мужчина еще несколько минут постоял у святой березы, а затем, выбрав направление вправо, не спеша пошел вглубь большого кладбища. Вдруг подал голос мобильный. Он нажал на кнопку.

— Лёшка, добрался? — в голосе сестры звучала неподдельная озабоченность. — Звоню, звоню, а ты все недоступен. Мама тоже переживает, твердит, что у тебя что-то не так…

— Зин, все в порядке. Я в деревне, на кладбище… — тихо ответил Алексей, обрадовавшись ее звонку, как спасительной соломинке. — Знаешь, мне стыдно…

— Что уже приключилось? — удивилась сестра.

— Обошел все, кажется, деревья такие большие, не помню, где могилы… Они же где-то вместе, прямо в центре кладбища?

— Да, Лёшка, но там дорожка заросла. И идти надо от входа наискосок, от святой березы, почти рядом, метров десять… — также взволнованно объясняла сестра. — Там увидишь два новых памятника. Один дедушке и бабушке, мы в позапрошлом году меняли, а рядом — отцу. Смотри, где две высокие ограды, в черный цвет окрашены, рядом два дубка и рябинка… Ты же еще не видел, братик, эти памятники мы за твои деньги заказывали, как ты и велел…

— Вижу. Зина, я перезвоню попозже…

Алексей не смог больше говорить — увидел перед собой портрет отца.

Комок подступил к горлу, мужчина остолбенел. Казалось, отец на снимке улыбался. Луч солнца, пробиваясь сквозь густую листву, попал прямо в глаза, ослепив Алексея.

Мужчина открыл оградку и, взволнованный от нахлынувших чувств, присел на цементной скамейке. Ноги почему-то отказывались держать его, а губы, дрожа, едва слышно прошептали:

— Здравствуйте, родные… Я долго к вам ехал. Простите…

Здесь, в тени деревьев, он сидел долго. Почему-то, как ребенок, боялся сегодняшнего вечера.

12

— Как твои девочки, подруженька? — первой спросила у Веры Галина, закрыв дверь в кухню и поставив телефонный аппарат перед собой.

— А что им? Здоровы, слава Богу. А чего же с них взять? По ночам бегают, заразы, в соседнюю деревню на танцы. Год закончили хорошо, не стыдно. Одно молю, только бы не принесли матери в подоле. Это ж не хлопцы, от девок всего можно ожидать… — Вера устало вздохнула.

— Не придумывай, они у тебя в строгости растут… Аня, небось, в медицинское пойдет? — о старшей дочери подруги завела разговор Галина.

— Да, отвезла уже документы в Минск. Говорит, буду, как и ты, мама, фельдшером. Я не перечила, хотя трудно мне будет ее учить. Но с Господней помощью как-нибудь справимся. А как мой крестник?

— Все прекрасно. Мы уже все сами читаем, считаем. В сентябре нам в первый класс, — поделилась радостью Галина.

— Ой, девка, все же счастливая ты в детях. Хоть и муженек бывший — подонок. Как рассказала, до сих пор меня трясет. Да, что там скажешь, их племя все такое… Что мой, что твой. Как вспомню, так и по молодости пил да бедокурил. На нормального парня разве счастье выпадет? Думала, переделаю на свой лад, изменится к лучшему. Изменился. Столько слез пролила. Наверное, их, хороших парней, и не было в природе. Или жизнь их делает черте кем…

— Были. У нас в классе много хороших ребят было. И сейчас не изменились. Счастливы с ними жены, знаю. По глазам видела и завидовала…

— Когда ж это видела? — удивилась Вера.

— Так мы ж раз в пять лет встречаемся…

— А мы ни разу не собирались вместе. Да и негде собраться. Деревни нашей нет, закопали. Попробуй теперь собери. Да и кто возьмется? Тут организатор хороший нужен… — озабоченно ответила Вера. — А в следующем году у нас могла бы быть юбилейная встреча, двадцать пять годков, как разлетелись кто куда…

— А у нас сегодня… — призналась без энтузиазма в голосе Галина. — Сегодня вечером…

— Да ты что! Просто класс! Поедешь, конечно?

— Не знаю, Вера…

— А что так, подружка?

— Это… знаешь, сразу не расскажешь… — Галина не хотела это обсуждать.

— А я не спешу, и телефон за неуплату не собираются отключать… — настаивала на своем подруга. — Вываливай, что там носишь в душе… Слышу же, готова зареветь. Чего стряслось?

— От тебя спрячешь… — женщина разволновалась.

— Не мудри…

— Да я и ездила всегда не из-за них, одноклассников… — еле выдавила из себя женщина. — Хотела увидеть только одного…

— Это была первая любовь? — проницательная Вера читала ее мысли на расстоянии.

— Наверное, это была моя судьба, но я ее растоптала. За то, что я сделала, не прощают… — голос Галины задрожал, она готова была заплакать.

— Он тебя любил?

— И я его любила. И так смалодушничала, струсила. За что и поплатилась. За это плачу по счетам всю жизнь, потому что сама загубила свою жизнь. Своими руками…

— Держись, сердечная…

— Да мне ничего и не надо, только увидеть, какой он стал, попросить прощения. Попросить надо обязательно, он очень чистым был парнем, а я — противная, смазливая дрянь… Только он не приезжает и не приезжает. Говорят, где-то в России живет…

— А вдруг приедет теперь? — Вера, казалось, была готова зарыдать с подругой за компанию. — Вдруг он приедет?…

— Я бы умоляла простить… Крест на мне. Что же мне делать, Вера? Я ведь и забеременела была от него, да мать заставила сделать аборт, чтобы в деревне пальцем не тыкали…

— Обязательно ехать. Хотя бы убедишься, что его снова нет. А потом, я так понимаю, произошло что-то между вами нелепое, детское… Если он не приедет — забыть навсегда. У тебя будет совесть чиста, спокойно будешь жить для себя, для детей…

— Нет, не детское. В такие игры дети не играют… Но, наверное, ты права, подруга. Я подумаю.

— А что тут думать? Конечно, езжай. Ты ничего не теряешь — среди людей забываешь о многом.

— Я там об этом только и вспоминаю. Погибшего братика, ушедшую безвременно бабушку и сгоревшую от водки мать…

— Но ты ведь сильная, подруга…

— Нет, я слабая… Мне так хочется быть слабой, а жизнь заставляет быть сильной.

— Все будет хорошо. У Миколки все в порядке?

— Сегодня приедет…

— Оставляй на парня Олежку, а сама — хоть на такси потраться, на часок, на встречу. Далеко ли до деревни твоей?

— Полтора часа езды будет…

— Езжай, обязательно. Деньги — мусор. Не было и не будет. Завтра созвонимся. Не хандри, слышишь, Галчонок. Негоже. Даешь слово?

— Уговорила…

13

Алексей не узнавал свою деревню. Сохранившись немного в центре, хотя и здесь осталось очень много пустых домов, на отшибе она умирала целыми улицами. Он не мог поверить своим глазам.

Пробираясь через заросшие хвощем ухабы, некогда называющиеся дорогой, он едва нашел тропинку, по которой добрался до одиноко стоящих брошенных домов.

Он с детства знал это место: за поворотом была широкая низменность, а посередине вилась обычная полевая дорога. Там, с одной и другой стороны, ровными рядами раньше стояли десятка два справных хат. Здесь он родился и прожил почти семнадцать лет…

Сердце не соглашалось, но их дома, шестого в ряду, не было совсем. Заросший, одичавший сад, посаженный еще дедом, развалины фундамента лишь напоминали о прежней усадьбе. Не было и еще нескольких домов по соседству, а по краям просто пустовали участки. Заросшие густым травостоем тропинки свидетельствовали, что по ним давно никто не ходил, ни животное, ни человек.

Наблюдая безжизненную картину, у Алексея защемило сердце.

Он и не заметил, как сзади к нему подошел сутулый седой старик в кортовом пиджачке.

— А чые ж вы будзеце, сынку? — опираясь на палку и тяжело дыша, спросил он.

Алексей повернулся и едва узнал в этом сгорбившемся старике некогда еще молодого и поджарого Павлюка Кислого, работавшего колхозным бригадиром.

«Боже, как же изменило время человека!»

— Дзядзька Павел, a ці мяне не пазнаяце? — по местному, по-белоруски, спросил Алексей и с радостью улыбнулся старику.

— Ды сляпы стаў, чалавеча. Нешта знаёмае згадваю, але ж калі стаіце каля былога селішча Адама Савіча, добры то буў человек, то ж, мабыць, з іхняга роду. Ага, праўда мая… Ці не Валянціны і Міколы сынок, малодшанькі, будзеце? — старик с хитрецой смотрел выцветшими глазами на мужчину.

— Угадали.

— Ну, так, бацькава ўсё пабраў… То ты, ага ж, Аляксей, той, што дзеўку, кхе-кхе… знахаліў і ўцёк… Шусцёр, хлопец… — хихикнул в рукав старик. — А дзе маецеся цяпер? I ці жывая мамка ваша?

— Жива, дядька… В Минске. Слава Богу, все в порядке… — Алексею стало неприятно от такого неожиданного нелестного напоминания в приветствии деда. Значит, деревня помнила тот случай, в котором он выглядел по-прежнему в дурном свете. Он расстроился, но стоит ли обижаться на старика? Прошло столько лет, даст Бог, никто больше не вспомнит…

— Я в Петербурге живу, работаю. В России. А вы, дядька Павел, как поживаете? Как тетка ваша? Кажется, ее Алесей звали? — поинтересовался Алексей.

— Што тут, сынку, скажаш? Наша жыццё такое — блізка да смерці. Вось чакаем-чакаем, ды ніяк не дачакаемся гэтай паразы. Алеся ж мая дужа хворая, ляжыць каторы год, паралізаваная. Усё пад сябе робіць. Міласэрная мне дапамагае. A Віцька наш, ты мо памятаеш яго, хоць малы буў, такі й ладны хлапец, a ўсё з-за дурноты сваёй згінуў недзе ў турме… Часам яго дачка, а наша ўнучка, з Бабруйска наедзе на дзень-другі, а так дажываем са старой у хаце… — старик вытер скупую слезу.

— А здесь много осталось жителей?

— Ды не. Тры бабы ды я. Чуў жа, мабыць, і школу дням! закрылі… Бяда ў вёсцы… I Чарнобылю няма ў нас, а бяда. Кожным годам менее народу. А вашу хату купілі ў суседнюю вёску, гады чатыры ўжо як мінулася. Памерла па вясне Ганна Восцева, што жыла ў ёй. А дочкам з Магілёва хіба сюды наездзішся? Клопат толькі. Вось і прадалі. A селішча згібела. Ды й ці толькі адно. Не стала калгаса, то і ўсё згібела. Дзе й тыя людзі падзеліся? Ото ж час, вайны няма, a жыцця нямашака таксама… Бывай, чалавеча. Не крыўдуй на старога, мо і праўда з той дзеўкай у вас па добраму было, a аславіла толькі дарэмна. I маці твая так лічыла. То жыві ж шчасліва…

Старик, простившись, потопал к своему селищу. А Алексей долго смотрел ему вслед, затем пошел от этого места, оставленного людьми, прочь. Он чувствовал себя очень плохо, но впереди была встреча со школьными друзьями. Все-таки надеялся, что она должна поставить точку в той давней истории.

14

Насколько он был разочарован, осознавая, что любимая деревня умирает, и насколько вдохновлен, встретив на пороге сельского клуба одноклассников и одноклассниц. Алексей узнал не всех, с кем расстался на выпускном балу в стенах родной школы четверть века назад. Боже, как изменило время друзей детства!

Он с волнением всматривался в их лица. Ругал в мыслях себя за то, что не находил время на встречу через десять, пятнадцать, двадцать лет. А они, бывшие одноклассники, оказывается, общались, приглашали учителей на свои встречи-капустники и знали все обо всех. Не знал ничего, пожалуй, только он.

Но еще в самом начале встречи Алексей, перед официальной частью, которую готовила местная самодеятельность, почувствовал себя не в своей тарелке. Ему хоть и обрадовались, но как-то неласково встретили, словно в лицо говорили: «Чего ж ты, парень, загордился?» Но он не обижался и на прямые укоры учителей: поседевшей «химички» Ольги Максимовны и все еще моложавой Анны Петровны, бывшего завуча.

Если разобраться, правы педагоги. Получается, что далеко не последний ученик он у них. Известный ученый, а в родную деревню не смогли дозваться. Явился лишь тогда, когда школу закрыли…

Официальное торжество собрало, казалось, всю деревню.

В клубном зале было уже не протолкнуться. И чем ближе начало, он с горечью понимал, что судьба распоряжается как ей угодно: она не приедет. Потому что приехал он. Это было понятно заранее…

Галку он бы узнал, в этом совершенно уверен, сразу, какой бы она не стала через четверть века. Он не мог напрямую кого-либо спросить о ней, не решался, и надеялся на чудо: вот откроется дверь, и она, Ангел, войдет в зал, где уже места свободного было не найти. Летом деревня, оказывается, оживает, и на праздники съезжаются ее дети и внуки, правнуки.

Алексей на некоторое время отвлекся от своих мыслей, когда речь пошла об одноклассниках. Витьку, соседа по парте, ему было жалко. Хороший ведь парень, хоть и драчун. Не пожил. Сломался, рассказали, не выдержал мирной жизни после афганской войны, наложил на себя руки. И семья не удержала, ребенок…

Были и другие потери среди одноклассников. Многие, оставшись в деревне, спились и рано ушли из жизни. Серые мышки, о существовании которых он уже забыл, только всплывали их образы в памяти, когда рассматривали чей-то школьный альбом, специально захваченный на праздник. Вспомнил еще одного одноклассника, Андрея, с которым когда-то занимался фотоделом. Кто-то из одноклассниц рассказал, что подался парень после окончания школы на Донбасс и даже на похороны матери не приезжал. Его не видели в деревне столько же, как и Алексея. Не приехал и теперь, хотя смогли найти организаторы его адрес.

Удивил Алексея еще один одноклассник, Валера. Он всегда был замкнутым, держался от всех в сторонке, тихий и неуклюжий, за что Алексей его и недолюбливал. А теперь перед ним стоял высокий степенный мужчина. Жил Валера в Минске, на тракторном заводе трудился. Начинал с низов после армии, уже мастер. Уважаемый человек, на Доске почета завода висит его портрет, контактный и ответственный мужик. Обменялись адресами и телефонами. В деревне в отпуске, помогает старикам, матери и отцу. Сейчас он не отходил от Алексея, хотя в школе никогда дружбу не водили.

Ну а девчонки? Вроде бы все счастливы, довольны жизнью, у многих уже появились внуки. Вот как годы бегут!

Алексею во время рассказов одноклассниц о себе болью отозвалась в душе мысль о ребенке: в его отсутствие бывшая жена втайне сделала аборт. А через год, когда вскрылась тайна, Ирина заявила, что никогда не собиралась иметь ребенка. Он не простил. Не смог жить с человеком, к которому хоть и прикипел душой, но так наплевавшем на его чувства и желание стать отцом.

Ирина способствовала тому, чтобы он разуверился в женщинах навсегда. Тяжело переживал эту неудачу. Почти как первую, боль от которой, хоть и приглушилась, но не ушла. Снова пытался все забыть. И жить своей жизнью, которую создавал своими руками, своим талантом. Хотя случайных связей не избегал — мужчина все-таки. Благодаря этим коротким встречам надеялся, что еще получится, может быть, встретить свою любовь? Хотя горько сам себе улыбнулся, уже не представлял из-за неудачного брака себя в роли семьянина. И больше на такой ответственный шаг не решился.

…Он с упоением слушал ведущую праздника, и ее слова отзывались в душе детскими воспоминаниями. Кто-то из взрослых, наверное, дедушка, рассказывал ему, еще несмышленому мальчишке, эту легенду, которую оживили на сцене самодеятельные артисты.

«…C наступлением вечера на травы выпала роса. В маленьких капельках влаги сверкали лучи солнца, оно уже уселось на верхушках сосен. Сказочным выглядел широкий луг в золотых лучах, словно кто-то зажег тысячи фонариков…

Заснул ветер, замерла природа. И только совсем молоденькая девушка в белом полотняном платье, забывшись на усталость, словно целый день и не собирала чернику в лесу, игриво шагала по нескошенному разнотравью и, словно волшебница, кланялась каждому растению. Огненные волосы ее золотом отливали в последних лучах солнца. Издали казалось, что она разговаривала с июльскими цветками. Но она их собирала себе в венок — только самые красивые.

Тихо-тихо что-то напевая, девушка даже не услышала, как по проселочной дороге — она была рядом, рукой подать, — проехала бричка, подняв столб пыли. В бричке сидел видный, молодой мужчина. В этой земле, помимо полотняной, еще не видели другой одежды. Очевидно, он был из чужих земель, в роскошном камзоле и белоснежной рубахе.

Мужчина приказал вознице остановиться и спустился на землю, с восхищением стал наблюдать за вечерней златовласой красавицей. А девушка потихоньку приближалась к дороге. Наконец она заметила, как внимательно чужестранец смотрит на нее, очень испугалась. Стала серьезной и, только вознамерилась сбежать, как этот удивительный человек остановил ее, схватив за руку.

— Не бойся меня, красавица… — любезно сказал он и улыбнулся. — Ты словно солнышко ясное, словно дочь его. Как тебя зовут, Божий дар? Чья ты будешь?

Девушка застенчиво опустила глаза и молчала.

— Не бойся, я не обижу тебя. Ты же дрожишь вся, глупая… — мужчина улыбнулся и ласково дотронулся рукой до девичьих огненно-золотых волос.

— А что барин хочет от моей падчерицы? — откуда-то появилась старуха-крестьянка, которая тяжело дышала. Вероятно, она бежала сюда.

— Хочу эту красоту забрать с собой, в Варшаву, если она пожелает… — улыбнулся барин.

— А кто же мне помогать будет? Я ее, сиротинку, растила, горевала… И вот так, даром, барин хочет забрать? — громко кричала разъяренная старуха. — Бегом, дура, в хату. Слышишь, Влада…

Но барин крепче сжал руку девушки, не отпустил.

— Так вот как тебя, красавица, зовут! Влада… — с удивлением промолвил мужчина. — Поедешь со мной? Я тебя, сохрани Боже, не обижу. Верь мне!

— Людцы добрые, что же творится такое на белом свете? Растила-смотрела… — не на шутку разошлась крестьянка.

— А барин правду говорит? — улыбнулась чужестранцу, правда, не без подозрительности девушка.

— Правду, Божий дар ты мой…

— Не отдам, растила-горевала, а кто работу теперь за нее делать будет… — вела свое старуха.

— Не плачь, женщина. Вот тебе плата, — чужестранец протянул старухе золотую монету. И та жадно потянулась за ней, к ее лицу прилила кровь, а глаза засверкали. Мужчина лишь улыбнулся, увидев такие перемены.

— Вижу, что и сама рада, избавилась от лишнего едока…

Он не сказал больше ни слова онемевшей от счастья жене рыбака, подхватил девушку на руки и понес к бричке. Через несколько минут от брички на старом пути осталась лишь пыль, поднявшаяся вверх…

Через двадцать лет какой-то богатый человек выкупил за большие деньги эту землю, которая достигала до самого озера Князь. Местные богачи радовались, что шибко удачно взяли золотом за эти сплошь недоступные глухие леса и болота, и только небольшое количество пахотной земли. Но удивлялись, что новый владелец никогда не был на этой земле, от его имени всем распоряжался приказчик.

Это был пожилой мужчина, он выполнил дословно волю своего хозяина: выбрал самое высокое место, где стояли тонкие березы и старосветские дубы, липы. Тут был заложен каменный дворец, который за несколько лет возвели чужестранные строители. Имение обсадили красивым парком. Приказчик разрешил всем желающим за небольшую плату селиться в некотором отдалении от барского дома, разрабатывать землю, делать запруды. Крестьяне были в гораздо лучшем положении на этой земле, в других местах они находились в значительно угнетенных условиях.

Почувствовав себя нездоровым и боясь внезапной смерти, приказчик отправил своему хозяину письмо, чтобы поскорее приехал и принял работу. Однако хозяин все медлил и не приезжал.

И вот однажды вечером по старому пути к имению подъехала крытая бричка. Приказчик и нанятые в поместье дворовые пошли встречать хозяев. Все очень удивились, когда на крыльцо новой усадьбы ступила еще молодая и очень красивая женщина с ярко-желтыми, словно золотыми, волосами.

— Боже, это же Влада! Какая красивая стала, будто королева… — стали шептаться люди.

Приказчик, поклонившись, сразу предложил хозяйке все отчеты о своей работе. На переплете большой книги вместо названия значилось: «Вотчинное место князей».

А барыня улыбнулась ему, затем своему семнадцатилетнему сыну, высокому и похожему на своего отца лицом, счастливо промолвила:

— Тут, сынок, благодаря Богу, и будет твоя Вотчина. На этой земле родилась твоя мать…

Через десятилетия земельное владение панны Влады, которая была хорошей хозяйкой и помогала крестьянам, но прожила совсем мало, перешло сыну, внукам и правнукам. Говорят, что один из ее наследников имел большой чин во время царского служения, а уйдя в отставку, имея инженерные знания, проложил узкоколейку, основал смолзавод, предприятие по переработке древесины. А еще построил в деревне деревянную православную церковь, потому что большинство населения было веры православной. Поместье сохранило на многие десятилетия название Вотчина. Через столетия каждый переписчик вносил свои изменения в деловые бумаги, и в окончательном варианте — Вотчино, Ветчино, Витчино, Ветчин — сохранилось до нашего времени…»

…Местный клуб давно не собирал столько зрителей, и все, стоя, дружно аплодировали удачной постановке. Добрые слова сказали учителя и председатель сельсовета. Выступали и одноклассники Алексея, вспоминали директора школы, так рано и внезапно ушедшего из жизни, яркие моменты из жизни класса, школы, родной деревни.

Алексей оцепенел, когда ведущая, а ее роль исполняла библиотекарь, завела речь о некогда скромном сельском пареньке, который прославил их деревушку научными открытиями, и пригласила его на сцену. Такого еще с ним не случалось: подкашивались ноги, когда поднимался на сцену, на которой в школьные годы выступал с участниками танцевального и драматического кружка…

15

Хорошо, что захватил с собой несколько своих книг. Волнуясь, словно никогда в жизни не стоял в студенческой аудитории, после короткой речи-благодарности односельчанам, он вручил их своим учительницам и библиотекарю. Ему аплодировали тоже стоя, и это признание тронуло Алексея. Поблагодарив за память, он, спускаясь в зал, ощутил внутреннее волнение. Что-то подсказывало, что в эти минуты в зале что-то произошло. Он внезапно затих, словно в ожидании чего-то необычного. Взволнованный, не мог понять, что же на самом деле произошло. И только вернувшись на свое место во втором ряду, где расположились все одноклассники, и, посмотрев на сцену, он похолодел. Там откуда-то появилась рыжеволосая привлекательная женщина в светло-бежевом деловом костюме. Он бы узнал ее из тысяч.

— Галка, откуда ты взялась? Молодец, что приехала! — подбодрила свою бывшую школьную подругу одноклассница Валька Селец, бухгалтер одной коммерческой гомельской фирмы. Удивленные одноклассники стали аплодировать, ожидая услышать поздравления.

— Спасибо вам всем… — тихо начала женщина. — Спасибо, что есть на земле такое место, где чувствуешь, несмотря ни на что, себя частью чего-то большого. Спасибо всем местным жителям за то, что берегут память о прошлом. Мой маленький сын, ему только шестой годик, все утро меня расспрашивал: откуда у нашей деревни такое название. Я, педагог, впервые не знала, что ему ответить. Удивительно, что сегодня к вечеру, побыв среди вас, я знаю, что рассказать своему малышу… Мне, родившейся здесь, стыдно не знать историю и легенды своей деревни. Простите меня за это. Простите, дорогие учителя, что не всегда и открытку к празднику пришлю, а вы всегда ждете весточку от своих выпускников. Сама, выпустив сотни ребят во взрослую жизнь, жду этих маленьких весточек…

Она вдруг заплакала, по щекам текли слезы, но овладела собой.

— Но я на этой сцене все-таки не поэтому. Двадцать пять лет я ждала, чтобы сделать то, чего стыжусь всю жизнь. Что давно должна была сделать… Тогда я была совсем глупой девочкой, не до конца понимала, что наделала. Испугалась и оговорила хорошего парня. Все знают, из-за чего уехал из деревни этот человек. И сегодня…

— Галина, не нужно!.. — вырвалось из уст Алексея.

— Нет, я должна, хочу жить с чистой совестью, потому что больше его не увижу… Этот парень ни в чем не был виноват. И пусть простит меня за ту ошибку. Я его любила, но так перед ним виновата. Меня наказал за все Господь. Он же и поддержал, когда потеряла всех родных, вернул к жизни, подарив счастье в детях. Прости, дорогой мне человек, простите все добрые люди… А молодых людей прошу: не делайте любимым больно…

Зал молчал. Галина сошла со сцены и, сжав губы, не обращая ни на кого внимания, быстро направилась к дверям. Односельчане, которым не хватило мест, и они стояли в проходе, расступились перед ней.

Лишь на крыльце ее догнали запоздавшие аплодисменты. Она вдохнула свежего воздуха, казалось, сердце вырвется из груди.

Удивительно быстро стемнело, неизвестно откуда взявшиеся тучи затянули все небо.

Немного успокоившись, не обращая внимания на лужу у входа, прямо через нее Галина пошла к магазину, где ожидало такси, которое она наняла, чтобы приехать сюда. Но вдруг что-то мощное и жестокое остановило ее, схватило за руку, сжало.

— И ты позволишь себе уйти? Чего стоит тогда твое извинение?

Алексей рывком вытащил ее из лужи и притянул к себе. От его дыхания у нее закружилась голова.

— Алёша, не останавливай меня… — прошептала Галина. — Я должна…

— Нет, мы должны поговорить о том, что когда-то между нами произошло, и почему? Конечно, у тебя, наверное, хорошая семья, дети… — уже с обидой в голосе сказал он.

— Алёша, я рассчиталась за свое предательство сполна… Да, у меня есть семья: два сына, это святое. Мужа нет, а дети приемные. Я не смогла родить, сама виновата. Взяла грех на душу, не дала появиться на свет нашему ребенку… И я знаю, что Бог таким образом наказал меня. А еще — за тебя. И однажды, когда мне было очень тяжело, я поклялась, что когда-нибудь закричу на весь свет, что ты ни в чем не виноват, а я — дрянь… Я не знала, когда и где это сделаю, но я сделала это теперь, немного неожиданно даже для себя, как только увидела тебя, такого недосягаемого, и, как я думаю, такого же искреннего, как в момент нашего расставания. Прости. Я не хочу больше носить этот груз, хочу жить дальше, воспитывать, растить моих мальчиков, сделать все, чтобы они были счастливы.

— А как жить мне? — спросил он. В его голове в ту же секунду пронеслось все, что произошло между ними на рассвете после выпускного…

Утомленные счастьем, они не догадывались, какие черные тучи сгустились над этим местом, над ними. Через свет фар мотоциклов, ослепивших их внезапно, Алексей увидел испуганный взгляд его Ангела, и неожиданно заметил на ее белоснежном платье доказательство потери девичьей невинности. Парень даже не понял, что произошло дальше.

Галка вдруг отстранилась от него, вскочила на ноги и истерично закричала:

— Это все он. Не трогайте меня больше! Это все он… Он меня изнасиловал… Защитите! Увезите меня домой…

Неразлучная тройка — Косой, Сорока и Полипчук — с кастетами в руках направились в его сторону. Алексей встал и в ту же минуту сильный удар в голову свалил его на мокрую траву. Теряя сознание, словно в тумане, он видел, как плачет Галка, как толкнул ее в плечо, нехорошо обозвав и грубо усадив позади себя на мотоцикл, Полипчук.

Вместо рассвета наступила ночь. Когда Алексей пришел в себя, было уже утро. Шатаясь, окровавленный, избегая случайных людей, он еле добрел домой. Мама нашла его в бане, где он снова потерял сознание, пытаясь смыть кровь.

Вся деревня обсуждала одно: что совершил Алексей с Галиной. Мама плакала, ожидая худшего. Но потом выяснилось, что никто в милицию не заявлял, а Галина, которую побила пьяная мать, уехала из деревни. Следом за ней, только в другую сторону, через два дня уехал и Алексей. Как оказалось, на долгие двадцать пять лет…

— А как жить мне? — он смотрел на нее с таким обожанием, как смотрит влюбленный на свою любимую, что Галина обмякла в его руках. — Ты очистила свою душу… А как мне очистить свою? Почему же мне не дашь такой возможности? Всю жизнь я порывался разыскать тебя и боялся этой встречи. Нет, я не виню тебя. Что случилось, то случилось. Мы были детьми. Да, мы были еще детьми. Не более…

— То, что я заставила тебя сделать, не было детской забавой… — заплакала она. — Я тогда спасала себя, рассчитывая, что эти нелюди меня не тронут после того… что у нас было, побрезгуют, и не думала, что с тобой все так обернется…

— Почему ты сбежала от меня, Ангел?

— Мне было стыдно. И я старалась забыть тебя.

— Получилось?

— Да, Алёша. Получилось. Я, как мне кажется, потом снова полюбила. Но вскоре тот человек изменил мне. А полюбить снова я не смогу. Для меня больше не может быть мужчин. Я живу для детей…

— Но я любил тебя всю жизнь.

— Нет, Алёша, ты любил ту память, которая у тебя осталась от девушки-ангела. Твой ангел улетел, он испарился, оставил этот мир. А женщина, которая стоит перед тобой, из другого мира. Она пережила многое. Очень обожглась из-за своих ошибок. Возможно, и она когда-нибудь еще полюбит…

— А почему тебе не полюбить снова… меня?

— Потому что ты не изменишь свою жизнь ради меня и чужих тебе детей. У нас разные дороги.

— Ты меня плохо знаешь…

— Нет, Алёша. Пойми, ангелы не возвращаются. Прости. Извинись за меня перед нашими одноклассниками и учителями. Я срочно возвращаюсь домой. Позвонил старший сын: у моего младшенького в обед подскочила температура, я должна ехать, и ничего на свете не может меня остановить, он зовет маму. Понимаешь, он зовет меня, — спокойно ответила она.

— Подожди хотя бы минуточку, — сказал он. — Неужели даже улетающие ангелы, если их попросить, не могут исполнить одно желание?

Галина поняла, о чем Алексей вел речь. Она поцеловала его в щеку и прошептала на ухо:

— Будь счастлив, Алёша!

— И ты… — только и смог ответить ей вслед Савич.

Он не мог согласиться с тем, что происходило на его глазах. Но Галина, не оборачиваясь, села в такси. Еще через секунду автомобиль исчез.

После дождя стало прохладно. Возбужденный и озадаченный, Алексей долго стоял на месте. Ему казалось, что вслед за машиной, оставив наедине с собой, растаяла его юношеская мечта. Раньше он и представить не мог, что расстаться с ней будет так легко и так тяжело одновременно. Наверное, отболела душа за столько лет? А может, она только начинает заболевать? Снова?