Кудесник

XVI Жемчужница

Михаэль фон-Хаден был писаный красавец! Высокий, стройный при сильно развитой груди и стане, он невольно всем бросался в глаза, привлекая и своим лицом, правильным и приятным. Глаза синие при темных волосах, румянец во всю щеку, кудри по плечо, и при этом только что опушающаяся бородка и чуть пробивающиеся усики, — посмотреть любо-дорого. И не одна женщина, заглядевшись на него, думала:

«Экий счастливчик! Как в этакого не влюбиться. Этакого ведь и нехотя полюбишь, пожалуй!»

И вот однажды, когда он возвращался домой из Аптекарского приказа и проходил мимо жемчужниц, громко выхвалявших свой товар, одна из них, постарше, пристала к нему неотвязно:

— Купи да купи! Купи, красавчик, — своей зазнобушке подари!

— У меня нет зазнобушки! — отшутился Михаэль, улыбаясь и выказывая при этом два ряда чудных зубов.

— Как? У этакого писаного красавца да зазнобушки нет! Быть не может! — пристала к нему жемчужница, идя за ним по пятам со своим коробком.

— Да я же тебе говорю, что нет!

— Так ты только купи у меня! Я тебя с такою кралей познакомлю, каких ты отроду-родясь не видывал! Купи — не раскаешься!

Михаэль невольно заинтересовался таким странным предложением, и, вынув мошну из-за пазухи, купил несколько зерен у жемчужницы, рубля на два.

Получив деньги, баба припрятала их в карман, скрытый под фартуком, и шепнула Михаэлю:

— Приходи завтра к Николе в Столпах, стань в притворе, да, как обедня кончится, и присматривай: выйду я из церкви с молодухою, приглянется ли она тебе?

На том они и расстались. Баба стала по-прежнему на свое место, а Михаэль пошел домой — и; конечно, никому не сказал о том, что с ним случилось… Но думал об этом странном эпизоде и вечером, и ночью, и как ни старался отогнать от себя всякие игривые мысли, таинственность и странность приключения подстрекали его любопытство и он — сам себе не отдавая в том отчета — очутился на другой день, во время обедни, в церкви Николы в Столпах, около самых дверей притвора…

День был воскресный, и народа в церкви было много… Обедня позатянулась и даже в притворе было душно… Михаэль смотрел кругом, оглядывался во все стороны, но в густой толпе молящихся не видел никого, кто бы хоть сколько-нибудь напоминал ему вчерашнюю знакомку-жемчужницу. Он уже начинал досадовать и пенять на свое легковерие, предполагая, что он дался в дешевый обман пронырливой старухе:

«Заманила меня своею красавицей, лишь бы товар свой сбыть!» — думал он, и уже почти равнодушно начал вглядываться в толпу, выходившую из церкви по окончании обедни.

И вдруг увидел свою жемчужницу, принаряженную — в высокой кике, в темной, атласной телогрейке — купчиха купчихою… Идет мимо и прямо ему в глаза смотрит… А рядом с нею высокая, стройная красавица в жемчужной повязке, в камчатой узорной ферязи и в бархатном кафтанце с кручеными золотыми застежками. Лицо красивое, молодое и строгое, а глаза — большие и выразительные, так и горят из-под густых бровей, под фатою.

Михаэль невольно загляделся на красавицу, проводил ее глазами до выхода из церкви, и, замешавшись в толпе, не знал, что делать — идти ли за нею следом или… Вдруг кто-то дернул его за рукав. Михаэль оглянулся, а около него стоит какой-то нищий и говорит:

— Старушка Божья велела тебе завтра опять на мосту быть… Подай милостыньку, Христа ради!

Вся эта заманчивая, таинственная и романическая обстановка приключения совсем вскружила голову юноше… Он всю ночь не спал и все думал о красавице с большими пламенными очами и о том, насколько завтрашний день приблизит его к ней. И еле-еле мог досидеть до конца службы в Аптекарском приказе.

А жемчужница уже ждала его на мосту и, подмигнув ему, отвела его в сторону.

— Как настанут сумерки, выходи на угол Никольского крестца, и я сведу тебя куда надо. Приказано тебе сказать, что очень ты приглянулся…

Чуть не бегом пустился Михаэль домой, наскоро отобедал и под первым предлогом отлучился из дома, как только стало темнеть на дворе.

Встретив свою знакомку на крестце, он услышал от нее странные речи:

— Родименький, тебе в твоем нарядном кафтане да в шапочке с золотом нет ходу в дом честной вдовы… Придется тебе переменить твое платье на круту каличью… Котомку взять на плечи, посошок взять в руки…

— А где же я все это возьму? — чуть не в отчаянии воскликнул Михаэль.

— После сам себе круту такую припаси, а на сегодня мне, горемычной, поклонись!.. У меня все есть, для тебя приготовлено!..

И действительно, она свернула с ним за угол, вошла в ограду ближней церкви, ввела его в сторожку, сняла со стены какое-то рваное платье, помогла Михаэлю переодеться и удивительно быстро и ловко окутала его ноги рядном поверх камчатых шаровар и желтых сафьянных сапог, оплела темными оборами и обула в широкие берестяные ступни. А все его верхнее стольничье платье она тут же повесила на стену и сказала:

— Небось, целехонько будет!

И Михаэль увидел себя, точно во сне, странником Божьим, в изрядных лохмотьях, с котомкой за плечами, с кувшинцем на поясе, с суковатым посохом в руках.

— А вот тебе и колпак суконный! Надвинь его себе поглубже на брови… Вот так… Теперь пойдем за мною!

Она вывела его из сторожки, которую заперла на винтовальный замок и повела за собою по берегу Неглинной.

Так дошли они до Стрелецкой слободы, в конце Сретенки, и постучались у первых ворот направо. Кто-то, ворча и побрякивая связкой ключей, отпер запор калитки, окликну в сначала:

— Ты, что ль, Клементьевна?

— Я, я, родимая! Впусти скорее!.. Вот странничка Божьего к вам на ночевку веду. Авось, приютите его…

Калитка отворилась и захлопнулась вновь за вошедшими. Клементьевна расцеловалась с какою-то старухой, переговорила с нею о чем-то шепотом и повела Михаэля к какой-то избе, в стороне от главного дома, — большой и нарядной избе в два жилья. Введя его в избу, старуха указала на лавку под образами и сказала ему:

— Вот тебе место для ночлега. Клади себе котомку под голову! Тут у нас и завсегда люди Божии ночуют… — А потом, уже собираясь переступить порог избы, старуха добавила: — Буде голоден, так в печи на загнетке и каша в горшке, и щи. А в столе краюха хлеба…

И ушла, оставив Михаэля в самом неопределенном положении в полутемной избе, слабо освещаемой лампадою, мерцавшею в углу пред сумрачным ликом угодника.

«Куда это я попал! — думал Михаэль. — И зачем я тут являюсь каким-то самозванцем, переряженный в чужое платье? И куда девалась эта проныра Клементьевна?»

Эпизод начинал ему представляться в довольно сумрачном виде и утрачивал свои привлекательные стороны, потому что окружавшая его обстановка не располагала вовсе ни к чему романтическому.

Вдруг где-то в темном углу скрипнула дверь, и в полу, около печи, открылся ход в подполье. Клементьевна, как тень, явилась из-под пола на половину и поманила к себе Михаэля.

— Дверь заложи на крюк, — шепнула она ему, — и ступай за мною. Алена Михайловна ждет тебя не дождется…

Михаэль поспешно спустился за нею в подполье и в полной темноте, ощупью последовал за старухой, которая вела его за руку, сворачивая, то вправо, то влево. Наконец она остановилась и стукнула в какую-то дверь, чуть слышно, разок и другой.

— Входи, Клементьевна! — проговорил приятный и мягкий женский голос.

Дверь отворилась, и Михаэль очутился в очень уютной опочивальне. Пол был в ней устлан и стены увешаны коврами. Стол, покрытый белою, как снег, скатертью, стоял в углу, заставленный явствами и сулеями с медом и вином… Около стола — два стула, обитых заморскою тисненою кожей, и за столом та самая красавица, которую он видел вчера по выходе из церкви… Да какая красавица! Поднялась из-за стола, навстречу гостю — улыбается и рукой небрежно откидывает за плечи тяжелую косу.

— Ну, вот тебе; Алена Михайловна, Божий человек, странничек! Прошу любить и жаловать! — проговорила Клементьевна, низко кланяясь красавице.

И в то время, когда оторопелый Михаэль, не отрывая глаз от Алены Михайловны, стоял перед нею смущенный и оторопелый, Клементьевна отвесила ему и красавице по поклону, проговорив нараспев:

— Хлеба-соли вам кушати и белыя лебедушки рушати, — и мигом скрылась за дверью.