Кукук

Отделение 9.0 (окончание)

Читаю «Это я — Эдичка» по-немецки. Натыкаюсь на фразу из дневника Елены: «In deinen Augen bin ich schuldig, Editschka. Mein armer kleiner Junge. Und Gott strafe mich dafür. Als Kind las ich einmal ein Märchen, in dem folgende Worte standen: Du bist allezeit für die verantwortlich, die du unter dein Joch gezwungen hast…»[134]

Эту цитату из Экюпери — «ты навсегда в ответе за всех, кого приручил» — я уже неоднократно слышал от Татьяны. Она любит цитаты. Но она им не следует. Мысли могут красиво звучать, но следовать им это уже совсем другое дело. Тут на смену красоте приходит раздражение и гнев. Либо на помощь приходят красивые цитаты с обратным смыслом…

У нас был интересный разговор с врачом в последний раз. Я, правда, мало что из него запомнил.

Начали с игры. Я должен был расставить в определённом порядке несколько деревянных фигурок, схожих с шахматными пешками. Сначала я выставил в центре свою «утерянную» семью: себя, детей и Таню. Деревянную Таню отвернул смайликом от себя-деревянного прочь. Расставил полукругом друзей. На край доски задницами ко мне поставил своих родителей.

Врач: Что должно произойти, чтобы вы стали чувствовать себя так, как вам бы этого хотелось?

Я: Таня должна повернуться ко мне лицом, либо на сцену должна выйти другая женщина. Таня ко мне не обернется. Она не сделала ни малейшего шага в мою сторону за всё это время, значит, не сделает его и впредь. [Убираю фигурку Тани со сцены. Ставлю на её место другую из мешочка.] С другой женщиной ничего не получится. Другие женщины в меня не влюбляются.

Врач: Они не влюбляются или же вы этого не замечаете?

Я: Я абсолютно убеждён, что не влюбляются. Я ни разу не видел интереса к себе — такого интереса, что больше, нежели дружба. А дружб с женщинами у меня было более, чем достаточно…

Думаю о Катрин, пациентке из нашего отделения. Катрин на год меня младше. Выглядит также младше своих лет. Очень обаятельная. Рыжая белочка. Безумно женственная. Мне приятно болтать с ней. Она часто подходит ко мне. Я пару раз приглашал её погулять вместе. Я чувствую себя в её присутствии очень уравновешенным, спокойным и без мыслей-скакунов.

Я: Женщины не чувствуют ко мне тяги. Я лишён обаяния. Много раз слышал, что произвожу негативное впечатление на людей в первый день знакомства. Потом эта негативная реакция у них проходит, но осадок видать остаётся…

Врач: У вас очень оценивающий взгляд. Некоторые его просто боятся. Вы словно рентгеном прожигаете. Я когда вас впервые увидел, у меня была реакция: У!..

Медбрат поддакивает.

Я: И что мне с этим делать? Очки носить?!

Врач: Вы верите в любовь с первого взгляда?

Я: Да, конечно. Я в свою жену с первого взгляда и влюбился.

Катрин мне, кстати, тоже сразу понравилась, хотя она и не красавица. Есть в ней что-то, что тут же привлекает и обращает на себя внимание. Воистину обаятельный человечек. Я поэтому сразу запомнил, где и когда мы впервые пересеклись. Часто ловлю себя на том, что любуюсь ей.

Врач: Но вы же понимаете, что в дальнейшем люди знакомятся ближе и им уже какие-то первые негативные впечатления не помеха.

Я: Да, верно. Но у меня этого опыта нет. Я никогда не видел любви в глазах женщин в свой адрес. Значит, есть вещи во мне, которые отпугивают их и в дальнейшем.

Врач: Вы умеете флиртовать?

Я: Без понятия. Я всегда общаюсь с людьми с большой долей юмора, будь то женщины или мужчины.

Врач: Нет-нет, флирт — это нечто другое. Вряд ли бы какой-то мужчина был бы рад флирту с вашей стороны. Флирт — это что-то, что противоположно плохой стороне вашей личности и не всегда завязано на правду.

Я: Я думаю, что у меня нет проблем с флиртом. Я не такой уж и стеснительный человек. Хотя первое время не без этого.

Врач: Я тоже так думаю. Вы стали в последнее время заметно расслабленнее, чем в первые недели. Все сестры так говорят.

Я: Не замечал. Просто они, как мне кажется, начинают общаться со мной и меняют свое мнение обо мне. Перестают видеть на моём лице маску угрюмца. Я же остаюсь таким же, каким и был. Я этой маски на себе не чувствую.

Врач: Мне понравилась история о вашем коллеге, которую вы рассказали в прошлый раз. О том, что тот, появившись на рабочем месте, излучал из себя всевозможные положительные качества и заразил ими весь коллектив, но в дальнейшем оказался абсолютно бездарным специалистом. Вот бы вас с такой способностью поженить, привить её… Всё было бы иначе, да?!

Я::)

Врач: Мне кажется, что вы очень критично к себе относитесь.

Я: Да, это так. Ничего с этим поделать не могу.

Врач: Вы кажетесь себе маленьким и незначительным?

Я: Точно. Эта тема хорошо раскрыта в романе «Один пролетал над гнездом кукушки». Индеец. Вождь. Он был огромным, но чувствовал себя маленьким. У меня аналогично. Я в 5.2 много дней к ряду сидел без дела и наблюдал людей. Там была одна огромная женщина. Секс-бомба, как я её про себя прозвал. Она казалась мне, сидящему в кресле, двухметрового роста. Когда же она ко мне как-то подошла на кухне, я удивился тому, что был на полголовы выше её. По-моему, так было у меня всегда. Просто раньше я на этот факт не обращал никакого внимания.

Врач: Вы говорите, что не были в состоянии содержать вашу семью, и это для вашей жены было одной из причин, чтобы расстаться с вами.

Я: Да…

Врач: Почему вы не пошли работать на фабрику? На завод «Фольксваген», например. Там бы вас взяли без квалификации, и вы бы вполне неплохо зарабатывали. Ваша жена была бы вами довольна. А на выходных вы бы могли заниматься своим искусством…

Я: Я не могу работать на конвейере. У меня вон от первого конвейера в моей жизни осталось два шрама на шее и груди. Носил с другом стёкла в школе. Сорок девять перенесли, а пятидесятое разбилось. Не могу концентрироваться на такой работе…

Врач: Нет, тут дело не в концентрации. Концентрироваться вы как раз можете. Всё дело в том, что вы интеллектуал.

Я: Я не интеллектуал. Это в Германии я отчего-то стал интеллектуалом. В России людей, читающих книги, интеллектуалами никто не называет. Интеллектуал — это очень умный, хорошо образованный и эрудированный человек. Я не такой…

Врач: Я не знаю, как это слово дефинируется в России, но здесь в Германии — интеллектуал — это человек умственного труда. Вам нравится работа в типографии?

Я: Нет. Это тот же конвейер без креативной составляющей. Там любой операции учишься за десять секунд…

Врач: Вот видите! Значит, я прав. Вы не можете выполнять такую работу. Если бы вы пошли на «Фольксваген», вы бы оттуда сбежали бы через две недели, а то и через два дня. Вы не в состоянии делать бездумную работу.

Я: Да, это не моё…

Врач: Совершенно верно. И поэтому я называю вас интеллектуалом. И ваша жена была не вправе требовать от вас устройства на любую неквалифицированную работу ради содержания семьи. Эта работа убила бы вас как личность.

Под конец врач задал мне какой-то незначительный вопрос в качестве домашнего задания и завершил сеанс психоанализа. Я попытался было собрать пешки обратно в мешочек, но он остановил меня, сказав, что должен зарисовать эту схему для себя в досье.

Я пошёл читать в комнату отдыха. До этого бессознательно забрёл в холл. Там на диване прямо перед входом сидел молодой парень из наших пациентов и взасос целовался с каким-то мужиком. Я сказал «Упс!», закрыл дверь и вышел.

В этот день в группе пациентов мы обсуждали проблемы одной лесбийской пары… Я на этих собраниях летаю в облаках. Молчу и не слушаю. Мне абсолютно чужды все эти любови.

Катрин дала мне пару дней назад книгу Дженет Фрейм о психиатрической клинике. Автобиографический роман новозеландской писательницы. «Лица в воде». Написан в 1961-м году. «Кукушка» — в 1962-м. У Катрин, кстати, и «Кукушка» есть, причем, в оригинале.

В тексте опять-таки куча пересечений с моим опытом. Забавно также было встретить там мистические слова «кукушка» и «Мёрфи»:

«Ein Regenbogen und ein Kuckucksruf

treffen sich nie mehr,

nie mehr, ich und du,

bis zur Grabesruh».[135]

И промелькнувшее ни к селу, ни к городу:

«Murphy, reich mir deine Hand».[136]

Зашла Катрин. Села рядом. Разболтались. Приземлились на тему гороскопа. Я сказал, что мало что об этом знаю и вряд ли во всё это верю.

Она: Напрасно. Оттуда можно многое почерпнуть о своем характере.

Я: Я Дева. Что ты знаешь о них?

Она: Перфекционисты и очень придирчивые.

Я: Точно. Ужасные качества…

Она: Перфекционисты в семейных отношениях.

Я: О, тут мимо… А ты кто?

Она: Я рак.

Я: А что делают раки?

Она: Они очень чувствительные. Живут чувствами. Очень ранимые…

Я: Ну, это более позитивные качества, чем мои. Тебе повезло.

Она: …да, очень ранимые… Я утром очень на тебя обиделась на KT.[137]

Мы рисовали сегодня за одним столом, и я первое время пытался над ней подшучивать. Говорил, чтобы она рисовала поабстрактнее, иначе воспитательница «придирается». Я, мол, только и отдуваюсь за скрытые смыслы своих рисунков. А Катрин этим шуткам, как оказалась, была не рада. Стала закрывать рукой от меня свои цветы с зубчиками. Я оставил её в покое и стал раскрашивать своего рыжеволосого ангела, до жути похожего на соседку.

Катрин, сказав мне о своих обидах, стала вести себя довольно странно. Заволновалась. Засмущалась. Было видно, что она хочет сказать мне что-то важное, но стесняется. Я взял её руку в свою и попросил прощения за свои безобразия. Она сказала, что ей было всё это неприятно из-за того, что я в тот момент был до жути похож на её последнего приятеля, с которым она расплевалась и не хочет больше видеться. Тот тоже Дева.

Я: А что ещё ты знаешь о себе-раке?

Она: Что ещё?..

Я: Да.

Она (засмущавшись пуще прежнего): Не скажу. Нет, не скажу…

Всё это время я держу её руку в своей. Рука холодная и бесчувственная. Я уже забыл, когда мне было так хорошо от прикосновения. Катрин затихла и ничего больше не говорит. Я жду того, что она мне ответит своими пальцами, сожмет в ответ мою руку, тогда бы я её поцеловал, но этого не случилось… Я предложил ей пойти прогуляться. На улице я опять взял её руку, и она опять не отдёрнула её, но и не ответила, оставив безвольной.

Когда мы проходили мимо загона для лошадей, мне показалось, что я слышу позвякивание уздечки за спиной. Обернулся. Никого нет. Опять звук. Ах, это же серёжки!..

Мы гуляли более часа. Всё это время Катрин выглядела смущённой и растерянной. Я, вроде как, тоже. На протяжении всей нашей прогулки над нами кружил выздоровевший самолёт.

Вспомнилась цитата из недавно прочитанной книги Ирвина Уэлша:

«Их руки сблизились, пальцы переплелись. Скиннер уже давно понял, что простые объятия могут быть интимнее любой интимности. Теперь оказалось, что иногда достаточно даже касания рук. Он посмотрел на ее кольца, потом в большие карие глаза, где плавала печаль, и в его сердце поднялась теплая волна».[138]

У Катрин на каждой руке по три серебряных колечка… Одно из них — змейка. На указательном пальце левой руки…

Я сказал ей, что если я всех пугаю своим взглядом, то мне следует прописать темные очки, а ей, чтобы не обижаться по пустякам, обзавестись бронежилетом. Дамским, облёгчённым…

Я не знаю, что об этом обо всём думать. Маркус уже раз спрашивал меня, что у нас там с Катрин такое. Я ответил: пока ничего.

Ага, ничего! То-то она всё свои кудри на палец накручивает.

Не знаю. Не замечал…

Я заметил лишь два факта.

Первым было то, что я попросил у соседки Катрин по комнате, у Сабины, машинку для волос, хотел сбрить свой хайер. Катрин ужаснулась моему решению и сказала, чтобы я ни в коем случае этого не делал. Иначе она перестанет общаться и со мной, и с Сабиной. Вот так — категорично! Меня это удивило. Более того, она, как я на следующий день случайно услышал из комнаты отдыха, просила Сабину не давать мне машинку.

Вторым наблюдением было то, что Катрин знала, сколько граммов весит моя таблетка. Она, когда я сказал ей, что уже месяц как не глотаю свой Mirtazapin, ответила, что её таблетка весит в три раза меньше моей: 15 граммов к моим 45. Надо же — подсмотрела на столике с медикаментами!

С чего бы такое внимание ко мне?!

Ну, и ещё — как-то раз она сказала мне, что сразу выделила меня из всей группы и я ей наиболее симпатичен…

На следующий день Катрин была отстранённой и от этого ужасно далёкой. Я, видимо, опять что-то сделал не так. Я опять как-то не так пошутил и что-то не то сказал.

Она лишь зашла попрощаться, т. к. уезжала на выходные домой. Я вызвался проводить её до вокзала. Она сказала, что едет не на поезде.

Я: А на чём?

Она: На машине.

Я: На машине нельзя. Ты же подписала бумагу…

Она: Я иногда нарушаю правила.

Я: Понятно. Как я с таблетками. Ну, тогда — счастливого пути!

Она: Пока! Увидимся…

Я сидел с книгой весь вечер и думал о том, что Катрин выдавила из меня Татьяну, не став при этом моей любовью. Как, по всей видимости, выдавил меня в своё время Танин Торстен. Раз — и меня больше нет для неё. Раз — и Тани теперь больше нет для меня. Я окончательно перестал вспоминать о ней. Всё. Любовь к ней прошла. Ноль чувств по отношению к Татьяне Александровне. Я наконец-то свободен. Она от меня тоже…

В то же время я в очередной раз получил доказательство своей мужской несостоятельности и, чтобы от этого в очередной раз не сойти с ума, пришлось опять глотать таблетку. Депрессия вернулась за считанные минуты в полной своей силе. До ровного счёта таблеток я не дотянул. В шкафу сколлекционировалось двадцать девять штук. Тридцатая таблетка приземлилась в желудок.

На доске объявлений висит листок с предложением о совместном путешествии. Среди этих желаний читаю: сходить к озеру в соседнем городке, подняться на какую-то гору, сходить в кино, в зоопарк, в бассейн, покататься на велосипедах и устроить пикник, поиграть в гольф, отправиться на аэродром и попросить полетать на том самом самолёте — на моём МакМёрфи.

Я двумя руками «за».

За пятничным чаепитием голосуем. Фаворитами остаются: поход к озеру и аэропорт. Решаем удовлетворить оба предпочтения.

Вот это да! Неужели действительно полетаем над своим гнездом?!.

После принятия таблетки ко мне вернулись все ужасы телесного страдания. Маркус сообщил, что я ночью разве что не бредил, но явно мучился от кошмаров. Утром я с трудом проснулся. Опять дико низкое давление. Опять потекло в трусы после похода в туалет. После завтрака я завалился в кровать и проспал до групповой терапии. С трудом поднялся.

Весь день я провёл в своей комнате. Всё время думал о Катрин.

Она пришла ко мне сама. Мы сидели на моей кровати часа три, болтая как прежде. Я не понимал, что происходит. Включил свой iPod и начал диджействовать, ставя Кати свои любимые композиции.

В одиннадцать часов пришёл медбрат с моей таблеткой, о которой я совершенно забыл. Катрин пришлось уйти, т. к. дамам не положено находиться в помещениях господ. Медбрат ничего не сказал, но и так всё было понятно. Мы нарушаем правила. Я подумал о том, что если не складывается любовь, то пускай уж это будет моя очередная дружба.

На следующий день мы опять пересеклись пару раз, и я пригласил Катрин погулять. Мы пошли дорогой, по которой ещё никогда не гуляли. Я держал свою руку с её стороны свободной, в надежде… Было очень прохладно и рука просто околела от холода. На пути к лечебнице я спрятал её в карман греться.

Я сказал Катрин, что Маркус выходит на свободу через две недели, он уже прошёл свой курс лечения.

Я: Потом уйдёшь ты, а я останусь куковать здесь дальше.

Она: Нет!

Я: О да, да! Мне предстоит ещё долго лечиться. Всеми этими бесполезными КБТ, АТ, ЕТ, КТ…

Она: Нет-нет!

Катрин обогнала меня и встала ко мне лицом. Я остановился и развёл руки. Она сделала шаг ко мне и обняла, а я обнял её. Мы обнялись крепко-крепко-крепко. Когда эти наши объятия слабели, мы опять делали их крепкими.

Мы стояли на дорожке между двух, вспаханных и поросших мелкой травой, полей, словно дерево без ветвей. Таковых я вокруг насчитал около десятка — один ствол, все ветки спилены.

Я закрыл глаза и вдыхал запах волос Катрин. Она не поднимала голову, зарывшись у меня под подбородком. Рядом с нами один за другим проносились поезда. Слышалось пение птиц. Так мы стояли долго-долго, слегка покачиваясь.

Катрин подняла голову, и мы стали целоваться. Только тогда я-дуралей таки понял, что она меня любит. То, что я её люблю я уже знал, но гнал эту мысль прочь, боясь своей очередной неудачи.

Мимо нас кто-то пробежал. Я открыл глаза и посмотрел в спину убегающему спортсмену. Вот мой бес и покинул меня, подумалось мне. Мне разрешено вернуться в рай и на этот раз оценить взаимность своей любви.

Я: Ich liebe dich!

Она: Да!? Ты мне тоже нравишься!

Было необычно говорить о своей любви по-немецки.

Я: Хочешь услышать это по-русски?

Она: Да!

Я: Я люблю тебя!

Она: Я…

Я: Люблю…

Она: Лублу…

Я: Нет, лю-ю-юблю-ю…

Она: Люблю…

Я: Тебя.

Она: Тебя.

Я: Я должен бы сказать тебе об этом раньше. Никак не мог решиться.

Она: Я всё время думала, что я к тебе навязываюсь. Ты так смотрел на меня…

Я: Ты знаешь проблемы с моими взглядами. Это всего лишь оптический обман зрения. Ух, какой у тебя холодный нос.

Она: Да, недостаток кровообращения.

Я: LT. Liebestherapie.[139] Это тебе не KBT.[140]

Мы опять обнимались, мы опять целовались, всё это время не сходя с того места. Когда я вновь открыл глаза, было уже совершенно темно. Я взял Катрин за руку, и мы пошли «домой».

Мы сидели на моей кровати и болтали. Оказалось, что Катрин также жила одно время на Berliner Straße.

Я: Знаешь, эта комната — точная копия той, что была у меня в Empelde. Вот перед этими окнами проходили трамвайные пути. Ты наверняка сотни раз проезжала мимо.

Всё. Все мои кошмары закончились. Я опять смог свободно вздохнуть после всех этих ужасных последних лет. Я опять стал живым. Я опять начал думать о детях, с которыми нужно наверстать очень многое. Мне предстоит теперь гениальное время влюблённости и любви. У меня будет новая семья.

На следующий день у меня болели губы, отвыкшие от поцелуев…

Так я думал в тот день. Но я, конечно же, ошибался.

Катрин: Думаешь, у нас всё получится?

Я: Конечно!

Катрин: Мы очень разные люди…

Катрин не нужна семья, она не хочет жить вместе. Ей 35 лет, и она всегда жила одна. Она не знает, что это такое — жить вместе. Она до двадцати шести лет жила с родителями и была ими контролируема. Эта перспектива её пугает. Она не хочет нести ответственности за наши отношения. Она не хочет повторения своих разочарований в любви. Она уже не может быть без меня, но и со мной быть не может. Мы можем встречаться время от времени и заниматься любовью, но не более того.

Мы провели замечательную неделю, регулярно уединяясь где-либо и даря друг другу ласку. Нас пару раз за этим делом заставала одна очень строгая сестра и прогоняла Катрин из моей комнаты.

На нас уже все смотрят с улыбками.

Вчера я сказал ей, что так дальше не может продолжаться. Для меня это неестественное состояние. Я хочу быть её мужем, а не любовником. Я попрощался с ней, предложив остаться друзьями.

Через час она пришла ко мне, и мы опять много говорили… занялись любовью… Это было окончательное прощание друг с другом.

Всё вернулось на круги своя. Опять дикая депрессия. Я думаю лишь о том, буду ли я сегодня глотать таблетку…

Я хочу любить и быть любимым. И хочу жить вместе с любимым человеком. Больше я ничего не хочу.

Пациентка Моник (полное имя Моник Хортон Вольф фон Сэндоу) — родом из Англии. Ей лет 50. Профессиональный фотограф. С детства живёт в Германии. Отец (служил офицером в царской армии) уже умер, мать (работала в Германии переводчицей) нынче живёт в Лондоне. Родители Моник бежали из Литвы в годы революции.

— Тебе не следовало здесь заводить любовь.

— Здесь в клинике?

— Нет, не только в клинике, но и в Германии. Эта страна не для тебя.

— Почему?

— Поверь мне. Я тебя наблюдаю уже давно. Езжай в Британию, во Францию, куда-нибудь ещё. Таким, как ты нужно живое общество, нужна культурная среда.

— Надо будет попросить твою маму, чтобы она меня усыновила.

— Она уже собралась адаптировать мою подругу…

Моник — лесбиянка.

— Чем тебе Германия так не нравится?

— Я знаю много англичан, живущих здесь долгие годы. У всех у них отличный немецкий язык, все трудоустроены, никаких проблем, с которыми сталкивается большинство прочих иностранцев, но они живут лишь своим сообществом. Порода иная. Сколько корову в стойло к лошадям не ставь, беговой она не станет. Я приехала сюда ребёнком, но до сих пор чувствую себя на все сто англичанкой. В Англии у тебя есть шанс стать частью общества. Здесь — нет.

— В клинике много замечательных людей. Такого количества душевных людей среди немцев на воле не встретишь… Тут я чувствую себя в своей тарелке.

— Каждый из нас переживает здесь какую-то свою личную трагедию, это делает людей человечней.

— Знаешь, меня очень удивляет, что многие здесь явно стыдятся своего нахождения в психушке: скрывают свои истории от родственников, от друзей, от сослуживцев. Я им всегда говорю, это наоборот очень полезный опыт для вас, у вас теперь есть возможность увидеть окружающий мир с другой стороны. Здесь рушатся многие стереотипы. Даже некоторые речевые обороты отмирают, лишаясь смысла. Люди учатся быть отзывчивыми и добрыми по отношению друг к другу. Не к родственнику или близкому другу, а к совершенно чужим людям. А по поводу Германии… Знаешь, я часто слышал, что детей, рождённых в Германии, одноклассники дразнят национальностью их родителей. Некоторые родители-эмигранты по непонятным мне причинам не говорят при детях на родном языке и те вырастают исключительно немецкоговорящими, ощущают себя немцами. А тут им: «Эй ты, поляк, ходь сюды!» Но, знаешь, я хотел бы поговорить о Катрин…

— Ради бога, не говори мне про любовь! Относись к своим чувствам по отношению к ней как к влюблённости, как к временному увлечению. Это всего лишь эпизод твоей жизни. У меня было очень много отношений. И с мужчинами, и с женщинами. Но по-настоящему любила я лишь однажды. Тебе нужна совсем другая страна и другая женщина.

Жизнь как контрастный душ. Сегодня так, завтра уже эдак. Мы опять идём гулять вместе, я опять беру её за руку, мы опять всю дорогу целуемся.

Поздний вечер, стоим на мосту. Над нами кружат два самолёта. Один из них МакМёрфи, другой — его близнец.

Я: Смотри, Kalte Nase[141], ещё одна влюблённая парочка: самолёт-мальчик и самолёт-девочка! Забавно…

Мимо нас проходит пара. Мужчина говорит: Нет! Женщина: Да!

Нет!

Да!

Нет!

Да!

Нет!

Да!

Нет!

Да!

Нет!

Да!

Нет!

Да!

Нет!

Да!

Нет!

Да!

Нет!

Да!

Нет!

Да!

Нет!

Да!

Нет!..

Да!..

Они скрываются за поворотом и весь этот «Nein-Doch» смолкает.

Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

Кати, слышишь кукушку?!

Да.

Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

Считай.

Зачем?

…семь-восемь-девять…

Зачем?

Подожди секунду.

Я считаю до шестидесяти пяти… Кукушка замолкает.

Вернувшись на территорию клиники, у 5-го отделения ко мне подходит женщина и с криком «Марио!» начинает обнимать. У Катрин округляются глаза.

— Марио! Куда ты пропал?! Я так по тебе соскучилась.

Женщина берёт кисти моих рук в свои.

Я не знаю, как сострить и выдаю:

— Я не совсем Марио…

— Господи, какой ты стал, — любуется она мной с улыбкой. На Катрин она не обращает никакого внимания.

— Марио!

Она отпускает мои руки и отходит на пару шагов назад, сложив свои руки на груди, наклоняет голову вбок.

Я: — Всего доброго! Марио нужно идти домой.

Она: — Приходи ко мне, я в 5-м отделении.

Я иду прочь, Катрин шагает рядом и пытается поймать мой взгляд.

— Почему Марио?

— ???

— Почему она назвала тебя Марио?

— Наверное, потому что я Марио… Возможно, что я совсем не Алексей. Capito?

— ?!?!?

— Кати, перестань на меня смотреть так. Ты, между делом, забыла, по территории какого заведения мы гуляем.

— Ты её знаешь?

— Первый раз вижу.

— Но она тебя узнала! Значит, вы уже встречались.

— Встречались, да, и я тогда был Марио. Только я ничего об этом не знаю. Давай, мы будем смотреть на некоторые события в нашей жизни с юмором, а то иначе как-то грустно получается.

— Тебе сегодня звонила Эдельтраут.

— Эдельтраут?! Мне?!?

— Я подошла к телефону, а она спросила тебя. Я её сразу узнала по твоим описаниям. Было очень неожиданно. Она хочет прийти и увидеться с тобой.

— Будешь ревновать?

В ответ жалостливый взгляд.

На следующий день мы опять говорим о нас и Катрин опять не может себе представить, что мы живём вместе. Я предлагаю ей попробовать. Она отказывается. Говорит, что разговаривала обо мне с врачом. Он — на её стороне. Спрашивает, не хочу ли я поговорить с врачом в её присутствии. Я, конечно же, согласен. Мне надо узнать у врача, как бы нам с Катрин безболезненнее расстаться. Я уже не столько думаю о себе, сколько о ней. Не смотря на все её взгляды на жизнь, привязалась она ко мне основательно.

На очередном визите к врачу прошу отказаться от таблеток. Главврач говорит, что так нельзя, можно лишь понизить дозу. Думаю о том, что надо было захватить с собой свою коллекцию таблеток. Их уже штук сорок у меня. Прошу дать мне личный визит на этой неделе совместно с Катрин. Получаю свой термин на следующий день.

Слегка смущённые, мы заходим в кабинет врача.

Врач: Так, давайте сначала определимся, о чём идёт речь. О любовных отношениях, я вас правильно понимаю?!

Катрин: Да.

Врач: Хорошо.

Катрин: Всё дело в том, что Алексей хочет прямо сейчас переехать ко мне жить, а я так не могу. Мне нужно некоторое время, пока мы начнём жить вместе.

Я несколько ошарашен. То она мне всё время говорит, что не представляет жизни с кем-то в одном жилье, не может выносить контроль с чужой стороны, то тут, вдруг, ей требуется несколько месяцев, чтобы решиться на семейные отношения.

Я: Стоп-стоп! Что-то я тут недопонял. Похоже на то, что нам тут нужен переводчик. Ты говорила мне совсем другое до сих пор.

Врач: Я думаю, что это невозможно, чтобы вы стали жить вместе в квартире Катрин. В Германии это не принято. Здесь пары живут первое время раздельно, ночуя то у одного, то у другого, то раздельно. А решившись на совместное жильё, они, как правило, снимают совершенно новую квартиру, которая у них и ассоциируется с совместной жизнью. Если вы въезжаете в квартиру Катрин, вы тем самым нарушаете её уклад, и это вряд ли пойдёт на пользу вашим отношениям.

Катрин: Совершенно верно. Мне нужна моя независимость. Я понимаю совместное жильё лишь на равноправных условиях, когда каждый платит, к примеру, половину стоимости квартиры.

Боже, думаю я, как это скучно организовано и как мне это чуждо. С этим придётся бороться. Потом. Когда мы съедемся.

Врач: Вы можете представить себе такой вариант вашего сближения с Катрин? Вы живёте первое время раздельно, встречаетесь. Потом, может быть, через три месяца она вам скажет: знаешь что, а давай-ка жить вместе?!

Я: Я очень боюсь того, что она мне этого не скажет. Тогда мне придётся приехать в Вуншдорф вторично. Я очень скучаю по 5.2, но не до такой же степени…

Врач (Катрин): Как вы себе представляете ваши отношения с Алексеем первое время, пока вы живёте раздельно?

Катрин: О, я не знаю…

Врач: Попробуйте описать свой день.

Катрин: …

Я: Понедельник. 8:00.

Смех в зале.

Врач: Как часто вы можете ночевать друг у друга?

Ни фига себе вопросы, думаю я!

Катрин: Ну, раза три в неделю… Я же работаю, а после работы у меня спорт.

По выходным Gothic Parties, про себя добавляю я. Хотя на них она предлагала ходить вместе.

Врач: Это не проблема. Всегда можно выкроить время друг для друга, было бы желание. (мне) Как вам такая перспектива? Она вас пугает?

Я: Нет. Ничего не знаю об этом. Надо пробовать. Я не хочу Катрин потерять, если есть хоть какая-то возможность стать её мужем.

Врач: Значит, вы готовы снять своё жильё на какой-то период времени?

Я: С одной стороны — да — здесь я могу регулярно видеться с детьми, с другой стороны — мне не очень-то хочется жить в Ганновере. Мне этот город тесен. Я бы хотел в Берлин. Там — жизнь.

Катрин: Я тоже не против Берлина. Это было бы даже хорошо — сменить обстановку. Но я пока не знаю, как там может сложиться с работой. Да и в Берлине я к тому же никого не знаю.

Врач: Ну что, упали некоторые камни со стола?

Катрин: Да, конечно! Я не считала, сколько их было, но главный камень — это, конечно же, то, что Алексей готов снять себе квартиру.

Вечером мы опять занимались любовью на моей кровати, затем, обнявшись, лежали, засыпая. Пришла сестра и в очередной раз прогнала Катрин. Я включил свой компьютер и дописал свою историю до ужасно сложного, но счастливого конца.

Все последующие беседы с психиатром касались лишь моей безработицы. Он предложил мне поработать график-дизайнером в газете, выпускаемой в клинике, чьими авторами являются исключительно пациенты. Меня отправят к социальному работнику, ответственному за проект, тот скажет, что у него совсем нет времени на оформление, всё время уходит на подбор и редактирование материала, ему нужен помощник, я мог бы работать с ним и после того, как покину больницу. Я покажу ему своё графическое портфолио. Чувак ознакомится с ним и огорчится.

— А… ну, вы же профессионал. Вы слишком хороши для этой работы. У нас тут всё делается на элементарном уровне, без изысков. Вам будет неинтересно. Прошу прощения за беспокойство…

Эта сценка убедит моего врача в моей профессиональной гениальности. Все последующие разговоры с ним будут либо смешить меня, либо выводить из себя. Врач будет просить меня попробовать работать чуть хуже, чем я могу. Не давать тем самым повода у работодателя чувствовать себя слабее, нежели его подчинённый. Ну и т. д. и т. п. до бесконечности, всё в этом духе.

Рядом с 9-м отделением отчего-то часто паркуются местные такси. У всех у них в номере присутствуют одни и те же цифры, лишь буквы разнятся. И цифры те: 2222.

Нет никакого самолёта, кружащего над кукушкиным гнездом. Есть аэропорт неподалёку, так там этих самолётов аж 15 штук, 15 близнецов-братьев… Они осуществляют товарные перевозки. Всё это время над клиникой летала целая эскадрилья — туда-сюда. Оттого-то и казалось, что самолёт постоянно находится в пределах Вуншдорфа. Лишь раз я видел два самолёта одновременно. Вся моя история с ними оказалась обманом зрения и слуха.