Куртизанка Сонника. Меч Ганнибала. Три войны

Меч Ганнибала

Текст печатается по изданию: Карл Оппель,

«Меч Ганнибала», роман С.-Петербург, 1913 г. Издательство Гранстрема

Новая редакция: издательство «Octo Print» 1994 г.

Редактор В.И. Кузнецов

ГЛАВА I. КЛЯТВА

— Отец, возьми меня с собой! Я не хочу остаться в Карфагене, когда ты уйдешь в поход! — молил отца маленький Ганнибал.

— Я не могу взять тебя с собой! — возразил серьезно Гамилькар.— Мы отправляемся не на прогулку, а в тяжелый поход, в котором девятилетнему мальчику не место! Я не хочу тебя подвергать трудностям и лишениям походной жизни!

Но мальчик не унимался и продолжал умолять отца:

— Дорогой отец, испытай меня! Ты увидишь, я все перенесу; я могу маршировать, бегать, лазать, кормить лошадей и слонов, чистить панцири и шлемы!

— Нет, это невозможно! — возразил Гамилькар.— Зной, ливни, голод, жажда, тяжелые и продолжительные переходы без отдыха и сна, все это быстро расстроит твое здоровье. Ты сам скоро стал бы жаловаться на все эти лишения, а помочь тебе мы все-таки не могли бы. Что мы тогда будем с тобой делать?

— Отец,— заметил серьезно Ганнибал, и большие темные глаза его засверкали,— испытай меня, и если я начну жаловаться, брось меня в море!

Гамилькара радовало, что сын его проявлял такую силу воли, но он тем не менее сказал:

— Ты не должен быть полководцем, займись дома торговыми делами и предоставь другим копье и меч!

— Не хочу оставаться дома,— возразил мальчик,— хочу сделаться таким же героем, как мой отец!

— Тебя ослепляет пурпуровая тога,— заметил Гамилькар,— блестящий шлем с развевающимися перьями и золотая цепь! И когда ты видишь меня на коне, в полном вооружении, как полководца, перед которым преклоняются тысячи народа и с ликованием встречают победителя, у тебя, вероятно, сильнее начинает биться сердце, и ты сам также желаешь испытать все это! Но счастье изменчиво, и часто в бою гибнут самые доблестные воины!

Сто лет тому назад (340 до Р. X.) мы, карфагеняне, сражались в Сицилии против сиракузцев. Чтобы напасть на врага, который расположился по другую сторону реки, нам пришлось переходить ее в брод, но не успели мы дойти и до середины реки, как разразилась ужасная буря. Черные тучи заволокли все небо, засверкала молния, и раздались оглушительные раскаты грома, а затем хлынул страшный ливень с крупным градом, который ураган гнал нам в лицо, совсем ослепляя нас, между тем как врагам нашим град бил в спину, и они не так страдали от непогоды. В реке образовалась невообразимая толчея — пехотинцы, конница, обоз смешались в кучу — а вода прибывала с неимоверной быстротой, и в ее водоворотах гибли люди и кони.

Но в нашей армии был «священный отряд» в две с половиной тысячи человек; он отступил на находившийся вблизи холм и защищался с необычайным мужеством.

— Сдавайтесь! — кричали им враги.— Сами боги предрешили вашу судьбу; не миновать вам плена!

Но карфагеняне продолжали храбро отбиваться и ответили:

— Если нам суждено умереть, мы все до последнего умрем.

И все они пали до последнего геройской смертью!.. А ты, Ганнибал, мог ли бы ты поступить, как они?

— Да, отец, мог бы! — воскликнул мальчик, гордо выпрямившись перед отцом и глядя ему в лицо сверкающими глазами.

— Я был уверен, что ты ответишь так! Яблоко не далеко откатывается от дерева. С помощью Ваала ты со временем будешь яркой звездой для нашей родины и страшным богом Мелькартом для наших врагов! Сейчас я покажу тебе меч, изготовленный для тебя, который ты со временем будешь употреблять во славу Карфагена. Перед отъездом я вручу его своему управителю, который будет воспитывать тебя, научит владеть оружием, а когда ты подрастешь и окрепнешь, пришлет тебя ко мне с этим мечом!

Гамилькар открыл шкаф и вынул оттуда меч, украшенный золотом и драгоценными камнями, великолепие которого совсем ослепило мальчика.

Ганнибал обнял колени отца и стал молить его:

— Дай мне этот меч теперь, сейчас, и возьми меня с собой! Я хочу учиться только у тебя!

В эту минуту тяжелая, украшенная золотой бахромой занавесь откинулась, и вошли восемь полководцев Гамилькара, который поспешно спрятал прекрасный меч в шкаф и, приказав сыну удалиться, просил товарищей присесть.

— Я пригласил вас сюда, чтобы ознакомить с планом похода,— сказал Гамилькар.— После заключения мира Рим вызвал возмущение против нас среди наших двадцати тысяч наемников, и нам стоило много жертв не покорить, а уничтожить эти полчища; но великая богиня Танит не покинула нас, мы всюду победили, и теперь Карфаген богаче и могущественнее, чем был раньше!.. В годину бедствий граждане удостоили меня неограниченными полномочиями предпринимать все необходимое для блага нашей родины. И я использовал эти полномочия; но все, что сделано до сих пор, только приготовления к великой и трудной работе. Вероломный Рим вытеснил нас из Сицилии, и пока у нас нет надежды снова укрепиться там! Но взамен потерянного мы постараемся сторицей вознаградить себя в другом месте. Теперь я сообщу вам мой план: вся наша армия направится на запад, и в том же направлении вдоль берега поплывет весь флот. Все племена, которые встретятся нам на пути, должны подчиниться нам, а когда мы достигнем скал Абильских и Кальпы (горные цепи на африканском и испанском берегах по обе стороны Гибралтарского пролива), мы переправимся в Таре и будем забирать там одну область за другой, увеличивая таким образом наше царство. Затем для нас наступит наконец тот день, когда мы можем посчитаться с вероломными правителями берегов Тибра. Это будет день решительной битвы Карфагена с Римом, ибо обоим нет места на земле, и один из них должен погибнуть.

Тебя, Газдрубал, я назначаю начальником флота. Но никто не должен знать, куда мы направляемся; пусть думают, что мы выступаем против западных соседей! И только когда мы займем Таре, пусть карфагеняне узнают, какое великое дело мы совершили. Мы, без сомнения, будем отсутствовать несколько лет, поэтому советую вам сделать все необходимые распоряжения.

— Не нахожу слов, как благодарить тебя за ту высокую честь, которой ты удостоил меня! — воскликнул Газдрубал, зять Гамилькара.— Ты никогда не пожалеешь, что удостоил меня таким доверием!

— Веди нас, куда угодно! — воскликнули в восторге все полководцы, обступив своего главнокомандующего.— Мы всюду последуем за тобой! Наша жизнь принадлежит нашему родному городу!..

— Завтра выступит флот,— сказал Гамилькар, отпуская своих военачальников,— а послезавтра войско. Главное, будьте немы, как рыбы в море!

Едва успели удалиться полководцы, как из-за занавеса показалась голова Ганнибала.

— Можно войти? — спросил мальчик.

Получив утвердительный ответ, мальчик радостно вбежал к отцу и, обнимая его, спросил:

— А ты дашь мне мой меч и дозволишь идти с тобой в поход?

— Ты еще ребенок и не понимаешь, что творится на войне; умереть с честью не трудно, но знать, что идешь на верную смерть, несмотря на все старания — вот что ужасно!.. Двести лет тому назад (440 г. до Р. X.) наш полководец Гимилькон одерживал в Сицилии победу за победой, и нас чтили, уважали и страшились, как никогда раньше; но вот в наш лагерь проник враг, перед которым не могла устоять никакая храбрость: разразилась чума и стала распространяться с неимоверной быстротой среди нашего войска, воины гибли ежедневно целыми тысячами, и через несколько недель от доблестного войска осталась жалкая горстка. Чтобы спасти хоть остаток войска, Гимилькон вернулся в родную гавань и этим спас от гибели суда и несколько сот человек. Исполнив все это, он заперся у себя и вонзил себе в грудь меч!

— Я тоже поступил бы так! — воскликнул Ганнибал в сильном возбуждении.

Но вот загремели трубы, забили барабаны, и к гавани направились полки, которые в этот день должны были сесть на суда. Гамилькар с сыном поспешили на улицу.

На следующий день в Карфагене все побросали свои занятия и поспешили полюбоваться необычайным зрелищем выступления войска в поход. Большая часть назначенного для флота войска была уже размещена на судах ночью.

Карфаген был один из самых красивых городов того времени, а в этот день он разукрасился самым блестящим образом: на всех улицах были поставлены мачты, разукрашенные гирляндами и разноцветными пестрыми флагами, весело развевавшимися в воздухе, на окнах красовались гирлянды с роскошными цветами и дорогими тканями, а по улицам двигались стотысячные толпы. В гавани скопилось столько людей, что полки не могли пройти сомкнутыми рядами. Тогда выступило двести человек; они с громким криком пошли впереди войска и разгоняли толпу, размахивая длинными палками.

Сидя на своем прекрасном пегом коне, взнузданном серебряной уздечкой и покрытом чепраком из леопардовой шкуры, Гамилькар с трехгранным копьем в руке смотрел на маршировавшие мимо него войска, безусловно ему преданные. Все хорошо помнили, как семь лет тому назад он овладел в Сицилии римской горной крепостью: среди ночного мрака он со своими воинами, карабкаясь по скалам, перебрался через стены крепости и напал на врагов так неожиданно, что они не успели даже очнуться от сна. Кто же не стал бы с радостью сражаться под знаменами такого военачальника, победоносные знамена которого развевались повсюду.

— Слава тебе, око Ваала! — ликовали войска, проходя мимо него.

— Слава тебе, Гамилькар! — вторил им с восторгом народ.

Под звуки весело гремевшей музыки по улице беспрерывно шли отряд за отрядом; солнце стало уже склоняться к западу, когда наконец войска были посажены на суда. Воины столпились на палубах огромных судов, а на берегу стоял плотной массой народ в ожидании торжественной минуты отплытия судов. Когда прибыла весть, что суда готовы к отплытию, военачальник подал знак, и пятьдесят труб протрубили сигнал.

На берегу и на судах раздались крики народа и ликующего войска, с шумом развернулись паруса, и мерно начали опускаться и подыматься весла, на берегу загремел воинственный марш, и суда величественно поплыли из гавани в Средиземное море. Едва стихли звуки марша, как воины на судах запели старинную песню, в которой каждый стих кончался припевом:

Мы — цари морей,

Нам принадлежит весь мир!

Народ долго еще размахивал с берега платками и головными уборами, посылая отъезжающим морякам свое приветствие с криками:

— Да хранит вас Ваал, гордые карфагеняне!.. Да хранит вас Ваал на бушующих волнах!

Поздно вечером Ганнибал снова пробрался к отцу и повторил свою просьбу. Гамилькар был серьезен и сказал мальчику:

— Выслушай меня, сын мой, и вникни в каждое мое слово!.. Лет пятьдесят тому назад король сиракузский Гиэрон уволил несколько тысяч наемников, которые разбрелись по Сицилии, и затем направились к Мессане, чтобы оттуда переправиться в Италию: но только меньшая часть отправилась дальше, большинство осталось в Мессане и принялось грабить окрестности. Они назвались мамертинцами в честь римского бога войны Марса, которому посвятили себя, дав обет и впредь жить только добычей, а не плодами мирного труда. В Италии римляне не потерпели этого и без пощады перерезали этих разбойников. Жители Мессаны были не прочь последовать примеру римлян, но они сознавали, что одним им не справиться с грабителями. В своем горе они обратились к нам за помощью. Сначала мы хотели помирить враждующие стороны, разобрав их тяжбу по всей справедливости; но мамертинцы не пожелали вступить в переговоры, и нам пришлось взяться за оружие. Когда же мамертинцы пришли к убеждению, что они будут побеждены нами, то они обратились за помощью к Риму, и Рим, учинивший в Италии кровавый суд над этими разбойниками, стал на защиту их против нас, выслал флот и войско в Сицилию и у нас разгорелась война, которая длилась двадцать три года и наделала нам неисчислимо много бед.

— Это было бесчестно! — воскликнул с возмущением Ганнибал.

— Да, сын мой, это было бесчестно, но, помни: так поступает Рим! Слушай дальше! Война кончилась для нас несчастно, и мы потеряли много земель, денег и свой престиж, но мы должны были покориться. Мы перевезли с Сицилии свои наемные войска обратно в Карфаген; но едва успели они ступить на берег, как по наущению римлян возмутились против нас, уговорили наших союзников присоединиться к ним и, подступив к нашему городу, уничтожили водопровод, так что мы оказались на краю гибели.

— Бесчестно! Подло! — воскликнул Ганнибал.

— Не забудь, так поступает Рим! — продолжал Гамилькар.— Началась борьба не на жизнь, а на смерть! Но с помощью Ваала и нашей великой благодатной богини Танит, покровительницы нашего города, мне удалось уничтожить всех восставших.

Но послушай, что в это время сделал наш враг!.. Когда мы находились в самом безвыходном положении, Рим во время мира отнял от нас большой остров Сардинию и объявил нам снова без всякого повода войну, зная, что мы не в состоянии обороняться. Что нам оставалось делать? Пришлось купить мир дорогой ценой, выплатив Риму тысячу двести талантов и уступив ему Сардинию и Корсику, которые сделались римскими провинциями.

Сжав свои маленькие кулаки, мальчик зарыдал от гнева, а отец торжественно произнес:

— Запомни же: так поступает Рим! И если ты глубоко запечатлеешь все это в своем сердце, чтобы оно никогда не изгладилось из твоей памяти, тогда я, может быть, уже завтра вручу тебе меч и возьму с собой в поход, чтобы ты служил Карфагену.

— Я этого никогда не забуду! — вскричал радостно Ганнибал.

На другое утро, когда весь город еще спал, Гамилькар разбудил сына, сказав ему:

— Сегодня выступают в поход войска, теперь надо решить, пойдешь ли ты со мной или останешься здесь. Пойдем в храм богини Танит, принесем ей жертву и испросим ее благословение для тебя. Затем мы предстанем перед могущественным Мелькартом и отдадим ему на служение твои руки и твой меч.

И отец с сыном направились к горному замку и вступили в роскошный сад, окружавший храм высокочтимой богини Танит. Всюду были проложены тенистые аллеи, росли душистые цветы и роскошные пальмы, среди которых красовались статуи из белоснежного мрамора, алебастра и стекла. И все это отличалось необыкновенной роскошью, которой карфагеняне желали достойным образом окружить благодатную покровительницу величайшего в мире торгового города. Величественный храм сверкал пестрым мрамором, золотом и серебром, а тяжелые шелковые занавеси с золотой бахромой умеряли свет, проникавший через окна.

Окончив торжественные воззвания, пропев молитвы и принеся в жертву гранаты и белых голубей, отец с сыном вернулись в нижний город и направились к храму всемогущего Мелькарта, гневного божества, снискать расположение которого было необходимо. Этот идол изображал великана с бычьей головой в сидячем положении. Сделан он был из железа и был внутри пустой; под ним помещался огромный очаг; на животе и груди божества находилось семь больших отверстий, расположенных одно над другим и запертых железными дверцами. Во время жертвоприношения жрецы указывали, в какое отверстие следовало вложить приносимую жертву, предаваемую пламени. В верхнее отверстие насыпалась только мука, во второе кидали голубей, в третье — обезьян, в четвертое — баранов, в пятое — овец. В шестое отверстие вводили быков, кому же такая крупная жертва была не по средствам, а между тем он желал ей придать такое же значение, тот жертвовал шкуру быка, служившую эмблемой любого животного.

В самое же нижнее отверстие принимались только самые драгоценные и наиболее умиротворяющие бога жертвы,— живые люди. Но и для них существовали символические заместители: вместо самого человека бросали в раскаленного Мелькарта локон его, или он должен был перед ликом идола перебежать через небольшой огонь. Но если требовалась крупная жертва ради города, если Карфагену грозила опасность или его постигала беда, тогда ради всеобщего блага по жребию выбирали детей из знатнейших семей и подвергали их мучительной смерти через сожжение.

Когда в храм вошли Гамилькар с сыном, жрецы, одетые в красные плащи, сосредоточенно поддерживали огонь в печи и под каменной плитой перед идолом. Но вот затрубили трубы, загремели литавры, и жрецы запели жертвенный гимн, которому с глубоким чувством вторили отец и сын.

Затем Ганнибал опустился на колени перед идолом и повторил громко и ясно слова отца:

— Великий Мелькарт! Могущественный, сильный бог, господин Карфагена! Тебе посвящаю себя,— при этих словах Гамилькар бросил в пламя локон волос мальчика,— тебе и городу. Во славу твою и на благо Карфагена я посвящу всю свою жизнь. Благослови мой меч!

И он подал оружие главному жрецу, который коснулся идола и затем три раза провел лезвие через пламя.

— Я буду всю жизнь бороться с врагами города, ненавидеть и преследовать Рим! Каждый удар сердца для Карфагена, каждый удар меча — против Рима! Так буду я жить и так умру! Моя жизнь принадлежит тебе, Мелькарту, и Карфагену! — и Ганнибал, быстро вскочив, три раза перебежал через высоко вспыхивающее перед идолом пламя.

Жрец благословил его, Гамилькар вручил крупную сумму денег в пользу храма, и затем отец с сыном довольные и счастливые, поспешили домой.

Дома Гамилькар приказал призвать одного из своих лучших полководцев, Бодашторета, и обратился к нему со следующими словами.

— Я решил взять Ганнибала в поход, он уже настолько подрос, что воспитанием его следует заняться мужчинам. Я поручаю его тебе и отдаю в твои опытные руки; научи его плавать и ездить верхом, обращаться с мечом и копьем и стрелять из лука. Изнеживать его не следует; он должен приучиться переносить жару и холод, голод и жажду, спать на голой земле, не пугаться никаких трудностей; словом, он должен стать лучшим из нас всех. Бодашторет, на твою долю выпала честь воспитать будущего полководца Карфагена,— оправдай мое доверие!

— Благодарю тебя за него! — воскликнул Бодашторет.— Когда наступит время, потребуй с меня отчет в том, что я сделал из твоего сына! Ты будешь мной доволен!

Уже много лет не видали карфагеняне такого торжественного дня. Карфаген был богатым и могущественным городом, и в нем процветали науки и искусства. При великих торжествах украшались не только храмы, но и улицы и площади, а в этот день всюду царила ослепительная роскошь.

Покончив с жертвоприношениями идолам, все полководцы собрались перед дворцом Гамилькара, который, отдав им приказания, обратился с речью к армии. Затем войска двинулись к морским воротам.

Жаждущей зрелищ толпе было на что посмотреть: иберийские наемники в белых полотняных кафтанах с красной оторочкой, галлы, обнаженные по пояс и вооруженные щитами и закругленными, незаостренными железными мечами, нумидийцы со щитами из слоновой шкуры, затем шли гордые копьеносцы в блестящих кирасах и шлемах из чистой меди; одетые в красные кафтаны стрелки были в полотняных колпачках и ярко-красных поясах, их колчаны висели на широких кожаных ремнях; пращники, вооруженные секирами, воины с серповидными мечами и в шапках из звериных шкур на головах, татуированные ливийские племена, затем воины тяжеловооруженные, в кольчугах из металла, массивных бронзовых панцирях и набедренниках, в тяжелых шлемах с конскими хвостами и пестро раскрашенными перьями.

Но главное внимание привлекали всадники, начиная с легких нумидийских наездников с плащами из шкур льва или пантеры, скакавшие на маленьких неоседланных лошадях, до тяжелой кавалерии, вооруженной с ног до головы и привлекавшей взоры толпы сверкавшим металлом вооружения и яркими красками одеяний. Народ приветствовал всех громкими возгласами, но при приближении сотни слонов раздались оглушительные крики ликования. У слонов на спине были деревянные башни, в которых помещались копьеносцы; грудь слонов была покрыта металлическим щитом, из-за которого высовывалось короткое копье, клыки были удлинены железными ятаганами; на коленных суставах были прикреплены кинжалы, бока и спина были защищены металлическими панцирями; на конце хобота был прикреплен кожаными ремнями большой нож, а весь хобот был выкрашен красной краской, так что когда слон размахивал им, хобот походил на огненного окровавленного змея.

Слоны были всеобщими любимцами карфагенян, и за ними постоянно с любовью ухаживали, кормили сластями и баловали; в таком вооружении приходилось их редко видеть, и в этот день слонов тоже разоружили, как только войска вышли за город, чтобы облегчить им поход.

Впереди воинов шли музыканты, одетые в красное с желтым одеяние, с трубами, с металлическими рожками, барабанами, тамбуринами, треугольниками и с большими выложенными серебром рогами буйволов. На расстоянии пятидесяти шагов от них одиноко ехал Гамилькар, а на таком же расстоянии от него следовали полководцы, среди них, рядом с Бодашторетом, ехал на маленьком спокойном коне Ганнибал. Громким ликованием и аплодисментами приветствовал народ отца и сына — опору настоящего, надежду в будущем.

Когда последние полки исчезли за Морскими воротами и громовые крики последнего привета смолкли, часть людей вернулась в свои жилища, а скоро возвратились и толпы, провожавшие войска за городские ворота, и когда ночь покрыла мраком город, в нем снова водворились тишина и спокойствие.

Кое-где продолжали еще сидеть за стаканом вина веселые собеседники, вспоминая о близких, ушедших в поход и высказывая свои предположения о планах и целях Гамилькара, но все поголовно выказывали глубочайшее уважение к доблестному военачальнику.

Только в одном из садов предместья сидели в беседке два богатых купца, Гула и Капуза, и вели вполголоса беседу за стаканом вина.

— Он отправился в поход,— сказал Гула,— никому неизвестно, что он собирается предпринять. Я был еще ребенком, когда карфагеняне явились на мою родину, грабили, убивали и жгли целые селения, и не было семьи, которую не постигло бы горе и несчастье. На моих глазах были убиты отец и мать, сестру подняли на копье, дом стал добычей пламени. Только я, еще совсем крошка, остался в живых, и если бы не сжалились надо мной соседи, то я погиб бы от голода. Милосердные люди меня вырастили и устроили мою судьбу. Я много путешествовал, жил долго в Утике, побывал в Сиракузах, а также в Риме; все, что я ни предпринимал, мне удавалось: я разбогател, меня стали уважать, но мне не забыть того ужасного дня. В конце концов, я поселился в Карфагене, потому что здесь ведется самая крупная торговля, но, несмотря на это, я не карфагенянин. Напротив, я их злейший враг, и все мои помыслы направлены к тому, чтобы отомстить за отца, мать и сестру. Я вступил в тайные сношения с Римом, я тщательно наблюдал за каждым шагом Гамилькара и в точности донес обо всем туда. Кто мог ожидать, что обреченный на погибель город снова так оправится! Что он соберет такие полчища и снова предпримет завоевательный поход!

— Моя судьба не лучше твоей! — сказал в свою очередь Капуза.— И меня постигли такие же бедствия. Городок, в котором мы жили, был обращен в груду пепла, и я поклялся отомстить поджигателям. У Рима нет более преданного слуги, как я! И я надеюсь увидеть тот день, когда сюда войдут римские легионеры, и римский консул тут произведет кровавый суд.

— В общем,— заговорил снова Гула,— неважно, покорит ли Гамилькар несколько жалких племен на африканском побережье,— это не представляет никакой опасности для Рима. А на всякий случай мы оба тут; мы тут око Рима, наблюдаем за всем и докладываем, куда следует, а там уж знают, когда обнажить меч.

— Неоценим в нашем деле Юба, третий в нашем союзе,— вставил Капуза.— Он сопровождает пунические войска в качестве одного из военачальников, чтобы в точности знать о каждом предприятии и доносить обо всем. К тому же он хитер, предприимчив и не отступит ни перед чем! Сегодня утром, выступая в поход, он торжественно поклялся, что позаботится о том, чтобы Гамилькару не вернуться в свой Карфаген, и насколько я его знаю, он сдержит свое слово.

Оба заговорщика молча пожали друг другу руки и распрощались,— была уже полночь.

ГЛАВА II. ГОДЫ УЧЕНИЯ

Пунийская армия подвигалась вдоль моря на запад, оставляя за собой вереницу городов. Наконец перед ней поднялись Абильские скалы, а по другую сторону пролива высились к небу Кальпийские горы. Перед переправой в Таре армия расположилась на отдых.

Бодашторет усердно исполнял службу воспитателя Ганнибала. Мальчик маршировал с воинами, пока у него хватало сил, а когда они ему изменяли, укладывался в башню на слоне на отдых. Иногда он ехал на своей смирной лошадке.

Армии предстоял продолжительный отдых, но неожиданное обстоятельство разрушило эту надежду. Город Гадес (Кадикс), осажденный многочисленным неприятелем, обратился за помощью к Гамилькару.

Он скоро переправил туда весь свой флот, но едва успел высадиться последний отряд, как пришлось дать сражение. Неприятель был разбит, обращен в бегство, и пуны вернулись в лагерь с богатой добычей.

Ганнибал не мог еще участвовать в битве, но с крыши высокого дома наблюдал за всем происходившим, а приставленный к нему опытный военачальник давал ему объяснения.

Мальчику страстно хотелось взять в руки меч, и он высказал свое желание. В ответ он услышал суровое замечание: «Карфаген немного выиграет от того, что ребенка в бою затопчут кони». Сын полководца не должен много мнить о себе, а должен понимать, что он ничто, и стремиться стать чем-нибудь!

После заключения мира войско предалось отдыху и веселью, а Ганнибал принялся за полезные занятия.

Нумидийцы повсюду славились, как великолепные наездники, и о них обыкновенно говорили, что они срослись со своими конями. Но лучшим из них бесспорно был Калеб.

Когда он показывал товарищам свое искусство, перескакивал через рвы и кусты, скакал мимо них то стоя, то на коленях на неоседланной лошади, зрители бурно выражали ему свое одобрение и в один голос говорили:

— Этого никому не сделать!

Ему-то Бодашторет поручил Ганнибала.

— Приложи все старания,— сказал он ему.— Пусть мальчик превзойдет тебя в верховой езде, и пусть войско дивится ему и говорит: «А ведь его научил Калеб!»

— Спасибо за доверие,— ответил нумидиец.— Я постараюсь, чтобы мой воспитанник сделал мне честь... Пойдем, Ганнибал, попробуем!

— Я уж умею ездить верхом! — заметил мальчик, часто ездивший на лошади.

— Посмотрим! — сказал Калеб.— Поедем-ка вместе!

С этими словами он поднял юного героя на неоседланную лошадь и так сильно стегнул ее бичом, что она взвилась на дыбы, и сын полководца, описав большую дугу в воздухе, упал на землю.

Нумидиец улыбнулся и, заложив руки за спину, насмешливо спросил:

— Это ты называешь ездить верхом?

Ганнибал вспыхнул, поднялся, но овладел собой и, подойдя к Калебу, схватил его за руку и сказал:

— Научи меня!

После первого урока у Ганнибала болело все тело; зато он ясно сознавал, что ездить верхом не умеет, но у Калеба научится.

Так же искусен по своей части был еврей Зеруйя: о нем в шутку говорили, что он на лету мог застрелить жука из лука. И он стал тоже учителем Ганнибала.

Ганнибал научился владеть мечом и палицей, метать копье, колоть пикой, бросать камни и ядра, владеть секирой и топором, а также плавать рт нырять, словом, всему, что полезно знать воину При этом Бодашторет умел выбирать ему наставников из числа самых искусных воинов.

Гамилькар не любил бездействия. Заключив мир в Гадесе, он двинулся со своим войском на восток и завоевал Карфагену всю южную часть Испании. Здесь он вступал в торговые сношения, там заключал союз, в другом месте подчинял сопротивлявшихся силой оружия и наконец покорил всю страну на расстоянии пятидесяти часов пути от берега. То была самая прекрасная часть южной Европы, и она составила могущественное государство.

Гамилькар был мягкий, справедливый правитель, и побежденные скоро привыкли к новым условиям. Но в войске находился изменник, то был военачальник Юба, товарищ Гулы и Капузы. Переправа пунов в Гадес была для него неожиданностью. После занятия города прошло несколько недель, и из Карфагена прибыло торговое судно; покончив свои дела, оно отправилось обратно. Многие послали с купцами письма на родину, и Юба сообщил своим друзьям о том, что предпринимал Гамилькар.

Отсюда,— писал он,— я не могу снестись с Римом. Одним богам известно, куда еще нас поведет Гамилькар. Он страшный человек. Без сомнения, с Карфагеном будут поддерживаться сношения, и я могу время от времени посылать вам вести; . об остальном вы должны позаботиться».

Юба был ливиец. Несколько лет тому назад, когда в Карфагене вспыхнул мятеж среди наемников, грозивший погубить город, к ним примкнули и ливийцы. Юба с братьями взялся за оружие, чтобы вернуть родине независимость, но их надежды не сбылись.

Как ни храбро сражались ливийцы, одержавшие даже несколько побед, талантливый Гамилькар завлек их в ловушку. Однажды, проснувшись утром, ливийцы увидели, что все высоты заняты пунами, и они окружены, причем пуны усердно рыли и копали землю, чтобы окружить их еще валом и рвом.

Скоро припасы окруженных ливийцев стали истощаться, и люди стали массами умирать. Наконец, доведенные до отчаяния, они решили убивать десятого из среды своих и съедать. Среди погибших этой ужасной смертью в первую очередь был один из братьев Юбы.

Когда невероятное свершилось, ливийцы совсем озверели. Через несколько дней снова кинули жребий и второй брат Юбы был отведен на бойню. Наконец Юба, последний из братьев, оставшийся в живых, обратился к своим товарищам по несчастью, призывая их сразиться с пунами не на жизнь, а на смерть.

— В тысячу раз лучше умереть в кровавой схватке и погибнуть в неравном бою, чем быть зарезанным подобно скотине! — кричал он.— Я хочу умереть с оружием в руках, как воин! Кто со мной — вперед!

Загорелся бой. Слабые, изголодавшиеся ливийцы должны были погибнуть, и скоро все их войско было уничтожено.

Юба лишился чувств от потери крови и лежал среди мертвых и умирающих. С наступлением ночной прохлады он пришел в себя, и ему удалое! бежать. Оправившись и окрепнув, он стал непримиримым врагом Карфагена и Гамилькара в особенности. Случай свел его с Гулой и Капузой, тоже пострадавшими от войны. Они заключили союз. «Месть Карфагену!» — стало их лозунгом. Чтобы вернее достигнуть цели, необходимо было вступить в сношения с заклятым врагом Карфагена — Римом.

Во главе заговора стал Юба. Он" проник в армию Гамилькара и под видом преданнейшего слуги готовил измену

Верный Бодашторет преданно заботился о воспитании Ганнибала У мальчика была такая же постель, как и у прочих воинов, и он скоро привык! спать на траве и на жестких сучьях, на мягком мху и на голой земле. Когда износилось его нарядное платье, его одели в одежду простого пехотинца! Такое воспитание закалило его, сделало здоровым, сильным и выносливым и приучило ко всякого рода лишениям. Этим он приобрел любовь и уважение восхищавшихся им воинов.

Во время стоянок Ганнибал совершенствовал свои познания, занимаясь со своими учителями.

Так прошло шесть лет. Ганнибалу минуло пятнадцать, и в армии все были убеждены, что с ним никто не сравнится, что он лучше всех и будет вождем, когда старик умрет.

Теперь он мог сражаться в их рядах. Но ему еще кое-чего не доставало: сообразительности, опыта.

И отец стал сам заниматься с ним, делился с ним планами, изучал карты, объяснял позиции и обсуждал предприятия, которые надлежало осуществлять в следующие дни.

Как горд был мальчик', когда его впервые послали вперед, к опушке леса для того, чтобы он, взобравшись на высокое дерево, изучил неприятельский лагерь и дал отцу необходимые сведения.

В другой раз, когда его отправили на разведку, переодев в платье местного жителя, он попался в плен: его схватили, связали по рукам и ногам и бросили в палатку. Но ночью, пока хозяин палатки спал, Ганнибал перегрыз веревку на руках, развязал другую, опутывающую ему ноги, и, захватив длинный нож ибера, на четвереньках выполз из палатки; пользуясь темнотой, он выбрался из лагеря и на заре явился к отцу, смеясь и играя добытым оружием.

— Ты еще ребенок, и я не могу бранить тебя за то, что ты попал в руки врагу,— серьезно заметил отец,— но помни: это должно быть в последний раз! Подумай, что было бы, если бы меня взяли в плен!

Ганнибал совершенствовался; ему давали все более трудные поручения, и отец надеялся, что лет через десять сын будет обладать достаточным опытом, сообразительностью и проницательностью, что-,бы занять его место, и что тогда он может передать ему руководство армией.

Но вышло иначе, чем предполагали. Прошло девять лет, и Гамилькар успел многое совершить. Двигаясь все дальше, чтобы овладеть восточным берегом, он должен был наладить добрые отношения с воинственным народом, веттонами: от их дружбы зависел дальнейший успех. Было снаряжено посольство к королю; оно должно было передать ему богатые дары, предложить союз и испросить войску разрешение беспрепятственно пройти через их владения.

Юба просил, чтобы его поставили во главе посольства.

— Я умею вести такие переговоры и даже немного понимаю их язык,— говорил он.

— Я не сомневаюсь в твоих добрых намерениях,— возразил полководец,— но в таком серьезном случае я должен выбрать уже испытанного человека. Пойдет Балеазар, а ты будешь его сопровождать и передашь подарки.

Все совершилось как по писанному. Соглашение было достигнуто, и армии были обещаны проводники и съестные припасы, а также был намечен более тесный союз.

— Ну, как держал себя Юба? — спросил Гамилькар.

— Мне кажется, мы ему многим обязаны,— заметил Балеазар.— Он держался очень скромно, но оживленно разговаривал с королем, и мне сдается, что мы главным образом обязаны ему за дружеский прием и согласие вступить в союз с нами.

Половина войска в полной готовности осталась на месте, а другая, во главе с полководцем, двинулась в путь. В день выступления случилось нечто, что для робких послужило бы дурным предзнаменованием. На заре восемнадцатилетний Ганнибал вбежал в палатку отца.

— Отец, мой меч исчез! Тот самый, который я посвятил великому Мелькарту! Я каждую ночь

вешал его над изголовьем; я заметил его пропажу, как только проснулся, и уж целый час ищу его; он исчез бесследно.

Отцу это дело тоже показалось подозрительным/ но откладывать поход было нельзя.

— Он найдется! — заметил Гамилькар и дал сигнал к выступлению.

Веттоны встретили пунов весьма благожелательно и предоставили им съестные припасы, проводников, повозки, и даже сам король приветствовал знаменитого вождя — чего же было еще желать!

Окрыленное надеждами войско расположилось лагерем на отдых. Но вдруг на заре следующего дня с форпостов донеслись тревожные сигналы, затрубили рога, забили барабаны,— войско оказалось окруженным со всех сторон. Пуны прошли хорошую школу, и их полководцу знакома была измена: в несколько минут войско приготовилось к бою и бросилось на наступавшего врага.

— Что это значит, Балеазар? — спросил Гамилькар.

— Не понимаю,— ответил тот.— Позорная измена и предательство! Лестью они завлекли нас и ночью окружили со всех сторон. Ясно, что все было предусмотрено и подготовлено. Теперь надо сражаться, и бой этот будет стоить жизни многим из нас!

— А что говорит Юба. Где он?

— Не знаю! Но в битве мы его увидим.

Несмотря на всю быстроту и львиное мужество пунов, условия для них были слишком неблагоприятны. Неприятель тщательно выбрал такое место, где можно было уничтожить всю армию. Ни слонов, ни конницу нельзя было пустить в дело из-за труднопроходимой местности; в довершение всего веттоны со всех сторон погнали на лагерь большие горящие телеги, пугавшие животных, которые метались из стороны в сторону, увеличивая смятение и давку.

Восходящее солнце осветило залитое кровью поле битвы, но через несколько часов отчаянной борьбы пуны одержали победу. Враг отступил и только в одном еще месте веттоны стойко держались: там [сражался сам король, окруженный своими храбрейшими воинами.

Гамилькар заметил это и, несмотря на свои тяжкие раны, ринулся туда с криком:

— Мелькарт дарует нам победу! За мной!

Трудно было сломить сопротивление храброго врага, потребовались новые жертвы. Раненый Гамилькар придвинулся к самому королю, настала решительная минута.

— Этот меч несет смерть! — воскликнул король, меч его сверкнул в воздухе, и пораженный им Гамилькар упал.

В эту минуту вперед ринулся Ганнибал и одним ударом уложил короля на месте. Судьба боя была решена. Оставшиеся в живых веттоны обратились в бегство. Но победа досталась дорогой ценой: тот, кто стоил целой армии, доживал свои последние минуты. Истекая кровью, Гамилькар успел только проговорить:

— Газдрубал пусть заменит меня и будет вашим вождем!

Балеазар тоже запечатлел своей кровью верность

Карфагену.

Когда Ганнибал на коленях наклонился над ним, он едва слышно прошептал:

— Он... изменник... я... его... видел там.

— О ком ты говоришь?.. — спросил Ганнибал.

Но храбрый Балеазар уже испустил дух.

Во время погребения павших и перевязки раненых было сделано удивительное открытие: в руке вражеского короля был меч Ганнибала, которым, без сомнения, и был нанесен Гамилькару смертельный удар: На допросе один из захваченных в плен военачальников рассказал следующее:

— Существует старинное поверье, что никто не может устоять против собственного оружия; всякий, в кого бы я ни кинул его собственное копье, или против кого направил бы его собственный меч, неминуемо будет сражен, как бы слаб я ни был. Наш король хотел добыть меч вашего вождя, и это ему удалось. Откуда и каким путем он к нему попал, я не знаю, но, как видите, меч убил своего хозяина.

Так и не удалось узнать, как меч оказался в руках врага.

Но когда Ганнибал взял его, он проговорил:

— Ты окроплен кровью моего отца и потому трижды священен для меня! Ты будешь мне служить во славу Карфагена, на погибель Рима и в отмщение Гамилькара!

Когда веттоны были окончательно разбиты, Юба предстал пред Газдрубалом и Ганнибалом и выразил им свое соболезнование

— А где ты был во время боя? — спросил Газдрубал.— Тебя нигде не было видно.

— Неудивительно,— заметил Юба,— я был повсюду, то тут, то там.

Но вечером в своей палатке, убедившись, что за ним никто не следит, он тихо проговорил:

— Отлично! Дело начато, и первый удар попал в цель. Правда, я предпочел бы истребить все войско; все было хорошо подготовлено, но пуны дрались, как полубоги. Ничего! Сегодня мне удалось погубить человека, который один стоил больше, чем все остальные вместе взятые. Это возмездие за первого брата! За второго тоже будет принесена достойная жертва.

После окончательного подчинения веттонской земли, Газдрубал решил временно отказаться от дальнейших завоеваний, чтобы устроить испанские владения Карфагена. На узкой косе, в юго-восточном углу полуострова, он основал Новый Карфаген, общую столицу всех завоеванных земель. В течение нескольких лет этот город приобрел огромное значение, как в качестве крепости, так и морского и торгового пункта, составлявшего звено между старой родиной карфагенян и их новыми владениями. С соседними королями и вождями пуны вступали в дружественные сношения, и Ганнибал, посещая их, приглашал взглянуть на новый город.

Роскошь и великолепие поражали приезжавших, а войско со слонами, конницей и боевыми орудиями побуждало их вступать в военный союз с пунами.

Газдрубал приобрел много друзей и приверженцев, и короли один за другим переходили на службу Карфагена, отказываясь от власти ради почестей.

Через семь лет после смерти Гамилькара в руках его преемника сосредоточились земли от Гадеса до реки Ибер (Эбро); по величине они равнялись половине Италии; таким образом, потеря Сицилии, Корсики и Сардинии была с избытком вознаграждена.

Доходы нового государства не только покрывали все расходы по содержанию войска и флота, а также морского порта и великолепного двора, но их в избытке хватало на подарки для поощрения новых друзей. Кроме того, Газдрубал имел возможность посылать значительные суммы на родину.

Однажды, когда в гавани стоял готовый к отплытию с такой посылкой корабль, Юба испросил разрешения съездить в Карфаген навестить родных. По причине полного спокойствия и мира ему разрешили отпуск.

По прибытии в Карфаген Юба выполнил возложенное на него поручение. И в то время как в городе все радовались по поводу добрых вестей, трое заговорщиков были заняты своими соображениями.

— Несомненно,— говорил Юба,— Карфаген теперь сильнее, чем когда-либо; он победоносно вышел из всех затруднений и теперь наслаждается роскошью и изобилием.

— Рим не может предпринять военных действий: ему довольно дела дома с опасными соседями, кельтами. Да это и не нужно. Судьба народов зависит от отдельных лиц, стоит убрать с дороги Газдрубала, и Карфаген погибнет.

— Совершенно верно,— согласился Юба,— вождям обязаны народы своим положением, и Карфаген их имеет! Гамилькар проявил сверхчеловеческую силу и способности, но он был устранен, а его преемник превосходит его.

— Ого! — рассмеялся Капуза.— Если человека так легко заменить и превзойти,— не дорого же он стоит!..

— Его не легко заменить,— горячился Юба,— но в армии есть юноша, которого солдаты боготворят. Это Ганнибал, сын Гамилькара; они поставят его во главе, а у нас есть доказательство, что в нем живет дух его отца.

— Не горячитесь,— успокаивал Гула.— Если мы все признаем, что вся суть в голове, и без нее тело ничто, то все сведется к тому, чтобы срубить эту голову.

— Гм! Будто это так просто! — пробормотал Юба.

— Ведь, есть же мечи и кинжалы,— заметил Капу за.

— Хорошо же вы понимаете дело! — запальчиво возразил Юба.— Сколько труда, золота, опасений, тревог и волнений стоило мне устранить Гамилькара! А с Газдрубалом в тысячу раз труднее. В бою он не ищет опасных мест — победа ему обеспечена.

— И яда он не боится? — насмешливо спросил Капу за.

— Не думаю; только тебе придется самому поднести его ему, потому что из его воинов каждый предпочтет скорее сам отравиться, чем отравить своего обожаемого' вождя!

Почти ежедневно велись подобные разговоры и обсуждались способы, какими вернее достичь цели, а Юба обещал сделать все, что можно, путем подкупа и убеждения.

— Если не найдешь никого,— воскликнул Капу-за,— отыщи влюбленную пару и воздействуй на невесту так, чтобы она принудила своего жениха исполнить твою волю. Если не найдешь обрученных, поищи замужнюю женщину, женщина все может сделать!

С такими мыслями и планами Юба отплыл в Новый Карфаген. Гула и Капуза донесли обо всем в Рим, и через три месяца в гавань Нового Карфагена вошел римский корабль. Прибывшее посольство имело поручение от сената договориться с правителем нового королевства относительно границ его завоеваний.

Сенаторы пояснили, что это разграничение необходимо, дабы государства не столкнулись, реализуя свои интересы; словом, Рим полон миролюбия и питает к Карфагену самые дружественные чувства, но Карфаген обязуется сохранить независимость Сагунта и не переходить за реку Эбро.

— Если Рим и Карфаген будут действовать единодушно,— говорили сенаторы,— они могут поделить между собой все страны света!

Газдрубал спокойно обсудил эти предложения. Ему было ясно: Рим ласкал руку, которую не мог отрубить; Сагунт должен быть самостоятельным для того, чтобы римляне могли им овладеть без лишних жертв, когда придет время; равным образом не подлежало сомнению, что они перейдут границу, как только почувствуют за собой силу. Однако Газдрубал согласился. Он желал воспользоваться всеми выгодами договора, усилить и укрепить государство, предоставляя дальнейшие решения будущему.

В числе рабов Юбы находилась молоденькая сирийка, Иезавель. Когда Юба вернулся в Карфаген, она бросилась к его ногам и, воздевая к нему руки, проговорила:

— О, господин, благоволи выслушать меня. Пока тебя здесь не было, твой раб Лутар и я решили соединиться браком; умоляем тебя: дозволь нам это, и мы будем служить тебе до конца жизни!

Юбе вспомнились слова Капузы, и он улыбнулся.

— Я сделаю для вас еще больше,— сказал он рабыне,— вы будете богаты, свободны и за мой счет уедете в Рим, чтобы там жить в довольстве и счастье, но с одним условием. Ступай и расскажи об этом Лутару. Понимаешь: свобода, богатство, жизнь в Риме. Об условии я скажу послезавтра!

Вне себя от радости и благодарности побежала Иезавель к Лутару и бросилась ему на шею.

— Мы самые счастливые на свете! — воскликнула она и передала ему слова Юбы.

— Да, мы счастливы! — согласился тот.— Кто бы мог подумать! Пусть требует, что хочет; если он пожелает, чтобы я отрубил себе большой палец на правой руке, я и на то согласен. Не будет цепей, и я буду сам себе господин! Свобода и богатство с тобой!.. Боги, не позавидуйте моему счастью!

Два дня они были счастливы надеждой и говорили об ожидающих их радостях. Когда же Иезавель спросила Юбу об условии, он велел ей прийти на следующий день,— он хотел довести ее нетерпение до крайности. Наконец он высказал свое требование, и рабыня передала его жениху.

— Не может быть! — воскликнул в ужасе Лутар.— Ты, верно, ослышалась! Я не могу сделать этого, и Юба не может этого требовать!

Однако Иезавель не ослышалась, и Юба, видя их упорство, посадил их порознь под стражу на два дня, чтобы они на досуге поразмыслили о том, как могли бы быть счастливы, если бы только захотели. Затем он разрешил им свидание.

Иезавель умоляла жениха согласиться:

— От этого зависит наше счастье! Неужели он тебе дороже, чем я?

— Но это ужасно! Такого человека!.. Если бы не ты передала мне это поручение, а кто-нибудь другой, я тотчас донес бы; но тебя, конечно, я не могу предать, и Юба в безопасности, потому что ты поклялась ему страшной клятвой не называть его. Я готов на все, но этого не могу сделать!

Юба снова посадил их в темницу и сказал Иезавель:

— Пока Газдрубал жив, вы будете в темнице, и вас ежедневно будут бить! Если же Лутар согласится, вы без промедления отправитесь в Рим. В гавани стоит римский корабль, а в открытом море капитан передаст вам обещанные деньги. Когда не станет Газдрубала, вы будете свободны и заживете по-царски.

Иезавель жила в сильнейшем возбуждении; ее щеки горели, глаза метали искры, а через неделю разнеслась ужасная весть: Газдрубал убит!

Злодеяние совершил галльский раб; он неподвижно стоял над трупом вождя и не оказал ни малейшего сопротивления. Когда великан-галл предстал пред судьями, все ожидали, что услышат о серьезном заговоре, но ошиблись.

— Я его убил,— сказал раб.— Почему? Этого вы не узнаете. К моему бегству были сделаны все приготовления, и я успел бы скрыться прежде, чем вы могли меня схватить; вы сами видите, что я не карлик и силой не обижен. Я был вооружен, и горе тому, кто попытался бы поднять на меня руку! Но когда я нанес ему смертельный удар, я почувствовал такую слабость, что не мог двинуться с места. Ну, убейте же меня!

Судьи хотели непременно узнать, почему он совершил преступление, и кто его сообщники; но он сначала молчал, как бы не слыша вопросов, а потом заметил:

— Не тратьте даром слов. Вы знаете, что должны знать, больше вы ничего не услышите. Газдрубал убит, и я, Лутар, его убийца,— это мое последнее слово!..

— Он сознается! — воскликнул возмущенный судья.— Какое отношение мог иметь к полководцу этот презренный галльский раб?.. Без сомнения, тут был заговор. Но у нас есть средства развязать язык. Несите орудия пытки!

Началась пытка; но Лутар не проронил ни слова. К нему применили самое ужасное орудие пытки, и он без звука испустил дух.

— Этот галл заставляет себя уважать,— заметил один из военачальников.— Не могу и представить себе, что побудило его стать нашим врагом, и я желал бы, чтобы он был нам другом. Служа Газдрубалу, он мог бы совершать чудеса.

— Лутар был орудием,— добавил другой военачальник, Элули,— это рука, а где голова? Мы должны быть бдительны, потому что тайна от нас сокрыта.

Все было готово к отъезду обрученных. Иезавель ждала своего Лутара и мечтала о предстоящем безоблачном счастье, когда до нее донеслась ужасная весть, что он схвачен! У нее не было никого, с кем она могла бы поделиться своим горем и услышать слова утешения: страшная клятва связывала ее уста. Она мечтала о счастье с ним и навлекла на него ужасную беду! Несчастная лишилась рассудка и бросилась в море.

— Это жертва за моего второго брата,— прошептал Юба.— Теперь очередь за тремя сыновьями Гамилькара. Он истребил множество тысяч ливийцев, я истреблю весь его род.

После смерти Газдрубала собрался военный совет, чтобы решить, кому стать во главе армии.

Но армия сама решила за себя: солдаты на руках внесли Ганнибала в палатку вождей и объявили им, что должен повелевать тот, кто не кичится пред ними роскошью, живет среди них, как равный, но доблестью превосходит их всех!

— Благодарю! — произнес Ганнибал.— Но я предупреждаю вас, что при мне не ждите ни покоя, ни удовольствий, вам предстоят лишь труды и лишения! Мой лозунг: жить и умереть за Карфаген! Вперед на Рим!

— Веди нас! — раздались со всех сторон крики войска.— Мы твои душой и телом! Ты наше солнце! С тобой Мелькарт!

Шестнадцать лет минуло с тех пор, как Гамиль-кар расстался с родным городом. Теперь старший из его сыновей занял его место! Ганнибалу было всего двадцать пять лет, но судьба сулила ему стать величайшим из полководцев всех времен и народов.

ГЛАВА III. ПОД САГУНТОМ

Ганнибал стремился упрочить власть Карфагена в Испании, расширить его владения и защитить себя с тыла прежде, чем перейти к дальнейшим предприятиям.

Своими успехами он был обязан трем обстоятельствам: остроумию замыслов, быстроте их выполнения и храбрости своих войск. Первый удар он нанес олькадам, жившим к северу от Нового Карфагена. Форсированным маршем подступил он к их богатой, роскошной столице Альтее, взял ее приступом и разграбил. Быстрота нападения и ожесточенность сражения ошеломили всех, и остальные города добровольно сдались победителю.

На следующую весну он покорил земли, лежащие по ту сторону Тага (Тахо), и овладел крепостью Германдика, ее называли еще Элемантика (современная Саламанка), и планы врагов, готовивших ему гибель, содействовали лишь утверждению его мощи и славы.

Олькады заключили с карпетанами тайный союз и, едва Ганнибал, возвращаясь после одержанной победы, успел перейти Таг, встретили его с огромным стотысячным войском. Ганнибал остановился и, не вступая в бой, расположился лагерем на берегу реки, оставшейся у него в тылу. Неприятель не отважился атаковать и тоже раскинул лагерь.

Наступила ночь: Ганнибал был далек от сна: он обдумывал свое положение. Вдруг ему вспомнилось сражение при Эримиссе...

Его взор загорелся: «Нашел!» — прошептал он, и тотчас призвав к себе своих военачальников, изложил им свой план. Приказ его был в точности выполнен.

Ночной сумрак все еще расстилался над землей, когда в пуническом лагере затрубили рога и трубы, забили барабаны, будя объятых сном воинов. Поспешно строились полки, и едва забрезжила утренняя заря, войска перешли Таг и раскинули новый лагерь.

Неприятель заслышал тревогу, стал готовиться к бою и вдруг заметил отступление пунов.

— Смотрите,— насмешливо говорили союзники,— он боится! Он хочет, чтобы нас разделяла река, чтобы мы не могли произвести нападение. Но и мы можем переправиться на ту сторону! Поспешим, чтобы он не успел окопаться и возвести укрепления!

Полчища ринулись вброд, спеша переправиться и встретиться с врагом.

Между тем пунические воины с помощью лопат и секир насыпали искусственный земляной холм, с которого Ганнибал мог обозревать все, что происходило.

Окружавшие его полководцы с напряженным вниманием следили за своим вождем... вот он поднял меч... раздался призывный клич труб, и нумидийская конница понеслась к реке, за ней спешили слоны, и завязался ужасный, неравный бой. Кони твердо держались на ногах, а неприятельские пехотинцы с трудом справлялись с течением и легко могли быть опрокидываемы; всадник еще высоко сидел на коне, а пехотинцу вода доходила уже до горла. И слоны вошли в воду, производя страшное опустошение. Бурное течение, проворная конница и слоны уничтожили большую часть противника, а выбравшиеся на берег стали добычей пунийских воинов.

Разнося смерть и ужас во вражеском войске, Ганнибал еще раз перешел реку и разбил остававшихся на другой стороне врагов.

Теперь вся сторона от южной оконечности полуострова до Дуэро и на восток до самого моря, по

размерам равная Италии с островами, признала верховную власть Карфагена,— недоставало только одного Сагунта.

Сагунт лежал на восточном берегу Испании, на расстоянии получаса от моря на склоне горы, спускавшейся в равнину. Город был хорошо укреплен, а сухопутная и морская торговля обеспечили ему богатство и благополучие; но лучшим украшением Сагунта были его доблестные граждане: для них честь и благо родины были превыше всего.

Сагунтинцы стремились расширять свои владения и часто приходили в столкновения с соседними народностями, которые обратились за помощью к Ганнибалу. Он обрадовался, что ему представляется повод вмешаться в дела города. Но Рим воспротивился: он не потерпит вмешательства Карфагена в дела Сагунта.

Но пуны понимали, что Рима им нечего опасаться, а потому отпустили римских послов без всякого определенного ответа. Между тем Ганнибал послал своего воспитателя Бодашторета в Карфаген с донесением о всем происшедшем, дабы, по причине осложнений, получить необходимые указания от своего правительства.

Ответ был краток и гласил:

— Ганнибал сам лучше всех знает положение вещей, пусть поступает, как ему кажется лучше!

Через неделю в Карфаген прибыли римские послы с требованием выдачи Ганнибала, нарушителя мира.

Послов встретили и приняли с подобающими почестями, но на требование ответили:

— Войско боготворит Ганнибала, сотни тысяч встанут на его защиту. Мы не можем исполнить вашего желания. Если вы сумеете его взять, берите, мы не можем!

Римским сенаторам пришлось этим удовольствоваться.

Но Рим решил: «Вновь война, пока мы не связаны какими-нибудь осложнениями!»

Под Сагунтом события развивались с большой поспешностью: граждане знали, что им предстоит, и воспользовались зимним временем, чтобы укрепить стены, возвести новые башни, запастись водой и жизненными припасами. Мужество не покидало их, и они храбро готовились к бою.

Весной 219 г. до Р. X. Ганнибал подступил к Сагунту с войском в сто пятьдесят тысяч человек и сразу без промедления повел осаду. Тараны пробивали бреши в стене, баллисты засыпали город своими тяжелыми ядрами... Осажденные отвечали градом стрел и копий, потом вдруг произвели вылазку, бросились на неприятеля и произвели страшную резню.

Но пуны не испугались.

— Прекрасно! — воскликнул Ганнибал.— Теперь они в наших руках!

Он ринулся навстречу сагунтинцам, увлекая за собой своих. Вдруг неприятельское копье со свистом прорезало воздух и ранило вождя в бок; обливаясь кровью он упал на землю, и только с трудом удалось перенести его в безопасное место.

В течение нескольких дней он был лишен сил держать оружие, но и с одра болезни руководил осадой. Когда он снова появился во главе войска, стены были пробиты в нескольких местах, и три башни разрушены. Пуны с громким кликом бросились в брешь, но фаларика отняла у них честно заслуженные лавры.

Фаларика была изобретена сагунтинцами и представляла собой еловое метательное копье с железным наконечником в три фута длиной. Древко над самым наконечником было обмотано паклей и облито смолой. Во время сражения смолу зажигали и бросали копье; огонь сильно разгорался во время полета... В том случае, когда копье не поражало самого воина, а вонзалось только в щит, тот приходилось отбрасывать, и человек оказывался легко уязвимым. Страшные огненные копья несли смерть и панический ужас в ряды пунов, которые стали отступать, преследуемые до самого лагеря торжествующими сагунтинцами.

Ганнибал был занят новым планом сражения, когда ему доложили о прибытии второго посольства: Рим серьезно предостерегал от дальнейших враждебных действий против Сагунта. Ганнибал приказал ответить, что у него нет времени на переговоры, и что он не советует уполномоченным являться в лагерь, так как не может поручиться за то, что ему удастся сдержать раздраженных воинов.

В тот же день он отправил в Африку честного, осторожного и умного Элули. Когда же Юба стал настойчиво просить, чтобы ему разрешили сопровождать посланца, Ганнибал отпустил и его повидаться с друзьями.

Когда карфагенский Совет выслушал Элули и ознакомился с положением вещей, он приказал военачальникам остаться в городе до окончания переговоров с ожидаемым римским посольством, чтобы затем немедленно отплыть в Испанию и сообщить результат их. Ждать им пришлось недолго. Не прошло двух недель, и римские сенаторы прибыли. Им была приготовлена пышная встреча и, как только они оправились от морского переезда, торжественно проводили на заседание Высшего государственного совета. Но ответ был тот же, что и в прошлый раз: Рим не желал понизить своих требований, Карфаген не шел на уступки, и соглашение было невозможно.

На следующий же день после решающего заседания Элули и Юба отплыли в Испанию.

Под вечер того же дня карфагенский суффет сидел у себя в кабинете, обдумывая все, что произошло за последние недели. В этой уютной комнатке высший сановник Властительницы морей принимал своих приближенных, тайно обсуждая предложения, которые нужно было представить на рассмотрение Верховного совета или Народного собрания. Ни один звук из того, что здесь говорилось, не должен был проникнуть за пределы этой комнаты. Из соображений предосторожности выходная дверь запиралась, пол был устлан толстым мягким ковром, стены обиты тяжелыми шелковыми тканями. Убранство комнаты по роскоши соответствовало положению высшего чиновника и представителя богатого торгового города.

Удар в металлическую доску оповестил суффета, что кто-то желает с ним говорить. Около мягкого кресла суффета стояла витая, тщательно полированная деревянная колонка, а на ней в большой золоченой чаше лежал маленький художественно сработанный молоточек. Суффет ударил молотком о чашу, и тотчас же между драпировками просунулась голова чернокожей служанки, ожидавшей приказаний своего господина.

— Кто там? — спросил он.

— Белая служанка просит, чтобы ее впустили,— ответила негритянка,— она очень волнуется и говорит о том, что городу грозит большая опасность.

— Пусть войдет! — приказал суффет.

Через минуту в комнату вошла хорошенькая девушка и, бросившись на колени перед могущественным вельможей, воскликнула:

— Не гневайся, что я осмелилась к тебе проникнуть; я сознаю свою дерзость, но опасность придала мне мужества!

— Чего же ты хочешь? — милостиво спросил повелитель.

— О! Я слышала,— заговорила Циба, так звали девушку,— что мой господин замышляет погибель города и полководца Ганнибала. Я давно уже подозреваю измену, а вчера вечером я убедилась в том, что не ошибаюсь!

— Встань, дитя,— ласково заметил суффет.— Пододвинь к себе ту скамеечку, сядь и расскажи мне по порядку, с самого начала, все, что тебе известно, и, смотри, ничего не забудь!

Циба была рабыней Гулы. Она знала, что у ее господина часто бывают ночные собрания, и даже успела уловить несколько отдельных слов. Гула смотрел на нее, как на ребенка, и не предполагал, что она сумеет сопоставить на лету схваченные слова и будет помнить их в течение нескольких лет.

Между тем девушка обладала необычайной способностью схватывать и понимать, связывать отдельные части и угадывать недостающее.

В течение долгих лет у Цибы постепенно складывалось убеждение, что Гула, Капуза и Юба изменники; она жадно схватывала каждое слово и тщательно хранила в памяти... Ей недоставало лишь доказательства.

Накануне вечером ее позвали: она должна была приготовить вино из трав и разнести гостям. Она пробыла в комнате один только миг, но одно услышанное ею слово уничтожило все сомнения. Дрожа от волнения, Циба, как только за ней затворились двери, прокралась в соседнюю комнату и, приложив ухо к стене, стала напряженно слушать. Ее предположения подтвердились, и у нее явилось страстное желание сообщить о своем открытии тому, кто стоял на страже безопасности родного города. Будь она свободна и независима, она еще ночью прибежала бы сюда!.. А ведь она раба и должна была ждать удобного случая.

Суффет задал девушке еще несколько вопросов, а затем дважды ударил по чаше. В ту же минуту явился начальник дворцовой стражи.

— Гула и Капуза должны быть немедленно, но без всякого шума, арестованы, закованы в цепи и приведены ко мне!..

Офицер исчез. Суффет снова позвонил один раз, и явилась негритянка.

— Возьми с собой эту девушку, позаботься о ней, сторожи ее и знай, что ты за нее отвечаешь головой,— приказал господин, и обе девушки удалились.

Прошло полчаса, и Гула, скованный по рукам и ногам, предстал пред суффетом в сопровождении конвоя. Капузу не могли разыскать. В момент ареста друга и соучастника он был как раз у него и вместо того, чтобы вернуться к себе домой, бежал из города, решив вернуться, когда обстоятельства сложатся благоприятным для него образом.

И действительно, прошло много времени, прежде чем он вновь увидел Карфаген.

Как только Гула был доставлен, прибыли два члена Верховного совета, была приведена и Циба.

— Гула,— начал суффет,— прежде всего я покупаю у тебя эту служанку; во сколько ты ее оцениваешь?

Арестованный еще не успел освоиться со своим положением и, застигнутый врасплох вопросом, назначил довольно высокую цифру. Суффет улыбнулся, тотчас же отсчитал указанную сумму и заметил:

— Так! Теперь Циба принадлежит мне, и ты не вправе ею распоряжаться!

С чувством признательности склонилась невольница перед своим новым господином и поцеловала ему руку. Суффет снова обратился к Гуле:

— Теперь расскажи нам честно и откровенно, что вы задумали и что успели привести в исполнение; при этом не думай, что ты можешь нас обмануть или провести: твои показания будут сопоставлены с показаниями Капузы и с теми, которые Юба даст своему судье Ганнибалу.

«Вот как,— подумал Гула,— наш союз обнаружен, и они хотят допрашивать нас поодиночке, чтобы показания одного служили уликой против другого! Дело плохо! Все равно я не проговорюсь, и у тех хватит ума молчать!»

И он рассказал, что они часто сходились, беседовали о международных отношениях, но о каких-либо враждебных замыслах ему ничего не известно.

Ни один мускул не дрогнул на лице суффета, и он спокойно до конца выслушал показания Гулы и только потом заметил:

— По-видимому, многое ускользнуло у тебя из памяти; я даю тебе день сроку, чтобы ты без помех, в тиши подземелья мог припомнить все обстоятельства. Быть может, к утру ты что-нибудь и припомнишь... Отведите его в номер первый!

С этими словами суффет поднялся. Гула был помещен в темницу, находившуюся в подземелье дворца. За ее наружной стеной слышался плеск воды; воздух проникал в это темное сырое помещение только через высоко лежащее отверстие, выходящее на внутренний двор. Вся «мебель» этого страшного места состояла из брошенного на пол снопа соломы. Пища соответствовала помещению — ее было достаточно ровно настолько, чтобы не сразу уморить человека голодом, а постепенно привести к смерти от истощения. Заточенный богач в отчаянии сулил своему тюремщику, приносившему ему скудную пищу, огромные суммы, если он выпустит его; но тот не отвечал,— возможно, что он был нем. Правительство Карфагена умело подбирать слуг.

На следующий день на допросе Гула рассказал довольно много, но, разумеется, не самое важное, и всю вину постарался свалить на своих сообщников.

— Твоя память все еще тебе изменяет, но она вернется!.. Пусть его отведут в номер второй.

Эта темница была вышиной всего в четыре фута, так что заключенный не мог даже встать, а должен был сидеть или лежать на голом каменном полу, потому что не было даже соломы. Мучения Гулы в этой тесной темнице были настолько велики, что он решил во всем сознаться, хотя и знал, что суффет неумолим и в силу своих полномочий может предать его любой казни: распять, обезглавить, посадить на кол, утопить, зарезать или побить камнями.

Через сутки Гула, совершенно разбитый, снова предстал перед своим судьей. Тот обратился к подсудимому с такими словами:

— Вот орудия пытки, щипцы лежат уже в огне и раскалены докрасна, но я неохотно применяю эти орудия. Ганнибал, наверно, не будет так церемониться с Юбой, но с тобой, пожалуй, мы обойдемся без них!

До пытки дело не дошло. Гула сознался.

После расследования суффет объявил ему, что его пошлют в Таре на очную ставку с Юбой, а пока, прибавил он, ему можно облегчить заключение и поместить в номер пятый.

В течение месяца искали Капузу, но не нашли: он бежал в Рим.

Гула в оковах, под надежным конвоем, был отправлен в Новый Карфаген и препровожден в лагерь под Сагунтом. Ганнибал изумился, узнав из донесения, какую роль играл Юба. И этот заговорщик был взят под стражу, но следствие и наказание были отсрочены до взятия осажденного города.

Бой под Сагунтом длился без перерыва. Граждане совершали невероятные подвиги; под лучами палящего солнца, ночью, при свете факелов работали буквально все: мужчины, женщины и дети возводили новые стены, укрепляли старые, рыли рвы, ковали оружие... Все были воодушевлены одной мыслью — за свободу пожертвовать всем и, если суждено, даже жизнью.

Осаждавшие, в свою очередь, были довольны: голод заставит сагунтинцев в конце концов сдаться.

Прошло больше полугода, прежде чем Сагунт был взят. Борьба была жестокая, кровавая, каждую улицу, каждую площадь приходилось брать с боем, каждый дом приходилось штурмовать, и наконец в руках сагунтинцев осталась только высоко расположенная и неприступная крепость.

Однажды ночью во время длительного перерыва, предшествовавшего последнему штурму, в лагерь Ганнибала явились двое граждан и представили ему условия, на которых они готовы сдать крепость.

— Если бы вы так говорили со мной восемь месяцев тому назад,— возразил вождь карфагенян,— я поставил бы вам гораздо более выгодные условия, чем вы теперь желаете. Ведь мы отнюдь не стремимся опустошать города, ввергать народ в нищету: наоборот, куда бы мы ни пришли, мы всюду насаждаем и поднимаем земледелие, скотоводство, добычу металлов, ремесло и торговлю; народ должен благоденствовать — его богатство усилит славу Карфагена. Не прошло еще и двадцати лет с тех пор, как мы завоевали Таре, а оглянитесь вокруг, посмотрите на страны, подвластные Карфагену,— что видите вы? Старые города стали богаче и больше, возникли новые, повсюду пролегли дороги; там, где это выгодно, устроены гавани, открыты многочисленные рудники, введены налоги, равные для всех, никого не обременяющие и приносящие большие доходы. Могут ли жители Иберии быть недовольны нашим господством? И вы могли бы воспользоваться подобными преимуществами, но вы не пожелали этого. Теперь дело обстоит иначе. Вы заставили меня в течение долгих семи месяцев вести кровопролитную войну, тысячи моих воинов сложили в ней свои головы, теперь ваши силы истощены, вы чувствуете свою слабость,— но теперь вы не можете ставить условий, и я на них не пойду. Вам остается одно: сдаться на нашу милость!..

Этот ответ поверг весь город в уныние, хотя иного едва ли можно было ожидать.

— Он хочет овладеть нашим золотом,— говорили богачи,— но ничего ему не достанется, пусть лучше пламя все пожрет!

Они собрали в кучу предметы роскоши, богатое одеяние и подожгли все это. Пламя этого гигантского костра еще не погасло, как страшный гром потряс землю, и столб густой пыли поднялся кверху: пуны взорвали самую большую башню. Через минуту послышалась боевая музыка пунических труб, и Ганнибал ворвался в крепость со своим торжествующим войском; еще один отчаянный натиск, и карфагеняне овладели городом.

В добычу победителям досталось все имущество горожан — деньги, оружие, драгоценности. Она была так велика, что Ганнибал отправил в Африку огромный груз золота и драгоценностей: колец, цепей, различных украшений, драгоценной утвари, оружия, украшенного слоновой костью и жемчугом.

Карфаген ликовал без конца, прославляя полководца, который не только не нуждался в деньгах для ведения войн, а еще сам доставлял городу несметные богатства.

К побежденным Ганнибал отнесся милостиво; прошло немного времени, напуганные жители успокоились, и жизнь стала входить в прежнюю колею; сагунтинцы понемногу пришли к убеждению, что и под властью Карфагена они могут счастливо жить.

Война кончилась, и Ганнибал стал думать о возвращении в Новый Карфаген. Ему, однако, предстояло еще совершить акт правосудия.

Сподвижники Ганнибала и знатнейшие граждане Сагунта собрались вкруг вождя, когда привели Юбу в цепях. Ганнибал прямо приступил к допросу— Нам известна твоя измена, известны твои коварные замыслы в мельчайших подробностях; твой соучастник, Гула, схвачен и уже подвергся допросу. Тебе не удастся нас обмануть, потому лучше сознайся!

«Как бы вы ни были ловки,— подумал про себя Юба,— меня вы не поймаете. Мне говорят, что мой соучастник сознался для того, чтобы я выболтал все. Нет, Гула не дастся вам в руки, и от меня вы ничего не узнаете».

Однако, когда ему показали Гулу, его надежды исчезли, и орудия пытки оказались излишними: заговорщики, допрошенные в отдельности, раскрыли в своих показаниях полную картину преступного заговора. В день объявления приговора преступники были введены в зал с завязанными глазами. После короткого вступления Ганнибал объявил им:

— Слушайте, каким наказаниям намерены вас подвергнуть мои соратники! А вы, мои друзья,— прибавил он, обращаясь к своим людям,— говорите по очереди, какая участь должна постичь изменников!

— Кто продал родину врагу,— воскликнул первый,— тот пусть будет привязан к столбу и пронзен копьем!

— Того следует побить камнями! — прозвучал приговор второго.

— Кто нарушил клятву,— произнес третий,— тот должен быть растоптан слонами!

— Пусть его растерзают ливийские львы! — предложил четвертый, а пятый требовал, чтобы он умер под пытками.

— Кто бросит камнем в собственную мать,— вставил свое слово шестой,— должен быть прикован к каменной плите и помещен в подвал, который будут понемногу наполнять водой, чтобы смерть с каждым днем постепенно придвигалась к нему!

Смертельная бледность покрыла лица осужденных, когда они услышали приговор; затем Ганнибал снова обратился к Гуле и спросил, не имеет ли он чего сказать.

— Я не пуниец,— ответил Гула, гордо выпрямившись,— я из Мавритании, я родину не предавал, я лишь отомстил за нее тому, кто убил моих родителей и мою сестру!

Этот смелый ответ придал мужества Юбе, и он в свою очередь сказал:

— Я ливиец, я не кидал камнями в собственную мать! Нет, я боролся за свободу моего народа... Я содействовал гибели Гамилькара и Газдрубала, то было возмездие за бесчеловечную позорную смерть моих братьев!..

Полководцы с изумлением переглядывались, слушая подобные речи, но Ганнибал спокойно возразил:

— Если бы вы выступили против нас в открытой схватке, мы уважали бы вас! Но ты, Юба, добровольно вступил в войско моего отца, клялся ему в верности и потом изменил, ты — клятвопреступник. А тебя, Гула, кто звал в Карфаген? Разве ты не обещал служить городу и повиноваться? Ты отдался под его покровительство и отплатил изменой?! Но вы умрете менее жестокой смертью!..

Через два дня после суда загремела военная музыка, войско собралось в полном вооружении, всё сагунтинцы всполошились. Перед городом построились большим четырехугольником войска, в восемь рядов один за другим: два ряда пехоты стояли на коленях, за ними два ряда в обычном строю, затем два ряда всадников и наконец два ряда слонов. Войска заняли три стороны четырехугольника, четвертая была занята гражданами. В середине замкнутого пространства видны были две небольшие ямы, тут же были сложены длинные поленья и, наконец, два больших деревянных креста.

Загремели трубы, приветствуя Ганнибала, ехавшего со свитой. В это же время привели преступников. Палачи набросились на них, сорвали платье и схватили бичи, но Ганнибал знаком отменил эту пытку. Он оказал осужденным еще большее благодеяние: распятые часто днями томились в страшных страданиях на своих крестах, пока не умирали от потери крови; иногда, чтобы облегчить агонию, им давали одуряющий напиток, лишавший их сознания, и затем убивали их.

Так было и на этот раз; каждому из осужденных дали по полной чаше, и они осушили ее до дна; потом их пригвоздили к крестам, подняли кресты, вставили в приготовленные ямы и укрепили при помощи поленьев,— приговор был приведен в исполнение.

— Гула! Взгляни туда! — воскликнул Ганнибал.— Ты видишь море? За ним лежит Карфаген, который ты хотел предать и погубить. Он стоит во всей славе и мощи, а ты казнен. Так боги мстят изменникам!.. Юба! Видишь меч, который ты похитил у меня, и которым был убит мой отец? Он снова у меня в руках, а ты на кресте. Думаешь ли о том, что коварно умертвил Газдрубала? Что ты виновен в погибели Иезавель и Лутара? Право побеждает, а безбожники погибают!

Спасительный напиток уже сделал свое дело: распятые потеряли сознание. По знаку полководца два копьеносца выступили вперед и пронзили им сердце: казнь свершилась.

Ганнибал высоко поднял свой меч и громко воскликнул:

— Да стоит во веки Карфаген!..

Раздался гром труб, и гул голосов подхватил:

— Да стоит во веки Карфаген! Великий Мелькарт с нами!

ГЛАВА IV. НА АЛЬПАХ

Когда известие о взятии Сагунта пришло в Рим, сенат решил безотлагательно отправить в Карфаген третье посольство с поручением спросить, действовал ли Ганнибал в силу предписаний своего правительства, и в случае утвердительного ответа тотчас же объявить войну. Пуны не говорили ни да, ни нет, а только твердили:

— Сагунт для вас лишь предлог; скажите прямо, чего вы добиваетесь!

Тогда Квинт Фабий выступил вперед и ответил:

— Я несу войну или мир, выбирайте!..

— Нам безразлично,— заметил суффет,— дайте, что вам угодно!

— Хорошо,— воскликнул Фабий, опуская тогу,— берите же войну!..

Ганнибалу сообщили о вызове Рима.

— И прекрасно! — заметил он.— Я помню свою клятву и храню меч, освященный Мелькартом. Мне предстоит исполнить свое назначение; боги нам помогут, и враги Карфагена дрогнут!..

Войска ликовали; военачальники развлекались пирами, солдаты пили и кричали от избытка веселья: никто не сомневался, что победа останется за ними: Ганнибал был их кумиром.

Ганнибал действовал весьма осторожно. Он отправил в Африку опытного полководца с двадцатитысячным войском, чтобы обезопасить Карфаген на случай нападения; младшего своего брата Газдрубала, которому минуло двадцать шесть лет, он оставил наместником Испании. В распоряжение ему было дано пятнадцать тысяч воинов, двадцать один слон и пятьдесят семь военных кораблей. К кельтским народностям, обитавшим по ту сторону Ибера, в Пиренеях и в Альпах, он отправил послов для переговоров, заключил с ними дружеские союзы, заручился обещанием переводчиков и проводников, и когда весеннее солнце нового 218 года глянуло на землю, он двинулся к северу, имея девяносто две тысячи пехоты, двенадцать тысяч всадников и тридцать семь боевых слонов.

Ганнибал держался все время моря. Приподнятое настроение не покидало его, хотя он прекрасно понимал всю смелость задуманного предприятия; с другой стороны, он принял все меры, чтобы обеспечить себе успех. Он пересек Иберию, перешел через Пиренеи и вступил в неизвестные ему пределы, населенные дикими народами... И это во главе войска, заключавшего в своих рядах представителей всех племен и народов, обитавших по берегам Средиземного моря! У него были солдаты из Африки и из Иберии, рядом с ними шли нумидийцы и ливийцы, греки и сыны южной Италии, Корсики и Сардинии, а также Галлии. Это пестрое воинство говорило на разных языках, но всех объединяла и тесно сковывала страсть к кровавому делу войны, чувство воинской чести, верность клятве и благоговение перед благородством своего доблестного вождя.

Вступив в южную Галлию, он щедро наделил дарами кельтских князей, доверчиво предлагал им свою дружбу и соблюдал в войске строжайшую дисциплину, чтобы никто не мог пожаловаться на насилия со стороны его солдат. Таким путем он привлек на свою сторону и тех, кто сперва его боялся, и без больших затруднений дошел до Роны, двумя рукавами впадающей в море. Войско двинулось к северу и расположилось лагерем выше того места, где река разделяется; оставалось только совершить переправу.

Однако храбрые племена, населявшие местность, не желали допускать вооруженного неприятеля в свои пределы и, не имея возможности противостоять такому войску, перешли на противоположный берег.

Разумеется, не все могли уйти, и с оставшимися Ганнибал очень быстро установил самые дружеские отношения. Он умел обходиться с дикими народами, всячески выражал им свое доверие, раздавал золото и все, чего они только желали, искал и добивался союзных отношений, не преминув, однако, указать им на непреодолимую силу своего войска и гигантских слонов.

Он скупил у жителей не только все крупные суда, но и маленькие челноки, вмещавшие не больше двух солдат, и не пренебрегал ничем, что могло служить для переправы, брал даже надутые кожаные меха: левой рукой воин прижимал такой мешок к груди, чтобы держаться на воде, а правой греб.

Несмотря на все приготовления, переход обещал быть трудным. Течение Роны было очень бурно и сильно, а на противоположном берегу стояли вражеские войска, пешие и конные, решившие отнюдь не допустить переправу пунов.

Ум и хитрость Ганнибала нашли выход и из этого трудного положения. День за днем велись приготовления к переправе, приковывая внимание неприятеля; на третий день Ганнибал призвал к себе своего опытного учителя Бодашторета и отдал ему тайный приказ. С чувством пожал Бодашторет руку своему бывшему ученику, одобряя его план, и с наступлением темноты бесшумно двинулся с тысячными полками пехоты и конницы вверх по реке, пользуясь сведущими проводниками. На следующее утро он был на расстоянии десяти часов от лагеря Ганнибала и беспрепятственно совершил переправу, щедро заплатив прибрежным жителям за услуги. На пятую ночь он двинулся к югу, и на заре шестого дня форпосты Ганнибала увидели вдали на другом берегу густой дым огромного костра: это был условный знак, извещавший их о прибытии Бодашторета.

Как только на форпостах проверили точность этого сигнала, тотчас же началась переправа. Река была сплошь покрыта большими и маленькими лодками, тысячи воинов плыли на своих деревянных щитах. Но на противоположном берегу стояли враги и всех сбрасывали в реку, кому только удавалось достичь берега. Тем временем с тыла к кельтам подошел Бодашторет: за шумом сражения они не заметили его приближения, не заметили, как огонь охватил их лагерь. Вынужденные бороться на два фронта, кельты были отчасти уничтожены, отчасти обращены в бегство, отчасти вынуждены были покориться тому, кому не в силах были противостоять.

Лошадей пуны переправляли, привязывая к большим судам, чтобы они могли плыть; трудно было переправить тридцать семь слонов. Для них приготовили крепкие, широкие, длинные плоты, уложили их землей и дерном, накрепко привязали к низкому берегу и пустили туда слонов. Когда же они разместились, канаты были перерублены и гребные лодки перетянули плоты на другой берег.

Успешный исход переправы через Рону придал бодрости пунам, но их радостное настроение омрачилось, когда они узнали о труднодостях, ожидающих их в Альпах; войско впало в уныние: каждому казалось, что он погибнет ужасной смертью вдали от родины.

— Вы подниметесь на горы,— рассказывали галлы,— которые доходят почти до небес, так что облака будут под вами. На вершинах этих гор все пусто, тихо, мертво, там никто не живет, ничего не растет,— вы будете лишены жизненных припасов. Тысячи погибнут в пропасти и будут лежать на дне с раздробленными костями; огромные, как тучи, снежные лавины с грохотом скользят вниз по обрывам и хоронят сразу сотни людей; вас ждут тысячи смертей от холода, от голода, вы можете разбиться насмерть и быть заживо погребенными!..

К счастью, к Ганнибалу прибыло посольство от кельтского племени, обитающего в Северной Италии. Ганнибал расспросил их о том, что их привело и поговорил с ними о цели своего похода. Созвав потом армию, он обратился к ней с речью:

— Вы страшитесь гор? Неужели вы думаете, что скалы опаснее вооруженного врага? Разве скалы могут метать копья и действовать мечом? Вы думаете, что горы так высоки и круты, что их и перейти нельзя? Так взгляните на этих послов, пришедших с той стороны, из-за гор: ведь они не летели, как птицы, по воздуху, они шли и ехали. Их предки жили в Галлии, и целые тысячи мужчин, женщин, детей и стариков с возами, со всем скарбом и со скотом, целый народ со всем своим имуществом перебрался на ту сторону гор. Неужели же воин со своей ничтожной поклажей не сможет совершить этот путь? Но не полагайтесь на мои слова, а послушайте того, кто живет по ту сторону Альп и пришел к нам через горы!

Король Метал, стоявший во главе посольства, заговорил:

— Мы здесь все и всех знаем; я берусь перевести вас и проводить к своим единоплеменникам: они вас страстно ждут и примут с распростертыми объятиями. Я поведу вас не кратчайшим путем, а там, где легче добыть продовольствие войску, путем, который идет через владения дружески настроенных народов и наименее труден для перехода. Вы можете на меня положиться, потому что я хочу вернуться к себе домой, обнять жену и детей, отдохнуть у очага. Я беру на себя ответственность за это дело, но ставлю три условия: во-первых, до перехода через Альпы вы не должны вступать в сражение с римлянами, чтобы не терять сил; во-вторых, нужно предпринять переход без промедления, дабы воспользоваться благоприятным временем года и перебраться на ту сторону гор до наступления холодов с их снегом и метелями, в-третьих — все должны следовать моим указаниям. Вся наша страна настроена против римских тиранов, и если вы соединитесь с нами, мы пойдем на них и победим!

Войска бурно выразили свое одобрение и свой восторг. Но Ганнибал отдал приказ:

— Теперь подкрепитесь, веселитесь, пейте, ешьте, пока я принесу жертву богам, а на заре мы снимемся с места!

Чтобы увериться в успехе предприятия, Ганнибал отправился к заклинателю духов и кудеснику, жившему поблизости, и спросил, завершится ли его поход удачей.

— Приди сегодня, когда совсем стемнеет, и сам спроси духов земли! — ответил кудесник.

В назначенный час Ганнибал явился со своими ближайшими сподвижниками; их встретил помощник заклинателя. Прибывшие должны были снять с себя обувь и оружие, умыть руки, и тогда только были проведены в пещеру, лежавшую вдалеке от дороги; сандалии и мечи были заперты в хижине.

Посреди пещеры горел огонь, отбрасывая на стены причудливые, похожие на привидения тени; видеть и кое-что различить можно было только с трудом. Пуны должны были поместиться с одной стороны; у наружной двери, охраняя вход, стоял прислужник. Кудесник с растрепанными волосами, босой, завернутый лишь в волчью шкуру, бродил по пещере и укладывал кости вокруг огня; потом он руками выкопал в земле маленькую ямку, вывел откуда-то из глубины пещеры черного барана, пропел на непонятном языке свои заклинания, перерезал барану горло ножом, который до той минуты держал в пламени, и спустил кровь в ямку; затем он оттащил зарезанного барана вглубь пещеры, бросил в огонь травы, и вся пещера наполнилась удушливым непроницаемым дымом. Кудесник громко выкрикивал непонятные слова, эхо глухо их повторяло, потом он еще раз бросил что-то в огонь, пламя ярко вспыхнуло на одно мгновение, и послышался шум, похожий на гром.

Тут волшебник взял Ганнибала за руку, ввел его в круг, приказал опуститься на колени подле пламени, а остальным велел хранить полное молчание, что бы ни случилось. Вслед за тем он обмакнул палец в кровь, начертал на лбу коленопреклоненного вождя магический знак и сказал:

— Теперь спрашивай!

Ганнибал был не подготовлен, но быстро нашелся и спросил:

— Придем ли мы в Италию?

В ту же минуту раздался громкий удар, и из глубины пещеры донесся глухой голос:

— Да, но не все!

— А я сам перейду ли через горы? — спросил Ганнибал.

— Да! — вторично ответил голос.

Ободренный этим ответом Ганнибал продолжал:

— Нанесем ли мы римлянам поражение?

— Неоднократно,— последовал ответ, и все вздрогнули от радостного известия.

«Теперь еще один вопрос,— подумал Ганнибал,— и с меня довольно».

— Суждено ли мне победоносно вступить в Рим? — спросил он.

Снова раздался гром, пламя погасло, и мрак окутал всех своим черным покровом.

— Тебе дозволено только три вопроса, не больше,— пояснил кудесник.

— Если бы я это знал,— заметил Ганнибал,— я иначе поставил бы свои вопросы!

— Через три ночи приходи опять, и тогда сможешь узнать свою судьбу,— ответил заклинатель, помешал угли, зажег лампаду и отпустил посетителей.

Ганнибал не мог вернуться через три дня, потому что на следующий день войско выступало в поход, который по опасностям и трудностям превосходил не только все, что до сих пор пережила армия Ганнибала, но и все, что воины могли себе представить. Бодро и весело выступили полки в путь: они знали, что благополучно вступят в пределы благословенной Италии, что Ганнибал останется на своем посту, что римляне будут разбиты неоднократно.

Пуническое войско благополучно подвигалось вперед по восточному берегу Роны, радостно встречаемое дружески настроенными племенами. Достигнув Изара, пуны без всяких затруднений перешли его и вступили в страну аллоброгов. Этот народ по численности и воинственности превосходил всех своих соседей. Король Бранк был тесним восставшим против него младшим братом; Ганнибал, явившийся как раз в это время, встал на сторону настоящего вождя, помог ему одержать блестящую победу и тем приобрел себе верных и преданных друзей, которые не только доставляли все необходимое, но еще и прикрывали пунов с тыла, пока они не углубились в горы.

Тут началась ожесточенная борьба. Жители весьма враждебно относились ко всякому вторжению; занимали вершины гор и скалистые утесы и оттуда сбрасывали вниз на армию, двигавшуюся в узких проходах, камни, стволы деревьев, валуны, внося сумятицу и смерть в ряды чужеземцев.

На одной из вершин перед воинами открылось зрелище, по величию своему превосходившее все, когда-либо ими виденное. Перед ними лежали во всем великолепии ослепительные снежные поля, сверкающие глетчеры, зубцы скал; позади возвышалась высочайшая из европейских гор, гигант в мире Альп — Монблан; внизу грохотали лавины, срывая и унося все, что им встретилось на пути, а вечером горы зажглись багрянцем...

Это была чарующая, глубоко захватывающая картина! Затем войска спустились в долину Изара, где можно было отдохнуть на приветливых мягких лугах и в селениях пополнить свои запасы. Однако скоро нужно было сниматься; наиболее трудная часть пути была впереди; предстояло перейти через высочайшие вершины, а между тем сентябрь уже наступил, ночи на Альпах были леденяще-холодные, а свежий слой снега засыпал почти ежедневно никогда не тающий ледяной покров. Подтаявшие за лето глетчеры превратились в зеркально-гладкую поверхность, и вьючный скот скользил и, обрываясь, падал в пропасть, увлекая за собой проводников и воинов. Местами ледяная кора разрыхлилась и давала трещины, как только на нее ступали тяжело навьюченные животные. Свежевыпавший снег предательски прикрывал обрывы и расселины, и порой отважные путники видели, как идущий впереди вдруг проваливался и исчезал. Когда же они приближались к роковому месту, оно было уже снова сравнено навалившим снегом.

На третий день восхождения таким образом исчез доблестный Элули. Здоровый сорокалетний мужчина, он легко переносил все трудности. Осторожный и в то же время бесстрашный, он прекрасно понимал кельтский язык, почему Ганнибал и послал его вперед исследовать тропу, когда войску пришлось идти по обрыву.

Впереди шагали два проводника, за ними Элули с восемью старыми воинами; у каждого в руках был длинный шест, которым он ощупывал землю, чтобы убедиться, что войско может спокойно идти.

На небольшом расстоянии за ними двигался авангард. В одном месте тропа совсем сузилась, и Элули остановился, чтобы точно исследовать, сколько человек может здесь идти в ряд; но едва он ощупал почву с левой стороны подле обрыва, как оборвался и на глазах авангарда исчез в бездонной глубине вместе со своими восемью спутниками. Раздался отчаянный крик, и проводники вернулись на место, где произошло несчастье, пристально вглядываясь в глубину,— но внизу расстилалось только сверкающее снежное поле, покрывавшее все своим белым пушистым покровом.

Узкими шеренгами войска преодолели перевал и снова спустились в населенную страну. Народ выслал навстречу им послов с венками, с зелеными ветвями, чтобы заключить мирный договор.

— Вы отразите всякое сопротивление,— сказал посол.— Мы научились чужим опытом и предпочитаем, чтобы вы проявили к нам свое расположение, не давая почувствовать силу своего превосходства. Мы несем вам припасы, дадим опытных проводников, а чтобы вы не сомневались в честности наших намерений, мы просим вас взять из нашей среды заложников.

Посланцы производили впечатление честных людей, но Ганнибал все-таки подумал, что может полагаться только на себя и только себе самому доверять, а потому взял заложников, воспользовался съестными припасами, но зорко за всем наблюдал и шел, как во вражеской стране.

Шествие открывали слоны, возбуждавшие панический страх в варварах, так что тут нечего было ждать нападения; за ними двигалась конница, дальше пехота и обоз, а замыкал наступление сам Ганнибал с тяжеловооруженными пешими воинами, закрывая тыл армии.

Два дня миновали вполне спокойно, а вслед за тем путь опять пошел по краю высокой, крутой горы... Едва пуны вступили на узкую тропу, по которой обоз не мог идти, как вдруг сверху раздался военный клич, показался неприятель, вниз полетели камни, древесные стволы, производя в рядах наступавших страшное опустошение. К счастью, сам Ганнибал находился в арьергарде; к вечеру он был совершенно отрезан от своих и должен был провести ночь на уединенном плато. Но войска все-таки медленно подвигались вперед.

На следующий день кельты произвели вторичное нападение. Обе стороны жаждали решительного боя. Кельты находили, что более подходящего места для истребления чужеземцев не может быть. А пуны, в свою очередь, говорили: «Постоянные стычки нас утомляют, нужно положить этому конец». Борьба шла со страшным ожесточением и с невероятным упорством; обе стороны жаждали конца, но каждый из противников надеялся, что другой ослабеет и сдастся.

— Да здравствует Ганнибал! Слава Карфагену! — внезапно раздались голоса с высот над кельтами, и на вершине появились хорошо знакомые лица Элули и его товарищей.

— Мелькарт с нами! — разнеслось среди пунов, и они с новым взрывом воодушевления ударили по врагам. Кельты же никак не могли понять, как все произошло, и, не предполагая, что над ними всего восемь человек, обратились в бегство.

Вечером как бы заново рожденный Элули сидел в кругу соратников и рассказывал о своем чудесном спасении:

— Мы ощупывали землю шестами, и все шло благополучно, как вдруг подо мной снег провалился, и я с быстротой водопада полетел в пропасть, ничего не видя и не слыша. Вслед за мной обрушились снежные массы, и мои товарищи полетели туда же. Сколько времени я лежал без сознания под белым холодным покровом, я не знаю; когда же я очнулся, то стал работать руками, и мне удалось высвободиться. К своей невыразимой радости я увидел, что в нескольких местах снег тоже шевелится. Мы стали перекликаться, и наконец нам удалось высвободиться окончательно из-под снега. Не доставало одного, и мы предположили, что он стоял на твердой земле и не упал. Раз вы утверждаете противное, значит, он умер с голоду или замерз; вероятно, его слишком глубоко засыпало... Никто из нас не был ранен, но мы не имели представления ни о том, где мы, ни чем мы будем питаться, ни как выберемся из этой пустыни и отыщем путь к вам. Мы осторожно пошли наудачу, провели ночь в пещере, тесно прижавшись друг к другу, а на следующий день набрели на одинокую хижину; там отдохнули, подкрепились пищей, найденной там, взяли с собой про запас и двинулись вперед, пробираясь к вершинам и прислушиваясь, не обнаружится ли чем-нибудь ваше присутствие... Услышав вчера шум сражения, мы бросились в этом направлении и сегодня с гребня увидели внизу кельтов, а под ними и вас. Вне себя от радости мы закричали, и вот мы опять с вами!

Велика была радость по случаю возвращения товарищей, которых считали уже погибшими, а через несколько дней пунийские войска достигли высшей точки своего пути. (Это был Малый Сен-Бернар, 6792 фута над уровнем моря). Войска расположились лагерем и решили отдохнуть два дня, чтобы отставшие могли нагнать, а ослабевшие набрались бы сил.

Наиболее трудная часть пути была пройдена, но никто и не подозревал, какая опасность грозила величайшему из сынов Карфагена здесь, в царстве облаков.

Наступила ночь, и все было объято сном: утомление пути сказалось и на сильнейших.

После полуночи облака скрыли месяц... В ущелье ближней горы зашевелилась человеческая фигура, проскользнув вперед, острым взглядом дикаря пронизала ночной мрак, различила форпосты и наметила на неровной земле путь, где можно проползти незамеченным.

Это был огромного роста кельт. Он в течение всего дня изучал пунийский лагерь, оставаясь сам незамеченным. Бросившись на землю, он пополз, как змея, между сугробами и камнями, пробираясь между постами все дальше, пока не очутился у цели. Он все время приподнимал голову, прислушивался и озирался, не шевелится ли кто-нибудь; у палатки Ганнибала он приостановился еще раз, чтобы убедиться, все ли спокойно, и исчез в ней.

Сын Гамилькара не старался поражать своих подчиненных роскошью и блеском; его значение покоилось на убеждении воинов, что он лучше всех; он не нуждался в почетном карауле, потому что он был Ганнибал! И что ему почетный караул, когда у него двадцать тысяч преданных ему воинов, готовых за него пожертвовать жизнью!

Однако дабы всякий мог в любой момент найти вождя, над его палаткой днем на высоком шесте развевался флаг, а ночью зажигался фонарь.

Кельт проскользнул в палатку и притаился, приникнув к земле и не шевелясь. Только убедившись, что все спит мертвым сном, он тихо и осторожно поднялся и выпрямился во весь рост, не выпуская меча из рук. Он смотрел на спавшего перед ним человека: простой плащ служил постелью вождю, который вторгся в страну с многотысячным войском и все сокрушал перед собой.

В эту минуту его жизнь висела на тончайшем волоске, и от воли стоявшего над ним кельта зависело, когда угаснет искра жизни. Острый глаз великана приметил, что около спавшего лежал обнаженный меч. Однако рука Ганнибала не лежала на самой рукоятке, а только подле, .так что в любой момент он мог схватить меч. Это было опасно; ведь если Ганнибал не будет убит на месте, а сможет вскочить на ноги, попытается защищаться и будет звать на помощь, тогда, без сомнения, покушавшийся на его жизнь будет схвачен и казнен, и таким образом напрасно пожертвует своей жизнью. За ударом в грудь должен следовать другой удар, чтобы жертва не успела оказать сопротивления. Кельт осторожно нагнулся и тихонько взялся за острие меча, чтобы его оттянуть. Но едва он к нему прикоснулся, как спавший вскочил на ноги и уже с этим мечом в руке приготовился отразить нападение.

Всегда готовый ко всяким неожиданностям, не исключая и ночных нападений, Ганнибал каждый вечер клал свой меч рядом с собой, а чтобы ворочаясь во сне, не отодвинуться от него, и чтобы в нужный момент не пришлось искать оружия, а всегда иметь его рядом, он тонкой веревкой привязывал меч к руке; в темноте кельт не разглядел веревочной петли. Ганнибал не знал, в чем дело, но, видя перед собой человека, спросил, что ему нужно; когда же ответа не последовало, в нем шевельнулось подозрение, и, отступив на шаг, он приготовился к защите.

Теперь у кельта не было сомнений в том, что за этим последует; он не хотел умереть мучительной смертью и собственным мечом пронзил себе грудь.

Полководец кликнул своих людей; переводчики допрашивали умирающего, но он умер прежде, чем взошло солнце.

— Смотрите,— говорили между собой пуны,— Ганнибал под особым покровительством великой Танит: враги бессильны против него; кудесник на Роне предсказал ведь, что вождь наш придет в Италию и неоднократно разобьет римлян, а пока он с нами, победа нам не изменит.

Перед тем, как начать спуск, Ганнибал повел военачальников на высокое плато и показал на лежащую внизу плодородную долину:

— Взгляните на Италию: там внизу наша цель! Альпы — стены крепости; кто приступом опрокинул стену, тому нечего бояться спуститься за добычей.

Военачальники с радостью рассказали своим воинам о том, что они видели, и солдаты с восторженными кликами: «В Италию! На Рим!» двинулись вниз.

Уже пять месяцев прошло с тех пор, как армия Ганнибала выступила в поход из Нового Карфагена; две недели отнял переход через Альпы; от храброго войска оставалось еще двадцать тысяч пехотинцев и шесть тысяч всадников. Все они обносились, изголодались, были изнурены и плохо вооружены; стройная армия превратилась в орду оборванцев, по виду похожих на дикарей.

Но эти исхудалые, грязные воины были наделены мужеством, которое не отступает ни перед какими лишениями, ни перед какими трудностями. Кто перешел Альпы, тот закален, кто среди вечных снегов, над пропастями, сумел отразить наскоки варваров и противостоять грозной природе, тому римляне не страшны!

Жители долины приветствовали пунов громкими радостными кликами, предложив им лучшее из того, что сами имели. Был конец сентября, очень погожего. Альпы остались позади, и пуны стояли у входа в долину реки Пад (По). Ганнибал решил дать им время хорошенько отдохнуть и оправиться, а обитавшие здесь галлы доставляли своим избавителям от римского ига все, чего они только желали.

ГЛАВА V. УДАРЫ ЛЬВИНОЙ ЛАПЫ

Вся северная Италия была населена переселившимися сюда из Галлии народами кельтского племени, всеми силами стремившимися освободиться от римского владычества. В некоторых местах они открыто восставали и присоединялись к пунам, однако многие не осмеливались на это из боязни мести римлян в случае неудачи.

Ганнибал желал вступить в союз с тауринцами, но они не согласились, и ему пришлось в течение трех дней осаждать их столицу Тауразию (Турин). Город был взят приступом.

Между тем навстречу пунам выступил консул Публий Корнелий Сципион с пятидесятитысячной армией. Он перешел Пад у Плацентии (Пьяченца), построил мост через Тицинус (Тичино) и на другом берегу расположился лагерем. Здесь римляне услышали, что Ганнибал идет им навстречу ускоренным маршем. При этом известии консул собрал свои войска и обратился к ним с такой речью:

— Наконец-то нам удастся встретиться с этими пунами и уничтожить их. Кто они, что дерзают идти на нас? Ведь это у них вы отняли Сицилию, Корсику и Сардинию; они сражаются не от избытка воодушевления, а по необходимости; до начала боя они уже знают, что их ждет поражение. Быть может, вы думаете, что на вас идут герои? Нет! Это лишь тени людей, истощенных голодом, холодом, грязью, измученных, изнуренных борьбой со скалами и камнями... Их суставы поражены морозом, их члены свело от холода, их оружие заржавело и поизломалось, кони их тощие и хромые... Не с врагом предстоит вам встретиться, а с жалкими остатками вражеской армии!.. Разве не дерзостное безрассудство со стороны этих людей поднимать глаза на римлян? Потому-то при встрече с этим неспособным сопротивляться сбродом, вы должны помнить, что одно ваше появление уже обеспечивает вам победу; вам незачем даже проявлять свою обычную храбрость, достаточно и негодования, какое испытываешь при виде рабов, восставших против своего господина и повелителя под предводительством неистового юноши!

Невдалеке от римлян расположился лагерем Ганнибал. С раннего утра его войско находилось в боевой готовности, а он во главе конного отряда отправился на разведку, надеясь обнаружить слабое место врага.

Нужно было соблюдать величайшую осторожность, потому что во всем войске не было ни одного человека, знакомого с местностью, никто не знал, не помешают ли наступлению ручьи, реки, овраги и ложбины.

Противника одолевали те же заботы: Сципион с отрядом тоже выехал на разведку, и, огибая лесистый холм, оба вождя встретились лицом к лицу.

Оправившись от неожиданности и изумления, они быстро вернулись каждый к своему войску и вступили в бой. У Сципиона было значительное число лучников; он поставил их в авангарде, чтобы помешать врагу подойти слишком близко. Ганнибал встал во главе конницы и медленно продвигался вперед, пока не подошел на расстояние стрелы, затем ринулся на римлян с такой стремительной быстротой, что все смешалось.

Бой разгорался, пуны во главе с Ганнибалом геройски сражались, а нумидийская конница наступала на римлян справа, слева и с тыла...

Римляне не выдержали и побежали. Сципион сохранил хладнокровие, но был ранен копьем и упал с коня. Если бы не мужество преданных телохранителей, он попал бы в руки врагов. Против ожидания римлян пуны одержали блестящую победу.

Римляне вернулись в свой лагерь, а с наступлением темноты перешли Тицинус и у Плацентии переправились через Пад; таким образом река отделила их от пунов.

Вечером, после одержанной победы, Ганнибал собрал своих военачальников и объявил им, чтобы войскам было приказано немедленно ложиться спать с тем, чтобы хорошенько отдохнуть и ранним утром идти на приступ римского лагеря.

Приказ был приведен в исполнение. Ликование и крик, пение и бражничанье прекратились. Не успело взойти солнце, как все полки были опять на ногах; солдаты подкрепились, лошади были накормлены, и армия весело и бодро двинулась вперед. Но птицы улетели из гнезда,— римлян уже не было в лагере. Нужно было преследовать беглецов. Однако мост был снят, а река по-осеннему вздулась; пришлось искать брод.

Наконец, найдя брод и переправившись, Ганнибал стал беспрерывно тревожить римлян нападениями и безостановочно преследовать их. А когда они перешли Требию и расположились лагерем на холме, пуны подоспели и раскинули свой лагерь на расстоянии всего трех часов. Для римлян создалось крайне мучительное положение. Близость врага и быстрота карфагенской конницы держала их и днем и ночью под страхом, а между тем Сципион все еще не оправился от полученной раны, что исключало возможность наступления. Тут совершенно неожиданно подоспел на выручку второй консул Тиверий Семпролий со значительным войском. Теперь римляне значительно превосходили числом своего противника.

Что же делал Ганнибал? Он скупал хлеб, занимал города, вербовал сторонников, нанимал солдат к себе на службу и раза два в неделю появлялся перед лагерем Сципиона, насмешливо вызывая его на бой. Семпроний неоднократно извлекал свой меч из ножен и готов был принять вызов, но консул Сципион удерживал его, чувствуя, что ему не справиться с пунами.

— Я не желаю, чтобы год моих полномочий истек напрасно, без славной победы,— настойчиво говорил Семпроний, не знавший еще силы карфагенян,— оставайся ты со своим войском здесь в лагере, а я со своим поступлю, как подобает римлянам!

Во время разведки Ганнибал открыл на восточном берегу Требии ручей, бегущий среди высоких камышей и густого кустарника. Призвав к себе младшего своего брата Магона, он сказал ему:

— Оставайся тут в засаде, чтобы напасть на римлян в подходящий момент; я буду их дразнить, пока они не выйдут из терпения, а тогда приведу их к тебе. Кустарник такой высокий и густой, что в нем легко может укрыться и конный воин; запаситесь пищей и питьем, и будьте начеку. На рассвете подкрепитесь хорошенько, накормите коней и помните, что вам нужны силы и бодрый дух!

Военачальники поставили обо всем в известность свои части; все в войске знали, какой план сражения намечен, и оно завершилось настоящим триумфом.

Под утро нумидийцы подкрепились пищей, накормили коней, в предрассветном сумраке перешли Требию и появились перед римским лагерем. Перебив постовых, они до тех пор раздражали Семпрония, пока он не пустил на них сперва свою конницу, затем ей в подкрепление послал шесть тысяч пехотинцев и наконец бросился сам со всей армией. Нумидийцы недолго держались на месте, стали отступать к реке и снова перешли ее, яростно преследуемые римлянами. Семпроний желал не только победить врага, но жаждал его уничтожить; он не знал Ганнибала и не подозревал, что идет в расставленную ему ловушку.

В день зимнего солнцестояния (21 декабря 218 г. до Р. X.) стояла холодная погода. Дождь и снег висели в воздухе, почва размякла, ледяной ветер носился по долине... А в погоню за нумидийцами была послана не только конница, но и пехота. Усталые, продрогшие, голодные воины Семпрония подошли к Требии. Вздувшаяся от осенних дождей река поднялась, и ледяная вода доходила пехотинцам по грудь. Когда выходящих на берег римлян стал обдувать резкий ветер, они совершенно окоченели и с трудом держали оружие, и многие, обессилев, падали на землю. А нумидийцы отступали, увлекая врага к пунийскому лагерю. Тут-то карфагеняне, все время гревшиеся у костров, сытые, со свежими силами ударили по ним и разбили их наголову.

Балеарские пращники засыпали их градом свинцовых пуль, пробивавших шлемы и латы, а слоны произвели страшное опустошение; когда же римляне поравнялись с местом засады, Магон кинулся на них со свежим отрядом и с громким радостным кличем довершил поражение.

Из целой армии римлян осталось всего десять тысяч человек: одни пали в сражении, другие погибли во время бегства, иных увлекло бурным течением разлившейся реки,— всего погибло не меньше тридцати тысяч! В следующую же ночь Сципион покинул свой лагерь и ушел подальше, чтобы обезопасить себя и своих приближенных.

Пуны и римляне, прежде чем перейти к дальнейшим действиям, должны были переждать зиму.

Но пуны не отдыхали: они вылазками тревожили римлян на зимних квартирах и препятствовали подвозу провианта. В схватке у Плацентии Ганнибал был снова тяжело ранен, но это не помешало ему через несколько дней лично руководить штурмом города Виктумвии, с незначительным отрядом разбить тридцатипятитысячное войско, взять город и разграбить его.

Затем он двинулся в Лигурию, где климат оказался мягче, а при первых признаках весны направился через горы в Этрурию, иначе говоря, все ближе к Риму. Но тут как будто сами боги вмешались в события и оказали поддержку Вечному городу, не подпустив врага.

Пуны поднимались по северному склону Апеннин, как вдруг разразился страшный ливень, водяные потоки хлестали воинам в лицо, страшный вихрь захватывал их, кружил и опрокидывал на землю, не давая стоять на ногах; они с трудом садились на корточки, подставляя ветру спины, но тут поднялась гроза, от которой дрогнули даже самые мужественные воины. Молнии блистали без перерыва, удары грома следовали один за другим, небо пылало, люди лишались зрения и слуха. Пуны хотели было раскинуть лагерь, но ураган все сокрушал. Вдруг зашумел град со снегом, и несчастные воины почти обезумели от ужаса; они бросались на землю и, зарываясь под свои покрывала, ждали конца этой бури. Наступил такой холод, что люди коченели в своем промокшем платье, и только немногие, особенно сильные, принялись по окончании непогоды разводить костры, чтобы как-нибудь отогреться. Прошло целых два дня, пока войско настолько оправилось, чтобы спуститься обратно к своей прежней стоянке.

Опустошения, произведенные ураганом, были ужасны; много погибло лошадей и людей, а из восьми остававшихся еще слонов выжил только один, и эта потеря была трудно поправима. Ганнибал думал о том, как бы вернуть войску бодрость, веру в свои силы и убеждение, что, несмотря на удары судьбы, победа возможна.

— Семпроний жаждет подвигов, его легко вызвать на бой,— говорил Ганнибал своему сподвижнику Элули.— Он снова у Плацентии; мы двинемся туда, вызовем его из-за укреплений, потом начнем притворно отступать, а там повернем и разобьем его. Наши воины нуждаются в победе!

Этот план был точно выполнен. Пуны стали наступать, расположились лагерем в некотором отдалении от Плацентии и старательно укрепились; затем начали делать вылазки, снимать посты и всячески старались вызвать Семпрония на бой.

В течение нескольких дней консул не поддавался искушению, но наконец решился загладить урон, понесенный при Требии; число участвовавших в вылазках было не велико, а он ударил на них со всем своим войском. Римляне храбро сражались, враг должен был отступить, и римляне преследовали его, оттесняя все дальше и дальше, до самого лагеря, который тоже решено было взять.

Задача была не из легких: лагерь был великолепно укреплен, и для защиты его требовался незначительный гарнизон, остальная же часть Ганнибаловой армии отдыхала и выжидающе следила за боем.

В середине лагеря был воздвигнут небольшой холмик, на нем стоял единственный оставшийся в живых слон, и с этой живой башни Ганнибал следил за ходом осады. Натиск римлян стал ослабевать: силы их иссякали, и к вечеру Семпроний приказал отступать.

Едва колонны римлян начали отступление, как раздалась команда Ганнибала, затрубили трубы, раздались боевые клики, пехота из лагеря бросилась на римлян с тыла, справа и слева налетели всадники. Пуны дрались со свежими силами, между тем как римляне были уже утомлены штурмом лагеря.

Конечно, бой оказался неравным, и римляне были разбиты.

Правда, Ганнибал не взял города, но к войску его вернулась уверенность в том, что несмотря на удар судьбы, причинивший им страшный урон в Апеннинах, они могут еще побеждать...

Велики были успехи карфагенского вождя, но переходы и сражения стоили людей, и ряды ливийцев и иберов, составлявших ядро армии, с которой он год тому назад предпринял свой знаменитый поход, заметно поредели. Пополнить войско не представляло большого труда: среди народностей, населявших северную Италию, было много недовольных, из одной ненависти к угнетавшему их Риму готовых встать под знамена Ганнибала. Но на кельтских воинов нельзя было положиться: им были неведомы понятия чести. Они разочаровывались, как только сталкивались со строгой дисциплиной, господствовавшей в войске Ганнибала, готовы были побросать оружие и разбежаться; нередко оказывалось, что они легко идут на подкуп. С грустью пришлось Ганнибалу убедиться в том, что кельтские воины соблазняются римским золотом и готовы покуситься даже на его жизнь... Ему пришлось заботиться о личной безопасности и принимать меры, в которых прежде не было ни малейшей надобности.

Наконец миновала зима; проглянула лазурь, засветило яркое солнце. Пуны опять поднялись с мест, полки благополучно перешли Апеннины и спустились в долину Арно. Ганнибал выбрал путь, где его никто не ожидал. Но он не знал местности, проводники его тоже были мало осведомлены, и в результате на долю пунов выпали такие испытания, перед которыми меркли все ранее перенесенные невзгоды. Войска спустились в сырые низины, потом попали в отвратительную болотистую местность, пропитанную ядовитыми испарениями; в течение трех суток им пришлось идти по сырой топкой земле, всюду выступала вода, негде было расположиться для отдыха, о сне никто не смел и мечтать; в полной амуниции брели воины по болоту, утоляя голод из скудных запасов и не зная, хватит их или нет.

Впереди выступали ливийские и иберийские пехотинцы, надежное ядро войска, за ними шли галлы. На них нельзя было положиться; они боялись трудностей и охотно повернули бы назад, покинув своих товарищей, но Ганнибал предвидел и предупредил это: нумидийская конница преграждала им отступление. Сам Ганнибал ехал на единственном слоне и озирал окрестности, насколько было возможно.

Храбрые воины, они сражались под палящими лучами ливийского солнца, испытали суровость альпийских глетчеров с их ледяными пещерами, неоднократно выдерживали грозу, бурю, ливни, дождь и снег; но то, что им теперь предстояло, далеко не всем оказалось по силам. При этом тяжелом переходе много пало вьючных лошадей, и как только лошадь валилась наземь, к ней бросались ближайшие воины и садились на нее, чтобы хоть немного отдохнуть. Но многие воины падали, изнемогая от усталости, и, не имея сил подняться, погибали ужасной смертью...

Военачальники и все, кому случалось приближаться к Ганнибалу, черпали силы при одном взгляде на него: он как бы передавал долю своего спокойствия и уверенности. В течение нескольких недель у него болели глаза, и, за невозможностью лечения, болезнь усиливалась от гнилых болотных испарений; кончилось тем, что Ганнибал ослеп на один глаз. Друзья были неутешны, а Ганнибал хранил неизменное спокойствие.

— Человек должен покоряться воле богов; недостойно мужа тратить слова там, где ничего нельзя изменить,— говорил он.

Ни одной жалобы не сорвалось с его уст; ослепнув на один глаз, он не утратил мужества и с надеждой смотрел вперед. Выбравшись на сухое место, отдохнув и собравшись с силами, армия снова двинулась в путь.

Ганнибала известили, что один из новых консулов, Фламиний, человек очень горячий, собрал вокруг себя многочисленных юных представителей римской аристократии, жаждавших почестей, славы и наживы.

— Такой противник как раз для меня,— заметил Ганнибал.— Этот смело кинется в битву, он не будет ждать согласия другого консула, а перейдет к наступлению, как только мы его вызовем на бой, а мы воспользуемся преимуществом выбора поля битвы!

Пуны немедля приступили к осуществлению своего плана. Продвигаясь к югу, они жгли и грабили села, угоняли скот. Разоренные жители в отчаянии бросались к консулу, умоляя защитить их.

— Я защищу вас и отомщу за вас! — успокаивал их Фламиний и немедленно двинулся туда, где хозяйничал дерзкий враг.

Едва узнал Ганнибал о приближении римлян, как стал отступать, увлекая за собой пылкого консула, предполагавшего, что пуны хотят избежать сражения. Римляне не нуждались в поощрении: они нетерпеливо рвались в бой, к победе и к добыче. Недаром же они несли с собой мешки, недаром же за войском следовали телеги и фуры: они предназначались для военной добычи,— на них будут нагружены сокровища, отобранные у карфагенян!.. Римляне не забыли захватить и цепи, чтобы заковать знатных пленников...

Можно представить себе радость римлян, когда разведчики принесли известие, что виден арьергард пунийской армии: теперь враг не уйдет, и близок день, когда многие разбогатеют!

Чем быстрее двигались римляне, тем проворнее становились карфагеняне; неоднократно они исчезали из виду, пока не оказались на берегу Тразименского (Перуджийского) озера.

Несмотря на усталость после дневного перехода, несмотря на то, что он видел одним только глазом,

Ганнибал сразу взглядом полководца оценил преимущества позиции. Именно здесь можно поставить западню, из которой врагу не уйти. Большое озеро (три часа пути в длину), окруженное горами, узкий вход в долину,— лучших условий нельзя и желать. Ганнибал созвал своих соратников и дал им необходимые указания. Высоты были заняты, Магон с конницей расположился справа и слева над входом в долину и должен был закрыть выход, как только неприятель войдет в долину. Сам Ганнибал с главным ядром армии занял долину между горой и озером. После того, как все приготовления были закончены, раздалась команда: «Ложиться спать!» Через четверть часа установилась тишина; только форпосты бодрствовали, и караулы всматривались в ночную мглу, припадая время от времени к земле, чтобы убедиться, не приближается ли враг.

На следующее утро, когда было еще совсем темно, Фламиний снова двинулся со своим войском за карфагенянами, в надежде напасть на пунийский лагерь и уничтожить врага прежде, чем он успеет оправиться от неожиданности и испуга. Когда консул подошел к Тразимену, уже рассвело, но густой туман окутывал озеро и долину.

Но через час пути передовые конные отряды заметили форпосты Ганнибала, а когда налетевший ветер на мгновение разорвал пелену тумана, перед ними оказались готовые к бою полки. Передовые отряды римлян помчались обратно и донесли о всем, что видели...

Фламиний возблагодарил богов и радостно взмахнул мечом — желанный день настал.

С восторженными кликами римляне бросились вперед, и в ту же минуту с горы, справа, раздался звук пунийских труб, с другой стороны послышался ответный сигнал, еще немного и те же звуки, глубокие и протяжные, донеслись из глубины долины, с тыла прозвучал тот же сигнал, и на римлян посыпался град копий и разных метательных снарядов... За густым туманом врагов поначалу не было видно, но они теперь сбегали с гор, появлялись из ущелий, кололи и рубили. Римляне оказались в отчаянном положении; в десяти шагах ничего не было видно: тут вода, там горы... Нечего было и думать о грамотном сражении, о том, чтобы развернуть строй: всякий сражался с тем, кто был перед ним, и для всех было ясно, что они заперты и окружены; нужно было истребить возможно большее количество врагов,— в этом была единственная надежда на собственное спасение.

Сражение было единственное в своем роде. Гром труб, бряцание оружия, свист стрел, яростные крики сражающихся, вопли раненых, стоны умирающих... И все это в густом тумане, так что никто не видел, где другие, никто не знал, возможно ли спасение. В то время, как люди бесцельно рубились, истребляя друг друга, разразилось страшное землетрясение: дома падали, города разрушались, горы разверзались, но бившиеся у Тразимена не чувствовали, что земля колеблется, не слышали подземного гула, не видели волн, без ветра вздымавшихся на озере: каждый рубил в тумане и, если перед ним был враг, убивал, если друг, становился с ним рядом.

Когда туман рассеялся и выглянуло солнце, римляне увидели всю безвыходность своего положения и стали думать лишь о спасении. Что делать? Они окружены врагами и нечего думать пробиться, остается лишь озеро. Многие бросали свое оружие и кидались в воду, надеясь переплыть,— но озеро было шириной в час пути, и волны высоко вздымались. Спастись удалось лишь тем, кому посчастливилось незаметно в тумане прошмыгнуть между врагами или проскользнуть через ущелье.

Сражение при Тразимене было настоящей бойней! Пятнадцать тысяч воинов с консулом Фламинием здесь обрели свою смерть, и, по крайней мере, столько же было взято в плен. На целый час пути берег был покрыт трупами, которые не дождались погребения, и пропитанная людской кровью долина скоро была прозвана «полем костей».

Из пленных Ганнибал оставил только настоящих римлян, остальных отпустил без выкупа.

— Идите с миром! — сказал он.— Возвестите у себя на родине, что я пришел не для того, чтобы поработить италийские народы, а для того, чтобы освободить их от римского ига; я веду войну только против поработителей с Тибра! Кто хочет вернуть себе свободу и самостоятельность, пусть примыкает ко мне!

Теперь необходимо было дать отдых войску, измученному переходом через болота. Переход этот произвел в войске страшные опустошения: пал последний слон, множество лошадей, воины болели и были истощены, — пожалуй, только Ганнибал мог с таким войском одерживать победы.

Время отдыха было использовано для того, чтобы ливийцев вооружить по римскому образцу, разделить на полки и так подготовить, чтобы они могли выдержать и более продолжительное сражение в открытом поле, не пользуясь преимуществами нападающей стороны или засады. А когда армия пришла в боевую готовность, Ганнибал двинулся к Адриатическому морю и впервые за все время пребывания в Италии послал прямое донесение в Карфаген. Отсюда он повернул на юг; для осады Рима его войско, при всей своей храбрости, было чересчур малочисленно.

Ганнибал ошибся в своих расчетах: он думал, что стоит ему, освободителю, появиться, и все подвластные Риму народы возьмутся за оружие, чтобы под его знаменами вернуть себе независимость; так было бы нетрудно освободить всю Италию от римского владычества, но италийцам не хватило воодушевления. Они свыклись со своим подневольным положением; в укрепленных городах имелись римские гарнизоны, которые, конечно, отомстят, как только Ганнибал уйдет; окончится война, отплывет за море пунийское войско, и римские легионы снова наводнят страну. Для италийских народов Ганнибал был не вестник освобождения, а непрошеный нарушитель спокойствия, принесший в страну бедствия войны.

Близких побед тоже не ожидалось — враг не рвался в бой. После сражения при Тразимене весь Рим облачился в траур, оплакивая гибель своих сынов, и жил под страхом внезапного появления Ганнибала. Тогда сенат избрал диктатора, то есть поставил во главе государства правителя с неограниченной властью. Он мог, не справляясь с мнением сената, вербовать и распускать войска, заключать мир и союзы и расторгать их; он распоряжался жизнью и смертью граждан; эта полнота власти давала диктатору возможность без промедления принимать любые меры, что должно было спасти город.

На этот высокий пост сенат избрал Квинта Фабия, и лучшего выбора нельзя было сделать.

Избранный прежде всего сознавал, что в качестве полководца не может сравняться с Ганнибалом, и потому заранее отказался от воинской славы, предпочтя путь менее беспокойный, но по-своему хитрый. «Мне его не победить,— рассуждал он,— но я могу мешать ему всюду и становиться у него на дороге; пусть он, сколько хочет, вызывает меня на бой, я не приму вызова; зато, когда истечет срок моей диктатуры, обо мне должны будут сказать, что я ни разу не потерпел поражения». Так и поступил Фабий. Недели шли одна за другой, потом месяцы, лето было в полном разгаре, и Ганнибал все продвигался к югу. Как хищный зверь, выслеживающий добычу, крался за ним на расстоянии одной мили Фабий. Стоило пунам направиться к морю, и римляне спускались с гор и следовали за ними, если же они поднимались в горы, враги пропадали. Ганнибал не мог отважиться на то, чтобы углубиться в неизвестную горную страну, как нарочно приспособленную для засад и нападений.

ГЛАВА VI. ОПАСНОСТИ И ЗАБОТЫ

На отрогах Апеннин пуны расположились на дневку. В соседние деревни были отправлены отряды за припасами; форпосты несли свою обычную службу, а военачальники обозревали местность и знакомились с населением. Один из них, Маттан, направился к горам и через час поднялся на вершину холма, поросшего густым кустарником и с одной стороны ограниченного крутым обрывом. Он внимательно осматривался, прислушивался, прикладывал ухо к земле: не слышно ли откуда шагов, но все кругом было тихо, враги далеко, и он один на этой уединенной вершине. Он не боялся неожиданного нападения, потому что горизонт был открыт, и спокойно прилег в тени кустов.

Но тут с осторожным и рассудительным Маттаном случилось нечто, чего он никак не мог даже предположить: погрузившись в свои думы, он задремал. Сон его, однако, был некрепок, и легкий шорох вернул его к действительности: с другой стороны к кустам приближались два человека. В ту же минуту он выхватил свой меч, но, приготовясь к прыжку, остался лежать и подслушал следующий разговор:

— Здесь открытое место, и к нам никто не подойдет незамеченным, сядем здесь и обсудим все спокойно,— сказал один из них.— Фабий не отваживается перейти в наступление и хорошо делает. Мы десять раз разбили бы проклятых пунов, если бы не Ганнибал: он один нам страшен и непобедим.

Нужно его устранить, и тогда Рим может торжествовать победу. Мы должны постараться отправить его в преисподнюю. Открыто действовать нельзя, но нас уж около двадцати в пунийской армии, и кому-нибудь, верно, удастся вонзить ему в грудь меч!

— Прекрасно, но тут есть над чем призадуматься. Кто отважится нанести удар, тот должен и сам погибнуть. А пуны боготворят своего Ганнибала и, конечно, придумают такую казнь для его убийцы, что меня при одной мысли об этом бросает в дрожь. Я не желал бы испытать на себе ярость их гнева!

— Потому-то и нельзя действовать открыто, днем, когда тысяча глаз следит за тем, чтобы ни один волос не упал у него с головы. Каждый вечер, когда все уже лежат, он обходит лагерь, смотрит все ли в порядке, крадется от поста к посту, чтобы убедиться, насколько постовые бдительны. Тут-то и представляется удобный случай: один из нас должен притаиться в ночной тени и, нанеся удар, скрыться, воспользовавшись темнотой! Ганнибал должен быть принесен в жертву!

Тихо и осторожно поднялся Маттан, не выдав себя ни малейшим шорохом, но из куста с громким криком выпорхнули птицы, и злодеи вскочили на ноги. Одному из них Маттан в ту же минуту раскроил череп, но второй быстрым движением столкнул Маттана в пропасть. Взглянув на товарища и убедившись, что тот успел испустить дух, он сбросил туда же и его тело. Поле битвы было чисто; никто, кроме него, ничего не знал о происшедшем, и он мог спокойно вернуться в лагерь, не возбудив ничьих подозрений.

Когда Маттан ни в этот вечер, ни на следующий день не вернулся в лагерь, его воины предположили, что он по неосторожности зашел слишком далеко и попал в руки неприятеля; они пожалели своего храброго начальника, но объяснили по-своему его отсутствие, и преступник, столкнувший Маттана в пропасть, мог быть спокоен.

Падая с обрыва, Маттан зацепился за выросший среди камней куст и ухватился за него. Через минуту мимо него пролетело тело изменника, которому он разрубил голову, и упало на самое дно пропасти; стоявший над обрывом второй изменник скоро удалился, и все стихло. Оправившись от первого испуга, Маттан обдумал свое положение и, увидев, что мог бы скорее спуститься вниз, чем подняться наверх, сделал попытку в этом направлении. Но он был настолько взволнован, что весь дрожал, ноги его не слушались, и он сорвался. Однако и на этот раз ему посчастливилось, он остался цел, хотя все тело у него болело, и он, не будучи в силах искать выхода из пропасти, провел ночь рядом с мертвецом.

Солдаты могли примириться с исчезновением своего предводителя, но Ганнибал думал иначе:

«Маттан слишком осторожен, чтобы попасть в руки римлян; с ним, верно, случилось несчастье!»

На рассвете следующего дня человек сто собрались в путь, разбрелись во все стороны и, громко призывая пропавшего, принялись за поиски. Через некоторое время подошли они к пропасти, и Маттан откликнулся на их зов слабым голосом.

Не без труда воинам удалось добраться до него через горные ущелья и овраги и перенести в лагерь.

Маттан ни слова не сказал Ганнибалу о том, что он слышал. Когда же он несколько оправился, то созвал других военачальников и рассказал им об ужасном замысле.

Как сказать великодушному мужу, с детства выросшему в армии, двадцать лет делившему с ней горе и радость, что среди людей, которым он доверяет, есть предатели? А между тем нужно защитить его от опасности. Какая участь постигла Гамилькара и Газдрубала! И что пережил он сам на снежных альпийских вершинах! Одно казалось очевидным: при свете дня убийцы не осмелятся напасть на вождя; опасность ему угрожает во время его вечерних и ночных обходов,— это Маттан слышал собственными ушами.

Нумидиец Калеб, учивший Ганнибала-мальчика ездить верхом, с годами выслужился и теперь был одним из военачальников.

— Мне пришла в голову одна мысль,— сказал он.— Я попытаюсь отклонить Ганнибала от ночных обходов и надеюсь, мне это удастся. Однако пока никому ничего не говорите; если он мне откажет, мы откроем ему всю правду!

Друзья согласились, и Калеб поспешил .к Ганнибалу:

— У меня есть к тебе просьба, и у тебя не хватит духу мне отказать. Ты должен мне разрешить в течение семи дней совершать за тебя ночной дозор; только семь дней, чтобы каждая из планет взглянула на меня. Не бойся, я ничего не пропущу; у меня острый глаз, я все увижу, и ты останешься мной доволен.

— Я знаю тебя, Калеб,— заметил Ганнибал,— я ценю тебя; ведь, ты служил моему отцу, когда я был еще ребенком, но я не пойму, к чему ты клонишь?

— Я видел сон,— объяснил Калеб.— Танит и Мелькарт понуждают меня, я не могу, не смею им противиться. Никто во всем войске не должен знать, что ты спишь у себя в палатке; пусть все думают, что ты сам делаешь обычный обход; я каждый вечер буду приходить к тебе в палатку, буду одевать твое платье, брать твой шлем; постовые будут меня принимать за тебя. Разреши мне это только на семь дней! На меня ведь ты можешь положиться, а я точно и подробно буду тебе докладывать обо всем, что увижу, узнаю или услышу!

— Хотя я не понимаю, в чем дело,— возразил Ганнибал,— но ты мой учитель, мой верный Калеб, и у меня нет оснований отказать тебе, я исполню твою просьбу.

Все вышло, как предполагалось. Своим друзьям и товарищам Калеб сообщил, что их предводитель согласился временно прекратить свои ночные обходы; но они не подозревали, что Калеб заменит его. Солдатам ничего не было сообщено. Калеб нес свою службу с умом и рвением осмотрительного старого воина; постовые принимали его за Ганнибала, а он давал ему подробный отчет. Все меры предосторожности были им приняты; он не вкладывал меч в ножны, а только держал его с левой стороны, не снимая правой руки с рукояти.

Наступила уже пятая ночь. Калеб шагал по лагерю, зорко всматриваясь в темноту, чутко прислушиваясь, чтобы не упустить ни малейшего шороха, ни единого звука; однако он не разглядел того, кто притаился во мраке и с быстротой молнии вскочил, как только он прошел мимо. Вдруг старый воин почувствовал, как острое железо глубоко вонзилось ему в спину, и хриплый голос прошептал:

— Это посылает Рим!

Быстро повернувшись, Калеб взмахнул мечом и ранил в ногу убегавшего убийцу.

— Да здравствует Ганнибал! — воскликнул он, падая на землю рядом с изменником.

Лагерь всполошился, и в ту же минуту все были на ногах. Раненых унесли, и благородный Калеб в ту же ночь умер от потери крови. Недаром он сказал: «Я хочу направить на себя кинжал убийцы, чтобы сберечь жизнь того, кого мы все, вместе взятые, не могли бы заменить!»

Теперь военачальники открыто и прямо поговорили с Ганнибалом и тут постигли всю высоту души человека, который стал для них образцом преданности долгу и самопожертвования.

— Пусть Калеб послужит нам примером,— сказал Ганнибал,— я думаю, что и мы не должны прозябать в покое и бездействии, а должны все, от старшего до младшего, положить свою жизнь за родину!

Торжественно, с величайшими почестями погребли Калеба и только после того приступили к допросу раненого. Он видел, что его план не удался, и не стал скрывать своих замыслов.

— Я римский патриций,— сказал он,— и поступил в ваше войско, чтобы удалить с дороги единственного человека, перед которым Рим дрожит. Мне лично Ганнибал не сделал никакого зла, а с тех пор, как я нахожусь среди вас, и я научился уважать его и удивляться ему. Я завидую вам и говорю: будь он римлянин — весь мир был бы у наших ног! Но он наш враг и поэтому должен быть уничтожен. Тебе, Ганнибал, в знак своего глубокого уважения, я скажу одно: если тебе жизнь дорога, садись на корабль и возвращайся в Карфаген, иначе ты погибнешь от руки мстителя. В этот раз за тебя пожертвовал жизнью другой; мой последователь окажется счастливее; в твоих легионах много людей, которые разделяют мой образ мысли: не удастся одному, другому, третьему — удастся четвертому. Если ты добровольно не оставишь Италию, ты здесь найдешь свою смерть и никогда больше не увидишь Карфагена!

— Ты меня столкнул в пропасть? — спросил Маттан.

— Нет,— ответил римлянин.— Я даже не знаю его имени, а если бы и знал, не сказал бы!

Речь преступника произвела разное впечатление; одни удивлялись мужеству римлянина, другие презрительно говорили:

— Для строптивых придумана пытка; у нас есть средство заставить его говорить!

Но Ганнибал объявил:

— Тебе ничего не сделают. Ребенком я поклялся в храме Мелькарта всю жизнь бороться с Римом. Твоя ненависть к нам понятна, и ни один порядочный человек не смеет порицать тебя за нее. Правда, мы не подсылаем в Рим или к вам в лагерь наемных убийц, чтобы лишить жизни ваших консулов! Я прощаю тебе, что ты, пользуясь темнотой, хотел сзади напасть на меня; ты — римлянин и можешь делать многое, что недостойно карфагенянина! Тебя вылечат, и ты можешь вернуться к своим; но прежде тебя покажут всей армии, чтобы ты впредь не мог у нас объявиться. Элули, позаботься о нем!

Великодушие Ганнибала было совершенно непонятно для рядовых воинов, и даже некоторым из военачальников казалось чрезмерным.

— Сын Гамилькара — великий герой,— говорил стрелок Зеруйя,— победитель, выше которого один только царь Давид, но он слишком добр. Царь Давид не церемонился с врагами, он сжигал их в печах, размалывал между жерновами, а не лечил, не откармливал, чтобы отпустить с миром. Впрочем, клянусь перед престолом Всемогущего, этот изменник не сможет больше вредить, не будь я Зеруйя из Иудеи. Я подстерегу его, когда он уйдет! Вы знаете, что моя стрела без промаха попадает в летящего жука!..

— У нас на Тибре почли бы за счастье назвать Ганнибала римским гражданином,— говорил пленный римлянин Элули.— Я удивляюсь Ганнибалу, но он свысока смотрит на меня, и этого я не могу перенести. Римская честь не ниже пунийской, и я заставлю его меня уважать.

На следующее утро Элули, заглянув к отданному на его попечение пленнику, нашел его повесившимся на перекладине палатки.

Этот случай произвел на Ганнибала сильное впечатление. Ему было тяжело сознавать, что он не может жить по-прежнему, свободно двигаться среди верных людей, но он говорил:

— Если я ношу шлем и панцирь, чтобы защитить себя от ударов в открытом бою, я могу найти способ обезопасить себя от предательского нападения. Нужно сознаться, что мы имеем дело не с одним неприятельским войском, а с целой враждебно настроенной страной!

Ночные обходы были отменены; вместо того Ганнибал ежедневно посылал доверенных людей, которые в разное время во всех углах осматривали лагерь. Кроме того, он велел изготовить себе несколько париков, различных цветов и фасонов, к каждому заказал соответствующее платье, так что его иногда не могли узнать даже те, с кем он ежедневно встречался. Но к переодеванью прибегал он только в крайних случаях. Чтобы не оставаться одному, Ганнибал должен был держать всегда, даже ночью, в палатке часовых.

Много прошло времени, прежде чем покушение повторилось. Зато в самой армии возникла новая опасность. Лигурийцы, этруски и галлы, служившие в войске, составили заговор на жизнь полководца решив напасть на его палатку и заодно перебить всех военачальников. Но рознь среди заговорщиков была столь велика, что они не только не могли прийти к какому-нибудь соглашению, но постоянно ссорились и вздорили между собой, выдавая друг друга.

Никакие силы в мире не могли воспрепятствовать убийцам и изменникам проникать в войско: оно нуждалось в наемных воинах, а на них нельзя было полагаться.

Положение было в высшей степени затруднительное; Ганнибал перешел Апулию с севера на юг, предлагая жителям городов и деревень свою дружбу и союзничество; но они не соглашались. Припасы приходилось добывать силой, и вслед войску Ганнибала кричали: «разбойники».

Между тем Фабия нельзя было вызвать на бой. Когда же пуны повернули в Самниум, он направился туда же, не спускаясь в долину.

Так миновало лето (217 г. до Р. X.), наступила осень, и Ганнибал повернул в плодородную Капуанскую долину, рассчитывая там без труда запастись припасами на всю зиму; оттуда он двинулся к северу, намереваясь перейти через горы по уже известному ему пути. Когда Фабий узнал об этом плане неприятеля, он обратился к своим помощникам с такими словами:

— Настал наш час; теперь мы их уничтожим; судьба наших врагов в наших руках, и мы приготовим им мертвое поле, подобное Тразименскому!

Фабий занял высоты перехода, послал начальников конницы с четырьмя тысячами всадников на единственный путь, по которому пуны могли пройти, и стал ждать исхода.

Прошло дня два, а карфагеняне не показывались. Тогда диктатор обратился к начальнику конницы Манцию:

— Спустись с четырьмястами своих лучших всадников в лес и выследи, что они делают; но я приказываю тебе держаться на таком расстоянии, чтобы быть в безопасности, и ни при каком условии не вступать в битву.

Манций спустился в долину, оставил свой отряд в лесу и один выехал на равнину. Врага нигде не было видно, только в одной деревне ему навстречу попался мародер нумидиец, которого он и приколол без дальних разговоров.

«Прекрасно,— подумал он,— для начала недурно!»

Немного дальше в поле он увидел еще одного, который угонял скот. Манций убил и этого. Заметив еще нескольких африканцев, он вызвал своих всадников и приказал им переловить этот сброд.

Однако это оказалось не так легко, как он думал: нумидийцы дали сигнал, собрались и быстро кинулись на левый фланг, ударили на врага и отступили, чтобы броситься на правое крыло, вырвать из строя несколько человек и снова исчезнуть. Во время этой перестрелки нумидийцы отступали все дальше, увлекая врага к своему лагерю, куда уже заранее был послан вестник.

В лагере высоко на телеге стоял человек с одним глазом и озирал равнину. Сотни храбрых всадников на горячих конях нетерпеливо следили за ним. Вот он поднял палец, и они вихрем понеслись на врага, немилосердно его истребляя, не давая ему даже опомниться. Увидел Манций, что он попал в ловушку, заготовленную Ганнибалом, повернул коня, и за ним все его воины помчались к лесу. Однако карфагеняне оказались лучшими наездниками; два часа продолжалась дикая погоня: вся дорога была усеяна трупами, Манций тоже пал. Не доходя до гор, пуны повернули обратно, чтобы самим не попасть в западню.

Когда Фабий услышал от случайно спасшихся скорбную весть, он заметил:

— Пора уж всем знать уловки пунов; в них все искусство Ганнибала; благодаря засадам, он победил при Тицинусе, при Требии, у Тразимена и теперь здесь; но на этот раз он попадет в западню, от которой его не избавят никакие боги!

Для пунийских разведчиков не представило большого труда узнать план диктатора, но трудно было его разрушить. Тогда Ганнибал отдал приказ, чтобы двести человек собрали по десяти охапок соснового хвороста, затем из соседних деревень согнали две тысячи быков и стали ждать наступления темноты. Каждый точно знал, что ему делать. Быков поставили перед войском, привязали хворост к их рогам и в полночь зажгли. Напуганные огнем, разъяренные от боли и погоняемые копейщиками животные помчались вперед на горы.

При виде огней, несшихся на гору со всех сторон, римляне были объяты ужасом; на них надвигалось целое море огня, ужасный вой и рев оглашали ночную тишину, словно духи гор очнулись и решили истребить всех, кто осмелился проникнуть в их царство. Когорты бежали все выше и выше, в горы; а за ревущими быками продвигались отряды пунов, занимая высоты с обеих сторон прохода: наконец проход был освобожден, и Ганнибал провел по нему все свое войско.

Наутро Фабий увидел, что именно произошло: внизу в долине весело и спокойно двигалось пукийское войско, которому удалось достигнуть укрепленного города Герония.

Это место было прекрасно приспособлено для зимних квартир. Ганнибал предложил жителям свою дружбу и союз и объявил, что готов предоставить даже заложников. Когда же они враждебно отклонили все попытки к сближению, он заметил: «Кто не хочет добровольно,— того заставят», и, осадив город, взял его приступом. Самые большие здания были обращены под склады для припасов, а неподалеку от города расположился огромный лагерь.

Вскоре явился и Фабий и раскинул свой лагерь на холме между Геронием и морем. Диктатор не мог оставаться сам при армии: торжественные жертвоприношения требовали его присутствия в Риме, и он передал командование армией своему законному заместителю — начальнику конницы Минуцию, серьезно увещевая его не пускаться в рискованные предприятия.

— Полагайся только на свою предусмотрительность, а не на счастье! — говорил он. Но Минуций не внял его советам,— он не сочувствовал такому способу ведения войны и жаждал подвигов.

Обстоятельства ему благоприятствовали: Ганнибал заботился прежде всего о сборе зерна и корма в достаточном количестве, чтобы хватило на зиму для людей и скота. С этой целью он отправил две трети войска в глубь страны, оставив только одну треть для защиты лагеря. Таким образом наличное число воинов в лагере было незначительно, а остальные были слишком далеко, чтобы прийти на помощь в трудную минуту

Неподалеку от римского лагеря возвышался небольшой холмик, и Ганнибал приказал нумидийцам ночью занять его. На следующее же утро, как он и( предвидел, Минуций двинулся со всем войском, взял холм приступом и преследовал нумидийцев до пунийского лагеря. Тогда выступил Ганнибал и заставил римлян отступить.

Сражение еще не кончилось, как подоспели пунийские конные разведчики с донесением:

— Фабий идет во главе сильного войска пехоты и конницы,— они уже близко!

Но это был не сам Фабий, а посланное им подкрепление из восьми тысяч пеших и пятисот конных воинов.

Карфагеняне не желали оказаться между двух огней, прекратили сражение и отступили в свой лагерь. Обе стороны потеряли несколько тысяч убитыми.

Минуций отправил в Рим гонцов, и они преувеличили успехи победы.

«Победа! Великолепная победа! — гласило донесение.— Мы разбили пунов, штурмом взяли гору, на которой они укрепились; испуганный враг обратился в бегство, оставив тысячи убитыми. Если бы он не прервал сражения, война была бы, быть может, кончена. Мы — прежние римляне, нам только не доставало настоящего вождя!»

Народ ликовал. Радостные возгласы раздавались на улицах. Сенат разделял общее настроение и объяснения Фабия встречал насмешками. Злейшим врагом Фабия был Теренций Варрон, сын мясника, получивший от отца в наследство большое состояние и приумноживший его, благодаря неразборчивости в средствах. Путем подкупов он получал одну за другой государственные должности и теперь, в надежде получить в следующем году консульство, льстил слабостям толпы. Было постановлено предоставить диктаторские полномочия начальнику конницы, несмотря на то, что не может быть двух лиц с неограниченной властью

Фабий и Минуций поняли это и разделили армию поровну, дабы каждый мог со своей половиной делать, что ему заблагорассудится.

Ганнибал с радостью наблюдал, как римляне расположились в двух лагерях.

Местность была безлесная, довольно ровная; только цепь отдельных холмов — отроги главного хребта — уходила внутрь страны. Во время своих разведок Ганнибал открыл, что склоны некоторых холмов причудливо изрезаны ущельями и глубокими пещерами. В сумерки он отправил туда пять тысяч воинов, а отряду легкой конницы приказал занять холм, находившийся поблизости от римского лагеря.

Он не позволил бы себе такого маневра в отношении спокойного, медлительного Фабия, но Мину-ций — иное дело: он жаждет триумфа и потому должен погибнуть.

К холму, занятому пунами, понеслась лёгкая римская кавалерия, за ней следовали тяжеловооруженные конники. На помощь пунам подоспели всадники в латах. Минуций выслал своих пехотинцев, Ганнибал своих; наконец римский полководец двинул свои главные силы, то же сделал карфагенянин. Победа, однако, не склонялась на сторону римлян, они были оттеснены, а тут еще, словно из-под земли, выросло пунийское подкрепление, пять тысяч пеших и конных воинов. Началось ужасное смятение, страшная резня и дикое бегство воинов Минуция.

Фабий из своего лагеря видел отступление римлян и выслал опытных разведчиков. Они вскоре вернулись на взмыленных конях и донесли: «Все кончено! Конные оттеснены и топчут пеших, смерть и гибель среди наших легионов, обращенных в бегство! »

— Мы не можем оставить их без помощи,— заметил Фабий.— Живо! К знаменам!

Конница помчалась вперед, за ней спешила пехота: Минуций бросился к своим, и Ганнибал вынужден был отступить; сражение окончилось с большими потерями для римлян.

Минуций теперь понял, что он не годится для роли главнокомандующего, перешел со своим войском в лагерь Фабия и добровольно подчинился тому, кто, хотя и не мог победить Ганнибала, но не был еще ни разу им разбит.

Время серьезных сражений подходило к концу: погода испортилась, пошли дожди, дороги стали непроходимы,— настала пора зимнего отдыха.

Ганнибал окружил свой лагерь глубоким рвом, который наполнился водой, возвел высокие окопы, обезопасив себя на случай неожиданного нападения. Впрочем, он придумал такую систему шпионажа, что был всегда хорошо осведомлен о всех крупных предприятиях врага: у него были шпионы в римском лагере и даже в самом Риме, и он знал все, что там происходит.

Между тем и неприятель готовился к зиме. По закону диктатура не могла длиться больше полугода; шесть месяцев истекло, и Фабий сложил свои полномочия. Но его преемники также избегали столкновений с Ганнибалом, будучи заранее уверены в своем поражении.

ГЛАВА VII. КАННЫ И КАПУЯ

Миновал год, и в Риме предстояли новые выборы. Теренций Варрон, способствовавший назначению второго диктатора, всеми способами добивался консульского поста. Благодаря богатству ему удалось обеспечить себе большинство голосов на первых выборах, но на вторых патриции провели своего кандидата — Люция Эмилия Павла. Стоявшие теперь во главе государства консулы были убежденными противниками. Вновь набранные легионы они объединили с действующими и условились ежедневно чередоваться в командовании. Однажды против бродячих шаек пунов консулы выслали значительные силы, за ними послали новые легионы, пока наконец Павел,— в этот день он был главнокомандующим,— опасаясь засады, не приостановил дальнейшее продвижение войск. Варрон шумел и кричал, что нельзя выпускать врага из рук, но ему пришлось смириться.

Ганнибал в этот раз потерял свыше тысячи человек, но надежда его не покидала. Раз противники готовы вступить в бой, можно думать об окончании войны. Ганнибал только этого и желал; с каждой неделей его положение становилось все хуже. Для армии требовались огромные запасы продовольствия; с каждым днем они таяли, а пополнять их было нечем.

Консульские войска также должны были здесь искать себе продовольствие. Положение казалось весьма тревожным: поблизости все было использовано; местное население попряталось или разбежалось, а до следующей жатвы было еще далеко. Но римляне могли получать все необходимое из столицы, а карфагеняне были лишены всякой помощи.

Скоро дошло до того, что запасов осталось всего на десять дней. В войске, среди наемников, слышался ропот; они говорили, что если нечего будет есть, они перейдут на сторону римлян. В прежние годы Ганнибал просто прогнал бы недовольных. А теперь разве он мог это сделать? Они без дальних разговоров ушли бы к его врагам и на несколько тысяч увеличили бы их легионы.

В эту трудную минуту сказался блестящий ум Ганнибала.

— Сегодня выдайте солдатам двойной паек,— приказал он.— Пусть они досыта пьют и едят, будут веселы и бодры!

Приказание было исполнено. Воины сходились кучками и спрашивали друг друга, что это значит. Никто не мог им ответить. Когда стемнело, и в лагере зажглись огни, половина войска вдруг получила приказ сниматься и готовиться к походу. Остальные продолжали петь, пить и шуметь. Через полчаса был отдан приказ и остальным готовиться к походу, а еще через полчаса раздалась команда, всем ложиться спать.

Постовые ходили взад и вперед, усердно подкладывая дрова в костры; военачальники осматривали лагерь, чтобы убедиться, все ли в порядке. Все было тихо: после бурного дня воины улеглись и заснули. Прошло часа два, и без сигналов, без тревоги войско было разбужено и выступило из лагеря.

Пешие не смели идти в ногу, копыта лошадей были обернуты дерном, под страхом тяжкого наказания было запрещено разговаривать; полки шли на значительном расстоянии друг от друга... Все совершилось так тихо, что неприятель даже ничего не заподозрил. Всю ночь горели костры. А когда под утро в лагере пунов все оставалось по-прежнему тихо, и он казался опустевшим, консул Варрон заявил:

— Ганнибал хочет заставить нас думать, что он ушел, а на самом деле он где-нибудь в засаде; стоит только нам проникнуть в его лагерь, и он бросится на нас с тыла. Мы знаем его фокусы. Он ставит нам западню, но мы разыщем его и, так как нас вдвое больше, окружим и накроем волка в логове!

Лучшие разведчики ничего нигде не могли обнаружить, и когда наконец с величайшей осторожностью римляне отважились войти в пунический лагерь, Варрону пришлось убедиться, что лагерь опустел, и враг исчез. Всадники рассеялись по окрестностям и увидели вдали всю армию пунов, направлявшуюся к югу; тотчас же было решено преследовать врага и не давать ему отдыха. Однако прошло много времени, прежде чем римская армия действительно могла сняться с места.

Между тем пуны дошли до южной Апулии, перешли реку Ауфидус (Офанто) и очутились в прекрасной плодородной стране. Тут лежал разрушенный во время прежней войны город Канны и при нем хорошо сохранившаяся крепость, которой римляне пользовались как складом и сосредоточили в ней огромные запасы продовольствия. Совершенно неожиданно Ганнибал появился под стенами города, и, прежде чем слабый гарнизон успел оказать сопротивление, пуны уже овладели городом, и римляне лишились своих хлебных запасов.

Теперь у Ганнибала были в избытке всевозможные продукты, и он находился в плодородной стране, удобной к тому же для военных действий: совершенно гладкая, ровная местность была точно приспособлена для карфагенской конницы.

Благодаря своей редкой наблюдательности, вождь пунов через несколько дней уже подметил, что господствующие здесь юго-восточные ветры несут на северо-запад пыль и песок, и потому расположил свой лагерь так, чтобы римляне не могли раскинуть свой на юго-запад от него, а должны были бы расположиться на противоположной стороне; тогда, в случае столкновения, ветер понесет им в глаза пыль и песок.

Зима миновала, наступила чудесная весна 216 г. до Р. X. Римляне подошли, расположились на берегах Ауфидуса, и тотчас же начались мелкие стычки: каждая сторона старалась задеть другую при встречах у реки, куда и те, и другие ходили за водой. Так шли дни и недели. Осторожный Павел довольствовался этими наскоками, но пылкий Варрон жаждал решительного боя и победы. Того же требовало и войско: римлянам хотелось померяться силами с варварами. Учитывая такое настроение, Варрон объявил однажды под вечер, что на следующий день он перейдет в наступление, дабы положить конец войне.

В тот же день, после заката солнца, Ганнибал в платье простого воина отправился с несколькими ливийцами на реку за водой: он довольно часто предпринимал эти прогулки, чтобы ознакомиться с настроением неприятеля.

На этот раз он заметил, что римляне как-то особенно высокомерны и заносчивы; тогда он стал вызывать неприятеля на решительный бой. Число римлян, находившихся вблизи, было слишком незначительно для нападения, и они крикнули: «Завтра мы вас всех уложим!..» А когда Ганнибал презрительно крикнул им в ответ: «Вы не посмеете!»,— те снова пригрозили: «Подождите! Завтра мы вам покажем, как бьются римляне!»

Этого было достаточно. Ганнибал велел своим людям рано лечь спать, чтобы пораньше встать, подкрепиться пищей и питьем и до восхода солнца начать бой.

Варрон, в свою очередь, готовился к решительному бою, и его войска на заре были вполне готовы; всех воодушевляла радостная надежда на победу, так как тут не было ни пещер, ни ущелий в которых неприятель мог бы укрыться, ни одного холмика на горизонте, ни одного ручья. На открытой равнине можно развернуть строй, использовать свое боевое уменье.

Кроме того, у Варрона было почти девяносто тысяч воинов, а карфагеняне не насчитывали и пятидесяти тысяч, и самый злейший враг не мог бы отказать римлянам в храбрости, в уменье сражаться и побеждать. Со времен Ромула и своего основания, Рим никогда еще не выставлял такого большого, так хорошо вооруженного войска; сегодня на бой шли представители знатнейших римских родов, цвет аристократии.

Воины перешли реку, обе консульские армии соединились и в боевом порядке выстроились против неприятеля. Середину занимала хорошо вооруженная пехота, правое и левое крыло составляла конница, перед строем стояли пращники, лучники и копейщики. Эти легкие отряды открывали сражение и вели его, пока оно не переходило в рукопашный бой. В таком же порядке были выстроены полки Ганнибала. Одним крылом обе армии подходили к реке. Еще до начала сражения выяснилось, что внешние условия не одинаковы для враждующих сторон. Сильный юго-восточный ветер гнал песок римлянам в лицо, а пунам в тыл; по мере того, как солнце поднималось, оно слепило римлянам глаза, между тем как пуны от него не страдали.

Раздался трубный клич, за ним последовала команда, и бой начался. В самом же начале сражения камень пращника ранил в голову консула Павла, командовавшего правым крылом всадников. Отерев струившуюся по лицу кровь, он храбро помчался вдоль реки на вражескую конницу. Однако пунийские наездники превосходили римских, и те вынуждены были отступить. То же было и на другом фланге. Зато в центре развертывалась иная картина. После выступления пращников и стрелков пунийская пехота быстро врезалась в ряды противника, но после первого же натиска была отброшена далеко назад. Римляне с радостной надеждой предвкушали миг, когда враг будет разделен и легко станет их добычей. А в том месте, где ряды пунов были разорваны, на коне возвышался сам страшный Ганнибал! Что он должен был испытывать в эту решительную минуту?!

Он подал знак; находившиеся около него горнисты протрубили сигнал, который разнесся по рядам до крайних пределов войска, в ту же минуту загремели трубы всадников, раздался топот десяти тысяч коней, и оба крыла широко развернутым фронтом устремились к центру, разя римлян с двух сторон и с тыла. Судьба сражения была решена.

Долго длился еще геройский, отчаянный, упорный бой, но исход не оставлял сомнений. Тысячи римлян, среди них много бывших консулов, как и их начальник Минуций, своей кровью запечатлели свою верность отечеству, а тысячи бежали с поля битвы. Римляне потерпели ужасное, небывалое поражение; они потеряли семьдесят тысяч человек, из них восемьдесят сенаторов, двадцать военных трибунов, много видных должностных лиц и членов знатнейших фамилий. В этой битве погиб и Павел Эмилий.

А в пуническом лагере другой герой окончил свой жизненный путь в битве при Каннах: окруженный двумя десятками врагов, сраженных его мечом, лежал Бодашторет. Маттан на коленях склонился над ним, стараясь задержать отлетавшую жизнь. К умирающему подошел Ганнибал и, протянув ему руку, сказал:

— Бодашторет, отцу и тебе я обязан тем, что я есть и что я делаю; ты с детства учил и воспитывал меня; твоя заслуга в том, что мне удалось сделать, в том числе и в сегодняшней победе. Карфаген благодарит тебя!

В глазах умирающего блеснул луч счастья, он прижал ко лбу руку победителя и скончался.

В битве при Каннах Ганнибал взял свыше пяти тысяч пленных и огромную добычу оружием и драгоценностями. Ликованию пунов не было конца, и более молодые военачальники держались мнения, что нужно немедленно идти на Рим, захватить его врасплох и через пять дней в Капитолии диктовать условия побежденным. Чем, в сущности, рисковали молодые военачальники? Только своей жизнью, больше им терять было нечего, но Ганнибал рисковал счастьем Карфагена, а его он не смел ставить на карту. Он был гораздо дальновиднее, чем его подчиненные: если бы он предпринял это наступление, население со всем имуществом заперлось бы в укрепленных городах, предав огню дома и села, и Ганнибалу пришлось бы идти по пустыне, а Рим в это время успел бы прекрасно подготовиться. Все жизненные припасы с окрестных сел будут сосредоточены в Риме, и осаждающие принуждены будут погибнуть с голоду. Вооруженные толпы рабов и поселян вышли бы пунам навстречу и подавили их своим количеством: войско Ганнибала казалось бы против них горсткой. Если пуны потерпят под стенами Рима поражение, все от мала до велика сбегутся из окрестных сел и городов и буквально истребят их. Если даже победа останется за ними, и они штурмом возьмут город, что будет стоить по крайней мере половины войска,— это не исключит новой опасности. Улицы в Риме кривые, узкие, дома высокие, жителей сотни тысяч, и бой при этих условиях был бы ужасен: храбрый воин мог бы легко погибнуть от руки слабой женщины, ей стоит только бросить сверху камень ему на голову.

Предположим, что Ганнибал даже победит с остатками своей армии, но со всех сторон, из Сицилии, Сардинии и Корсики, из Иберии и Галлии, с берегов Пада стекутся римские легионы, и ему придется погибнуть с голоду или сдаться в плен, потому что уничтожить эти полчища ему не по силам. Ближайшие недели подтвердили правильность его предположений. Для осады города нужно было бы иметь в распоряжении гораздо большее войско, а это было бы возможно только при том условии, если бы пуны владели гаванью, через которую им был бы обеспечен приток войск из-за моря.

Ганнибал пересек Апулию и Самний, дал часть армии своему брату Магону и поручил ему идти в Бруттий, а оттуда через южную Италию и Регий поспешно направиться в Карфаген, чтобы там лично изложить положение дел и вернуться с подкреплением. Сам он тем временем проник в Кампанию и форсированным маршем направился к Неаполю, в надежде овладеть необходимой гаванью. Однако условия оказались еще более неблагоприятными, чем он предполагал. Город был обнесен высокими крепкими стенами: быстрым штурмом взять его было нельзя, а на длительную осаду Ганнибал не мог решиться, потому что неприятель угрожал ему с тыла.

— Попытаемся захватить их врасплох,— сказал он своим приближенным, наметил план и начал его осуществлять...

У самых городских стен дерзко и вызывающе сновали вразброд нумидийцы, спешивались, располагались для дележа добычи, словно врага и совсем не существовало, несмотря на то, что сотни римских воинов стояли на стенах и наблюдали за ними.

— Взгляните на этих варваров! — говорили патриции.— Они даже без лат, одним ударом их можно разрубить до костей, а они еще имеют дерзость вести себя так, как будто нас и вовсе нет. Они смеются над нами, показывают нам награбленное добро. Живо вперед! На вылазку! За это они поплатятся!

Мгновенно ворота распахнулись, и сотни великолепно вооруженных всадников с громкими криками бросились из города и, конечно, искрошили бы всех нумидийцев, если бы те с быстротой молнии не вскочили на коней и не скучились. Отбиваясь от врага, они все отступали, и вдруг в воздухе засвистели стрелы, копья, и навстречу римлянам понеслись новые отряды всадников с обнаженными мечами...

Неаполитанцам пришлось повернуть обратно, но от города их отрезала опередившая их неприятельская конница; слева, справа, с тыла — всюду пуны. Спасенья нет, единственный выход — море! Вихрем понеслись они к морю, но большинство погибло, не достигнув берега; только незначительная часть спаслась на рыбачьих лодках, выйдя в открытое море. Многие попали в плен.

Хитрому вождю пунов удалась и эта уловка, недаром же он мастерски умел устраивать ловушки неприятелю; но серьезных результатов этот успех не имел,— город был хорошо укреплен, и нападение было невозможно.

Ганнибалу нужно было поискать удачи в другом месте, и он обратил свое внимание на город, лежащий всего в десяти часах пути у подножия горы Тифата, в расстоянии не более одного часа от реки Волторно. Великолепная Капуя, по справедливости, занимала первое после Рима место. Эти города постоянно соперничали за первенство, и капуанцы утверждали, что их город гораздо более достоин быть столицей, хотя в настоящее время и занимает подчиненное положение.

Когда Ганнибал приблизился к Капуе, настроение в городе приподнялось.

— Хорошо! — говорили жители.— Откроем ему ворота: пусть он здесь обоснуется и низвергнет могущество Рима, тогда Капуя займет подобающее ей место!

Однако, стремясь сбросить одно иго, капуанцы отнюдь не желали заменить его другим. К карфагенскому вождю отправили посольство, чтобы заключить с ним формальный договор. Ганнибал охотно согласился и поставил следующие условия: город сохраняет свое правительство и свои законы, граждане никоим образом не подчинены пунийским военачальникам, и никто, помимо личного желания, не будет принуждаем к военной службе.

Как только в городе узнали о соглашении, все возликовали,— военная служба составляла самую тяжкую повинность. Тысячи людей с песнями и криками высыпали на улицы; но толпа не ограничилась таким невинным выражением своей радости: пылая жаждой мщения, она схватила римских чиновников и заперла их в бани, которые топили до тех пор, пока несчастные не задохнулись от жары. На этих римлянах раздраженная толпа выместила всю злобу, накопившуюся из-за небрежности и произвола римских властей.

За городскими стенами Ганнибал раскинул свой лагерь и там разместил армию, а сам с небольшим отрядом и со свитой своих сподвижников торжественно въехал в ликующий город. Мужчины, женщины и дети устремились ему навстречу, теснились, чтобы увидеть знаменитого полководца, смирившего римлян, и были счастливы, если им удавалось коснуться его ноги или хотя бы погладить его коня.

Но полного единодушия в настроении капуанцев не было: среди богатых и знатных многие состояли в родственных отношениях с римскими патрициями и, ставя личное благо превыше всего, они были против союза с Ганнибалом.

Среди недовольных особенно выделялся Магий; с самого начала он с подкупающим красноречием выступил публично против передачи города Ганнибалу. Не встретив у большинства сочувствия, он уже после заключения договора повторил:

— Вы решили пустить их в город, да будет так! Но когда они заснут под вашим кровом, вонзите им в сердце кинжал. Пусть каждый умертвит всех находящихся у него в доме; Рим нас поблагодарит, и мы будем взысканы его милостью!

Граждане с возмущением отвергли подобное предложение, считая низостью убийство человека, которого приняли под свой кров. Но на одного юношу, Пероллу, слова озлобленного Магия произвели сильное впечатление, и он громко и открыто заговорил против союза с Карфагеном. Никакие убеждения отца его, Каловия, стоявшего во главе сторонников Ганнибала, не могли поколебать его решения. Перолла считал подвигом убийство пунов во время сна.

До Ганнибала дошли слухи о несогласиях сына с отцом, и он обдумывал уже, какие меры ему принять, но не хотел поднимать этого дела в день своего въезда в город. Он принял приглашение двух братьев поселиться в их доме и даже согласился участвовать со своими сподвижниками в великолепном пиршестве, которое любезные хозяева устроили в его честь.

Едва Ганнибал расположился на своей квартире, как явился некий гражданин и убедительно просил принять его с сыном. Это были Каловий и Перолла. Накануне тщетно старался отец переубедить сына.

— Я попрошу его простить тебя,— говорил испуганный Каловий,— ты еще молод, ты увлекся дурными речами; он смилуется и не взыщет с тебя, как со взрослого!

Представ пред Ганнибалом, он не старался оправдать или выгородить сына, он только молил о прощении, и его страх за сына произвел впечатление на победителя. Ганнибал протянул им руки и заметил:

— Все будет забыто и прощено!

Затем он отправился со своим хозяином осматривать город, а когда вернулся к торжественному обеду, сказал:

— Печальный отец и легкомысленный юноша-сын не выходят у меня из головы; пусть они разделят нашу трапезу; это окончательно успокоит отца!

Каловий чувствовал себя счастливым, сидя за столом со знаменитым полководцем, и не беспокоился больше за участь сына.

После захода солнца общество отправилось в большой, расположенный за домом сад, чтобы насладиться вечерней свежестью в густой зелени длинных аллей. Оставшись наедине с отцом, Пе-ролла заговорил:

— Теперь я открою тебе свой план: Рим сумеет его оценить. Смотри,— он откинул свою тогу и показал на скрытый под ней меч,— как только мы вернемся в зал, я подойду к Ганнибалу и ударю его в грудь. Я не промахнусь, потому что никто ни о чем подобном и не подозревает... А раз Ганнибал будет убит, другие не страшны. Таким образом, твой сын не только явится спасителем родного города, но, весьма вероятно, положит конец затянувшейся кровопролитной войне!

— Мой сын! — в ужасе воскликнул отец.— Как ты осмеливаешься думать о столь ужасных вещах?! Всего несколько часов тому назад мы оба жали ему руку и клялись в верности, а теперь наши руки должны обагриться его кровью! Он пригласил тебя к своей трапезе, а ты хочешь его умертвить! Но сначала тебе придется пронзить меня, я грудью защищу его!.. Если в мире есть еще что-нибудь священное, это страшное дело не совершится! Я сегодня просил его за тебя, и он тебя простил, неужели я тщетно буду молить тебя?

Перолла был тронут и не мог противостоять отцу.

— Хорошо, я повинуюсь воле отца, а не голосу долга перед родиной. Не гневайтесь, боги, на меня за то, что я покидаю приют врага, не выполнив своего намерения! Вот мой меч! Сам отец исторг его у меня из рук,— и с этими словами он перебросил свой меч через стену сада.

Таким образом эта опасность миновала Ганнибала.

Без сомнения, взятие такого богатого, видного города, как Капуя, имело очень большое значение;

но в общем положение вещей не изменилось; всеобщего восстания не последовало, один город присоединился добровольно, другой был взят штурмом, от третьего пришлось отступить ни с чем. Но ни новый диктатор, ни новый полководец не шли в открытый бой; они держались тактики старого Фабия и избегали столкновений. Между тем миновал и 216 г., и пуны расположились в Капуе и ее окрестностях на зимние квартиры.

ГЛАВА VIII. ВЕЛИКИЙ ГАННИБАЛ

Магон исполнил возложенное на него поручение в Бруттие, благополучно добрался до Карфагена и, представ пред советом города, с воодушевлением поведал о подвигах своего брата: как тот разбил шесть консульских армий, уничтожил двести тысяч врагов и при Каннах посрамил мощь Рима.

— Хотите представить себе нашу победу? — закончил он.— Хорошо! Римские всадники, по обычаю, носят золотые кольца на пальцах,— вот кольца, которые мы поснимали на полях сражений! — и с этими словами Магон высыпал пред изумленными зрителями тысячи колец.

— Мы на пути к полной победе,— продолжал он,— наш вождь приведет нас к цели, и через год знамя Карфагена будет развеваться над Капитолием. Но вы должны знать, что наше войско растаяло, и мы не можем предпринимать серьезных шагов; во-вторых, у нас нет денег для оплаты наемников; в-третьих, войска страдают от недостатка съестных припасов. Поэтому необходимо как можно скорее переправить в Италию новые войска, большие запасы хлеба и достаточную сумму денег. Если это будет исполнено, война быстро и победоносно завершится; в противном случае никто не может поручиться за будущее!

Тут поднялся Ганнон, член Верховного совета, и заявил:

— Я не понимаю, как победоносный вождь может просить о подкреплении. Ему нужны воины?

Людей всюду достаточно,— он может их набрать из городов и сел. Ему нужны деньги и припасы? У него все под рукой,— он должен только уметь брать!

— Да,— возразил Магон,— так думает тот, кто далек от событий. Набранные силой воины, чего они стоят? Они пользуются первым удобным случаем, чтобы бежать или перейти к врагу! Брать деньги и хлеб, значит, жить грабежом. Кто же откроет нам ворота, захочет вступить с нами в союз, если мы разбойники? Союзники, какие нам нужны, не приобретаются силой и принуждением; только в том случае, если им у нас лучше, чем под римским владычеством, они с радостью перейдут к нам, останутся нам верны и будут нас поддерживать!

Верхи правительства хорошо поняли положение дел, и было решено отправить все нужное с Маго-ном в Италию. Однако снаряжение армии шло очень медленно, а тем временем из Испании пришли печальные вести.

Там, после ухода Ганнибала, положение Карфагена пошатнулось, и Магон получил, по предложению Ганнона, приказ отправиться с войском в Испанию. Для Италии предполагалось набрать другую армию. Однако на этот раз сборы затянулись, и личная вражда и счеты решили участь Карфагена.

Когда лет двадцать пять назад восстало двадцать тысяч наемников, Ганнону было поручено подавить мятеж. Однако дела шли все хуже, и город был близок к гибели. В эту трудную минуту образовали вторую армию, и начальство над ней было возложено на Гамилькара. Ему в короткое время удалось достигнуть больших успехов, и если бы у него было достаточно войска, он одержал бы окончательную победу.

Гамилькар предложил Ганнону соединить обе армии в одну, и тот сразу согласился. Но командующие никак не могли сговориться между собой в деталях, и оба стали просить Верховный совет уволить их в отставку.

Правительство ответило, что уволит только одного, и пусть само войско выберет себе вождя,— ему лучше судить, кому оно больше доверяет.

Как один человек все полки высказались за умного, неутомимого и деятельного Гамилькара, и Ганнон получил отставку. Выбор армии глубоко оскорбил его, и он направил свой гнев на избранного. А Гамилькару не только удалось подавить мятеж, но и одержать еще несколько побед. Гнев Ганнона перешел в страстную ненависть, и благодаря влиятельной родне он мог всегда и всюду препятствовать и вредить своему врагу. По смерти Гамилькара он перенес свою ненависть на Газдрубала, а потом на Ганнибала. И теперь ему было легко затягивать выполнение нужного полководцу решения.

Из Сардинии пришло известие, что народ желает свергнуть господство римлян и готов изгнать их из своих пределов, если только ему окажут поддержку.

— С этого острова,— говорил Ганнон,— мы можем влиять на дела Италии; пошлем вновь навербованное войско в Сардинию, там на нашей стороне будет целый народ; это важнее, чем поддерживать Ганнибала!

Хотя граждане и не хотели оставлять без помощи своего полководца, но поддержка Сардинии была делом очень большой важности, и вторая армия была отправлена туда, а для Ганнибала, жаждавшего помощи и поддержки, было решено набрать третью армию. Так прошла зима. Ганнон и его сторонники старались затянуть с подмогой, а когда весной из Италии донесся вопль о помощи, и возмущенные карфагеняне спрашивали, что это значит и почему не принимаются должные меры, то в Италию послали Бомилькара с сорока слонами и с четырьмя тысячами всадников, но пехотинцев в третий раз набрать не удалось.

Однако конницей и слонами нельзя было штурмовать Рим.

Пунический лагерь по-прежнему находился на горе Тифата (при Капуе). С трех сторон наступали римские войска: одна армия состояла из тридцати шести тысяч человек, другая — двадцати пяти тысяч и третья — двенадцати тысяч. Риму приходилось отовсюду набирать солдат, в легионы зачислялись даже приговоренные к смерти преступники. Положение, образно говоря, выглядело так: в середине покоился, с сознанием своей силы, могучий лев, вокруг него, ворча и скаля зубы, припадали к земле три леопарда, все три готовые к прыжку, лишь бы лев обнаружил чем-нибудь свою слабость, но каждый опасался удара сильной лапы; если лев поднимался, огромные кошки приготовлялись к бегству; если он направлялся к одной из них, она проворно отскакивала в сторону.

Ни одна из армий не нападала, ни одна из них не допускала нападения; каждая уклонялась от боя, но Ганнибалу приходилось с ними считаться. В поисках союзников он обратился к молодому, жаждавшему завоеваний македонскому царю Филиппу: союз был заключен; но в первом же сражении царь потерпел поражение и поспешил на родину. Тщетно вождь пунов делал нечеловеческие усилия, но улучшений не предвиделось, а скорее даже с каждым годом его положение ухудшалось, трудности возрастали, и самой непреодолимой был мятежный дух в одной части войска: этруски, лигуры и особенно галлы желали окончить войну: если нельзя обессилить Рим, нужно убить Ганнибала, и мир обеспечен...

Однажды Ганнибал крепко спал, вернувшись с утомительной разведки. Вдруг кто-то вошел в палатку; в ту же минуту он вскочил на ноги и с мечом в руках готов был поразить врага; но перед ним оказался его верный Элули.

— Вот уже несколько дней,— доложил Элули,— я наблюдаю волнение в кельтских легионах: люди боязливо озираются, что-то творится. Вчера и сегодня я целый день бродил по лагерю, оглядывался, присматривался и, проходя сейчас между рядами палаток, увидел, что там не так спокойно и тихо, как всегда; я стал наблюдать и обнаружил, что галлы не спят, а группами собрались в палатках.

— Проводи меня, я хочу сам видеть все,— прервал его Ганнибал,— каждая минута может быть решающей!

Через двадцать минут он уже ознакомился с положением вещей.

— Не пройдет и четверти часа,— пояснил он,— и кельты восстанут, прольется кровь, и они с оружием в руках объявят себя господами. Необходимо захватить их врасплох, предупредить восстание и вернуть к дисциплине. Прикажи бить большую тревогу, как будто мы окружены со всех сторон: они тотчас же выстроятся и станут послушным орудием. Когда иберы и ливийцы двинутся, ни одному галлу не придет в голову ослушаться.

И вот раздался резкий сигнал и прорезал ночную тишину, со всех сторон загремели трубы, и все поднялись, бросились к оружию, стали впрягать лошадей в обозные фуры, всадники вскочили на коней, вспыхнули факелы, телеги заскрипели, копыта застучали, раздалась громкая команда, и полки выступили. На различных пунктах Тифаты были размещены отряды, готовые к обороне и к нападению; другие рассыпались по всем направлениям, и только когда уже совсем рассвело, все усталые, измученные возвратились в лагерь,— врага нигде не оказалось.

Что же произошло? Большинство воинов решило:

— Разведчики узнали, что римляне готовят ночное нападение; когда же мы поднялись с быстротой молнии и предупредили их, они отступили, обманувшись в своих ожиданиях.

Воины и даже военачальники так и не узнали истинной причины тревоги и выступления. Она была известна лишь небольшому кружку близких Ганнибалу лиц.

Но в ближайшие же Недели в лагере были произведены многочисленные перемены. Обоз был перемещен, на место пращников встали нумидийцы; были переставлены кое-какие ворота и выходы; расставлены новые посты; но непосвященные не заметили, что при новом размещении палатка вождя оказалась окруженной самыми лучшими и надежными войсками, что галлы были отодвинуты на самый край и окружены верными полками, а все остальные перемены имели целью маскировать эти главные.

Дальновидность Ганнибала через месяц уже принесла свои плоды. Средь бела дня в кельтских войсках начался бунт, к ним примкнули лигуры и этруски и угрожающе двинулись было вперед.

Но с другой стороны раздался трубный сигнал, и тотчас же бунтовщики были окружены; еще минута,— раздалась команда, и в их ряды посыпались стрелы и копья... Их теснили со всех сторон, всадники врезались в их ряды и рубили их направо и налево...

Ужас обуял мятежников, они сопротивлялись еще несколько минут, потом побросали оружие, пали на колени и стали молить о пощаде.

Но Ганнибал не сразу скомандовал спрятать мечи: бунтовщиков следовало наказать и дать им почувствовать, что за возмущение они расплатятся жизнью. Когда же резня была прекращена, все главари восстания были схвачены и через три дня казнены; но перед казнью всем изменникам на глазах войска была отрублена правая рука, которую они дерзнули поднять на своего вождя... Всех воинов снова привели к присяге, а затем помиловали.

Совершенно неожиданно в Карфаген прибыло посольство царя сиракузского Гиеронима; он предлагал военный союз для борьбы с Римом, пока тот не будет окончательно усмирен; тогда к пунам отойдет материк с Корсикой и Сардинией, а Сицилия должна принадлежать царю Гиерониму.

Договор был заключен, и царь выступил с семнадцатитысячным войском, но через несколько дней был убит в какой-то случайной стычке.

Сиракузцы объявили у себя республику и возобновили союз с Карфагеном, но римляне явились под стены города, и сражение началось (214 г.). Пока граждане героически отражали их атаки, на южном берегу высадился пунийский полководец Гимилькон с двадцатью пятью тысячами пехотинцев, тремя тысячами всадников и с двенадцатью слонами и тотчас же взял несколько значительных городов. Однако он не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы напасть на хорошо защищенный римский лагерь у Сиракуз. Шли месяцы и годы, а война тянулась; наконец римляне путем подкупа и измены захватили город и предали его грабежу и пожарам: город был в большей части опустошен. Гимилькон не мог воспрепятствовать этому, потому что сам вдруг оказался во власти неожиданного врага: жара в 212 г. под конец лета достигла необычайных пределов, болота распространяли ядовитые испарения, появилась чума и опустошила все вокруг; число ее жертв возрастало изо дня в день: скоро нельзя уже было хоронить трупы, и их кидали в море; когда же жертвой чумы пал сам Гимилькон, то войска не могли уже больше сопротивляться, и весь пунический лагерь распался.

На море сильные бури разбили и потопили карфагенский флот в сто тридцать военных и сто семьдесят грузовых кораблей, и римляне овладели всей Сицилией.

Кроме того Рим располагал флотом и войском в Испании и в Македонии, другая армия стояла в Галлии, а в самой Италии сражались две армии в сто двадцать две тысячи человек.

Что же мог предпринять Ганнибал против такой силы?

При малочисленности своих войск ему приходилось отказываться от больших сражений.

Он повернул в Калабрию, где на узкой косе лежал город Тарент. Эта греческая колония была обязана своим могуществом и богатством обширной торговле; культура, искусства и науки составляли славу Тарента, известного своей красотой всему древнему миру. Уже шестьдесят лет, как город находился в руках римлян; но с появлением в Калабрии Ганнибала двое юношей Филимон и Никон решили вернуть свободу родине. Однажды вечером они отправились в лес как будто на охоту, а сами, пользуясь ночной темнотой, пробрались в пунический лагерь, рассказали Ганнибалу о настроении в городе и просили помощи для освобождения. Полководец выслушал их очень благосклонно, но заметил, что подобное предприятие может повлечь весьма серьезные последствия, поэтому он советует все хорошо обсудить и тогда, если их намерения не изменятся, вернуться к нему. Чтобы никто не заподозрил их в сговоре, он дал им несколько быков из своих стад, которых они могли выдавать за свою добычу.

Через несколько дней они вернулись в Тарент и, кроме убитой дичи, пригнали трех быков.

— Смотрите! — еще издали кричали они привратнику у городских ворот,— мы наткнулись на стада Ганнибала, обратили пастухов в бегство, и вот наша добыча! Теперь мы чаще станем туда ходить за жарким!

Всем гражданам случай показался очень забавным, и никто ничего не имел против того, чтобы охотники, кроме дичи, пригоняли еще и пунийский скот. Молодые патриоты неоднократно возвращались к Ганнибалу, и когда он нашел их достойными своего доверия, он заключил с ними договор, который обе стороны скрепили клятвой.

Филимон и Никон все больше пристращались к охоте и по большей части возвращались с хорошей добычей. Они отдавали долю привратнику, который всегда услужливо открывал им ворота, как только слышал условный свист. Но лучшая доля доставалась Каю Ливию, представителю римского правительства.

Ганнибал расположился на расстоянии трех дней пути от Тарента; а чтобы его бездеятельность ни в ком не возбуждала подозрений, он распустил слух о своей серьезной болезни. Разумеется, слух дошел и до римлян в Таренте, и они с радостной надеждой ожидали дня, когда вдруг разнесется весть, что Ганнибала нет в живых. В самом пунийском лагере воины были опечалены и ежедневно справлялись о здоровье вождя. Только самым близким было известно истинное положение вещей; только они знали, что он, переодетый, побывал с Элули у самого Тарента и изучил расположение города и окрестностей, чтобы взять его без кровопролития.

Тем временем Филимон и Никон разыскали среди молодежи свободолюбивых и предприимчивых людей и составили заговор, торжественно поклявшись хранить тайну и верно служить родному городу.

Для приведения в исполнение тщательно обдуманного плана был выбран праздничный день, когда римский правитель с самого утра отправлялся на пиршество, как правило, длящееся до глубокой ночи.

Ганнибал внезапно появился среди своего обрадованного войска, выбрал десять тысяч человек, снабдил их съестными припасами на четыре дня и на заре выступил в поход. В шести часах от Тарен-та войско было встречено Филимоном, который и принял начальство над ним. Однако только вблизи от городских стен план был раскрыт всем участникам, дабы они могли содействовать успеху смелого предприятия.

Тут Ганнибал отделился с частью армии и обошел город с восточной стороны.

Тем временем тарентинцы пировали: богатые сидели в своих домах, веселые группки подвыпивших граждан с музыкой и пением бродили по улицам, чернь теснилась у балаганов, нищие попрошайничали, воры пользовались случаем,— об Ганнибале никто и не думал. С самого утра Кай Ливий сидел за кубком среди своих помощников, все были веселы, пили, ели, шутили и смеялись. Под вечер, когда веселые собутыльники почти охмелели, к Каю явился вестник и доложил, что днем в отдаленных окрестностях видели нумидийцев, угонявших скот.

— Ну что ж?! — воскликнул Кай.— Они голодны и хотят есть, а будь у них вино, они бы и выпилки. А как поживает сын Гамилькара? Я думаю, что ему уж недолго остается жить. Выпьем за его скорый отъезд! За здоровье моего друга Ганнибала!

— А ты,— обратился он к сидевшему с ним рядом начальнику конницы,— возьмешь завтра людей, переловишь ливийский сброд и обрубишь им лапы. Но это завтра, сегодня будем веселиться!

Наступила ночь, и тьма окутала поля и рощи; с одной стороны к городу подходил Ганнибал, с другой Филимон... а Кай Ливий по-прежнему пил, ничего не подозревая. Наконец, после полуночи Кай Ливий с приятелями направился по домам. Впереди выступали музыканты, за ними рука об руку веселая компания кутил. Они шли с песнями, дразня и задевая прохожих. Им повстречалась другая кучка подвыпившей молодежи, искавшей выход своему веселью. Во главе был Трагиск, один из самых деятельных заговорщиков.

— Кто идет? — воскликнул он.— Клянусь богами, это Кай Ливий, наш господин и повелитель! Друзья, мы должны составить ему почетный караул, долг нам повелевает это!

— Верно! — согласился градоправитель.— Долг велит... Ты славный малый, Трагиск!

Ливия благополучно доставили домой, и он тотчас же заснул. Собутыльники его разошлись по домам, и улицы скоро опустели. У дома градоправителя Трагиск поставил двух товарищей в караул и приказал никого не впускать в дом, чтобы до Ливия не дошло какое-нибудь известие.

На восточной стороне города размещалось, примыкая к стене, общественное кладбище. После полуночи заговорщики пробрались туда, и Никон взобрался на высокую могильную насыпь, чтобы видеть через стены, и стал всматриваться вдаль в ожидании условного сигнала.

Тем временем пуны продвигались с восточной стороны; фуры и всадники составляли арьергард, чтобы стук и грохот не достигали слуха тарентинцев, а пехотинцам под страхом смерти было приказано соблюдать полную тишину. Таким образом они подошли к небольшому холмику и тут, согласно условию, зажгли костер. Дрожа от радости, спрыгнул Никон с могильного холма и, с своей стороны подав ответный сигнал: «Мы готовы! Идите!» тотчас же поспешил со своими единомышленниками к воротам, перебил стражу, растворил ворота, и авангард Ганнибала вошел бесшумно, но с обнаженными мечами. Не теряя ни минуты, пунов провели на рыночную площадь, и они расположились фронтом во все стороны.

Тарентинцы крепко спали, не подозревая, что город перешел в другие руки.

Ганнибал был, как всегда, предусмотрителен и постарался обеспечить себе успех на случай любого препятствия. Исполнение его плана было поручено Филимону.

Подойдя со своим отрядом к городу, Филимон остановился невдалеке и только с тридцатью воинами приблизился к воротам, через которые он обыкновенно возвращался с охоты. На знакомый свист вышел привратник.

— Скорее! — крикнул из-за стены Филимон.— У нас огромный кабан, мы с трудом тащим его!

Привратник поторопился открыть калитку и при свете фонаря увидел, как тарентинец с помощью трех человек в пастушьей одежде пронес свою добычу. Положив ее на землю, Филимон воскликнул:

— Благодарение богам! Хорошее будет жаркое! Как ты думаешь?

Привратник нагнулся над великолепной дичью, с удовольствием предвкушая, что и ему перепадет кусок. Подошел и караульный, но в ту же минуту меч охотника поразил в спину привратника, а один из пастухов приколол часового. По сигналу подоспел остальной отряд и, пройдя через калитку, перерезал всю стражу и раскрыл ворота. Через четверть часа вошли полки и присоединились к Ганнибалу. С большой осторожностью были заняты все площади ц главные улицы, а когда забрезжило утро, вождь пунов осуществил одну из своих удивительных выдумок: в многочисленных столкновениях с римлянами он добыл массу римских боевых труб, а его трубачи так часто слышали сигнал тревоги, что могли хорошо воспроизвести его. Когда город был занят пунами, во всех углах и концах вдруг раздался сигнал тревоги. Римляне, разбросанные по всему городу, быстро вскакивали с постелей, хватались за оружие и выбегали из домов, потому что сигнал приказывал им спешно собираться в крепости. Но им не удалось выполнить приказа: они все поодиночке были истреблены.

Когда трубы заиграли, слуги разбудили Кая Ливия. Он не мог понять, что случилось, но ему удалось через заднюю дверь выбраться из дома и пробраться в крепость; он был единственный, кому посчастливилось это сделать.

Ганнибал отдал приказ немедленно созвать всех граждан на главную площадь. Заговорщики вместе с герольдами разъезжали по городу и громко возвещали:

— Свобода! Свобода! Ганнибал нас освободил, мы уже не рабы Рима! Кай бежал! Да здравствует свобода!..

Граждане в первую минуту не знали, что предпринять, и поспешили на площадь. Тут Ганнибал объявил им, что они свободны, каждый должен на своей двери написать: «Дом тарентинца», и домов с такой надписью пуны не коснутся, а остальные, принадлежащие римлянам, будут разграблены без пощады. Граждане с удивлением смотрели на порядок и дисциплину, господствовавшие в пунийской армии. Из предосторожности Ганнибал приказал своим войскам остаться на ночь в полном вооружении, чтобы не быть застигнутыми врасплох гарнизоном крепости. Крепость эта, действительно, была опасна: она занимала небольшой полуостров и с моря была ограждена высокими скалами, что делало ее с этой стороны совершенно неприступной.

От города крепость отделялась высокой стеной, позади которой был широкий и глубокий, наполненный водой ров; узенький мостик вел к единственным входным воротам.

На следующий день Ганнибал созвал городских старейшин на совет и сказал им:

— Я не могу ни сам остаться с вами, ни оставить у вас сколько-нибудь значительный гарнизон; мне еще многое нужно сделать, и я не могу дробить и без того небольшое войско, а чтобы римляне не могли на вас произвести нападения, я обнесу город высокой крепкой стеной, которая оградит его от крепости.

У него был еще план, но о нем он ничего не сообщил тарентинцам.

«Римляне,— думал он,— едва ли дадут себя запереть; наверно, они сделают вылазку, чтобы помешать работам, а тогда мне представится случай разбить их!»

Работы были начаты с размахом. Складывали камень, свозили землю и мусор, пользовались древесными стволами для креплений, и Ливий с удивлением следил за тем, как понемногу вырастал вал.

— Не воображают ли они, что мы позволим себя запереть?.. Вот мы отхлещем их по рукам...

Ворота распахнулись, римляне бросились на рабочих, а за ними, чтобы поскорее завершить дело, Ливий выпустил и весь гарнизон. Без сомнения, рабочие были бы истреблены, если бы вслед за прозвучавшим протяжным сигналом со всех сторон не вынырнули, словно из-под земли, пуны. Битва была тем ожесточеннее, что места для сражения было очень мало. С одной стороны вал, там кучи мусора, сложенный камень, немного подальше штабеля бревен, а с тыла у римлян глубокий ров, и пуны сбрасывают в него врагов... Римляне понесли большой урон, но большинство погибло не от меча, а во рву.

Вал был возведен и увенчан частоколом, наконец была сложена еще толстая каменная стена, и с этой стороны Кай Ливий был заперт, что обеспечивало Таренту безопасность со стороны крепости.

Для крепости такое положение не представляло особенной опасности, потому что ее нельзя было взять приступом, а со стороны моря она всегда могла обеспечить себе подвоз припасов. Хотя тарентинцы владели значительным флотом и легко могли бы при его помощи отрезать подвоз, но суда стояли в маленькой бухте, открытой со стороны крепости; таким образом, по мнению тарентинцев, воспользоваться судами было невозможно, потому что их нельзя было вывести в море.

— Нет ничего невозможного,— заметил Ганнибал.— Я выведу ваши суда. Ведь только крепость лежит высоко, а остальной город расположен в равнине; от бухты, где стоят суда, через город к морю идет широкая дорога; вот по этой-то дороге мы перевезем суда на низких телегах к морю, а там под парусами подойдем к крепости с моря и сделаемся господами положения. Ливию придется или выйти, или сдаться нам в плен!

Тарентинцы с изумлением взирали на храброго героя. Широкая дорога была вымощена, были приготовлены плоские, соответствующие числу и величине судов телеги, заготовлены подъемники, чтобы суда вкатить на телеги и спустить в море наконец впрягли всех, сколько было, лошадей и волов; сами граждане помогали в работе, и она удалась на славу. С ужасом и изумлением смотрел Ливий, как флот по суше передвигался к морю через город.

— На это способен только Ганнибал! — воскликнул он; а когда через несколько дней суда остановились у входа в гавань и отрезали римлянам подвоз припасов, он в раздумье покачал головой:

— Что же будет?

Пока еще крепость ни в чем не терпела нужды, и обе стороны ограничивались взаимным наблюдением.

Так миновал 212-ый год, и все понемногу освоились с положением. Ганнибала отзывали другие дела, а тарентинцы ничего не предпринимали, что дало Ливию возможность пополнить свой гарнизон и запастись большим количеством провианта. Миновал еще год, не внеся перемен во взаимоотношения сторон, когда же в следующем 210-м году недостаток провианта дал себя чувствовать, прибыл римский флот под начальством храброго Децима Квинкция, чтобы положить конец нужде. Однако тарентинцы проведали об этом, вышли римлянам навстречу, одержали над ними победу на море, захватили весь провиант и завладели несколькими военными судами.

Тарент торжествовал по случаю нанесенного Риму поражения; но в ходе событий ничего не изменилось. Кай Ливий храбро держался, и противники истощали силы друг друга, но ни один не мог уничтожить другого. Наконец (209 г. до Р. X.) к городу подступил с огромным войском Квинт Фабий, вновь избранный консулом. Он осадил Тарент со всех сторон; но тарентинские граждане мужественно выдерживали осаду.

Был отбит второй штурм и третий; однако, нужно было спешить: если страшный Ганнибал успеет прибыть, тогда придется оставить всякую надежду на победу. Чего не может меч, то доступно измене. У одного из видных военачальников тарентинского гарнизона была невеста-римлянка; она убедила своего жениха ночью открыть ворота консульским войскам... На улицах вспыхнул страшный бой, но исход его не оставлял сомнений. Резня была ужасная. Никон погиб геройской смертью на площади, Филимон сражался на коне и истребил множество врагов, но когда увидел, что город предан, в отчаянии бросился в колодец.

Дни свободы миновали, Тарент снова должен был томиться в римском рабстве.

ГЛАВА IX. ПОСЛЕДНЯЯ БОРЬБА

Когда три года тому назад Тарент при помощи Ганнибала вернул себе независимость, римляне решили возместить эту потерю и во что бы то ни стало вновь завоевать богатую Капую. Они набрали солдат, вооружили рабов и, прежде чем город успел что-нибудь узнать об угрожающей ему опасности, с трех сторон двинули на него три армии под предводительством консула Аппия, Фульвия и претора Клавдия. Они спешно приступили к осаде, и граждане Капуи едва успели послать вестника в Тарент к Ганнибалу с просьбой о помощи.

Он был на расстоянии восьмидесяти часов, но тотчас же выступил к Капуе; его войска, испытанные в лишениях и трудностях, совершили еще и этот подвиг и подошли к городу прежде, чем римляне успели подумать о них. В тот же день начался жаркий бой и прекратился лишь с наступлением темноты. Пуны на следующий день хотели продолжать сражение, но римский лагерь оказался пуст,— римляне ушли.

Ганнибал тоже направился на юго-восток, куда, судя по донесениям, двинулся Аппий. Но консул был уже далеко и шел таким быстрым маршем, что догнать его не удалось.

К тому же пришло новое известие: Центений, храбрый римский военачальник, высокого роста и геркулесовой силы, предложил сенату уничтожить Ганнибала со всем его войском, если ему дадут пять тысяч испытанных воинов.

— Нужно только поставить во главе человека,— говорил он,— который ни при каких условиях не отступит; один герой родит тысячу других! Кроме того, я хорошо знаю местность, где держатся пуны, знаю, где можно устроить засады, и могу осилить врага теми же уловками и военными хитростями, какими до сих пор он побеждал нас!

Сенат дал ему не пять, а восемь тысяч человек, и едва распространился слух об этом предприятии и планах Центения, к нему со всех сторон стали стекаться люди, способные носить оружие. В общем составилась шестнадцатитысячная армия, готовая на все. Враги не долго ждали встречи. Центений использовал свое знакомство с местностью, но все-таки не мог сравняться с Ганнибалом. Центений воодушевлял всех своей отвагой и смелостью, но не прошло и часа, как он увидел, что его войску остается или спасаться бегством или погибнуть. Свою воинскую честь он, конечно, не мог запятнать постыдным бегством и потому с мужеством отчаяния кинулся в самое опасное место битвы. Все пути к бегству были отрезаны: свыше пятнадцати тысяч полегли на поле битвы, и только небольшая горсть римского войска добралась до Рима и поведала о кровавом поражении.

Едва окончилось это сражение, как прибыли гонцы из Апулии. Они донесли Ганнибалу, что претор Гней разоряет и жжет маленькие города, державшие сторону пунов; римские солдаты совершают насилия, и жители молят избавить их от этой пытки!

Просьба была исполнена. Не прошло недели, как поздно вечером Ганнибал появился перёд войском Гнея. Претор с трудом сдерживал своих солдат: они рвались в бой, нисколько не сомневаясь, что разобьют пунов и завладеют их сокровищами. Однако их постигла та же участь, что и ополчение Центения: шестнадцать тысяч человек погибли, и только две тысячи спаслись бегством.

Через несколько дней к Ганнибалу явилась депутация из Капуи: город ждал от него помощи, и Ганнибал снова направился туда.

Положение действительно было тяжелое. Рим решил покорить Капую, чего бы это ни стоило. Аппий, Фульвий и Клавдий снова сошлись под стенами города; войска их напряженно работали, чтобы окружить город валом и рвом и заставить запертых таким образом жителей сдаться; с другой стороны римляне окапывались сами, огораживались частоколом, чтобы защитить себя от нападения. В окрестностях, на большом расстоянии вокруг, был уничтожен весь корм на полях, сожжено все сено, чтобы карфагенянам нечем было кормить своих лошадей и слонов. Предводители трех армий решили не покидать свой лагерь, не переходить в наступление, а только защищаться.

Аппий и Фульвий так хорошо себя зарекомендовали, что за ними и на следующий (211 г. до Р. X.) год было оставлено командование осадой Капуи, хотя им и пришлось сложить с себя консульские полномочия.

Когда Ганнибал подошел, и его пехота стала метать в римский лагерь стрелы и копья, в надежде, что римляне сделают вылазку, те хладнокровно оставались за своими валами. Через несколько дней Ганнибал пошел на приступ, одновременно сделал вылазку и городской гарнизон, но попытка эта не привела ни к каким результатам: окопы римлян могли противостоять любому натиску... Аппий во время приступа подвергался большой опасности и был ранен.

Когда солнце зашло, Ганнибалу пришлось скомандовать отступление.

Но изобретательный Ганнибал искал нового выхода: не удастся ли отвлечь римлян, и таким образом освободить осажденный город. Если внезапно появиться под стенами Рима, пожалуй, даже овладеть частью столицы, то Аппий и Фульвий, конечно, будут отозваны на помощь. Если хоть половина осаждающих уйдет к столице, пуны с быстротой ветра вернутся и разобьют оставшихся. По кратчайшему пути до Рима было пятьдесят часов, и, имея в распоряжении лишний день, можно рассчитывать на полную победу. Решение было быстро принято. Вверх и вниз по течению были захвачены все суда, и все подготовлено к выступлению. В назначенный час войско выступило, запасшись припасами на десять дней. В лагере же всю ночь горели огни, и наутро там для видимости суетились люди.

Переправившись через Волторно, Ганнибал сжег все суда и направился по плодородной, богатой местности, давно уже не видевшей войны. Местные жители даже и теперь не отдавали себе отчета в том, что происходило: нумидийские всадники с легкостью ветра носились по полям, слоны выступали, как колоссы, а войско в странном вооружении продвигалось так спокойно, как будто об опасности не было и речи. Через неделю пуны спустились из горной местности в долину Анио и здесь, в непосредственной близости от Рима, расположились лагерем. Страшное известие быстро проникло в город. Но сенат принял решение, делавшее честь его энергии и осторожности: в Капую был послан гонец, который должен был скакать без отдыха и передать проконсулам приказ, гласивший: Капуя должна быть отрезана, должна быть взята голодом; часть войска, без которого вы можете обойтись, должна быть, как можно скорее приведена к Риму! Вам лучше на месте решить, кто должен идти, кто останется; только не забывайте: Рим в опасности, но Капуя должна пасть.

Аппий страдал еще от полученной раны, и Фульвий, выбрав из всех трех армий шестнадцать тысяч человек, поспешил с ними в Рим и успел прибыть вовремя. В городе царила паника, беженцы, не видевшие врага и в глаза, толпами с семьями и с домашним скарбом устремлялись в город, ища защиты за его стенами. Они рассказывали ужасные вещи: Ганнибал все истребляет, все сжигает на своем пути, после него остаются только трупы и горы золы. Плачущие женщины метались с детьми по улицам города, мужчины готовились к бегству, знатные римлянки спешили в храмы, коленопреклоненно молились, вытирая своими распущенными волосами пол и алтари, чтобы своим смирением умилостивить богов... Жители были в полном отчаянии, но сенат оставался тверд и непоколебим в своих решениях.

Ужас охватил всех, когда грозный вождь действительно явился под стены города и раскинул свои палатки в получасовом расстоянии от него. Немного спустя он с небольшим отрядом бесстрашно подъехал к самым стенам и, невзирая на то, что стены были заняты вооруженными людьми, которые могли засыпать его стрелами и копьями, осмотрел вал и ворота и возвратился в свой лагерь.

О правильной осаде нечего было и думать: для этого его войско должно было быть раза в четыре больше; можно было говорить разве о том, чтобы попугать римлян неожиданным смелым нападением, вызвать в городе смятение и обратить жителей в бегство.

На следующее утро положение изменилось; консулы отовсюду сзывали всех способных носить оружие, и на заре под стенами Рима стояло восемьдесят тысяч человек. Ганнибалу предстояло выдержать сражение. Спустя несколько часов проконсул Фульвий прибыл из-под Капуи с шестнадцатитысячным войском и вошел в город. С такими силами римляне, конечно, не стали бы выжидать нападения, а предприняли бы наступление, имей они дело с любым врагом, но только не с Ганнибалом.

Как только римское войско оправилось от перехода, Фульвий вывел его из города и выстроил под стенами. Вдруг сам Ганнибал дерзко выехал вперед со своими нумидийцами и стал внимательно изучать расположение неприятельских сил, а на следующее утро карфагеняне с барабанным боем пошли в наступление, несмотря на численное превосходство врага.

Но пока войска строились, горизонт заволокло темными тучами; с непостижимой быстротой облака неслись по небу и затянули весь небосвод. Раскаты грома все приближались; вдруг ослепительная молния прорезала воздух, раздался оглушительный удар грома, земля дрогнула, и сильный град посыпался на готовые к битве полки. Через несколько минут град сменился ливнем, поднялся такой вихрь, что сильные солдаты едва держались на ногах... Молнии сверкали одна за другой, гром гремел без перерыва, наступил сумрак, и бой не состоялся,— каждый думал только о себе.

Этот день был потерян, но на следующий, когда земля пообсохла, пуны снова двинулись к городу, и римляне также взялись за оружие.

— Медлить нельзя, мы должны начать бой,— говорил Ганнибал.— По донесениям моих разведчиков неприятель со всех сторон ждет подкрепления. Сенат во все концы разослал гонцов, сзывая отовсюду гарнизоны. Еще дня два, и все дороги будут заняты, отступление будет отрезано, и нам отовсюду будет грозить нападение.

Но словно сами боги взяли город под свою защиту,— снова разразилась такая ужасная гроза с градом, что многие бросали свое оружие и старались хоть как-нибудь укрыться от непогоды.

Сподвижники Ганнибала были неутешны при виде этих капризов природы, вырывавших победу у них из рук.

— Кажется,— говорили они,— боги не желают, чтобы мы вступили в Рим!

Но Ганнибал им возражал:

— Что делают боги, нам неизвестно, но что нам надлежит делать, совершенно ясно. Нас в любой момент могут окружить: нам нечего ждать, и у нас нет выбора; войско должно приготовиться, и как только наступит ночь, мы направимся к югу; завтра к восходу солнца мы должны быть уже далеко!

Римляне немало изумились, увидев наутро, что африканцы исчезли. Но мосты через Анио были сняты, и неприятелю было отрезано отступление. Поэтому римские легионы тотчас же поспешили за ними и настигли пунов, как надеялись, на берегу. Ганнибал не долго раздумывал: он повернул обратно, разбил своих преследователей и, не теряя времени, направил свою армию по воде кратчайшим путем в Капую. На пятый день высланные вперед гонцы принесли известие, что Аппий и Клавдий не покидали лагеря, что город по-прежнему окружен, и что возведено еще несколько новых укреплений.

— В таком случае,— сказал Ганнибал,— мы не в силах освободить город! — и дал знать капуанцам, что он слишком слаб, чтобы взять приступом укрепления осаждающих, и потому вынужден предоставить город на милость богов.

Вслед за этим Ганнибал поспешил туда, где его никто не ожидал,— к проливу Регия. Когда Фульвий с остатком войска прибыл вновь к стенам Капуи, осаждающие сделали последние приготовления и пошли на приступ. Голод и измена помогли им, и город был взят. Сенаторы Капуи сложили головы на плахе, город был разграблен, знать была продана в рабство, и весь город объявлен собственностью сената и римских граждан.

В следующем году Ганнибал напал на проконсула в Апулии, уничтожил и рассеял его войско: тринадцать тысяч остались на поле сражения, а сам полководец был убит; но война этим не кончилась. Год спустя (209 г. до Р. X.) сиракузский тиран Марцелл вздумал испытать свое счастье, но был разбит Ганнибалом, потерял шесть знамен и три тысячи человек; однако в следующем году он хотел положить конец войне, вступил в союз с вторым консулом Криспином и призвал освободившиеся после усмирения Тарента войска; они должны были напасть на пунов с тыла. Ганнибал оказался в критическом положении. Помочь могла только хитрость и решительность. Тарентинскому войску была устроена засада, и в результате из римского войска две тысячи были убиты, и тысяча двести взяты в плен.

Вслед затем оба войска были завлечены в намеченные для битвы места, и в удобный момент с молниеносной быстротой начался бой.

Марцелл и много военачальников были убиты, Криспин был дважды ранен копьем и должен был отступить с остатками обеих консульских армий. Долго продолжаться война уже не могла: Риму приходилось содержать свыше двухсот тысяч человек в разных местах; военная казна была уже давно израсходована, солдаты вербовались всюду, где только их можно было взять; поля были не возделаны, потому что некому было их обрабатывать. Ганнибал находился в таком же положении: средств, присланных из Карфагена, не могло хватить на покрытие расходов даже на одно большое сражение, и ему приходилось выходить из трудностей самому.

«Война скоро и победоносно завершится,— писал он в Карфаген,— если в мое распоряжение будет предоставлено войско, достаточно многочисленное, чтобы я мог сказать: «Не беда, если я потеряю десять, даже двадцать тысяч!» Предстоит последняя короткая борьба; кто теперь потерпит поражение, тот уже не оправится».

В ответ на это донесение правительство Карфагена решило послать в Италию брата Ганнибала Газдрубала с шестидесятитысячным войском. Он должен был идти путем, который десять лет тому назад прошел его брат.

Газдрубалу переход дался гораздо легче, потому что за десять лет многие уже пользовались этим путем. Галлы из северной Италии с радостью присоединились к пунам.

Когда в Рим пришло известие, что Газдрубал с войском стоит у реки Пад, все поняли, что близок решительный день; новый год (207 г. до Р. X.) завершит то, что подготовлялось в течение одиннадцати долгих лет. На должность консулов были избраны прославившийся осадой Капуи Клавдий и полководец Ливий, отличившийся в войне с иллирийцами.

— Если Газдрубалу удастся со своей. армией соединиться с братом,— говорил сенат,— Рим погиб; поэтому теперь нужно всеми силами помешать соединению!

Поэтому Клавдий был послан на юг, а Ливий на север, навстречу надвигавшемуся врагу, и борьба началась. Клавдий встретился со своим непобедимым противником; они долго сражались с переменным успехом. Наконец армии стали готовиться к серьезному сражению. В двух часах от Канн, у города Канузиума, на правом берегу Оффанто, обе армии расположились лагерем одна против другой. Ганнибал желал как можно дальше пройти навстречу брату, чтобы ускорить соединение армий, но он долго не получал никаких известий. Последнее известие гласило, что армия идет через Альпы; однако Ганнибал и не подозревал, что переход совершился необычайно быстро, и что Газдрубал миновал уже Лигурию.

Со дня на день ждал он известий; но римляне принимали все меры, чтобы перехватывать гонцов. Кельтские гонцы счастливо добрались до южной Италии, но заблудились около Тарента и были схвачены. Пыткой у них добились показаний, отобрали письмо и переслали их самих вместе с письмом в Канузиум к консулу Клавдию.

Пунийские вожди ничего не знали друг о друге, не знали даже, когда и где встретятся они. А Клавдий теперь имел в руках самые точные сведения и предпринял смелый шаг: в случае удачи шаг этот должен был доставить ему славу, а при неудаче — делал его изменником: он решил оставить назначенный ему сенатом пост. Он объявил, что идет с частью армии в Луканию и скоро вернется; остальное войско должно оставаться в лагере, делать вылазки, угонять скот, собирать хлеб, чтобы враг не заметил его отсутствия.

Дня через два Клавдий вдруг повернул на север и быстрым маршем направился в Умбрию, где, как было сказано в письме, Газдрубал рассчитывал встретиться с братом. Поздно ночью Клавдий вошел в лагерь Ливия. Тот считал, что вновь прибывшие должны бы несколько дней отдохнуть, но Клавдий так убеждал не откладывать боя, что Ливий уступил.

Утром легионы выстроились и выступили. Газдрубал был очень доволен и, в свою очередь, двинул свои полки. Со свойственной его семье проницательностью он сразу заметил, что прибыли новые полки; в строю были грязные запыленные пехотинцы и всадники на конях, которые, очевидно, только что сделали трудный переход.

Когда Ливий преградил ему путь и расположился лагерем, Газдрубал все разузнал и взвесил, но не вступил в битву, а послал к брату гонца. Когда брат с юга присоединится к нему, тогда они уничтожат римское войско и вдвоем с восьмидесятитысячной армией явятся под стены Рима, и гордый город падет. Газдрубал отправил к брату дюжину гонцов, рассчитывая, что если многие из них погибнут, не разыскав его, то хоть один дойдет до цели...

К несчастью, ни один не добрался до Ганнибала!

Узнав, что ночью к неприятелю прибыло подкрепление, Газдрубал велел схватить двух солдат, пришедших за водой, допросил их и узнал, что прибыл другой консул со своим войском. После этого известия он решил, что с братом случилось большое несчастье.

— Если бы Ганнибал мог еще сражаться, Клавдий не решился бы придти сюда и подвергнуть Рим случайности; очевидно, брат разбит и не страшен больше римлянам, а, может быть, он даже убит. Теперь я не могу отважиться на бой, не рискуя проиграть все добытое в течение стольких лет!

Он отступил за лагерный вал, а противник не смел наступать. В следующую же ночь Газдрубал двинулся в путь. Прежде всего он хотел перейти Метавр, чтобы река прикрыла его от неприятеля, но все проводники-кельты сбежали, пользуясь наступлением ночи. Тот брод, по которому войска с их помощью раньше переправились, теперь, ночью, не зная местности, невозможно было отыскать. Армия двинулась вверх по течению, но Метавр делает бесконечные петли, берега его становятся все круче и выше, и потому до рассвета войска Газдрубала недалеко ушли от своего прежнего лагеря.

Римляне тотчас же оценили невыгоды положения своих противников и решили это использовать. У Газдрубала не было времени даже на то, чтобы сделать окопы, ему нужно было отражать нападение.

Сам Газдрубал командовал правым крылом и разбил и оттеснил Ливия; в центре бой шел с равными шансами; на левом фланге пунической армии находились галлы; они занимали холм, и Клавдий тщетно пытался к ним подойти: они сталкивали всех его воинов вниз. Тогда Клавдий отважился еще на один рискованный шаг: отобрав лучших из пехотинцев и всадников, он зашел с другой стороны и напал на неприятеля с тыла и с фланга. Если бы галлы сбежали вниз и напали на неприятельский центр с тыла, сражение решилось бы в пользу Карфагена; но они не были, как прежние пунические воины, закалены голодом и жаждой, не привыкли ко всякого рода лишениям. А в это время усилилась жара, поэтому они решили не преследовать Клавдия, а отдохнуть от трудностей ночного перехода и тем самым дали Клавдию возможность прийти на помощь другому флангу.

Около полудня бой уже близился к исходу. Центр пунического войска составляли лигуры; Клавдий напал на них с тыла и вызвал смятение в их рядах; часть продолжала биться вразброд, часть бежала, галлы не могли дольше сражаться; лишь правое крыло держалось твердо. Однако Газдрубал ясно сознавал, что о победе нечего и мечтать, и поставил себе целью положить возможно большее количество врагов.

Газдрубал был прекрасный полководец, достойный сын великого Гамилькара и брат еще более великого Ганнибала. Ему чуждо было мелкое тщеславие, и он никогда не стремился щегольнуть перед войском личной храбростью, подвергая себя ненужной опасности; он знал, что легче набрать десять тысяч храбрых солдат, чем найти одного хорошего полководца, и что самое храброе войско погибнет, если у него нет головы. Вместе с тем он не мог из малодушия и любви к жизни посрамить свое славное прошлое. Когда его войска поредели, и он в качестве командира был уже бесполезен, он подал своим солдатам пример мужественной гибели, бросившись в самое опасное место битвы, и пал доблестной смертью.

Ливий отказался от преследования обратившихся в бегство лигуров и галлов. Консул Клавдий, дав своим войскам отдохнуть, отправился обратно на юг и ночью вошел в свой лагерь.

Ганнибал не заметил его двухнедельного отсутствия. Прежде чем покинуть берега Метавра, Клавдий разыскал труп Газдрубала, отрубил ему голову и взял с собой, захватив нескольких взятых в плен ливийцев.

Наутро, когда Ганнибал объезжал лагерь и зорко всматривался в неприятельские укрепления, там вдруг зашевелились, солдаты вывели закованных в цепи людей и поставили так, чтобы пуны их видели; сомнения быть не могло,— пленники были ливийцы. Карфагеняне тотчас же это увидели и стали гадать, откуда они взялись. В это время из неприятельского лагеря была брошена голова: описав большую дугу, она покатилась по земле. Часовой поднял ее и принес Ганнибалу.

Взглянув на нее, вождь с глубоким волнением промолвил:

— Это голова моего брата Газдрубала! Он убит, его армия, по-видимому, разбита, уничтожена! Какая большая потеря для Карфагена!..

Молча возвратился он к себе в палатку и стал обдумывать, что ему предпринять.

Клавдий между тем приказал расковать двух пленников и сказал им:

— Ступайте к своим землякам и расскажите им обо всем, и о том, что пунийское войско уничтожено!

Когда Ганнибал из уст очевидцев услышал о всем происшедшем, он почувствовал всю безнадежность своего положения. Предательство галлов привело к гибели Газдрубала, и теперь на успех в Италии не оставалось никакой надежды. О наступлении пока не могло быть и речи. Он созвал все полки, бывшие в его распоряжении, и направился к югу, чтобы удержать Бруттий.

ГЛАВА X. В ЗАМУ

В Тарентинской бухте, недалеко от города Кротона, Ганнибал раскинул свой лагерь. Однажды он сидел на выступающей в море скале и задумчиво смотрел в синюю даль. Его глаз был устремлен на юго-запад, где лежал Карфаген. О, если бы он захотел поддержать своего сына!

— Все равно! — воскликнул Ганнибал, решительно вставая! — Мой меч, тридцать лет тому назад врученный мне отцом, еще со мной; я буду владеть им во славу родного города!.. Пусть я не могу вести наступательную войну, не могу преследовать врага, но я останусь в Италии и буду постоянно грозить ему, а ему со мной не совладать!

Затем Ганнибал подозвал к себе Маттана и Зеруйю, сопровождавших его, и поручил им отправиться в Карфаген, представить Верховному совету отчет о положении дел и объяснить, что необходимо прислать подкрепление, чтобы не все потерять.

— Я скажу им все без боязни! - горячо воскликнул Зеруйя.— Пусть они краснеют от стыда за то, что тебя не поддержали. Они слепы! Такой глупости не видано с сотворения мира...

И действительно, когда испытанные воины предстали перед своим правительством, они ни о чем не умолчали; они ведь пережили то, о чем в Карфагене знали лишь из донесений.

— Вы жалуетесь,— заметил Ганнон,— как будто мы ничего не сделали? Это неверно, мы всюду посылали помощь — в Испанию, в Сардинию, в Сицилию.

— Разумеется, Верховный совет посылал войска в Иберию, в Сиракузы и в другие места,— заметил Зеруйя,— он нас только забыл; героя, равного царю Давиду, он оставил без подкрепления.

— Мы вам послали слонов и всадников,— возразил Ганнон,— остальное Ганнибал мог добыть и в Италии!

— Если бы все войска, рассылавшиеся за эти десять лет во все стороны, были посланы Ганнибалу,— заявил Маттан,— Рим давно уже был бы побежден, и его колонии отошли бы к нам. Если бы после битвы на Тразименском озере и при Каннах для нас была сделана хоть половина того, что делал Рим для своих воинов, война давно была бы закончена, и Карфаген вышел бы победителем!..

Члены Верховного совета согласились со всеми этими доводами и без промедления отправили Ганнибалу значительные суммы денег. Магон был послан в Гадес с приказом двинуться с флотом в северную Италию, там навербовать возможно большее число галлов и лигуров и поспешить на соединение с Ганнибалом.

Едва Магон покинул свою резиденцию в Испании, город перешел на сторону римского полководца Публия Корнелия Сципиона, и вся Испания оказалась под властью Рима. Победитель выставил свою кандидатуру на должность консула и получил ее, а вместе с ней и разрешение двинуться в Африку, если, по его мнению, того потребуют интересы Рима.

По возвращении из Карфагена Зеруйи и Маттана, Ганнибал, выслушав донесение об удачном исходе их поездки, с неудовольствием покачал головой и заметил:

— Мой брат должен с флотом идти в Лигурию и затем пробиваться ко мне?! Почему не послали они флот прямо ко мне с людьми, с деньгами и с хлебом?! Я не понимаю Верховного совета!

Умный Зеруйя понял суть взаимоотношений партий в Карфагене, но не мог осилить влиятельной семьи Ганнона. С каким удовольствием он принес бы своему бывшему ученику, теперь начальнику, более приятные вести!..

Последнее время Элули был очень озабочен: многое казалось ему подозрительным, и его подозрения скоро подтвердились. Однажды ночью вдруг вспыхнул огонь вблизи палатки Ганнибала, и не в одном каком-нибудь месте, а сразу в четырех. Если бы не бдительность часовых, палатка Ганнибала была бы в несколько минут охвачена огнем; при этом оказалось, что поблизости от нее были сложены кучи соломы. Старые военачальники не могли избавиться от убеждения, что тут не обошлось без измены. Однако кто же изменник? Палатку полководца окружали лучшие и самые надежные полки, их нельзя было ни в чем заподозрить. Но где же искать поджигателя?

У Ганнибала был молодой раб, Акбар, который служил только ему лично; но со времени пожара юноша пропал. Сперва предположили, что он погиб в пламени, но тщательные розыски установили, что человеческих жертв не было; тогда решили, что он принимал участие в поджоге.

— Мне этот малый не нравился,— говорил Зеруйя,— с самого нашего возвращения мне все казалось, что у него совесть не чиста; до нашего отъезда он был совсем другой — всегда веселый, беззаветно преданный своему господину; тогда это был счастливый невинный ребенок — теперь сознательный грешник!

Но это были лишь предположения — загадка пожара осталась неразрешенной. Прошло недели полторы. Однажды вечером Зеруйя вышел на скалы подышать свежим воздухом моря. Вдруг он увидел в некотором отдалении человека, перепрыгивавшего с камня на камень.

«Это исчезнувший Акбар!» — подумал он.

Зеруйя поспешил к нему, и когда ему удалось, не будучи замеченным, подойти достаточно близко, он громко крикнул:

— Акбар, стой!

Испуганный раб оглянулся, узнал начальника стрелков и бросился бежать.

— Стой, или я убью тебя! — приказал Зеруйя, доставая из колчана свою меткую стрелу.

Он до такой степени сжился со своим оружием, что не расставался с ним даже на прогулке. Акбар понял намерение Зеруйи и стал бросаться из стороны в сторону, он то припадал к земле, то вскакивал, стараясь укрыться за скалами. Однако стрела его настигла, но она попала не в ногу, как желал Зеруйя, а в спину. С громким криком упал раб на камни, и в ту же минуту стрелок был около него и без дальних разговоров приступил к допросу.

— Акбар, теперь все кончено, сознайся; наказания тебе бояться нечего; не пройдет часа, и ты станешь трупом. Скажи, ты подложил огонь, чтобы погубить Ганнибала?

— Да! — крикнул мальчик с отчаянием.

— Что тебе сделал наш вождь, что ты покушался на его жизнь? — продолжал Зеруйя.

— Ничего, ничего! — возразил Акбар, корчась на земле.— Он был всегда добр ко мне, я любил его и почитал, как отца, но меня принудили сделать это.

— Кто тебя принудил? — спросил стрелок.— Лежи спокойно и рассказывай. Подумай: Ганнибал твой благодетель; долг велит тебе рассказать обо всем и тем хоть несколько искупить свое тяжкое преступление.

— О,— простонал мальчик,— он преследовал меня в течение нескольких месяцев, принуждал меня и грозил страшными пытками, если я его выдам. Я не мог иначе!..— и Акбар, внезапно вскочив, в отчаянии взбежал на скалу и прыгнул в море.

Спасение было немыслимо. Зеруйя вернулся в лагерь и сообщил друзьям о случившемся; было решено каждую ночь по очереди дежурить у палатки вождя. Ганнибал купил себе другого раба, Урамилька, десятилетнего ливийца с открытым, честным взглядом.

Мальчик нес личную службу при Ганнибале и скоро беззаветно привязался к нему, почитая его, как полубога.

Между тем Магон подошел к Генуе с моря, высадился и тотчас же взял ее. Но как только в Риме узнали о высадке опасного врага, было решено принять все меры к тому, чтобы не допустить встречи братьев. На север были посланы две армии, преградившие Магону путь к югу.

А в это время в Бруттие Ганнибал переживал тяжелые минуты. Римляне окружили его большим кольцом, но в сражение не вступали, предпочитая грабить окрестные города и села, опустошать поля, чтобы лишить пунов съестных припасов. И многие в рядах храбрых соратников Ганнибала гибли жертвой голода и лишений, а пробиться сквозь полчища врагов они не могли.

Между тем управление Сицилией и в следующем (204 г. до Р. X.) было поручено деятельному Сципиону, который во главе большого, сильного войска решил переправиться в Африку, чтобы напасть прямо на Карфаген и вырвать у него первенство на море. Он высадился с сорокатысячной армией на африканском берегу, расположился лагерем, возвел валы, выкопал рвы и начал грабить окрестности. Жители бежали со своим скарбом в глубь страны и укрывались в городах. В самом Карфагене началась паника.

Посланные на разведку всадники вернулись с кратким донесением: «Деревни выжжены, поля опустошены, флот идет к Утике». Сципион хотел сперва покорить окрестные города и потом уже одним ударом сокрушить мощь Карфагена. Пуны поняли, что им нужно собрать все силы, чтобы отразить смертельный удар, и спешно отправили корабль в Геную, чтобы отозвать полководца Магона.

А между тем Магон выдержал длительный, кровопролитный бой. Победа долго не склонялась ни на ту, ни на другую сторону, пока предводитель пунов не был ранен копьем в бедро. Кровь ручьем хлынула из зияющей раны, он упал с лошади и без сознания был унесен с поля битвы; пуны отступили, и римляне не преследовали их.

Магон не умер от своей раны и, как только пришел в сознание, скомандовал отступить к морю, где можно было рассчитывать на прикрытие флота. Там его уже ждал прибывший из Карфагена посол с приказом немедленно со всей армией отплыть в Карфаген. «Мы не можем вести наступательную войну и думать о завоеваниях, мы должны защищать собственный кров,— гласил приказ.— Вы должны спешить на выручку родного города! Будем надеяться, что Танит нас не покинет, и докажем еще раз, что мы живем для родины и умрем за родной Карфаген».

Корабли быстро распустили паруса и пошли на помощь родному городу. Уже половина пути была пройдена, и команда уже высчитывала, когда покажутся берега Африки, как вдруг Магон призвал к себе кормчего и сказал ему:

— Я чувствую, что жизнь уходит, что мои часы сочтены. Твоя задача — благополучно привести флот в родную гавань. Поклянись, что ты сделаешь все, что в твоих силах, чтобы сберечь суда и команду!..

— Ты не умрешь! — с глубокой грустью возразил капитан.— Ты в полном расцвете сил и здоровья, Карфаген нуждается в тебе. Танит нас не покинет!

— Я чувствую, что мой конец приближается,— заметил Магон,— я не переживу утра. Клянись же! Мелькарт услышит твою клятву!

Кормчий торжественно исполнил этот ритуал и прибавил:

— Воля божества неисповедима, и судьба людей часто необычайна. Возможно, что римляне произведут на нас нападение, но я твердо знаю, что судно, на котором я нахожусь, войдет в гавань Карфагена или ляжет со мной вместе на дно моря. Я решил, если неприятель вступит на мой корабль, отчаянно бороться, а если мне не удастся их сбросить в море, я одним прыжком буду в трюме. Я сегодня же приготовлю топор, и один-два сильных удара, балки будут разрублены, доски отскочат, волны хлынут, и римляне вместе со мной уснут в глубине. Если мне суждено погибнуть, со мной погибнет много римлян!

Как только разнеслась весть о близкой кончине Магона, каждый пожелал его увидеть еще раз, поговорить с ним, посидеть у одра любимого вождя... Испытанные в боях воины были в отчаянии.

— Не горюйте обо мне! — уговаривал их умирающий.— У вас есть Ганнибал. Он — наша звезда. За него нужно молиться и приносить жертвы богам. Ганнибал и Карфаген — одно!..

День и ночь прошли среди надежд и опасений. На заре Магон потребовал, чтобы его вынесли на палубу и положили так, чтобы он мог смотреть туда, где лежит родина. Вот на востоке всплыл огненный шар.

— Ах! — простонал умирающий.— Солнце! Оно светит и над Карфагеном, над моим Карфагеном! — он вздохнул еще раз, и вождя не стало.

Между тем война разгоралась. Сципион сжег пунийский лагерь, разбил войско, посланное ему навстречу, уничтожил и второе, несмотря на героическое сопротивление. Тогда карфагеняне решили вызвать Ганнибала из Италии, потому что только один он мог еще спасти город. Опять корабли понеслись на север, чтобы вернуть героя на родину.

Римляне в это время штурмом взяли Утику и овладели городом Тунис, лежавшим всего в шести часах от Карфагена. Отсюда они легко могли наблюдать за всем происходившим в Карфагене и в любую минуту произвести нападение.

Пятнадцать лет провел Ганнибал в Италии. Рим дрожал перед ним и до сих пор еще озабоченно глядел на юг, где расположился африканский лев; враг не мог его осилить, но Родина звала его! Невыразимо тяжело было ему покидать страну своих побед, но родина звала его! А он был ее верный сын.

Он никому не сообщил о полученных из Карфагена распоряжениях, снарядил суда, отправил ненадежные полки в мелкие города в качестве гарнизонов: если они и перейдут на сторону римлян в его отсутствие,— это не важно, на них он не мог полагаться. С собой он взял только отборное войско.

Когда все было готово к отъезду, Зеруйя, не будучи в силах сдержать свой гнев, запальчиво спросил послов:

— Разве правительство не могло вместо пустых судов прислать нам солдат?

— Все идет не так, как нужно! — раздраженно воскликнул Маттан.— Нужно было прислать сюда

Ганнибалу стотысячную армию, Рим отозвал бы Сципиона, и нам не пришлось бы покидать Италию.

Элули также был глубоко опечален и сказал:

— Если бы Карфаген был хоть вполовину так деятелен, как Рим, война была бы кончена еще четырнадцать лет тому назад... Верховный совет имеет глаза и не видел, имеет уши и не слышал того, что мы ему рассказывали. Все кончено!..

Тут Ганнибал обернулся к своим сподвижникам и взволнованно промолвил:

— Много слез прольется в Карфагене; я все предвижу!

Войско было посажено на суда, были совершены торжественные жертвоприношения, военачальники взошли на корабль, и наконец, последним, взошел Ганнибал; корабли снялись с якоря и понеслись по зеленым волнам.

Скрестив на груди руки, Ганнибал с грустью смотрел на страну, куда вступил полный надежд.

«Мой путь отмечен победами,— думал он,— но нам не суждена награда. Сципион, ни разу не оказавший нам сопротивления здесь, в Италии, идет на Карфаген!»

Тридцать четыре года тому назад, ребенком, покинул Ганнибал родной город, чтобы впоследствии весь мир наполнить своей славой, и теперь возвращается домой (208 г. до Р. X.) с гложущим сознанием, что напрасны были все труды и лишения, тщетны борьба и победы. Когда до Рима донеслась радостная весть, что Ганнибал отплыл в Африку, город возликовал. Знатный и простолюдин, старый и малый — все устремились на улицы, кричали, ликовали, желали слышать подробности; в храмах приносились жертвы, по городу ходили процессии с музыкой, богатые устраивали роскошные пиры; сенат постановил по случаю этого радостного события в течение пяти дней повсюду совершать молитвенные бдения и принести в жертву сто двадцать быков.

Наконец войска Ганнибала увидели африканский берег. Но повсюду стояли римские войска, навербованные среди добровольцев и среди жадных к добыче ливийцев. Пришлось взять курс далеко на восток, и только у Лептиса можно было высадиться.

С тяжелым сердцем произвел Ганнибал смотр своему войску. Из храбрецов, с которыми он перешел через Альпы, большинство остались на полях сражений, раскинутых по всей Италии, а из героев, прошедших с Гамилькаром через Морские ворота, осталась лишь небольшая горсть.

— И мне пришлось пережить этот день! — вздохнул Элули.— Лучше было бы мне тогда, в Альпах, остаться в снегу: Счастливы павшие в битве!

— Да,— согласился Ганнибал,— счастливы мертвые! И кто думает только о себе, в первом же бою бросается в самую сечу и скоро находит себе покой и мир. Умереть легко! Но что такое я? Я — ничто, Карфаген — все, и пока я могу быть полезен родине, я не смею покинуть свой пост. Мы все еще в неоплатном долгу перед родиной!

На следующее же утро войско направилось к Адрумету и расположилось лагерем. Пока армия отдыхала от переезда через море, во все стороны были посланы разведчики, чтобы выведать расположение и силы неприятеля, а заодно узнать, как обстоит дело в Карфагене. Ганнибал теперь снова проявил необычайную деятельность: добывал слонов, вербовал ливийцев, присоединил к себе остатки армии брата и отряды, завербованные в Карфагене. Когда войска были приведены в боевую готовность, он перешел Баградас и двинулся к Заме, лежавшей в пяти днях пути от Карфагена.

Нумидийский царь Масинисса выставил на помощь Сципиону десять тысяч человек, и римский полководец, сознавая свое численное превосходство и ни минуты не сомневаясь в победе, двинулся к Заме и приготовился к битве.

Ганнибал отлично понимал свое положение, а потому решил вступить с противником в переговоры. Сципион согласился.

На виду обеих армий оба полководца выехали друг другу навстречу в сопровождении небольшой конной свиты, затем, отделившись от свиты, они съехались в сопровождении одних только переводчиков.

— Наши народы готовы к последнему бою,— начал Ганнибал,— но прежде, чем мы обнажим мечи, выслушай благосклонно то, что я тебе скажу. Ты рассчитываешь на победу, полагаясь на свое численное превосходство, но победа тебе не обеспечена. Вспомни Канны! В каждой битве многое зависит от счастья и случая; если ты будешь разбит, твоей славе конец; если ты победишь, нам придется смириться пред Римом и признать его главенство. Попробуем договориться без кровопролития. Мы пойдем на все условия, лишь бы они не противоречили чести, а твоя слава возрастет, если ты, в сознании своей силы, не потребуешь от противника выполнения позорных условий. Я предлагаю: сохраните все земли, лежащие по ту сторону моря, которыми вы уже владеете и которые завоюете, возьмите все острова и оставьте на нашу долю земли, что лежат по эту сторону моря. К тому же у вас уже достаточно земель, и много еще есть свободных территорий, чтобы на сотни лет удовлетворить вашу страсть к завоеваниям, а мы будем искать счастья в Африке. На этом основании мы можем заключить дружественный союз и будем честно хранить его на все времена!..

— Рим с Карфагеном не ведет переговоров! — гордо ответил Сципион.— Он диктует свою волю. Карфаген может сдаться на его милость и должен принять все условия, какие сенату угодно будет предложить!

— Таких условий ты нам не можешь предлагать,— с достоинством возразил Ганнибал.— На милость неприятеля сдается тот, кому не на что больше рассчитывать; у Карфагена есть еще защитники. Ты так уверен в победе, потому что ты молод, и счастье тебе до сих пор улыбалось, а мне уже сорок четыре года, и с девятнадцати лет я предводительствую; я испытал и знаю превратности судьбы; знаю, что решение богов неисповедимо. Я сумел вам противостоять под Сагунтом, я без числа истреблял ваши войска и наносил поражения вашим полководцам, и свидетели тому — мертвое поле у Тразимена и равнина Ауфидуса. Мы были ближе к Риму, чем вы к нашим воротам, мы побеждали в течение целого ряда лет; сегодня счастье на вашей стороне, вы все у нас отняли, и я сам предлагаю тебе почетные условия! Подумай: один единственный час может низвергнуть тебя с высоты. Кто поручится, что боги тебе даруют победу?

— Я знаю, что судьба изменчива,— заметил Сципион,— но я ее не боюсь. Вперед! На решительный бой! Кто победит, распорядится по-своему с побежденным!..

Вожди поклонились друг другу и отъехали со свитой каждый к своему войску.

Через час Зеруйя пришел к Ганнибалу.

— С той минуты,— сказал он вождю,— как ты объявил назавтра решительный бой, меня донимают со всех сторон, но я не хочу ничего предпринимать без твоего приказания. Очень легко в качестве перебежчика проникнуть в римский лагерь, а там мне ничего не стоит завтра, когда Сципион будет строить войска, послать ему смертоносную стрелу... А если перед началом боя будет убит предводитель, судьба сражения тем самым будет решена. Таким путем я содействовал бы победе Карфагена; но я решусь на это только с твоего одобрения.

— Нет, ты не должен этого делать,— спокойно возразил Ганнибал.— Это было бы убийство из-за угла; если завтра, когда Сципион будет в строю перед ними, ты найдешь его, пошли ему свою крылатую стрелу. Это будет честный бой, достойный нас, а измена не для Зеруйи.

— Слава Богу и да святится Его святое имя! — воскликнул стрелок.— Хорошо, что ты мне не приказываешь. Мне было бы трудно идти на такое дело!

Ганнибал, готовясь к бою, прикрыл свое войско с флангов конницей; перед пехотой стояли восемьдесят слонов; пехота была выстроена в три ступени: первую составляли вновь набранные ливийцы и прочие африканцы; вторую — карфагенские граждане, третью — прибывшие из Италии, закаленные в боях воины Ганнибала. Таким образом римляне должны будут постепенно подходить к более сильному врагу, в то время как их собственные силы уж станут слабеть.

Бой начался (202 г. до Р. X.), земля задрожала от топота слонов, но римляне разомкнулись и пропустили их, а затем стали колоть слонов копьями, пугая их спереди горящими головнями, и слоны повернули обратно и понеслись на карфагенян. Их встретили пиками, лязгом оружия и криком, стараясь направить опять на неприятеля; испуганные животные заметались из стороны в сторону, и карфагенская конница погибла. Произошло страшное смятение, всадники рассеялись, и враги воспользовались этим, рубили и преследовали пунов, пока Ганнибал не остался без конницы.

Иначе развернулся бой в пехотном строю. Это было настоящее, правильное сражение, и Ганнибал примером вдохновлял своих воинов. Он был во главе первой колонны и, когда она под натиском римлян дрогнула, храбрый вождь воскликнул:

— Кто покинет меня? Сюда, ко мне! Я здесь!..

Еще раз попытались пуны дать отпор врагу, но тщетно, и первый ряд их был отброшен и побежал. Вторая линия оказала более сильное сопротивление, но Сципиону удалось и его сломить... Между тем Ганнибал успевал быть всюду, где была опасность; ему не знаком был страх, и с изумлением следили за ним и свои и враги:

— Неужели он такой же смертный, как мы?..

Наконец очередь дошла до третьей линии: в бой вступили старые испытанные полки, прибывшие с вождем из Италии.

— Если мы уступим,— воскликнул Сципион, обращаясь к своим воинам,— мы обречены на смерть все до единого; через несколько недель Ганнибал будет в Риме и с Капитолия будет смотреть на развалины города. Победа или смерть, иного выбора у нас нет!

В таком настроении сражались обе стороны. Наконец римляне начали отступать, пуны теснили их все решительнее. Сципион с беспокойством стал озираться по сторонам, ища выхода... Вдруг вдали показалось облако пыли, оно все ближе и ближе... вихрем несется Масинисса с десятью тысячами всадников и нападает с тыла на пунов... начинается кровавая резня и решает судьбу сражения.

Случилось, как и говорил Ганнибал, что в битве многое зависит от случая: опоздай конница на час, судьба этого дня решилась бы иначе, и римлянам пришлось бы думать о своем спасении; теперь же нумидийцы обеспечили победу тем, кто считал ее уже проигранной.

Ганнибал, как всегда, находился в самом опасном месте сражения и ободрял своих, когда к нему протиснулись Маттан и Элули.

— Прочь, прочь! Спасайся! — кричали они.— Ты не смеешь погибнуть, ты обязан беречь себя для Карфагена!

— Твоя смерть не принесет нам пользы, твоя жизнь дорога! — убеждал Элули и, схватив его коня, повернул, и конь поскакал с поля битвы.

— Прощай, Ганнибал! Я охраняю твой путь! — крикнул Маттан.— Ты должен быть спасен, тебя не будут преследовать!

И Ганнибал спасся с горсткой верных людей, а Маттан остался среди убитых.

Ганнибал прибыл в Карфаген и сообщил, чем кончилось сражение, и в каком положении дела теперь. Жалобы, причитания и слезы не могли помочь беде, карфагеняне должны были признать, что они сами виновны в своем несчастье и создали его, следуя ложным советам. Часть населения готова была сопротивляться до последней капли крови, но Ганнибал говорил:

— Если они захотят разрушить город, тогда и мы погибнем с ним; если же они удовольствуются деньгами и драгоценностями, которые могут быть вновь нажиты, мы должны согласиться на мир и не ставить на карту судьбу Карфагена...

Все согласились с Ганнибалом.

Когда пунийские послы явились к Сципиону с просьбой о мире, римские полководцы хотели настаивать на крайне тяжелых условиях, но Сципион остановил их:

— Ганнибал и при Заме показал себя великим полководцем; если мы доведем карфагенян до крайности, они под его предводительством станут творить чудеса, и не всегда Масинисса может явиться вовремя.

На это никто ничего не мог возразить, и условия мира были выработаны: Карфаген должен в течение трех месяцев оплачивать и содержать римское войско, должен выдать всех пленных и перебежчиков, все свои военные суда, включая и самые мелкие, и всех слонов; Карфаген обязуется никогда вновь не заводить боевых слонов, должен возвратить царю Масиниссе все, что раньше принадлежало Нумидии; в течение пятидесяти лет ежегодно выплачивать по двести талантов; без согласия Рима не вести войн и в обеспечение договора представить двести заложников.

Тяжелы были условия, но выбора не было, и пришлось уступить неизбежности. Но когда пятьсот военных судов были выведены римлянами в открытое море и зажжены воинами Сципиона, пуны на берегу бросались на колени и, воздевая руки к небу, плакали и рыдали; они не могли понять этой страсти к разрушению; со стен и насыпей мужчины, женщины и дети со слезами смотрели, как пылали галеры и барки, как неоценимые сокровища превращались в пепел.

В тот же день Элули доложил своему другу Ганнибалу:

— Граждане возбуждены и негодуют на то, что по вине правительства город осужден на гибель; слышны угрозы, заставляющие опасаться худшего; пока народ мог надеяться, он поддавался уговорам, но теперь он видит, что конец начертан огненными письменами, и ярость его прорывается наружу!

Через полчаса явился Зеруйя и рассказал, что с берега возвращаются толпы возбужденного народа и с бранью и проклятиями движутся по улицам; народ говорит, что его обошли, и хочет потребовать обманщиков к ответу; прольется кровь, и свершится жестокая расправа.

Эти донесения не были преувеличены. Страсти народа разгорались; великолепные дворцы погибли в пламени, иные были разрушены, и всюду царили произвол и беззаконие. Но здесь благоразумной части граждан пришла в голову счастливая мысль, прояснившая мрак будущего: есть еще человек, чей острый взгляд видит недостатки правления, и у него хватит энергии уничтожить их в корне; поставим его во главе правительства, облечем его неограниченной властью! Пусть Ганнибал встанет у руля и приведет государственный корабль в счастливую гавань!

Как только было произнесено это слово, на него откликнулись тысячи сердец, народ ухватился за эту мысль:

— Ганнибал будет нашим спасителем!..

Со всех сторон к дому, где жил Ганнибал, устремились толпы народа с криками:

— Да здравствует Ганнибал! Да живет Ганнибал во веки!..

Когда Ганнибал вышел к толпе, ему была объявлена воля народа. Но Ганнибал был чересчур умен, чтобы согласиться сейчас же на все; он потребовал, чтобы дело пошло законным порядком, чтобы его избрание было утверждено властями.

Народ бурно выражал свое недовольство, и людям, стоявшим во главе правительства, пришлось с ним считаться. Ганнибал торжественно был призван к управлению, и граждане теперь с надеждой стали смотреть в будущее: во главе государства стоял человек, честности и проницательности которого они безусловно доверяли,— Ганнибал, звезда Карфагена.

ГЛАВА XI. СМЕРТЬ ЛЬВА

Прошло три года с тех пор, как Ганнибал стал во главе родного города, и, действительно, ему удалось совершить очень многое. Как часто бывает в военное время, знатные и богатые захватили понемногу власть в свои руки и мало-помалу лишили народ его прав, стремясь, главным образом, к личному обогащению. Вырвать у них власть, принудить их нести, соответственно их состоянию, часть государственного долга, вернуть народу то, что ему принадлежит по праву,— это тоже была своего рода война, серьезная и тем более трудная, что ее нельзя было разрешить мечом.

— Умереть за родину легко,— говорил Ганнибал,— а жить для нее порой очень трудно; но это священный долг.

Прежде всего он уничтожил пожизненность должностей, ввел подоходный налог и вновь передал верховную власть в руки народа, которому она принадлежала.

Однажды вечером он сидел со своими старыми друзьями, Элули и Зеруйей, и толковал о положении дел. В Риме возникла большая влиятельная партия, которая была недовольна заключением мира с Карфагеном и настоятельно требовала уничтожения ненавистного города, снова достигшего процветания под властью Ганнибала. Рим был точно осведомлен о делах Карфагена; но старый многоопытный Элули ежегодно тайком ездил в Рим и, оставаясь неузнанным, собирал все нужные сведения. В этот вечер он именно и делился с друзьями своими наблюдениями.

— Нам предстоит исполнить две задачи,— заметил Ганнибал.— Во-первых, мы должны всеми силами содействовать общему благу и стремиться к тому, чтобы все, знатные и простолюдины, бедные и богатые, чувствовали свое единство, чтобы каждый гордился званием карфагенского гражданина. Во-вторых, мы должны тщательно следить за тем, нет ли где у Рима врага, которому стоит оказать поддержку. Я уже давно слежу за выступлением одного человека, который может оказаться опасным Риму. В таком случае Рим, пожалуй, обратится к нам за помощью, и тогда мы могли бы поставить свои условия. Конечно, не следует забывать, что Карфаген должен честно соблюдать условия мирного договора, но я — человек независимый и могу покинуть родной город, когда захочу, могу поступить на службу к любому царю!

Ганнибал говорил горячо и взволнованно, а окончив, ударил маленьким молоточком по металлическому колоколу; дверь отворилась, и на пороге, отодвинув тяжелый занавес, появился купленный в Кротоне раб-ливиец. Он вопросительно, но молча и застенчиво смотрел на своего господина.

— Урамильк, я хочу пить,— сказал Ганнибал.

Мальчик с поклоном исчез, а через две минуты вернулся и поставил на столик перед своим господином драгоценный кубок из чистого стекла на золоченой ножке, наполненный холодной водой. Заметив, что раб все еще стоит в дверях, Ганнибал строгим взглядом приказал ему немедленно удалиться и поднес кубок к губам. В ту же минуту Урамильк с ловкостью и быстротой леопарда подскочил к нему, выхватил у него из рук кубок и бросил его на пол; кубок со звоном разлетелся на куски. Мальчик упал на колени и с отчаянием в голосе воскликнул:

— Убей меня! Убей!

В одну минуту Элули и Зеруйя были на ногах, но, прежде чем они успели схватить преступника, мальчик обнял ноги своего господина, касаясь пола лбом.

— Говори! — сказал Ганнибал.— Что ты задумал?

— О, господин, прикажи меня распять, пронзить стрелами, пусть меня слоны растопчут,— я заслужил тысячу смертей, потому что я хотел тебя отравить!..

— Хотел меня отравить? — спросил Ганнибал с удивлением, стараясь казаться спокойным.— Почему?

— О, мой повелитель, он требовал этого,— ответил раб.— Он еще в Кротоне вручил мне яд, обещая все сокровища мира, если я помогу ему; я все не хотел, но теперь... теперь...— и мальчик должен был остановиться, чтобы собраться с силами; затем он продолжал: — С отъезда из Италии я его не встречал, пока, с полгода тому назад, он не появился здесь и снова не пристал ко мне!

— Кто он? Как его зовут? — прервал его Элули.

— Не знаю,— ответил Урамильк,— судя по лицу и по говору, он не римлянин; мне кажется, он нумидиец и состоит на римской службе. Он всегда является совершенно неожиданно, в саду, на улице, в сенях, и я никогда не вижу, ни как он приходит, ни куда уходит! Но он не дает мне покоя!

— И ты ни слова не сказал своему господину о том, какая ему угрожает опасность? — воскликнул Зеруйя.— Господину, который с тобой обращается, как с сыном, оказал тебе столько благодеяний?! Как ты от стыда не провалишься сквозь землю?

— О, если бы ты знал,— возразил Урамильк,— какими пытками он мне грозил, если я выдам его хоть одним словом, хоть одним жестом! Впрочем, я ведь не соглашался, и моему господину не грозила опасность. Когда мы вдруг собрались в путь, я не встречал искусителя, а во время переезда я бросил склянку с ядом в море. Я обрел покой и не думал больше о встрече с этим человеком, пока он неожиданно не появился снова. Я не хотел его слушать, но он силой вложил мне в руку пузырек с ядом, каждую неделю уговаривал меня, обещая свободу, богатство и почести, а третьего дня сказал: «Если через три дня Ганнибал будет еще жив, ты сам умрешь мучительной, медленной смертью». С того дня я лишился сна и покоя, не могу больше есть... Ах, я тебя почитаю, молюсь за тебя, только из страха я хотел отравить тебя!

— Хорошо,— сказал Ганнибал.— Возьмите мальчика с собой и тщательно допросите его; примите все меры, чтобы с ним ничего не случилось,— его жизнь драгоценна. Встань, Урамильк; ступай с Элули и ничего не бойся, ни один волос не упадет с твоей головы; когда следствие окончится, ты снова будешь мне служить,— я не отталкиваю тебя!

С минуту раб безмолвно смотрел на своего господина, потом вдруг разразился слезами; сквозь рыдания можно было расслышать, как он повторял:

— Я не стою этого! Я трус! Убийца! О, боги!..

Друзьям Ганнибала с трудом удалось его увести.

На следующий день Элули был у Ганнибала и толковал с ним по поводу протокола допроса; вдруг в комнату вошел Зеруйя и доложил.

— Какая-то женщина хочет поговорить с тобой с глазу на глаз; ей на вид лет тридцать-сорок, она не знатного происхождения, но производит впечатление порядочной.

— Ни за что! С этих пор мы должны всех подозревать! — воскликнул Элули.

Ганнибал улыбнулся и возразил:

— Я ведь не принимаю из ее рук пищи и питья, а если она захочет напасть на меня с мечом или с кинжалом, надеюсь, я смогу одержать над ней верх; чего же ты боишься? Пусть войдет, а вы оба подождите в передней комнате, на случай, если я вас позову!

В комнату вошла бледная взволнованная женщина.

— Мы здесь одни, господин? — спросила она, боязливо озираясь.

Ганнибал откинул занавес, и она убедилась, что в комнате рядом никого нет. Когда он опустился в свое кресло, женщина упала на колени и, простирая к нему руки, воскликнула дрожащим голосом:

— Спасайся, господин! Спасайся! Он опять здесь, я видела его собственными глазами. Он не успокоится, пока не отправит тебя к праотцам!..

— Успокойся, моя дочь,— мягко сказал Ганнибал.— Я тебя не понимаю. Расскажи, не торопясь и по порядку, что у тебя на душе!

— Меня зовут Циба,— сказала после небольшой паузы женщина.— Двадцать лет тому назад я была служанкой у Гулы. У него часто собирались друзья, и он вел с ними тайные беседы. На меня, ничтожную невольницу, он не обращал внимания, а между тем несколько странных слов заставили меня призадуматься, и случай помог мне раскрыть ужасный заговор: дело шло о том, чтобы предать Карфаген, причем его вожди и ты между прочими были обречены на смерть. Я поспешила к суффету и все ему рассказала. Он купил меня у моего господина, а впоследствии даровал мне свободу. Гула был тогда же схвачен, допрошен и отослан к тебе в Таре, где и был распят вместе со своим товарищем Юбой. Третий заговорщик, Капуза, исчез; его всюду разыскивали, но он бесследно пропал, как в воду канул! Четверть часа тому назад предо мной мелькнуло его лицо, и, кажется, я громко вскрикнула. Если он снова появился в Карфагене, значит, дело идет о тебе, для тебя отточен кинжал и приготовлен яд! Капуза не выпустит свою жертву!

— Благодарю тебя за твое участие,— сказал полководец,— но подумай, ведь ты двадцать лет не видела этого человека; как он мог измениться за это время! Быть может, ты видела сегодня не его, а самого безобидного человека?

— Нет, нет! — воскликнула Циба.— Его лицо я узнаю из тысячи. Умоляю тебя, прикажи разыскать его, чтобы он не мог тебе повредить!

— Хорошо,— ответил Ганнибал.— Я обдумаю, что следует предпринять, ты скоро узнаешь о моем решении!

Тотчас же были приняты все возможные меры, чтобы выследить опасного человека; но в таком городе, как Карфаген, куда ежедневно прибывали тысячи людей, это было делом нелегким. Кроме того, нужно было найти еще другого изменника, давшего Урамильку яд. Всем слугам было приказано задерживать каждого постороннего, которого увидят в саду или в доме, каждого, кто будет прохаживаться перед домом.

Приказание было в точности исполнено; но ни в ком из задержанных Урамильк не признал человека, давшего ему яд.

На следующий день шпионы выследили одно подозрительное лицо, но Циба заявила, что не знает его. Через четыре дня ее снова позвали, и она, едва войдя в комнату, воскликнула:

— Капуза! Это он! Он!

Арестованный отрицал все, утверждал, что его не зовут Капузой, и что он купец из Лакриды.

— Приведите Урамилька! — приказал Ганнибал.

Мальчик, увидев арестованного, как и Циба, воскликнул:

— Он! Это он!

Теперь было бесполезно запираться, и переданный суду преступник сознался во всем: оказалось, что он подготовил пожар в лагере и тем самым был причиной смерти Акбара. Возмущенные судьи решили отбросить всякое сострадание и осудили изменника на самую мучительную казнь. Ганнибал внимательно прочел протокол судебного заседания, но когда ему нужно было его подписать, без раздумья написал: «Смягчить наказание и отдать на распятие».

Крест был поставлен на берегу моря; Капуза должен был смотреть в сторону Испании, как двадцать лет тому назад Гула и Юба под Сагунтом смотрели с крестов на Карфаген.

Двадцать пять лет тому назад на сирийский престол совсем молодым человеком вступил Антиох III. Он тотчас же бросился в военные предприятия, покорял новые земли и даже перешел Геллеспонт (Дарданеллы). Это не понравилось римлянам, полагавшим, что только они одни имеют право расширять свои владения, и они отправили ему послание: «Мы требуем, чтобы ты оставил всякие притязания на Европу и перешел обратно за море».

— Я не вмешиваюсь в ваши дела в Италии,— ответил Антиох,— и вы не вмешивайтесь в мои; я вам не делаю никаких предписаний, но, в свою очередь, прошу вас впредь не позволять себе обращаться ко мне с таковыми.

Чем больше на берегах Тибра негодовали на дерзость сирийца, тем больше радовался Ганнибал.

«Вот человек,— думал он,— который не знаком со страхом; он честолюбив, жаждет завоеваний и располагает огромными средствами; я должен вступить с ним в союз».

Антиох в то же время думал: «Вот, если бы у меня был такой полководец, как Ганнибал, я заговорил бы с Римом другим языком. Шестнадцать лет держался он с незначительным войском в Италии; у меня есть то, чего ему недоставало, мы должны соединиться!»

При таком настроении сторон, послы царя негласно прибыли в Карфаген, потом отвезли царю полученный ответ, потом снова явились. Все шло как нельзя лучше, только Ганнибал медлил с решением и оттягивал его выполнение, что было ему совсем несвойственно. Как ни осторожно велись переговоры, о них проведали римские шпионы, и в Риме заговорили:

— Смотрите, как процветает Карфаген с тех пор, как Ганнибал стоит во главе управления! Низвергнутый во прах город пышно расцвел, и если он пожелает снова поднять против нас оружие, его сундуки полны и войско готово. Пока мы можем еще повелевать, потом они будут смеяться над нами. Мы должны требовать выдачи Ганнибала!..

Элули узнал об этих толках и сообщил Ганнибалу.

— Не следует обольщаться: если Рим потребует моей выдачи, карфагенянам не устоять; знать, питающаяся потом и кровью народа, станет вопить и кричать и нагонит такого страху на простой люд, что он пойдет на все, лишь бы римляне не пришли в город. Я приму меры и живой им в руки не дамся!

Вскоре в гавань прибыл римский корабль, и три сенатора вышли на берег.

— Мы приехали,— сообщили они,— чтобы уладить вопрос о границе Карфагена с Масиниссой, дабы устранить всякий повод к вражде!

Большинство поверило этим словам; но Ганнибал был дальновиднее.

Вечером, выйдя из заседания совета, он направился в сопровождении Элули, Зеруйи и Урамилька за город. Они шли, спокойно беседуя, около получаса, затем сели на заранее приготовленных быстрых коней и понеслись. Спутники Ганнибала ничего не подозревали.

На заре следующего дня, после дикой скачки, они подъехали к крепкой башне, одиноко стоявшей у моря и принадлежавшей полководцу. Около нее с некоторого времени стоял оснащенный, готовый к отплытию корабль. Ганнибал со своими спутниками взошел на него и поднял якоря (195 г. до Р. X.).

Когда судно отошло от берега, Ганнибал подозвал к себе трех друзей и объявил им:

— Как только мне стали известны планы Рима, кони и корабль были все время наготове. Сенаторы рассчитывали привезти меня в Италию, а мы едем в Сирию, к царю Антиоху.

Урамильк бросился к ногам своего господина и, целуя ему руку, воскликнул:

— Куда бы ты ни пошел, я всюду последую за тобой, а когда ты умрешь, умру и я!

Оба старых воина обняли своего вождя и друга, и окрыленные надеждой, отправились в неизвестное будущее.

Никто в городе не заметил отъезда Ганнибала. На следующий день его хватились и обнаружили, что он исчез. На третий день сенаторы пожелали присутствовать на заседании Верховного совета, поговорили о пограничных недоразумениях с Нумидией и в заключение прибавили:

— Впрочем, пока Ганнибал жив и на свободе, нельзя рассчитывать на продолжительный мир; потому вот воля и требование Рима: вы должны выдать Ганнибала, дабы он не мог нам больше вредить; если вы не согласны, мы сегодня же отплывем, а через несколько дней вы увидите римский флот; тогда настанет последний день Карфагена. Теперь решайте!..

Члены Совета поспешили ответить, что исполнят волю Рима, как надлежит подвластному народу, но что им неизвестно, где Ганнибал находится.

— Третьего дня он был на заседании Совета,— говорили они,— и был здоров, когда уходил. Вчера он не показывался, и мы навели справки; оказалось, что он не ночевал дома, не был у себя в имении и никто не знает, что с ним сталось!

Сенаторам пришлось удовлетвориться этим — даже всемогущий Рим не мог взять человека, который отсутствовал.

Ганнибал между тем спокойно плыл к Тиру и был встречен с радостью и торжеством.

Тирские купцы прекрасно понимали, что Рим добровольно не ограничит своих завоеваний, и что Тир попадет под власть Рима, если его алчности заранее не будет положен предел. Путь Ганнибала до Эфеса, где находился Антиох, был сплошным триумфом.

В Эфесе Ганнибал был встречен с большими почестями и, при виде флота, богатства города и неистощимой казны царя, стал надеяться на победу; но при дворе пиры сменялись пирами, время шло в забавах и развлечениях, все стремились к наслаждениям, были изнежены, и о серьезной военной подготовке никто и не помышлял. Вопреки увещаниям Ганнибала и несмотря на то, что царь вполне с ним соглашался, полководцы не хотели менять приятную жизнь при дворе на лагерную и полную лишений обстановку серьезного похода. Время шло, и все оставалось по-старому.

Когда римляне узнали, что их смертельный враг живет при дворе царя Антиоха, они заговорили:

— Вот почему сириец так высокомерен! Вот почему он разговаривает с нами так, как никто не осмеливается. Раз Ганнибал у Антиоха, это значит, что Сирия готовится к войне с Римом!..

Вторично в Эфес было отправлено посольство с требованием, чтобы царь вернулся в пределы Сирии. Ответ был дан опять отрицательный: Антиох остался при решении померяться силами с римлянами и уж взялся за меч, но не извлек его из ножен.

Таким образом прошло три года с тех пор, как Ганнибал поселился в Эфесе, как вдруг воинственные этолийцы вступили в борьбу с Римом и предложили Антиоху начать совместные действия. Это побудил Антиоха спешно снарядить корабли. Но его военачальники обставили дело так, что Ганнибал не получил командования, а должен был состоять советником при царе. Герой Ганнибал был слишком велик на их ничтожном фоне; его деяния могли затмить их подвиги; кто заметил бы их тусклый свет в сиянии пунийского солнца!?

Все вышло так, как и следовало ожидать. На беду, в Колхиде царь познакомился с девушкой необычайной красоты, возвел ее (хотя ему было уже 46 лет) в сан своей супруги и с восточным великолепием праздновал свою свадьбу: пиршества и празднества длились всю зиму, и докучливый советник Ганнибал был отстранен.

Между тем римляне успели хорошо подготовиться к войне, и им нетрудно было одержать окончательную победу. При Фермопилах (191 г. до Р. X.) сирийское войско было уничтожено, и Антиох бежал.

Храбрый Зеруйя без устали работал своим мечом, много погубил римлян, увлекая стоящих вокруг воинов своим воодушевлением, и сам погиб в Фермопильском ущелье. Ганнибал и Элули тоже погибли бы здесь, если бы Антиох не увел их. Тут только понял сирийский царь, что все его полководцы, вместе взятые, не стоят одного карфагенянина. К сожалению, было уже поздно, и нельзя было исправить непоправимого...

Антиох покинул Грецию и снова расположился в Эфесе; но римский флот уже приближался... Разбив сирийские корабли у Фокеи, несколько севернее Смирны, войска высадились на сушу и стали брать один город за другим. Тут царь решил попытаться заключить союз с сильным царем вифинским Прузией и направил ему послание, в котором заявлял то, что несколько лет назад ему самому говорил, к сожалению напрасно, Ганнибал:

— Мы все дождемся своей очереди; только общими силами можно задержать поток, все сокрушающий на своем пути.

Прузия видел, это, но так как и римляне искали его дружбы, он сделал то, что делают все трусы: стал ждать дальнейшего развития событий, чтобы примкнуть к победителю.

А когда сирийский флот вторично потерпел поражение и был почти уничтожен, Антиох отчаялся в победе и стал просить мира.

Однако римские полководцы не желали вступать в переговоры и требовали безусловного подчинения.

— Я еще не так беспомощен,— заявил Антиох,— у меня шестьдесят две тысячи пехотинцев и двенадцать тысяч всадников: сдаться на милость победителя я могу и после поражения. Итак, к оружию!

Он двинулся со всем своим войском к Магнесии, в шестнадцати часах на северо-запад от реки Герм и призвал к себе Ганнибала.

— Командуй и распоряжайся,— говорил царь,— я даю тебе неограниченную власть; ты видишь моих великолепно вооруженных солдат, мой обоз, моих верблюдов и пятьдесят четыре слона! Под твоим начальством мы победим!

— Я приветствовал бы тебя, как победителя,— возразил серьезно Ганнибал,— если бы не препятствовало одно условие. Видишь ли, когда в Италии я командовал своей армии наступление, воины говорили: «Мы снова разобьем римлян!» — и с этой мыслью они побеждали. Только в конце войны они узнали, что значит поражение. У тебя, к сожалению, все иначе. Никакой обоз, никакие верблюды не заменят сознания: «Я до сих пор был победителем и должен победить и в этот раз». Во всяком случае, сделаем, что возможно, и, если боги к нам милостивы, ты украсишь себя лаврами!

Ганнибал укрепил свой лагерь, окружил его двойным валом, глубоким и широким рвом, а внутри возвел еще стену. Когда римляне подступили, он ринулся со своими полками вперед, разбил римлян и обратил их в бегство. Антиох вел себя, как подобает герою, и отразил врага со своего фланга. Но вожди не могли всюду быть одновременно, и там, где их не было, полки под начальством неспособных военачальников уже с начала знали, что потерпят поражение... Кровопролитное сражение при Магнесии завершилось полным разгромом сирийской армии (190 г. до Р. X.). Антиох бежал с горсткой преданных людей.

— Ты оказался во всем прав,— говорил он Ганнибалу,— сделай я тебя единственным полководцем всей армии и флота, мы сидели бы теперь в Капитолии и в водах Тибра поили бы своих коней. Но все это миновало, и упущенного не вернешь; теперь приходится склониться перед роком.

Уйдя на значительное расстояние и считая себя в безопасности, он отправил к римским консулам послов; было заключено перемирие, в следующем году сменившееся миром.

Антиоху пришлось отказаться от всех земель к северу от Тавра, уступить всех слонов, доставить римлянам огромное количество зерна и уплатить свыше пятнадцати тысяч талантов. Кроме того был определен ряд условий, и самое серьезное среди них — выдача Ганнибала.

Это условие было самое тяжелое для царя Антиоха; несмотря на многочисленные недостатки, он был прямой, честный правитель и не мог согласиться выдать врагу человека, перед которым должен был сам почтительно склоняться. Ганнибал сам помог ему выйти из затруднения. Он точно был осведомлен обо всем, что происходило в Риме, и знал, каковы будут условия мира, а потому римские послы уже его не застали,— он исчез, и Антиох совершенно искренно мог сказать:

— Его нет в моей стране! Клянусь всеми богами, я не знаю, где он!

Все усилия римлян найти грозного врага ни к чему не привели; по всем значительным городам были разосланы шпионы, была обещана большая награда тому, кто его найдет, но никто не мог дать сведений о бесследно исчезнувшем вожде.

Он направился в страну, о которой никто не думал, и спокойно жил на острове Крит... О нем почти забыли, полагая, что его уже нет в живых. А он жил со своим старым сподвижником Элули, вспоминая пережитое и былую славу: следя за отношениями государств, оценивал их властителей и спрашивал себя: «У кого из них хватит мужества и силы выступить против Рима, и где я мог бы содействовать победе, бросив свой меч на весы?»

Шли недели, месяцы, годы. Вдруг купцы принесли в Рим известие: «Знаете ли вы, кто спокойно и в полной безопасности живет на Крите? Ганнибал!» Это известие, как громом, поразило римлян: «Значит, он жив? Следовательно, он угрожает нам. Немедленно следует послать на Крит послов: Ганнибал теперь от нас не уйдет».

Был снаряжен корабль, и два бывших консула отправились на остров. По прибытии в богатую Гор-тину они узнали, что Ганнибал жил там действительно долгие годы, но несколько дней тому назад скрылся.

— Подождите,— говорили критяне,— он вернется!

Римляне ждали дни, недели, месяцы, но Ганнибал не появлялся. Прошло полгода, и послы вернулись домой с донесением:

— Мы опоздали: случилось то, что всегда с нами бывает, когда дело идет о нем; только богам известно, где он и что замышляет!

— Что он замышляет,— говорили сенаторы,— знаем и мы: он создает планы и точит меч против Рима,— на то он Ганнибал. Но где собирается гроза и где она разразится, мы не знаем. Больше тридцати лет этот человек угрожает нам, и мы не можем спокойно спать, пока он жив; но настанет день, когда мы в оковах поведем его по улицам города, и весь народ будет тесниться, чтобы взглянуть на африканского льва, потрогать его, потому что он уже не будет кусаться; тогда мы отпразднуем этот день; таких торжеств Рим еще не видывал! Стены дрогнут от радостных кликов народа, и громовым раскатом повсюду пронесется весть: «Ганнибал, Ганнибал наш!» О, скорее бы настал желанный день!

На южном берегу Черного моря лежало царство Вифинское с главным городом Никомедия. Царем в то время был предприимчивый и честолюбивый Прузия II.

Покинув Крит, Ганнибал неожиданно явился при дворе вифинского царя и открыл ему глаза на его положение:

— Ты поддерживаешь Рим и не думаешь о том, что чем он сильнее, тем скорее наступит день, когда он поглотит и тебя. Пока ты еще слишком слаб, чтобы с ним воевать; ты должен сперва усилить себя завоеванием небольших государств и сделать так, чтобы все добивались союза с тобой, искали бы твоего благоволения и дрожали бы перед твоим гневом!

Руководствуясь указаниями Ганнибала, царь стал заключать союзы, набирал войска, которые Ганнибал обучал в Никомедии. Он умел им сообщить ту уверенность в своих силах, которая так необходима для успеха всякого дела.

Самым могущественным властителем Малой Азии был Эвмен II. Его резиденция Пергам находилась против острова Лесбос, неподалеку от берега, и была одним из красивейших городов. Прузия во многом уступал Эвмену, воспитывавшемуся в школе римлян, и при первом же сражении вифинские войска были разбиты.

— Ты обучал мои войска,— сетовал Прузия на Ганнибала,— и говорил мне, что они могут одержать верх над пергамцами, а оказалось, что они потерпели поражение.

— Я выковал меч,— возразил ему Ганнибал спокойно,— которым умелый воин может разрубить череп и перерубить панцирь; станет ли он негодным от того, что слабая рука не сможет им разрубить и кожаного щита?

Хотя царь и обиделся на слова Ганнибала, но заметил:

— Ты думаешь, что удача возможна? В таком случае, прими начальство и все полномочия с ним связанные.

Работа закипела: войска упражнялись, вооружались, готовились и вскоре вифинский флот выстроился перед пергамским. Эвмен видел численное превосходство своего флота и нисколько не сомневался, что и морская победа останется за ним. Ганнибал за большое вознаграждение приказал наловить множество ядовитых змей и запрятать их в глиняные, плотно закрывающиеся горшки, которые и были розданы на вифинские корабли. Воинам он сделал следующие указания:

— Я позабочусь о том, чтобы вы знали, на каком корабле находится царь; тогда сосредоточьтесь только на этом судне, берите его на абордаж, занимайте его, и кто схватит или убьет Эвмена, будет по-царски награжден! От остальных судов только обороняйтесь — они вам не опасны.

Оба флота приготовились к бою, и тут совершенно ясно обозначилось, что пергамцы с обоих флангов блокировали вифинцев.

Эвмен отнюдь не изумился, когда неприятель выслал лодку с герольдом в парадном вооружении. Увидев у него в руках большой пакет с печатью, царь решил, что герольд везет просьбу о мире.

Герольд потребовал, чтобы его допустили к царю, потому что он должен передать ему лично письмо Ганнибала, и был допущен к Эвмену. Вручив письмо, посланец сел в лодку и отправился обратно: теперь воины Ганнибала знали, на каком судне находится царь.

Распечатав письмо, Эвмен увидел, что оно заключает лишь совет не быть высокомерным и выражение презрения к прислужнику Рима. Царь не мог прийти в себя от изумления и стоял с пергаментом в руках, а между тем на его корабль со всех сторон бросились неприятельские суда, как будто больше и не было кораблей у пергамцев. Те, правда, зашевелились, двинулись на вифинцев — и тут на них полетели, пущенные баллистами, глиняные горшки, которые, конечно, все перебились в черепки. Сперва пергамцы только смеялись, но смех быстро сменился ужасом, когда из-под осколков стали выползать ядовитые змеи, кидавшиеся на матросов и на солдат и немилосердно жалившие их. Суда кишели ядовитыми гадами; команды забыли о неприятеле, а думали только о том, чтобы избавиться от страшных змей, несших с собой смерть. В страшной суматохе никто и не думал о спасении царя, но он решил спастись бегством. Невдалеке от берега стояла его пехота, и если ему удастся добраться до берега он будет под защитой своих войск. Был отдан приказ плыть к берегу; гребцов немилосердно били кнутами, чтобы заставить спешить. Корабль летел стрелой, и царь в страшном волнении стоял на носу, готовясь спрыгнуть. За ним гнались неприятельские галеры, вифинцы кричали и грозили. Но счастье спасло Эвмена, он успел добраться до берега, и преследователи не настигли его.

Прузия был в восторге. Неприятельский флот частью стал его добычей, частью был уничтожен, враг разбит, множество пленных, царь бежал. Кто мог надеяться на подобное счастье!

— С этих пор ты первое лицо после меня в стране,— говорил он Ганнибалу.— Распоряжайся моими слугами, моей казной,— все тебе должно подчиняться, и я позабочусь о том, чтобы тебе оказывались почести, какие оказывают только мне. Ты недавно был со мной в моем дворце Либиссе, он понравился тебе; пусть же с этих пор он будет твоей собственностью. Пусть его отделают и украсят по твоему вкусу; не стесняйся в расходах,— мой казначей за все заплатит.

— Благодарю тебя, царь,— ответил Ганнибал,— этот подарок мне очень приятен, я ценю его. Но теперь следует уничтожить Эвмена; мы научили пергамцев грести, теперь следует научить их бегать.

Прузия согласился, и вскоре после морского сражения состоялся кровопролитный бой. Эвмен заклинал своих воинов не отступать, не колебаться; но враг нападал там, где его совсем не ожидали, совершал переходы и маневры, каких он еще никогда не видывал, и кончилось тем, что Эвмен был увлечен общим потоком бежавших солдат. Поражение было ужасное. Никомиедия торжествовала победу, все ликовали. Победители принесли огромную добычу, и царь ежедневно осыпал своего несравненного полководца все новыми почестями. Дворец Либисса лежал всего в восьми часах от столицы. Ганнибал устроился в нем очень уютно, но помимо уюта подумал еще кое о чем.

— Как только римляне узнают, что я здесь, они, конечно, потребуют моей выдачи; кто поручится, что Прузия из страха не уступит им? Следует позаботиться о выходе, которым можно будет воспользоваться в случае нечаянного нападения.

Из этих соображений Ганнибал устроил во дворце и в саду выходы на все стороны. Главной же его задачей было обучение и формирование воинского характера, и в скором времени его войска могли сделать вдесятеро больше и напоминали ему его старых пунов.

В один из дней прискакал на военной колеснице сам Прузия и сообщил, что ему донесли о необычайных приготовлениях царя Эвмена: он не щадит никаких средств, не останавливается ни пред какими жертвами, чтобы снарядить достаточное по численности и качеству войско, дабы одним ударом покончить с вифинцами.

— Твои слова, царь, меня необычайно радуют,— заметил полководец,— мои соглядатаи давно уже обо всем мне донесли, а я предпочитаю разбить восьмидесятитысячную армию, вместо сорокатысячной!

Царь с изумлением смотрел на него.

— Ты, однако, очень самонадеян! Уверен ли ты, что подтвердишь эту самонадеянность?

— Да, и войска верят мне, они знают, что вместе мы победим!

Ганнибал выполнил свои намерения и одержал полную победу. Три четверти неприятельской армии остались на поле сражения, а остальная четверть вместе с царем спаслась отчаянным бегством. Вифинцам досталась несметная добыча: тут было оружие, колесницы, кони, верблюды, драгоценности царя и его приближенных. Прузия чуть не причислил Ганнибала к сонму богов и устроил ему такой въезд в Никомедию, какого город никогда еще не видывал и какого ему и в будущие времена не суждено было увидеть. Над Вифинией взошло солнце славы, зато Пергам погрузился в глубокое уныние, а Эвмен обратился к римлянам за помощью.

— Рим ко всему равнодушен,— возразил ему консул Фламиний,— но, надо сознаться, были времена, когда мы трепетали, но то было при Ганнибале; с тех пор прошло уже двадцать лет. Как ты только позволяешь какому-то Прузии тебя бить?

— О, если бы дело шло о нем, я не беспокоился бы, но у него есть новый полководец и не кто иной, как Ганнибал.

— Ганнибал? — воскликнул Фламиний и вскочил с места.— Карфагенянин Ганнибал!.. Мы считали его уже умершим. Ты в этом совершенно уверен?

— Совершенно! — подтвердил царь.— Он заново организовал армию Прузии и всем распоряжается.

— Тогда другое дело! Теперь все понятно,— заметил консул.— Распорядись, чтобы немедленно снарядили к отплытию корабль, и я поспешу пока в Рим. Да, если твоими противниками командует Ганнибал, ясно, почему ты потерпел поражение. Я сегодня же отправлюсь в путь!

Фламиний поспешно прибыл в Рим и доложил обо всем сенату. Тотчас же было принято единодушное решение и без промедления в Никомедию отправлено посольство с Фламинием во главе. Консул, сойдя на берег, явился к царю и потребовал выдачи страшного врага, присовокупив, что не допустит никаких переговоров, а в случае отказа немедленно будет объявлена война.

Требование это застигло Прузию врасплох, и он не нашелся ничего возразить, кроме того, что законы гостеприимства запрещают ему выдать Ганнибала.

— Конечно,— согласился Фламиний,— гость под защитой богов, для тебя он неприкосновенен, но я могу его взять. Выслушай мое предложение: ты или примешь его, или отвергнешь: на моих судах много солдат; ты укажешь мне местопребывание Ганнибала и поклянешься, что о нашем разговоре не узнает ни одна душа, пока я тебя не уполномочу. Решайся же! Но скорее!

— А если я дам свое согласие,— робко спросил царь,— будет ли мне обеспечена неприкосновенность моей страны, и согласны ли вы меня защищать от всех врагов?

— Рим защищает всех своих друзей,— заметил Фламиний.

— Я согласен, вот тебе моя рука,— сказал Прузия, и союз был заключен.

Однажды рано утром, когда Ганнибал работал у себя, в комнату ворвался Урамильк.

— Господин! Я только что был на башне: со всех сторон сюда направляются вооруженные люди. Тебе угрожает опасность!

Не говоря ни слова, Ганнибал поднялся наверх: все выходы были заняты, дворец и сад были окружены со всех сторон,— спасенья не было. В одну минуту Ганнибал взвесил положение и приказал:

— Закройте все двери; пусть римляне приступом возьмут дом. Элули и Урамильк, подойдите сюда!

Оставшись наедине с ними, он продолжал:

— Живым в руки римлян я, конечно, не дамся; в этом вы, разумеется, не сомневаетесь. Я с давних пор ношу при себе пузырек с ядом. Урамильк наполни вином мой кубок. Ты, Элули, последний из тех, кто пятьдесят четыре года назад, когда я был еще ребенком, вместе с моим отцом покинули Карфаген. Возьми мой меч, освященный в храме Мель-карта, отнеси его в Карфаген и вручи кому-нибудь из нашего рода,— пусть, они честно носят его, как я носил. Прощай, мой друг!

Урамильк, рыдая как ребенок, упал на колени.

— Живи, господин, живи!

— Разве ты хочешь,— спокойно возразил Ганнибал,— чтобы я в цепях шел за триумфальной колесницей римлянина?

— Нет, нет, господин, лучше смерть! Но и я умру с тобой!

— Вот пузырек с ядом: одной четверти его достаточно. Ну, виночерпий, в последний раз исполни свою обязанность! Так!.. Подай сюда кубок!.. Благодарю!..

— И я хотел бы умереть с тобой,— дрогнувшим голосом заметил Элули,— но я должен жить, чтобы поведать обо всем. Слышишь! Они стучат в ворота!

— Вся жизнь лишь подготовка к последней минуте,— спокойно и задумчиво сказал Ганнибал.—

Горе тому, кто в смертный час не сможет сказать, что исполнил свой долг!

Элули и Урамильк благоговейно склонили колени перед благородным вождем. Он высоко поднял свой кубок и воскликнул:

— О, боги, призываю ваше благословение на Карфаген! Возвеличьте, украсьте мой дорогой город всем, что есть лучшего в мире, всем, что вы можете даровать человеку! Пошлите ему свободу и счастье! Проклятие Риму, проклятие умирающего ему, разрушителю, преступающему клятвы верности!..

В несколько глотков он осушил кубок и снова заговорил:

— Так! Дайте мне руки! Вы остались мне верны до смерти... Она идет... идет... боги, благословите Карфаген!..

Судорога пробежала по его телу, и геройский дух покинул его.

Внизу римляне кричали, стучали и ломились во входную дверь... Урамильк вторично наполнил кубок, вылил в него весь остальной яд, выпил, встал на колени перед своим господином и положил голову на его руку,— еще минута, он громко вскрикнул и скончался.

Входная дверь с треском подалась под ударами, и все стихло. Начальник римлян поднялся наверх, чтобы взять грозного врага. Он отбросил занавес, за ним теснились воины, блестели мечи и копья. В великолепном вооружении, словно триумфатор, вошел Фламиний... но на кресле сидел мертвый Ганнибал, а у его ног лежал другой, тоже объятый вечным сном; за креслом стоял, опершись обеими руками на спинку, семидесятишестилетний старец. Прошла минута глубокого молчания, и Элули заговорил торжественным голосом:

— Склонись, ты в чертоге смерти. Вы ищете Ганнибала? Его нет,— здесь только его тело. Возьмите его, как добычу, покажите римлянам, удовольствуйтесь одеждой,— герой был не для вас!..

Когда в Рим пришло известие о смерти человека, перед которым он так часто дрожал, народ возликовал и торжественно отпраздновал этот день. Но ни до, ни после Ганнибала ни один из полководцев не мог при подобных условиях столько совершить, и никто не может искреннее и глубже любить родину, чем Ганнибал. Вся его жизнь была бескорыстная жертва на алтарь отечества; потому-то слава о нем, как яркая звезда, сияет во все времена, и на скрижалях истории в ореоле величия начертано имя его — Ганнибал.

ГЛАВА XII. ЗАНАВЕС ПАДАЕТ

Элули принес Карфагену прощальный привет Ганнибала и его драгоценный меч. Город оплакал смерть своего вождя, справил по нем торжественную тризну, и меч был повешен в храме Мелькарта.

Через несколько недель и Элули ушел на вечный покой: звезда, которой он благоговейно поклонялся, закатилась, что же ему оставалось делать здесь, на земле?

Скоро пришла новая беда. Царь нумидийский, Масинисса, нападал на земли Карфагена, зная, что римляне возьмут его сторону; наконец терпение пунов истощилось, они отбросили его назад и послали в Рим сообщение, что они отнюдь не желают нарушать мир, напротив, твердо решили соблюдать его. Сенат потребовал триста юношей в качестве заложников. Когда же заложники были доставлены, к берегам Африки двинулся большой флот (149 г. до Р. X.) и потребовал выдачи оружия и боевых орудий; а когда пуны, опасаясь за жизнь заложников, исполнили это требование, консулы объявили, что Карфаген будет разрушен до основания.

Пуны были возмущены, негодовали и решили умереть с оружием в руках.

Город подвергся нападению с моря и с суши; жители защищались с беспримерным мужеством. Рубили деревья, вырубали балки, чтобы доставить материал для боевых орудий и для судов; всякий металл шел на выделку мечей и копий; жители отдавали свою серебряную утварь для выделки наконечников для стрел; на площадях и в храмах с утра до вечера и ночью, при свете факелов, стучали молотки, визжали пилы, раздавался стук кузнечных молотов; мужчины, женщины и дети,— все принимали посильное участие в работе... Стены укреплялись, бреши засыпались, корабли закладывались, панцири, щиты, мечи и метательные копья имелись всегда в запасе; тысячи хорошо вооруженных воинов защищали город, производили вылазки, мешали работам осаждавших и поджигали неприятельские корабли.

Прошел год, одни консулы сменились другими, а пуны не сдавались, сознавая всю важность положения. Суффет был заподозрен в намерении заключить мир с Римом и единогласно приговорен к смерти. На его место был призван полководец, стоявший до сих пор с войском вне городских стен. Жрец Мелькарта вынес из храма меч Ганнибала и торжественно, в присутствии Верховного совета, передал его избраннику.

Вновь избранный суффет с воодушевлением схватил поданный ему меч и воскликнул:

— Ганнибал да будет мне примером, а Карфаген — судьей!

Бой продолжался с еще большей силой. Газдрубал, новый суффет (он не состоял в родстве с родом Гамилькара), был на ногах и день и ночь и наносил римлянам страшный вред своими безумно-смелыми вылазками... Прошел и второй год осады, а повелитель морей по-прежнему стоял с гордо поднятой головой, не думая склониться перед Римом.

На следующий год римляне призвали молодого Сципиона, сына погибшего при Каннах консула Эмилия Павла, и послали его со свежими силами в Африку. Сципион совершенно иначе повел осаду: он прежде всего опустошил всю страну вокруг Карфагена, чтобы пунам преградить подвоз продовольствия. Карфагеняне завели правильное полевое хозяйство в пригородах, обратили сады в хлебные поля, но земля не могла произрастить столько, сколько было нужно, и нужда надвигалась.

Прошло четверть года, полгода, жители бились, презирая смерть, но нужда становилась острее, и наконец пришел голод со всеми его ужасами.

Когда был съеден весь скот, дошла очередь до лошадей, ослов, верблюдов, потом стали есть собак, кошек, певчих птиц, обезьян и попугаев; все растения употреблялись в пищу: цветы, листья, коренья, трава, но лозунг оставался прежний: «Мы не сдадимся!»

Так минул еще год, и начался четвертый год осады. Сципион остался у власти и, когда весной перешел в наступление, почувствовал, что голод делает свое дело, и силы осажденных падают. Город был погружен в печаль и уныние; всюду раздавались жалобы: и во дворце и в самой бедной хижине. Прежде всех погибли грудные дети, за ними последовали больные, старики и слабые; смертность возрастала, и мертвецов уже не могли, как следует, хоронить. Нужда все росла, и Газдрубал решил просить Сципиона о мире: вся область, пусть вся область отойдет к Риму, только город останется свободным и сохранит свою независимость.

— Сдай мне город, и я тебе заплачу десять талантов,— ответил на это Сципион.

Газдрубал с презрением отверг такое предложение. В городе совершались религиозные процессии, тысячные толпы с зажженными свечами двигались по улицам, торжественно носили статуи богов, все храмы были завешены черным, над входами горели факелы, и молящиеся падали ниц, умоляя богов о помощи — люди были уже бессильны...

Нужно было всем жертвовать для умилостивления грозного и всесильного Мелькарта.

— Карфаген в несчастье! Кровью склоните бога на милость! — раздался страшный клич.

Был брошен жребий, чьи сыновья должны быть принесены в жертву богу огня, и ежедневно стала повторяться страшная церемония. Вокруг, на стенах храма стояли курильницы, наполняя весь храм одуряющим ароматом и окутывая его синеватым дымом, трещал огонь, пожирая кедр и лавр, а внизу на ступенях лестницы, ведшей к трону Мелькарта, полукругом стояли отцы, приносившие в жертву родному городу все, что было самого дорогого. Перед каждым из них стоял закутанный во все черное (чтобы не видеть, что происходило) сын; жрецы в красных плащах пели свои песнопения, верховный жрец провожал одного мальчика за другим наверх, клал его на вытянутые руки Мелькарта, дотрагивался до железной цепи, и жертва исчезала в пламени; трубы гремели, барабаны трещали, жрецы пели, и до слуха благоговейно настроенной толпы не долетало ни единого стона.

А голод становился все сильнее, смертность все усиливалась, сила сопротивления ослабевала, и Сципион наконец проник в пригород.

Утвердившись здесь, римляне бросились на сам город. Защитники его, исхудалые, изголодавшиеся, и тут оказали героическое сопротивление: каждую улицу нужно было брать с боем, каждый дом приходилось осаждать, отвоевывать каждый этаж. Узкие улицы, заключенные между шестиэтажными домами, вели на скалы; копья, камни, посуда летели из окон на наступавших, и тела павших преграждали им путь. Сципион приказал подкапывать дома, чтобы они рушились и под развалинами погребали обитателей. Однако, дело подвигалось слишком медленно. Тогда римляне стали поджигать дома, и город горел целую неделю, потом целую неделю римлянам пришлось расчищать себе путь от руин, чтобы предпринять штурм крепости.

Жители, доведенные до изнеможения голодом и бессонными ночами, при виде страшного опустошения, потоков крови и пожаров, при виде легионов, готовых продолжать свое страшное дело, пришли в отчаяние и вступили с врагом в переговоры. А когда римляне обещали пощадить их жизнь, пятьдесят пять тысяч человек вышли из крепости: их слабые руки не в силах были поднять меч.

Но Газдрубал с семьей и с ним девятьсот человек граждан сказали: «Умрем, но не сдадимся!» и направились к большому храму, стоявшему на самом высоком холме. К храму вела лестница в шестьдесят ступеней. Тут начался бой, какого не было еще за все время осады. Сципион все предал огню и решил во что бы то ни стало штурмовать последнее прибежище. Осажденные не думали о победе, • они знали, что здесь умрут все до единого.

На долю Газдрубала выпали нечеловеческие усилия: он не только мечом отражал наступавших врагов, он должен был обо всех заботиться, руководить боем, ободрять падавших духом и воодушевлять своим примером, и это в течение нескольких ужасных дней.

Но настала минута, и он не выдержал, его энергия иссякла. Вокруг все пылало, мертвецы, раненые, искалеченные,— все смешалось в одну кучу, глаз видел всюду только кровь, трупы и огонь. Ужас охватил неустрашимого вождя; широко раскрытыми глазами смотрел он на всю эту жуть и, не зная, что делать, отшвырнул от себя свой меч, бросился вниз и, пав ниц перед кровавым победителем, молил: «Мир! Мир!»

Когда вождь, охваченный отчаянием покинул место сражения, оставшиеся сами подожгли здание. На плоскую крышу храма взошли в праздничном уборе жена Газдрубала с двумя детьми, тоже в праздничных одеждах. В руке она держала меч Ганнибала. Призывая богов, она подняла его высоко к небу, затем пронзила им детей и бросила их в пламя. Вновь подняла она меч к солнцу, призывая Мель-карта и Танит, вонзила себе его в грудь и сама ринулась в пламя. Через несколько минут раздался страшный глухой удар, и храм обрушился. Бой кончился.

Город был отдан на разграбление солдатам, а потом подожжен со всех концов: в течение семнадцати дней продолжались пожары, и на месте города осталось обширное поле пепла.

Великий сын Карфагена, воплотивший в себе идеал патриотизма и героического мужества, покоился в чужой стране, а символ его жизни погиб вместе с родным городом — во время пожара Карфагена погиб и меч Ганнибала.