Маститый учитель этнологии, Адольф Бастиан, не только путешествовал больше и дальше, чем все прочие ученики и учители этой науки, но находил время и писать больше, чем большинство этих ученых, вместе взятых. Как-то один из коллег, любивший зло пошутить, доставил себе своеобразное удовольствие, — он наложил одну на другую все сочинения Бастиана, чтобы измерить высоту его интеллектуальной производительности. Получилась, говорят, высота более двух метров. А было это еще задолго до завершения литературной деятельности этого более чем прилежного ученого. Впрочем, никто не дал себе труда проверить приведенную цифру.
Все это поистине изумительное количество трудов и сочинений преследует — и это, пожалуй, не менее изумительно— почти одну единственную задачу: привести со всего света и из всех времен доказательства, на тысячах и тысячах примеров, однородности или, по крайней мере, родства духовной жизни человечества.
И в общем это вполне удалось Бастиану, поскольку простому смертному дано понять его более чем витиеватый язык. Но он приходит и к другому результату, а именно, что в действительности мы имеем дело с двумя наслоениями: с общим у всех людей слоем одинакового мышления, для которого он ввел в науку выражение «элементарная мысль», — и другим, располагающимся выше, слоем культурного достояния; последнее не одинаково у всех рас и народов — оно принимает особую местную окраску под влиянием географических особенностей области их возникновения и развития. Это — общеизвестная бастиановская «народная мысль». Название выбрано в высшей степени неудачно; потому-то оно и не принято современным народоведением. Однако, идея, лежащая в его основе, несомненно, правильна и удачна, тем более, что она опирается на другое понятие — «географической провинции». Бастиан подразумевает под этим то явление, что внутри каждой резко очерченной области земли под влиянием естественной среды и климата развиваются и вполне определенные культурные особенности, которые так прочно укореняются, что даже сильнейшее внешнее воздействие не может их существенно изменить, а тем более — изгладить. Такой пример из области материальной культуры можно найти в любом этнографическом музее. Какое впечатление массивности, тяжести и солидности производят на зрителя коллекции принадлежностей одеяния арктических народов! Всюду мех и шкуры животных, даже в утвари. Более чем суровый климат требует применения меха, а скудость растительных материалов обусловливает применение шкур. И в характере жилищ, в которых человек должен проводить всю долгую, суровую зиму, видна та же массивность, прочность или, по крайней мере, приспособления для изоляции внутреннего помещения от ледяного холода наружного воздуха. Как сильно отличается от всего этого культурное достояние тропического мира! Здесь одежда сводится почти к украшению, а жилище столько же рассчитано на защиту от жары, сколько полярное жилье — на защиту от холода.
В этих пределах, таким образом, система Бастиана весьма хороша и применима; но, к сожалению, из нее нельзя вывести всех следствий. Хотя великий ученый и знаток человечества допускает взаимное воздействие отдельных географических провинций, он не говорит с полной определенностью, имеет ли это воздействие следствием также и передачу определенных предметов культуры от соседа к соседу. Короче говоря, он еще и теперь в долгу перед нами определением своей позиции в вопросе: «заимствование — или самостоятельное проявление народного духа?».
Несмотря на его «народную мысль», в каждом отдельном случае еще и теперь требуется основательное, детальное исследование происхождения данного обычая или определенной утвари.
Несмотря на все это, система Бастиана, как целое, все же существенно подвинула нас вперед. Бастиановская «элементарная мысль» в общем совпадает с понятием, которое Фридрих Ратцель, дополняя свою теорию заимствования, называет «общим достоянием человечества» и для которого существует еще более новое выражение, именно— «элементы культуры». Под всеми этими наименованиями подразумевается тот инвентарь человечества, который остается, когда мы из общей суммы всего произведенного человечеством, чтобы подняться над миром животных, отнимаем принадлежащее только отдельным группам. При этом безразлично, представляют ли эти группы лишь незначительные, племена, многочисленные народы или же обнимают целые расы.
Этот-то низший слой культурного достояния и должен теперь стать предметом нашего рассмотрения. Прежде всего необходимо это для нас самих. Всегда приятно бросить взгляд в низшие слои человечества, хотя бы для того лишь, чтобы гордый своим происхождением белый мог убедиться, как высоко поднялся он по сравнению с этими дикарями. Но есть и другие побуждения, более объективного характера. В течение столетий и даже тысячелетий мы, представители белой расы, пытаемся поднять покров над неведомыми областями Азии, Африки, Америки и Австралии; без отдыха и устали стремимся мы проникнуть вглубь скованных льдом полярных стран, пока там не останется для нас никаких тайн. Все эти стремления имеют в основе прирожденную страсть к исследованию, влечение к знанию. Подобного же рода побудительные причины заставляют нас интересоваться происхождением и развитием отдельных ветвей нашего собственного рода.
Но есть еще и третье основание. То, что верно для антропологии, должно быть справедливо и для этнографии. Антропология воздвигла свое новое здание расового единства человечества на фундаменте общих физических признаков. Сама собой является мысль попытаться таким же образом возвести на общей духовной основе здание, именуемое человеческой культурой. Если такая проблема вообще разрешима, то, как мне кажется, это самый верный путь к ее разгадке.