Куликовская битва и рождение Московской Руси

Глава 8 КНЯЗЬЯ, ЦЕРКОВЬ И «ИГО»

Отношения Золотой Орды и Руси называются у нас коротким и непонятным термином «иго», введенным еще Н.М. Карамзиным. Уже с 1920-х годов советские историки ставили под сомнение само существование ига. С 1980-х годов появилась целая группа обличителей ига. А в Татарстане ряд местных историков объявили татарское владение «эпохой расцвета на Руси» и вообще большим благом.

Так было ли иго на Руси? Да, действительно, князья стали вассалами золотоордынских ханов, то есть, используя устоявшийся термин, попали под иго. Другой вопрос, что ряд русских князей использовали это иго в своих целях, и для них татары были не угнетателями, а благодетелями и спасителями.

Особенностью «татарского ига» на Руси по сравнению с западноевропейскими вассальными отношениями было полное отсутствие письменных юридических документов. Даже само завоевание Руси закончилось без заключения мира, без правового оформления актов походов Батыя в 1237—1238 гг. и в 1240—1241 гг.

В отношениях вассалов — русских князей со своими сюзеренами — ханами не было никакого порядка, никаких правил. Князья часто (иногда ежегодно), но абсолютно бессистемно ездили в Орду, как по вызову хана, так и в инициативном порядке. Все дела, ради которых князья приезжали в Орду, решались устно при личном свидании с ханом или его мурзами.

Историк В.В. Похлебкин отмечает, что в летописи часто говорится, «что князья либо оговаривали друг друга, либо выпросили у хана то, что хотели, либо клялись своим честным словом или обещали клятвенно то-то и то-то. Никогда, ни в один период в течение двух с половиной веков летописи не сообщают, что тот или иной князь подписан тот или иной документ, то или иное письменное обязательство.

И дело было не только в том, что как многие князья, так и многие ханы были попросту неграмотными. Ведь ханы оформляли при помощи ученых писцов договоры и соглашения и с Генуей, и с Византией, и с Египтом, подписывали с этими государствами и мирные договоры, и брачные контракты, т.е. находили возможность вступать в письменные юридические канонические международные отношения с другими, уважаемыми государствами. В отношении же Руси все эти цивилизованные формы двусторонних сношений настойчиво и последовательно игнорировались, упорно не использовались. На это поразительное обстоятельство почему-то никогда не обращали внимания ни русские историки, ни юристы, изучавшие историю права»[92].

Размер той же пресловутой дани никогда письменно не фиксировался. Наоборот, он постоянно менялся. Во второй половине XIII века ханы попытались связать объем выплат с численностью населения конкретного княжества и несколько раз устраивали перепись на Руси, но вскоре отказались от этой практики и стали брать по ситуации. Общая же сумма ордынской дани с русских земель, по мнению профессора В.А. Кучкина, составляла не менее 15 000 рублей в год[93].

Обе стороны никогда не давали письменных гарантий друг другу. Часто князья предоставляли вещественные гарантии — посылали в Орду заложников: своих младших братьев, сыновей, племянников и т.д., либо даже сами приезжали в Орду и на несколько месяцев оставались там заложниками.

Ханы же никогда не предоставляли гарантий князьям. Хан в любой момент мог нарушить свое ранее данное обещание и потребовать дополнительную дань, отнять ярлык на княжество, а то и вызвать в Орду князя и убить его без суда и следствия.

Единственным исключением, да и то лишь в кратковременный 30-летний период XIV века (1330—1360). то есть в период временного прекращения ордынских набегов на Русь, было появление элементов договорных отношений между Ордой и Русью в отношении сохранения стабильности государственных границ, то есть договоренность (письменная и устная) об установлении пограничной линии (полосы), разделяющей два государства. Эта договоренность, отраженная в документах, касалась не политической или военной сферы, а лишь фиксировала определенные, уже длительно сложившиеся территориальные реалии и закрепляла уже установившиеся разграничения территориальных владений.

Цель этих договоренностей была исключительно прикладная — быть руководством для пограничной стражи. И тем не менее это были международно-правовые долговременности, хотя и ограниченные, и единственные за все 250 лет.

Замечу, что позже московским князьям очень понравился такой «порядок», и именно в нем лежат истоки российского самодержавия.

Об этом хорошо сказал В.В. Похлебкин: «Между тем общий характер бесписьменных, юридически не фиксируемых и односторонне неравноправных русско-ордынских отношений коренным образом менял всю систему представлений у многих поколений русских государственных мужей о международных внешнеполитических постулатах и нормах.

Русские князья оказывались лично зависимыми от Орды, как крепостные, они привыкали к рабскому, унизительному положению, они культивировати приспособленческую психологию «двух моралей» и переносили, передавали все это уродливое и рабское в свои государства, практикуя затем на боярах, на дворянстве и особенно на своем народе те же самые приемы, которые применялись по отношению к ним в Орде.

Представления о нормах права — как международного, так и государственного, а тем более личного — на несколько столетий были совершенно исключены из системы мышления русского народа. Его систематически приучали, воспитывали в обстановке последовательного, целеустремленного бесправия...

Таков был один из важнейших исторических результатов господства Орды над Русью. Ясно, что все это создавало не только препятствия на пути развития русской государственности, придавало этому развитию уродливо-извращенные, чисто рабские черты, но и оказывало огромное негативное воздействие на формирование психологии русской нации в целом, причем как общественной, так и личной психологии»[94].

Российское дворянство, получило изрядную порцию татарской крови. Уже в конце XIII века десятки русских князей были женаты на татарках — дочерях золотоордынских ханов и мурз. Дальше — больше, многие князья, особенно московские, стали брать себе на службу сотни и даже тысячи татар^{1}.

Как писал крупный специалист в области русской генеалогии Л.М. Савелов (1868—1947): «В старину у нас был единственный титул — это князь, причем титул не жалованный, а означавший, что предки липа, носившего его, были владетельными государями, исключение составляли только татары, которые признавались князьями очень легко: достаточно было татарскому мурзе появиться на русской службе, чтобы быть признанным в княжеском достоинстве: у нас даже говорили, что если мурза появился в Москве зимой, то его царь жаловал шубой, а если летом, то княжеским ти-тулом»[95].

Кстати, большинство татар, принятых на службу московскими князьями, и мурзами-то не были. Но каждый джигит заявлял великому князю, что он подлинный Чингисид, и требовал титул. Замечу, что русские князья в XIII—XIV веках считали золотоордынских ханов царями, а себя — их холопами. В результате не только в XIV—XV веках, но и на пару веков позже происхождение от хана Чингисида считалось на Руси выше, чем происхождение от князя Рюриковича, и многие дворяне Рюриковичи приписывали себе в родословные Чингисидов. Увы, никто из татар так и не представил убедительных доказательств, что его предок был Чингисидом.

Татаризация дворянства продолжалась и в последующие века. К примеру. Екатерина II после присоединения Крыма к России росчерком пера записала в потомственные русские дворяне всех крымских мурз, а точнее, всех, кто считал себя таковыми.

Несколько слов нужно сказать и об отношении золотоордынских ханов к православной церкви. Принятие ислама не изменило отношения ханов к православию. В 1270 г. Менгу-Тимур (Менгу-Тимир) издал указ: «На Руси да не дерзнет никто посрамлять церквей и обижать митрополитов и подчиненных ему архимандритов, протоиреев, иереев и т.д. Свободными от всех податей и повинностей да будут их города, области, деревни, земли, охоты, ульи, луга, леса, огороды, сады, мельницы и молочные хозяйства. Все это принадлежит Богу и сами они Божьи. Да помолятся они о нас»[96].

Позже хан Узбек еше расширил привилегии церкви: «Все члены православной церкви и все монахи подлежат лишь суду православного митрополита, отнюдь не чиновников Орды и не княжескому суду. Тот, кто грабит духовное лицо, должен заплатить ему втрое. Кто осмелится издеваться над православной верой или оскорблять церковь, монастырь, часовню — тот подлежит смерти без различия русский он или монгол»[97].

Таким образом, татары зачастую с большим почетом относились к церкви, чем сами русские. Известный историк церкви Н.М. Никольский отмечал: «Для местных жителей местная икона — неприкосновенная святыня, для чужих, из другой области, это предмет, не вызывающий никакого уважения. Смоляне, суз-дальцы и даже черниговцы, взявши Киев под предводительством Андрея Боголюбского, как бы в насмешку над прозвищем князя разграбили "монастыри и Софию и Десятинную богородицу... и церкви обнажиша иконами и книгами и ризами и колоколы из-несоша все". То же самое повторилось в 1203 г. Но это факты более ранние. А вот факты XIV и XV вв.: в 1372 г. тверитяне, взяв Торжок, ободрали серебряные оклады с тамошних икон, а церкви сожгли: в 1398 г. новгородцы в Устюге "церковь соборную пре-чпстыя пограбиша"; в 1434 г. великий князь Василий Васильевич, взяв Галич, сжег там церкви и монастыри»[98].

Отношение русских князей к Золотой Орде было неоднозначным. Многие князья, начиная с Андрея Ярославича, не боялись выступать против татар, но, увы, среди князей было очень много и тайных прихвостней.

Вот колоритный и в чем-то характерный пример — Федор Ростиславович Чермный. Замечу, не «Черный», как пишет большинство наших историков, а «Чермный». что на древнеславян-ском языке означает «красивый». Федор действительно был красавцем огромного роста. Родился он примерно в 1238 г. в семье смоленского князя Ростислава Мстиславовича. После смерти

Ростислава в 1240 г. на смоленский престол вступил его троюродный брат Всеволод Мстиславович[99]. В 1249 г. Всеволод умирает бездетным, а на смоленский престол вступает старший сын Ростислава Глеб. Красавцу же Федору Ростиславичу в том же году был выделен ничтожный удел на востоке Смоленского княжества, с городом Можайском. Естественно, честолюбивый красавец не то что бы не желал, он просто физически не мог провести жизнь в таком захолустье.

Между тем в 1249 г. умирает ярославский князь Василий Всеволодович. Его единственный сын Василий умер младенцем, и на престол вступает его брат Константин Всеволодович, но в 1256/57 г. и он умирает бездетным. В таких случаях обычно призывали на княжение другого родственника мужского пола. Но по неясным причинам власть в Ярославле захватили молодая вдова князя Василия Всеволодовича Ксения. Точный возраст ее неизвестен, но в брак она вступила в 1242 г., то есть в 1257 г. ей было от 27 до 32 лет[100]. У Ксении была дочь Мария, родившаяся между 1243 и 1249 годами.

Федор Ростиславич поехал в Ярославль и сумел втереться в доверие к Ксении, и в 1260 г. состоялась его свадьба с Марией Васильевной. Вскоре у них родился сын Михаил. Но тихая жизнь в Ярославле Федору быстро надоела. В 1277 г. вместе с еше тремя русскими князьями — Андреем Городецким (сыном Александра Невского), Глебом Ростовским и его сыном Михаилом — он собирает войско и отправляется в Золотую Орду. Вместе с татарами Федор принимает участие в походе на осетин. Русские вместе с татарами разфомили осетин и взяли «славный фад Тетяков» (Татян).

В 1278 г. по указанию хана Менгу-Тимура князья Федор Чер-мный и Михаил Белозерский[101] устроили карательную экспедицию в Волжскую Булгарию. По данным профессора Мифтахова они разрушили 40 городов и 600 селений[102]. Арабские источники свидетельствуют об особой жестокости воинства Чермного и Белозерского.

После ратных подвигов 1277— 1278 гг. Чермный решил не возвращаться к тихой жизни в Ярославле, а остаться при дворе хана Менгу-Тимура. В летописи сказано: «А князя Феодора Ростиславовича царь Менгу-Тимур и царица его вельми любяше и на Русь его не хотяше пустити мужества ради и красоты лица его».

Федор стал официальным ханским виночерпием. Лишь в 1281 г. он выпрашивает у хана разрешение «поразмяться» и участвует в набеге ордынцев на Переяславль (об этом мы еше поговорим позже).

В том же 1281 г. Федор решил все-таки наведаться в Ярославль, узнав о смерти своей жены Марии. Ярославцы же не пожелали открывать ворота своему князю, «не приняша его во град, но рекоша ему: "Сей град княгини Ксении, и есть у нас князь Михайло"».

Ксения, правившая княжеством от имени малолетнего внука Михаила, почувствовала вкус власти и не желала делиться ею с непутевым зятем. Не солоно хлебавши. Федору пришлось вернуться в Орду.

Там красавца радостно встретили Менгу-Темур и его жена. Федор получил богатые подарки — много драгоценностей и даже несколько городов в правление: Чернигов, Болгары, Казань и др. Судя по всему, дача городов является фантазией летописца. Зато теперь Федор Ростиславич стал подавать хану не только чашу с вином, но и парадное облаченье.

Так до 1293 г. Федор и прослужил у хана. Менгу-Тимур женил князя на своей дочери, получившей при крещении имя Анна. Замечу, что крещение ханских дочерей, выходивших замуж за русских князей или даже византийских принцев, было явлением вполне ординарным в XIП—XV веках.

На Русь Федор Ростиславич попал в 1293 г. вместе с Дюдене-вой ратью. Татары силой посадили его в Ярославле, «и какие были Федору обиды, он отмстил за них повелением царевым, а татар отпустил с честью в Орду»[103].

В следующей главе мы узнаем о дальнейшей судьбе Федора Чермного. А сейчас перенесемся в далекий 1463 год, когда ярославское духовенство случайно обнаружило останки князя Федора Чермного и его сыновей Давида и Константина, почившие почему-то в одной гробнице. «Во граде Ярославле в монастыре Святого Спаса лежали три князя великие, князь Феодор Ростиславич да чада его Давид и Константин, поверх земли лежали. Сам же Великий князь Федор велик был ростом, те у него сыновья, Давид и Константин, под пазухами лежали, зане меньше его ростом были. Лежали же во едином гробе». Их останки были торжественно перенесены в Спасский собор. Но вдруг «и беху от них многаа чюдеса и различнаа исцелениа приходящим къ нимъ с верою и до сего дне». Ярославские князья конфликтовали с Москвой, и им срочно требовалось поднять политический престиж Ярославля. Вскоре монах Спасского монастыря Антоний написал житие святого князя Феодора Чермного: «Преподобие Феодоре и блажен-не Давиде с Константином славным, и явистеся, яко многоцветущая райская древеса жизни и яко многосветныя звезды, в мире сияюще благодатию, в добродетели исправивше жизнь свою, и сего ради получисте живот вечный на небесах Темже благодарственно вам зовем: радуйтеся, всемирнии светильницы и граду нашему Ярославлю великое утверждение»[104].

Увы, новоявленные мощи не помогли ярославским князьям. Как писал А.С. Хорошев: «Неприкрытый характер канонизаци-онного «действа» даже у современников вызвал иронию, которая нашла отражение на страницах Ермолинской летописи. «Ирония заключается в том, что, по мысли составителя рассказа, имеющегося в указанном памятнике, культ новых «чудотворцев» привел не к тем последствиям, на которые рассчитывали его организаторы. Искусственное культивирование памяти старых ярославских князей не помогло подъему политического значения князей современных»[105].

Ярославские князья через десять лет после канонизацион-ной манифестации простились навек со всеми отчинами, продав их великому князю Ивану Васильевичу. Ярославское княжество на корню закупил для московского государя Иван Васильевич Стрига Оболенский, выступающий в Ермолинской летописи под псевдонимом «Иоанн Агафонович Сущей». «Продолжая свой рассказ в плане политической сатиры, Ермолинская летопись называет его "новый чудотворец" и "собиратай Ярославской земли". Этим еще раз подчеркивается комизм предпринятой в 1463 г. ярославскими светскими и духовными феодалами попытки создать пантеон местных князей-"чудотворцев", чтобы сохранить политическую независимость Ярославского княжества»[106].

Теперь от князей перейдем к иерархам церкви.

Последним русским митрополитом домонгольской эпохи был Иосиф. Он пропал без вести при взятии Киева татарами в 1240 г.

Спустя несколько месяцев после исчезновения Иосифа князь Даниил Галицкий назначает митрополитом «некоего» Кирилла. Уже к 1243 г. Кирилл числится митрополитом. Однако его власть не распространялась вне владений Даниила Галицкого. Поэтому Кирилл через Венгрию предпринимает путешествие в Никею, где временно обосновался константинопольский патриарх Мануил II. Напомню, что с 1204 по 1261 г. Константинополь находился под контролем крестоносцев. Там патриарх официально поставил Кирилла русским митрополитом.

Из Византии Кирилл возвращается в Киев, но в 1250 г. он отправляется в длительное путешествие наводить порядок и устанавливать свою власть в русских епархиях. Он посещает Чернигов, Рязань, Владимир на Клязьме и завершает путешествие в Великом Новгороде. В 1255 г. Кирилл вновь служит во Владимире. В 1263 г. он присутствует при похоронах князя Александра Невского.

В 1261 г. митрополит Кирилл с разрешения хана Берке основывает в Сарае[107] епископскую кафедру. Первым епископом саранским стал Митрофан. Епископы сарайские постоянно пребывали при ханах, как в Сарае, так и во время кочевок по степям. Золотоордынские ханы первоначально терпимо относились к миссионерской деятельности епископов среди татар.

Вскоре в ведение епископов саранских была передана и Переяславская епархия. Дело в том, что в 1239 г. Переяславль Южный был взят и разрушен татарами, а местный епископ Семен убит. С этого времени Приднепровье южнее Киева — Переяславль, Канев и другие города окончательно выпали из-под власти русских князей. Они управлялись либо татарскими наместниками типа баскаков, либо выборными простолюдинами из местного населения (ватманами, будущими атаманами).

Замечу, что и ряд других пограничных русских земель попал под «прямое управление» татар. Соответственно, их население духовно было подчинено сарайскому епископату.

В 1267 г. хан Менгу-Тимур выдает первый митрополичий ярлык митрополиту Киприану. Ярлык начинался со слов «Силою вечного Неба... Чингиза царя...»[108]

Итак, православные митрополиты властвовали над Русью почти два века «силою вечного Неба» и волею духов Чингисхана и «последних татарских царей».

Ни один из ханских ярлыков, данных русским князьям, не сохранился ни в подлинниках, ни даже в списках. Видимо, там были столь обидные формулировки, что московские князья их уничтожили где-то в конце XV века. А вот несколько митрополичьих ярлыков сохранились. В их числе ярлык 1357 г., который «Бердибек царь дал Алексею митрополиту». В нем говорится: «Бессмертнаго бога силою и величьством из дед и прадед Бердебеково слово... Ченгизь царь и последний цари наши отци наши...» В последнем из известных «митрополичьих» ярлыков находим такие формулировки: «Бессмертнаго бога силою и величеством из дед и прадед. Тюляково слово Мамаевою дядиною мыслию... Пред Чингис царь, а опосле того цари Азиз и Бердебек...»[109]

Ханские ярлыки определяли правовое отношение русской православной церкви. В этих грамотах привилегии русской церкви «были закреплены так цельно и так широко, как еще ни разу не было при "благоверных" и "христолюбивых" русских князьях: недаром на семь ордынских ярлыков ссылались церковные иерархи XVI в., защищая права своей организации от захватов светской власти»[110].

Ярлыки давали православному духовенству не только возможность широко пропагандировать свое вероисповедание, но и целый ряд «свобод» чисто гражданского характера: духовенство освобождалось от уплаты ордынской дани и от всяких других поборов; за церковью закреплялось все недвижимое имущество; декларировалась полная автономия церковного суда от вмешательства светской власти. «Ханские грамоты устанавливали, таким образом, самый полный иммунитет церкви, каким только она пользовалась в средние века где бы то ни было в Европе, восточному православию в этом отношении не приходилось завидовать католицизму»[111].

Ярлыки недвусмысленно указывают причину милостивого отношения «неверных» ханов к православной вере: «Чингис-хан и первые цари, отцы наши, жаловали церковных людей, кои за них молились... И мы... есмя Алексея митрополита пожаловали. Как сядет на своем столе и молитву воздаст за нас и за наше племя». В лице православной церковной организации золотоордынский стол «получал в свое распоряжение крупнейшую полицейскую силу, позволявшую заменить мечом духовным меч вещественный, который неудобно же было извлекать из ножен слишком часто»[112].

В 1269 г. митрополит Кирилл вместо Митрофана назначил са-райским и переяславским епископом Феогноста. Любопытно, что помимо церковных дел Феогност выполнял обязанности дипломата, ордынского, разумеется! Хан Менгу-Тимур три раза посылал его в Византию к императору и патриарху. Последний визит Феогноста в Константинополь состоялся в 1279 г.

Митрополит Кирилл последние три десятилетия прожил в Северо-Восточной Руси, лишь периодически наведываясь в Киев. Кирилл скончался в 1280 г. в Переяславле-Залесском, но по традиции его погребли в Киеве.

Константинопольский патриарх решил восстановить свою власть над русской церковью и в 1281 г. поставил в митрополиты грека Максима. В 1283 г. митрополит Максим прибыл в Киев и почти сразу отправился в Сарай за ханским ярлыком. Любопытно, что Максим первым среди русских митрополитов присвоил себе титул «митрополит всея Руси».

Формальной резиденцией митрополита Максима оставался Киев, но Максим, как и его предшественник Кирилл, был «кочующим митрополитом» и большую часть своего правления он провел в Северо-Восточной Руси. Лишь в 1299 г. Максим окончательно покинул Киев «со всем клиром своим» и переселился во Владимир.

И при Максиме, и при последующих митрополитах русская церковь вела проордынскую политику. Православная церковь в основном весьма лояльно относилась к татарскому игу. Нашествия татар были официально объявлены «батогом Божьим, вразумляющим грешников, чтобы привести их на путь покаяния». Риторический вопрос: а можно ли бороться с батогом божьим? Каяться надо! Каяться побольше! В русских церквях в обязательном порядке молились за здравие царя, то есть золотоордынского хана.

Интересный момент — часть князей, убитых в Орде (Михаил Черниговский. Михаил Тверской и др.) были причислены к лику святых. При этом церковники сделали все, чтобы обелить золо-тоордынских ханов и сделать их полностью непричастными к мучениям «святых». Во всяком случае, убийства происходили по приказу злых татарских вельмож, а непосредственными убийцами являлись сами русские. Надо ли говорить, что в конце XIII и в начале XIV века ни один волосок с головы русского князя в ханской ставке не мог упасть без санкции великого хана.

Но вернемся к Сарайской епархии. В конце правления князя Даниила Александровича Сарайская епископия построила себе подворье вблизи Москвы на Крутицах, где останавливались приезжавшие в Москву сарайские епископы. Позже там был основан Крутицкий монастырь. В результате в конце XIV века епископ Сарайский стал именоваться епископом Сарским и Крутицким. В 60-х годах XV века сарайские епископы окончательно перебрались в Москву на Крутицы. Согласно официальным сайтам Русской православной церкви, сарайские епископы «на протяжении около 150 лет осуществляли интенсивную деятельность на благо своего Отечества, порабощенного татаро-монголами».

Увы, факты противоречат этой благой сентенции. Чего стоит одно дело о принадлежности Червленого Яра к Рязанской или Сарайской епархии. Червленым Яром называлось место между реками Воронеж, Дон, Хопер и Великая Ворона. Ряд историков считает, что город Червленый Яр располагался на месте нынешнего города Воронеж.

Фактически, речь шла о том, кому должно было подчиняться русское население Червленого Яра — рязанскому князю или Орде. В свое время митрополиты Максим, а затем Петр высказывались за причисление этой области к Рязанской епархии. Но сарайские владыки не унимались. В 1330 г. конфликт разгорелся настолько, что вновь потребовалось вмешательство митрополита. Феог-ност, созвав своего рода поместный собор северо-восточных епископов в Костроме, в присутствии ростовского и суздальского епископов заставил сарайского владыку Софония публично отказаться от претензий на Червленый Яр.

Новый сарайский епископ Афанасий в конце 40-х годов XIV века потребовал пересмотра вопроса о Червленом Яре. Он попросту дал крупную взятку престарелому Феогносту, и тот передал Червленый Яр в ведение Афанасия. Такое решение вызвало резкий протест рязанского епископа Кирилла, который «с крилоша-ны своими» отправился к митрополиту и предъявил ему документальное подтверждение своих прав — грамоты митрополитов Максима и Петра о передаче Червленого Яра рязанской епархии, а также отступную грамоту саранского владыки Софония, данную им в 1330 г. на соборе в Костроме.

Как писал Н.С. Борисов:

Этот пример прекрасно иллюстрирует факт, что сарайский епископ отстаивал в первую очередь свои собственные интересы, в основном совпадавшие с интересами великих ханов.