Курортный роман

11

– Ну где же они? – Николь вскочила, наверное, уже в десятый раз за последние полчаса, нетерпеливо озираясь вокруг и пытаясь в толпе различить свою сестру. – Они же опоздают!

– Все к этому и идет, – спокойно отозвался Мартин.

– Но тогда они пропустят самое интересное, и мы разминемся в этом столпотворении!

– Сядь! – В голосе Мартина послышалось раздражение. – Ты же знаешь, им надо пристроить Робби…

– Да, но…

– Сядь!

От его резкого, грубого окрика Николь упала на свое место. Мартин сделал вид, что не заметил ее безропотного послушания и даже не взглянул в ее сторону. Его волнение выдало лишь то, как он нервным жестом поправил волосы.

– Скажи лучше, что тебе просто не по душе моя компания. – Слова, слетевшие с языка, были тверды как камень. – Но я обещал Мэгги показать тебе церемонию и сдержу свое слово, так что…

– Но…

Николь не знала, что сказать. После той ночи Мартин был с ней всегда предельно вежлив, как в первые дни ее приезда на остров, но сейчас его как будто подменили.

С утра он забавлялся, с теплой улыбкой глядя на то, как тщательно жители готовятся к празднику. Сейчас же этот человек больше смахивал на глыбу известняка из развалин Гантихе. Казалось, он отгородился от нее высоким забором с надписью «Запретная зона» и «Осторожно, злая собака», и даже когда Николь попыталась прорваться сквозь поставленные им барьеры, она натолкнулась на такую холодность с его стороны, что ощутила озноб, пронявший ее до костей.

Все контракты уже подписаны, и от этого должно быть легче на душе, но, напротив, стало только тяжелей. Ночь, проведенная с Мартином, постоянно напоминала о себе, заставляла ее страдать в его присутствии и уже в который раз прочувствовать, что потеряла. Все вокруг казалось теперь ужасно мрачным и тоскливым. Даже давнишняя мечта Николь побывать на церемонии праздника Святой Пятницы сейчас не радовала ее. Да еще Мэгги со Стивом задерживаются – Робби в последнюю минуту раскапризничался и никак не соглашался остаться с бабушкой.

– Начинается!

Вытянувшись, чтобы разглядеть получше за головами, она увидела, как вдалеке замелькали золотые отблески шлемов с белыми и красными плюмажами – это местные жители в костюмах римских воинов медленно шли от церкви вдоль главной улицы.

– Ой! – вырвался у нее возглас восторга и изумления. Она ожидала чего-то совсем примитивного, на уровне школьного спектакля, но никак не такого потрясающего зрелища.

– Костюмы сшиты самими жителями, – тихо прокомментировал Мартин. – И они очень гордятся этим. Некоторым вещам уже лет пятьдесят или еще больше, их очень берегут. Для каждого местного жителя огромная честь стать участником торжества, и богатые члены сообщества спонсируют… Посмотри! – Он указал на фигуры в белых одеяниях, с белыми париками на головах, продвигавшиеся по улице в огнях сотен свечей с изваянием Иисуса Христа в натуральную величину.

– Когда ты говорил о статуях, я подумала, что они небольшие, а эти, должно быть, весят целую тонну!

– Где-то так, – кивнул Мартин, – хотя и сделаны из папье-маше. Такую махину могут нести не менее десяти человек, и то часто сменяя друг друга, поэтому процессия продвигается так медленно. Каждая картина являет собой одно из жизнеописаний восхождения Христа на Голгофу. Их всего четырнадцать – эта Иисус в саду Гефсимании, а та – Он перед Пилатом… Николь с восхищением следила за ходом событий, а Мартин тихонько пояснял ей на ухо каждое новое действо. Представление было настолько захватывающим, что она даже не заметила, как стемнело. Теперь драматический эффект происходящего усиливался подсветкой пламени множества маленьких свечей. Вдруг все вокруг переменилось… на сцене появились мужчины в белом, закованные в цепи, и каждый с крестом в натуральную величину. При виде жутких белых колпаков, закрывавших лицо, с прорезями для глаз, у Николь невольно мурашки побежали по спине.

– Кто… что это такое? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Кающиеся грешники, – ответил Мартин. – По традиции они должны покаяться в совершенных грехах, причем предполагается, что никто из них не знает, кто скрывается под соседней маской. Тебе не кажется, что пора уже одеться? – сказал он, когда Николь содрогнулась. – Ну-ка, дай я…

Он прав, определенно, здорово похолодало, подумала Николь, влезая в рукава бирюзового кардигана. Мрачный, наводящий ужас спектакль все продолжался. Мартин, заметив волнение на лице своей спутницы, подсел ближе и обнял ее за плечи, а она, не увидев в его жесте ничего предосудительного, прильнула к нему и почувствовала, как у нее сразу же потеплело на душе и сердце стало потихоньку оттаивать.

– Сейчас лучше? – спросил он, и Николь смогла лишь молча кивнуть в ответ. – Неудивительно, что тебя знобит, ведь мы уже здесь больше двух часов – сейчас уже семь. Ты не проголодалась?

К своему удивлению, Николь поняла, что безумно хочет есть. Хотя, в принципе, ничего странного – в последний раз она ела только за ланчем, да и тогда при виде Мартина, сидящего напротив, у нее кусок не лез в горло.

– Умираю от голода, – честно призналась она, уже совсем осмелев, – но…

– Накинь-ка…

Мартин снял с себя пиджак и накинул ей на плечи. Попросив подождать, он стал пробираться сквозь толпу. Она поняла, что он направился к ближайшему бару на углу улицы.

Ну вот, теперь и он замерзнет, подумала Николь, поежившись от холода. И все же, как с ним легко и хорошо. Он такой большой, сильный, без него ей было бы сейчас совсем плохо. От этой мысли ее снова пробрала дрожь. Она плотнее запахнула его пиджак и потерлась о него носом. Мягкая материя еще хранила тепло Мартина, запах его одеколона и собственно самого тела. Скорее бы он пришел, заволновалась Николь. Боже, что же с ней будет, если не успел он уйти, а она уже затосковала по нему. А когда они разъедутся?

Николь задумалась, слепо уставившись в никуда, совершенно забыв о представлении. Как же я опустилась, упрекнула она себя. Ведь Мартин ясно дал понять, что его интересует только мое тело, и открыто заявил о своих чисто низменных намерениях удовлетворить животные инстинкты, и не более, совершенно наплевав на то, хочу я этого или нет. Два дня назад, до той ночи, еще можно было о чем-то мечтать, но сейчас…

С другой стороны, зачем врать себе, разве тебе самой не хотелось того же в ту ночь? Грубая действительность поставила ее перед неопровержимым фактом и вынудила признать, что она легла с ним в постель исключительно по собственной воле. Причем ее желание переспать с ним было не меньше, а может, даже и больше его. Принуждение, насилие – такие понятия здесь просто неуместны, как и в прошлом году. Что же это за человек, сумевший заставить ее поступиться своими принципами?

Николь вдруг вспомнила об их разговоре с сестрой сегодня ранним утром. Ей не спалось, и поэтому, услышав плач маленького Робби, она встала и пошла в детскую предложить свою помощь. Неизвестно, что на нее подействовало – то ли тишина ночи, то ли кромешная тьма, но ей захотелось открыться Мэгги, рассказать о грустной истории с Мартином.

Мэг молча очень внимательно слушала и, когда Николь остановилась, чтобы перевести дух, задумчиво взяла ее за руку.

– У тебя с самого начала появилось такое чувство, – спросила она, – или уже позже?

Николь с недоумением посмотрела на сестру.

– Что ты имеешь в виду? Не понимаю.

– В прошлом году ты с самого начала почувствовала себя дискомфортно, ну, или увидела какую-то греховность в ваших отношениях с Мартином?

– Нет… я… – Николь помедлила, собираясь с мыслями. – Сначала мне было очень хорошо.

Она тогда вообще ни о чем не задумывалась. Ее душа пела от счастья. Такое случается только во сне, и ей совершенно не хотелось просыпаться – идиллия грез унесла ее в мир без пространства и времени. Но такое не могло продолжаться долго – неумолимые, жестокие реалии жизни очень быстро внесли свои коррективы.

– Значит, это случилось, когда ты подумала о Дэвиде, – после того телефонного разговора? Тогда тебе стало плохо?

– Нет, у нас с Дэвидом уже ничего не было. Просто в какой-то момент я поняла, что пошла вразрез со всем тем, чем жила все последние годы. Понимаешь, из-за мимолетного курортного романчика я поступилась своими принципами…

Заметив недоверие в глазах сестры, она резко оборвала себя, задумавшись. Конечно, трудно, но надо признать, что с Мартином у нее ни разу не возникло угрызений совести. Это произошло, когда она услышала страшную весть от отца, напомнившую ей о Дэвиде. Потому что, если честно, она вообще забыла о его существовании – память о нем сгорела в полыхавшем огне страсти, разбуженном Мартином.

– Значит, я права, – заключила Мэг по выражению ее лица.

– Нет… – все же не согласилась Николь, хотя ее голос звучал уже не столь уверенно. Она не солгала, сказав, что к тому моменту у них с Дэвидом все закончилось. И, скорее всего, она бы и не вспомнила о нем, если бы не телефонный звонок. Он, как удар молнии, принес осознание, что пока она легкомысленно предавалась чувственным развлечениям своего курортного романа, Дэвид…

– Ну вот и я… Думаю, это немного подкрепит тебя.

Голос Мартина внезапно ворвался в ее размышления, резко вернув в настоящее, так что она аж вздрогнула и подскочила.

– О, я совсем не хотел тебя напугать. – В голосе Мартина послышалось огорчение, что после его сухой вежливости и холодности она приняла с радостным облегчением и с трудом сдержалась, чтобы не расплакаться.

– Я… извини… – Она заморгала глазами, подавляя слезы, не желая показать своей слабости. – Я просто где-то витала.

Единственное о чем она молила, чтобы Мартин истолковал ее смятение и бессвязную речь только как реакцию на его неожиданное появление. Потому что истинная причина заключалась совсем в другом: он был настолько близко – совсем, совсем рядом – и, ощутив тепло его мощного тела, у нее все внутри сжалось, она никак не могла справиться с собой. Высокая, стройная фигура с широкими плечами и узкой талией, необыкновенно красивые, длинные ноги в облегающих джинсах, как всегда, не оставили ее равнодушной – сердце так сильно и громко забилось, что она испугалась, что оно выдаст ее.

Усилием воли Николь перевела взгляд на коричневый бумажный пакет в его руках.

– Что это?

– Кое-что, облегчающее участь страждущих, – горячие лепешки с сыром. Попробуй.

Николь без лишних слов взяла хрустящее слоеное пирожное и, откусив, округлила от восторга глаза.

– Какая прелесть! – воскликнула она с полным ртом.

– Вкусные, правда? – Мартин тепло улыбнулся, увидев ее сияющее лицо. – Эти сделаны с сыром «рикотта», а те – с луком и горохом. Давай, давай, бери еще.

Но Николь уже почти не слышала Мартина, увидев его улыбающимся, ей показалось, будто вся улица с огнями и музыкой, зрителями, всей процессией отошла на второй план и скрылась в тумане, превратившись в расплывшуюся точку где-то в дальнем уголке ее сознания. У нее перехватило дыхание.

Весь мир теперь материализовался в этом человеке, в его голосе и теплоте золотистых глаз, кажущихся бездонными, и девушка почувствовала, что еще немного, и она нырнет в них и поплывет далеко-далеко, по волнам прекраснейшего из морей пылких страстей.

Мэг права – она попала в самую точку: Николь смотрела на все не с того конца.

– Я ненавижу его! – заявила Николь, но сестра не раз журила ее, что в запальчивости она может наговорить массу глупостей и часто совершенно противоположное своим внутренним ощущениям. У нее голова пошла кругом. Она стала судорожно пытаться сосредоточиться на совершенно новом восприятии фактов, как бы играть в «перевертыши».

Она не ненавидит Мартина, а любит его. Только с ним она впервые поняла, что такое настоящая любовь. Это же чувство полностью изменило жизнь и быт ее сестры, которая ради любимого бросила все и даже перебралась в чужую страну. Это очень хрупкое и в то же время сильное чувство, переворачивает все с ног на голову. Вместе с ним попадаешь в мир, где становятся ненужными некогда дорогие тебе ценности и убеждения, – мир, который с некоторых пор поглотил и ее, Николь, настолько, что способность мыслить рассудительно и рационально – ее недавняя гордость! – превратилась в ненужный хлам. Чувство, олицетворяющее радость и счастье жизни, теперь возымело безраздельную власть над всем.

Но, живя больше умом, чем сердцем, рассматривая все сквозь призму логики, да еще при своей зажатости и скованности, Николь не смогла разобраться в себе и понять, что же на самом деле произошло.

– Николь? – в недоумении окликнул ее Мартин.

Боже, только бы он не спросил, что со мной, всполошилась она. Что я ему отвечу?!

Теперь Николь ясно представляла, что у нее на душе. А Мартин? Как он относится к ней? Новые волнующие сомнения внесли необыкновенно живительную струю. Она больше не дрожала от прохлады вечера, наоборот, ее щеки пылали, и Николь молила бога, чтобы в темноте Мартин не разглядел происшедших с ней перемен. И все же внутреннее напряжение, вызванное желанием физической близости, не отпускавшее ее ни на минуту, было настолько велико, что, ей казалось, они обязательно дойдут до него в виде исходящих от нее флюидов. Это уже случилось тогда, в среду, до того как она по собственной глупости порвала ту тончайшую связующую их ниточку. Но сейчас, когда Мартин полностью удовлетворил свое уязвленное самолюбие, уловит ли он их еще раз?

– Николь?

– Прости… я не… я…

Николь не знала, что сказать, как ответить. Пытаясь придумать какое-нибудь объяснение, она невольно бросила взгляд на представление, которое уже, по-видимому, приближалось к концу. Ее внимание привлекли носильщики, остановившиеся прямо перед ними. Увидев ужасную картину распластанного на постаменте Иисуса Христа, снятого с креста, она вскрикнула, закрыв рот руками, и замерла. Изваяние казалось настолько натуральным, что при виде его у нее в памяти всплыло самое страшное…

– Николь! – снова окликнул ее Мартин с тревогой в голосе. – Что с тобой?

– Дэвид…

Ее лицо стало мертвенно-бледным, дрожащей рукой она указала на изваяние.

– Ну, говори, – приказным тоном скомандовал Мартин. – Николь, скажи наконец, что случилось? – потребовал он, слегка встряхнув ее за плечи, но она с ужасом продолжала смотреть на мрачную статую.

– Дэвид…

Слова застряли у нее в горле, смешались между собой, образовав плотный комок, и никак не давали друг другу возможности выбраться.

– Дэвид… он… умер…

– Как?!

На мгновение Мартин стал таким же бледным, как и она, но, увидев ее безумный взгляд, быстро взял себя в руки.

– О боже… Николь!

Он обнял девушку за плечи и, бережно поддерживая, повел сквозь толпу, подальше от проходящей процессии.

– Давай, Калипсо, пошли отсюда.