Культура бескультурных народов

VI. Первые приобретения

Как завидно жилось историку культуры, пока современная эволюционная мысль еще не господствовала над умами и науками! В те счастливые времена человек появлялся перед исследователем сразу, вполне готовым, законченным телесно и духовно; он был так устроен творцом, что мог уже без всякого дальнейшего духовного развития подняться с уровня библейского первого человека до высоты нашей эпохи с ее огромными завоеваниями во всех областях.

Современный исследователь более уже не находится в таком счастливом положении; для него человек столь же изменчив, как и всякий другой вид остального органического мира. Но вместе с тем современный ученый поставлен перед проблемой, от которой историка прежнего времени освобождала библейская догма: он должен установить границу, отделяющую человека от его животного предка и от всего вообще животного мира, как существо высшего порядка.

Первым критерием человеческой природы издавна и всеми признается речь. Однако, элементарные зачатки речи существуют, как известно, и у высших животных; Мюллер-Лиер в своей превосходной книге «Фазисы культуры» насчитывает у кур и голубей по 12 различных звуков; у собак их, будто бы, 15, у рогатого скота— 22, в то время как разговорный запас простолюдина обнимает около 300 слов. У гориллы и шимпанзе, по данным известного американского «обезьяньего профессора» Гарнера, — поставившего задачей своей жизни изучение языка этих животных, — существует около 20 звуков, которые значительно дополняются еще богатой жестикуляцией и живой мимикой. Таким образом, различие между человеком и животным оказывается совсем не столь громадным, как мы обыкновенно предполагаем. По существу здесь и вовсе не было бы различия, если бы человек не воспитал в себе способности, которая совершенно отсутствует у животного: эта присущая исключительно человеку способность заключается в умении переходить от конкретных представлений и образов воспоминания к составлению понятий и оперированию ими. Первые два вида психической деятельности наблюдаются и у животного: оно обладает умом, памятью, воображением и способностью суждения; но способности мыслить при помощи понятий без конкретных представлений — у животного нет.

Второе завоевание человеческого рода — орудие. Оно тоже в зачатке встречается в царстве животных; обезьяны из своих древесных крепостей бросают во врага сучьями и колючими плодами, скатывают на него камни, опираются при ходьбе на палки, разбивают скорлупу орехов и других плодов. Ничто никогда не удивляло меня так сильно, как искусство маленького макака в зоологическом саду в Дюссельдорфе, с абсолютной уверенностью разбивавшего круглым камнем орехи, которые кидал ему в клетку сторож; он ни разу не сделал промаха; притом сила удара была так точно рассчитана, что разбивалась только скорлупа, ядро же ореха оставалось нетронутым. Работа наших щипцов для орехов по сравнению с этой ловкостью и уверенностью кажется какой-то беспомощной попыткой разрешить ту же задачу, — даже шагом назад.

Таким образом, коренного различия между человеком и животным в обладании орудиями нельзя видеть; это различие выступило лишь позже. Интересно при этом, что причина нашего прогресса была та же, которая обусловила и развитие нашего языка и разума: выпрямление тела из горизонтального положения в вертикальное.

В этом простом факте поворота продольной оси нашего тела почти на 90 градусов мы видим настоящий поворотный пункт на бесконечно долгом пути развития человеческого рода. Как бы разумно ни было четвероногое, оно, — при горизонтальном положении тела и обусловленном им расположении костей шеи и головы и тяжелом грузе мускулатуры в этой области тела, — никогда не возвысится до членораздельной речи. Лишь тогда, когда череп легко, без особого напряжения мышц, покоится над центром тяжести тела, — т. е. при том положении тела, которое наблюдается у человека — возможно развитие способности речи. Помимо разгрузки мускулатуры при этой «королевской» осанке — королевской, по сравнению с положением тела у животных, обращенных мордой к земле — сюда еще присоединяется и другое, весьма существенное обстоятельство. Только при том положении черепа, какое бывает у нас, мог увеличиться размер мозга, который стал особенно быстро развиваться у человека с момента окончательного установления вертикального положения тела.

Этот поворот тела почти на прямой угол имел и еще одно следствие: человек мог свободно распоряжаться своими передними конечностями. Такая свобода действия передними конечностями не свойственна ни одному животному; нет ее и у тех животных, которые могут иногда передвигаться, сохраняя вертикальное положение тела, метать камни, строить шалаши и гнезда; правда, они могут в течение немногих, коротких мгновений делать из своих «рук» и иное употребление, чем при передвижении тела с помощью четырех конечностей; но в общем эти руки — такие же несвободные органы, как и задние конечности. Несравненно выгоднее положение человека. Некогда, бесконечно давно, он превратил свою унаследованную от предков заднюю хватательную руку в опорную ногу, на которую с тех пор всецело перешла забота о передвижении тела. В этот момент человек совершил по отношению ко всему позднейшему развитию его культуры самый важный и самый чреватый последствиями шаг, какой он вообще мог сделать; отныне он единым ударом освободился от того ужасного ига, которое делает животное вечным рабом окружающей среды, — от ига естественных условий. Когда какой-либо вид животных по тем или иным причинам переселяется из привычной обстановки в новую, с иными свойствами, он остается жизнеспособным лишь в том случае, если сможет приспособить свою телесную организацию к новым условиям: если тут у него появляются новые, необычные для него враги, он должен развить свои естественные органы защиты или улучшить свою способность спасаться бегством; когда он попадает в более холодный климат, он может процветать только в том случае, если органы его окажутся защищенными подушками из жира или тело покроется более густым одеянием из шерсти и перьев. Ничто подобное не связывает человека; борьбу с врагом он ведет при помощи изобретенного им, чуждого его телу, внешнего оружия, которое он держит своими свободными подвижными руками. Если ему приходится защищаться от невзгод климата, он строит себе жилище или создает для тела искусственный покров — одежду. Короче говоря, благодаря своим свободным при всяком положении тела рукам, он получил возможность заменить прежнюю необходимость телесной приспособляемости более совершенной способностью применяться к условиям с помощью приспособлений внетелесного характера.

Антропологи полагают, что можно весьма различными способами восстановить тот путь, который проделал человек от стадии бессловесного (в упомянутом ранее высшем смысле) четверорукого животного до отвлеченно мыслящего и передвигающегося при вертикальном положении тела двурукого человека. Проблемы подобного рода обыкновенно не касаются области этнологии, но они так важны и значительны, что мы не можем не остановиться на них. Я лично считаю наиболее приемлемой теорию профессора Германа Клаатча, хотя бы уже по тому, что она — самая простая. Быть может, именно эта поразительная простота была причиной того нерасположения и вражды, которыми почтили ее многочисленные коллеги деятельного ученого.

Клаатч указывает прежде всего на тот, поражающий большинство из нас, факт, что человеческая пятипалая кисть — не приобретенный, а исстари унаследованный орган; все млекопитающие, как и все позвоночные вообще, с самого своего появления обладали пятилучевыми конечностями; там, где мы встречаем меньшее число лучей, — например у свиньи, рогатого скота или у лошади с единственным копытом, — это явление объясняется регрессивным развитием. Эти пять пальцев во всем древнем мире животных расположены так, что большой палец может быть противополагаем другим, т. е. расположен против других пальцев, как особый орган, как противоположный рычаг; прикасаясь к прочим, он прилегает внутренней стороной к их внутренней же поверхности. Если читатель даст себе труд приложить последовательно большой палец руки к остальным пальцам, — он сразу уяснит себе понятие противополагаемости. Таким образом, и этот большой палец, — как показывают находки следов, относящиеся к палеозойской и мезозойской эпохам, — наше древнее наследие. По мнению Клаатча, число пальцев, противополагаемых большому, а именно четыре — вовсе не случайно; при большем числе, без сомнения, наблюдалось бы ослабление полезного эффекта; возможно, что это соотношение— четыре и один — есть наивыгоднейшее из всех возможных.

Четверорукость приматов тоже не представляет привилегии, преимущества, которое мы с гордостью могли бы приписать древнейшей стадии развития человеческого рода. Это лишь наследие первобытного состояния; оно было свойственно формам всех млекопитающих и позднее утрачено в отдельных отрядах, независимо друг от друга, в регрессивном развитии. В эоцене, древнейшем отделе третичного периода, охватывавшего миллионы лет, т. е. в эпоху, предшествовавшую нашему ледниковому периоду — хватательная рука и хватательная нога еще носят вполне всеобщий характер; ныне же они встречаются лишь у немногих групп животных; остальные утратили то или другое, либо же и то и другое, путем обратного развития и преобразования.

У человека рука осталась консервативной, но подверглась изменению задняя конечность: из хватательной руки она превратилась в опорную ногу. Человеческая опорная нога представляет во всем органическом мире нечто своеобразное уже по положению большого пальца стопы; нога, как опора тела, не встречается в подобном виде нигде, в противоположность руке, которая в сходной форме существует уже у низших животных. Подчеркивая это своеобразие, Клаатч идет еще дальше и утверждает, что для доказательства единства человечества вполне достаточно было бы уже одного устройства человеческой ноги.

В древнейшем состоянии большой палец ноги обладал еще способностью противоположения; у человеческого зародыша намек на такое положение сохраняется до сих пор в виде значительного промежутка между большим пальцем и вторым. Остатки прежней хватательной функции тоже встречаются у низко стоящих народов; так, австралийцы хорошо умеют волочить копье, зажатое в пальцах ноги; ведды, на Цейлоне, даже натягивают лук ногами. Родителям знакома курьезная подвижность большого пальца ноги у наших грудных младенцев, а также то словно предназначенное для лазания расположение членов, которое наблюдается у сладко дремлющих малюток в первые месяцы жизни; ребенок лежит, притянув к себе ножки, согнув колени и обратив подошвы друг к другу, словно собирается карабкаться всеми четырьмя конечностями на дерево.

Было бы ошибочно, говорит Клаатч, думать, что теперешняя форма нашей ноги возникла, как результат вертикальной ходьбы; согласно ему, правильнее было бы сказать: только наша нога и делает возможной прямую походку; она — не следствие такой походки, а ее условие. Многие животные ходили довольно прямо уже в весьма древнюю геологическую эпоху, — в мезозойский период; наши обезьяны, как известно, также прибегают иногда к этому способу передвижения; но ни у одного рода животных не развилось такой ноги, как у человека. Как объяснить этот факт? Каким образом развилась такая форма ноги именно у человека?

Клаатч подчеркивает то обстоятельство, что образование опорной стопы было бы бесполезно, если бы распределение тяжести в теле не обусловливало возможности вполне прямой походки. Это стало осуществимым лишь при весьма значительном перемещении назад центра тяжести тела. Перемещение центра тяжести вызвано было изгибом вперед поясничной части позвоночника; при этом голова и верхняя часть позвоночника были настолько отодвинуты назад, что стало возможным вполне вертикальное положение тела при ходьбе.

Здесь выступает на сцену другая теория — гейдельбергского антрополога профессора Шетензака.

Первоначально человек, как известно, вел лазающий образ жизни. Если бы он оставался в первобытном лесу, то и доныне сохранил бы длинные, как у обезьяны, руки. Шетензак указывает на технику лазанья диких народов, — австралийцев, западно-африканских племен Камеруна, Лоанго и т. д. Все народы лазают иначе, чем мы, европейцы; в то время как мы при влезании на дерево усиленно работаем коленями, первобытные народы помогают себе стопами. При этом применяется два различных метода, смотря по толщине дерева. Как наглядно видно на прилагаемых рисунках 19-м и 20-м, влезание вначале состоит в восхождении по стволу; но в то время как при влезании на тонкие деревья ступни плотно прилегают к стволу вогнутой частью подошвы и, так сказать, присасываются к шероховатой коре, при влезании на толстые стволы эта вогнутность стопы не играет роли; тут большее участие в работе принимают подушки у основания ножных пальцев; на них опирается вся тяжесть тела.

Рис. 19. Лазающие индейцы в первобытном лесу Бразилии. (По Ругендасу).

Рис. 20. Квинслэндский австралиец, влезающий на дерево. (С картины В. Кранца).

Если стволы деревьев тонки, то лазающий прямо охватывает их руками; если этого сделать нельзя, дикари применяют различные приспособления для лазания. В простейшем случае это лиана, которую срывают тут же на месте без особого труда и смелым взмахом обвивают вокруг ствола, чтобы ухватиться обеими руками за ее концы. По мере восхождения ногами по стволу, туземец толчками подвигает лиану вверх. Совершенно таковы же по существу, но по форме гораздо более совершенны, чем этот «камин» австралийцев, — лазательные приспособления обитателей Западной Африки; в Камеруне употребляются тщательно сплетенные веревки с удобными ручками, с помощью которых и взбираются вверх по деревьям в лесах. Еще удобнее устраивается негр в Лоанго, севернее устья Конго. У него лазательная веревка (большею частью— скрученные грубые полосы мочал) обвивается вокруг древесного ствола и его собственного тела. Когда негр желает взобраться на кокосовую пальму, он подходит к дереву, обвивает его веревкой, перебрасывает через голову и плечи часть веревочного кольца, поднимает косо вверх ту половину ее, которая прилегает к дереву, и опирается спиною на веревку, прижимая в то же время передние части ступени к древесному стволу. В таком положении он может без напряжения взбираться вверх; ему нужно лишь регулярно передвигать толчками веревочное кольцо вверх по стволу дерева. Ради полноты добавим еще, что всюду, где употребляются эти приемы лазания, существует и другой обычай, — делать на стволе зарубки, что, конечно, еще более облегчает влезание на дерево. Абель Тасман с удивлением наблюдал такие «ступенчатые деревья» при высадке в Тасмании в 1642 году; зарубки довольно широко распространены повсюду на островах Великого океана, а на африканских берегах сразу бросаются в глаза на многих старых кокосовых стволах.

Клаатч с удивительным остроумием использовал все эти факты. Хватательная функция стопы полезна только в девственном лесу с его хаосом переплетающихся сучьев и ветвей, — но не там, где приходится взбираться на отдельно стоящие деревья, толстые и не ветвистые. Тут стопа работает, как одно целое, и больше всего — ее внутренний край. Так как этот край плотно прижимается к стволу, подвижность большого пальца пропадает; зато при прижимании к более тонким стволам поверхность стопы получает значение присоски. В тех же случаях, когда ступне приходится прижиматься к более толстым стволам, — независимо от того, помогают ли ей зарубки на стволе, или нет, — главная работа, как на опору, переносится на то место стопы, где теперь у нас находятся подушечки у основания пальцев.

Клаатч полагает, что чрезвычайно долгое существование этого приема лазания могло превратить нашу древнюю хватательную стопу приматов в теперешнюю опорную ногу. Для обоснования своего взгляда он ссылается на другую теорию профессора Шетензака, которая занимается вопросом о родине или, правильнее, о месте образования человеческого рода. Дарвин, как известно, искал этот очаг в Африке, тогда как Вирхов высказывался за Малайский архипелаг. Шетензак, напротив, подчеркивает, что человечество для своего образования необходимо должно было пройти райскую стадию и жить в такой местности, где ему не могли угрожать опасные враги из животного царства. Такой областью еще и теперь является Австралия; если не считать крупных сумчатых, давно уже вымерших, а может быть истребленных древнейшими австралийцами, там никогда не было существа, которое могло бы стать опасным для человека, К тому же, весь этот животный мир отличался весьма низкой степенью умственного развития, и для охоты достаточна была лишь физическая ловкость. Последняя должна была проявляться прежде всего в искусстве лазания. Деревья в пятой части света растут разбросанно; они гладки, без ветвей и, как высокие колонны, поднимаются к небу; чтобы в погоне за дичью взобраться на их вершину, надо хорошо уметь лазать.

Клаатч не настаивает именно на Австралии, как на очаге образования человечества; он указывает и на другие области с одиноко растущими деревьями, — например большая часть Африки или предполагаемый затонувший материк, простиравшийся некогда между Африкой и юго-восточной Австралазией. Вопрос о месте имеет, впрочем, второстепенный характер; гораздо существеннее то обстоятельство, что наши животные предки в течение долгого времени должны были перебираться от одного дерева к другому; чтобы, упражняясь в лазании на одиноко стоящие стволы, совершенно преобразовать свою хватательную стопу в опорную ногу. Только тогда они получили возможность испытать свое новое приобретение для прямой походки в других частях света.

Для выполнения этой трудной задачи, впрочем, необходимо было и нечто другое; опорной поверхности было недостаточно, — надо было еще, чтобы переместился и центр тяжести всего тела. И эта часть теории Клаатча подкупает своим изяществом. При длительном применении нового метода лазания, говорит этот исследователь, не только преобразовались описанным образом нижние конечности, но весьма существенно видоизменились туловище и руки. Вследствие изгиба тела назад возникло то искривление вперед поясничной части позвоночника, которое свойственно лишь человеку. Это искривление и теперь еще очень заметно, если удерживать в прежнем косом положении крестцовую часть позвоночника, которая образовалась вследствие окостенения хрящевых прокладок между отдельными позвонками. Тогда возникает изгиб, который, по Клаатчу, весьма слабо выражен у низших рас, но тем яснее выступает у высших. Верхняя часть позвоночного столба тогда снова принимает старое косое положение, при чем в шейной части тоже возникает выгиб, относящий голову назад (рис. 21).

Рис. 21. Продольный средний разрез через череп и позвоночный столб человека. (По Клаатчу).

Клаатч объясняет при помощи своей теории также строение наших плеч и рук. Те и другие отличаются от соответственных частей тела животного более богатой мускулатурой. Согласно старым теориям, человеческая рука лишь тогда стала свободной и подвижной, когда у человека образовалась свободная опора внизу; раньше должно было завершиться формирование нижней части тела человека, и тогда только могло начаться преобразование верхней части. Но это воззрение, согласно Клаатчу, нельзя уже поддерживать с тех пор, как стало известно, что руки и кисть сами по себе суть весьма древнее наследие; в объяснении нуждается лишь хорошо развитая мускулатура руки. Клаатч находит такое объяснение, подчеркивая то обстоятельство, что человек является самым ловким из всех животных; он гимнаст par excellence, с которым не может поспорить никакое другое существо. Откуда у него эта способность — нетрудно вывести из предыдущего изложения: необходимость быть всегда более ловким, чем его добыча, взбирающаяся на высокие деревья, дала человеку возможность преобразовать свои плечи, верхние и нижние конечности такими, какими мы их видим теперь[9].

Наконец, третьим отличительным признаком нашей человеческой природы является огонь. Признак этот наиболее определенный и чистый. Пока дело шло о речи и об орудии, можно было говорить, самое большое, о пограничной полосе между человеком и животным; здесь же мы наталкиваемся, наконец, на резкую линию. Уменья добывать огонь нет ни у одного животного; даже простое пользование теплом свойственно животным лишь в весьма слабой степени. Едва ли можно причислить сюда использование некоторыми животными теплоты навозных куч для высиживания яиц, — это слишком непрямой путь. Нам известны только две формы животных — Megapodius Pritchardi на Ньюафу и Megapodius eremita на Новой Британии — извлекающие пользу из вулканической теплоты. Оба вида, вместо того, чтобы самим высиживать яйца, предоставляют это вулканической теплоте. Резкое разграничение человека и животного по способности пользоваться, огнем — достаточное основание, чтобы начать рассмотрение элементов культуры именно с огня.