Кузнец. Золотая Орлица

Господь за грехи наказывает. Патер Жозеф к своим годам это осознал твердо и продолжал осознавать.

"Господи, прости меня, ибо я согрешил…"

Он не ответил, Он никогда не отвечал. Жозеф остался в привычной еще с семинарии позе, и снова против воли вспомнил, как тогда ему было скучно, а еще он мечтал, что его от его коленей на каменном полу останутся выемки, и он прославится святостью и мудростью, и… Господь наказывает за гордыню и нетерпение.

Завтра служба. Рождество! Надо украсить церковь. Надо обойти приход. И снова столкнуться со своим грехом, со своей слабостью. Пламя Ада, как он теперь знал, оно не снаружи. Оно внутри. А Мари снова улыбнется ему. Снова. Снова! Снова!! Он стал причиной её падения во грех, её страданий — а она ему улыбается…

"Господи! Не меня, её прости. Ибо я согрешил…"

— Кхе-кхе…

Пришлось прерваться.

— Чего тебе, дочь моя? — Мария, жена мельника. Что это её принесло?

— Колдовство тут, святой отец!!! — выпалила Мария.

Возникла пауза. По полу пополз сквознячок, солнце аккуратно заглядывало в дверь. Щебетала птичка. Потеплеет, что-ли?

— Где, дочь моя?

— Давеча, Орели, значит, у колодца, еще Франсуаза об тот день не приходила, так говорит, что мол шерсти ей надо — а какой ей шерсти-то, старухе! — что мол, вот, надо ей прях, а она ткать будет. Так прях вот аж шестерых, я думаю сейчас будет веретена собирать, у неё свово-то нет, а она и моё не взяла, а оно хорошее, прямо почти самое лучшее в селе, еще матушке моей тогда сделали, и никогда на него никто не жаловался, а она не берет — а обещала им, значит, окромя нити пятой части еще веретена! А веретена, ей, стало быть сын сделал!!! ВОТ!!!

— Что — "вот"?

— Дак веретена же!!!

— Что, "веретена", дочь моя? Пока я слышу, что у тебя не взяли веретено. Потому что Анри, кузнецов сын, сделал своей матери веретена сам.

Анри дурачком называли теперь редко. Сам же он перестал это делать сразу, как только поговорил с ним в первый раз. Потому, что совсем этот парень не дурачок.

— Одинаковые же сделал!!! То ж разве в силах человечьих — взять и сделать?!

"Кхрм". — раздалось от входа. И мельничиха, и патер Жозеф дернулись и развернулись ко входу. Упомянутый Анри стоял и держал в руках чашу, побольше головы. Хорошую чашу.

Вообще-то, очень хорошую. Светло-розового дерева, гладкую.

— Доброго дня. Святой отец, я не вовремя? Перебил тебя, тетушка Мария? Ты не стесняйся, продолжай. Вот прямо со слов "разве в силах человечьих — взять и сделать".

Возникла пауза. Рассказывать про колдовство при обсуждаемом было как-то неудобно.

— А ты сам что скажешь по этому поводу, сын мой? Как ты это сделал?

— Если матушка Мария будет оценивать, как я это сделал — так не покажется ли ей "колдовством", что я это придумал? Или, скажем, место ей не понравится, где мы с батей работаем?..

Мария издала гневный звук — но обвинить меня еще в чем-то не успела.

— А скажи-ка мне символ веры своей, сын… мой?

Это чего еще? Э-э-э…

"Подскажешь?"

"Начинай, лентяй…

— Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem…

Отец Жозеф со скучающе-благостной миной дослушал меня и повернулся к тетке Марии, которая на всякий случай перекрестилась.

— Дочь моя, в божьем храме отрок сей произнес Символ Веры Истинной… — вообще-то, обычно отец Жозеф так не выражается. — … сим видим мы, что богопротивным колдовством сей муж не занимается.

— Дык я это… Мало ли… Козни там…

— Иди, дочь моя.

Пятясь, тетка свалила.

— Сын мой, то что ты мне прочел как называется?

— Символ Веры. Никейский.

— И откуда же ты его знаешь? Я его тебе не произносил.

Вот это влип!

— Э-э-э… Молитвы учил.

— Это не молитва, сын мой.

— Пока учил, с купцами монах проезжал — он рассказал.

— Какой монах, сын мой?

— Про что вы спрашиваете, святой отец?

— Он разве не назвался?

— Не запомнил я, виноват.

— Угу. И какого же монастыря был сей монах?

— Он не назвал…

"Скажи, что бенедиктинского."

— Сказал только, что Святого Бенедикта — только не монастыря, а по-другому сказал…

— Ордена.

— Во-во!

Отец Жозеф посмотрел на меня скептически.

— Что же это за история, с веретенами?

— Я их вырезал. На своей приспособе. Это не так сложно.

— Одинаковые?

— Не совсем они одинаковые, святой отец. Просто очень похожие.

— И как ты их вырезал?

— А вот, я тут принес чашу — посмотрите. Значит, если так закрепить, то она будет вертеться и нож особый подставить…

Священник выслушал всю эту галиматью не меняя выражения лица. Вертя в руках игрушку, которую я во время рассказа достал, отец Жозеф заметил только:

— Чаша красивая. Ровная.

— Хотел, святой отец, вам предложить. Может, для даров сгодится?

— А не испортится?

— Хорошо бы маслом каким пропитать — льняным, например. И высушить — недели две. А то с водой разбухнет.

— Что же, это деяние богоугодное… А что небогоугодно, сын мой, так это то, что ты занялся столярным делом, будучи кузнецом. Ибо сказано — каждому свое!

— Святой отец, а разве это в священных книгах так сказано?.. Разве не сказано — "нет ни эллина, ни иудея…"

— А знаешь ли ты, кто такой "эллин"?

— Нет, святой отец. Но иудей — есть еврей, думаю что некий народ.

Отец Жозеф рассматривал меня как диковинную зверушку.

— Дар твой, сын мой, церковь принимает… А от тебе мы еще поговорим. Иди.

Я смылся, надеясь, что руку целовать не надо. М-да, кажется захоти он — и горел бы я синим пламенем.

"Чашу взял, а игрушку просто "замылил". Интересно — выкинет, спрячет куда-нибудь, повесит…"

"Отнесет в подарок".

"Кому?!"

"Тем, на кого старательно не смотрит во время проповедей. Уж не знаю, что там было-есть — но для него оно ой-ой-ой… "

Надо было еще спросить — а появился этот шевалье у него или нет? Еще и этот колдовство "пришьет".

Мимо сверкая пятками букально просвистел Этьен — сын одного из соседей с оглушительным воплем "Донат, Донат — пошли скорей, там стражники самозванца поймали, вешать будут!!!"

Следует так понимать, с некоторым смятением подумал я, что и не появится.

Обходя лужи на раздолбанной дороге, я думал — сегодня уже суббота? Или пятница? Календарь у нас такой — с точностью до сезона… “Хранитель времени”, святой отец, далеко, узнавать особо не у кого.

Потеплело — вокруг полей уже народ трется, пока сеять опасается — но на виноградниках уже работы начали. У нас пока работы немного — так что сегодня я вроде доделал челнок и пошел станок собирать, пока светло.

Описывать дорогу от кузни до дома — дело исключительно неблагодарное. Ничего в-общем и нет. Дорога это громко сказано, тропинка. Деревца чахленькие, изгороди плетеные, одно отличие от обычных картинок — никаких кувшинов на них нет. Кувшин — вещь, денег стоит, а ну как разобьют! Кстати, не упрут — все на виду, потом найдется.

Сворачиваю в проходной проулок, наблюдаю картину — дети собрались у ровного пятачка и — я глянул сверху и умилился — запускают волчка. Чем его, интересно грызли-то?. Катается он слабо. Смысл игры, само собой — либо выпихнуть из круга, либо продержаться дольше других.

Тут я не выдержал, достал из пояса свой волчок (раза в полтора побольше, чем их струганые самоделки), раскрутил в ладонях посильнее и уронил в середину круга. Волчок с шелестом упал, стукнулся о камень, подпрыгнул, стабилизировался и пошел по сложной спирали. Мелочь повылетала из круга как-бы сама, а остальное попадало — он даже скорость не всю еще потерял..

Публика превратилась в зомби. Волчок шуршал. Носы поворачивались за ним. В конце концов, он, конечно, дернулся и упал.

— Ваш. Забирайте. Показать?

Загалдело-завопило-замахало руками. Показать. Еще раз взял, раскрутил, уронил. Тишина — все следят за волчком.

— С кнутом завтра покажу.

Вот так вот. Оно вам не здесь! Я тут как бы между вовсе токарь!

Хе-хе.

Через изгородь Мари поворот видела, пока очаг чистила. Как раз то место, где братья волчок запускали — с соседскими. Надо было бы братьев за хворостом послать, да пожалела их Мари. Вот и увидала: шел Анри-кузнецов сын от кузни домой, нес палки чудные. Много нес — не сгибался, не спотыкался. К детворе подошел — остановился, постоял, да и улыбнулся. А улыбнувшись, из за пояса достал волчок дивный — большой, да такой ровный, что и не видала она такого.

Крутанул, да уронил — детвора аж замерла, так он крутился. И Мари замерла как птичка-малиновка, да только не на волчок глядя.

А Анри еще раз им волчок раскрутил и пошел себе, улыбаясь. Волчок оставил. Подарил чудо — и пошел дальше.

Вечерять сели, мать и спроси:

— Франсуа, а что — хватит нам приданого, за Анри — кузнецова сына, Люсиль-то нашу просватать?

У Люсиль аж дыхание перехватило.

— Я — за дурачка?!

— Какого тебе тут “дурачка”?! — Зарычала мать, а отец аж ложку отложил. — Он кузнец! А за кого — за Жиля с заречной? Или кто там у тебя сегодня под забором трется?!

— Цыть, — рыкнул Франсуа и бабы замолчали.

Франсуа вернулся к каше, а через пару ложек тоже высказался.

— Толку с того прикидывания — хватит-не хватит? — буркнул он. — Она ему зачем? Орели — первейшая ткачиха. Что, позвала она кого из вас прясть? Нет. А пряхам аж по веретену дали! Тот же Анри их ей как “здрасьте” сделал — ну-тка! Ты ему, корова, зачем? На сиськи твои смотреть? Хоть бы кашу варить выучилась, перебирается еще… Мать, у Орели спроси сначала, коли охота — оно вообще-то, думать об том, надо?

Люсиль вылетела из дому как пробка из бочонка, но даже не заметила дернувшегося к ней Жиля. Как это — она да не нужна? Кому?! Да как он и посмел-то!! А червячок внутри завелся нехороший…

Свернул я к своему домику, свалил палки под навесом рядом с материным “шалашом”, но и на всякий случай крикнул:

— Мать, я дома!

— И-и-и!! Мария-заступница, а у меня и не готово! — прямо вижу, как матушка Орели руками у очага всплеснула. — Что ж так рано-то?! Случилось чего?

— Да ты не беспокойся, это я с батей уговорился, что буду стан тебе ткацкий собирать. Что смог — сделал, надо будет посмотреть, что вышло…

— Стан?! Бог в помощь, бог в помощь…

— Вот с Божьей помощью… Так что ты не торопись, все хорошо.

“Хотя я так думаю, что божьей помощи не получу — и, надеюсь, вообще без неё обойдусь.”

“Ты лучше отучись тут имя Божье с маленькой буквы поминать…”

“Не так-то это легко.”

Засим взялся я собирать все свои палки — которые, конечно же, “поплыли” за время изготовления — а потому и подгонять все по месту. Н-да. Надо хотя-бы измериловку как-то сочинить, а как? Масло найти, что-ли — так тут лен не растет… Или я, как обычно, не в курсе.

— Поздорову ли, кума?.. — раздалось у забора. Нарисовалась у нас там некая тетка. Глазками так туда-сюда и стреляет. Плотненькая, как мячик тряпичный — и также замотанная в тряпки.

— Не хвораем, слава Господу. Мимо проходила?

“… вот так и проходи.” — умеет матушка Орели выразить свое мнение. Прямо иногда сердце радуется — так умеет.

“Мастерское приветствие… Прямо от души пожелала сгинуть”

“Ну, а как же!”

Но тетка это все проигнорировала. Оказывается, что у нас куча родственников! Пока, стало быть, Анри-дурачок был — не особенно они замечались, а как Анри-подмастерье появился — вот они, цветуёчки-одуванчики, повылезали. Эту вот, “куму”, не знаю как и зовут.

Э-э-э!!! Это о чем это разговорчик зашёл?!!

— Ай, как интересно! Можно я тоже послушаю? А то вы меня навроде коровы женить собрались?

“Ты чего это?”

“Я чуточку зол.”

— То не в обычае.

— Не в обычае — полнолетнему человеку своим умом думать? Ты, кума, меня ни с кем не путаешь?

Само собой, матушка Орели уж не задержалась им об этом сказать и раньше… Но для неё они “всё-таки семья”. А для меня нет.

— Ой, — саркастически заметила тетка. — Не молод ли, петушок, для своего ума?

Ах ты, курица старая!

— То есть курицу топтать можно, а выбрать ту курицу — ума мало? О! Понял! Тётенька, а ты сама-то не возьмёшься? С — как вы там меня допрежь называли-то, напомнить? Вот и берись жить. Женой. Чтобы мне побыстрей расквитаться, да и ты за молодостью проследила?..

У тетки аж дух захватило.

— Дык ить я ж… Да как-то и не гадала… Да я ж уже…

— Золотые слова. Но кто же, кроме вас, с таким жить должен? Или это я у вас в долг взял чего? Так вы, тетенька вдруг слова свои поменямши? Помнится, и гоняли вы меня как того петуха с огорода, и точно в женихи никому не прочили. Вот я по вашим заветам и действую. А дальше будете лезть не в свое дело, так я и похлеще отвечу. Матушка стесняется, а я так хорошо помню, каково оно, в дурачках. Так что ежели не хотите платить за гвозди вдвое — ходите к Дидье или с советами да вопросами осторожнее. Что тебя касается — тебе будет рассказано, когда надо.

— Негоже это, без семьи человеку жить и сродственникам как чужакам каким отвечать!

— Обратно золотые слова! Вот это я и припоминаю, сколько помощничков было — понятно? Так что, чтобы ни мне, ни батюшке, ни матушке этим не докучали — а то я и правда обижусь. Сильно.

Ох, показал молодой кузнец зубки — и зубки-то кованные, каленые. Был дурачок, да весь вышел. Были глазки дурачка — а теперь мужика крепкого, пожившего. Даже и не знаешь, что лучше-то… Для женитьбы.

— Матушка, так дело только в колодце? Так я берусь, если ты не торопишься, сделать подъем вчетверо легче.

Матушка даже не нашлась, что сказать.

— Послезавтра тебе все предоставлю.

“И что ты делать собрался?..”

“Полиспаст. Мне Кола кусок ясеня подарил. ”

“Чего?..”

“Вот и ты посмотришь.”

— Сынок мой, Анри, — с непередаваемым горделивым презрением в голосе изрекла старуха Орели. — Сказал, что две палки и веревка три-то четверти веса всякий раз на себя возьмут, спорить не станут. Я так поразмыслила — что всяко получшей какой хамки… Все как сыночка мой обещал и случилось.

Отцепила крюк от ведра, смотала веревку и оба ведра к себе в заулошную унесла. Вместе с чудными колесами.

Полоса раскалилась в горне лежала не совсем для того, но и для подковы сгодится. Дождавшись “цвета сливочного масла”, я подхватил прут-полосу клещами и заклинил ее в для этого и предназначенном отверстии. Быстрей, быстрей! Стынет! Загнул, накинул на оправку — почти две трети успел. Ну, пластилин же… Нагрев. Вторая, загибаем. Еще нагрев — да, вот тут-то и видать, кто — кузнец, а кто — кино глядел. Я, кажется, пока ближе ко второй категории.

В-общем, на просечке я, конечно, облажался. Итого — семь нагревов, да еще с заглаженным заусенцем… М-дя. Орел. Сизый только. Повернулся к своему мастеру, думал как-то извиняться… Тома плакал. Это было странно и неуютно — но плакал он, кажется от счастья. Смахивал грязной, изуродованной тяжким трудом ручищей слезы, а они текли снова. Я не смог ему не улыбнуться. Ну, батя, как оно — нормально идет? Да я выучусь, проживем, бать, как-то так… Не парься. Я уже тут. Все нормально, батя, все путем. Не тебе ж одному воз тянуть, когда и передохнуть надо.

Не изменив выражения скуки на лице, шевалье врезал мне по зубам тыльной стороной перчатки. Я это понял только тогда, когда чернота после сверкнувшей в голове молнии боли, несколько рассеялась, продолжая ныть.

— Все понятно об оплате, тупое быдло? Или пойдешь моему сеньору жаловаться?..

Моральные терзания прекратились. Во рту стало мокро и солоно. Я нажал слева и справа на шарниры присоединения забрала, и слегка довернул внешние шайбы. Штифты слабо звякнули — не знаешь, и не услышишь.

— Шлем мне отдай. — он даже не радовался. Ему было просто наплевать.

Взяв шлем, он его придирчиво осмотрел, надел, надвинул забрало.

— Надо же, отремонтировал, тупица деревенская…

Я отошел на три шага, а он открыл забрало. Точнее попытался — штифты провалились в пазы и забрало заблокировалось на трех четвертях. Закрыв ему обзор. Он подергал его — безрезультатно.

— Ну, падаль!

И попытался сорвать шлем с головы — не тут-то было. Забрало уходило под подбородок — а челюсть не сожмешь. Он зарычал от бешенства, дергая шлем туда — обратно.

— Скотина! — дальше последовал поток новых для меня слов. Кучеряво высказывается дворянство, однако… Или правильнее назвать его “аристократом”?

— Снимай, сукин сын!!!

Я молчал, сглатывая кровь с рассеченной внутри щеки.

— Снимай!!!

Я тихо прошел вперед.

— Убью!!! Запытаю насмерть!!! Семя подлое!! Где ты?!

Не вижу повода откликаться.

— Кузнец, где ты?!! Отвечай, сволочь!!!

Не про меня. Он орал, метался, пытался сорвать шлем — а это больно, даже мечом махал. Одумался, к сожалению, лошадь только перепугал и привязь перерубил…

— А-а-а-а!!!! — я подождал, пока он устанет и упадет, бессильно царапая землю. Час орать и метаться — силен.

Я осторожно подошел поближе и спросил.

— Ты хочешь помощи, шевалье? Зачем мне тебе помогать?

— Выпусти, сука!!!

Он попытался вскочить — но уже ничего не вышло.

— Это неверное обращение. Подумай о себе — пить ты уже хочешь, а напиться будет очень нелегко. Без воды ты продержишься еще пару дней — и кроме меня этот шлем теперь никто не снимет…

Он что-то прошипел.

— Достаточно будет заплатить, обещать не нападать и обратиться без оскорблений. И, конечно, помнить, что если ты обижаешь человека железа — железо найдет способ вернуть обиду.

— Так сколько же ты, почтенный Ахмет-купец хочешь получить, скажем, за эти три мелкие высохшие палочки корицы?..

— За эти большие, изумительной целостности, удивительного аромата палочки корицы я думаю выручить не менее тридцати су за пару.

День перестал быть томным. Кажется, меня держат за лоха.

— Почтенный купец Ахмет, разъясни мне — это ты ТРИ цены заряжаешь, или ЧЕТЫРЕ?!

— Ты, юноша, еще молод — и не понимаешь, что всякий товар стоит столько, сколько за него готовы заплатить.

— Понимаю как раз — ибо не верю, что кто-то будет платить столько за уже подвыдохшуюся…

— Клевета!!!

— Да что ты говоришь?!!

Купец явно проснулся и потерял всякую вальяжность.

— Что вы, франки — что-то на арабском. — Можете понимать в благородных пряностях?! Аллах свидетель — ничего не выдохлось!!!

— Удивительны, удивительны эти твои слова — кору до тебя год везли, ты вез, тут с такой ценой уже неизвестно сколько стоит, и — не выдохлось?!! Да одна твоя жадность все выпила!!. И уж тем более и нечего меня тут нечестивцем обзывать!

— Я вожу его в специальной коробке, а ты и есть вот это самое слово — так что какое тут обзывательство…

— В коробке он его возит! И что?! Вот, можно ж понюхать прямо! Так что больше девяти су…

— Да он с ума сошел! И как только тебя допускают до торговли!! Как, как благородная корица может стоить менее двадцати пяти су за… Впрочем, тебе и не надо знать даже этого!

Ага, цена-то корректируется!

— Чтобы с тобой торговать, разум даже вреден! Ибо какой же ум такую цену выдержит!!

Вокруг заржали. Зрители, оказывается, собрались.

Ну, мы не подкачали. Кидались шапками и рвали на груди одежду. Воздевали руки к небу и тыкали друг в друга. Поминали Господа, Аллаха и даже Будду — хотя никто этого и не понял. Призывали кары и свидетелей. Чуть не дошли до тестовой готовки — но не срослось…

Сошлись на четырнадцати су. И три банки ему пришлось дать. Причем больших.

— Как дома побывал. — сказал купец, отвешивая мне все-таки три палочки. — Прямо от сердца отлегло, а то и поторговаться-то никто не может, продал — и сиди, как оплеванный…

— Легкой тебе дороги, почтенный Ахмет, — сказал я.

— Как ты догадался?

— Так время подходит, иначе ты в этих землях застрянешь еще на полгода. А товара почти нет.

— И тебе удачи в дороге.

— Да мне-то тут два дня.

Купец поднял брови. Я уже пошел себе к телеге, когда мне в спину прилетело:

— Почему-то мне кажется, юноша, что до твоего дома совсем не два дня пути. Да хранит тебя Аллах, христианин, в долгой и многотрудной твоей дороге…

Лошадь была не запаленная — но явно после скачки.

Какая кобылка! Уж точно не крестьянские и не купеческие рабочие лошадки. И какова всадница! Девчонке было лет четырнадцать-пятнадцать, и она была красива. Настолько красива, что захватывало дух. Рыжая, с кудрями перехваченными шелковым (!!!) платком, совсем не худенькая. С огромными, миндалевидными зелеными, как молодая трава, глазами. Одета она была ДОРОГО. Очень дорого. Пояс узорчатый, сапожки кожаные, кинжал на поясе… Охотница.

— Кузнец! — звонкий, полный жизни голос. Музыкальное, уравновешенное меццо-сопрано. Ой, мамочки. Ой, кажется, я знаю кто это…

— У меня расковалась лошадь! Исправь это! — я понял, что вспотел. И как-то вообще не в себе.

Алиенора — пока еще не Аквитанская. Пока еще не признанная первая красавица Европы. Ключевая фигура столетия. Фигура. Ой, кузнец, держись.

— Угодно ли будет госпоже спешиться? — пажей она, похоже, обогнала. — Если госпожа не сочтет это уроном, я мог бы помочь.

Девица, похоже принципиально никого не ждет. И горе тем, кто опоздал. Она мне даже не ответила — просто легко “выжала” свой вес и спрыгнула мне на руки. Поймал, поставил на землю. Нехотя поставил, чего уж там. Насчет политической не знаю, но вот на ощупь фигура… Э-э-э! Мужик! Очнись! Средние века! Сословия!

В тот момент, когда он подхватил ее, Алиенора вдруг подумала, что стоило дождаться Гийома. Кузнец принял её как пушинку, как падающий цветок — единым гладким движением. Опускаясь на землю она вдруг подумала, что и этот крестьянин — мужчина. Причем очень сильный. Очень. Он поставил ее на землю плавно и легко. Говорил же с ней — скорее как рыцарь, чем как смерд. Не заикался, не краснел, не ждал приказаний. Впрочем — он и не смерд. Он кузнец, он держит в руках оружие и доспехи — наверное каждый день?

Я поклонился и, взяв тряпку, подошел к ее лошади.

— Ну, ну. Давай морду вытрем? Она у меня влажная — тряпица. Я ж не кусаюсь? Давай-ка я тебя немного оботру.

Я, конечно, посматривал — но кобылка вроде радовалась возможности передохнуть и пококетничать.

— Далеко ли тебе, госпожа, скакать до замка? — спросил я, вытирая морду и шею лошади.

— Зачем тебе?

— Чтобы знать, стоит ли ей дать пару глотков воды — или нет.

— Я дам ей отдохнуть. Здесь.

Я отвел кобылку к столбу и накинул повод на крюк.

— Коваться любишь, красотка? А то ты большая, отбиваться не будешь? Нет? А морковку хочешь? Что ты в меня фыркаешь? Сначала коваться…

— Ты со всеми лошадьми так любезничаешь?

— Нет, госпожа, не со всеми.

Лошадь пофыркивала. Начал я с расковавшегося копыта. Девушке минут через пять стало скучно.

— Что это?

— Напильник. Способ почистить края копыта…

— Наш замковый кузнец так не делает.

— Я — делаю, госпожа… Возможно, у него такого просто нет.

Гвозди я поставил летние, подкову даже подгонять не пришлось. Лошадь поглядывала на меня и время от времени дышала в ухо.

— Госпожа Алиенор, госпожа Алиенор! Я нашел вас! С вами все хорошо?

О да-а-а!! “Пала-выра за госпожу”. Офигенная охрана. Парень, да тебе хоть четырнадцать-то есть? То есть конечно, он типа благородный паж, но что-то не кажется это мне существенным.

— Пф! — Девчонка не то, что не ответила — вообще отвернулась. Да, паж. Сегодня мне повезло больше. — Кузнец, а откуда у тебя на-пиль-ник?

— Я его сделал, госпожа. — ответил я, отрезая гвозди. — Когда решил, что он мне пригодится.

— Кузнец, ты должен обращаться к госпоже “Ваше Сиятельство”, и кланяться!

— Это ты определяешь, благородный паж, или все-таки светлая госпожа сама решит — как и кому к ней обращаться?

Вообще-то приемчик грязный. Но ты, паж, первый начал.

— Госпожа, нас ожидают. — сказал сей благородный мальчи… юноша, решив меня игнорировать. — Пора ехать.

Парень, поздравляю, ты тупица. Остается только узнать, под каким предлогом она тут застрянет. Может, подсказать?

— Кузнец, ты умеешь делать оружие? — подсказка не требуется.

— Да, госпожа. Хотя не все виды оружия я могу сделать здесь. Могу кинжал…

— Мне нужен кинжал! Сделай!

— Что госпожа желает — кинжал для праздника, кинжал для боя, кинжал для охоты?

— Хм. А какая разница?

— Кинжал для праздника — блестит и украшен, это к златокузнецу. Кинжал для боя — узкий, прочный, колющий. Есть разница и в заточке. Остальное зависит от твоей привычки. Для охоты требуется клинок пошире, более похожий на нож…

— Сделай охотничий. Прямо сейчас.

— Как скажет госпожа. Но это займет время. Час-два.

— Хочу посмотреть! Полагаю я, что твои умения стоит увидеть.

Четырнадцатилетняя умная, своевольная, здоровая девчонка… Красивая — аж дух захватывает! Да, помоги Господь твоему отцу.

— Но, светлая госпожа Алиенор… — попытался что-то проблеять паж.

— Я желаю! — топнуло солнце наше сапожком. — Не перечь мне, Гийом!

— Как госпожа скажет. — я поклонился, скрыв улыбку. Но за работой я пою странные песни — не оскорбит ли это тебя?

— Пф!

Я еще раз поклонился и взялся за клещи. Ну — полоса в горне давно есть, ногу на рычаг мехов — поехали! Само собой, для такого случая можно и потратиться. Положена в горн особая полоса — которую я уже третью неделю “пополам” складываю утром и вечером.

— А почему ты работаешь без — как их называют?..

— Молотобойца и подмастерьев? Как-то не обзавелся, госпожа.

Разогрел быстро, швырнул в клинья, загнул, насыпал флюс, и кинул под “Шлеп”. Ну, надо ритм держать:

Хорошо, что тут русского никто не знает. И еще раз пополам, а потом полосы по краям… Перекидывая полосу и формуя кромку длинной “финки” на наковальне, я видел сапожок, отбивавший такт. Ловко, точно, явно с удовольствием. Ай-ай-ай, девушке аристократке как-то и не комильфо? Степенные танцы подобают даме, нет?

— На медведя, вепря пойдешь, госпожа, или на благородного оленя?

Вообще-то я спросил не по делу, а просто на заказчицу-хозяйку посмотреть.

— Потом подумаю. — брызнула девчонка зелеными искрами из глаз. — Куй!

— Твоя воля, госпожа.

Раз уж передышка, я размял плечи и поправил повязку — а то опять на лоб течет. Ну-ка а где у нас молоточек средний специальный нумер, скажем, три? Коим мы и делаем долы для понижения веса и повышения прочности, дурачками полагаемые за кровосток?.. Где у нас нужная фасонная вставочка для моей хайтек-мега-инновационной-супер наковальни?

“Там, где кончается ночь, обрывается дождь…”

Оно конечно, никому кроме меня непонятно, что это такое происходит — но для хорошей работы надлежит ей, работе, радоваться. Верить надо, что ты — лучше всех.

Калим клинок докрасна — и в воду его, а там в масло сразу. Кладем отдохнуть…

— Приложи, светлая госпожа, ручку к рукояти…

Алиенора всегда любила глазеть на работу кузнецов. В немалой степени потому, что возле кузни и зимой было тепло и сухо, а еще туда не сразу добегали няньки и фрейлины. Кроме прочего, работа старого Жюля и Доната была интересным зрелищем. Глядеть же на работу этого молодого парня было как-то… волнительно, а не только интересно. Голос его гудел ритмично и быстро, а блестящие от пота мышцы переливались как на плечах у рыцарского жеребца.

Будет рукоять у нас — ясеневая, тангенциального раскола. Обточена она в общих чертах, только подогнать. Как? А для того у нас имеется станочек. Конечно, до нормального-то токарника нам тут аки до звезд небесных, но кое-что мы можем?.. Я прошелся средним мейселем по отметкам и взялся за кожаную полосу — за неимением наждачки. А после втер воск, настоянный на своем адском перегонном зелье — пить нельзя, но растворить вполне можно. А теперь — кольца. Гарду тут делают не так — но на то ж я и дурачок несмышленый, чтобы все не как люди делать. У меня она будет еще и пальцем-креплением работать.

Ну и на круг. Само собой, основная заточка — как для всех булатов, делается напильником. Но кромочку вывести надо, а заодно и проверить. Блестит кромочка — но совсем не сразу, трудно такой нож точится. Волнами нож покрыт — но этого почти не видно, не протравил я его. Классический кузнечный сварной дамаск. Впрочем, это я знаю, что он классический. По-хорошему, надо было бы пакет торсировать — но ни сил, ни времени.

— Как-то так, госпожа. — сказал я ей, протирая клинок от воды. — Темляк ты, думаю, по своему вкусу и соизволению выберешь.

— Плохой нож! — что ж ты, пажик, все никак не успокоишься-то?

— Как ты, молодой господин, это определил?..

— Вот — хороший! — толще раза в полтора, короче и ручка неанатомическая — зато по клинку гравировка. И блестит. Ну, паренек, я тебя не трогал.

— Испытаем? Вот этим кинжалом. Он же тогда сломается, срежется? Коли плохой? Или опасаешься?

— Дай ему свой клинок, Гийом! Мне интересно.

Парень явно пожалел о своих словах — но слово не воробей. Отцепил с пояса и нехотя отдал мне кинжал.

Я не спеша — в этом-то и фокус! — снял с его клинка стружку. Ну, так примерно миллиметра на полтора в глубину. По обуху клинка — не по вваренной полосе же это делать. Дурак ты, паж Гийом. Я-то, в отличие от тебя, устройство твоего ножа вижу. Кромочку моему ножу подпортило… Но не сильно. Хе-хе.

Ахнувшая девушка — вот ради чего все это затевалось-то. Всегда работает. Всегда. На самом деле клинок так оценить нельзя — но уж совсем простенький кинжал у парня был. Был бы паж умный — предложил бы мне канат или кошму рубить. Хотя и тут ждали бы его сюрпризы.

Слова не говоря, я повернулся к кругу и доправил свой клиночек.

— Прими, светлая госпожа. — подал я ей клинок двумя руками.

— Ой. — она улыбнулась, и кузница как будто осветилась. — Но… клинки ведь не дарят? Я должна тебе выкуп.

— Твоя улыбка, госпожа, лучшая награда. Ею можно выкупить коня — не то, что кинжал.

— Ты льстец, кузнец Анри. Льстец не хуже менестрелей! — засияла Алиенора. — Гийом! Выдай кузнецу Анри пять серебряных су!

Я поклонился еще раз, а хмурый, как туча, паж Гийом выдал мне пять су. Вздыхая и вынимая их из кошелька, как ногти из пальцев. Со страданием. Радостная Алиенора выскочила из кузни рассматривать свой новый кинжал, и я сказал пажу.

— Приходи послезавтра, я перекую твой клинок. Будет куда лучше. Могу сделать его легче или изменить форму. Одно су.

— Герб оставишь? — буркнул паж.

— Как пожелаешь.

— Гийом! — позвал капризный девичий голос. — Я голодна, мы едем в замок!

Вот поганка знатная, а? Но красивая. Ох, какая красивая — я таких и не видел никогда. Ни в какой жизни.

Сенешаль замка, шевалье де Брийе, встретил её один, на повороте к замку. Она приготовилась ему что-то сказать, но он сразу сообщил:

— Госпожа, твой отец желал тебя видеть.

О-о. Уж конечно сестрица Петронилла наябедничала!

— Где ты была, дочь моя?

— Я была на конной прогулке.

— Откуда кинжал? — герцог Гильом может и не обладал проницательностью своего деда, но никогда не был невнимательным

— Плеска расковалась, я заворачивала в деревню. Кузнец сковал мне его по моей просьбе.

Отец вместо того, чтобы начать ее распекать вдруг сказал.

— Позволь-ка взглянуть…

Придерживая кинжал за кончик и конец рукояти герцог повернул его вокруг оси — кромка блеснула в луче солнца.

— Так еще раз: кузнец сковал его для тебя, в твоем присутствии? Ты видела как он это делал?

— Да.

— Позволь мне испытать его?

— Извольте, батюшка. — она думала, что её ждёт выволочка за прогулку. Но кузнец, похоже, защитил её. — Но кинжал я просила для охоты.

Отец кивнул стражнику и сказал

— Снимай кольчугу. — Тот без слов снял кольчугу и положил на сундук.

Конечно, Гильом Десятый герцог Аквитанский был уже не тот, что когда-то, но сила из его рук еще не ушла. Он ударил резко и сильно — звук же оказался глухим. Кинжал рассек кольчугу и довольно глубоко ушел в дерево. Вынув, он осмотрел лезвие — кончик не сломался, кинжал остался прямым.

— Интересная могла бы быть охота… Ты заплатила мастеру?

— Пять су.

— Дочь моя, он продешевил. За подобный кинжал, бывало, отдавали боевого коня. Ты узнала имя мастера?

— Анри.

— Анри-Кузнец. Вот как… Иди, дочь моя. Закажи к клинку достойные ножны.

Я стоял на коленях и разглядывал копыта герцогского коня. Хорошие гвозди, откушены — но не зачищены. Мои лучше, я считаю.

— Кузнец.

— Ваша Светлость.

— Встань.

Я встал и взглянул на внушительную фигуру на внушительном же коне. Конь был в годах, герцог тоже.

— Не пяль… ся!! — я ждал этой попытки и сержант чуть не упал, промахнувшись мимо моего затылка.

— Тьери, подожди-ка меня там.

О-о. Их Светлость желают поговорить… Настораживает.

— Как тебя зовут, кузнец?

— Анри, Ваша Светлость.

— Встань. Как звали твоего отца?

— Тома, Ваша Светлость.

— Ты серв?

— Мы не работаем на земле, Ваша Светлость.

— Но на ней стоит кузня.

— … которая стоит на общинной земле. Фригольдер.

— Ты знаешь, почему я здесь?

Лошадь переступала с ноги на ногу. Тяжел Его Светлость… Ради кинжала — не поедет важный человек, сенешаля пришлет — максимум. Что-то ему тут было известно, что-то необычное. Что у нас тут было странного?

— Желает Ваша Светлость узнать — много ли железа выплавил я с отцом, пока тот еще жив был?

— И много ли?

— Около двух квинталов.

— Куда ты его дел?

— Плуги, детали, подковы — это было более года назад.

— И мог бы повторить?

— Это было вынуждено и нелегко, Ваша Светлость. — я поднял глаза и взглянул прямо в серые спокойные глаза властителя здешних земель. — Полагаю я, недостойный, не это дед мой Вашей Светлости изготовить полагал? Повторить можно — но вряд-ли это подойдет Вашей Светлости. Дозволите пояснить?

— Попробуй.

— В окрестностях нет достаточно леса, мало углежогов. Рудного камня тоже нет. Если все это возить, таскать, городить непонятно что — металл будет дорогим. Не говоря уже о том, что будет если руда окажется не вашей и хозяин поймет, что вы зависите от неё. Железо же, которое можно получить, качеством ниже, чем покупное.

Герцог молча разглядывал меня, а я из-под ресниц разглядывал герцога.

— Где поблизости есть рудный камень?

— Мне это неизвестно, Ваша Светлость. Иначе я бы очень постарался до него добраться…

Со своей сиротской тележкой я дошел до кузни. Поставил ее чуть в стороне и подошел к навесу. Седой мужик, с жилистыми руками стоял спиной ко мне у большой по местным меркам наковальни и мерно формировал прут. Ритмично и точно. Прут остыл, и он не прицеливаясь метнул его в горн. Попал. Поставил молот и повернулся ко мне, разминая пальцы.

Борода клином, усы, волосы стянуты в пучок. Все как будто засыпанное пеплом, глаза в морщинах. Серые, внимательные, жесткие. На испанца похож.

Он посмотрел на меня молча, а потом спросил:

— Пришел?

— Пришел.

— Деревенский?

— Деревенский.

— И наковальню, небось, с собой привез?

— А ты бы не привез?

— То я. А то ты. Ладно, — кивнул он на молот. — Бери, да сделай-ка мне… Подкову.

Я подавил мысль спросить “Тебе на правую или на левую?”, и стал выбирать прут, заодно примериваясь к незнакомому молоту.

— Может, я свой возьму?

— Нет.

Снова подкова, снова кузнец, снова экзамен… Я сделал зимнюю подкову, обойдясь пятью нагревами. Хороший горн, каменный. Куда мощнее моего… бывшего.

— Свою, — сказал мне сзади “испанец”. — В правом углу поставь. Закария меня зовут.

— А меня Анри.

— Чтоб как светло — горн был прогрет. Лежак там. И просечки не разбрасывай, не люблю.

— Возьму болванку деревянную.

— Так.

— Вырежу резьбу. Подгоню, чтобы чуть побольше.

— Так.

— Потом возьму песок с глиной, промешаю…

Тут Закария поднял бровь, похоже ожидая глупости. Не дождешься.

— В деревянной форме из двух частей…

— Погоди, чтоб зря время не тратить — отлить собираешься? Целиком?

— Так!

— Господи, за что? — с тоской воззвал в небо Закария. — Почему наказываешь нас, грешных?! А ведь этот еще из лучших…

Кажется, я ее все-таки ляпнул.

— Чего я такого сказал-то?! Может и не совсем уж хорошо, но что-то вроде бронзы-то сделаю. А посля прочеканю…

— Глупость. Ладно, два вопроса. Первый. Весить это сколько будет?! А им же махать надо! Ты вон, оглоблей помаши — получишь представление, каково оно на такой длине! Второй вопрос — а стоить это сколько будет?! Тебе, не ему! Прочеканит он. Вечно жить собрался?

— Деревенщина ты всё-таки, Анри… — сказал Закария осматривая клинок. — Потверже хотел, да? В масле калил… И то хлеб, конечно.

— Как сумел, как знал. — буркнул я. — Ты же сам и запретил его в угле запекать.

— А почему я запретил?

— Хрупкий был бы слишком.

— А тут у тебя что вышло?

— Ну, всё-ж таки получше. — уныло заметил я. Закарию мало волновало, что этот длинный кинжал был лучше всего, что я тут только видел у стражи.

— Хорошо, что хоть сообразил. Сделаешь так: Возьмешь полосу от того, что работать будешь, откуешь на три пяди. Нагреешь — и сунешь в воду. А потом сломаешь. Тогда смотри — где сломалось. На что еще надо будет смотреть?

Закария склонил голову чуть вперед. Я почесал в затылке, подумал и сказал:

— На размер зерна?

— Для начала так. Хотя ты вряд-ли разницу заметишь. Потом еще посмотрим, как отпускать будешь, и до чего додумаешься. Давай, иди учись.

— Прекрасно. Прекрасно.

Голос начальника стражи подействовал на всю свору как ведро холодной воды на костер — все прекратилось, все заткнулись. Остался только дымок и шипение.

— Трое, значит, оруженосцев. Один кузнец. Прекрасно, прекрасно… А что без коней, без копий?

Пауза.

— Не слышу ответа!!!

— Дык… это…

- “Дык”. Красноречиво, что уж. А тебе не стыдно, почтенный кузнец? Связался с идиотами.

— Они, как ты отметил, шевалье Де Брие, вроде-бы благородные оруженосцы, если не ошибаюсь? У меня не было особенного выбора, связываться или не связываться.

— Обязательно было до этого доводить?

— Их никто за руки не тянул, — пожал я плечами. — Они же должны быть умнее, благороднее и все такое.

— Грешно это, над убогими… МОЛЧАТЬ, тупицы, вас не спрашиваю! Грешно!

— Виноват, — сказал я. — Покаюсь. Потом.

— Ты дубину бы взял, тебе больше бы подошло. А то смотреть противно. Такая секира, вообще впервые вижу — и машешь, как метлой.

— Все лучше — обиделся я. — Чем эта компания.

— Нашел с кем сравнить! А вы что тут стоите?! Вон отсюда! Позорище моё, болваны.

— Ну как, ну как ты ноги ставишь? Ты что, руками бить собрался?

— А чем еще?!

— Руки твои, бестолочь ты деревенская, должны только держать и направлять клинок. А бъют, сиречь придают должное усилие клинку — спина и ноги. Медленно веди, медленно… Ночью торопиться будешь, кому-то и нравится…

— Это же топор, на самом деле! — впрочем, отговорки мои де Брие, который по какой-то удивительной причине согласился провести это ликбез, вообще не интересовали. Он махнул рукой, мол, давай сначала всю связку.

— Все твои придури про спину, а? Сколько уже мечей поломал?.. — в отличие от меня, Закария не задержался с комментариями.

— А ты лучше куй — не будут ломаться — шевалье с ответом тоже не затруднился. — ВЫШЕ!

Я успел уже размяться и кинуть пару полос для утренней работы в горн, когда появился Закария — но в кузню он заходить не стал.

— Ну что, Анри, готов?

— К чему, мастер?

Закария посмотрел и ухмыльнулся в бороду.

— А сделай-ка меч для вот этого юноши…

Здесь не предупреждают об экзамене. Ты либо делаешь — либо нет.

— Кузнец. — оруженосец запнулся, но Закария покивал и тот приободрился. — Сделай мне меч.

— Учишь тебя, учишь — и ты все равно такую вот… ерунду… выдаешь…

— Закария, ты бы сел, а?.. — мне уже четвертый день очень сильно не нравился вид моего учителя. Прямо-таки абсолютно не нравился. — Я тебя и так внимательно послушаю, только сядь и не волнуйся.

— Я тебе что, баба что-ли? — просипел Закария и все-таки сел. Практически упав на сундук. — Так… вот…

Я слушал.

— Что ты туда-сюда елозишь? Зачем кромку… поганишь?… Только на зерно, только. И… это…

— Параллельно? — как-то помахал руками я.

Закария только глаза прикрыл. Чо-та это как-то фиговато.

“Спроси, где болит. За грудиной, еще где?”

— Где болит, учитель? Слева, справа, со спины, за грудиной?

— За… грудиной… и спина…

“… твою мать… ”

“Что у него?”

“Мнится мне, инфаркт.”

“… твою мать…”

— Закария, тебе нельзя молотом махать и тяжести таскать. Я всё сделаю, но ты должен спокойно сидеть. А лучше лежать.

— …и совсем хорошо — в могиле? Я — без молота, ты себе… как это… представляешь?

— Вот я себе и представляю тебя там. И желаю этот момент оттянуть.

— Ты такое видел?

Как всегда — сразу в точку.

— Видел. И слышал. Дышать трудно?

Он покивал.

— Нельзя тебе напрягаться.

— Оно проходит. Это уже пару месяцев.

“Колония активных наноботов на диагностику и восстановление коронарных сосудов — берусь все посчитать и логику прописать…”

“Издеваешься?! Нитроглицерин хотя-бы надо сделать!”

“Издеваешься?!”

— Анри, это пройдет?

Вот как сказать?.. И что?!! Похоже, из моей паузы он всё понял.

— То есть всё… Зови отца Жана.

— Рано еще помирать!

— Помирать всегда рано. Зови.

И пошел я за священником.

Я сложил полосы в угол, смел золу и шлак с очага. В закатных лучах даже метла приобрела мечтательно-романтичный розово-красный оттенок. Но на ее функции и мои задачи это никак не повлияло.

— Давай, — сказал Закария не открывая глаз. — Завтра начинай.

— Что начинать?

— Что задумал — то и начинай. Хочу хотя-бы взглянуть.

Я начал подметать. Завтра, завтра… А я вообще готов? Мне попробовать-то раз плюнуть, да вот для Захарии неудачная попытка будет как-бы не последней…

— И про меня, — прилетело мне в спину. — Не думай. Хватит тебе перебирать хрень всякую в уме.

Вот жеж, телепат нашелся!

“Умному человеку никакая телепатия не нужна…”

Обычно спокойно-пробивная и хамоватая девица выглядела как зомби — за счет очень нехорошего выражения полного отчаяния в ввалившихся глазах.

— Кузнец. Я знаю, все знают — ты колдун. — она мертвой хваткой вцепилась мне в ворот. — Сделай так, чтобы он меня любил. Он мой! Он МОЙ!

Она почти визжала.

— Хочешь денег? Я найду. Я украду Хочешь меня? Со всем пылом.

— Ты определись уже. — начал злиться я, отдирая её от себя. — Он тебя должен любить или то, что я с тобой сделаю? Ты ж не подкова! Колдунов в другом месте ищи!

— Сделай, гад, ЧТО НИБУДЬ!!! — ворот затрещал.

— Тихо! Тихо. — оглянувшись, я утащил ее от греха за опорный столб. — Я дам тебе шанс, тупица. Забесплатно. Но… Только шанс.

Жуть какая — а всего-то взгляд изменился.

— Ты… душу мою купишь? Я… продам!

— Другому покупателю!!! И ко мне тогда не приходи! Повтори за мной мотив. М-м-м-м-м…

С третьего раза получилось

— А теперь пой за мной не останавливайся. И помни — нет пути назад. Или проваливай прямо сейчас, но не жалуйся!

— Ну?!

Я жестко взял её за ворот платья и левое плечо и стал напевать в ухо:

На словах “Пришей моё тело к душе, а с другой стороны пришей тень, чтобы танцевать в темноте...” она дернулась, но я не дал ей отвести ухо.

— Шей, шей, шей! — повторяла она за мной, с ужасом попадая в мотив.

— Теперь, — отпустил я её воротник. — Пой её, можно про себя. Или забудь, коли сумеешь. Иди. Завтра заходи, когда поймешь, как изменилась. А к нему не ходи. Иди уже!

Она убежала, прижимая руки к горлу.

“Твои доморощенные игры в психологию когда-нибудь плохо кончатся”

“Надо же было что-то ей сказать”

“Кому надо? Ей? Или тебе?”

Я не стал отвечать. Вообще-то, про неё не знаю. Мне надо…

Назавтра она не пришла. Пришла на третий день, под конец дня. И молча встала у кузни. Взгляд её был… прицельным.

— Я думала, Кузнец. Хочу спросить.

— Отвечу тебе на два вопроса ровно, не ошибись.

— Я… попаду в ад? Молилась я, но молитва больше не трогает меня.

— Теперь до тебя, наконец, дошло?. Ты — сама по себе. Оно так и было, да ты глаза закрывала. Перестала себе сказочки сочинять. И он — сам по себе. Я тебя предупреждал — что станет по-другому? Вот и кушай, не сплевывай. Насчет ада — понятия не имею.

— И это мой шанс.

— Да. — сказал я убирая прокованные полосы под лавку. — Именно так.

— Что такое “Лоа”?

Я неприятно улыбнулся.

— Лоа — Тень.

Она посмотрела себе под ноги.

— Не эта… Бесплатно добавлю тебе один совет — не думай, что можешь влезть ему в голову. За себя действуй. За свои решения — сама ответишь, ни на кого больше не ссылайся. А что ты — одна, думаю, ты уже не забудешь. Танцуй, коли смелости хватит. В темноте.

— Лоа — не Тень. — посмотрела она на меня со спокойствием темного льда. — Слово Тень стоит в другом куплете.

— А я разве сказал, что это твоя тень?.. Твои вопросы кончились. На твоем месте я спросил бы кто такая “Мама”.

— Ну это же понятно! Это… — она осеклась. Мне осталось только еще поулыбаться.

— Всего хорошего.

Она ушла походкой совсем другого человека.

Она уже попробовала ногой воду, как вдруг из под дерева вынырнула голова. Нет, не так как выныривал свалившийся в реку охранник — с шумом, пыхтением, аханием и руганью — а как выдра, тихо. Она чуть не взвизгнула, но удержалась, и пловец её не заметил. Он, таща за собой кожаный плотно завязанный мешок, проплыл к дальнему дереву, распрямился и пошел по нему, как акробат.

Фигура у пловца была очень… крепкой, но все-таки стройной. Из одежды на нем была только повязка на бедрах. Мышцы его переливались во время ходьбы, как на большом коне. Устроившись на бревне поудобнее, он развязал мешок, достал чистую тряпицу и вытерся. А вытеревшись, лег на бревно, явно устраиваясь передохнуть.

Она приподнялась немного, чтобы посмотреть еще — было страшно, любопытно и как-то приятно волнительно. Да это же молодой кузнец, Анри!

— Не знаю кто ты, девица в кустах. — вдруг сказал кузнец, не глядя на неё. — Но если у тебя здесь свидание, то его придется отменить. Я никуда в ближайшее время не пойду.

Скрываться стало глупо.

— Если я скажу, кузнец, пойдешь!

Кузнец, дернулся, развернулся к ней — но так и не упал. А жаль.

— Госпожа?!

— Что ты здесь делаешь?

— Купаюсь. — ответил он очевидную правду. — Прямо сейчас — лежу на дереве. А ты откуда тут, госпожа?

— Не твое дело.

Кузнец, похоже, уже оценил ситуацию.

— Прости, госпожа, что я не одет… — было как-то не похоже на смущение.

— Ты должен пасть ниц! — заявила она просто чтобы что-то сказать.

— Изволишь ли видеть, госпожа, я и так лежу. — резонно напомнил Анри. — Но если ты хотела искупаться, я могу поплыть поискать другое место.

И вроде ответил-то с почтением…

— Почему ты не трепещешь и не боишься?

— Потому, что ты, светлая госпожа, снова сбежала от своей свиты. И прямо сейчас никого не позовешь, и рассказывать о нашей встрече вряд-ли будешь… А я сам не причиню тебе никакого вреда. Так что, если меня за что нибудь и казнят — от меня ничего не зависит, все равно беспокоиться поздно.

Он потянулся, как большая собака.

— Кстати. Ночка отвязалась.

— Вот же … …!!! — даме не приличествовало так выражаться, но Ночка и правда отвязалась.

Поганская скотина отлично знала, что будет — и когда Алиенора кинулась её ловить, с удовольствием вломилась в воду по брюхо. Еще и скалилась. Успев только схватить её за повод, девушка оказалась там же, где и лошадь — в реке. Вода была, как выяснилось очень прохладной. Бросив повод, она уцепилась за луку, но в стремя не попала и теперь отплевывалась, почему-то подумав только, что платье, к счастью, все равно на берегу.

— Помочь забраться, госпожа? — вдруг спросил Анри, оказавшись совсем рядом. Повод он уже поймал. Ночка фыркала, с удовольствием пытаясь его ухватить за плечо — поиграть.

— Не надо. — почему-то покраснела она. Анри изобразил полупоклон, и собрался плыть назад.

— Кузнец, — вдруг сказала она. — Научи меня плавать. Я видела, ты хорошо умеешь. Все равно теперь часа два никуда ехать нельзя.

— Плавать, я? Разве тебя, госпожа, не могут научить твои дамы? Мне как-то неуместно.

— Я решу, что тебе уместно! — заявила Алиенора. Но обоснующе добавила — Все равно эти курицы ничего не умеют. А ты ведь уже тут.

Ладно, хоть рядом постою… Она с любопытством оглядывала меня из-под ресниц, как бы незаметно. Только крылья точеного носа подрагивали.

— Давай привяжем лошадь, все-таки, госпожа… И учти, за один раз скорее всего не получится.

— Ничего не бойся, госпожа. Расслабься. Я рядом. Ложись на воду.

Ночка пофыркивала, изредка макая нос в воду, курлыкала какая-то птица, вода журчала. Было так… спокойно. Его руки под плечами были твердыми и теплыми.

— Прекрасно, госпожа, прекрасно. Я рядом. Ничего не бойся.

Она полежала еще, а потом до нее дошло, что больше её за плечи никто не держит.

— Ты уже плывешь, не напрягай… — он успел подхватить её под руки, но она все равно, бултыхаясь, уцепилась за его плечи.

— Не надо бояться. — сказал Анри. — Ты сжимаешься и тонешь.

— Еще! — сказала она, даже не отдышавшись

— Пора ехать… — с некоторым сожалением сказала Алиенора. — Выйди и подержи мне эту скотину. И… не смотри, я выхожу.

— С точки зрения твоей свиты, все самое страшное уже случилось. — Она разглядывала его плечи и спину, пока вертелась в платье, чтобы хоть как-то его разровнять.

— Им не обязательно об этом знать.

— Как тебе будет угодно, госпожа. Что ты им скажешь?

— Повернись. Зашнуровать сможешь?

Даже не знаю, что было для меня хуже — эта ее мокрая ночнушка или моментально прилипшее в некоторых местах платье.

— Благодарю, Анри. — сказала она, усевшись на лошадь.

— Услужить тебе — счастье для меня, госпожа.

— Все так говорят… — заметила она не очень весело.

— Разница в том, госпожа, что я тебе это сообщаю.

Кузнец поклонился ей как благородный рыцарь. Проклятье, почему у этого простолюдина жест выглядел так естественно?!

Де Брие еще раз попытался объяснить:

— Госпожа, со всем уважением, ваш батюшка оставили исчерпывающие распоряжения, и вы об этом знаете. Достойной госпоже не годится жить незамужней…

— Батюшки более нет, и я сама решу — за кого и когда мне выйти замуж! И уж конечно, это будет не такой бессильный дрищ! Ясно?!

Она гневно обвела глазами своих слушателей — каковых было двое. Я был впечатлен.

— Госпожа, дозволь мне сказать. — не выдержал я.

— Я полновластная хозяйка Аквитании!!! Что ты, кузнец, можешь сказать МНЕ?!

— Правду. Сколько рыцарей, госпожа, присягнули лично тебе? Десять, пятнадцать? Кто из них отдаст за тебя жизнь, и приведут ли такие люди свои копья? Я отдам, но я не рыцарь — сейчас ты моя госпожа. Господин Де Брие отдаст за тебя жизнь — ты его госпожа. Но как ты собираешься простирать свою власть, например, на графов Гиени?!

— Как ты смеешь?!!

— Госпожа Алиенора, если ты будешь закрывать глаза на правду — правда не исчезнет! Его Светлости больше нет!

— Я знаю!

— Да нет же, ты не знаешь! Сейчас ты символ власти над этими землями — символ, а не власть!!!

— Ты глупый простолюдин, что ты можешь понимать!

— Он прав, госпожа — сказал вдруг Де Брие, как будто бросаясь в омут. — Он прав. Ты — приз. Ты земли, а не властитель земель!!!

Она остановилась, со сжатыми кулаками и вздымающейся грудью глядя на нас.

— Власть твоего отца стояла на его силе. — продолжил я. — На том, что он лично был гарантом и посредником, мог подавить любого мятежника — отдав его остальным или подавить своими силами. Но ты не сможешь сейчас бросить вассалов на мятежников. У тебя мало безусловных сторонников. И они это знают — и возможные мятежники, и вассалы.

— Как это?!

— Вот так! Кто-то скажет, что лично тебе он слова не давал. Кто-то сделает вид, что не получил клича. Кто-то сошлется на еще что-нибудь. — торопился я. — Ведь ты не можешь ждать, а они могут. Ты не знаменитый воин, за тобой не пойдут. Нанять кого-то ты не успеешь, а наняв — не удержишь. Тебе нечем надавить, особенно — если ты не выйдешь замуж! Потому что отец твой УЖЕ договорился об этом — ты не можешь отбросить эту договоренность и надеяться на соблюдение всех остальных!

— Да почему?!

— Да потому, что его они сожрать не могли, а тебя — могут!!! И отлично прикроются тем, что ты — женщина! У тебя мало сил, и ты если обращаешься к закону и данному слову, не можешь закон же и слово отбрасывать. Что помешает сильнейшему тупо заставить священника вас обвенчать, а потом запереть тебя в башне?! Страх Божий?! Так он Храм покрасит и ему все простят!

Она стояла и чуть не плакала от гнева.

— Он передал твою судьбу совету. — тихо сказал Де Брие. — Если ты не желаешь ему подчиняться… Я постараюсь устроить твое бегство. Но Аквитанию ты потеряешь.

— Кузнец у тебя будет, госпожа. — осталось добавить мне. — Будут и доспехи, будет оружие — со временем. Деньги… если все очень постараемся. Но бежать надо далеко. Война в благословенной Аквитании будет, это уж и к бабке не ходи…

Она перевела взгляд на Де Брие.

— Ты мог бы и помолчать об этом, Кузнец! — рявкнул тот.

— Нет! — рявкнул ему в ответ я.

— Почему?! — спросила госпожа наша с надрывом и болью.

— Я не могу оставить тебя слепой, госпожа. У меня сил нет бояться за тебя еще больше…

— Почему будет война?!

— Потому, что ты гарант их договоров. Ты можешь стать центром власти — но если тебя не будет… Они начнут делить её снова. Как-то по-другому такая дележка проходила, хоть когда-то? И кого-нибудь обязательно посетит мысль, что тебя можно найти и захватить.

Она буквально зарычала, резко повернулась, и взмахнув шлейфом платья резко и решительно, совсем не по дамски, зашагала к лестнице в свою часть донжона. Даже качающийся колпак её выражал гнев.

— Нас услышали?.. — спросил я без особой надежды.

Де Брие даже отвечать не стал. На том и разошлись.

— Кузнец.

Я молча поклонился. Не годится кузнецу пялиться на герцогиню. Даже если ей пятнадцать лет, а тебе двадцатый год. Даже если при ее приближении трудно дышать.

— Ваша Светлость…

Совет должен был уже закончиться. Я совершил наглость — я поднял глаза и посмотрел на нее. Простое платье, капор… Она явно не ждала от результата ничего хорошего и выказывать герцогскому совету уважение не собиралась.

— Ты можешь сковать мне счастье?

В её глазах плескалось отчаяние.

— У вас есть Ваши опекуны. Как может простой кузнец… — Господи, какую трусливую мерзость я несу!

— Ты знаешь, что они сказали?

Я пожал плечами.

— Разве они уже решились? Тогда — французский король. Наверняка, они настаивают на скорейшей свадьбе. Ссылаются на завещание Вашего батюшки… Кстати, не думаю, что врут.

— Они не сказали.

Её волосы не умещались под капором.

— Я ошибся?

— Нет. Просто они еще торгуются. — она подошла близко. Недопустимо близко. — Откуда ты знаешь?

Я помолчал. Это больно. Просто больно…

— Наплевать, о чем они там треплются. У них слишком многое зависит от Анжу и Тулона, от постоянного конфликта с Бургундией, от… У них куча родственников — это возможность подгрести земли. Им не нужен новый участник дележки. Анжуйский король — ох, прости — герцог — намного сильнее любого из них. Зачем им настоящая власть над ними? Поторговались за привилегии, а то и просто гарантии status quo — да и согласились.

— Ты кузнец — и уже вчера ты знал это, и говорил мне. А они щеки надувают до сих пор. Так скажи, что мне делать?!

— Что ты хочешь от меня, светлая госпожа Алиенор?! — взвыл я. — Счастье… счастье не снаружи. Его нельзя отковать. Его не даст никакой совет! Оно может появиться только здесь!

Я коснулся ее лба. Она перехватила руку. Быстрая. Сильная… Узкая рука не отпустила меня.

— Что ты хочешь услышать?! Если бы я только мог… я сковал бы тебе корону из своего сердца. Я отдал бы жизнь на твое платье — но она только дым. А сердце — просто мясо. Оно сгорит с вонью…

— Ты плакал. — Она схватила меня за голову и пригнула к себе.

— Откуда ты знаешь?

— Я — госпожа этих земель! Мне известно все! Я смотрю на тебя. Каждый день.

Её губы оказались так близко.

— Нас увидят.

— Мне все равно. Они меня продали. А он купил. Но получит только то, что ему останется.

Она не умела целоваться. И от этого “сносило крышу”. Наверное, руки ее были куда слабее моей шеи — но держали ее куда прочнее стальных канатов.

— Они меня казнят. — я с трудом перевел дух и посмотрел в ее зеленющие глаза. — Но мне плевать.

— Не посмеют. Ты — мой!

Вечность прошла до того, как мы оторвались друг от друга второй раз. В основном — отдышаться. Она была одновременно невесома и восхитительно…

— Я его убью.

— Потом. Займись делом!

— Тобой?

Вместо ответа она завалила меня на мою лежанку. Опыт она с успехом заменила энтузиазмом…

— Поедешь со мной.

Меня проинформировали. И на том спасибо.

— Я его и правда убью.

— Пф!

— Знаешь, повеления звучат убедительнее, если произносятся не в таком виде.

Я погладил ей изгиб талии и бедра.

— М-м-м… Левей. Да. — она еще и потерлась об меня. — И так достаточно убедительности.

— Мы тебе платье испортили.

— Это не “Мы”, это я… Какое-то оно было непрочное. И мешалось.

— На нем следы крови и разорвал его в основном я… Кажется. Так что, извини, все-таки “мы”.

Она фыркнула и мы снова начали целоваться.

— Госпожа, — раздался от входа дребезжащий голос её няньки. — Одевайся.

— Я занята. — с кошачьей ленью в голосе заявила Алиенор. Не озаботившись прикрыться.

— Они призывают тебя.

— Может быть, ты меня не нашла?

— Я, безбожники и грешники, нашла вас! — у старушки-няньки с ответом не задержалось. — И вы даже не стесняетесь!!! Что ты скажешь своему жениху?!

Я начал все-таки вставать. Хоть штаны найду… Дева снова обвила мою шею руками и устроилась на мне поудобнее. Вставать вообще расхотелось.

— А ничего. Может не брать. У меня платье порвалось. Пусть своему отцу предъявляет претензии…

— Я принесла тебе платье. — пробурчала нянька. — Фу, срамотища! И где!

— Тут, почтенная, — обиделся я. — Моё жилище. И ничего плохого в нем нет. Кстати, в отличие от местных залов, у меня не на… не воняет, солома свежая и по три дня кувшины известно с чем не стоят! Кстати, никто на нас не пялился в отличие от. А простынь я вообще только купил! Сказать страшно, сколько отдал — что-то мне подсказывает, что не у всякого графа…

— Ах, фи. — прервала меня Алиенор тоном капризной девочки. — Ты такой некуртуазный… Пить хочу.

— Прости, светлая госпожа, обстоятельства не располагают к изъявлениям… Вот.

Алиенора уткнулась в чашку, не озаботившись одеться. Мысли мои как-то потеряли фокусировку…

— Все от чтения, все от чтения твоего!!

— Отвернись, почтенная.

— Чего я там не видала?! Спортил…

— Гхрм. — показательно откашлялась Алиенора.

— Прости, госпожа.

— Иди. Я скоро выйду. Скажи им, что в ожидании и трепете госпожа уснула в саду… Брось гадость — у меня отобрали штаны. — У нас мало времени.

— Чего ты распоряжаешься, а?! Что там трактует нам святой Пафнутий о покорности, а?!

— Ну-у-у… ты сперва добейся этой самой покорности! И какого-то Пафнутия придумал еще! Богохуль…

Через полчаса я все-таки натянул штаны и стал помогать ей одеться.

— Однако, ты ловко обращаешься с платьем!

— Оно очень простое. Я же был внимателен, ибо содержание делает его интересным… для подробного изучения. — я поцеловал плечо и шею, девушка мурлыкнула. — Кстати. Про поехать с тобой… А в договоре, часом, меня не упомянули?

— Не знаю — серьезно сказала она упихивая волосы под капор. — Разговор про тебя был. Такой, знаешь…

— Приценивались?

— Да, пожалуй.

— И сколько за меня давали? Или почем я шел?

— Примерно, как средний замок.

— Даже не знаю — гордиться мне или злиться. Ну, вроде неплохо?

— Я половины не вижу.

— Подожди-ка… Я ведь должен тебе подарок.

— Утро-то еще не наступило… Ой!

— Оно твое. — зеркало в человеческий рост здесь проходило по разряду единорогов… Пока этим не занялся я. Кстати, единороги в качестве рамы были бы очень неплохи. Эх — хорошая мыслЯ, она приходит опосля.

— Господь наш всемогущий!!! Анри? — девушка и зеркало. Вечный сюжет.

— Да?

— Я тебя люблю.

— Я тебя тоже. Не отдавай меня. Оставь себе, будет повод торговаться. Чудес от меня на первое время хватит…

— И не думала. Никакой торговли. Ты — мой!

Мы поцеловались и она убежала. Господи, да ей-же шестнадцати нет!!! Матерь моя женщина, вот не думал в педофилы попасть…

“Ну, тебе тоже не сильно-то много”

“В каком смысле?!”

“И в прямом, и в переносном…”

“Ну, я — то понимал, что делаю…”

“Тяжкий вздох должен тут раздаться. Где ее нижняя рубашка?”

Я огляделся.

“Ничего не валяется, она и не спрашивала. Да не было никакой рубашки.”

“Вот именно, дурачок. Платье обычно не носят долго без сорочки — его же жалко, оно ж портится, да и неприятно это. “Понимал” он, Господи…”

Гийому де ла Тьеру, пажу, я сломал руку. Не то, чтобы я именно собирался это делать — но когда тебя пытаются ударить кинжалом, начинаешь защищаться. Кольчужная рубашка моего личного плетения под курткой оказалась как нельзя кстати… Вопроса “Почему?” у меня не было — он плакал и кричал, что не допустит бесчестия госпожи. Глупый влюбленный мальчик — он догадался, кстати, просто потому что ему сказали забрать её подарок… Собственно, я от него и отличаюсь-то возрастом.

Пажа увели (слава Богу, он заткнулся), разбираться остался сенешаль замка. Мужик опытный, битый жизнью, командир — собственно, Де Брие все было ясно. Подозреваю, еще вчера. Кинжал с гербом Тьеру он забрал, а у меня спросил:

— Зачем?

— Что — “зачем”, Ваша Милость?

— А то ты не понял. Прикинься дурачком еще. Ты хоть представить можешь, что будет?

— Нет. Не могу.

— Ну и зачем?

— Вы, Ваша Милость, что и правда думаете — что у меня выбор был? Что если Алиенор Аквитанская решила — то я мог бы что-то такое возражать? Вы-то ее с восьми лет знаете.

— С трех.

— Ну, так как? И потом, что — госпожа была несчастна? Или зла?

— Дурак ты. Кузнец гениальный, а так — дурак.

— Дозвольте вопрос, Ваша Милость?

— Ну?

— Вы правда не поняли, зачем она это сделала? Будете про любовь говорить, про случайность? Или говорить, что я её соблазнил?

Он криво ухмыльнулся.

— Тогда я был бы дурак. Понял… Хотя это все равно глупость. А ты прямо сразу догадался?

Мне оставалось только грустно улыбнуться

— Нет. Но я бы все равно… В-общем, поступил бы также. Вы, главное, не кричите о событии на всех углах. Я серьезно.

Он махнул рукой и ушел.

— Вопрос только в том, когда она узнает, что из её замысла ничего не вышло… Но мы об этом, скорее всего, узнаем если не сразу — то почти сразу…

Фигура в плаще с капюшоном, формально говоря, не имела признаков уверенного опознавания — но мне никакие признаки были не нужны. Я взял ее за руку и провел к себе — наполняясь ужасом, который плескался внутри меня как скверный суп… Она не сопротивлялась.

В комнате я закрыл дверь, повернулся — она сняла капюшон. Вся моя обида, злость и усталость испарились как туман, как только я увидел ее дрожащие губы.

Я подошел к ней совсем близко и сказал.

— Я — твой человек, госпожа. Я тебя люблю, и не как госпожу. Ты не можешь быть для меня плохой, ты не можешь быть для меня грязной. Ты — моя жизнь. Хочешь — возьми ее. Но не говори со мной так.

— Я не могу плакать. — прошептала она. — Я думала, это можно просто потерпеть, и если заранее — как кое-кто делал, то будет легче…

Я шагнул вперед и обнял ее. Она ткнулась в меня и наконец заплакала.

— Мне не надо об этом говорить… — она лежала у меня на груди. — Или надо?

— Я не знаю. — честно сказал я. — Если трудно удерживать в себе, то лучше говорить.

— Господи, как же это было глупо! Никого, оказалось, моя честь девичья не волнует — как ты и говорил. А теперь все так тяжко — именно потому, что есть с чем сравнить! Он грязный. Он тупой, он воняет… Господь Всемогущий, я же не смогу его терпеть. Не убивай его! — вдруг вскинулась она. — Войну мы точно не переживем! А если они тебя казнят — я умру! Ещё лыбятся, сволочи, смотреть противно…

— Не буду убивать. Он вряд-ли тупой, госпожа. Со мной или без меня — не считай его глупее, чем он есть…

— Это ты к чему?

— Ты можешь его изменить. Он не будет сопротивляться.

— Зачем ТЫ мне это говоришь?

— Чтобы ты знала. Я говорю тебе всю правду — как её вижу. Нельзя же любить и подставлять под ошибку…

Убивать меня пришло четверо. Хотелось бы небрежно бросить, что я все понял за лигу — но это будет неправдой. Не я. Мир вдруг стал густым и стеклянистым.

“Четверо на запад, сто метров. Расходятся. Готовься”

“Чего?!” — вставать я начал скорее рефлекторно.

“Убивать тебя будут!”

— Что скажешь, кузнец, в своё оправдание?!

Я еще подергаюсь, сволочи. Наверняка бесполезно — но ты у меня, епископ, этот денёк запомнишь надолго!

— Ваше Святейшество, благородный суд. Сказано здесь и подтверждено, что господа Де Сов и Д’Корни есть подданные короля Франции. А вы говорите о правиле, введенном в Анжу, и мы при этом — в благословенной Аквитании… Следует ли понимать нам всем, что суд ваш приравнивает жителей Аквитании на территории Аквитании ко всем остальным людям? По закону и обычаю другого государства? Чем ограничивается в этом равенстве сей суд? Отдал ли король Франции своих подданных вашему суду?

Стало реально тихо. Я только что предложил епископу признаться, что он сепаратист. Или стал судить не по чину. Такого тут, мягко выражаясь, не одобряют деятельно. Это кроме того, что “ты чужаков наравне с нашими людьми поставил”. Ты у меня язык-то проглотишь, краснобай.

— Желаешь посидеть в темнице, пока мы это выясним?

Неплохой ход.

— Не могу сказать, насколько Ваше Святейшество собирается прекратить судить…

Слабо от права отказаться, а, сука? Ты тут на птичьих правах, местный хозяин тебя мягко сказать недолюбливает — терпит с трудом. Он тебе даст время — быкам только жопы помоет…

— И все мы слышали, что Ваше Святейшество изволили сегодня обещать, что правосудие будет быстрым.

В толпе захмыкали — на да, об отношениях герцога и епископа тут все отлично осведомлены. Сейчас мы развлечение продолжим…

— Господин же Сулье, убитый, к благородному сословию не относится — так сказано тут…

— И остается третий сын виконта Де Ферме, который и житель Аквитании, и вассал герцогов Аквитанских.

— Он убит кинжалом господина Сулье, который находился, как тут три человека сказали, в руке господина Сулье. Ибо тот лежал на сыне виконта Де Ферме, и кинжал достали из его рук с большим трудом. У досточтимого суда, таким образом, нет состава преступления, красочно описанного Вашим Святейшеством.

— Ты направил его руку!!!

— Правосудие гласит, устами Вашего Святейшества, “Буде падет от руки простолюдина…”. Про направление чьей-то еще руки там не сказано. А говорится такое лишь о подстрекателях. Как показали нам и подтвердили, я этих людей допрежь не имел удовольствия видеть, так что и подстрекать не мог.

Она напоминала Ночку в леваде — точно так же резко ходила от стенки к стенке, как будто разгоняясь для рывка на волю.

— У тебя другие глаза.

— О чем ты, госпожа?

— Ты молод, а смотришь как глубокий старик. Что ты видишь, кузнец мой? Все смотрят — оруженосцы и пажи смотрят, как псы на мясо, и видят платье да волосы. Смотрят служанки — на тряпки, Надин смотрит — и видит меня младенцем, которую она учила ходить и плести куколок из травы. А ты видишь меня как что-то очень большое и грустишь. Через что ты на меня смотришь?

Через тысячи бесполезных слов, семь сотен лет технологии, сталь и пластик, ломкие страницы и зеленые экраны. Я смотрю на тебя, Птица. Смотрю вверх. А ты улетаешь.

— Через тысячу дождей, через серые небеса и холодные огни, чужие восходы и равнодушие глаз людских… И вижу солнце, Господом данное. Зачем тебе знать это, Солнечная Птица Гиени? — поцеловал я её пальцы. — Я хочу жить этим мигом. Я не хочу… знать. Я вижу огонь и птицу.

— Иногда мне кажется, — погладила она меня по лицу. — Что тебе тысяча лет…

— Что скажешь, Кузнец?

Коза в углу даже глаза не спрятала…

— Благодарю Господа за милосердие Его, — надеюсь, я не запутаюсь в латыни. — За то, что ты петь не умеешь, госпожа.

— Петь?! Ты с ума сошел?!

— Ответ на этот вопрос, госпожа, из моих уст не может быть достоверен…

— Уходи.

Кузнец вышел.

— Скажите мне матушка… Я умею петь?

— Ты неплохо поешь, дочь моя. Голос у тебя хороший, я не раз говорила тебе это…

— Я не это спросила, — Трудно было ждать такого, но… Игуменья увидела в упрямом повороте головы её отца. — Будь добра, ответь мне правду.

Ответ потребовал усилия, но солгать ей показалось хуже.

— Это правда. Ты действительно поешь не хуже многих, дочь моя. Но на моей памяти была монахиня — сестра Франсуаза, голос которой… Когда она пела, люди воочию видели Небеса и Ангелов Господних. Или Врата Ада. Не годится мне такое говорить, но если бы она пела о грехе — знаю графов, что бросали бы владения к её ногам. Знаю баронов, что попытались бы её выкрасть. Будучи пожилой, она учила некоторых сестер, и матери-настоятельницы были готовы отдавать священные сосуды, за постигших её уроки. Хотя формально, женщине не следует петь в церкви… Тебя она бы в ученицы не взяла.

Пауза была долгой, и в полутьме было не видно выражения лица Алиеноры Аквитанской.

— Спасибо, святая мать. За правду.

Неизвестный мне дорого одетый мальчишка был слаб. Не то, чтобы совсем — но его не хватало компенсировать инерцию меча.

— Еще раз. — пожилой безземельный рыцарь, который его не спеша гонял, был спокоен, но как-то тосклив. Перспектив он не видел.

Парень, упершись в колени, поднял руку — и рыцарь остановился.

— Дай мне вздохнуть, Делье.

Прикольно. Это у нас чего, какой-то молодой герцог? А почему без свиты? Парень поднял голову и спросил уже меня.

— Что смотришь?

— Тут моя кузня. — ответил я ему, не озаботившись особой вежливостью. Чего там париться, все равно убьют. — А у тебя, неизвестный мне юноша, меч неподходящий.

— А у тебя лучше есть? — раздраженно спросил парень, пользуясь возможностью отдышаться.

Да пошел он, король Луи! Отдам этому!

— Есть. Так что, если хочешь еще передохнуть — заходи, посмотришь.

Рыцарь глядел на меня странно, но молчал. Парень пожал плечами,

— Давай посмотрим, Делье. Я правда устал.

— Как скажете, господин. — слегка поджал губы старик.

Я вынес сверток ко входу, где парень не дожидаясь приглашения сел. Хамоват ты, паренёк.

— Вот такой, как мне кажется, подошел бы больше.

— Такой прутик?! — не удержался рыцарь. — Ты ювелир что-ли, кузнец?!

Парень уставился на витую защиту, запаянную в экюссон и осторожно взялся за рукоять. Длинновата для него — но совсем чуть-чуть.

— Этим мечом не следует рубить, как топором, но…

Парень взмахнул “спатой” — мой вариант скъявоны, “славянского меча” было трудно как-то классифицировать.

— Он легкий!

— И переломится от любого удара! — продолжал бурчать Делье.

— Давай попробуем. — предложил я. — Я рубану по твоему мечу, а ты мне, если не сломается мой, полторы цены заплатишь?

— А давай-ка я рубану?!

— Я хочу попробовать! — заявил парень, не выпуская клинок из рук.

Рыцарь только очи горе возвел.

— Этот меч легче твоего. — сказал я парню по дороге назад на двор. — Он гибок, но не жесток. Постарайся не встречать клинок противника в упор, а отклонять, продолжая движение скольжением по чужому клинку. Обопрись на чужой меч и сможешь рубануть, проскальзывая сбоку. Тебе удобно колоть и…

Парень уставился на меня, как на идиота.

— Не прими за неуважение, господин. Ты этот меч впервые видишь — а я его сделал. Дело твое, но я-то его лучше знаю. Двигайся быстрее вслед за ним — меч тебе поможет.

— К бою! — сказал парень, и я отошел.

Конечно, вышло у парня не особенно. Но совету он внял.

— Ха! — на предплечье старика появилась полоса распоротой ткани

— М-да. — ехидненько заметил я от зрителей. — Храбрый воин, благородный Делье, по-моему у тебя зарубки на мече? А прутик почему-то не сломался?

— Сколько?! — спросил парень, даже не отдышавшись. — Сколько ты хочешь за неё, кузнец?!

— Подарок. — махнул я рукой. — Тебе он нужен.

— А кому ты её делал? — парень гладил клинок как девчонку и был, кажется, готов целовать.

— Королю Луи… Но, думаю, он меня казнит при первой же возможности, так что забирай.

— Казнит?! — вытаращился на меня парень. — Ты украл королевский кубок? Убил графа? Или назвался рыцарем? Или что ты еще мог такого сотворить?!

— Ничего из перечисленного. Но греха моего хватит — какая разница, как он это назовет?

— Ты не будешь казнен. — парень поднял клинок и поймал солнечный луч. — Такова Наша воля. Или ты не согласен?

ТВОЮ МАТЬ!!! Вот оно — я его раньше видел!

— Вашему Величеству, — я стоял опустив руки. — Наверняка сообщили обо мне. Так что лучше я умру стоя.

Луи уставился на меня глазами по монете.

— Ты… ТОТ кузнец. Но… Нет. — выпрямился он снова. — Слово короля сказано. Мы даруем тебе жизнь кузнец. Скажи — вдруг жадно спросил он. Мучивший его вопрос пересилил и гнев, и стыд и все на свете. — она ведь красивая? Да?

Я не стал уточнять, о чем именно и почему он спрашивает. И так понятна суть вопроса.

— Она вода и солнечный луч. Она — дыхание. Красиво ли собственное дыхание? Это же жизнь. Вкусна ли вода, если ты жаждешь? Понятия не имею. Да. Это очень заметно, когда ее лишаешься.

— Что мне… как мне себя вести. Каким мне быть?! — он почти взвыл. Да. Круто устроена жизнь короля, если такой вопрос задаем сопернику. Хотя — уже нет.

— Помыться. — сказал я. — И желательно мыться хотя-бы раз в неделю. От этого не болеют, если вода чистая. Лучше теплой — оно приятнее. При этом её не стоит пить. А в остальном — не знаю. Это не шутка, и не издёвка, Ваше Величество.

Он посмотрел на меня, резко показал офигевающему Делье на выход и ушел, сжимая свой новый меч.

— Почтенный кузнец…

Я внимательно слушал, стараясь держать себя в руках. Не надо себя обманывать — сейчас королевством правит не тоскливый хорошенький мальчик Луи под номером семь. И не его папаня, который, помнится мне, уже давно тяжко болен. Им правит именно этот неброско одетый священник. Настоятель Сен-Дени. Аббат Сугерий.

— Как ты, возможно, знаешь, волею Господа дозволено мне приложить в меру слабых сил своих приложить старания к благоденствию Дома Господнего Сен-Дени.

Аббат сделал паузу, но я на это не попался.

— Знаешь ли ты об этом?

— Мне известно это, святой отец.

— Знающие люди рассказали мне о твоем удивительном таланте работы с железом, медью и бронзами. А тако же и во всяком ином тонком искусстве.

На этот раз он посмотрел на меня с ожиданием.

— Они переоценивают меня, святой отец.

— Твой клинок удивил двор. И весьма многое изменил в Его Величестве. Такое искусство нельзя переоценить.

— Я глубоко благодарен за эту лестную характеристику.

— И долго ты, сын мой, можешь отвечать мне, ничего не отвечая?

— Сколько будет угодно Вам, преподобный, спрашивать меня…

— … недостойного?..

— Как вам будет угодно.

— Вот как. Не желаешь ли исповедаться, сын мой?

— Простите, святой отец, ибо я согрешил.

Взгляд аббата был мягок… как рысья лапа.

— Интересно было бы послушать, но не буду, сын мой, тратить время. Ты имеешь влияние на герцогиню Аквитанскую. Природа этого влияния мне известна.

— Не думаю, святой отец. Но, безусловно, мудрость ваша бесконечна и я, несомненно же, ошибаюсь.

— А на чем же, по твоему, зиждется это влияние?

— Хотелось бы верить, — показал я зубки. — На моих тщетных попытках принести свою жалкую жизнь в долю её счастья. И на мой приземленный взгляд, польза эта приносится приложением трудов. В том числе разума.

— Ты считаешь, что можешь подобное?

— Segui il tuo corso ed lascia dir la gente (Следуй своей дорогой и пусть люди говорят что угодно).

— Это на каком языке, сын мой?

— Простите, святой отец. Fac officium, Deus providebit (Выполняй долг и Бог снабдит) — будет, наверное, правильно.

Аббат поднял брови.

— Не обо мне позаботится Господь, конечно же. Но о госпоже моей.

Он помолчал и спросил.

— И если я что-то сейчас скажу о твоей гордыне — то ты, конечно, перевернешь это к моей оценке замысла Господнего? Что приведет нас к уже моей гордыне?

— Постараюсь избежать этого, святой отец.

— Почему?

— Невозможно надеяться, что в понимании Святых Писаний я могу даже приблизиться к Вам.

— Как ты думаешь, сын мой, что мы обсуждаем сейчас?

Да пошел ты!

— Вы, святой отец, размышляете не перевесит ли вред и траты на мою пропажу выгод от неё же. В моих жалких размышлениях и куцых понятиях это не является обсуждением.

— И каковы же, по твоему мнению, мои мысли сейчас? Что перевешивает?

— Вы пока не составили мнения. Но ситуация кажется вам сложной — и вы не видите возможности убрать меня без существенного ущерба. Почему и решили побеседовать, раз формально вас нельзя будет за это счесть сколько-нибудь нелояльным его величеству. Будет ли мне позволено сформулировать некий modus vivendi — сколько могу неверно склонять высокие слова, чтобы не причинять неудобств?..

Святой отец не меняя выражения лица ответил мне на латыни. Что-то очень непростое.

— Помилосердствуйте, преподобный. Я из фригольдеров, кузнец — могу ли я знать благородную латынь?

— Уже не знаю, сын мой. Но сформулируй.

— Я не могу быть ничьим средством влияния, в силу своего происхождения. Единственное, что пока сохраняет мою жизнь — благоволение госпожи. Таким образом, за исключением привычки к глупой латыни, я не могу являться раздражителем на достаточно долгий срок. Не уверен, что потенциальная моя опасность в этом случае перевесит потенциальный немедленный вред. С другой стороны, я, возможно, мог бы выступить неким средством донесения вашей позиции по некоторым непростым делам. На данном этапе развития ситуации.

Несколько шагов аббат думал.

— Разумная и взвешенная позиция, сын мой. Мы будем иметь возможность побеседовать еще.

Засунув гордость поглубже я почтительно поцеловал пастырскую руку и смылся. Пара дней у меня точно есть…

— Святой отец, — почтительно спросил секретарь. — Нужно ли мне послать людей дабы унять этого кузнеца?

— Ни в коем случае. Ни в коем случае… Следует ценить такого умелого, разумного и сдержанного молодого человека.

— Но королева!

— Именно, друг мой, именно. Столь похвальная скромность для подобных обстоятельств не присуща обычно молодым людям. А мнится мне, Ее величество не тот человек, с которым сейчас можно торговаться. Следует подождать.

— Сдержанный?

— Да, мой молодой друг. В сущности, сей удивительно мудрый и сдержанный для своего возраста и происхождения молодой человек сообщил мне, неожиданно ловко и настойчиво, что не имеет лишних амбиций и может быть полезен. Весьма… необычно.

Аббат задумался.

На пятый день я не выдержал и пошел искать де Брийе. Нашел я его так примерно метров за сто по колонне от госпожи.

— Здравствовать и радоваться тебе, достославный и доблестный воин…

— А в рыло?.. — задушевно спросил меня сей благородный дворянин. — За издевку?

— Да что ты! Весь вот этот вот блеск — указал я вперед. — Тогда испортится. Практически померкнет…

На это он не ответил, но по выражению мо… благородного лика, я так понял, сей блеск ему тоже не так уж сильно нравится.

— Так вот о блеске. Мы завтра, я так понимаю, через лес попремся. При всей же блистательности за весь путь я тут ни разу не видел, чтобы сия кавалькада дозор вперед выслала, дорогу проверила, и по сторонам смотрела. Тебе не кажется…

— Мне не кажется. Я уверен, что это пример не самой хорошей охраны. Зато геройской. Меня, чтобы время на рассказы не тратить, от госпожи оттерли — как и тебя, так что…

— Знаю. А передать ей кое-что можешь? От себя, не от меня?

— Что?

— Вот это. — протянул я ему сверток.

— Ого… — протянул понимающий человек, глядя на длинную кольчугу тонкого двойного плетения с металлическими пластинами. Золота у меня не было, так что гравировал, травил и шлифовал. — Сам рисовал?

— Нет, конечно. Монашек один. Два дуката слупил, очевидно от нестяжательства, св… ятой человек, дай Бог ему здоровья в меру оного!.. Передай, будь добр. И, такое предложение — не стоит ли собрать твоих бойцов, чтоб уж если что — то хоть команду иметь?

Де Брийе помолчал, посопел, глядя на меня, а потом сказал:

— И ты тоже тут держись с нами. Есть мнение… что так нам всем будет лучше.

— Благодарствую. — поклонился я.

— Знаешь, Кузнец, — буркнул он, разворачивая коня. — С точки зрения ума — лучше бы ты там был.

— С точки зрения ума. — не удержался я. — Лучше было бы нам обоим тут отсутствовать. Но я тут — точно не по уму…

На том и разошлись.

— А вы что скажете?.. — Луи буквально проглотил слово “господа”. Да, неприятный момент — я-то не дворянин. Мы переглянулись с де Брийе. Он мрачно кивнул мне.

— Ваше Величество, Ваше Величество — поклонился я. — Как верноподданый могу только умолять вас высылать вперед дозор, перед проходом узостей высылать на стороны дозоры, планировать проход ущелий на светлое время суток…

Граф Мерье буквально почернел от злости.

— Всякий смерд будет мне указывать!

— Я фригольдер, Ваше Сиятельство. И я не указываю вам — на что никакого права не имею, я обращаюсь к Их Величествам с нижайшей просьбой позаботиться о своей безопасности.

… раз уж ты, придурок, не соображаешь ничего.

— И к сему просил бы сзади держать отряд для прикрытия и помощи в случае нападения. Буде же Ваши Величества изволят ехать вне портшеза, в сложных местностях доспех или кольчуга были бы лишь свидетельством несгибаемой воли к достижению цели пути. Также я должен спросить, во время допроса нападавших узнано ли — есть в окрестностях лагерь и взглянуть…

— Живых не оставили.

Я посмотрел на графа.

— Осмелюсь угадать, Ваше Сиятельство, и разведку на поиски лагеря не послали?

— Лагеря?!

— Он не местный. — тактично заметил идиоту де Брийе. — А значит либо в окрестных деревнях будет очень заметен их постой, либо есть лесной лагерь, в часе пути максимум. Я считаю…

— Всякие тут будут мне указывать!..

— В любой момент готов с любым оружием выяснить, кто тут “всякий”. — негромко сказал старик. — И Вам это объяснить. В любой момент.

Если кто-то примет ставки, я ставлю десятку серебром на Де Брийе.

— Сделай то, чего не бывало. Да такое, чтоб город ахнул. Тогда мы и примем тебя в цех. Или дальше делай своим жукам-короедам зубы…

Подмастерья заржали. Сказано было хамски.

— Ты сказал.

Я развернулся и ушел. Сделай кузнечную работу, не имея права делать кузнечную работу, но чтобы все ахнули. Жан-Шутник.

Я пришел в мастерскую и сел у входа.

— Мастер? — он знает, что официально я на это звание права не имею.

— Иди отдыхай, Николя. На сегодня все, приходи завтра.

— Ты это… не грусти, в общем. Все ж знают, что Шутник — первая сволота на кузнечной стороне. А мебельщики да плотники, они ж за тебя горой. Ежели чего…

— Иди, политик ты мой доморощенный — улыбнулся я на это наивное утешение. — Иди, мне подумать надо.

“Мне кажется, Иван, что твоя грусть как-то непропорциональна случившемуся?”

Я сидел и смотрел на угасающий горн.

“Ну да. Непропорциональна… просто как-то накопилось. Знаешь, что тяжелее всего?”

“Что?”

“Не нужно задавать вопрос: чем я плох? Всем.”

“Ну так и не задавай его…”

Я покачал мехи и машинально подкинул угля. И еще покачал…

“Когда легкий стук по крыше…”

Руки машинально заработали в ритме песенки. А что?

“Готовит бусы ловко-ловко, ну просто шик-шик…”

Я кинул три прута в горн и, пока они грелись, поставил вальцы. Ахнули — это можно.

К утру заготовки были сделаны и я, поставив оправку, начал делать лепестки и листья.

“И вот опять приходит полночь, я слышу звук-стук…”

Молоток зазвенел в том же ритме. И с каждым ударом мне становилось легче.

“… с утра всех соседей будит цок-цок..”

Для пущей бодрости я подкинул молот — и поймал за спиной, а потом взял бортик гранью молота, с левой руки. Руки-то помнят!

— Анри, ты что ж сегодня и не спал?.. — сосед осекся. Я как раз положил на наковальню первично собранное “соцветие”.

Через час рядом с кузней уже стояло человек двадцать. Я начал паять. К полудню и управился.

“Из пепла он плетет салфетки…”

— Что, Жан-Шутник, кузнецкая старшина — удивил я город Париж, а? — спросил я не оборачиваясь и не поднимая голову. Тут он, сволочь, где ж ему еще быть — Не подкову, не нож, не меч. Не доспех и не замок. Но сковал.

Я встал и посмотрел в толпу (надо же, человек сто собралось), продолжая очищать листья от окалины. Листья розы — цветка, которого тут еще лет триста не будет. Шутник стоял в первом ряду и молчал. Купоросу бы мне найти, тогда цветочек поинтереснее станет…

— Мастер Анри, — спросил дрожащий девичий голос из толпы. — А кому этот цветок?

— Да никому — пожал я плечами. — Кому хотел бы… он не нужен. Просто так. Примешь, красавица, в знак признательности за вопрос? Только учти, он тяжелый… И проржавеет, если не следить.

Не взяла.

Лопата упала на землю.

— Подними. — тихо попросил я.

— Глухой?! Так еще раз повторю — я яму под сральник копать не буду… глурп…

Бочка ухватился за горло, из которого с бульканием полилась кровь, и стал заваливаться на колени. В наступившей тишине я стер с лезвия топора кровь.

— При найме говорил я, что коли будете мне перечить — убью, не спрошу как звали. Все слышали. Сопатый — взял лопату, начал копать. Селье, Полведра — оттащите этого к кустам. Кого поймаю за тем, что срете не там где сказал, — будет яму закапывать. Покамест, за успехи на марше, — закапывать будет Франсуа. Так что, герой наш, следи за товарищами. Может повезет. Сопатый, намек ясен? Чего стоим, компания?

Пот по спине тек ручьем…

“Я был прикольным ребенком…”

“Ты же не собираешься замок только своим силами взять? Это невозможно…”

“Да ну?… Мне говорил с удивлением директор детского сада…”

— Сушеный.

— Чего?

— А всем десятком притащите-ка мне вот что. Бревен, в две пяди и в одну пядь. Веревок. И одно бревно толстое.

Воинство мое воззрилось на меня как на что-то очень странное.

“А я молчу — мне даже как-то приятно…”

— Нам замок надо взять? Ну и возьмем.

— А… это… Рыцари, копья, лошади?…

— Не мешают.

— Чего тебе тут надо, смерд? — спросила тетка.

— А ты кто такая?

— Я — баронесса, владелица замка, тупица.

— Ветер с моей стороны, дух сносит. — не удержался я. — Вот и не узнал, ты же ни флага ни вымпела не взяла. Сдавайтесь по-хорошему, вот чего хочу.

— А то что будет?

— Штурмом возьмем!

— Да ну? — издевательски спросила тетка. — А чем штурмовать будешь? Сына моего на щит привяжешь?

— Думаешь, поможет?!

— А мне все равно! На вот смотри — надо будет, еще наделаю!!!

Тетка задрала юбки и показала это самое место.

— Да у тебя там оно удержится уже? — вспомнил я рыботорговок. — В такой-то дырище?!

— А это смотря чем затыкать!!!

— Ну тогда удачи тебе в поисках такого бревна. Думай пока, а мы вокруг постоим. Вдруг еще чего покажешь. Я тебе все сказал.

Я развернулся и пошел назад.

Дверь казармы наконец-то сшибли на землю и оттащили догорать. Оттуда уныло по одному стали выходить защитники. С треском рухнул кусок навеса.

— Кузнец, чего нам с бабами делать?… — проорали от донжона.

— В углу собери, где почище! — проорал в ответ я. — Сушеный!!

— Чего?!

— Того! У погреба караул поставил?

— Зачем?!!

— ЗА КОБЫЛОЙ ПОД ХВОСТОМ, зачем!!! Я приказал! Чтобы не перепились!!

— Рыба, Колода! — заорал Сушеный своим, а я продолжил оглядывать двор. — Слыхали? К погребу мухой!

— Кузнец! — прогрохотало рядом. — Мнится мне, замок наш?

— Думаю так, Ваша Милость… Обыскали погреба?

— Послал оруженосцев. Никак не думал, что ты и правда проломишь ворота и возьмешь сей замок, как перезрелую грушу с ветки… Пусть и с моей помощью. Так и не дашь своим поживиться?

Нога болела немилосердно. Я постарался перенести вес и оперся на щит.

— У меня не было и нет времени стоять под стенами, господин барон. Мне приказали взять крепость — я её взял. А про… добычу приказа не было. Я сегодня отдыхаю, завтра пишем клятвы и после я иду со своим отрядом восвояси. Тем более, что они уже согласились на выкуп за себя — так что мы, считай, окупились.

От ворот, запыхавшись, несколько вприпрыжку подошли Дампьер и парочка его воинов.

— Лестницы все-таки коротки…

Жизнь стала снова обретать краски и вкус. С трудом сдерживаясь, я медленно повернулся к Дю Вераку. На лице благородного рыцаря было выражение рыбака, упустившего сома. Он глянул на меня и грозно затряс пальцем. Да я молчу, молчу…

— А что происходит? — недоуменно спросил граф.

— Я поясом поклялся, что вы будете тут раньше нас… А ты!!! — взревел барон, развернувшись ко мне.

— Кто — я? — невинным голосом осведомился я, но все-таки решил сжалиться. — Меняю на секиру. Сталь, три проковки, закалка — лично ковал!

Я щелкнул по лезвию, оно, как и положено, тонко и чисто зазвенело.

— Топорище мореного дуба, двенадцать лет сушки, продольно-наклонный раскол комля — столяры из цеховых запасов подогнали. Все по уму, баланс к лезвию. C этим вот поделием, — я указал на его выщербленный меч — Вашей милости по качеству и сравнить нельзя…

— А-а-а… — безнадежно махнул рукой Дю Верак. — Сам ведь я клялся. Забирай так.

— Тогда в подарок прими. За мной ведь тоже должок имеется…

— Благодарствую. — вежливо обозначил кивок барон.

Чинно-важно мы поменялись и я моментально нацепил пояс на себя, а Дю Верак попробовал пальцем лезвие — и настроение его улучшилось на глазах.

— Госпожа моя, королева. — Вдруг прозвучал голос Гийома де Ла Тьеру. — Клятва моя не дает мне молчать. Дозволь высказаться.

— И что же ты мне хочешь сказать?.. — нехорошим голосом спросила Алиенора.

— Сей кузнец, Анри, при осаде замка проявил себя отличным командиром, смелым воином, человеком знающим и мудрым. Не имея ратного опыта, не входя в сословие, сумел заслужить уважение всего войска…

У меня заболела шея. Заткнись. Заткнись, глупец, она и тебе “впаяет”! Конечно, он эти мысли не услышал.

— Его стараниями приказ твой был исполнен — и без него многие бы сложили головы бесславно и точно не взяли бы мы крепости ко времени. Верно то, что… по многим причинам я не питаю к нему приязни. Но клятва моя включает consilum — и я советую тебе, как своему сеньору, воздать ему должное. Ибо несправедливы твои слова к нему. Этот человек достоин быть рыцарем.

Возникла пауза.

— Что же, Гийом де Ла Тьеру, ты высказался. Я последую твоему совету и воздам ему должное… — очень нехорошим тоном сказала Алиенора. — Но как сеньор твой я вольна и в твоей жизни и смерти, а непочтительность следует наказать. В темницу его. — кивнула она страже. — Я подумаю над твоей судьбой.

— Госпожа королева — не выдержал я. — Казни меня, твоя воля, но наказывать рыцаря де Ла Тьеру несправедливо совершенно…

Возле Гийома возникла какая-то свалка, кто-то ругнулся, кто-то вскрикнул.

— Замолчи! — рявкнула она мне. — Не желаю тебя видеть! Убирайся, смерд!

Я посмотрел в пылающие гневом и презрением глаза. Гийома уже утащили. Что тут говорить? Склонил голову, сделал три шага назад и вышел.

Да, мощно церемония приветствия и награждения прошла, эффектно. Нечего сказать…

— Что делать будешь, Анри-Кузнец?

Сьер Вото подпирал стенку как обычно — в тени. Вопрос “А тебе-то что?..” тут не мог даже возникнуть. Глава охраны свое дело знал… И не с гудящей головой бы ему отвечать.

— Пойду умоюсь, подумаю и буду собираться.

— Будет жаль, если ты уедешь…

— Почему бы?

— Хороший кузнец — редкость. Такой как ты — тем более.

— Думаю, досточтимый сьер, вы все слышали. Я тут более нежелателен. В городе же мне, пожалуй, тоже места нет.

— Жаль… Прости, Кузнец. Видит Бог, ты этого не заслужил.

— За что прощать?

Кулак в латной перчатке врезался в солнечное сплетение, выбив дух даже из меня. А второй удар, по шее, отправил в нокаут.

Темно. Сыро. Холодно. Больно… но терпимо. Я с трудом “собрался” в кучку и аккуратно повернулся — неприятно, но меня похоже не били. Уже неплохо.

— Пить… Пить, пожалуйста…

Я тут не один! Дернулся — да не тут-то было. Все не здорово. Я закован в колодку. Сукины дети… Спасибо еще, что только ноги. Башка болит — сотрясение? Будем надеяться, нет.

Стал я шарить в темноте — ползком, как гусеница, тыкаясь в пол.

— Кто здесь?… Пить… Умоляю…

Наткнулся на край кувшина — упавшего. Твою ж мать…

— Сейчас, сейчас.

Колодка ткнулась во второй кувшин. Медленно, медленно я поднялся, перенес руку и стал поднимать кувшин. Теперь все мелочи важны и трудны.

Осторожно дополз до своего сокамерника, наощупь с трудом его напоил. И свалился рядом.

— Спаси тебя Бог, добрый человек… Я Гийом де Ла Тьеру, а ты?

— Мы знакомы. — хрипло заметил я.

— Кузнец?!!

— Не дергайся, а? Выльешь — останемся без воды…Прости меня, рыцарь.

— Я сам стал говорить. Не ради тебя, но ради чести!

— Знаю… Да только что толку?

— Что… что нам теперь делать? У меня, кажется, ранена рука. И она горит, как грешники в аду.

“Плохо дело. Принюхаться можешь?”

“Потом.”

— Тебя-то за что? — спросил Гийом.

— Не по нраву пришелся. Высказался в твою защиту.

— Зря она… теперь все видят, что ей служить опасно…

— Не сезон нам сейчас про неё думать. Выбираться надо. Знать бы еще — день сейчас или ночь.

— Мадам.

— Ваше Величество.

— Где Кузнец?

— Что?!

— Где. Ваш. Кузнец?

Алиенора приподняла брови.

— С каких пор это вам интересно?

— С сегодняшнего утра. Где Кузнец?

Настойчивость короля граничила с невежливостью. Она позвонила в колокольчик (Проклятье — не вовремя подумалось ей. — Ручку тоже он сделал. И форму для колокольчика.)

— Сьер Вото, где Анри-Кузнец? Его Величество почему-то заинтересовался им.

— Надеюсь, Ваши Величества, что он там где я оставил его позавчера.

— И где же это, сьер? — холодно поинтересовался Луи.

— В темнице, Ваши Величества.

— ЧТО?! — в один голос спросили Король и Королева. Хотя и по совершенно разным причинам.

— Разве не это имели в виду Ваше Величество, сказав: “Не желаю тебя более видеть, смерд”? — прохладно поинтересовался старик.

— В темницу-то за что? — спросил Луи.

— Чтобы остался жив, Ваше Величество. Ваше Величество прилюдно отказали ему в покровительстве… А кроме того, мне не хотелось бы терять людей. Не припоминаете, мадам? Я так понимаю, уж вы-то знаете о чем это?

— О чем же? — спросил Луи.

— Когда мадам… приблизили Кузнеца, четыре рыцаря решили указать ему на недопустимость такого поведения. Поскольку самой мадам ничего возразить не могли.

— Но он тут.

— Именно так, Ваше Величество. А те четверо — искалечены двое, двое мертвы. Четверо опытных бойцов и один простолюдин, не имевший даже кинжала. Не ошибаюсь, мадам? Что очень интересно — его не смогли осудить, то есть он и в этом оказался много умнее. Сейчас он за месяц взял крепость — уж я-то знаю, кто там на самом деле командовал осадой.

Ответом Золотая Орлица его не удостоила.

— Приведите его к нам. — бросил Король. — Мы будем ждать в своих покоях.

— Почему вдруг он понадобился Вашему Величеству? — зло спросила королева Алиенора.

Король достал из ножен клинок, с которым не расставался с того дня, как получил. Придворные зло шутили, что длиной этого странного кинжала его величество компенсирует недостаток длины понятно чего. Блеснула синеватая сталь. Коротким и быстрым движением он пробил бок кирасе на стенке.

— Вы полагаете, что испортив доспех, что-то мне объясните?

Вместо ответа Луи упер клинок в стену и медленно нажимая, согнул его до полуэллипса. А потом отпустил — клинок выпрямился.

— Мадам. — с дрожью бешенства в голосе сказал король. — Я ненавидел его как вашего любовника, но по сути он — самая важная часть Вашего приданого. И если уж он или не он вас все равно… Такого мастера Нам терять не хочется совсем. Уж поверьте на слово, никакая женская… не стоит такого клинка. Даже ваша, даже одного.

Через час сьер Вото был вынужден доложить королю, что в темнице Лувра Анри, Кузнеца, нет. А есть щепки от сгнившей (за ночь?!) и припаленной (чем?!) колодки, труп задушенного цепью стражника и взломанные замки. А заодно пропал и Гийом де Ла Тьеру, что сразу осложняло положение на границе Гаскони…

Лаконично выражаясь, Его Величество был крайне недоволен. Впрочем, королева Алиенора не обратила на это особого внимания.

— Сидите тут?.. — протиснулся к нам Жан-Шутник.

— Где ж нам еще быть?

Против ожидания, Жан нам не нахамил, а стал помогать-протаскивать еще одного человека. Худого, с седой бородой, который у кого-то в щель потребовал сумку и сразу, не задавая вопросов, кинулся к Гийому. Батюшки, Шутник лекаря нашел!

— Когда? — спросил лекарь, осторожно осматривая рану..

— Пить… Пить… Не гоже… — бредил Гийом. — Вперед, сукины дети! Пить…

— Четыре дня. Пятый. Я пробовал почистить, да поздно.

— Плохо дело. Очень плохо. Надо руку отнимать.

— Он же рыцарь! Как он без руки?!

— А если не отнять — будет кормом для червей! И рука тоже!

— Ты его слушай! — ткнул меня в бок Шутник. — На что я их брата терпеть ненавижу, но Бакан — всегда дело говорит.

— Почему ты нам помогаешь, Жан? Не друзья мы с тобой были…

— Не друзья, да… Но ты — кузнец. Господней милостью, кузнец. Честный мастер нашего цеха, прямо скажем — тебя за цехом нашим вспоминать будут. Кто ж я буду, если кузнецом будучи, кузнеца в беде брошу? Как мастерам в глаза стану смотреть? За своих держаться надо, своих выручать — иначе, какой мы цех? Не мной цех собран — не на мне ему и кончаться. Да и в тех бедах твоей вины нет. От мебельщиков тебе привет, телегу они собрали.

— Спаси тебя Бог, Жан-Шутник. Благодарствую. И мебельщикам тоже привет передавай.

— Верно ли говорят, — спросил лекарь, глядя как ученик меняет повязку. — Что в твоем отряде от поноса никто Богу душу не отдал, пока вы на замок ходили?

— Верно.

— Как так?

— Руки мыть надо перед едой. Воду пить только кипяченую. Мыть продукты. Варить их, особенно мясо. Яму выгребную копать в стороне и вниз по воде.

— И все?

— Да.

— Чудо Господне, истинно — чудо. — скептически заметил Бакан.

Воз поскрипывал. Честно сказать, наковальня была для него тяжеловата — хорошо еще, люди опытные её мудро поставили над передней осью — а то бы точно сломался. Гийом постанывал в тяжелом сне. Вдруг он закашлялся и застонал уже осознанно.

“Очнулся твой паренек”

“А чего это он мой?”

“Ну а чей же, коли ты его тащил?”

“Свой собственный. Я-то его тащил из сугубо своих моральных соображений…”

— Где… мы?

— На тракте. Едем потихоньку.

— Что с моей рукой?!

Я не стал ему врать.

— Тебе отрезали кисть.

Он завыл. Знаете что? У рыцарей не только такая же кровь красная. О потере и крушении надежд они тоже воют как все люди.

— Зачем?! Зачем все?! — плакал этот парень весело врывавшийся первым в ворота замка, без жалоб умиравший в каменном мешке. — Куда ты меня везешь?

— Эльзас.

— Зачем?! Дай мне умереть!

— Делать тебе руку.

Вой оборвался.

— Что?..

— Рука рыцаря должна держать щит, меч, копье и поводья? Так?

— Так… — с жуткой надеждой в голосе сказал мальчишка.

— Я считаю, что смогу сделать тебе такую руку. Будет больно — но рука у тебя будет.

Телега поскрипывала.

— Болит?

— Болит.

— Значит, ты жив. Цени.

— Анри…

Божечки мои… Даже имя вспомнил!

— Да?

— Ты потребуешь… мою душу?

— Ты меня с кем-то перепутал, — колеса скрипели. — Я потребую твоей службы. С мечом, копьем и щитом. Можешь молиться сколько пожелаешь. В свободное от службы время. В процессе тоже можешь, но не отвлекаясь…

— Поэтому ты меня вытащил? Безрукого? Ты не говоришь мне правды.

“Вот-вот… Он совсем не глуп. Почему?”

“Уж ты-то могла бы не спрашивать.”

— Сколько на свете людей, которым ты — не просто еще один голодный рот или столб с мечом?

К чести его сказать, он не стал тешить себя всякими увертками и пытаться что-то “уточнить”. Подумал минуту и сказал:

— Наверное… ну, человека два.

— Вот ты удивишься, а для меня тоже два — и ты со всей своей злостью, пожалуй, один из них. Надо таких людей беречь.

Гийом замолчал на час-полтора.

— Удивительное чудо. — сказал он вдруг на повороте. — Вся моя ненависть к тебе сначала привела меня в рыцари, потом в темницу, а теперь я непонятно кто — и вместо Иерусалима еду в неведомые края… С тобой.

— Да, насчет Иерусалима ты прав, время поездки получилось не самое удачное. Как считаешь, мы припасы купим? Или какая-нибудь свита все сожрет?

— Они — пафосно заявил Гильом. — Воины Господа! Негоже нам жаловаться, ибо дело их Святое!

— Не возражаю. Но голодать желания вообще нет…

— Я должен был бы ехать с ними!

— Зачем?.

— Что?!

— Еще спроси “Чего?!”. Ты крестовый поход имеешь в виду?

— Конечно! Неверные захватили Гроб Господень!!!

— Они, если ты забыл, и раньше той землей владели. И Господь как-то справился. Явно без нас… А святых воинов мы вообще по большей части назад не дождёмся. И очень сильно сомневаюсь, что назад что-то отобъем.

— Почему? Они могучи…

— Кто бы спорил. Могучие, доблестные и все такое. Как они добираться будут? Через море поскачут? Корабли тонут. Опираться им в тех землях не на что. Есть нечего — лошадям так точно. И ждут их там отнюдь не рыцари — так что биться придется не на турнирах. Не говоря уже о том, что с амуницией у них плохо, у большинства. Кстати, спорим, что дело не в Граде Иерусалиме?

— А то в чем же? Освободить Гроб Господень — по твоему не достойная цель?!

— Достойнейшая. Прекрасно подходит для того, чтобы её всем объявлять… Лет так примерно четыреста были там неверные — ничего, святость места не пострадала. Потом еще сто — доблестные рыцари, коих оттуда и выкинули. Несмотря на святость, но что важнее несмотря на замки и подготовку. И вот оно опять — ради святости? А много их, владетельных сеньоров, хотя-бы церковь у себя построили, или постоянно к обедне ходят? А тут — смотри-ка, все вдруг озаботились… Ты-то их видел.

— Достаточно сеньору следовать оммажу, вера, и вообще! Всё-таки простолюдину…

— А почему третий сын, некий Гийом де Ла Труа, принес оммаж — напомнить, кому? Еще на любовь сошлись. Сколько таких как ты в свите графов, герцогов, сильных баронов? Многие ли из сильных графов, герцогов, баронов пойдут куда-либо без долгих переговоров? Ты жил в Париже, ты все видел. Помнишь, тот день, когда я сломал тебе руку? Про меня не будем — ты же отлично понял, что госпожу ПРОДАЛИ. И ни ты, ни я, ничего не смогли с этим сделать. И ты мне будешь говорить, что они куда-то ради дел церкви поехали? Сам-то в это веришь?

Возникла длинная пауза.

— Не понял, о чем это я? Или как раз понял? Еще раз на их веру в Господа сошлись… Множество вторых, третьих и так далее сыновей голодны. К славе, богатству, женщинам — и просто голодны. А теперь, вспомни все, что случилось с тобой — и скажи, что это не так.

Паренек задумался. Всё-таки он умен. По настоящему умен, что нечасто встречается.

— Ты все-таки не вполне прав. Вспомни историю короля Сицилии…

— Ты, сучье отродье, проваливай, пока я тебе руки не переломал… — я искренне пытался говорить не громко, да и раздавались тут угрозы пострашнее. Тем не менее, циркач как-то сбледнул с лица и бочком-бочком свалил куда-то.

— Так. Надо молока где-нито раздобыть, может? Или кормилицу нанять?.. Впрочем, ты уж точно не знаешь. Пойду-ка я разузнаю что-нибудь про местных баб.

— Ты как-то прямо засуетился. — заметил Гийом. — Не то чтобы я этому был не рад, но почему ты этого младенца купил-то?

— Потому, что он продавался — и это прекращать надо, или это так в обычае, людьми на манер свиней барыжить?!

— Тихо, тихо. Я ж не нападаю, ты чего? — увещевательно заметил мне спутник. — Все нормально. Ты младенца-то не придуши, кузнец.

— Что?..

— Младенца. Не прижимай так сильно. — сказал Гийом медленно и успокаивающе. — Никто его не отбирает…

— Что ты меня лечишь, а?

— Успокоился? Ну, вот и хорошо.

— Руби. Прямо по мечу.

— Ты сдурел?! Испоганим меч — забыл, сколько копили?!

— Я сделал этот меч. ДЕЛАЙ как я сказал!

Не надо вам, ребятки, знать как я это сделал. Как марганец подмешал в металл и проковывал его уже во время отливки — чего тут вообще не делают. Как ковал его потом две недели. Как пять дней лежал он в углях… Не так у вас делают мечи, я знаю. Но эти три паунда стали — не такие, как вы думаете. Хоть ты, рыцарь и видел все — но ничего не понял.

— Никак. — отрезал я. — Не было такой войны.

Гийом посмотрел на меня не мигая. Он так всегда делает, когда думает.

— Ты говоришь как много повидавший воин.

— Я не воин. Я ничего не видел.

Сказав это, я снова поймал себя на том, что потираю большой и указательный на правой руке. Пыль.

Конечно, никакой я не воин и нигде не служил. Я и правда никогда не брал в руки оружие, чтобы стрелять в людей…

Пыль. Бетонная пыль — бич и карма боёв в городской застройке. Прошло уже больше недели, но она там была повсюду. И Валеру я забирал, потому, что поездом он ехать боялся — точнее, не хотел. Боялся, что сорвется. Вот так вот сходил куда-то сержант роты специального назначения. Вернулся не раненным. Помнится, как приехали, он кровать соседям отдал — сказал, что высоко и слишком мягко. И военком его боялся, хотя Валера ни полслова ему поперек не сказал, только на учет встал. Что-то там такое было написано, в его документах, что подполковник от него на другую сторону улицы сбегал. Или в глазки Валере посмотрел, а в них бывало очень нехорошее.

Ничего не помогло тогда. Не нашли мы терапевта — точнее, нашли, да она сказала, что перегружена и возьмет только через три месяца. Мы и денег предлагали, а она спросила — кого ей бросить? И все… Так я и не узнал, почему он сорвался, а на опознании — что там увидишь?

Не было ничего. Всё я придумал, а внутри сюжета — не придумал… Не было ничего.

Пыль была повсюду, я думал, что никогда не отмоюсь. Она хрустела и царапалась, а стоило остановиться — сразу садилась на все, что можно… Пыль.

— Как его звали? — спросил меня рыцарь.

— Кого?

— Того, кого ты не сумел вытащить и защитить. Ты же наверняка за кого-то зацепился и пытался его спасти от всего на свете.

— Почему ты так решил?!

— Да потому, что ты всегда так делаешь.

— Не важно. Не было ничего.

“Ну да, ну да…”

“Не было ничего! Я все сам себе придумал!”

“Я и не спорю…”

Гийом поднял бровь, но ничего не сказал и пошел чистить коня.

— Добрый человек, можно мне отдохнуть у твоей кузни?

Маленькая, бедно одетая женщина, почти девочка, с бестолковым мешком в руках, вся в серой дорожной пыли, на ногах опорки какие-то…

— Конечно. Садись, передохни. В кувшине есть вода, пей. У колодца есть ведро — можно умыться.

— Спаси тебя Господь!..

Она попила, умылась — как маленькая птичка. Не будешь смотреть — и не заметишь.

— Отдыхай спокойно.

— Можно я спою? Я же не помешаю?

— Пой, конечно…

Хватило нескольких нот, чтобы понять — это было НЕЧТО.

Ее голос был огромен и изменчив, как море. Она плыла в нем, как стая дельфинов и играла волнами, как шторм. Красивая народная песенка была этому голосу мала и скучна, как лоханка океану. Голосу был нужен Моцарт, Гендель, Верди… Но их не было.

А сама маленькая мешочница не могла не петь, и мне казалось, что я просто тону. Шторм как-то и не задумывается о пловцах и суденышках.