Кукла

Глава 14

Кукла выглядела довольно внушительно. Рост ее составлял примерно сантиметров семьдесят пять, если считать от макушки до носков ее лакированных туфелек. На ней были беленькие носочки, просвечивающее на свету платьице, под которым виднелось нарядное бельецо, поверх платьица была надета коротенькая безрукавка из черного бархата с выпущенным кружевным воротничком. То, что с первого взгляда можно было принять за позолоченную брошку, было каким-то устройством, прицепленным у нее на груди, чуть пониже воротничка.

Фирменное название этой куклы было Болтунья. В ее пластмассовом тельце размещались две батарейки для электрического фонарика, которые удерживались на месте при помощи простой пластмассовой же защелки. Сразу же над этими батарейками, крышка которых была окрашена в телесный цвет, размещалось маленькое затянутое сеткой отверстие, за которым скрывалось миниатюрное электронное устройство, закрепленное на груди куклы. Именно из-за этого устройства кукла и получила свое фирменное название. Дело в том, что устройство это было крошечным и упрощенным до предела магнитофоном.

Брошка, которая располагалась под воротничком куклы, была рычажком, который приводил в действие звукозаписывающее устройство. Для записи ребенку нужно было просто повернуть рычажок против часовой стрелки, дождаться сигнала и начать разговаривать и говорить до тех пор, пока снова не прозвучит сигнал, а потом снова поставить рычажок в центральное положение. Для того, чтобы воспроизвести только что записанное, нужно было повернуть рычажок по часовой стрелке. Записанный текст будет повторяться потом вплоть до того момента, пока рычажок снова не поставят в центральное положение.

Когда детективы повернули рычажок по часовой стрелке, они услышали записанными на пленку три различных голоса. Один из них принадлежал, вне всяких сомнений, Энни Закс. Он был очень четким, потому что кукла лежала прямо на коленях у девочки в ту ночь, когда было совершено убийство ее матери. Она успокаивала свою куклу, держа ее у себя на коленях: “Не бойся, Болтунья, пожалуйста, не бойся. Там ничего нет, Болтунья, ты не бойся”, – повторяла она.

Второй голос был слышен менее четко, потому что доносился он через тонкую стену, которая отделяла детскую от комнаты ее матери. Последующий анализ, сделанный в полицейской лаборатории, показал, что звукозаписывающее устройство, несмотря на примитивность и компактность, оказалось весьма чувствительным и способно было записывать слова, произнесенные на расстоянии двадцати пяти футов от микрофона. Но и при этом условии второй голос наверняка не записался бы так четко, если бы Энни не сидела, прижавшись к разделяющей комнаты стене. И конечно же, ничего не получилось бы, если бы, особенно под конец, слова, произносимые в соседней комнате, не выкрикивались во весь голос.

Всей пленки от одного сигнала до другого хватало на девяносто секунд. На протяжение всей этой записи было слышно, как Энни успокаивала свою куклу. “Не бойся, Болтунья, пожалуйста, не бойся...” Накладываясь на этот тоненький голосок, звучал испуганный голос Тинки Закс, ее матери. Вначале произносимые ею слова были почти неразличимыми, можно было только понять, что она говорит их испуганно и нервно, потом шли одни сплошные стоны, однако четких слов разобрать было нельзя. Однако позднее, когда Тинка все более приходила в отчаяние, а убийца преследовал ее с ножом в руке, она стала кричать все громче, и в этих выкриках можно было разобрать отдельные слова. “Не надо! Умоляю! Прекрати!”, но слышалось все это на фоне детского голоска, слова налагались на слова Энни, смешивались с ними.

Третий голос принадлежал мужчине. Он был совершенно неразборчив и на пленке выглядел просто шумовым фоном. Только один раз можно было различить: “Сука!” – а потом сразу же следовал детский голосок и стоны Тинки. В самом конце можно было среди этих стонов уловить совершенно четко почти целую фразу: “Фритц, перестань, не надо, Фритц, умоляю тебя, перестань, Фритц!”, после этого уже оставался только голос Энни и все менее разборчивые моления Тинки о пощаде.

В самом конце, Тинка, как бы собравшись с силами, еще раз выкрикнула имя убийцы “Фритц!”, а потом голос ее пропал и вовсе. После этого слышен был снова только голосок Энни: “Не плачь, Болтунья, пожалуйста, не надо плакать”.

В полном молчании оба детектива снова и снова прослушивали запись. Потом они проследили за тем, как санитары скорой помощи выносили на носилках Кареллу. После него, тоже на носилках, вынесли к санитарной машине и Шмидта, который все еще дышал.

– Женщина мертва, – сказал медицинский эксперт.

– Да, я знаю, – сказал Мейер.

– А кто застрелил ее? – спросил полицейский из отдела убийств.

– Это я сделал, – сказал Клинг.

– Мне нужно будет запротоколировать ваши объяснения.

– Ты останься тут с ними, – сказал Мейер Клингу, – а я постараюсь побыстрее добраться до больницы. Может быть, этот сукин сын захочет перед смертью сделать последнее заявление.

“Я не собирался убивать ее. Она очень радовалась, когда я пришел, все время смеялась и шутила, потому что воображала, что ей удалось соскочить с иглы.

Я сказал ей, что она просто дура и что у нее ничего из этого не выйдет.

Последний укол я сделал себе в три часа дня и голова у меня уже раскалывалась. Я сказал ей, что мне нужны деньги на новый укол, а она вдруг объявляет, что впредь вообще не желает иметь никакого дела ни со мною, ни с Петрис – так зовут эту девчонку, с которой я сейчас живу. Да она просто не имела права так вести себя со мной, да особенно в то время, когда мне так срочно нужна была доза. Она же видела, что я готов был на стену лезть от муки, а сама сидела спокойно и попивала свой чаек со льдом. Она заявила, что больше не хочет содержать меня и не собирается тратить больше половины своих заработков на героин для меня. Я сказал ей, что она обязана это делать. Я из-за нее провел четыре года за решеткой в Солидад, и все из-за этой сучки, а теперь я – что, не могу получить с нее за это! Она сказала, что покончила со мной и мне подобными. Она сказала, что теперь она завязала навсегда. “Понимаешь ты, – сказала она. – Я бросила все это”!

Я умру, да? Я... Я взял... Я взял нож с ее подноса. Я не собирался убивать ее, просто мне срочно нужен был укол, неужели она не видела и не понимала этого? Господи, мы ведь так хорошо проводили с ней время. Я ударил ее ножом. Я не знаю сколько ударов ножом я ей нанес.

Я должен умереть, да? Там еще картина упала со стены – это мне хорошо запомнилось... Я забрал все деньги, которые лежали в ее записной книжке, там было четыре бумажки по десять долларов. Я выбежал из ее комнаты и бросил там где-то нож. Наверное, где-то в холле. Я так думаю, но точно не помню. Я еще сообразил, что на лифте мне нельзя спускаться, это я еще сообразил очень здорово. Поэтому я сразу побежал наверх и через чердак выбрался на крышу, а потом перелез на крышу соседнего дома и уже из него вышел на улицу. Я тогда купил на эти сорок долларов двадцать пакетиков. А потом мы с Петрис здорово накачались. Да, было очень здорово...

До сегодняшнего дня я просто не знал, что Тинкин ребенок находился тогда в квартире, потому что только сегодня вечером Петрис случайно включила эту чертову говорящую куклу.

Если бы я тогда знал, что девочка сидит в соседней комнате, я, может быть, убил бы и ее”.

Фритц Шмидт так никогда и не подписал продиктованного им признания, потому что он умер ровно через семь минут после того, как сделавший запись полицейский принялся перепечатывать текст.

Лейтенант стоял в стороне, пока двое полицейских из отдела убийств проводили дознание Клинга. Они посоветовали ему воздержаться от всяких заявлений до приезда Бернса, а теперь, когда он наконец появился здесь, приступили к привычной процедуре. Казалось, что Клинг просто не может перестать плакать. Этим обстоятельством он приводил их в немалое смущение – подумать только, взрослый мужик, полицейский, что ни говори, а тут просто разревелся. Глядя на лицо Клинга, Бернс решил просто помолчать.

Полицейских из отдела убийств звали Карпентером и Колхауном. Они были очень похожи друг на друга. Бернс подумал, что он еще ни разу в жизни не встречал работающих парами полицейских из этого отдела, которые не выглядели бы как пара близнецов. А может, это, так сказать, марка этой их довольно необычной профессии, решил он. Время от времени он поглядывая на них, он вдруг понял, что никак не может запомнить, кто из них Карпентер, а кто – Колхаун. Даже голоса их звучали совершенно одинаково.

– Давайте начнем по порядку – ваше имя, фамилия, звание и номер жетона, – сказал Карпентер.

– Бертран Клинг, детектив третьего разряда, жетон номер 74579.

– Какого участка? – спросил Колхаун.

– Восемьдесят седьмой участок полиции, – он все еще продолжал всхлипывать, а слезы непрерывно катились по его щекам.

– Выражаясь технически, вы совершили убийство, Клинг.

– Но это убийство оправданное, – сказал Колхаун.

– Не влекущее за собой ответственности, – поправил его Карпентер.

– Оправданное, – повторил Колхаун. – Согласно статьи 1054 УК.

– Нет, неверно, – сказал Карпентер, – не влекущее ответственности, согласно статье 1055 УК. Убийство не влечет за собой ответственности, если оно совершено служителем властей в ходе производства ареста лица, которое совершило преступные действия и пытается после этого уйти от ответственности. Значит, не влекущее за собой ответственности.

– А совершала эта баба уголовное преступление? – спросил Колхаун.

– Да, – сказал Клинг. Он кивнул. Потом неловко попытался вытереть катящиеся по щекам слезы. – Да. Да, она совершала преступление. – Слезы продолжали катиться.

– Объясните это.

– Она... она стреляла в Кареллу. Она пыталась убить его.

– Вы сделали предупредительный выстрел?

– Нет. Она находилась спиной ко мне и она... она направляла пистолет на Кареллу, поэтому я выстрелил в ту же секунду, когда вошел в комнату. Я так думаю, что этим первым выстрелом я попал ей между лопаток.

– А что было потом?

Тыльной стороной ладони Клинг снова попытался вытереть глаза.

– А потом... потом она выстрелила снова, а я ногой ударил ее по руке, и пуля прошла мимо. А когда она... когда она приготовилась снова выстрелить в него, я, я...

– Ты убил ее, – закончил за него Карпентер спокойно.

– Это не влечет за собой ответственности, – сказал Колхаун.

– Совершенно верно, – согласился с ним Карпентер.

– А я именно это и говорил с самого начала, – сказал Колхаун.

– Она уже совершила преступление путем похищения и лишения свободы работника полиции, черт побери. А потом она еще дважды стреляла в него. Если это не считается уголовно наказуемым деянием, то я готов изжевать и проглотить все кодексы этого дурацкого штата.

– Тебе совсем не о чем беспокоиться.

– Но придется все-таки предстать перед судом присяжных. Дело это решит суд присяжных, Клинг. Тут твои права точно те же, что и у всех обычных граждан.

– И все-таки тебе нечего бояться, – сказал Колхаун.

– Она же хотела убить его, – просто сказал Клинг. Слезы его вдруг как-то сразу пропали. Он окинул полицейских из отдела убийств таким взглядом, будто впервые увидел их. – Я не мог допустить такое еще раз, – сказал он. – Только не повторить это снова.

Ни Карпентер, ни Колхаун не могли, конечно, сообразить, о чем это он, черт его побери, говорит. Понял это Бернс, но он не испытывал желания пускаться в разъяснения.

– Забудь обо всех расследованиях, про которые я говорил раньше, – сказал он, подойдя к нему. – Просто иди домой и постарайся хорошенько отдохнуть.

Теперь оба полицейских из отдела убийств не могли взять в толк, о чем это, черт его побери, говорит Бернс. Они обменялись многозначительными взглядами, почти одновременно пожали плечами и списали все на присущую восемьдесят седьмому участку эксцентричность.

– Ну ладно, – сказал Карпентер. – Я так полагаю, что нам тут больше нечего делать.

– Я тоже так думаю, – сказал Колхаун. Затем, увидев, что самообладание, кажется, наконец вернулось к Клингу, он решился легко похлопать его по плечу и пошутить. – Старайся все-таки не попадать в тюрьму, договорились?

Но ни Бернс, ни Клинг не улыбнулись в ответ. Колхаун и Карпентер неловко откашлялись и вышли из комнаты, так и не попрощавшись.

Она сидела в темноте больничной палаты и глядела на накаченного успокоительными лекарствами мужа, ожидая того момента, когда он наконец откроет глаза, все еще не решаясь окончательно поверить в то, что он жив, и одновременно моля бога о том, чтобы к нему вернулось здоровье.

Врачи пообещали ей безотлагательно начать лечение ее мужа. Ей объяснили, что очень трудно определить время, за которое у человека может появиться зависимость от наркотиков, главным образом из-за того, что героин, поступающий на рынок нелегальным путем, содержит в себе различные примеси, а это существенно влияет на продолжительность процесса возникновения зависимости. Правда, Карелла уже сказал им, что первый укол ему сделали в пятницу поздним вечером, а значит, воздействию наркотиков он подвергался чуть более трех суток. Они выразили мнение, что если Карелла никогда не пользовался наркотиками до этого, то это не так-то уж и страшно. Если брать качество поступающего наркотика в среднем, то возникновение зависимости наступает в ходе двух-трех недель и лишь после этого человек становится хроническим наркоманом. Во всяком случае они сразу же приступят к стимуляции процесса отвыкания и выразили уверенность в том, что лечение даст положительные и стойкие результаты. Они объяснили ей также, что в случае с Кареллой не наблюдается симптомов зависимости, характерных для настоящих наркоманов, тут они пустились в пространные объяснения того, какие бывают психические отклонения, говорили о том, что разные люди обладают разной сопротивляемостью организма, и только после этого один из врачей вдруг полушепотом спросил ее, не наблюдалось ли в прошлом, чтобы Карелла вдруг проявил интерес к наркотикам.

В ответ Тедди энергично отрицательно покачала головой. В таком случае все обстоит просто отлично, заверили они ее. Они просто уверены, что все быстро утрясется. Она тоже может полностью быть уверенной в этом. Что касается его носа, то завтра будет произведено более тщательное обследование. Пока что им не удалось установить точной даты нанесения травмы и пока еще неизвестно, начали ли срастаться поврежденные кости. В любом случае они берутся восстановить его внешность, хотя не исключено, что для этого может потребоваться хирургическое вмешательство. Во всяком случае она может быть уверенной в том, что будет сделано все, что в их силах.

А пока что – нет ли у нее желания посмотреть на него?

И вот сейчас она сидела в полумраке больничной палаты. А когда он наконец открыл глаза, то казалось, удивился, увидев ее здесь. Потом он улыбнулся и прошептал: “Тедди”.

Она счастливо улыбнулась в ответ и легонько коснулась кончиками пальцев его лица.

– Тедди, – повторил он. А потом он произнес очень странные слова. – Это так тебя зовут, – сказал он. – Видишь, я не забыл этого.

В палате было темно и ей плохо были видны его губы, поэтому она решила, что, должно быть, просто неверно прочла выговариваемые им слова.