Кудеяров стан

ГЛАВА XXI. ГОРДИТЬСЯ НАДО!

Уха получилась на славу. Щуку изжарили, обложили вокруг зарумянившимися картофелинами, и она долго ещё шипела на угольках догоревшего костра, разинув страшную пасть, словно угрожая своим погубителям.

Долго пришлось ждать Дмитрия Павловича. Деда, правда, это не волновало; уха истомилась на горячем костре и ещё вкуснее стала.

Наконец зашуршали и задвигались верхушки кустов орешника на узкой тропинке. Мелькнули спицы и руль велосипеда.

— Опаздываете, Павлович! — крикнул дед. — К трем обещались быть, а уже к шести…

Но из зелени орешника глянуло молодое розовощекое лицо. Ведя за руль новенький велосипед, показалась девушка. Оживленная, чуть курносенькая, в синих спортивных брюках, в синей блузке и в красной косынке на голове. Она, видимо, очень торопилась, разрумянилась и быстро дышала:

— Здравствуйте. Русавина мне нужно, — она глянула на записку, что держала в руке, — Дмитрия Павловича… Здесь должен быть.

Девушка села на траву и платком отерла горячую влажную шею. Перевела дыхание.

— Уж так торопилась — дело спешное.

Удивленные мальчики молча глядели на приезжую. Дед безнадежно развел руками.

— Нету его здесь, красавица! Сами ждем вот уже третий час. Да ты откуда? Зачем он нужен-то?

— Из Колодного я, из района.

— А он в Колодном, не возвращался ещё.

Девушка вскочила на ноги.

— Ему ведь вызов спешный к телефону. К семи чтобы быть на переговорной. Междугородная просит.

— Откуда?

— Кто его знает! Заказ нам из области, а там… Может, Москва, может, другой какой город. И разговор заказан спешный — видно, дело важное. Да какой он из себя-то, ваш Дмитрий Павлович? Может, я его по пути встречу…

Дед подробно описал наружность археолога. Девушка поднялась с травы.

— Отдохни, отдышись, — удерживал старик, — вишь, запыхалась.

Но велосипедистка только рукой махнула и исчезла в кустах.

А через полчаса приехал Дмитрий Павлович. Тоже усталый — видимо, торопился. Увидел, что его ждут у костра, подошел и сел, потирая руки.

— Есть хочу, дедушка! Где моя большая ложка? — Он знал, что трудно большее удовольствие доставить гостеприимному деду, а кроме того, и действительно не на шутку проголодался.

— Садитесь, товарищ ученый, припоздали…

Дмитрий Павлович сел.

— А тут к вам девушка приезжала… — начала Вера.

Старик на нее недовольно шикнул. Он, видимо, хотел, чтобы Дмитрий Павлович спокойно пообедал.

— Что? Девушка? — по-юношески встрепенулся ученый, удивленный и, видимо, даже взволнованный известием. — Какая девушка?

Ребята рассказали о недавней велосипедистке и о вызове. Дмитрий Павлович положил ложку и быстро встал на ноги.

— Ехать надо!

И как ни старался дед убедить археолога, что всё равно уже поздно, что вызов к семи, а сейчас уже седьмой час, тот, не слушая причитаний, что «эдак никакие жилы не выдержат, если гонять без пищи и без отдыха», опять взялся за руль.

— Как вы с ней не встретились? Либо у реки ехали?

Дмитрий Павлович утвердительно кивнул головой.

— А она большаком. Да опоздали, товарищ ученый, зря только себя убиваете.

Но товарища ученого уже не было на площадке.

Вернулся он только перед сумерками, усталый и невеселый. Конечно, опоздал — разговор не состоялся. На телефонную станцию Дмитрий Павлович приехал только в половине восьмого. Узнал, что в семь его вызывали, ждали у провода. Вызывала действительно Москва. Но кто, так и не удалось выяснить.

— Вы не печальтесь, Дмитрий Павлович, — сердечно пыталась успокоить ученого Вера, — если что-нибудь важное, ещё вызовут.

Дмитрий Павлович тряхнул головой.

— Правильно, Верок! Если что-нибудь настоящее, обязательно вызовут ещё. А нет — и печалиться не о чем.

— Щуку Глеб, знаете, какую выудил?

— Большую? — смеется археолог, уже спокойный (внешне во всяком случае), — а то мне, по моему сегодняшнему аппетиту, маленькую сейчас и не показывай…

— Тут рыбы, — оседлал своего любимого конька дед, — видимо-невидимо было. Уж мне-то поверить надо — я на этой реке порыбачил всласть. И удой, и острогой, вроде как Полян ваш, и пауком, и вершами. Тут её и сейчас хватало бы, рыбы этой, кабы не губили ее безобразники. То травят ребята какой-то мерзостью, то рвут — гранатами глушат. Приезжают тоже… гастрономы чертовы, — дед даже сплюнул злобно. — И зачем разрешают им?

— Не разрешает никто… И попадутся они, помяните мое слово… Волки они…

— Верно… Видал я в Сибири, — нашел пример в своей памяти многоопытный старик, — кедровщики были там, хищники. Еще при старом режиме. Едут в лес, выбирают самые родючие кедры, спиливают, шишки с орехами обирают, а дерево сгнивай. Страсть сколько загубили. И посейчас поблизости от старых деревень больших кедров, считай, и нет. Потом судить за это стали.

— За глушение рыбы тоже года два тюрьмы полагается.

Игорек болезненно поморщился. Он лихорадочно искал какого-то оправдания и, кажется, нашел.

— А как же солдаты на войне? Они часто глушили.

Дед насупился:

— Ишь, сравнил. Солдаты. Да ещё на войне! Тоже нехорошо, конечно, да там дело такое… На войне, когда надо, солдат и дом твой сломает… коли в том военная надобность появится, и на том прав будет.

И ты всякую нечисть с солдатами не равняй. Солдат, знаешь, какой человек? В государстве первый. А ты с солдатом да такую мразь гадкую… тьфу!

Дед решительно сплюнул и с отвращением растер ногой.

— Да мне дышать нехорошо, пока знаю, что эти волки по земле вольно ходят!

— Ходят… — Дмитрий Павлович, видимо, тоже крепко зол был на глушителей. — Только до поры, дедушка.

Вера вытащила из земли жбан, подошла к археологу.

— Квасу вам налью, — и закончила неловко: — Ладно?

Дмитрий Павлович засмеялся, протянул свою кружку.

— Налей, пожалуйста… — И на миг задумался: — Ладно ли, спрашиваешь? А вот мне сейчас в голову пришло: откуда у нас в языке такое слово? Что значит?

— «Хорошо», — вставил Глеб.

— Ну да: «хорошо», «согласен» — это так. А начало слова, ух, какое древнее! Были у славян боги мира, добра, любви и согласия: Лад и Лада. Помните в старых запевках поется: «Ой, дид-ладо, сеяли», или: «Ой, ладо — лей люли». Отсюда и «ладно», «поладили».

— Значит, сперва «лад» обозначало только бога? — спросил Глеб.

— Не уверен. Думаю, что оба значения этого слова появились одновременно. Я, честно говоря, не специалист по вопросам языка, не лингвист. А вот другой случай: сходное же слово — «хорошо». Я читал где-то, что лингвистика не знает, откуда это слово в нашем языке взялось. И звучит-то оно в нашем языке как-то слишком своеобразно. Кажется, это единственное у нас слово с окончанием на «шо».

— А ведь правда, — удивилась Вера.

— Боюсь сказать определенно, — продолжал Дмитрий Павлович, — но мне кажется, оно тоже, с позволения сказать, «божественного» происхождения.

Был у славян ещё один добрый солнечный бог, чином повыше Лада с Ладой, но менее древний. Звали его Хоре или Хорос. Попал он к славянам из восточных стран, ещё при Владимире. Имя его в Средней Азии ещё до сих пор звучит в названии городов «Хорезм», «Хорог», а в Иране — «Хоросан».

Попал этот бог к нам из горячей пустыни, прижился на лесных окраинах, да так крепко прижился, что и после крещения Руси попы долго сетовали, что ему, да Перуну, да русско-мордовской богине Мокше «молятся по окраинам отай», «тайно», значит.

Вот и кажется мне, что, пережив века и века, смену религий, смерть верований и суеверий, до сих пор звучит в странном, но действительно хорошем слове имя солнечного древнего бога — Хороса.

— Интересно-то как, — опять прошептала Вера.

— В жизни всё интересно, Верушка! — убежденно заключил Дмитрий Павлович. — Только покопайся в ней да всмотрись в неё внимательно.