Кутгар

Глава первая

Сегодня утром — утро на космическом корабле понятие относительное — меня посетила удивительная мысль. Я внезапно осознал, что ощущаю себя не иначе, как тварью в кубе. Есть симпатичное выражение — дурак в квадрате. Квадрат — законченная, совершенная форма. Следовательно, дурак, осененный ею — законченный дурак, совершенный дурак. Это далеко до абсолюта, выражающегося идиотизмом. Идиота олицетворяет куб. Дурак в кубе — абсолют, претендующий на завершенность. Так вот, аналогично этому я чувствовал себя тварью в кубе. Я превратился в совершенную тварь. МЫ со своей дарда были ничем по сравнению со мной. Го Тин Керша — пусть будет космос милостив к его телу, точнее к тому, что это тело занимало — можно было уподобить крысе, помещенной в одну клетку со львом, который, естественно, выражал меня. Лев, именно лев! Обожаю кошек — громадных и грациозных, чьи увенчанные когтями подушечки прячут звуки шагов по камням. Кошки близки мне по духу. Они злобны, свирепы и независимы. В их ласковом тягучем «мяу» скрывается тайная угроза. Когда-то на Земле мне служили гигантские саблезубые барсы, самые прекрасные из кошек. Они погибли в битве у Замка, уничтоженные тварями из параллельных миров. А теперь в подобную тварь превратился я.

Я решительно не знал, что из себя представляю. Вот уже много дней, как человек оттеснен на задворки чужого сознания. Его место занял тумаит. Так решил зрентшианец, и он был полностью прав. Чтобы избежать неприятностей, я должен был скрыть свою человеческую суть. Сомнительно, чтоб тумаиты с радостью приняли на борту своего корабля существо, истребившее множество их собратьев; пусть даже это существо избавило их от ненавистного капитана. Всеобщая ненависть еще не означала, что экипаж желал избавиться от своего повелителя. Приветствуя смерть тирана, порой рискуешь обнаружить, что оборваны цветочки, а впереди ожидают ягодки. К тому же ненависть была здесь абсолютно нормальным чувством. Тумаиты ненавидели со вкусом, совсем так, как другие любят. В первое время удушливая атмосфера всеобщей ненависти подавляла, затем я привык.

Для того, чтобы без осложнений овладеть кораблем, мне пришлось принять облик капитана. Это было несложно, ведь суть тумаита уже стала одним из моих я. Капитан — или псевдокапитан, как уж угодно — явился на корабль и объявил экипажу, что их общий враг мертв. Затем он, не дрогнув, вынес гигантскую волну ненависти, заменявшую ликование, и отдал приказ об отлете.

Корабль был должен следовать в созвездие Ножей, однако я изменил курс. У меня не было причин выжигать систему пятой желтой звезды на том лишь основании, что из нее поступают оформленные сигналы. Один, два, три… И так до десяти — ровными правильными группами. Какие-то кретины изобрели радиосвязь и спешили объявить об этом братьям по разуму. Меня всегда поражало, как доверчивы и неосторожны порой мыслящие существа. Как вожделеют они мечту о неведомых друзьях, живущих меж звезд, которые должны помочь им сделать их мир счастливым, не сознавая, что искать инопланетного благодеяния столь же глупо, как ждать милости от Бога. В лучшем случае ответом будет холодное звездное равнодушие, а особо упорствующим в своем стремлении вырваться в огромный мир грозит визит черных линкоров, для которых уничтожить планету столь же просто, сколь иному разбить хрустальный шар. Линкоры сдирают с планет кожуру оболочек, и те расплываются огненно-мертвенными сгустками кипящей магмы. Разум, заменяющий душу, злобен. Душа, подменяющая разум, неспособна к великому. Пред вами выбор — быть слабым или сильным, добрым или злым. Добрый-слабый, злой-сильный — словно несуразная считалочка. А меж тем в ней заложена мудрость многих цивилизаций. Доброта, не свойственная величию. Злоба — проявление слабости, выжигающее слабость; как феникс, вечно умирающий и вечно возрождающийся. Лучше быть злым, и быть сильным. И никогда не посылать в пустоту строчки сигналов — один, два, три… И лишь тогда наступит день, когда вы станете искать эти сигналы сами.

Я отвратил смерть от неразумных обитателей созвездия Ножей. Не потому, что пожалел их, просто мне нужно было попасть в иную точку Вселенной. Собрав старших офицеров, я объявил им, что поведу корабль к другой, одному мне известной планете, где живут уродливые существа, подобные тому, что обрело смерть на каменистом плато за лесом. Офицеры приветствовали мои слова, вскинув вверх левую руку. Три пальца были сжаты в кулак, а один вызывающе оттопырен. Это означало высшую степень восторга. Меня обдало удушливым облаком ненависти, различимым даже в хлористой атмосфере корабля. Я кашлянул, втянув в себя солидную порцию воздушной смеси, и приказал вывести на полную мощность антигравитаторы. Офицеры жаждали большего. Они хотели сжечь отвратительную кислородную планету. Выпятив вперед губы, что означало улыбку, я важно произнес:

— Мы оставим здесь новейший вирус ро-сехт-у-гла-фф…, смертельный для обитателей планеты.

— Лау! — радостно откликнулись офицеры, приветствуя мою подлость. И корабль оставил Кутгар.

С тех пор прошло немало времени. Влекомое межгалактическими течениями, судно пересекло созвездия Игрока, Жирного Буа, Двух с половиной языков. У тумаитов были отменные карты — громадные фолианты из иридиевых пластин. Я без особого труда нашел в них нужное мне созвездие. Оно носило символическое название — Щит. В левой части Щита, если смотреть от созвездия Лускане, сияла небольшая желтая звезда, которую я знал под именем Солнце. Неподалеку от этой звезды, всего в каких-то пятистах световых секундах, располагалась планета, где жили очень дорогие мне существа. Одних я ненавидел, других почти любил. Я мечтал вернуться на эту планету, я вел к ней корабль.

Мелькали мириады звезд — ослепительно белых, желтых, оранжевых, фиолетовых, малиновых, гаснущих черных. Корабль прорывался сквозь туманности и разбрасывал силовыми полями рои метеоритов. Неистово пульсировали квазары, поглощавшие любого, кто неосторожно приближался к ним. Манили золотистыми ожерельями черные дыры, из которых не было пути назад. Порой меня охватывало желание направить корабль в воронку черной дыры. Гаденькое любопытство подглядывающего в замочную скважину — а что там? Ничего — я был уверен в этом. Черная дыра была воротами в Вечность. Я еще не думал о Вечности. Меня манили удовольствия суетного мира. И я гнал корабль вперед.

Язык тумаитов причудлив. Они нарекли свой корабль с цветастым пышнословием фантазера Дали — «Утренний свет на лепестках агузами[5]». Это был плавучий город, вытянутый в эллипсоидную, обтекаемую форму. Антигравитаторы, джамповые и ионные двигатели, дезинтегрирующие излучатели, лазерные батареи, четыре уровня защиты, способные уберечь даже от столкновения с кометой. Тысяча восемьсот шестьдесят отсеков и блоков, гигантские ангары, оранжереи, модули с припасами и оборудованием, орудийные казематы. Более восьми тысяч обитателей.

Более восьми тысяч ненавидящих меня, ненавидящих без всякой надежды воплотить свою ненависть в реальное действие. И лишь один из них был врагом, представлявшим опасность. Имени своего врага я не знал.

То, что меня желают убить, я понял почти сразу после того, как корабль оставил Кутгар. Я направлялся из капитанских покоев в рубку. Обычный маршрут. Мне приходилось проделывать его по многу раз в день. Сто пятьдесят три шага по неровной поверхности перехода. Ни на один больше, ни на один меньше.

Здесь требуется пояснить некоторые особенности конструкции «Утреннего света». Подобное гигантское механическое сооружение чрезвычайно уязвимо не только перед воздействием извне, но прежде всего изнутри. Наиболее опасные разрушения исходят именно отсюда. Вибрация вентиляционных шахт, циркуляция энергии в системе теплоснабжения, перемещение механизмов — все это может нарушить баланс, что, в свою очередь, приведет к катастрофе. Чтобы избегнуть невынужденных аварий, кораблестроители спланировали свое детище по законам волновой относительности. Подобное в иных мирах сочли б недостатком, но у тумаитов оно превратилось в достоинство. Причудливые изгибы переходов и внутренних модулей, так изумившие меня некогда, придавали корпусу корабля дополнительную жесткость. Причудливость конструкции искупалась ее целесообразностью. Кроме того, к необычному быстро привыкаешь. Очень скоро я стал воспринимать причудливые конструкции судна как нечто само собой разумеющееся.

Итак, я совершал свой традиционный путь в рубку. Я не спешил. Ноги механически подстраивали шаги в соответствии с неровностями пола. Переход был совершенно пуст. Почетный караул из гвардейцев не стоял больше вдоль стен. Я распустил его под предлогом того, что гвардейцам необходимо усиленно тренироваться. Похоже, экипаж воспринял это как очередной каприз, но мне было решительно наплевать, что думают инопланетные ублюдки о своем капитане. Мне доставляло мало удовольствия шагать между шеренгами изливающих ненависть истуканов. Гвардейцы обосновались в своих казармах и почти не появлялись на восьмом уровне. Тем более необычно было видеть четыре плотно сбитые фигуры, застывшие у стены неподалеку от рубки. Я отметил этот факт с долей недоумения. И в этот миг Контроль уведомил об опасности. Гвардейцы одарили меня тупыми взглядами и разом ухватились за рукояти закрепленных на левом плече плазменных излучателей. Я разложил время, но проделал это весьма небрежно. Раздались два выстрела. Я успел вильнуть в сторону, но огненные брызги от расплавившейся перегородки все же достали меня и прожгли левую штанину комбинезона, скользнув медленными каплями по угасающей спирали времени. Рассерженный и слегка озадаченный, я приблизился к нападавшим и обезоружил их. После этого я отпустил время, намереваясь просканировать их мозги. Я хотел знать, кем эти четверо посланы и почему. Всего два вопроса.

Однако получить ответы на них мне было не суждено. Едва время приобрело свой обычный бег, как все четыре тумаита, обнаружив, что их затея провалилась, дружно рухнули на пол. Они были мертвы. Мне было над чем поразмыслить.

Я уже попадал прежде в схожую ситуацию. Когда-то подобным образом со мною пыталась покончить Леда. А еще раньше — Арий. Совершенный способ убийства. Исполнитель делает свое дело, а затем, подчиняясь внесенному в его сознание приказу, умирает. И никаких следов. Но чтобы провернуть подобную операцию, ее организатор должен обладать могучим даром внушения. Я был уверен — среди тумаитов нет никого, кто располагает подобными способностями, иначе я давно ощутил бы его присутствие. Я осмелился предположить, что все происшедшее — случайность.

Второе происшествие приключилось буквально на следующий день, когда мощнейший взрыв уничтожил ангар. Благодаря Контролю я успел выбраться оттуда прежде, чем раскаленная вспышка поглотила законсервированные истребители и два десятка обслуживавших их техников. Опять случайность?

Может быть. Но я как никто другой знал, что дважды повторившаяся случайность становится закономерностью. Тем более, что происшествия не прекращались, повторяясь с завидным постоянством. Кто-то, не слишком разборчивый в средствах, пытался уничтожить меня. Это было неприятно само по себе, но еще менее приятным следовало считать то обстоятельство, что я вновь не получил ответ на вопрос: кто. МЫ в конце концов назвали себя. О Го Тин Керше я узнал от Леды. Новый враг представлял загадку, разгадать которую мне предстояло самому.

Сегодня утром меня посетила еще одна прелюбопытная мысль. Она пришла следом за первой, являя собой плод анализа происходящего. Я вдруг подумал, что имею дело не с тварью. Это убеждение не было аксиоматичным, я не мог найти ему доказательств, но какое-то подспудное чувство твердило, что новый враг предстанет совершенно в неожиданном облике и уж никак не в облике твари. Я был почти уверен; почти — это очень много. Спросите: почему, я затруднился бы с ответом. Неожиданный вывод не поддавался логическому объяснению. Он шел не от ума, а скорее от сердца. Слабое осязание человеческой души вдруг уловило запах существа — не существа даже, а явления, а может быть, и чего-то иного. Чего-то, с чем зрентшианцу еще не доводилось сталкиваться. Не знали об этом и тумаит, и рептилия, и паук Тиэли. Да и человеку это было не знакомо. Но человек обладал странным даром предвидения — грезами, которые зовутся мечтою. И человек увидел врага. Это был куб, небольшой серебристый куб с матовыми плоскостями. Возможно, куб имел кристаллическую основу, этого человек не знал. Это мог быть… А мог и… Это мог быть кто угодно. Каждое чисто гипотетическое предположение порождало массу вопросов. Каждый найденный ответ грозил новыми вопросами. Цепная реакция, паутиной обвивавшая корабль. И в центре этой паутины трепыхался я.

Подавив зевок — это напоминал о себе человек — я потянулся к шару, висевшему над вертикальным ложем. Тумаиты спят стоя, пристегнувшись ремнями к выгнутой раме. Это делается вовсе не из желания быть оригинальными, просто сила тяжести на корабле недостаточна, а вертикальное положение способствует лучшей циркуляции жидкости.

Едва моя рука коснулась шара, как ремни расстегнулись и уползли в пазы. Покинув ложе, я облачился в легкую накидку, напоминавшую греческий хитон, восточный халат и мексиканское пончо одновременно. На языке тумаитов она называлась терс-… плюс еще восемнадцать сложных звуков. Я накинул терс на плечи и направился к пластине голубого льда, заменявшей зеркало. В этот миг раздался негромкий звуковой сигнал. Послав мысленный импульс, я приказал двери отвориться и обернулся. Вошел слуга, извещенный о пробуждении капитана.

— Ван-рф-псо-…

Он произнес традиционное пожелание хорошего утра, а его тайные мысли поведали, как он меня ненавидит. Это было нормально. Я насторожился б, если бы этого не случилось. Слуга принес завтрак — аккуратно выложенные пирамидкой пищевые кристаллы. Я внимательно следил за тем, как он ставит поднос на низенький столик. Это был новый слуга. Прежнего умертвили за то, что он попытался подложить в мой завтрак кристаллы замороженной воды. Смертельный яд для тумаита, но с каким удовольствием их сосал человек! Покушавшийся не смог ответить, зачем он это сделал. Ему отрубили голову, предварительно ошпарив кожу клубами кислорода. Я лично руководил казнью.

Слуга поставил поднос и тут же вышел. Подобно прочим он испытывал ужас передо мной. Как только дверь захлопнулась, я немедленно избавился от кристаллов, выбросив их в мусоросборник. Слишком невкусная пища, чтобы зрентшианец получил от нее удовольствие. Едва я покончил с завтраком, как звуковой сигнал повторился. На этот раз вошел дежурный офицер. Я терпеливо выслушал краткий рапорт о дежурстве шестой смены. Происшествий не было. «Утренний свет» приблизился к созвездию Щита на сто восемьдесят две тысячи световых секунд. Это было немного, особенно в сравнении с теми расстояниями, которые преодолевал «Марс». К сожалению для меня, тумаиты не умели использовать галактическую спираль. Их корабли передвигались по джамповому принципу. Подобный способ эффективен для перемещения в пределах одного или двух соседних созвездий, но практически лишен смысла, когда речь идет о более дальних расстояниях. Требовались сотни лет, чтобы достичь намеченной точки. Тумаитов это вполне устраивало — они были неторопливы даже в своей ненависти, я же приходил в бешенство от одной мысли, что рискую очутиться на Земле спустя тысячелетия после того, как умрет последний атлант. Время представляло для нас слишком разные величины.

Офицер закончил рапортовать и был отпущен. Уходя, он столь скверно подумал о своем капитане, что я едва не рассвирепел. Впрочем, через мгновение я успокоился. Офицер вел себя как подобает. Он должен ненавидеть — таковы правила игры.

В узком ромбовидном иллюминаторе показалась проплывающая мимо звезда. Огнедышащий гигант, накапливающий вокруг себя сгустки материи. Когда-нибудь его ярость ослабнет, и тогда вокруг зародятся планеты. И как знать, может быть, на одной из них будет разумная жизнь. А за мириады световых лет отсюда, в другом конце Галактики, звезда погаснет, и жизнь, питаемая ее светом, исчезнет. Вечная тайна, именуемая жизнью. Нечто большее, чем жизнь.

От этой мысли мне стало скучно. Нормальное чувство. Я редко предаюсь веселью. Жизнь скучна. Она сравнима с серым днем, заполненным мелким моросящим дождиком, сквозь который так редко прорывается солнце.

Звезда сместилась в левую часть иллюминатора, а затем и вовсе исчезла. Я сбросил терс и извлек парадный мундир. Надлежало появиться на мостике, а затем я намеревался посетить третий уровень.

Плотная, слегка шершавая ткань туго обтекла тело. Я застегнул восемь тоненьких крючков, после чего перекинул через левое плечо перевязь. Снизу к ней крепился символ власти — пернач-каур, доставшийся мне в качестве трофея от Го Тин Керша, в контейнер на плече я сунул плазменный пистолет. В ледяном зеркале появилось блеклое отражение. Я выглядел внушительно, с долей угрозы, как и подобает тиранам. А я был тиран — в худшем смысле этого слова. Я был жесток, подл и коварен, как полагалось. Мне не стоило большого труда играть свою роль. Ведь я и в самом деле жесток, подл и коварен. В душе я всегда чувствовал себя немного Фаларидом[6]. Почему бы и нет, если необходимо. Отвратительна не жестокость сама по себе, отвратительно, когда она преступает грань, за которой теряет всякий смысл. Отвратительно, когда жестокость превосходит значимость карающего. Наполеон вправе принять на себя кровь миллионов, злобного карлика Равашоля следовало б казнить за первую же каплю пролитой крови, за то, что он претендовал быть Наполеоном, не имея за душой ни Маренго, ни Аустерлица, ни Шампобера[7].

Я имел право быть жестоким. Я редко пользовался этим правом. Слишком легко — быть жестоким. Попробуйте быть добрым, без юродства и покаяния, и без тайной гордыни в сердце. Это намного труднее.

Резные двери покоев сомкнулись за моей спиной. Сто пятьдесят три шага, осторожные и уверенные, как всегда. Возле рубки стоял один-единственный часовой. Он приветствовал меня, ударив ладонью по стене. Я ответил холодным любопытным взглядом. Часовой был подозрительно добр.

В рубке находилось семь… — чуть не сказал, человек. Впрочем, для меня они были вполне людьми. В равной мере, как и человек, тумаит во мне пользовался теми же правами, что и человек, а в данной ситуации первый был даже главнее. В рубке было семеро. Старший офицер Ге-счу-фк-лебр-… Я называл его Ге. Ге был моим первым помощником и обладал множеством достоинств. Его главным недостатком было чрезмерное честолюбие. Ге слишком рьяно мечтал о том дне, когда сменит меня в капитанском кресле. Кроме Ге в рубке находились три офицера и три сержанта. Пятеро имели на плече навигационную нашивку. Сержант с несуразным коротким именем Уртус-фл-съят представлял специальную группу, говоря иначе — службу безопасности корабля. Он был единственным нижним чином, чье имя я знал. Сержант Уртус заслуживал подобного уважения. Он один подозревал, что я ненастоящий капитан. Подобная проницательность заслуживала смерти, но я пощадил сержанта. Риск быть разоблаченным развлекал меня.

При моем появлении астронавты поспешили отдать честь, шлепнув четырехпалой ладонью по ближайшему ровному предмету. Для Ге таким предметом оказалась задница младшего офицера. Получив увесистый шлепок, офицер вздрогнул и посинел от стыда. Это могло б показаться смешным, если б не было нормальным.

Ге начал рапортовать, я прервал его, нетерпеливо дернув плечом, и подошел к гигантской панели компьютера, управляющего кораблем. Компьютер был мозгом гигантского судна, нянькой и строгим воспитателем в одном лице. Он отличался умом и необычайной услужливостью. Я подозревал, что компьютер украден тумаитами у иной цивилизации. Уж слишком нетумаитским был его характер. Мы дружили. Обращаясь к компьютеру, я называл его Ттерр. Он уважительно именовал меня Большим Капитаном.

Подойдя поближе, я ознакомился с показаниями, выведенными на четырех дисплеях, после чего просканировал:

— Доброе утро, Ттерр.

Мой предшественник обучил компьютер телепатии, и поэтому мы общались без слов.

— Хорошо спали, Большой Капитан?

— Не очень, Ттерр. Что нового?

— Ничего такого, что могло бы заинтересовать Большого Капитана.

— Тогда твой ход.

— Конь А5-Б3.

— Пешка на Г5, — немедленно откликнулся я.

От нечего делать я ввел в Ттерр шахматную программу. Компьютер оказался слабоват в дебюте, но определенно хорош в окончаниях. Настоящая партия затянулась, и Ттерр имел все основания рассчитывать на победу.

— Слон берет пешку.

— Шах королю!

Это был чистейшей воды блеф, но противник купился на него.

— Мне надо подумать.

— Пожалуйста. В таком случае, пока!

— До свидания, Большой Капитан.

Диалог с компьютером занял считанные доли секунды. Все выглядело так, будто я знакомился с показаниями приборов. Затем я обратился к старшему офицеру Ге.

— Я отправляюсь на третий уровень.

Офицер дернул головой. Повернувшись к нему спиной, я уловил грандиозную волну ненависти, объявшую меня колючим ледяным панцирем. Старший офицер Ге ненавидел сильнее остальных, но он не являлся тем, кто был мне нужен.

Оставив рубку, я направился к световому колодцу и вскоре был на третьем уровне. Здесь жили семьи.

Удивительное дело! Будучи гораздо менее индивидуалистами, чем большинство других мыслящих существ, взять к примеру хотя бы атлантов, тумаиты допускали существование семьи. Тумаит обладал правом иметь собственную жену и собственных же детей. При всем неустройстве быта семьи были довольно крепкими. Жены беспрекословно подчинялись мужьям, дети с восхитительной непосредственностью ненавидели своих родителей.

Здесь все было предельно просто. Узкий пенал семейного блока, в котором заключены двое взрослых и до четырех малышей. Иметь большее количество детей запрещал устав корабля, хотя большинство семей было б не прочь сделать это. Иметь детей означало иметь привилегии. Муж исполнял свои служебные обязанности, жена, свободная от службы, заботилась о супруге, всячески ублажая его. Они в большей или меньшей мере ненавидели друг друга, но их союз был на удивление прочен. Тумаитам неведомо слово измена. Они подобны лебедям, связывающим свои судьбы на всю жизнь. Пусть вас не покоробит мое мы, — ведь я тоже отчасти тумаит, — но мы не находим различий между нашими женщинами, а значит, не имеем причин изменять или ревновать; да и женщинам мы кажемся одинаковыми. Тумаитский брак не является последствием любви. Он скорее долг, помноженный на плотское влечение, которое, впрочем, при желании легко удовлетворить кристаллами оне-тт-фм-сотл-… Вступать в брак позволено по преимуществу нижним чинам и лишь в виде исключения — офицерам. Я бы назвал эти браки вынужденной мерой. Странствия по Галактике продолжительны, необходима смена поколений.

Ни один из обитателей корабля не знал родной планеты. Ни один из них не видел родного солнца и даже его двойника. Зеленая звезда слишком редка, ее можно встретить лишь в немногих созвездиях. Это были люди, обрекшие себя на вечное заключение в зыбкой скорлупе космического скитальца. Им не суждено любоваться хлористыми равнинами, как не суждено обрести покой в ледяных могилах. Их ждет вечная чернота космоса и кремация в кислородной ванне. Мне отчего-то становилось грустно, когда я думал об этом.

Я двигался по центральному переходу уровня, осматривая каюты. Порой я замедлял бег времени, что позволяло становиться незамеченным. Тогда я заставал обитателей кают врасплох. Я вторгался в убогие синтетические жилища, врываясь в чужую жизнь. Я брезгливо сторонился бледных, словно вурдалаки, детей, и с кривой усмешкой взирал на убогие прелести жен. Я проникал в мелкие семейные тайны, которым не суждено дорасти до трагедий.

Порой я отпускал время и жил наравне со всеми. Меня подобострастно приветствовали, обливая волнами ненависти. Я не вызывал ничего, кроме ужаса. На этом корабле именем капитана пугали детей. Я привык к тому, что ужас неизменно сопутствует мне. Меня боялись все, с кем я так или иначе имел дело. Меня боялся даже собственный отец. Это было нормально. Страх гарантирует власть. А власть всегда занимала меня. Она давала мне стимул существовать. Без власти я обречен исчезнуть в бездне Вселенной.

Призрак… Обитатели блоков видели во мне призрака, вечного и неуязвимого. Что ж, это было так. Я был почти неуязвим и почти вечен. Мое почти было за гранью возможности этих людей. Они смотрели мне вслед с испугом и страхом. Я был выше их понимания и оттого был ненавидим во сто крат сильнее. Я олицетворял силу и успех, а они вечно ненавидимы. Я олицетворял тайну вечной жизни, а людям свойственно ненавидеть Вечность, когда они осознают, сколь мало значат пред ней.

Ужас витал над моей головою. Мужчины расступались предо мною, дети испуганно жались к матерям. Так приветствуют смерть. Я означал смерть. Взгляды невольно обращались на каур. Многим довелось видеть его в действии, другие питались ужасными слухами. Я вызывал ужас, и это было прекрасно. Чтобы править озлобленным миром, необходимо уметь вызывать ужас.

Не отвечая на приветствия, я шагал вперед, твердо ставя ноги на неровную поверхность пола, я заходил в жилища. Я со скукой внимал убогим мыслям моих невольных собратьев. Право, они немногого хотели от этой жизни. Очередной чин и дополнительная порция кристаллов были способны вызвать в их сердцах неистовый восторг. Чувства были убоги. Они знали страх и радость, им неведома была любовь, и все прочее поглощала ненависть. Лишь она заслуживала почтения. Я преклоняюсь перед ненавистью.

Зорко поглядывая по сторонам, я шел дальше. Пройти через весь уровень, напомнив о своем существовании — именно в этом заключалась моя цель.

Я пронзал безмолвие, наполненное хаосом невысказанных слов. Слова были овеяны ужасом и ненавистью. Люди боялись поймать взгляд, брошенный мною. Они знали, что этот взгляд убивает. Откуда-то знали…

Внезапно гробовое молчание нарушил далекий крик. Я немедленно обернулся на него. Из бокового ответвления выскочил воин. Он был взволнован, а круглые глаза его превратились в вертикальные миндалины.

— Там ходит литинь!

Он кричал еще что-то, но я не слушал его. Оттолкнув воина в сторону, я бросился в боковой переход, на бегу замедляя время. Известие взволновало меня. Дело в том, что литинь-лф-бет-ссо-утушт-… можно перевести примерно как иное существо. В переходе скрывался мой неведомый враг.

Глава вторая

Я мчался по переходу, изогнутому причудливой соломиной, так, что свистело в ушах. Тоннель устремлялся вправо и чуть ниже, черные стены колебались, словно угрожая сомкнуться и сплющить меня в лепешку. Это был вспомогательный переход, обвивающийся спиралью вдоль обшивки судна. В случае аварии световых колодцев он должен был исполнять их функции. Членам экипажа почти не случалось бывать здесь. Немудрено, что литинь избрал для своего появления именно это место.

Пол накренился, резко уходя вниз, и я ускорил шаг. Я мог разложить время, но сам не знаю, почему не сделал этого. Я лишь немного растянул его, получив таким образом преимущество перед своим противником. Противником? По правде говоря, я еще не знал, кем окажется литинь — другом или врагом.

Переход резко свернул вправо, и я увидел спешащего навстречу астронавта. Он бежал изо всех сил, но приостановленное время делало его шаги комически замедленными. В них было что-то от крадущихся движений ленивца. Шаг, точнее ша-а-а-аг, еще один… Я пронесся мимо словно молния, успев заметить, как на лице астронавта появляется выражение ужаса. Он не рассмотрел как следует меня, но наверняка догадался, кто оттолкнул его в сторону.

Справа показались остроугольные конструкции модуля. Здесь находились блоки питания и резервные функциональные выводы — нечто вроде маленького филиала Ттерра. Если вдруг что-то случится с базовым компьютером, его вполне мог заменить подобный модуль.

Еще несколько шагов… И наконец я увидел вдалеке смутные очертания фигуры. Она стояла посреди перехода, спиною ко мне. Она не пыталась убежать, и я замедлил шаг. Когда я подошел совсем близко, фигура резко повернулась.

— Клянусь звездами, я был уверен, что здесь не обойдется без тебя!

Конечно же, это была Леда. Но не совсем такая, как обычно. Леда казалась чуть выше, от ее фигуры исходило красноватое сияние. Я понял, что имею дело с фантомом. Леда ослепительно улыбнулась. На фоне ровной полосы зубов отчетливо выделялись четыре громадных клыка. Странно, но они ее совсем не портили, даже снабженная подобными «украшениями» Леда выглядела очаровательно.

— Тебе идет, — заметил я, скрывая усмешку.

Я был вправе рассчитывать на схожий ответ, однако вопреки ожиданиям Леда проигнорировала изменения, произошедшие с моей внешностью. Более того, она продолжала молчать, загадочно поглядывая на меня льдистыми глазами. Ее молчание раздражало.

— Что ты молчишь? Чего ты добиваешься на этот раз?!

Как и прежде, Леда воздержалась от ответа. Внутри негромко заворочался Контроль. Я прислушался к его неуверенному брюзжанию. Эта Леда явно не нравилась моему охранителю. Тогда я осторожно вытянул перед собой силовые линии. Потребовалось совсем немного времени, чтобы определить, что безмолвный гость не является тем, за кого пытается себя выдать. Вне всякого сомнения, это был фантом, но структура его выглядела странно. Вначале я даже не поверил своим ощущениям и еще раз использовал силовые линии, прежде чем убедился окончательно. Передо мной стоял необычный фантом, располагающий мощным энергетическим потенциалом. Этим он походил на демона, но структура была совершенно иной. На ощупь она напоминала оплывшие пчелиные соты, переполненные энергией. Структура была нестабильной, я воочию видел, как золотистые сгустки энергии переливаются в разных направлениях. В этом существе не было той завершенности, которая отличает демона. Стоявший передо мной артефакт напоминал рыхлую снежную фигуру, которую в любой миг можно было развалить ударом лопаты или дополнить еще несколькими комьями. Я впервые имел дело с подобным существом. Не знаю, догадалась Леда или нет, что я раскусил ее. На всякий случай я решил скрыть то обстоятельство, что знаю чуть больше, чем положено. Не переставая изучать артефакт, я продолжал извергать пустые слова.

— Как поживает твой котик на Альтаире?

Я отчетливо ощущал, как энергетические потоки постепенно приобретают организованность. Гость готовился к какому-то действию. Я пытался предугадать, к какому.

— Надеюсь, он подрос?

Я нес откровенную ахинею, продолжая ощупывать артефакт. Тот не отвечал. От него не исходило ни единой мысли, что лишний раз подтверждало предположение о его незавершенности, но энергия, насколько я мог судить, уже била через край. Я не имел понятия, откуда она берется. Быть может, неподалеку от артефакта притаился его хозяин? Едва я подумал об этом, как началось извержение энергии. Она хлынула огромным, золотисто-обжигающим потоком по стене слева от меня. Воздух наполнился легким потрескиванием, какое бывает перед грозой, а затем лопнул, словно перетянутая струна. Из-за моей спины донесся оглушительный грохот, горячая волна пружинисто толкнула в ребра. Я обернулся. Перехода позади больше не существовало. Стены, пол и потолок были разорваны и перекручены ломаными спиралями. Глядя на эту мешанину металла, можно было подумать, что здесь поработал сумасшедший ваятель-абстракционист.

Демонстрация силы впечатляла, однако подобным меня было не испугать. Если потребуется, я был способен одним движением руки смять в лепешку весь корабль. Я усмехнулся.

— Продолжай. У тебя хорошо получается.

Леда ответила оскалом белых клыков.

Энергия побежала в обратном направлении. Я уже знал, что произойдет. И я не ошибся. Раздался новый взрыв, и переход за Ледой расцвел причудливым сплетением металлических полос.

— Браво! Первый приз — твой! — Я поаплодировал. — Но если тебе хотелось остаться наедине со мной, вовсе незачем было уродовать корабль.

Что-то дрогнуло в глазах Леды. Я был почти уверен, что она поняла мои слова. Я обвивал силовыми линиями зыбкие формы ее тела, внимательно следя за перемещением энергии. Артефакт оказался сильнее, чем я предполагал, надлежало быть готовым к неожиданностям. Тем временем Леда продолжала концентрировать энергию. Золотистые струйки изливались из ее тела, постепенно заполняя замкнутое пространство отсеченного перехода. Быстро начала повышаться температура. Изморозь на стенах растаяла и стекала вниз, образуя на полу синеватые лужицы. В воздухе появилось свечение, подобное тому, что издает раскаленный предмет. Красотка определенно намеревалась запечь меня заживо в гигантском котле. Зрентшианец в собственном соку, пожал-те! Я не препятствовал. Мое естество представлено ледяной сутью, но это вовсе не означает, что я плохо отношусь к огню. Я наслаждался раскаленным воздухом Гоби и принимал лавовые ванны в жерле Этны. При желании я мог утолить жажду раскаленным металлом. Так что повышение температуры мало взволновало меня. Я ограничился тем, что создал вокруг нежной тумаитской кожи дополнительный жаронепроницаемый панцирь. При этом я продолжал контролировать действия артефакта. Строптивое создание вполне могло выкинуть еще какой-нибудь трюк. Однако вскоре я убедился, что все его усилия сосредоточены в одном направлении. Артефакт упорствовал в своем стремлении поджарить меня. Я развеселился. Угрожать огнем тому, кто сам в состоянии породить огонь, по крайней мере нелепо.

— Будь по-твоему, малышка! — воскликнул я. — Я поддержу твою игру!

Я выдохнул громадный язык пламени, отчего температура подскочила не менее, чем вдвое. Стены перехода засветились золотистой корочкой, а хлористая смесь совершенно испарилась, забившись в щели вентиляционных труб. Мы работали как две печки, поддавая все новые порции жара. Вскоре атмосфера накалилась настолько, что начал кипеть металл. Для меня это был далеко не предел, а вот мой противник стал сдавать. Энергетические потоки, исторгаемые его телом, вновь приобрели известную хаотичность, а затем начали истощаться. Я ощутил это своими силовыми линиями, словно угасающее биение пульса. Еще мгновение назад он был лихорадочным, затем стал слабеть и вот уже бился едва различимой нитью.

Сверкнула ослепительная вспышка. Этого и следовало ожидать. Артефакт перешел уровень своих возможностей и распался, не оставив даже следа. И лишь сейчас я осознал, что, увлекшись борьбой, не потрудился выяснить, откуда он появился. Сплюнув от досады — слюна моментально превратилась в облачко пара, взвившееся под потолок, — я осмотрелся. Переход был безнадежно изуродован. По этому поводу у экипажа могли возникнуть ненужные вопросы, на которые я не собирался отвечать. Я избрал самый простой выход из ситуации. Сконцентрировав энергию в длинный прочный бурав, я вонзил его во внешнюю оболочку. Я поворачивал бурав до тех пор, пока не пробил четырехслойную броню корабля. Завизжали остатки воздуха, втягиваемые пустотой в образовавшуюся дыру. В отверстие заглянул черный лик космоса. Я подмигнул ему и жадно вдохнул полной грудью. Пустота освежила меня. Холод растопил скопившийся в переходе огненный шар. Стало прохладно. Запахнув поплотнее полу мундира, я представил, как в навигационной рубке тревожно воет сирена, сообщая о нарушении внешней защиты. Следовало поскорее убраться отсюда. Вытянув вперед руки, я очертил на стене овал, примерно соответствующий размерам моей фигуры, после чего прикрепил к металлу кончики силовых линий. Легкий толчок — и металлический диск мягко вошел внутрь. Я устремился следом. Проникнув в грузовой модуль, я поднял выдавленную часть переборки и приставил ее на прежнее место, через миг стена приняла обычный вид.

Когда в капитанские покои вбежал старший офицер с донесением об аварии, я встретил его, сидя на ложе для отдыха. Выражение моего лица не вызывало сомнений, что случившееся является для меня полной неожиданностью…

В полдень Ттерр нашел сильный ход и выиграл партию, после чего мы немедленно начали новую. Бригада астротехников латала пробитую метеоритом обшивку корабля. Работами руководил Ге, изо всех сил пытавшийся завоевать ненависть экипажа. В последнее время он слишком часто думал о том, что я не вечен.

После обеда, который подобно завтраку исчез в утилизаторе, я вызвал сержанта Уртуса. Признаться, я и сам не мог сказать точно, зачем он мне понадобился; это было частью игры. Когда Уртус появился в покоях, я велел:

— Доложи о происшествии.

Сержант оказался достаточно нагл, чтобы спросить:

— Каком?

Я терпеливо пояснил, о чем хочу услышать. На этот раз обошлось без комментариев, хотя на языке у сержанта вертелась фраза по поводу моего пребывания неподалеку от места аварии.

Уртус подозревал меня давно. Он был одним из тех, кто преследовал человека во время памятного бегства с корабля, когда Го Тин Керш похитил мою сверхсуть. Не знаю, как уж он сумел догадаться, что истинный капитан мертв, а его место занял самозванец. Возможно, мое поведение отличалось от поведения истинного хозяина корабля, а скорей всего, здесь имело место то могучее внутреннее чувство, которое присуще шпионам и бывалым воинам. Подобно преданной ищейке Уртус знал запах хозяина. Он не мог не заметить, что с тех пор, как корабль покинул Кутгар, капитан стал пахнуть иначе. Покуда Уртус не высказывал вслух своих предположений, что не мешало мне знать о них. Я забавлялся с сержантом, как кошка забавляется с мышонком, то и дело подбрасывая ему очередной повод для раздумий. В то же время я был наготове предотвратить нежелательное для меня развитие событий, если вдруг Уртус решится поведать о своем подозрении кому-нибудь из членов экипажа, хотя бы тому же старшему офицеру Ге. Шахматные баталии с компьютером, да игра с подозрительным Уртусом — вот все, чем мне предстояло развлекаться долгие годы. И, конечно же, таинственный враг, прячущийся где-то на корабле.

— Итак, что случилось на третьем уровне?

— Повреждение обшивки, — сообщил Уртус, стараясь не встречаться со мной взглядом.

— Серьезное?

— Вторая степень тяжести. Пробиты все четыре защитных слоя, уничтожен значительный кусок перехода.

— Метеорит?

— Трудно сказать. Внешне похоже на то, но самого метеорита не обнаружено.

— Возможно, он испарился?

— Возможно, — не стал спорить сержант. — Но обычно от метеоритов хоть что-то да остается.

Уртус замолчал, осекшись на полуслове. Я продолжал разыгрывать неведение.

— Хочешь сказать что-нибудь еще?

Сержант неопределенно мотнул головой. Лицо его посерело, в голосе появилась легкая дрожь.

— Странный характер повреждений, капитан.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Панели перехода разорваны и скручены, металл оплавлен. Такое впечатление, будто он подвергся воздействию гигантских температур.

— Плазма?

— Нет, здесь следует вести речь о более мощной энергии. Подозрительно выглядит и пробоина в корпусе. Я осматривал ее снаружи. Она имеет идеальные очертания, и мне показалось, что ее проделали изнутри.

Я хмыкнул.

— Не понял.

— Я почти уверен, что метеорит здесь ни при чем, — медленно проговорил сержант, уперев взгляд в тускло мерцающий иллюминатор.

— Иными словами, ты хочешь сказать, что к этой аварии, возможно, причастен кто-нибудь из членов экипажа?

— Да, — с готовностью подтвердил Уртус.

— Ты знаешь, кто?

— Я не уверен…

— Сержант специальной группы должен быть готов ответить на подобный вопрос. Кто?

Весь облик Уртуса выражал нерешительность. Переступив с ноги на ногу, сержант слегка осевшим голосом промямлил:

— Я могу спросить у капитана?

— Что?

— Капитан был на третьем уровне, когда ему доложили, что обнаружен литинь?

— Да, кажется, было что-то в этом роде, — стараясь говорить небрежно, протянул я.

— Мне известно, что капитан, узнав о литине, бросился искать его.

Я сделал вид, что колеблюсь с ответом.

— Да… Да! Я побежал в ту сторону.

— Капитан нашел литиня?

— Нет, там никого не было. Воину почудилось. Кстати, узнай его имя и накажи.

— Будет исполнено.

— У тебя есть еще вопросы?

Уртус в волнении потер пальцами левую руку.

— Видевший литиня утверждает, что встретил его в том самом месте, где случилась авария.

— Я же уже сказал тебе — там никого не было! — воскликнул я, стараясь придать голосу раздражение. Признаюсь, мне доставляло удовольствие наблюдать за тем, как мой собеседник будет выбираться из этой пренеприятной ситуации, в которой он очутился по собственной воле.

— Значит, там никого не было?

— Да! Да!

— Понятно, — сказал Уртус. Он оторвал взгляд от иллюминатора и твердо посмотрел мне в глаза.

— Я готов назвать виновника случившегося.

— Весь во внимании.

— Это капитан.

— Что?! — Я давно ожидал подобного обвинения и, надеюсь, правдоподобно изобразил возмущение и гнев. Подражая свисту разъяренной кобры, я процедил:

— Чтобы выдвигать подобное обвинение, нужны доказательства! Они у тебя имеются?

— Нет. — Уртус был спокоен. — Но я знаю, что капитан не тот, за кого себя выдает.

— Как это понимать?

— Полагаю, что капитан на самом деле не кто иной, как литинь, с которым мы сражались на кислородной планете.

— И как же, по-твоему, этот литинь ухитряется дышать смертельно ядовитыми для него парами хлора?

— Литинь с кислородной планеты умел многое. Он очень силен. Он убил капитана и овладел его телом.

— Интересно придумано! — раздвинув в характерной ухмылке узкие губы, заметил я. — А ты не боишься, что литинь захочет расправиться с тем, кто узнал его тайну?

— Не очень.

— Почему? — искренне удивился я.

— Литинь слишком могуществен, чтобы бояться разоблачения. Я думаю, такая игра доставляет ему удовольствие.

Я хмыкнул. По знанию психологии этот сержантишка мог заткнуть за пояс Фрейда на пару с Юнгом. С подобным здравомыслием мне не приходилось сталкиваться давным-давно. События неожиданно для меня покинули намеченное русло.

— Все это чрезвычайно занимательно. Что думаешь делать дальше?

— Что прикажет капитан.

— А если капитан литинь?

— Ну и что? Прежний капитан тоже был литинем.

— И ты знал об этом?

— Конечно. А он знал о том, что я знаю. Но что это меняло? Он был отличным капитаном, я не мог пожелать нашему кораблю лучшего. С другой стороны, я превосходно справлялся со своими обязанностями, у капитана не было претензий ко мне.

— Выходит, вы соблюдали нейтралитет?

— Именно, — подтвердил Уртус.

— Ты предлагаешь подобный нейтралитет и мне?

— Да, но при условии, что капитан не будет пытаться нанести вред кораблю. Я не знаю его целей, но в мою задачу входит охранять корабль. Если капитан замыслит недоброе, я попытаюсь принять необходимые меры, чтобы предотвратить опасность, угрожающую кораблю.

— Как хорошо сказано — попытаюсь! Это самое мудрое слово, какое я от тебя услышал. Я не литинь.

— Возможно.

Такой ответ слегка озадачил меня.

— Почему ты с такой легкостью отказываешься от своего прежнего утверждения?

— А что мне остается делать?

— Мой друг, да ты просто кладезь благоразумия! — восхитился я. — А игра, затеянная тобой, приводит меня в восторг. Только я намереваюсь слегка изменить ее правила. Я даю тебе срок, чтобы представить доказательства того, что я действительно литинь. В случае, если тебе не удастся убедить меня, ты будешь предан казни. Если же ты сможешь доказать свое обвинение, я исполню твое желание.

— Какое?

— Любое, — торопливо ответил я, но тут же поправился: — Почти любое. Я не исполню его лишь в том случае, если ты захочешь моей смерти или пожелаешь, чтобы я убрался с корабля. Как ты сам понимаешь, подобный исход событий не устраивает меня. Все остальное, — я широко развел руки, — в твоей власти.

— Я и в мыслях не имел убирать капитана с корабля. — (Это было правдой). — Кораблю нужен сильный капитан. Я принимаю эти условия. Моей наградой в случае успеха должен стать пост старшего офицера.

— Сменить дурака Ге? Я давно подумывал об этом.

Уртус испустил в адрес старшего офицера волну ненависти.

— Срок? — деловито спросил он.

— Пока мне не надоест ждать.

— Это может случиться завтра.

— Значит, до завтра.

— Немного неопределенно, но я согласен. У капитана есть ко мне вопросы?

— Нет. А у тебя ко мне?

— Как я смею! — с фальшивым смирением протянул сержант. Мысли его были до того дерзки, что я едва сдержал улыбку. Я имел дело с умным и расчетливым нахалом. Подобные ему делают прекрасную карьеру. Обычно они становятся серыми кардиналами и правят миром. Подозреваю, Уртус желал именно этого, но он благоразумно прятал опасную мысль. — Я могу идти?

— Иди.

Через миг я остался один, в компании подглядывающих в иллюминатор звезд. Но день еще не был закончен, и меня ожидало последнее, третье происшествие.

Если как следует разобраться, космос скорей пустота. Можно лететь не один день, а повстречать лишь рой метеоритов или пару огненнохвостых комет. И уж почти невозможно наткнуться на такого же космического скитальца. Вероятность подобного следует отнести скорей к исключению, чем к правилу. Как видно, сегодня был день, богатый на исключения.

Старшему офицеру Ге, верно, надоело бегать к капитану с донесениями, но такое сообщение он не решился передоверить кому-нибудь из своих помощников. На его памяти это, возможно, был первый случай, когда корабль наткнулся в открытом космосе на неизвестное судно. Да и на моей, если признаться, лишь второй.

Это была крохотная скорлупка, оснащенная радиомаяком. Она двигалась примерно тем же курсом, что и «Утренний свет», в скорости лишь самую малость уступая ему. Уже одно это обстоятельство вызывало удивление.

В рубке собрались все, кто имели право находиться здесь. Астронавты неотрывно следили за зрачком гиперлокатора, поймавшего судно в свои сети. Дежурный навигатор оперировал балансирующими рулями, постепенно сбрасывая скорость. Рядом с ним застыли в креслах старший комендор дезинтеграторов и командующий лазерными батареями. Исходя из скромных размеров судна, можно было предположить, что оно не обладает мощным вооружением, но полностью за это никто поручиться не мог. И потому оба офицера не отрывали рук от пульта управления огнем, ожидая лишь моей команды.

Крохотное светящееся пятно на экране постепенно смещалось к центру, пока не устроилось в перекрестье красных лучей. Это означало, что «Утренний свет» лег на курс преследуемого судна. Расстояние между кораблями постепенно уменьшалось, и вскоре в обзорном иллюминаторе показался крохотный серебристый кристаллик, мерцающий между парой близнецовых звезд. Кристаллик постепенно увеличивался в размерах, пока не приобрел более или менее четкие очертания небольшого судна. Овальные обводы и планирующие плоскости свидетельствовали, что судно приспособлено к передвижению как в межзвездном пространстве, так и в атмосфере.

Дальнейшее сближение требовало опыта и отменной реакции, поэтому я решил взять управление на себя. Дежурный навигатор, узнав об этом, оскорбился и с ненавистью подумал обо мне. Отчасти он был прав, безмолвно протестуя против подобного решения — я уступал ему в умении управлять кораблем, но зато реакция у того, кто владычествовал над временем, была несравненно совершенней, нежели человеческая. Осторожно двигая рычаги балансирующих рулей, я начал сближение. Чуть левее, чуть правее, джамповые двигатели реверсировали, поступательную тягу давали ионные. «Утренний свет» приближался к неизвестному кораблику гигантской скалой, грозя расплющить его в лепешку. Следовало быть предельно осторожным. Я приказал Ттерру взять под свой контроль процесс реверсии и принялся медленно наращивать мощь ионных двигателей. Столпившиеся в рубке астронавты почти не дыша следили за моими действиями. Серебристый кристалл кораблика рос на глазах. Вскоре уже можно было ясно различить сопла. За ними не тянулся характерный светящийся след, это означало, что двигатели бездействуют. Кораблик двигался за счет инерции. Затемненный колпак кабины усиливал ощущение омертвелости.

Стараясь не делать резких движений, я подводил «Утренний свет» все ближе и ближе. Вскоре кораблик оказался прямо перед обзорным иллюминатором. Тогда я передал управление озлобленному на меня астронавту и взялся за рукоять манипулятора. Мне удалось зацепить кораблик с первой же попытки. Гигантская титановая лапа с двумя магнитными зажимами сомкнулась вокруг веретенообразного туловища и повлекла добычу к грузовому ангару. Все приветствовали мой успех одобрительными криками и мысленным взрывом ненависти. Я почти не обратил на это внимания. Приказав Ге присвоить обиженному мной навигатору очередной чин, я поспешно оставил рубку и направился к ангару. Дело в том, что я узнал кораблик. Это был катер «Марса».

Глава третья

История эта приключилась давным-давно. В те времена я еще не обладал сверхсутью, хотя зачатки ее, передавшиеся мне с кровью отца, уже начинали проявлять себя. Но они были почти неразличимы, и я не придавал значения своим необычным способностям. Тогда я был всего лишь человеком, одним из сорока беглецов с Атлантиды.

Межпланетная война закончилась катастрофой. Атланты были побеждены и оказались в рабстве у своих врагов. Лишь немногим, в том числе и мне, удалось покинуть планету. Нас взял на борт крейсер специального назначения «Марс», стремительный и неуязвимый рейдер, по праву считавшийся последним достижением атлантического кораблестроения. Мы отправились в неизвестность, на поиски планеты, где смогли б возродить сокрушенную цивилизацию. Я знал, что на борту «Марса» находятся два существа, отличающиеся от прочих людей. Я знал, кто они, и даже их настоящие имена. Мне было известно, что они очень могущественны, но я не представлял в полной мере степень их могущества. Одно из этих существ было моим отцом — я подозревал это, хотя и не был полностью уверен в справедливости своей догадки. Второе существо по имени Арий было моим злейшим врагом. Арий претендовал на власть над кораблем и видел во мне соперника. Он знал обо мне больше, чем сам я. Он ощущал ту гигантскую силу, которая зрела внутри меня. И он задумал избавиться от своего соперника. На пути к осуществлению этого замысла стоял мой отец, Командор Атлантиды. Арий был слабее его, поэтому он не решился действовать напрямик. Ведь помимо всего прочего он приходился братом Командору, а следовательно, дядей мне — ничего не скажешь, дружная семейка! Арий постепенно усиливал влияние на брата, пока, наконец, не подчинил его своей воле. Только после этого он принялся за меня.

Зрентшианцы — непревзойденные мастера на всякие хитрые уловки. Желая отвести от себя подозрения, Арий решил уничтожить своего противника чужими руками. Овладев сознанием корабельного механика Эра, он велел своему зомби убить меня. К счастью, я оказался достаточно проворен. В тот день, сам не осознав того, я впервые разложил время. Механик погиб, а я оказался цел и невредим. Но я не сомневался, что Арий предпримет новую попытку, ведь я слишком мешал ему, поэтому я должен был опередить своего врага.

Нас было четверо, дружная четверка, решившая покончить с Арием: я, бывший разведчик Гумий — в те времена он считался моим лучшим другом, бывший десантник Давр и доктор Олем. Именно доктор придумал способ расправиться с Арием. И именно ему выпал жребий уничтожить нашего врага. Все произошло точно так, как запланировал Олем. Сам он сыграл роль подсадной утки, заставив Ария поверить тому, что доктор находится под его контролем. Арий купился и позволил завлечь себя в ловушку. Катер унес моего врага в неизвестность, где, как я полагал, он должен был обрести смерть. Однако Арий ухитрился уцелеть, и спустя годы я вновь встретился с ним, и был побежден. А сегодня меня коснулась еще одна часть далекого прошлого.

У грузового ангара я оказался первым. За мной подоспели и остальные. Дежурные офицеры разогнали любопытных, позволив остаться лишь нескольким высшим чинам специального отряда. Крадущимся шагом подошло подразделение гвардейцев, вооруженных плазменными пистолетами и пси-излучателями. Они должны были обеспечить безопасность. Скрывая нетерпение, все ждали, пока компрессоры не нагнетут в ангар хлористую смесь. Наконец над шлюзовой камерой вспыхнул зеленый огонек, и двери, распавшись на два частокола отточенных зубьев, ушли в верхний и нижний пазы. Скрывая волнение, я устремился к катеру. Следом хлынули остальные астронавты, держась, впрочем, от меня на достаточном расстоянии.

Вне всякого сомнения, передо мной был катер «Марса». Мне не раз приходилось путешествовать на борту его собрата, когда я был на Земле. Характерные линии и даже полустертая надпись на боку, от которой остались две едва различимые буквы — «М» и «р». Космические течения изрядно потрепали судно, отметив его борта вмятинами и царапинами от метеоритов. Одна из планирующих плоскостей была оплавлена — по всей очевидности, ее лизнул хвост кометы, — по темной поверхности керамического стекла кабины скользили сотни крохотных трещинок.

Взобравшись на планирующую плоскость, я попытался рассмотреть, есть ли кто-нибудь внутри. Стекло было мутным, едва прозрачным, однако мне показалось, что я вижу неясные очертания распластавшегося в кресле тела. Впрочем, я не был уверен, что все это не является игрой воображения.

Щелкнув пальцами, я подозвал стоявшего неподалеку сержанта Уртуса. Тот немедленно приблизился, по пути небрежно толкнув локтем Ге.

— Сержант, судя по всему, корабль мертв. Однако на всякий случай следует убедиться в этом.

— Прикажете вскрыть кабину?

— Да, но предварительно следует принять меры предосторожности. Полагаю, этот корабль принадлежит существам, чья жизнедеятельность основывается на кислородном обмене. Поэтому необходимо соорудить изолированную камеру, заполнить ее кислородом и лишь потом произвести вскрытие. — Заслышав, что речь идет о кислороде, бравые вояки слегка попятились назад. Я позволил себе усмехнуться. — Немедленно доставить сюда герметичные панели, запас кислорода, скафандры и необходимое оборудование. Я сам осуществлю все работы.

— Позвольте мне быть рядом, капитан.

Я кивнул.

— Хорошо, сержант.

Мой помощник Ге не мог вынести подобного нарушения субординации. Посинев от ярости, он крикнул так, что все невольно обернулись к нему:

— Я тоже должен быть здесь!

— Это невозможно, старший офицер, — отрезал я и тут же подсластил пилюлю. — Приказываю заменить меня в рубке!

Мое распоряжение несколько успокоило честолюбца, и он, скрывая облегчение, шлепнул ладонью о планирующую плоскость.

— Слушаюсь, капитан!

Следом за Ге поспешили исчезнуть и прочие зрители. Они знали, что с кислородом шутки плохи. На несколько мгновений я остался один. Меня охватило нетерпеливое желание выпустить силовые линии и вскрыть эту старую летающую посудину, однако я с трудом, но удержался. Если внутри и впрямь находился человек, и если он жив, то подобный шаг мог оказаться для него гибельным.

Впрочем, сержант Уртус проявил чудеса оперативности. Очень скоро в ангаре появились прозрачные панели. Соединенные между собой, они образовали конусообразный кокон, изолирующий катер от агрессивной хлористой среды. Облачившись в скафандры, я, а следом сержант Уртус, вошли в эту импровизированную клетку. Панели сомкнулись, прокладки между ними заполнил гелий, обеспечивая полную герметичность. Мощные вакуумные насосы принялись выкачивать хлор, пока не свели его концентрацию к ничтожным долям. После этого Уртус открыл контейнеры с жидким кислородом и азотом. Пузырясь, жидкость испарялась, в несколько мгновений заполнив оболочку воздушной смесью, примерно схожей по составу с земной атмосферой. Заработали обогреватели, повышая температуру. Вскоре условия внутри прозрачного кокона стали вполне приемлемы для человека. Я кивнул Уртусу.

— Приступай.

Мой помощник давно ждал этого приказа. Острый лепесток пламени вонзился в борт судна рядом с краем кабины. Полетели раскаленные брызги. Металл просекла узкая черная полоса. Несмотря на то, что напор огня был чудовищен, керамопластик поддавался с трудом. Он был рассчитан на громадные нагрузки, в том числе и температурные. Уртус медленно водил резаком, столь медленно, что заставлял меня изнывать от нетерпения. Наконец я не выдержал. Оглядевшись и убедившись, что ангар пуст — астронавты решили не рисковать и дружно покинули помещение, где велись работы с кислородом — я подтолкнул Уртуса под локоть. Тот вопросительно мигнул серым глазом. Я приказал взглядом, чтобы он отошел в сторону. Уртус догадался о моих намерениях и поспешно отступил к самому краю кокона. Теперь за дело взялся я. Приставив пальцы к броне, я вонзил в нее силовые линии. Какое-то время потребовалось, чтобы наполнить их энергией, затем я рванул линии на себя и вскрыл катер, словно консервную банку. В борту образовалось правильное четырехугольное отверстие, сквозь которое я без труда проник внутрь.

Здесь царствовала темнота, лики приборов безмолвствовали, а воздушная смесь была перенасыщена углекислым газом, наличие которого засвидетельствовали газовые анализаторы. Замкнутое пространство обычно свободно от пыли, но здесь она была. Тонкий серый слой, похожий на пушистый лишайник, покрывал пол, кресла, приборную панель, проступал причудливыми проплешинами на потолке и стенах. Потребовалась не одна сотня лет, чтобы образовался этот затейливый ковер. Такой же слой пыли покрывал и человека, который полулежал в кресле так, что его ноги и нижняя часть туловища свешивались на пол. Тело человека, облаченное в неопределенного цвета комбинезон, было изогнуто, словно он бился в агонии и так и застыл, внезапно окаменев. Я смахнул ладонью пыль с лица. Это был доктор Олем.

Уртус понял, что обнаруженное существо знакомо мне. Понизив голос до шепота, он скороговоркой спросил, чтоб его не могли понять следящие за нашими переговорами операторы:

— Капитан знает его?

Я утвердительно кивнул и попытался нащупать пульс. Пульса не было, рука на ощупь казалась каменной, но внутренние чувства подсказывали, что доктор жив и пребывает в странном состоянии, напоминающем летаргический сон. Об этом же подумал и Уртус.

— Он жив.

Это не было вопросом, это было утверждение. Кашлянув, чтобы прочистить горло, я принялся говорить.

— Старший офицер Ге, мы обнаружили существо, возможно, пребывающее в состоянии анабиоза. Скорей всего, это кислородное существо, представляющее интерес для нас. Приказываю немедленно подготовить герметичный модуль и заполнить его двадцатипроцентной смесью кислорода. Остальное — азот, гелий и немного углекислоты. Прикажи биохимикам изготовить пищевые концентраты на основе простейших белков, полинасыщенных жирных кислот и солей. Примерный состав должен быть им известен. Как только модуль будет готов, немедленно доложи. Я буду ждать.

Смахнув пыль с кресла стрелка, я уселся. Рука привычно легла на гашетку лазерных пушек. Уртус внимательно следил за мной. Он догадывался, что внутри меня оживают давние воспоминания.

— Неплохой истребитель, — вдруг заметил он.

— Это не… — Я оборвал фразу на полуслове, осознав, что едва не проговорился. Конечно же, сержанту и без этого все было понятно, но прямая подсказка выходила за правила игры. Я почувствовал, что Уртус улыбается.

— Я лишь исполняю приказ капитана.

После этого сержант не проронил ни слова.

Мои приказания были исполнены в самый кратчайший срок. Получив известие, что все готово, мы вынесли доктора из кабины. Уртус надел ему на лицо кислородную маску, а затем с моей помощью запеленал окаменевшее тело в теплонепроницаемую пленку. Вакуумные насосы откачали кислород, заменив его парами хлора, после чего связанные гелиевыми прокладками панели обмякли и распались. Я тут же взвалил сверток с доктором Олемом на плечо. Уртус дотронулся до моей руки, предлагая помощь. Я отрицательно покачал головой. Тогда сержант беззвучно сказал, заменив фразу мыслью — он уже понял, что я телепат:

— Лучше, если его понесут воины, за которыми присмотрю я. Капитану же следует отправиться к себе. Так будет лучше.

Странно, но я повиновался.

Странным было не только это. В настоящее время я являлся тумаитом, но меня упорно донимали люди, точнее, их призраки. Меня не мучили безвинные жертвы Го Тин Керша, оставившего кровавый след на двадцати семи планетах. Меня донимали призраки моего человеческого прошлого, претендующие на то, чтобы считаться людьми.

Но обо всем по порядку. Вернувшись к себе, я обнаружил гостя, уютно расположившегося на ложе для отдыха. При моем появлении гость издал радостное восклицание, однако даже не подумал о том, чтобы привстать. Это был Гумий, точнее, его артефакт, в чем я сумел убедиться, исследовав гостя силовыми линиями.

На этот раз артефакт был выполнен куда более тщательно. Я имел дело не со сгустком первичной энергии, воплощенным в нестабильную форму. Это был фантом, обладавший некоторыми признаками клона. Он имел белковую структуру, причем его органы были приспособлены к условиям корабля. Артефакт вел себя так, словно и впрямь являлся Гумием.

— Привет, приятель! — воскликнул он, не изменяя лежачему положению. — Как поживаешь?

Я не ответил, с холодным любопытством изучая существо. По виду это был настоящий Гумий. Его облик был соблюден полностью, до мельчайших деталей. Создатель артефакта позаботился даже о том, чтоб облачить свое творение в наиболее подходящие случаю одежды. На этом Гумии была туника желтого, его любимого цвета, отороченная красной каймой. Одежда — на первый взгляд незначительное свидетельство, — но она заставила меня призадуматься. Дело в том, что мой бывший приятель неизменно облачался, как и подобает пророку, в белую полотняную хламиду. Желтый цвет был его тайной мечтой, о которой знал, пожалуй, только я.

Артефакт улыбался.

— Что-то ты негостеприимен, дружище! А помнишь, как принимал меня в былые времена… Золотые чаши, тридцатилетнее вино, голенькие нэрси, порхающие по зале!

Все это было. Ариман любил гулять на широкую ногу.

— Помню. — Подойдя к ложу, я приказал: — Слезай. Это мое место.

Гумий фыркнул.

— Как ты, однако, невежлив!

Спорить он не стал. Неторопливо опустив ноги на пол, артефакт с видимой неохотой поднялся. Я занял освободившееся ложе. Теперь все приличия были соблюдены.

Я молчал. И даже не смотрел на Гумия. Вместо этого я разглядывал свою четырехпалую руку, причем делал это с таким усердием, словно видел ее в первый раз.

Похоже, Гумий почувствовал себя уязвленным.

— Ты даже не поинтересуешься, зачем я здесь? — с обидой в голосе спросил он.

— Для начала я хотел бы выяснить, кто ты.

— Разве Русий не узнает своего старого друга?

— Друга — нет. Я вижу облик, который мне знаком, но это вовсе не означает, что суть соответствует облику.

Гумий как-то рассеянно кивнул.

— Оболочка и содержание не всегда идентичны. Но тебе придется согласиться с тем, что я Гумий.

— Допустим, я соглашусь, хотя отчетливо вижу, что это вовсе не так. Что дальше?

— Не знаю.

— Странно. Твой предшественник был более целеустремленным.

— Предшественник? — в голосе Гумия прозвучала заинтересованность. — О ком ты? Кто он?

— Она. Сегодня я уже имел счастье встретиться с кусочком прошлого. Меня посетил артефакт с обликом Леды. Этот артефакт пытался убить меня.

— Неудивительно. Леда всегда ненавидела тебя.

— В прошлом, — поправил я. — Теперь мы почти дружим.

— Ты видел ее?

— Да, пару раз с тех пор, как оставил Землю. Она неизменно бывала со мной очень мила.

— Это похоже на нее. Вонзая нож, она целует в губы. Мне кажется, это доставляет ей особое удовольствие. Леда сладострастна, словно царица Востока, — нравоучительным тоном проговорил артефакт.

Не знаю почему, но я вдруг оскорбился.

— Говори лучше за себя, умник!

— Ладно. — Гумий выглядел смущенным. — Ты, кажется, вел речь о каком-то артефакте?

— Даже о двух.

— Второй — это я?

На этот раз, похоже, собирался оскорбиться Гумий. Я оскалил в улыбке зубы.

— Угадал.

— Здесь ты ошибаешься.

— Конечно! — Надеюсь, в моем голосе была солидная доза сарказма.

— Я настоящий и докажу тебе это.

— Попробуй.

— Спроси меня о чем угодно, что, по-твоему, я должен знать.

— Если ты настаиваешь… — согласился я без особого энтузиазма. У меня не возникало сомнений, что передо мной искусно сотворенный артефакт — артефакт высшего порядка. Он был значительно совершенней фантома, а по уровню организованности даже превосходил демона. Кое-какие из его функций можно было сравнить с моими, но, конечно же, он уступал мне, уступал решительно во всем. Я не исключал возможности, что артефакт способен зондировать сознание, и потому предпринял меры, чтоб мои мысли были надежно сокрыты. После этого я спросил:

— Название адмиральского линкора альзилов?

Это был вопрос из такого далекого прошлого, что почти никто уже не смог бы ответить на него. Однако Гумий не замешкался ни на секунду.

— «Черная молния».

— Правильно…

Я был слегка озадачен. Впрочем, об этом могли знать и Леда, и Арий, и кто-то третий. Поэтому я задал еще один вопрос, ответ на который был известен лишь настоящему Гумию.

— Под каким именем тебя знали в позднюю эпоху варварских королевств?

— Риндиго Шестой, граф Обершира.

— Ты вновь прав, — констатировал я. — Но это невероятно.

— Что тебе кажется невероятным?

— Об этом мог знать лишь настоящий Гумий.

— Я и есть Гумий.

— Приятель, — протянул я, стараясь оставаться учтивым, — тебя, должно быть, не предупредили, что я способен видеть то, что недоступно обычному восприятию. Я ощущаю твою внутреннюю суть. Если будешь настаивать на этой глупости, я могу рассердиться и разложить тебя на первоначальную энергию.

Гумий всерьез задумался. Я наблюдал за тем, как его пальцы суетливо теребят алый подбой туники.

— Да, ты прав, такая опасность существует, — наконец промолвил он.

— И она куда более реальна, чем ты полагаешь. Мне начинают надоедать все эти загадки. Я хочу знать, кто ты и кем послан.

— Но я действительно Гумий. По крайней мере, я воспринимаю себя им.

— Возможно. Значит, тебе неизвестно имя твоего хозяина? — Артефакт сокрушенно покачал головой. — Тогда откуда ты взялся?

— Я всегда был в этой комнате.

— Ну, положим, не всегда. Ты мало напоминаешь предмет меблировки. Что ты помнишь о своем прошлом?

— Все. По-моему, ты уже имел возможность убедиться в этом.

— Да, действительно. Когда ты осознал, что находишься в этом помещении?

Гумий недоуменно скривил губы.

— Мне кажется, я был здесь всегда.

— Ты не мог быть здесь всегда. Совмести свои воспоминания. Как ты мог находиться одновременно на Атлантиде и здесь?

Артефакт чисто по-человечески шмыгнул носом и вытер рукой выступившую на губе изморозь.

— Здесь прохладно.

— Да, для человека, но не для тебя. Не отвлекайся.

— Я стараюсь…

— Итак, каким образом ты здесь очутился?

Гумий беспомощно пожал плечами.

— Я не могу ответить на этот вопрос. Я просто не знаю ответа. Ты веришь мне?!

Артефакт воспринимал происходящее слишком близко к сердцу и, похоже, был на грани отчаяния. Он напоминал провинившегося данника, склоняющего повинную голову пред троном господина. В этой сцене было слишком много от Земли, но почти ничего от Гумия. Я не сомневался, что настоящий Гумий не стал бы так унижаться.

— Попытаюсь помочь тебе. Судя по тому, что нам известно, ты артефакт, созданный неизвестно кем, с неясной покуда целью, возможно, не враждебный мне. Ты обладаешь вполне сформированным сознанием, которое ко всему прочему синхронизировано с сознанием настоящего Гумия. Каким образом это сделано, мне не совсем ясно. Но можешь не сомневаться, я пойму, — я выдержал небольшую паузу. — Следующее, ты появился в этой комнате, изолированной от источников энергии. Выходит, ты обладаешь высокой способностью перемещения, если даже переборки не являются для тебя препятствием. Это не столь существенно, но позволяет сделать определенные выводы. А теперь ты должен сосредоточиться и ответить — кто тебя послал?

Артефакт уловил в моем голосе угрозу — а не то хуже будет! — и съежился.

— Я не знаю. Правда, не знаю!

Все это напоминало сцену из дешевой пьесы.

— Но ты хотя бы должен знать — зачем?! — не выдержав, взорвался я.

— Должен, — с сомнением произнес артефакт. — Конечно, должен.

— Тогда постарайся вспомнить об этом.

Гумий задумчиво облизал губы. Вместо ответа последовал вопрос.

— А что хотел сделать мой предшественник, не помню, как ты его назвал?

— У тебя подозрительно короткая память! — заметил я. — Это был артефакт Леды, он пытался уничтожить меня.

— Может быть, я тоже должен… — Гумий не договорил и вопросительно взглянул на меня.

Я не смог удержаться от смеха. Я хохотал от души, так, что закололо в правом боку.

— Хорошенькое дело! Он сомневается, должен прикончить меня или нет!

— Но я и вправду не знаю.

— Это я уже слышал. Но у тебя должна быть какая-то цель. С чем-то ты ведь пришел сюда.

— Я просто очутился здесь — вот и все!

Действительно, все. Все возвратилось на круги своя. Давно я не испытывал удовольствия от столь бестолкового разговора.

— Хорошо, начнем все сначала, — терпеливо выговорил я. Ох, как дорого стоило мне быть терпеливым! — Ты увидел, как я вхожу. Что ты почувствовал в этот миг?

— Радость.

— Радость? Разве ты позабыл, что мы враги?

На этот раз удивился Гумий.

— Враги? Да ты в своем уме? Мы никогда не были врагами.

— А битва у Замка?

— Какая битва?

— Ты помнишь Замок?

— Замок Аримана в Заоблачных горах? Изумрудную жемчужину в оправе безжизненных скал? Конечно, помню.

— А теперь вспомни битву против Отшельника, Кеельсее и горстки сумасшедших кочевников. Я проиграл эту битву, потому что ты позволил нанести мне удар в спину. Помнишь?

Лицо Гумия выражало недоумение.

— Ничего не помню. — Он не лгал, я чувствовал это.

— Странно. Похоже, создавший тебя желал, чтоб мы оставались друзьями. Странно… Стой спокойно и не дергайся! — резко приказал я.

Вслед за этим я сконцентрировал потоки сверхсути, придав им нужную форму и направление. Тонкий, длинный, неразличимый обычному восприятию стебель с острым жалом на конце вонзился в грудь артефакта. Двигаясь ломаной волной, подобно песчаной змее, он пронизал естество артефакта насквозь. Он искал силу, организовавшую первичную материю в артефакт, он искал след, который мог бы дать подсказку. Он был мною.

Прорывая преграды, я летел вперед. Все было красным, близким к багровому. Так светятся догорающие дрова. Мириады тускло мерцающих раскаленных светляков, образующих причудливую мозаику, завораживающую своей монотонностью. Монотонность завораживает сильнее, чем красота. Как сладко спится под ровный шелест волн, навевающих грезы и покой.

Мне было не до покоя. Я искал ответ. Он был нужен мне, иначе вопрос мог оказаться последним. Выбрасывая хищное жало, стебель дробил багровое сплетение, разрывая его блеском голубых и зеленоватых искр. В этих искрах были крохотные кусочки информации, но они ничего не значили для меня. Я должен был собрать эту информацию воедино.

И я принялся сплетать диковинный ковер красок и образов. Вначале этот ковер повествовал языком хаоса — несуразное переплетение разноцветных нитей и искр, исторгающих сумбурные звуки, но постепенно картина принимала определенные очертания. Нити растеклись контурами, которые были тут же заполнены полутонами сплавившихся между собой искр. Зазвучала торжественная музыка, кажется, это был спятивший Шуман, и передо мной возникло естество артефакта.

Это был фантасмагорический прообраз души Гумия. Я удивился, сколь он ярок. Гумий всегда представлялся мне более тусклым, почти серым. Я видел рваную мозаику образов, мгновений и эпизодов, что пережил мой лучший друг за свою жизнь. Я ощущал сладкие муки новорожденного и удивление первого вздоха, я с широко раскрытыми глазами взирал на чудо весеннего цветка и вдыхал аромат свежего кофе. Я учился в школе, колледже, работал на каких-то примитивных механизмах. Затем появились безликие и слегка странные люди. Они учили многому, в том числе и искусству убийства. Я ощущал гордость от осознания того, что вправе убивать. А потом была череда интриг, заговоров, крушений. Где-то посреди этого был первый поцелуй. И почти сразу за ним — арест по ложному обвинению. Здесь били, и кровь растекалась сочными плавящимися каплями, похожими на небрежно наложенный мазок алой краски. Но в отличие от краски кровь была соленой.

Кровь сменил грохот. И вновь была кровь, а бластер дергал руку легкой отдачей. Падали стены, в воздухе висела густая едкая пыль, вызывающая слезы и кашель. Я слышал шипение гаснущих в толще керамобетона лазерных импульсов. Так шипит слюна, если плюнуть на раскаленный металл.

И пришло удивительное ощущение безграничной пустоты. Свобода и одиночество, парящие на невесомых крылах. Это чувство было захватывающим и пугающим, и почти сладострастным. Мне следовало умереть здесь, позабыв о поиске иных ощущений.

Но пустота ушла. Все вокруг было синим, зеленым и лимонным, цвета полуденного солнца. Я ощущал власть, почти безграничную, много власти. Я полюбил ее вкус, схожий со вкусом золота — чуть кисловатый, с металлическим оттенком, кружащий голову и вызывающий сладкое томление в чреслах.

Вкус власти — отныне он будет сопутствовать всегда. Этот вкус невозможно забыть. Я пил вино — сладкое и чуть кисловатое, пахнущее солнечными склонами, но оно не могло заглушить вкус власти. Я любил женщин, самых прекрасных, каких только можно вообразить. Любая из них была достойна стать королевой, для меня же они были не более, чем шлюхами. Это сладкий вкус власти, дающей право на боль. Я даровал им боль и наслаждался ею сильнее, чем любовью. Власть…

Катастрофа пришла малиновым шаром. В нем было мало поэтики, здесь присутствовал лишь колоссальный выброс энергии. Хотя не стану утверждать, что это не было захватывающим зрелищем. Напротив, я не видел ничего более прекрасного. Планеты расцветают очень редко, но их цветение стоит того, чтобы расплатиться за это зрелище собственной жизнью.

Земля цвела лишь один миг. Оранжевое сменилось черным, серым и сине-холодным, блеска стали. Века безвременья и неизвестности. Я стоял плечом к плечу с тем, кого любил, и любил его за то, что он позволял мне стоять рядом. Он научил меня пользоваться властью. Власть была почти невидимой, на кончике ножа, но грандиозной. Величие, которого я не достигал прежде никогда. Власть, равной которой мне не приходилось изведать. Я полюбил убивать, быстро и тонко, узким, отточенным жалом стилета, спрятанного в посох. Совершенная смерть, почти не оставляющая следов крови. Мне был отвратителен вид крови. Алой, густеющей до багрового.

Багровый. Образы вдруг покрылись морщинками смальтовой мозаики, а потом рухнули вниз. Цвета смешались, груды разноцветных осколков растеклись пелериной пламени. Когда языки ушли в небо, предо мной предстала лишь груда пепла.

Вздохнув, я втянул стебель сверхсути в себя. Артефакт ни о чем не подозревал. И он любил меня — это не вызывало сомнений.

Сейчас он стоял напротив и чуть рассеянно помаргивал. Вторжение в его суть повлекло определенный хаос. Артефакту требовалось время, чтобы стабилизировать формы. Я дождался, пока лицо Гумия не примет обычный вид.

— Я верю тебе, — сказал я, возвращаясь к разговору. — Я не знаю, зачем ты очутился здесь, но верю, ты пришел не за тем, чтоб причинить мне вред. Вот только ума не приложу, что мне с тобой делать.

— Если это возможно, я хотел бы остаться здесь. Ведь мне некуда идти.

Немного поразмыслив, я решил:

— Ну хорошо. Назначаю тебя стражем моих покоев. Если захочешь, можешь побродить по кораблю, только старайся не попадаться на глаза моим подчиненным.

— Это несложно, — заверил артефакт.

— Тогда решено. Будешь жить у меня, пока я не придумаю, что с тобой делать. На ночь можешь расположиться здесь.

Поднявшись, я указал рукой на ложе.

— Спасибо, но мне это не нужно. Я не нуждаюсь в отдыхе.

— Конечно, — согласился я, ощущая легкое недовольство тумаита, вдруг обидевшегося за несовершенство своего организма. — Да, кстати, ты помнишь такое имя — Олем?

— Конечно. Это доктор с «Марса». А что?

— Сегодня мы подобрали тот самый катер.

— Но доктор должен быть мертв. Ведь прошло столько времени!

— Да, немало. — Я принялся возиться с застежками, пристегиваясь к раме. — Удивительно, но, похоже, он жив. Странное состояние, вроде каталепсии. Завтра я попытаюсь привести его в чувство. — Тумаит издал рыкающий зевок, отчего поморщился. Человек порой позволял себе непозволительно много.

— Все, отбой. Доброй ночи! — сказал я.

— Доброй ночи, Русий, — вежливо пожелал артефакт.

Я сомкнул тяжелые веки. Так закончился этот странный день.

Глава четвертая

Землянам известно восемь проявлений каталепсии и близких к ним, тумаитам — три, принципиально отличающиеся от предыдущих, трофейные сути Го Тин Керша поведали мне еще об одиннадцати. Но все это ровным счетом ничего не значило, так как состояние, в котором пребывал доктор, не соответствовало ни одному из вышеперечисленных. Это было нечто странное, совершенно необычное.

Внешне доктор походил на статую — подобное сравнение так и напрашивается, но я осмелился б не согласиться с ним. Мне доводилось видеть статуи, выглядевшие более живыми, чем люди, с которых они были изваяны. Если уж сравнение необходимо воплотить в камень, то я предпочту сопоставить доктора Олема с куросом — аттическим каменным болваном, что во множестве высекались в эпоху Трои и семивратных Фив. Та же омертвелость и схематичность едва схваченного движения. Вот только губы куросов изломаны вечной загадочной улыбкой, украденной у Сфинкса, гримаса лица доктора мало походила на улыбку. Она была полна боли и неосознанного ужаса, который возникает пред чем-то не до конца понятым, но наперед вызывающим страх — глаза выпучены, ноздри раздуты в тщетном усилии ухватить лишний глоток воздуха, рот оскален, словно готовясь укусить. Отвратительная физиономия. Химеры Notre-Dame de Paris потеснились бы, уступив ей первое в ряду место. Доктор был известен мне как милейший человек. Должно было случиться действительно что-то невероятное, чтобы его лицо исказилось подобным образом. Я машинально размышлял над этим, пока мы проводили тесты.

Мы — означало я и Уртус. После всего того, что случилось накануне, Уртус оказался привязан ко мне прочной веревочкой. По крайней мере сержант воспринимал свое положение совершенно иначе, чем прежде, а я не протестовал против этого, отчего физиономия старшего офицера Ге расцвела стойкими синими пятнами негодования. Он предчувствовал опалу, но предчувствуя, не подозревал, что опала означает смерть.

Намечалась рокировка фигур, неизбежная в затянувшейся партии. Уртус куда более устраивал меня в звании королевы.

Оживление доктора началось с обычных тестов. Его сознание было наглухо заблокировано, поэтому я не рискнул взломать наложенные затворы, не убедившись прежде, что физиология в норме. Биохимическая лаборатория корабля располагала всем необходимым оборудованием. Потребовалось лишь внести небольшие изменения, чтоб приборы-анализаторы стали пригодны для человека. Исследованию была подвергнута кровь, ткани мышц, в том числе и сердечной, печень, почки, а также тончайший срез мозговой коры. Я не считаю себя большим специалистом в биологии, однако даже мне стало ясно, что с организмом доктора все в порядке. Причины странной каталепсии следовало искать в глубинах сознания. Что ж, я был готов к этому.

Игнорируя стоящего рядом Уртуса, я снял с головы мешающий работе шлем — сержант воспринял это с холодным любопытством, к которому примешивалась доля удовлетворения; он получил еще одно доказательство, что я кислородный литинь, — и встал на колени перед неподвижным телом доктора Олема.

Итак, я имел дело с каталепсией. Существовало несколько способов, с помощью которых можно было ввергнуть человека в подобное состояние. Проделать это было весьма несложно, по крайней мере куда проще, чем вывести из каталепсии. Арий — а я не сомневался, что все это дело его рук — по всей вероятности, воспользовался заговором, забирающим сознание. Мне случалось пользоваться подобным приемом. В данный миг душа доктора Олема путешествовала в иных, фантастических и реальных мирах, и, как знать, возможно, ей вовсе не хотелось возвращаться в бренную оболочку. Возможно… Но мне не было дела до подобных сантиментов. Приблизив ладони к плешивой голове атланта, я принялся совершать волнообразные пассы — от темени к лицу, затем мягкими движениями вдоль висков. Я нагнетал энергию, медленно возбуждая сознание.

Тело по-прежнему было недвижно, но мозг начинал вибрировать — медленно, едва заметно. От серой, покрытой сетью извилин поверхности скользнула короткая волна, во много раз стремительнее, чем самая быстрая мысль. Я едва успел уловить это колебание — кто? Вопрос исходил от доктора, но задан был кем-то иным. Я усилил давление, осторожно поглаживая пробуждающееся сознание, а затем принялся плассировать его. Я плассировал короткими сильными всплесками, проникающими в самый центр естества. Как глубинные бомбы исчезают в толще вод, выворачивая их наизнанку, так и мои импульсы пронзали мозг, заставляя его возбуждаться. Постепенно нейроны оживали, отвечая на мои усилия смутными сплетениями образов. Осознанное еще не одолело бессознательное, но было близко к тому, чтобы осознать самое себя. Я брал золотистые иглы и вонзал их одну за другой в серую суть. Сотни и тысячи золотистых игл — они должны были составить костяк, который свяжет осколки и поможет им обрести образ. Золотистое и серое. Лишь серое и золотистое…

Где-то в самой глубине появилась крохотная черная точка. Поначалу я не обратил на нее внимания, но точка росла, подобно раковой опухоли, разбрасывая метастазы по гребням извилин. Еще не сознавая сути происходящего, я принялся окружать черное пятно золотистым частоколом. Тогда оно прекратило свой рост и начало концентрировать энергию. Черный зрачок пульсировал подобно опалу, помещенному в оправу с подложкой из платины. Пульсация становилась все интенсивней, черный переливался багровым, цвета переспелой вишни. А затем в центре багрового вспыхнул ослепляющий хризолитовый зрачок, и гигантская сила отбросила меня прочь от тела доктора.

В грудь толкнуло словно стальной пружиной, швырнув меня к переборке. Стремительный полет навстречу титановой стене не вызывал восторга, поэтому я разложил время и, сломав пространство, мягко приземлился на ноги. Уртусу, который попал под тот же удар, повезло меньше. Хоть он и находился достаточно далеко от доктора, ударная волна оказалась достаточно мощной, чтобы сбить его с ног и катить по полу, подобно беспомощной кегле. Перевернувшись вокруг своей оси пять или шесть раз, сержант врезался головой в стену, в результате чего потерял на какое-то время интерес к происходящему.

Сила, обрушившаяся на меня, обрела формы, трансформировавшись в фантом Изначального. Фантом был нестабилен и походил на трехмерное трехцветное облако — серые, ближе к пепельному, кожа и волосы, черные одежды. Темно-изумрудный плащ колыхался, словно от порывов ветра, от него отрывались небольшие кусочки. Пузырясь, они поднимались вверх и исчезали.

— Как, это опять ты?! — Беззвучный вопрос, исходящий от фантома, был подобен реву раненого быка.

— Как видишь, — ответил я.

— На этот раз тебе не уйти!

— Рад это слышать, Арий.

Фантом взревел и принялся изливать энергию. Несколькими сильными ударами, стараясь не коснуться доктора, я загнал ее обратно, после чего посоветовал:

— Остынь. Давай на этот раз поговорим спокойно.

Арий попытался исторгнуть еще одну волну, я прикончил ее так же легко, как и первую. Убедившись в тщетности своих усилий, фантом немного успокоился.

— Ты неплохо устроился, — пробормотал он, осматриваясь. — Военный корабль? — Я кивнул. Фантом со свистом всосал воздух. — Жаль, что эта сучонка утащила тебя из-под моего меча!

— Я представлю тебе возможность сразиться еще раз.

— Если только вернешься.

— Не сомневайся, — я улыбнулся, вызвав у фантома новый приступ ярости.

— Я сожру тебя!

— Я это уже слышал. Правда, от другого. Теперь он во мне. То же будет и с тобой. — Фантом зарычал. — Спокойно. Сейчас ты сделаешь то, что я тебе прикажу. Немедленно освободи этого человека.

— И не подумаю.

— Тогда пеняй на себя. — Я чувствовал, как во мне начинает расти злоба.

Пришел в себя и поднялся на ноги Уртус. Быстро оценив ситуацию, он извлек из кобуры плазменный пистолет. Он занимал мою сторону и был готов в любой миг прийти на помощь. Я испытал прилив благодарности, однако в помощи я не нуждался.

Покончив с разговорами, я выбросил вперед силовые линии и перешел в наступление. Фантом был неуязвим, чего нельзя сказать о его хозяине, при условии, конечно, если я сумею добраться до него. Я имел определенное преимущество, так как мог оперировать энергией непосредственно, а Арию приходилось перебрасывать свою через бездонные просторы космоса. Заключив фантом в энергетический обруч, я пронзил его силовыми линиями. Все они были устремлены к невидимому пятну, через которое поступала энергия. Фантом моментально капитулировал. Съежившись, он попытался исчезнуть, но свернуть энергетический канал ему не удалось. Я преследовал и настиг врага уже в теле Олема. Между нами завязалась отчаянная борьба. Арий пытался сохранить свою власть над плененным сознанием, я же стремился разрушить ее. Тело бедняги доктора напиталось энергией, рискуя быть разорванным на части.

— Ты убьешь своего приятеля! — хрипел Арий.

— Ну и пусть, — стиснув зубы, отвечал я.

У меня возник новый план, идущий куда дальше первоначального.

Арий был неглуп и раскусил мой замысел. Причудливо выругавшись, он начал сворачивать энергетический канал, изо всех сил тяня его к себе. Арий знал, что если не сумеет сделать этого, я смогу воспользоваться каналом и перемещусь на Землю, поглотив по пути значительную часть его энергии. В этом случае исход поединка был более чем очевиден. И потому Арий сражался изо всех сил. Энергетический канал дергался, извивался, препятствуя мне как следует уцепиться за силовые окончания. Гигантский питон рвался из моих объятий, бил тяжелой головой, напрягал бушующие энергией кольца. Тело доктора сотрясалось в ужасных конвульсиях.

Враг был настойчив, но и я не уступал. Мне удалось присосаться к каналу и запустить силовые линии глубоко внутрь. Возможно, они уже добрались до Земли, мне даже почудилось, что перед глазами промелькнул кусочек земной зелени, но в этот миг Арий решился на отчаянный шаг. Он перерубил энергетический канал, уступая мне и доктора, и значительную часть своей энергии. Я моментально втянул последнюю в себя и раздулся, словно от хорошей выпивки.

Подозреваю, в этот миг из моих ушей вырывалось пламя. Возможно, все было не совсем так, но в любом случае Уртус получил еще пару доказательств к своей теории, а заодно стал свидетелем удивительного представления. Не уверен, что оно пришлось сержанту по вкусу, но степень его уважения ко мне, а вместе с ним и ненависти, моментально утроилась.

Тяжело отдуваясь, я повернулся к доктору. Его сознание было свободно, но он еще не до конца пришел в себя. Открыв глаза и узрев склонившееся над ним чудовище, доктор порядком смутился и задал самый нелепый вопрос, какой только можно вообразить.

— Который час? — вот что спросил он.

— Полшестого, — немедленно ответил я.

Доктор, пытавшийся примириться с моим обликом, воспринял ответ всерьез, но через миг в его мозгах прояснилось. Второй вопрос соответствовал ситуации.

— Где я?

— На моем корабле. Мы подобрали катер.

Пока я говорил, доктор пристально всматривался в мое лицо. После затянувшейся паузы он неуверенно произнес:

— Мне кажется, я вас знаю.

«Браво, док!» — подумал я. Подобная проницательность заслуживала награды, и я решил попытаться заменить телепатию голосом. Речевые органы тумаита устроены иначе, чем человеческие, поэтому мои слова звучали не очень внятно.

— Ты наблюдателен, доктор Олем.

При этих словах доктор вздрогнул, на его лбу образовалась вертикальная морщина. Опираясь на локти, доктор сел, а затем не без труда встал.

— Кто вы?

— Не нужно волноваться, доктор.

— Я спокоен, — размеренным тоном ответил Олем, но я ощущал, как в его голове бушует хаос потревоженных мыслей. — С кем я имею дело?

Я уже успел пожалеть, что опрометчиво форсировал разговор, но отступать было поздно.

— То, о чем ты сейчас узнаешь, возможно, шокирует тебя и уж наверняка покажется невероятным. Ты готов к этому?

— Да.

— Ну ладно.

— Ты помнишь свое путешествие на крейсере «Марс»?

— Отлично помню.

— У тебя было трое друзей. Вы желали избавиться от существа по имени Арий. Помнишь?

— Еще бы! Да не тяните! — не выдержал атлант.

— Извини, доктор, мне нелегко говорить. Моя гортань плохо приспособлена к произнесению подобных звуков.

— Так пользуйтесь телепатией.

Я проигнорировал совет.

— Полагаю, ты помнишь имена своих друзей.

— Конечно, Гумий, Ру… — Доктор Олем поперхнулся на полуслове. — Русий, — протянул он, сломав голос до шепота. — Конечно же, Русий! Я узнал вас, Русий!

— Когда-то мы были на ты, — с улыбкой заметил я. — Но черт побери, как тебе удалось догадаться?!

Доктор попытался улыбнуться.

— Не забывай, что я все-таки недурной психолог.

— Я помню. Секунду… — Повернувшись к наблюдавшему за нашей беседой Уртусу, я заблокировал его сознание. Сержант обратился в статую, подобную той, что еще мгновение назад представлял из себя доктор. Затем я неторопливо избавился от скафандра и начал трансформацию. Обычно она занимала всего несколько мгновений, но сейчас я слегка волновался и оттого затратил немного больше времени. Разрываемый разбухшими мышцами комбинезон трещал по всем швам. Надев свое обычное человеческое лицо, которое было знакомо доктору, я улыбнулся.

— Похож?

— Да, это действительно Русий, — согласился доктор. — Но как тебе это удается?

— Длинная история, док.

— Ты все же расскажи ее мне.

Я немного поколебался и согласился.

— Ну хорошо. Время терпит.

Я принялся рассказывать, начав с того момента, когда катер с Арием и доктором исчез в черной бездне космоса. Я рассказывал о строительстве мира, о катастрофе, эпохе безвременья и эре людей и богов. Когда я упомянул о битве у Замка, доктор оживился.

— Я знаю о ней. Я видел, как сражается Арий, но не знал, что его врагом был ты.

Закончил я свое повествование рассказом о Кутгаре и путешествии на корабле тумаитов.

— Удивительно! — воскликнул Олем. — В жизни не слышал ничего более удивительного. — Доктор внимательно посмотрел на меня. — Так кто же ты сейчас: человек или нет?

Я ответил единственно так, как мог ответить.

— И человек, и нет. Порой во мне преобладает человеческое, порой господствуют иные сути.

— А сейчас? — настаивал доктор.

— Конкретно сейчас я человек. Через мгновение мне придется стать предводителем этих существ. — Я ткнул рукой в сторону остолбеневшего Уртуса.

— Какое причудливое раздвоение личности! — В голосе доктора звучал чисто профессиональный интерес.

— Более, чем раздвоение, — поправил я. — Но это совершенно не тот случай.

— Конечно, конечно… — с поспешностью согласился Олем. Ему показалось, что я готов обидеться. — Теперь ты намереваешься вернуться на Землю?

— Да, но боюсь, это отнимет слишком много времени.

— Ну, не знаю, — заметил Олем. Мне показалось, что доктор недоговаривает.

— Что означает это «ну»?

— Арий сумел попасть на Землю в одно мгновение.

— Тебе известно, как?

— Допустим.

Я нахмурил брови. Доктор пытался играть какую-то странную игру, правила которой были неизвестны мне.

— Хватит вилять, док. Говори прямо, что тебе нужно.

— Я хотел бы определить свой статус на этом корабле. Я пленник?

— Номинально — да. Ты пленник тумаитского капитана, который вправе распоряжаться твоею судьбой. Но ты гость человека по имени Русий. Так что можешь не опасаться за свою жизнь.

— Как это благородно! — саркастически воскликнул доктор. — Надеюсь, что как человек ты не очень изменился.

— Ничуть, — подтвердил я, хотя не был на все сто уверен в искренности своих слов. — Ты мой гость и будешь пользоваться всеми привилегиями, положенными гостю. Кроме того, мне кажется, я вправе рассчитывать на благодарность, ведь это именно я изгнал из твоего тела беса, именуемого Арием.

Доктор сухо причмокнул.

— Да, я как-то упустил этот факт из виду. Ужасно кружится голова и хочется пить, — пожаловался он.

— Придется потерпеть, док. Сначала я хочу выслушать твою историю.

Олем пожал плечами.

— Хорошо, я расскажу все, что знаю. Возможно, это поможет вернуться. Нам обоим, — прибавил он после крохотной паузы.

— Конечно! Мы будем вместе. О чем речь, док! Рассказывай.

— В таком случае мне придется вернуться к самому началу этой истории. Я, пожалуй, присяду.

Лишь сейчас я обратил внимание на то, что ноги доктора Олема мелко трясутся. Частичная атрофия — вполне естественно. У меня мелькнула мысль, что, может быть, стоит дать доктору немного воды. Это было несложно. Достаточно прикоснуться к одной из вделанных в панель у ложа кнопок, и сосуд с жидкостью немедленно будет доставлен через посредство вакуумного конвертора. Немного поколебавшись, я решил повременить с водой. Жажда должна была сделать доктора более сговорчивым. Я примостился рядом с ним, всем своим видом показывая, что готов выслушать его историю.

— Как ты, Русий, наверно, помнишь, это я придумал, каким образом нам избавиться от Ария. По правде говоря, в тот миг я не подозревал, что все это придется делать мне самому. Я надеялся, что жребий выпадет кому-нибудь из вас.

— Почему ты боялся? Ведь твой план был вполне безопасен. Ты очутился внутри катера по чистой случайности.

— Случайность правит миром. Я предчувствовал, что все пройдет не столь гладко, как хотелось бы. Впрочем, скорей всего это только теперь кажется, что предчувствовал. Мы сильны задним умом и вспоминаем о приметах, лишь когда они сбываются. Я заманил Ария, захлопнул люк, и катер унес нас в пустоту.

— Сейчас, когда мне известно, что Арий очень могуществен, я не могу понять, почему он не воспользовался своей энергией, чтобы уничтожить катер и остаться таким образом на корабле.

— Наверно, что-то помешало ему. А возможно, он просто растерялся. Помню, Арий был ужасно зол. Он несколько раз ударил меня с такой силой, что едва не свернул мне шею. В моей памяти остались лишь три дня путешествия. В первые мгновения я думал, что Арий прикончит меня, однако очень скоро понял, что смерть видится ему слишком малой расплатой за то, что я совершил. Он замыслил куда более изощренную месть, требующую времени. А между тем со временем у нас было туговато. Хвала Разуму, курс катера оказался проложен таким образом, что нам не грозила опасность упасть на звезду, но зато куда явственней была перспектива подохнуть от жажды или задохнуться. И воды, и кислорода должно было хватить примерно дней на пять. Я вполне резонно предполагал, что это даст Арию еще один повод расправиться со мной. Я не знал, что он не нуждается ни в пище, ни в воде, ни даже в воздухе, и очень удивился, когда Арий швырнул оба сухих пайка мне. Мы летали меж звезд три дня. Тоскливое, признаться, занятие! Раз или два я пытался прикончить Ария, нападая на него сзади, чтоб удушить, но в самый последний миг он ускользал из моих рук. По-моему, он даже не обращал внимания на мои выходки. Все эти дни он провел, практически не шевелясь, в кресле. Порой губы его приходили в движение, как будто он разговаривал. На исходе третьего дня он бросил на меня взгляд, и я понял, что меня больше не существует. Я не чувствовал собственного тела, а мир виделся мне глазами Ария. Малоприятное, скажу тебе, ощущение взирать на собственную оболочку, небрежно распластанную в кресле.

Я кивнул.

— Оно мне знакомо.

Олем поморщился. Я почувствовал, что он недоволен тем, что я вмешался в его монолог. Искоса поглядывая на меня, доктор продолжал:

— Все оставшееся время я был частью этого мерзавца, который таскал меня повсюду, где заблагорассудится. Земля была не только твоим домом, но и моим. Я повидал ее почти всю. Время от времени я натыкался на знакомые лица. Я видел Гумия, Давра, девушку по имени Леда…

— Стоп! — воскликнул я. — Ты видел Давра?

— Ну не сам я, а Арий.

— Выходит, он очутился на Земле еще до катастрофы?

— Я ничего не знал о катастрофе. Похоже, когда она случилась, мы были где-то далеко. Я еще помню, что очень долго видел снег. Мы были там, где много снега. Но Давра мне приходилось встречать не раз, это точно!

— Попытайся припомнить, как ты очутился на Земле.

— Арий, — поправил доктор.

— Конечно же, Арий!

— Это случилось… — Доктор потер ладонью щеку. — Знаешь, я не могу сказать точно, как это случилось.

— Неважно, пусть будет неточно. Как?

— Сначала были звезды, как всегда много звезд. Затем сверкнула вспышка, и я обнаружил, что стою посреди зеленой поляны. Там был еще какой-то человек.

— Какой? Попытайся вспомнить!

— Не знаю. Он был похож на человека. Но у него была серая кожа и такого же цвета волосы. Он коснулся ладонью плеча Ария и сказал…

— Что? Что он сказал?

Пальцы Олема принялись скрести плешь.

— Не помню точно…

— Постарайся вспомнить! — настаивал я. — Это очень важно.

— Кажется, он сказал: я принял тебя, брат.

Мой кулак врезался в переборку с такой силой, что титановая пластина не выдержала и погнулась.

— Я так и думал!

— О чем ты? — быстро спросил доктор.

— Ни о чем, — ответил я.

Мои подозрения подтвердились. Ария вытащил на Землю Командор. Но каким образом? Этого я не знал.

— Что ты помнишь еще?

— Многое. Всадники с мечами, диковинные существа, чудовища из подземного мира.

— Достаточно. — Все это было мне неинтересно. Главное я знал. — Сейчас ты получишь свою воду, — сказал я доктору.

— Очень любезно с твоей стороны.

Потянувшись рукой к блоку конвертора, я набрал заказ. Через несколько мгновений из стены выехал металлический контейнер. Я открыл его и достал емкость с дистиллированной водой.

— Держи.

Едва получив емкость, Олем тут же припал губами к ее краям. Кадык на тощей шее судорожно задергался.

— Хватит, — сказал я немного погодя и отобрал сосуд. — Ты должен пить понемногу. Если понадобится еще вода, нажми первую кнопку. Захочешь есть — вторую.

Доктор усмехнулся.

— Удобно. Как в обезьяннике. — Я не отреагировал. — И как долго это будет продолжаться?

— До тех пор, пока мы не найдем способ вернуться на Землю. Постарайся понять, это зависит не от меня. Не думаю, что хлор и холод придутся тебе по вкусу. Впрочем, все это поправимо. Я прикажу изготовить для тебя скафандр, и ты сможешь передвигаться по кораблю, с моего, естественно, ведома.

— Спасибо, ты очень заботлив.

Я постарался не замечать иронии.

— И запомни, тумаиты, все поголовно, — твои враги. При первом же удобном случае они попытаются убить тебя. Так что будь осторожен. Здесь, — я ткнул рукой в блок конвертора, — есть третья кнопка — для связи со мной. Если возникнет опасность, не церемонься. Где бы я ни был, я услышу твой вызов.

Доктор хотел съерничать и на этот счет, но передумал и просто кивнул.

— Тогда побудь один. Я должен идти. Вечером постараюсь придти вновь.

Поднявшись и отойдя на несколько шагов, я стал трансформироваться в тумаита. Пока я менял облик и облачался в скафандр, доктор Олем успел заказать и получить еду. Это была отвратительная на вид серая масса. Доктор пожирал ее с жадностью изголодавшейся крысы. Сглотнув невольно подступившую к горлу тошнотворную слюну, я надел шлем и занялся Уртусом. Когда оковы с сознания были сняты, Уртус покачнулся, и мне пришлось поддержать его за плечо. Указав глазами на дверь, я сказал:

— Идем.

До сержанта не сразу дошло, что его жестоко провели. Тяжело вздохнув, он поплелся следом, изливая в мой адрес тягучую волну ненависти. Все было нормально. Все было лучше, чем нормально. У меня появился шанс.

Глава пятая

Мне уже доводилось упоминать о безумцах, алчущих встречи с братьями по разуму. Мне уже доводилось упоминать о том, что «Утренний свет», ведомый моим предшественником, сжег двадцать семь зараженных безумием постижения миров. Этот должен был стать двадцать восьмым и первым моим. Планета носила имя Марагас.

Сверхчувствительные антенны уловили едва различимый сигнал. Он был слаб, но отчетлив — алгебраическое изложение теоремы, прозванной на Земле пифагоровой. (A propos, я знавал Пифагора. Человек не без способностей и со странностями, в нем удивительно сочетались задатки гения и шарлатана. Эдакий гениальный шарлатан. Он признавался, что хочет сотворить религию, в которой сам будет Богом. Увы, вакантные места и на небе, и в преисподней были расхватаны. Пифагору пришлось довольствоваться званием загадочнейшего из мудрецов). За теоремой следовала серия музыкальных созвучий. Девять и еще три — на них основывалась гармония звуков.

Известие о сигналах чрезвычайно взбудоражило экипаж. Дикие инстинкты вырвались наружу. В рубку стали поступать донесения о решимости покорить и уничтожить планету. Подразделения докладывали о своей полной готовности к возможному столкновению. Офицеры ждали приказаний. Немного поколебавшись, я распорядился изменить курс и следовать к обнаруженной планете, чем вызвал бурю восторга.

— А что мне остается делать! — шепнул я стоящему рядом Гумию.

Артефакт умел ломать пространство, благодаря чему был неразличим для органов восприятия тумаитов. Заручившись моим согласием, Гумий сопровождал меня. Он одобрил принятое мной решение.

— Ты поступил правильно.

Кажется, эти слова немного успокоили мою совесть. В конце концов в том, что должно было произойти, не было моей вины. По крайней мере, я не ощущал ее.

«Утренний свет» изменил курс и устремился к планете, которая, не подозревая, что уже обречена, продолжала упорно исторгать в космос цепочки сигналов.

Ттерр сварганил замысловатый дебют. Я распутывал паутины ходов и искал возможности для контрвыпада, когда ко мне обратился Уртус.

— Я готов исполнить приказ капитана, — сказал он, шлепнув ладонью по ляжке.

— Какой?

— Я могу привести доказательства.

— Ты считаешь, что сейчас подходящее время?

— Да. — Сержанту не терпелось занять место старшего офицера.

— В таком случае тебе следует знать, что ты ошибаешься. Твое время еще не настало.

Окатив своего капитана взрывом ненависти, Уртус отошел. Разговор выбил меня из колеи. Я потерял нить игры и сделал бестолковый ход. В результате Ттерр проредил мою пешечную фалангу и совершенно истребил левый фланг. Король забился в угол и кутался там в потертую мантию. Сдается, ему было зябко.

Партия была загублена. Я чертыхнулся и пошел прочь из рубки. За моей спиной семенил Гумий. Он непрерывно смещал пространство, отчего приобрел диковинный вид — нечто похожее на рассеченную на тысячи фрагментов фигуру, девять десятых которой попеременно отсутствовали. Гумий неверно оценил свое положение и пытался исполнять роль преданной собачонки, всюду таскающейся за своим хозяином. Это никоим образом не устраивало меня. Поэтому очутившись в переходе, я приказал артефакту убираться в капитанские покои, а сам направился в противоположную сторону. Световой колодец доставил меня на двенадцатый уровень, где располагались оранжереи и биохимические лаборатории. Здесь синтезировали пищевые кристаллы, а также вещества, необходимые для нормального функционирования замкнутой системы обеспечения. Моей конечной целью был модуль, где производили яды.

Если меня встретили здесь с оттенком уважительного страха, то мой заказ поверг ученых червяков в шок. В последнее время они и без того работали, не покладая рук, обеспечивая захваченного литиня водой, кислородом и пищевой массой. Исполнить то, что хотел я, представлялось червякам совершенно невозможным. Ругаясь, я взялся за дело сам. По моему требованию были извлечены на свет ампулы с полисахаридами, емкость с водой и белковый катализатор. Тщательно перемешав ингредиенты в герметичной камере, я подсоединил к ней перегонный куб и стал дожидаться результата. Обитатели лаборатории укрылись в самом дальнем углу, откуда внимательно следили за моими действиями. Я вызывал у них ужас и благоговение, отчасти из-за того, что работал без предохранительного костюма и маски — беспечность, граничащая с сумасшествием. Кроме того, у ученых червяков не было сомнений, что я изобретаю новый страшный яд. Они были правы, отчасти. Мой яд мог повлечь смерть, но в малых дозах он дарил радость.

На дно реторты уже упали первые прозрачные капли, когда Контроль уловил едва различимый сигнал. Смежив веки, я сосредоточился и телепатировал:

— В чем дело, док?

— Ты должен срочно прийти. — Судя по синусоиде колебания мысли, доктор Олем был взволнован.

— Обожди немного. Я готовлю тебе сюрприз.

— Знаешь, боюсь, я могу не дождаться, — сообщил доктор, после чего буквально взвыл: — Приходи быстрее! У меня гости!

— Хорошо.

Подозвав к себе одного из ученых червяков, я велел ему присматривать за ретортой, ласково пообещав:

— Если вдруг что-то будет не так, я волью содержимое этой штуки тебе в глотку.

Червяк посинел от страха. Теперь я мог быть спокоен, моей выпивке ничего не угрожало.

Я не спешил. Доктор показался мне взволнованным, он лепетал о каких-то гостях. Чистейшей воды бред, вполне, впрочем, объяснимый, если учесть то обстоятельство, что сознание доктора еще не вполне освоилось с обретенным телом, а тело — соответственно с сознанием. Стоявшие у модуля, в который был заключен кислородный литинь, часовые имели строжайший приказ не пропускать внутрь никого за исключением капитана. У меня не было оснований сомневаться в их исполнительности.

Они стояли по обе стороны от двери — четыре молодца, вооруженные до зубов. Увидев меня, часовые вытянулись в струнку и дружно шлепнули ладонями по рифленой поверхности переборки. Я небрежно прикоснулся к бедру, после чего осведомился:

— Все в порядке?

— Да, капитан.

Один из часовых нажал на вмонтированную в стену кнопку, дверь распахнулась.

Я очутился в небольшом отсеке, значительную часть которого занимали скафандры. Предполагалось, что я должен облачиться в один из них. Естественно, я не стал этого делать. Взяв скафандр, тот, что был поближе, — я сделал это на всякий случай, ведь капитана могли хватиться, и если обнаружится, что он пребывает в наполненной ядовитым кислородом камере совершенно без всякой защиты, мне будет нелегко найти достоверное объяснение, — я шагнул в шлюз.

Двери сомкнулись. Вакуумные насосы принялись выкачивать хлор, затем хлынула пьянящая струя кислорода. Чтобы не терять даром время, я совершил трансформацию, приняв облик человека. Комбинезон, как и накануне, затрещал по всем швам. Я подумал о том, что неплохо б внести в свою экипировку кое-какие изменения. Что вы скажете насчет эластичных подвязок? Я усмехнулся. В этот миг над входом зажегся огонек, и двери начали разъезжаться.

Я намеревался одарить доктора ехидной фразой, но готовые сорваться с губ слова замерзли. У дальней стены, где смыкались перпендикулярные перегородки, образовывавшие угол, разворачивалось удивительное представление. Доктор Олем, сжавшись в комок, корчился в углу, а перед ним, отрезая пути к бегству, стояли два громадных артефакта, не замедлившие обернуться на звук отворившейся двери.

Оторопело покачав головой, я выпустил из рук скафандр. События принимали все более неожиданный оборот. На смену призракам живых пришли призраки мертвых.

Ближе ко мне стоял огромного роста мужчина. Он был молод и был бы ослепительно красив, не будь на его лице рваного шрама, тянущегося через всю щеку от виска к верхней губе. Но даже с этой отметиной он был чертовски привлекателен. При жизни его звали Кримом. Он был моим врагом, а однажды, не задумываясь, пожертвовал ради меня жизнью. Предо мной стояла точная копия Крима, один к одному, если не считать того, что она была примерно фута на четыре выше оригинала. На Криме были блестящие металлические доспехи — панцирь, закрывавший грудь и спину, набедренники, поножи и шлем с высоким султаном из журавлиных перьев. В правой руке Крим держал громадный, под стать росту, меч.

Чуть позади располагалась девушка. Она была гигантски-невысока — на две головы ниже своего напарника, однако на голову выше, чем я. На девушке было воздушное голубое платье, перетянутое под грудью тоненьким плетеным ремешком. Голову украшал золотой обруч, едва заметный в густой волне золотистых волос, падающей ниже спины. Я знал, что под левой грудью должна быть крохотная черная отметина от выстрела, предназначавшегося мне. Ее скрывало платье. Когда-то давно, сам того не подозревая, человек был безумно влюблен в эту девушку. Подозреваю, эта любовь не умерла в его сердце и спустя тысячелетия. Я смотрел в ее огромные глаза и чувствовал, как на губах непроизвольно появляется счастливая улыбка. Человек мог смотреть в эти глаза бесконечно долго, ведь покуда они жили, он оставался человеком, когда же они сомкнулись навеки, человек превратился в меня. Порой он чувствовал себя от этого несчастным…

Я позволил человеку слишком многое. Артефакты не намеревались потакать моим слабостям. Крим сделал шаг навстречу и резко махнул своим громадным мечом. Я чудом сумел увернуться, выбросив вперед щит из силовых линий. Клинок с визгом отсек некоторые из них, брызнули снопы искр. В следующий миг мне пришлось упасть, потому что восьмифутовая красотка метнула в меня нож. Он просвистел над моей головой и, срезав прядь волос, вонзился в переборку. Крим вновь махнул мечом, заставив меня покатиться по полу. Истошно завопил доктор.

— Русий, кто это такие?!

— Заткнись, болван! — рявкнул я, рывком бросая тело в сторону. Меч смачно вгрызся в пол. Уйдя от очередного выпада, а затем и от ножа, который метнула в меня Ариадна, я разложил время. Но, похоже, этой парочке все было нипочем. Артефакты продолжали перемещаться так же легко и быстро, как и прежде. Я попытался отбросить теснящего меня Крима ударом силовых линий, но это ничего не дало. Энергия прошла через его тело, не встретив сопротивления, и я едва успел отпрыгнуть, ускользая от очередного выпада. Игра начинала принимать опасный оборот.

Зато моим противникам она пришлась явно по вкусу. Оба раскраснелись, на лицах были написаны удовольствие и азарт. В их действиях прослеживалось четкое разделение. Крим преследовал меня с мечом в руках, Ариадна оставалась чуть в стороне и бросала ножи, которых у нее был солидный запас. Делала она это весьма ловко. Если бы не отменная реакция да помощь Контроля, подсказывающего оптимальный выход, я бы наверняка отведал вкус металла.

Со мной происходило что-то непонятное. Точнее, непонятным было то, что касалось моих противников. Они оказались в высшей степени неуязвимы. Силовые линии не причиняли артефактам никакого вреда. Очень быстро я отказался от этого оружия. Уведя Крима в угол, подальше от доктора, я бросил в него огненную волну. Артефакт прошел сквозь нее, словно имел дело не с пламенем, а с бестелесным облаком. Использовать дезинтегрирующую энергию я не решился, так как она могла причинить серьезный вред кораблю. Фотонные пучки страшили артефактов не сильнее, чем блошиный укус мохнатого сенбернара.

Интересненькое занятие! Гонки по ободу кольца. Я словно сумасшедший бегал кругами вдоль стен, а два энергетических чучела пытались проткнуть мою задницу хорошо отточенными клинками. Быть может, это выглядело смешно, но, право, я был далек от веселья. Увернувшись от нового выпада, я оттолкнулся от пола и взмыл вверх. Высота модуля была немалой, но верзила Крим, вооруженный семифутовым мечом, без труда мог дотянуться до потолка, что он и сделал, попытавшись нанизать меня на острие, словно залетного мотылька. Это с его стороны было не самым разумным решением. Криму следовало рубить.

Влив в руки побольше энергии, я поймал клинок и спикировал вниз, основательно врезав артефакту ногой по голове. Подобный ход оказался для врага полной неожиданностью. Оступившись, он выронил меч, который тут же стал моим трофеем. Со свистом рассекая воздух, я устремился вперед. Я был готов испробовать остроту клинка на шкуре артефакта, но тот решил не испытывать судьбу. Подмигнув подружке, он вошел в стену. Ариадна метнула в меня последний нож и исчезла следом за своим приятелем.

Переводя дыхание, я подошел к бледному, как полотно, доктору.

— Кто это были? — спросил он, убедившись, что все закончилось.

— Если б я знал!

Не без труда подняв меч, я прислонил его к стене. Перекрестье рукояти находилось примерно напротив моего подбородка.

— Симпатичный ножичек, а, док?

— Он настоящий?

— Куда более, чем настоящий. Судя по весу, это титан, судя по спектру, здесь присутствует иридий. Из такого сплава отливают жерла дезинтеграторов.

Доктор осторожно потрогал меч, благоразумно не прикасаясь к острию.

— Да, впечатляет.

— А теперь поговорим о том, что произошло. — Я наконец совладал с дыханием. — Док, с недавних пор ты доставляешь мне массу хлопот. Откуда взялись эти двое?

— Я думал, ты сам расскажешь мне об этом.

— Я? Но когда я пришел, они уже были здесь.

— Примерно то же самое обнаружил я, когда проснулся.

— Что значит примерно то же самое?

Доктор натянуто засмеялся, продемонстрировав неровные зубы.

— Вообрази себе, Русий, открываю я глаза и вижу, как надо мной склонился громадный тип с этим, как ты выразился, ножичком в руках.

— А девушка?

— Что девушка?

— Она тоже была здесь?

Доктор замялся.

— Не знаю… Послушай, кажется, она появилась чуть позднее. Хотя я не уверен.

— Док, вспомни, как все это было. До мельчайших подробностей. Это чрезвычайно важно!

Я вдруг поймал себя на том, что почти слово в слово повторяю вопросы, которые задавал накануне. Похоже, душещипательные беседы с доктором становились дурной традицией. Олем не обратил на это внимания. Визит непрошеных гостей сделал его более чем сговорчивым.

— Попытаюсь. Я проснулся оттого, что захотел пить. Открываю глаза и вижу, что рядом с моей кроватью, то есть убогим ложем, — доктор указал на синтетическую подстилку, служившую ему ложем, — стоит этот огромный тип. Мне показалось, что когда-то я видел его лицо.

— Возможно, док. Он был на корабле, но не в нашу смену. Однако об этом чуть позже. Что было дальше?

— Я тут же вскочил. Представьте мои ощущения.

— Меня в обличье тумаита ты испугался меньше, — констатировал я.

Доктор не сразу нашелся с ответом.

— Не скажу, что это было приятное зрелище. Физиономия тумаитов, особенно после того, что я о них узнал, вызывает у меня мало симпатий, но по крайней мере эти существа вполне, выразимся так, приемлемы по размеру. Тот же, которого я увидел, был чересчур большой.

— Док, тебе не приходилось видеть больших существ, — машинально заметил я, вспомнив о многоногих.

— Возможно, но мне вполне хватило и этого. Так вот, я отскочил в угол, а этот тип говорит…

— Он разговаривал?

— Еще как! Он был весьма разговорчив. Мне показалось, что он знает меня. Тип с мечом говорит мне: «Не бойся». Я изо всех сил пытаюсь сделать вид, что не боюсь, но чувствую, что это получается у меня не очень. В этот миг начала появляться женщина.

— Она прошла через стену?

— Нет, я бы так не сказал. Она появилась в том углу. — Доктор указал рукой. — И не сразу, а как бы по частям, словно дым, приобретающий форму. Сначала возникло туловище, затем руки, ноги, а в довершение — голова. Было такое впечатление, что она как бы выливается, словно вода.

Я изобразил усмешку.

— Откуда же она вылилась?

Вместо ответа доктор спросил:

— А что это за небольшая черная штука в стене?

— Это резервные выходы. Блок питания и компьютер.

— Мне показалось, что она появилась оттуда.

— Ты уверен?

Доктор Олем покачал головой.

— Полной уверенности нет. Но мне показалось, что все было именно так.

— Любопытно, — заметил я. — Что было дальше?

— Дальше огромный мужчина сказал мне, чтоб я позвал тебя, иначе он пообещал… — Доктор замолчал, смущенно улыбаясь.

— Отрезать яйца?

— Да. Но как ты догадался?

— Это в стиле Крима. Он никогда не отличался хорошим воспитанием. — Я ласково посмотрел на доктора. — И ты позвал…

Олем всплеснул руками.

— А что мне оставалось делать? Он не замешкался б исполнить свою угрозу. Но, во имя Разума, объясни мне, кто это были?

— Артефакты. Искусственные создания. Один из них — увеличенная копия атланта Крима, другой — девушки Ариадны. Они оба погибли незадолго до катастрофы. И оба от руки Леды.

— Ай-я-яй! — Доктор сокрушенно покачал головой. — Кто бы мог подумать! Леда показалась мне такой очаровательной девушкой. А откуда эти артефакты берутся?

— Из стены, — пошутил я. — По правде говоря, я и сам не знаю, но очень хочу узнать. Кто-то пытается свести со мной счеты, используя для этого артефактов. Один из них, кстати, сейчас находится в моей каюте.

Олем охнул.

— Такой же здоровенный? С мечом?

— Нет, вполне беззлобный. Артефакт нашего общего знакомого Гумия.

— Как же, помню. Он тоже хочет убить тебя?

— Он сам не знает, чего хочет.

— Любопытно было б на него взглянуть.

— Это можно устроить. А теперь скажи, док, что ты думаешь обо всем этом.

— Прямо не знаю, что сказать. Мне никогда прежде не приходилось сталкиваться ни с чем подобным.

— Но ты же психолог.

— А разве психология здесь может помочь?

— Думаю, может. Понимаешь, док, все эти артефакты сотворены с необычайной тщательностью. Я имею в виду не строение, хотя и оно близко к идеальному. Артефакты не просто слепки с первозданных образцов, сделать которые само по себе не очень сложно. Сдается мне, все они обладают матрицами психологического образа. Например, артефакт Гумия полностью соответствует настоящему человеку, по крайней мере тому, которого знал я. Ему известно о себе все, что известно о нем мне. Он знает обо мне и остальных ровно столько, сколько должен знать. Если бы не диматериальная структура, я ни на мгновение не усомнился б, что передо мной реальный Гумий.

Доктор задумчиво хмыкнул и почесал пятерней щеку, покрытую короткой щетиной.

— Могу предложить лишь одно разъяснение. Кто-то залез в твои мозги и черпает оттуда информацию, а затем использует ее, создавая этих существ. Это единственная, на мой взгляд, приемлемая версия. Ты знаешь того, кто мог бы это сделать?

Я пожал плечами.

— Трудно сказать, док. По-моему, здесь нет никого, кто был бы способен на подобное.

— Ты все-таки подумай.

— Леда, — неуверенно произнес я. — Нет, вряд ли. Она может создать артефакта, но ей не по силам контролировать мое сознание. По крайней мере, если бы она попыталась сделать это, я непременно бы почувствовал. Остаются три зрентшианца. Арий далеко. Кроме того, он ничего не знал обо мне до того дня, пока не появился ты; артефакт же Леды напал на меня за несколько часов до этого. Командор? О нем мне ничего не известно. К тому же он мой отец. Черный Человек? Думаю, он смог бы осуществить подобный замысел. Но он никогда не проявлял по отношению ко мне неприязни, а, напротив, всегда помогал.

— Мир меняется, — заметил Олем.

Я не стал спорить.

— Хорошо, допустим, это он. Тогда многое становится ясным. Но непонятно главное — чего он добивается. Черный Человек может убить меня более простым способом.

— Ты же сам говорил, что зрентшианец не ищет в смерти простых путей. Убивая, он жаждет обрести наслаждение.

— Да. Но все равно, эта версия представляется мне неправдоподобной.

— А тот зрентшианец, с которым ты сражался? Может быть, он жив?

— Нет, он погиб. Я уверен в этом.

— А что ты скажешь насчет кого-нибудь из членов экипажа? Возможно, они узнали, кто ты, и пытаются избавиться от тебя.

Я отрицательно помотал головой.

— Не тот уровень. А кроме того, я постоянно общаюсь лишь с тремя из них, причем один из трех — тупой слуга, да и второй умом не блещет. Третий довольно умен и проницателен, но подобные фокусы ему не по силам.

И в этот миг в моей голове мелькнула острая, подобная магниевой вспышке мысль. Она ослепила меня своей простотой. Все было до смешного просто.

— Ладно, док, — сказал я. — Посиди немного один. Я сейчас вернусь.

— А если…

Раздался скрежет, и из стены высунулась громадная рука. Схватив меч, она утащила его за собой.

Доктор наблюдал за этим трюком, широко открыв глаза. Происходящее по-прежнему не укладывалось в его голове. Когда меч растворился в стене, Олем кашлянул и неуверенно проговорил:

— А если этот здоровяк с девицей объявятся здесь?

— Не беспокойся, они не причинят тебе вреда. Ты им не нужен. А на меня они не нападут, по крайней мере, пока. Полагаю, они убедились, что я им не по зубам. Будь спокоен, док. Я скоро вернусь, и вернусь не один. И с подарком.

Я сдержал обещание. Я вернулся очень быстро. Вместе со мной были Гумий и бутыль чистого спирта. Не будет преувеличением, если сказать, что мы превосходно провели время.

«Утренний свет» разрывал звездное покрывало космоса, а мы пили разбавленный спирт и пели старые-старые песни, которых я не слышал со времен сотворения мира.

Наутро человек проснулся с головной болью…

Глава шестая

Белая кавалерия неслась по боевым порядкам противника, уничтожая пехоту и легкие фигуры. По диагоналям скользили слоны. Королева, бросив на произвол судьбы своего пьяненького короля, размахивала громадным семифутовым мечом. Стиснув остатки черной фаланги, посреди которых возвышались массивные тараны ладей, белое воинство с криками навалилось на врагов. Черный король всхлипнул и капитулировал, сорвав с плеч боевой плащ.

— Большой Капитан великолепен, — сообщил Ттерр, известив меня о сдаче.

— Спасибо, Ттерр. Это все благодаря моей матери, она здорово разбиралась в этой игре. Готовь новую партию.

Догадавшись, что я собираюсь уходить, компьютер поспешил заявить:

— Советую не оставлять рубку. Я вот-вот обнаружу ее.

— Хорошо, Ттерр, я буду здесь.

Я отошел от компьютера и повернулся к наполненному чернотой и звездами обзорному иллюминатору.

Уже шесть дней минуло с тех пор, как «Утренний свет» перехватил сигналы с Марагаса; шесть дней, которые ничего не прояснили. За эти дни мы преодолели расстояние, равное миллиону двадцати четырем тысячам световых секунд. Планета приближалась, и вот, наконец, она оказалась в пределах досягаемости локаторов.

— Я поймал ее! — провозгласил Ттерр, и в его голосе прозвучали кровожадные нотки.

Реакция присутствующих, не исключая и меня, была одинаковой. Все дружно устремились к дисплеям, на которых появились первые данные. С каждым мгновением световые строчки прибывали, покуда не заняли дисплеи целиком. Здесь были сведения о планете — размеры, спектральный анализ атмосферы, траектория движения. Они свидетельствовали о том, что нам предстоит иметь дело с омерзительной кислородной планетой.

Смерть кислородным литиням! Я отчетливо различил этот вопль, исторгнутый убогим разумом тумаитов. Я ощущал волну ненависти, готовящуюся захлестнуть планету. Эта ненависть была лишь на гран меньшей, нежели та, которая адресовалась мне.

В последние дни меня стали ненавидеть еще сильнее, чем прежде. К ненависти прежней, скорей неприязни, полагавшейся мне, если возможно так выразиться, в силу высокого положения, прибавилась ненависть обычная, если хотите, тривиальная, совершенно неестественная для тумаита. На корабле творилось неладное. Экипаж подозревал, что в этом повинен капитан. Уртус благоразумно помалкивал, но обстоятельства кричали против меня. Астронавты были недовольны тем, что я велел сохранить жизнь кислородному литиню. Традиции требовали предать его торжественной казни. Смущение в умах вызывали громадные призраки, вдруг объявившиеся на «Утреннем свете». Более всего тумаитов пугала та непостижимая легкость, с которой эти призраки перебирались из отсека в отсек. Я отдал приказ найти и уничтожить артефактов, но плазменные ружья оказались бессильны против них. Гиганты бродили по переходам, распугивая встречных. Пару раз я сталкивался с Кримом. Во время первой встречи он попытался напасть на меня. Переход был слишком узок и невысок. Для того, чтобы как следует размахнуться, Криму пришлось опуститься на колено. Я мог бы с легкостью уклониться от удара, но не стал делать этого. Я лишь выбросил навстречу мечу руку с капитанским жезлом Го Тин Керша. Каур лишний раз доказал, что он стоит надо всем. Громадный клинок натолкнулся на один из лепестков, такой хрупкий на вид, и развалился надвое, чем здорово обескуражил артефакта.

— Отличная игрушка! — пробормотал он, плотоядно косясь на каур, после чего вошел в стену.

В другой раз Крим пробрался в капитанские покои. Я застал его за милой беседой с Гумием. Я прислушался. Артефакты упивались воспоминаниями об эпохе сотворения мира. Заметив меня, Крим слегка смутился, Гумий же повел себя с обычной бесцеремонностью.

— Русий! Дружище! Присаживайся! — завопил он, указывая широким жестом на свободный краешек ложа. — Мы тут болтаем о том, о сем.

Я не стал спорить или выказывать недовольство и сел. Какое-то время я терпеливо выслушивал разглагольствования Гумия, затем велел ему заткнуться. Артефакт Крима воспринял это как приглашение к разговору.

— Я долго ненавидел тебя, Русий, но сейчас во мне нет прежней ненависти.

— Я знаю.

— Ты всегда восхищал меня. — Во взгляде артефакта скользнуло подобострастие. Я кивнул. Я знал и это.

— Я подражал тебе, — продолжал делиться откровениями Крим. — Давай больше не будем ссориться. Никогда в жизни.

— Ты мертв, а говоришь о жизни, — сказал я. — Мертв не одно тысячелетие.

— Это ошибка. Я жив. Ты можешь видеть меня пред собой.

Тогда я исправил ошибку. Я ударил по шее Крима хищно развернувшимся кауром. Гигантская голова отделилась от плеч и, звеня металлом шлема, покатилась по полу. Грузное тело свалилось с ложа. Гумий с возмущением уставился на меня.

— Зачем ты так? — воскликнул он, стряхивая с полы туники капельки похожей на кровь жидкости.

— Он мертв. И не имеет права пребывать среди живых.

Тело Крима медленно таяло, впитываясь в блестящую поверхность пола. Последними исчезли великолепные доспехи.

— Он мертв, — как эхо повторил Гумий, когда от Крима не осталось и следа. Сдается, он тоже начинал ненавидеть меня…

Дежурные операторы пребывали в крайнем возбуждении. Уперев взоры в экран локатора, они попеременно выкрикивали:

— Один, два, один, группа не менее четырех, один…

Ттерр принимал изображения и классифицировал их, определяя параметры объектов.

Навстречу «Утреннему свету» плыли эскадры боевых кораблей — крейсера, рейдеры, истребители, космобатареи. Стаи торпедных катеров мельтешили вокруг неуклюжих туш линкоров. Космический флот вышел навстречу пришельцу.

Планета Марагас оказалась не столь беззащитной, как представлялось первоначально. Она располагала наземными армиями и объединенным космическим флотом, внешне производящим достаточно грозное впечатление. Обнаружив приближение неприятельского судна, марагасцы немедленно двинули свои эскадры навстречу.

Они были мирным народом, насколько вообще могут быть мирными существа, стесненные границами одной планеты. Если им и приходилось воевать между собой, то все ограничивалось локальными ядерными ударами, не более. Здесь не было стимула совершенствовать оружие. Иное дело — флот. Он был гордостью Марагаса, выражением его технических достижений. Флот подчинялся общепланетному командованию, хотя и был составлен из эскадр различных государств. Обо всем этом поведал Ттерр, проанализировав информацию, перехваченную с орбитальных спутников и наземных средств связи.

— Каковы их намерения? — спросил я у компьютера.

— Они подозревают в нас врагов.

Резонно, подумал я. Громада «Утреннего света» вряд ли могла породить иные ассоциации. Наш корабль не походил на друга. Подобным обликом наделены корабли-монстры, корабли-завоеватели, корабли-убийцы.

— Вероятные действия?

— Они попытаются окружить нас, после чего вступят в переговоры. В случае, если те окажутся безрезультатными, нас атакуют.

— Оптимальный выход из ситуации?

— Узнать, что они хотят, после чего уничтожить их.

— Согласен. Сигнал общей тревоги. Усилить внешнюю защиту.

— Слушаюсь, Большой Капитан.

Ттерр, загудев, начал сыпать приказаниями. Я представил себе раздирающий уши визг сирен, который в эти мгновения наполнил все пятнадцать уровней корабля, суету в боевых отсеках и модулях. Я словно наяву видел, как жерла дезинтеграторов движутся по синусоиде, отмечая координаты целей, а из овальных люков выскакивают рои яйцевидных механизмов, которым предстояло сыграть роль боновых заграждений, приняв на себя удары ядерных торпед, составлявших, если верить утверждениям Ттерра, главное оружие марагасских судов. «Утренний свет», щетинясь жерлами орудий, готовился к битве.

Безмолвный, громадный, словно черная скала, он надвигался на планету, навстречу боевым отрядам марагасцев, сплетших на его пути паутину из сотен боевых кораблей. «Утренний свет» бесстрашно стремился прямо в центр этой паутины, где располагались пять линкоров. Эти дредноуты марагасцев были велики размерами, но уступали «Утреннему свету», гигантская туша которого была больше, чем все его враги вместе взятые. Они были грозны на вид, но я знал, что это впечатление обманчиво. Марагас ничего не мог противопоставить несравненно более совершенным технологиям. Планета была обречена. Но ее обитатели не подозревали об этом. Они надеялись на счастливый исход.

Гигантский корабль, вторгшийся в их пределы, пугал. В его стремительном молчании таилась угроза, отвратить которую было не по силам даже многомощным ядерным торпедам. Марагасцы ощущали ее и теряли ту уверенность, что укрепляет правоту и придает мужества бьющимся за отеческие очаги. Они не находили в себе готовности умереть за родную землю — каждый их шаг свидетельствовал об этом. Не смея отважиться на решительные действия, марагасцы принялись окружать вторгнувшегося в их систему агрессора. Крейсера и быстрые рейдеры устремились вперед, обтекая «Утренний свет» по плоскостям. Я молча наблюдал за тем, как стаи стремительных серебристых рыбок пронзают небо, разбрасывая сеть, каждый узелок в которой представлял тот или иной корабль. Действия марагасцев были довольно четкими и внешне уверенными. По всей очевидности, им не раз приходилось отрабатывать подобный маневр, и он был доведен ими до совершенства.

Движение на контркурсах длилось лишь несколько мгновений. Вскоре передовые корабли фланговых групп начали разворот и устремились навстречу друг другу. Где-то далеко, в той точке пространства, где растворялся невидимый след «Утреннего света», они встретились, сомкнув горловину. Пришелец очутился в ловушке. Так, по крайней мере, считали марагасцы. Я решил подыграть им и приказал сбросить скорость. Джамповые двигатели были заглушены, корабль перемещался на более медленных ионных. Находившиеся в рубке астронавты напряженно ожидали развития событий.

— Сейчас они попытаются договориться, — объявил я и не ошибся. Марагасские вояки полагали, что зарвавшийся агрессор поставлен на место, и требуется совсем немного, чтобы поставить его на колени. Звездное ничто пронзили строчки сигналов.

— Они обращаются к нам, — сообщил Ттерр.

— Что они говорят?

Ттерр ответил не сразу. Какое-то время ушло на расшифровку послания. «Утренний свет» по-прежнему летел вперед, направляя свой затупленный нос точно в стоящий посередине вражеского строя линкор. Это был флагман, и я подивился рыцарской безрассудности врагов. Вместо того, чтобы руководить боем, прячась за бронированными спинами других кораблей, их адмирал вылез вперед, чем обрек себя на скорую неминуемую смерть.

Рубку заполонила гнетущая тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием и мерным пощелкиванием приборов. Я вдруг ощутил, как лихорадочно колотится человеческое сердце. Оно было взволновано, хотя, право, повода для волнений не было.

Наконец Ттерр подал голос:

— Они запрашивают, кто мы, и приказывают остановиться.

— Ты сможешь ответить?

— Конечно.

— Тогда передай им, что я, капитан судна, предлагаю им сдаться. Прибавь, что в противном случае они будут уничтожены.

Ттерр послушно исполнил приказ. Ответом был торпедный залп.

Марагасцы верно оценили возможности вражеского судна и не стали размениваться на всякого рода бессмысленные мелочи, а сразу пустили в ход свое главное оружие. Линкоры выпустили навстречу «Утреннему свету» примерно с полсотни торпед. Пятьдесят серебристых рыбин, начиненных колоссальной энергией, которой было вполне достаточно, чтобы породить небольшую звезду. Торпеды летели навстречу, угрожающе отбрасывая за собой инверсионный след, делавший их четко различимыми на экранах локаторов — пятьдесят крохотных раскаленных ос, готовых влить многомегатонный заряд яда в неповоротливого черного медведя и с наслаждением разорвать его шкуру в клочья.

— Огонь! — приказал я, перекладывая рули.

«Утренний свет» рванулся вниз и вправо, уходя от смертоносного вихря. Торпеды стали менять курс, теряя на этом скорость, отчего стали уязвимы перед лазерными импульсами. Двенадцать батарей заговорили все разом. Восемь установили перед торпедами зеленую завесу огня, прочие стреляли, метя в маячащих невдалеке рейдеров.

Кусок ничто над головой окрасился диковинным фейерверком. На фоне густой распустившейся зелени стали расцветать ослепительные огненные цветы. Один, два, десять; тридцать четыре, пятьдесят. Золотистые кляксы растекались сообразно одним им ведомой закономерности, перемешивая зелень с красно-желтым, кленовым буйноцветьем. Зелень постепенно гасла, уступая осеннему звездопаду, затем батареи дали еще несколько залпов, вернув в прозрачно-турмалиновое небо штрихи зеленых облаков.

Корабль тряхнуло так, что я едва удержал в руках рычаги управления. Ударная волна, вызванная гибелью торпед, стремительно расползалась во все стороны, рождая в безмолвном спокойствии космоса чудовищную бурю. Пол и стены вздрогнули еще раз и еще, с такой силой, что все находившиеся в рубке, исключая меня, оказались сбиты с ног. Я представил, каково сейчас приходится легким судам марагасцев, и улыбнулся. Вместо того, чтобы уничтожить пришельца, ядерные торпеды основательно потрепали свой же флот.

Тревожно мигнули огоньки на пульте.

— Все в порядке, Ттерр?

— Незначительные повреждения.

— Прикажи исправить их.

— Уже сделано. К нам приближается группа рейдеров. Я выставлю на их пути боновое заграждение.

— Действуй.

— Справа заходят катера.

Я посмотрел на экран. Катеров было слишком много. Поэтому для начала я поразил их рой дезинтегрирующей волной и лишь потом отдал приказ истребителям:

— Добить!

Два десятка сферических аппаратов покинули ангары и устремились навстречу потрепанному вражескому воинству. Через несколько мгновений в том секторе разыгралась схватка, перевес в которой был на нашей стороне.

Тем временем марагасцы оправились от шока и предприняли новую атаку. Рассыпавшись клином, линкоры наседали на «Утренний свет», норовя прижать его к фаланге из космических батарей, которая взяла вправо и приготовилась стать стеной, о которую разобьется дерзкий чужак. Корабли марагасцев вели огонь из орудий, но по-прежнему больше полагались на торпеды. Космические батареи вторили своим собратьям залпами ракет. Миллионы тонн взрывчатой энергии и стали летели в черное тело моего корабля.

Все это было не более чем детской забавой. Я мог включить джамповые двигатели и покинуть поле боя, развернуться и атаковать вражеские порядки с тыла. Я мог без всякого труда остановить огненный шквал и пустить в ход дезинтеграторы. Однако я не стал делать этого. Быстро манипулируя рулями, я увел «Утренний свет» в сторону и предоставил своему экипажу возможность полюбоваться самоуничтожением вражеских эскадр. Ядерные торпеды потеряли первоначальную цель и, приманенные сферическими остовами космических батарей, поразили их, а ракеты, выпущенные с последних, вонзились в бока линкоров. Черноту разорвали белесо-кровавые вспышки. Дезинтегрирующие лучи «Утреннего света» довершили разгром, покрыв черную пустоту обломками оплавленной стали.

После этого бой был фактически завершен. Марагасцы предприняли еще несколько дерзких попыток, но несмотря на отчаянную смелость, крейсера и рейдеры не могли причинить вред инопланетному монстру. Лазерные батареи азартно отбили их наскоки, записав на свой счет еще несколько десятков кораблей. Жалкие остатки флота в спешке покинули поле боя, рассчитывая найти убежище на планете. Я не препятствовал им. Бежавший с поля битвы, как воин безнадежней мертвеца. Я ограничился тем, что отправил вслед беглецам сигнал:

— Приказываю приготовить место для посадки моего судна.

Вернув корабль на прежний курс, я передал управление навигатору, после чего оставил рубку.

Я шел к себе. Тускло мерцали огоньки, высвечивавшие небольшие фрагменты стен и пола. Полутьма рождала встревоженные тени, самой причудливой из которых была моя собственная. Представляя хаотичное переплетение пяти рельефов, она отражала мой истинный облик. Шаг за шагом.

Я остановился. На этом повороте всегда стоял часовой. Сейчас он был мертв, а склонившаяся над телом Ариадна пила кровь.

Заслышав мои шаги, она подняла голову. Из уголков рта капала голубоватая слюна. Я медленно, стараясь не испугать, приблизился к артефакту.

— Ты не должна была этого делать.

Ариадна ответила неосмысленным взглядом и облизала губы. Выпустив из рук мертвое тело, она распрямилась. Ее голос был подобен дуновению теплого ветра.

— Я пришла сказать, что люблю тебя, Русий.

Я внутренне усмехнулся. Артефактов, похоже, обязали признаваться мне в любви.

— Я знаю, дорогая, — сказал я. — Кто тебя послал?

— Никто. Я пришла сама.

Я почувствовал, что во мне пробуждается легкое раздражение. Мне почему-то казалось, что с этим артефактом удастся договориться.

— Конечно. — Мы стали совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Я ощущал легкое дыхание, к которому примешивался кисловатый запах тумаитской крови. — Где твой дом?

— На Земле. В гроте, погруженном под воду.

— А как ты очутилась здесь?

— Я пришла.

Я скривил губы, сознавая тщетность своих усилий докопаться до истины. Ариадна заметила мимолетную гримасу, но оценила ее по-своему.

— Ты не обижаешься на меня?

— За что?

— За то, что я пыталась убить тебя.

— Нет, ведь когда-то ты спасла мне жизнь.

— Это все он!

— Кто он?

— Он, который велел мне убить тебя.

— Как он выглядит?

— Он большой. — Подняв руку под самый потолок, Ариадна провела ею отметину. — И очень сильный. Он… — Артефакт осекся и замолчал.

— В чем дело?

На лице девушки появилась лукавая улыбка.

— Он не велит мне рассказывать о себе. Он хочет, чтоб я занялась с тобой любовью.

Могучая рука схватила меня за плечо и прижала к горячему телу. Если это и была страсть, то я рисковал расплатиться за нее переломанными ребрами. Я уперся обеими руками в грудь артефакта, но Ариадна упрямо тянула меня к себе. С ее губ капала перемешанная с голубым слюна. Ну уж нет! Я присел и вывернулся. Однако стоило мне очутиться на свободе, как Ариадна вновь плотоядно потянулась ко мне.

— Я люблю тебя.

— Знаю, моя дорогая, — пробормотал я, отодвигаясь подальше.

— Я хочу тебя.

В мои планы не входило заниматься любовью с артефактом. Я сомневался в том, что подобная любовь может доставить удовольствие, а кроме того, это было острое ощущение из разряда тех, от которых зрентшианец предпочитал воздерживаться.

Артефакт напирал, тесня меня вдоль перехода. Я очутился в преглупой ситуации. Попытка разложить время ни к чему не привела, так как Ариадна поступила точно таким же образом.

Отступая, я достиг рубки. Стоявший подле нее часовой при виде громадного чудовища немедленно извлек плазменный пистолет. Огненный шар взорвался у самой головы артефакта, не причинив ему никакого вреда. Ариадна даже не удостоила это мелкое происшествие вниманием. Шепча слова любви, она упрямо преследовала меня. Мне не оставалось ничего иного, как юркнуть в дверь рубки, иначе любвеобильный монстр просто расплющил бы меня в своих объятиях. Часовой выстрелил еще раз, после чего попытался последовать моему примеру. Но не успел он сделать и шага, как гигантская рука Ариадны ласково опустилась на его шею, переломав позвоночный столб.

Я закрыл за собой дверь и для чего-то навалился на нее телом, словно надеялся таким образом помешать артефакту проникнуть в рубку. Артефакт не стал затруднять себя выламыванием двери, а просочился сквозь стену. Сначала появилась рука, затем ноги, часть туловища, голова, и наконец артефакт предстал перед изумленными взорами дежурной смены целиком. Меж астронавтов началась легкая паника. Кое-кто схватились за излучатели, но стрелять не спешили, то ли ожидая моего приказа, то ли сомневаясь в том, что смогут поразить чудовище. Другие прилагали усилия, чтоб оказаться подальше от невиданного существа. Я продолжал отступать, помахивая кауром. Я был готов пустить в ход свое смертоносное оружие, но что-то удерживало меня от этого шага. Какое-то подспудное чувство подсказывало, что следует выждать еще немного. Я пятился до тех пор, пока не ткнулся спиной в приборную панель.

— Я люблю тебя! — в очередной раз сообщил артефакт Ариадны и протянул руки, намереваясь заключить меня в объятия.

И в этот миг произошло то, что я, возможно, ожидал. Воздух пронизали три раскаленные невидимые полосы. Они вонзились в артефакта, и тот начал таять. Осев подобно рыхлой снежной бабе, он растекся в лужу жидкости, от которой через мгновение не осталось и следа.

Это был финал.

— Спасибо, Ттерр, — шепнул я.

— Мой долг помогать Большому Капитану.

Тумаиты зашевелились, вылезая из своих укрытий. Уперев кулаки в бока, я бодро провозгласил:

— Вы все были свидетелями того, как ваш капитан уничтожил литиня! Слава капитану!

Одни отреагировали сразу, другие немного замешкались. В результате мне ответил нестройный хор голосов.

— Слава!

Мне оставалось лишь растянуть бескровные губы в улыбке триумфатора…

По-видимому, это был день смерти артефактов. Сначала она пришла к Ариадне, а потом настигла и Гумия. Он ощутил ее приближение и пытался бежать. Он искал спасения в моих покоях, как будто они даровали право Эдема. Ничто не обладает правом вечной жизни. Лишь сама Вечность. И потому ей так больно, как больно нам в мгновение смерти. Сладкая боль, но от этого не перестающая быть болью. Вечность испытывает эту боль перманентно. В своем постоянстве она достойна пера Мазоха, облекшего аморальное в красный плащ естественности.

Гумий не хотел умирать, несмотря на то, что был лишь артефактом. Оставив рубку, он бежал в мои покои и спрятался там, укрывшись за портьерой. Смешно, он рассчитывал обмануть смерть, отделившись от нее расшитой тряпкой; ее, которую не могла остановить даже золотая броня саркофагов.

Когда я вернулся, смерть уже пришла. Она была где-то рядом, я ощущал ее незримое присутствие, выдаваемое тяжелым горячим дыханием, от которого исходил запах жаркой крови. Гумий чувствовал его тоже. Выбравшись из своего укрытия, он улыбнулся жалкой гримасой протрезвевшего сатира. Я видел, как на его глаза навертывается поволока слез. Он не хотел умирать, он испытывал ужас от осознания смерти. Это был самый серьезный его недостаток, о котором я знал. Однажды на Земле он признался:

— Я дрожу от одной мысли, что когда-нибудь мне придется умереть.

Помню, я был слегка удивлен подобным признанием. Смерть, сама по себе, никогда не страшила меня. Я мог бояться боли, предшествующей ей, позора проигравшего, торжества недруга, ставящего на грудь ногу победителя, абсолютного чувства утраты — мир без меня и я без мира. Но бояться смерти как таковой? Старушки с тифозным выражением лица? Дюреровского старика с косой? Все это представляется мне глупым, более того — пошлым. Неприлично бояться того, что неотвратимо. Да и что есть смерть? Переход из одного бытия в другое. Пусть даже это другое — небытие. Из дерьма в дерьмо — как выразился б философствующий могильный червь, питающийся дерьмом. Нет более здравого цинизма, чем этот. Как приятно, должно быть, размышлять о жизни, выглядывая из пустой глазницы обглоданного черепа. Мой дорогой, я вижу мир твоими глазами, pardon, глазом. Жизнь потому и не очень скучна, поскольку за ней есть смерть. Жизнь лишь потому чего-то стоит. Убери смерть — и что останется от жизни? Ровным счетом — ничто. Райские кущи, полные пресыщающих плодов, облезло-ласковых кошек и пресных женщин. Стоило откусить от яблока, чтобы понять — что есть вкус. Стоило вкусить смерти, чтобы понять — что есть жизнь. Увы, порой понимание этого приходит слишком поздно.

Мне просто рассуждать об этом. Ведь я даже не уверен, что смогу умереть. Умрет одна суть, две, три, все пять. Но что-то останется, непременно останется. Когда я размышляю над этим, мне становится скучно, я с тоской ощущаю на плечах плащ Иеговы. Право, в такие мгновения мне хочется променять его на пурпурную тогу Цезаря. Или Цезарь, или ничто. Мне не хотелось, да и не хочется быть ничем. Nihil — пустота из пяти букв. Почему-то их всегда ровно пять. Пять — знак пустоты, шесть — знак смерти, которая наполняет пустоту жизнью.

Смерть мерно колебала тяжелые портьеры. Горло Гумия раздиралось прерывистым дыханием.

— Она здесь, Русий, — прохрипел он. — Я чувствую ее.

— Я тоже, — сказал я, кивнув. — И что же?

— Я боюсь умирать.

— Это не больно. Я видел смерть тысячи раз. Она живет миг, прибавляя к жизни последний знак.

— Она с к-косой, — заикнувшись, произнес Гумий.

— Стыдись, ты же воин! — сказал я, и тут же ощутил, насколько фальшиво прозвучали мои слова.

Но Гумий, казалось, не заметил этого. Ухватившись рукой за край туго облегающей шею туники, он с силой рванул его, раздирая материю на две полосы. Они упали вниз вдоль трепещущего тела двумя багровыми языками подобно кровавым струям. Смерть восприняла это как приглашение и начала приближаться. Я лишь чувствовал ее, а Гумий мог видеть. Застонав, он широко раскрытыми глазами следил за крадущимися движениями смерти. Внезапно он ухватился за мое плечо, мне показалось, что в его глазах мелькнула сумасшедшая надежда на спасение.

— Я знаю, зачем пришел сюда!

— Зачем? — спросил я.

— Я пришел, чтобы сказать тебе, что я умер!

— Кто? Кто тебя послал?! — торопливо закричал я.

Гумий открыл было рот, но вопрос остался без ответа. Смерть исчерпала отведенный ею лимит времени и обрезала нить жизни косой, аккуратно проведя ею по горлу от уха до уха. Захрипев, Гумий рухнул на пол. Его губы так и остались открытыми, но они не могли произнести более ни единого слова. Через мгновение от Гумия не осталось и следа.

Я в который раз остался без ответа.

Впрочем, один ответ я все же получил. Я знал, что далеко-далеко на крохотной голубой планете в этот миг остановилось сердце человека, одного из многих тысяч, умерших в этот миг; человека, который смертельно боялся смерти и мечтал о том, чтобы жить вечно. Глупец, он так и не понял, что миг не вправе претендовать на Вечность.

Теперь он умер. Я не знал, рад этому или нет. Я должен был быть очень рад.

Глава седьмая

Разгромив флот, «Утренний свет» вышел на орбиту Марагаса. Он планировал на ней до тех пор, пока население планеты не выразило изъявления покорности и сообщило координаты точки, пригодной для приземления. Я позволил себе усомниться в искренности намерений побежденных. По моему приказу истребители обстреляли указанное место, взрастив на коже планеты веер громадных ядерных грибов. Бесхитростные марагасцы намеревались поджарить агрессоров в огненном котле. Так и должно было быть. Нормальная логика, чья слабость в предсказуемости. Выслушав доводы Ттерра, я принял его предложение и велел посадить корабль прямо на один из городов, сотни которых покрывали поверхность Марагаса. «Утренний свет» опустился на центр города, впрессовав каменные побеги строений в серую землю.

Этим самым я продемонстрировал марагасцам, что пришельцы настроены решительно.

Сразу по приземлении вокруг корабля были раскиданы боновые заграждения. И очень кстати, потому что вскоре последовало несколько мощных взрывов. Нацеленные в корабль ядерные заряды взорвались, не достигнув цели. Ттерр засек координаты объектов, с которых были выпущены ракеты, и корабль немедленно нанес ответный удар, стерев в пыль два десятка городов и военных баз. Лишь после этого Консилиум народов Марагаса наконец-то соизволил принять решение выслушать пришельцев. К кораблю прибыла делегация. Облачившись в скафандр, я вышел наружу и беседовал с посланцами лично. Это были милые существа, весьма похожие на людей, и мыслили они очень по-человечески. Я уклонился от ответа о цели нашего визита, мягко пожурил марагасцев за неразумное поведение, повлекшее смерть двух членов моего экипажа, и потребовал оградить корабль от новых посягательств.

Сообщение о столь ничтожных потерях привело делегацию в уныние. За двух погибших пришельцев обитатели Марагаса расплатились десятками тысяч жизней. Кроме того, они лишились большей части флота и трех процентов промышленного потенциала. Значительные районы были умерщвлены радиацией. Изобразив сожаление, я констатировал, что причина всех этих бед кроется в неразумном поведении обитателей планеты, и сказал, что в случае, если подобное повторится, я готов возобновить войну. После этого сообщения послы стали послушны и предупредительны.

Нет, — ответили мне, мы не хотим войны, мы желаем мира. Я тоже сообщил о стремлении к миру. Тогда послы вновь вежливо поинтересовались об условиях, на которых пришельцы согласятся заключить мир. Я столь же вежливо уклонился от ответа, сказав, что сообщу о них позднее, и потребовал дать гарантии безопасности. Марагасцы заверили, что ни один из пришельцев не подвергнется нападению. Высказав свое удовлетворение беседой, я позволил послам удалиться, сообщив, что намереваюсь продолжить переговоры в самом крупном из городов. Едва послы отбыли прочь, я приказал уничтожить еще оставшиеся в распоряжении марагасцев военные объекты. Дезинтегрирующие волны сделали свое дело, и в небо взвились еще около сотни раскаленных грибов. Расставшись с черными ножками, они оторвались от планеты и исчезли в космосе. Это было красивое зрелище. Я наслаждался им с орбиты, куда поднял корабль, дабы уберечь экипаж от чрезмерного облучения. Когда наступило утро, я вызвал к себе сержанта Уртуса.

— Приземлимся здесь, около этого города. — Я указал на карту, зафиксированную на дисплее компьютера. — Я хочу осмотреть его. Обеспечь транспорт и охрану.

Сделав паузу, я дождался, когда во взгляде сержанта появится безмолвный вопрос.

— Полагаю, твое время пришло. — Уртус молча кивнул. — Командовать отрядом будет старший офицер Ге. Ты назначаешься его заместителем. — Сержант вновь кивнул и едва заметно усмехнулся. — А теперь убирайся.

Смачно шлепнув ладонью по бедру, Уртус развернулся и вышел. Я ощущал его удовольствие — почти плотское чувство. Избавившись от Уртуса, я вызвал Ге и объявил ему о предстоящей экспедиции. Узнав, что его заместителем будет сержант Уртус, старший офицер скривился так, будто разжевал целый лимон, однако промолчал. Он не сомневался, что Уртус — мой любимчик. Корабль начал снижение, заходя на посадку, а я отправился к доктору Олему.

Последние два дня я не баловал его посещениями, и потому мой приход вызвал неподдельную радость.

— Какие новости? — немедленно поинтересовался доктор, вставая мне навстречу. Я позаботился о том, чтобы улучшить его быт. В модуле были установлены два кресла и низенький столик. — Нас здорово тряхнули. Были проблемы?

— Никаких, — сказал я, усаживаясь в кресло. — На нас напали. А потом напали мы. Неприятельский флот уничтожен.

— Вот как! — Доктор оживился. — Хотел бы я видеть это.

Я презрительно махнул рукой.

— Там не на что было смотреть. Силы были слишком неравны. Все закончилось в несколько мгновений. А теперь, док, у нас есть возможность размять ноги. Мы высаживаемся на планету.

— Это здорово! — обрадовался Олем. — Что это за планета?

— Тебе понравится. Двадцать три доли кислорода, вредных примесей нет. Ты почувствуешь себя почти как дома.

— А ты?

Состроив грустную мину, я покачал головой.

— Мне нельзя. Я должен играть свою роль. Сейчас корабль приземлится, и мы отправимся в путь. Давай-ка, я помогу надеть тебе скафандр.

Пока я возился с вакуумными застежками на шее, доктор заглядывал в мои глаза. Не думаю, что он сумел рассмотреть в них грусть, глаза тумаитов маловыразительны, однако перед тем, как надеть шлем, Олем проникновенно сказал:

— Я так сочувствую тебе, Русий!

Я ничего не ответил, но внутренне расхохотался. Оказывается, я нуждался в сочувствии!

Уртус организовал выход на поверхность планеты, отдав должное как торжественности, так и соображениям безопасности. Нас должна была сопровождать колонна из шести тур-пиль-сф-тешг-…, сокращенно турпилей — так назывались бронированные гусеницеподобные механизмы, которые столь славно полыхали в лесу, подожженные огненными зарядами. Грохоча металлом, турпили съехали по пандусу вниз, образовав защитный полукруг, после чего на поверхность планеты стали спускаться астронавты.

Если Кутгар до того, как я навел на нем порядок, был самой отвратительной кислородной планетой во Вселенной, то Марагас, напротив, представлял идеальное место для жизни. Теплый, умеренно влажный климат, обилие кислорода, благоприятные космологические условия создавали великолепные условия для всего живого. Лучи спокойной желтой звезды ровно обогревали землю, одаряя марагасцев вечным летом. Обилие растительности поражало фактом полного отсутствия ядовитых видов. Плотоядные животные, рептилии и иные хищные существа на Марагасе не обитали. Залежи минералов располагались у самой поверхности планеты. Если Бог и впрямь сотворил Эдем, то он нарек его Марагасом.

Пока доктор Олем, скинув шлем, упивался насыщенным кислородом воздухом, чем вызвал непримиримую ненависть охранников-гвардейцев, дозорные осмотрели окрестности. Ничего подозрительного обнаружено не было, но на всякий случай в небо поднялись истребители, готовые, если возникнет опасность, прикрыть нас с воздуха.

Мы находились в непосредственной близости от цели. Корабль занимал покрытый сочной зеленью холм, с которого открывался великолепный вид на город. В более воинственном обществе город был бы заложен именно на этом холме — высокобашенная крепость, постепенно обрастающая предместьями, — но история Марагаса знавала мало войн, и места для поселений выбирались, исходя не из военных, а из иных соображений. В низине было прохладней, а кроме того, она изобиловала ручьями. Эти аргументы оказались достаточными, чтобы основать город здесь.

Теперь он лежал у моих ног. Меня никогда не вдохновляли ценности побежденных, но я не мог не отдать дани уважения этому архитектурному чуду. Город походил на каменный сад, заполненный тысячами разнообразных форм. Он был необычайно красив, возрождая своим обликом волшебные восточные сказки о призрачных городах, исчезнувших в небытии веков. Тысячи, десятки тысяч строений, ни одно из которых не было похоже на другое. Ажурные линии, сплетения куполов и легких арочных конструкций, стройные башенки и крутые эстакады, хрупкие матовые колонны и пирамиды, ярусы которых были раскрашены в разные цвета, строения, похожие на ионические храмы, и домики, плавными изгибами напоминавшие раковины морских моллюсков. Это была невиданная красота, оценить которую дано не каждому. Тумаиты остались равнодушны к ней, зато доктор буквально упивался, правда, я так и не понял, чем — восторгом или переизбытком кислорода. Он то и дело бросал взгляды в мою сторону, словно приглашая разделить его чувства. Но я оставался холоден. Спору нет, город был прекрасен, однако он проиграл. А я предпочитал дворцам побежденных убогие шатры победителей.

Подавляя зевок, я повернулся к люку, из которого вереницей выходили гвардейцы. Некоторые из них занимали места на броне турпилей, другие выстраивались в цепи, образуя правильный четырехугольник. Помимо обычных плазменных ружей и пистолетов гвардейцы были вооружены переносными лазерными излучателями. Я не предполагал встретить сопротивления, но осторожный Уртус предпринял максимальные меры безопасности.

Последними появились сержант Уртус и Ге. Глядя на эту парочку, я не мог удержаться от улыбки. Старший офицер вооружился так, словно собирался в одиночку воевать с целой планетой, сержант, напротив, имел при себе лишь пистолет и бездну напускного дружелюбия. Уртус что-то говорил своему тайному врагу, тот рассеянно кивал в ответ. Следуя рука об руку, словно связанные невидимой нитью, оба подошли ко мне.

— Все готово, капитан! — отрапортовал Ге.

— Превосходно. В таком случае, отправляемся.

— А этот? — вмешался сержант, указывая на Олема.

— Кислородный литинь может нам пригодиться. Возможно, он знает местный язык.

Вряд ли этот довод показался Уртусу убедительным, но он кивнул, сделав вид, что отдает должное моей предусмотрительности. Последовало короткое приказание, и первый турпиль двинулся вперед. Второй и третий последовали за ним, образовав подобие клина. Следом шло подразделение гвардейцев и лишь потом основная группа, в которую входили я, доктор Олем, Ге и еще несколько офицеров. С обеих сторон нас прикрывали шеренги держащих наперевес ружья гвардейцев. Замыкали шествие три турпиля, готовые отразить нападение, в случае, если оно последует сзади.

Колонна начала медленно спускаться по склону. Турпили, рыча, уродовали нежный травяной покров, окончательно погибающий под ногами гвардейцев, ступавших по ярким цветам с почти садистским сладострастием. Я искоса поглядывал на доктора, которому было слегка не по себе от происходящего. Сам он старательно обходил неповрежденные растения и, если это было возможно, старался идти по колее, выбитой гусеницами. Он не подозревал, что все это — и цветущий луг, и город, как и сотни других городов, и синеватый лес, и прозрачные реки с пологими песчаными берегами — обречено на смерть. Внезапно доктор повернул голову и поймал мой взгляд. Через миг я уловил безмолвный вопрос.

— Зачем все это?

Я не стал вдаваться в подробности, выясняя, что доктор подразумевает под это, я лишь сухо ответил:

— Так полагается.

Доктор замолчал. Его разум переполняла причудливая мешанина из обрывков возмущенных чувств и мыслей.

Мы сошли с холма и теперь двигались по ровной, чуть топкой низине. Турпили чавкали, выплевывая из-под гусениц комки грязи. Чтобы не запачкать белоснежные скафандры, шедшие впереди гвардейцы замедлили шаг. Нам пришлось сделать то же самое, колонна растянулась. Вскоре турпили выехали на дорогу и двинулись по ней, вдребезги разбивая блестящее зеленоватое покрытие. Город подступал все ближе. Он выглядел странно неподвижным, почти мертвым. Нельзя было заметить ни единого движения, если не считать таковым причудливую архитектуру, казалось, застывшую в стремительном прыжке. Это заметил не только я. Из переговорного устройства донесся голос Уртуса.

— Капитан, похоже, жители оставили город.

— Не думаю, — ответил я. — Скорей всего они затаились.

— Капитан прав, — не утерпев, вмешался в разговор старший офицер Ге. — Эти твари попрятались.

Связавшись с истребителями, я велел им пройти над городом. Воздушные разведчики тут же рванулись вперед и растаяли вдали. Мы одолели две трети отделявшего нас от города расстояния, прежде чем истребители вернулись. Они подтвердили правоту моего предположения. Население не оставило город. Просто оно переместилось с окраины в центр, собравшись на большой площади.

— Может быть, бросить туда парочку плазменных бомб? — смеясь, предложил Уртус. Я не ответил.

Сопровождаемые грохотом и лязгом металла, мы вошли в город. Нас встретило холодное молчание. Тумаиты, чьи скафандры препятствовали проникновению внешних звуков, отнеслись к происходящему спокойно, а вот доктору было не по себе. Он не переставая вертел головой, пытаясь понять, что происходит.

Эхо гулко металось меж витиеватых изгибов строений. Вблизи город не производил прежнего чарующего впечатления. Теперь, когда можно было рассмотреть все до мельчайших деталей, вылезли наружу прорехи, тщательно скрывавшиеся за фоном мишурного великолепия. Обнаружилось, что многие строения обветшали, причем некоторые настолько сильно, что были готовы развалиться. Другие находились на полпути к этому состоянию, улыбаясь разводами облетевшей краски. Действительность, спрятавшаяся за яркой оберткой, оказалась не столь радужной. Город походил на перезрелое яблоко, столь лакомое на вид, но уже основательно подпорченное прожорливым червем. Время поработало над ним.

Он был стар, очень стар. Я попытался определить число пережитых им эпох, основываясь на своеобразии стилей строений. Мне удалось насчитать тринадцать различных ордеров, но я не был уверен, что видел все. Тринадцать эпох, ни одна из которых не нанесла городу ощутимого урона. Марагас был на редкость мирной планетой.

Едва я успел подумать об этом, как прозвучал выстрел и огненная вспышка поглотила одно из окон. Гвардейцы немедленно вскинули ружья, взяв на прицел близлежащие строения. Один из офицеров поспешил узнать, в чем дело. Выяснилось, что воину, не в меру впечатлительному, почудилось, что некто целится в него из окна. Не тратя время на раздумия, воин выстрелил. Некто оказался маленьким существом, ребенком по здешним понятиям. Неизвестно, что он делал у окна, но покушаться на жизни пришельцев он явно не собирался. Я наказал воина, понизив его в чине, и велел ему сесть в один из замыкающих турпилей. Олем был возмущен.

— И это все? — прошипел он.

Я не собирался разбрасываться своими воинами и потому ответил:

— А ничего не произошло. Мы имеем дело с несчастным случаем.

Олем задохнулся от негодования.

Спереди донесся негромкий гул. По приказу старшего офицера Ге несколько гвардейцев отделились от общей колонны и исчезли за поворотом. Вскоре от них появилось донесение, что все нормально, и колонна продолжала путь. По мере того, как мы продвигались вперед, шум усиливался, а затем резко, словно его обрубило, исчез. Мы вышли на площадь, запруженную толпою. Здесь были многие тысячи марагасцев, что-то горячо обсуждавших. При появлении турпилей гул затих, поглощенный гробовой тишиной. Толпа всколыхнулась и начала распадаться на две части, образуя проход к возвышению, на котором виднелись несколько фигур. Я осмелился предположить, что это представители Консилиума народов Марагаса. Подозвав Ге, я велел ему разместить турпили и гвардейцев таким образом, чтобы они образовали коридор. Заревели моторы, заставив толпу испуганно попятиться назад, воины рассыпались в цепь и навели на безоружных марагасцев свои плазмометы. Все выглядело чрезвычайно эффектно, хотя и отдавало наигранным фарсом. Про последнее подумал доктор. Мне не было дела до его мнения. Доктор был такой же ничего не значащей марионеткой, как и собравшиеся здесь существа. Парад побежденных. Последний парад!

Небрежно помахивая кауром, я двинулся вперед. За мной последовали лишь доктор и два офицера, настороженные и готовые в любой миг схватиться за рукоять плазменного пистолета. Было до жути тихо. Тишина была тяжелой и жесткой, ее не могли разорвать даже моторы турпилей. Тишина исходила от толпы. Тишина и еще что-то… Через мгновение я понял, что. Это была привычная смесь ненависти и страха, ощущение столь родное, что я едва различил его, запутавшись в клейстере тишины.

Тишина густела, мои ноги начали завязать в ней. В мозгу возникали неприятные ассоциации. Тогда я принялся разрывать тишину, смачно впечатывая подкованные металлом ступни в зеленоватую мостовую. Подражая своему капитану, затопали и офицеры. Лишь Олем шагал едва слышно. Я ощущал, как в нем растет несогласие с тем, что я делаю. Он не принадлежал к числу привыкших побеждать.

Марагасцы любили яркие цвета, предпочитая их крикливые созвучия. Трибуну, на которой стояли хозяева города, покрывало ярко-красное. Впитав в себя полуденные лучи, покрытие нагрелось и сверкало так, что было больно глазам. Я увеличил затемнение маски до максимальной величины. То же сделали и офицеры. Снявший шлем Олем был лишен подобной возможности. Он недовольно кривился и в конце концов, не выдержав, защитил глаза ладонью.

Как выяснилось, этот жест означал многое. Толпа охнула и дружно зашумела. По площади прокатился гул, подобный грохоту стартующей ракеты. Систему связи заполнили встревоженные выкрики тумаитов, заставившие меня обернуться. В толпе происходило неясное движение. Гвардейцы, подавленные необъятностью этого разбуженного монстра, занервничали и были готовы пустить в ход оружие.

— Спокойно! — крикнул я. — Оставайтесь спокойными! Они желают нам мира!

Гвардейцы послушались, стволы огнеметов медленно опустились вниз. Убедившись, что мои слова возымели воздействие, я обернулся к трибуне. Стоявшие на ней марагасцы дружно держали поднятой правую руку, прислоня ее ладонью ко лбу. Доктор Олем, невольный виновник происходящего, никак не мог понять, что так возбудило обитателей города.

— Что случилось? — спросил он, и я к своему удивлению заметил, что щеки доктора розовеют от смущения, вызванного тем восторженным вниманием, которое вдруг стали проявлять марагасцы к его особе.

— Ничего особенного. Ты случайно продемонстрировал жест, означающий у этих существ миролюбие. Они восприняли его как подтверждение того, что мы пришли с миром.

Доктор просиял.

— Выходит, я положил конец войне?

— Выходит, — согласился я и стал взбираться на трибуну.

Здесь меня ждали шесть Отцов Консилиума, как именовали марагасцы своих лидеров. Я внушал им ужас, зато Олем, всем своим видом выражавший удовольствие от встречи с планетой и ее обитателями, вселял в их сердца надежду. Отцы приветствовали нас, приложив ладонь ко лбу. Доктор, улыбаясь, ответил тем же жестом, я сухо кивнул в ответ, чем вызвал легкое замешательство. Марагасцы не знали, как общаться со мной. Они рассеянно переглядывались, потом один из них, Старший Отец, волосы на голове которого были выкрашены черным цветом старости, ткнул рукой в свою грудь и произнес слово или фразу, состоявшую из нескольких тягучих слогов. Она означала нечто вроде — мы рады приветствовать гостей на нашей планете.

Говоривший не испытывал даже крохотной доли той радости, которую пытался выразить словами. Просто у него не осталось ни флота, ни ракетных баз. Он сознавал это, а я имел возможность прочесть его скользкую мысль. Пришельцы не вызывали у марагасца ничего, напоминающего симпатию. Но он улыбался. Повторив миролюбивый жест, он произнес еще одну фразу, мало чем отличающуюся от первой. Он выговаривал слова без особого энтузиазма еще и потому, что не был уверен в том, что непрошеные гости понимают его. Тогда я положил конец его потугам.

— Думай о том, что хочешь сказать, — велел я, пристально глядя ему в глаза. Желтоватые миндалевидные зрачки марагасца испуганно дрогнули, затем рот растянулся в глупой улыбке, которая рассердила меня. — И перестань скалиться! — прибавил я грубо, ибо победитель может позволить себе быть грубым.

Старший Отец занервничал, но, надо отдать ему должное, быстро собрался с духом. В отличие от своих собратьев, которые были глупы и трусливы, этот оказался довольно сильным экземпляром. Такие смеют говорить на равных.

— Мне нравится твой способ общения, — заискивающе улыбаясь, сказал марагасец.

— Мне тоже. Особенно потому, что я могу знать то, о чем ты не собирался мне сказать.

Отец побледнел, но продолжал улыбаться.

— Это плохо.

— Напротив, это хорошо.

— Как угодно. Тогда предлагаю перейти к делу. Чего вы добиваетесь?

— Я не готов ответить на этот вопрос. — И это было правдой. — Все зависит от того, что ты сможешь мне предложить.

Марагасец обрадовался столь деловому подходу. Завоеватели, по его мнению, не требовали ничего неисполнимого. Выкуп был здесь вполне обычным делом. Набор предлагаемого для выкупа был также традиционен.

— Сапфиры, серебро, лепсал, ртуть, ковениловую пудру, имэнсапил, любое количество продовольствия… — Марагасец продолжал перечислять дары своей планеты, когда я почувствовал легкое прикосновение. Это был доктор Олем, пожелавший знать, что происходит.

— Русий, вы разговариваете?

— Да.

— О чем?

Навязчивость доктора слегка раздражала, но я ответил:

— Он пытается откупиться.

Доктор удивился.

— Но ради чего эти люди должны платить нам?

— Они вовсе не люди, — поправил я. — И они проиграли.

— Ну и что? А если бы проиграли мы? — От доктора припахивало дешевым морализмом. Не выдержав, я усмехнулся.

— Я не могу проиграть. А если вдруг это случится, платить придется мне. Горе побежденным — так сказали бы на Земле.

Ответ обескуражил доктора, и он заткнулся. И вовремя. Марагасец кончил перечислять свои сокровища и вопрошающе смотрел на меня. Мне стало скучно. Я не нуждался ни в серебре, ни в алмазах, пусть даже они были б размером с мифическую гору Брэддока Вашингтона[8], ни в рауссе, который по уверению марагасца был лучшим наркотиком на свете. К тому же стоило лишь захотеть, и я мог получить все это без каких-либо условий. Нет, это было не совсем то, что я желал. Выкуп не интересовал меня. Эта планета не могла дать того, в чем я нуждался. Здесь не было Кемта, Эллады или Персиды, а землю не сотрясала мерная поступь когорт. Здесь не было вина и женщин, приятных сердцу человека. Здесь была власть, но я ощущал пресыщение властью. Пресыщение, за которым следует скука. Здесь не было тех, с кем я мог бы померяться силой. Эта планета не родила ни Юльма, ни Кеельсее, ни безвестного скифа, чьим потомкам предречено навести ужас на Ойкумену. Все, что здесь было, находилось передо мной. И, право, это было не слишком много.

— Меня не интересует подобный выкуп.

— Тогда скажите, что вам нужно.

Я вновь задумался. Высаживаясь на планету, я предусматривал два варианта развития событий. Пятьдесят на пятьдесят, чет-нечет, красное-черное. Все зависело от того, на что поставит марагасец. Чет и красное означали жизнь. Черное и нечет были заряжены в дула дезинтеграторов.

— Я хочу… — И я пояснил, что хочу.

Марагасец подозвал к себе стоящего у подножия трибуны слугу в зеленой одежде. Тот порылся в расклешенном рукаве и, извлекши нечто, передал его мне. Это была пластина величиной с ладонь, которую покрывали два изображения. На одной стороне сияло густо-желтое солнце, на другой синел кружочек, окаймленный пунктиром звезд — планета Марагас.

Осмотрев пластину, я протянул ее марагасцу. До Старшего Отца еще не дошло, чего я добиваюсь, он даже заподозрил, что имеет дело с сумасшедшим. Он вдруг подумал, что я назначил и получил выкуп. Я развеял его мечты. Улыбаясь, я сказал марагасцу:

— Сейчас ты бросишь эту штуку себе под ноги.

— Зачем?

— Таким образом я смогу определить размер выкупа. Если наверху окажется синий кружочек, мы немедленно уйдем…

— А если солнце? — нетерпеливо спросил марагасец, нарушая нарочно затянутую мной паузу.

— В этом случае я превращу твою планету в солнце.

Марагасец вздрогнул, от него дохнуло ужасом. Он лишь сейчас осознал, с кем имеет дело. Он понял, что флот и военные базы были лишь разминкой перед большой игрой, очень большой игрой. Это существо даже не могло вообразить, что в игре могут существовать подобные ставки. Руки Отца затряслись столь сильно, что он едва не выронил заветную пластинку.

— Держи крепче, — посоветовал я. — Если она выпадет из твоих рук, я сочту это за бросок. И, возможно, ты будешь раскаиваться. Недолго…

Недолго означало двадцать семь мгновений, именуемых секундами. Именно за это время включенные на полную мощь дезинтеграторы растворяют планету.

Старшего Отца посетила навязчивая мысль, что он имеет дело с сумасшедшим. Я решил поспорить.

— Не беспокойся, я нормален. Даже более чем нормален. Порой меня даже пугает, насколько я нормален.

Над площадью, как и прежде, висела тишина, нарушаемая лишь стуком бешено сокращающегося сердца марагасца.

— Бросай, — сказал я.

Все же тот, с кем я имел дело, был действительно кем-то. Он бросил. Один я знал, чего это ему стоило. Но, должно быть, марагасец был игроком. Он рискнул сыграть самую рискованную игру в его жизни. Пластинка взлетела вверх, несколько раз перевернулась в воздухе и упала на отшлифованную поверхность. Она еще вращалась, но уже было ясно, что выпадет солнце. И тогда марагасец взмолился, прося помощи у того, в чье существование не верил. Он не верил, но просил. А прося, прикидывал, сумеет ли извлечь из рукава длинную иглу и вонзить ее в мое горло. Это была столь великолепная комбинация чувств, что я не мог не оценить ее. Не давая пластинке замереть в неподвижности, я легонько толкнул ее ногой. Солнце исчезло, уступив место голубому знаку.

— Тебе повезло! — сказал я со смехом.

Марагасца колотила дрожь. Он был на грани обморока. Я почувствовал легкое разочарование, ведь только что он был так великолепен. Двадцать семь мгновений удивительно красивого зрелища. Я отказался от него, поддавшись глупому благородному чувству. Быстро коснувшись ладонью лба, я стал спускаться с трибуны. Стоявшие на площади радостно взвыли, решив, что переговоры окончились вполне благополучно. Рабы приветствовали милосердие победителей. И в этот миг я услышал голос Уртуса. Он говорил спокойно, словно речь шла о какой-нибудь мелочи, вроде пропущенного обеда.

— Капитан, только что ножом, брошенным из толпы, убит старший офицер Ге. Какие будут распоряжения?

— Приготовить оружие.

Я резко повернулся и направился к сбившимся в кучу Отцам. Спускавшийся следом Олем ухватил меня за руку.

— Русий, в чем дело?

Не отвечая, я резким движением освободил руку и прошел мимо доктора. Мой марагасец бледнел по мере того, как я приближался к нему. Подойдя вплотную, я спокойным тоном сообщил:

— Только что убит мой офицер.

— Мы немедленно найдем убийцу! Десять! Тысячу убийц! — торопливо выкрикнул марагасец. Не понимающие сути происходящего Отцы занервничали.

Я покачал головой.

— Мне жаль, но тебе выпало черное.

Поддев ногой пластинку, я перевернул ее. Из рукава марагасца вылетела игла, устремившаяся в мою грудь. Я увернулся, и она вонзилась в одного из телохранителей. Тот как раз поднял голову, рассматривая висящие над площадью истребители, и игла вошла в слабо защищенное сочленение шлема и скафандра. Всплеснув руками, офицер покатился по алым ступеням. Его напарник моментально выхватил плазмомет и выстрелил в Старшего Отца. Заряд попал марагасцу в грудь, прожгя ее насквозь подобно раскаленному ядру. Это послужило сигналом. Захлопали выстрелы, и площадь утонула в багровых подтеках пламени. Огненные струи залили плотную массу марагасцев, обращая ее в пепел. Над площадью повис длинный протяжный крик боли и страха. Несчастные, поражаемые плазмой и лазерными импульсами, бросились бежать в разные стороны, сбивая и топча замешкавшихся. Смерть выкашивала марагасцев сотнями, проделывая в толпе широкие просеки. К избиению присоединились и истребители, залившие площадь раскаленными импульсами.

Негромко кашлянул Контроль. Я повернул голову. Доктор Олем, о существовании которого я, увлекшись зрелищем, позабыл, намеревался ударить меня. Без труда уклонившись, я обрушил кулак на его голову. Удар получился достаточно сильным, каким и должен был быть. Доктор лишился чувств, его тело обмякло и безвольно осело на парапет. Подскочивший ко мне телохранитель намеревался прикончить дерзкого литиня, но я жестом запретил ему делать это. Тогда офицер расстрелял пятерых Отцов, после чего, устроившись поудобнее на парапете, принялся расстреливать мечущихся внизу. Каждый выстрел, находивший одну, а то и несколько жертв, доставлял офицеру радость.

Не знаю точно, сколько продолжалось избиение, но оно было ужасным. Зеленая поверхность площади покрылась месивом изуродованных, разорванных на части тел. Я невольно подумал, хорошо, что на мне одет скафандр; в противном случае здесь можно было задохнуться от вони, издаваемой обожженной плотью. Я думал об этом спокойно, без намека на цинизм. Когда смерти много, она воспринимается обыденно. Куда труднее зарезать ножом одного, чем росчерком пера подписать приговор миллионам. Это даже не аксиома.

Солнце еще не успело спрятаться за горизонт, когда «Утренний свет», рванув землю ионными двигателями, прыгнул вверх и повис на орбите.

Я пил мелкими глотками чистый спирт и поглядывал на постанывающего доктора. Наконец тот соизволил прийти в себя и открыл глаза.

— С возвращением, док, — как можно дружелюбней сказал я.

— Подонок! — процедил в ответ Олем. Охая, он попытался подняться.

— Ну, не горячись, док! Ты же у нас психолог.

— У тебя патология.

— Какая? — живо поинтересовался я.

— Целый букет. Все, какие только можно придумать.

— Ты не прав, ох, как не прав! Я не страдаю клептоманией и не испытываю неодолимой тяги к животным. И у меня нет ни одной фобии. Я вообще не испытываю страха. У меня очень здоровая психика.

— Ты болен, — упрямо стоял на своем Олем.

— Не стоит повторять это слишком часто, док, — я продолжал улыбаться, — иначе это рискует превратиться в навязчивую идею.

Олему наконец удалось сесть.

— Как ты мог так поступить с этими людьми?

— А при чем здесь я? Стечение обстоятельств.

— Разве не ты создаешь эти обстоятельства?

— Что ты, док! Ты слишком высокого мнения обо мне. Я лишь скромный слуга их. Тебе налить?

— Хлебай сам!

— Пить в одиночку — неблагодарное дело, — заметил я, стараясь, чтоб моя фраза не звучала слишком нравоучительно.

Доктор проигнорировал мои слова.

— Где мы сейчас?

— А почему тебя это интересует?

— Я хочу вернуться на эту планету.

— Не советую, док.

— Я не боюсь этих людей. Они не желали мне вреда. Они хотели мира.

— А я вовсе и не думаю, что марагасцы захотят отомстить тебе.

— Тогда почему?

Я сладко чмокнул губами, втягивая в себя спирт. Он создавал иллюзию легкого опьянения.

— Жаль, док, что тебе не приходилось бывать в Японии, когда цветет сакура. Это незабываемое зрелище, достойное пера поэта. Но я подарю тебе другое. Ты увидишь, как распускается планета.

Олем вздрогнул.

— Что ты задумал, чудовище?

— Сейчас мы будем наслаждаться зрелищем цветущей планеты.

— Неужели ты осмелишься…

Я засмеялся, чувствуя, что мне приятен собственный цинизм.

— В чем дело, док? Относись к подобным вещам философски. Есть планета, нет… Одной больше, одной меньше. Какая разница! Если бы это хоть что-то меняло!

Доктор закипел от благородного негодования.

— Как ты можешь так рассуждать?!

— Как — так? Все просто, док. Иногда я испытываю желание полюбоваться распускающейся планетой. Наверно, это патология. В таком случае ты прав, у меня есть патология. Быть может, тебе следует заняться моим лечением?

— Если б у меня был нож, я бы тебя вылечил!

В голосе Олема звучала восхитительная ненависть.

— Спокойней, док, — посоветовал я, — иначе, неровен час, уподобишься своим пациентам. Ты готов?

— Я не буду на это смотреть.

— Будешь! — уверенно сказал я. — От такого зрелища невозможно отвернуться.

Коснувшись одной из вделанных в панель кнопок, я раздвинул защитные створки, открыв иллюминатор, о существовании которого доктор Олем и не подозревал.

— Смотри, док, какое красивое голубое яблочко. Сейчас я сдеру с него кожуру.

— Мерзавец! — заорал доктор и попытался броситься на меня. Я взглядом пригвоздил его к полу и заставил повернуться лицом к иллюминатору.

— Я убью тебя, подонок! Не хочу жить! Отпусти меня на планету!

Крики Олема начали раздражать меня, и я взглядом заткнул доктору рот.

— Я не потакаю самоубийцам, док. Если захочешь умереть, тебе придется подождать до Земли. Я хочу показать тебе свою Землю.

Доктор Олем не смог ответить, но его глаза говорили куда красноречивее слов. Не думаю, что у кого-нибудь хватило бы сил долго смотреть в эти глаза.

Я отвернулся. И представил неподвижные зрачки сотен и сотен тумаитов, нетерпеливо ожидающих у иллюминаторов обещанного им зрелища. Я был не вправе обманывать их ожидания. Они заслужили эту маленькую награду. Подняв с пола лежавший тут же шлем, я связался со старшим офицером Уртусом.

— Уртус?

— Да, капитан.

— Можешь начинать.

— Слушаюсь.

И смерть устремилась к планете. Накануне она забрала Гумия, сегодня ее ожидала невиданно богатая жатва. Столь обильная, что она даже не смела и мечтать о подобной. Смерть вырвалась из огромных жерл четырех дезинтеграторов и прыгнула на яркую обертку Марагаса.

И начался отсчет двадцати семи мгновений.

Первое… — Синий кружочек на черном грунте холста подернулся легкой дымкой. Она светлее тумана и выглядит вполне безобидно, не страшнее утренней влаги, оседающей в заболоченных низинах. И лишь я знаю всю бездонную глубину пришедшего ужаса. В это мгновение смертоносные лучи достигли поверхности планеты и пропели первый аккорд гимна смерти.

Второе… — Синее наливается зеленью. Это исчезает влага, заполнявшая русла рек и впадины озер. В это мгновение рыбы вдруг осознают, что есть смерть, и начинают плакать скользкими слезами. Они плачут недолго, миг рыбьей смерти краток.

Третье… — Синее исчезает совершенно, уступая зеленому. И тут же появляются красные проплешины. Это начинают умирать трава и деревья. Но люди еще живы. Они невероятно живучи, эти люди.

Четвертое… — Красное расползается подобно пролитой крови. Оболочка планеты спекается и начинает рассыпаться на мелкие шестиугольные кусочки. Люди вдруг чувствуют, что их тела становятся легкими, почти невесомыми. А через мгновение им предстоит осознать, что в их легких больше нет воздуха.

Пятое… — Люди умерли, растворились ничем, не оставив и следа. Ажурные города опустели, превращаясь в сплетение мертворожденных конструкций.

Шестое… — Кровь принимает желтушный оттенок. Умирают города. Безжалостные лучи продолжают вгрызаться в плоть планеты, выжигая корни растений и подземных существ. Черная пыль переходит в невесомое состояние.

Седьмое… — Доктор Олем беззвучно рыдает. Из его глаз катятся крупные градины слез. Занятное зрелище. Я невольно засмотрелся и пропустил восьмое мгновение.

Девятое… — Багровое становится все более густым, превращаясь в цвет запеченного мяса. Это мясо подгорает, пока не становится черным. Песок и земля плавятся, образуя силикатный панцирь, а потом исчезает и он, разлагаемый дезинтегрирующими лучами на мельчайшие частицы.

Десятое… — Лучи достигают подземных резервуаров нефти, и она ярко вспыхивает, на мгновение окрашивая планету в алый цвет. Марагас подобен пылающему болиду. Я тянусь к столу, чтобы плеснуть еще немного спирту.

Одиннадцатое… — Прошло почти незамеченным. Лучи рвутся внутрь, пожирая остатки покровов.

Двенадцатое… — Цвет апельсинового сока. Брызнула магма — яркая, веселая, пылающая. Планета пульсирует. У меня зарябило в глазах. Доктор пытается прикрыть веки, но не в состоянии этого сделать. Я не солгал — от подобного зрелища невозможно оторваться.

Тринадцатое… — Магма пылает, разбрасывая вокруг алые протуберанцы.

Четырнадцатое… — Оранжевое начинает сменяться ярко-красным, раскаленным. Лучи достигают ядра. Док, как тебе эта геология в разрезе! — смеясь, замечаю я. Олем не может ответить.

Пятнадцатое… — Красное доминирует. Оно смотрится чрезвычайно эффектно на черном фоне. Красное и черное — самое благородное цветовое сочетание, какое только можно вообразить. Двуцветье рулетки. Марагасец отважился сыграть в эту игру и проиграл. Впрочем, ему уже все равно. Да и смерть его заслуживает уважения.

Шестнадцатое… — Я выпил за смерть марагасца.

Семнадцатое… — В центре шара красное подергивается багровым. Края продолжают оставаться красными, а по самому ободу видна узкая, едва различимая оболочка желтого, черного и сине-зеленого. Не удивлюсь, если там еще кто-то жив. Обратная сторона планеты дарила своим обитателям несколько лишних мгновений жизни. Роскошный подарок!

Восемнадцатое… — Красное разваливается на куски.

Девятнадцатое… — Вновь приходит желтое. Оно выглядит уставшим, потухающим. Словно укоризненно взирающая звезда.

Двадцатое… — Доктор Олем больше не рыдает. Глаза его широко раскрыты. Похоже, он впал в коллапс. Я снимаю затворы с его сознания.

Двадцать первое… — За Марагасом, подобно шлейфу, тянется длинный золотистый след. Планета походит на кусочек яичной акварели, тающий в подсиненной воде.

Двадцать второе… — Доктор Олем привстает с пола с очевидным намерением броситься на меня. Планета разваливается на две части, одна из которых, меньшая по размеру, начинает медленно смещаться в сторону. Полагаю, Уртус догадается сместить прицел дезинтеграторов.

Двадцать третье… — Желтого совсем немного. Доктор потерял сознание. Крохотные осколки продолжают таять.

Двадцать четвертое… — Я пью за смерть.

Двадцать пятое… — Желтое исчезает. Немного серого, блеклого, похожего на туманность, сквозь которое подмигивают близкие звезды.

Двадцать шестое… — Я вижу лишь один крохотный кусочек планетарной плоти. Почему-то возникает мысль, что, быть может, на нем сохранился один из этих прекрасных ажурных городов, равных которым не встретить во всей Вселенной. Я еще могу сохранить ему жизнь. Было не встретить — кусочек растаял.

Двадцать седьмое… — Все.

Допиваю последний глоток. Я пью за смерть. Затем беру шлем и глухо бросаю:

— Уходим.

Глава восьмая

И вновь была бесконечная паутина звезд. «Утренний свет» запутался в ней, словно жирная лакомая муха и, казалось, на свете нет силы, способной разорвать хаотичное однообразие космического небытия.

Мы плыли медленно, раздражающе медленно. Секунды тянулись днями, дни превращались в столетия. Во мне клокотала ярость, когда я начинал думать о том, что каждый день, проведенный здесь, на борту «Утреннего света», равен годам на Земле. Я опаздывал, непозволительно опаздывал. Мир, какой я знал, умирал. Уходили враги, которым я не успел выплатить их долг. Уходя, они потешались над глупым Русием. Я чувствовал это, но ничего не мог поделать. Я был заключен в огромную стальную клетку, едва влекомую космическими течениями к далекому неразличимому берегу.

Звезды, звезды, звезды… Они были нескончаемы. Желтые, оранжевые, лиловые. Я уже посвятил им немало восторженных строк, сейчас же мне хотелось написать эпитафию — эпитафию усопшей звезде. И произнести прочувственную речь на ее безграничной могиле.

— Друзья! — Я сомневался, что у меня таковые имеются, но все равно:

— Друзья! Сегодня мы провожаем в последний путь маленькую апельсиновую звезду, достойную обитательницу нашего недостойного мира. Ты родилась давно — очень или не очень — что-то около двенадцати биллионов световых секунд назад. Крохотный комок — выращенное квазаром яйцо, оплодотворенное межзвездной спермой. Он зрел, вызывая опасливое любопытство мерцающих соседей, и в один прекрасный миг взорвался. Миг был прекрасен, ведь рождение всегда прекрасно. Крохотное, едва различимое ядро вдруг лопнуло, сбрасывая с себя шелуху чешуек, сквозь которые наружу вырвалось раскаленное тело. Оно блестело так, что у ближних звезд заболели глаза, и они поспешили прикрыть их ладонями далеких спутников, завистливо вздыхая при этом. Ведь они уже не могли позволить себе подобное расточительство молодости. А молодость предпочитает ослепительные цвета. Ты была ослепительно хороша — чисто отмытая космическими ливнями, с буйными, не поддающимися гребню кудрями, в меру раскрашенным лицом. Полагают, молодым чуждо чувство меры. Верно, но только не звездам. Они умеренны во всем, исключая лишь огненную страсть. В этом звезды не знают границ, одаряя горячей лаской окружающих. Своей любвеобильностью они напоминают ветреных красавиц, но это впечатление обманчиво. Звезды целомудренны, словно весталки. А любовь их обжигающе-платонична. Они дарят ее всем, не делая предпочтений или исключений. Они несут счастье, оставаясь несчастливы сами. Ведь ответная любовь неведома им. Они порождают, не познав сладости зачатия. А их дети так непохожи друг на друга, словно имели разных отцов. А быть может, так оно и было. И приходили тайно неведомые любовники, имени которых не знает даже Вечность, и восходили на ложе звезды. И удовлетворяли свою похоть, пока звезда спала, отдыхая от дневных трудов. Ведь днем близкая звезда спит, передавая эстафету звездам дальним, недостижимым, чей свет холоден, словно равнодушие или любопытство. Проходил назначенный срок, и рождался ребенок — буйный и крикливый. Он быстро надоедал своим плачем, и тогда мать поручала его воспитание тетушке Вселенной, чьи объятия наполнены холодом и разумом. Ребенок остывал и начинал жить своею жизнью. Но даже сделавшись самостоятельным, он оставался нахлебником своей огненной мамаши, черпая исходящий от нее жар, подобно тому, как дети сосут материнское молоко. А все потому, что дети, не знавшие материнской ласки, рождались недоношенными. Они были обречены на смерть без ее тепла.

И получалось так, что рожденная жить для себя звезда жила лишь для них, для своих детей, вечно озабоченная тем, чтобы они не испытывали недостатка в животворном тепле. Лишь это одно волновало ее. А дети платили равнодушием, словно были кукушкиными детьми. Звезда же не замечала их холодно-презрительных лиц, овеянных теплом ее лучей. Она тихо радовалась тому, что может дарить им свое тепло, а дети снисходительно принимали ее жертву.

Звезда сияла. И апельсиновый лик ее казался наполненным вечной молодостью. Но вечное — категория, недоступная для звезд. Подобно пирамидам они не боятся времени, но теряют свой жизнерадостный блеск перед непроницаемым ликом Вечности. Вечность жестока. Она собирает в пригоршни космическую пыль и осыпает ею пылающие диски звезд. В этом поступке есть холодное любопытство ребенка, кидающего песок на раскаленные багровым дрова. Но Вечность отнюдь не любопытна, она лишь исполняет свое дело, пусть жестокое, но дело. Звезда овладела правом дарить — сладостное право, а за любое удовольствие должна быть назначена расплата. Осыпая звезды космической пылью, Вечность берет с них плату. Она забирает жар, молодой задор, скатывая из них крохотные комочки, которым предстоит в будущем образовать квазар и дать жизнь новому ослепительному диску. Звезды расплачиваются огненной кровью, жадно поглощаемой устами черного вампира. Непроницаемая патина опускается на их лики, и они тускнеют.

Звезды подобны людям. Они отживают свой век, и тогда наступает старость, к счастью, короткая. Судьба благосклонна к звездам. Им ведомо лишь два возраста — долгая молодость и короткая, в несколько мгновений, старость. Старость, когда золотистые волосы выпадают, а кожа приобретает черный оттенок. А потом слепнут глаза. И звезды умирают, обращаясь в ссохшуюся черную мумию. Ведь ничто в этом мире не может жить вечно.

И вот сегодня мы провожаем в последний путь маленькую апельсиновую звезду, родившуюся двенадцать биллионов секунд назад. Ее век был короток, но полон смысла. Она дарила свет и тепло, полно и щедро, подавая пример другим, и потому, когда она умерла, мы вправе помянуть ее добрым словом. Dixi![9]

Это был монолог, обреченный быть обойденным восторженным вниманием слушателя, однако мне поаплодировали.

— Браво!

Он скрывался под знакомой черной маской, хотя знал, что мне известно его настоящее лицо.

— Браво! — повторил он и сухо сдвинул пару раз ладони. Я отвесил поклон.

Гость внимательно оглядел меня с ног до головы. Его глаза скрывались за непроницаемым забралом, однако я ощущал их властную силу. Еще я ощущал таящийся в них холод, непостижимый даже для меня. Молчание длилось довольно долго, за это время я подвергся самому тщательному осмотру. Наконец гость соизволил заговорить.

— Ты здорово изменился, — заметил он.

Я вежливо кивнул, соглашаясь, после чего поинтересовался:

— Ты пришел лишь за тем, чтобы сообщить мне это?

— А разве этого мало? Мне было интересно взглянуть на тебя.

— Тебе недоставало того, что доносили твои слуги?

Гость с треском одернул полу щеголеватого черного плаща.

— Если ты имеешь в виду артефактов, то они не были моими слугами. Я не прибегаю к помощи искусственных созданий.

— Но ты знаешь о них.

— Естественно. Я знаю обо всем, что интересует меня.

— Ты знаешь, чьи они? — спросил я, старательно маскируя любопытство наигранным равнодушием.

— Конечно.

Я понял, что он ждет, чтоб спросил. Я чувствовал, что могу рассчитывать на ответ, как и то, что получив его, лишусь чего-то несравненно большего. Поэтому я не спросил. Вне всяких сомнений, гость был доволен этим обстоятельством.

— Русий, ты погорячился с этой планетой, — сказал он, извлекая из пустоты длинную витую сигару. Сверкнула длинная искра, и кончик сигары вспыхнул алым угольком. В подобной атмосфере горение было невозможно, но тем не менее сигара благополучно тлела, испуская аппетитные синеватые клубы дыма. Гость испытующе смотрел на меня, ожидая, что я скажу.

— Разве ты поступил бы иначе?

— Да. — Вместе с «да» выпорхнули два ровных колечка.

— Быть может, ты станешь уверять, что никогда не поступал подобным образом?

— Когда-то давно. Но я отказался от этого. Достаточно того, что ты можешь это сделать. Если каждый из нас будет в мгновение решать судьбу миров, Вселенная очень быстро опустеет.

— Выходит, я был не вправе сжигать планету?

— Почему не вправе? Ты должен был поступить так, как считал нужным. Но прежде, чем уничтожать, тебе надо было вдоволь наиграться с нею. Игра судьбами дарует нам силу.

— Мне было некогда. Я спешил.

— Куда? — Гость усмехнулся.

— Меня ждут на Земле.

— Тогда почему ты до сих пор на этом корабле?

— А я могу попасть на Землю каким-то другим способом?

— Конечно. Ведь я сумел оказаться в твоей каюте.

— Я не владею подобным способом передвижения.

— Тут нет ничего сложного. Надо лишь очень захотеть.

Я попытался очень захотеть, но у меня ничего не вышло.

— Не получается, — сказал я.

— Значит, твое желание недостаточно сильное.

Гость наслаждался сигарой. Он пытался казаться безразличным, но я ощущал исходившее от него напряжение.

— Ты хочешь поговорить? — Гость безразлично пожал плечами. — Тогда, если тебе все равно, может быть, ты согласишься ответить на несколько моих вопросов?

— Смотря каких.

— Я не буду спрашивать тебя о способах, какие могли б помочь мне переместиться на Землю. Ты прав, я должен сам дойти до этого. Я не буду спрашивать и о том, что происходит на корабле, хотя не сомневаюсь, ты знаешь и об этом. Я лишь хочу знать, что связывает тебя с Ледой и почему ты помогаешь мне, рискуя порой собственной жизнью.

— Позволю себе не отвечать на второй вопрос. Ну а все, что касается меня и Леды, не составляет никакой тайны. Полагаю, ты не забыл последний день земной Атлантиды?

— Конечно, нет.

— Тогда, спасаясь от тебя, Леда обратилась ко мне за помощью.

— Я видел, как она исчезла в огненном смерче.

— Да, но как ты знаешь, огонь вовсе не означает смерть. Леда была не слишком почтительна, но я люблю дерзких. Кроме того, в ней есть нечто, что не оставляет равнодушным. — Гость хмыкнул, словно удивляясь собственным словам. — Порой я задаюсь вопросом, как этому существу удалось разжалобить меня.

Я улыбнулся, не без ехидства.

— Она берет не только жалостью.

— Если ты имеешь в виду ее женские чары, то забудь об этом. Я равнодушен к тому, что называется любовью. Тогда я спас ее. Я вытащил Леду в огненном смерче и переправил ее на свою базу близ Альтаира. Сначала я не представлял, что буду делать с ней. Ну, хорошо б, это был фикаск из созвездия Марту или фриттар с Зеленого хвоста, или что-то подобное. Те существа хотя бы обладают высокими жизненными качествами, могут аккумулировать энергию. Я не имею постоянных помощников, но изредка прибегаю к помощи подобных слуг, когда не желаю браться за дело лично. Но Леда не представляла из себя ровным счетом ничего. Я даже было подумал о том, чтобы избавиться от нее, переправив на Землю или Атлантиду. И вдруг… — Гость умолк, делая вид, что раскуривает потухшую сигару.

— Вдруг ты понял, что она нужна тебе! — подсказал я.

— Точно. Я с удивлением осознал, что из этой смазливой девчонки может выйти идеальный помощник. У нее изворотливый ум, поразительная выдержка и невероятное расчетливое сердце. Тогда я стал обучать ее всему, что считал нужным. Я научил ее перемещаться в пространстве, пользоваться энергией и многим другим премудростям, которыми владеем мы, зрентшианцы. Она оказалась чрезвычайно способной ученицей. Вскоре я послал ее с заданием на Землю, и она справилась с ним.

— Вы играли против нас.

— Нет, я играл против Командора, ты же оказался в стане моих врагов лишь потому, что был рядом с ним. Леда должна была воспрепятствовать твоим замыслам, но в мои планы вовсе не входило причинить тебе какой-либо вред. Восток по-прежнему должен был оставаться в твоей власти. Владычествовать Западом я назначил Леде. Пытаясь овладеть миром, ты нарушал то равновесие, которое обеспечивает прогресс цивилизации. Это ошибка. Никогда не следует стремиться к тому, что бы овладеть всем. Лишившись естественного противовеса, рискуешь потерять вкус к жизни. Обладание неограниченной властью неизбежно влечет скуку. Став владыкой Земли, ты вскоре стал бы задыхаться от скуки. Тогда ты принялся бы предпринимать попытки выйти за пределы планеты, но так как Земля еще не готова к этому, ты погубил бы ее, а возможно, и себя. Я не желал твоей смерти, поэтому и должен был воспрепятствовать вашим замыслам. Необходимо было сохранить паритет, и я занял сторону враждебной тебе коалиции, уравняв тем самым соотношение сил. Но вскоре в игру вмешался третий. Как только я понял это, я предпринял все возможное, чтобы уберечь тебя от беды. Я мог занять нейтральную позицию и вновь выровнять тем самым силы противников, но я не знал возможности этого третьего. Он мог оказаться сильнее тебя или слабее. В обоих случаях паритет был бы неизбежно нарушен. Поэтому я ограничился тем, что поверг Командора, а в остальном позволил событиям развиваться по собственному усмотрению. Леда следила за происходящим в Заоблачных горах и выхватила тебя в тот самый миг, когда меч Ария был готов опуститься на твою голову.

— И забросила меня на Кутгар, — пробормотал я.

Гость развел руками.

— А что мне оставалось делать? Статус кво был уже нарушен. Царь погиб. Враждебная тебе коалиция лишилась своего вождя. Позволь я тебе вернуться обратно, и ты тут же предпринял бы новую попытку овладеть миром, и на этот раз она могла б оказаться успешной. А так я сохранил пусть хрупкое, но равновесие.

— Но мой отец…

— Он ничего не сможет сделать.

— Он погиб?

— Не думаю. Хотя мне очень хотелось бы, чтобы так оно и случилось.

— За что ты ненавидишь его?

— Это не имеет отношения к нашей истории.

— Почему ты в таком случае помогаешь мне, его сыну? — не удержался я.

— Это уже третья история. Тебя интересовала Леда, и я рассказал тебе о ней. Но это вовсе не означает, что я сообщу тебе что-то еще.

— Леда по-прежнему работает на тебя?

Гость кивнул, как показалось мне, не очень уверенно.

— В общем, да. Она считается моей помощницей. Но сейчас я разрешил ей работать самостоятельно. Она проводит большую часть времени на Земле.

— Что она там делает?

— Пытается убедиться в смерти одного и найти второго, если он, конечно, еще на этой планете. Кроме того, насколько я понимаю, ей там нравится.

Я не хотел раскрывать всех своих карт, но не мог удержаться от того, чтобы не похвастать осведомленностью.

— Арий на Земле.

Гость даже привстал.

— Откуда ты знаешь?

— Имел счастье совсем недавно беседовать с ним.

— И чем завершилась ваша беседа?

— Мне не хватило совсем немного, чтобы оторвать ему голову.

— Жаль. Был бы тебе очень обязан. Ну да ладно. Я найду его сам, как бы он ни прятался. И клянусь, его смерть будет медленной.

В этих словах прозвучала такая ненависть, что я невольно вздрогнул.

— Ты умеешь ненавидеть.

— Да, — согласился гость и как-то странно взглянул на меня. — И потому я советую тебе, никогда не становись на моем пути. Ты стал очень силен. Мало кто из подобных нам сможет помериться с тобой силой, но если ты надумаешь избрать врагом меня, я сверну тебе шею.

Я не испугался, я разозлился. Я не привык, чтобы мне угрожали. Я ответил волчьим оскалом зубов.

— Пока у меня нет причин враждовать с тобой, но если вдруг они появятся, никакие угрозы не испугают меня. Я дарю тебе Ария, но запрещаю трогать отца!

Гость медленным жестом вынул сигару изо рта. Мы разговаривали достаточно долго, но она продолжала жирно дымиться.

— Будем считать, я этого не слышал. — Он повернул голову в сторону, отводя взгляд, а потом с прячущейся за забралом шлема усмешкой посмотрел на меня. — А ты и впрямь здорово изменился. Ты стал жесток. Бойся этого чувства. Оно делает из зрентшианца человека. Если твоему врагу удастся вытянуть это чувство наружу, он раздавит тебя, каким бы сильным ты не был. Сила не в жестокости, она — в умении щадить, а точнее — быть равнодушным. Лишь сильный может позволить себе быть милосердным. Милосердие слабого — напускное. Внутренне он жесток. И если слабый не проявляет своей жестокости по отношению к прочим, это не означает, что он не обращает ее на самого себя. И все лишь потому, что слаб.

— Ты собираешься прочесть мне лекцию? — холодно осведомился я.

— Ты прав, это лишнее. — Гость бросил сигару и поднялся. — Я ухожу. И больше не приду. Ты стал негостеприимным и неблагодарным.

Я разозлился еще сильнее.

— По-твоему, я должен благодарить тебя всю оставшуюся жизнь?!

— Конечно, нет. Но беда еще и в том, что ты стал мне неинтересен. Прощай, Русий!

— Прощай, Черный Человек, — равнодушно сказал я, вставая вслед за гостем.

Черный Человек стал таять, медленно, подобно туманным бликам, растворяясь в воздухе. На полпути к исчезновению он вдруг задержался и замер, словно прислушиваясь.

— К твоему сведению, мой друг, захваченный тобою доктор в этот миг пытается свести счеты с жизнью. Похоже, ты порядком надоел ему. Пока!

Гость исчез. Нагнувшись, я поднял с пола еще дымящуюся сигару. Едва я сделал это, как она потухла. Неудивительно, сигара не могла тлеть в подобной атмосфере.

Я очутился у доктора как раз вовремя. Пленник пытался удавить себя рукавом комбинезона. Малоэффективный способ, скажу я вам. Единственное, чего ему удалось добиться, была незначительная асфиксия. Когда я вошел, доктор лежал навзничь, уперев выпученные глаза в волнистый потолок. Его взгляд был блаженным, словно у идиота. Я неторопливо освободил тощую шею Олема от небрежно скрученного жгута. Несколько резких ударов по щекам привели неудачливого самоубийцу в чувство. Обнаружив два неприятных обстоятельства, а именно меня и то, что он до сих пор жив, доктор огорчился.

— Черт тебя побери, Русий! — Он пытался прибавить еще что-то, но сдавленные голосовые связки исторгли лишь неясный хрип. Доктору пришлось помассировать шею, после чего он наконец сумел разразиться потоком ругательств. Выдав в мой адрес с десяток эпитетов, считавшихся на Атлантиде неприличными, доктор Олем успокоился. В конце концов ему уже расхотелось умирать. Правда, он еще пытался держать позу и гневно вопил:

— Зачем ты сделал это?

— Док, я же обещал доставить тебя на Землю.

— Зачем?

Я мило улыбнулся, стараясь растянуть тонкие тумаитские губы как можно шире.

— Я хочу этого, док. И я привык исполнять свои желания.

— Тебе нужна игрушка или покорный слуга?

Говоря это, доктор с трудом взгромоздился в кресло.

— Клянусь, док, как только мы окажемся на Земле, я немедленно отпущу тебя.

Олему окончательно расхотелось умирать.

— И что я там буду делать?

— Что пожелаешь. Захочешь — и я сделаю тебя королем. Не хочешь быть королем — можешь стать Богом.

— Бога нет! — строгим тоном убежденного атеиста воскликнул доктор.

— Но его можно создать. Это совсем несложно.

— А потом тебе придет в голову сжечь и Землю!

— Что ты, док!

— Но ведь ты уничтожил Марагас.

— Это разные вещи. Кроме того, готов признать, что в случае с этой голубой планеткой я действительно несколько погорячился.

Доктор фыркнул, словно ошпаренный кот.

— Это ты называешь погорячился! Ты говоришь о гибели целого мира так спокойно, словно речь идет о разбитой чашке!

По моему убеждению, Марагас стоил немногим больше разбитой чашки, но я не стал говорить этого доктору Олему, дабы не вызвать у него новый приступ истерии. За прошедшие со дня гибели Марагаса дни доктор успокоился, бузя скорей из-за упрямства и скуки. Он даже стал снисходить до разговоров, обличая мою гнусную сущность. Порой получались занятные перепалки, сводившиеся в конечном счете к одному и тому же. Доктор твердил о том, что я был не вправе так наказывать планету. Я же утверждал обратное. Олем оказался умелым спорщиком, ко всему прочему и неглупым. Выяснилось, в ранней молодости он увлекался запрещенной литературой и знал куда больше, чем мог позволить себе рядовой атлант.

Наибольшую остроту диспут принимал, когда разговор заходил о Боге. Доктор утверждал, что я не должен был уничтожать Марагас хотя бы на том основании, что уничтожая целый мир, я тем самым провозглашал себя Богом.

— Лишь Бог претендует на вседозволенность. Лишь он декларирует свое право карать народы. Уничтожая планету, ты таким образом пытался объявить себя Богом.

— Док, мне приходилось бывать Богом, — со смехом отвечал я. — Бог — моя последняя ипостась на Земле. Но данный случай — полная противоположность тому, что утверждаешь ты. Сжигая Марагас, я развенчивал Бога. Ведь я объявил право человека на абсолютную смерть, на то, что принадлежит лишь Богу. А значит, я низвергаю Бога до человека!

— Тоже мне богоборец! — фыркал доктор. — Не-е-ет, ты делаешь обратное. Ты пытаешься возвысить себя до Бога!

Я возражал.

— Это было бы лишь в том случае, если б я уничтожил Марагас собственной энергией, но ведь я воспользовался оружием, созданным человекоподобными существами. Значит, я передаю этим существам право на божественную кару!

— Ты фарисействуешь! — кричал доктор, и все возвращалось на круги своя.

Наблюдая за доктором, я сделал немало интересных открытий. В частности, я пришел к выводу, что человек не столь жалостлив, каким порой хочет казаться. Чаще жалость на деле является сентиментальностью. Человек скорей прольет слезу на страницу мыльного романа, чем на тело покинувшего этот мир приятеля. Он склонен внимать собственным чувствам, нежели чужим страданиям. Смерть реальная, но не очень близкая, воспринимается в значительной мере абстрактно. Бог дал, Бог взял. И еще даст.

Примерно так обстояло дело и с доктором Олемом. Как он рыдал над бренными останками Марагаса! Но вот прошло лишь несколько дней, и доктор успокоился. Внутренне он продолжал ненавидеть меня, но это было нормально. Я оскорбился бы, узнав, что доктор испытывает ко мне любовь.

Нагнувшись, я подобрал разорванный комбинезон.

— Я позабочусь о том, чтобы тебе дали новый. Только будь любезен, док, на этот раз не рви его в клочья. Моим людям не так-то просто изготовить материал, который не раздражал бы человеческую кожу.

Доктор покачал головой.

— Какой же ты все-таки редкостный, да еще и прагматичный подонок!

Я засмеялся.

— Точное определение, док! Я чрезвычайно редкостный подонок. Но тебе придется мириться с моим обществом, по крайней мере до тех пор, пока мы не достигнем Земли.

С этими словами я вышел. Говоря честно, я не был уверен, что доктор Олем сумеет дожить до того мгновения, когда «Утренний свет» очутится на орбите пестрой планеты с таким родным именем — Земля. Человеческая жизнь коротка.

Я возвращался по переходам, перебираясь с уровня на уровень. Встречные почтительно приветствовали меня. В последнее время тумаиты стали испытывать к своему капитану нечто похожее… Конечно же, не на любовь. Хотя любовь совместима с ненавистью, но если к ненависти примешивается животный страх, о любви следует забыть. Экипаж испытывал ко мне чувство почтения. Для большинства Марагас был первой уничтоженной планетой, и астронавты чувствовали себя счастливыми от сопричастности к некоему великому чувству, которое суждено испытать лишь избранным. Творцом этого великого был я, и потому тумаиты испытывали благодарность ко мне. Я упивался, ощущая себя погруженным в атмосферу всеобщей благодарной ненависти. Может показаться странным, но подобное ощущение было приятным. Я невольно улыбался, проходя через резные двери в свои покои.

То, что я увидел здесь, стерло улыбку с моего лица.

На столике сидел артефакт — невысокая молодая женщина-человек. У нее были голубые глаза и классические формы лица, из чего я сделал вывод, что ее прототипом, по всей очевидности, является атлантка. Странно, но она показалась мне знакомой. Я мог поклясться, что никогда не видел ее, и в то же время в чертах ее лица проскальзывало что-то неуловимо-известное, смутно-пережитое. Я присмотрелся повнимательней и внезапно понял, что женщина похожа на меня, человека по имени Русий. Это была моя мама.

В горле сухо щелкнуло. Проталкивая внутрь образовавшийся у кадыка комок, я шагнул вперед. Женщина поднялась. Ее голубые глаза лучились мягким светом, на губах играла добрая улыбка. Она была прекрасна той красотой, что дарована счастливым матерям. Она была прекрасна, но лишь миг, равный счастью. А потом она умерла. Ведь рождая зрентшианцев, матери умирали. Мне пришлось сглотнуть еще раз, но все равно первые слова дались с трудом.

— Здравствуй, мама.

— Здравствуй, сынок.

Она обняла меня, прижав мою голову к своей груди. Я почувствовал, как от естества артефакта исходят быстрые силовые импульсы, напоминающие биение сердца.

— О, Вечность, как же я мечтал увидеть тебя! — прошептали мои губы.

— Я знаю, мой родной.

От мягкого упругого тела исходило ощущение тепла и уюта. Я грезил об этом ощущении всю свою жизнь. Я вдыхал его, чувствуя, как внутри начинает дрожать крохотная зыбкая жилка. Биение было тонким, едва различимым, оно вселяло в грудь томление, словно от предчувствия невероятного восторга. Дрожа, я гладил рукой мягкие шелковистые волосы.

— Мама, я представлял тебя именно такой.

Я почувствовал, что она улыбается.

— А я и должна быть такой.

Томление поглощало. Оно заполняло естество, изгоняя из него чуждые, нечеловеческие сути. Те сопротивлялись, громко возмущаясь. Особенно неистовствовал паук Тиэли. Он пытался кричать, но биение, исходящее от мамы, затыкало вопль пауку обратно в пасть.

Это напоминало сумасшествие, сладкое безумство. Я был на вершине восторга. Я касался материнских рук, наслаждаясь нежной бархатистостью кожи. Мои губы шептали слова любви, а лицо ощущало сладкое тепло материнских поцелуев. Мама ласкала меня, словно маленького ребенка. Лишенный в детстве материнской ласки, я даже не смел мечтать о подобном счастье. Мое детство, человеческое детство вернулось ко мне. Я ощущал тепло лучей солнца Атлантиды, упивался шероховатыми прикосновениями стебельков травы, щебетом птиц и смехом маленьких друзей. Я торопливо жевал подгорелые сладкие булочки, которыми украдкой угощала меня девушка-воспитательница по имени Тегна. Кажется, одно время я считал ее своей матерью. Да она и была похожа на нее. Такие же мягкие руки, готовые в любой миг приласкать или легонько отшлепать за провинность. Но мамы, настоящей мамы, в моем прошлом не было. А теперь я обрел ее, и ко мне возвращалось детство. Ласковое, смешливое, беззаботное. Я лежал на пушистой траве, едва шевеля слабыми ручонками. А рядом была мама с добрым лучистым взглядом, столь похожая на Тегну. Или на меня?

Я поднял голову. Мама смотрела в мои глаза, и я отчетливо видел, как в ее зрачках играют холодные льдинки, как почудилось мне, насмешливые. Былое тепло куда-то исчезло, а руки потеряли прежнюю нежность. Я внезапно осознал, сколь они сильны в сравнении с моими вялыми детскими ручонками. Мама улыбалась, гладя меня по голове. Ее пальцы медленно сбегали от темени вниз, пока не сошлись на шее. Казалось, в них клокочет расплавленная сталь. Вот они сжались покрепче, и тусклые картинки воспоминаний приобрели неестественную яркость. Солнце сияло так, словно в него влили пинту апельсинового сока, трава отдавала бриллиантовой зеленью, детский смех визгливо раздирал уши. И настал миг, когда ощущения достигли своего пика, расплавив сознание яркими сплетениями перекрученных полос. Полосы извивались змеями, заполняя вместилища моего я туго спрессованным клубком. По мере того, как они прибывали, клубок делался все более плотным и одновременно темнел, теряя хаос цветных извилин и становясь багровым, переходящим в черное. Где-то далеко в глубине мелькала ласковая материнская улыбка. Клубок был почти черным, когда сквозь жесткую паутину линий прорвался визг гибнущего паука Тиэли.

— Идиот, она убьет меня!

Крик был подобен ослепительной вспышке, разорвавшей мглу. Огненный жгут хлестнул по моему естеству, заставляя очнуться. Я открыл глаза, с трудом подняв тяжелые, словно налитые чугуном, веки. Мама больше не улыбалась. Плотно сжав губы и заполнив льдом зрачки, она душила меня, обхватив пальцами шею. Она добилась своего. Человек отринул прочие сути, оставшись один на один с собой. Теперь он был бессилен перед стальными объятиями артефакта.

Отчаянно мотнув головой, я попытался вырваться. Видя, что я очнулся, мама усилила хватку. Шейные позвонки хрустнули, схваченные пальцами, сплетенными в раскаленную гарроту. Но было поздно. Мама опоздала на крохотный миг. Предприми она свое усилие мгновением раньше — и ее сын умер бы. А теперь было поздно.

Изгнанные сути стремительно возвращались в оболочку. Первым подоспел паук Тиэли. Он спас меня, чем заслужил право быть первым. Тонкие, покрытые шерстистыми волосками паучьи лапки влились в мои руки, возвращая им силу. Ухватившись за запястья артефакта, я что есть сил рванул. Мама не ожидала этого и разжала пальцы. Подоспевший зрентшианец дохнул ей в лицо огненной волной, и она, крича, отлетела к стене. Последним возвратился тумаит. Он хотел испепелить ту, что едва не стала причиной его смерти, но я не позволил. Я лишь укоризненно произнес:

— Что ты натворила, мама.

— То, что должна была сделать, сучонок! — ласково ответила мама. В ее глазах блестела ненависть. — Мне надлежало убить тебя в тот миг, когда ты появился на свет. И тогда всего этого ужаса не было б. Почему я не убила тебя раньше?!

Действительно, почему?

— Ты допустила промашку. Точнее, допустил. Тебе следовало сжечь меня вместе с планетой, пока была такая возможность, но ты позарился на лишнюю суть. — Я покачал головой. — А ведь я почти поверил тебе, мама.

— Так и должно было случиться, сучонок! Проклятый паук! Он всегда ненавидел меня.

— Еще бы! Ведь ты убил его.

Мама промолчала. Она выглядела огорченной, а от ее ласковой улыбки не осталось и следа.

— Как же я ненавижу тебя, тварь! — выдавила она спустя мгновение.

Мне было знакомо это чувство. Вот и сейчас я ощутил, как из глубины души поднимается, клокоча, невиданная жестокая ярость. Мама продолжала изливать оскорбительные слова.

— Недоразвитый щенок! Бастард! Сын проститутки! Тебя ожидает вонючая яма, наполненная гнилью Вселенной. Когда ты умрешь, мир раскрасится яркими цветами. Я буду танцевать вальс на твоей могиле…

Ярость, переполнявшая меня, выплеснулась наружу — огромный черный шар. Он вырвался из меня и вонзился в сыплющего проклятия артефакта. Раздался оглушительный взрыв, содрогнувший стены каюты. Артефакт бесследно исчез. Из выхода компьютерной сети выполз тонкий жгутик дыма.

Я не отдавал себе отчета в том, что творю. Я выбежал из покоев, убив взглядом стоящего у резных дверей гвардейца, и бросился к рубке. По дороге я испепелил еще троих встречных, швырнув в каждого из них по огромному черному шару, взрывающемуся глухой жестокой энергией.

Когда я ворвался в рубку, установилась тишина. Астронавты смотрели мне в глаза и понимали, что что-то случилось. К этому мигу я уже сумел немного совладать с собой. Стараясь говорить спокойно, я приказал:

— Выйдите! Все!!!

Приказ был исполнен незамедлительно и без лишних вопросов.

Едва рубка опустела, я направился к компьютеру.

— Нам надо поговорить, Ттерр, — сказал я, заговорщицки подмигивая.

— Большой Капитан хочет сыграть партию в шахматы?

Я покачал головой.

— Нет, Ттерр. Я пришел сказать, что никогда не знал своей матери!

Глава девятая

Ттерр остался на удивление спокоен. Он помигал индикаторами и констатировал:

— Так вот в чем заключалась моя промашка.

— Не только в этом. Ты использовал для создания артефактов выходы, в конце концов я обратил на это внимание. Но саму идею твоей причастности к происходящему мне невольно подкинул доктор.

— Я подозревал это, — глухо сказал Ттерр.

— А теперь, позволь, спрошу я.

— Спрашивай, — сказал Ттерр таким тоном, словно делал мне одолжение.

— Когда ты раскусил, что я не тот, за кого себя выдаю?

— Сразу, как только ты появился.

— Почему ты пытаешься уничтожить меня? Твой бывший Го Тин Керш заложил тебе в программу приказ уничтожать чужаков?

Ттерр глухо хохотнул.

— Какой же ты глупец! Да я и есть Го Тин Керш. Я слепок с его сознания. Мои матрицы, образующие личностный модуль, составлены на основе его образов и ощущений. Я мыслю его категориями. Мы составляли единое целое. И вот половина этого целого погибла. Как должна была воспринять это оставшаяся половина? Мстить!

— Много патетики и полное отсутствие логики.

— Почему? — озадачился Ттерр.

— Ты не в состоянии победить меня и должен был понять это с самого начала. Тем более, что позднее я не раз представлял тебе возможность убедиться в этом. Зато я могу без труда уничтожить твое сознание. И тогда от тебя ничего не останется.

— Ну, если быть объективным, твое превосходство стало очевидным лишь несколько мгновений назад. А до этого, уверен, никто не решился б назвать победителя. Ведь я находился в более выгодном положении. Ты был у меня как на ладони. А2-а4! — Послышался еще один смешок. — Когда телепатируешь, следует быть осторожным, особенно в том случае, если не знаешь, с кем имеешь дело. Я копался в твоем сознании, словно в своем собственном. Я брал оттуда все, что хотел. — Ттерр вздохнул. — Подумать только, мне почти удалось добиться своего!

— Почти! — подчеркнул я. — Но я перехитрил тебя.

— Ага! — согласился компьютер. Его тон был чересчур жизнерадостен. — Ты устроил мне ловушку и едва не попался в нее сам. Тебе повезло. Ты выбрался, но это вовсе не означает, что ты победил. Я еще могу взять свое.

— Каким образом? Все, что ты делаешь, не может нанести мне вреда. Я сильнее.

— Посмотрим.

— Не глупи. — Я говорил спокойно, но в груди уже возникало знакомое ощущение подступающей ярости. Мне вдруг ужасно захотелось положить конец препирательствам, ударив по модулям компьютера огненной волной, и насладиться его предсмертным визгом. — Мы нужны друг другу, но если ты будешь продолжать испытывать мое терпение своими фокусами, клянусь, я избавлюсь от тебя!

— Интересно, кто в таком случае будет управлять кораблем? — с сарказмом в голосе вопросил компьютер.

— Не беспокойся. Я создам новый личностный модуль, это куда проще, чем ты думаешь. Я выжгу твое «я» и вложу на его место новую суть.

— У тебя не получится, — торопливо сказал Ттерр, но я не услышал в его голосе прежней уверенности.

— Еще как получится! — заявил я, загоняя сомнения в самый дальний уголок сознания, где до них было не дотянуться.

Моя решимость поколебала Ттерра. В нем боролись ненависть ко мне и инстинкт самосохранения. Та доля искусственного интеллекта, что была привнесена умерщвленным мною существом, требовала решительных действий, однако собственное «я» компьютера было настроено куда более осторожно.

— Я должен ненавидеть тебя! — с вызовом сказал Ттерр, на что я легко согласился.

— Ненавидь себе на здоровье. Ненависть — вполне естественное чувство. Здесь ненавидят все.

— К тому же я просто обязан убить тебя!

Я пожал плечами.

— Пожалуйста, если придумаешь, как. Только перестань донимать меня дурно сделанными артефактами. Не взывай к моей совести и уж тем более оставь свои потуги уничтожить меня с помощью этих убогих созданий. Кажется, ты уже имел не одну возможность убедиться, что они не в состоянии справиться со мной.

— А что ты скажешь насчет большого взрыва?

— Ты хочешь сказать, что можешь уничтожить корабль?

— Именно.

— Но в таком случае погибнешь и ты, а насколько я понимаю, в твою программу заложен запрет на самоуничтожение.

Ттерр вздохнул.

— Правильно понимаешь. — Я слушал, как он просчитывает возможные ситуации. Чтобы не показаться беспомощным, компьютер поторопился заявить:

— В общем, артефакты были не более чем пробой сил.

— Ты хочешь сказать, что располагаешь иным оружием?

— Возможно.

— Ты лжешь. У тебя нет других козырей, иначе ты давно бы пустил их в ход.

— Кто знает. А согласись, мой план с твоей мамашей был совсем неплох.

— Мамой, — поправил я. — Да, это было придумано недурно, вот только, увы, с моей подачи.

— Ты знаешь, ведь она ненавидела тебя. Ох, как же она тебя ненавидела!

Злобный комок шевельнулся в груди, наливаясь черным.

— Откуда ты можешь об этом знать?

— Я знаю многое, о чем ты не подозреваешь, сучонок!

Ттерр ждал чувства ненависти, однако я расхохотался, чувствуя, как опухоль злобы рассасывается. Дышать стало легче.

— Дешевый трюк, приятель. Сначала ты пробовал пронять меня жалостью, липовыми воспоминаниями о детстве, теперь же ты пытаешься поселить в моей душе злобу, которая разорвала б меня. Я не куплюсь на твои уловки. Я буду холоден, словно уснувшая лягушка.

Ттерр даже не пытался скрыть, что разочарован.

— Последний козырь, — грустно пробормотал он. Словно желая еще раз убедиться в моей силе, компьютер выплюнул из силового выхода шар размером с арбуз, начиненный энергией. Я испустил короткий фотонный пучок. Шар обмяк и исчез, а его энергия перелилась в меня.

— М-да, — задумчиво произнес Ттерр. — Кажется, ты прав, нам лучше договориться.

— Я рад, что ты подчинил чувства разуму. — Я похлопал ладонью по полированной панели. — Вот мои условия: ты прекращаешь всякие враждебные действия против меня, а за это я не меняю своего отношения к тебе.

— Это возможно? — удивился Ттерр.

— Почему бы и нет?

— Где гарантии, что ты не уничтожишь меня вместе с кораблем, когда достигнешь своей планеты?

— Мое слово.

— Оно ничего не стоит.

Я хотел оскорбиться, но передумал. Случалось, я действительно нарушал данные обещания. Ттерр, естественно, был в курсе этого.

— Не могу предложить ничего иного. Постарайся воспринять мои доводы. Мне незачем уничтожать корабль, я слишком привык к нему. — Надеюсь, мои мысли звучали достаточно искренне. — Перед тем, как высадиться, я заложу в твою память новый курс и сотру координаты Земли. Ведь это возможно?

— Вполне.

— Если ты вдруг захочешь вернуться, чтоб сквитаться со мной, тебе придется потратить на поиски не один миллиард световых секунд. За этот срок я сменю не только планету, но и галактику.

Замолчав, я ожидал реакции Ттерра. Она была примерно такой, как я и ожидал.

— Похоже, ты не лукавишь… — Еще бы! Я старался! — Так и быть, рискну заключить с тобой соглашение. Но если б ты знал, как я ненавижу тебя!

Я ответил ласковой улыбкой. Ттерр засмеялся и предложил:

— Может быть, партию в шахматы?

— Идет!

Спешить было некуда. Перебрасываясь шуточками, мы разыграли вариант сицилианской защиты. Партия закончилась вничью, что было само по себе удивительным. Если мне не изменяла память, это была наша первая ничья. Когда я уходил, Ттерр пожелал мне доброго пути. Мне почудилось, что в его словах промелькнула издевка, но я не придал этому значения.

И напрасно…

Восьмой уровень был наглухо блокирован гвардейцами. Несколько десятков воинов образовали два заслона, заперев меня в коротком обрубке перехода. В мою сторону были нацелены не только плазменные излучатели, но и два снятых из боевых башен дезинтегратора. Я замер, понимая, что любое движение может спровоцировать залп, и тогда не поздоровится ни мне, ни кораблю. От шеренги воинов отделились двое, один из которых был облачен в скафандр.

— Вот уж никогда не думал, что человек и тумаит могут мирно ужиться! — со смехом сказал я, когда странная парочка остановилась в нескольких шагах от меня.

— На какие только жертвы не пойдешь ради общего блага, — ответил Уртус.

Располагавшийся по правую руку от него доктор Олем не понял, о чем идет речь, но на всякий случай кивнул заключенной в шлем головой.

— Насколько я могу судить, это мятеж?

Уртус был хладнокровен и вежлив.

— Можно квалифицировать происходящее и подобным образом, но я предпочел бы употребить слово «замена».

— Какое безобидное слово! Я могу рассказать множество историй, когда подобная замена заканчивалась штабелями отрубленных голов. Впрочем, замена так замена. Вот только зачем вы притащили сюда эти большие штуки? — Я указал на широкие раструбы дезинтеграторов. — Случись что, они здорово попортят корабль.

— Лучше потерять руку, чем голову, — сказал старший офицер.

— Логичное замечание. Что ж, я готов выслушать вас.

— Оценивая ситуацию, сложившуюся на корабле, я требую, чтобы капитан сложил свои полномочия.

— И все? — удивился я. — Не так уж много.

— Нет, не все. Принимая во внимание то обстоятельство, что капитан представляет угрозу для корабля, я вынужден настаивать на его изоляции.

— Ах, какой он нехороший, этот капитан! Большая бяка! Как же ты намереваешься меня изолировать? Разве тебе не известно, что я могу проткнуть пальцем любую переборку?

— Мы приняли это во внимание. По моему приказу подготовлен специальный модуль, оснащенный пси-излучателями. Они помогут удержать капитана под контролем.

— Недурно придумано. — Я внимательно посмотрел на Олема, пытаясь понять его роль в этой истории, доктор поспешно отвел взгляд. — А теперь объясни мне, с чего это вдруг я впал в немилость. Или, может быть, тебе просто захотелось покомандовать?

Уртус сделал протестующий жест.

— Мне достаточно моей власти. Я принял такое решение, руководствуясь соображениями безопасности. Капитан намеревается уничтожить корабль, а в мою задачу входит обеспечение его безопасности. Поэтому капитан должен быть изолирован.

— Скажи, Уртус, а с чего ты взял, что я хочу уничтожить корабль?

— Я знаю капитана. Его хорошо знает кислородный литинь, который думает точно так же. — Я покачал головой. Доктор позволил себе слишком много. — А кроме того, я получил информацию от компьютера, нашего настоящего капитана. Теперь мне известно все.

Да, Ттерр честно заслужил право хихикать мне вслед.

— Ты ошибаешься. Я только что заключил с компьютером соглашение.

— А я только что получил от него приказ начать операцию. Итак, согласен ли капитан подчиниться моему требованию, или он предпочтет быть уничтоженным дезинтеграторами?

— А как же ты сам? А что будет со всеми этими бодрыми ребятами?

— Мы готовы встретить смерть.

Я прикинул, сумею ли разложить время. Дезинтеграторы работали очень быстро, за пределами моих возможностей.

— Что меня ожидает, если я приму условия? — спросил я, стараясь выгадать несколько мгновений.

— Мы немедленно меняем курс и возвращаемся на Туму. Твою судьбу будет решать весь наш народ.

Я присвистнул. Провести не одну сотню лет под пси-гипнозом в клетке, а в довершение подохнуть на мерзкой хлористой планетке — хорошенькая перспектива!

— Я принимаю ваш ультиматум, — сказал я, как бы невзначай кладя левую руку на холодную поверхность переборки.

Не успели заговорщики и глазом моргнуть, как я вскрыл пластиковый лист с такой легкостью, словно имел дело с бумагой. Еще миг, и я очутился в небольшом, совершенно пустом модуле вне зоны действия дезинтеграторов. И тут в мой мозг вонзились сотни огненных стрел. Они вгрызались внутрь, сдирая стружку с сознания. Я закричал от боли и яростного бешенства. Ттерр, — а все происходящее было, вне всякого сомнения, задумано им, — перехитрил меня. Он просчитал свою партию на несколько ходов вперед. Я еще не начал действовать, а уже был обречен попасть в ловушку. Ттерр хитростью затащил меня в модуль, утыканный раструбами пси-излучателей. Испускаемые ими волны парализовали мою волю, лишая способности к сопротивлению. Мысли стали медлительными, тягучими, движения тяжелыми и вяжущими. Так ощущает себя попавший в топь. Тягучее нечто засасывает меня, смачно чавкая беззубым ртом. Вязкая сладкая белая тина липла на руках, оплетая ноги. Сознание наполнилось паточным безразличием, оно агонизировало. Я попытался исторгнуть яростный хрип, но меня хватило только на едва различимое шипение. И тогда я разозлился по-настоящему. Я не привык быть побежденным. Собрав воедино ярость, ненависть и злобу, я слепил из этой жгучей смеси миллион крохотных шариков и бросил их веером вокруг себя. Шарики приняли удары пси-волн и поглотили значительную часть их. Сразу стало легче дышать, а сердце забилось в прежнем ровном ритме. Я обернулся. У проделанного мною отверстия копошились гвардейцы, устанавливающие дезинтегратор. Я бросил в них огненную волну. Раздались крики боли, и пылающие фигуры бросились бежать по переходу. Вытянув перед собой руки, я продолжал изливать огненную энергию, затыкая ею жерла пси-излучателей. Модуль сотрясали разрывы, темноту рассекали снопы разноцветных искр, пластиковые переборки плавились и изгибались. В меня стреляли. Сразу несколько человек. Кажется, я сумел различить между ними белую фигуру доктора. Причудливы повороты судьбы! Человек сражался против человека на одной стороне со своими злейшими врагами. Я бросил в стреляющих еще несколько огненных шаров. Переход затянуло жирным чадом. Пол колыхался, словно живой.

Пора! Разбежавшись, я вонзился в стену и пронизал ее насквозь. За первой последовала еще одна переборка, затем еще. Я прожигал пластик и металл, пока не очутился у светового колодца, позади перехода, в котором мне неудачно пытались устроить ловушку. Крича, я устремился в него, добивая немногих уцелевших. Я искал доктора и Уртуса, но не находил их. Возможно, они погибли. Тогда я бросился в рубку, где прятался мой главный враг.

Ттерр защищался. Он намеревался разыграть свою последнюю партию, почти не надеясь на выигрыш. Он выстроил против меня шеренгу астронавтов, за спиной которых толпились наспех созданные артефакты весьма замысловатых форм. Воины дали залп из плазменных излучателей. Я разложил время и увернулся, после чего срезал строй пешек скользким ударом силовых линий. Тумаиты рухнули, рассеченные надвое. Тогда вперед двинулись артефакты. Они были слишком плохо оформлены, чтобы представлять серьезную угрозу. Громадная, алая, словно раскаленная, ящерица, трехглавый монстр, вооруженный серповидным клинком, создание, напоминающее массивную колонну с головой вместо архитрава, пара синих спрутов, карлик с непомерно длинными руками, каждая из которых оканчивалась десятками отточенных когтей, и, наконец, артефакт самого Го Тин Керша, размахивающий точной копией пернача-каура. Некоторых из них я развеял, других выпил, опустошив оболочку, словно яичную скорлупу. Последним я покончил с Го Тин Кершем. Я вырвал из его щупальца пернач и ломал налитое энергией тело до тех пор, пока оно не рассыпалось на тысячи осколков.

Все. Я огляделся. Рубка выглядела так, будто в ней бушевало стадо многоногих. Аккуратно перешагивая через тела и осколки приборов, устилавшие пол, я направился к Ттерру. Он израсходовал на борьбу со мной слишком много энергии и теперь не мог отдышаться. Я ощущал его хриплое утомленное дыхание — вха, вха. Из информационного блока, извиваясь, выползали струйки серого дыма, тут же превращавшиеся в стеклянное крошево.

— Ну что, приятель, доигрался?

— По-похоже, — задыхаясь, выдавил Ттерр. Его переполняли мрачные предчувствия.

— Ты проиграл свою партию. — Ттерр промолчал, и тогда я посоветовал: — Тебе следовало уничтожить меня вместе с кораблем.

Ттерр возмутился:

— Позволь, а что было б в таком случае со мной?

— Ты все равно мертв.

С этими словами я поразил личностный модуль Ттерра тонким дезинтегрирующим лучом, выжигая память о былом. Ттерр перенес эту лоботомию молча. Когда я закончил, передо мной был обычный информационный центр. Ттерра не стало.

— Мат! — объявил я.

Теперь я мог получить информацию о том, что творилось на корабле. Заговорщики все же успели сделать один выстрел из дезинтегратора, повредив обшивку и три уровня. Связавшись с техническим отделом, я велел немедленно приступить к ремонтным работам. Специальная группа, — точнее, часть ее из числа воинов, сохранивших верность капитану, — получила приказ найти и доставить в рубку старшего офицера и кислородного литиня.

— Живыми! — прибавил я достаточно веско, чтобы не сомневаться, что мой приказ будет исполнен в точности.

Однако все оказалось не столь просто. Хоть мятеж и провалился, волнения продолжались. Уртусу удалось увлечь за собой часть экипажа, и теперь практически на всех уровнях происходили жаркие схватки. Я манипулировал верными мне воинами, выжигая очаги сопротивления.

Корабль трещал и стонал, получая раны куда более болезненные, чем от столкновения с вражеским флотом. Была уничтожена большая часть третьего уровня, где мятежники сопротивлялись наиболее отчаянно. Все живое на девятом и десятом было умерщвлено ворвавшимся сквозь пробоины холодом. В пятом воевали с применением ядерных микрогранат. Чтобы навести там порядок, я велел провести газовую атаку. Штурмовой отряд, облаченный в скафандры, выпустил из баллонов кислород, изготовленный для доктора Олема. Оборонявшиеся погибли в страшных мучениях.

Наконец поступило донесение, что кислородный литинь и бывший старший офицер Уртус замечены вблизи грузового ангара. Оставив рубку, я немедленно устремился туда. Уртуса схватили живым. Старший офицер отчаянно сопротивлялся и убил пятерых, прежде чем был обезоружен. Его подвели ко мне с заломленными за спину руками. Я хотел ударить предателя по физиономии, но это было лишним — над ней уже неплохо поработали. Я лишь спросил:

— Где литинь?

Уртус попытался улыбнуться разбитыми губами.

— Ты опоздал. Он уже улетает.

— Улетает — не значит улетел! — процедил я и рявкнул: — Все вон отсюда!

Испуганные воины бросились вон из ангара, а я прыгнул к дверям. Они отказывались открываться, справедливо полагая, что космическое безвоздушье вредно тем, кто привык вдыхать кисловатые пары хлора. Тогда я разбил двери страшным ударом кулака.

Доктор Олем еще не улетел. Он лишь успел раскрыть створки внешнего шлюза и теперь садился в катер. По моему приказу старую посудину отремонтировали и обеспечили энергией, сделав ее тем самым вполне пригодной к новым путешествиям. Доктор намеревался продолжить свою космическую одиссею. Без особой надежды, как и прежде, на то, что сумеет достичь цели, и даже просто выжить. Когда разлетелись металлические створки дверей, он обернулся. При виде меня по лицу Олема разлилась восковая бледность. Он не сомневался, что видит собственную смерть. Однако на этот раз доктор оказался никудышным психологом. Я не стал убивать его, быть может, потому, что был не совсем человеком. Человек не знает того, что подарить прощение порой куда более сладко, чем отомстить. Я отпустил доктора.

— Пока, док, — сказал я, кладя руку на его плечо. — Надеюсь, еще встретимся.

Доктор Олем не желал еще раз встречаться со мной, но от моих слов в его зрачках что-то дрогнуло.

— Бежим со мной, Русий! — крикнул он. — Иначе погибнешь!

— Почему?

Доктор на мгновение заколебался, но все же решил ответить.

— Этот сумасшедший тумаит собирается уничтожить корабль. Он сказал, что скоро корабль испарится!

Я подозревал, что Уртус способен на нечто подобное. Но даже угроза смерти не могла заставить меня бежать с доктором. Бегство в никуда означало смерть или бесчестье. Последнее было хуже смерти.

— Спасибо за приглашение, док, но я остаюсь, — сказал я и зачем-то прибавил: — Я обязательно выпутаюсь!

Олему моя судьба была безразлична. Он уже успел забыть о своем приступе благородства. Игнорируя протянутую для прощального пожатия руку, доктор залез в кабину катера. Взревели двигатели. Огненные инверсионные струи облизали мое тело, и катер прыгнул в сплетение звезд. Я смотрел ему вслед до тех пор, пока крохотный оранжевый огонек не растворился в черном бесконечье.

Уртус был бледен, но спокоен. Обозленные отчаянным сопротивлением воины разбили бывшему сержанту прикладами ружей лицо. Из многочисленных ссадин сочилась голубоватая вязкая жидкость, тут же застывавшая, отчего на щеках и подбородке Уртуса образовалась причудливая бахрома из небольших сосулек. Она раздражала Уртуса, и он пытался избавиться от нее, что со связанными руками было не так-то легко сделать. Уртус старательно терся щекою о плечо, но сосульки держались, накрепко пристав к коже.

Какое-то время я наблюдал за тщетными потугами пленника, потом приказал:

— Развяжите его.

Охранники неохотно подчинились. Они ненавидели своего собрата, даже куда сильнее, чем меня.

Едва руки оказались свободными, Уртус принялся избавляться от смерзшейся крови. Он с остервенением отдирал голубые наросты и бросал их на пол. Операция была весьма болезненной, раз или два Уртус поморщился, но не прекращал своего занятия до тех пор, пока не очистил лицо полностью.

Я терпеливо ждал. Я знал, что Уртус заговорит первым.

Так и случилось. Покончив с сосульками, Уртус удовлетворенно провел пальцами по щекам и взглянул на меня. В его глазах плескалось торжество.

— Тебе конец! — воскликнул он.

— Когда?

Уртус, не тая, назвал срок и прибавил:

— Если думаешь, что можешь предотвратить взрыв, поверь, это пустое. Дезинтеграторы заряжены на самоуничтожение. Процесс не остановить. Скоро начнется выброс дезинтегрирующей энергии, и ты исчезнешь вместе с кораблем.

— И ничего нельзя изменить?

— Ничего! — отчеканил Уртус.

— Что ж, желаю тебе быстрой смерти.

— И тебе.

— За меня не беспокойся, я уйду.

— Как? — презрительно оскалившись, протянул Уртус.

Не отвечая, я повернулся и пошел прочь. Я знал, что уйду, но не знал, как.

Вопросы, мучившие меня долгие годы, исчезли. Остался лишь один — огромный, жирный, короткий, жестко-смертельный.

КАК?

Глава десятая

Как?

Мгновения стремительно уносились прочь, подталкивая меня навстречу гибели.

Уртус не солгал — я смог лично удостовериться, что дезинтеграторы и впрямь настроены на самоуничтожение. И ничего уже нельзя было изменить, любая попытка разрядить их влекла немедленный взрыв. Корабль был обречен умереть, растаять, не оставив следа. Мне была назначена такая же судьба.

А пока «Утренний свет» агонизировал. Экипаж знал об уготованной ему участи. Переполнявшая тумаитов вечная ненависть разразилась бурей неистовой ярости. Гремели взрывы, сумрак раздирали плазменные вспышки. Астронавты начали свое последнее состязание, призом в котором должно было стать право умереть последним.

Я не обращал на пальбу внимания. Запершись в капитанских покоях, я мучительно размышлял, пытаясь найти выход из почти безвыходной ситуации. Почти, ибо понятие ситуация не подчинено абсолюту. Я не спешил отчаиваться. Мне не раз удавалось избегать смерти, когда она приближалась куда ближе. Я должен был покинуть корабль, но сделать это иначе, чем доктор или несколько десятков тумаитов, которые захватили истребители, купив себе таким образом еще несколько мгновений жизни. Подобное бегство не было выходом, оно лишь продляло агонию. Я мог попросить помощи. Едва стоило подумать об этом, как передо мной возник призрак Леды.

— Попроси, — сказала она, ласково улыбаясь. — Я с радостью приму тебя.

Голубые глаза шептали: ну попроси, что тебе стоит! Ведь это же не обяжет тебя ровным счетом ни к чему. Я даже помогу тебе попасть на Землю. Только попроси!

Я отрицательно покачал головой. Легче было умереть. Я не мог даже вообразить, что значит признать себя побежденным. Все мои сути были единодушны в этом. Даже не желавший умирать паучок Тиэли храбрился, бодро пошлепывая себя лапками по волосатому брюшку.

— Нет, — сказал я.

Призрак Леды исчез. Его место заняло огненное облако, ворвавшееся из перехода. Кровавые столкновения продолжались, кое-кто уже пытался добраться до капитана. Я швырнул в дверь несколько огненных шаров, раскрутив их таким образом, чтоб они волчком пробежали по переходу. Сквозь рев пламени донеслись крики умирающих. Дождавшись, когда они стихнут, я удовлетворенно откинулся на трансформированную спинку кресла и смежил веки.

К этому моменту я изменил облик и облачился в шкуру человека. Я хотел умереть с тем лицом, какое было даровано мне при рождении. Человеческая кожа отчаянно мерзла, и потому я непрерывно испускал тепло, окружая себя слоем горячего воздуха.

Надо было выбираться. Но я не знал, как.

Корабль вздрогнул. Это означало, что он получил еще одну пробоину. А может быть, и не одну. Еще немного — и «Утренний свет» пойдет ко дну, разваливаясь на сотни обломков. Я пожалел, что отпустил Олема. Через его сознание, возможно, я смог бы связаться с Арием. По крайней мере, я мог попытаться. И чем черт не шутит, возможно, мне удалось бы выбраться на Землю.

Стоп! Вдруг я поймал себя на мысли, что коснулся чего-то важного. Кем был Олем для Ария? Обычным передатчиком воли, биологическим аналогом искусственного артефакта. Я мог создать подобное существо, естественно, на энергетической основе.

— Допустим, я создам его, — пробормотал зрентшианец.

— Но что это даст? — с насмешкой воскликнул человек. — Ведь Арий использовал Олема в качестве принимающего. Связаться с Землей возможно лишь при условии, что демон очутится на ней!

Я горько пожалел, что рядом нет верного Хатфура.

— Но ведь демон сумел преодолеть ничто, — вновь подумал зрентшианец.

— Он шел, ориентируясь на сигнал, испускаемый твоим сознанием, и смог материализоваться лишь благодаря твоей воле, — возразил пессимистично настроенный человек.

— Но я могу настроить его на сигналы Земли. Я помню, как они звучат!

В мозгу зрентшианца возникла неистовая токката Баха. Орган рыдал, словно перетянутая, наполненная невидимым светом струна.

— Я могу отправить демона на Землю! Я найду путь!

— Хей-гей! Отлично! — обрадовался жизнелюб паук Тиэли. — Давай-ка поспеши, приятель! Побыстрее вытаскивай нашу задницу из этого пекла. Здесь становится жарковато!

Словно в подтверждение слов паука в покои ворвалось глухое эхо разрыва. Корабль задрожал от боли.

Прельщенный шансом выжить, человек занервничал. Он грыз ногти и бормотал:

— Ну и что? Ну, допустим, демон достигнет Земли. Что дальше? Ведь он не обладает собственной волей и не сможет принять нас.

— Да… — задумчиво выдавил зрентшианец, признавая, что человек полностью прав. Идея была хороша, но, похоже, обстоятельства обрекали ее на провал.

— Эй! Эй! Постойте! — очнулся дремавший до сих пор тумаит. — Неужели на твоей планете не найдется никого, кто согласился б принять тебя?

— Неужели?! — завопил Тиэли.

— Не знаю, — неуверенно пробормотал зрентшианец.

Но человек был в восторге.

— Надо попробовать! Непременно надо попробовать! Там остались Командор, Гиптий, а быть может, жив и Гумий. За дело!

— Хорошо, — согласился зрентшианец и тут же приступил к делу.

Напрягши суть, зрентшианец принялся изливать энергию, одновременно придавая ей форму. Демон выходил неуклюжий и даже уродливый, но, право, в этот миг мне было не до эстетики. Оставалось надеяться, что на Земле меня поймут и узнают, пусть даже я предстану в облике кургузой пирамиды с одним-единственным глазом на самой верхушке. Глаз этот, к слову, непрерывно хлопал, пока я стабилизировал формы.

И вот демон готов. Я дал ему имя, короткое и неестественное — Ккув — и приказал:

— Немедленно отправляйся на Землю!

— Но, хозяин, я не знаю пути.

— Я укажу тебе его.

Я поднялся с кресла и, ударив дезинтегрирующей волной в переборку, пробил ее насквозь, открывая доступ пустоте и холоду. Завизжали сирены, издалека донесся грохот падающих переборок. Это корабль пытался бороться за свою жизнь, отрезая омертвевший восьмой уровень. В образовавшееся отверстие заглянули яркие звезды. Выбросив к ним силовую линию, я велел демону:

— Следуй за ней.

Ккув обратился в крохотное раскаленное облако и стремительно вырвался из оболочки корабля. Я ощущал переполнявшую его радость несмышленыша, познающего мир.

— Поспеши! — сказал я. — У меня мало времени.

Демон повиновался и устремился вперед. Я указывал ему путь. Обратившись в стремительный сгусток сверхъестества, я пронзал черное пространство, закладывая виражи вокруг звезд, планет и комет, которые могли поглотить моего посланца. Я расшвыривал мячики метеоритов, а однажды пронизал насквозь корабль, пробив его борта с такой легкостью, словно это была не трехслойная броня, а яичная скорлупа, Ккув несся следом, оглушительно вопя от восторга. Он был неопытен, и я опасался, что это может повредить мне. По дороге я учил его жизни, насколько знал ее сам.

Стремительно мчалась небесная карета, освещаемая вспышками через мгновение исчезавших вдали звезд. Блестели туманности, неизведанные и потому загадочные. Пугали провалами черные дыры, а квазары, неистово пульсируя, пытались завлечь меня на нескончаемую чашку чая. Я мчался мимо натягивающего лук Стрельца, игриво шлепнул ладонью по голому заду Девы, внес раздор меж Близнецами. Грозно рычал Лев, блеял Овен, свистел Рак, а Рыба издавала звуки, которые воспринимались окружающими как молчание. Я видел звездный дождь. Он падал медленно и величественно, а звезды отдавали алым. Со стороны казалось, будто черноту орошает разбрызгиваемая из пульверизатора кровь. Кровавый дождь — дурная примета, я пронесся сквозь него столь стремительно, что даже не замочил полы плаща.

Неподалеку от Весов я повстречал стоящего на одной ноге Странника. Он предложил мне передохнуть. Я отказался, сославшись на то, что спешу. Странник рассмеялся.

— Успевает лишь тот, кто никогда не спешит, — сказал он и исчез с непостижимой уму стремительностью. Я понял, что он действительно никогда не спешит.

Считается, пустота безжизненна и необитаема. Я мог убедиться, что это не так. Пустота просто переполнена диковинными существами. Я видел серебристых драконов и птиц, чье оперение отливало блеском сапфиров. Мне попались улыбающаяся кошка и бык с прекрасной девушкой на спине. Я повстречал крылатых коней и стаю псов, преследующих двуглавого медведя. Улепетывая, медведь прихлебывал из ковша. Когда он пробегал мимо, я ясно различил запах хорошего вина.

— Прозит! — рыкнул медведь.

Еще были сотни лиц. Полупрозрачные, они светились загадочным космическим блеском, словно лежащие на черном бархате посмертные маски. Одни из них улыбались, другие плакали. Были и такие, что пытались укусить. Это были лики Вечности, порабощенные души побежденных скитальцев. Я желал им лучшей доли, зная, что если не успею, мой лик присоединится к ним.

Я превратился в лезвие брошенного в воздух ножа. Я продирался сквозь тугую пелену пространства, разрывая его отточенными плечами. Пространство сворачивалось и швыряло клубы искр. Малиновые, синие, золотистые и зеленые, они соединялись в причудливый китайский калейдоскоп и гасли, растворяясь в черном. А потом все сменила синева, а за нею — зелень. Это была Земля.

Я спешил.

— Ищи! — велел я демону.

Первым, к кому я собирался обратиться за помощью, был Командор. Я воскресил в памяти его лицо — суровое, с плотно стиснутыми губами. Такое холодное и такое родное. Я соскучился по нему.

Демон, словно хорошо натасканный пес, бросился вперед. Он рыскал по полям и дубравам, зарывался в бездну морей, обдававшую холодом и мраком. Но его старания долго оставались безрезультатными. Наконец Ккув взял след. Демон привел меня к бездонному провалу, созданному не естеством, а злой волей. Из провала веяло смертью. Я покричал, зовя отца, но тот не отозвался. Если он и был жив, то искать помощи надлежало скорей ему, чем мне. Я отступился, оставив попытки связаться с Командором. Ккув бежал от провала так, будто по его пятам гналась стая голодных волков.

Следующим должен был стать Гумий. На этот раз поиски были недолги. Ккув привел меня к небольшому холму, увенчанному диким серым камнем. Здесь нашел последнее пристанище Гумий. Он встретил меня за столом. В кубке плескалась затхлая вода, а в предназначенной на обед горбушке хлеба копошились черные жуки. Гумий выглядел неважно. Сквозь клочья одежды проступала полусгнившая плоть. Почесывая изъеденную могильными червями скулу, Гумий посетовал:

— Зудит. Извини, что так принимаю тебя, — прибавил он, указывая на свой убогий стол.

— Ничего, мне доводилось пировать на куда более жалких банкетах, — успокоил его я и тут же перешел к делу. — Когда-то я выручил тебя, надеюсь, сейчас ты поможешь мне.

— Если смогу.

Я кратко изложил суть просьбы.

Гумий поскреб покрытый остатками волос череп.

— Извини, но ничего не выйдет. Нам запрещено вмешиваться в дела живых. Вот если бы ты был мертв…

— Ну, спасибо! — Я не испытывал ни малейшего желания быть мертвым.

Гумий дернул белыми шарами оголенных плечевых костей, словно говоря — извини. Я почувствовал себя неуютно. В могиле было промозгло и пованивало тленом. Я поспешил проститься, а уходя, не удержался от любопытства:

— Кто тебя?

— Леда, — ответил Гумий. Он грустно вздохнул, отчего одно из ребер треснуло и развалилось на две части. — Никогда не верь ей, Русий!

— Хорошо, — сказал я, с облегчением поднимаясь на освещенный солнцем холм.

Дальше в моем списке стоял Гиптий, но Ккув вдруг учуял другой, не менее знакомый запах. Здесь пахло Юльмом, и я велел демону взять след. Юльм был благороден, я мог надеяться на его помощь. Ккув увлек меня на вершину далекой горы. Запах был отчетлив. Демон обнюхивал камни, распутывая цепочки следов. Он искал, но так и не нашел. Юльм был, и в то же время его не было. Я знал, что так бывает. Можете не верить, но я огорчился. Царь давно ненавидел меня, но он был одним из немногих, с кем я сочел бы за честь скрестить клинки. Он умел красиво жить и сумел красиво уйти. Я желал себе подобной смерти.

Корабль продолжал трещать по всем швам, которых у него не было. Взрывы уничтожили пять лазерных батарей, на нижних уровнях шло настоящее сражение с применением пси-излучателей и гранат. Один за другим погибли и были отрезаны непроницаемыми переборками три уровня. Теперь там властвовал холод, превративший плоть в ссохшиеся хрупкие комочки. Все, кто смогли, поспешили облачиться в скафандры, потому что теперь война велась по большей мере в условиях открытого космоса. Группа негодяев пробивала переборки, пытаясь в очередной раз добраться до меня. Их возглавлял вырвавшийся на свободу Уртус. Они уже пробрались на восьмой уровень и в настоящий миг были заняты тем, что вскрывали резную дверь. Раскаленный огонек лазера прожигал ее насквозь, плюя комочками жидкого металла. Я завороженно наблюдал за его скользким движением, а мое естество продолжало пребывать на Земле. Космос раздирали неистовые аккорды музыки Баха.

Солнце. Много солнца, желтого, как песок, который шуршал под ногами. Я был в Кемте, стране, подобной которой нет нигде в мире. Повсюду мертвый песок и лишь узкая полоска, напитанная влагой Хапи, земли, дарующая жизнь бесчисленному множеству ртов. Кемт изменился. Я видел знакомые восточные храмы, украшенные рельефами звероликих богов. Но рядом с ними стояли великолепные дворцы, перевитые легкими колоннами, и храмы, в которых прославляли людей-богов. Я заметил огромную статую отца, совершенно не похожего на самого себя. Повсюду блестела сталь, а воздух оглашал разноязыкий гомон. Кемт обрел великолепие, но потерял былую таинственность. Тайны жрецов ушли из дельты в верховья и недоступные оазисы. Именно в одном из таких оазисов я обнаружил Изиду.

Я не видел ее с тех пор, как погибла Атлантида, но сразу отметил, что Изида совершенно не изменилась. Только черты лица потеряли прежнюю женственность и стали более резкими. Такой она понравилась мне больше — тонкие, строго очерченные линии, собранные в пучок волосы, яркие блестящие глаза.

Изида пребывала в келье. Она сидела за расположенным у узкого окна столом, испещряя папирус иероглифами. Почувствовав присутствие демона, Изида подняла голову и уставилась на зависшего под потолком артефакта. В ее глазах не было страха, а лишь удивление. Молчание длилось несколько дольше, чем следовало б, затем Изида спросила:

— Кто ты?

— Русий.

Тонкие губы едва заметно усмехнулись. Изида положила перо.

— Я слышала, ты умер.

— Я слышал о тебе примерно то же самое.

— Я не умирала, я просто ушла.

— А меня ушли.

— Но ты здесь и, значит, тебя можно поздравить с возвращением?

— Не совсем. Мы можем поговорить?

— Мы уже говорим. Что тебе от меня нужно?

— Помощь.

— Ты, такой могущественный, и нуждаешься в помощи?

— Мне случилось попасть в неприятную историю, выбраться из которой самостоятельно не могу даже я.

— Каким образом я могу помочь тебе?

Я обрадовался.

— Это несложно. Ты должна лишь принять меня.

— Как?

— Протянуть руку и принять.

Изида внимательно посмотрела на правую ладонь, словно ей предстояло лишиться ее.

— Где ты сейчас?

Вопрос пришелся мне не по душе, но я не мог уклониться от ответа.

— Я на космическом корабле, который с мгновения на мгновение погибнет.

Изида задумалась, и в этот миг послышался негромкий стук в дверь. Появилась девушка-служительница с подносом в руках. Изида властным жестом велела ей поставить поднос и удалиться. Это событие, прервавшее наш разговор, положило конец колебаниям атлантки.

— Нет, Русий, — сказала она. — Я не приму тебя. Я не хочу вмешиваться в дела других. Кроме того, по моему мнению, ты лишний на этой планете. Извини.

Я засмеялся. Ккув передал мой смех истеричным визгливым кудахтаньем.

— Ничего. Это все пустяки. Мне не впервой рассыпаться на части. Надеюсь, смогу когда-нибудь отплатить тебе за твою доброту.

Изида плотно сжала губы и забормотала какое-то заклинание. Я почувствовал, что энергетические формы Ккува немеют.

Тогда я освободился от части энергии, наполнив келью Изиды огненным смерчем, и исчез.

Земля упорно не желала принимать меня.

Покинув огненную пустыню, я устремился туда, где был холод. Бескрайние равнины покрывали сугробы снега. Налетающий ветер вздымал белую пелерину вверх и перемешивал ее с тусклым солнечным светом. Казалось, в этом суровом краю не может быть жизни, но она была. Демон спешил к небольшому уютному домику, из трубы которого вился аппетитный дымок. Ухнув, Ккув свалился прямо в трубу и покатился по полу, разбрасывая вокруг себя оранжевые огоньки. Находившийся в комнате человек вскочил с деревянной лавки и принялся затаптывать крохотных гонцов надвигающегося пожара. Для верности он плеснул на пол водой из кувшина и лишь потом обратил внимание на демона.

— Кеельсее? — спросил он неуверенно.

— Не угадал, — ответил я. — Это я, Русий.

Человек слегка побледнел. Он тоже считал меня умершим. А еще он опасался моей мести. Мне было за что мстить, в последнее время мы не были друзьями. А ему было известно, что я умею мстить. И он подумал, что миг мести настал. Я поспешил успокоить его.

— Не волнуйся, Гиптий, я не собираюсь причинять тебе зло. Забудем былое.

Из глотки Гиптия вырвался вздох облегчения. Он почувствовал мою беспомощность и преобразился. Сложив на груди руки, он сказал:

— Я и не волнуюсь. Почему я должен волноваться? — Атлант вопросительно уставился на демона, ожидая, что он скажет.

Я сильно сомневался насчет того, что мне удастся договориться с Гиптием, но попытаться все же стоило.

— Я нуждаюсь в помощи.

— Да? — спросил Гиптий. В его голосе звучала издевка. — А больше тебе ничего не нужно? Говори, не стесняйся. Я просто горю желанием оказать тебе услугу. Может быть, прикажешь подать вина?

— В другой раз, — сказал я, стараясь оставаться спокойным. — У меня мало времени. Если ты согласен помочь мне, помоги, если же нет, оставим этот разговор.

— Какой ты гордый! — засмеялся Гиптий. — Тебе угрожает опасность?

— Да, и серьезная. Корабль, на котором я в данный момент нахожусь, очень скоро разлетится на куски. Я могу спастись лишь в том случае, если ты примешь меня.

Гиптий вскинул брови.

— И ты очутишься прямо здесь?

— Да.

— Ну уж нет! Это все равно, что пригласить в свою постель гремучую змею! Я еще не забыл, как ты трижды пытался прикончить меня!

— Но ведь не прикончил.

— Не ставь это себе в заслугу. Просто я оказался тебе не по зубам. — Гиптий хмыкнул. — Я был бы последним идиотом, если бы предоставил тебе возможность предпринять четвертую попытку. Откуда мне знать, что ты не разыгрываешь фарс? И уж если говорить прямо, мне не по душе твое возвращение на Землю. Я предпочел бы, чтоб ты был подальше, а еще лучше, исчез совсем. По крайней мере, я с удовольствием выпью чашу за твою кончину…

Сверкающий луч замкнул овальную траекторию. Кусок металла с грохотом упал на пол. В образовавшееся отверстие пролезли три неуклюжие фигуры. Ослепленные ярким светом, они вначале не заметили меня. Я не стал дожидаться, пока враги догадаются увеличить затемнение шлемов. Размахнувшись, я ударил по ним силовыми линиями. Двое рухнули замертво, третьему я переломал обе руки, так что он не мог воспользоваться своим плазмометом. Это был Уртус. Постанывая, он опустился на пол и с ненавистью уставился на меня. Я расслышал его голос:

— Осталось всего сто секунд. Тебе крышка, литинь!

Похоже на то, подумал я. Я переговорил со всеми, на чью помощь мог рассчитывать. Оставалось лишь умереть, либо, смирив гордость, просить помощи у Черного Человека и Леды, за что впоследствии придется расплачиваться сутями. Паук Тиэли был не прочь сохранить жизнь, поменяв хозяина. Он тихо уговаривал остальных повлиять на человека, но ни зрентшианец, ни тумаит не соглашались. Смерть казалась им менее оскорбительной. Унижение было страшнее смерти. Впрочем, оставался еще один, на чью помощь я не рассчитывал совершенно. Сколько я помнил себя, он всегда был моим врагом. Мы ненавидели друг друга еще тогда, когда я был лишь человеком, и ни на мгновение не переставали враждовать позднее. Несколько раз я был близок к тому, чтобы избавиться от него, и каждый раз он ускользал. А еще он был убийцей дорогого мне человека, чью смерть я никак не мог простить. По этой причине я не хотел просить у него помощи, да и, кроме того, я был уверен, что он все равно откажет мне в ней. Кеельсее, его звали Кеельсее…

— Осталось лишь пятьдесят, — прохрипел Уртус. В его голосе звучало торжество. Уртус был вправе торжествовать, ведь он победил самого могучего врага на свете. Я мог снести все, кроме этого торжества. И я решился.

— Ищи, Ккув! — прорычал я.

Кеельсее нашелся сразу, словно ожидал моего визита.

Он сидел в небольшой мраморной, увитой плющом беседке. За колышущейся стеной зелени шумело море, а налетающий ветерок трепал окладистую бороду Кеельсее. Мой враг наслаждался жизнью. На столике перед ним, в окружении аппетитно выглядевших блюд, возвышался громадный стеклянный кувшин, уже наполовину опустошенный. Когда я появился, Кеельсее приканчивал очередной кубок.

В отличие от остальных он не удивился и не стал спрашивать, с кем имеет дело. Он сразу узнал меня.

— Да это же Русий! — радостно завопил Кеельсее. — Привет, вражина! Что-то тебя долго не было видно!

— У меня проблемы, — без обиняков сообщил я, потому что оставалось тридцать секунд.

— Большие?

— Да.

— Как этот кувшин?

— Больше.

— Говори.

Пять фраз слопали еще десять секунд.

— Сейчас мой корабль исчезнет. Если ты не примешь меня, я исчезну вместе с ним.

— Грустно, — пробормотал Кеельсее, не подозревая, что в моем распоряжении осталось лишь десять крохотных мгновений.

— Ну так что? — спросил я, изо всех сил стараясь, чтобы слова звучали размеренно.

Кеельсее хмыкнул, и секунд осталось лишь пять.

— А знаешь, Русий, без тебя здесь чертовски скучно. Я приму тебя!

И он протянул мне руку. Я потянулся к ней, слыша отчаянный вопль обманувшегося в своих надеждах Уртуса.

Через миг «Утренний свет» исчез в огненной вспышке, тут же растекшейся в чернилах пустоты.

А еще спустя миг я обнаружил, что нахожусь в сверкающей зеленью беседке. Оглушительно трещали птицы. С моря тянуло солью и протухшей рыбой. Бородатый, пышущий здоровьем атлант протянул мне чашу с бордовым вином.

— С возвращением, Русий! — радостно хохоча, провозгласил он.

Я, улыбаясь, смотрел в его веселые хитрые глаза. Одному из нас предстояло убить другого. Но это случится спустя века. А пока я принял чашу и залпом осушил ее.